Сборник рассказов о любви

Михаил Гоголев



О ЛЮБВИ

(1 сборник рассказов)






















Набережные челны
2021






К читателям
Это первый сборник рассказов о взаимоотношении между мужчиной и женщиной. Именно взаимоотношений, так как охватывает весь спектр такого огромного чувстваь, а не только любовь чувственную или физическую, под которой некто только и признает настоящую любовь. Увы, любовь не всегда бурный поток эмоций и страстей, она способна быть слабым ручейком, который может пересохнуть, если ему не помочь теплым словом, ласковым взглядом.
Да, чем взрослее мы становимся, тем, наверное, лучше умеем руководить страстями, можем предугадывать, что, увы, порой будущее у нашей любви выглядит плачевным.… Мы связаны обязательствами перед своей работой, родственниками, мечтами и планами и поэтому, если любовь начинает разрушать эти обязательства, приносит нам боль, мы вольны перекрыть ей кран с кислородом… Вот отсюда и горечь в любви, отсюда непонимание, желание каждого из нас заставить именно партнера пожертвовать своей прошлой жизнью.
Мужчина заслуженно ждет награды от женщины за свои подвиги, но и женщина умеет порой решительно отстаивать свои интересы. Как примирить желания и чувства двух разных миров, мужчины и женщины, – об этом я рассуждаю. Здесь есть рассказы о светлой любви и самопожертвовании, а есть о том, как этим чувством умеют пользоваться нечистоплотные люди для достижения корыстных целей. Есть рассказы со счастливым концом, есть с трагичным. Порой во взаимоотношениях влюбленным мешает эгоизм, но, не смотря ни на что, люди всегда будут стремиться к этому прекрасному чувству, без него жизнь теряет смысл. Поэтому всем желаю испытать Любовь. Быть чуткими и смелыми, умными и не ленивыми, чтобы вызвать ответное чувство. Ведь любовь требует активности и инициативы. Ее надо поливать нежностью, удобрять добротой, защищать от мороза равнодушия, иначе она зачахнет, а вы не сумеете насладиться ее чудными плодами!
Иным покажется, что в книжке любви-то в принципе немного… Это совершенно справедливо с женской точки зрения, которая всегда основана на вере и надежде в некую счастливую любовь, которая никогда не кончается. Но, увы, такового чувства на белом свете очень мало и выдумывать его, как делают некоторые авторы фальшивых любовных романов, мне не хочется, да и не интересно. Впрочем, я мог бы сочинять и о такой любви, только зачем вводить читателей в заблуждение, потакать им – пусть каждый посмотрит на себя трезво и подумает, а достоин ли он того, о чем мечтает. Нет, я совсем не против, чтоб мы в любви искали опору на долгие годы, но закавыка в том, что мы можем предложить взамен, нужны ли мы тому, от кого хотим получить тепло и ласку, а порой и немалые материальные выгоды… Любовь, как я часто повторяю, это – нужность одного человека другому: физическая, эстетическая, морально-нравственная и так далее… И поэтому она кончается, когда исчезает необходимость быть вместе, или когда противоречия между мужчиной и женщиной перевешивают все доброе…   
Впрочем, счастья вам всем в любви! Особенно женщинам. Они так этого хотят, а многие и достойны!

       



























МИН СИНЕ 
Филипп, видный студент второго курса химико–технологического института, заметил ее в просторном коридоре, когда студенты шли на лекцию – она показалась ярким цветным пятном на фоне остальных девушек, пусть модных и миленьких. Он сел в лекционном зале на длинную скамью слегка сбоку – так, чтобы видеть ее лицо, любовался им, изучал с огромным любопытством. Девушка отличалась странной красотой – не той, душевной, какую обожествляли на полотнах великие художники Возрождения и в основе которой лежит внутренний свет женской доброты и нежности! Она была красива правильными чертами лица, где все гармонично согласовывалось - и огромные зеленые глаза, и полные яркие губы, и изящный длинноватый носик. Ее гибкое тело излучало энергию, что несла не успокоение душе мужчины, а высвобождала разрушительную силу. Недаром несколько минут назад, завидев ее в коридоре, идущий с другом и разговаривающий о веселом, Филипп вдруг почувствовал беспокойство, и его слова сразу стали грубыми, резкими, безапелляционными: они с другом начали спорить, и Филиппу захотелось его ударить, ибо и у того в глазах бурлили непонимание и ненависть.
Филипп обратился шепотом к сидящей рядом Кате, которая ему симпатизировала, хотя он не отвечал взаимностью: «Откуда эта красотка взялась? Ее на первом курсе в институте не было». – «Ландыш, что ли? – хмыкнула недовольно она, оторвав взгляд от тетрадки, куда записывала слова лектора, и глянув холодно на интересующую его девушку. – Она за границей училась, а теперь сюда перевелась. И вообще, лучше с ней не связываться!» – «Это почему?» – растерялся Филипп, полагая, что простенькая, с вздернутым носиком Катя его ревнует. «Рядом с ней случаются печальные истории: ее школьный друг выбросился из окна восьмого этажа и погиб, а второй воз-дыхатель подсел на наркотики и умер от передозировки, третьего бандиты порезали ножичком, он сейчас лежит в больнице. Словом, она эгоистка, всех использует, а сама никого не любит». – «Откуда  ты это знаешь?» – «Я, в отличие от тебя, местная! Мы с ней в одной  школе учились…»
Филипп затаенно усмехнулся. Будучи спор¬тивным (высокий, занимался лыжами и плаванием), Филипп девушкам нравился и самоуверенно решил, что способен  породистую своенравную девушку влюбить в себя.
На следующий день он хотел подойти к Ландыш и смело сказать: «Давай будем дружить…» Не смотря на то, что садился на лекции рядом (правда, не ближе чем за четыре метра, ибо словно натыкался на невидимую черту), заговорить с ней не посмел. Казалось, Ландыш посмотрит насмешливым взглядом, отчего он стушуется… Тогда он опять обратился к одногрупнице Кате: «Может, все–таки нас познакомишь?» – «Как бы не пожалел. Ты же парень простой, а у нее родичи богатые», – сухо сказала та и покачала осуждающе головой.
После лекции она пошла к Ландыш и что–то сказала: Филипп не слышал ее слов, но напряженно следил за реакцией Ландыш. Ему казалось, что решается его судьба… Вернувшись к нему, Катя усмехнулась и развела руками с фальшивым сочувствием: «Она не видит на нашем курсе достойных парней».
Филипп, озадаченный, пришел после института в общежитие, где жил в комнате с тремя парнями, бухнулся на кровать и надолго затих… Целую неделю он страдал комплексом неполноценности – и лицо свое не нравилось, нос и уши, и одежда, какую носит, а потом подумал, что Ландыш совсем не знает его и поэтому отказывает в дружбе, а если бы догадалась о его переживаниях, которые, может, сродни по мощи с чувствами поэтов, то не стала бы им пренебрегать. Если бы узнала, что пишет неплохие стихи, что пытается на них сочинять музыку и подыгрывает на гитаре, то, наверное, признала бы, что достоин ее! Но как ей об этом сообщить Не подойдешь же и не скажешь: вот, мол, какой хороший, если подружишься со мной – не пожалеешь!
Вскоре он написал обстоятельное письмо, где рассказал девушке о чувстве, о себе, о планах и стремлениях – а они были громадные: он не хотел работать обыкновенным инженером-химиком, а мечтал заняться научными исследованиями в области генной инженерии и создавать новые продукты питания, находить гены, которые отвечают за старение организма, и улучшать их, в результате чего человеческая жизнь будет длинной, без болезней и страданий. И как законную награду получить Нобелевскую премию!
Письмо было оформлено с нескольких попыток: сидя за столом в комнате общежития, он часто рвал написанное – оно казалось то слишком скромным, то слишком хвастливым. Филипп не знал адреса девушки, которая, в отличие от него, приехавшего учиться в Петербург, была местной, и хотел передать конверт с письмом лично в руки. Но, проносив несколько дней в кармане, сделать это не решился. Наконец попросил Катю передать его…
Когда та направилась к Ландыш с письмом, то он трусливо сбежал и два часа бродил на улице вдоль института, опасаясь заходить обратно. Казалось, Ландыш гордо вскинет голову и вымолвит: «Ну, показывай свои таланты… Хвастун!»
Когда Филипп все-таки зашел в институт и увидел в коридоре Ландыш, идущую в окружении нескольких подружек – они всегда были рядом, словно фрейлины у королевы – то отвернулся, сделав вид, что ее не заметил. Вдруг раздался звонкий уверенный голос: «Эй, кавалер! Чего меня избегаешь?» Он покраснел до кончиков ушей под пристальным смелым взглядом девуш¬ки и под смешливыми и ехидными взглядами подруг и промолчал. Ландыш подала ему визитку и буднично сказала: «Позвони… Поговорим» – и пошла вели¬чаво далее.
Он долго разглядывал на визитке номер сотового, который мгновенно запечатлелся в памяти, и видел в сочетании цифр мистические и загадочные знаки. Те предвещали в жизни большие перемены, ну а ее фамилия (Ягодина) Филиппа привела в восторг, ибо сделал ударение не на звуке «О», а на первой букве и получилось, что в основе фамилии девушки лежит ягода – наверняка, сладчайшая, необычайного вкуса, ее хочется испробовать!
В тот же вечер он позвонил девушке и услышал слегка усталое и великодушное: «Приезжай». Она назвала номер дома и подъезд. Он принарядился, взял все деньги, какие имелись, по дороге купил три большие голландские розы – и в назначенное время был на месте, откуда ей перезвонил. Только через полчаса Ландыш, модно одетая в кожаный бардовый костюм, в сапожках на высоких каблуках, вышла из подъезда элитного высотного дома и, критически оглядев Филиппа, одетого в джинсы и простенькую курточку, с усмешкой спросила: «Ну, куда пойдем? Какая культурная программа?» – «Предложи сама», – растерялся он. «Тогда в ресторан!» – заявила она и позвонила в службу Такси… Вскоре подъехала иномарка с желтым фонарем с шашечками на крыше – и они помчались туда, куда приказала шоферу Ландыш.
Филипп был счастлив уже от того, что сидит рядом с девушкой, касается ее плечом, ему хотелось ехать и ехать с ней… Остановились на Невском проспекте у дорогого ресторана с ярко горящей вывеской над гранитным крыльцом. Филипп рассчитался с таксистом и последовал за Ландыш, которая решительно направилась в двери ресторана и смело переговорила с метрдотелем – видимо, тут бывала часто.
За столиком она выбрала в меню доро¬гие блюда. Филипп хотел перехватить инициативу и поговорить о возвышенном: о поэзии, о музыке, но, делая вид, будто слушает его, девушка поглядывала в зал и часто махала кому–то ручкой. Филипп показался себе настолько неинтересным, скучным и забытым, что подавленно замолчал. Потом они потанцевали, и опять она смотрела мимо него, не в глаза, как бы ему хотелось, а через плечо. Вскоре к столику, где они пили шампанское, подошел коротко стриженный парень лет двадцати пяти, крепенький, с тюремной татуировкой на запястье, и уверенно предложил: «Пойдем со мной!» – «Отвали!» – сказала Ландыш жестко, и он повиновался… Вскоре тот подошел снова и, крепко схватив девушку за руку, хотел вывести насильно из–за столика. «Филипп, что он пристает?!» – Ландыш с укором посмотрела на воздыхателя, и тот толкнул парня в грудь. «Чего ты, молокосос?» – рявкнул парень и размахнулся, чтоб ударить. Филипп отклонился от летящего кулака и сам ударил парню в челюсть… Прибежали двое дюжих охранников и дерущихся разняли. Вдруг Ландыш сказала: «Надо сваливать, иначе нас порежут. Это бандиты, я их знаю! Ты расплатись, и через пять минут выходи, я пойду будто в туалет, но буду ждать в такси на улице». Филипп отдал официанту деньги, какие имелись, и грустно посмотрел на уставленный едой стол – все было почти не тронуто…
Когда он подбегал к машине, из которой Ландыш помахала ему рукой, из ресторана выскочили двое парней и кинулись за Филиппом, но он успел заскочить в машину… и они помчались прочь. Подъехав к дому, Ландыш, прощаясь, чмокнула Филиппа в щечку и сказала: «Весело сегодня провели вечерок!» ; «Ничего себе весело!» – подумал он с недоумением и, голодный и растерянный, направился в общежитие.
***
В течение нескольких месяцев он встречался с Ландыш, и каждый раз она вела то в ресторан, то в кафе, а то в казино, где любила поиграть в рулетку (платил он), а то в какой-нибудь супермаркет и говорила: «Как нравятся эти перчатки! Они мне так идут», – и Филиппу приходилось покупать дорогие перчатки или сумочку, хотя того и другого у Ландыш имелось немало, ибо папа был бизнесмен… Отказать Филипп ее прихотям не мог и вскоре залез в долги, а чтоб расплатиться, пристрастился к игровым автоматам, но только окончательно проигрался. Когда он признался со смущени¬ем, будто это что-то постыдное, после очередного приглашения в ресторан, что нет денег, Ландыш небрежно бросила: «Займись продажей наркотиков. Мой знакомый на этом процветает. Ходит по общагам, предлагает попробовать тем, у кого деньжата есть, сначала бесплатно, а потом сами просят принести уже за деньги!» – «Во-первых, это подло. А во-вторых, я еще не собираюсь на нары…» – ответил брезгливо и недоуменно Филипп. «Как знаешь», – сказала Ландыш буднично.
Филиппу пришлось устроиться ночным охранником в супермаркет, чтоб отдать долги. Спать там не имелось возможности, поэтому на лекциях он сидел сонный и вялый, не мог ответить преподавателю на простейший вопрос, и вскоре нахватал двоек. Если раньше он находил время на тренировки: ездил на лыжную базу два раза в неделю и посещал бассейн, то теперь не имелось на это ни сил, ни времени, ни денег…
Несмотря на то, что жертвовал многим, во взаимоотношениях с Ландыш больших перемен не случилось – она лишь позволяла себя целовать, а когда однажды пригласил в общежитие, где товарищи ушли из комнаты на ночь, и хотел ее раздеть, она вырвалась и сделала это так умело, что даже обидеться не посмел, и сказала: «О, у меня сегодня важная встреча… Проводи меня, пожалуйста!»
Несколько раз он хотел расстаться с девушкой и по ночам, стискивая зубы, клятвенно хрипел в подушку: «Все, завтра с ней не встречаюсь!» А утром клятвы забывались, вновь хотел ее видеть.
К весне выяснилось, что Филипп не готов к экзаменам (он не сдал ни курсовые, ни чертежи, да и с зимней  сессии  остались долги), и его вызвали в деканат, где строгий пожилой декан разочарованно и сердито, глядя через толстые стекла очков, заявил: «Я не пойму, что с тобой? Был примерный умный парень. Придется дать академический отпуск или отчислить тебя из института». Филипп, представив, как будут огорчены родители, всегда гордившиеся им, если его отчислят, виновато пробормотал: «Я постараюсь исправиться…».
***
Как-то Ландыш завела Филиппа в магазин и, подойдя к ювелирному отделу, примерила на изящ¬ную руку серебряный, змейкой, браслет с бриллиантами, за несколько тысяч долларов, и, мило поглядывая на ухажера, воскликнула: «Какая прелесть! Неужели не видишь, как он мне идет?» ; «Хорош, – кивнул он и впервые осмелился суховато вымолвить: – Но у меня нет на него денег. Папа у меня шофер, а мама фельдшер в селе». Она погрустнела, отошла от прилавка и со вздохом разочарования заявила: «Я уже думала, не стать ли нам любовниками. Так на тебя надеялась. Ведь привыкла к тебе!» - а потом пошла к выходу и уехала от Филиппа на такси…
Вскоре он решится на преступление, в голове разрабатывался план ограбления магазина. Думалось, какой темный чулок или маску надо надеть на лицо, чтоб не смогли найти его по снимкам с видеокамеры, мечталось о пистолете – пусть газовом или травматическом, но похожем на настоящий, чтоб напугать охрану. Филипп с тайным умыслом ходил по магазину и осматривал все закоулки и выходы, выискивая наиболее удобные пути отступления или места, где можно спрятаться на ночь и тогда уж взломать витрину с драгоценностями... Он представлял, как подарит Ландыш не только браслет, а все, что лежало на витрине магазина  – кольца с бриллиантами, броши.
Он сильно похудел, щеки опали, глаза лихорадочно блестели. Как–то к нему пошла Катя, и отведя в уголок аудитории, печально сказала: «Ты посмотри, на кого стал похож! Был цветущий мускулистый парень, а превратился в доходягу… Я ведь тебя предупреждала!» Филипп хотел заявить: «Завидуешь, что тебя никто так не любит, как я Ландыш?» Хотел сказать, чтоб не вмешивалась в его дела, а, увидев, как на ее веке возникла большая, словно капля росы на лопухе, слеза, буркнул: «Извини». Он подумал с отрезвлением: «Действительно, что со мной происходит? Я же сяду в тюрьму, поломаю себе жизнь, сделаю несчастными родителей». В тот же день он, больной и с температурой под «сорок», сел на поезд и уехал в родное село за тысячу километров от Питера.
***
Когда он поздно ночью, надсадно кашляющий, с тусклым взглядом ввалившихся глаз появился на пороге родительского дома, мать с испугом прошептала:  «Что с тобой?» И  сразу стала лечить – дала таблетки, поставила укол, уложила в постель, напоила горячим молоком с медом…
Филипп стал поправляться, округлились щеки, лицо порозовело. Он помогал отцу по хозяйству: колол дрова, вскапывал огород. Парился в бане, читал… Родители понимали, что с ним что–то случилось в городе, но расспросами не доставали, удовлетворившись тем, что жив, что числится в академическом отпуске, а значит, сможет восстановиться в институте.
Как–то в шкафу Филипп увидел книгу Куприна с известным рассказом «Гранатовый браслет», который ранее обожал за романтичность и силу мужского чувства. Рассказ был о бедном мелком чиновнике Желткове – тот безответно любил, прелестную телом и ликом, богатую девушку, ставшую впоследствии женой князя… В течение многих лет он писал письма с признаниями, но она ни на одно не ответила, и тогда он подарил ей гранатовый дорогой браслет – украл на покупку казенные деньги и застрелился.
Начав перечитывать грустный рассказ, Филипп подумал: «Может, и мне надо было приложить все силы, чтоб купить Ландыш серебряный, с изумрудом на головке змеи браслет за несколько тысяч долларов?» Он представил, как, потерявший здоровье и силы, лежит на кровати – и вдруг открывается дверь, и ему на впалую прострелянную грудь падает прелестная головка Ландыш: девушка становится на коле¬ни, рыдает, гладит ему дрожащими пальцами руки, целует влажными от слез губами изможденное лицо и говорит: «Прости меня, не умирай, я была несправедлива к тебе, холодна, заносчива. Но я изменилась, многое поняла! Я люблю тебя!» У расчувствовавшегося Филиппа набежала слеза, так стало жалко себя, что умирать расхотелось. Он дочитал последние страницы, отложил книгу и подумал совсем иное, чем ранее (о том, что якобы будь счастливым уже от того, что тебя посетило такое сильное чувство!), и к чему призывал читателей сентиментальный автор. «Ну и дурак же ты! – обругал он застрелившегося от безответной любви и стыда Желткова, а заодно и себя. – Этих хитрых стерв наши смерти, боли и страдания не тронут! По-другому из них надо вытравлять эгоизм!»
Филипп выскочил на крыльцо и с сердитым прищуром посмотрел на дорогу, которая вела в сторону Питера. Думал, какие бы сейчас хлесткие слова сказал Ландыш, как бы жестко разбил ее самоуве¬ренность и капризность! Вдруг он увидел во дворе пегую бабушкину козу Машку с длинной бороденкой в репьях и вспомнил детскую присказку дружка-татарина: «Мин сине яротам – козе бука ашатам!» Это в переводе значило: «Я тебя люблю – козьими какашками кормлю!» (это конфеты были кругленькие). Ландыш, которая имела татарские корни, эту присказку знала… Филипп нашел около забора засохшие, похожие на лесные орехи и уже не пахнущие шарики, сложил в бумажный кулечек и унес в дом, где проткнул шилом и насадил на железную цепочку от ходиков: получился браслет. Сунув «подарок» в коробочку, написал на ней адрес Ландыш и понес бандероль на почту… Представлял, как девушка с любопытством и с предвкушением радости и тайны, надеясь на дорогой подарок, вскроет бандероль, глянет с недоумением и брезгливо сморщится, а может даже заплачет от обиды и досады…
Вскоре Филипп почувствовал, что уже удовлетворен тем, что сумел избавиться от странного наваждения, которое называл любовью. Да и решил, что сам виноват – Катя же предупреждала насчет Ландыш, а он не послушался. «Надо уметь быстро прервать отношения, если видишь, что тобой лишь пользуются и ничего не дают взамен!» – подумал он. Жалко было лишь парней, которые сломали свои судьбы из–за девушки, и тех, которые еще сломают.   
Недалеко от приземистого деревянного здания почты он выбросил бандероль в грязную канаву – она,  расплескав мутную воду, медленно утонула.   
А через неделю его забрали в армию!

СИЛУШКА
После первого курса института Михаил поехал в студенческий стройотряд и в бригаде из шести человек был направлен на отдельный объект – строительство жилого дома для работников туберкулезного санатория. Если в стройотряде имелись командир строгий из старшекурсников и комиссар, которые обязаны следить за порядком и наказывать провинившихся студентов (за пьянку, например, или за нецензурные выражения), то в двадцати километрах от палаточного лагеря, в березовом лесу, где распологался диспансер, студенты были предоставлены сами себе и не имели начальников, кроме бригадира, мастеровитого свойского парня, уже отслужившего в армии и имевшего строительную специальность.
Первые три дня они приглядывались к здешним порядкам, знакомились с людьми и медсестрами, которые тут работали, в одиннадцать часов вечера ложились спать и в семь утра просыпались, чтоб не опоздать на работу… Трудились без перекуров, чтоб завершить объект раньше положенного срока и получить за это премию, как обещал командир стройотряда. С помощью автокрана парни перекрыли потолки бетонными плитами на уже стоящих кирпичных стенах и взялись за штукатурные работы. Бригадир чуть-чуть умел штукатурить и показал, как это делается – и тут в Михаиле открылся талант, о котором не подозревал. В первый день он заштукатурил десять квадратных метров, на второй день пятнадцать, а с третьего дня стал штукатурить уже по двадцать пять, что являлось стахановской нормой – друзья удивлялись его сноровке, а двое парней еле успевали готовить на небольшой бетономешалке и подносить ему в ведрах раствор цемента и песка.
Для интереса Михаил спросил у разбирающегося в строительных расценках бригадира: «А сколько стоит заштукатурить квадратный метр?» И тот ответил: «Кажется, рубля два…с чем-то». Михаил быстренько произвел в уме арифметические расчеты, и у него вышла ежедневная норма выработки в пятьдесят рублей, ну а если это помножить на двадцать четыре рабочих дня, то было более тысячи. Это были бы огромные деньги, ибо, например, зарплата матери Михаила, что заведовала участковой больницей, составляла всего сто пятнадцать рублей в месяц.
Вот так парни и работали поначалу, ну а потом… От свежего лесного воздуха, от сытной еды, которой щедро угощала молодая, незамужняя и упитанная татарка-повариха, выбирая студентам куски мяса покрупнее из объемистой кастрюли, в  них начали просыпаться необузданные желания: хотелось после работы выпить и пойти искать подружек. Но так как денег парням никто не выдавал (обещали только после окончания стройки), а своих не имелось, они делали «шабашку». Как–то подошел к ним зам главврача по хозяйственной части, пузатый коротыш с большой квадратной головой, и сказал, что надо перестелить полы в бывшей кладовке, где должна поселиться кастелянша с маленьким ребенком… «Кто у нас спец по столярным делам?» – спросил бригадир. Михаил похлопал себя в грудь и заявил, что его отец, мастер на все руки, научил его многому, в том числе рубить срубы и стелить полы…
В тот же день Михаила с помощником завхоз провел в складское помещение, где в полу зияли щели, в кои могла проскочить даже крыса. Проведя специальными железными «усиками» две черты по параллельным доскам, как это делают опытные плотники, Михаил острым топориком аккуратненько подрубил края досок и сдвинул их, да так удачно, что состыковались вплотную. «Молодец», – сказал завхоз и вернулся только к вечеру, когда все доски были подогнаны, и без какой-либо расписки и квитанции выдал Михаилу сорок рублей. А Михаил их с похвальбой выложил на стол перед товарищами после ужина.
«Ого!» - сказал один, наиболее говорливый и дошлый, и тут же проявил желание найти водки. Взяв деньги, он кинулся в ближайшую деревню, что находилась в полутора километрах от тубдиспансера, и вскоре запыхавшийся, но довольный принес шесть бутылок водки – каждому по бутылке… «Не многовато будет? Вдруг набедокурите, а мне потом дадут нагоняй…» - сказал бригадир, а студенты в ответ только усмехнулись… Один из парней побежал в огород, который держали здесь, чтоб снабжать кухню и лечащихся свежими овощами, и принес ведро огурцов, помидор и яблок. Второй пошагал к маленькому погребку, на котором на хилой щеколде висел столь же хилый замок – в этом погребке, что находился в метрах пятидесяти от барака, в котором парни обитали, хранилась фляга сметаны и кастрюля творога. Вскоре из фляги часть сметаны перетекла к студентам в литровую банку. Оставалось добыть хлеба, который лежал на деревянных поддонах в помещении пекарни – там готовили удивительно вкусный пышный хлеб. Подковырнув легонько окошечко топориком, парни достали из пекарни пару буханок – так что скоро стол в комнате походил на пиршественный.
В течение получаса под сытную закуску парни оприходовали водку и отправились прогуляться в соседнюю деревню, которая оказалась словно вымершей. Студенты шли, горланя песни, и даже собаки во дворах со страху притихли… Подошли к какому-то складу. Увидев испуганного. в длинной фуфайке, сторожа, Михаил спросил: «Девки-то у вас в деревне есть?» – «Есть! - ответил тот растерянно. – Но они все на току…» – и указал к нему дорогу.
На загороженном со всех сторон дощаным забором большом дворе, под огромным шиферным навесом, десятка полтора девчонок, возрастом лет пятнадцать, перелопачивали широкими деревянными лопатами зерно (так его сушили) и бросали на ленту транспортера, уносившему зерно на верх высокой кучи. К ним регулярно подъезжали грузовики с зерном, собранным в поле комбайнами. Походив рядом с девчонками, которые парней игнорировали, не желая отойти в сторонку для разговора, студенты, тем не менее, довольные экскурсией пошли обратно. Было уже за полночь.
На третий день, когда кончились деньги, заработанные за пол, к парням подошел, прихрамывая, плюгавенький ушастый электрик и сказал: «У меня по всему санаторию лампочки перегорели, надо бы заменить…» ; «А чего сам не заменишь?» - спросил Михаил. «Так однажды меня током ударило, упал я со столба и с тех пор боюсь лазить наверх», – вздохнул электрик горько. Парни уже знали, что электрик заодно заведует в санатории пасекой, видели его там орудующего над ульями, и поэтому Михаил сказал: «Медовуха у тебя есть?» – «Конечно, есть», – обрадовался тот. «Готовь!» – сказал Михаил. Он надел на подошвы сапог принесенные электриком монтажные железные когти, с помощью которых взбираются на столбы. Михаил с этими когтями никогда доселе не лазил, но частенько видел, как делали электрики в родном селе.
С интересом и любопытством он зацепил один коготь за столб, потом второй, подрыгался на них телом, чувствуя, что держат его крепко, вонзив острые зубья в древесину – и, обняв столб монтажным брезентовым поясом, неторопливо, но сноровисто полез с лампочкой на столб… Товарищи пытались снизу ему подсказать, а потом смотрели, разинув рот, как ловко вкрутив лампочку, тем же Макаром спустился на землю... Вскоре лампочки ярко горели на всех пятнадцати столбах, а парни пошли за гонораром, который получили в виде трехлитровой банки пенистой и крепкой медовухи, да еще в придачу к ней и рамку с сотами густого меда… И опять у парней вечером был пир, и опять они ходили по окрестным деревням, до двух часов ночи горланя песни.
                * * *
После удачных двух дел, с помощью которых Михаил обеспечил компанию водкой, товарищи, которые были старше кто на три, а кто и на пять лет, стали смотреть на него уважительно, признали вторым человеком после бригадира… Но не только его смекалка нравилась парням, уважали и за силушку, и поэтому один жилистый третьекурсник частенько восклицал: «Ну, ты и лось! Здоровяк». Считавшийся у них самым сильным, не по годам кряжистый, чтоб проверить, так ли уж Михаил силен, решил побороться. Михаил резким движением схватил его поперек поясницы, оторвал от пола и кинул с размаху на кровать. Тот только охнул…
Вскоре к парням опять подошел завхоз и предложил покрасить обширную крышу корпуса, в котором жили больные. Чтоб показать, что не только Михаил умеет зарабатывать на шабашках, вперед вышли два третьекурсника (дескать, мы хотим) и отправились на крышу… Когда парни пришли с основного объекта уставшие, пообедать в дощаную столовую, где ждал наваристый борщ и макароны по-флотски от доброй поварихи, то увидели, что товарищи за несколько часов покрасили лишь десятую часть крыши. «Вы чего ползаете, как сонные мухи? - рассердился бригадир. – Так вы неделю ползать будете. А мы за вас там должны вкалывать». – «Так стараемся…» – проворчал один, весь обляпанный краской. «Хреново стараетесь», – сказал Михаил по праву второго человека в бригаде. «Сам попробуй!» – рассердился красящий. «Попробую…» – ответил Михаил бодро и полез вместо горе-работников на крышу. Там, взобравшись на самый конек, он из ведра налил краску на скат железной крыши и попятился впереди текущей краски, успевая кистью размазывать ее сразу по ширине полтора метра.
Через час половина огромной крыши была выкрашена и блестела голубым на солнце. Вскоре Михаил докрасил бы и вторую часть крыши, да только подумал: «А не слишком ли много краски тратится?» Тут он увидел рядом с гаражом грузовик и шофера из санатория. Спустившись с крыши, Михаил подошел к нему, парню простоватому и доброму, и сказал: «Дай-ка мне ведро бензина…» В то время бензин в стране стоил копейки литр, тем более бензин был казенный, так что парень нацедил Михаилу ведро – а уж он это ведро влил во флягу, где разбавил краску…и сноровисто закрасил ею оставшуюся часть крыши. Так что еще пять банок краски осталось, которую парни от завхоза зажилили.
Дошлый товарищ, который бегал за водкой, опять кинулся в сельмаг, где продавщица с удовольствием (а голубая краска, которой татары в деревнях любят красить наличники, была большим дефицитом) обменяла каждую банку на бутылку водки… «Ну что? – сказал бригадир, когда парни, опять запасшись сметаной, огурцами и хлебом, сели пировать. – Бутылок только пять, а нас шестеро…Кому-то не хватит», – и выразительно посмотрел на старшекурсника, который начинал красить крышу. Тот скуксился, и тогда Михаил великодушно сказал: «Ладно, отольем ему все по сто грамм…»
Студенты прошвырнулись после выпивки по санаторию, и тут один из старшекурсников, смазливый кудрявый блондин, этакий сельский красавец, вдруг сказал: «Сегодня у молодой симпатичной врачихи муж уехал в командировку… Схожу-ка я к ней…» – «Да ты чего? Спятил? – сказал бригадир. – Нас отсюда выгонят завтра же в три шеи». Но разгоряченный парами алкоголя блондин направился к дому врачихи – ей, плотненькой, с изящным личиком и хорошей фигуркой, было около тридцати.  Он стал тихонько стучать в окно. «Кто там?» - откликнулась она испуганно за дверью, зная, что муж сегодня не должен вернуться… «Это я… - прошептал томно блондин. - Пусти. Мне что-то сказать тебе надо». Она его узнала, так как он в отличие от остальных парней частенько заходил в санаторный корпус к ней, якобы за таблетками от головы, и сказала растерянно: «Что вы? Среди ночи? Какие разговоры?» Но он продолжал стоять у двери и тихо канючил: «Пусти, пожалуйста…»
Михаила поразила его нагловатая смелость: приставать к врачихе, зная, что у нее есть, работающий замом главврача, муж, который может накостылять, когда вернется домой… Это его подтолкнуло быть смелее с женщинами и он направился к дому поварихи, к которой сегодня приехала из города погостить незамужняя младшая сестра: с ней у него во время ужина завязался разговор, они обменялись красноречивыми взглядами.
Михаил решительно застучал в дверь поварихи. «Чего тебе?» – она открыла дверь и встала в проеме, подбоченясь. «Мне бы Фаю, твою сестру!» – сказал требовательно Михаил. «А ты знаешь, сколько времени? – спросила повариха, зевая. – Двенадцать ночи. Она уже давно спит…» ; «Все равно позови…» – настаивал он и так канючил минут десять, что Фая, вышла наконец к нему… «Ты чего спать всей семье не даешь?» – сказала обиженно. «Пойдем погуляем… Смотри, какая ночка лунная и теплая!» – Михаил потянул ее за руку в сторону поля, где стояли копешки запашистого мягкого сена. «Никуда я сейчас с тобой не пойду», – сказала она решительно, и тогда он залепил ей пощечину… Никогда он не бил женщин, а сейчас посмел такое! Он быстро протрезвел и хотел извиниться, но Фая вдруг прижалась к его груди (вот, значит, как надо поступать со строптивыми женщинами?) и прошептала: «Пойду, но я не одетая, а на улице холодно…» Довольный легкой победой, Михаил отпустил ее домой, но вместо Фаи на улицу вышла мать поварихи, жилистая старуха с длинной палкой, и закричала на него сердито: «Шайтан ты эдакий. Я вот тебе сейчас как задам!» Пришлось Михаилу убежать…
На следующий вечер, опять заглотнув под сытную закуску по бутылке водки, Михаил с двумя товарищами отправился на экскурсию в деревню, которая находилась от санатория в трех километрах – сотрудники санатория сказали, что там есть молодежь, и даже имеется клуб. Деревня состояла из двух длинных улиц, что тянулись вдоль неглубокой речки, берега которой поросли ивами. На одной из улиц, посреди деревни, парни нашли приземистый бревенчатый барак: на крыльце стояли несколько покуривающих пареньков лет шестнадцати. Они почтительно расступились, когда студенты прошли в помещение, где вдоль стен притулились на скамеечках десятка полтора девчонок, возрастом лет по пятнадцать, а около дощатой сцены сидела на стуле рыжеволосая веснушчатая девчонка и лихо наяривала на гармошке татарскую мелодию.
Михаил оглядел девчонок и подсел к самой симпатичной и фигуристой – она отличалась от остальных женственными формами и полненькими ножками. Он начал ей рассказывать истории о студенческой веселой житухе в большом городе Казани… Она улыбалась в ответ, но ничего не говорила, отчего Михаил подумал, что поддалась его обаянию и слова не может вымолвить от робости перед заезжим незнакомцем…
Когда рыжая гармонистка стала закрывать клуб на амбарный замок, Михаил вышел с подружкой на улицу. Товарищи, позевывая, ибо было уже двенадцать ночи, и видя, что все девчонки расходятся, пошли обратно в санаторий. «Я попозже…» – сказал Михаил и остался с девушкой. Две ее подружки позвали ее по-татарски домой, но она осталась сидеть с Михаилом на скамеечке у клуба…
Вскоре полоска вечерней зари совсем погасла на горизонте, и Михаил приступил к решительным действиям – отнес девушку на лужайку и стал раздевать. Она не сопротивлялась, когда стаскивал с нее трусики, а потом вдруг что-то забормотала и завошкалась. Он потрогал место, где лежала голой попой, и обжегся – оказывается, в темноте он положил ее в крапиву… Постелив ей под попу свой пиджак и шепча пьяно, что очень ее любит, что увезет в Казань, навалился сверху на нее и почувствовал, как не пускавшая во влагалище плева лопнула – и девушка глухо простонала.
Немного протрезвев, он огляделся и, подумав, что здесь, посреди деревни, небезопасно оставаться, сказал девушке: «Пойдем отсюда в поле…» Она отряхнулась и куда–то его повела, но вдруг из темноты раздались женские голоса, на которые девушка откликнулась… «Молчи, молчи…» – Михаил потянул ее в обратную сторону. Голоса стали сердитее, крикливее, а девушка стала сопротивляться ему, оглядываться… Голоса приближались, уже были видны человеческие фигуры (человек пять) с палками в руках. Тогда Михаил схватил девушку поперек туловища, закинул на плечо, как матерый волк жирную овечку, и побежал вдоль деревни… Толпа кинулась за ним! Бежит он пять минут, бежит десять, а улица все не кончается и свернуть некуда (везде дома и заборы), а голоса и топот приближаются. Чувствует Михаил, что догоняют… Девушка лежать смирно у него на плече не хочет – брыкается, соскользнуть норовит. Устал Михаил, испугался, что запнется за кочку, которых в темноте не видать, да и свалится… И как ни жаль было расставаться с добычей, опустил он девушку на землю и уже налегке кинулся прочь.
Выбежав за деревню, он лег в копешку сена передохнуть. Лежит, на небо утыканное крупными яркими звездами смотрит, на душе благодать. Хотел даже остаться здесь переночевать, жаль, очень прохладной августовская ночь выдалась. Испугался, что замерзнет, и пошел легкою походкой в санаторий.
На следующий день, когда студенты на крыше дома пристраивали стропила, вдруг подъехал «Уазик», вышли трое милиционеров. Они внимательно осмотрели парней и подошли к Михаилу: «Ты вчера в селе был?» – спросил строго старший по званию, крепенький лейтенант. Не дожидаясь ответа, приказал двум сержантам: «Взять его». ; «За что?» – Михаил отскочил. «За изнасилование несовершеннолетней», – сказал жестко лейтенант. «Никого я не насиловал… Она сама дала! И вообще, откуда я знал, что несовершеннолетняя – девушка же крупная», – ответил Михаил. «Это будешь на суде доказывать!» – сказал лейтенант. Сообразив, что вскоре сидеть ему не в институтских аудиториях, а на тюремных нарах, Михаил заявил: «Я люблю ее, жениться на ней хочу…» – «Это уже вопрос к ее родителям, если согласятся, а пока поедешь с нами». И милиционеры затолкали Михаила в машину на заднее сиденье. Он выскочил с обратной стороны в незапертую дверь и побежал, петляя между берез, в глубь рощи. Двое милиционеров бросились за ним, а третий вскочил в машину. Михаил легко оторвался от преследователей и рассуждал, куда податься: до родительского дома он двести километров, шагая вдоль трассы и питаясь ягодами и грибами, за двое суток преодолеет, только что там делать? Ведь, наверняка, уже будут ждать милиционеры! Да и мать сама выгонит из дома – ведь стыдоба–то какая перед односельчанами! Сын такое совершил…
Он кинулся в деревню напрямик по полю, чтоб повиниться перед девушкой и ее родителями и поклясться в вечной любви, пока его не заперли в кутузку, ибо сделать это потом будет гораздо труднее…
Вскоре за ним на скошенное поле вырулила милицейская машина и стала догонять. «Стой! – орал лейтенант из открытой двери. – Стрелять буду!» Михаил метнулся к овражку и  перемахнул его, а машина ткнулась в обрыв и застряла в липкой глине. Лейтенант заорал еще громче: «Стой, стрелять буду!» – и размахивал пистолетом. Решив, что те сто метров, что отделяют его от милиционеров, пуля не пролетит, Михаил крикнул: «Чего гонитесь? Дайте положение исправить…» ; и кинулся к деревне… Как его соблазненная милая татарочка встретит? Приголубит ли и простит? А почему бы и нет? Ведь парень-то он добрый, просто силушки дурной немеряно…   

АНГЕЛ ВО ПЛОТИ
Летом Андрей жил на даче, в полусотне километров от города, – уехал от городской духоты, когда асфальт от полуденного солнца раскаляется и воняет горячим гудроном, обжигая лицо; когда сине–коричневый смог от машин висит над домами плотной дымкой и из–за него не видно ночью звезд и даже луна выглядит блеклой и печальной. На даче недалеко от березовой рощи, где самозабвенно пели птицы, а белые стволы деревьев создавали мир прозрачности и чистоты, где ветерок с Камы, что видна с пригорка светло–голубоватой лентой, прочищал писательские мозги, Андрею хотелось написать солидный гениальный роман! Одного не хватало для полноценной работы – вдохновения! В перерывах между очередным вымученным, а значит, не очень хорошим, рассказом, где погружался в вымышленный мир образов, ему хотелось вернуться в реальную жизнь, встретиться с приятной особой, чтоб вдохновиться лицезрением ее прелестей, журчанием милого голоса и с ее образа вылепить сюжет для романа, который заставит читателей поверить, что жизнь прекрасна, несмотря ни на какие мировые проблемы и катаклизмы, что следует наслаждаться природой, любовью и мечтами…
Так как застенчивый Андрей с трудом знакомился с девушками, то милых особ ему пообещал привезти давний знакомый Рустем – он обладал удивительным талантом находить их и привлекать на доброе и ответственное дело – посетить затворника–писателя, которому, как он девушкам проникновенно говорил, скучно и одиноко живется вдали от города. А здесь уж Андрей готовил к его приезду жаркую баньку, ароматные шашлыки.
Вскоре Рустем позвонил Андрею на сотовый и уверенно, с басовитыми нотками, заявил: «Жди через пару дней!» Поверилось, что он привезет в гости пару милых девушек и, возможно, с какой–нибудь у Андрея возникнет симпатия или более сильное и поэтическое чувство. Такое уже случалось – Рустем познакомил его с лунноликой татарочкой, с ладненькой и невысокой Гузелью, которая стала настоящей помощницей Андрея, – живя у него по нескольку дней, она прибиралась на даче, готовила вкусную еду, азартно терла ему спину в бане мочалкой… 
Через пару дней Рустем, как и обещал, перезвонил: «Ты готов нас сегодня принять?» – «Без проблем!» – ответил Андрей. «Я к тебе с прошлого года не приезжал и забыл, как попасть на дачу!» – сказал он. «Хорошо, я встречу тебя на въезде в дачный поселок». – «Буду часа через полтора…» – сказал Рустем.
Через час Андрей выехал на своей машине встречать товарища и, пока его не было, заехал в березовую рощу и нарезал секатором полбагажника молодых гибких веток – хотел попарить гостей свежими пахучими веничками по разгоряченным в баньке телам. Особенно приятно парить, когда тело женское, юное, загорелое и от упругой кожи аж идет горячее, удивительно притягательное, матовое свечение! В этот момент хочется самому превратиться в липкие листочки и ласкать женскую попу, а потом прилипнуть к ней и замереть от нежности!
В назначенный срок Рустем позвонил: «Я уже на месте!» – «Через пять минут буду…» – ответил радостно Андрей и, захлопнув багажник, помчался к назначенному месту по лесной кочкастой дороге. После недавних дождей на ней были глубокие лужи, и он опасался, что застрянет в какой–нибудь и тем заставит гостей долго ждать. 
У ворот дачного поселка Андрей заметил белую «Десятку»–Ладу Рустема и, остановившись на секунду, бибикнул ему и махнул рукой, приглашая следовать за собой. Одно озадачило – в машине Рустема увидел только одну девушку: она сидела на переднем сиденье. 
Вскоре были во дворе дачи – Андрей сразу въехал в гараж, а Рустем приткнул свою машину к домику на газон. Действительно, гостья была только одна: она вышла из машины, и Андрей был сразу ослеплен ею – не сказать, чтоб она выглядела очень яркой и красивой, какими бывают густо накрашенные брюнетки, но в ней имелись доброжелательность и теплота, она излучала мягкий свет и своими лучистыми глазами, и длинными русыми волосами. Небесно–голубое платье с пояском идеально сидело на ее стройной фигуре, которая казалась высокой из–за белых босоножек на широком каблуке, придающем устойчивость. Ничего искусственного на ней не было – ни макияжа, ни колечек на пальцах, ни сережек в ушах, она казалась естественной и почему–то невероятно знакомой. Андрей попытался вспомнить, где ее видел, но не смог: в реальной жизни они не встречалась, но тогда где?..
Рустем сделал строгим лицо, наморщив лоб и оттопырив губы, и указал на девушку: «Знакомься. Это Аня, мой референт». – «Очень приятно, – сказал Андрей. – Писатель Головлев!» – «О вас Рустем мне много рассказывал и показал ваши книжки…» – сказала Аня. «Значит, уже заочно знакомы!» – кивнул Андрей. А когда Рустем попросил Аню достать из машины пакет с гостинцами, и она отошла на расстояние, с которого не могла их слышать, Андрей негромко спросил: «Ты же обещал двух привезти?» Рустем скривил лицо: «Не получилось». – «У тебя же были студентки из пединститута. Одну вроде Роза звали…» – сказал Андрей о девушках, которых видел недавно в офисе Рустема – это были миловидные худощавые брюнеточки. Рустем поморщился и фыркнул: «Соплячки бестолковые! Зря на них время потратил!» Андрей не стал уточнять, чем они не угодили, хотя догадывался, что спать с пятидесятилетним Рустемом не захотели. «А этих… Лилю с Риммой!» – вспомнил он о девушках, с которыми Рустем общался два года назад, – они были не только симпатичные, но еще и танцевали азартно танец живота. К Лиле Андрей испытывал большие симпатии еще с тех пор, когда увидел в розовом полупрозрачном одеянии танцующей на одном из мероприятий, и все мечтал поближе познакомиться. «А те уже взрослые стали – корчат из себя много!» – «В каком смысле?» – удивился Андрей. «Материальные запросы стали больше! Чем старше становятся, тем запросы больше. Уже не отделаешься базой отдыха с шампанским или рестораном…» – шепнул товарищ, так как от машины уже шла с объемным целлофановым пакетом Аня и могла услышать мужской приватный разговор.
Андрей провел гостей в дом и усадил за стол, на который Аня выложила две бутылки вина (белое и красное), копченую курицу–гриль с поджаристой золотистой корочкой, крупные персики, бананы, коробку конфет в форме сердца. «Аня сама выбирала, что тебе купить!» – похвалил девушку Рустем, но Андрей, знавший его уже давно (лет десять), по его интонации сразу понял, что хвалит он прежде всего себя – такого щедрого, который умеет сделать широкий жест, шикануть. Андрей достал из холодильника помидоры, огурцы, блины с мясом, соленую рыбу – и получился красиво оформленный стол.
Когда гостья мыла фрукты, приносила из шкафа рюмки для вина, Андрей внимательно следил за ней, продолжая вспоминать, где же ее видел, и наконец воскликнул: «Аня, ты, оказывается, очень похожа на одну российскую актрису!» – «На кого?» – спросила она. Актриса эта была молодая, не из актрис старшего поколения, которых Андрей помнил, и поэтому он с трудом назвал ее фамилию. «Светлана!» – назвала Аня имя и быстро нашла на своем смартфоне ее портрет: у той действительно были такие же распущенные длинные русые волосы, такой же овал лица и слегка вздернутый носик! «Похоже…» – удивился Рустем. А Андрей удивился тому, как Аня быстро назвала имя актрисы и шустро управляется со смартфоном в Интернете. В дальнейшем, когда начал расспрашивать ее об увлечениях и интересах, он все больше восхищался ею: богатым языком, интеллектуальной гибкостью. «Так, значит, ты видела мои книжки? – сказал Андрей, чтоб перевести разговор на свое многогранное (он писал и философские эссе, и прозу, и поэзию, и пьесы) творчество, а заодно и похвалиться новой книжкой: – Вот у меня недавно издана!» Он достал с каминной полки толстую, в глянцевой картонной обложке, книжку и протянул Ане, и тут понял, где видел ранее девушку – да на обложке своей книжки!!! И действительно, на ней был изображен ангел, но не в образе беспологоо существа в белом хитоне, каким их представляли в христианской религии и изображали на фресках в церквях и иконах, а девушка, летящая ночью по звездному небу над рекой и березовой рощей! У нее были крылья, как у могучего лебедя, но главное, она была словно списана с Ани: с такими же распущенными волосами, с такой же изумительной фигуркой, с таким же лучистым добрым лицом! Поразительно, что даже платье было такого же небесного цвета! Но более всего ошарашивало, что он сам нашел для книжки этот рисунок и сам назвал ее «Полет ангела!», во вступлении написав, что у каждого есть ангел. «Может, Аня и есть мой ангел?» – подумал вдруг Андрей и, осознав, что имя «Аня» начинается с одной буквы с «Ангелом», очень обрадовался!
Рустем, взглянув на обложку, заявил высокопарно и хвастливо: «Она наш общий ангел, а мы будем для нее как два крыла…» Андрей досадливо поморщился, ревниво посчитав, что делить ангела ни с кем не намерен. Но возражать Рустему не стал, потому что то нашел девушку в огромных дебрях полумиллионного города, тот взял ее на работу и привез сюда!
Андрей стал выспрашивать Аню, и выяснилось, что она учится на втором курсе института, что ей всего восемнадцать лет, что каким–то образом Рустем знаком с ее отцом, и, увидев ее, предложил у него поработать в летние месяцы – сидеть в офисе, отвечать на телефонные звонки, содержать его бумаги и документы в порядке, набирать кое–что на компьютере. Но Андрей–то знал, что у Рустема в этой должности работает жена, а Аня нужна лишь для одного – чтоб соблазнить ее, столь юную и прекрасную!
Когда Аня ушла в ванную мыть руки, и мужчины остались на кухне одни, Андрей Рустема спросил: «Ты уже с ней того?..» Тот важно откинул голову: «Ну не все сразу…» – и Андрей убедился в своем предположении. Ему стало неприятно, а особенно стал неприятен Рустем, который хитро научился соблазнять девушек, оказывая им определенные услуги: кого–то, благодаря своим связям, на учебу в институт пристроит, кого–то на работу возьмет или устроит на работу к другу. Андрей не хотел, чтобы с Аней подобное случилось. Да и злило то, что уж очень легко девушка тому доставалась – по сути, за чужие деньги, ибо Рустем, организовав показушный благотворительный фонд, распиарив его перед чиновниками, получал от них и спонсоров немалые деньги на житье своей семье, которая была пристроена на должности в фонде, и в том числе на зарплату очередной своей подружке!   
Вскоре у Андрея с Аней завязался оживленный разговор о психологии, о философии, о поэзии – она, несмотря на юный возраст, могла оппонировать. Он видел, что она знает предмет разговора – разговора  глубокого, а вот Рустем его не мог поддержать, не хватало ни знаний, ни образования, и поэтому он нахохлился, сердито смотрел, чувствуя, что остался без внимания девушки. А когда Андрей пошел включать музыкальный центр, чтоб атмосфера в доме стала более веселой, Рустем прошел за ним в комнату и суховато сказал: «Трахни сейчас ее!» Андрей ошарашенно уставился на него: «Разве так можно?» Вложив во фразу и свое недоумение, и возмущение, и обиду за девушку. Конечно, он был бы несказанно рад, если бы девушка почувствовала к нему нечто нежное, светлое, теплое! Да он бы только за один ее поцелуй был бы безмерно благодарен! И поэтому грубость Рустема, граничащая с провокацией, его покоробила. Неужели Рустем считал, что она действительно такова?! Что может вот так с первым встречным, выпив две рюмки вина… По мнению Андрея, это был поклеп на девушку! И не просто на девушку, а на его ангела! Почувствовав возмущение Андрея, тот усмехнулся и ушел.
Когда через два часа гости уезжали, Андрей осмелился девушке, которая бросила на него на прощание удивительно родной и теплый взгляд, снять с со  своих губ и послать не ладонью, а всего лишь двумя пальчиками, легкий поцелуй. Она ответила тем же. И тут он подумал, что постарается сделать все, чтоб забрать девушку к себе, пока Рустем, который в черных солнцезащитных очках и с короткой стрижкой походил на мафиозника, не сломал ей ангельские крылья! И может быть, тогда она как когда–то Анна – ведь тоже Аня – Сниткина (муза и ангел–хранитель великого писателя Достоевского) вдохнет в него огромные творческие силы на роман и на дерзновенную жизнь!               
*** 
Вечером Андрею на сотовый позвонил Рустем – голос его был довольный и слегка снисходительный: «Ну как Аня? Хороша?..  Я, когда поехал от тебя, остановился с ней в лесу, ну и… сладенькая оказалась, ласковая…» У Андрея перехватило горло, и он сердито буркнул: «Лжешь, наверное?» Обычно он употреблял слово более мягкое – «обманываешь», а сейчас не сдержался. «Обижаешь», – ответил Рустем с усмешкой. Андрей не стал больше ничего выяснять, а выключил телефон – не хотелось, чтоб Рустем по его голосу понял, как ему тяжело все это слышать и осознавать…

РАСЧЕТЛИВАЯ
О, какое ужасное у Дили было целый месяц настроение! Сегодня даже расхотелось жить, не радовала солнечная безветренная погода столь редкая в это позднее осеннее время, не улучшили настроение и две состоятельные покупательницы, которые приобрели у нее в киоске женскую одежду на несколько тысяч рублей и тем принесли солидный доход… «Вены, что ли, перерезать, лечь дома в ванную и сдохнуть?» – подумала она.
***
Дилю угнетало то, что ей двадцать восемь, а она не замужем, у нее нет детей, своего жилья, как это есть у младшей – вот что обидней всего!  – сестры! А ведь ранее младшую поперед замуж не выдавали, и в этом был большой смысл – считалось, что иначе старшая останется старой девой! Ко всему прочему, Дилю бросил выгодный жених, сынок богатых чиновных родителей, с которым дружила два года, охмуряла его всячески! Он с усмешкой вдруг заявил: «Не пара ты мне!» От этих переживаний у Дили пропал аппетит, она похудела на десять килограммов, хотя итак была худенькой! Когда смотрела на себя в зеркало, раздевшись, на торчавшие кости и ребра, покрытые тонкой и синюшной, словно куриная, кожей, хотелось плакать.
Чтоб поднять жизненный тонус, она пошла на семинары известного в стране целителя, который твердо обещал всем, последующим за ним, счастье, любовь и богатство – по вечерам в арендованном помещении школы собирались десятка два озабоченных женщин, в основном молодых, пытаясь исправить горемычную судьбу с помощью психологических методик целителя.
Даньги у Дили после двух лет тяжелой работы продавцом на рынке имелись, а вот счастья и любви не было, и сегодня она поняла, что накопления не заменят тепла любимого человека, общения с ним… Анализируя, где упустила свое счастье, где повела себя неверно, Диля вспомнила о парне на инвалидной коляске, с которым судьба свела месяц назад – их познакомила общая подруга, которая привела Дилю к нему на квартиру. Игорь Диле сразу понравился – симпатичный, с темными и вьющимися длинными волосами, а когда красиво спел под гитару романсы, прочитал замечательные стихи и подарил свою авторскую поэтическую книжку, она была очарована. На следующий день она парню послала эсмску, где написала, что провела замечательный вечер в его компании, и поблагодарила. Он быстро перезвонил и сказал приятным бархатным голосом, что Диля ему тоже понравилась, и пригласил снова в гости… Она приехала на этот раз одна и, пробыв с ним вечер, поняла, что Игорь действительно в нее влюблен – смотрел нежным взглядом, веселил анекдотами и милыми историями из своей жизни, опять пел песни и даже подарил стихотворение, специально для нее написанное – там рифмовалось ее имя.
От него она ушла поздно ночью в восторге, пообещав завтра придти вновь.., но не только не пришла, а даже перестала отвечать на звонки. Она вдруг испугалась, что окончательно влюбится!!! А ведь ей (молодой, здоровой, симпатичной, с высшим образованием) он, конечно, не пара, и, начав с ним дружить, она опустит себя. Она не сможет с ним ходить в кино, как привыкла делать с парнями, показать его подругам и похвалиться, как хвалятся те сильными и состоятельными ухажерами. Нельзя познакомить его и с родителями, которые явно запретят с ним дружить…
***
Так прошел месяц! Теперь, когда стало совсем невмоготу, Диля решила позвонить Игорю, но, стыдясь за продолжительное отсутствие и молчание, полдня боялась это сделать: вдруг Игорь пошлет ее подальше! А так не хотелось получить отказ!.. Наконец, набрала его номер, а когда в трубке прозвучало: «Кто это?», ответила тихо и виновато: «Это я! Как поживаешь?» Ее обрадовало, что в интонациях его голоса не было обиды, а лишь легкая грусть. «Я бы хотела к тебе в гости! – сказала она. – Можно?» – «Когда?» – спросил он. «Сегодня после работы». – «Буду ждать…» – ответил он, и у Диле сразу появились силы и настроение, которые дали возможность доработать день до конца. Она улыбалась и даже негромко напевала.
Вечером, купив торт, она направилась на автобусе к Игорю на квартиру. Он встретил радушной улыбкой и пригласил к столу, на котором стояли закуска и бутылка коньяку. «Ты, наверное, проголодалась после работы? Давай поужинаем!» – он открыл бутылку. Диля, все еще чувствуя вину, положила руки Игорю на плечи, показывая этим жестом, что жаждет примирения. Он быстро притянул ее к себе и, подняв футболку, стал страстно целовать обнаженный живот.  Диля от его нежности и одновременно от жалости к себе зарыдала. «Что с тобой?» – прошептал он растерянно. «Мне плохо, мне очень плохо», – выдавила она, захлебываясь слезами. «Почему?» – спросил он. «А разве не видишь, как я похудела?! – простонала она. – Со мной что-то происходит… Мне жить не хочется!» – «Да, ты реально постройнела, – согласился дипломатично он, целуя ласково и нежно ее груди, которые сморщились, увяли, втянули соски и походили на два усохших гриба сморчка. – Но я тебя постараюсь вылечить». – «Ты? – растерялась Диля, глянув на его инвалидную коляску, и махнула обреченно рукой. – Меня уже месяц лечат по методике известного целителя – и никакой пользы». – «Они не тем лечат…» – усмехнулся он таинственно. «А ты чем будешь?» – «Для начала поедим… – он усадил Дилю за стол и налил рюмочки коньяка. – Бери ложку!» Посмотрев на пищу, она горестно вздохнула: «Меня рвет от еды». – «Тогда сначала выпьем за твое здоровье», – сказал он, и, чокнувшись с ней, заставил выпить.
Вскоре Диля почувствовала легкое головокружение, на душе посветлело, и, закусив шпротами, она прижалась к Игорю, который с удвоенной нежностью стал ее целовать. Диля опять заплакала, потом вдруг засмеялась и в каком-то неосознанном порыве счастья стала танцевать. Игорь включил музыкальный центр, а Диля кружилась около его коляски, кокетливо поводя плечиками и двигая бедрами – желала ему понравиться, обольстить.
Впервые за месяц с аппетитом поев, она села на широкую кровать Игоря, куда он вскоре перепрыгнул с коляски – и они отдались взаимным ласкам… Полмесяца назад Диля встретилась с одноклассником, бывшем первой романтической любовью, и, надеясь себя взбодрить, целенаправленно обнимала его и целовала, но ссохшаяся душа не откликалась, не оживала, да и парень оказался холодноватым. Диля тогда со страхом и болью подумала: «Неужели я стала фригидной?!», а сейчас с трепетным и чувственным Игорем, благодарно принимавшим ее ласки, вновь была страстной девушкой и удивленно воскликнула: «Да ты супер! Твоему умению любить должен завидовать каждый мужчина! Тебе курсы нежности надо открыть для мужиков!» – «Нет! Мне конкуренты не нужны», – пошутил он.
О, это была замечательная ночь! «Боже! – шептала Диля, откликаясь гибким телом на каждое прикосновение Игоря, его пальцев и губ. – Почему так долго к тебе не приходила…  Ведь мне не хватало именно твоей любви!» И целовала его, гладила ему грудь и ягодицы, с восторгом осознавая, как в нее вливаются жизнь, азарт, силы… Игорь говорил: «Приходи чаще. Можешь даже переехать ко мне. Поживешь у меня с недельку, тогда окончательно вылечу от всех душевных и телесных недугов. А летом поедем на машине к морю». – «Хорошо, – уверенно шептала она. – Сегодня же вечером соберу дома вещи и перееду!» – «Очень, очень буду ждать!» – говорил он.
Уснула Диля только к утру, довольная и счастливая, а Игорь не спал – всю ночь гладил ее, целовал, оберегал ее сон и покой.
Утром они сытно позавтракали, и Диля, поцеловав Игоря на прощание, сказала на пороге: «Вечером жди!» Когда она спустилась на лифте к подъезду, то вдруг подумала: «А как мама отнесется к переезду?» – и осознала, что та, учившая всегда быть рациональной, бросившая работу учителя ради торговли на базаре, конечно, будет против… Увидев в автобусе и на улицах много молодых здоровых мужчин, Диля, сравнивая с ними Игоря, опять подумала: «А есть ли у нас какая-то перспектива?!» Когда же пришла на базар, поздоровалась с соседками-торговками, вдохнула рыночный воздух, разложила на прилавке товар и стала подсчитывать привычно прибыль, желая поскорее разбогатеть (это была ее давняя мечта, из-за которой и пошла в этот челночный непростой бизнес, оставив работу в государственной конторе) то, решила, что с Игорем ей, конечно, не разбогатеть! Ведь он не станет ни крупным чиновником, ни олигархом в силу своего положения!
Вскоре она окончательно решила к нему не переезжать и больше не встречаться! Ей стало легко, словно освободилась от тяжелой обязанности. «Позвоню ему и скажу, что нам не по пути», – подумала  она. Но не позвонила – стало стыдно. Ведь опять не сдержала слово… И на звонок его не ответила.
Только через полмесяца опять стало так плохо, что хоть в петлю лезь… Тогда она дрожащими холодными пальцами набрала на сотовом номер Игоря и простонала с досадой и мольбой: «Я не могу без тебя». Он ласково, и словно винясь, ответил: «Сочувствую, но у меня уже есть другая». – «А ты не обманываешь? Может, ты на меня в обиде? Прости, пожалуйста! – кричала она в телефон, не стыдясь и не замечая снующих около ларька покупателей. – Я другая, я добрая… Я хочу быть другой, но жизнь какая-то мерзкая пошла…»               
                Декабрь 2008
.
БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ
В юности худенькой и миловидной Фае, любящей поэзию, как и многим романтического склада девушкам, верилось, что вскоре встретит замечательного «принца»: веселого, симпатичного, а главное, доброго. Тот будет ее ценить, беречь и пусть не увезет в сказочный дворец у моря, зато сумеет трудом и умом обеспечить жильем, сытной едой и одеждой жену и детей, которых она родит не менее трех. Фая же будет помогать ему своей любовью, нежностью, лаской, советом – и тогда они, конечно, сообща всего в жизни добьются.
Такой парень появился – они вместе учились в текстильном техникуме – кудрявый, с длинными ресницами, обрамляющими томные глазки, бравый. Девушки, а их в техникуме, готовящем кадры для легкой промышленности, училось большинство, на Радика заглядывались, подходили якобы проконсультироваться на счет курсовых, хотя он учился неважно. Фая с ним гуляли по вечерам под ивовыми кусточками по травянистому бережку тихой речки, что протекала по городскому парку, смотрели на огромные августовские звезды, загадывали желания, увидев на небе огненный росчерк падающего метеорита, планировали совместную жизнь – все, как полагается у юных влюбленных. Однажды, когда у него дома отсутствовали родители, он умело и настойчиво лишил Фаю девственности. Это ее не испугало, не потревожило, она отдалась легко, с радостью и упоением – казалось, близость послужит гарантией того, что будут вместе навсегда. Потом Радика забрали в армию – и она стала его ждать, считая, что верность и есть главная ценность для влюбленных, а пока готовила со своей хозяйственной матерью приданное – наволочки, подушки, перину и остальное, что требуется молодой невесте. 
Он Фае регулярно писал, но, как выяснится, писал не только ей. Узнав от знакомых, что Радик вернулся со службы, а к ней в дом не заглянул, как положено жениху, соскучившемуся по любимой, не обнял ее, не поцеловал, не поприветствовал, она отправилась к нему на квартиру. Увидела его хмельного, разудалого, с расстегнутым кителем, за пиршественным столом в окружении друзей, в обнимку с девушкой с соседнего курса – кареглазой, симпатичной брюнеточкой. «Садись, поговорим», – позвал он пьяным голосом, а Фая развернулась и пошла прочь, слезы катились у нее по бледным щекам.
Через неделю Радик пришел к ней, но в квартиру она его не пустила, а вышла на лестничную площадку, спустилась к крылечку подъезда и жестко сказала: «Что к другой-то не идешь? Неужели надоела?» ; «Просто хотел поболтать», – важно ответил он, а Фая, еле сдерживая всхлипы, сказала: «А мне болтать нет никакого желания». ; «Ну и черт с тобой!» – буркнул он, сплюнув, и двинулся вразвалочку в серую темень проулка… В этот момент Фая почувствовала, что теряет его навсегда, хотела окликнуть, призывно махнуть рукой, но гордость и обида не позволили. 
Дома, желая отвлечься от горьких мыслей, она включила магнитофон с песнями любимого певца Валерия Ободзинского, уселась на диван, чтоб мельтешением и суетой не выдать родителям свое нервное состояние. Она обожала слушать Ободзинского и, хотя уже давно ушел со сцены, но Фая считала, что лучше певца, который заставлял нежным божественным голосом трепетать ее душу, в стране не появилось. Такого лиричного и романтического, показывающего, каким должно быть настоящее чувство любви.
 С горечью и тоской она прослушала несколько его песен, а когда запел чудные слова: «Белые крылья… полет неземной. Мы ведь любили, мы ведь любили, мы ведь любили друг друга весной», то уткнулась в рыданиях в подушку.
***
Лет до двадцати шести Фая не смотрела на мужчин, как на возможных женихов – все казались продажными, с мелкой душонкой. Она со скепсисом и подозрительностью, словно рентгеном, просвечивала их взглядом и видела, что им нужна лишь постель, в которую отныне Фая ни с кем не хотела ложиться. Может, она выросла не от мира сего, ибо секс для нее стоял на последнем месте по ценностям семейной жизни, как некое обязательное приложение. Ее такой воспитала целомудренная мусульманка мать. Та недовольно выключала телевизор, когда показывали откровенные сцены или раздевались мужчины и женщины, а однажды, увидев у Фаи порно-журнал, который дала посмотреть подружка, порвала на мелкие кусочки с брезгливым видом, будто ужаснее глянцевых страниц с обнаженными телами ничего в мире нет…
***
Боевая и дошлая, кокетливая рыженькая подруга Юля, с которой работали вместе на швейной фабрике, Фае, в очередной раз отказавшейся пойти с ней на дискотеку, с удивлением и упреком сказала: «Тоже мне трагедия – парень ее бросил, изменил! И что теперь? Свою жизнь из-за этого губить?! Всех мужиков ненавидеть? С каждой женщиной случается, что ее кто-то бросает! Один бросит, другой, а третий замуж возьмет. Я немало ошибок совершила, пока нынешнего верного ухажера нашла! Неудачи нас должны учить быть хваткими, чтоб уметь завлекать и завоевывать. А ты, как монашенка, одеваешься во все серое и вечно насупленная. Какой мужик такую полюбит?»
Мало помалу речи подруги и знакомых, которые учили Фаю не относиться строго к мужскому фривольному поведению, меняли ее характер и убеждения. Да и мать, видя, что младшая дочка, в отличие от старшей, что давно имеет крепкую семью и ребенка, превращается в старую деву, стала вечерами, а особенно по выходным, когда дочь запиралась у себя в комнате с книжкой (очередным слезливым романом об идеальной любви), заводить укоряющие разговоры: «Неужели у вас, на фабрике, мужиков нормальных нет?» Фая, мысленно перебирая их, печально отвечала: «Один пьяница, другой разведенный, третий жадный… четвертый дурак набитый…» ; «Ну, милая, – растерянно вздыхала мать. – Ты, думаешь, мужик должен быть как котлета в столовой?! Его надо приготовить для себя, поперчить, посолить, поджарить! Он пока полуфабрикат!»
Одним из первых заметив в ней перемену (а она уже не смотрела на каждого хмуро, одевалась поярче и улыбалась), к Фае «подрулил» фабричный шофер грузовика Дамир. Он развелся два года назад, оставил жене квартиру и теперь жил в частном доме с матерью, держал скотину – корову, свиней, гусей и куриц, имел большой огород и, не ленясь, возил в свое обширное хозяйство то комбикорм, то сено. Сообразив, что жить будет богато, сытно кушать, другая сразу ответила бы на предложение посидеть у него вечерком и водочки выпить, но Фая от приглашения отказалась. Может, она, действительно, не красавица уродилась, если не выстраивалась к ней очередь из женихов, но и Дамир выглядел мужланом. Он был лохматый, непричесанный, стригшийся раз в год самостоятельно «овечьими» ножницами, в рубашках с грязным воротником, с заплывшими жиром глазками, с большим животом. Когда Фая его пригласила якобы подкрутить гайку на кране в ванной, чтоб родители посмотрели на жениха и оценили, он пришел с дешевой бутылкой водки, а, выпивая чай, покрылся крупными каплями пота и сопел, с таким остервенением засасывая толстыми слюнявыми губами из чашки, что Фая невольно подумала: «Нет, с таким жить не смогу!»
У Ивана Петровича, юриста на фабрике, вдовца, который имел институтское образование и вид ухоженный и интеллигентный, ходил в костюмчике цивильном и с галстуком, в автокатастрофе погибла жена, росли двое детей. Фая, несмотря на симпатию к нему и его ухаживания, что выражались обычно в произнесенных с пафосом словах «мне б такую», испугалась, что он ее своих малолетних мальчишек заставит кормить и обстирывать, а своего ребенка у нее не появится. Да и старше он был лет на пятнадцать, и Фая посчитала, что все-таки достойна лучшего мужчины. К тому же показался ей мелочным – ни разу не пригласил в кафе или в кино, не говоря уж о подаренных цветах или хороших духах, но сам частенько просил купить ему «по пути» дорогих сигарет, а расплатиться забывал…
Долгими вечерами, когда становилось невыносимо одиноко, когда к горлу подкатывали слезы и хотелось плакать по своей несчастной доле, Фая снова включала магнитофон с записями Ободзинского, ложилась калачиком на диван и сотый раз слушала грустную песню о белых крыльях - плач о потерянной любви: «Как это трудно ; лететь против ветра, как это трудно ; снова поверить…»
***
Мужчина, который нравился Фае и отвечал ее запросам, имелся – это был муж старшей сестры Сергей: он окончил престижный вуз, и теперь работал начальником цеха на крупном заводе в соседнем городе; когда еще на свадьбе сестры Фая увидела его в первый раз – высокого, симпатичного, уверенного в себе, сильного, то невольно позавидовала сестре, ее счастью. Ей показалось, что и он поглядывал на нее с особым интересом, как на свободную женщину… А когда сестра с мужем приезжали проведать родителей, Фая отмечала, что нравится ему – они привозили ей подарки, и сестра говорила: «Вот Сергей ходил со мной на базар и сказал, что эти джинсы заграничные тебе подойдут!», «Вот этот беретик тебе Сергей выбрал…» – и Фая смущенно благодарила его. Ну а когда она приезжала к ним в гости (а они уже имели трехкомнатную большую квартиру в тихом районе города, и всегда были готовы родственницу принять и угостить), то Сергей накрывал обильный стол, кормил Фаю вкусненьким (обожаемыми ею морскими деликатесами), подливал шампанское и как бы невзначай касался ладонью ее оголенной руки, плеча или брал легонько за талию. Эти знаки внимания Фаю не смущали и даже нравились, она с восторгом думала: «Какой галантный и щедрый мужчина!» Он возил ее на своем автомобиле и показывал красивый, молодой и чистый город, заводил покушать в кафе. Как–то утром, когда он с женой уехал на работу, а сына увели в детский садик, Фая осталась одна в квартире… Она нежилась в мягкой постели на правах отпускницы, которой никуда не надо спешить – и вдруг отворилась дверь и вошел Сергей. «Ты что-то забыл?» - спросила Фая, когда заглянул в ее комнату. «Да, - ответил ласково он. – Тебя поцеловать!» Сначала она думала, что он пошутил, и даже позволила себя чмокнуть в щечку, а когда уселся на постель и положил растопыренную ладонь ей на грудь, то растерянно закрылась одеялом по самые глаза; когда же попытался запустить под одеяло руку, стала сопротивляться. И такой был ужас на ее лице, такая бледность, что он поспешил заверить: «Я, конечно, не собираюсь тебя насиловать, но вижу, как страдаешь без мужской ласки, как тоскуешь и мучаешься – ведь тебе уже тридцать, а никого на горизонте нет». Фая рассердилась, ибо кому приятно, когда тебя жалеют, когда видят твою боль и тем словно уличают в неполноценности; она насупилась и сказала сухо: «Я мужиков сама не привечаю!» ; «Не обижайся… - произнес он нежно. – Ты мне давно нравишься, у меня при виде тебя в душе просыпается томление…» ; «Видите, какие вы мужики сволочи! – пристыдила Фая. – Неверные, только и ждете подходящего момента, чтоб жене изменить». ; «Жена ничего не узнает…» - сказал Сергей.  Фая рассердилась еще больше, ибо подумала, что изменить сестре - это все равно, что изменить ей, настолько же противно, больно и подло! «Тогда я сама скажу ей, что вы (Фая для создания необходимой дистанции перешла сразу на «ВЫ») ко мне пристаете!» - процедила холодно она. Сергей поднялся с кровати и растерянно заявил: «Жаль, а я хотел подарить тебе свою любовь и нежность!»
Сестре Фая о предложении Сергеем интима не сказала, подумав, что внесет трещину в столь счастливую, по ее меркам, семью своим откровением, а, приехав домой, опять включила любимую песню. И в груди сладко заныло – впервые за много лет, захотелось любви, сильных мужских рук, тепла и защиты такого мужчины, как муж сестры.
На следующий день она ответила на приглашение симпатичного и веселого, с рыжими кудрями сварщика на фабрике, который пригласил ее в ресторан: разведенный Сагит, как Фая знала, лет пять с женой не общался, жил в отдельной квартире весьма обеспеченно, ибо помимо основной работы шабашил – сваривал трубы отопления в частных домах, делал печурки в баню, оградки на могилы, кресты и памятники, занимался сваркой автомобильных кузовов.
В ресторане Сагит Фаю щедро угостил деликатесами, но более всего «угощал» словесами – поговорить заманчиво он умел, аж от зубов отскакивало! Он и комплиментов-то ей наговорил множество, и обещал, что, если поженятся, то купит дорогой автомобиль, чтоб Фая его водила, ибо у самого дальтонизм, и завтра поклялся ее на юг увезти, отдохнуть у теплого моря… Еще раз убедившись, что женщины любят ушами, Фая согласилась выйти за него – показалось, дольше ждать некуда, да и хотелось заполучить мужичка работящего, чтоб жить не хуже благополучной сестры, а главное, не выглядеть для ее мужа лакомым свободным существом, которое он будет доставать настойчивыми ухаживаниями…
Через недельку они поехали с Сагитом в Сочи, где Фая оказалась впервые, сняли летнюю комнату в частном доме, днями купались в теплой прозрачной водичке, кушали фрукты (особенно Фая обожала персики) и занимались с упоением любовью. А так как перед путешествием подали заявление в загс, то по приезду едва успели приготовиться к свадьбе и позвать гостей. Да и машину Сагит купил, только не дорогую и просторную, как обещал, не «Жигули» последней модели, и даже не подержанную иномарку, а небольшую «Окушку» – и Фая, вскоре получив права, гордо разъезжала на ней по городу. Затем она забеременела и по прошествии девяти месяцев, без осложнений, несмотря на солидный возраст, родила крепенькую девочку с рыженькими волосиками.
***
Казалось, семейная жизнь налаживается – наконец-то, есть муж и ребенок, как у нормальной женщины, вот только счастья не появилось. Фая по натуре спокойная, немножко медлительная, бесконфликтная, не подстроилась под характер суматошного и порой диковатого мужа. Приходя домой, он начинал Фаю доставать бестолковыми разговорам, планами и идеями, большинство которых никогда не осуществится; привязывался к ней, упрекая в инфантильности, апатии и неразговорчивости, в невнимании к нему, к его мыслям. «Ну зачем бесполезно болтать?» – отвечала она, как выяснилось, приземленная в стремлениях. Тогда Сагит начинал кричать и суматошно бегать по квартире, мешая спать ребенку, Фае и ее престарелым родителям. Когда те говорили Сагиту, чтобы не шумел, начинал привязываться к ним и делал это изящно и демагогически точно: не повышая голоса, надоедливо бубнил: «Я вот взял вашу уже взрослую дочь замуж, я обеспечиваю ее, я потратил на нее кучу денег, шубу ей купил, золотое кольцо, а в ответ не получаю должного уважения!» Он это повторял за вечер раз пятьдесят и все попрекал и попрекал, слова не давая сказать в ответ никому…Потом все чаще по вечерам стал приходить пьяным и однажды поднял на Фаю руку – сильно ударил кулаком по лицу, разбив до крови губу, затем на неделю исчез, заявив: дескать, сама прибежишь меня искать…
Два года Фая с ним жила, а затем сложила подаренные им вещи в коробку, составила опись и, сунув ему в руки, решительно сказала: «Так больше нельзя! Будем разводиться. И алиментов мне от тебя не надо, а то до конца жизни попрекать будешь куском хлеба».               
* * *   
Пару лет после неудачной попытки Сергея соблазнить ее, Фая не ездила в гости к сестре – боялась, что домогательства продолжатся, а она не выдержит напора и сдастся. За это время многое в жизни родственников изменилось: муж сестры открыл частную фирму, построил коттедж за городом, купил дорогую машину и жил «на широкую ногу» – об этом рассказывала навещающая родителей сестра, показывала Фае фотографии эпизодов их увлекательного путешествия в Египет, уговаривала приехать, чтоб самой все посмотреть – и Фая отправилась. Ей стало завидно и любопытно, как люди умеют приспособиться к новой жизни и реформам в то время, когда ее фабрика обанкротилась, а Фая влачит жалкое существование, давно не получала зарплаты, донашивает старые вещи, живет в основном на пенсию родителей, да еще на то, что сестра дает.
Опять муж сестры накрыл щедрый стол, показал Фае комнаты в коттедже: где спальня, где детская, где гостиная – всего оказалось восемь… А когда она на следующий день утром осталась одна в доме, Сергей, приехав неожиданно, встретил ее выходящую из ванны и, притянув к себе, страстно стал целовать. Некоторое время Фая молча сопротивлялась, но Сергей умело, с настойчивыми ласками снял с нее бюстгальтер, а потом и трусики. Фая почувствовала, что слабеет – не столько от неравной борьбы с крепким мужчиной, а от возникшего к нему сильного желания: ей, пожившей с мужчиной, родившей, уже хотелось постоянного секса, чего давно не случалось. Фаю потянуло к разгоряченному, мускулистому и пахнущему приятным мужским потом телу – и Сергей унес ее на кровать.
«Переезжай к нам - места хватит всем!» – сказал он, когда Фая утомленная и счастливая лежала головой у него на плече. «Что ты говоришь?! – она вдруг, осознав, где находится, побледнела и дернулась, пытаясь вырваться из объятий. – Ведь рано или поздно о наших отношениях узнает моя сестра. И вообще, как ей буду в глаза смотреть…» – «А мы ей сами скажем, – уверенно улыбнулся он. – Надеюсь, поймет. Это ей спокойней, чем я где-то буду с любовницей пропадать ночами. Лучше я тебе эти деньги отдам, твоему ребенку». – «Она никогда на это не согласится!» – приподнявшись на локте, воскликнула Фая, как будто речь о согласии самой уже не идет, и удивилась этому высказыванию, собственной смелости. «Между прочим, я читал, – заметил, посерьезнев, Сергей, – что известный английский писатель Диккенс жил одновременно с тремя сестрами, на старшей из которых был женат, а времена тогда были пуританские!» ; «Не может быть… – Фая удивленно округлила глаза. – Ведь это он написал замечательную книгу «Оливер Твист» – мне такие люди всегда казались образцом морали». ; «Подумай, подумай… – произнес солидно Сергей. – Открою тебе частную швейную мастерскую, будешь там директорствовать». 
На следующий день Фая с утра пораньше уехала из гостей, хотя намеревалась пробыть здесь долго (стыдилась встречаться с сестрой взглядом), а дома включила любимую песню, но, слушая ее, уже не страдала, уже не хотела плакать, и с таинственной усмешкой думала: «Что, милочка, поистрепались твои незапятнанные крылья в жизненных бурях? Потеряли ангельский пух и нежные перышки?» Рядом вдохновенно пел несравненный Ободзинский, а Фая сидела на диване, вызывающе закинув ногу на ногу, и размышляла, что, может, действительно, перебраться к Сергею и стать второй женой. Будь Фая сейчас на месте своей сестры, она бы подобное разрешила! Все-таки родной человек – зачем жадничать?! Да и мусульманка по вере, а им подобное по Корану позволено…

САМОЛЮБИЕ
Через полгода общения с Надей Данил с грустью понял, что любовные отношения не складываются. Он жаждал продолже¬ния симпатии и взаимопонимания, которые имелись вначале, но Надя, видимо, желала другого…Она частенько с пе¬чалью повто¬ряла: «Ты меня не любишь!» – «Почему так думаешь?» – удив¬лялся он, ибо всегда ста¬рался быть к ней вни¬мательным: приез¬жал за девушкой на работу в дождь и в пургу на машине с шоколадкой или с цветами, подарил золотые ко¬лечко и серьги, хотя она по¬чему-то не стала их носить – поблагодарила и вер¬нула, а так как отказался брать, тайно поло¬жила ему в тумбочку. «Не любишь…» – говорила она тоскливо и опускала серые большие глаза, сосредоточенно о чем–то ду¬мая – словно решала какую-то трудную задачку.
Она начинала эти неприятные разговоры обычно по ут-рам, когда Данил просыпался с прекрасным настроением. «Я не по¬нимаю… – он растерянно пожимал плечами, наде¬ясь разо¬браться, в чем провинился. – Ведь сегодня провели замеча¬тель¬ную ночь! Уснули только под утро. Ты мне го-ворила ласко¬вые слова, я тебе – и оба были искренни». Но Надя замы¬калась, и Данил отвозил девушку на работу в поликлинику, а потом це¬лый день мучился, пытаясь осоз¬нать невольную вину. Вечером они снова встречались – и после праздничного, с шам¬панским, ужина, который уст¬раивал Данил, упивались взаимной нежно¬стью. Однако утром Надя скромно, без истерик и сканда¬лов, твердила свое. Наконец, призналась: «Я не чувствую опоры в тебе. Ты не боишься меня потерять – вот что страшно. Я вижу, у тебя есть запасной аэродром – бывшая семья. Ты ведь с женой так и не развелся». Данил потер подбородок и сухо¬вато выдавил: «Моя жена тебе чем-то мешает? Пытается с тобой поругаться, выяснить отношения? Нет же! И вообще, мы эту тему уже обсу¬дили. Я раз обжегся, испытал все прелести семейной жизни – и поэтому должен семь раз от¬мерить, прежде чем сделать реши¬тельный шаг. Связывать нашу жизнь». – «Разве я тебе не дока¬зала свою любовь за месяцы общения? – растерянно спро¬сила она. – Приезжала к тебе каждый день, стирала, обеды гото¬вила…» Данил стушевался. Конечно, он никогда не забывал, что сделала Надя в трудный для него момент. Когда в очередной раз поругался с женой, и та уехала в свою квартиру, а он лежал с температурой под сорок – именно Надя взяла недельный отпуск за свой счет, переехала жить к нему в село, (он пе¬ребрался туда из города, чтобы написать книгу о земляках). Она ставила ему уколы, перевязывала рану, которую полу¬чил, поскользнувшись в бане и упав спиной на железную раскаленную печь. «Спасибо, – сказал он. – Я все помню и очень благодарен. Но давай подож¬дем немного. Если у нас не родится ребенок, ты сама будешь недовольна – и семья распадется. Неоднократно уже говорил – забеременей, и тогда не буду ждать ни часу». – «Я тоже не могу ждать – мне уже тридцать, надо определяться. Мама смотрит на меня косо и твердит, что ты никогда не оставишь жену. Что ты меня водишь за нос и тебе лишь хочется развлечься с молодой». – «И ты веришь в эту чушь? – рассердился Да¬нил. – Я сто раз предлагал: бросай работу. Переезжай окончательно ко мне. Бу¬дешь жить, как сыр в масле». – «Зачем я должна быть зависимой от тебя, когда оконча¬тельно ничего не определено?!» – произ¬несла она, отвер¬нувшись, и смахнула слезу. «Замкнутый круг получается», – тяжело вздохнул он. «Подруги мои говорят, что ты не решишься на мне жениться. А мне неприятно слышать, как они шепчутся за спиной, что дружу с женатым», – горько произнесла Надя. «Неужели думаешь, что печать в паспорте га¬рантирует нашу любовь? – сказал Данил. – Ведь она не удержала меня около жены!» Надя потупила глаза. «Так что же делать?» – воскликнул он, разведя в бессилии руками.
На этот вопрос она ответила, только когда подвез ее на ма¬шине к работе, к подъезду поликлиники: «Может, нам рас-статься?» Не дала себя обнять и поцеловать на проща¬ние – под¬жав губы, отвернулась. А когда попытался поце¬ловать силой, оттолкнула. Он крикнул ей нервно вслед: «Мне будет плохо без тебя!»
Однажды Надя после долгих подозрительных взглядов зая¬вила: «Ты меня обманываешь!» – «Как? Когда?» – рас-терялся Данил. «Я неделю назад стирала простынь с твоей постели и об¬наружила следы от помады!» – «Может, это след от красного фломастера? – предположил он. – Я, лежа, правил им рукопись». – «Нет!» – возразила Надя. «А как ты докажешь, что след был от помады? Следовало сразу пока-зать – провели бы экспертизу!» – сказал с горькой иронией он.
Наконец Данил устал от выяснения отношений и поду-мал, что не хочет более оправдываться непонятно за что. Более того, ему позвонила мать Нади и настойчиво попро-сила оставить дочку в покое. Он попытался объяснить си-туацию, напористо говорил, что любит ее дочь, но мать жестко и холодно преры¬вала: «Не верю, не верю…» И по-ставила условие, чтобы сделал в течение недели дочери предложение, а перед этим встретился с ней поговорить… А кому понравится, когда начинают давить?! Ведь он не пацан несмышленый! Взрослый человек, имеет свой биз¬нес, а в свободное время писать художественные книжки ус¬певает. И вообще считает, что в наше отнюдь не пури¬танское время родители не должны вмешиваться во взаи¬моотношения любящих, чтоб не усугубить ситуацию… 
Ему вспомнилась жена, забылись частые семейные скан-далы, затушевались разногласия – и поверилось, что можно вос¬становить прежние добрые отношения. Осо¬бенно захотелось ви¬деть дочку: умненькую, большеглазую, ласковую. Вспомни¬лось, как она запускала ему в кудри ма-ленькие пальчики, когда про¬сил почесать голову. Как при-носила кофе в кровать по утрам после его ночной работы над рукописью, как они беседовали о звездах и вселенной, глядя по ночам в бинокль на покрытую темными крате¬рами луну, похожую на большой кусок голланд¬ского сыра.
Как-то вечером, чувствуя одиночество, он набрал но¬мер те¬лефона жены и сказал: «Приезжайте. Я очень соску¬чился». ; «С чего вдруг?» – спросила сухо жена. «Просто видеть вас хочу». ; «Что, убежала твоя пассия?» ; «Это не важно», – хотел ответить он, но, подумав, что этим обидит жену, произнес уклончиво: «Это не телефонный разговор. Приезжайте». ; «Мы уже с доч¬кой собрались в выходные на базу отдыха, – холодно продол¬жала жена, но после не-которого молчания снизошла: – Ладно…»
Утром она прикатила на своей красивой машине, кото-рую Данил купил ей полгода назад. Лихо подрулила к крыльцу дома гордая, независимая! Не видевший ее по-следний месяц Данил отметил, что у нее новая прическа: постригла и покрасила в ры¬жий цвет волосы, отчего сразу помолодела. Черноглазая дочка быстренько выскочила с заднего сиденья и кинулась к Даниле целоваться. Когда ее нежные красненькие губки коснулись щеки, он почувство¬вал, как у него наворачиваются слезы.
Жена вытащила из багажника объемистую сумку про-дуктов – она любила всех кормить, ибо тогда осознавала свою необхо¬димость окружающим. Со своими продуктами она становилась хозяйкой положения, со всеми вытекаю-щими отсюда правами, а не нахлебницей, которой в пря¬мом и переносном смысле место скромное в уголке. Она зашла в дом, критическим взглядом ос¬мотрела зал и сразу стала передвигать кресла и переставлять фарфоровые ста¬туэтки и вазы на полках мебельной стенки.
- Сначала хоть кофе с дороги выпей, – предложил лас-ково и примирительно Данил.
- Все не по-моему стоит, – проворчала жена. – Кто так без¬вкусно и по-мещански все расставил? Наверно твоя бывшая сучка?
Чтоб не обострять отношения, Данил промолчал. Ко-нечно, статуэтки и вазы в стенке ставила Надя, но сделала со вкусом - Данилу нравилось. Да и какая разница, стоит ваза на нижней полке или на верхней, с этой стороны шкафа или с другой?!
На кухне жена принялась переставлять в шкафу чашки и та¬релки, и вдруг взгляд ее наткнулся на красивую чашку с надпи¬сью «Любимому мужчине». Она лениво и как бы нехотя выта¬щила ее:
- Откуда это?
- Подарил кто-то… – промямлил Данил, скрыв, что удобную и дорогую чашку, из которой постоянно пил чай, подарила Надя на день рождения.
- Красивая чашка, – проворковала жена, и вдруг та из руки выпала на пол и разбилась. Жена добавила с показной грустью: - Была…
- Действительно, красивая! – сказал Данил строго. – Посуда-то в чем провинилась?
- Ах, тебе чашку жалко!? – обернулась жена с наме-реньем устроить скандал. Глаза засверкали радостными бесовскими огоньками. Она ждала от Данила неосторож¬ного, оскорбитель¬ного слова, чтоб зацепиться. Но Данил крепко сжал рот и ничего не сказал.
- Мало я тебе чашек покупала? Мои жалко не было? – не унималась жена.
- Их никто не бил, – скромно ответил Данил.
- Еще бы бить!? Ты жизнь мою разбил!
- Ты чего, ругаться приехала? У меня такого желания нет. Наоборот, хочу помириться.
Попив кофе, жена прошла в спальню и быстро и злобно ски¬нула с кровати на пол наволочки и простыни – сделала это с та¬кой энергией и решительностью, будто колола дрова. Каза¬лось, сейчас их разорвет в клочья и начнет топ¬тать. Гневно, раздувая ноздри, дышала через нос.
- Твоя здесь валялась! – твердила она. – Чтоб запаха ее даже не осталось. И вообще, заразная какая-нибудь. Стоит ли с тобой после этого спать?!
- Да она медсестрой работает, ты же знаешь – их прове-ряют, – тихо сказал Данил.
- Проверяют?! Да им любую бумажку по блату напи¬шут и даже в манду не заглянут! – выкрикнула она и доба¬вила. – И во¬обще, лучше молчи!
Через некоторое время из спальни раздался ее сердитый воз¬глас:
- А это еще что? – и она появилась с зеркалом, которое стояло у Данила на тумбочке у кровати, и на котором были при¬клеено два красненьких сердечка из плотной бумаги, две «ва¬лентинки». Жена попробовала соскоблить их но¬жом, но так как клей оказался крепким, со всего маха стук¬нула зеркало об угол кирпичного камина, так что осколки разлетелись по всей кухне.
Данил грустно сказал:
- Самой ведь придется осколки собирать. Да и дочка может, играя, поранить руку или ногу…
Осознав, что поспешила с ударом, жена погасила гнев-ливую ухмылку, сходила за веником и подмела осколки, заботливо от¬гоняя прибежавшую на кухню дочку: «Не ходи здесь – опасно». После этого она немного успокои¬лась, постирала вещи Данила, постельное белье, помыла в доме полы. Данил, порисовав с доч¬кой рисунки, которые она раскрашивала карандашами, пошел в спальню читать свежие газеты. Вскоре его стало клонить в сон, ибо второй день чувствовал себя неважно. Болела голова, ныли кости - может, где-то простудился в осеннюю слякотную погоду. Он прикрылся одеялом и задремал, ожидая жену.
- Ах, ты спишь?! – раздался вдруг над ухом ехидный голос. – Сейчас трахать меня будешь! (Раньше жена не го-ворила столь грубых слов, и Данил сразу понял, что она опять на взводе.)
- Я не против, – ответил он.
- Ах, он не против?! Что-то не вижу радости? Ты гово¬рил, что со своей пассией любился до утра – такая она знойная. Вот и меня будешь трахать всю ночь! Давай, да¬вай, скидывай одеяло… – и жена, быстро раздевшись, рас¬пласталась спиной на просто¬рной кровати, раскинув ноги и протянув вдоль тела руки, словно физкультурница, которой дана команда «ноги на ширине плеч».
Данил посмотрел в ее злые глаза, на ее ухмылку и сразу рас¬хотел любить эту женщину, обнимать, целовать, лас¬кать.
- Это же так грубо не делается… – пробурчал он.
- А как делается? Ну-ка давай, научи, ты же у нас ас в этом деле, – и она лихорадочно, словно какая-то машина, стала его гладить, дергать за руки и за ноги и бубнить: – Смотри, если не трахнешь пять раз! Я завтра же отдамся первому встречному. Смотри!
- Надо по-доброму, нежно, – пытался образумить Да¬нил, но она по сумасшедшему продолжала его трясти и то¬ропить.
- Исполняй свой мужской долг и быстро. Я свой испол-нила:  накормила тебя, постирала.
Как ни хотелось «быть с ней», но Данил подумал, что если не сделает этого, то она, пожалуй, и драться полезет. И он взял ее раз, через десять минут снова. Выбившись из сил, она успо¬коилась. В глазах появилось что-то мягкое, нежное. 
- Может, еще? – предложил Данил горделиво.
- Хватит, – пробурчала она сквозь дрему и быстро ус-нула.
Данил еще долго лежал с открытыми глазами и раз-мышлял: «Ведь не соскучилась же она так. Просто заело, почему других люблю, а ее не желаю. Понять же причины никак не хочет или не может».
На следующий день жена еще была на взводе. С поджа-тыми губами подозрительно смотрела по сторонам, ища следы другой женщины. Увидела на полке шкафа альбом, где лежали фото¬графии Нади и Данила – они сидели в об¬нимку, лица светились любовью.
- Так вот она твоя стерва! – воскликнула жена, брезг¬ливо тряся фотографии в ладони. – Глаза холодные, как у барракуды. Воркуете, как голубки! И даже засосы у нее на шее не прикрыли. Бессовестные.
- Ну было и прошло – что теперь? – воскликнул с доса-дой Данил, устав оправдываться. – Жизнь – есть жизнь. Чего о про¬шлом вспоминать? Может, теперь мне башку отрубить?.. Надо позитивно решать, как жить дальше.
- Хоть бы фотографии спрятал? – продолжала ехидно жена. – Наверно специально оставил, чтоб посмотрела, ка¬кая она моло¬дая и стройная. Чтоб меня в очередной раз унизить и растоптать. Да?
- Зачем я должен прятать? Из песни слов не выки¬нешь…
- Ах, у него песня была, а со мной, значит, какофония!?
- Прекрати. С кем не бывает. Супруги устают иногда друг от друга и заводят романы на стороне. Во все времена так было и будет. Вся история человечества об этом гово¬рит, книги об этом пишут, фильмы снимают...
- Прекрати?! Да ты еще передо мной не извинился.
- Как надо извиняться?
- А вот так: «Дорогая моя…. Извини меня, дурака». И сде¬лать это три раза.
- Не буду я извиняться, словно нашкодивший ребенок, - за¬упрямился Данил. – Что ты во мне одном вину на¬шла? Может, и на себя надо посмотреть? Почему я захотел быть с другой жен¬щиной? Была бы ты добрее и ласковей...
Видя, что она не хочет его слышать, он взял книжку и сел на диван читать. Жена что-то сердито говорила, ходя туда-сюда по дому. Иногда останавливалась около Данила и надоедливо буб¬нила, упрекая, но он, углубившись в чте¬ние, примирительно улыбался. Да и книжка оказалась ин¬тересная, которую давно собирался прочитать, но долго не мог приобрести. Это была из¬вестная книга-притча амери¬канского писателя Ричарда Баха «Чайка по имени Джона¬тан», в которой говорилось о гордой не¬зависимой птице, сумевшей стать настолько свободной, что про¬странство и время покорились ей. Некоторые страницы были столь пронзительны, что у Данила появлялись слезы от зависти к этой чайке. Особенно остро вдруг это почувствовал сейчас: уг¬нетало разительное различие между высотой духа птицы и уни¬жения, в каком находился он.
- Слушай, когда с тобой разговаривают, - жена вдруг резко вырвала из рук книгу.
- Что тебе еще надо? – спросил он устало и печально.
- Извиняйся.
- Не буду.
- Тогда книжку порву… - и жена выдернула первую стра-ницу, скомкав ее.
- У тебя что, совсем с башкой того? – удивился он.
- Вот! – воскликнула она со странной радостью.  – На-конец-то ты показал истинное лицо! Прорвалось. А то при-кинулся ан¬гелочком. Так будешь извиняться? – и жена с садистским удо¬вольствием вырвала из книги вторую стра-ницу.
- Прекрати, – сказал Данил растерянно. – Ты же взрос¬лый человек. С образованием. Неужели такую замечатель¬ную книгу не жалко?
- Ага, зацепило… – Жена почувствовала, что нашла, чем сделать Данилу больно. – Может, и книжку тебе сучка пода-рила? А? – и она вырвала третью страницу. 
- Вот если бы ты читала такие книжки, то была бы ум¬нее и так себя не вела! – характерный треск рвущейся бу¬маги коробил Данила, словно зубная боль.
- Какой ты у нас весь культурный. И таких же ****ей куль¬турных ищешь. Да?
Вспомнив, что надо съездить по издательским делам в город к корректору, и не желая больше разговаривать с же-ной, чтоб окончательно не поругаться, Данил молча оделся и сел в ма¬шину. Жена не вышла его провожать.
На обрат¬ном пути, побродив в перелеске около дороги и по¬смотрев на осенние березы, сбрасывающие желтую листву, он слегка успокоился. Стараясь философски относиться к жизни, в которой, как бы этого ни хотелось, нельзя избе¬жать конфликтов и страданий, вернулся домой. Жена, ка¬залось, притихла. Она позвала Данила к столу и поставила перед ним огромную та¬релку пельменей. Но есть ему не хотелось. Да и вид объемистых тарелок, содержимое кото¬рых явно не осилить, у Данила отби¬вал аппетит. Поэтому он часто говорил жене: «Положи по¬меньше, потом всегда можно добавить». Но она упрямо про¬пус¬кала это мимо ушей… Он ковырнулся вилкой в пельменях, съел три – и отодвинул тарелку.
- Дай просто молочка, – попросил спокойно он.
- Что, не нравится? – в жене нарастала обида. – Может, ты в городе со своей встречался, и она тебя накормила?! Она что, так хорошо готовит?
- Брось глупости говорить. Просто нет аппетита. Мо¬жет, позже поем.
- Будешь жрать сейчас!
Тут Данил не сдержался, вскочил и крикнул:
- Ты что, совсем охренела? Чего пристаешь? Зачем меня пы¬таешься растоптать, заставить ползать на коленях? Молчу, тер¬плю, жду, когда успокоишься, а ты не унима-ешься!
- Да потому, что ты не раскаялся в содеянном! Я же вижу – глаза холодные, сердитые. И мысли твои умею чи¬тать: что тво¬рится в твоей башке! Нет покаяния.
- Я что, идиотик, песик приблудный!? Дали ему миску, по¬гладили слегка по шерстке – он и твой до гроба! Я сво-бодный человек и, когда меня топчут, естественна и реак¬ция.
- Ты меня полгода топтал со своей ****ью! Знали все знако¬мые, все село. Да еще и мне рассказывал, какая она хорошая в постели.
- Рассказывал для того, чтобы ты становилась лучше. Вери¬лось, ты изменишься, и мы заживем счастливо. Но ты не жела¬ешь. Будто газет не читаешь, телевизор не смот¬ришь. Везде учат, какой надо быть женщине, чтоб удер¬жать мужчину! Сколько лет жду, надеюсь – и ни в какую. Поэтому и хочется вкусить что-то слаще!
Глядя мимо Данила и сквозь него, словно его не существует, жена стала складывать пакеты со своими вещами и дочке, кото¬рая сидела в другой комнате у компьютера и увле¬ченно играла, закричала:
- Катя, одевайся. Мы уезжаем. Мы не сладкие.
- Куда это на ночь глядя? Темнеет уже, и дождь начи-нается. Может, завтра? – пожалел их Данил, выглянув в окно, по стек¬лам которого тренькали бросаемые порыви¬стым ветром капли.
- Я хочу остаться здесь, – сказала несмело дочка, скук-силась и попыталась заплакать, чтоб воздействовать на мать.
- Папа сказал: мы не сладкие… – выкрикнула жена в про-странство, словно обращаясь к Всевышнему: мол, не я виновата в случившемся… и резко кинула дочке курточку. – Быстро оде¬вайся!.. – а потом гневно добавила: – Все! Завтра же подам на развод!
Данил вышел их проводить, и, печально и растерянно глядя вслед удаляющейся в темноту машине, светящиеся габаритные огоньки которой таяли и тускнели, подумал: «Вот после такого и согласишься с теми, кто вообще не хочет жениться!»
 ***
Он полагал, что жена, конечно, на развод не подаст, и дня через два-три окончательно успокоится, как было не раз. Но знал и то, что он снова будет искать мудрую женщину, которая бы не терзала, а приносила по¬кой и вдохновение. Ведь есть же еще та¬кие?! Ау?

СОБЛАЗНИТЕЛЬ
После службы в армии Игорь уже зрелым человеком окончил университет и устроился работать в областном городе в институт культуры преподавателем литературы, где «глаза разбежались» от вида сотен девушек. Здесь были не скучные и малопривлекательные «синие чулки», какие иногда учатся в технических вузах и разбираются в физике и химии, а самые симпатичные девушки страны, которые с детских лет пели на сцене, танцевали, участвовали в школьных спектаклях и отточили свое умение нравиться (особенно мужчинам), фигуру и улыбку, да и одевались с большим вкусом.
Сравнивая с ними низкорослую и кругленькую, как колобочек, хотя миленькую и бойкую жену, с которой поженились еще на четвертом курсе университета, он досадовал, что поторопился связывать себя узами Гименея, ибо сейчас мог выбрать в жены такую фифочку, которой позавидовали бы, обслюнявившись, все друзья. Он бы опекал ее, как мудрый папаша, учил жизни, сам бы выбирал ей одежду в магазинах, а она слушалась бы его во всем, восхищенно смотрела на него! Это же так приятно осознавать себя могущественным и мудрым! Да благодаря этому горы можно свернуть! Доктором наук и профессором в сорок лет стать! 
Однако с женой Игорь разводиться не хотел – она не устраивала истерик, как большинство современных женщин, была трудолюбивой, не ревновала, прекрасно готовила обеды, да и уже забеременела. Оставалось только облизываться, глядя на фланирующих в миниюбочках по институту красоток и шагая за ними по гранитным лестницам старинного здания, когда аппетитные девичьи попки сверкали пухленькими, прикрытыми лишь узкими матерчатыми полосками (которые и трусиками-то назвать нельзя) ягодицами. Игорь так пару раз чуть не разбил нос, запнувшись за ступеньки.
Человек еще новый в институте, он боялся открыто ухаживать за какой-нибудь милашкой. Не знал, как отнесется к этому руководство – декан, ректор - люди, может быть, высоконравственные, оберегающие семейные устои. Да и не пойдет ли милашка после предложения «немного подружить» на Игоря жаловаться своим родителям?! А потом приедет ее папаша, может человек грубый и крикливый, и устроит скандал на весь институт, кулаками начнет махать, заявлять, что преподаватель, пользуясь своим положением, хотел соблазнить дочку – придется тогда увольняться, оправдываться, краснеть…
Заядлый шахматист, посещавший активно шахматный кружок института, Игорь подружился с местным студентом-шахматистов. Сидя с ним за шахматной доской, он завел разговор о девушках: дескать, познакомь с податливой красоткой, у которой язычок не слишком длинный... Симпатичный и кудрявый парень, у коего глазки тоже азартно и томно блестели при виде девушек, охотно заявил: «Да без проблем!» И вскоре пригласил Игоря в свою двухкомнатную квартиру, где сидели две милые стройные девушки – одна предназначалась преподавателю. Когда студент ушел с голубоглазой подружкой погулять на улицу, вторая (худенькая брюнетка, как раз во вкусе Игоря) улеглась с Игорем в постель без жеманства, словно пришла на работу. Интим ей доставил удовольствие, ибо мужчина он был молодой, ласковый и симпатичный, спортивного телосложения, да к тому же читал ей лекции по литературе о писателях двадцатого века и мог на экзамене поставить отличную оценку. Тут волей-неволей ласкать его будешь, бурно оргазм изображать, чтоб преподаватель в обиде не остался, отблагодарил за доставленное удовольствие.
Именно этим – возможностью поставить «зачет», принять слабенькую по исполнению «курсовую», а на экзамене завысить оценки – Игорь и стал пользоваться для привлечения девушек. Те, что поскромнее, не просили об одолжении, ибо это подразумевалось, а иные без смущения, кокетливо поглядывая, говорили: «Мне, вообще-то, пятерку нужно». ; «Какие проблемы!» – отвечал бодренько он, предвкушая скорое удовольствие… Однако некоторым девушкам хотелось иметь хорошую оценку не только по литературе, но и по предметам более сложным, на что Игорь многозначительно отвечал: «Попробуем!» ; и, со временем познакомившись ближе с преподавателями других кафедр, мог намекнуть: дескать, к такой-то милашке будьте поснисходительнее… Преподаватели соглашались, ибо у каждого учились «протеже», родственники или сынки и дочки хороших и выгодных знакомых, к которым Игорь соответственно относился благосклоннее.
Особенно ему нравилось приглашать в постель заочниц – они в силу семейных или бытовых проблем, уже работая, не могли вовремя и качественно подготовиться к сессии и приезжали из других городов часто «на ширмочка», но главное, были женщины уже в возрасте, с детьми, иногда разведенные. Уговорить их «на постель» не составляло труда. Легкий намек на незнание предмета, строгий взгляд, каверзный вопросик – и она уже твоя, смотрит на тебя томно, характерно и многообещающе розовым язычком губки облизывает! Игоря такая мимолетная связь устраивала: приехала милашка на две недели – уехала, и никто из ее знакомых (даже муж) не знает, чем она тут занималась и с кем…
Чтоб жена, которая после университета тоже преподавала в институте, но на другой кафедре, не могла засечь с очередной кралей, Игорь старался разнообразить интимную жизнь: иногда заниматься любовью у местных студентов, имеющих свободное жилье, иногда на съемной квартире у заочниц, а изредка уезжал с очередной пассией в соседний небольшой городок, где жил друг, который всегда предоставлял Игорю на ночь квартиру и угощал его с девушкой… Уезжал он с любовницей, чтоб не вызвать подозрение жены и слежку, на разных автобусах и встречался в заранее оговоренном месте.
У Игоря, как ему казалось, имелось серьезное алиби – он активно играл в шахматы, держал первое место по институту и поэтому жене часто, не моргнув и глазом, говорил, что пошел на очередной турнир или к другу шахматисту на квартиру, чтоб сыграть парочку партий…А когда жена просила: «Ты бы хоть на утренник дочке в детский садик сходил. Ведь ни разу не был, ей будет приятно!», Игорь сухо отвечал: «У меня сегодня встреча с мастером спорта по шахматам!» То же отвечал и когда дочка подросла, а жена говорила: «Сходил бы в школу на родительское собрание, узнал, как она учится, не хулиганит ли, не прогуливает?! Посетили бы картинную галерею или в кино сходили, пообщались бы…» Выскакивая из квартиры на очередное свидание, он бубнил: «Сама сходи!», ибо для успокоения достаточно было краткой информации, что дочка учится без троек и с виду вроде здоровенькая…
* * *
За полтора десятка лет через его руки, а точнее, через его ч… прошли около сотни блондинок и брюнеток, худеньких и толстеньких, страстных и не очень, умненьких и глупеньких, семейных и незамужних, начальниц (вроде заведующих клубами и Домами культуры) и простых кассирш из билетной кассы, и если бы о  романе с каждой написать небольшой рассказ, то получилась толстенная книга похождений новоявленного Казановы. Но если тому приходилось быть находчивым и вертким, чтоб соблазнить очередную кралю, то к Игорю женщины ластились сами… Каких только душещипательных разговоров он ни вел с ними, каких историй ни наслышался, каких только анекдотов ни узнал и каких комплиментов в свой адрес ни получил! Если бы всем комплиментам верил, то почувствовал бы себя главным сексгигантом страны, вслед за Берией, о похождениях которого с многочисленными любовницами в последнее время много писалось! Но если сластолюбивый Лаврентий, как сообщалось, спал с самыми красивыми и знаменитыми актрисами и балеринами, то женщины Игоря были скромнее; тем не менее, среди них попадались весьма талантливые. Они стихи ему читали, песни пели, танцевали, на гитаре играли, а одна любила голенькой делать акробатические номера (закончила цирковое училище и, прежде чем заняться любовью, так разминалась) – так что кругозор его расширился, как и понимание женской натуры. И хотя Игорь занимался со всеми любовью только в презервативе, чтоб какая-нибудь не предъявила иск на алименты, да и чтоб не заразиться, тем не менее, пару раз гонорею подхватил, но вылечился анонимно, так что ни жена, ни преподаватели об этом не узнали…
В семье, как Игорю казалось, все шло своим чередом, ибо и на жену хватало сил исполнить супружеский долг: наоборот, чем азартней грешил, тем больше жене ласки доставалось, словно жизненная энергия от похождений на стороне только прибывала, так что упрекнуть его ей было не в чем. Да и, в отличие от иных гулящих мужиков, что большую часть зарплаты на любовниц тратили (на цветы и шампанское, на ресторан), и тем обделяли семью, Игорь деньги на женщин не расходовал и зарплату всю домой приносил – наоборот, женщины на него не скупились:  коньячком угощали и стол с дорогими закусками накрывали…
Попадались ли такие, ради которых хотелось бросить жену? Попадались… Симпатичные, хозяйственные, азартные, да только Игорь понимал, что от добра добра не ищут, ибо краля сейчас уступчивая и ласковая, а женись на ней, так сразу, зная его сущность «мартовского кота», поцарапает от ревности физиономию, начнет капризничать, а верная жена не предаст, всегда позаботится, борщом накормит. Впрочем, у Игоря уже и дочка выросла незаметно до девятого класса – так или иначе, уже семья…
И вдруг его пятнадцатилетняя дочь забеременела, да ладно если б сразу призналась родителям, чтоб успели сделать аборт и скрыть от знакомых и преподавателей института казус, так нет – скрывала до последнего, когда прошли все сроки: затягивала талию поясом, носила широкую одежду, запиралась в ванной, когда мылась, чтоб мать не увидела растущий животик. Мать все поняла, когда дочь стало тошнить. Игорь, дико вращая глазами и размахивая руками, накинулся с криком на жену: «Ты куда глядела? Дочь-соплюха рожает… Нас позорит: преподавателей, педагогов! Она разве малолетняя шалава из семьи бомжей?» Игорь думал, что жена повинится, смолчит, но она вдруг затряслась в истерике мелкой дрожью и простонала: «А в кого, позволь, она такой уродилась? В меня, что ли? Я, между прочим, тебе в жизни ни разу не изменила, а ты, кобель, перетрахал пол института… Думаешь, она этого не знала? Тоже мне инкогнито, шпион, агент ОО7… Знала и думала: мол, раз папке можно со всеми трахаться, то почему мне нельзя. И вообще, я тебе сколько говорила, чтоб за ней иногда присматривал!» Игорь побагровел, опустил виновато голову и примирительно пробурчал: «Уж если так получилось, пусть поженится с тем, от кого ребенок!» ; «Так ему самому столько, как ей! Какой, к черту, из него жених?! – ответила жена и горько заплакала.
Сплюнув с досады, Игорь вышел из дома…и ему впервые захотелось бросить жену: пусть расхлебывает случившееся, а он начнет новую спокойную жизнь, без глупых проблем, что устроила избалованная дочка. Вскоре он перешел жить в общежитие, где ему выделили удобную комнату, и стал писать кандидатскую диссертацию.
Чтоб не краснеть от стыда перед врачами, знакомыми, которые наверняка будут настойчиво спрашивать, кто у дочки муж (хотя и будут знать, что никакого мужа у соплюхи нет), кто родился и как назвали, Игорь не поехал встречать дочку из роддома, хотя жена сказала, когда подъехать. Вел себя так, словно у него нет семьи – с женой почти не общался, домой не приходил и подыскивал новую супругу. Одной милашке, а потом и другой намекнул, что не прочь жениться (так, для проверки), но, выяснилось, спать-то с ним согласны, а вот жить не хотят: для одной якобы староват, для другой ростом мелковат, третья не хочет с мужем разводиться, четвертая боится, что ее бросит, увидев более молодую и красивую, что, впрочем, было логично при его-то неудовлетворенности, пятая хотела мужа с квартирой и состоятельного. Он растерялся от такой неожиданности! Задумался! В зеркало на себя стал критически поглядывать, затылок озадаченно почесывать…
В сложной ситуации, жена, как частенько делается с детьми от несовершеннолетних дочерей, записала ребенка на себя: вновь стала мамашей и даже в декрет вышла, ибо законом это разрешается. А дочка, освободившись от бремени и соответствующей обузы, вновь повела скрытную и разгульную жизнь, о которой, впрочем, Игорь знать не хотел. Деньги в семью давал, а остальное его не касалось! Мол, наукой занят, карьеру делаю… И когда жена однажды (а он как раз пришел на лекцию от очередной любовницы и весело напевал себе под нос) сухо, механическим, словно у робота, голосом сообщила по телефону, что дочку нашли в чужой квартире мертвой, он побледнел и чуть в обморок не упал. «Как это произошло?» - заорал он. «Якобы от передозировки наркотиков…» - ответила жена, зарыдав. Делать вид, что живет сам по себе, Игорь больше не мог, ибо сослуживцы подобное безразличие и душевную глухоту ему не простят, да и вдруг подумалось, что кроме жены у него никого больше порядочных и верных нет. Прервав лекцию, ибо начало шатать и мутить, Игорь побежал на квартиру к жене, а потом с ней в морг, где, увидев юное существо так похожее чертами лица на него, такое нежное и беззащитное, такое сейчас послушное, впервые в жизни заплакал. Тихо, с подвыванием, закрыв глаза рукой.
Когда похоронили дочку, он посмотрел в зеркало в коридоре и не узнал отразившегося человека – плечи опустились, лицо осунулось, покрылось сеткой морщин, а голова была почти вся седая: на Игоря глядел убитый горем старик. «Неужели это из-за трагедии?» - подумал он и вдруг понял, что не только случившееся сделало таким – просто постарел, истаскался и, общаясь с молоденькими девицами, не заметил, как жизнь стала клониться к закату, ведь уже пятьдесят пять!
* * *          
Отныне Игорь все свободное время и силы отдает прехорошенькой, глазастой и очень шустрой внучке, которая уверена, что он ее папа. С заново проснувшимися отцовскими чувствами, а, может быть, и впервые за жизнь осознавший себя хозяином семейства, он бежит исполнять ее просьбы, желания и капризы с огромным удовольствием. Игорю очень хочется, чтоб внучка выросла умницей и радовала «папку» своими успехами на старости лет – а она и учится на «отлично», и на пианино играет так, что первые места на музыкальных конкурсах занимает. Ну, а он как личный шофер (этой девятилетней девчушки), возит ее на машине то в школу, то на занятия музыкой, то на танцевальный кружок и старается, чтоб лекции и занятия в институте этому не мешали. И даже когда друзья шахматисты зовут: «Скоро городской турнир, будешь играть на первой доске», он, вспомнив, что у внучки в школе концерт, с досадой категорично говорит: «Никак не могу!»
Да, времени теперь на воспитание у Игоря хватает, ибо уже давно на девушек не смотрит… А хорошие оценки ставит девушкам лишь «за красивые глазки»! Ведь они такие беззащитные, такие глупенькие и такие своевольные, что их надо по-отечески пожалеть…

ОТЦЫ И ДЕТИ
Антон женился три раза, а сколько еще имел всевозможных романов с женщинами! Но ни одна ему не родила, хотя желали, ибо человек он был представительный, известный – художник, музыкант, о нем частенько писали в городских газетах, говорили по местному телевидению, да и деньги у него водились. Жены намеревались жить с Антоном и без общих детей, но он категорично и грустно говорил: «Извини, милая, но раз Бог детей не дает, значит надо расходиться…» Он начинал «в открытую» гулять на стороне, так что женщине, не сумевшей родить, следовало паковать чемоданы, или же по-мужски гордо уходил он.
Антону было уже пятьдесят, когда увидел в апрельский солнечный день эту девушку. Она шла по центральному бульвару, густо усаженному березками, что вспыхнули разом нежными изумрудными листочками, и дарила прохожим приветливую улыбку. Антона так поразили ее лучистые огромные голубые глаза, что он долго шел за ней, не решаясь подойти. Наконец, обогнал и робко, словно юноша, сказал: «Мне бы хотелось написать ваш портрет. Таких чудных бездонных глаз еще не встречал!» Она не стала, в отличие от иных симпатичных, знающих себе цену, жеманиться и «корчить» недотрогу. Антону это понравилось, ибо находился в том возрасте, когда жалко на  бабские капризы время тратить…
Они сходили в кино, поужинали в кафе, а потом Антон пригласил Инну в просторную мастерскую на мансарде высокого дома и показал свои картины, которые она долго и с интересом рассматривала. Оставив ее ночевать, Антон к утру окончательно убедился: это его женщина – общался он с ней легко и спокойно, словно знал давно; интонации ее грудного голоса были очень приятны. А как азартно и с упоением она целовалась, как умела угодить мужчине в постели! Антон был с ней, словно впервые влюбившийся подросток. Сутки, милуясь, они не выходили из его мастерской, где, оставив последней жене квартиру, Антон ныне жил и работал.
После трех дней знакомства он Инне предложил:
- Выходи за меня!
- Я бы с удовольствием, но у меня сын. Как ты его примешь? Как он тебя? – она несколько напряглась.
- Сколько ему?
- Десять,  – улыбнулась ласково она.
- Пусть будет мне сыном, – уверенно заявил Антон.
Разуверившись, что будут свои дети – а жить без них было тоскливо, неинтересно и в какой-то мере стыдно перед родственниками и друзьями! – он созрел, чтобы принять чужого ребенка, полюбить его и передать жизненный опыт и творческий дар.
Вскоре Инна привела в мастерскую для знакомства шустрого, черноглазого, уверенного в себе мальчугана, и Антон дружески протянул ему ладонь для крепкого рукопожатия. Задумался, куда их привести жить? Да, у Инны имелась однокомнатная квартира в совместной собственности с разведенным мужем, но тот поставил условие, что если найдет другого мужчину, то из квартиры выселится. Жесткое условие, но вполне справедливое.
Антон направился в мэрию просить жилье, хотя пять лет назад уже получал однокомнатную квартиру, и ему сейчас могли задать вопрос, а не слишком ли наглеет. Он и был задан, пусть и в более дипломатичной манере, помощником мэра по жилью – ярко накрашенной дородной женщиной Ольгой Петровной. В этот момент Антон внес в кабинет большое живописное полотно чудных Прикамских мест, с серебрившейся под солнышком рекой, с парящими чайками и багряным лесом на прибережных высоких скалах и, приставив картину к голой стене обширного кабинета, заявил:
- Неплохо смотрится, а?
- Солидно, – согласилась чиновница, будучи поклонницей его таланта.
- Кстати, могу подарить вашей мэрии десятка два картин, чтоб радовали руководство города, чтоб оживляли официальную обстановку. Прекрасные картины с видами наших мест…Ведь у вас здесь множество еще пустых кабинетов!
Заместитель мэра по жилью понимающе кивнула и пошла с Антоном к мэру, который его знал, ибо часто встречался с творческой интеллигенцией, где Антон здраво выступал на темы улучшения культурной жизни в молодом городе. Узнав о цели визита, седоватый мэр, глубокомысленно наморщив лоб, показывая, как сильно озабочен проблемами горожан, посмотрел пристально на Антона:
- Ты у нас ведь и музыкант?
- Да,  – кивнул Антон.
- Напиши-ка гимн нашего города. Да такой, чтоб на конкурсе победил!
- С удовольствием…  – ответил Антон.
Месяца через два Антон получил ордер на двухкомнатную квартиру в новом доме, которую скромно обставил на деньги за проданные наскоро картины, и куда привез на своем подержанном «Жигуленке» вещи Инны и ее сына…  Хозяйственная и мудрая Инна ценила творчество мужа и делала все, чтобы ему хорошо работалось: варила чудные украинские борщи, устраивала творческие вечеринки, на которых гости восторгались ее угощениями, советовала, вдохновляла, не загружала бытовыми проблемами. Одно ее не устраивало: безалаберный богемный образ жизни Антона, когда мог выкурить, сидя за сочинением очередной песни, за ночь пару пачек сигарет и выпить бутылок пять пива. Сама она, медсестра по образованию, занималась в тренажерном зале, любила сходить в лесок на лыжах. Однажды она Антону жестко заявила:
- Хватит травить себя. Мне нужен мужик в постели, а не импотент. Да и жить я с тобой долго собралась! И родить тебе хочу!
Антону разводиться с Инной не хотелось (сколько уж можно?), а так как жену выбрал моложе себя на пятнадцать лет, то следовало отодвигать свою старость и немощи – заниматься спортом, вести здоровый образ жизни…
Вскоре Антон с Инной купили небольшую, но уютную дачу в сосновом лесочке у озера, где водились здоровенные караси. Построили там баньку, где Антон парился березовыми вениками. В свободное время втроем ездили на море в дома творчества, вместе ходили в городской бассейн. Антон стал водить приемного сына Юрку на карате, сам в соседнем зале играл в волейбол.
Инна следила за качеством спермы Антона, относила знакомой медсестре на анализы, ибо сам он стеснялся это делать, давала специальные геомапатические таблетки, что-то капала мужу в чай. И - чудо! Однажды гордо заявила, что беременна. Антон опешил, не поверил! Ведь он уже считал, что останется бездетным…Не боясь, что бывшие жены позавидуют и могут сглазить, он всем знакомым рассказывал, что скоро станет отцом; он покупал пеленки и распашонки, каждый день приносил беременной жене цветы, мчался, несмотря на дрянную погоду в магазин, если вдруг хотела чего-нибудь солененького…
Родился, как Антон мечтал (ибо загадывать и просить у Бога было верхом наглости), сын. Счастливейший, просветленный, восторженный, он встретил Инну с букетом роз у роддома, а потом закатил грандиозный пир для друзей и родственников, а их собралось на такое знаменательное и долгожданное (ибо у всех его друзей имелись дети) событие больше сотни.
* * *
Сын Костя рос крепким мальчуганом, а Антон сочинял ему детские песенки, колыбельные, вот только вдруг Инна стала болеть: слабела, сохла, бледнела, словно ребенок высасывал у нее из груди вместе с молоком и жизненные силы. Когда она пошла в больницу и проверилась, то выяснилось жуткое – обнаружили рак печени. Все можно вырезать: половину легкого или даже целое, можно вырезать больную, с опухолью, почку – печень не вырежешь, медицина до этого еще не доросла… Чего только ни делал Антон, чтоб спасти жену: возил в Москву и в Ереван, где лечили дорогими акульими плавниками, к самым лучшим врачами и народным целителям; Инне делали химиотерапию, но жена таяла как свеча. Иногда Антон невольно смотрел на написанные им портрет и ее «ню», где было запечатлено ее полнокровное и аппетитное тело, когда она распаренная до розового цвета выходит из бани, и с ужасом сравнивал, как неотвратимо изменилась, превратившись из цветущей женщины в желтую, сморщенную и согбенную старуху…
* * *
На похороны Инны заявился медведеподобный мрачный мужик с нависшими густыми бровями и начал сверлить Антона ненавидящим взглядом. Они однажды уже встречались случайно на улице, и между ними сразу возникла антипатия, а ныне она со стороны бывшего мужа переросла в неприязнь. Желая помириться в тяжелый для обоих день, Антон подошел к нему и сказал печально:
- Жаль, что ушла прекрасная женщина, которую, мы оба сильно любили.
- Это ты ее убил! – буркнул вдруг мужик и сжал угрожающе кулаки.
Антон растерянно и вопросительно посмотрел на него.
- Родила тебе – вот и надорвалась… - процедил тот угрюмо. - А вернулась бы ко мне, так еще бы жила и радовалась.
Антон не стал перечить в столь скорбном тихом месте, при людях, еще, похоже, продолжавшему ревновать к Инне, даже умершей, неприятному скандальному мужику, хотя, еле сдержался, чтоб не врезать в челюсть. Не стал потому, что слышал подобные речи и от многих близких людей (дескать, нельзя женщине рожать после долгого перерыва в солидном возрасте), которые рассказывали о идентичных случаях в городе, и даже слышал от лечивших Инну врачей: мол, при поздней беременности в организме активизируются и онкологические клетки…
Когда обитый красной материей гроб мужики опустили в мерзлую могилу и стали засыпать лопатами комья глинистой земли, Антон дрогнувшим голосом сказал:
- Спасибо тебе, Инна, за сына, спасибо за твою любовь, спасибо за все! – и на глаза навернулись слезы. Было жалко не только так рано покинувшую его замечательную женщину и себя, потерявшего вдохновительницу и помощницу, но, прежде всего, малолетних детей, для которых это огромное горе. Найдет ли он в себе силы и смелость сказать двухлетнему сынишке о том, что любимой ласковой мамки больше нет на белом свете?..
* * *
Сыновья у Антона быстро росли, и ему было трудно справляться с шустрыми непоседами: накормить, помыть, одеть, купить одежонку и постирать ее, отвести детей в школу и детский садик, дать полезный совет, уложить в постель, рассказать на ночь сказку… Сначала в этом помогала не замужняя сестра Антона, а потом он стал искать добрую заботливую женщину, которая приняла бы обоих детей как своих. Через три года такая появилась – правда, у нее имелись свои двое, но они уже были взрослыми, самостоятельными. Оставив их с отцом, с которым давно развелась, Эльза пришла жить к Антону. Она не только ухаживала за Юркой и Костей, как за собственными, но и не ревновала Антона (что говорило о ее безмерной женской чуткости), к памяти Инны, портреты которой висели на стенах квартиры, и поминки которой Антон регулярно отмечал, говоря на них много нежных слов о бывшей жене. Внимательно слушала она и посвященный Антоном в память Инне реквием, который он иногда исполнял на пианино.
***
Когда сын Инны Юра закончил школу, стали думать, чем заниматься ему дальше, так как в армию его не взяли из-за аномалий в почках. Антон устроил его по знакомству на заочное отделение в автомобильный техникум, ибо учиться очно не хватало знаний - парень вырос с ленцой, вальяжностью походил на неуклюжего отца. Юра учился неважно, связался с хулиганьем, и однажды его в коллективной драке милиция поймала с нунчаками (этаким китайским древним изобретением), что считались холодным оружием. Антон пошел к друзьям милиционерам, подарил начальнику УВД картину для кабинета, унижался и просил, чтоб вызволить из КПЗ и закрыть дело.
Чтоб занять делом, Антон устроил Юру на работу охранником в супермаркет друга-бизнесмена, где тот стал получать приличную зарплату, которую всю оставлял себе, хотя продолжал кормиться у них с Эльзой. Антон его жалел, все-таки парень рано лишился матери, и позволял жить в свое удовольствие. Даже поощрял, чтобы тот посещал отца, оставшегося после ухода Инны бобылем – все-таки родная душа, может быть, как-то поддержат друг друга! Вскоре Юра привел к Антону домой смазливую девушку, худенькую и вертлявую, и заявил:
- Дядя Антон, (а когда-то он называл его папой) я хочу жениться, вот только жить негде. Нельзя у тебя?
Антон растерянно оглядел малогабаритную двухкомнатную квартиру, где и четверым было тесно. Отдельная комната имелась у Юры с Костей, который уже пошел в школу и тоже имел право на письменный стол и тишину для занятий уроками, да и Антону с Эльзой без своей комнаты тоже сложновато бы оказалось – все-таки еще не старые и по ночам не только спят…Хорошо, есть мастерская, где и работает и частенько ночует.
- Как видишь, у нас места нет, - ответил озабоченно Антон. – Давай с твоим отцом скинемся и купим тебе квартиру или хотя бы малосемейку.
- Папа сказал, что эту квартиру ты получал на троих, то есть и на меня, поэтому должен выделить мне жилье…
- Да, ситуация, - вздохнул тяжело Антон.
На следующий день, захватив самую лучшую картину, побывавшую на выставках в Лондоне и Париже, в дорогой резной раме, пошел в мэрию: просить еще одну квартиру, хотя бы однокомнатную. Опять он унижался, заискивал перед мэром, снова расплачивался своим творчеством. Но, не смотря на то, что уже состоялись две персональные выставки в Москве, и его имя было «на слуху», ждать квартиру Антону пришлось три года. Ему все обещали и обещали, разговаривали уважительно, но постоянно твердили: «Увы, не те времена!»; «Квартир строится мало!»; «У нас ветераны афганской войны в этом году должны обязательно получить – таков приказ сверху». Потом получали инвалиды «чеченской войны», уволенные в запас офицеры…
Юра, не дожидаясь, когда решится вопрос с жильем, женился, и у него родилась дочь, которую прописал в квартиру на вполне якобы законном основании, не поставив Антона даже в известность – тот узнал об этом, когда Эльза с удивлением обнаружила в счете за оплату коммунальных услуг лишнего человека. Правда, жили «молодые» не у Антона, а в съемной квартире, но Юра почти каждый день приходил к Антону и, строго глядя исподлобья, даже не спрашивал, а требовал:
- Ну, и когда тебе дадут жилье?
- Сказали, что через два месяца, - отвечал уныло Антон, хотя обещали ему гораздо позднее.
- Так ты мне квартиру сразу и отдашь?
-  Сразу! – твердо говорил Антон.
- Смотри, уговор дороже денег, - буркал Юра и уходил.
Наконец, Антону позвонили с добрым известием из мэрии, а когда он радостный прибежал к заму по жилью, чиновница предложила не однокомнатную, а двухкомнатную, которая неожиданно оказалась у них на балансе, вот только за нее следовало прилично доплатить. Не долго он думал, ибо ждать не имел ни сил, ни терпения, да и квартира могли отдать другим и еще неизвестно, когда бы предложили иной, более лучший вариант.
- Согласен! – воскликнул Антон и побежал занимать деньги. Так как наступили времена Ельцинских реформ, когда инфляция стала под двести процентов в год, а деньги заморозили на сберегательных книжках и выдавали людям только на похороны небольшой суммой, то пришлось взять кредит на заводе, где подрабатывал оформителем, под очень солидные проценты.
Каким-то образом о том, что дали жилье, узнал Юра (видимо, сам постоянно звонил в мэрию) и, прибежав взмыленный, напористо заявил:
- Пойдем смотреть мою квартиру, а заодно и ключи сразу отдашь…
- Извини, Юра, - сказал Антон, предварительно посоветовавшись с женой Эльзой. – Я выкупил двухкомнатную, а тебе обещал однокомнатную!
- Ты мне обещал ту, которую дадут! – закричал Юра, надувая во рту жвачку большим лопающимся пузырем и очень походя на отца мрачной медведеобразностью.
- Да, я думал, что дадут однокомнатную! – Антон старался быть спокойным, не повышал голоса.
- Давай, какую выделили! - напирал Юра и шумно и хрипло дышал. - У меня сейчас семья большая.
- Но у меня есть Костя – твой брат, он тоже растет, и скоро ему понадобится отдельное жилье, – начал Антон доходчиво объяснять. – Мы посоветовались и решили: я с Эльзой перееду в новую квартиру, а эту обменяем на однокомнатную и дадим тебе, а остаток денег положим на Костино имя, чтоб мог когда-нибудь купить себе жилье.
- Я не согласен! – крикнул свирепо Юра и выскочил за дверь с угрозой: – Ты еще об этом пожалеешь! Ты убил мою мать, а теперь и меня хочешь выкинуть на улицу!
В тот же вечер Антону позвонил отец Юры, он был выпивши, и стал грозить, что призовет «крутых братков», которые «закопают» Антона. Опять бубнил, что если бы не Антон, то жил бы с любимой Инной поныне и сына бы своего воспитал нормальным парнем. Наконец, зло заявил: «Если сыну не отдашь квартиру, то смотри!» Антон, человек не робкого десятка, в молодости занимался серьезно САМБО, в ответ на угрозы и обвинения послал мужика на три буквы… Никто из объявленных «дружков» разбираться к Антону не пришел, зато принесли повестку в суд, где приемный сын Юра выступал против него истцом о нарушении своих прав. Антон долго не мог понять, что случилось, растерянно глядя на бумагу из суда и думая, что это какая-то ошибка.   
Вскоре состоялся суд, на котором присутствовал хмурый отец Юры в знак поддержки: чтоб сын не растерялся, он бросал злые реплики, с грозным прищуром разглядывал Антона, желая напугать. Но миловидная женщина-судья, разобравшись в сути дела, выслушав доводы Антона, вынесла приговор в его пользу.
- Вы подкуплены! – завопил Юра на весь зал. – Я подам апелляцию в Верховный суд! Почему он должен жить в большой и новой квартире, а мне следует ютиться в однокомнатной?
- Он – известный в городе человек, талантливый, - ответила судья беспристрастно. – А вы, молодой человек, чем заслужили даже и однокомнатную? Какими трудами на благо города и общества?
Антон не знал, что говорить, что отвечать судье, растерянный от неожиданного и странного, если не сказать грубее, поступка Юры. Он стоял понурый, пунцовый, с бешено колотящимся сердцем. Ведь когда-то так мечтал, что Юра с Костей вырастут добрыми братьями в память о матери, что будут помогать в жизни друг другу, носить матери цветы на могилу и с радостью вспоминать о счастливой и дружной юности, когда Антон старался не обделять ничем ни того ни другого.
Придя из суда, Антон выпил без закуски полбутылки водки, снял со стены портрет Инны, с которого молодая и красивая, полная сил, с живыми глазами омытого летней грозой неба, она безмятежно смотрела на него, и горестно ее спросил:
- Милая, в чем я перед тобой согрешил? Чего не досмотрел?
Показалось, Инна грустно улыбнулась…


РОМАН С ТЕАТРОМ
Мелкий предприниматель, торговавший на рынке ки-тайскими и турецкими носками и трусами, а ранее инженер-технолог на обанкротившимся заводе, Федор Никонов, подался в писатели. Он разошелся с женой- «челночницей», которая не приняла его устремлений к возвышенному, его ночных бдений у компьютера, где он упорно набирал свои художе¬ственные тексты, а на попытки поговорить об искусстве, резко и ехидно обрывала: «Глупостью не занимайся!» Он же, наоборот, считал, что «глупость» - это тараканьи бега за прибылью, желание обхитрить покупателей, чем занимается большинство продавцов на базаре, втюхивая низкопробный китайский и турецкий товар (или пошитый вьетнамцами в подпольном цеху в Подмосковье) с лейблами известных зарубежных фирм, будто произведенный в самой Европе…
Он издал в местной типографии на свои деньги книжку рассказов, надеясь окупить продажей в магазине затраты, да и грела мысль, что ее прочитают три сотни человек (а может, и больше, если будут передавать друг другу), ибо таков ее тираж, и проникнутся замечательными, мудрыми и глубокими мыслями о добре, о зле, о совести и справедливости, о улучшении души человека и жизни в стране. Их Федор, размышляя над этим в последние годы и видя, что люди стали черствее, эгоистичнее, разобщеннее, зациклились на потреблении, сполна вложил в своих героев… Но десять экземпляров невзрачной тоненькой книжки с голубенькой корочкой, пролежав два месяца в магазине среди великолепно изданных красочных фолиантов известных писателей-детективщиков, которые постоянно пялились с экрана телевизора, рекламируя свои радушные (дескать, уж как мы вас, читателей наших, любим!) физиономии и писанину, были Федору возвращены с плохо скрываемой ехидной улыбочкой администраторшей магазина.
Он был обескуражен, раздосадован, месяц не писал, считая это никому в прагматичное время не нужным занятием, но что-то уже сдвинулось в его душе, мыслях и желаниях, от суетного прагматизма к возвышенному, захотелось найти единомышленников в творчестве. Прочитав в газете, что в городском молодежном центре проходит театральный фестиваль, он поехал, надеясь познакомиться там с теми редки¬ми людьми, которые думают ныне не только о деньгах... Туда позвала и режиссерша, ведущая концертных программ, шустрая и боевая Оксана, с которой познакомился в книжном магазине, увидев ее у полок, где разговорился и подарил свою книгу.
Около дверей Федор заметил девушку в черном кожаном плащике, которая показалась неприкаянной – курила в одиночестве (обычно девушки это делают в компании мужчины или подруг) и заприметил в ее глазах нечто ищущее. Федору поверилось, что она способна стать его музой, но пока разворачивался на машине, думая, куда приткнуть ее на асфальтовой площадке перед входом, девушка исчезла. Он вошел в фойе и стал искать ее… За кулисы идти не осмелился – вторгаться в чужой для него театральный мир постеснялся. Он решил, что если она актриса, то вскоре увидит ее на сцене, посмотрит, как играет, а потом (если игра не разочарует) и познакомится.
Начался спектакль (пародия современного автора на шекспировского Гамлета), на сцену выходили все новые герои и героини, но девушки не было – она не появилась до конца действия, что Федора расстроило. Однако, увидев, что в зале сидит сотня вполне адекватных молодых людей и смотрит с вниманием, переживая за героев, аплодирует, смеется, обменивается впечатлениями, печалится, вдруг понял, что может быстро и зримо донести свои мысли до зрителя через пьесы… Ведь и он, к удивлению, легко проникся идеей пьесы, почувствовал родство и единение с сидящими в зале – а разве не это и должно пробуждать в душах искусство, наталкивая человека избавляться от черствости и эгоизма?!
  После спектакля он подошел к режиссеру спектакля Оксане, подарил розы, выпил с ней и с ее вертлявым моло-жавым помощником в гримерной бутылочку шампанского. С некой наглостью, ибо пьес еще никогда не писал, Оксане заявил: «А если я принесу драматические произведения, ты поставишь?!» Режиссерша посмотрела на него удивленно, слегка снисходительно и скептически, но сказала: «Принеси, посмотрим…» - она, наверное, посчитала, что предприниматель, пусть и написавший с десяток рассказов, неспособен быть драматургом… Федор еще поискал глазами незнакомку и подумал разочарованно: а вдруг девушка ушла еще до начала спектакля?..
Дома Федор полночи корил себя, что оказался рохлей и не подбежал сразу к девушке, и теперь наверняка потерял ее навсегда, так как трудно найти человека без имени и фамилии в крупном городе. На следующий день он позвонил Оксане и грустно спросил: «Вчера около театра видел девушку в черном плащике - случайно не знакомы?» ; «Это Алена – режиссер самодеятельного театра, недавно с ней познакомилась», - ответила Оксана. Федор, не сдерживая эмоций, воскликнул: «А как ее найти?» ; «Есть у меня телефон ее рабочий, но она оттуда вроде уволилась!» - ответила Оксана, но и этой информации Федору хватило, чтобы с восторгом почувствовать, что зацепился за какую-то ниточку…
Через минуту он уже звонил Алене, но мужской голос ответил: «Да, она у нас работала, но уволилась, но не знаю куда…» ; «А кто знает?» – наседал напористо Федор. «Знает наша сотрудница Иванова, но ее сегодня на работе не будет», – ответил мужчина. Несмотря на нерезультативный звонок, Федор верил, что теперь девушку найдет; почему-то думалось, что она станет верной помощницей, поставит его пьесу, даст вдохновение, поддержит не только советом, но нежностью и лаской. Такую женщину после развода он начал активно искать – попадались разные, но, как правило, хотели развлечений в клубах и ресторанах, красивой жизни, или преследовали корыстные материальные интересы, а жить его идеями не желали…
На следующий день Федор не дозвонился до Алены, так как мужчина на проводе ответил, что все знающая Иванова ушла в отпуск…Федор позвонил Оксане, и та обрадовала: «Она вчера мне дала номер сотового. Можешь записать!» Федор схватил ручку и крупными цифрами, чтоб не ошибиться, записал столь важный номер. В тот же день он позвонил Алене и, услышав нежный мягкий голос, решительно сказал: «Здравствуйте, хочу с вами познакомиться!» ; «А зачем?» - спросила сухо она. Он растерялся и некоторое время лишь мычал: «ну...да…вот». Хотелось сказать: «Ты понравилась, давно ждал встречи именно с тобой…» Но, собравшись с мыслями, сказал другое, строгое и деловое: «Суть в том, что вы режиссер самодеятельного театра, а я начинающий драматург и хочу предложить вам пьесу». ; «И что за пьеса?» - спросила Алена. «Их у меня, в общем-то, много», - похвалился Федор, чтоб больше заинтересовать, хотя не было ни одной готовой.
Когда девушка согласилась встретиться, чтоб посмотреть его творения, он с невероятной скоростью начал писать, переделывая в пьесы свои рассказы, используя уже найденные сюжетные ходы – это оказалось не сложно: если в рассказах следовало подробно представлять окружающий мир, в котором действуют герои, передавать психологически верно их душевное состояние, то здесь в диалоге следовало выдержать связанность логического действия, динамику и, конечно же, характерную речь каждого персонажа: если грубый мужик – значит, и выражается соответственно жаргоном, примитивно, а если милая нежная барышня, то и речь плавная, скромная… Федор хотел предложить Алене сразу несколько пьес: если тема одной не понравится, то выложить тут же другую.
* * *
Когда он позвонил девушке и предложил пообщаться в лесу, ибо стояла замечательная погода, то Алена спросила: «А можно буду не одна?» - «Ради бога», - ответил он, хотя огорчился, подумав, что де¬вушка возьмет с собой парня. А когда подъехал к ее дому, то она вышла с подругой, которую представила Настей. Эту девушку Федор уже видел - она играла в спектакле «актрису», и сейчас поведением напоминала «актрису» уже по жизни: хотела быть на виду, много говорила слегка гнусавым, неестественным и слишком громким «театральным голосом». А так как Федору хотелось об¬щаться с Аленой, то он почти не обращал на Настю внимания, что ее обидело – она «стала тянуть одеяло на себя», заводить речь только о себе и своих проблемах, делая это с активными экзальтированными жестами. То вдруг смеялась, то грустила, то моментально обижалась на любое сказанное слово, где и повода не имелось. «Странная девушка!» - подумал он и, чтоб не обиделась на невнимание, поговорил с ней. «Кстати, эта девушка может сыграть роль манерной красотки в твоей пьесе», - сказала Алена, когда он прочитал отрывок из пьесы, которая ей понравилась. Тут на Настю Федор посмотрел другими глазами: не как на девушку, которая мешает очаровать Алену, а как на необходимого члена трупы! Ведь не вдвоем с Аленой он будет ставить пьесы… Алена пообещала познакомить его в ближайшие дни с актерами - студентами и рабочими, которые поставили пару спектаклей и имеют маломальский опыт. Кое-какой опыт имелся и у него, ибо в детстве участвовал во всевозможных школьных постановках, на новогодней елке бывал Дедом Морозом для младшеклассников, ну а серьезно занимался театральной деятельностью, будучи студентом и посещая народный театр, которым руководил заслуженный артист России, который даже хвалил его за игру! 
* * *
Они уже три недели репетировали жесткую пьесу о современной жизни, где рассказывалось о непростых взаимоотношениях парня и девушки, где в конце парень вешается от того, что причинил столько боли и страданий своей любимой. Федора и его помощницу Алену радовало, что актеры легко вжились в роль и пьеса их заинтересовала. Главную героиню талантливо играла шестнадцатилетняя школьница, имевшая пышные формы, очень женственная, а парня играл пришедший к Федору вместе с Алениным театром молодой актер – с виду весьма жестковатый парень – у него это неплохо получалось. На последней репетиции у Федора с Аленой шла по телу нутряная дрожь – настолько сильным было впечатление от игры актеров и от коллизий самой пьесы. И вот когда Федор с Аленой, радостные, делясь впечатлениями от прошлой репетиции и в предвкушении, что сегодня еще «сырую» игру актеров доведут до совершенства, приехали на машине к месту репетиций, актер Сергей встретил их суховато, с опущенными глазами, рядом с ним стояла грустная главная героиня. «Почему на репетицию не заходите?» - спросил Федор. Тут Сергей сел к нему в машину и сказал: «Я пришел сообщить печальное известие!» ; «Какое еще? - удивился Федор. «Я не буду больше играть в театре…» - сказал глухо Сергей. «Это почему?» - растерялся Федор. «Мне бог запретил!» - ответил он. «Каким образом запретил? - спросил Федор, зная, что Сергей посещает общину протестантов. – Через пастора, что ли?» ; «Нет, - ответил Сергей, – во сне. Пришел ко мне и сказал, чтоб больше не играл!» ; «Но мы же ничего неугодного богу не ставим. Наоборот, хотим пьесами сделать людей лучше, добрее», - сказал Федор. «Все равно нельзя, – ответил Сергей. – Я со сцены имею право славить только бога…» Сообразив, что доказывать бесполезно, что парень логику не воспринимает, Федор постарался остаться спокойным: «Вольному – воля!» Зато Алена сверлила Сергея холодным взглядом и предложила отойти в сторонку, вскоре Федор расслышал ее слова: «У тебя с головой-то все в порядке? Ты же не старик какой-нибудь из монастыря, а молодой современный парень. Свихнулся, что ли?» Сергей ей сухо ответил: «Отойди, твоими устами говорит сатана!» - «У, маразматик…» - воскликнула Алена и пошла к машине Федора, а гордый Сергей направился в обратную сторону.
После этого Федор проникся к Алене большой симпатией, как к фанатично преданной искусству, и подумал, что если б она была постоянно рядом, то и работа над репетициями шла быстрее и писал бы он новые вещи с вдохновением. А когда они отъехали в кафе, что обсудить ситуацию и подумать, где найти достойного актера на замену Сергею, то Федор набрался смелости и сказал: «А может быть, ты переедешь ко мне жить?» Она была в гостях в его двухкомнатной холостяцкой квартире, знала, что разошелся с женой, и, поняв намек верно, многозначительно улыбнулась: в улыбке были и раздумья, и интерес, и женская кокетливость…«Мы могли бы какие-то сцены репетировать прямо у меня!» - добавил он, оправдываясь, ибо действительно Алена была почти в два раза младше его – ей двадцать шесть, а ему уже сорок восемь.   
* * *
Чтоб влюбить Алену в себя, он несколько раз возил ее в лес, где на уютной солнечной полянке пили шампанское и закусывали шоколадкой, а потом собирали грибы, лакоми-лись ягодами, в придорожном кафе ели ароматные шашлыки – там никто не мешал говорить откровенно, узнавать друг друга. Они уже целовались, оставалось только лечь в одну постель. Но неожиданно вмешалась ее мать, которая, оза-боченная и насупленная, встретила Федора у подъезда, когда привез Алену с репетиции, решительно села к нему в машину и сухо спросила: «Вам сколько лет?» – «Ну… - промямлил Федор, не называя цифру и уже зная, к чему она клонит. «Вот именно, вы старше даже меня…» – «Ну и что? – Федор примирительно улыбнулся. – В наше время это неважно». – «Важно! Моя Алена девушка капризная и самовольная – сейчас она к вам расположена, вас объединяет театр, а потом влюбится в какого-нибудь актера своего возраста и бросит вас. А вы будете страдать». – «Ну… – опять промямлил он. – Я ведь ее узами брака связывать не собираюсь. Разлюбим – разбежимся». – «Вот видите, как у вас все просто. А ей замуж надо, чтоб была долгая и крепкая семья!» – сказала мать и ушла. В автомобиль села Алена и разочарованно заявила: «Ну вот, не сумел ее убедить… Значит, плохо меня любишь». – «А я бы на твоем месте о наших отношениях вообще не говорил матери: у родичей своя жизнь, у нас своя». – «Знаешь, я тоже сомневаюсь…» – сказала вдруг Алена. Федор, раздосадованный и грустный, поехал домой. А так хотелось, как это делается в искусстве (не раз об этом читал), быть серьезным, мудрым режиссером, который ставит спектакли только для любимой примы, делает из нее звезду, известную на всю страну, и она за это боготворит как мужа и почти отца родного.
* * *
Дав объявление в газете о поиске мужчин-актеров, Федор вскоре получил несколько звонков от молодых пареньков, которые участвуют в студенческих КВНах, пользуются бешеной популярностью у девушек, имеют снисхождение в благодарность за общественную работу для института от преподавателей, да и получают за это дополнительные деньги к стипендии – еще большие деньги они хотели иметь в театре… А так как денег у Федора не было, то он заявлял: «Все что заработаете как артисты на платных спектаклях – заберете себе!» Но они не желали «кота в мешке», а намекали на гарантированную оплату, и тогда он говорил с сожалением, что им не по пути… Тем более нужен был ему не молодой актер, а человек солидный – лет сорока, который может играть любовников, бизнесменов, мужей, конфликтующих с женами – а такие не звонили. Когда наконец-то раздался солидный мужской голос актера, который, как выяснилось, одно время играл в лучшем самодеятельном театре города, то Федор обрадовался и тут же поехал вместе с Аленой на встречу.
Глеб оказался крупным, с подвижным лицом и хитроватыми глазками, сорокалетним армянином с весьма колоритной яркой внешностью и мог как раз исполнять роли бизнесменов-любовников, строгих папаш. На предложение играть в театре современные пьесы, он хмыкнул: «Попробуем, а то что-то скучно в жизни стало». – «Вот-вот, мне тоже что-то скучно было, – Федор обрадовался, что нашел единомышленника. В тот же день Федор с Алиной привезли Глеба на репетицию и дали роль героя-любовника для очень красивой актрисы – это была одна из лучших пьес Федора, которую давно хотел поставить, ибо речь в ней шла «о вечном» – про так называемый «любовный треугольник»: как в погоне за деньгами семья теряет любовь, доброе отношение к миру, и тогда мужчина бежит от своей богатой и деловой жены к пусть и бедной, но милой, ласковой, простой учительнице.
После успешной репетиции Федор на радостях достал три бутылки шампанского и угостил участников спектакля. Глеб выпил шампанское несколько пренебрежительно и фыркнул: «Лучше бы водочки…» После второй репетиции, которая тоже прошла успешно, хотя Глеб и не выучил слова, зато читал их проникновенно, профессионально (вид¬но, что у него есть актерский опыт), Федор восторженно сказал Алене, которая играла «жену»: «Если дело пойдет такими темпами, то месяца через полтора мы покажем спектакль публике!» Радовало Федора то, что Глеб относительно свободен – работал вольным менеджером, ища заказы для строительной бригады и заключая договора с подрядчиком, а значит, не особо напрягался и мог придти в любое время на репетицию. Досадовало одно, что частенько приходил с похмелья или слегка поддатый…
Через три недели репетиций Глеб вдруг потерял живость и веселость, стал заторможенным, словно ему все надоело. «Что с тобой?» - спросил Федор, стараясь быть с каждым актером по-отечески заботливым, ласковым, словно с капризным ребенком. «Меня, наверное, посадят скоро!» – заявил Глеб. «За что?» – испугался Федор. «Дело давнее… – хмыкнул Глеб. – Когда-то я пообещал одной фирме купить десять новых грузовиков нашего завода, она перегнала десять миллионов рублей на мой счет, а я перегнал эти деньги другой фирме, которая обещала про¬дать их мне по дешевке. Но через месяц директор фирмы сбежал куда-то с деньгами – и я остался крайним». – «А что же ты доверился тому директору?» – «Так дружок был…» – «Тогда пусть милиция ищет директора». – «Сыщики думают, что я с ним в сговоре – деньги поделил». Зная, что Глеб живет с женой и ребенком в однокомнатной квартире весьма скромно, Федор не намерен был его подозревать в сговоре, считая виной всему пофигисткий характер Глеба. Было обидно, что суд может помешать выпустить спектакль – так и случилось: на суде Глебу дали три года колонии…  В тот день Федор напился с горя.   
Когда в очередной раз Федор с Аленой сидели у него в квартире, пили шампанское и обсуждали дальнейшую театральную деятельность, новые пьесы, то настроение Алены показалось Федору каким-то упадническим, что удивило, ибо девушка недавно стала встречаться с парнем: она приводила его на репетиции, он провожал ее домой и смотрел на нее восхищенно, как на великую актрису, ибо был обычным работягой, строителем–каменщиком. Вот и сейчас он должен был за ней придти, чтоб отвести в ночной клуб. Ревнующий Федор, тем не менее, мысленно благословил их любовь, надеясь, что это будет яркое светлое чувство, которое осветит душу Алены, внутренне глубоко одинокой, но как показывало ее настроение, да и отношения с парнем вяловатые, этого не случилось, что Федора задело и обидело: «У тебя вроде любовь, а живешь без вдохновения… Такое впечатление, что у вас с парнем ничего не получится». ; «Я знаю», – ответила уклончиво она. «Странно, – удивился Федор. – Ведь сама говорила, что замуж предлагал». ; «Предлагал, но я за него не пойду». – «А чего же тогда встречаетесь? Поискала бы другого, более подходящего». ; «Он меня устраивает в сексе – мне с ним спокойно». – «Спокойно?! – усмехнулся Федор. – А мне всегда казалось, что любовь должна вводить в состояние энергетического выброса, ибо силы человека удесятеряются. У тебя же наоборот - упадок какой-то, болеешь часто». Она усмехнулась: «Кому какое дело до наших отношений?» ; «Просто считал тебя страстной женщиной и мне казалось, что и любовь у тебя должна быть яркой, а тут какое-то тление…И ты на это согласна?» – «А я вообще в любовь не верю!» – заявила вдруг она. «Как? – растерялся Федор. – Никогда бы о тебе такого не подумал: ведь молодая, симпатичная, и вдруг не верит в любовь». И ему сразу расхотелось общаться с Аленой, на которую было столько возложено надежд, а она их не оправдала. Ведь он пишет пьесы и пытается их ставить, чтоб показать красоту великого чувства, а как же актриса будет играть искреннее и правдиво Любовь, если в нее сама не верит?!
Ночью он впал в хандру, не мог уснуть, а на следующий день заявил актерам, что откладывает на месяц все репетиции и уезжает в отпуск. Пьесы же решил издать отдельной книгой: может быть, кто-то их поставит, если уж судьба настырно вставляет ему палки в колеса вдохновения! И вообще, деньги, которые ра¬нее заработал, кончились. Неужели опять придется, стыдливо пряча глаза от покупателей, среди которых могут быть знакомые, которые знали его хорошим инженером и грамотным специалистом, на базаре женскими трусами торговать? Печально все это…
   







Содержание


Мин сине…4
Силушка…11
Ангел во плоти…19
Расчетливая…24
Белые крылья…28
Самолюбие…35
Соблазнитель…44
Отцы и дети…50
Роман с театром…73