Глава 61, О русском Севере и красоте

Ирина представляла собой обычную архангельскую девушку, вполне миловидную, с неплохой фигуркой и большими голубыми глазами. Закончила Ира Архпединститут, ставший потом Поморским университетом, где настойчиво овладевала немецким и английским языками, да и своим потихоньку в разных отношениях научилась пользоваться. Делала она это, в смысле пользовалась языком, где-то на троечку с плюсом.
 Раз уж речь зашла о пресловутой троечке с плюсом, то и в смысле количества мужчин, Ирина тоже находилась в какой-то средней части спектра города ангелов. Если отбросить крайние значения, как это делают при оценке выступлений в фигурном катании, то есть девушек, вставших на скользкий путь и убежденных девственниц, ждущих своего принца, то Ирина как раз занимала для этого северного региона статистически центральное положение — просто не видела большого смысла отказывать мужчинам, тем более в Архангельске мужчин что-либо предлагающих крайне немного – пьют, знаете ли.
 Хотя нет. Некоторое отличие от других архангелогородок, этакая изюминка, пожалуй, что и была. Во время романтических свиданий Ирина очень громко кричала — «Возьми меня на столе!», «Возьми меня на полу», «Возьми меня на стуле!», ну и так далее. А в разгаре, так сказать, романтики, нелишенные оригинальности призывы постепенно переходили в один прерывистый вопль, - «Ой, мамочки!».
 Именно поэтому, в кругу знакомых молодых людей и подруг за Ирой закрепилось прозвище Оймамочки. А Ириной ее называли только мама-Люба и люди неблизкие. Вообще, описание этих криков можно было и опустить, но во-первых, есть необходимость объяснить происхождение ее прозвища, а во-вторых, они частенько раздавались в общественных местах, - на трудовом посту, например, а это важно для нашего дальнейшего повествования.
 Работала Оймамочки секретаршей некоего начальника в городской электрораспределительной сети, с которым автор в то время водил весьма необходимое ему знакомство. Наверно кто-то из современных читателей удивится, почему девушка с высшим образованием, да еще и двумя языками сидела в Архэнергосбыте секретаршей. Но в описываемые годы, а речь о девяностых, это выглядело нормально, без высшего образования и английского даже в секретарши тогда было не пробиться.
 Проходя мимо Оймамочки, автор время от времени преподносил симпатичной девушке шоколадку, или какую-нибудь безделицу, имея целью беспрепятственного проникновения в охраняемый ее телом кабинет. В ответ он всегда получал ласковый многообещающий взгляд. Однако, достаточно серьезные причины, требующие отдельного рассказа, уводили молодого автора, в его архангельский период творчества, от поверхностных увлечений и бессмысленных адюльтеров. Не говоря уже об известной всем и каждому его недосягаемой моральной чистоте и алмазом выгравированных принципах.
Продолжая тему обыкновенности, Оймамочки занимала какое-то среднее положение во всем, - жила с мамой-Любой в стандартной квартирке, в блочном доме, скромно, но прилично одевалась, любила Depeche Mode, посещала клуб «Релакс», ходила в киношку, не отказывалась от сладкого, а по воскресеньям, если парни приглашали, ездила на шашлыки.
 А тем временем в Архангельске произошло событие вселенского масштаба.
 В город между различными волнами буржуазной революции пришло совместное российско-американское предприятие по добыче нефти «Полярное Сияние». Помимо сотен миллионов долларов инвестиций, приехали настоящие американцы – бурильщики, финансисты, нефтяники, геологи, просто рабочие. Они смотрелись в еще советском Архангельске как инопланетяне — загорелые, веселые, какие-то здоровые, что ли. Да еще в оранжевых куртках с рациями, чипсами, кока-колой, и к тому же долларами в карманах.
 Вначале все американцы жались на снятом «Полярным Сиянием» этаже в главной гостинице города того времени — «Пур Наволок». Ну не спрашивайте меня про название, погуглите сами, кому так уж любопытно. От отеля до своего офиса в здании «Архангельскгеологии» они ездили на огромных черных джипах, а оттуда в аэропорт к самолетам и вертолетам. Потом постепенно осмелели и начали тихо разбредаться по городу. Осваивать, так сказать, местные достопримечательности. Главной достопримечательностью, что не удивительно, оказались архангельские дамы. Большинство геологов были деревенскими парнями, из пуританской американской глубинки.
 От всего происходившего в Архангельске они совершенно ошалели. Местные фольклорные танцевальные коллективы - «Жемчужина Севера», «Русские березки», «Поморчанка», «Северные узоры», были разобраны ими на молекулы в полном составе. Забитые почти до смерти феминизмом, хамством, фригидностью и аверсией своих далеких боевых подруг, на фоне их страшненьких организмов, сотрудники «Полярного Сияния» не могли сами поверить в реальность происходящего. Поразительно красивые, юные, совершенно очаровательные девушки ничего особо у них не спрашивая, и, главное, не интересуясь их семейным положением, искренне отдавались, как в последний раз. Геологи были похожи на вылезших из заваленного забоя шахтеров, после чудесного спасения, надежду на которое все давно потеряли. Голодные и счастливые они оглядывались вокруг, наслаждаясь травкой, свежим морским воздухом и высоким голубым небом. Воздух, откровенно сказать, попахивал мочевиной с Архангельского ЦБК (целлюлозно-бумажного комбината), травки не было вообще, но кто обращает внимание на такие мелочи после чудесного избавления от цивилизационных завоеваний американских женщин.
 Молодые поморчанки, в отличие от своих американских Alter ego, радовались буквально всему, - вермуту «Мартини», цветному рюкзачку, баночному пиву «Будвайзер», шоколадке «Кэдбери». Небо было в алмазах.  
 Оймамочки не прошла мимо этого фестиваля и познакомилась, попросту сказать, сняла, бурильщика Питера с автомобильной фамилией Паккард.
 С этим Петей Паккардом нашей героине ужасно повезло. Начнем с того, что в отличие от большинства красавцев из «Полярного Сияния», он был молод, не женат, и никакая Ассоль в далекой Америке на берегу не сидела и горизонт не гипнотизировала. Скорее как раз за Оймамочки тянулся хвост старых знакомых, притерпевшихся к ее тяге к громкому поведению в общественных местах, от которого (хвоста) для гармоничного развития романа с Паккардом следовало было как-то избавляться.  
 Раз уж и об этом зашла речь. Любовь вам не случайная встреча, она требует дислокации.
 В определенных кругах бытовала версия, что Оймамочки предпочитала общественные места из-за легендарной слышимости в архангельских панельных домах, мол, соседей не хотела развлекать. Дома, по крайней мере, было бы куда логичнее обращаться с призывами взять ее, допустим, на ковре…  Тем более, ковер в ее квартире лежал, это многие видели. Кстати, выглядел он гораздо лучше и опрятнее, чем ковер в директорском предбаннике, где Оймамочки совершала свой трудовой и жизненный подвиг. Оно и гигиеничнее, поскольку домашний ковер обычно чище. Другие утверждали, что все это ерунда, и Оймамочки просто нравилось общественное внимание, и плевать она хотела на чистоту ковра. Автор, вообще говоря, не наблюдает в этих версиях серьезных противоречий, но факт остается фактом – Петю Паккарда привели домой, на домашний ковер.
 Для нас, писателей, философов, характерно более глубокое, разностороннее видение различных явлений, чем у обычных людей. Умение вскрывать целые пласты социальных процессов, анализировать и чувствовать новые нравственные и этические горизонты.
 Ваш любимый автор, давно и заслуженно носящий шапку Мономаха литературного классика, несмотря на весь его искрящийся и признанный всеми талант, не в состоянии представить, а тем более передать своим дорогим читателям и очаровательным читательницам, как конкретно осуществлялась в 39-ти метровой архангельской двушке романтическая сторона отношений Оймамочки и Паккарда.  Ладно соседи. Но за филенчатой фанерной дверью, в проходной десятиметровой комнатке, на тропе в ванну, разметавшись на поломанном диванчике спала мама-Люба. Слава Б-гу, вода в Архангельске того времени текла своей слабой урологической струйкой и далеко не всегда, поэтому большого смысла перемещения в ванну не имели. Наши Орфей и Эвридика вполне обходились подкроватным тазиком с влажными тряпками.
 Многие читатели, а особенно читательницы, подумают, что под давлением бытовых обстоятельств Оймамочки просто утихомирила свой пыл и легонько так, тихонько так, как все… И что, мол, тут автору ковыряться...
 — Нет, мои дорогие. Не такая девушка была наша Оймамочки. Чего уж там, будем откровенными, коллеги рассказывали, что в лучшие времена ей даже пытались и рот кляпом затыкать. Ничего не помогало. А уж с Паккардом… Не знаю, как там мама себя чувствовала, за фанерной дверью, но соседи милицию из-за нарушения тишины вызывали регулярно, особенно почему-то по утрам.
 В общем, долго ли коротко, Паккарда изъяли из гостиницы «Пур Наволок» и поместили жить в бетонный архангельский апартамент на последнем этаже девятиэтажки, что было неплохо для его американской кардиоваскулярной системы, поскольку лифт там не работал с момента основания в 12 веке архиепископом Иоанном Михайло-Архангельского монастыря.
 Если романтическая часть отношений наших героев остается не только для читателей и читательниц, но и, чего уж скрывать, для автора, загадкой, то бытовая стала достоянием общественности безо всякого изучения предрассветных милицейских протоколов о нарушении часов тишины.   
 Мама-Люба с Оймамочки с утра до вечера крутили котлеты, лепили пельмени, боясь поверить навалившемуся счастью. Петя Паккард не то, что никогда так не ел, он даже не подозревал существование такой кормежки. На столе ежедневно присутствовала селедка под шубой, дымящаяся тарелка намятой картошки, мисочка с красной редиской, щедро посыпанная крупной солью, крепкие малосольные огурчики, умело заквашенная капустка с моченым чесноком и яблоками, хрустящие соленые грузди в сметане. Всю эту роскошь дополняла заткнутая тряпицей бутылка местного первача. 
 Со своей американской зарплаты Паккард стеснительно клал подо ржавую металлическую хлебницу тоненькую пачку долларов. В полуголодном постсоветском Архангельске эти деньги просто некуда было девать. Люба немедленно реализовала свою мечту – купила искусственную шубу. Потом разошлась и купила еще ондатровую. Уже не в силах удержаться приобрела каракулевое полупальто и после двух бессонных ночей с впавшими от слез и переживаний глазами, вынесла из комиссионки вершину своих грез – черную норковую шубу. Шуб она стеснялась и оттащила их к двоюродной сестре, да и хранить все это богатство в квартирке было негде. За шубы мама-Люба очень тревожилась, боялась ограбления сестры и постоянно бегала под разными предлогами к соседке звонить родственнице, выясняя все ли спокойно.
 Покупательная способность настоящих американских денег поражала. Оймамочки с Любой постепенно поменяли всю мебель, гардероб, набили до отказа все шкафы, шкафчики, антресоли в убогом коридорчике, а денег подо ржавой хлебницей все равно было больше, чем можно потратить.
  
 Думаю, не надо никому рассказывать, что свалившееся с неба неземное богатство, Петя Паккард, ночные стоны и вопли, покупающая дорогие продукты и переставшая со всеми здороваться мама-Люба, не способствовали гармоничным отношениям с соседями, питавшимися серыми макаронами и ножками Буша. Постепенно Любу перестали пускать звонить сестре, справляться насчет шуб. Она начала постоянно бегать к телефону-автомату, удобно расположенному в двух кварталах от дома, что вместе с необходимостью повторного вскарабкивания на девятый этаж, немало способствовало формированию у мамы упругих форм.
 В Архангельске, как и в других приморских городах, процветало гендерное неравенство, мужчин было мало, положа руку на сердце, их вообще толком не было. Борьба девушек за существование визуализировалась в коротеньких полушубках, мини-юбках в лютый мороз, беленьких сапожках, если не ботиках на высоком каблучке, когда на улице минус 35.
 Оймамочки с Любой просто панически боялись выпускать Паккарда на улицу, работу, вечеринки в «Полярном Сиянии». Его встречали и провожали, как девочку-подростка в шахтерском городке. Чего говорить, основания для беспокойства были вполне реальными: наслушавшиеся ночных серенад юные соседки Оймамочки собирались стайками у подъезда, в полной боевой амуниции и раскраске, поджидая возвращающегося с трудовой вахты Паккарда.
 Разговаривала по-английски Оймамочки очень неплохо, но архангельский акцент с характерным протягиванием гласных, легким оканьем, скороговоркой, каким-то волшебным образом перешел на ее английский, что очень забавляло Паккарда. Мама-Люба не знала на иноземном наречии ни слова, и все, что считала нужным, говорила Пете по-русски. Если он не понимал, повторяла то же самое громче, обильно сопровождая жестами.  Ничто не могло заставить Любу поверить, что кто-то может не понимать русский язык. По счастью, содержание тем для бесед ограничивалось принятием пищи и несложных гигиенических процедур с тазиком под кроватью.
 Для удержания Пети дамами применялись все мыслимые и немыслимые усилия и приемы. Громкость ночных воплей достигла уровня истребителя МИГ-31 при переводе двигателей в режим «форсаж», мама-Люба начала фаршировать картошку грибами в сметанном соусе и печь пироги с черничной начинкой. Самогон поменяли на водку и дополнили малиновым компотом, а под предлогом дикой страсти отвергли все средства контрацепции. От бессонной ночи и завтрака с Хё из трески, запеченной в тесте бужениной и пирожков с яйцами, зеленью, белорыбицей и кроликом, Паккард уходил на работу икая и шатаясь.
 Жертва была загнана и сопротивлялась уже слабо. В конце концов, Петя сдался. В какой-то летний вечер, закусив соленым помидорчиком царскую рюмку водки и ударившись на пятиметровой кухне об холодильник, гражданин Соединенных Штатов Америки Питер Паккард сделал предложение, которое было немедленно и со счастливыми слезами принято.
 Началась какая-то тягомотная бюрократическая процедура, еще неизвестно как бы закончившаяся, но за урегулирование вопроса взялась юридическая служба «Полярного Сияния» - часть юридического департамента транснационального нефтяного гиганта “Conoco”. Дорогие нефтяные юристы легко и непринужденно наклеили Оймамочки американскую иммиграционную визу.
 Паккард оформил отпуск, счастливая Оймамочки быстро собрала чемодан, и молодожены стартовали из аэропорта «Талаги» на процедуру, именуемую в миру, «знакомство с родителями».
 Вернулась наша героиня в состоянии, которое можно характеризовать как «неоднозначное».
 Нью-Йорк девушке очень понравился. Просто очень. После Архангельска, а больше Оймамочки толком нигде не была, это было потрясающее впечатление. Но в Нью-Йорке они провели только день. А вот остальные шесть дней, как она сообщила маме-Любе, были так себе. Родители Пети жили в Юте, по словам Оймамочки, в дикой дыре.
 На ферме выращивали ячмень и держали какие-то тысячи голов скота. Все кругом были братьями, сестрами, тетями, шуринами и кузинами ее Паккарда, тоже Паккардами. В три ночи (это называлось у них «утро») все уже, взявшись за руки, молились перед завтраком. Днем, в шесть (это у них называлось «вечер») все уже ложились спать.
 К Оймамочки родственники отнеслись очень хорошо, брали ее за руки, очень радовались новой сестре и дочке, наперебой показывали то новорожденных телят, то разбитые перед домом клумбы с яркими душистыми цветами, угощали только сорванной клубникой.
 В воскресенье все переоделись в платья, костюмы и в полном составе отправились в церковь. По этому поводу Оймамочки выдали приличествующую случаю одежду. Она аж синела от белизны и пахла лавандой. А когда Питер и Оймамочки уезжали, женщины почему-то их обнимали и плакали. А отец подошел последним и коротко так сказал, - «Жду домой». Повернулся и ушел. Оймамочки рассказала, что сама не понимала почему, но не смела поднять глаза.
 Возобновились уже привычные архангельские будни, бдительности Оймамочки с Любой не теряли, провожали и встречали Паккарда, разнообразили стол ухой с расстегаями, и коронным борщом с чесночными пампушками. С утра начали практиковать драники с икрой и строганину. Это все в дополнение, разумеется, как закуски к основному блюду.
 Очень неплохо шел сазан, фаршированный гречневой кашей с чуть поджаренными опятами. С сазаном и расстегаями потихоньку дотянули до конца контракта.
 И тут грянул гром. Питер Паккард объявил своей законной супруге Ирине Паккард и ее маме Любе, что в Америку он не поедет. Потому что там надо будет возвращаться к отцу в Юту, а жизнь в Архангельске гораздо лучше, приятнее и интереснее. И качество еды здесь несравненно выше… К тому же Паккард потихоньку заговорил по-русски, ему нравился телеканал МузТВ, радиостанция Европа Плюс Архангельск и клуб «Релакс», где он всегда встречает кого-то из друзей или подруг. А еще он сообщил, что благодаря его браку с гражданкой России, нефтяные юристы уже выхлопотали ему российский вид на жительство, и даже прописку в одной из купленных «Полярным Сиянием» квартир.
 В эту ночь соседи наших возлюбленных спали тихим и крепким младенческим сном. Не гремел даже тазик под кроватью. Оймамочки всю ночь отупело смотрела в потолок, не реагируя на горькое шуршание за фанеркой мамы-Любы и моментально уснувшего здоровым молодым сном Паккарда.
 На работу утром Пете идти было уже не надо, поэтому он вкусно и обильно позавтракал, проводил Оймамочки в ее Архэнергосбыт, поцеловав любимую в дверях, одел тренировочный костюм и отправился купить пивасика к вечернему футболу. Спорт у телевизора Паккард очень даже жаловал.
 События развивались почти так же стремительно, как в семье Паккард кончились деньги. Оймамочки заняла выжидательную позицию, считая, что Петя одумается. Собственно, в Юту она ехать тоже не хотела, но ведь супруг мог бы себе просто найти работу где-то в хорошем месте, Нью-Йорке, например. Уж очень ей Нью-Йорк понравился. Но Паккард никуда не собирался. Телевизор его интересовал все сильнее, никакую работу он даже не искал и не планировал. Петя получал такое колоссальное удовольствие от возможности нигде не работать, что стоически перенес резкое усекновение пищевого разнообразия и переход на строгую диету с макаронами по-флотски.
 Неожиданным образом господин Паккард нашел в Архангельской жизни множество преимуществ и буквально наслаждался каждым днем. Главное, - можно было не работать, не вставать ни в два часа ночи, не в четыре и не в шесть. Каждый день Паккард гулял до набережной и подолгу смотрел на Северную Двину. Особенно американцу с Юга нравилось, когда схватывался лед и водный простор припорашивал первый снег.
 Простой деревенский парень стал здесь местной достопримечательностью.
 Оймамочки с Любой перестали его встречать и провожать, что внесло новые и весьма волнующие нотки в его архангельское бытие. Ведь стайки девушек, заметим, никуда не исчезли. Особенно популярен Петя был у старшеклассниц. Английский акцент, крепкие белые зубы выходца с арахисового американского юга, молодое тело и не полностью обносившаяся одежонка от Conoco, стали мужским эталоном в среде девушек, еще не достигших возраста согласия. По Архангельску просто покатился флешмоб «расстанься с девичеством у Паккарда».
 Несмотря на полное отсутствие регулярного поступления денег, жил он неплохо. Петю угощали на каждом шагу, привечали в клубе «Релакс» (вообще-то, бывший Дом культуры моряков), имевшем спорную репутацию, приглашали на хаты, ссужали небольшими суммами.
 Ночные крики и вопли в квартире Паккардов стали раздаваться гораздо реже, зато постепенно возобновились в дневное время в «Архэнергосбыте» и некоторых других общественных местах. Причем очевидцы утверждают, что с новой, невиданной до того силой. Не знаю. Может, просто люди за это время несколько отвыкли, и к ним вернулось нормальное слуховое восприятие.
 Соседи у мамы-Любы успокоились, увидев возвращение семьи к истокам, - серым макаронам, солдатскому хлебу и мешкам с картошкой на саночках. Да и ночной сон их прерывали теперь совсем редко. Любу стали опять пускать позвонить, но большой необходимости в этом уже не было, поскольку черная норковая шуба вернулась обратно, в тот же комиссионный магазин, вместе с каракулевым полупальто.
 Что же было дальше?
 Оймамочки нашла в себе силы, а в окружающем мире ресурсы, и, воспользовавшись наличием иммиграционной визы, уехала в Нью-Йорк. Автор не исключает, что там, на Манхэттене, крики «Ой, мамочки!» раздаются до сих пор, но следы ее потерялись и, честно говоря, автору о ней ничего не известно.
 После отъезда любимой, в двушке, где остались жить Паккард и мама-Люба, стало свободнее, если вообще уместно использовать это слово для подобных апартаментов.
 Как-то раз, зимней ночью, почувствовав, что ей очень неуютно на диванчике в проходной комнате, а с отоплением в Архангельске дела обстояли не лучше, чем с водой, мама-Люба переехала погреться в спальню к Паккарду, там было гораздо теплее и удобнее.
 С той памятной ночи жизнь Пети стала еще интереснее и разнообразнее. Во-первых, несколько улучшилось питание. Денег ни на что не было, но по утрам появились блинчики и гренки с откуда-то взявшимся медом. Во-вторых, мама-Люба перестала смотреть на Петю волком, в ее понимании у него появился некий статус. В-третьих, и без того не страдающая однообразием половая жизнь Паккарда приобрела новые горизонты – отношения с подругами, что были помоложе, посимпатичнее, неплохо оттенялись Любой, постарше, поопытнее. Да и ее статус тещи добавлял в ситуацию перчинки, напоминая зеленую оливку в сухом мартини.
 Соседи отнюдь не радовались успехам мамы-Любы, о которых она не преминула им сообщить. А если бы и не сообщила, не будем забывать, что слышимость в архангельских девятиэтажках пока никто не отменял. Короче, ее опять перестали пускать позвонить, и больше не одалживали соль, спички и луковицу до понедельника.
 Петя обычно приходил после клуба к часу ночи, иногда и задерживался где-нибудь до утра. Но надолго не пропадал, уж очень к маме-Любе привык, знала чертовка некоторые секретики, чего уж там.
 Так вполне мирно прошел год, а то и полтора. Однажды ламинарное течение жизни наших героев в их уютном 39-метровом гнездышке было нарушено вечерним визитом девушки Вики по прозвищу Стрекоза.
 Прозвище это, как утверждают злые языки, носило сексуальную подоплеку. Вроде бы Вика, в определенные моменты, так расходилась, что просто зависала в воздухе. Автор, пожалуй, оставит это без комментариев, Стрекозу он видел всего раз, может, два, особо с ней не общался, и никакого мнения не составил. Внешне она ему показалась весьма симпатичной девушкой, с отличной фигуркой и живым эмоциональным лицом.
 С Петей у Стрекозы давно сформировались регулярные отношения, и она имела на него вполне себе серьезные виды, не без оснований считая любимого свободным от каких-либо обязательств. Стрекоза не обижалась на мелкие приключения Пети со старшеклассницами, но будучи девчонкой ловкой и центровой, быстро и эффектно очистила окружающее пространство от какой-либо серьезной конкуренции.
 До поры Петина база у мамы-Любы душу Стрекозы не сильно волновала, кажется, она даже забавлялась этими убеганиями любимого к маме, которую она звала не иначе как «Гранма» (бабушка).
 Не знаю. — Может, в тот вечер Стрекоза хватила лишку, а может, просто решила, что настало время разобраться с проблемкой, кто уж теперь нам это расскажет.
 Ну так вот, выдохем воздух. В недобрый день и час Стрекоза позвонила в дверь, поздоровалась с мамой-Любой, махнула поглощающему на кухне макароны Пете и спросила, не будет ли возражать хозяйка, если именно сегодня, в виде исключения, они с Петей будут спать у нее, поскольку домой приехали родственники из Лишухони, и заняли их с Паккардом кровать.
 Через некоторое время соседи были вынуждены опять вызвать милицию, поскольку столкновение молодости и силы с возрастом и опытом переросло в весьма серьезную и вовсе не товарищескую драку, с ломанием мебели, битьем посуды и швырянием тяжелых металлических предметов. Все трое участников побоища провели ночь в обезьяннике. 
 А днем гражданин Соединенных Штатов Америки Питер Паккард исчез из города. Больше в Архангельске его никто и никогда не видел.
 Автор не имеет достоверной информации, где он живет, но сильно подозревает, что уже дня через два-три после той знаменитой на весь город ангелов драки, Петя предстал перед фиалковыми очами отца в своей Юте — попросту вернулся домой. 
 Время идет своим чередом, а нам пора переходить к заключительной части этой замечательной саги о семье Паккард.
 У автора тогда по разным, в том числе и независящим от него причинам, завершался его архангельский период творчества и он, сказав, как это принято в тех местах «так-то да…», покинул строгий северный город.
 Что тут добавить? Чем завершить повествование? Прочтя эти бесценные строки, выписанные блестящей рукой вашего любимого автора, многие скажут, что фабула этой истории несколько напоминает один из рассказов моего коллеги по перу Михаила Иосифовича Веллера. Другие тоже могут припомнить какой-то похожий сюжет. Что тут ответить? Мир вообще прецедентен. Во многих городах страны иностранцы строили фабрики и заводы, высаживали десанты и застревали, встретив страсть, а то и любовь.
 Сто тысяч человек из наполеоновской армии осталось в России, нарожали детишек и никуда не уехали. Так что претендовать на оригинальность, а уж тем более на уникальность, я не намереваюсь.
  
 Дело тут в другом:
 Автор давно вошел в возраст, когда его коллеги, тот же Лев Николаевич Толстой, обычно пишут морализаторские письма уже взрослым детям, делают глубокомысленные и столь необходимые замечания, проходя мимо песочницы, и сетуют на распущенность и безнравственность молодого поколения.
 А вот с вашим любимым автором что-то не так. Ему почему-то часто снится девушка в белом коротеньком полушубке. Она пробирается на десятисантиметровых шпильках через архангельские буераки из ледяных надолб и остатков деревянной мостовой. Берет за ненадобностью торчит из сумочки, волна светлых рыжих волос разметалась и заиндевела от тридцатиградусного мороза и порывистого ветра, несущего снежинки с самого Белого моря. Девушка ловит мой взгляд и задорно улыбнувшись машет рукой. Она в эту минуту поразительно красива.
 Это красота, за которую многие поколения мужчин сражались на дуэлях и ходили с рогатиной на медведя. Плыли на утлых суденышках по ледяному океану, основывали города и погибали в битвах с врагами. Это красота, что заставляла самих девушек бороться за обладание лучшими мужчинами, способными убить мамонта, прокормить и вырастить детей, защитить от диких зверей и нарисовать бабочку на стене пещеры.
 Красота, делающая наши жизни бесконечными.
 Ведь не каждый знает, что если в нее заглянуть, можно увидеть вечность.
 Тот чудесный сон, а может воспоминание, кто теперь скажет, и подтолкнул автора написать эту главу Великих Скрижалей в сегодняшний не слишком веселый Рабочий полдень.
  
  21.09.2021