Случай в самолёте

Порой, чтобы разобраться в случившемся, надо взглянуть на это случившееся со стороны. Чтобы ощутить тягу к жизни, надо «на время» уйти под воду. Чтобы обнаружить ошибку в земном течении событий, надо взглянуть на дольние передряги с горних высот ума или географии. Так живопись великого художника Николая Фешина с близкого расстояния кажется бессмысленным нагромождением цветных пятен, но стоит отойти от холста всего на несколько метров – глазам открывается живописный шедевр!

…Комфортабельный Аэробус совершал рейс по маршруту Москва (Домодедово) – Мадрид (Барахаз). В салоне бизнес-класса возле самого окошка, в кресле под номером 2а сидел упитанный мужчина средних лет в строгом чёрном костюме и красном галстуке, напоминавшем огненную реку людских пороков, традиционно изображаемую на старинных иконах Страшного Суда. Шея, округ которой «огненная река» делала свою «невинную» излучину, принадлежала известному московскому чиновнику, руководителю департамента образования и социальной политики Ивану Ивановичу Ручникову, человеку весьма далёкому от культуры и публичной психологии, но обладавшему главным достоинством государевой службы – преданностью вышестоящему руководству.

В аэропорту Иван Иванович купил книгу рассказов Чехова. Он никогда не делал ничего подобного и вдруг купил. Неделю назад первый заместитель мэра Пётр Олегович назначил Ручникова ответственным за организацию Чеховского фестиваля среди подростковой молодёжи. «Чехов – великий писатель, – гаркнул пудовым голосом Пётр Олегович, – заодно и сами почитаете». Сказано – сделано. Покончив с авиационным завтраком, Иван Иванович заказал чашечку кофе, зевнул в иллюминатор и открыл книгу.
– «Смерть чиновника», – прочитал он название первого рассказа и усмехнулся, – Уж не обо мне ли речь?

Перебегая взглядом от строки к строке, он стал читать Чехова точно так, как знакомился с многочисленными прошениями, поданными на его имя. Заранее зная, как и почему следует отказать, Иван Иванович привык читать невнимательно. При этом он повторял вслух обрывки прочитанных фраз, как бы рассуждая о прочитанном. Увы, на самом деле Ручников думал лишь об одном: как половчей спровадить очередного надоедливого просителя.
Однако на этот раз его декламация не задалась. От строфы к строфе взор чиновника тяжелел, а дыхание становилось всё более неровным и прерывистым. Наконец он отложил книгу. «До какого ничтожества человек может довести собственную жизнь! Странно. Уж как Чехов ни старался позабавить читателя, как ни выставлял Червякова на посмешище, рассказ получился грустный и… – Иван Иванович нахмурился, – и… откровенно бессовестный. Да-да, именно бессовестный! И этот дурачок Иван Дмитриевич, и великий писатель Антон Палыч оказались решкой и орлом одной и той же медали – «За проявленное в жизни ничтожество»».
Ручников сверкнул глазами: «Да как он смеет писать: «лёг на диван… и помер»?! Выходит, позабавился Антон Палыч, поёрничал, а потом скомкал судьбу человека и выбросил в ведро, будто использованную промокашку. Неужели с человеком так можно? Значит, и со мной можно?..»

Он не закончил мысль – пронзительно, будто спицей, кольнуло под сердцем. Вдобавок стало душно. Отсутствие в рассказе даже малой снисходительности к пустяшному, но живому человеку наполнило воздух едким смрадом безразличия. «Писатель – аист, выдёргивающий из воды лягушку – так что ли?..» – лопотал Иван Иванович, припоминая, как сам бесчисленное количество раз поступал так же, указывая на дверь наивным и добропорядочным просителям.

Вот так история! В холёной чиновничьей душонке, укатанной десятилетиями презрения к живым человеческим нуждам, проснулась… совесть! Неужели Антон Палыч впрямь оказался спицей, способной проткнуть силикон человеческого безразличия даже через сто с лишним лет?..

– Пассажир, вам плохо?
– Я… Зачем же так?.. Если б ра-аньше…
Он говорил ясно и слаженно («Да, он сожалеет, что за годы службы ему пришлось беспричинно отказать не одной тысяче человек. Но по-другому нельзя! Государева служба – это удавка, чуть ослабь – и понесёт нелёгкая»), но бортпроводница его не слушала. Она всё время что-то нажимала на белом приборчике, пытаясь оживить его грузное тело, сползающее с пассажирского кресла. Зачем? С ним же всё в порядке!..

А потом случилось и вовсе непредвиденное. Прямо над головой Ивана Ивановича кто-то гаркнул голосом Петра Олеговича:
— Пошел вон!!
— Что-с? — очнулся Ручников, млея от ужаса.
— Пошел вон!! — повторил вышестоящий незнакомец, затопав ногами.