Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 5-8

                Часть пятая

                Глава восьмая. 14-17 декабря 1973 года

     В патентном институте была так называемая "карповская" система стимулирования труда научных сотрудников. Разработана она была в Физико-химическом институте им. Карпова, почему и получила такое название. Слышал, что пытались её ввести во многих, в основном, академических институтах, но не знаю, где ещё она так прижилась, как в патентном. Первое время всех моих знакомых в этом институте каждый месяц начинало трясти – это шло подведение итогов соцсоревнования. Какие-то баллы, депремирование, что только не доносилось до моих ушей, но нас внештатников это не волновало, нам премии ведь не положены, а они в этом институте весьма серьёзными были.

     Я об этой системе вспомнил, когда в метро от Белорусской до Киевской ехал, а затем на троллейбусе трясся. Дело в том, что согласно ей, сотрудники могли сами решать, во сколько им начинать и заканчивать свой рабочий день. Институт открывался в семь утра, а закрывался в десять вечера. Вот сотрудники и могли в один день проработать чуть не пятнадцать часов подряд, с тем, чтобы потом спокойно отдохнуть. Правда, полностью отдохнуть не получалось, четыре часа в самой середине рабочего дня были обязательными для посещения. Руководство знало, что, если кто-то им нужен, тот всегда в это время на своём рабочем месте сидит.
 
     Со стороны казалось, что такой процесс сложно контролировать. Но, как показала практика, даже при том уровне развития вычислительной техники какой был в те времена, это оказалось совсем простой задачей. Ежемесячно всем штатным сотрудникам выдавали по специальной карточке, которую при каждом входе в институт необходимо было вставить в щёлку в считывающем устройстве, а, покидая его, даже на несколько минут, чтобы сбегать за пачкой сигарет в палатку, находящуюся за углом, произвести аналогичное действие. Машина тут же на карточке точное время печатала. Не сделаешь это, металлические дверки в турникете не открывались. Эти сведения поступали в огромную ЭВМ, которая на первом этаже стояла. Когда это чудо науки и техники в институт привезли, настоящие экскурсии туда устроили. Даже нас внештатников и то обязали сходить и посмотреть. Там целый штат программистов скурпулёзно все передвижения каждого сотрудника контролировал, а в конце месяца данные выдавал.
 
     Первое время, пока все привыкали, как с этой системой ужиться, звучало - эксперт такой-то переработал в прошедшем месяце два часа. Это вовсе не было криминальным, хотя и не очень одобрялось отделом труда и заработной платы, а вот то, что какой-то эксперт десять минут недоработал, было грубейшим нарушением трудовой дисциплины, за которым следовало наказание. Сотрудника вывешивали на доску позора, не самого конечно, а его фамилию, но ведь от этого не легче, на него каждый мог пальцем показать, а самое неприятное, что из положенной ему премии за добросовестный труд удерживали до 30%. Представляете, за 10 минут в месяц – 30%-ное депремирование. Вот и сидели все и каждую свою минутку на лист бумаги заносили, да в последние дни месяца на часы посматривали, чтобы, прежде всего много не переработать и уж точно законодательство по труду не нарушать, не позволяя себе ни минутки недоработать. 
 
      Я к чему об этой сложной системе вспомнил. Моя руководительница обычно только к 10 часам на работу приходила. У неё, кроме меня, ещё два внештатника было, вот она и предпочитала часов до семи в кабинете сидеть, чтобы с нами встречаться. Собственно, так и у других штатных экспертов было, поэтому я в полной уверенности, что какое-то время в одиночестве работать буду, вначале за ключом от нашего кабинета направился. В самой большой комнате в отделе на стене ящик висел, вот там ключи от всех кабинетов, включая заведующего, и находились. В этой комнате дежурный по отделу с семи утра уже работал. График дежурных на весь месяц составлялся и с институтской службой безопасности согласовывался. В тот день дежурной была какая-то новая сотрудница, я её раньше не видел. Может, правда, она после декретного отпуска на работу вышла, не знаю. С этим в институте был полный порядок, коллектив в основном женский, да к тому же молодой, вот постоянно появлялись и исчезали так называемые "больные" ставки, когда молодая мама брала отпуск без сохранения содержания, чтобы дома с малышом до детского сада сидеть можно было. Эти ставки моментально делили пополам и на полученные половинки принимали совместителей. Мне это тоже не один раз предлагали, но я всегда отказывался, хорошо, конечно, деньги за работу ежемесячно получать, но там сразу же понятие плана появлялось, а вот на это я, со своей сумасшедшей командировочной работой, никак согласиться не мог.

     Я оказался прав и, когда за свой стол уселся, кабинет был совершенно пуст. Прежде всего, я те заявки достал, которые в полиэтиленовом пакете находились. Там выдачи лежали. Каждую надо было ещё раз прочитать, убедиться, что всё написано правильно и самое главное без грамматических ошибок. Затем найти корку, проверить точно ли всё с неё списано, поместить туда написанные от руки описание с формулой изобретения и отложить в сторону, сделав в кондуите, где значатся номера всех заявок, что у меня в работе находятся, пометку – отдана на проверку руководителю. Учёт в нашей работе – первостепенная и первостатейная задача, иначе так запутаться можно, что тебе прямая дорога на доску позора светить будет.

     После того как я со всеми выдачами разобрался, я решил на отказы и запросы переключиться. Но, в соседние кабинеты народ потихоньку подходить стал, то там дверь хлопнет, то сям. Да и голоса послышались. Я на часы глянул, уже начало десятого, можно звонить. Бумажку с номером телефона, что мне в руку несколько дней назад сунули, достал, развернул бережно, разгладил и на стол перед собой положил. Со стороны посмотреть, сидит мужик, в стол пустой уставился и застыл так. А, я вовсе не застыл, я перед глазами картинку крутил, как мы с прелестницей той из Союзкниги в "Рафике" рядом сидели. Я даже её руку с золотым колечком на безымянном пальце ещё раз заметил и улыбнулся, люблю замужних, с ними расставаться намного проще, чем с теми, которые в поиске находятся. Мне даже показалось, что до меня донёсся, так же, как и тогда, лёгкий запах её духов, и я снова отметил, что это "диориссимо". Нравятся мне эти духи за их очень приятный и ненавязчивый аромат. 

     Этот неизвестно откуда донёсшийся запах вызвал в памяти совершенно другие воспоминания. Четыре года назад в Москве проходил международный конгресс по переливанию крови. Естественно, что все организационные заботы легли на наш институт. Был создан Штаб по проведению конгресса, в который был включен, в том числе и я. На меня взвалили самое неблагодатное занятие – размещение и организацию питания участников конгресса. Почти целый год мне пришлось этим заниматься, а буквально за несколько дней до открытия, мне в довесок к основной теме поручили организовать для участников и гостей конгресса торговлю сувенирной и мелкой галантерейной и парфюмерной продукцией.

     - Ты у нас, Ваня, единственный, кто торговать умеет, так, что тебе и карты в руки.

     Вручили письмо за подписью Министра директору ГУМа и всё, дальше сам разбирайся, что со всем этим делать. Пришлось ехать в ГУМ и посетить его дирекцию. К моему величайшему удивлению, всё прошло, как по маслу. В универмаге к этому делу подключили заведующих четырьмя секциями, в штабе конгресса выделили автобус, в ГУМе его забили под завязку всяческим дефицитом, а в МГУ, где проходили пленарные и секционные заседания, в большой изолированной комнате расставили столы, на входе поставили дружинников для наблюдения за порядком, и началась торговля. Торговать, так торговать. Вот мы в народном книжном и решили к этому делу подключиться. Я в Москнигу, откуда меня тут же перенаправили в вышестоящую организацию. С этого и началось моё знакомство с руководством Союзкниги. 

    Ну, ладно, я же не о книгах хотел вспомнить, а о духах. Так вот среди четырёх секций была и парфюмерная, именно там мне удалось для своей жены впервые купить настоящие французские духи. Это и были "диориссимо". И именно их запах донёсся до меня в "Рафике".

     Я решительно пододвинул к себе телефонный аппарат и накрутил диск. Ответивший мне низкий женский голос с лёгкой хрипотцой, которая мужиков прямо с ума сводит, я узнал сразу, но сделал вид, что это вообще не я.

    - Добрый день, - произнёс я, пытаясь говорить не своим голосом, не таким, конечно, как говорил Куравлев в образе Жоржа Милославского в "Иване Васильевиче", но максимально приближенным к нему, - будьте любезны, попросите, пожалуйста, к телефону Марину Игоревну.

    - Иван Александрович, - услышал я в ответ, - бросьте придуриваться, у меня абсолютный музыкальный слух, я тембр вашего голоса ни с чьим другим не спутаю, тем более что вы совсем не умеете его скрывать. И вообще, вы же в командировке должны быть, а звоните по местному телефону. Вас, что выгнали с завода, за то, что вы начали с нескромным предложением к жене директора приставать?

     - Нет, милая моя, я так соскучился по вашему нежному, почти ангельскому голоску, что бросил всё и приехал сегодня в Москву с тайной надеждой, что смогу увидеть вас, после чего и умереть не страшно.

      - Ей ты, на том конце, так хорошо начал, милой меня обозвал, да ещё своей, и так нехорошо закончил. Это надо же о смерти говорить в таком юном возрасте.

      Вдруг она замолчала, а до меня донеслось, что она с кем-то разговаривает, зажав мембрану телефона рукой. Потом опять послышался её голос:

     - Хорошо, Пётр Сергеевич, я думаю, что всё решится в вашу пользу. Но на всякий случай позвоните мне сегодня без десяти час. Да, по этому номеру, да я буду на месте. Нет, попозже я буду занята, а без десяти час я буду вас ждать, - и она положила трубку.

     Только я сам трубку на аппарат опустил, как дверь открылась и в комнату зашла Галина Семёновна. При виде меня, заулыбалась, как будто нечто долгожданное увидела.

     - Ой, Иван Александрович, здравствуйте. Куда это вы вдруг исчезли? Как вернулись, забежали, буквально на минутку, целую кучу заявок схватили и тут же исчезли. С нами даже не удосужились ничем поделиться, что вы там посмотреть успели. Мы только хотели чайник поставить, и выслушать ваши рассказы, а вас уже и след простыл. Не дело это.

     Вот так она стояла напротив меня и всё это выговаривала и выговаривала. Я пытался было возразить, что-то объяснить, но она мне не давала это сделать. Палец вверх приподнимала, стоило мне только ртом движение сделать, что я, мол, тоже говорить обучен. Из неё прямо поток лился, впечатление складывалось, что она восприняла моё тогдашнее поведение, как личную обиду и её, обиду эту, внутри себя долго холила и лелеяла, а теперь дождалась подходящего момента и решила всю сразу выплеснуть на обидчика, то есть меня. Пришлось мне, как щенку виноватому, стоять, молча, перед хозяином и хвостиком из стороны в сторону помахивать.
 
     К счастью Валентина дверь открыла, но войти сразу не решилась, остановилась в проёме, некоторое время наблюдала за этой словесной экзекуцией, а уж затем решительно в бой бросилась, меня беззащитного защищая.
 
     - Галина Семёновна, ну, что вы так? Ваня хороший, у него тогда, наверное, какие-то дела важные очень были. Всё-таки целый месяц он отсутствовал.

      Галина Семёновна от такого её напора даже немного растерялась и стояла, опустив руки, но потом в себя пришла, рукой махнула и к своему столу направилась, только и проговорив:

      - От тебя Валентина я такого не ожидала, защитница, понимаешь, нашлась. Мы тут все решили ему это высказать, я просто первой пришла, вот и начала Ивана Александровича уму-разуму учить, а ты мне весь кайф сломала.

     К столу подошла, но садиться не стала, а так стоять и осталась, сделав вид, будто сама обиделась.

      Пришлось мне в это дело вмешаться:

      - Да, ладно девушки, будет вам. Если, я, по-вашему, виновен, готов искупить её, вину эту, кровью. Сейчас себя по носу кулаком дербалызну, всё вокруг ей, кровью значит, залью. Вам легче от этого будет? - и уставился на них, как невинная овечка.

     Они обе засмеялись, сели на свои места, а Галина Семёновна всё одно за собой последнее слово оставила:

     - Сейчас, как все соберутся, прежде чем делами заняться вы за всё отчитаетесь, без этого мы вас отсюда не выпустим.

     Я на часы взглянул, до без десяти час времени ещё много, всё должен успеть, и опять принялся готовые заявки из одной кучи в другую перекладывать.
 
     Пока весь личный состав комнаты собирался, я успел всё проверить, своей руководительнице готовую работу сдать, новых заявок десяток отобрать, повторных, которые в январе надо сделать, прихватить и с чувством выполненного долга, на стуле даже развалился вольготно.

      Вскоре на моём столе возникла чашка, наполненная ароматным чаем и тарелочка с домашней выпечкой. Организацией чаепития, как здесь было принято, занималась самая возрастная дама, с явными восточными корнями, по имени Нонна Александровна. Об этом говорила и её фамилия – Бадалова, "уж не русифицированная ли Бадалян", какой уж раз промелькнула у меня эта мысль, но я её вновь в себе оставил, нечего свою любопытство выпячивать. Тем более что весь её облик, от густых, некогда тёмных волос, до смуглой кожи, носа с горбинкой и слегка навыкате крупных темно карих почти чёрных внимательных глаз, свидетельствовал о том же. Я уже давно чай, приготовленный её руками, распробовал и понял, что в чём-чём, а вот в заварке чая у неё достойных соперников найдётся немного. В выпечке же главной мастерицей, а самое главное любительницей этого дела, была Валентина, та самая, которая стала нашей основной помощницей в деле общественного книгораспространения. Её ватрушки, плюшки, разнообразные пирожки, которыми она охотно со всеми делилась, были выше всяческих похвал. Вот и в тот день всем досталось, пусть и понемногу, кондитерского произведения под названием "хворост".

     Я сделал маленький глоток чая, убедился, что он чересчур горяч, и его невозможно пить, так как я люблю – прикрыв глаза, большими глотками, внимательно ощущая, как он скатывается по пищеводу вниз в желудок, и когда, наконец, его достигает, вызывает то самое чувство блаженства – в желудке становится тепло, глаза сами по себе закрываются и остается лишь одно желание, чтобы тебя никто не трогал и ты мог находиться в таком редкостном состоянии до тех пор, пока в желудке не станет вновь привычно, другими словами никак.

     Я внимательно посмотрел на женский коллектив, заметил лёгкий, как бы разрешающий начать, говорить кивок Галины Семёновны и принялся за свой рассказ. Я не стал посвящать всех в отношения внутри образовавшейся на корабле минигруппы, да и вообще ни о чём кроме экскурсий не стал рассказывать, вот и получалось довольно споро. Буквально полчаса мне хватило на рассказ о корабле, на котором плавал, Стамбуле и Мальте и успел добраться даже до берегов Африки – с борта "Армении" стал виден Алжир.

     Время от времени я бросал взгляд на часы, которые положил рядом со своим правым локтем, упирающимся в крышку стола. Вот маленькая стрелка начала приближаться к цифре 1, и я забеспокоился, опасаясь, что могу заговориться и пропустить заветные без десяти час. По этой причине я решил прекратить отнимать у людей рабочее время и обратился к ним с небольшим разъяснением:

     - Дорогие дамы, прежде всего я прошу у вас прощения, что задержался с отчётом о том, где я был и, что там видел. Дело в том, что меня вообще здесь не только нет, но и быть не может. В эту минуту я кручу вентиль в цехе кровезаменителей в славном городе Минске, где идёт последнее переосаждение деструктированной полимерной массы, которая должна послужить основой для получения очередной партии нового кровезамещающего раствора. Не успев выйти после отпуска на работу, я в тот же день отбыл в Минск, где должен находиться почти до самого Нового года. Хорошо тамошнее начальство пошло мне навстречу и разрешило сгонять в Москву в "самоволку". Сегодня без чего-то семь я прибыл на Белорусский вокзал, а в начале восьмого уже сидел за этим столом. Дома никто не знает, что я на пару дней примчался в Москву. Позвольте мне временно прерваться с отчётом о прелестях Средиземноморья, поехать домой, а в следующий приезд продолжить начатый рассказ.

     - Что поехал не домой, а сюда? – вырвалось почти у всех.

      Я только головой кивнул:

      - А что мне оставалось делать? В субботу или воскресенье приезжать? Сейчас я освободился от заботы, как передать сюда рассмотренные заявки, взял немного новых, ну и все повторные, и теперь с вашего позволения сделаю один небольшой звонок и отбуду домой к жене и сынишке.

      Все даже руками разрешающе замахали и мгновенно уткнулись в заявочные материалы, а я ровно без десяти минут повторно за этот день накрутил диск телефона. Марина сняла трубку, даже не дождавшись, когда первый звонок замолкнет.
     Мне не удалось сказать ни слова. Я сразу же услышал:

     - До Нового года ничего не получится. Моя подруга, в квартиру которой, я забежать хотела, замуж выходит. Сейчас она там почти безвылазно находится, а 2 января они с мужем должны к нему в Прагу укатить, он, понимаешь ли, чех по национальности. Вот тогда её квартира будет в моем полном распоряжении. Мне туда регулярно придётся заезжать – цветочки поливать, - она захихикала, и всё, дальше пошли короткие гудки.

     К дому я подъехал в прекрасном настроении. Естественно меня там никто не ждал. Мишуня моментально оказался у меня на руках, и, получив ожидаемый гостинец – петушка на палочке, сосредоточенно принялся разворачивать прозрачную целлофановую плёнку, в которую тот был укутан. Надо отметить, что таких классных леденцов, которые я регулярно привозил из Минска, мне больше нигде не удалось попробовать. Изумлённая Надя широко открыла глаза и не сводила их с меня, пока я занимался с малышом, а уж затем буквально бросилась мне на грудь. Одна лишь тёща высказала мне упрёк:

     - Мог и позвонить, что приедешь, я же только что к вам сюда, в такую даль добралась.

     - Ой, Лидия Петровна извините меня, пожалуйста, так получилось. Мне добро на поездку в Москву заводское начальство дало чуть не за полчаса до отправления поезда. Хорошо в кассе оказались билеты и туда и обратно, а мне ведь ещё надо было до гостиницы добежать, благо она в пяти минутах ходьбы находится, сделанные заявки схватить и назад на перрон вернуться. А стоило мне влезть в поезд, как он практически сразу же и отправился. В Москве же, как только я вошёл в патентный институт, я попытался дозвониться, но поскольку никто не взял трубку, решил, что вы временно переселились к нам. Тем более что, когда я где-то в районе часа позвонил повторно, результат оказался точно таким же.

     Тёща головой покивала:

     - В ванне была, звонок слышала, долго звонил, но, стоило мне подойти к телефону, как он замолк. А в районе часа я уже сюда ехала.

     Она тут же успокоилась и отправилась на кухню, приготовить что-нибудь, чем можно накормить голодного зятя.

     Всю субботу и воскресенье мы с Надей почти ни на минуту не расставались. Я даже в библиотеку, куда хотел съездить, чтобы уточнить пару спорных, на мой взгляд, моментов в одной из новых заявок, не поехал. Решил сделать это в понедельник, вместо той утренней встречи, на которую я очень рассчитывал, и даже в уме представлял себя, как всё это будет происходить, но которая сорвалась так некстати. А эти выходные мне захотелось провести спокойно и отдохнуть от той суеты, в которой я находился больше месяца, а уж, если вспомнить последнюю неделю, так это вообще было нечто. Оказалось, что в таком вот пустопорожнем времени проведении имеется своя прелесть, правда мне она очень быстро надоела и уже к утру воскресенья я начал мучиться от безделья. Хорошо я взял немного заявок, вот они не дали мне погибнуть от ничего неделания. 

     Удивительно было мне, как быстро летит время на работе и как его там постоянно не хватает и как медленно оно тянется, когда делать нечего. Пару раз за эти дни, когда безделье меня особо донимало, я усаживался поплотнее в продавленное кресло, закрывал глаза и вновь погружался в одно из тех странных видений, которые посетили меня в Риме. Вновь я видел то три креста на холме на фоне бледно-голубого неба с фигурами, прибитых к ним уже мёртвых людей, то тело сына на руках у матери и её глаза, полные печали и в тоже время надежды, а то воронку смерча, в которую плавно и медленно, как будто оно было жидким и могло перетечь, перемещалось странное подобие безрукого человека. "Что же это такое могло быть?" – думал и думал я, но так ни до чего и не сумел додуматься. Как же мне в эти моменты не хватало Димы, но он сгинул где-то в афинских проходных дворах. Мои мысли тут же перенеслись на этого удивительного человека, и я начинал благодарить судьбу, что она дала нам возможность встретиться.

     О том, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью, чтобы кто-нибудь помог мне разобраться и отличить реальность тех событий, к которым я был допущен и в которые я все больше и больше начинал верить, от надуманного мной или внушённого мне со стороны, я не мог. Запрет Димы накрепко запер мои губы, я даже с Надеждами не мог им поделиться. Это действительно было так, я пару раз делал робкие попытки слегка коснуться этой темы, но мои губы были, как склеены, я не смог их разжать, а больше и не пытался. Как-то в то воскресенье, когда Надя после обеда укладывала Мишутку спать, я нашёл привезённую коробку с подарком Петра, открыл её и достал гипсовую копию Пьеты. Я покрутил её в руках, обнаружил массу мелких недоработок, отличающих её от оригинала, абсолютно ничего не почувствовал и поставил на шкаф, откуда Мишаня не мог её достать. Время от времени я на неё посматривал, иногда мне даже начинало казаться, что вот сейчас снова что-то начнётся. Я настораживался, но ничего не происходило, и я совсем успокоился. Позднее Надя поставила Пьету в книжный шкаф, я смирился с тем, что мне, наверное, никогда больше ничего не привидится и даже внимания на эту фигурку перестал обращать, хотя она была единственным сувениром, напоминавшим мне об этой чудесной поездке.
 
     В понедельник, как только я вернулся из молочной кухни, я начал собираться в город. Надя сидела рядом и смотрела, как я укладывал в дипломат те заявки, по которым мне надо было провести поиск. Обычно я три-четыре раза в неделю этим занимался. Чаще это было в будни, когда я выкраивал пару-тройку часов и срывался посреди рабочего дня на Кузнецкий мост в научно-техническую библиотеку. Я её предпочитал Ленинке из-за того, что в ней многие химические журналы, такие как Chemical Abstracts, американский журнал, чуть не с начала века публикующий рефераты по химии, собранные со всего мира, свободно на полках стояли, и не надо было ждать не знамо сколько, когда тебе его вынесут. В нём легче всего было провести поиск любого синтезированного вещества, где бы и когда бы это ни случилось, да и способы получения конкретных соединений в СА было достаточно легко искать по предметному указателю.

     Первый раз Надежда так пристально следила, как и что я укладываю в дипломат, я даже отметил это в памяти. "Может у неё подозрения, какие появились, после обнаруженных трусов, испачканных в крови?" – у меня даже мысль такая мелькнула, и я её в специальную извилинку в своём мозгу убрал, чтобы потом, где-нибудь, когда-нибудь обдумать в спокойной обстановке. Где и когда найдётся такая минутка, я не знал, но в том, что ежели она появится, я эту мыслишку достану и над ней немного покумекаю, я был уверен наверняка.

     В библиотеке я просидел до четырёх часов, к счастью успел найти все нужные ссылки и бегом помчался домой. Совместил обед с ужином, схватил из заначки ещё две коробочки "Белочки" и снова бегом на вокзал. Лишь в поезде я начал приходить в себя.

     Продолжение следует