На грани... Рассказ

 
             Весна 1979 года. Гирей. Случайно,  проездом из командировки,  заскочил в родительский дом.
                Раннее утро. Солнце нежно ласкает своими тёплыми лучами. Прозрачный  воздух     наполнен  приятной  прохладой. Открываю калитку и вижу отца, сидящего на стуле.  Его лицо  наполнено благодатью.  В глазах  и в улыбке светится  восхищение. « Папа радуется жизни,- подумалось мне,- после тяжёлой болезни он воспрянул  духом.» Он, словно прочитав мои мысли, сказал:
- Утром Ярило  здоровье дарило… и кто рано встаёт, тот до ночи с радостью живёт. Поздоровавшись, обнял его, исхудавшего, после перенесённой болезни. Он попытался встать, но я, наклонившись, усадил его на место. Лицо отца сияло счастьем. В глазах, освещённых  лучами  солнца,  блестели  слезинки.
- Думал,  что  загнусь и не увижу тебя, - тихо сказал он и, будто смущаясь своей прямоты, провёл рукой по коротким волосам  и  продолжил. - Седина не нагревается солнцем, а твои патлы уже  тёплые… так и мозги могут вскипеть. Меня озарило: передо мною  - мудрый мужик, в   котором   недооценивал  ум и богатый жизненный опыт.
          Присел рядом, осмотрелся: уже прилетели ласточки и начали вить гнёзда. Прежнее гнездо соседский кот  разрушил,  провалившись сквозь камышовую крышу сарая,   и теперь они строили его в другом месте.  Внизу, под ласточкиным гнездом — конура Бобика.   Когда я входил  во двор, он меня увидел,  радостно  побежал навстречу, пытаясь лизнуть  лицо. Я  ему позволил это сделать, нагнувшись, и потрепал за холку. Удовлетворённый, Бобик вернулся к конуре. Он теперь сложил лапы у входа, положил на них голову и,  закрыв глаза, спокойно  подрёмывал.   Рядом стояла плошка  с водой.
         Папа  сказал мне:
- Смотри,  они как люди, и  говорят то же самое: она ворчит, а он,  подчиняясь, всё делает. Я удивлённо спросил:
- Кто он, кто она?
 Папа ответил:
- Она - ласточка,  а он… ейный супруг, мать его ети, подкаблучник. Она опять ворчит на него.  Ласточка что-то  делала  у гнезда, что-то поправляла, а он  комком свалился на край плошки с водой, окунув клюв  в воду.   Бобик  лениво приоткрыл один глаз, повёл бровью и что-то проворчал, не повернув головы.
- Бобик возмущается, - сказал отец и перевёл сказанное псом.- Ну нахал, ну нахал! Ласточка мужского рода улетела, а Бобик, как ни в чём ни бывало,  продолжал дремать.  А  птица у гнезда  продолжала ворчливо чирикать. Папа переводил её недовольное ворчание:
-Бездельник, лодырь!» Я подумал, что   такое объяснение похоже на жизненную ситуацию в семье, но  такого отношения   мамы к отцу  я не помню.  Не помню, чтобы она  так унижала его, труженика. Нет, в нашей семье такого не было.  Я сказал:
-  Папа, ты придумываешь?
- Зачем, я же слышу, что она говорит на своём языке… В это время  прилетел птах, принёс комочек глины и положил на край гнезда. Ласточка у гнезда что-то опять  возмущённо защебетала. Папа сказал:
- Обзывается, как попало.
- Ну и как же она обзывается?
- У неё три слова: паразит, бездарь, лодырь.
  Птах смущённо, обидевшись, свалился комом на край собачьей плошки, сунул клюв  в  воду и улетел. Бобик открыл два глаза, вылез из будки,  сделал несколько глотков и проговорил, как перевёл папа:
- Нет, ребята, вода нормальная, пусть пьёт, будет плохая, ноги повыдёргиваю.
- Так и сказал?
-  Он не  лаял, не тявкал, спокойно, по- доброму,- уточнил папа.
Бобик залез в будку, развернулся…  В это время на край плошки села ласточка, окунула клюв в воду и улетела. Пёс этого не видел,  и принял прежнюю позу. Он посмотрел вверх,  потом на плошку, увидел круги на воде, удивлённо приподнял брови:
- А что  это было?
Отец  переводит:
-  Значит, она здесь была?
Пёс спокойно закрыл глаза  и снова задремал.
 Я просто подумал, что папа забавляется. Забавляется  от нечего  делать: он привык к постоянной  работе, к  постоянному  мышлению.   Всё же решил уточнить:
- Ты действительно разговариваешь со зверями  и птицами и понимаешь их? Он с  хитринкой ответил:
-  А что их понимать?  Они такие же, как люди,  дети природы, как и мы, но у них свой язык. Их легче понять,  чем  некоторых  людей. Смотришь иногда — приятно выглядит,  скажет три слова -   бестолочь бестолочью. Всё это было для  меня интересно  и весело,  и папа поддерживал мое  приподнятое  настроение в начале этого замечательного  дня.
                Я не  совсем верил отцу и считал, что он всё это придумывает для своего удовольствия. Но в то же время  понимал, что он не мог  это  придумать, потому что  всю жизнь  трудился в реальном мире, но я  понимал его и  принимал такие  объяснения. Организм привык к движению… а тут пенсия,  отсутствие привычной работы, болезнь. И годы…  более  восьмидесяти...   Отсутствие активной жизни, возможно, и привело,  на мой взгляд, к этим  фантазиям.  Понимал отца и себя,  что без движения   погружаешься  в рутину, отчего  становится тоскливо.   Движение — познание мира,  в котором приобретается   смысл.
                Прошло двадцать лет. Кисловодск.
                Хожу по известным и   ищу  неизвестные мне   тропы  кисловодского парка. Решил пройти по тропе Косыгина. Дошёл до «горячей» стены, где отдыхающие грели спины. Остановился и посмотрел вверх, увидел вершину  «Малого Седла» и принял неожиданное  для себя  решение -  по прямой   с этой тропы подняться   вверх.
              Начал движение по  краю скалы, поднимаясь  вверх. Там, где скала заканчивалась, рос пырей. Это был  не тот пырей, который растёт в  огородах и  корнями засоряет землю, а высокий, до метра, похожий на камыш.  Я свободно и легко стал подниматься в гору по этой траве, цепляясь руками  и опираясь  ногами. 
          Склон был крутой. Держась руками за траву,  понял, что она непрочная, легко вырывается из  тонкого слоя земли,  ноги стали скользить: это  стало  опасным  для меня.  Справа,  в полуметре, увидел тропинку,  промытую стекающей со склона водой. Она была шириной   чуть больше моих кроссовок,  но достаточная для опоры ног. Я стал  довольно быстро подниматься по «тропке». Не оглядываюсь, потому что предпочитаю смотреть вперёд или  вверх.  Неожиданно  тропинку преградила скала.  Осмотрелся.  Скала была выше меня, что было  за ней, невозможно было узнать. Справа от скалы росли кусты кизила и терновника.   Решил узнать, что находится за этими кустами.
             Цепляясь за выступы, стал медленно, на ощупь, продвигаться к кустам. За  скалой, на небольшом пригорке,  росла  низкая травка.  Пытаюсь  осторожно  шагнуть  к пригорку, но моё внимание привлекла  выпорхнувшая  из травы   пташка. Чирикнула… и мне послышалось: «Не наступай». Но  нога была занесена и... опускалась. От лёгкого  прикосновения  ноги пригорок  рухнул  вниз. От испуга резко отдёрнул ногу. Понял: ветки кустов закрывали провал.
            Судя по времени падения камней, он был, мне показалось,  глубиной  около десяти метров. Этого было достаточно, чтобы свернуть шею.  С трудом повернувшись,  пошёл назад: опоры  для ног почти не было. Склон был настолько крутой, что идти  было очень опасно: легко можно было соскользнуть по траве вниз.  Передвигаться приходилось таким образом: осторожно вытягивал левую ногу вперёд, потом  ставил  правую, находил рукой  новую  точку опоры. И всё в том же порядке  начинал  заново.  Так я сумел продвинуться на три метра по скале  к исходной  позиции.
             Присмотревшись к скале,  увидел небольшой  желобок, который соединялся с  «тропкой» по которой я поднялся  тогда. Понял, что наверху этой должна быть такая же «тропка». Поднявшись решительно на скалу, я  действительно увидел «тропку». Обрадовался: движение вверх продолжится. Через несколько шагов, по пути вверх, почувствовал  слишком рыхлую опору для ног.  Ощутил руками, что  менее  чем в полуметре  находится обрыв. И чем выше  поднимался, тем   ближе тропа приближалась к краю  обрыва.  Склон был настолько крутой, что козырёк моей кепки цеплялся  за камни скалы.  Развернул его  назад. Обзор чуть увеличился. Отыскивая опору для ног, слышал, как камни падают в пропасть. Это было не только физическое напряжение, но и моральное. Почувствовал отчаяние. Не представлял, где нахожусь и сколько ещё  быть в таком состоянии.  Назад пути  не было. Только вперёд. Больше всего пугала неизвестность.
             Неожиданно услышал крик  орла.   В этом крике  мне  послышалось: «Посмотри наверх!».  Посмотрев, я увидел настоящую, человеком протоптанную  тропу. Я пришёл в восторг, от которого, как мне показалось, прибавилось силы.  Нужно было  осторожно, в том же темпе,  преодолеть около двух с половиной метров.   Не  помню,  за  какое время  я эти метры преодолел. Кажется, прошла вечность.  Я буквально вывалился на эту тропу  и ощутил,  наконец,  себя на твёрдой опоре  с  дрожащими от  напряжения и усталости ногами. Наверх  уходил  пологий подъём, внизу увидел узкую щель провала не шире вытянутой руки, глубиной не более трёх метров.  Совсем рядом  увидел  тот маршрут, по которому поднимался,  и понял, что здесь   не должны ходить люди. Посмотрев  вдаль,  и...
               Передо мною сверкала  на солнце двуглавая вершина Эльбруса, величественно возвышавшаяся над горами Кавказа: перехватило  дух   от ослепительной   белизны   и выразительного  очертания  его  на  фоне  прозрачного  голубого неба. Всё,  что происходило до этой   секунды, показалось  таким незначительным в сравнении с поразительной красотой,   открывшейся  мне. Время для меня остановилось — невозможно было оторвать взгляд. Дрожь в  ногах  вывела меня из этого состояния.  Я посмотрел на  свои руки. На правой -    обломаны ногти, кожа местами до крови. На ладони левой руки -  множество мелких порезов  листьями травы.  Нужно  было продолжать путь. А Эльбрус не отпускал:  не мог оторвать от него взгляда.
                Нужно было идти. Тропа через десяток шагов поворачивала влево, в ущелье, над которым «повисли» орлы. Кто из них крикнул мне? Ответа не было: они спокойно парили, каждый в своём потоке воздуха. Дойдя до поворота,  увидел то, что не смог увидеть снизу. Тропа, по  которой  шёл, огибала ущелье и поднималась вверх,  к вершине Малого Седла. Нижняя   тропа  разделялась на три. Одна  пересекала журчащий ручей и скрывалась за поворотом, другая  уходила  к истоку  ручья. Третья поднималась вверх  и присоединялась к тропе, на которой стоял.  Не буду  рассказывать, как поднялся на Малое Седло, какие впечатления оставило Большое Седло и обратный путь другими тропами.
            Спустился в Нижний парк и  присел на скамейку возле памятника Пушкину. На другом конце  сидела старушка и кормила  птичек хлебными крошками,  разговаривая с ними,  как со старыми знакомыми.  Мне хотелось подумать  о трудном  походе и впечатлениях, которые ещё будоражили мою душу.   Метрах в двух от скамейки  рос удивительный куст сирени с  высокими корявыми стволами.  И только вверху, как зонтик,  были веточки с листочками.  На одну из них  села парочка скворцов. Он нежно склонял  к ней головку, а она защебетала.  Мне показалось, что они объясняются в любви. Это было интересно и  жизненно. Потом послышалось: «Улетаем, этот козёл смотрит на нас». Они вспорхнули и,  кружась вокруг друг друга, скрылись за деревьями. У меня   от удивления  округлились  глаза.
- Не обижайтесь, они всех называют козлами: и людей, и зверей,- услышал я голос старушки.
Глаза округлились еще больше, а уши, кажется, зашевелились.
- Вы это слышали?- спросил я. Вы понимаете  язык птиц?
- А что тут понимать? Они как люди. Только у них слов меньше, поэтому всё легко запоминается,  в старости мы все слышим птиц, потому что люди перестают с нами разговаривать,-  ответила мне старушка. В  её  ответе  послышалось  что-то знакомое. Я подумал о папе, который тоже  слышал и понимал, о чём говорят птицы. Возможно, он  был одинок в последний год своей жизни из-за своей болезни.   
 Старушка поднялась со скамейки,  положила руки за спину и, слегка согнувшись,  медленно поплелась по дорожке. Я вспомнил папу: он тоже так делал, когда спину пронизывала боль… и  его слова: «...Птицы  и звери  как люди».
                Увидел: стае клюющих птиц подлетели две трясогузки, но им не удалось подобраться к  крошкам. Нахохлившийся белый голубь  возмущённо заворковал,  приблизившись к  ним. Два  воробья, чувствуя себя  здесь хозяевами,  агрессивно зачирикали.  Веселясь, трясогузки задвигали хвостами.  Мне послышалось:« Не спорим, не спорим!»- сказала одна. Вторая   произнесла: «Полетели, наш друг  идёт». Трясогузки вспорхнули  и полетели в сторону дальней скамейки,  стоящей на той стороне дорожки. Сели на краешек скамьи, удовлетворённо покачивая хвостами. К скамейке подходил старик с костылём. Он присел на край, вытащил из кармана газетку, неторопливо разложил её  рядом.   Из другого  вытащил пакетик,  содержимое рассыпал  аккуратно  по  газете.  Взмахом руки пригласил  трясогузок. Птицы опустились  рядом  и стали клевать. Белый голубь тоже отозвался на приглашение.  Но старик, взмахнув костылём, отогнал его. Трясогузки, перестав клевать, затрясли хвостами,  соглашаясь  со  стариком, который, улыбаясь,  заговорил с ними. Птицы хором отвечали  ему. Старик  продолжал улыбаться. Мне не было слышно, о чём он говорил, но  я понимал, что на  душе  его было радостно. Уже встречаю  третьего человека, который понимает   птиц. В голове  завертелись вопросы:
- А я четвёртый?  Неужели меня так  продуло  холодным воздухом  Эльбруса?
- Или я на грани потери рассудка? Сколько же раз за свою  жизнь я был на грани?
Пока на последний вопрос ответа  не было.
               В это время  рядом со  скамейкой   сел  ворон.  Наверное, что он станет разгонять стаю клюющих птиц.   Он прошёл  передо мой  важным   шагом,  развернулся и   пошёл в мою сторону. Остановился передо мною. Каркнул. И я услышал:
- Что, козёл, думаешь? Я охренел… Даже мысли заклинило... Что я мог  ответить?
- Я помню тебя с детства. Ты всегда лез туда, куда не положено. А своего пути у тебя нет. Ворон подпрыгнул, взмахнул крыльями и полетел мимо памятника Пушкина, над журчащей Ольховкой  и скрылся среди деревьев.
- Что за мистика?  И опять за гранью моего понимания...
 Слова ворона о том, что я лезу, куда не следует, меня задели. Что-то такое я в себе чувствовал, не понимал, но серьёзно никогда об этом не задумывался, значит, надо подумать.       
          Передо мною промелькнула вся моя жизнь. Да, ворон  оказался прав: я никогда не  ставил дальней цели, не строил карьеры, шел туда, куда хотел, часто попадал в какие-то истории, которые мною не были предусмотрены и  из которых приходилось выбираться, напрягая  все силы,  умственные  и физические. Ворон ничего не сказал о моём пути. Только сейчас я понял, что  он сделал это специально, чтобы я сам   нашёл свой путь.  Пришла  неожиданная мысль, и я обратился к голубям:
- Вы понимаете, что я вам говорю? Вы можете мне что-нибудь сказать? Вопросы я задавал нарочито громко, но эти  «козлы» не обращали на меня никакого внимания.. Значит, мне показалось, что они понимают меня, а я понимал их  их через  свои ощущения.  А вопросы , которые задавал  ворон, вероятно, были  так   глубоко в моём сознании, что  раньше  мне  не удавалось  к  ним  подобраться. Именно та ситуация на грани жизни и смерти, её благополучное завершение  помогли мне взглянуть  в себя,  взглянуть на себя со стороны, что  помогло  определить свой жизненный выбор.
                Прошло около десяти лет. Ярославль. После серьёзной болезни мне сделали операцию на правом глазе, но я всё равно не стал им видеть. Для меня это было трагично прежде всего как  человеку и особенно как художнику. Но я сумел это преодолеть: мои картинки стали ярче и выразительней.
                Жизнь  «текла», наполненная взлётами и падениями,  радостями и невзгодами. В минуты семейных распрей  очень хотелось  уйти  от бытового «гнёта». Забирал пакет с мусором и выходил на свежий воздух. У контейнеров  было всё,  как обычно: копошились чайки, голуби  и другие птицы в поисках пищи.  Странным мне показалось  другое: по дороге вышагивал ворон,  не интересующийся мусором. Что-то в нём мне показалось знакомым. Ворон каркнул, и я услышал:
- Узнал?  А  жизнь свою ты не меняешь…
- Что тебе надо от меня? - спросил я раздраженным голосом.
- Придётся выклевать  тебе второй  глаз, чтобы ты нашёл свой путь, - ясно услышал я.
- Да пошёл ты! - в сердцах выкрикнул. - И ты лезешь в мою душу. Мне хотелось его пнуть ногой,  как мячик.  Ворон подпрыгнул, взмахнул крыльями и полетел, скрывшись  между домами.
                Прошло ещё десять лет… Воронеж.   Второй глаз почти  «потух». Мир, окружавший меня,  постепенно погружался в темноту. Вспомнился ворон, но его угрозы не оказались  пророческими: он был ни причём.
                В резюме моей первой персональной  художественной выставки   я  написал: «Жил, как мог, не уповал на Бога, не кляня судьбу… познавал и трудился без путеводной звезды, но с верой, что все звёзды мои». Когда  перестал видеть  правый глаз, отыскал  среди множества звёзд свою путеводную звезду. А с полной потерей зрения открыл новую  звезду, освещающую  мой  путь.
                Действительно, ворон здесь ни причём.