Продолжение. Никем не званый...

 
«Страшнее мистики нет ничего на свете…»

Истинно поэтическое творение настолько многомерно в своей образности, что наш бедный и лукавый разум может вывести из него какую угодно концепцию. Внешне, вроде бы, убедительную, но по существу несправедливую, а то и откровенно ложную. Особенно если он прячется от этой многомерности и сложности творений в какой-нибудь догмат. Или в какую-то предвзятую установку. Так объясняют нередко и А. Блока. Не его поэтические воззрения постигают, а излагают свои, наивно пытаясь обратить поэта в свою «веру». Это особенно наглядно видно, когда А. Блоку отказывают в христианском понимании мира. Не нам бы, конечно, пережившим атеистическую эпоху, ввиду всех её результатов, и продолжающим жить в обезбоженном обществе, так легко и даже лихо обращаться с христианством. Остановлюсь на примере для сегодняшней общественной мысли очень уж характерном.
Если рассматривать человека исключительно «как существо метафизическое», то, конечно, можно объяснять А. Блока «используя при этом символику восточной эзотерической традиции и категории западной метафизики», как это и делает Александр Водолагин в статье «Тайное знание» Александра Блока. Основание «мистической философии духа» («Наш современник», № 11, 2015). Но человек не только ведь существо «метафизическое». А потому не следует при этом рассчитывать на успех, то есть на прочтение А. Блока. Ведь это та «традиция», которая вместо веры признаёт только «тайное знание», а вместо Бога – «высший разум». Неизменно и во все времена. А. Блок же постигает человека прежде всего как существо духовное. К тому же он был чужд каких бы то ни было доктрин, теорий прогресса и философских построений: «Построением философских и литературных теорий сам не занимаюсь и упираюсь и буду упираться твердо, когда меня тянут в какую бы то ни было школу» (А. Белому 6 августа 1907). И ему же: «Философского сrеdо не имею, ибо не образован философски». А значит, с такой точки зрения теперь нет никаких оснований даже предпринимать попытки его прочтения. И мы видим, как вооружённый такой эзотерической «традицией» исследователь вычитывает совсем не то, что есть в стихах поэта. И не замечает того, что в них действительно есть. При этом искажает как исторические факты, так и тексты поэта.

Скажем, вопреки текстам самого А. Блока он утверждает, что они с А. Белым «нашли общий язык… язык эзотерической традиции». А. Блок не отрицал значимость знакомства с А. Белым, а значит и его влияние на него. В «Автобиографии», написанной уже в 1915 году, среди «событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших» на него – «знакомство с М.С. и О. М. Соловьёвыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым». Но это вовсе не значит, что это влияние было благотворным и положительным. Никакого «общего языка» у А. Блока с А. Белым, тем более на почве «эзотерической традиции», разумеется, не было. Об этом однозначно свидетельствуют его стихи, письма, дневниковые записи. Это было скорее освобождение от такого влияния.

Уже 26 июня 1906 года он отмечает в записной книжке: «Хвала создателю! С лучшими друзьями и «покровителями» (А. Белый во главе) я внутренне разделался навек. Наконец-то! (разумею полупомешанных – А. Белый, и болтунов – Мережковские)». Но не так просто было освободиться от среды. Да и возможно ли оно вообще? Ведь «лучшие друзья» приходят не столько за кошельком, сколько по душу. В записной книжке 11 – 12 июля 1909 года А. Блок отмечает: «Я думаю о том, что вот уже три-четыре года я втягиваюсь незаметно для себя в атмосферу людей, совершенно чужих для меня, политиканства, хвастливости, торопливости, гешефтмахерства… Надо резко повернуть, пока ещё не потерялось сознание, пока не совсем поздно. Средство – отказаться от литературного заработка и найти другой». То есть освободиться от всякой зависимости от такой среды, которая пагубно влияет на душу. И в дневнике 17 октября 1911 года: «Но –  minimum литературных дружб – там отравишься и заболеешь». Но похоже, эта задача и эта дилемма стояла перед ним всю жизнь.
И поскольку это очень важно для понимания «Темы о России» А. Блока, проследим логику нежелания современных исследователей замечать то, что есть в стихах поэта, по сути, логику подмены.

Рассматривая стихотворение А. Блока 1903 года « – Все ли спокойно в народе?..», Александр Водолагин задаётся вопросом: кто такой здесь, в этом стихотворении «народный смиритель»? И приходит к выводу, что «провидя появление такого чародея – пастыря в России», способного обуздать её «разбойную красу», А. Блок и создаёт это стихотворение. Откуда следует это убеждение в том, что необходимо обуздывать саму природу России, сам Богом данный её образ и исторически сложившийся облик? Такое убеждение следует из довольно странного представления самого исследователя о России, которая беспричинно «периодически впадающая в неистовство». Вот какой, по исследователю, облик России: «Её поведение двусмысленно, иррационально, алогично», «пребывая в дремлющем состоянии десятилетиями и даже веками, она неожиданно пробуждается к массовому историческому действию и продвигается к своей непостижимой для человеческого ума цели скачками». «Самочинно» вышла из подчинения Христу – Логосу ещё при патриархе Никоне. К тому же имеет «мрачно-кровавую историю». Словом, Россия, – какое-то мировое недоразумение, беспокойство и беда для всего «цивилизованного мира»: «Утратила чувство пути», «пошла по кругу», пустилась в беспутство: «С тех пор её поведению в мировой истории присущи пугающая высокоумный Запад импульсивность, самоубийственная жертвенность и бесстрашие». Да действительно, ведь с этим надо что-то делать «цивилизованным» людям.…  И это якобы предвидел А. Блок, говоря о «народном смирителе», призванном «обуздать» Россию, её «разбойную красу» и непредсказуемость, её природу. Странна сама такая постановка «вопроса» о своей стране её гражданином, кажется, нигде в мире более не встречаемая или беспощадно пресекаемая. Словно он «выше» этого и его лично «решение вопроса» о России не касается. На самом деле это ничто не  иное, как обыкновенная смердяковщина, психологическая болезнь отцеубийства, которой нет в народе, но есть в образованной, точнее плохо образованной части общества. Извечные претензии к России, к родине. Не к «режиму», не к среде, не к внешним обстоятельствам, а именно к России. Даже тогда, когда для этого нет никаких оснований. Это такой тип «либеральствующего» сознания, который без этого обходиться не может. Первопричиной всех неизбежных нестроений этого мира видеть в России. Видимо, это и есть то, о чём писал А. Блок: «И была роковая отрада в попираньи заветных святынь…».
Ну а теперь прочитаем стихотворение самого А. Блока, а не его произвольное толкование по причине довольно странных и специфических убеждений исследователя:


– Всё ли спокойно в народе?

– Нет. Император убит.

Кто-то о новой свободе

На площадях говорит.


– Все ли готовы подняться?

– Нет. Каменеют и ждут.

Кто-то велел дожидаться:

Бродят и песни поют.


– Кто же поставлен у власти?

– Власти не хочет народ.

Дремлют гражданские страсти:

Слышно, что кто-то идёт


– Кто ж он, народный смиритель?

– Тёмен, и зол и свиреп:

Инок у входа в обитель

Видел его – и ослеп.


Он к неизведанным безднам

Гонит людей, как стада…

Посохом гонит железным…

– Боже! Бежим от Суда!

Напомним, что стихотворение это написано в 1903 году, ещё до первой революции, когда только-только  «кто-то» заговорил на площадях «о новой свободе», когда ещё не настал «России чёрный год, когда царей корона упадёт» (М. Лермонтов). Построено стихотворение в виде диалога. Точнее – в виде вопросов и ответов на них, перемежаемых авторским комментарием. Некто задаёт вполне здравые вопросы. Отвечает же на них кто-то, кто заговорил на площадях «о новой свободе». Тот, кто «Цепями тягостной свободы уверенно гремел» («Митинг», 1905 г.). Это следует из авторского комментария. Итак, – «Всё ли спокойно в народе?» «Нет. Император убит»,  – отвечает этот «кто-то». Имеется ввиду напоминание об убийстве Императора Александра II в 1881 году. Неспокойно «в народе» до сих пор, из чего следует, что Императора убил народ. Но народ ли убил Александра II? Вопрос риторический, ибо история отвечает на него однозначно: не народ. А кто убил, хорошо известно.
Это очень сложное для понимания стихотворение, так как представляет собой столкновение противоположных «мнений» на одни и те же вопросы. Одни из них, как понятно, – ложные. Случайно ли во времена А. Блока вспоминалась драма убийства императора Александра II? Нет, конечно. Она оставалась живым символом, бродившим в обществе.19 октября 1911 года А. Блок заносит в дневник: «Кроме «бюрократии» «как таковой», есть и бюрократия общественная». То есть, формирующая в обществе эти «мнения». И далее А. Блок записывает о террористке, участнице убийства Александра II Гесе Гельфман: "Все – круговая порука, одна путаница, в которой сам чёрт ногу сломит. И потому – у кого смеет повернуться язык, чтобы сказать хулу на Гесю»… Это о том, что говорят «на площадях». И кто становится в обществе «героем»? – Террористы…
«Каменеют и ждут», «власти не хочет народ», «народный смиритель» – «темен, и зол, и свиреп» – это всё ответы того же «кого-то», кто говорит «о новой свободе». Но почему «Инок у входа в обитель/ Видел его – и ослеп»? Потому что «народный смиритель» – это Спаситель, Вечный Судия. А Бога не видел никто никогда… Потому и «ослеп». Это для инока. А для того, кто на площадях говорит, Он, Спаситель, конечно же, – «тёмен, и зол, и свиреп». Ну а что должен был смирить «народный смиритель», Спаситель? «Разбойную красу» России, саму её Богом данную природу? Да нет же, Он должен смирить тех, кто, говоря о «новой свободе», готовит беззаконие и хаос, ибо якобы «власти не хочет народ». Вот что провидел А. Блок уже в 1903 году – не политического тирана, способного «обуздать» Россию, поднять её «на дыбы», а отступление от Божьего Суда (– Боже! Бежим от Суда!). Когда Спаситель становится «тёмен, и зол, и свиреп», тогда начинается беззаконие. «Народный смиритель» здесь призван смирить хаос, беззаконие, успокоить народ, а вовсе не обуздать Россию, её «разбойную красу», – как вывел из стихотворения исследователь, вооружённый «эзотерической традицией».
Если бы Александр Водолагин обращался не к «эзотерической традиции», а к русской литературной традиции, он нашёл бы «народного смирителя», «мощного человека» и не стал бы свои представления выдавать за Блоковские. Имею в виду непостижимо пророческое стихотворение шестнадцатилетнего М. Лермонтова «Предсказание»:

Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.

Далее идёт страшная картина мерзости беззакония, после того как царей корона упадёт: «Когда детей, когда невинных жён/ Низвергнутый не пощадит закон». И только потом – «И зарево окрасит воды рек/ В тот день явится мощный человек,/ И ты его узнаешь и поймёшь,/ Зачем в руке его булатный нож:/ И горе для тебя! – Твой плач, твой стон/ Ему тогда покажется смешон». И всё будет ужасно в этом «мощном человеке», «как плащ его с возвышенным челом».
Конечно, в этом стихотворении юного М. Лермонтова «мощный человек» – это не Блоковский «народный смиритель». М. Лермонтов в этом стихотворении изображает причину возникновения беззакония, и – путь выхода из него, которые на все времена едины, подчинены одному и тому закону. «Возвышенное чело» же говорит о том, что здесь М. Лермонтов имел в виду Наполеона. Так он определяет его в другом стихотворении. Но в этом стихотворении Наполеон – уже не конкретная личность, а «мощный человек» вообще, усмиряющий не Россию, а беззаконие, терзающее Россию, вызванное падением короны царей, то есть разрушением государственности. Как видим, «народный смиритель» так же как и «мощный человек» обуздывают не «разбойную красу» России, не её природу, но то беззаконие и революционный анархизм, которые её убивают и в который она впадает отнюдь не по причине какой-то своей «неистовости» и природной аномальности. Таким образом, у современного исследователя вышла не характеристика России, а вольное или невольное – её унижение и оправдание беззакония…
Ну а «мрачно-кровавую историю» имели, пожалуй, все страны. А потому апеллировать к ней в одних случаях и не замечать её же в других, значит искажать историю вообще. Такой «аргумент» должен быть отвергаем изначально, как лукавый и спекулятивный, направленный вовсе не на поиски истины.
Как видим, с помощью «эзотерической традиции» в принципе невозможно прочитать А. Блока. В стихотворении «Осенняя воля» («Выхожу я в путь, открытый взорам…») исследователь и вовсе усмотрел какую-то политическую подоплёку, там, где её абсолютно нет.

Много нас – свободных, юных статных –
Умирает не любя…
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!

А. Блок говорит о прямо противоположном тому, что усмотрел толкователь. Поэт говорит о своём обретении пути, о пробудившейся в нём любви («Вот оно, моё веселье, пляшет…»). Он говорит о том, что не каждый, родившийся  человек, способен обрести любовь и свой путь, а потому и умирает не любя. И тут же указывает на то, как и где обрести эту любовь – в Родине, в России, в том, что она «приютит» в своих необъятных далях, ибо без этого невозможно ни жить, ни плакать.
Казалось бы, смысл этого чудного, очень важного для А. Блока стихотворения в его постижении России вполне ясен. Из этого стихотворения уж никак не следует уничижения России, того, о чём пишет Александр Водолагин: «Иное дело «матушка Россия», периодически впадающая в неистовство и «уничтожающая  лучших своих сынов». Но чего не сделаешь ради «эзотерической традиции».

Очевидно, что такое объяснение А. Блока в русле «эзотерической традиции» не только не объясняет его «тему о России», а по сути, искажает её на прямо противоположную. Опыт А. Блока в постижении России современному исследователю оказался ни к чему. У него свой образ России, пугающий высокоумный Запад. На это хотелось всё же напомнить «эзотерику»: да, русский народ проявлял «импульсивность, самоубийственную жертвенность и бесстрашие», но не по своей исторической нелепости и беспричинной прихоти, а тогда, когда оказывался на грани своей гибели и что именно Запад неоднократно ставил нашу страну на эту грань. Да и продолжает ведь и теперь это неразумное дело…

В конце концов дело самого исследователя, какой образ его Родины живёт в его душе. Ни переубеждать, ни воспитывать его не станем, ибо это безнадёжное дело. Для нас важно то, почему ему не удалось прочитать А. Блока, почему он извлёк из его стихов то, чего там нет. Увлечённый «эзотерической традицией», он приписывает А. Блоку «мистическую философию», ему абсолютно несвойственную, которую поэту пришлось отрицать всю жизнь. Всё это странное построение исследователя строится на заявлении молодого, безмерно влюблённого А. Блока, где «мистицизм» имел не философское значение, а скорее восторженно-эмоциональное: «Собирая мифологические материалы, давно уже хочу я положить основание мистической философии моего духа» (1902 г.). Примечательно, что философ не замечает того, что поэт говорит об этом, «собирая мифологические  материалы». Какие именно материалы? Для философа это не столь важно. Главное для него – «мистическая философия духа»...

И поскольку вопрос о «мистицизме» А. Блока получает в исследованиях концептуальное значение, хотя и тупиковое для постижения его поэзии, приведем хотя бы некоторые свидетельства самого А. Блока. В «Автобиографии» он вспоминал: «Трезвые и здоровые люди, которые меня тогда окружали, кажется, уберегли меня тогда от заразы мистического шарлатанства, которое через несколько лет после того стало модным в некоторых литературных кругах». Правда, признаёт, что впоследствии «отдал дань этому новому кощунственному «веянию». В письме А. Белому 3 января 1906 г. признавался, что он в некотором смысле сам виновен в том, что о нём думали, как о мистике: «Уже я дал всем знакомым бесконечное число очков вперёд, и они вправе думать, что я всей душой предан мистическому анархизму; я не умею опровергнуть этого и не умею возразить, особенно при публике».

Вопрос о мистицизме А. Блока, точнее – о его немистицизме постоянно встречается в его письмах и записях. А. Белому 15 октября 1905 года пишет: «Ты думаешь, что я мистик? Я не мистик... Для меня и место-то, может быть, совсем не с Тобой, Провидцем и знающем пути, а с Горьким, который ничего не знает, или с декадентами, которые тоже ничего не знают. …Но разница между декадентами и мной есть. Например, мне декаденты противны всё больше и больше».

Ему же – 6 августа 1907 года из Шахматова: «С «мистическим реализмом», «мистическим анархизмом» и «соборным индивидуализмом» никогда не имел, не имею и не буду иметь ничего общего. Считаю эти термины глубоко бездарными и ровно ничего не выражающими». Даже обращается, в редакцию «Весов» о том, что – «не имею ничего общего с теориями «мистического анархизма», о чём сообщает Е.П. Иванову 9 августа. Наконец, у него есть специальное размышление в записной книжке 1906 года о соотношении религии и мистики, «Религия и мистика»: «Они не имеют общего между собой. Хотя – мистика может стать одним из путей к религии. Мистика – богема души, религия – стояние на страже. Относительно «религиозного искусства»: его нет иначе, как только переходная форма. Истинное искусство в своих стремлениях не совпадает с религией… Крайний вывод религии – полнота, мистики – косность и пустота».

И объясняет то, почему он чужд мистицизму. Потому что мистицизм перекрывает пути познания жизни: «Мистики и символисты не любят этого – они плюют на «проклятые вопросы», к сожалению.  Им нипочём, что столько нищих, что земля круглая». Собственное «я» не даёт им возможности проникнуть в суть вещей: «Мистический анархизм! А есть ещё – телячий восторг. Ничего не произошло – а телёнок безумствует». В письме А.В. Гиппиусу – с полемическим задором: «Я жил среди петербургских мистиков, не слыхал о счастье в теории, все они кричали (и кричат) о мрачном, огненном «синтезе». Но пока я был с ними, вёсны веяли на меня, а не они. Веяла «лучезарная Подруга», и стихи я посвящал ей, а не Зинаиде».
19 марта 1912 года пишет, как видно по всему выстрадано и вполне определённо: «Лучше вся жестокость цивилизации, всё «безбожие» «экономической» культуры, чем ужас призраков времён отживших; самый светлый человек может пасть мёртвым перед неуязвимым призраком, но он вынесет чудовищность и ужас реальности. Реальности надо нам, страшнее мистики нет ничего на свете».

Но так как умолчать о христианстве А. Блока всё-таки невозможно даже «изотерику», то Александр Водолагин поминает о нём: «Всё же не забывал о Христе». С добавлением его стихов: «Пред ликом родины суровой/ Я закачаюсь на кресте». То есть, – главное событие мировой истории – распятие Христа и его воскресение, с чем уподобляет себя поэт, и вдруг – «всё же не забывал». Это не то событие, о котором можно говорить так. Значит, для исследователя оно мало что значит. А потому он полагает, что и для А. Блока оно имеет такое же значение, то есть никакого… К таким искажениям неизбежно приводит в толковании поэзии «эзотерическая традиция».

Всё это не даёт никаких оснований судить о приверженности А. Блока  мистицизму. Наоборот, свидетельствует о последовательном освобождении и отстранению его от него. Но исследователь Александр Водолагин игнорирует это, так как оно не даёт ему возможности говорить о «тайном знании» поэта. И главное – это свидетельствует  о христианских воззрениях А. Блока. А этого приверженец «феномена русской внецерковной религиозности» ни в творчестве поэта, ни вообще в России допустить никак не может. Какая угодно «религиозность», но только не христианская… А потому придумывает «двоеверие Блока,  якобы так и не решившегося на окончательный выбор между Дионисом и Христом, не достигшего искомого им «апокалиптического синтеза»  язычества и христианства». Во-первых «двоеверие» одно время популярное в толковании «Слова о полку Игореве», немыслимо и невозможно, представляет собой кабинетный домысел, о чём убедительно писал академик Д.С. Лихачёв. Во-вторых, можно говорить о том, что А. Блок с молодости стремился к некоему цельному мировоззрению, но никак не к «синтезу». Такой «синтез» предлагала ему изначально З.Н. Гиппиус, о чём он отвечал ей в приведённом нами обстоятельном письме, основываясь именно на Апокалипсисе, на Откровении святого Иоанна Богослова. Но поразительно, что этот «синтез» в его абсолютной неизменности и столь значительное время спустя, вослед за З.Н. Гиппиус предлагает современный исследователь. Поистине не Россия «пошла по кругу», а по какому-то поистине заколдованному кругу идёт объяснение личности и творчества Александра Блока…
Природа столь антихристианских воззрений современного философа, приписываемая им А. Блоку, очевидна. Это, идущие ещё во времена поэта «религиозно-философские» искания «нового христианства», разумеется, «очищенного», представляющие собой «синтез» христианства, язычества и других аспектов общественного сознания. Поиски «другого» Бога. А в своей метафизической основе – «синтез» Христа и Сатаны. Позже – эти поиски «новой религии» продолжатся во всевозможных религиозно-философских сектах и масонских кружках, как союз христианства и революции, что немыслимо и невозможно по причине антибожественной сущности всякой революции, о чём убедительно писал Дмитрий Нечаенко в статье «Двенадцать» как сновидческая мистерия» («Наш современник», № 8,9 – 2011). Общее же для них является ослабление духовной сущности человека и отпадение от Бога. Но несмотря на трагические последствия этого несчастья, подобный «синтез», как видим, продолжается. Причём, с привлечением для этого, совершенно безосновательно личности и творчества Александра Блока, изначально отвергавшего подобный «синтез». А. Водолагин прекрасно продемонстрировал свою философскую осведомлённость, но к прочтению А. Блока это не имеет, пожалуй, никакого отношения.
Как видим, с помощью «эзотерической традиции» невозможно в принципе прочитать А. Блока. Исследователь, вооруженный такой методологией, «находит» в текстах поэта не то, что в них действительно есть, а то, что подтверждает его «учение». Полагая, что объясняет А. Блока, он объясняет только себя.


«Мифы – цветы земные»

Не находя духовной близости ни среди декадентствующих писателей, ни среди символистов; наблюдая то, как искусство всё более теряет связь с жизнью и – крайнее падение литературных нравов, (в дневнике 17 октября 1911 года записывает: «Происходит окончательное разложение литерат.среды в Петербурге. Уже смердит»), Александр Блок обратился к теме Родины, «теме о России». Каким-то чутьём в надвигающейся смуте он различил, что это – главное. Как разрешится судьба России, так разрешится и всё. От этого будет зависеть судьба каждого человека: «Ещё в 1906 году, в пору  «Балаганчика» и «Незнакомки», он смутно почувствовал, что есть такая святыня, которая как бы создана из бед и погибелей, никакого покоя, что вся она боль и тоска. Эта святыня – Россия» (К. Чуковский).
9 декабря 1908 года он пишет письмо К.С. Станиславскому, в котором объясняет почему «тема о России» теперь главная, «больше всех нас». И как именно стоит перед ним эта реальная и живая тема. Это – «народ и интеллигенция». «Интеллигенция» - не как образованная часть общества, не как духовный пастырь народа, но – радикальная её часть с революционным сознанием, поставившая себя в положение борьбы с народом. А. Блок писал: «Ведь тема моя, я знаю теперь это твёрдо, без всяких сомнений – живая, реальная тема; она не только больше меня, она больше всех нас; и она всеобщая, наша тема. Все мы, живые, так или иначе к ней же придём. Мы не пойдём, – она сама пойдёт на нас, уже пошла. …Не откроем сердца – погибнем (знаю это как дважды два четыре). Полуторастамиллионная сила пойдёт на нас, сколько бы штыков мы ни выставили, какой бы «Великой России» (по Струве) ни воздвигли. Свято нас растопчет; будь наша культура – семи пядей во лбу, не останется от неё камня на камне.

В таком виде стоит передо мной моя тема, тема о России (вопрос  об интеллигенции и народе, в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Всё ярче сознаю, что это – первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный».
И опять-таки, – А. Блок не отделяет себя от такой «интеллигенции». Не говорит, что это «они» делают. Наоборот, позже, когда все произойдёт, скажет, что нельзя говорить – это только «они» наделали, а мы тут не при чём… Такая этическая и нравственная высота осталась, по сути, неведомой его современникам. И даже позже, многие годы спустя: «Неужто я всех виноватей/ На этой планете была?» (А. Ахматова).
Почему именно к Станиславскому он писал, понятно. В нём он видел реальное соединение искусства с жизнью, о чём и записал в дневнике 29 марта 1912 года: «Один Станиславский – опять и актёр, и человек – чудесное соединение жизни и искусства».
Эту тему, ставшую основной и всеохватывающей, он развил в статьях «Народ и интеллигенция» и «Стихия и культура». «Тема о России» для А. Блока – не только о её красоте, «красе заплаканной и древней», величии и драгоценности, но и о той странной особенности, которая лежит в основе её «общественной» жизни, которая так или иначе подтачивает само её бытие, ввергая в революционные катастрофы, и которую он определил как «народ и интеллигенция». Этому первейшему и самому жизненному вопросу он остаётся верен до конца жизни. Эта, даже не тема, а боль за Родину станет для него той основой, которая не может изменяться ни при каких обстоятельствах. Об этом он размышляет в дневнике 11 октября 1912 года: «Стержень, к которому прикрепляется всё многообразие дел, образов, мыслей, завитушек, – должен быть; и должен он быть вечным, неизменным при всех обстоятельствах»… О модернистах: «Я боюсь, что у них нет стержня, а только талантливые завитки вокруг пустоты».

Но тем самым своей «темой о России» А. Блок обнажал такую сторону российской жизни, о которой не принято было говорить, но которая составляла суть нашего общественного и государственного устройства. Это во многой мере и определило не только его творческую, но и человеческую судьбу, его трагедию. Примечательно ведь и то, что он остался как бы в стороне от тех обсуждений «интеллигенции», которые тогда велись. Имею в виду прежде всего знаменитый сборник «Вехи» (1909 г.)
К тому же к теме России, судьбе страны и народа, он обращался в то время когда уже явно  уготовлялось её революционное крушение. Своей книгой «Стихи о России» (1915 г.) он противостоял этой катастрофе. Неужто те, кто это бедствие приближал могли простить его за это? Нет, конечно. То, о чём предупреждал его А. Белый («Они Вас не простят»), в конце концов произошло. Не простили. (см. повесть о тайне смерти А. Блока «Пред ликом родины суровой я закачаюсь на кресте…», «Трагические судьбы русских писателей», М., «Звонница-МГ», 2020).
В статье «Стихия и культура» (декабрь 1908 г.) А. Блок оговаривается, что его тема не философская и не политическая: «Если бы тема моя была философской темой или касалась политической злобы дня, я не имел бы права говорить таким языком. Но тема моя – не философская и не политическая». И – не психологическая, можно добавить. Он обращается к духовной природе человека и к народу. Это – народная тема, вопрос о судьбе народа и страны. В дневниковой записи 8 июля 1917 года он говорит об этом со всей определённостью: «Нельзя оскорблять любой народ приспособлением, популяризацией. Вульгаризация не есть демократизация. Со временем народ всё оценит и произнесёт свой суд, жестокий и холодный над всеми, кто считает его ниже его, кто не только из личной корысти, но и из своего… интеллигентского недомыслия хотел к нему «спуститься». Народ – наверху; кто спускается, тот проваливается». Потому что – «Народ – венец земного цвета, краса и радость всем цветам». Но к этой теме о России, к народному понимаю жизни А. Блок шёл, можно сказать, всё предшествующее время своего творчества. Он выработал всеохватывающее представление, которое определил, как народная стихия, о чём пишет в статье «Стихия и культура»: «А уверены ли мы в том, что довольно «отвердела кора» под другой, такой же страшной, не подземной, а земной стихией – стихией народной?»
Он находил приметы и свидетельства этого в реальной сельской жизни, в шахматовской обстановке. Как он вспоминал в «Автобиографии» (1915г.) «До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но всё это я считал «субъективным» и бережно оберегал от всех». (Выделено мной – П.Т.).
Уже с первых писем к З. Гиппиус, он вступил с ней в полемику о предлагаемом ею «синтезе», относительно возможной «реальности» этого сочетания. Вместе с тем, А. Блок сообщает ей свои наблюдения из сельской шахматовской жизни. Причём, наблюдения, альтернативные тем, которые проповедовали Мережковские. В июле 1902 года он пишет З. Гиппиус из Шахматова: «Здесь в одной из соседних деревень ходит странное (и уж исторически совсем необъяснимое) поверье: «она мчится по ржи» (буквально – и  больше ничего)... Тут есть ведь совпадение, какая-то трудно уловимая, но ощутительно одна мечта и с тем Петербургом, который «поднимется с туманом» (у Достоевского) и с Вашим «невидимым градом Китежем». Одна из деревень – это Боблово, имение Д.И. Менделеева, обитель Прекрасной Дамы молодого поэта. Таким образом, она, мчащаяся по ржи, чувствуемая поэтом как вечная апокалиптическая светлая Жена и Прекрасная Дама совместились, совпали даже географически – у Боблова… То есть – «В речах о мудрости небесной/ Земные чуются струги» («Там, в полусумраке собора», 1902 г.). Причём, эту невнятную её  он соотносит и с образом нового Петербурга Ф. Достоевского, и с таинственным невидимым градом Китежем, который в это время искали Мережковские. Дело в том, что З. Гиппиус и Д. Мережковский совершили поездку на Керженец и озеро Светлояр, где по преданию находится  «невидимый град Китеж». То есть, они искали уже хорошо известное, не замечая того же невидимого и таинственного в жизни современной. А. Блок же увидел в современной стихийной жизни то извечное, невидимое и таинственное, что всегда пребывает в ней. При этом именно такие «природные» видения рассматривает как противостоящие мистицизму. В письме к З. Гиппиус 16 августа 1902 года он прямо указывает на это: «Вся жизнь медленная, её мало, мало противовеса крайнему мистицизму. А он ведь влечёт за собой «непобедимое внутреннее обмеление», эти Ваши слова я очень оценил».
Надо отметить то, что пред своими все знающими «лучшими друзьями» молодой А. Блок и деликатен и корректен. В том, первом письме от 14 июля 1902 года, в котором он оспаривал «синтез» Мережковских, он уничижённо замечает: «Сам я всё ещё редко и с трудом решаюсь пускаться в твёрдое обоснование всей «сути века», главное потому, что органически не имею в себе большой части необходимого для построений матерьяла,  например – сознания общественных связей и древнехристианской этики». Но поражает то, с какой настойчивостью  и последовательностью А. Блок отстаивает свои христианские представления, и удерживает их в своём сознании. Как это преобразуется в образы мы знать не можем, ибо разум «убивает», как он писал позже в стихотворении «Художник». Но уже в 1901 году он это понял и выразил:

Не жди последнего ответа,
Его в сей жизни не найти.
Но ясно чует слух поэта
Далёкий гул в своём пути.
Кроме того, через народные воззрения А. Блок выходил на то соотношение вечного и преходящего, без чего не бывает настоящего художника: «Пока не найдёшь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем, не только понятным, но и кому-либо и на что-либо, кроме баловства, нужным».
Мы уверенно можем сказать только то, что и Она, мчащаяся по ржи, и чувствуемая им вечная Жена, и Владычица вселенной, и Прекрасная Дама слились в единый образ в стихах, с которых собственно и начинаемая для него «Тема о России» – «На поле Куликовом»:

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
…Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной.
Я не боюсь.

И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль…

Она – в воззрениях А. Блока – это Богородица. По самому её объективному значению и по тому, как Её представлял поэт. Но нигде Её он так и не называет. Правда, в университете, слушая лекции профессора И.А. Шляпкина по фольклору и русской литературе, – «Лекции по истории русской литературы с начала письменности до ХVI в.» – А. Блок намереваясь, (заметим, накануне свадьбы), летом 1903 года написать работу «Сказания об иконах Богородицы», отмечал: «Думаю о сочинении на тему «Сказания об иконах Богородицы». Это было естественным ещё и потому, что в общении с А. Белым и С. Соловьёвым обсуждался вопрос о том насколько Блоковская Прекрасная Дама, в Соловьёвском значении Софии, соответствует образу Богородицы.
Из курса профессора И.А. Шляпкина А. Блок  почерпнул  представление о народной словесности, основу которого составляла славянская мифология, народные обряды и магия, что «история литературы – это история народного самосознания во всех его проявлениях» (И.А. Шляпкин).

Так что Она, пребывающая в природе и в то же время – в храме, в соборе в Блоковском мире носит все признаки Богородицы, хотя так и не именуется.
Но удивительно, что поверье это в литературоведении толковалось не иначе, как имеющее иноземное происхождение, словно для понимания своей мифологии, нам никак не обойтись без «мглы – ночной и зарубежной»: «Поверье это, близкое к немецким легендам о появлении Roggenmuhme, предвещающей смерть» (Э.В. Померанцева). Но не из чего не следует, что поверье это, записанное А. Блоком, имеет такое же значение.
Этот, такой таинственный Блоковский образ получил продолжение в современной поэзии. У выдающегося поэта нашей эпохи Юрия Кузнецова (1941-2003), пожалуй, самого мифологического поэта, есть загадочное стихотворение «Тайна славян», написанное в 1981 году:

Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйду – глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелохнется. Пусто – и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала,
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!
Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновенья даль полегла!
Это она мчится по ржи! Это она!
Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым,
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю,
Падает яблоко в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!
Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
 Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну,
Снова шумит, нагоняя волну…
Это она мчится по ржи! Это она!

А. Блока, как видно по всему, прежде всего интересовало сознание простых людей. То, как они представляли себе мироустройство и как понимали себя в этом мире. Так  он постигал народное самосознание. В зависимости от этого строились взаимоотношения с крестьянами. Здесь для него всё было значимо.

В ночь на Ивана Купалу 23 июля 1907 года он записывает легенду о Бездонном озере: «В озере под деревней Сергиевской нет дна. Иногда всплывают доски с иностранными надписями – обломки кораблей. Это отдушина океана (рассказывал Владимир Ястребов лесничему Сергею Ермолаевичу Князеву». Озеро Бездонное – уникальный уголок природы, где произрастают редкие для Подмосковья виды растений, использовалось как учебная база МГУ. Находится на шестом километре от Солнечногорска, у деревни Сергеевки. Владимир Ястребов – крестьянин деревни Гудино, что близ Шахматова. С гудинскими крестьянами шахматовские обитатели поддерживали наиболее тесные связи. Именно гудинцы встречали их, когда Бекетовы и Блок приезжали из Петербурга. При этом гудинцев естественно одаривали. Тётка поэта одно время учила гудинских детей грамоте. Бабка Блока шила для деревенских невест покрывала. Самой бедной семье в деревне иногда помогали, скажем, купив корову. Федот (Седов), о котором писал Блок, – был притчей во языцех, как самый бедный крестьянин. Но главное – не желающий выходить из своей бедности: крыша его избы совсем прохудилась, а он её не чинит… Словом, «отношения обитателей Шахматова с окрестными крестьянами были всегдашней темой раздумий Блока. Выходили же эти раздумья далеко за пределы бекетовской усадьбы» (Ст. Лесневский, «Вопросы литературы», № 11, 1970).

Одним из таких гудинцев, не только наиболее образованных, но оригинально  мыслящих и был для А. Блока Владимир Ястребов. В нём он видел одного из тех живых, «стихийных людей», которые создают легенды и живут в согласии с природой. Это люди – ещё не испорченные «цивилизацией», душа которых не ослепла «для видений». Через таких людей поэт обретал веру в потаённые, ничем неистребимые народные силы.

Услышанную от Владимира Ястребова легенду о Бездонном озере А. Блок использует в статье «Стихия и культура», выходя на масштабные обобщения о народе: «Есть другие люди, для которых земля не сказка, но чудесная быль, которые знают стихию и сами вышли из неё, – «стихийные люди».  Они видят сны и создают легенды, не отделяющиеся от земли: о храмах, рассеянных по лицу её,.. о том, что доски, всплывающие со дна глубокого пруда, – обломки иностранных кораблей, потому что пруд этот – «отдушина океана». Земля с ними, и они с землёй, их не различить на её лоне, и кажется порою, что и холм живой, и дерево живое, и церковь живая, как сам мужик – живой».
Необычными были отношения А. Блока с этим крестьянином Владимиром Ястребовым, если они даже становятся предметом переписки с женой Любовью Дмитриевной. Ястребов дал А. Блоку какой-то портрет митрополита Платона с целью его оценки, идентификации: настоящий ли он? Но и с хитрой надеждой на то, чтобы этот портрет у него купили. А. Блок пишет жене 9 июля 1915 года из Шахматова: «Гудинский Владимир спрашивал меня, оказался ли «подлинным» портрет митрополита Платона и намекал, что ты его не купила. Что ему сказать? Может быть, отдать, если спросит, или купить?»

П.А. Журов, первым из исследователей и писателей побывавший на месте бывшего Шахматово в 1924 году, писал в статье «Шахматовская библиотека Бекетовых-Блока»: «О том, что некоторая часть книг рассеялась по рукам окрестных крестьян, можно судить по тому, что старик-крестьянин дер. Гудино (поблизости с Шахматовым) Ястребов, с которым Александр Александрович поддерживал знакомство, дарит таракановскому учителю А.Н. Михайлову книгу Н. М. Минского «Религия будущего», принадлежавшую Блоку. Книга дарится как собственная с собственноручною надписью Ястребова и сорванной обложкой (на обложке вверху обычно ставилась подпись Блока)». (Труды по русской филологии ХХIV, литературоведение. Тарту, 1975). Видимо, речь идёт всё-таки о титуле книги, а не её обложке.

На эту книгу Н.М. Минского «Религия будущего (философские разговоры)» СПб, 1905 г.) А. Блок написал рецензию в августе 1905 года. Отмечает дух этой «взрослой, не юношеской, боевой книги» – разрыв между разумом и чувством веры. В связи с этой книгой А. Блок высказывает глубокую мысль о том, что «возврат от метафизического познания к наивному чувственному невозможен, так как, раз открывшаяся бездна не может исчезнуть. Расколотость сознания может быть примирена только шествием сквозь все провалы метафизического разума…». Трудно представить, чтобы А. Блок обсуждал столь сложные мировоззренческие аспекты с крестьянином. Тем более, что в таких как Владимир Ястребов он видел цельность мировоззрения, носителей «стихии»…
Шахматовская же библиотека А. Блока не рассеялась среди крестьян и вопреки утверждению В. Маяковского, не сгорела вместе с домом. Она была вывезена в село Новое. Позже, как рассказывали мне старожилы, книги из Шахматова видели в селе Вертлино, что близ Солнечногорска. Судя по характеру отношений А. Блока с Ястребовым, он мог и подарить ему книгу «Религия будущего» Н.М. Минского, о которой он уже написал. Ястребов же, не имея теперь такого собеседника, как А. Блок, льнул тоже к «учёному человеку» таракановскому учителю А.Н. Михайлову. Кстати сказать, по всей видимости, герою детского блоковского стихотворения «Учитель» («Кончил учитель урок…»).
Когда в 1980 году вместе с местными краеведами я предпринял поездку по следам последнего управляющего, приказчика Шахматова «рязанца» Николая Яковлевича Тяпина (Лаврова), (1875-1940), у меня теплилась надежда на то, что он, человек грамотный, пописывающий стихи, мог взять себе что-то из книг А. Блока в уже безхозном Шахматове.

Однако, это не подтвердилось. Мы нашли лишь его могилу в селе Загрядчино Липецкой области. Потом я разыскал уже престарелых его детей в Москве. Как свидетельствовали они, кроме часов, подаренных отцу А. Блоком, у него ничего из Шахматово не было. Видимо, он настолько уважал А. Блока, что не посмел ничего взять из уже опустевшего дома. И я устыдился своего исследовательского азарта. Ведь я нашёл то, что ценнее всякой книги, которая и найденной, может вновь затеряться, – нашёл то драгоценное, что всегда мерцает в народе, несмотря ни на какие внешние обстоятельства –  честность, порядочность…  В конце концов управляющий по причине революционных обстоятельств, «скрылся», о чём А. Блок отметил в записной книжке 1 марта 1918 года: «Мама получила письмо от Николая из Шахматова. Люба у неё. Вокруг Шахматова появились «анархисты», которые «арестуют» и требуют выкупа. Кроме того, опять требуют поселить на «белой кухне» Федота. Николай предупреждает, что он может испугаться и «скрыться».

«Анархисты» – это скрывавшаяся по оврагам вокруг Шахматово банда Фонарей, – как рассказал мне житель  деревни Осинки, что у самого Шахматова, Николай Иванович Тишаков, видевший А. Блока, они-то и сожгли Шахматовский дом. Как говорили, не из злого умысла, а по неосторожности, скрываясь в нём от холода…
Так завершилась первая история Шахматова. Вторая началась с семидесятых годов миновавшего века, когда там стали проводиться Блоковские праздники поэзии. И она – не менее примечательна и трагична, чем первая. Это – тоже «тема о России», но уже о России нашего времени…

Народную жизнь А. Блок постигал, разумеется, не только в непосредственном общении с простыми людьми, крестьянами, вникая в их образ жизни, разгадывая их облик. Он глубоко и основательно изучал её по литературе и научным этнографическим трудам. Особенно – в университете. С большим увлечением он изучал мифологию и фольклор. Видел в них основу миропонимания, считая, мифологию прежде всего ценной тем, что «она повествует о тайном сочетании здешнего и нездешнего, земного и небесного», реального и мыслительного, воображаемого, тоже реального, но иного рода. И в то же время: «Мифы – цветы земные. Они благоуханны только до предела религии. Выше – мифу нет места». Именно через фольклор и мифологию Блок постигал то, что «двойственно нам приказанье судьбы», сочетание его природной основы и духовной сущности.

Большое влияние в университете оказал на него профессор И.А. Шляпкин: «Мои намерения…клонятся к славяно-русскому – и они подкрепились новым впечатлением от профессора Шляпкина» (письмо 26 сентября 1902 г.). Он бывает у профессора дома, о чём пишет матери: «Был у Шляпкина… говорил ему о Достоевском, Иване Царевиче и пр., и он соглашался».

Итогом изучения фольклора и постижения народной жизни стала его глубокая и обширная статья «Поэзия заговоров и заклинаний» (октябрь 1906 г.). Народное творчество, магия и обрядность, считал он,  являются той рудой, где «блещет золото неподдельной поэзии». И приходит к выводу, что «забывать  и изгонять народную обрядность – значит навсегда отказаться понять и узнать народ». И это была «не любительская, дилетантская статья, а исследование, стоящее на уровне современной Блоку науки» (Э.В. Померанцева, «Александр Блок и фольклор», «Русский фольклор», вып. 3, М-Л., 1958).

А. Блок обращается к фольклору не потому, что он «символист», а символисты, как известно, «постоянно подчёркивали значимость обращения писателя к фольклору». Кстати, Э.В. Померанцева объяснявшая обращение А. Блока к фольклору «символизмом», как глубокий и чуткий исследователь, сама же это и опровергала: «В этом отношении среди плеяды поэтов-символистов совершенно особое место занимает Александр Блок». С той лишь поправкой, что А. Блок занимает  «особое», выдающееся место в русской литературе вообще, а не только «среди символистов»…
Именно глубокое знание фольклора приводит А. Блока к тому пониманию устройства российской жизни, которое он представил в статьях «Стихия и культура» и «Народ и интеллигенция». Это знание позволило ему постичь общемировую проблему, которую можно определить как «цивилизация и культура», и которая, как совершенно очевидно, приобретает все большую злободневность и трагичность теперь, в наши дни, когда, с одной стороны утрачивается равновесие между человеком и природой, с другой – утрачивается духовная сущность человека: «Что же дальше? –  Спрашивал он в «Предисловии» к поэме «Возмездие», – Не знаю и никогда не знал; могу сказать только, что вся эта концепция возникла под давлением всё растущей во мне ненависти к различным теориям прогресса».

Эти свои воззрения А. Блок изложил уже позже, в статье марта-апреля 1919 года «Крушение гуманизма»: «Отчего не сказать себе, наконец, с полной откровенностью, что никогда в мире никакая масса не была затронута цивилизацией?.. Отчего нужно непременно думать, что народ рано или поздно (а для учёных, преследующих педагогические цели, даже непременно «рано» и «скоро») проникается духом какой бы то ни было цивилизации?.. Если предположить, наконец, что проникновение масс цивилизацией станет некогда возможно, то возникает вопрос, нужно ли оно?»
Это подтверждает проницательность и правоту А. Блока, – учили народ, просвещали его в народных школах, гимназиях и университетах всей мощью государственной пропаганды и вдруг оказалось, что не тому учили и не так просвещали. М. Гершензон в знаменитом сборнике статей о русской интеллигенции «Вехи» писал: «Мы были твёрдо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности и что, если бы не препятствия, которые ставит власть, мы бы давно уже перелили в него наше знание и стали бы единой плотью с ним. Что народная душа качественно другая – это нам и на ум не приходило» (М., 1909). Но к такому выводу приходили очень даже немногие.

Продолжение следует.