Благочестивые люди

Благочестивые люди
 «Кто презирает ближнего своего, тот грешит; а кто милосерд к бедным, тот блажен» (Прит. 14:21)

      В одном маленьком, маленьком уездном городе, названия которого сейчас даже не вспомню, помню только, что назывался тот город вроде на букву М, жили набожные и благочестивые люди. Каждое воскресенье ходили они в белый храм, что стоял на высокой горе и сверкал своими золотыми куполами так, что блеск их был виден далеко, далеко. Ну, а если со звонницы ударяли колокола, то бронзовый звон, срываясь с языка, бежал по юбке колокола, по его срезам, отражался от стен звонницы, разлетался в след за сиянием куполов на десятки километров. Сам же колокол при этом вибрировал во след уходящему звону, как бы благословляя его на дальний путь.  Редкий купец мог усидеть при этом в своей телеге, проезжая мимо, нет-нет, а вскочит на ноги, обернет свой взор в сторону благодати, да перекрестится. Глядишь и лошадка поживее пошла, и настроение улучшилось. Настоятель того храма солидный и видный протоиерей с большой окладистой бородой, был человеком добрым, любил свою паству, а паства души не чаяла в нем. Бывало уставшие, но довольные соберутся люди после службы и слушают, слушают бархатный и обволакивающий голос своего батюшки. И каждое его слово находило благодатную почву и прорастало в душах людей своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями.  Между собой они так его и называли- наш батюшка.  В свою очередь, он, казалось, знал свою паству по именам. Люди подходили к нему за благословением, так он остановится, перекрестит, утешит и дальше пойдёт.
       Бывал я проездом в том городе, захаживал в храм и стоял на службе так, что могу честно засвидетельствовать, такой службы, такой благодати я не встречал ни в одном храме. Службы проходили легко, певчие на хорах, как ангелы с неба несли свое: «Господи помилуй, и Слава Тебе Боже» люди подпевали, и так это все ладно выходило, так гармонично, что невольный слушатель невольно недоумевал, что здесь вообще происходит? Не сон ли, не репетиция? Вот, басовитым и властным голосом трубно прозвучал голос дьякона: «Господу помолимся!» Тут же с хоров подобно воробьиной стаи слетело нежное и стройное: «Господи помилуй». Глядь, а у мясника со здоровыми и крепкими плечами и брутальным подбородком слезы на глазах выступили.  А в том углу бабушка, которой на вид лет девяносто прям расцвела, смотрит куда-то под купол храма, того гляди, взлетит. А там смотри, смотри по середине возле амвона семья с детьми мал мала меньше, стоят все по росту, сложили свои ручки в молитве и поют, а самая маленькая на руках отца сидит и кажется дирижирует всем этим церковным хором и людьми. Не служба, а умиление, не земля, а рай, сплошная благодать, благодать, благодать.
      Но было одно «оно», что портило всю картину церковного богослужения. Это одно, «оно» всегда приходило с мамой по воскресеньям и ходило приведением промеж людей, приставая и даже иногда выкрикивая какие-то не членораздельные слова. Иногда «оно» подходило так близко к человеку и долго, выжидающе долго смотрело прямо в глаза, как будто пытаясь людям что-то донести, что-то рассказать, но из-за своей дремучей недоразвитости, отсталости в развитии произносило корявый и бессвязный набор букв. Потом опустив голову, как бы стыдясь себя, лавируя между людьми, уходило прочь. Люди пугались, дети затихали и прижимались к родителям. Другие просто старались не смотреть на него. Это был всем известный местный дурачок. Одет он был просто и не красиво. Ботинки развязаны, штаны приспущены, лицо покрыто коростой. В этом глянцевом и благочестивом городе только они вдвоём с мамой были не глянцевые и неблагочестивые. Люди роптали, сторонились их, и в один из светлых солнечных дней собралась большая община города вместе с мэром и постановила выгнать дурачка вместе с мамой из города. Потому, что они одни были другими, не красивыми, антисоциальными элементами, портящие красоту и чистоту этого маленького городка. И выгнали…
       Пребывая в своем вечном житейском движении, и разъезжая из города в город, воспользовался вновь предоставленной мне возможностью заехать в этот дивный городок и въезжая в него на своей маленькой лошадке, долго не мог понять, что стало с ним не так. Вроде, вдоль улиц стоят те же ровные, красивые, рубленные крепкие избы, на площади торгуют те же люди, спорят, говорят о чем-то, договариваются.  С беспокойством и недоумением всматривался в лица этих людей, и так не смог уловить ту причину, что меня так сильно обеспокоила. Но тут вдарили колокола храма, призывая народ к богослужению. Оставив свою лошадку, пошел и я. Шла служба, все также пели певчие, все также дьяк окуривал благоуханным ладаном иконы. Только стоять почему-то было тяжело, служба казалось долгой. То где-то заплачет ребенок, то хор начнет, а потом споткнется, собьётся на высокой ноте. Толстый мельник о чем-то тихо вел свою беседу с высоким и стройным урядником. А в углу розовощёкий крепкий паренек, стоял, да тихо наминал млеющую в его руках поповскую дочь. Старая бабушка, с выцветшими, но когда-то голубыми глазами, стоявшая в притворе с ящиком для денег, грустно посмотрела на меня и тихо сказала: «Все, ушла благодать, сами выгнали».