Заводной апельсин как неудачное высказывание

Пока я читал «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса, мне всё время казалось, что роман будто бы кому-то подражает, но чувствует себя крайне некомфортно в своей роли, а потому со всех пушек летят противоречия. Чтобы понять, что не так, разложим роман на некоторые фундаментальные составляющие.

Итак, в центре романа подросток Алекс и его droogs, испытывающие удовольствие от насилия и moloka. На их примере Бёрджесс ярко подсвечивает проблему своей антиутопии: осознанный выбор зла. По всей логике антиутопии для главного героя Алекса эти проблемы — фон, развивающий противоречия. Но Бёрджесс отходит от этой схемы. В центре романа не антитеза, а олицетворение проблемы.

Поначалу может показаться, что банда Алекса — единственные отрицательные герои книги, но это ошибочное впечатление. Допустим, тот самый невинный старик с книгами, жестоко избитый в начале романа. Вроде бы очевидно, что он жертва и противопоставлен банде. Но в конце романа именно он вместе с другими стариками избивает неспособного сопротивляться Алекса в библиотеке. Таким образом, мы имеем дело с ветхозаветным миром, в котором каждый человек чужд евангельских ценностей аскетизма и ненасилия. В мире «Заводного апельсина» можно осудить человека за убийство, но при этом механизм наказания абсолютно так же построен на насилии. То есть тюрьма — не путь исправления, а иллюстрация принципа «око за око, зуб за зуб».

Далее по сюжету: государство, то есть условно Бог, мстит Алексу за убийство женщины, и тот попадает в тюрьму. Алекс, естественно, недоволен этим положением дел, он хочет выйти из системы «око за око» так, чтобы он мог выбить кому-то зуб, но его зубы всегда оставались на месте. Это своеобразный протест против ветхозаветного мира, который однако никак не нарушает логику этого мира и является естественным из него следствием.

Однако государство предлагает и второй вариант протеста против такого мира: метод Людовика. Когда государство хочет заставить ветхозаветного человека испытывать отвращение к насилию, оно таким образом порождает уже культуру христианства. Алекс в этой системе становится Христом по многим признакам. Одно только подставление второй щеки чего стоит. Более того, если Алекс — Христос, то это всё ещё не противоречит божественной природе государства в книге; государство в этой системе — Бог-отец, а Алекс — Бог-сын.

Но к чему же нас в конце концов приводит роман? Алекс-Иисус в ветхозаветном мире не может выжить. Его сначала избивают старики, затем полицейские, затем его доводят до попытки самоубийства. То есть, грубо говоря, в системе такого мира христианство существовать не может, а его принципы считаются ложными. И в таком случае неудивительно, что Алекс после выздоровления снова чувствует тягу к насилию, заявляя, что «теперь-то он точно вылечен». Иисуса распяли, жизнь продолжается, и беспокоиться не о чем.

И при таком взгляде удивительным образом вспоминается «Идиот» Достоевского. По сути Достоевский и Бёрджесс ставили одинаковые писательские задачи: изобразить Христа в современном им мире. В этом смысле забавно замечать, что у Бёрджесса всё время мелькают то тут, то там экзистенциальные вопросы, например, правда ли осознанно выбравший добро человек лучше тех, кто осознанно выбирает зло. А мы помним, что у истоков экзистенциализма лежит в том числе и Достоевский. Более того, оба автора приходят к одинаковому итогу. Князь Мышкин, положительно прекрасный человек, в результате сходит с ума в ветхозаветном мире, как и Алекс приходит к самоубийству под влиянием своего мира. Хотя в романе «Идиот» гораздо сложнее выстроить схему Ветхий завет — Бог — Иисус — Новый завет, задумка и её сюжетная реализация в общих чертах совпадают с «Заводным апельсином».

Проблема «Заводного апельсина» состоит прежде всего в том, что Бёрджесс не понимал, что его структура работает против смысла книги. Князь Мышкин сходит с ума, потому что для него невозможно существование в таком мире. Он противостоит окружающему миру, но он слабее, и фон «Идиота» подсвечивает исключительность героя. Но Алекс, наоборот, не желает вырываться из логики своего мира. Ему нравится насилие. Поэтому неожиданное желание Алекса завести семью и уйти из банды — пошлость. Бёрджесс таким образом просто спасовал перед своей задумкой. Алекс — абсолютное воплощение проблемы романа, человек, наиболее осознанно выбирающий зло. Однако его неожиданное излечение происходит как бы из ниоткуда, просто так. У него нет предпосылок, оно просто случилось. То есть, по логике Бёрджесса, человек, выбравший зло осознанно, на уровне инстинкта тянется к добру, когда в его мире все вокруг тянутся ко злу и осознанно, и инстинктивно. Бёрджесс перечёркивает всю экзистенциальную линию романа про свободу выбора человека, Бёрджесс вообще перечёркивает весь роман одной главой.

Можно закрывать глаза на последнюю главу, как это делал, например, Стэнли Кубрик. Тогда произведение работает на идею. Но на какую идею? Без последней главы роман выглядит, как громкий крик Ветхого завета на Новый. «Теперь-то я точно вылечен» — говорит Алекс и уничтожает христианство со всем его смирением и чистотой. Какая-то странная антиутопия в таком случае. В данной структуре нет противопоставления мир — герой. Оно и объясняет, почему после экранизации Кубрика у героев «Заводного апельсина» появились подражатели в реальном мире. В романе нет никаких подмигиваний, указывающих на неправильность этого мира. До последней главы всё работает по своей логике, выставляя антигуманные ценности как нормальные.

Либо же мы рубим дальше, удаляя ещё и главы, связанные с излечением Алекса. Алекс-Иисус доходит до самоубийства и прыгает из окна. Всё. Герой не выдержал битвы с этим миром и сдался. Антиутопия получилась, все идеи доказаны, расходимся, друзья. Но ведь это уже совсем бред — вырезать по своему желанию из романа сорок страниц.

Но тогда общая схема романа вообще кажется совершенно бредовой. Есть Алекс, осознанно выбирающий зло. Ему очень нравится делать злые поступки, он хочет заниматься этим безнаказанно. Но государство заставляет его быть добрым и даже не защищаться. Тогда злой мир доводит его до самоубийства. Он лечится и возвращается в этот мир, чтобы снова творить зло. А потом вдруг становится добрым! Это же самый настоящий бред, и никак иначе это не назвать. Речь даже не о том, какие ценности проповедуются в книге, а о том, что она, словно неадекватная, мечется от одной крайности к другой.

Таким образом, мы не можем читать «Заводной апельсин» без каких-либо глав. Чтобы понять задумку Бёрджесса, нам они принципиально важны. Но в них Бёрджесс сдаётся перед поставленной задачей. Понятно, что типичная для антиутопий структура противостояния героя окружающему его миру могла показаться Бёрджессу неинтересной. Гораздо занятнее посмотреть на проблему изнутри. Но такая структура книги не даёт реализоваться идеям гуманизма в том или ином виде. И в результате выходит, что «Заводной апельсин» — хорошая, оригинальная, бодрая книга, но неудачная. Она не то что не решает поставленную проблему, она и не пытается её решить, а просто отворачивается. Поэтому неудачная.