Сказание об Анжелике. Глава XX

Авторы Ольга и Дмитрий Лейбенко


XX


…Ты счастлива? Была ли ты счастлива? Я бы пронёс тебя на руках через всю жизнь, солнышко. Ты помнишь, как я нёс тебя на руках по мосту? Вряд ли. Но я и мост помним. Ведь «ничего не было». Если бы точка… Я ведь не сразу понял, что за приговор ты мне вынесла. И потом, когда я понял, я не думал, что это так затянется. Уже на двадцать семь лет. Тогда-то мне казалось, что освобождение уже близко. Сколько людей, какие силы пытались мне помочь, как могли…. Хоть бы хны. Самый забавный из прибавившихся шрамов под правым глазом. Его уже не разглядишь. Клинок ударил в кость всего в двух миллиметрах от глазного яблока. Представь, всего пара миллиметров выше, и узкое тело клинка проникло бы в мозг. Как легко и просто. Паршивый ишак. Не мог точнее ударить. За что и поплатился.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Ты судишь обо мне как об остальных, или как по себе. Но я другой.  Я выбираю один раз и иду до конца. И я уже пришёл к концу, путь оказался слишком короткий. Тупик. Но я всё равно не могу погасить энергию, я иду вперёд, а там дверь. Но эта дверь нарисована на скале. Ей никогда не раскрыться. И я иду биться головой об эту дверь, но даже когда разнесу её, за ней просто скала. И пробей я скалу насквозь – за ней окажется следующая скала. Et cetera. Можешь не беспокоиться, я к тебе даже не приближусь. Я говорю о том, что будет твориться в моей душе. Понятно, что тебе это до лампочки. Я рад за тебя, что тебя это не коснется. Это предстоит вынести мне одному. Как я понимаю, ты не смогла поверить ни одному моему слову, оно и не удивительно, слишком не похожа моя жизнь на твою. Но потом, когда ты приняла решение, почему ты не отпустила меня, не прогнала? Ты взяла с меня обещание, что я не буду разыскивать тебя, ты обещала позвонить и назначить встречу, я ждал.
Но зачем ты направила в этот тупик, ты ведь знала, я шёл по автостраде. Да, судьба показала мне на тебя. Только ты появилась в дверях, я понял – это ты. Но тебе-то я зачем понадобился? Зачем тебе понадобилось улыбаться мне и говорить со мной, если ты знала, что у тебя за спиной тупик?
Почему ты не остановила меня сразу, ты же видела, куда я направляюсь. Кстати, вместе с тобой.
Я понимаю, ты не можешь ничего забыть, я уважаю твои чувства, но зачем тебе понадобился я? Я могу предположить, что ты пыталась забыть, у тебя не вышло. Но зачем ты оставила меня с моей безумной надеждой? Хорошо, ты не разобралась во мне в первую встречу, была вторая, но зачем ты сказала, чтобы я никогда не врал тебе и не хвастался? Ведь это прозвучало обещанием Будущего. Иначе, каким образом я бы смог демонстрировать перед тобой свои лучшие качества «вранья и хвастовства», если бы ты полагала тот вечер считать последним?
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Кажется, я понял, почему ты настаивала, чтобы всё исчезло в никуда.
Как врач, выписывающий больного, чтобы тот умер дома, только не в больнице. Ты знала, ты всё знала, что ждёт меня впереди, и не хотела, чтобы это было хоть как-то связано с тобой. « Да, когда это было…..» – при случае прекрасная фраза, обтекаемая. Дипломатично обтекающая мою вытекающую из жил жизнь.
« Да когда все это было!»
Да и было ли? Ведь как было сказано «Но ведь  ничего  не было». Да, конечно «Ничего не было». Наши имена никто не свяжет. Никому не придёт в голову. Наверно я в твоих глазах немногим отличаюсь от прокажённого, если ты так неумолима. Впрочем, я и не молю. Боюсь этим что-то испортить. Что именно? Что можно испортить, если портить нечего? Ну, это как сказать. По крайней мере ты не шарахаешься от меня, когда я раз в несколько месяцев осмеливаюсь приблизиться к тебе. Не поворачиваешь и не уходишь в обратном направлении. Когда мы идём, ты, хотя и смотришь перед собой, ты пусть односложно и неохотно, но всё же бросаешь несколько слов в ответ на мои бессмысленные вопросы.
Ты заметила, я обронил «боюсь». С тех пор как я себя помню, я употреблял этот глагол в первом лице только с частицей «не». Теперь она исчезла. Зато появился страх. Именно страх. Не трезвое ощущение опасности, когда на мгновение напружиниваешь мышцы, и действуешь как должен, как ни в чём не бывало, а страх леденящий парализующий страх, делающий невозможным не то что коснуться твоей руки, но даже приблизиться к тебе на полшага, предчувствуя, что ты отшатнёшься. Откуда это взялось? В тебе. Чем я стал тебе так нестерпим? Наверно я невыносим тебе, но не можешь же ты не понимать, что это любовь, не находя выхода, разрушает меня изнутри. Меня разрывают бессознательные основания надежды на твою взаимность. Эти твои несколько фраз и жестов, которые как семена в подготовленную почву, и которые неудержимо разрослись в долгие недели после третьего октября. До того дня, как ты изволила сообщить о своём новом решении. Как побеги дерева, попавшего в трещину каменной стены, они крушат и разворачивают камни, и вырвать их из сердца я могу только вместе с сердцем.
Ничего не было. Я не верю, что всё, что было, для тебя – «ничего». Я не верю, что ты могла так себя вести с каждым. Ты скромно одеваешься, уж не так, как могла бы по своему положению, если бы захотела. Ты не пользуешься косметикой, и ведёшь себя совсем не так, как должна вести себя та, другая, для которой это действительно было бы «ничего». Я в твоих глазах может и идиот, но в это и идиот не поверит. Тогда в чём дело? Почему возникая перед тобой, я читаю по твоим глазам, что ты реагируешь на меня как на сирену воздушной тревоги, включённую в два часа ночи под диваном? Если я тебе до такой степени безразличен?!
Видишь ли, дело в том, что постоянно где-то что-то не сходится. Можно предположить простое объяснение. Ты не хочешь, чтобы я путался у тебя под ногами. Тебе просто органически не нужны поклонники с унылыми физиономиями, таскающиеся за тобой по пятам. Допустим. Поэтому ты и просила не выслеживать тебя, можно сделать вывод, что подобная ситуация тебе весьма знакома. Вообще-то я и не собирался. Допустим, ты стараешься меня убедить в том, что ты просто бездушная дрянь, и ничего больше. Но какой в этом смысл? Я мог бы понять, если бы ты просто «разводила» свиту  как мышей. Но ведь ты не хочешь «свиты». Ты требуешь, чтобы я растворился в толпе. Тогда что? Или ты хочешь «незримой свиты»? Может тебя согревает, как калифа багдадского, который переодетый в рубище, поздними вечерами слоняется по кофейням древнего города, сознание «незримой свиты», лучи которой, перекрещиваясь, пронизывают пространство над тобой, откуда ты черпаешь свою дальнейшую разрушительную энергию, и откуда черпаешь силы для дальнейшего движения вперёд. Вперед? Но ты только разрушаешь наши судьбы, ты воссоздаёшь Хаос. Но Древние учат, что из обломков чужих зданий можно создать новое, но устоит ли и оно?
Незнание освобождает от ответственности, если это не касается уго-ловных преступлений. Но не от того же ты не желаешь знать и слышать обо мне.
. . . . . .. . . .
. . . . . . . . . .
Послушай, мне необходимо знать причину, знать правду, знать всё. Без этого я не устою. Я не знаю, как мне жить дальше. Моё понимание жизни не сработало, оказалось фальшивым. Я не считал нужным изучать эту сторону жизни в чужих постелях. Я не хотел начинать это с теми, для кого это промежуток между чашкой кофе и парикмахерской. А влюбить в себя наивную молоденькую глупышку мне не кажется порядочным, чтобы только использовать её. А если бы появился ребёнок, чтобы я потом делал, жениться без любви я не могу. Конечно, ребёнка можно убить, защититься он не сможет, хорошенькое начало. В общем, не знаю, можешь считать меня просто дураком, я собственно не об этом. Я только хочу сказать, что я думал, что я и без подготовки смогу разобраться во всём, когда это время наступит. Но вот я встретил, и судьба указала на тебя. Я полюбил. И всё вышло так, как я бы предполагал, если бы я раньше размышлял об этом. Ты была добра, ко мне, была необычайно добра. Но я воспринял это чудо без удивления, словно так и должно было случиться. Может потому, что это было чудо. Чудесам не удивляются. Чудеса принимают как должное – на то они и чудеса. Чудеса встречаются в жизни куда чаще, чем принято считать, просто их не замечают.  На то и чудеса. Жизнь идет дальше. Иногда задом наперед. Но и это, если замечают, то не сразу. Но, а причину сочинят потом. Поудобнее. Но что случилось потом, я не понимаю. Я бесконечно вновь и вновь всё анализирую, но ответа не нахожу. Ответов множество, но все они уязвимы. Дело не в моём уме. Просто я чувствую – мне не хватает информации. Некоторые части ребуса не поддаются расшифровке. Я постоянно перебираю фрагменты, но кар-тина не складывается. Я словно Кай в Ледяном дворце Снежной Королевы, пытаюсь сложить слово «Вечность», но нет Герды и мне некому помочь. Эти события захлестнули меня как петлёй, и крутятся бесконечно как лента Мёбиуса. Я могу занять себя чем угодно, но что мне делать с глубинами мозга, в котором постоянно идёт работа, который даже во сне стремится найти объяснение. Может его и не существует, но ведь что-то же должно быть. Иногда чудится запах асфальта. Тебе, к счастью, даже не понятно о чём речь. (Когда человека, в серьезной схватке сбивают, потом, когда к нему возвращается сознание, он понимает, что лежит, прижавшись щекой  к асфальту, и улавливает этот ни с чем не сравнимый запах асфальта, смешанный с привкусом крови. Это – запах поражения.)
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Ты же дала мне право надеяться на взаимность. Что мог подумать парень, которому девушка позволила в первую встречу то, что позволила ты? Целовать её руки, прикоснуться губами к её губам, носить её на руках. Которая плакала, прижавшись лицом к его груди. «Ничего не было»? Что ему ещё было надо? «Не много же ему было надо» – наверное, читая эти строки, думаешь ты, презрительно оттопыривая нижнюю губку. Нет, ему очень много было надо, и он это получил. Это тебе было надо немного. То, что бывает даже у насекомых. А раз этого не было, значит и «ничего не было». Железная логика. Что ему, надо было ещё уложить на той скамейке? Неужели тебя интересует и для тебя важно только то, что бывает и у кошек? Неужели ты не в силах понять, в начале любви не должно быть того, что случится после? Не станешь же ты, смешав четыре яйца, пачку масла, пару стаканов муки, засыпать всё это стаканом сахарной пудры и поглощать всё это столовой ложкой. (Столовой ложкой размером со стол). Впрочем, дело вкуса. Но некоторые предпочитают торт и с перспективой, чтобы впоследствии на нем оказалось двадцать пять, а затем и пятьдесят свечей. Впрочем, так далеко я не заглядывал, и свечного заводика у меня не оказалось, даже маленького. Впрочем, я не об этом. В одном старом романе герои смогли пройти через лабиринт, заливая жир из убитого слона в ствол и натягивая фитиль. Но в этой стране слоны не водятся. И старое ружьё мне не поможет. И свечей мне не добыть. Похоже, я так и останусь в толще горы. Впрочем, я не об этом. Ты как хочешь, но я не могу поверить, что ты такая ничтожная дрянь, какой хочешь казаться. И хочешь, чтобы я в это поверил? Ты смеёшься надо мной или издеваешься? Неужели ты не понимаешь, что в это поверить невозможно.
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Если я стану высказывать всё, что я к тебе чувствую, ты сочтёшь меня безумцем. Но за что? За то, что моя любовь неизмеримо огромнее, чем у тех, кого ты  когда-нибудь можешь встретить? К тому же я не виноват, что мне дано чувствовать острее.
Впрочем, считай меня ненормальным, если тебе так удобно.  Что ж, пусть я, предлагающий свою жизнь, судьбу, всё, что имею и буду иметь, буду считаться ненормальным. Дело твоё. Может ты и права. В том, что если я кажусь тебе полоумным дикарём, то ты правильно считаешь, что наши принципы никогда не соприкоснутся, даже если соприкоснутся наши тела. Если тебя пугают и отталкивают океанические глубины моего чувства, тебе и впрямь лучше держаться мелководья. Меня же уносит в океан. Все бы ничего. Да лодка рассчитана на двоих, один должен управлять парусом, вторая – править. Одному мне не справиться. Если я схвачусь за руль, шквал опрокинет меня, если я, бросив руль, управляю парусом, меня несёт в неведомом направлении, или бросает из стороны в сторону. Что мне остаётся? Я закрепил ремнём руль неподвижно, прямо, и теперь меня влечёт неудержимо вперёд, я пробиваю одну волну за другой, переваливаюсь на них с горы в яму и снова вверх. Сложность ещё и в том, что я неопытный мореплаватель, и не очень люблю плавать. Что из того? Что из того, что тучи там, куда меня несёт, невероятно темного цвета, просто черные, изредка освещаются багровыми сполохами от молний моих ошибок. Что из того, что я брошен в плаванье без воды и провизии, что весь мой багаж – это две встречи в октябре восьмидесятого. Что из того, что вместо иконы у меня твой портрет, он выгравирован твоими хрустальными слезинками на моей груди, у сердца, где ты прижималась лицом.
Океан шевелится подо мной, содрогается как огромное чудовище, и я знаю, что он уже не выпустит меня из своих объятий, потому что выпустила ты. Мне никогда не вернуться назад. Если хочешь знать, я почти рад, что тебя нет со мной, что ты на безопасном берегу, здесь слишком опасно. Пусть лучше я один. Я стоял тогда, в октябре, на пороге Страны Любви, страны, которой нет на карте. Я сделал шаг, другой и замер, я так долго, я двадцать лет шёл к ней. Я уже её видел, она вся как яйцо раскатывалась перед глазами, я видел водопады и зелёные лужайки, я видел радуги и висящие в небесах сады. Миллионы женщин мечтают о  т а к о й  любви, о  любви, подобной  м о е й. Миллионы людей отдали бы свои миллионы, только чтобы на миг ощутить её. Им это не дано. Дано было тебе. Я так долго, так долго шёл в эту страну. Мне столько пришлось преодолеть. Девочка моя, мы ровесники, но у меня седые виски, третий год. Неужели это не показалось тебе доказательством моей правдивости, пусть даже я рассказывал о маловероятном прошлом? Что с того, что оно казалось невероятным? У всех мужчин моего рода удивительная и невероятная судьба. Я не исключение. Я только выполняю своё предназначение.
. . . . . . . . . .