Закрытие сезона

Алиса Алисова
ЗАКРЫТИЕ СЕЗОНА

  ...И вот засентябрило уже. Сначала будто нехотя, невзаправду, захолодило ночами, затуманилось поутру, а потом снова расходилось солнцем – но уже не жарким и не ярким; и как-то сразу ниже по горизонту и медленнее оно катилось; и тени – от домов, деревьев – вытянулись, удлинились, словно в них вдруг прибавили росту. Березы шелестели и никак не хотели желтеть, а осинки в лесу трепыхались уже опадающими листиками, шумно дрожащими даже при малом дуновении ветра. Их одних было слышно в притихшем бору. Мелькали дни – и вот уже иногда повисала кисея почти невидимого дождя, и сквозь его туманяющую морось – как акварелью по плотной и шершавой бумаге – проступают золото и охра, размытые оранжево-рыжим среди зеленого. И эта краткосрочная картина чарует и манит, и каждый раз она иная, и ничто не повторяется дважды, и каждый листик и  травинка в лесу преображаются, а колючий низкий подлесок неожиданно становится золотисто-праздничным багетом, обрамляющим березовую рощу…
  Дачный народ дособирал урожай, докопал грядки, и почти слил воду из бочек, перевернув их на «попа». Дворы чернеют перекопанной землей, опустошены обрезанными пионами; но розы еще держатся, и метельчатые гортензии бросают вызов бело-розовыми четырехлистниками. А поднять голову вверх – еще голубеет небо сквозь серебристую нежность облаков, и высокие сиреневые флоксы как ни в чем не бывало качают своими пышными головами на фоне желто-зеленого клена и темно-бархатных сосен. В такую пору хочется уйти в лес – и ходить в нем, и слушать шорох листьев, и стук одинокого дятла. И недалекий лес, и весь мир кажутся бесконечными, наполненными чем-то невысказываемым, и кажется если углубиться подальше – вон до той краснеющей листьями молодой рябинки, а потом – еще до той, и еще дальше, и еще, - то поймется что-то необычайное, и откроется тебе одному.
  Он любил такие тихие осенние дни, и особенно лес в них, и часто уходил один по рыжеющим тропинкам в никуда. Вдруг замечалось, что березы как-то враз пожелтели – а будто вчера еще стояли зеленые. И молодые елочки  такие робко-торжественные, а подросшие сосенки собрались в стайку, и в их длинных и нежных иголочках – как драгоценные  солнечные цитрины – запутались листики осины и березы. И сбоку от тропинки розовым рубином зарделась костяника, а рядом рассыпались на высоких стеблях кружевные золотые монетки, снизу подбитые ярко-алым. Тихо; слышно, как по листьям падает легким шорохом мелкий и редкий дождик. Через стволы берез и сосен над обрывом лиловеют далекие горы, рыжая глинистая тропа сбегает круто и изгибисто вниз. И вдруг над этой тишиной – дружный и внятный хор, – мужики сезон зарывают, однако; поют а капелло, слаженно так! Лесхоз недалеко… Но тут же все стихает – вдалеке  неожиданно  гаркнет  петух, и снова – только дождик шуршит листвой.
  Начинает вечереть; все краски проявляются ярче, словно наливаются новой силой; вдруг небо становится все розовым от лучей закатного и невидимого солнца; дождик прекращает свою морось, и над миром раскрывается бездонный купол вселенной, и туда устремляются – как ранним птичьим клином – и поющие где-то мужики, и уже заснувший до утра петух, и розовая трава, и случайно выехавший на лесную тропу квадроциклист в черном шлеме, и все смешалось, стерлось, размылось и устремилось ввысь…
  Он вдохнул полной грудью, стоя над обрывом, поднял медленно вверх руки – словно легкие перышки затрепетали меж лопаток – сделал один мах, другой, - и, невесомый, легко оторвался от земли, поодаль того общего клина, увлекаемый и сладостно отдающийся этому.
  Облачная ночь медленно спадала вниз.