Сага о Форсайтах. Сомс и Ирэн

Красавица как чудовище.

Считается, что образ Ирэн Эррон, первой жены «собственника» Сомса Форсайта в романе «Сага о Форсайте»  для писателя Джона Голсуорси был одним из самых любимых его литературных образов.
Часто в связи с этим упоминают и факты из собственной биографии писателя -   его музой стала жена кузена, майора Артура Голсуорси,  Ада Немезида Пирсон Купер, привлекательная девушка, великолепная музыкантша и  бесприданница. Семейная жизнь Ады с Артуром Голсуорси, начавшаяся в 1891 году, оказалась неудачной, супруг был груб к молодой жене и не мог оценить ее интеллекта и дарований в области искусства. Десять лет Ада добивалась развода, в какой-то момент фактически ушла от нелюбимого, неприятного и  недалекого мужа и поселилась одна. С Джоном Голсуорси  она познакомилась, сначала став подругой его сестрам, а затем и полюбила, почувствовав родство душ. Жить вместе они не могли, но часто уезжали в совместные путешествия по Европе, которые очень любили.
Пока был жив отец, придерживавшийся строгих правил морали, Джон не хотел огорчать  его бракоразводным процессом и женитьбой на разведенной женщине, и кроме того, боялся быть лишенным финансовой поддержки. Но когда  в 1904 году Голсуорси-старший скончался,  Джон и Ада смогли бросить вызов условностям. Они уехали на несколько дней в деревню, потом отправились в Италию, где открыто жили полгода, чтобы поставить майора Голсуорси перед фактом неизбежности развода. Вернувшись из Италии, они узнали, что бракоразводный процесс в разгаре. Они поженились 23 сентября 1905 года.
И хотя внешне  Ада Голсуорси, спортивная и даже мускулистая, не похожа на изящную и  внешне беззащитную Ирэн, олицетворение «души Красоты, - глубокая, загадочная,  которую старые мастера – Тициан, Джорджоне, Ботичелли – умели находить и запечатлевать на своих полотнах в лицах женщин», история ее и писателя Джона Голсуорси  жизни во много схожа с историей его литературной героини -  Ирэн Эрон, бесприданницы, ставшей женой ненавистного ей впоследствии Сомса Форсайта, любовницей молодого архитектора Босини, вызвавшегося построить для Сомса дом Робин-Хилл для  счастливой семейной жизни, и, наконец, благополучной женой его кузена, «молодого» Джолиона Форсайта, любвеобильного отца трех семейств,  вовремя успевшего возвратить себе благоволение старого отца и его наследство, прекраснодушного художника-акварелиста средней руки. 
Возможно, любящее сердце писателя с радостью наделило на страницах романа  возлюбленную ореолом неземной, все и всех поглощающей красоты.
Но остается загадкой, как Голсуорси, бесконечно любящий и оправдывающий свою прекрасную героиню, создал в образе красавицы настоящее чудовище. 

Конечно, среди читательниц и почитательниц романа (оговорюсь все-таки сразу, и здесь большинство читателей – читательницы) есть и такие, которые будут решительно отстаивать и даже прославлять Ирэн -  за ее «цельность», но таких меньшинство. Большинство называют этот персонаж  среди самых нелюбимых, раздражающих, возмущающих своими поступками героев «Саги Форсйтах».
А  судьбе бывшего ее мужа Сомса, «собственника», в лице  которого, наверное, литератор больше всего, по собственному признанию, ненавидел весь «форсайтизм» Англии, сопереживают буквально все читатели и в большинстве своем оплакивают его трагический конец. Да, потому что этот «собственник», такой низкий и отвратительный человек в глазах вечно музицирующей беспомощной и невинной красавцы Ирэн, гибнет за любовь, спасая свою дочь Флер и подставляя себя вместо нее под удар падающего полотна картины во время пожара галереи.      

Сомс

Нельзя не увидеть, что на протяжении всего романа Голсуорси рисует Сомса человеком, достойным уважения. Сносящего несправедливые удары судьбы со всей стойкостью, прямого и честного, заботящегося о сестре, неудачно вышедшей замуж за мота и повесу, поддерживающего родителей – сцена прощания Сомса с умирающим отцом описана так просто и так человечно, что мы всей душой понимаем и сострадаем Сомсу. Сомс с уважением относится и к старикам рода Форсайтов, и даже к чуждой ему по нраву француженки мадам Ламот –  матери второй своей жены, молоденькой Аннет, и стремится обеспечить и ее будущее теми благами, о которых она мечтает. Сомс отправляется на поиски своих корней, и находит на старинном кладбище замшелый камень Джолиона Форсайта, землепашца и крестьянина, чьи потомки  своим трудом и умом поднялись до финансовой элиты Англии. Сомс собирает произведения искусства, картины – в первую очередь как вложение капитала, чтобы обеспечить будущность единственной любимой дочери, Флер. Но он и разбирается в искусстве, являясь его знатоком и ценителем.
Сомс любит и понимает и ценит красоту природы.
Он честен и прям.
Он смело называет вещи своими именами и если задета честь и интересы дорогих ему людей,  может быть непоколебимым даже при давлении высокопоставленных особ или людей, обладающих политической властью в обществе – как в случае с   Марджори Феррар, оскорбительно отозвавшейся о модном салоне флер и ее хозяйке.
Он как никто из героев  этой книги умеет любить.
Он проносит любовь к Ирэн через всю свою жизнь. Он добивается руки девушки  завидным упорством, и идет здесь против своей природы накопителя - за девушкой нет никакого другого капитала, кроме обворожительной внешности. При этом,  как отмечают многие читатели, не смотря на невероятную красоту Ирэн, других претендентов на ее руку и сердце почему-то нет.
Горестное восклицание вырывается у Сомса, когда он понимает, что старая любовная история его жизни разрушила первую любовь его дочери и оно дает самое простое и очевидное объяснение его чувствам. 
« Чудовищную шутку сыграла с ним судьба! Немезида! Тот давнишний несчастный брак! А за что в конце концов, за что? Когда он так отчаянно желал Ирэн и она согласилась стать его женой, разве мог он знать, что она никогда не полюбит его?»   
Он старался изо всех сил сделать свою семейную жизнь счастливой для них обоих – содержал молодую жену в достатке и бесконечно дарил подарки – драгоценные вещицы, дополнявшие ее красоту. Он пытался обсуждать с ней семейные дела, как это происходит у благополучных пар, и наконец, он собирался подарить ей для счастья новый дом в пригороде, Робин-Хилл. Он даже радовался, что дал хорошую работу жениху двоюродной племянницы.
«За обедом Сомс любил поговорить о делах, о своих покупках, и, пока он говорил, молчание Ирэн не смущало его. Но в этот вечер говорить было трудно. Решение о постройке нового дома целую неделю не выходило у Сомса из головы, и сегодня наконец он собрался поделиться этим с Ирэн.
Волнение, которое он испытывал, готовясь сообщить свою новость, бесило его самого: зачем она ставит его в такое положение, — ведь муж и жена едины. За весь обед она даже ни разу на взглянула на него; и Сомс не мог понять, о чем она думает все это время. Тяжело, когда человек трудится так, как трудится он, добывает для нее деньги, — да, для нее, и с болью в сердце! — а она сидит здесь и смотрит, смотрит, как будто ждет, что эти стены, того и гляди, придавят ее. От одного этого можно встать из-за стола и уйти из комнаты».
  Попытки Сомса  наладить разрушенную  семейную жизнь с Ирэн через двенадцать лет разлуки объясняются  его непониманием и неприятием того неизбывного отвращения которое питает к нему бывшая жена. И действительно, ничем это объяснить невозможно!
 «Но почему она его ненавидит? Даже сейчас Сомс не мог этому поверить. Как странно, когда тебя ненавидят! Зачем такая крайность!»
«Сомс задыхался от чувства чудовищной несправедливости.
— Постойте, — сказал он, — выслушайте меня еще минуту. Вы дали мне священный обет, вы пришли ко мне нищая. Вы имели все, что я мог дать вам. Вы без всякого повода с моей стороны нарушили этот обет; вы сделали меня посмешищем, лишили меня ребенка; вы связали меня по рукам и по ногам, и вы — вы все еще держите меня так, что я не могу без вас, не могу. Скажите, что вы после всего этого думаете о себе?
Ирэн обернулась, лицо ее было смертельно бледно, темные глаза горели.
— Бог сделал меня такой, какая я есть, — сказала она, — порочной, может быть, если вам так хочется думать, но не настолько, чтобы второй раз отдаться мужчине, которого я ненавижу.
Солнце заиграло в ее волосах, когда она пошла, и, словно лаская, заскользило по всему плотно облегающему ее кремовому платью.
Сомс не мог выговорить ни слова, не мог двинуться с места. От этого слова «ненавижу», такого грубого, такого примитивного, Форсайт в нем весь содрогнулся».
Даже бракоразводный процесс, в котором он выступает обвинителем и в котором он прав от начала до конца представляется ему позором для его доброго имени:
« Чудовищная несправедливость всего этого вызывала в нем постоянную глухую злобу. Он не хотел ничего другого, как только жить честной семейной жизнью, и вот теперь, после всех этих бесплодных, одиноких лет, он должен явиться в суд и публично признаться в своей несостоятельности — в том, что он не может удержать жену, — вызвать жалость, удовольствие или презрение себе подобных. Все перевернулось вверх ногами. Страдать должны бы она и этот субъект, а они в Италии. И этот Закон, которому Сомс так верно служил, на который он с таким благоговением взирал как на оплот собственности, за эти недели стал казаться ему жалким убожеством. Что может быть бессмысленнее, чем сказать человеку: «Владей своей женой», — а потом наказать его, если кто-нибудь незаконным образом отнимет ее у него. Или Закон не знает, что для человека имя — это зеница ока и что гораздо тяжелее прослыть обманутым мужем, чем обольстителем чужой жены?»
Потом, когда на свет у Сомса  и его второй жены, Аннет, появляется долгожданный ребенок, дочь, Флер – Цветок, всю свою нерастраченную любовь и нежность Сомс  переносит на нее и отдается этому чувству безраздельно. Он отказывается от бесполезных иллюзий другой любви – любовь к Ирэн подавлена и заперта в самых дальних уголках души, любви к новой супруге, рассудочной и циничной Аннет, нет. Повзрослев и перестав уважать мнение супруга, Аннет не стремится создать  даже видимости добрых семейных отношений, хотя и старается соблюдать приличия.  А Флер, вырастая, любит отца эгоистичной, требовательной, прагматичной любовью избалованного самовлюбленного подростка, «рожденного с серебряной ложкой во рту»,  вечно пытающегося извлечь из любви отца  для себя выгоду.
Флер для отца, как с удивительной проницательностью упоминает Голсуорси,  – та прекрасная фигурка, таящаяся в механизме старинных часов, которая всегда сокрыта в его сердце и чей дорогой образ выплывает как только что-то касается ее интересов.      
Только для дочери Сомс готов подавить даже свои чувства и поступиться своим мнением. Ради счастья Флер он  пытается построить хрупкий мир для молодых влюбленных из враждебных кланов, явившись посланником этого мира в Робин-Холл, который сам он когда-то строил как цитадель счастья для своей семьи и в котором, в конце концов, и поселилась его Ирэн, но с другим мужем и сыном, рожденным от него.   
Наверное, ключевыми словами в его диалоге с Ирэн здесь будут  такие слова Сомса:
«- Этот дом… -  сказал неожиданно Сомс. – Я связывал с ним надежды, когда задумал построить его. Если в нем будут жить они, их дети! Говорят, есть такое божество – Немезида. Вы верите в него?
-Да.
-О! Верите?
Он отошел от окна и встал близ нее, у ее большого рояля, в изгибе которого она стояла как в бухте.
- Я навряд ли увижу вас еще раз, - медленно заговорил он.- Пожмем друг другу руки…- Губы его дрожали, слов вырывались толчками. – И пусть прошлое умрет.
Он протянул руку. Бледное лицо Ирэн стало еще бледнее, темные глаза недвижно остановились на его глазах, руки, сложенные на груди, не шевельнулись».      
Еще бы Ирэн протянула руку и признала правоту Сомса! Невероятная гордыня, заключенная в этой женщине никогда не позволит ей дать осуществить идеалистической картине – картине идиллии, если быть точнее,  нарисованной Сомсом. Признать право невинных юных детей из двух враждебных лагерей, Джон и Флер на любовь, на счастье, и главное -  на наследование  этим Домом, Робин-Хиллом, значит, признать свою неправоту, бесчестность собственного поведения. 
В этой тяжелой сцене и мать, и ее сын – двое против одного.
И Сомсу, опустившего отвергнутую руку примирения  уже в присутствии вошедшего в комнату юного Джона,  еще хватает душевных сил продолжать свою миссию:
«- Ну, молодой человек! Я здесь ради моей дочери. Дело, как видно зависит от вас. Ваша мать передает все в ваши руки.
Джон пристально глядел матери в лицо и не давал ответа.
- Ради моей дочери я заставил себя прийти сюда, - сказал Сомс, - Что мне сказать ей, когда я вернусь?
По-прежнему глядя на мать, Джон сказал спокойно:
- Скажите, пожалуйста, Флер, что ничего не выйдет. Я должен исполнить предсмертную волю моего отца.
- Джон!
-Ничего, мама!
В недоумении Сомс переводил взгляд с одного на другую. Потом взял с кресла шляпу и зонтик и направился к выходу».   
Здесь остается добавить то мучительное и оскорбительное объяснение с глубоко потрясенной и разочарованной результатами этого визита Флер. И эту несправедливую обиду Сомс сносит с болью и стоически.
« Одного взгляда на дочь, еще не заметившую его, было довольно, чтобы страх с новой силой охватил Сомса.
— Ну как, папа?
Сомс покачал головой. Язык не повиновался ему. Как приступить к этой работе палача? Глаза девушки расширились, губы задрожали.
— Что, что? Папа, скорей!
-  Дорогая, — сказал Сомс, — я… сделал все, что мог, но… — Он опять покачал головой.
Флер подбежала к нему и положила руки ему на плечи.
— Она?
— Нет, — проговорил Сомс. — Он! Мне поручено передать тебе, что ничего не выйдет; он должен исполнить предсмертную волю своего отца.
Он обнял дочь за талию.
— Брось, дитя мое! Не принимай от них обиды. Они не стоят твоего мизинца!
Флер вырвалась из его рук.
— Ты не старался… конечно, не старался. Ты… Папа, ты предал меня!
Тяжко оскорбленный, Сомс глядел на дочь. Каждый изгиб ее тела дышал страстью.
- Ты не старался — нет! Я поступила как дура. Нет. Не верю… он не мог бы… он никогда не мог бы… Ведь он еще вчера… О! Зачем я тебя попросила!
— В самом деле, — сказал спокойно Сомс, — зачем? Я подавил свои чувства; я сделал для тебя все, что мог, поступившись своим мнением. И вот моя награда! Спокойной ночи! Каждый нерв в его теле был до крайности натянут, он направился к дверям.
Флер кинулась за ним.
— Он отверг меня? Это ты хочешь сказать? Папа!
Сомс повернулся к дочери и заставил себя ответить:
— Да.
— О! — воскликнула Флер. — Что же ты сделал, что мог ты сделать в те старые дни? Глубокое возмущение этой поистине чудовищной несправедливостью сжало Сомсу горло. Что он сделал? Что они сделали ему! И, совершенно не сознавая, сколько достоинства вложил в свой жест, он прижал руку к груди и смотрел дочери в лицо».
И здесь надо признать – Джолион и Ирэн воспитали своего мальчика, лучше, чем Сомс и Аннет дочь. Да, в решающий для его жизни момент сами они повели себя не лучшим образом, обрушив на своего мальчика, и без того честного и прямодушного, неподъемный груз чувства долга. Но все остальное время, начиная с его появления на свет, они жили в согласии и уважении друг к другу, не спорили и даже никогда не повышали друг на друга голос – об этом говорит сам автор, рассказывая о прекрасной поре детства маленького Джона. Джолион и Ирэн были для сына примером семейной любви и заботы.
Пример родителей - Сомса и Аннет, все время заставлял Флер задуматься о том, что отец совсем не питает душевной теплоты к ее матери, и что  в отношение матери к нему тоже нет ни любви, ни даже обычного спокойного уважения людей, заключивших брак на основе взаимной выгоды. Флер, по примеру своей матери Аннет, понимает, что надо извлекать выгоду из любви отца, но при этом доходит и до таких крайностей, что толкает его на поступки, идущие полностью вразрез с его принципами., и самое главное, Сомс, с присущим ему трезвым взглядом на жизнь осознает, что Флер использует его любовь, и не будет  даже долго грустить, когда его не станет.
«Как она ластится, чтобы достичь своей цели! Сомс всеми силами старался поверить до конца, что она в самом деле думает о нем, и не мог, не мог. Все ее помыслы лишь о том мальчике! Зачем же должен он помогать ей добиться этого мальчика, который убивает ее любовь к отцу? Зачем? По законам Форсайтов это нелепость! На этом ничего не выиграешь, ничего! Уступить ее этому мальчику! Передать во враждебный лагерь, под влияние женщины, которая так глубоко оскорбила его! Постепенно и неизбежно он лишится цветка своей жизни! И вдруг он почувствовал влагу на руке. Сердце его болезненно дрогнуло. Флер плачет — этого он не может перенести. Он быстро положил вторую руку на руку дочери, но и по второй руке потекла слеза. Так дальше нельзя!
-  Хорошо, хорошо, — сказал он. — Я подумаю и сделаю, что смогу. Успокойся.
- Если это нужно для ее счастья, значит, нужно. Он не может отказать ей в помощи».
И как ни грустно признать, поступившие с сыном и даже со своей жизнью ужасно и трагически, сотворив над ним невыносимое моральное насилие,  родители в одном были правы – Джон никогда не был бы счастлив с Флер.
И самое грустное, что здесь, на этих страницах, мы, читатели сочувствуем Флер, не смотря на всю ее природу избалованного эгоистичного ребенка, сопереживаем ее отчаянным порывам отвоевать юного возлюбленного у его клана  и понимаем обрушившуюся на нее трагедию, но потом – потом, когда уже превратившись из красивой нарядной девушки в любимую  жену благородного и великодушного Майкла Монта, мать маленького Кита, она начнет строить планы тайной жизни с возвратившимся в Англии с молодой женой Джоном, Флер лишается и читательской симпатии и сочувствия. Здесь зеркально повторяется печальный эпизод жизни Сомса и Ирэн – телесная близость приводит к окончательному расставанию героев. И Флер, как и ее отец в самом начале повествования, пытается поставить свершившимся  фактом телесной близости тавро собственности, и ей это так же не удается.         

Ирэн

Ирэн на страницах романа неоднократно появляется сидящей в лесных  просторах Робин-Хилла на стволе поваленного дерева.
Здесь происходило когда-то ее объяснение с  архитектором Босини.
Здесь ее находит «старый»  Джолион, когда наслаждается природой и прогулкой по поместью. Эта встреча, как бы отрадно ни было утверждение о том, что мирная кончина в ожидании того, как к тебе идет навстречу «сама красота», все-таки разрушает его только установившуюся счастливую жизнь и приводит его к скорой смерти. 
Сомс прав, утверждая: «Эта женщина всюду несет с собой разрушение. Что в ней такое? Никогда не мог понять».
Ирэн, сидящая все на том же стволе упавшего дерева, внезапно предстает перед юными возлюбленными – Джоном и Флер, когда молодой человек решает тайно от родителей показать подруге окрестности дома, где он вырос. Она словно поджидает их здесь, чтобы поймать на неловком ослушании и принести в их жизнь несчастье и разлуку.
Со времени смерти под огромным дубом «старого Джолиана», сидящего там в  ожидании Ирэн прошло двенадцать лет и еще двадцать лет жизни юного Джона, а  роковое упавшее дерево  для сфинкса с головой и грудью  прекрасной женщины и телом свирепого льва, поджидающего своих жертв, еще на месте. 
Ирэн многие читательницы называют современным словом «манипулятор». Видимо, это далеко не литературное слово  все-таки действительно определяет ее действия как нельзя лучше.
В финале книги «Сдается внаем» (в моем случае, в завершении первого тома «Саги»), когда страсти разгораются благодаря появлению новых, не ведающих зла прошлого персонажей -  юных влюбленных из враждебных кланов Форсайтов,  Джона и Флер, эта составляющая характера Ирэн раскрывается как никогда. 
 После прочтения Юным Джоном письма отца, в котором Ирэн исподволь заставляет мужа изложить факты своей жизни в выгодном для ее полного оправдания свете и в  котором, кроме того, отец убедительно просит сына не оставлять мать и прямым текстом – отказаться от своей любви («Соберись с духом, Джон, и пресеки»), происходит сцена объяснения Ирэн со своим мальчиком.
Что хочется здесь заметить, так то, что самого «молодого» Джолиона, здесь уже превратившегося в старого и больного, никогда ничего не останавливало в его увлечениях и в трех его, по-своему счастливых, браках. Ни маленькая дочь Джун в первом браке, ни суровый приговор отца, отрекшегося от него на долгие годы, ни  та же, уже ставшая отвергнутой невестой Джун, когда следует брак с Ирэн, ни вина перед обманутым и опозоренным мужем Сомсом, своим кузеном.
Что же касается смерти  второй жены, оставившей ему двоих детей – Джолли и Холли, как бы ни огорчила она его,  автор пишет, что это печальное событие  принесло «молодому» Джолиону Форсайту облегчение и освобождение,  – ведь с годами любимая женщина стала такой ревнивой и ворчливой. «Молодой» Джолион, поглощенный радостью обладания воплощенной красоты мира – Ирэн, больше никогда не вспоминает о двух, некогда любимых им женщинах.    
«Он поднял на нее глаза, и его благоговейному взору представилось, что против него сидит не просто женщина, а сама душа Красоты — глубокая, загадочная, которую старые мастера — Тициан, Джорджоне{122}, Боттичелли — умели находить и запечатлевать на своих полотнах в лицах женщин, — эта неуловимая красота, казалось, осеняла ее лоб, ее волосы, ее губы, смотрела из ее глаз.
«И это будет моим! — подумал он. — Мне страшно!»
Должно быть, «молодой Джолион» излагает свою версию в  письме от души,  поскольку обожает Ирэн и верит ей. Он по-своему искренен – ведь это самый решительный и самый последний его поступок. Ирэн не щадит мужа, взвалив на него всю тяжесть объяснения и ничего не исправляет – «Чудесно изложено!»
И да, потом, конечно, в разговоре с сыном она кокетливо уточнит, что муж «сильно преуменьшил ее вину» и при этом не добавит к написанному ни слова правды. Хотя с улыбкой, полной «иронии и опыта» не забудет пустить стрелу в юную возлюбленную сына, о которой не знает ровным счетом ничего: «Ты даешь, Джон, она берет».   
В этом письме нет ни слова о том, как Ирэн выставила вещи мужа из спальни в кабинет на походную кровать и запирала спальню на ночь. Но зато бесконечно  говорится о том, как муж обладал ей все годы супружества как рабыней. Нет ни слова и  о том, как Ирэн, будучи женой Сомса,  открыто вступила в  романтические отношения с молодым архитектором Филиппом Босини, который на деньги ее мужа должен был строить красивый комфортабельный загородный дом, который, как надеялся Сомс, сделает жизнь их семьи счастливой.
Безвестный архитектор Босини, отчего-то решивший, что талант снимает с человека все остальные обязательства перед другими людьми и обществом, вместо благодарности за солидный заказ, был постоянно недоволен  своим положением, спорил с заказчиком, стараясь его унизить, совершил большой перерасход денег и, пленившись красотой жены заказчика, упорно уговаривал женщину уйти к нему, забыв даже про обещание данное невесте – Джун.
Нет в письме и слов об Ирэн, закружившейся в стремительно развивающемся романе, прибегающей со свиданий домой раскрасневшейся от счастья, в новой розовой кофточке, которая смело и дерзко отвечает мужу, что «была в раю, не то что здесь». Но Сомс готов закрыть глаза и на этот вопиющий факт – его тактика в тот момент закрыться и сделать вид, что ничего не происходит – не знать, не слышать  и надеяться, что все как-нибудь обойдется само. Тем не менее, если уже в обществе и всем родственника известно, что жена Сомса настаивает на отдельной комнате, то скоро становится известно и о бурном  романе – ведь Ирэн уводит жениха у младшей подруги, Джун. Наше знакомство с Форсайтами, напомню, как раз и начинается с ее помолвки с молодым архитектором. 
Ирэн  в этой истории абсолютно беспринципна, действует только волей своих интересов и потрясающе хладнокровна – ее откровенные и бесстыдные  ответы повергают в  оторопь и удивление свекра, отца Сомса, Джемса, когда он пытается образумить невестку.         
Она не испытывает ни капли вины перед Сомсом, которому, конечно, клялась в вечной верности перед алтарем церкви, и даже перед обманутой подругой Джун, с которой не пытается даже объясниться, но при встрече в квартире Босини доводит ее до беспомощных слез. При всем этом Ирэн остается невыразимо прекрасной, беззащитной и трогательной, в ореоле своих волос «цвета опавших листьев» и с карими глазами «обиженного ребенка». 
Сомс, который все еще не понимает, какие бездны уже отделяют его от ушедшей в водоворот свободной  любви супруги, смеет совершить импульсивную ошибку – он решает настоять на своих супружеских правах, думая, что это укрепит брак, но тут уже разрушается все и он оказывается на веки заклеймен как насильник.
Ирэн незамедлительно рассказывает о происшедшем любовнику и эти слова губят его – потеряв голову, он попадает в тумане под колеса и жизнь его на этом оканчивается.
В письме Джолиона своему сыну нет ни слова о том, что именно истеричная несдержанность самой Ирэн привела к этой катастрофе.   
Филипп Босини в моем понимании -  некое дикое олицетворение образа профессионала не от мира сего, не считающегося ни с кем и ни с чем.
Он живет только по  каким-то своим (хочется назвать их звериными, и самого молодого человека представить как хищника)  внутренним установкам, соразмеряя их только со своими желаниями и не считаясь больше ни с чем. И в этом он действительно пара Ирэн. Для него совершенно естественно «возжелать жену ближнего своего», так же естественно, как значительно превысить лимит при постройке дома, исходя из своего представления о совершенном виде своего архитектурного творения и полностью игнорируя просьбу заказчика об экономии. Он – определенный  тип  одаренного человека,  который, не задумываясь ни о ком кроме себя, безо всяких усилий  перешагивает морально-нравственные барьеры и запреты. Не благодарен никому – ни Сомсу, давшему безвестному архитектору хороший заказ,  ни Джун, старавшийся помочь профессиональной карьере жениха и введшей его в свою семью, финансовой элиты Англии.
Недаром же даже слуга, кучер «старого Джолиона» сравнивает его с «полудиким леопардом". 
«Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и разговаривал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены — не оттого ли, что все вокруг казалось ему странным? К тому же он словно подсмеивался про себя над чем-то.
Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу:
— Он еще даст отсюда тягу, этот лихой пират!
«Странный молодой человек», как впоследствии назвала Босини миссис Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со смугло-бледным лицом, усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. Покатый лоб, выступающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в зоологическом саду в клетках со львами. Его карие глаза принимали порой рассеянное, отсутствующее выражение. Кучер старого Джолиона, возивший как-то Джун и Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так:
— Я что-то не разберусь в нем. Здорово смахивает на полудикого леопарда».
Босини трепетен в отношении собственного горделивого «Я» и полностью беспринципен в отношении других.
Поэтому он уговаривает Ирэн бросить мужа, ни сколько не терзаясь муками совести.
Поэтому он разрывает свою помолвку с Джун, даже не собираясь объяснится с ней, не говоря уж о том, чтобы просить прощения за причиненную боль. Джун просто исчезает из его поля видения жизни и случайно встретив ее на улице, он простым и естественным жестом снимает шляпу, раскланивается и продолжает свой путь.
И этот человек, причинивший столько боли другим, при этом чувствителен к своим собственным душевным волнениям как институтка. Босини не оправдывает даже его нелепая гибель. Он исчезает из истории и никто, кроме любящей маленькой хрупкой Джун, отвергнутой невесты, не вспоминает о нем.
Читатели (читательницы!) уверяют, что все двенадцать лет одинокой ( и вполне комфортной жизни, благодаря содержанию, полученному буквально за «красивые глаза»  от «старого Джолиона»), Ирэн грустит об утраченной любви. 
Старый  Джолион, который вначале так яростно защищает права своей оскорбленной внучки Джун, так стремится вернуть ей душевное здоровье  после того нелепого положения, в какое ее ставит покинувший жених, так вот – «старый Джолион» случайно встретивший Ирэн, после всех трагедий и скандалов в роще Робин-Холла  на стволе поваленного дерева, проникается ее несчастной судьбой и забывает о Джун.Джун, которую любил и воспитывал с самого детства.
Вернее он старается выкинуть из головы и обиженную Джун, и даже вновь обретенного любимого сына, «молодого Джолиона», ее отца и ее мачеху, пока они путешествуют по Европе, лишь бы еще и еще раз лицезреть красоту и совершенство Ирэн.
Он даже задается справедливым вопросом – волновала ли бы его судьба Ирэн, если бы она не была так прекрасна? И сам признается себе, что скорее всего – нет. 
Бедная маленькая рыжеволосая Джун оказывается предана всеми – вначале отцом, бросившем ее ради новой семьи, потом подругой, уведшей жениха. Затем  дедом, неожиданно переменившем свое решение о завещании и оставившем ей гроши от первоначального наследства. Стариком, покровительствовавшем разлучнице, разбившей счастье любимой внучки.   
И наконец, родным отцом, на  этой разлучнице женившемся, чтобы защитить ее невероятную красоту  от всех невзгод мира. 
Джун при всем этом не сдается и всю дальнейшую свою жизнь посвящает «несчастненьким» мастерам искусств, которые трудным путем пробивают свою дорогу к славе.   Джун порывиста, прямодушна и справедлива. Именно Джун стремится защитить ставших в ее глазах «несчастными» юных влюбленных перед отцом, открыто говорит ему, что Флер произвела на нее хорошее впечатление и надо честно раскрыть молодым  все тайны прошлого, потому что они не имеют уже значения перед будущим. И Джун обладает столь большой силой духа, что не признается в своей обиде на Ирэн даже в ответ на проникновенные слова Флер, расплакавшейся в ее объятиях после венчания с Майклом Монтом: 
« — Вот что написал мне Джон.
Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в Англию. Никогда тебя не забуду. Джон».
— Вы видите, она его надежно упрятала, — сказала Флер.
Джун вернула письмо.
— Вы несправедливы к Ирэн; она все время говорила Джону, что он может поступить, как захочет.
Флер горько улыбнулась.
— Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?
Джун подняла глаза.
— Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Чтобы ни случилось, мы не должны сгибаться.
С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в ее юбку. Приглушенные рыдания достигли слуха Джун.
— Не надо, детка, не надо, — бормотала она растерянно. — Все будет хорошо.
Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к ее коленям, и страшен был звук ее рыданий.
Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все ее распыленное материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики пальцев изливалось на девушку.
— Не сгибайтесь под ударом, дорогая, — сказала она наконец. — Мы не можем управлять жизнью, но можем бороться. Не падайте духом. Мне выпало то же. И я, как вы, не хотела забыть. Я тоже плакала. А посмотрите на меня!
Флер подняла голову; рыдание вдруг перешло в тихий сдавленный смех. Правда, призрак сидел перед ней блеклый, худенький, но глаза у него были храбрые».

Но  мы увлеклись героями второго плана -  вот же,  наконец,  письмо Джолиона сыну передано адресату – в нем все, как мы знаем, правда лишь наполовину. Но юный Джон никогда не узнает этого.
     На  невинную душу Джона письмо отца оказывает невероятное воздействие.    
 «От боли, такой острой, что невозможно было рассуждать и взвешивать, он забился в темный угол комнаты и сел на пол. Он сидел там несчастным зверьком».
Ирэн появляется в комнате сына, ища его, и держа в руках крошечную фотокарточку маленького Джона. Наверное, ничего более действенного для чувствительной души и более  фальшивого и представить себе нельзя. Нет такого оправдывающего искреннего душевного порыва, благодаря которому  надо до такой степени потерять ориентиры, чтобы  вынуть из архива младенческую карточку, и трепетно прижимая ее к груди, отправиться объясняться с взрослым сыном. 
Особенно лживо после ее действий звучит ее голос, бесконечно повторяющий сыну, обремененному неподъемным грузом  долга по отношению к старому больному отцу и обожествляемой ими обоими матери: «Мой дорогой, дорогой мой мальчик. Не думай обо мне, думай о себе».
С этими словами, твердя их как заклинание, она серым привидением приходит в спальню страдающего сына.
«И обойдя кровать, пошла обратно в свою комнату.
Джон свернулся клубком, точно ежик, забился в угол»
 «Дорогой, не думай обо мне. Я сказала это искренне. Думай о себе и своем счастье! дотерплю что осталось дотерпеть, я сама накликала это на себя». 
После таких ее фраз, смысл которых прочитывается  даже не особо чувствительными людьми, сыну не остается другого выхода, как принести свою любовь в жертву  безмерно страдающей матери.
Ирэн сохраняет своего сына за собой и убивает его любовь, понимая, что яркое, горячее чувство к Флер скоро вытеснит ее из сердца Джона, отодвинет на второй, третий план. Бесцветная американочка Энн, на которой впоследствии женится Джон, никогда не будет помехой для всеобъемлющего собственнического чувства Ирэн. Любовь к ней –  чувство долга и товарищества.   
Сомс прав был, говоря дочери об Ирэн и Джолионе : «Есть те двое, и они никогда не пойдут мне навстречу, чтобы я им не говорил. Они… Они меня ненавидят, как люди всегда ненавидят тех, кому нанесли обиду». 

Ирэн победила и в окончательном  торжестве своей победы она великолепна и страшна в прощальном великодушии. Недаром уже в самом начале повествования автор сравнивает ее с языческой богиней.
Сомс в финале истории молодых разлученных влюбленных случайно встречается с бывшей супругой у входа в картинную галерею, где выставлены акварели его покойного брата. Сомс, разглядывая картины, и не находя уже их скучными, как раньше,  много думает о том, что « тело красоты, проникнуто некой духовной сущностью, которую может полонить только преданная любовь, не думающая о себе.  В конце концов к этой истине приближала его любовь к дочери; может, эта любовь и позволила ему понять хоть отчасти, почему он упустил награду. И теперь, среди акварелей своего двоюродного брата, получившего то, что для него самого осталось недоступным, он думал о нем и о ней с удивившей его самого терпимостью. Но не купил ни одной акварели».
И вот перед ним возникла Ирэн!
«Сомс подавил невольную вспышку инстинктивных побуждений, механическую реакцию всех своих пяти чувств на чары этой женщины, некогда ему принадлежавшей, и, глядя в сторону, прошел мимо нее. Но, сделав несколько шагов, не выдержал и оглянулся, В последний раз и конец: огонь и мука его жизни, безумие и тоска, его единственное поражение кончатся, когда на этот раз образ Ирэн угаснет перед его глазами: даже в таких воспоминаниях есть своя мучительная сладость. Ирэн тоже оглянулась. И вдруг она подняла затянутую в перчатку руку, губы ее чуть-чуть улыбнулись, темные глаза как будто говорили. Настала очередь Сомса не ответить на улыбку и на легкое прощальное движение руки; дрожа с головы до ног, вышел он на фешенебельную улицу. Он понял, что говорила ее улыбка: «Теперь, когда я ухожу навсегда, когда я недосягаема ни для тебя, ни для твоих близких, прости меня; я тебе не желаю зла». Вот что это значило: последнее доказательство страшной правды, непонятной с точки зрения нравственности, долга, здравого смысла; отвращения этой женщины к нему, который владел ее телом, но никогда не мог причаститься ее душе или сердцу. Это было больно; да, больнее, чем если бы она не сдвинула маски с лица, не шевельнула бы рукой».

Кинообраз Ирэн Форсайт в версии 1967 года: актеры Эрик Портер и Найри Портер