Год за семь

      

       Он не был ещё глубоким стариком, этот Морис, англичанин  по происхождению,  когда к нему подошли более молодые члены его социума  и предложили покинуть их территорию, которую он по праву считал своей, где впервые появился,  прибыв с туманного Альбиона  ещё совсем юным, почти младенцем, учитывая то, кем он был и ту возрастную  шкалу, которую к таким, как он,    применяли люди, что значит он жил, год за семь, не спешил, а просто его и его соратников жизнь  была слишком коротка  для того, чтобы обрываться раньше срока.


      А сейчас у него имелся именно этот шанс, уйти не только с этой территории или с этой территории, но навсегда, уже никогда больше не возвращаясь, в тот момент,  когда ему было ещё отпущено, кем-то  год за семь, а это было не только несправедливо, это было обидно,  и потому он принял решение, что будет биться за тот срок, что ещё оставался у него в запасе, ведь он не был ещё глубоким стариком.

     И Морис, заняв боевую стойку, угрожающе  приподняв верхнюю губу, обнажив   при этом тот  устрашающий инструмент, который готовился использовать в борьбе за жизнь, пошёл вперёд,  всей своей мощью и статью надвигаясь на врага, который превосходил его численно  хорошо так в разы.

      Но противник, который превосходил   его в количестве, это ещё бы ничего, он   был ещё и молод, этот противник,  гораздо моложе Мориса, и потому все  преимущества  были на его стороне.

   И всё равно, Морис, привыкший к постоянным сражениям, решил не отступать, ведь это был, если не   последний его шанс выжить  и продолжить жить до того срока, не уходя раньше времени, то это был ещё один шанс показать себя в бою.

И он показал!
 
         Все эти молодые шавки, что возомнили себя великими бойцами, думая на один щелчок одолеть его, Мориса, разлетались в разные стороны, пытаясь снова вцепиться то в правый, то в левый бок ещё   не глубокого старика, так же как и их шерсть летела клочьями, подлетая  высоко  почти к  самому  небу, почти, как  тогда, когда сам   Морис был также молод и полон сил,  как и  эти самоуверенные в себе  молодчики, не знающие с кем связались, тогда  точно так же летела волчья шерсть, в клубах серой пыли,
  оставляя за собой огромные  проплешины на шкуре того волка, который был гораздо больше не только  самого Мориса, но и тех, кто сейчас напал на  него,  на матёрого охотника и бойца, когда  он  прижал дикого зверя к земле  и готов был  вот как сейчас,  этому здоровенному псу, по всему видно, предводителю этих молодчиков, готов был вцепиться  в мохнатое  горло  огромными крепкими,  хоть и пожелтевшими от давности лет  клыками.


    Вообще-то членам  этой собачьей банды не столько хотелось прогнать Мориса с территории, на которой он давно и по большей части гонял зарвавшихся кошек, даже не отрывая им хвосты и просто прогуливался самостоятельно без ошейника и поводка ввиду старости его хозяина, егеря, с которым он и ходил всегда на охоту, и который сейчас лежал в постели, перенеся инсульт, то есть выходить  из дома, а тем более вместе  с Морисом он не мог,   псы хотели только  вида крови, крови этого бойца, хоть и не все они были знакомы  с ним и с его боевым прошлым, но чтобы показать свою силу им достаточно   было хоть  капли крови, пролившейся из жил старого матерого охотничьего пса.

       И потому  они продолжали сейчас нападать, даже не угрожающе  рычать, а повизгивать, как молодые шакалы, идущие на волка, которого не раз и не одного  положил Морис в честном бою,  того  волка, на которого  вместе с почти парализованным сейчас  егерем он ходил на охоту и тоже бился до последней капли крови, но только волчьей.

      А сейчас ему предстояло эту каплю отдать самому и свою собственную. Но он не собирался сдаваться просто так, и потому издаваемое им глухое недовольное ворчание слышно было не только в гуще той собачьей свары, которая каталась сейчас  по земле, теряя по дороге шерсть и даже зубы, вместе в кусками оторованных боков и животов,  на той территории, за которую сейчас шло сражение,  оно эхом разносилось  далеко за её пределами.

        Но в  этот раз   судьба этого передела была предрешена ещё в самом её  начале, уж слишком неравны были силы.

      Перед тухнущим в закате солнечного дня  взглядом Мориса, из которого раньше времени всё же уходила жизнь,   лежащего последний раз на земле и на  своей территории   проплывала, словно прозрачное   небесное облако,    вся его и так короткая, насыщенная разными событиями история его пребывания здесь, ибо вот-вот он окажется там —  снова его детство, когда он прибыл сюда с далекого Альбиона, где должен был прожить всю свою жизнь, а прожил столько, сколько было отпущено и не людьми, выдающими собачий  год за семь, а гораздо меньше, но зато как!

       Он ещё щенком напоминал лук и  стрелы, грозовую  молнию, так он был энергичен, и так  стремительно   носился по тому двору, в котором его поселили, как узкий скользкий угорь  мог выскользнуть из поймавших его человеческих рук, оставив самого человека в недоумении лежать на крыльце, а сам уже бежал дальше,  преодолевая снежную наледь, сплошь усеянную твердыми сосновыми иголками, которые местами застревали в ней, как мамонт в прозрачных вечных ледниках,   и несясь к тому дереву, которое стало для него потом на долгое время турникетом, по стволу которого он взлетал, как лихой наездник, на своего горячего коня, и так почти без конца и без устали  он оседловал это могучее дерево.

         Несмотря на его не угасающую с  возрастом  энергию, он так и продолжал наматывать круги  по периметру  того  большому двора, больше напоминающего   лесистую зону,  где не только в большом количестве росли кусты  и разнокалиберные  деревья, но и  грибы  и ягоды, всё, как  в настоящем лесу,  с  пёстрыми птицами, жуками и пауками,  в котором жил долгое время Морис, и  несмотря на то дерево, с которым он сохранил,  наверное, уже навсегда,   отношения:  конь и наездник,   его стали со временем называть профессором, видно таким он и был, не только таким выглядел в глазах окружающих, считающих его очень умным, при том, что он,   отличаясь  удивительным послушанием, был весьма своенравен, что значит, всегда имел своё собственное мнение и был настойчив в своих  желаниях, если задумал поиграть, притащив дубину, то поиграет, не смотря на чье-то нежелание в тот момент развлекать его. И был сдержанно ласков,  при том, что любил и не скрывал своих чувств. Но он же был грозным охотником, грозой тех, на кого профессионально  шёл войной.

          Вообще-то эту  грозу, лук,  не только стрелы и молнию, все звали Черчиллем, не потому что думали, что и он такой же умный, каким  принято было  считать премьер- министра Великобритании, а просто для того, чтобы никто не сомневался в том,  откуда он,  Морис прибыл на ту территорию, на которой сейчас заканчивал свои последние дни  пребывания вообще в этом мире.


                ***

          Никто так и не нашёл растерзанное тело Черчилля, просто однажды он пропал,  выйдя по обычаю на прогулку в свой двор,  больше не вернувшись к  егерю, который мог только предположить, что ввиду  возраста собаки, его загрызли  более сильные псы, руководствуясь правилом  естественного  отбора, принятым   в природе, не смотря на то, что человек отмерял  собачий век как один год за семь.

20.09.2021г
Марина Леванте