Молодые, зрелые и перезрелые годы

     Всегда хотелось быть оригинальной, ну не такой, как все, что ли. Но и на сей раз не  получилось: дело в  том, что я хотела в Ленинград, а таких, жаждущих, оказывается, было не счесть. С раннего детства я любила этот город и, казалось, знала его неплохо, хотя никогда в нём не была. Откуда же такая непреодолимая тяга? Ну, во-первых, книги и радио сделали своё дело, рассказав о его давней, как мне  казалось  истории,  а  история  его  блокадной  жизни вообще комом стояла в горле. Чего стоили только две простые строчки поэта Джамбула «Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!» Не знаю,  перестанут ли когда-нибудь у меня при  этих словах  наворачиваться на глаза слёзы?

     Кроме того, мой папа чуть не каждый год ездил в военные санатории Тарховки и Зеленогорска и, конечно, всегда посещал Ленинград и привозил открытки с видами города и пригородов. Он мне подарил эпидиаскоп, в который я вставляла слайды и любовалась увеличенным изображением фонтанов и золотых фигур Большого каскада Петродворца.

     И так дороги и памятны были мне, провинциальной девочке, эти виды, что вы, наверное, поймёте чувства, охватившие меня, когда муж впервые в жизни привёз меня в Петродворец посмотреть всё это live.
     Мы оставили мотоцикл на стоянке и направились мимо Большого дворца к прогулочной аллее с балюстрадой. Я знала, что сейчас увижу… И не могла сделать ни шагу. Я всё повторяла: «Я не готова,я не готова». Наконец, переборов себя, я шагнула к балюстраде и мне открылась сказка. Всё так и было, как на картинке, только ещё прибавился искрящийся шум воды, сверкающая на солнце позолота, далёкая голубая перспектива водной глади залива, радостные лица людей… Незабываемо. Опять я уплыла в «окружающую среду», но без этих воспоминаний не обойтись и не понять постоянно испытываемого волнения и трепета в момент узнавания.
 
     Вот и Филармония, Большой зал. Это место мне казалось (да и было) настолько святым и освящённым такими именами и событиями, что я, признаюсь, долго робела перед тем, как переступить его порог. А какую публику я ещё успела тогда, в конце  шестидесятых,  застать!  Ископаемые  дамы в шляпках с вуалью, со следами, как говорится, былой красоты на лице. Но тут я не согласна — красота с этих лиц никуда не исчезла: вот они, эти тонкие аристократические черты, осанка, взгляд — просто любуешься. И лица… Много лет спустя, оглядываясь назад и думая о филармонической публике  тех лет,  я говорила: «мои лица». Особенно остро  я это почувствовала, оказавшись в среде торгово-девяностых годов.

     Воспоминаний масса, но попробую сосредоточиться на запомнившихся занятных или трогательных эпизодах. Для полноты картины рискну в обойму филармонических воспоминаний включить и Малый зал Филармонии, и Концертный зал Мариинского театра.

     Итак, сначала три сюжета на тему Большого зала. Они разные и не только, а иногда и не столько, о музыке. Но произошли эти события там, и, соответственно, провенанс…

     Поздний октябрь, прохладно, пасмурно, слегка дождливо. Беру крошечный зонтик, выхожу с временным запасом, направляюсь на вечерний концерт.
Лёгкое осеннее пальтецо, чёрные туфельки на каблуке. Выхожу из метро на канале Грибоедова: время позволяет заскочить в Дом книги, посмотреть, как там мои «детки» выставлены на полке. Всё устраивает, да и пора уже поторопиться. Направляюсь к выходу и понимаю, что мои намерения напрасны: выход заблокирован людьми, захваченными стеной проливного дождя. Похоже, всерьёз и надолго. Закусив удила, прорываюсь наружу и со всех ног бегу к площади Искусств. С видом кем-то забытого выключить крана влетаю в холл, бросаюсь в гардероб, сбрасываю всё, что можно, своей любимой гардеробщице и бегом в зал.Занимаю своё шестое место в проходе, сажусь поудобнее — началось. Но всё-таки один момент отвлекает: с длинных, широких брючин капает, да что там капает, стекает вода. Что же это получается? А то, что я сделала лужу, и где? В Большом зале. Срамота!

     Слава богу, внутри было тепло и за время концерта брюки и лужа почти успели высохнуть. По окончании я радостно протянула гардеробщице номерок и тут же поняла, что надеть это невозможно, ибо из левого рукава пальто, которому не хватило мини-зонтика, сочилась вода. Не рискнув просунуть в него руку, я всё-таки водрузила на себя это сооружение и вышла вон. А там стихия продолжала буйствовать. И вот я бегу в ледяном панцире из дождя, холода и ветра и проклинаю всех и вся. И куда все возвышенные чувства подевались? Но всё-таки великая сила искусства победила надвигающуюся простуду.

     Два следующих сюжета позаимствованы из раздела моей книги «Как я…», но, полагаю, они здесь более уместны. Территориально.

     Давно я тебя не слышала. Давно ты мне не бередила душу. Шестая…
Дирижирует Сам, отделённый от публики красным бархатным барьером. У меня всё хорошо в жизни. Я спокойна, уравновешенна. В ожидании прекрасного исполнения Заслуженным Коллективом. В зале, на сцене — все свои. Хорошо.
 
     Прозвучало начало, и развернулась драма. Я слышу всё по-другому, не так, как в прошлый раз, пятьдесят лет назад. Но волнение всё нарастает, вместе с музыкой. Финальная часть уже вовсе невыносима. И неожиданно у меня возникает физическое ощущение  присутствия  композитора в зале. Я даже голову повернула, настолько убедительно было это чувство. Вот, наконец, тот совершенно убийственный финал. Где традиционное для симфоний громогласное tutti, вселяющее оптимизм и уверенность в победе добра над злом?
     Нет, судьба выдавит яд по капельке до конца и последняя повиснет в воздухе. Может, она решающая, может, она не долетит, изменит свою траекторию и, может, всё ещё будет хорошо? Стало тихо-тихо. И вдруг в наступившей безысходной тишине я услышала: «Браво, Чайковский!»
     Значит, кто-то тоже его заметил. Лишь потом я поняла, что это воскликнула я. Немного сконфузилась, но тут Сам оглянулся и посмотрел на меня. Мне показалось, с укором. Может, он ожидал чего-то другого. Во всяком случае, рассказывая друзьям этот эпизод, я его всегда предваряю словами: «Как я нажила себе врага в лице Темирканова».
     Пусть он мне позвонит и скажет, что это не так…

     А вот это уже совсем другая история: почти не по музыкальному профилю.
Да, я занимаюсь английской фразеологией и обожаю её. Как ни странно, это профессиональное увлечение не всегда находило отклик у коллег и вызывало уважение. А зря, как показывает жизнь…
     В Большом зале событие: концерт Молодёжного симфонического оркестра стран ЕС под управлением Владимира Ашкенази, который десятилетиями не меняется, во всяком случае, не меняет свой гардероб: это всегда белый банлон  и чёрный пиджак — вот уже лет сорок, наверное. И вообще, очень моложав. Зал нарядно украшен цветочной гирляндой,тянущейся вдоль сцены, на которой две корзины свежих цветов. Друг за другом появляются молодые, энергичные музыканты. Под аплодисменты зрителей появляется дирижёр. Все и всё готово к началу действа.
     Билет я купила по случаю и сижу справа в первом ряду.Это оказалось важно.
Поскольку это не рядовой концерт, а событие, его предваряло торжественное открытие.

     На сцене, прямо передо мной, появилась долговязая мужская фигура, сопровождаемая молодым, хилого телосложения, переводчиком. Он представил долговязого, то ли датчанина, то ли голландца, не помню уже, как официальное лицо Совета по культуре ЕС. Тот начал говорить. Своей краткой речью он хотел подчеркнуть важность такого концерта для укрепления и развития… Ну, в общем, вы сами понимаете. Всё шло спокойно и размеренно, пока, говоря об отношениях России и ЕС, долговязый не произнёс одну краткую фразу из трёх слов и замолк в ожидании перевода, который почему-то не последовал. В голове переводчика кипела бурная работа, но выхода из создавшегося положения не было видно. Молчание затянулось, и, как говорится, тишина уже становилась зловещей.
     Долговязый недоуменно взирал на хранящего молчание переводчика.
Маленькое отступление: обычно, если ты не знаешь какого-то слова, ты можешь догадаться о его значении из контекста, или если контекст понятен, то одно словечко можно и опустить за ненадобностью. А здесь-то всего три слова, и зацепиться не за что: «It started from scratch». И всё.   И что с этим делать?
Ну и повезло же этому парню, что в зале сидела Л.Ф. и не где-нибудь, а в первом ряду, прямо у него под носом! Вот она-то возьми и тихонько (чтобы не запятнать честь мундира переводчика!) скажи: «Они (т.е.отношения) начались с нуля».
 
     Он бесстрастно выслушал мою подсказку, произнёс её уже своим голосом и вскоре удалился вместе с долговязым. Одно обидно. Думаю, что будь он петербуржцем, он бы обязательно в конце мне кивнул или благодарно улыбнулся.
Наверняка, это был самодовольный москвич. Не в обиду будь сказано…

     На этой забавной ноте можно бы и закончить, но я ведь обещала коснуться ещё двух замечательных музыкальных залов, хотя ими список далеко не исчерпывается. И всё же… Очень люблю Концертный зал Мариинского театра. Мне там тепло и уютно, на всех этажах и во всех помещениях. Дотоле не замеченная в садомазохизме, купила билет на фортепианный концерт, в программе которого один Шопен. Исполнитель — молодой, блестящий (хотя есть и другие мнения критиков) пианист и множественный лауреат и победитель.
     Вот он выходит на сцену, приветливо улыбаясь, подходит к инструменту и пока только касается клавиш, извлекая первые шопеновские звуки. Ещё не разыгралась драма, ещё все живы, но сколько боли звучит в музыке! Честно говорю, никогда со мной такого не было, я вообще не плакса. Платок был насквозь мокрый через пять минут, а запасного или салфеток не было. Сушила платок на перилах. Проплакала всего Шопена. Потом весь год прицельно следила за афишами, чтобы не упустить его следующее появление в Питере. И вот, наконец, о радость! Он опять в Концертном зале, в программе немецкие романтики. Хорошо, думаю я, на сей раз не устрою потоп в зале. Начался концерт. Кончился концерт. Ничто во мне не шелохнулось. Расстроилась. Что же это?  Почти  Кундера:  неизъяснимая  сложность   бытия. Не иначе…

     А вот лет десять назад иду я как-то вечерком по Невскому, время близится к концертному началу. Прохожу мимо Малого зала и невольно останавливаюсь у афиши: уж больно забавная фамилия, хоть и китайская: Ланг-Ланг. Дай,думаю, послушаю китайского пианиста, о котором я ранее и не слыхивала.
     Зал полон, публика оживлённо обсуждает предстоящий концерт. Я занимаю очень удачное место: и недалеко от сцены, и руки пианиста на виду. Всё первое отделение проходит на «ура», на перерыв музыканта не отпускают нескончаемые овации. У меня есть время присмотреться к публике. И вдруг вижу перед собой, в паре-тройке рядов от меня знакомый облик  и  красную  безрукавку  —  Темирканов,  который    и открыл-то этого пианиста, в частности, американской публике, привезя его в Нью-Йорк со своим оркестром. Он радостно улыбается, аплодирует успеху своего протеже, смотрит по сторонам. Ещё большая неожиданность оказывается по правую руку: через проход  от меня сидит Женя  Кисин  и отчаянно вертит головой во все стороны, глядя на беснующуюся от восторга публику. В его взгляде я читаю ревность, если не зависть. А ещё удивление: неужели это может та-ак нравиться? Или мне это показалось…
     И последнее. Перерыв всё-таки был, по окончании которого Ланг-Ланг появился на сцене, стремительно ринулся  к роялю и набросился на него с первыми аккордами, так и не присев. Публика восторженно взвыла…

     Кстати, гораздо позже я случайно попала на беседу музыковеда Ирины Никитиной с Ланг-Лангом. Он прекрасно, умно, спокойно и мудро говорит, а главное, что меня окончательно обезоружило, это то, что он на свои средства создал в Китае Фонд, которым могут воспользоваться восемьдесят миллионов китайских детей, желающих заниматься музыкой.
     Да, подумала я, если у них такое количество детей, обучающихся бесплатно игре на фортепиано, то, наверное, среди них даст ростки и расцветёт не один такой Ланг-Ланг, эта феерия. Как бы вы к нему ни относились…