Слово о слове

     Один из основных, глубинных, на уровне инстинкта, мотиваторов поведения человека – страх.  Что делает человек, когда ему страшно? Защищается.  А защита может принимать самые разные формы: человек может защищаться не только делом, например, кулаками, но и словом.  Защита словом сильная, но одновременно она является и сильным средством нападения, часто предваряющим физическое воздействие на оппонента.  Слово - оружие обоюдоострое: обратишься к другому человеку с добрым словом, и оно пустит в тебе корни добра; выпустишь на волю ранящее слово, оно попадёт в оппонента, но  одновременно ранит и тебя, заразив своим злом!  И, если Добро может существовать отдельно от Зла, то Зло всегда паразитирует на Добре, прикидываясь им.  Например, в наши дни западные журналисты под благовидным предлогом борьбы за демократию, распространяют злую ложь о нашей стране, пользуясь убийственной силой слова, но не понимают её обратного разрушительного действия.  В результате накопления этой лжи им не верят даже собственные соотечественники.  Зло, которое они сеют, их же уничтожает.  А нам от зла, кроме молитвы, следует обороняться: добрыми делами, словами, юмором.  Мы знаем, что слово является средством коммуникации, но забываем о том, что оно создано и для защиты человека.
       Существует разница в употреблении слов на духовном уровне и в быту.  На духовном уровне слово свято, сакрально и оно бережёт нас.  Верующие люди, сознавая это, творили из слов молитвы.  И каждый день, обращаясь к молитве, они создавали из неё живую защиту себе и своему Отечеству.  В молитвах упоминаются все главные, с древних времён преследующие человека события, которые вызывают страх: войны, нашествие иноплеменников, раздоры и нестроения, ереси, расколы и суеверия, голод и болезни, засухи, потопы и так далее.  От них он просит защиту у Господа Бога.
      С добрым словом и молитвой, человек встаёт на сторону и путь Добра.  Слово врачует и в стихе: складывая слова в стихотворение, ритмическую структуру, человек гармонизирует и целит себя и окружающих.  Молитва это - тоже стих, она обладает определённым ритмом.  Стих, оберегающий настоящее и программирующий будущее - день и ночь, недаром есть утренние и вечерние молитвы.
      В быту русские люди издревле используют словесные жанры, заключающие в себе юмор - в виде весёлых рассказов, баек, анекдотов, частушек.  Здесь встречаются слова, принадлежащие к так называемой сниженной лексике.  Как правило, это ругательные слова, появившиеся в русском языке с древних времён.  Об этом свидетельствуют, найденные в Великом Новгороде письма, начертанные на бересте - берестяные грамоты.  Причём, тогда они не имели ругательного или нецензурного смысла, а лишь обозначали части человеческого тела и связанные с ними действия.  Постепенно эти слова, через механизм табуирования (запрета) утратили свой изначальный смысл и превратились в ругательства.  В общей языковой среде они также приобрели некоторые добавочные смыслы – их стали употреблять не только, как ругательства, но ещё и в насмешку, с юмором.  А далее они приобрели  ещё и функцию психологической защиты, поскольку на уровне предложения, целого текста, речевой ситуации, в них отчасти блокировались негативные значения. Может быть, этим объясняется живучесть и популярность этих слов.  Так в русском народе, в русской речи и языке уживалась и уживается православная духовная чистота и довольно грубый юмор сниженной лексики.  Особенно ярко этот феномен виден в русской деревенской культуре.               
     Мой отец родился и вырос в деревне Павлово.  Сейчас этой деревни уже нет, а в начале прошлого века она располагалась рядом с большим селом Рослятино на востоке Вологодской губернии. Потомственный крестьянский сын он навсегда усвоил деревенские привычки и характерный вологодский диалект.  Несмотря на то, что с двадцати лет отец жил и учился в крупных городах, до последнего своего дня он сохранил рослятинский окающий говорок, местные словечки, поговорки и частушки.  И только сейчас в начале двадцать первого века я стала понимать, что он хранил их в памяти, как некую защиту от внешнего и не всегда дружелюбного окружения.  Ему помогал и выручал деревенский юмор, грубоватый, но всегда забавный и обезоруживающий.  Да и его самого в моменты гнева, желания разнести всё вокруг, легко было обезоружить с помощью шутки и смеха.  А такие минуты бывали нередко.  Невозможно представить двух более разных людей, чем мои родители.  Мама - городская, отец – деревенский, она - южанка, он - северянин.  Они прожили вместе долгую жизнь, никогда не расставались и постоянно конфликтовали.  Тот и другая оборонялись, защищая друг от друга своё пространство и человеческое достоинство, отстаивали лидирующие позиции: папе хотелось сохранять своё традиционное положение главы семьи, которое ежедневно подвергалось сомнению, а мама в обороне своих позиций созидательницы и берегини семьи «закалялась как сталь».  И закалилась настолько, что до сих пор никогда не плачет и не признаёт нежностей.  Свою любовь она показывает лишь внукам и правнукам.
     Я всегда удивлялась, почему в конфликтах мама не пользуется  папиной отходчивостью и смешливостью, но всегда вступает с ним в конфронтацию.  Он же, когда понимал, что перегнул палку, мог мгновенно поменять ситуацию.  В нашей семье в спорах перевес почти всегда был на женской стороне – мамы и двух дочерей. За папины проступки, он после двух войн попивал, мы втроём налетали на него с критикой.  Если мы были правы, и папе нечем было крыть, он уходил в маленькую комнату (одну из двух в нашей «двушке»), высовывал голову из-за портьеры на двери и по-детски отбивался словом:

     - Бабы, дуры!   

Все четверо начинали смеяться, и инцидент бывал исчерпан.

     Сегодня мне пришла в голову более ясная мысль – папина приверженность к деревенскому миру и слову защищала его во всех ситуациях.  Всю жизнь он провёл в этой своеобразной обороне, в обороне деревни, которая жила в нём, от города, противоестественного для него по самой сути своей.  Места, оторванного от земли, от простора и чистой воды, от здорового воздуха, агломерата враждебно громоздящего вокруг него огромные дома-муравейники, и сплетающего нечистые клубки человеческого материала, где отдельный человек не заметен и не важен.  А он был именно отдельный человек, умный, талантливый, красивый и весёлый, но обожжённый двумя войнами.      
     Такое сопротивление городскому материалу в разной мере присуще всем деревенским людям - моему мужу, его сестре, всем вологжанам, потому что они лишь в середине двадцатого века начали выходить из деревни, и до сих пор связаны с ней пуповиной.    
     Во мне непостижимо соединились папина внешность, я похожа на него и его родню, папин юмор и мамин мощный характер, её целеустремлённость, желание в жизни достичь многого. 
     Папа любил нас, своих детей, малышами. А когда мы выросли, он находил общий язык, главным образом, со мной.  Часто, вспомнив что-нибудь своё деревенское, он звал меня на кухню и говорил: «Иди я тебе частушку спою, с матюжком!»
- А мама её знает?
- Знает. Я ей ещё в молодости все спел.
- А Ленку (младшую сестру) позовём?
- Нет, мала ещё.
     Очень жалею, что не запомнила и не записала эти частушки.  В памяти остались лишь какие-то малые частицы папиного деревенского словесного юмора.
     Мой изящный папа был маленького роста, и когда на это обращали внимание, он, притопнув ножкой тридцать шестого размера, пел:
     - "Мы робята ёжики, да по карманам ножики, из-за ёлок из-за пней не видать наших парней!"
     Или рассказывал мне, почему остался жив в двух войнах, Финской и Великой Отечественной:
     - "Да потому что я маленький росточком.  Всех дылд сразу выщщэлкали, а меня из окопа не видать было, вот, и живой остался".
     Ещё прихвастывал, что на его обмундирование меньше, чем на других надо было тканей и хрома.  А был он франтоват – форма всегда сшита на заказ и с иголочки, наглажена и обрызгана из пульверизатора одеколоном «Шипр», самым тогда модным.  Этим же одеколоном папа щедро поливал щёки после бритья и, растирая кожу, щурился от удовольствия. 
     Он огорчался, что я долго не выхожу замуж, раздумывал над этим и однажды привёл мне жениха, смешного молодого военного, которого, по всей вероятности уверил, что я сразу за него замуж выйду, как только увижу.  Парень мне не понравился и я его отвергла.  Папа потом утешал себя и меня частушкой:

     - "Не ходите девки замуж, выйдете, покаетесь: со хорошим наживётесь с худеньким намаетесь".
     Если я сердилась на него, хитро щурил глаза и спрашивал:
     - "Шчо смотришь на меня, как Ленин на буржуАзию?"
А, если ронял и разбивал чашку, блюдце или тарелку, говорил, обращаясь к себе в сердцах:
    - "Сухорукоё животноё!"  -  Прежде всех самого себя обругать - это тоже защита.
    


21.09.2021