Сказ Второй. Глава Шестнадцатая

16.  ПРИКАЩИК ТОМИЛО НЕФЕДЬЕВ.

«Ну, а зараза эта – барские-то блюдья лизать – у него осталась.
Все хотел чем ни на есть себя оказать. Выслужиться, значит.»
П.П. Бажов

Только-только Алексей Михайлович с ближними боярами приняли решение по войне с Речью Посполитой, еще и не все гонцы разъехались с царским указом о созыве Земского собора, а Иноземный Приказ уже начал подготовку к войне. Уже новые гонцы с царскими грамотами для воевод помчались во все концы необъятной Русии. И заскрипели, закрутились шестеренки застоявшейся без дела «военной учетной машины». Увы, сколько не искал, не нашел я Отписки князя Измайлова на царскую грамоту. Но попалась мне Отписка одного из вологодских воевод, ее и приведу без сокращений.

«1654 в сентябре или октябре. Отписка Царю Василья Отяева (воевода в Тотьме), о призыве в городах, посадах и слободах всяких чинов людей к записке в Государеву солдатскую службу.

Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу всеа Русии, холоп твой Васка Отяев челом бьет. В прошлом, Государь, во 161 (1653) году Августа в 30 день, в твоей Государеве Цареве и Великого Князя Алексея Михайловича всеа Русии грамоте писано ко мне, холопу твоему, на Тотму, из Иноземского Приказу, за приписью дьяка Матвея Култыкова, а велено, государь, мне холопу твоему, в городах, в которые я послан, дворян и детей боярских собрав в съезжей двор, сказать им твое Государево милостивое слово и их тем обнадежить, чтоб дети их и братья и племянники, которые не в службе и не верстаны, слыша твою такую Государскую милость и жалованье, в салдацкой строй писались; а которые напишутся в салдацкой строй и им однолично будет твое Государево жалованье и милость: и ныне ты, Государь, пожалуешь, велишь написать тех выборных дворян, братью и детей и племянников, по Московскому и по жилецкому списку, а у которых отцы и дядья и братья служат по дворовому списку, и тех велишь ты, государь, написать, по выбору, городовых во дворовой список, да им же будет на платья и корм по розсмотрению; а будет в салдатцкой строй писаться не учнут, и им впред служилыми людми не называться и в твоей Государеве ни в какой службе отнюдь не бывать, а быть в землепашцах.

Да в тех же, государь, городах велено мне, холопу твоему, на посадах и в слободах переписать у стрельцов, и у казаков, и у посадцких у всяких жилетцких людей, детей и братью и племянников, и зятьев, и приемышей, и половинщиков, и всяких захребетников, и у всяких людей дворников, которые не крепостные холопи и не пашенные крестьяне и которые в писцовых книгах не написаны, а описав имянно у кого сколько детей и братьи и племянников и захребетников, и сколько кто леты, велено мне, холопу твоему, сказать им твое Государское милостивое слово и тем их обнадежить, что велено у них детей и братью и племянников в твою Государеву салдатцкую службу взять половину, а другую половину оставить у них дома, и они бы вядя такую твою Государскую милость, детей и братью и племянников у себя не таили и сказывали бы правду; а которых я, холоп твой, напишу в твою Государеву салдатцкую службу, и мне бы выговорить, чтобы они к службе были хотны и во всем надежны на милость Божию и на твое Государское жалованье, и ныне им будет твое Государево жалованье на платья и корм по розсмотрению.

А кто имянем тех городов у казаков, и у посадцких и у всяких жилетцких людей, и у крестьян, детей и братьи и племянников, и зятьев, и приемышей, и половинщиков, и всяких захребетников, и у всяких людей дворников, которые не крепостные холопи и не пашенные крестьяне и которые в писцовых книгах не написаны, напишутся в твою Государеву салдатцкую службу, и мне холопу твоему велено ехать со всем, что я холоп твой по наказу и по твоей Государеве грамоте учиню, к тебе ко Государю, к Москве, а на Москве велено мне, холопу твоему, явиться и чтобы все, что по наказу учинено и по твоей Государеве грамоте, и книги, подать в Иноземском Приказе, боярину Илье Даниловичу Милославскому, да дьяком Василью Ртищеву да Матвею Култыкову: а почему, Государь, мне холопу твоему в тех городах, в посадах и в слободах всяких чинов жилетцких людей ведать, писцовых переписных книг и роспись имянную где взять не указано.

И по твоей Государеве Цареве и Великого Князя Алексея Михайловича всеа Русии грамоте, я холоп твой в тех городах на посадах и в уездах дворян и детей боярских и казаков велел, сыскав, привести на съезжей двор: и в тех, Государь, городах, на посаде и в уездах, дворян и детей боярских и казаков нет никого; а на посадах, Государь, и в слободах, у стрельцов и у всяких жилетцких людей, детей и братью и племянников, зятьев, и приемышей, и половинщиков, и всяких захребетников, и у всяких людей дворников, которые не крепостные холопы и не пашенные крестьяне и которые в писцовых книгах не написаны, велел быть им к записке в съезжей двор; а как, по твоей Государеве грамоте, я холоп твой перепишу, у кого сколко детей и братьи и племянников, зятьев, и приемышей, и половинщиков, и всяких захребетников, и у всяких людей дворников, которые не крепостные холопы и не пашенные крестьяне, и во сколько кто лет, и я холоп твой скажу им твое Государское милостивое слово, чтоб они на милость Божию и на твое Государское жалованье были надежны, что велено у них детей и братью и племянников в твою государеву салдатцкую службу взять половину, а другую половину оставить у них дома: и они б видя такую твою Государскую милость, детей и братью и племянников у себя не таили и сказывали б правду.

А которых напишу в твою Государеву салдатцкую службу и те бы люди были хотны и во всем надежны на милость Божию и на твое Государское жалованье, и ныне им будет твое Государево жалованье на платье и корм, по розсмотренью, безпереводно; а кто имянем тех городов у стрелцов, и у посадцких и у всяких жилетцких людей, и у крестьян, детей и братьи и племянников, и зятьев, и приемышей, и половинщиков, и всяких захребетников, и у всяких людей дворников, которые не крепостные холопы и не пашенные крестьяне, которые и в писцовых книгах не написаны, напишутся в твою Государеву салдатцкую службу, и по твоей Государеве грамоте, у меня холопа твоего на съезжем дворе в переписных книгах объявятся, и про то, Государь, мне холопу твоему в твоей Государеве грамоте не указано ж: где тем людем быть до твоего Государева указу? И о том мне холопу твоему что ты, Государь, укажешь?»

(Писан столбцом на пяти листках, без скрепы и подписи. Там же помета: 162 Октября в 20 день подал Усолец Ивашко Патракеев. Вверху на обороте же резолюция: 162 Октября в 20 день, послать Государева грамота, по указу, и велеть с переписными книгами ехати к Москве.)

Как видим из Отписки: «дворян и детей боярских и казаков нет никого»; то есть люди военных сословий были все наперечет. И было их ой как мало. Но не только в Тотьме впустую искал Отяев. У воеводы Верхотурского, князя Льва Тимофеевича Измайлова, были те же проблемы: для управления обширным уездом требовались умелые помощники; да еще ему хотелось, чтобы и услужливыми они были; да еще учесть следовало, что война с поляками вскоре начнется, и многих заберут к Москве.

Не знаю, как часто десятник стрелецкий Томило Нефедьев (Серебряников) в церкви свечку за казаков запорожских ставил, но то, что многим обязан запорожцам был – это бесспорно. Судите сами: за тридцать с лишком лет государевой службы вырасти из простого пушкаря в десятники стрелецкие – конечно же достижение, но не в пятидесятники же Нефедьев поднялся (сотников стрелецких в Верхотурье не было). Вероятно, в десятниках Томило и остался бы до отставки своей по старости, да неприличным показалось князю Измайлову окружать себя низшими чинами. А немолодой десятник воеводе понравился: так умело «в струнку» вытягивался перед князем, так проникновенно в глаза Льву Тимофеевичу заглядывал, что и решил воевода его возвысить. Впрочем, у всякой истории бывает предистория.

Предисторию появления десятника стрелецкого Томилы Нефедьева в нашем Сказе я взял из работы Юрия Витальевича Коновалова «История основания Краснопольской слободы». (Поклон Вам низкий, Юрий Витальевич, за труды Ваши бесценные).

«Краснопольская слобода – старейшее (с середины XVII в.) административное образование на территории современных Пригородного и Невьянского районов Свердловской области. Ее бывший центр – нынешнее село Краснополье Пригородного района – находится при впадении в Нейву речки Вилюй в 44 километрах от Нижнего Тагила».

«Отказавшись от создания Краснопольской слободы в 1645 г., власти вернулись к этой идее зимой 1652/53 гг. Весной 1653 г. назначенный приказчиком новой слободы Томило Нефедьев сын Серебряников приступил к уточнению границ слободы в соответствии с чертежом. Обнаружилось нарушение рубежей со стороны приказчика Мурзинской стороны, повлекшее разбирательство на уровне Верхотурского и Тобольского воевод. Пока разбирались с границами, время, необходимое для набора людей, было упущено. Чтобы не затягивать с постройкой слободы, решено было вместо Прикамья набрать людей в Верхотурском уезде. К зиме 1654 г. новая Краснопольская слобода была основана. Главным поставщиком новоприбранных крестьян стала Тагильская слобода».

В приложениях приводятся документы из «Истории Сибири» Герхарда Фридриха Миллера.

1652-1653 гг. - Отписка краснопольского прикащика Томилы Нефедьева верхотурскому воеводе Льву Измайлову об устройстве мурзинским прикащиком Борисом Черкасовым новых слобод на землях Краснопольской слободы.

«Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Льву Тимофеевичу да Михайлу Анисимовичу Томилко Нефедьев челом бьет. В нынешнем во 161-м (1653) году тобольского присуду мурзинский прикащик Борис Черкасов селит крестьян под тобольский присуд, а в верхотурском присуде в краснопольской заимке, на Бродовой речке; а та речка в краснопольской заимке; а от межи в краснопольскую заимку 5 верст. Да он же, Борис, хочет селить крестьян по речкам Сапам, а те Сапы падут в Реж реку, а от Краснопольской слободы по блиску, с межи всего 5 верст, а от Мурзинской слободы (относилась к Тобольскому уезду) то место 15 верст, а в их мурзинских межевых окладных книгах то место не написано, а я без государева указу и без вашего ведома на те речки Сапы селить крестьян в денежный оброк к Краснопольской слободе не смею. И вы о том ко мне по государеву указу, как укажите, что Борис Черкасов селит крестьян в меже в Краснопольской заимке, и на те речки Сапы крестьян под верхотурский присуд селить ли в денежный оброк к Краснопольской слободе; да покамест Краснопольской слободе заимка по старому списку. И чтобы вновь прибавить к Краснопольской слободе в заимку пустое место пашен и сенных покосов, и тому всему роспись под сею отпискою к вам на Верхотурье послал для того, чтоб вам было про то ведомо.» (Миллер Г.Ф. История Сибири. М.-Л., 1941, С.535-536).

1654 г. ноября… - Наказная память верхотурского воеводы Льва Измайлова верхотурскому стрелецкому десятнику Томилу Серебряникову, посланному в поморские города для прибора крестьян в Краснопольскую слободу.

«Лета 7162-го (1654) ноября в … день, по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу, память верхотурскому стрелецкому десятнику Томилку Серебряникову. Ехать ему к Соли Камской, и в Чердынь, и в Кай городок и на Вятку для того: в нынешнем во 162-м году по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу велено в Верхотурском уезде на Красном поле строить новую слободу. И Томилку приехать к Соли Камской, и в Чердынь, и в Кай городок и на Вятку и в тех городех и в уездех призывать в Сибирь, на Верхотурье, в Верхотурский уезд, в новую Краснопольскую слободу из гулящих и изо всяких из вольных людей во крестьяне в денежный оброк и на льготные годы. А как он Томилко в тех городех и в уездех во крестьяне ис каких людей приберет, и тем новоприборным крестьяном по государеву указу давать на Верхотурье из государевы казны ссудные и подможные деньги. А льготных лет давать им годы по 3, и по 4 и по 5. А как льготные годы отойдут, и им крестьяном платить на Верхотурье в государеву казну с пашенных своих земель и сенных покосов, которые им по государеву указу отведены будут, з десятины по 40 алтын. Да ково именем во крестьяне на Верхотурье ис тех городов от себя отпустит, писать и крестьяном имянную роспись прислать на Верхотурье, а отписку и роспись велеть подать и крестьяном явитца в съезжей избе воеводе.» (Миллер Г.Ф. История Сибири. М.-Л., 1941, С.538).

Пройдет некоторое время, и Томило станет гордо утверждать, что именно он Краснопольскую слободу и построил. Но! Если он только весной был назначен прикащиком, да с «чертежом» взялся разбираться боязливо, а уже в ноябре отправлен воеводой «в поморские города крестьян прибирать», невольно возникает вопрос: когда все успел? Вот и князь Измайлов, «восхищенный» организаторскими способностями Нефедьева, быстро поименовал его «Сыном Боярским» и отправил в Чусовскую Слободу. Прикащиком. Шибко злопамятен Лев Тимофеевич был: «друзьям – все, недругам – Нефедьева в помощь!» И наказ, конечно, воевода новому прикащику дал, ссуду кабальную с бывших слободчиков возвернуть! Под это поручение Томило попытался было стрелецкий десяток себе в сопровождение выпросить, да воевода отказал. И вся свита Нефедьева состояла из одного провожатого, давнего напарника у пушки – Григорья Констянтинова, который и на этот раз без «сороки», пищали семизарядной, в Чусовскую Слободу отправился.

(Нравится мне в исторических документах запись: «в поморские города крестьян прибирать». Так и встает перед глазами Архангельск. Ан нет, далее Соликамска и Вятки Нефедьев не бывал и, как показывают последующие переписи, никого он там не сыскал).

В середине мая 1654 года, в то время, когда царь Алексей Михайлович проводил в Москве торжественный парад войск, которым предстояло выступить в военный поход против поляков, почти в такой же торжественной обстановке Томило Нефедьев прибыл в Чусовскую Слободу. Имея на руках удельную грамоту «на правление», а на груди блестящий знак «Заслуженного Строителя Русии», новый прикащик был полон энтузиазма и ничуть не сомневался, что крестьяне вверенной ему слободы с криками «Ура!» встретят его появление. Увы, первая встреча с чусовлянами явно не задалась. И все вроде как правильно Томило делал: собрал всех крестьян, а их на тот момент в слободе уже двадцать семей проживало, зачитал грамоту верхотурского воеводы, обмолвился, что теперь-то Чусовская слобода, под его опытным руководством, разрастаться начнет с удивительной силою; Нефедьев даже разрешил бывшим слободчикам с ответным словом выступить, уважил их, можно сказать. Да только «бывшие» его великодушия не оценили.

- С почином тебя, десятник, - пробурчал Афанасий Иванович Гилёв и развернулся, чтобы уходить.

- Я сын боярский, - аж взвизгнул прикащик. – Куда? А ну стой! Я никого не отпускал!

Но Афанасий шел, словно не слышал этих криков, и крестьяне перед ним расступались.

- Стой, говорю! Я еще с вас с Фролком за кабалные двадцат два рубли не спросил!

- Мы воеводе должны, - сказал Афанасий, не останавливаясь. - Перед ним и ответ держать будем.

Вот тут бы многоопытному десятнику стрелецкому и сдержаться, да он, облеченный властью, показать себя захотел. В несколько прыжков догнал Гилёва, схватил за плечо.

- Стой говорю, Офонка! А не то!..

Про наказанье страшное прикащик не успел объявить, потому как Афанасий резко дернул крепким плечом, и по инерции Томило Нефедьев полетел вперед. А крапива, надо сказать, той весной в Чусовской Слободе проросла рано и обширно, и обжигающей радостью соприкосновения успела пропитаться. Да еще и Томило главным сбереженьем в полете грамоту избрал, а не лицо свое.

- Учись летать, Сынок, - мимоходом бросил Афанасий, глядя в искривившееся от боли лицо прикащика.

Вот таким конфузом общий сход завершился. Впрочем, крестьяне не стали злорадствовать, лишь мальчишки вездесущие тихонько похихикали, да Громко прикащика облаял. А пушкарь Григорий Констянтинов потоптался немного, в затылке поскреб, да и решил, что Томило сам виноват, неча было прыгать, не молоденький уже.

Афанасий же осерчал не на шутку. Стремительным шагом уходил он вглубь полуострова, миновал последние избы, сосновую рощу, спустился в низину, частично уже раскорчеванную и выровненную под покосы. (Это уже в поздние века слобожане ее не на раз перекопают. Сказывают, глину там гончары брали, а может лихие золотари расстарались?) А за покосами, делая плавный красивый изгиб, несла свои воды река Чусовая. Афанасий остановился на берегу, присел на ствол выловленного прошлым летом плавника, глубоко вздохнул, успокаиваясь. Всего-то три дня тому, как сидели они здесь с Семеном Васильевичем да обсуждали, надо ли лаву (легкий мостик из жердей) в этом месте на все лето сделать, или только жерди заготовить, для быстрого исхода слободчан. Лихих людей опасались. А тут нате вам, сам воевода неприятеля наслал. И ведь как ни крути, а за Томилкой этим вся сила государева останется.

Легко и просто их с Фролом князь Измайлов из слободчиков самостоятельных выдернул, и объяснять ничего не стал. Много чести для простолюдинов. Фрол-то Арапов, без надрыва душевного эту весть пережил. Он, можно сказать, и не касался внутреннего слободского уклада, и избу себе рубить не стал, а от предложения Афанасия землю под огород выделить, только отшутился: «Грядки у меня кривы случаются». Изначально Арапов слободчиком Чусовской не стремился прозываться, но коли уж так случилось по воле воеводы, и отказывать не стал. А в слободе Фрол бывал наездами, на вопросы же крестьян любопытных отвечал, что ему Афанасий Гилёв дал особое указание. Иное дело Афанасий Иванович. Для него Чусовская Слобода стала той малой родиной, с которой расстаться без боли великой душевной не получилось. Сюда, в этот прекрасный полуостров вложил он всего себя, а положение Слободчика было для Афанасия лишь возможностью превратить дикий изгиб скальной гряды в красивейшее место на сибирской земле. Эх! Где она, справедливость, обитает?!

Утром следующего дня братья Афанасий и Кирилл Гилёвы, еще не обремененные семьями, а потому и жившие в одной избе, взялись разбирать крышу. Работали споро, тесанину и жерди-стропилы опускали вниз аккуратно, грузили на телеги. Вскоре и Семен Васильевич к разборщикам присоединился, и все другие первопоселенцы прибежали. Вопросов не задавали. Лишь подошедший к разбору верхних венцов пушкарь Григорий Констянтинов, поинтересовался:

- Ты чегой-то, Офанасий, удумал?

- Съезжаем вот, Григорей, тесно нам здесь с Томилой будет. Вниз Чусовы избу поставим, - Афанасий нашел в себе силы улыбнуться. – В следущей наезд в гости захаживай.

- Вона как решил, - пробормотал пушкарь.

А прикащик новый аж расцвел от этой вести и про ожоги крапивные забыл. Чувствовал Томило, что Афанасий своим съездом ему ой как облегчит задачу управления слободой, не станет той силы, которая могла бы противодействовать его планам. А планы у Нефедьева были грандиозные. За годы службы он многое повидал и многое постиг, и как прикащику настоящему себя вести надлежит, то знал доподлинно. В то время, как первые слобожане перевозом избы Гилёвых были заняты, Томило собрал остальных и повелел себе дом рубить. Да не избенку какую простеньку, чтобы видно было, что это господский дом. С большими окнами на три стороны, да потолки высокие, и пол не земляной, а из плах сухих и широких. И поставить тот дом на камне Большом с пещорой (сейчас Георгиевский камень) указал, над самым обрывом, чтоб издали виден был. Кто-то из внове поселившихся, у которых еще как говорится «ни кола, ни двора» в Чусовской слободке не завелось, поинтересовался оплатой за работу.

- Оплата за дом господский добрая будет, - прикащик нагло ухмыльнулся. – Ежели быстро да ладно срубите, то не стану заставлять вас сено косить на мой двор, да дрова колоть.

Зашумели было слобожане новоприборные, да на пушкаря грозного и могучего глянули и головы склонили. Только отойдя на приличное расстояние от прикащика, кто-то негромко высказался:

- Офанасия возвертать нам в слободчики надобно.

И чем дольше правил в Чусовской слободе Томило Нефедьев, тем все чаще раздавались недовольные возгласы крестьян. И этим своим разочарованием в прикащике слобожане охотно делились с возможными новопоселенцами. С возможными, потому как не селились в Чусовской слободе новоприходящие. Да, изначально шли они на поселение в Чусовскую, ибо добрая слава о садчиках Гилёвых быстро разлеталась в землях Пермских, но поговорив со слобожанами, люди свободные шли дальше, искать лучшей доли. Уже и июнь прошел, и в зенит шагнуло лето, а в слободе Чусовской не осела ни одна крестьянская семья. Впрочем, кажется эта проблема прикащика совсем не волновала. Вот постройка дома господского – иное дело! Целыми днями Томило без устали нарезал круги вокруг новостроя, зорко досматривал всякую работу и, ежели что не по нем, начинал лаять на строителей и плеткой махать. А для устрашения заставлял пушкаря всегда рядом быть и ручную пищаль с собой таскать.

Но вот дом поставили, работы осталось чуть на внутренней отделке, и Томило наконец-то отпустил Григорья Констянтинова на Верхотурье. Умученный долгим бездельем пушкарь и лишнего часа в Чусовской не провел, сорвался в галоп, только его и видели. В первые-то дни, как уехал пушкарь, Томило Нефедьев притих вроде как: на крестьян с криками не наскакивал и глазами дико не вращал. Да только временным то затишье оказалось. В роковой час встретились близ новостроя прикащик и Семен Васильевич Гилёв. У Семена лошадка была впряжена в волокушу и тащила парочку стволов сухостоя.

- Давай ко мне на двор! – скомандовал Томило и заступил дорогу.

- Отойди, - спокойно попросил Семен. Благодушен Гилёв в тот день был, и никаким озорничеством заниматься не замысливал.

Иное дело прикащик. Взвился, словно укололи его. Слюной все вокруг забрызгал.

- Ты на меня не лай неподобною лаею, – нахмурился Семен Васильевич. – И слова матерны придержи, десятник!

- Да я сын боярский! – Томило подскочил к Гилёву и замахнулся плетью.

А в следующий миг он уже болтался в воздухе, уцепившись за вздернутые руки Гилёва. Вроде и ростом не мал был Нефедьев, и весу в нем добрых пять пудов, а тут как малец завис. Причем Семен Васильевич сильными пальцами не только рубашку прихватил, но и долгую бороду прикащика, и Томило не мог даже головой дернуть, и только кричал пронзительно и визгливо. На крики из господского дома выскочили строители, оцепенело остановились в стороне. Никто на помощь прикащику не бросился, лишь один из строителей, должно быть самый сердобольный, попросил:

- Брось, Семен, а ну ево…

Вот Семен Васильевич и бросил. А надо сказать, что движение по единственной пока слободской улице было свободное: не только слобожане хаживали, но коровки местные променад утром и вечером устраивали. За чистотой на улице попеременно две девчушки следили, Афанасием Ивановичем еще поставленные. Прикащик же громогласный их как-то шуганул, чтобы порубщикам не мешали, и девчушки с той поры с уборкой возле новостроя повременили. Но коровкам-то местным никто этого не объяснил! А они любопытные, часто в этом месте останавливались, да на стуки порубщиков соответствующе реагировали. Вот Семен Васильевич и направил полет прикащика в самое удобренное место.

Когда ошеломленный Томило Нефедьев вскочил, вид у него был просто жалкий. Любимая рубаха с поликами безнадежно испорчена, да и штаны – попробуй отстирай! Строители не утерпели, смеялись в голос. А ненавистный отныне Семен Гилёв покачал головой и произнес:

- Вот уж и борода у тебя в проседи, а все не впрок. Сказывал же Офонасий – «учись летать, Сынок!»

(Так и привязалось противное прозвище к прикащику, чуть отвернется, и враз за спиной шепоток слышится: «Сынок». И даже мальчишки, попрятавшись, дразнить потом удумали).

Прикащик же поднял отлетевшую плетку, сжал трясущимися руками. Глядя тяжелым взглядом на Семена, громко пригрозил:

- Посмотрим исчо, какую песну споешь, когда я с Верхотурья с десятком стрелцов возвернусь!

С тем и уехал Томило Нефедьев. Из слободы-то один уезжал, да только быстро себе провожатого нашел. В дороге дальней и планы на будущую «дружбу» обсудили.

Из повествования сего могло показаться кому-то, что прикащик слободской и власти особой не имел, а это совсем и не так. И власть имел огромную, и карманы бездонные. Читаем у Шишонко Василия Никифоровича:

«Прикащиков в слободы назначали, по своему усмотрению, воеводы того города, в уезде которого находилась слобода, редко из дворян московских (настоящих), которых было мало в Сибири, а более из Сибирских дворян и боярских детей (эти титла были только почетными и не давали никаких прав, кроме освобождения от податей, с обязанностью однакож отправлять всякую службу, на какую назначит начальство) и даже иногда из посадских людей (мещан).

Но, несмотря на незнатность слободских прикащиков, власть их была обширна. Под ведением их находились не только селения, называвшиеся слободами, но и все другие, находившиеся в межах слободской земли. А таких селений бывало при иной слободе тридцать и более, раскинутых на пространстве, равном иногда двум нынешним уездам центральной и западной России. И на всем этом пространстве прикащик был единственный правительственный чиновник по частям административной, полицейской, судебной, финансовой и даже (если слобода была близ границ с инородцами) по военной части. Прикащик собирал подати и все казенные доходы, судил не особенно важные гражданские и уголовные дела (пределы его власти, в этом случае, определялись данным ему наказом от воеводы, но часто весьма неопределенным по изложению), имел право (если было сказано в наказе) наказывать за кормчество и самовольное винокурение большими денежными штрафами, кнутом и ссылкою в другие места; должен был вести именные списки всех слободских крестьян, не допускать их переселяться вне пределов слободской земли и покидать пашню, а самовольно переселившимся и пойманным чинить жестокое наказание, а с другой стороны беглых и самовольно поселившихся на слободской земле отсылать в прежние места их жительства; записывать количество хлеба у крестьян, наблюдать, чтоб они его не продавали без особенной нужды, чтоб пив и браг часто не варили.

Должность слободского прикащика почиталась весьма выгодною: обычаем устанавливалось в именины прикащика или семейных его, также в большие праздники подносить прикащику, жене его, детям, родственникам и даже служителям подарки от миру, в почесть: деньги, мясо, куриц, гусей, уток, поросят, баранов, муку, сено, овес, вино, пиво и прочее. В проезде прикащика через какую либо из слободских деревень ему тоже подносили подарки. Это делалось без всяких притязаний и требований со стороны прикащика; а жадный и притязательный вымогал гораздо более, брал и в будни, и без всякого благовидного повода (что считалось уже преступлением).

При Петре Великом строго запрещалось прикащикам делать какие либо поборы в свою пользу и в наказах вновь определяемому прикащику писалось: «И будучи в слободе на приказе крестьянам налог и обид не чинить, и на приезд свой с них крестьян въезжаго – денег и хлеба и взятков не имать и не вымучивать, и двора у себя чистить и снегу и льдов возить не заставливать» и прочее; а в конце прибавлялась такая угроза: «А буде ты, забыв страх Божий и презря великого государя указ, учнешь чинить что не по сей наказной памяти, и сыщется про то до пряма, и тебе от великого государя быть в опале, в торговой казни, и сослан будешь в ссылку в дальние сибирские низовые городы в пашню, а животы твои взяты будут на великого государя безповоротно». Но не смотря на то, прием подарков и поборы не прекращались. Вот, например, выписка из расходных тетрадей мирских старост слобод Каменской и Камышевской о подарках земскому комисару. (Земские комисары в приписных к заводам слободах были тоже, что прикащики, но только каждый из них заведывал несколькими слободами).

Земскому комисару Фефилову в 1721 году. – «1721 год 26 апреля (вероятно на пасхе) отдан комисару в честь бык, да туша свиная; Петру Федоровичу (вероятно сыну комисара) дано 25 копеек в честь. – Издержано припасов к приезду комисара, как он был о Юрьев дни в Покровском селе: пива 5 ведер, капусты белой на 4 денги, мяса говяжья на 8 копеек, гусь, соли на 7 копеек, хлеба на 4 копейки, баран, утка, опять гусь, 3 куры, 2 ососка (поросенки), свиного мяса на 4 алтына, масла безмен; дано повару его 2 денги. – Несено на праздник царя Константинов день комисару Федору Федоровичу в честь полтина, да людям его и денщикам дана полтина. – Несено комисару в честь 2 рубли, как приезжал для сбору подымных и запросных денег; повару его Якову Рубцу дано 10 копеек. – Несено комисару 20 копеек, как ехал на Уктус к Василию Никитичу (Татищеву) в гости, денщикам его 15 копеек, да куплено на кушанье ему баран, муки, яиц. – Комисару, как ехал с Уктуса, дано 30 копеек, да баран, окорок, курица, сосок. – Февраля в 8 день Александру Федоровичу (брату комисара, имениннику) 5 копеек. Федору Федоровичу 10 копеек, матери их 15 копеек, дочерям 20 копеек, Федора Федоровича жене 10 копеек, дворовым девицам дано 20 копеек, дворецкому 10 копеек. – На троицын день отведен к комиссару бык; на Петров день опять бык. – 15 июля отнесено комисарской сестре Марье Федоровне на именины 10 копеек, Марье ж Филиповне 10 копеек».

А 10 копеек – совсем не пустяк. Вот цены: быка можно было купить за 1 рубль 80 копеек; баран стоил от 18 до 20 копеек, поросенок 3 копейки, свиная туша 45 копеек, пара гусей от 6 до 14 копеек, пара уток от 3 до 6 копеек, пуд щучины от 16 до 20 копеек, пуд карасей 7 копеек, сотня яиц 17 копеек, пуд пшеничной муки 12 копеек, пуд ржаной муки 10 копеек, пуд овса 7 копеек, пуд коровьего масла 66 копеек, пуд соли 15 копеек.

Вот такие заманчивые перспективы были у Томилы Нефедьева. Тем более, до указа сурового было ой как далеко, да и сам Петр Великий еще не родился. Слободка Чусовская, жаль, подкачала по части населения, когда еще разрастется, да деревнями обрастет, да копейка лишняя у слобожан появится, чтобы можно было прикащику каждый второй день праздничным для своих карманов объявлять. Набраться терпения, да подождать? Нет, не мог Томила ждать! Тут ведь вот какая незадача: не только воеводы, но и прикащики слободские в то время почасту менялись; всякий воевода мог за свое короткое уездное правление и двух, и даже трех прикащиков в слободе поменять. Не понравился – поди вон! А на воеводстве-то Верхотурском князю Измайлову много ли времени осталось? А новый воевода, не знамо, пожелает ли Томилу в прикащиках оставить.

Время, время… Все следовало делать быстро! В первую очередь с Гилёвыми разобраться! Прижать их крепко, чтобы и пикнуть не смели! А тогда и остальные любое поручение беспрекословно выполнять станут. Да будет так! Вот уже и помощника первого Томила себе нашел, который дорогу на Верхотурье хорошо запомнил: было дело, и с джигитовкой скакал на коне резвом, и пешим в верховья Чусовой возвращался.