Теория Ухода Оcculta hominum Глава III

 Глава 3. В чужом пространстве

      На Политической сцене  «лечили»  И. Грозных, Б. Наполеонов, Президентов, Премьер-Министров… Я сказал Максу, что  меня не радует их направленность на «лечение» только великих и заметных, ведь… все мы вышли из гоголевской шинели,  а потом поджигали Рейхстаги, а уж нашими руками сотворено столько и таких гнусностей, которых без подлости терпеть невозможно...  Он ответил, что они пока не готовы к решению столь комплексных задач… Потом махнул рукой и  сказал:  «От тебя ничего не скроешь. Есть у нас одна задумка», - он помолчал немного.
Мы сидели на потертых кожаных креслах в его, так сказать, кабинете. Мимика, жесты, интонации у него уже профессионализировались и вполне напоминали звезд нашей режиссуры. Придыхания, закатывание глаз…. На столе у него лежал «Толковый словарь психиатрических терминов» и текст на нескольких страничках с любопытным названием «Расписание болезней».
     «Ты знаешь, - задумчиво глядя туда, куда текут реки, начал он раскрывать свои творческие планы. – Я думаю, мы скоро расширим репертуар театра и изменим его название». Он оторвал свой взгляд от струящихся вдаль вод и взглянул на меня. Чтобы проверить впечатление, произведенное  его словами. Не прочтя в моих чертах  никакого возбуждения, он решил не сдаваться и сам подпустил возбуждения. Он схватил меня за рукав и возбужденно запричитал: «Нет, нет. Ты не подумай, ничего личного. Мы всегда будем помнить, кто был  нашим… вдохновителем и… Если дашь согласие, мы были бы счастливы называться, скажем, театром твоего имени! Как?! А?!» «Ну, ну,- я погладил его по голове. Он всхлипнул: «Просто мы ищем. Мы же ищем.. Так?»  «Конечно, иначе я и не пришел бы, - без всякой связи с его словами, подтвердил я. «Правда? – обрадовался он. – Ну вот… ну вот… Я знал, что ты меня поддержишь, а то некоторые  сомневаются. Я думаю, мы назовем наш театр  «Лечебным» А?! Как? Вот только новую программу запустим… И переименуем.. и строится он будет- он торжествующе взглянул на меня и закончил фразу -  на принципах паноптизма!».  «Хорошая идея – превратить Театр в Больницу. От чего лечить будем? – я попытался изобразить заинтересованность. Собственно мне действительно  все это было бы интересно, если бы не сидела в голове забота о том, как  пластично, не вспугнув, эту творческую личность, перейти к  основной теме, ради которой я пришел сюда, соблюдая все правила конспирации. Как мне показалось меня никто  «не пас».  «Ты знаешь… Ну, это пока секрет, конечно. – Он  выжидающе посмотрел на меня. И я на этот раз изобразил нарастающее возбуждение.
     Он отметил это с удовлетворением и продолжил:    «Впрочем, секрет не от тебя.  На нашей сцене пройдет  целый парад фобий!  Посмотри вокруг!»  Я огляделся. «Да нет, я имею в виду на мир, в котором мы живем. Сколько страхов в нем накопилось только за последние лет сто. Да, что там сто… За последние двадцать – тридцать их стало столько, что и не сосчитать. Раньше чаще боялись нищеты, духов, призраков, собачьего бешенства и сифилиса, потом  перешли на инфаркт, СПИД … я, конечно, утрирую,  смерти тоже немножко боялись. Но страх смерти присутствует незримо в каждой из ныне действующих фобий. Сейчас чего только не боятся… Я, когда начал изучать этот вопрос, просто охренел.  Представляешь, боятся  бесконечности, звезд, солнца и луны… боятся   открытых мест и закрытых, бояться  пройти по мосту и  случайно отравится… Короче, здесь для нас простор невероятный.
     "Вот посмотри..." -  И он достал из папки с надписью "Алфавитный список фобий" несколько листов с напечатанным на них текстом и протянул их мне. Мне ничего нге оставалось как  взять  их у него из рук. Я сделал вид что внимательно изучаю... Там реально было перечислено все, что при детальном чтении наверное могло гаптофобиявогнать в депрессию...аблютофобия ... аклиофобия...базофобия... Процесс ознакомления я затягивать не стал лишь  мудро покачал головой и посмотрел на него, изобразив на лице смесь удивления, одобрения и некоторых других чувств
     "Будем лечить!»  «Здесь бы вам Доктор пригодился очень, - наконец вставил я.  «Что-то он давно не заходит, -  взгрустнул он. Первое время после открытия частенько присутствовал и даже за кулисы заходил».
                ……………………………………………………………………………………………………
     «Ничего не могу сказать, его сцены, безусловно, профессионально выписаны, иногда просто гениально. Но последнее время он начал какие-то нам не совсем понятные эксперименты. Ты же  знаешь, наш театр, как немое кино – слов практически нет. Эдакая изысканная вербальная неопределенность. А он настаивал, чтобы  в них вводили кое-какие слова.  Причем, чтоб в звучании они отличались от общепринятого.» - «Это как,  - не совсем понял я. «Ну, как… например,  надо произнести «мусор», а он вводит «мусцор».  Надо - …, а он требует, чтоб говорили
     …. Ну и так далее». «И как он это объяснял» - «Да в том, то и дело, что никак. Если б объяснял... что ж мы не поняли бы… А то говорит… или делаете как я говорю, или без меня справляйтесь. А как мы без него. От него - треть нашего бюджета, если не больше. Вся аппаратура, которой мы здесь напичканы… это ж все он».  Он  сделал паузу.  «Да, и эффект был какой-то странный, но … положительный. Публика как-то утробно реагировала. После серии этих вербальных извращений, словно какой-то гул в зале устанавливался. Никто рот не открывает, все также улыбаются, смеются, где надо, хлопают, а  гул не стихает. Ну, негромкий, конечно.
     Да и зрители его как будто  и не слышат, хотя он явно от них исходил». «А кто слышит тогда?» - «Я слышал, исполнители слышали. Некоторым он мешал работать, некоторые, наоборот, в восторге были».  Его явно смущала эта тема.
     «А сейчас… - он многозначительно поднял указательный палец. – Сейчас пойдем со мной». Я даже не стал спрашивать куда, закрыл рот, встал и пошел. Мы вышли из его кабинета, прошли по коридору и завернули    то ли налево, то ли направо. Там  на стульях перед дверью сидело два человека. Он поздоровался   с сидевшими, которые отвечая ему, уважительно оторвали свои задницы от стульев. В кабинете, часть которого  в точности повторяла обстановку нашей «Политической сцены»  в психбольнице: у зарешеченного окна стояла металлическая кровать, застеленная несвежим постельным бельем, рядом находилось нечто вроде раздвижной ширмы, оббитой  мешковиной … с противоположной стороны стоял стол с какой-то аппаратурой, а за ним  сидел … озабочено подкручивая на этой аппаратуре  различные ручки, нажимая какие-то кнопки. … наклонял голову к микрофону, стоящему перед ним, и приговаривал «Раз, раз, раз два три… раз, раз, раз, два три». Но при этом никакой звуковой реакции от выше обозначенной аппаратуры не исходило, хотя Помощник  к чему-то прислушивался и снова что-то подкручивал. Наконец, он встал и  отрапортовал: «Все Максим Максимович, кажется готово!»  «Тогда начинаем, - кивнул Макс, и указал мне на свободный стул справа от себя. – Запускай».
     Помощник потрусил к двери и выглянув наружу и сопровождая приглашение типа «заходи» кивком головы с поворотом ею же во внутрь кабинета, запустил  высокую очень худую с длинным лицом  персоналию.  Длинные русые волосы и слегка пробивающийся жидкий пушок на нижней челюсти и под носом.  Тот робко поприветствовал нас. Макс ответил кивком головы. Я повторил это движение тем же самым органом, но своим. Помощник  помахал ему обеими руками от себя в сторону ширмы: «Туда, туда…». Длинный направился за ширму. Пока там процессом руководил Помощник, я  вопросительно посмотрел на Макса, тот в ответ загадочно улыбнулся и декодировал происходящее. «Кастинг, - пояснил он мне полушепотом, и тут же добавил уже в полный голос, - А как же!»
     В это время Претендент вышел вместе с помощником из-за ширмы. На нем была мятая и слегка коротковатая  на него пижама в полоску. Он  выглядел слегка растерянным. «Прошу! Начинайте!» - провел перед собой правой рукой Макс, при этом чуть не опрокинув микрофон. Тот не спеша двинулся к койке. Перед тем как сесть еще раз  взглянул в нашу сторону, словно о чем-то предупреждая.  Макс наклонился ко мне и прошептал: «А теперь смотри!»  Я и так смотрел.  В тот момент, когда тело длинного разворачивалось для последующего  обретения опоры  на койке, он преобразился.         
                ……………………………………………………………………………………………………
       «Я не знаю, кто породил Адама, но всех остальных – Я»,  - сказал он скромно потупив взгляд. «Причем не так как там пишется,  практически одного за другим.
        Он посмотрел на нас изподлобья. «Да, именно так. Это был Я… Я!!! – он перешел на крик, захрипел, продолжая упорствовать - настаивать на очевидном. Как будто с ним кто-то спорил.  Как будто ему  никто не верил.  Потом он успокоился и продолжал: «А того, самого первого… вернее того, кто был до самого первого, к тому времени уже невозможно было увидеть». И так далее… Пересказ – пустое дело…
Я был потрясен, но все же заметил: «У вас же вроде все без слов на сцене?» Макс усмехнулся: «Он тебе то же самое и без слов сыграет!»  «Так это он играл?! – не скрывая углубляющегося удивления, спросил я. «А то! Мне психов  в труппе не надо, - но тут же сгладил фразу, рвавшую его связь с тем миром. Ну, сам понимаешь, это все же искусство. А так я … подожди, мы еще в … заведениях этих гастролировать будем. Своих мы не забываем».
     «Я один раз просто… просто… ну, короче, был крайне удивлен. Доктор пришел, знаешь с кем? Никогда не догадаешься!» Молчание усиливает молчащих. Я  смотрел на него, не задавая уточняющих вопросов, на которые была рассчитана завершающая часть фразы. «Он привел к нам в театр Розума Витьку! Помнишь? Учился с нами в… до четвертого класса, кажется. Я его сразу и не узнал.» «Розума? В общем помню. Хотя смутно…Не Витька, а Вовка, кажется» - напряг я память. «Ну, не важно. Хотя все-таки Витька. Я-то прежде чем вспомнить, с ним заново познакомился. Доктор представил. – Макс посмотрел на меня, пытаясь разгадать, вспомнил ли я на самом деле или поддакиваю из вежливости. Он всегда подозревал, что я вежливый человек. И чтобы, наверняка уж, я вспомнил, добавил: «Его из школы  то ли выгнали, то ли перевели, за то, что он учительницу сволочью обозвал». Тут уж я действительно вспомнил этого пацана, который прошел все круги педагогического ада, пытаясь к тому же доказать, что он вовсе не учительницу обозвал, и что вообще это был не он, а что-то в нем, ну  и так далее. «Ну, и…?» - подсказал ему я. «Ну, что… выглядит довольно респектабельно. Когда я их провожал, сел на свою машину. Какая-то иностранная марка. Ты же знаешь, я в них не разбираюсь,  скромненькая, но со вкусом. Вот так то. Сказал, что он нынче переговорщиком ... работает».  «Не много ли  придурков для одного класса? – подумалось мне. Макса я тоже ведь встретил в психушке впервые  после окончания школы.
     Правда учились мы не в одном классе, а в параллельных, но история с Розумом запомнилась многим. Это же надо, назвать учительницу сволочью. Сегодня это если не в порядке вещей, то воображение допускает, а тогда для нас лояльных мальчиков и девочек подобный поступок казался первым шагом в тюрьму (См. Оккультные истории – Сволочи).
             …………………………………………………………………………………………………….
     В самом звонке прозвучала тревога. «Слушаю» - ответил я. «Приезжай срочно. Я не знаю… не понимаю, что происходит… здесь приехали… и хотят снимать …» - в голосе Макса звучали истерические нотки. И хотя  я не представлял, чем могу помочь, ответил, что сейчас буду.
     Рядом с входом в театр стоял микроавтобус. На входе никого не было и я беспрепятственно прошел  к кабинету Макса, но там никого не было. Я заглянул в комнату для кастинга. Там два человека возились с пультом, с которого Макс во время одного из моих визитов управлял кастингом. Я прикрыл дверь и прошел в зрительный зал. На сцене стояла лестница, на которую пытался вскарабкаться человек в рабочей одежде. Макс стоял…
     «Что у вас здесь…? – обратился я к Максу. «Да вот, - он развел руками. Ко мне неторопливо подошел плотный среднего роста мужчина, и молча уставился на  нас, переводя жесткий почти издевательский взгляд с меня на Макса и наоборот, пока мы обменивались репликами. И что я мог сделать? «Ну, наконец, - насмешливо спросил он. - И  кто мы здесь будем? Никак служба безопасности?»
     «Вот, - растеряно повторил Макс. – Все снимают. Нашему охраннику чуть руку не сломали». «И зачем же, - ничего лучшего не нашел я  спросить. Он на меня смотрел как на убогого, может я и заслуживал в тот момент этого взгляда. Я достал телефон и набрал номер Коллеги, вполне сознавая, что если это не его люди, то его происходящее может заинтересовать. «Я, - ответил он. «Да, я. – подтвердил он зависимость присутствия этих невоспитанных людей в театре от его распоряжения. «Не в моей компетенции вмешиваться в этот процесс, - сказал я, - но, по крайней мере предложите им быть повежливее, и без ущерба для здоровья работникам, иначе…»
     «Что иначе, - перебил он меня сухо. Ответит мне ему было нечем, тем более слово «иначе» у меня вырвалось как-то случайно, поэтому ничего не оставалось делать, как завершить чем-то фразу. «Иначе сами знаете что».
     И командир и Макс не спускали с меня глаз, хотя ожидание на их физиономиях выражало совершенно разные  чувства. «А это вы, простите я сразу не узнал, - голос Коллеги вдруг изменился так, что мне стало за него неловко. – А ну кА дайте трубочку…» Он назвал имя, и мне ничего не оставалось делать, как соотнести это имя со стоявшим передо мной Командиром. «Вас, - сказал я, протягивая ему трубку.
     Он взял у меня ее из рук почти с брезгливостью, но вдруг изменился. «Так, - сказал он в трубку. – Вы же… ладно, понял». Он вернул мне трубку, хотя по выражению его лица я думал он  швырнет ее о ближайшую стенку. Затем, не глядя на нас с Максом, сказал людям, суетившимся на сцене, чтобы  все бросили как есть и следовали за ним. И добавил, чтобы прихватили тех, кто «работал» в кабинете.  У выхода  он столкнулся с двумя грузчиками, которые  волокли к выходу какой-то ящик. Он остановился, размышляя, какую бы гадость сделать напоследок, но, не найдясь, махнул рукой: «Бросьте это …».
     Грузчики  застыли с ящиком в руках. «Что прямо здесь, - удивленно переспросил один из них. «Прямо здесь, - подтвердил Командир, с выражением  такой досады, что я  подумал, они выполнят его указание дословно и швырнут этот ящик со всей дури на пол. Но они  вполне бережно поставили его на пол и по очереди, один за другим, покинули вестибюль. Командир, пропустив их, бросил на нас взгляд, соответствующий его настроению, но ничего не сказал, хотя как мне показалось, у него дрогнули губы от чего-то готового с них сорваться.
     Проводив незваных гостей, мы еще некоторое время постояли у входа, словно не веря, что они не вернуться снова, что их уход лишь отвлекающий трюк. После этой затянувшейся паузы, Макс пригласил меня в кабинет испить кофе. Он так и сказал: «Кофе хочешь?» Я поплелся за ним. В кабинете был относительный порядок, а то,  в чем можно было усмотреть вторжение, было скорее  его собственным подходом к порядку.  «Все тексты Доктора изъяли, - пожаловался он. – Ну, что я мог сделать?!
     Я копий никогда с них не делал». Я посмотрел на него с мягким презрением, что ж ты мол, но в то же время не хотел его доводить до вдохновения. Воспользовавшись его растерянностью, как реакцией на мой взгляд, я поспешил попрощаться… «Спасибо за кофе… Пока… будут проблемы звони». После чего я отвернулся, успев между прочим уловить как его взгляд из растерянного перешел в в восхищенный…  как  будто я сказал… Бонд… Джеймс Бонд… Может я преувеличиваю, но прилив сил от мысли, что способен производить столь достойное впечатление,  я ощутил…
     Дома меня не было, поэтому звонить я не стал, достал ключи и открыл дверь…Я вышел на кухню, и вдруг, впервые за все время после выхода из психушки, увидел  приемник, стоящий на стиральной машине.  Машинкой я пользуюсь. Периодически чувствую потребность в чистых вещах. То есть в совсем чистых,  каковыми они, согласно мифу, становятся после стирки. А приемника не замечал. Он был приобретен нами в  подарок сыну за успешное окончание  одного из классов школы. Почему они его не забрали, когда покидали  территорию? После того как сын потерял интерес к  этому изделию, он стоял  здесь, и жена иногда включала его,  занимаясь кухонными заботами.
     Рука сама потянулась к кнопке.  И сразу же  я почти судорожно отдернул ее –  из приемника кто-то дурным голосом предлагал мне то ли купить что-то, то ли воспользоваться  чем-то.  Голос мне показался угрожающе знакомым. Я осторожно  выключил приемник, затем снова включил. Казалось еще немного, и я вспомню, кто это был. Но тут зазвучала музыка, и  мне так и не удалось ничего вспомнить.  Кто из моих знакомых умел говорить таким дурным голосом?  Скорее всего, это был старый знакомый, потому что последние лет пять, а то и больше я избегал знакомств с людьми, у которых были такие дурные голоса.  Потом я подумал, а зачем, вообще-то я вспоминаю,  зачем он мне был нужен?  После этого правильно построенного вопроса я переключился на другую тему.
     …Однажды Доктор в ответ на мой скептицизм по поводу его изысканий начал мне рисовать графики и убеждать, что …, короче в чем-то…Мне запомнились лишь обрывки фраз  и отдельные термины, которые он употреблял.  Модуляция, отсекающая частота… ну и прочее. Пытаться воспроизводить его речи не имеет смысла. Единственное, что я понял, это то что, результаты его работы несут в себе угрозу Уходу. В чем она заключается?  Некто выступающий, скажем со своей программой, использует технические средства для трансформации смыслов содержания. На частоту его звучания накладывается неким техническим средством другая частота – частота, скажем, более грубо или более мягко звучащая. В этом контексте у него и появлялся термин «отсекающая частота». На частоту звучания его речи при этом накладывается частота от содержания передаваемого техническим средством, при этом происходит отсечение чего-то от чего – то и содержание меняет свой эмоциональный смысл.   Но он в своем энтузиазме прямо зашелся.  «Представляешь, - говорил он.… Тут он увяз в паранаучности  и я слушал его только из вежливости.
      «Возьмем звук…,  скажем, «а»,  нам только… - он на мгновенье замолчал, подыскивая слово. -  Чуется, что мы слышим «а», фонему. Сам физический звук не обладает такой полной определенностью, задающей однозначно, что мы слышим, именно «а». Реальный звуковой ряд содержит тысячу восприятий этого звука, и сам он однозначно не определяет того, что мы слышим именно фонему, а мы, тем не менее, слышим ее чувственно и отчетливо. Если сказать по-нормальному, то, в действительности, она нам мнится, воображается, чуется. Чтобы какой-то физический звук был услышан в качестве фонемы, он должен стать феноменом сознания. Значит, в самом источнике того, что мы слышим, уже давно действует человеческое сознание, и без его добавки мы не можем понять, каким образом, почему из целой вариации звуков выбрана и внятно слышима фонема «а» или какая-нибудь другая фонема.  То же относится к цветам и  всем предметным формам, которые мы способны воспринимать человеческим глазом». «Глубоко, - поддакнул я, вовсе не собираясь ни вникать, ни спорить. Док был проницательным человеком, он все понимал, то есть про меня понимал, но продолжал свою повесть. То ли себя проверял в очередной раз, то ли все-таки надеялся, что до меня дойдет,  чем-то  меня прихватит, и я стану ему сознательным помощником или даже партнером.
     Я что-то ответил ему, не могу точно воспроизвести. Наверняка  повторил чьи-то чужие слова, но он меня понял, и, по-моему, ему даже понравилось. Значит все в порядке. За день произносишь столько чужих слов, что перестаешь прислушиваться к тому, что говоришь. Слова как паразиты толпятся во рту, фигурально говоря, и как только ты открываешь рот, выскакивают безобразной толпой, давя друг друга, оставляя горы  трупов из не успевших проскочить – рот закрылся.  Освободившиеся же  со  всей  своей энергией принимаются крушить окружающий тебя мир, опустошив своим освобождением с начала породившего их.  Плоды их дальнейшей разрушительной  деятельности  не заметны для отравленного слуха и зрения человеческих. «Нашел всех их пьяными  и никого из них жаждущим».
Мы оба были движимы Невыразимым… Впрочем  в нем я не уверен… так как он так и не выразился.
           Невыразимое в словах требует других форм выразительности. Усилие – это не преодоление, не борьба.
     «Начало тривиально. Оно начинается с  усилия выразить то,  с чем ты не рожден. И так как наглядность не является средством выражения Невыразимого следующим этапом становится своего рода метафоризация  ощущаемого. Но этот процесс происходит по-прежнему с помощью слов,  хотя при этом ощущения уже разбалансированы с наглядными представлениями. Дерево уже не есть природная сущность. Представление дерева уже вплетается в  образуемое  символически.
     Прислушиваясь к  оформившейся в слова метафоре, чувствуешь произошедшие изменения выраженного нею  в сравнении с первоначальной предметностью. Предметности становится меньше.  Испытанное подвигает к дальнейшим усилиям. При этом Усилие – это не преодоление, не борьба. Слова все еще участвуют в формировании новой метафоры, но их уже меньше. Так начинается Уход.  Передавать этот процесс словами, и втискивать в рамки каких-то методик, не продуктивно по отношению к Уходу. Возникает «чудовище обмана». В чем то процесс   напоминает взаимобалансирование Ин и Янь, но если  Ин и Янь действительно стремятся  к балансу, то   Уход стремится к превалированию своего содержания над повседневным бытовым бытием человека. Без преодолений и борьбы».
     Думал ли я тогда именно так и именно об этом не берусь утверждать… как и многое другое и написанного выше.
     И сейчас, когда в связи с произошедшим, воспоминания нет-нет и возвращали меня к нашим нечастым контактам, и я в итоге  ощущал некую внутреннюю стылость от сознания его одиночества.
       …Вам привычнее  слышать, что персонаж ощущал некий холодок внутри, иногда этот холодок описывается более изощренно и талантливо, но на самом деле это лишь один из многих импульсов Ухода,   Он зовет услышавшего.  И тогда, «очнувшись среди своего мира и тягостно спохватясь, мы начинаем вглядываться, откуда пришел зов…»
     …Я чувствовал, как «они» меня вытаскивают снова на свет, чтобы снова заразить своими страстями, но  отказаться, то есть совсем и прямо, я не мог.  То, что произошло с Доктором, было прямо или косвенно связано с Уходом….
В общем, мне уже вполне стало ясно, что Сам во всем этом я едва ли разберусь,  и даже попытавшись,  скорее всего ничего не добьюсь. Коллеге, не смотря на его заинтересованность  в том, чтобы приподнять завесу  над гибелью Доктора, я не могу доверять. Он заинтересован больше в другом и подозревает, что я ему в этом могу помочь.  Сам я, если углублюсь в детали,  покинув место Наблюдателя, наверняка запутаюсь. С другой стороны я совершенно не представлял,  если даже мне удастся привлечь добровольцев, таких же  индивидуумов с неполными признаками кретинизма, как и я, то какие задачи я буду ставить перед ними? Что мне от них нужно?