Сахарок

Муха наворачивает унылые круги по комнате, со скуки делая их радиус всё больше и больше. Её движения весьма грузные и напряжённые: ей вовсе и не хочется летать, да и зачем? И вот лень берёт верх над скукой, круги сужаются и штопором вкручивают чёрную летучку на банку с сахаром. На счастье мухи банку никто не  удосуживается даже прикрывать, не то что закрыть как полагается, плотной завинчивающей крышкой. Муха сонно качается на бортике, сгибая лапки в суставчиках, словно убаюкивая себя. Качание длится несколько времени, прежде она немного взбадривается: ободок баночки манит сахарными кристаллическими камушками, переливающимися в свете зеленоватых ламп помещения.

Сахарная липкость будоражит сознание мухи, она начинает энергичные приготовления к великой трапезе: с важностию толстого чиновника потирает она в предвкушении свои волосатые тоненькие мерзкие ручки, слабые и тонкие, что дрожат поднимая самую мелочь. Вот с торжественной медлительностью она отпускает своим благодетелям поклон, полный лживой благодарности за угощение - оно уже стало не приятным сюрпризом, а как обязательно полагающееся подношение.

 Затем мушиный толстяк оглаживает спинку коротенькой жилетки с зеленовато-синим отливом - последнее самодурство моды! Но спинка идеально ровная, на ней нет ни единой складочки - в этом отношении все мушиные чиновнички придерживаются единого мнения: складки свидетельство движений, движенья есть работа, работа - забота людишек, а не мух. И так уж берегут они ровность спинок, что можно позавидовать этой силе воле и выдержки, если бы такая строгость не приводила их к нервной трясучке лапками, лёжа на спинке, чтобы выравнять случайную нелепость или скрыть её от глаз своих аристократичных мушиных собратиев.

Муха важно прохаживается по краешку горлышка, делая вид, что ей совершенно не интересно содержимое банки: обязательно, чтобы создавалось впечатление, что её уговаривали принять сей дар, а ей это было вовсе не так обязательно и необходимо, и, лишь снизойдя до этих горячих просьб, она делает одолжение убедительной беззащитности и открытости банки: изящным подскоком поджимает муха лапки, словно делая озорной игривый прыжок в классическом танце, словно бросая вызов сахарным сияющим камням.

У самой поверхности драгоценных гор муха опускается на отвесную прозрачную стенку своего сейфа и засматривается на игру освещения в отлитых волнами стеклянных рёбрах банки: демонстрация приверженности к эстетике! Ха! Муха! Эстетика! Ха-ха!   А вы сомневались и даже не подозревали!

Наконец, небольшая сценка заканчивается, и муха упоенно касается утончённым язычком хранилища сладострастия, её предмета порочного вожделения и страстной похоти... И вот уже ничего не может потушить всё сильнее разгорающегося пламени желания и не утихающей жадности. Всё чаще  и быстрее становятся касания, уже практически не прекращаются, сливаясь в одно длительное мерцающее событие, длящееся вечность...

Но вот муха откидывается на спинку, уже не для того, чтобы сделать её прямой - это нисколько не заботит её, сейчас никакое мнение о ней не станет предметом тревоги и стыда мухи. Слившись с желаемым она полностью отдаётся своей греховности, забывая даже о мнимых приличиях. И никто её не осудит, потому что мушиное общество прекрасно понимает, над каким смрадом поднять восторженное жужжание, а какому лишь махнуть крылом, дабы выказать равнодушие к происходящему...

Пора бы и улететь. Но лень горячим шёпотом просит остаться и поспать, чтобы после, после отдыха от напряжённых трудов, продолжить сие занятие. Как не последовать такому справедливому замечанию? И муха остаётся, чтобы стать замасленной трупной карамелькой, утопшей в предмете своей же похоти.