Пойман, чтобы быть свободным самая драматичная до

 
РЕКОМЕНДУЮ ПРОЧЕСТЬ
Неисповедимы пути Господни, как неисповедимы и непредсказуемы судьбы людские, в которых немаловажное место занимает фактор времени.
Однако даже всесильному Хроносу, древнегреческому богу — хранителю времени, не дано было свыше остановить его бег или повернуть время вспять. Не подлежит сомнению, что и нам, смертным, подобное также не по силам. И все же в жизни любого человека наступает момент, когда он обращает свой взор к прошлому, к дням и годам, прожитым либо в трудах праведных, либо в бесцельном созерцании божественного мироздания — и для людей с таким складом натуры угроза оказаться в водовороте низменных страстей и быть подверженными никчемному желанию сытости и праздности весьма реальна. Трудно оспорить истину о том, что «бытие определяет сознание».
Вот так и на судьбу главного героя книги Эрни Холландса злосчастное бытие, а точнее семейный ад, в котором прошло его детство и отрочество, наложило тяжкий отпечаток. Греховность поступков Эрни очевидна: драки, поножовщина, кражи, .гульба, покушение на убийство. Наказание за такой образ жизни — четверть века, проведенные в тюрьмах, жестокая расплата за то, что не хватило ни физических, ни моральных сил вовремя остановиться, сказать»нет» и пойти наперекор среде, которая искалечила его душу и выбросила на обочину жизненной стези.
Как это зачастую бывает, прозрение все же пришло. Я не стану пересказывать сюжет книги и кто повлиял на обращение Эрни ко Христу, однако замечу, что Господь Бог во все времена не оставлял своих трудов по внушению падшим и заблудшим чадам своим важность совершения покаяния, а следовательно, и подлинного пути к спасению.
Хочу напомнить, что сказал Христос, подвергнутый безжалостному распятию на кресте, разбойнику, который по соседству со Спасителем испытывал подобные же муки: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лука, 23:43).
Вспомним и еще одно пророчество Христа: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет» (Марк, 16:16).
Писатель Борис Костин, заслуженный работник культуры России 3
«ПОЙМАН, ЧТОБЫ БЫТЬ СВОБОДНЫМ»
- это непросто еще одна история. Из всех мне известных, это самая драматичная “до и после” Сага. Я слышал много историй мужчин и женщин, описывающих свою жизнь, но ни одна из них не захватила меня так, как эта правдивая, полная приключений одиссея.
Я лично знал Эрни и его жену Шейлу. Мастерс Фаундейшен ассистировала Эрни и Шейле в их путешествии по Украине, где у Эрни была возможность поделиться своей невероятной историей жизни с тысячами осужденных в тюрьмах.
До публикации этой книги Эрни сам отсидел 25 лет в тюрьмах Канады и Соединенных Штатов Америки.
Публикация «ПОЙМАН, ЧТОБЫ БЫТЬ СВОБОДНЫМ» затронула миллионы жизней, как послание надежды, и тысячи познали силу Иисуса Христа благодаря его повествованию.
Теперь я призываю вас - найдите тихое уединённое место и настройтесь на восприятие книги, которую вы захотите прочитать не останавливаясь.
Стенли Г. Ватрич Президент Мастерс Фаундейшен
 

Эрни Голланде
ИЗ ГОЛЛИВУДА в ПРЕИСПОДНЮЮ
В
 ад я попал через Голливуд. Я рассчитывал на то, что ограбление нескольких магазинов ослепительного Голливуда в Калифорнии сделает меня гангстером высокого полета, профессионалом, персоной „в авторитете”. Так я оказался в Голливуде. Именно здесь я совершил мое самое последнее ограбление.
Я был в бегах - удрал из очередной канадской тюрьмы. В общей сложности в канадских тюрьмах я провел двадцать лет. Я держал направление на юг, пересек границу с Америкой и двинул в Хьюстон, что в штате Техас. Здесь-то я и нашел огромный магазин, один из отделов которого был ну просто завален оружием и соответствующей амуницией. Как только я увидел все это, то сразу почувствовал, как напряглись мои мышцы, как участился мой пульс. Хороший пистолет всегда был моей правой рукой. Без оружия в руках я был никто. С оружием - я ощущал себя самым могущественным на Земле!
Скрываясь в тени деревьев, растущих недалеко от магазина, я ждал. Ждал, пока солнце не начнет клониться к закату. Ждал, пока из магазина не уйдут последние покупатели, а вслед за ними и продавцы. В магазинах торгового ряда погас свет - осталось только ночное, дежурное, освещение. Площадь перед магазинами была все еще ярко освещена. Я терпеливо ждал, подбадривая себя удачными наблюдениями: вот опять на небольшой патрульной машине появились двое полицейских. Я отметил, что они появляются каждые два часа, проверяют окна и двери магазинов,
6
а затем исчезают в глубине офиса, расположенного рядом с торговым рядом. Вероятнее всего, в офисе есть радио, настроенное на полицейскую волну, возможно, там же есть и полицейские собаки и, наверняка, сами полицейские имеют переговорные устройства. Я знал, что свой „удар” должен буду нанести в тот момент, когда у охранников настороженность сменится расслабленностью, когда они будут спокойны и уверены в защищенности места, то есть сразу же после их очередного обхода. Именно в это время случайные посторонние звуки, скорее всего, не привлекут их внимания.
Внутренне я продолжал готовить себя к нападению. Я чувствовал, что меня начинает лихорадить, напряжение во мне росло. В последнюю отсидку я попал с большим сроком и, естественно, не мог совершенствоваться в грабежах. Внезапно мне пришла мысль, что за это время я мог потерять сноровку, забыть свой стиль, каким бы профессионалом я ни был.
Я заставил себя сконцентрироваться на оружии, которое было в моей руке. Сейчас оно было главным объектом моих мыслей, оно было главной целью. С ним я уже не буду чувствовать себя слабым - я стану неуязвимым. Я стану всесильным.
Прошло двадцать минут, как охранники закончили свой очередной обход, и вот - в один миг я пересек площадь перед магазинами и буквально размазался вдоль огромной зеркальной витрины. Мои поры заработали со страшной силой, выдавая острый запах, в то время как мои глаза быстро справа налево пронизывали ночь в поисках охранников, собак или полицейских. Я приподнял и согнул в колене ногу так, что носок моего ботинка оказался на уровне нижней части витринного стекла. Одним резким и коротким движением ноги я разбил стекло. Шестиметровая зеркальная витрина грохнулась оземь и рассыпалась на миллион мелких кусочков.
Не теряя ни минуты, я впрыгнул в эту витрину и через нее попал на первый этаж магазина. Свою цель я знал. Что есть сил я помчался к отделу спортивных товаров. Тут я разбил витрину прилавка с дорогими пистолетами. Я схватил сразу четыре штуки - 45-го, 38-го калибра, 32-автоматический и револьвер 32-го калибра, а также коробку специальных полицейских патронов к пистолету 38-го. Мои уши тоже были
7
напряженны, готовые услышать или пронзительный писк сигнальной системы, или крики охранников, или злобный лай собак. Однако, продвигаясь по проходу вглубь магазина, я не слышал ничего, кроме стука собственных ботинок и моего напряженного дыхания. Я заметил, что одновременно с тем, как слабло мое напряжение, моя одежда все больше и больше набухала от пота.
Я уже добрался до витрины разбитого прилавка, когда вспомнил, что в денежном отношении я тоже был на мели.
Поездка в Голливуд обещала быть дорогостоящей. Мне нужны были вещи на продажу. Перед прилавком в ювелирной секции я остановился ровно настолько, сколько понадобилось времени, чтобы выдавить дулом пистолета стекло, витрины с часами. Одним движением я захватил тридцать или сорок самых дорогих из них и рванул к проделанному мною выходу.
Оказавшись на улице, я припустился что есть мочи и бежал, не останавливаясь, минут пятнадцать, не рискуя делать даже коротких передышек. В конце концов, когда уже нечем было дышать, я свалился под прикрытие ветвистого кустарника. Глотнув воздуха, я зарядил мой 38-ой и сразу же почувствовал, что силы возвращаются. Я чувствовал, как они разливаются по мышцам. Я знал, что с этим заряженным пистолетом мне уже никто не страшен и ничто не опасно. Теперь в Голливуд?
Я добрался туда на украденной машине. Голливудский рай был для меня гротеском: широкие улицы залиты неоновым светом, на каждом шагу кинетоскопы*, где за четверть доллара можно посмотреть порнографию, а за полдоллара — нечто совсем эдакое!
Похоже, что здесь и подростки, и люди постарше заботятся о поддержании своего бизнеса. По тротуарам запросто бродят реальные версии девочек из порнофильмов, размалеванные проститутки, некоторых из них с натяжкой можно назвать подростками, другим
- явно за пятьдесят. И спиртное льется рекой.
По мере моего продвижения по улицам города я продавал часы и тут же тратил эти деньги на фильмы, женщин и алкоголь. Деньги исчезали гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Казалось, Голливуд с жутким дьявольским аппетитом пожирал мои наличные. Но деньги никогда не были для меня проблемой, я всегда мог украсть. Это было моим главным умением. И я верил, что это умение сделает меня самым известным вором в Голливуде.
Прогуливаясь по бульвару Голливуд, я набрел на большой продуктовый магазин под названием „Кордова Супермаркет”. Спрятав пистолет за спину, за пояс брюк, я вошел в магазин, чтобы осмотреться. Магазин работал в полную силу: покупатели роились между прилавками, кассиры собирали пятерки, десятки, двадцатки и огромное количество однодолларовых бумажек под аккомпанирующее позвякивание кассовых аппаратов.
- Наверняка здесь можно „взять” несколько сотен тысяч долларов! - промелькнуло у меня в голове. Я вернусь сюда через несколько часов. Это было уже решено. Здесь „возьму” деньги на карманные расходы, потом продумаю ограбление банка или какой-то другой конторы - главное, чтобы ограбление было громким, чтобы оно попало на первые страницы газет.
Выходя из магазина, я спрятал под куртку упаковку сигарет. На улице продал их по дешевке и на эти деньги заправил машину, на ней я смогу быстро скрыться после ограбления магазина. Все было предусмотрено
- я был готов к „делу”.
Надо было еще потянуть время — слишком рано, а в Голливуде мне уже наскучило. Если бы мне хватило терпения дождаться до закрытия магазина, я мог бы и по сей день промышлять ограблениями магазинов и банков, а может и еще чем-то, погрязнее. Но в тот момент я решил прогуляться обратно к „Кордова Супермаркету” „добрать” то, что может пригодиться мне в дороге. Я бродил между прилавками магазина как настоящая домохозяйка, собирающая семью в дальнюю дорогу: из еды я выбрал только продукты, уже готовые к употреблению, взял крем для бритья и прочие мелочи. Все, что я планировал украсть, прятал под куртку. При этом напряженно озирался вокруг - не наблюдает ли кто-либо за мной?
Мои глаза подвели меня. За зеркальной витриной с односторонним эффектом, где одна сторона отражает изображение, а другая „работает” как стекло, был полицейский, следивший за каждым моим движением. Через пару мгновений он оказался за моей спиной. Я повернулся к нему лицом. Первое, что я увидел, был полицейский значок в протянутой в мою сторону руке.
9
Как обычно в такой ситуации, мой мозг начал напряженно работать, ища любую возможность для побега. Полицейский, прощупывая меня глазами, заметил короткую дубинку, которую я носил в заднем кармане брюк. Мысли бешено крутились в моей голове, выдавая сотни вариантов побега. Так было всегда, когда я вляпывался, и, как всегда, почти молниеносно я должен был выбрать только одно решение.
Прошла секунда, максимум две, и полицейский отработанным движением обнаружил у меня за поясом заряженный револьвер 38-го калибра. Он выхватил его. Я тоже вцепился в него. С удивлением на лице полицейский потянул револьвер в свою сторону - я не сдавался. Он вскрикнул, громко и гневно, причем больше от удивления, чем от страха. Кто осмелится играть в „кто — кого” с полицейским при исполнении? Я не представлял для него никакой реальной опасности. И тем не менее я не собирался выпускать из рук свое оружие. Во время борьбы за овладение заряженным револьвером я грязно ругался.
- Голову оторву, - кричал я ему. - Убью!
Когда я грозился, то конечно же знал, что блефую. За всю свою жизнь я ни разу никого не обидел. Да, я грабил банки и магазины - огромное количество магазинов. Да, более двадцати лет я провел в тюрьмах, сиживал и в самых гадких. Я знал самое дно общества, я жил среди этих людей, - но ни одного человека я не убил, никогда никому не нанес физического оскорбления. Даже попытка покончить жизнь самоубийством окончилась неудачей, я трусливо отступил. Моя душа противилась насилию.
Не прекращая борьбы, мы свалились на пол, каждый старался высвободить руку, вцепившуюся в револьвер. Полицейский начал отчаянно кричать, звать на помощь. Магазин был пуст - покупатели в панике покинули его, оставив полицейского без помощи. Мы пинали и толкали друг друга, продолжая кричать и грязно ругаться. Никому не удавалось взять верх.
И вдруг, совершенно неожиданно для нас обоих, револьвер выстрелил.
От выстрела я резко дернулся в сторону, полицейский же выпустил револьвер из рук. Вскочив на ноги, я понял, что держу этот злосчастный револьвер в своих руках. Взгляд мой остановился на ноге полицейского. Кровь била фонтаном из раны, находившейся чуть ниже коленной чашечки. Я был сражен.
- Забери револьвер! - закричал я, протягивая ему оружие. - Забери револьвер.
С широко открытыми от ужаса глазами, я напоминал ребенка, разбившего самую красивую вазу в доме.
Полицейский выхватил револьвер и направил дуло мне в лицо. Другой рукой он пытался сжать кровоточащую рану, лицо было искажено - больше от злости, чем от боли.
- Я бы должен был сейчас тебя застрелить, - проревел он, и я знал, что он говорил вполне серьезно. При одном виде того, что я наделал, мне становилось тошно. И в то самое мгновение вся моя жизнь - все мои сорок два года - пронеслись перед глазами. Я вдруг понял, что происшедшее никак не осложнило мой жизненный путь. Ведь я был не более, чем нарыв на здоровом теле общества. Я быль слизью. И в конце концов случившееся вполне доказало мне это.
- Стреляй, - ответил я, глядя прямо в дуло пистолета. - Ты окажешь мне услугу.
Полицейский застыл.
- Я кусок дерьма, - спокойно произнес я, - и хочу умереть в тюрьме.
Я почувствовал, как ощущение силы - фальшивой силы, покидает меня.
- Мне одна дорога - в ад, - спокойно завершил я.
И
КОПЧЕНАЯ СВИНИНА ДЛЯ ДОМОЧАДЦЕВ
отвратительнейших трущобах Галифакса, что в провинции Новая Шотландия в Канаде. Матери моей было от роду всего 16 лет. Она была красива, но несчастна, жертва незаконной связи с солдатом английской армии, беспринципным человеком 47 лет. После демобилизации, прошедшей в конце первой мировой войны, он эмигрировал в Канаду. Бывший солдат, Гарри Холланде, женился на девочке- подростке, Евангелине Росс Перро, для того, чтобы родившийся ребенок не получил клеймо внебрачного.
Условия для новорожденного были ужасными. Окружающая жизнь была будто скопирована с рассказов Чарльза Диккенса и развивалась по сюжетам его книг. Гарри и Евангелина встретились в полуразвалившемся доме, где им обоим случилось снимать комнаты. Это было разгульным местом, где вино лилось рекой и где люди, казалось, вообще не ложились спать.
Потом, когда в их жизни появился я, супружеская пара Холландсов перенесла традиции этой ужасной гостиницы в то место, которое они долго будут называть своим домом - дряхлый домик на две комнаты, который был буквально развален надвое. Улица, на которой стоял этот домишко, была вымощена гравием и постоянно залита всякого рода помоями.
Их сердечного тепла хватило только на то, чтобы ради меня образовать семью. Друг другу же в семейной жизни они не давали ничего: пили все больше и больше, 
ругались, все чаще и безобразнее, и дрались - все грубее и изощреннее. Я рос, и все это происходило на моих глазах. Несмотря на такую семейную жизнь, они, тем не менее, продолжали заводить детей. У них родились еще три девочки и один мальчик. Растущая семья только добавляла жару в разлад между родителями, обида и негодование росли с каждым годом.
Только став подростком, я узнал, что обычно в доме должна быть горячая вода. В нашем доме ее не было. Спали мы все в одной комнате, зимними холодными вечерами старались согреться, сгрудившись у небольшой печурки. В нашем доме не было ванной комнаты и туалета. Мы все пользовались ведром, которое ночью держали в спальне. Днем же испражнялись на улице - там было много места.
Стены и потолок кухни были сильно закопчены
- печку топили дровами. Недалеко от печки стояло кресло-качалка, самое желанное развлечение всех детей в доме. Все пятеро по очереди качались на нем. Для меня полчаса, проведенные в этом кресле рядом с теплой печкой, были самым счастливым времяпровождением, которое могла предоставить мне жизнь.
Родители были целиком поглощены собственной враждой, и времени на детей у них не оставалось. Они не обращали на нас внимания, и каждый из нас жил своей жизнью. Меня, например, родители ни разу не поцеловали, ни разу не обняли. Но стоило мне провиниться перед кем-нибудь из родителей, я был бит смертным боем. Часто отец уставал колотить меня руками, и тогда в ход шли пинки и подзатыльники. Мать же предпочитала ломать об меня метлу.
Я подумывал о побеге. Этим желанием Господь наградил, пожалуй, всех подростков.
На кладбищенском дворе росли несколько каштанов, и однажды осенью после проливного дождя, который идет в провинции Новая Шотландия достаточно часто, я наткнулся на россыпи каштанов прямо на земле. Я бережно, будто это были золотые монеты, собрал их в большие мешки. Обычно мы играли в каштаны с соседскими мальчишками. Первое, что надо было сделать, это вымочить каштаны в уксусе, чтобы плоды стали крепче. Затем мы крепили к ним шнуры, за которые во время игры каштаны можно было раскручивать. Побеждал обладатель самого крепкого
13
каштана, остававшегося нераскрошенным после многочисленных столкновений со своими „собратьями- каштанами”. Это были, конечно, скромные победы, но ценились они высоко.
Жизнь в нашем ветхом домишке была бы, пожалуй, более сносной, если бы не постоянное присутствие отца. Но он всегда был дома, даже когда находил работу. Мне казалось, что редко какая причина могла заставить его покинуть дом.
Он часами просиживал на кухне, курил, чифирил и бормотал себе под нос грязные ругательства. Он винил Господа Бога во всех своих несчастьях, одновременно прося Всемогущего поразить его на месте. Его сипение, кашель и бормотание часто будили нас по ночам. Рядом со своей кроватью он держал старое ведро, в которое постоянно сплевывал и регулярно рыгал кровью. Мы были слишком малы, чтобы понять, что отец был тяжело болен - рак „высасывал” из него жизнь. Постепенно его мечта о смерти сбывалась.
Поднимался он всегда в семь утра, дольше находиться в постели ему было тяжело. Кашляя и ругаясь, он пришаркивал на кухню, где растапливал печку. Затем ставил на нее свой старый чайник, и, ожидая, когда закипит вода, готовил себе самокрутку. Курил он взатяжку, табачный дым вызывал у него кашель - он кашлял сильнее, что, в свою очередь, заставляло его и ругаться крепче.
Время от времени по утрам он перебинтовывал свою ногу, где была открытая рана величиной с пятак. Эта язва, постоянно мучившая отца, никогда не затягивалась, чем ее только не смазывали. Медицинские средства не помогали. Сама рана, на внутренней части голени правой ноги, внешне представляла собой жуткое фиолетовое месиво. К врачам отец не обращался. Он знал, что это такое. Только мы, дети, были все еще слишком малы, чтобы понять, что это смертельная болезнь, вырвавшаяся наружу.
С едой было плохо. Частенько отец выливал жир со сковороды на кусок хлеба, накрывал его вторым куском. Полученный „бутерброд” он заворачивал в серую бумагу, клал в карман и, не переставая ругаться, шел на работу. Я любил наблюдать за отцом. Я любил его, хотя и мало что понимал в семейных отношениях, сложившихся в нашем доме. Мне некого и нечего было любить, и моя естественная привязанность изливалась
14
на отца. В нем я видел единственный источник нашего „благосостояния”.
В нашем доме всегда было шумно. Мать частенько приводила своих друзей, людей ее возраста, и они пили, а потом шумно ссорились. Обычно в дни зарплаты с ящиком пива или бутылкой виски в нашем доме появлялся Фредди, мамин брат. Мамины подружки рассаживались вокруг стола, пили и громко разговаривали, иногда даже пели в угаре опьянения. Дядя Фредди был мускулистым парнем, быстрым на драку.
Он не останавливался ни перед чем, мог даже побить собственную сестру. Мать, тоже мускулистая, достойно отвечала брату. Они могли упорно, не уступая, молотить друг друга до тех пор, пока их лица целиком не покрывались синяками, и изо рта не сочилась кровь. Иногда отец делал попытки разнять их, за что ему сурово доставалось от Фредди. Дядя же, измордовав отца, возвращался к выяснению отношений с сестрой. Все это происходило на моих глазах.
Устав от всего этого кошмара, мать ушла из дома с новым другом. Все, что мы о нем знали, это, что он был музыкантом и служил в армии, и звали его Джо. На его примере отец преподавал нам уроки ненависти. Он учил нас изо всех сил ненавидеть Джо за то, что тот увел нашу мать из дома. Джо удерживал мать от пьянства и танцев, кормил ее три раза в день и развлекал ее так, как смертельно больной раком старик не мог себе, естественно, позволить. Она не появлялась дома по два-три полных месяца, затем неожиданно возникала, задерживаясь с нами дня на два-три, редко когда на неделю. Отец был в бешенстве от поведения матери, но он был слишком слаб и болен, чтобы что- либо предпринять. Мать же, все еще молодая и живая женщина, подкалывала его этим.
Мне в то время еще не было и восьми.
Когда мне исполнилось восемь лет, мать занялась моим образованием. Как-то появившись дома после очередной отлучки с Джо, мать сказала:
- Сынок, я собираюсь взять тебя с собой по магазинам.
Я был заинтригован. Я никогда не ходил „по магазинам”, я просто не знал, что означает эта фраза „по магазинам”. Мы отправились в магазин. Оказавшись внутри, мать раскрыла большую сумку и
15
стала показывать мне, как воровать. Финансово она была в отчаянном положении, однако вещи, которые она заставила меня своровать для нее, не были предметами первой необходимости. Губная помада, пудра и духи - все это атрибуты роскошной жизни, не жизни моей матери. Просто настало время передачи секретов своего ремесла старшему сыну.
Я любил мать так же, как я любил отца (конечно, рассматривая Джо в качестве злодея, а мою мать
— в качестве жертвы), поэтому я делал все, что она говорила. Я воровал для того, чтобы расположить мать, чтобы добиться ее похвалы. И я добился. Со словами:
- Хороший мальчик, умница, - мать погладила меня по голове. Она не обратила моего внимания на то, что воровать значит нарушать закон. Она продемонстрировала мне, что ей нравится, что я учусь это делать.
Мой детский ум быстро сориентировался, что чем больше я стану воровать, тем больше буду получать похвал. И я воровал все больше и больше, воровал для обоих родителей. Вскоре я понял, что самыми ценными продуктами для нас являются хлеб и масло, мясо и консервы, а также одежда. Отцовскую благодарность вернее всего вызывала украденная бутыль спиртного. Он тоже называл меня „хорошим мальчиком” и подзадоривал меня на новое воровство.
Когда я обнаружил, что люди среднего достатка, не бедняки, конечно, оставляют деньги для разносчика молока в пустых бутылках, выставляя их с вечера на крыльцо, я, чтобы опередить молочника, стал просыпаться раньше. Каждое утро я уходил из дома в 4 утра. Мне удавалось собрать приличную сумму денег, (я пробегал дистанцию в пятнадцать кварталов и обратно) и успеть вернуться домой до появления первого молочника. По мере возмужания, я умнел, вскоре я стал оставлять часть заработанного себе. Отдавая отцу приличную сумму денег, я припрятывал остаток. Его было достаточно, чтобы купить себе конфет и сходить в кино.
К десяти годам я был уже и опытным торговцем. Я начал приторговывать ворованными вещами. Я приметил, что разносчики газет оставляют их целыми пачками прямо на газонах около домов. И я сообразил, что я могу „получать” их за счет честных граждан, а потом продавать. По утрам мне ничего не стоило
16
подобрать эти газеты, к тому же я без особого труда открыл для них хороший рынок: ночные рестораны с удовольствием скупали их за полцены. Матросы и рабочие огромного порта Галифакса тоже были моими покупателями. Часто я забирался на один из кораблей, находившихся в доке, и бродил от каюты к каюте, продавая газеты. И, конечно, если мне удавалось наткнуться на пустую каюту, то я считал справедливым брать все, что было перед глазами: кошельки, часы, золотые украшения. Я даже „пробегал” по карманам спящих в кубрике матросов, не осознавая, какой опасности подвергал себя.
Центр города Галифакс был „создан” для воровства. Однажды я наблюдал, как у ресторана разгружали большой крытый фургон для перевозки продуктов. Задняя дверь фургона была открыта, и я мог видеть несколько десятков огромных ящиков без маркировки. Я не упустил своего шанса. Улучив момент, стащил самый большой ящик, и был таков.
- Что в ящике? - потребовал ответа отец, как только я вернулся домой.
- Сам не знаю, - честно ответил я. Коробка была не распечатана. - Давай взглянем, отец.
Мы открыли его, и, что называется, „челюсти отвалили”. Внутри находились три или четыре яичных лотка с яйцами и целый копченый бок поросенка. Что- то зажглось в глазах отца.
-Давайте есть, - скомандовал он.
Мы, дети, никогда раньше не пробовали ни яиц, ни окорока, и, безусловно, не могли представить себе всей роскоши соединения этих продуктов в одном блюде! Даже отцу, который был уже в преклонном возрасте, редко удавалось угощаться такой едой. Окорок был не очищен от шкуры, но отец порезал мясо, не срезая ее. Никто из нас не знал, что шкура, толщиной с треть пальца, перед приготовлением мяса должна быть удалена.
Нам казалось, что мы королевская семья за завтраком, только за нашим столом было гораздо больше возни и шума. Другие едят яичницу с окороком все время - разве мы не можем, хоть один раз?
Образ жизни нашей семьи стал извращенным отражением стиля жизни наших соседей - людей среднего достатка. Рождество мы тоже теперь праздновали с индюшатиной, с подарками, как и они.
17
Я крал почту из почтовых ящиков и потрошил конверты в поисках денег, которые обычно дедушки и бабушки посылали своим внукам в качестве рождественских подарков. Накануне праздника я дежурил возле магазинов. Торговля шла бойко, покупатели выходили с большими коробками, полными всякой всячины. Я приметил одного, который положил свои покупки. в машину и вновь вернулся в магазин. Подобрав камень побольше, я разбил заднее стекло машины и украл все рождественские подарки. Примерно таким же способом я добыл и индюшку для праздничного стола. Теперь моя семья имела и подарки, и обед. Все были мной довольны. Кроме того, я принес домой одежду всяких размеров, и мой отец, впервые в своей жизни, стал обладателем пальто. Еще два пальто больших размеров верно служили ему в суровые зимы Галифакса.
И всякий раз, когда я открывал хлипкую входную дверь нашего покосившегося двухкомнатного домишки, отец встречал меня одними и теми же словами:
- Ну, что принес, сын? Хороший мальчик. Сходи и принеси еще, сын.
Я все больше скучал в школе. Она не шла в сравнение с захватывающей дух жизнью, которую я сам для себя творил, будучи главным добытчиком в семье и главным вором. Я стал прогуливать занятия. Свободные дни использовались для наблюдения за магазинами, которые я планировал обворовать ночью. Однажды я и несколько моих приятелей ночью взломали магазин, торговавший оружием. Никому из нас не было одиннадцати лет. Мы были еще глупы, патроны мы не брали. Нашим устремлением было
- припрятать и сохранить украденное там оружие до лучших времен, до тех пор, пока мы не „оперимся” и не станем опытными ворами. Мы страстно желали этой новой жизни, мы хорошо знали ее по фильмам.
Кинофильмы подпитывали мир моих фантазий. Сильных гангстеров и удачливых грабителей банков, за жизнью которых на больших экранах кинозалов следил с жадностью, я непременно примерял к себе. Во взрослой жизни я видел себя внушающим страх преступником. Их жизнь, по моему мнению, была шикарной. Она включала дорогую одежду, большие машины, сногсшибательное количество девочек и
18
- деньги, деньги, деньги. Вернуться в Галифакс и с шиком ограбить здесь банк - было главной мечтой моей жизни.
Этой мечте будет суждено сбыться.
Украденное оружие было скоро обнаружено. Тайна была раскрыта, ее жизнь оказалась намного короче жизни моей мечты. Полиция Галифакса легко выследила меня и моих друзей. Судья, председательствовавший на судебном разбирательстве для несовершеннолетних, строго предупредил меня о возможных последствиях моих похождений и отпустил меня домой. Свои увещевания он сопровождал грозящим движением пальца в мою сторону. Все это меня только развеселило и, кроме того, дало повод для хвастовства. Я был горд собой - я оказался перед лицом правосудия и избежал наказания.
Подзадориваемый отцом, я „работал” по большей части на удачу. Однажды я с друзьями обокрал сельский магазинчик. Мы нашли там много наручных часов и коробку, полную мелких монет и бумажных купюр. Отец был доволен добычей. Часы я сразу же одел себе на руку, а украденными монетами (пятаками, четвертушками и т. п.) мы заполнили большой кувшин, который всегда стоял у нас на кухонном столе. Мои сестры и братья брали оттуда мелочь на карманные расходы - на сладости или на билеты в кино. Я был переполнен гордостью, именно я принес в дом удачу, позволил всем чувствовать себя богаче. Я был действительно нужен моей семье!
Моя помощь семье „по хозяйству”, быстро набирала обороты. Но, пожалуй, с такой же скоростью сгущались тучи над моей головой в школе. В классе я скучал, задания учителя выполнять мне не хотелось, поэтому, в основном, я, мечтая, смотрел в окно или разрисовывал школьные тетради боевыми кораблями и самолетами. Миссис Тоблин стала относиться ко мне строже - я ненавидел ее больше и больше. Она, конечно, могла бы отвести меня в туалет, снять с меня штаны и всыпать по первое число. Но она выбрала более быстрое наказание - однажды прямо при учениках класса со всего размаха шлепнула линейкой по моим пальцам. На новый виток наказания я отвечал новым непослушанием. Мы уже открыто ненавидели друг друга, и вскоре школа стала для меня полем боевых сражений.
Дом, где жила моя семья, и школьный двор находились на разных сторонах одной улицы. Это я использовал в свою пользу. В течение дня нам не позволялось покидать школьный двор, но я мог находиться в самом дальнем углу двора и переговариваться с матерью, например, попросить приготовить мне бутерброд с колбасой. Вместе с моими друзьями-одноклассниками, также живущими недалеко от школы, мы придумали как удирать из школы: один из нас притворно падал в обморок, и все мы тут же вызывались помочь довести его до дому. Как только мы оказывались вне поля зрения учителей, мы весело припускались бежать. Обычно мы направлялись в центр города в кинотеатр, где и пропадали до конца дня.
В школе я доставлял все больше и больше хлопот учителям, испытывая при этом дьявольское наслаждение. Я не думал о том, втягиваю ли я себя своим поведением в большие неприятности. Но я знал наверняка, что получал истинное наслаждение оттого, что был в центре всеобщего внимания. Поэтому для меня было полным шоком, когда однажды директор проводил меня до дверей школы и передал что называется из рук в руки полицейскому, ждущему меня на улице.
- Теперь ты идешь со мной, - решительно заявил полицейский.
Он отвез меня в Галифакскую трудовую школу- колонию и оставил там. Я представления не имел, как это могло со мной случиться. Я не знал ни о каких предварительных предупреждениях. Они даже не поставили в известность моих родителей. Я понял, что я попался, и слезы злости и обиды брызнули из глаз.
Только спустя много лет я узнал, что же действительно произошло: моя мать дала письменное разрешение властям отправить меня в трудовую колонию. Украденное оружие оказалось началом конца. Местные полицейские власти стали проявлять интерес к моей скромной персоне сразу после того, как я был замешан в деле с оружием. Они давили на родителей требованиями „изолировать” меня. Но к тому времени, как я попал в трудовую колонию, я был уже слишком хорошо знаком с законами преступного мира. Пресечь меня было уже невозможно. Школа-колония была для меня лишь одной из ступеней возмужания.
20
Сначала я просто опешил, когда понял, что мне предстоит жить в наводящем на меня ужас трехэтажном здании школы-колонии, которая была построена в Галифаксе около ста пятидесяти лет назад. Окружена школа была исключительно фермерскими домишками и загонами для коров и свиней. Около 60 мальчишек с разной степенью ненависти и извращения жили здесь. Скоро я обнаружил, что животные на ферме имели больше свободы, чем эти мальчишки. Нас держали в сидячем положении в „общей комнате” целое утро и день. Нам не позволялось менять положение и разговаривать. Каждый день в назначенное время нас выводили на школьный двор для физических упражнений. Необходимо было поднять руку, если возникала необходимость сходить в туалет. Нам разрешалось ходить туда по одному. Остальное время суток мы проводили в сидячем положении, от нас требовалось только сидеть, сидеть тихо, не шелохнувшись, не проронив ни слова.
Старшие ребята следили за порядком. Они ходили по комнате и грубой силой заставляли нас выполнять все предписания. Стоило одному из нас нарушить тишину еле слышным шепотом, как надзиратель подходил к нему и с размаху бил его кулаком в лицо. Не было ничего необычного в том, что некоторые из мальчишек ходили с синяками под глазами или даже с рассеченными бровями. В этом была заслуга охранников. Они также давали себе волю в выражении расизма. Хенри, единственный черный в школе, был постоянно бит. Он ходил то с сияющим синяком под глазом, то с кровоподтеками на лице, то с открытыми ранами, покрытыми коркой. Здесь же он лишился и некоторых своих зубов, которые были буквально „выбиты из головы”.
Это место, несмотря на гордое название индустриальной школы Галифакса, школой можно было назвать с большой натяжкой. Работали мы в основном на поле и на ферме, выполняли всю ручную и грязную работу: прибирали за свиньями, пропалывали сорняки, просеивали сено. Летом солнце стояло в зените и пекло нестерпимо. С каждым часом зной и солнце усиливали мою ненависть к происходящему.
К тому же в школьной жизни меня насторожило еще несколько моментов: ночами старшие мальчишки забирались в постель вместе с младшими и заставляли
21
их устраивать дикие сцены. Я не понимал, чем они занимались, но от самого вида этой активности мне становилось тошно. С течением времени я познакомился со многими гнусностями гомосексуализма, хотя сам никогда не был его жертвой. Только наблюдение этих сцен уже было для меня кошмаром.
Мы все спали в трех больших спальных комнатах. Делили нас по спальням в зависимости от возраста. Ни в одной из спален не было питьевой воды, и в летние знойные ночи нас настолько томила жажда, что приходилось хлебать прямо из унитаза, расположенного в углу комнаты - мы зачерпывали воду ладонью и отправляли ее в рот. Это было небезопасно, ибо Фредди-фонарь, ночной надсмотрщик, жестоко бил палкою каждого, кто поднимался с постели после положенного часа или кто просто разговаривал, лежа в постели. Туалет сам по себе был жутким местом. Там редко когда была туалетная бумага, и чаще всего нам приходилось подчищать себя руками, а потом обтирать их о стены.
Огромное количество крыс жило в здании. Казалось, что они живут здесь дольше, кого бы то ни было из нас. Они жили в столовой, постоянно кружили по спальне, отнимая сон у самых нервных и боязливых из нас. Стоило за ними погнаться, и они тут же исчезали в своих норках. Время от времени воздух разрезал мальчишеский крик, доносящийся из туалета, - крысы частенько плавали по водопроводным трубам и выплывали в отверстиях унитазов. Этот ужас постоянно преследовал меня в тюрьмах.
Жидкая масса, состоящая, в основном, из картофеля и рыбы с добавлением хлеба и овощей, составляла нашу еду. Еда поражала своей однообразностью - нас никогда не баловали разными блюдами, мы не знали, что такое десерт. Каждый новый день приносил нам все ту же жидкую баланду, грязную работу, сквернословие, жестокое битье и сидение - постоянное нескончаемое сидение на одном месте в мерзостном молчании.
Я был сыт по горло всем этим и ближе к зиме решил бежать. Я организовал мальчишек из своей спальни на третьем этаже, и мы сообща связали несколько простыней. Один конец рукодельного троса привязали к батарее, а другой выбросили за окно. Первым я уговорил спускаться вниз 14-летнего Энди.
22
Когда он добрался до первого узла, то под его тяжестью простыни развязались, и ему суждено было пролететь вниз еще два этажа. Энди упал в снег, но ногу все-таки сломал.
Я был в панике. С противоположной стороны в нашей спальне было еще одно окно, оно было плотно закрыто, так как выводило на запасйую, пожарную лестницу. Обмотав руку наволочкой, чтобы не порезаться, я сильным ударом разбил толстое стекло. Босоногие, в пижамах, мы все спустились по пожарной лестнице вниз и по снегу направились в сторону города. Ни минуты не сомневаясь, даже не задумываясь о том, что смогу этим вызвать гнев моих родителей, я повел всех по направлению к моему дому.
Отец впустил меня, выражение его лица при виде меня ничуть не изменилось. Выглядело так, будто это не я отсутствовал все эти долгие недели и месяцы, будто за все это время он и внимания не обратил на мое отсутствие. Он не спросил меня, где я был, или откуда я вернулся. Он без слов открыл дверь и молча же впустил меня с мороза в дом.
Я переоделся примерно по сезону, захватил немного еды и ушел. Что-то подсказывало мне, что дом для меня теперь не является более безопасным местом по сравнению с улицей. И на самом деле, когда вскоре, буквально вслед за мной, в дом постучала погоня, мой отец совершенно спокойно сказал, сколько времени назад я появился дома и когда покинул его.
Это был мой самый первый побег и самая первая погоня. Моя свобода длилась недолго, вскоре, переловив моих сотоварищей по школе, они настигли и меня. Всех нас вернули в индустриальную школу Галифакса, где мы были отчаянно биты.
А я, как зачинщик побега, был посажен в карцер.
ПОБЕГ ИЗ КАРЦЕРА
М
аленькая душная комнатка, в которой ничего не было кроме батареи и ведра, называлась карцером. Охранник содрал с меня всю одежду и впихнул в эту комнатку, закрыв за мной тяжелую дверь. Единственным скудным источником света здесь было маленькое застекленное окошко, вделанное в дверь. Еда сводилась к воде и хлебу, которые приносили три раза в день. Заняться здесь было нечем, я ходил из угла в угол, и злость закипала во мне.
Я был обречен на постоянное возвращение в карцер - то за многократное непослушание, то за очередную неудавшуюся попытку бежать. День в карцере проходил в тоске, ночь готовила свои ужасные сюрпризы. Каждую ночь, когда я ложился на холодный пол и пытался уговорить себя заснуть, стены карцера вдруг оживали. По иронии судьбы стены комнаты, в которой не было кровати, просто кишели клопами. Ночами они „просыпались” и маршировали со стен прямо ко мне, к моему голому телу. Когда я старался убивать их, то задыхался от жуткого запаха, производимого их „потрохами”. Лучше было терпеть их болезненные укусы. Если мне удавалось заснуть, что случалось крайне редко, то меня мучили кошмарные сны. В них я всегда бежал, спасая свою жизнь, бежал от кого-то или от чего-то. Как ни странно я так и не был до конца пойман. Часто я просыпался с ощущением гораздо большей усталости, чем до сна.
Но все ужасы каземата никак не стимулировали меня на лучшее поведение. Наоборот, во мне с каждым разом все больше росла решимость убежать из этой тюрьмы. Я постоянно искал возможность для побега: я разбивал окна, прыгал через заборы, несколько раз удавалось оглушить охранников. Убегал я как один,
24
так и с сотоварищами, как тихо и незаметно, так и с великим шумом. Иногда меня ловили свои же друзья-заключенные, которые рассчитывали получить награду за мою поимку. Удача не шла мне в руки. Не имело значения, как далеко мне удавалось убежать
- до центра города или до его окраины. Я добегал и до других городов, убегал и в другой штат, даже добрался до Америки, до Нью-Йорка. Но всякий раз находился „доброжелатель”, доставлявший меня назад. В один из моих очередных побегов я сдружился с подростками в городе Труро, что в провинции Новая Шотландия. Совместными усилиями мы ограбили здесь большую компанию, производящую мебель. Мы были схвачены полицией и посажены в местную тюрьму. Обратно до родного Галифакса меня везли в наручниках. Впервые я был в наручниках. Все было очень необычно. Однако и к этому новому ощущению я скоро привыкну.
Несмотря на грубое со мной обращение полицейских и властей, я чувствовал себя великолепно. Мне было приятно, что причиной всей этой суеты являюсь я. Преступный мир - мир грубый и безжалостный, но я успешно в нем выживал. Самым ярким для менй моментом был случай, когда после очередного неудавшегося моего побега директор трудовой школы пригласил меня к себе в кабинет на личную беседу.
- Сынок, что же мне делать с тобой? - спросил он почти беспомощно. - Мы перепробовали все, что могли. Но ты продолжаешь убегать. Ты доставляешь нам столько хлопот...
И он не смог закончить последнего предложения. Он явно не мог ничего придумать.
В конце концов, он вздохнул.
- Что ты хочешь? - просто спросил он.
Мое самолюбие было польщено. Передо мной стоял директор трудовой школы Галифакса, и именно он спрашивал, что я хочу! Это было еще одной моей победой, самой главной победой этого противостояния. Я загнал этого папашу туда, куда и рассчитывал.
- Хочу свободу передвижения по всей территории школы, - резонно ответил я. - Не желаю больше ходить в школу. Не желаю работать. Хочу делать то, что хочу.
Директор с тяжелым вздохом согласился.
- Хорошо, - ответил он. - Иди и делай, что хочешь. Только, пожалуйста, больше не сбегай!
25
Моментально я стал знаменитостью в школе. Мне позволялось дни напролет бездельничать, лежа на солнце и пожевывая овощи, или прогуливаясь по окрестным полям. У меня не было никаких обязанностей, и я считал, что наконец-то нашел свое счастье.
Все это продолжалось около двух недель.
Однако угомониться я не мог. Свойственное мне беспокойство, желание бежать не оставили меня, они не утихли от предоставленной мне свободы. Меня все тянуло куда-то, тянуло бежать даже от того, от чего не имело никакого смысла бежать.
И я опять убежал. Спал в парках, на лавках и просто на траве, на автобусных остановках. Я так много прошагал, что ноги покрылись кровяными волдырями. Шел я без определенного направления, останавливался только тогда, когда уже не мог передвигаться, и буквально замертво падал спать. Просыпался и шел дальше. Я был опустошен. Потерявшийся человек был явно в лучшем положении, чем я тогда.
Меня все-таки поймали недалеко от Монреаля. Назад в Галифакс я был отправлен поездом под присмотром полицейского. Я дождался пока он заснет и попросился в туалет, где досидел до момента, когда поезд стал замедлять свое движение перед следующей остановкой. За окнами была слепая ночь, но когда поезд существенно замедлился, я прыгнул в черную бездну прямо между двумя вагонами. Я бежал, что есть мочи и постарался спрятаться в лесу за деревьями. Вскоре из вагона вывалила толпа, начавшая поиск меня. Состав продолжал медленно двигаться, и через некоторое время преследователям пришлось сдаться
- поезд не мог больше ждать.
Часа два-три я шел вдоль железнодорожного полотна, я промерз до костей. Изможденный, я свернул опять в лес и лег в кустарник. Я пробовал заснуть, но меня так сильно лихорадило, что это оказалось невозможным. Вскоре, как мне показалось, я услышал звуки, издаваемые крупными животными. Эти звуки приближались. Тогда я вскочил на ноги и решил двигаться дальше, двигаться до тех пор, пока от усталости не упаду замертво.
С рассветом я добрел до окраины небольшого городка. Сделав небольшой круг по городу, и собрав некоторое количество денег из молочных бутылок, я
26
стал ждать, пока не откроется какое-нибудь кафе. Я очень нуждался в горячем питье и в еде. В этом же городке я набрел на офис Армии Спасения*, где я получил теплую одежду, возможность помыться, в чем я очень нуждался.
Мне оплатили железнодорожный билет до Галифакса. Всю дорогу назад в поезде я спал.
По прибытии в Галифакс я отправился к себе домой. Дома, как ни странно, все было как всегда. Никто никогда не встречал меня дома, никто не вышел встретить меня и теперь. Я ощущал себя невидимкой. И все же, в конце концов, я опять оказался на виду у полиции.
Последний мой побег из презираемой мной трудовой школы Галифакса пришелся на 1946 год. Мне было около 16 лет. Может быть, я все-таки перехитрил их или достаточно далеко убежал, а, может быть, они просто устали от нескончаемых погонь за мной. Я бежал на север в штат Новый Бронсуик. Там, в городе Эдмонтон, я ограбил несколько магазинов и домов, взял ювелирные изделия и деньги. Теперь я был „упакован”, и, кроме того, передо мной была вся Америка - земля обетованная, земля неисчислимых возможностей. Я представлял себе, как буду „работать” в Нью-Йорке, в этом сверкающем и богатом городе. Итак, Америка была на другом берегу реки Сент-Джон. Я решил переплыть эту реку.
Этой же ночью я украл моторную лодку. Переправиться на другой берег у меня заняло несколько минут, и вот я уже в другой стране. Я отпихнул лодку от берега и пустил ее дрейфовать. Сам отправился к дороге искать, кто бы подбросил меня в город. Я поменял несколько машин, меня подвозили на различные расстояния. Скоро я оказался в Портланде, что в штате Мейн^Здесь я нашел попутчика до Бостона, а оттуда до Нью-Йорка было рукой подать.
Это было замечательное место, похотливое место
- бары и специальные заведения были открыты всю ночь. Огромное количество людей на улицах, их было легко „чистить”, так же легко было сбывать краденое. Моей любимой целью были кошельки - легко брать, легко сбросить, в случае чего, и легко сбыть. Мой подростковый аппетит был удовлетворен „хотдогом” (бутерброд с сосиской), газированной водой и шоколадом. Парки Нью-Йорка оказались очень удобными для ночлега.
* В Северной Америке существует добровольная организация помощи бедным и неимущим, она называется „Сальвейшен Арми” - Армия спасения. Деньги и вещи, которыми распоряжаются добровольцы, приходят через пожертвования.
Когда Нью-Йорк мне наскучил, я отправился в Филадельфию, а затем остановился в Вашингтоне. Я ходил по улицам и глазел на здания как заправский турист, хотя, точнее сказать, я выглядел совсем не как турист. Однажды, когда я пересек мост и отправился „осматривать” Белый Дом президента Трумэна, черная машина остановилась рядом со мной, и шофер предложил подвезти меня. В машине я с удивлением обнаружил еще трех мужчин в костюмах. Они принялись выспрашивать меня, кто я, откуда, каковы мои дальнейшие планы, гражданином какой страны я являюсь. Тот факт, что я был в бегах, скрыть было невозможно.
Они отвезли меня в иммиграционный офис в центре города, оттуда меня препроводили обратно в Нью-Йорк. Там меня посадили в тюрьму, под названием Эллис.
Эта печально известная тюрьма находится на острове. Сотни, тысячи таких же, как и я нарушителей правопорядка проводили там свои дни. Кроме того, там царила жуткая бюрократическая чехарда.
Обстановка в Эллис была еще более ужасной, чем в Галифакской школе-колонии. Арестанты сидели по клеткам-камерам, более напоминающим клетки для животных. Здесь были люди всех возрастов. В воздухе витали злость, болезни и разврат. Никогда раньше мне не приходилось видеть самоубийств - в тюрьме Эллис они были обычным явлением. Снова и снова в ужасе я наблюдал, как работники тюрьмы, уже взмыленные, волокли очередную со свежими кровавыми ранами жертву самоубийства. Кто знает, может, в этих телах еще и теплилась жизнь.
Всякий раз я содрогался при виде этого кровавого месива. Я вспоминал, как несколько лет назад, еще в трудовой школе, пытался осколком стекла разрезать вены на руках. Я был в отчаянии - полагал, что у меня больше не было сил ни бежать, ни продолжать 
жить дальше. Но я был замечен надзирателем, и он „отложил” мои счеты с жизнью. Теперь я воочию видел, как выглядит то, к чему я стремился в свое время.
Я был заточен в Эллис на шесть долгих и страшных месяцев. Был только один светлый момент, который ненадолго развеял мою тюремную рутину. У меня была тетушка, которая жила в Резерфорде, что в штате Новый Джерси, - это недалеко от Нью-Йорка. Она узнала от моих родителей о моем пребывании в Эллис, (федеральные власти сообщили родителям) и мужественно решила навестить меня. Тетушка была очень добра и богата и, возможно, поэтому захватила с собой подарки: две или три упаковки сигарет и большую коробку шоколада. В комнате для посетителей, разговаривая со мной, она вдруг начала плакать. Я не знал, как реагировать на это: никогда раньше я не „противостоял” слезам. Она была опечалена, это точно, и я не мог понять, были ли это слезы сочувствия. Я не знал о такой взаимосвязи.
После шести месяцев тюрьмы я был посажен на корабль и отправлен обратно в Галифакс. Мне становилось дурно об одном только воспоминании о Галифакской трудовой школе: я был уверен, что по прибытии, в порту, меня уже будет ждать полицейский, который и отвезет меня обратно в школу. Ко времени швартовки корабля у меня уже был готов план нового побега.
Но и новому побегу не суждено было осуществиться. В порту меня никто не ждал: ни полицейский, ни родственники, - никто! Я был свободен. Из трудовой школы меня отчислили. Полицейские власти потеряли ко мне интерес.
Кроме как вернуться в старый мой домик на две комнаты, где должны были жить отец и младшие сестры с братом, идти мне было больше некуда. И я пошел по адресу: улица Мейтлэнд, дом 9. Дверь дома была заперта, и мне пришлось постучать. Дверь открыли. С трудом я узнал отца, он выглядел ужасно: лицо серо-голубого цвета, натянутый кадык, тонкая сморщившаяся на суставах кожа, безжизненный взгляд. Весь он был точно восковой.
Со времени моего последнего визита домой он катастрофически постарел. Он не мог ходить, не мог больше работать. Сидя дома, получал по страховке 28
29
долларов в неделю. На эти деньги и кормились отец и младшие сестры и брат.
Теперь появился я. Но во мне больше не видели кормильца, теперь я был лишь источником хлопот - я сидел в тюрьме, меня искала полиция.
- Это уже не твой дом, - сказал отец, появившись в дверном проеме. - Тебе уже 16. Теперь ты сам себе хозяин.
От таких неожиданных слов у меня невольно открылся рот.
- Но, отец! - взмолился я, - Это же мой дом. Это дом, где я жил.
- Нет, ты здесь больше не живешь, - спокойно ответил он. - Нам едва хватает самим.
Я смотрел на него с ненаигранным удивлением. Я больше не находил слов.
- Ты уже большой мальчик, - заключил отец, - ты в состоянии прокормиться сам.
Декабрьский ветер пробирал меня до костей. Я все еще думал, стоит ли форсировать события, имеет ли смысл говорить дальше.
Отец закрыл тему нашего разговора.
- Ты здесь больше не живешь, - сказал он и закрыл дверь прямо перед моим носом.
 
Грант Бейли и семья. В течение 18 месяцев Грант ежемесячно приезжал к Эрни в тюрьму, чтобы поделиться своей любовью к Богу, и после 25 лет тюрьмы эти встречи изменили жизнь Эрни 30

 
СМЕРТЬ ОТЦА
К
огда мне пришлось повернуть от порога собственного дома назад в зимний ветер, я ощущал себя слабым и беспомощным мотыльком.
Абсолютно потерянный я долго бродил по городу. В
16 лет я оказался совсем один, у меня ничего и никого не было в этом мире: не было семьи, не было любви и заботы, не было даже соответствующей одежды, не было еды и ночлега. Один в делом мире.
Странно, но я все еще любил отца, любил свою мать, хотя видел ее в последний раз очень давно (мне редко удавалось ее застать дома во время моих коротких посещений). Сердце щемило оттого, что приходится покидать родной дом, но головой я понимал справедливость действий отца. Конечно, в его состоянии он не мог позволить себе заполучить домой еще одного едока.
Пока я бродил по центральным улицам города, в голове у меня зрел план, как мне выжить. Я знал как. По соседству с нашим домом был небольшой магазинчик, хозяйничала там старая вдова, которая к тому же была истовой христианкой. Сегодня было воскресенье, а это значит, что магазин закрыт, а хозяйка, скорее всего, пошла в ту глупую церковь молиться или еще что-нибудь делать. Я поспешил назад. Входную дверь взломал без труда и принялся осматривать содержимое магазина.
Наличных в магазине оказалось всего долларов восемь или около того. Я взял большую коробку, полную пачек с сигаретами. Поднялся наверх, в спальню хозяйки, там наткнулся на огромную Библию. Я решил ее захватить с собой, не для чтения, а больше из-за любопытства. Каково было мое удивление, когда я
31
обнаружил, что это вовсе не было Библией, это не было даже книгой. Большая и тяжелая деревянная шкатулка, стоявшая на столе в спальне, была задекорирована под Библию. Внутри лежали деньги: около пяти сотен долларов в канадских и американских купюрах. От их вида у меня зашлось сердце.
Я знал, что ничего ценнее этих денег здесь и не смогу найти. Я рванул вниз к выходу. По стечению обстоятельств соседка, живущая рядом, находилась во дворе своего дома и видела, как я пулей вылетел из дверей магазина. Конечно, она меня узнала, и даже, если бы я остановился поболтать с ней, наскоро придумав повод для моего появления в магазине, я знаю, она бы все равно позвонила в полицию. Поэтому я сразу же припустил, что есть мочи.
Ноги все дальше и дальше уносили меня от моего дома, сердце при этом сжималось все больше и больше. Понимал, что не могу вернуться домой потому, что скоро полиция будет искать меня по всему городу. Но инстинктивно я уже скучал по дому, меня томило осознание того, что я не свободен принять решение вернуться. Я предвидел даже большее - я уже никогда не смогу вернуться домой, никогда.
Наполовину от отчаяния, наполовину от паники я предложил астрономическую сумму денег первому же остановившемуся таксисту за то, чтобы меня довезли до местечка Сент Джон, провинция Новый Брунсуик. Мы ехали всю ночь и к рассвету были уже на месте. Я бродил по городу, ждал, когда откроется почта. Потом отправил отцу два денежных перевода по сто долларов каждый. Я знал, что, возможно, никогда больше не увижу свою семью: я только хотел быть уверен, что у них будет достаточно еды. Я не мог с ними не считаться. Моя семья всегда являлась для меня единственной ценностью в жизни, и мое отношение к ней не изменилось, хотя теперь я потерял свою семью.
После завтрака в кармане у меня осталось немногим более двадцати пяти долларов. С ними я двинул на запад. Я ехал то автобусом, то автостопом. Я останавливался в каждом крупном городе, возникавшем на моем пути: Квебек, Монреаль, Оттава. Каждое из этих мест мне быстро наскучивало. Я быстро уставал от шатания по улицам, посещения ночных клубов, мелкой кражи по магазинам и вновь оказывался на дороге, голосуя автомобилям, чтобы
32
продолжить свой путь. Я пересек всю провинцию Онтарио вплоть до Виндзора и вновь оказался у американской границы - через реку располагался Детройт, штат Мичиган.
Разбитый, изможденный и голодный я все еще продолжал борьбу за существование. Ночью я шарил по городским улицам жилого сектора в поисках пустых домов: дом должен был быть без огней и у дома не должно было быть автомобиля. Когда я находил домик, соответствующий определенным мною критериям, я стучал во входную дверь. Если кто-нибудь Отвечал, то я спрашивал, не живет ли здесь человек по имени, при этом, конечно, называя вымышленное имя. Или спрашивал вымышленный адрес, терпеливо выслушивая хозяев, объясняющих мне, что забрел совсем не в том направлении. Система работала надежно, каждую ночь я обчищал два-три дома. Я брал часы, дорогие авторучки и карандаши, бинокли и, где находил, деньги. Как только мне подвернулась более крупная удача - в одном из домов я нашел две сотни долларов - я тут же купил билет на поезд до Виннипега. Никогда раньше я не был в западных провинциях Канады, теперь у меня была такая возможность.
Покрутившись по Виннипегу в течение нескольких дней, я отправился в Регину. Случилось так, что я пересек весь континент и добрался до Ванкувера, Британская Колумбия. Любопытно, что, несмотря на приличное количество денег, украденных мною в пору юности, я как-то все время умудрялся оставаться на мели. В Ванкувере мне приходилось обворовывать дома, чтобы „заработать на жизнь”, спал я в машинах, отправленных на автомобильную свалку. В Ванкувере я открыл для себя богатое местечко, и мои финансовые дела резко пошли вверх. Вскоре я мог уже себе позволить неплохой номер в гостинице с умывальником и душем, большой кроватью и даже радиоприемником. Украденные ювелирные изделия я положил в коробку и припрятал подальше. Наконец-то я мог расслабиться.
Я лег на ту большую и удобную кровать и не мог удержаться, чтобы не сгримасничать. „Вот это настоящая жизнь! - сказал я сам себе, - Жизнь набирает обороты!”
Тремя часами позже в дверь моего гостиничного номера громко постучали. Я открыл дверь, удивляясь,
33
кто бы это мог быть, и был тут же схвачен двумя здоровенными полицейскими. Не успел я ойкнуть, как меня скрутили, завели руки за спину, и одели наручники. Потом они перевернули весь номер, и нашли-таки, заветную коробку с золотом. Уже через пару секунд я был доставлен в полицейский участок Ванкувера.
Когда меня вели по коридору в камеру, я чувствовал, что сердце мое дрожало от страха. Мы поравнялись с огромной камерой, где тут же бросились в глаза и конвульсирующие наркоманы, и отъявленные головорезы, уже калечащие очередную жертву, и гомосексуалисты, не скрывающие своих желаний, активно и открыто их демонстрирующие. Я знал, что если попаду в эту камеру, то не выживу. К счастью полицейские провели меня мимо этой многонаселенной камеры к камере-одиночке. Мой возраст спас меня: шестнадцатилетних не разрешалось подсаживать к взрослым мужчинам. Оказавшись в камере, я прислонился к стене и замер. Мое пристанище располагалось недалеко от „камеры- зверинца” и я ясно слышал восклицания по поводу того, что „симпатичный я мальчик”.
Жизнь в отдельной камере была вполне сносной. Еда прибывала трижды в день. И воздух был достаточно свеж, проветривали. В таких условиях я не часто находился на свободе. Я мог расслабиться в ожидании дня суда. По моим подсчетам, мне ничего страшного не грозило.
И вот пришел день суда. У меня не было адвоката, но не было и причины, чтобы требовать его для себя, а даже, если бы и была - у меня не было денег, чтобы заплатить за адвоката. На суде я сознался в воровстве и ожидал слова судьи. Я рассчитывал на то, что меня отошлют в какую-либо трудовую школу - и на этом все. Не думал, что могу заполучить условное наказание.
- Шесть месяцев тюрьмы в Окалла, - провозгласил судья и припечатал приговор ударом судейского молотка.
Я оцепенел. Окалла!.. Окалла - это большая тюрьма, известная своим насилием. Расположена недалеко от Ванкувера. Никогда ранее по-настоящему я не сидел в тюрьме. И я думал, что я слишком молод, чтобы быть отправленным в настоящую тюрьму. И вот я отправлен в Окалла.
Из камеры-одиночки я был препровожден в тюремный автобус черного цвета, полный заключенных. Все они были в наручниках, а у некоторых даже ноги были закованы в цепи. Я не заметил, как мы доехали до Окалла, всю дорогу я сидел будто окаменевший. Огромное уродливое четырехэтажное здание-ящик с толстыми стенами и зарешеченными окнами и являлось тюрьмой Окалла. От вида этой уродины мне стало плохо. Сначала меня отвели в подвал, где сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Потом меня раздели, отправили в душ, причем заставили мыться щелочным мылом, обладающим удушающим запахом. Мыло должно было убить потенциально возможных кожных насекомых, в том числе вошь. Меня постригли под нулевку. Тюремный работник выдал мне зубную щетку, небольшую коробочку с зубным порошком, мыло, полотенце, бритву и помазок для бритья. Я также получил пакет табака и бумагу для самокруток. Отныне только это было здесь моей собственностью.
Потом меня проводили в мой новый дом: камеру первого блока, расположенную на самом нижнем тюремном жилом этаже, камеру в два метра шириной и примерно четыре длиной.
Днем все заключенные выполняли какую-либо работу, для этого, естественно, покидали свои камеры. Несколько молодых заключенных первого блока, которых по непонятной мне причине звали Группой Звезд, были гомиками. Я понял это по их взглядам в мою сторону и по их жестам, телодвижениям. Насмотрелся я их в своей жизни уже достаточно. Мне стоило больших трудов держаться от них подальше и стараться одновременно не раздражать их.
Однажды я получил письмо, которое разрушило этот с трудом сбалансированный распорядок моей жизни. Я практически не получал писем, даже разного рода рекламные открытки не находили меня в этой тюрьме. И вот, когда я отсидел уже почти половину своего срока, пришло письмо. Сидя в своей камере, я открыл его. Письмо было из Галифакса, писал большой чиновник. Целью его послания было сообщить, что мой отец умер от рака.
В письме описывались подробности смерти отца. Это было ужасно. Комок подступал к горлу, когда я читал о том, что к тому времени, когда врач посетил
35
таки наш дом, отец был настолько плох, что врач и не пытался осмотреть его. Санитары попросту завернули отца в одеяло и, будто то был мешок с мусором, а не человек, оттащили его в санитарную машину. В больнице он плакал и звал детей, но они побоялись прийти к нему, а я в это время находился за три тысячи миль.
После прочтения письма я долго, оцепенев, сидел в одной и той же позе. Комок, подкативший к горлу, так и стоял там, но я все не мог заплакать. Я просидел так весь день и весь вечер, ночью я лег на свою маленькую кровать, но не мог ни спать, ни плакать, ни думать.
Я не представлял теперь своего будущего. Отец был мертв, мать была неизвестно где. У меня были еще три младшие сестры и брат... Их теперь отправят в приют? Я не знал в какой, и у меня не было возможности узнать это. Они будто испарялись из моей жизни, я терял их, я не имел теперь возможности следить за ними и знать, живы ли они еще.
„У меня больше не будет семьи, - сказал я сам себе,
- У меня нет семьи”.
Мои нервы были напряжены, горе постепенно перерастало в ужасающий страх, страх одиночества. Даже когда отец прогнал меня, я знал, что у меня есть где-то семья, что она существует физически. Сердцем я помнил о них всегда, рассчитывал на них. Теперь ушло и это. Я остался один на всем белом свете.
Тревога не покидала меня. Наоборот, она становилась все сильнее и сильнее. Мне нужен был кто-нибудь, что-нибудь. Мне страстно нужно было ощущение нужности кому-либо, чьей-то заботы. Кроме того, меня пугали тюремные голубые: в последнее время они все настойчивее смотрели в мою сторону, все активнее проявляли ко мне интерес.
Стены Окалла душили меня, я чувствовал себя раздавленным. Я хотел вырваться оттуда.
Утром следующего дня во время нашей обычной утренней получасовой прогулки в тюремном дворе я сделал рывок к ограде, отделяющей нас от свободы. Не обращая внимания на впивающиеся колючки (забор был покрыт колючей проволокой), я быстро вскарабкался наверх и перепрыгнул на другую сторону. Следующие метров триста с горы через траву я скатывался с мыслью, что я парю в воздухе. Под пригорком рос густой кустарник, затем начиналось
36
болото. Не раздумывая, я продрался сквозь кустарник и пошел по болотной грязи. Ноги вязли в трясине, ветки кустарника хлестали по щекам. Тюремная одежда была заляпана грязью. Потом я приметил упавшее дерево, в стволе которого была пустая полость, и решил спрятаться там. Еле переведя дыхание, я влез в дупло, напугав сотни букашек и муравьев, живших здесь. Они ползали по мне, прямо по голому телу, - меня это уже не тревожило. Я изнемогал от усталости, живность, ползающая вокруг, была самой последней моей заботой.
Минут через двадцать я услышал собачий лай. Моим преследователям понадобилось еще минут двадцать, чтобы по кровавым следам определить мое укрытие. Они вытащили меня из дупла, и надели на меня наручники. Конечно, я был зол и уязвлен тем, что меня поймали. Хотя одновременно, я был рад тому, что мой побег уже закончился.
- Что с тобой? - спросил меня начальник тюрьмы, когда я предстал перед ним.
- Мой отец умер, и я рчень расстроен этим, - ответил я с болью. -Да еще ребята из соседней камеры грозили, что совершат со мной гомосексуальный акт, я был напуган. Смерть отца и угрозы этих парней - я не мог больше этого выносить. Я хотел домой, поэтому я убежал.
Тогда меня отправили в тюремный изолятор, что на самом последнем этаже, чтобы я был вне досягаемости парней-гомосексуалистов. Там я просидел три недели, то есть срок до моего нового суда за побег.
Когда я предстал перед судьей, он хмуро спросил меня:
- Почему ты убежал?
- Ваша честь, я убежал, потому что в Галифаксе, Новая Шотландия, умер мой отец, и я хотел быть дома.
Выражение лица судьи не изменилось.
- Ты сейчас в Британской Колумбии и почему тебя должно беспокоить то, что в Новой Шотландии умер отец...
В первый момент я думал, что не расслышал его правильно. Даже в моем положении я не подозревал о возможности существования такого полного безразличия, полного бесчувствия.
37
За побег к моим шести месяцам судья добавил еще девять месяцев тюремного заключения.
Назад в камеру первого блока. Я чувствовал, что безысходность во мне перерастает в жуткий гнев, в злость. Я был в ярости на судью, я был разозлен на все общество, которое здесь представлял он. Но моей ярости здесь не было выхода. Я сдерживал свой гнев. Он копился во мне до лучших времен.
В последний день моего пятнадцатимесячного пребывания в тюрьме Окалла надсмотрщик принес мне билет на поезд. Я посмотрел на него и заметил ошибку.
Минуточку, - остановил я уходящего надсмотрщика, - этот билет в Оттаву, а я живу в Галифаксе.
- Нет, это не ошибка. Теперь твой дом в Оттаве,
- ответил он с ухмылкой. - Твоя мать вышла замуж. Теперь у тебя есть новый папа.
 
Бог дал Эрни готовую семью - слева направо, Роб, Шейла, Эрни Сьюзен и Питер - Свадьба -17 декабря 17 1977 года

 
ДОМ
Ч
еловек, которого меня раньше учили ненавидеть, теперь был моим отцом. Это было смешно. Я отправился в Оттаву, будучи уверен в том, что я буду ненавидеть его еще больше после новой с ним встречи и дальнейшего с ним проживания, ненавидеть за то, что он уничтожил мой дом. Дом, который я когда-то знал.
Я только сел в поезд, который должен был провезти меня через всю Канаду, как сразу же почувствовал сильное нетерпение. Я хотел скорее видеть свою мать, брата, сестер. С того времени, как я видел их в последний раз, прошла, как мне казалось, целая вечность. Дорога была долгой, и мне было скучно. Итак, я сошел с поезда в Северном Бее, еще задолго до Оттавы, и отправился гулять по городу.
Я замышлял одно-два ограбления, возможно ограбление банка или магазина, тогда я смогу появиться перед своими в Оттаве с добычей как настоящий профессионал. Но в тот день было уже темно, я был уставшим, поэтому эту ночь я спал на вокзале. Следующий день я провел, гуляя по городу между театрами, ресторанами и барами. Я истратил всю наличность, которая была при мне. Мне хватило ума не красть здесь. Я знал, что еду домой, я хотел попасть домой, но я не спешил домой. Я знаю, почему
- из-за Джо.
В конце концов, я переборол себя и позвонил матери из общественного телефона. Сказал ей, где нахожусь, и попросил выслать мне денег на автобус до дома. Я был несколько удивлен: мать говорила так, будто она была почти счастлива слышать меня,
39
рада, что я еду домой. Вскоре я был уже в автобусе, направляющемся в Оттаву.
На Оттавском автобусном вокзале меня встречали мать и Джо Грино. Он поздоровался со мной за руку, я был польщен этим.
Они отвезли меня в свой дом, небольшой и уютный. Теперь он считался и моим „домом”. В доме было чисто прибрано, все лежало на своих местах. Мой брат и сестры казались более счастливыми, чем раньше. Они были хорошо одеты, накормлены и у них была собственная спальня, впервые в жизни.
Я посмотрел на Джо, взглянул на мать - и я должен был признать, что этот человек, пожалуй, не так плох, как я думал о нем раньше. Он женился на женщине с пятью малолетними детьми, один из которых к тому же сидел в тюрьме. Он - хозяин дома, который он сумел наполнить любовью и теплом. Я не понимал, как это случилось, но и отрицать всего этого я не мог тоже.
В этом странном для меня, новом и приятном семейном климате я не мог заниматься прежними своими делами. Я,испробовал четыре или пять работ: ночным сторожем, рабочим на стройке, по иронии судьбы работал даже разносчиком молока, собирая деньги, которые я когда-то воровал. Но надолго задержаться мне не удалось ни на одной из этих работ. Я был воспитан в лени, томился как в тюрьме, если случалось долго быть в одном месте. Я не привык выполнять чьих-либо распоряжений, иметь какие-либо обязанности. Я не понимал, зачем и почему на работе ко мне предъявляют так много требований.
Хорошо я умел делать только одно - воровать. И опять в поисках нужной цели ноги сами понесли меня в тот район Оттавы, где жили богатые люди. Улица Парковая показалась мне удобным местом, но после того, как я забрался в пару домов, я был разочарован. Оказалось, что дома очень богатых людей менее подходили для краж, чем дома людей среднего достатка. У богачей вещи, представляющие настоящую ценность, были, видимо, запрятаны тщательно и далеко. Они оказывались недосягаемы при быстром налете. Каждый новый дом приносил мне все меньше и меньше добычи. В конце концов, чтобы не терять время и зря не подвергать себя опасности, я решил покинуть этот район.
40
Но, как известно, безрассудство - вещь смертельная. В нескольких домах я оставил свои отпечатки пальцев, и полицейским ничего не стоило сличить их с отпечатками пальцев, хранящимися в моем досье в тюрьме Окалла. Полиция Оттавы уже искала меня. Я об этом даже не догадывался. И вот однажды днем я, как всегда, прогуливался по улицам города, когда полицейская машина поравнялась со мной, и мне скомандовали:
- Не двигаться! - я был очень этому удивлен.
У меня не было времени искать объяснение этому сюрпризу. Все, на что у меня было время, так это развить бешеную скорость прямо с места. Я бежал изо всех сил, я бежал вниз по улице, а полицейские преследовали меня на машине. Когда они поравнялись со мной, и один из полицейских стал что-то кричать, я в панике свернул в сторону и стал петлять между зданиями. Буквально через несколько минут в этом месте оказались еще несколько полицейских машин. Но машины не могли преследовать меня по закоулкам, между домами. К тому времени, как полицейские решились догонять меня без машин, я был уже далеко от этого места.
Этот тревожный звоночек, как оказалось, не отразился должным образом на моей криминальной активности. Все, что я умел - это совершать преступления. Я объединил свои усилия с еще несколькими подростками, и мы стали обворовывать* дома в западной части города. Опять полиция обнаружила нас. В нас стреляли, и лишь каким-то чудом пули нас не задели. Дома, мой приемный отец был явно озадачен видом моего пальто.
- Что случилось с твоим пальто? - спросил он меня.
Я взглянул на то место, на которое указывал Джо
- рядом с карманом зияла дыра. Мое пальто было продырявлено пулей. Я быстро нашелся и соврал ему. Джо удовлетворился моим ответом. Но когда я остался один, я очень внимательно изучил эту дыру. Я был очень доволен тем, что остался жив, но не знал, кого, благодарить за это.
Долго обманывать закон не удается, полиции суждено было меня поймать. Я на слишком долгое время задержался в Оттаве, наслаждаясь необычной и приятной атмосферой нового дома моей матери,
41
одновременно пользуясь этим домом как плацдармом для подготовки и проведения своих операций. Обстановка дома была расслабляющей, и я потерял бдительность, - однажды полиция подъехала к крыльцу дома, чтобы арестовать меня.
Оказавшись в камере предварительного заключения полицейского участка Вестборо, я впал в депрессию. Мой арест угнетал меня теперь больше, чем когда-либо раньше. Я уже успел распробовать иной стиль жизни, но не успел насладиться свободой. Мне было отказано в свиданиях. Я умолял разрешить мне увидеть родителей. Мы пришли к соглашению. Если я подпишу протокол с чистосердечным признанием всех совершенных мною в Оттаве краж, мне разрешат встретиться с родителями.
Я был в отчаянном положении. Я хотел видеть родителей. Я подписал все документы.
И мать и Джо выглядели очень печально, когда пришли ко мне на свидание. Им удалось найти себе место в новой жизни и показать ее четырем младшим детям, но они не могли достучаться до меня. Я был их поражением.
Свидание было очень коротким. Подписанные мною признания были очень длинными. Когда я предстал перед судом, судья пробежал глазами по пачке документов, подписанных мною.
- У тебя были все возможности остановиться,
- проворчал он, просматривая мое дело, - но ты не воспользовался ни одной из них.
Он отправил меня в тюрьму в Гвелфе, носящую имя Онтарийский Реформатор. Мне дали срок: восемнадцать месяцев.
Когда меня выводили из здания суда, душа моя трепетала. Когда я „гулял” по богатый районам Оттавы, я не думал, что могу получить такой срок: целых полтора года и еще один месяц. Боль раскаяния и обиды душили меня.
Самую долгую свою отсидку я начал в камере ожидания в Оттаве, где я провел три полных месяца. Ждал, пока в Гвелфской тюрьме не освободится камера. Вместе со мной в камере сидели мужчины- проститутки, убийцы, мелкие воры (щипачи) и воры покрупнее, был даже русский шпион по имени Роуз. Тюремные решетки стерли со всех нас печать индивидуальности. Днем мы либо играли в карты, либо
42
мечтали. Мы мечтали о жизни за тюремными стенами, о новых дерзких похождениях на свободе. А наяву
- обыгрывали друг друга в различные карточные игры. Я заметил, что при игре в покер очень выгодно быть банкующим: ссужать банкротов дополнительными фишками и кредитами. Это занятие приносило прибыль.
Постепенно место в моей душе, занимаемое настоящей семьей, заняла тюремная „семья”. Я практически не заметил, как это произошло. Началось это, пожалуй, еще в Оттавском накопителе, потом в тюрьме Гвелфа. Свою настоящую семью я так и не узнал, не понял до конца, не стал я и ее частью. Теперь рядом не было матери, Джо, брата и сестер, мысли о которых раньше давали мне дополнительные силы. Теперь свои мысли, чувства и страдания я делил с „Пешеходом” МакГри, „Убийцей” ДиСантисом и Бэнни-Крысой. В стенах тюремного каземата мы создали альтернативное общество, в котором были свои порядки, свои неписаные правила и законы. Был разработан особый стиль поведения, придуманы ловушки и наказания. Существовала своя субкультура. Не зная как жить и не имея возможности учиться правилам выживания в нормальной взрослой среде, я начал учиться этому в тюремной подпольной субкультуре.
Пришло время покинуть Оттавский накопитель и окунуться в настоящую суровую тюремную жизнь. Прибыл большой черный автобус - мы звали его „Черная Мэри” - и мы были туда загружены. Предварительно нам заковали руки и ноги. В автобусе было душно и грязно, стоял тошнотворный запах. Мы проделали весь путь до Торонто, где затем временно остановились в старой тюрьме Дон Джеил. Этажи этой тюрьмы соединялись винтовыми лестницами старой постройки, тюремные камеры располагались блоками. Через два дня за нами снова приехала „Черная Мэри”, мы вновь все были закованы в цепи и посажены в автобус. Предстояла долгая дорога в Гвелф.
Тюрьма Онтарийский Реформатор получила свое название не случайно. Заключенные здесь были заняты своеобразным трудом. Молодые парни-заключенные переносили по частям огромный холм земли с одного места на другой. Потом переносили земельный холм на старое место, и опять на новое. Одновременно этим
43
занималось примерно человек шестьдесят. Несмотря на название тюрьмы, за все время ее существования данная работа никого еще не исправила. Но при этом все заключенные всегда были заняты работой.
Онтарийский Реформатор был также известен дедовщиной. Несколько группировок заключенных терроризировали все остальное население тюрьмы. Они угрожали самодельными ножами, бритвами, а иногда и просто стальными мускулами. Воровство пищи и личных вещей были обычным явлением. Физические издевательства и гомосексуальный разврат были столь же популярны, как и воровство. Раньше мне удавалось избегать столкновения со всем этим. Это было раньше.
Используя прямой подкуп и переговоры, мне удалось получить место на кухне, готовящей еду для надзирателей. Это была фантастическая работа. Еды было навалом, кроме того, всегда можно было украсть что-нибудь из кухонной утвари - некоторые образцы хорошо шли на черном рынке. Эти вещи я крал только для себя, это был мой личный хлеб.
Однажды утром я резал хлеб на кухне и не заметил, как туда прокрались двое парней. Они подкрались ко мне сзади, один из них неожиданно появившись сбоку от меня, прошептал:
- А ты заманчиво выглядишь сзади.
Злость и страх прострелили меня одновременно, я резко повернулся, чтобы смотреть им в прямо в лицо. В руке у меня был большой хлебный нож, который, поворачиваясь, я выставил как оружие. Длинное и острое лезвие ножа прошло в сантиметре от их тел, лица парней побелели. Их будто ветром сдуло, но слух об этом случае быстро разнесся по тюрьме. Больше никто никогда не приставал ко мне с сексуальными притязаниями. Другим везло меньше. Только раз они побоялись противостоять притязанию, побоялись защитить себя, и вся их жизнь в тюрьме превратилась в кошмар. Их покупали, продавали, проигрывали по тюремным законам, физически издевались над ними.
Вскоре из кухни меня перевели на другую работу. В моем распоряжении оказались лошадь и повозка, на которой через всю территорию лагеря дважды в день я возил мусор с кухни и дерьмо из туалетов на тюремную свалку, возил воду, зимой возил уголь.
44
Вооруженные охранники патрулировали территорию тюрьмы по секторам. Только моя работа иногда давала возможность исчезнуть с поля зрения патрульных, так как мне приходилось пересекать всю территорию с одного конца до другого. Соответственно, когда несколько заключенных организовали „с воли” посылку дорогих и нужных им вещей, то их выбор пал на меня. Мне предложили подобрать этот ящик, сказав, что в противном случае они меня изувечат. Я принял их предложение без лишних разговоров.
В ящике, как мне сказали, будут находиться очень ценные с точки зрения тюремной жизни вещи: пластмассовые расчески, конфеты, шоколад, жевательная резинка, даже зубная паста в тюбиках,
- все это достать в тюрьме было невозможно.
Посылку должны были подбросить под мост, который частично пересекал территорию тюрьмы. Я, с повозкой и лошадью, должен был незаметно пробраться туда, дождаться посылки, перевезти и спрятать ее в куче гравия. За дальнейшую доставку контрабанды отвечал уже не я.
В то утро я вышел на работу как обычно: сначала пошел к хлеву запрячь свою ленивую лошадь, потом отправился по маршруту, который выполнял каждый день. Как планировал, я сделал крюк по дороге к мосту. Под мостом, как и ожидал, я нашел огромный и тяжелый ящик. С огромным трудом я погрузил его на свою повозку - ящик был тяжелее, чем я ожидал, и отправился к куче гравия. Прибыл я туда раньше рабочих. Никто мне не мешал, и я спрятал этот таинственный ящик в заранее обговоренное место. С одной стороны гравий был накрыт досками - под них я и положил ящик, накрыв его лежащими рядом палками и мусором. Задание было выполнено, я развернул свою повозку и поехал по своему обычному маршруту.
Но уже через два часа полицейская машина остановилась рядом с моей повозкой.
- Тормози, - как заправский дорожный полицейский скомандовал водитель машины.
Я остановил лошадь.
- Слезай со своей повозки и садись к нам в машину, - рявкнул он.
Другой заключенный вылез из полицейской машины и взял у меня из рук вожжи. Я не понимал, что происходит. Я знал, что это не могло касаться
45
ящика с „товаром”. Свою часть операции я выполнил успешно, я полагал, что все закончено.
Полицейские проэскортировали меня в главный офис тюрьмы.
- Кто послал тебя туда? - прозвучал вопрос.
- Кто послал тебя достать из-под моста ящик со всем содержимым?
Я понял, что ящик они обнаружили. Теперь меня беспокоил вопрос, не подставили ли меня „заказчики- заключенные” .
- Я не знаю, о чем вы говорите, - машинально соврал я.
- Мы все знаем, нет смысла запираться, - бросил полицейский. - Мы знаем, что кто-то послал тебя за этим ящиком. След твоей повозки ведет прямо к мосту и обратно.
Значит, меня не подставили. Я сам сглупил - так просто раскрыл себя.
- Твоя повозка - единственная, проделавшая путь до моста, - продолжил полицейский, гордый своей логической находкой. - Дальше следы твоей повозки ведут к куче с гравием - прямо к ящику!
Я не знал, что делать. Назвать имена я не мог. Те, кто послали меня за ящиком, и глазом не моргнут, чтобы меня пришлепнуть.
-Да не знаю же я, о чем вы говорите, - настаивал я. Вы сумасшедшие, - запальчиво добавил я, будто это могло как-то исправить мое положение.
- Хорошо, - вздохнул полицейский, - Пойдешь в карцер, и будешь сидеть там до тех пор, пока не вспомнишь имена тех, кто тебя послал подобрать ящик.
Меня отвели в каземат, который представлял из себя еще более ужасное зрелище по сравнению с казематом трудовой школы-колонии. Моя ранее разнообразная диета была сведена к тарелке тюри, сухому куску мяса и воде, которую приносили три раза в день. Дни бездействия в каземате включали еще одну ежедневную рутину: меня вызывали в главный офис тюрьмы и требовали назвать имена моих „компаньонов”, я отказывался, и меня возвращали в каземат. Через несколько недель этот ритуал уже перестал быть ежедневным, меня стали вызывать „на ковер” через день. Еще через некоторое время допросы стали проводиться еще реже, только в те дни, когда
46
директор тюрьмы узнавал об отсутствии продвижения в деле о ящике.
Я считал дни до окончания своего девятнадцатимесячного срока заключения. Мне бы продержаться еще несколько дней, и тогда, я знал, что смогу вырваться из этого опостылевшего мне каземата.
Но директор тюрьмы тоже знал о скором окончании моего срока. За две недели до этого срока он вызвал меня в офис и сказал:
- Ты хорошо знаешь о том, что мы можем увеличить твой срок. Ты будешь сидеть здесь до тех пор, пока не назовешь имена.
У меня подогнулись колени. Мысль о том, что мне предстоит проводить в этом ужасном аду день за днем, месяц за месяцем, год за годом, внушала мне страх. Но выбора у меня не было. Назвать имена, как от меня требовали, означало подписать свой собственный смертный приговор. Назови я этих людей, и тогда никто и ничто не сможет защитить меня ни внутри тюрьмы, ни за ее пределами. Подпольная информационная сеть работала в тюрьме четко.
Я снова оказался в каземате. В отчаянном унынии я признался себе, что мне предстоит пробыть здесь еще очень долгое время, и что я не иду домой.
Весь день перед окончанием моего девятнадцатимесячного срока заключения я провел в ожидании.. Обычно в этот последний день меня приглашали подписывать бумаги, что свидетельствовало о скорой свободе. Всякий раз, когда охранник появлялся в каземате, я ждал, не назовет ли он мое имя. Но этого не произошло.
Следующий день я старался провести как самый обычный день в тюрьме: тюря, сухое мясо и вода. Я старался не думать о воле. Но этот день не был обычным. Надзиратель открыл дверь моей камеры и жестом показал: „Следуй за мной”. Безо всяких объяснений мне выдали мою гражданскую одежду и чемоданчик. Охранник вывел меня из тюрьмы, сделал он это не через центральный вход, и отвез на железнодорожную станцию. Вручив билет до Оттавы, он сухо взглянул на меня на прощание и холодно добавил:
- Ну, иди. Смотри, не возвращайся сюда опять.
Я оцепенел - я не верил самому себе. Я был
47
свободен! Я позвонил домой и попросид встретить меня на железнодорожной станции Оттавы.
- С бутылкой джина, - добавил я. Спиртное мне нужно было, чтобы справиться с первым глотком свободы. Я понимал, что буду чувствовать себя неуверенно, я ощущал себя виноватым и хотел набраться фальшивой смелости.
Джо и мать уже ждали меня на станции. Мы не успели покинуть вокзал, а я уже начал большими глотками пить джин.
Моя жизнь в доме матери пошла по той же схеме, что и в первый раз. Сначала я поменял несколько работ - нигде не мог задержаться надолго. Потом мною вновь овладело беспокойство, и я принялся воровать. По правде говоря, и воровать я стал з том же районе, что и прежде - в богатом районе по улице Парковой. Прошло достаточно времени, когда вооруженные отпечатками моих пальцев представители канадской королевской конной полиции отловили меня. Мне были предъявлены обвинения в кражах, приговор и заключение в тюрьму. Джо и мать были расстроены, но не удивлены.
Опять я кочевал по камерам разных тюрем. Я ел, спал, играл в карты, и теперь здесь в тюрьме я чувствовал себя явно спокойнее и комфортабельнее, чем раньше. Днем я по большей части мечтал о том, как я смогу усовершенствовать свое умение, как я стану самым известным и почитаемым в преступном мире вором. При полном отсутствии женщин вокруг, я был переполнен похотливыми фантазиями. Эти мысли уживались в моей голове с ненавистью ко всем полицейским, в особенности, к теперешним надзирателям. Речь моя насыщалась ядовитыми ругательствами, употребляемыми при любом упоминании властей. Я становился классическим представителем постоянного тюремного жителя. Но я не понимал, что со мной происходило.
Наступил день моего судебного слушания. Судья с чувством глубокого удовлетворения произнес приговор
- три года тюремного заключения за рецидив. Срок я должен был отсидеть в старейшей канадской тюрьме „Кингстон”. От одного слова „Кингстон” у меня внутри все оборвалось. Если в Гвелфе было тяжело, то Кингстон должен был быть кошмаром.
„Черная Мэри” за мной не приехала. Теперь я был
48
уже ветераном тюремной системы и меня перевозили персонально. Два шерифа и огромная овчарка должны были сопровождать меня в тюрьму на большой машине. В машине, также как и раньше, мои ноги и руки были прикованы цепью к сидению. Из Оттавы до Кингстона мы ехали два с половиной часа. Здание тюрьмы выглядело огромным Колоссом, высокие стены были сделаны из крупных каменных глыб, уже изрядно потрескавшихся. Тюрьма, казалось, была построена лет тысячу назад, не меньше.
Один из шерифов нажал кнопку звонка, расположенного на стальной входной двери. Охранник сначала выглянул в небольшое окошко в двери, затем открыл для нас дверь. Дверь зразу же закрыли, как только мы вошли внутрь. Мы шли длинным темным гулким коридором. Когда мы остановились, шериф снял с моих рук наручники, а с ног цепи. Мы миновали еще одну стальную дверь и попали в отделение тюрьмы, знаменитое тем, что камеры были здесь расположены по кругу.
Место выглядело ужаснее, чем я предполагал. Эту тюрьму пытались закрыть уже трижды, но всякий раз из-за перегруженности канадских тюрем этого сделать не удавалось. Здание тюрьмы „Кингстон” было своеобразным: в центральной части помещения находилась вышка с помещениями для охранников и офисами для наблюдения, вокруг высотой в четыре этажа располагались камеры для заключенных. Это строение носило название „Доум” и служило домом для более чем девятисот преступников.
В комнате-приемнике меня раздели догола, усадили на стул и остригли голову. Меня отправили в душевую, где работник тюрьмы опрыскал меня каким- то порошком, убивающим всех насекомых, которых я мог принести на себе. После душа мне выдали тюремный костюм: тюремные ботинки и носки, нижнее белье и тюремную робу. К моей футболке и куртке был пришит номер на белом куске материи, номер „819”. Теперь это было моим новым именем.
Меня повели в блок 1-С, состоящий из самых маленьких камер во всей тюрьме. Моя камера была не более полутора метров шириной и двух с половиной длиной. На этом пространстве умещались толчок, ржавый умывальник, маленький деревянный шкафчик, стул и кровать, приделанная к стене.
49
Мне выдали два одеяла, очень тонкую подушку, пару пижам, туалетные принадлежности (включая стандартный тюремный заменитель зубного порошка) и длинный список тюремных правил.
Я был напуган. Вокруг меня было узкое темное пространство тюремной камеры. Я все еще был молодым парнем, когда оказался среди восьмисот отъявленнейших преступников Канады - убийц- психопатов, гомосексуалистов, насильников и воров всех категорий. Чтобы выжить, я должен был держать язык за зубами и ни во что не вмешиваться. Может быть, тогда, думал я, смогу через три года выбраться отсюда живым.
Я был приписан к тюремной почте, где с еще несколькими заключенными должен был разбирать почтовый мусор, который затем почтальон разносил от камеры к камере. Монотонность тюремной жизни изредка нарушалась боксерскими встречами, которые проводились на специально выстроенной арене в центре ,Доума”.
Шел 1950 год. В это время тюремная система в Северной Америке претерпевала некоторые изменения. Это было время экспериментов. Одной из экспериментальных программ была программа, носящая название „Вознаграждение”. Заключенным, в зависимости от их поведения и продуктивности выполняемой ими работы, платили зарплату. Это давало им возможность после выхода из тюрьмы тратить свои собственные деньги. Этот эксперимент вскоре дошел и до Кингстона, где мы имели возможность на свои деньги покупать конфеты, газированную воду, хрустящий картофель, жевательную резинку, даже сигары и сигареты и многое другое.
В остальном же тюремная жизнь была ночным кошмаром. Заключенные проводили в своих душных и тесных камерах по восемнадцать часов в сутки. На прогулку всех одновременно выводили в тюремный двор. Вместо выполнения разнообразных физических упражнений нас заставляли ходить по кругу, только по кругу, опять и опять. Разговоры были запрещены. Прогулки проходили под неусыпным надзором вооруженных охранников, наблюдавших за нами с высоких тюремных стен.
В тесных камерах мы делили территорию с грызунами. В тюрьме было столько же крыс,
50
сколько заключенных, и, пожалуй, в два раза больше мышей. Мыши, однако, частенько развлекали нас. Смастерить мышеловку из пустой консервной банки было не очень сложно: банка устанавливалась вверх дном на спичку, под нее клался кусочек хлеба. Как только мышь оказывалась под банкой, нужно было щелчком выбить спичку - мышь была поймана. Поскольку заключенным не на что было тратить свое время, то они с успехом занимались дрессировкой мышиного населения тюрьмы. В некоторых камерах были даже дрессированные птички. В тюрьме заключенные учились исключительно двум вещам: самосовершенствованию в совершении преступлений и терпению.
Уголовники Кингстона были профессионалами во многих областях. Были такие, которые конструировали в своих камерах секретные устройства для перегонки самогона, причем лучшего качества, чем то, что удавалось украсть у тюремного персонала. Были и одаренные скульпторы, искусные столяры и мастера по коже. Их продукция: торшеры, абажуры, кофейные столики, дамские сумочки, - на воле продавалась за большие деньги. Некоторые создавали прекрасные коврики, другие писали маслом удивительные картины.
Иные прозябали в тупом бездействии, и за это были презираемы остальными.
Я привык в тюрьме, и многое мне здесь нравилось. Меня вполне удовлетворяло гарантированное постоянство некоторых вещей, как-то: трехразовое питание, еженедельный душ, радионаушники, которые я включал в розетку в стене, и мог слушать четыре радиоканала (спорт, музыка и т. п.). В тюрьме я также учился ненависти. Я все больше и больше ненавидел все, что имело какое-либо отношение к жизни на свободе, я ненавидел ту жизнь. Конечно, я ненавидел полицейских, судей и власти, которые были виновны в разделении для меня этих двух миров. Восемнадцать часов из двадцати четырех я проводил в камере. Я читал, слушал музыку и спал, и после всего этого у меня была еще уйма времени, которое не на что было потратить. Поэтому я сидел, сидел и думал - и ненавидел.
За несколько месяцев до окончания срока, когда считалось, что риск моего побега минимален,
51
я был переведен в тюрьму менее строгого режима. Тюрьма Коллинз Бэй, расположена в четырех милях от Кингстона. Это было исключительно новым местом. Тюрьма была выстроена в центре огромной фермы, на которой выращивалось около двух или трех сотен коров и свиней. Далее за фермой тянулись акры* полей, засаженных овощами.
Здесь моя камера была больше, новее и чище. В камере кровать стояла больше, платяной шкаф был новее, умывальник чище. Коллинз Бэй включал только два блока камер, и заключенных здесь было вполовину меньше, по сравнению с Кингстоном. В тюрьме было больше открытого пространства и больше воздуха. В воскресные дни, мое любимое время, мы выходили на огромную зеленую лужайку за зданиями фермы. Там мы играли в мяч, грелись на солнышке и рассказывали друг другу разные истории. Обычно я не сидел на месте, бродил по лужайке, разговаривал с другими ворами. Я обменивался с ними опытом, учился как в школе. Я хотел быть профессионалом своего дела, когда окажусь на воле.
В эти дни тюрьма не казалась мне такой глупой и ужасной. Я вполне прижился здесь и находил это место пригодным для жилья.
Глубоко в моем подсознании я даже сомневался, действительно ли я хочу выйти на свободу, уйти отсюда. Тюрьма стала моим домом.
ЛОВУШКА ДЛЯ ТУРИСТА
Н
а этот раз до задержания канадской полицией дела не дошло. Перепробовав обычное количество работ и не преуспев ни на одной из них, я начал обчищать квартиры и дома. Наконец я собрал достаточно ювелирных изделий для того, чтобы выехать из города и из страны тоже.
Я испытывал необъяснимый зуд - поехать на Флориду. Я пересек границу Соединенных Штатов, груженый крадеными украшениями. Это было опасно вдвойне: украденные вещи сами по себе могли отправить меня в камеру, и вдобавок я въезжал в США нелегально. Дело в том, что я был депортирован через Эллис Айлэнд за несколько лет до этого, и въезд в Соединенные Штаты был для меня строго воспрещен. Я, однако, был глуп и бесстрашен.
Я продал краденое и двинулся на юг. Наконец, я прибыл в сказочный прекрасный Майами.
Экзотическая атмосфера Майами повлияла на меня в том смысле, что я вспомнил о своих амбициях - стать известным гангстером. В это время мне не пришло в голову, что великие гангстеры не попадают на отсидку, поскольку работают мозгами, и собственная глупость не приводит их в тюремную камеру раз за разом с удивительной регулярностью. С моей точки зрения все, чего мне не хватало, чтобы стать великим гангстером, был пистолет калибром побольше с настоящими пулями. Пока же у меня такого не было, и я продолжал промышлять взломами домов, спал в парках и запаркованных машинах, кормился гамбургерами, хот-догами, попивал кока- колу и кокосовое молоко.
Не брезговал я также пошарить по карманам. Автобусные станции особенно подходили для работы по карманам. Случайная добыча из анонимного кармана на автобусной остановке в Майами закончилась
53
переходом в мою собственность увесистого черного портмоне, принадлежащего мистеру Бэнджамину Энгхарту Младшему, жителю штата Родай-лэнд. В нем было не так много денег. Увесистым портмоне стало благодаря большому количеству документов и кредитных карточек. Я был крайне расстроен печальной нехваткой наличности, однако оставил себе портмоне частично из прихоти, частично предполагая, что удостоверение личности мне может понадобиться.
И действительно понадобились. Как-то после обеда на автомобильной стоянке со мной поравнялась автомашина шерифа графства Дейд, и полицейский приказал мне забраться в машину. Я решил, что наверняка меня арестовывают за одну из краж
- к этому времени в этом городе я уже успел угнать несколько машин и каждую из них достаточно быстро бросил. Скоро я обнаружил, что люди шерифа просто задерживали наугад людей, подозреваемых в бродяжничестве. Когда еще через несколько дней я появился в суде, судья был суров, но было ясно, что он собирается сделать мне одолжение.
- Мистер Энгхарт, вы приехали с Родайлэнда и околачиваетесь здесь на улицах Майами-Бич. У вас нет судимостей и задержаний и вы, вероятно, не жаждете их получить, - утвердительно спросил он, высокомерно поглядывая на меня.
Я в это время испытывал чувство глубокого облегчения - я-то и знать не знал о своем прошлом!
- Почему бы вам не отправиться домой, - предложил судья.
- Да, Ваша Честь. Именно так, Ваша Честь. Дайте мне шанс, и я отправлюсь домой, - поспешно согласился я.
Мне дали тридцать дней, чтобы уехать из города. Но я в Майами не задержался. Я отправился на север штата, побывал в Тампе, Джексонвилле и в Дейк-сити. Затем я свернул на запад через Мобайл, Новый Орлеан и попал в Техас. Там я связался с двумя пожарниками из Новой Калифорнии. Эти двое возвращались домой из Нью-Йорка после посещения финала бейсбольного чемпионата. Они подвезли меня в Голливуд, Калифорния.
Я был зачарован блеском Калифорнии. Я шел по бульвару Голливуда, глазел на потрясающие огромные виллы и шикарные дорогие автомобили. Кроме этого я
54
был голоден, грязен и выбился из сил. В один момент я даже подошел к одному из этих богатых домов, нажал на звонок и выпросил у открывшего привратника воды попить.
Центр города поражал воображение сияющими огнями, ресторанами и театрами, причудливой смесью проявлений (лиц, языков и т.п.) мексиканской, китайской и дюжины других перемешавшихся в невообразимую радугу культур. Я видел знаменитый бульвар Заходящего Солнца при закате, а потом отправился спать в парк, радуясь, что в Калифорнии в это время тепло по ночам. Я продолжал бесцельное шатание по городу. Когда хотелось есть, я ходил по супермаркету, изображая настоящего покупателя, одновременно, как и все, нагружая тележку на колесиках. Все это отличалось лишь тем, что ходя между магазинными полками с продуктами, я съедал все, что мог съесть, и столько, сколько мог съесть. Насытившись, я бросал тележку в магазине, и уходил. Как-то я забрел на открытую ярмарку и там украл у женщины сумочку, в которой было 75 долларов, моментально перекочевавших в мой карман, и несколько целлофановых пакетиков с кокаином, которые я без промедления выбросил. В тюрьмах я видел слишком много агонизирующих заключенных, чтобы самому завязаться с наркотиками.
В воскресное утро я угнал машину с церковной стоянки. Я поехал в мексиканский город Тихуана, известный мистической атмосферой туристский край. Уже через пару часов мне стало там скучно, и я поехал обратно в Штаты. Мне удалось пройти через заставу на шоссе, где американские пограничники задерживали мексиканцев-нелегалов (видно их только этому и обучили, потому что канадского нелегала они пропустили). Я, переполненный преступными амбициями, приехал в Сан-Диего. Наконец-то я добрался до пушки. Я ограбил дом, в котором оказалось очень мало денег. Когда я рыскал по ящикам платяного шкафа, я нашел нечто более ценное, чем доллары: тупорылый револьвер кольт-кобра 38-го калибра в небольшой кобуре. Я смылся из этого дома немедленно, нацепив кобуру и нервно ощупывая пистолет. Как только я убрался на достаточно безопасное расстояние, я остановился, открыл барабан и, к своему глубокому удовлетворению, обнаружил в нем шесть необычных
55
пуль с плоскими головками, аккуратно залегших в гнезда. Настоящие гангстеры пользовались такими пулями, поскольку они дробят кости и разрывают ткани намного сильнее обычных пуль.
Наконец-то я был вооружен. Я ехал по скоростной автостраде, и меня переполняла гордость собой и радость. Я сгорал от нетерпения, я хотел услышать, нет, вернее, я хотел испытать ощущение выстрела. На ходу я выставил револьвер за окно и выстрелил в воздух. Раздался резкий хлопок, отдача, и я ощутил, как меня захлестнула волна неизвестного доселе чувства - ощущение силы.
Все вокруг переменилось, я был уверен в себе. Я бросил очередную украденную машину и доехал на автобусе до Сан-Франциско. Там я побродил по Рыбацкой пристани. Поглядел через десятицентовый телескоп на знаменитую островную тюрьму Алькатрас. Когда деньги подошли к концу, я отважно вломился в чей-то дом, зная, что на крайний случай у меня есть револьвер. Там я обнаружил 300 долларов в конверте. Я пришел в сильное возбуждение, чувствуя, что револьвер приносит мне удачу. На радостях я позвонил брату в Оттаву и сказал, что посылаю ему сотню долларов, которые я был должен. Я не мог оставаться в Штатах, я должен был пробраться в Канаду и похвастаться своим кольтом приятелям в Оттаве. Америка потеряла притягательную силу и блеск, потому что впереди меня ждали более интересные вещи. Я сел на автобус, пересек Америку и въехал в Канаду через Ниагару. Я вернулся на родную почву, но теперь я стоял на ней намного уверенней. Я красовался пистолетом, показывал его старым дружкам, и, как мне кажется, впечатлил их. Несмотря на то, что нам с братом уже давно перевалило за двадцать, мы обходились с револьвером как дети, стреляя в воздух, хихикая и дурачась.
Однако мой преступный зуд не давал мне покоя, и, как всегда, я отправился в дорогу. Меня опять занесло во Флориду, а когда наскучила и она, то я пересек Алабаму, Луизиану, а потом поехал на Север
- в Миссури. Повинуясь непонятному импульсу, я некоторое время работал посудомойщиком в ресторане в Канзас-Сити. Потом я опять подался в Калифорнию, но и там задержался ненадолго. Потом я двинул на север в штат Аризона, и, наконец, прибыл в Портлэнд на берега реки Колумбия.
В Портлэнде у меня иссякли деньги, энергия и желание путешествовать. Я устал, был голоден и прореагировал на это привычным образом - стал обчищать дома.
В Портлэнде все шло как надо: я взял достаточное количество денег, несколько фотокамер, одежду, револьвер 32-го калибра и даже рюкзак, в котором я все это носил. Однажды я шел, неся свой рюкзак, по одной из главных улиц Портлэнда, и увидел совершенно новый темно-синий автомобиль „Меркьюри” пятьдесят четвертого года - для своего времени машина была просто чудом. Автомобиль стоял на обочине, двигатель работал на холостом ходу, и водитель куда-то отлучился. Я решил, что это подарок судьбы. Оглянувшись, я швырнул рюкзак на пассажирское сиденье, прыгнул за руль и газанул с места.
Я почти, что доехал обратно в Калифорнию. В маленьком городке Роустбург, штат Аризона, за мной увязалась полицейская машина. Я съехал с шоссе и припарковался около дискотеки, надеясь, что полицейского пронесет мимо. Однако, он остановился рядом со мной и без особых размышлений направил дуло пистолета мне в голову. Достаточно скоро я уже сидел в тюрьме. Тюремное здание графства Роустбург насчитывало немало лет и около полудюжины заключенных. Когда власти решили препроводить меня в суд в Фортлэнде, на меня одели так называемый орегонский пояс - кожаный пояс без пряжки спереди, но с наручниками на каждой стороне пояса. Таким образом, носитель этого пояса становился пленником самого себя. Меня привезли в полицейский участок, и там я сидел в камере, пока не состоялся суд. Все было один к одному, как и в других тюрьмах, в которых я провел годы. Целыми днями люди тупо сновали взад и вперед, играли в карты, крутили самокрутки, разглядывали порнографические журналы, искали или избегали гомосексуальных контактов. Это было отвратительно, однако, в то же время я чувствовал себя почти как дома: кормили три раза в день и удовлетворяли все основные нужды, причем быстро и бесплатно.
В тамбуре для заключенных в здании суда я ждал своей очереди, чтобы предстать перед судьей. Высокий негр сидел рядом со мной.
- По какому делу, кореш? - спросил он.
- Кража со взломом, - ответил я.
- А ты откуда? - последовал следующий вопрос.
- Я из Канады, - был мой ответ.
- А-а, - прореагировал он, как будто это имело какое-либо значение.
- Если ты не дурак, парень, то ты войдешь в зал суда и признаешь себя виновным. Получишь свой приговор в темпе. И выйдешь отсюда - через месяц,
- закончил негр.
Я понятия не имел, о чем он толкует, и, видимо, выражение моего лица это показывало.
- Слушай, - опять сказал он. - Я сводник. На меня работают три белые девки. Меня берут и часто. Я признаю себя виновным, и судья дает мне от года до полутора. А я выхожу отсюда через два-три месяца.
Я все еще не понимал его и спросил: - Каким образом ты это делаешь? Он ухмыльнулся:
- Я знаю адвоката, у которого есть связи. За пару сот долларов он улаживает мои дела, и меня выпускают.
Я был уверен, что он блефует. Негра вызвали следующим, и судья, как и предполагалось, отвесил ему 18 месяцев. Я решил, что когда вызовут меня, я тоже признаю себя виновным. Судья вынес приговор - один год тюрьмы в графстве Мальтнома, около Портлэнда. Ну и ладно.
Мы с негром попали туда вместе. Я получил работу на кухне, и жизнь потекла по обычному тюремному руслу. Однако, через десять недель мой черный приятель откланялся. Его действительно освободили досрочно, он не соврал.
Я тут же засел писать письмо матери в Эдмонтон, Альберта, где она находилась вместе с Джо, которого туда перевели. Я попросил ее послать мне сотню долларов и как можно быстрее. Потом я позвонил адвокату, который навестил меня в тюрьме, и мы договорились о гонораре - сотня долларов. Я отдал деньги и облегченно вздохнул.
- Кстати, - сказал адвокат, запихивая деньги в карман, - когда тебя отсюда выпустят, то ты автоматически попадешь в руки иммиграционных властей.
Я поднял на него глаза, а он продолжал:
- Отсюда-то я тебя вытащу, но ребята из
иммиграции тут же тебя возьмут и, скорее всего
- депортируют.
Я опять вздохнул, теперь уже без особого облегчения.
-Да ладно, - пробормотал я, - все лучше, чем здесь год проторчать.
Через неделю меня выпустили, и служащие иммиграции перевели меня в свой центр, в Портлэнде. Через пару дней я уже сидел в поезде, который вез меня в Сиэтл. Там меня усадили на большой пассажирский корабль и депортировали морем в город Виктория, что в провинции Британская Колумбия. Путешествие было, что надо! Каюта была хорошая, кормили отлично и все бесплатно. Как оказалось, канадские иммиграционные службы не имели ко мне никакого интереса. Они меня выпустили, дав мне бесплатный билет на поезд в Эдмонтон.
Я сидел в поезде, смотрел в окно, но облегчения не было. Я был свободен, но радость не приходила. Было ощущение потерянности, которого я не мог объяснить.
Я сидел дома, пока мне это не надоело. Затем, как обычно, пытался найти работу, но не задержался ни на одной. Я опять плыл по течению.
Не знаю почему, но меня вдруг потянуло на север Канады - в малообжитые районы. Это была причуда, но я захотел ее осуществить. Подчиняясь эмоциям, я упаковал свои скудные пожитки, попрощался с родителями и на самолете отправился в город Ураниум, что в штате Северная Альберта. Город стоял на берегу озера Атабаска. Город был шахтерским Эльдорадо. Я нашел работу в столовой. Так я оказался среди шахтеров, крепких и простых парней.
Жизнь была великолепна. Я погружался в дикую первозданную природу. Я любовался деревьями, птицами, озерами, полными голодной рыбы. В два счета рыба съедала даже кусок хлеба, посаженный на крючок, заглатывала и пустой крючок. Никогда раньше я не видел такой огромной северной щуки или озерной форели. Я видел медведей, выходящих по ночам из леса в поисках еды. По ночам мы часто сидели в сарае на заднем дворе и бросали куски курицы, просто так, чтобы посмотреть, как дикие лисицы съедали их. Но что мне, пожалуй, нравилось больше всего, так это то, что шахтеры постоянно играли в покер, причем
59
с большими ставками. Деньги постоянно крутились в городке.
Моя работа включала в себя следующее: „сервировку” стола, уборку стола после еды и мытье грязной посуды. К тому же я мог часто и много есть. В этом далеком и диком уголке я жил жизнью, которая своей защищенностью и спокойствием напоминала хорошо мне знакомую тюремную жизнь. В то же время я не был в тюрьме.
Может быть, мне следовало остаться здесь.
Накануне Рождества 1954 года мать написала мне письмо, спрашивая, не приеду ли я на праздники домой. Я подумал, что я должен сделать ей приятное и полетел в Оттаву, куда они вернулись жить опять.
Рождество прошло скучно, еще в шахтерском городке я успел промотать большую часть своих денег. За две недели в Оттаве я истратил всю наличность. Мне очень нужна была работа. В газете я нашел объявление о том, что кому-то требовался продавец ювелирных изделий, который предлагал бы товар, ходя по домам. „Вот это должно быть интересным!” - сказал я сам себе.
Я одел свой, самый лучший костюм и пошел наниматься на работу. Во время интервью я старался показать себя с хорошей стороны.
- Мы как раз ищем такого, как вы, - серьезно сказал мне наниматель, - человека, одаренного говорливостью, человека, который может разговорить покупателя и продать товар.
Работа показалась мне вполне простой. С образцами товара в портфеле я мог идти, куда захочу - на фабрику, в любой офис, в любой дом - и предлагать там на продажу кольца, часы и другие ювелирные изделия. Покупатель подписывал „кредитную карточку” и платил пять-десять долларов задатка, беря на себя обязательство выплачивать компании два
- два с половиной доллара каждую неделю. Фирма, в которой я работал, проверяла по „кредитной карточке” финансовый статус покупателя и, если все было в порядке, высылала покупателю выбранный им товар. Я работал „на комиссию”, то есть мне полагалась часть денег, выплачиваемых за проданный мною товар. В зависимости от дороговизны товара мне доставалось от десяти до двадцати процентов его цены.
Хозяин магазина дал мне портфель, заполненный
60
ювелирными изделиями тысячи на две долларов, и их список. Я должен был проверить соответствие содержимого портфеля по этому списку, а затем подписать его в трех экземплярах. Одна копия оставалась у меня, две остальные хозяин положил в мою рабочую папку и оставил у себя в кабинете.
В этот момент хозяина попросили выйти к покупателю в другую комнату. Когда он выходил, я уже знал, что буду делать. Найдя свою папку в стопке, я вьп^л оттуда две копии списка, положил в свой карман и вышел из кабинета, оставив хозяина магазина без ювелирных изделий и без следов принадлежности их магазину.
Можно было смываться. Все прошло гладко, классически гладко. Я забежал к сестрам, жившим в центре Оттавы, и оставил им по красивому колечку. Остальное загрузил в свои карманы и двинул на юг.
В Торонто я продал несколько пар часов и колечко. Потом пересек границу с Америкой в Ниагаре. В течение всей дороги от Нью-Йорка до Майами я продавал часы. Деньги тратил на автобус и на еду, причем иногда позволял себе съесть что-нибудь вкусненькое. В конце путешествия у меня было еще достаточно ювелирных изделий. Я шатался по Майами, появлялся то в Джексонвилле, то в Дайтон-Бич. Я брал апельсины в Тампе, персики в Джорджии, яблоки в Кентукки. Но я скучал.
Вновь оказавшись в Новом Орлеане, я решил воздержаться от воровства. Я гулял по улицам города, по знаменитому французскому кварталу. Я наблюдал ночную жизнь квартала с его ночными клубами, переполненными проститутками, алкоголиками и наркоманами. Посетил я и кладбище с полуразмытыми могильными холмами. Произошло это из-за неустойчивой болотистой почвы.
Когда денег осталось мало, я стал грабить дома. Сначала я проверял почтовые ящики, чтобы узнать долго ли отсутствуют хозяева, потом обчищал дом. В одном из домов мне подфартило: более ста пятидесяти долларов наличными. Чувствовал я себя прекрасно. Мне захотелось быстро потратить эти деньги, и я поспешил в латинский квартал. Там я засел в стриптиз- баре, где голые девочки танцевали прямо на столах.
Полуодетая блондинка подсела ко мне, и я стал покупать для нее спиртное в надежде провести с ней
61
ночь. В середине нашей беседы она извинилась и отправилась исполнять свой номер - был ее выход. Я был удивлен тем, что она, как оказалось, работала здесь. Однако я не был этим расстроен. После выступления она вернулась ко мне, и я продолжил с ней беседу, одновременно покупая ей напитки. Через некоторое время она опять извинилась и ушла на сцену. Но после выступления исчезла. Я был уверен, что меня накололи. Я потратил больше сотни долларов на служащую бара! Но, как оказалось, она была смертельно пьяна - я нашел ее на полу в ее уборной. Даже служащая бара не могла вынести спиртного на сотню долларов.
Разочарованный дамой и опьяневший, я вывалился из бара. Было три часа утра, но жители Нового Орлеана будто не знали об этом. Болтая и хохоча, люди бродили по улицам города. Всюду сновали такси. Неоновые рекламы ночных клубов и баров служили явным свидетельством „хорошей жизни”.
И еще одна вещь бросилась мне в глаза. Это был большой магазин, торговавший оружием. На огромной витрине магазина чего только не лежало: автоматы, пулеметы, ружья, пистолеты и револьверы 45-го, 38-го, 32-го и 25-го калибров. Сквозь витрину я мог видеть затемненные магазинные полки - полные оружия. На стенах тоже висело оружие, сотни ружей и револьверов. От одного взгляда на это богатство мое сердце застучало сильнее. Я должен был добыть одно из этих ружей.
Магазин стоял на центральной улице, которая была хорошо освещена и даже в три утра все еще полна людей. Это означало, что, несмотря на мою „храбрость”, залезть в магазин прямо сейчас я не мог. Я стал прогуливаться взад и вперед по улице, всякий раз останавливаясь, чтобы взглянуть на эту прекрасную витрину, полную оружия. С каждой остановкой у витрины я убеждал себя в том, что улица не такая уж светлая и что людей и машин не так уж много вокруг, и что мне непременно улыбнется удача.
И после успешной самообработки я решился. Я, согнув ногу в колене, с силой ударил тяжелым ботинком по толстому стеклу витрины.
Одного удара хватило. Стекло разбилось и я был уже в витрине. В считанные секунды я схватил полицейский пистолет 38-го калибра и браунинги 45- го, 32-го и 25-го калибров. Я пустился бежать.
62
Добежав до угла, я свернул, надеясь покинуть центральную улицу. На углу, прислонившись к стене, стоял глазастый негр. В долю секунды мы обменялись взглядами, соображая, что каждый из нас предпримет в следующую секунду.
- Видел что-нибудь? - с нажимом спросил я.
Негр отрицательно мотнул головой, глаза его,
полные страха, стали еще шире.
- Чувак, я ниче не видал, - пробормотал он.
Я уже бежал дальше. Оставив позади четыре или пять кварталов, я перемахнул через забор и оказался на заднем дворе закусочной. Я залез в теплый коридор, которым явно не пользовались. Там я и заснул, свернувшись калачиком, как ребенок. Оружие осталось рассованным по карманам куртки.
Утром следующего дня я перетряхнул весь окружавший меня мусор в поисках подходящего пакета. Я нашел двойной бумажный пакет, который выглядел как новенький. В округе я нашел магазин, где купил шесть патронов для пистолета 38-го калибра, зарядил его и засунул за пояс. Вновь, как и прежде, я почувствовал прилив сил. Мне казалось, что я никогда не смогу чувствовать себя лучше. Затем я направился на автобусную станцию Грейхаунд и положил остальное оружие в камеру хранения.
В зале ожидания Ново-Орлеанского автобусного вокзала Грейхаунд я случайно встретил знакомого экс- мошенника, отсидевшего свое в техасской тюрьме. Мы пошли выпить кофе с булочками. За разговором я показал ему свою пушку. Глаза парня показали заинтересованность.
- У меня еще есть, - сказал я, - хочешь себе такую? Его глаза зажглись. Меня понесло:
- Я собираюсь „поработать” тут - в Новом Орлеане. Хочу собрать приличный кусок, купить большую тачку. Пойдешь со мной на дело?
Он живо согласился. Я отвел его к камере хранения и выдал ему револьвер 32-го калибра. Однако я не предупредил его, что револьвер не был заряжен.
Для первого дела мы выбрали небольшой магазинчик, где хозяйничали муж и жена, жившие в небольшом домике, пристроенном к магазину. Выбор был удачным: в жилом доме должны были быть те же товары, что и в магазинчике, однако залезть туда было легче. В ломбарде я купил фальшивую полицейскую
63
бляху, которую отправил в свой портмоне, и пару наручников. Их я прикрепил к поясному ремню.
Следующим вечером мы с расстояния наблюдали за магазином. Когда магазин закрылся, хозяева - муж и жена, оба крепыши маленького роста, прошли в свой дом. Я и мой напарник были возбуждены. Мы выждали минут десять, затем отправились к входной двери жилого дома хозяев магазина и постучали.
- Кто это? - спросил хозяин и открыл внутреннюю дверь, (входная дверь была двойной).
- Полиция, - громко сказал я, показав полицейскую бляху.
Хозяин послушно открыл наружную входную дверь.
- Проходите, пожалуйста, - сказал он.
Как только за йами закрылась входная дверь, я быстрым движением развернул хозяина лицом к стене и приставил дуло пистолета к его голове.
- Жена где?
- Она в ванной, - пробормотал он.
Я повел его в сторону ванной комнаты, приятель шел следом. Приоткрыв дверь ванной комнаты, я увидел, что женщина принимала душ.
- Быстро оденься и выходи, - скомандовал я, от стыда не имея сил посмотреть в ее сторону.
Плача, она вышла оттуда, и мы отвели их в спальню.
- Где деньги? - потребовал я.
Хозяин заворожено смотрел в дуло направленного на него пистолета, будучи уверенным, что тот заряжен.
- В туалетной комнате, - печально сказал он.
В углу туалетной комнаты я нашел небольшой сейф. Он был открыт и внутри лежал большой саквояж, полный металлических монет и аккуратно перевязанных бумажных купюр, общим количеством
- около пяти сотен долларов. Я вынес саквояж из комнаты. Он оказался на удивление тяжелым. Под тяжестью саквояжа, который я поднял, чтобы поставить на кровать, пальцы моей руки дрогнули и я автоматически нажал на спусковой курок пистолета. Раздался выстрел. Мы вздрогнули - все четверо, хозяева вскрикнули от испуга и удивления. Ничего страшного, однако, не произошло. Пистолет „смотрел” в кровать, и пуля застряла в матрасе.
64
Мой партнер, просматривая ящики комода, нашел там большой револьвер 38-го калибра, сделанного в стиле „вестерн”. Я разрешил ему оставить себе эту пушку, свою же, которую дал ему раньше, я забрал.
Мы отвели хозяев в туалетную комнату и закрыли их там. Мы уже направлялись к выходу, когда услышали, что кто-то вошел в дом. Мы поспешили к входной двери дома и обнаружили там восемнадцатилетнюю дочь хозяев. Я наставил на нее пистолет.
- Это ограбление, - сообщил я.
Она расплакалась, и я без труда доставил ее к ее родителям в туалетную комнату. Я опять закрыл их, и тут я услышал звон металла. Открыв дверь, увидел, как девушка, вероятно, желая спрятать свое обручальное кольцо с бриллиантом, пробует снять его с пальца. Не обращая внимания на ее слезы и мольбы, я отправил это колечко в саквояж - к остальной добыче.
Мы забаррикадировали дверь туалетной комнаты несколькими тяжелыми шкафами и смылись на собственной машине напарника. Через несколько кварталов мы, бросив машину, разбежались в разные стороны и договорились через три часа встретиться в гостинице. Я добрался до гостиницы на такси, снял комнату и, как только оказался в номере, высыпал содержимое саквояжа на постель. Я ждал, ждал долго, но партнер так и не появился. В конце концов, я сложил всю добычу в саквояж и отправился в аэропорт.
Я решил лететь в любом направлении первым ближайшим рейсом. Так я оказался в городе Мобайл, штат Алабама. Поддавшись пагубному влиянию недавней удачи и будучи в отличном настроении, я стал кутить. Один раз, напившись, я почувствовал очередной прилив „сил” и запросто разнес витрину ювелирного магазина. Схваченные на скорую руку часы и кольца я быстро продал за приличные деньги. В баре я познакомился с девушкой и даже полагал, что влюбился в нее. Через несколько дней она уже собиралась познакомить меня со своими родителями, но вдруг я почувствовал себя неспокойно и порвал с ней. Во время киносеанса я, сказав, что иду в туалет, просто ушел из кинотеатра.
На украденной машине я поехал в Нэшвилл, город, известный музыкальными традициями и песнями в стиле „кантри”. В Гранд Оле Опри я слушал ковбойские песенки, однако я не собирался превращаться в
65
туриста. Я мечтал стать известным грабителем. На автобусном вокзале я встретил другого своего знакомого, экс-мошенника алкоголика, который сидел срок в тюрьме Смоки Маунтен. Он вызвался помогать мне при условии, что я буду поить его. Условия были просты.
Несколькими днями раньше я прочел в газете о крупном ограблении большого ювелирного магазина в Калифорнии. В газете было написано, что грабители взяли с собой не только золото, но и одежду служащих с тем, чтобы последние не могли их преследовать. Это, как я полагал, была хорошая находка.
В центре города был большой ювелирный магазин. Мой партнер, держа руку в кармане пальто, распрямил там большой палец. Со стороны это выглядело так, будто у него там спрятан пистолет. Используя эту уловку, мы достаточно спокойно вошли в магазин и заставили всех присутствующих лечь на пол. Я отдал партнеру пистолет, а сам стал собирать кольца с бриллиантами. Я схватил более полусотни колец прямо с витрины прилавка. В кассе я нашел долларов 700 наличными. Потом я приказал всем раздеться до нижнего белья, сам в это время прошелся по их кошелькам и портмоне. Всю снятую одежду я положил в большой бумажный мешок и отдал партнеру. Оборвав все телефонные провода, мы покинули магазин.
Мой партнер был перепуган до смерти и в страхе не мог уследить за собой. Когда он бежал по улице, полы его пальто развевались, открыв на всеобщее обозрение пистолет. „Так не годиться, - подумал я, - его же так сразу арестуют! Надо от него отрываться”.
При первой же возможности я свернул за угол, унося с собой деньги и все ювелирные изделия, взятые из магазина. Мой партнер-алкоголик помчался дальше с мешком одежды, я никогда больше его не видел.
Наш побег расстроил меня, я ожидал преследования и поэтому по дороге в аэропорт сменил три такси. Я так спешил, что купил билет даже не зная, куда летит самолет. Самолет приземлился в Луизвилле, штат Кентукки.
Наконец-то я был один и мог спокойно пересчитать деньги и рассмотреть кольца. Даже на первый взгляд некоторые кольца с бриллиантами тянули не меньше, чем на восемь сотен долларов. Я перестал беспокоиться
66
и опять почувствовал себя могущественным. Чтобы отпраздновать удачный улов, я отправился в ресторан и заказал большой кусок отбивной на косточке.
Дальше дорога привела меня в Баффало, штат Нью-Йорк. Я некоторое время пошатался здесь. Иногда официанткам в ресторанах в качестве чаевых оставлял дорогие колечки. В кафе „Вулвос”, например, я завернул пятисотдолларовое колечко с бриллиантом в салфетку и оставил для своей официантки, сопроводив подарок запиской: „Нечто приятное для кого-то приятного”.
Кольца я продал удачно и быстро и отправился в Канаду - в Монреаль через Торонто. Там я купил себе небольшую машину и почувствовал себя важной персоной. Я катался по городу, пил, кутил. Я гулял напоказ - но это скоро наскучило. Мне понадобилось всего несколько недель, чтобы насладиться ничегонеделанием. „Зуд преступности” опять меня одолевал.
Мой успех - удачные кражи, деньги, краденые вещи, машина, выпивка, женщины, путешествия и оружие - меня уже не радовал. Что было не так со мной? Я не знал.
По дороге в Оттаву я позвонил своему старому другу по имени Рассел. Вместе мы решили, что лучшее, что мы можем сделать, это отправиться в Соединенные Штаты и стать настоящими гангстерами- профессионалами. С той минуты, как я подарил Расселу пушку, он был моим. Мы „оседлали” поезд, доставивший нас в Детройт. Там мы стали гулять по барам и домам терпимости. Очень быстро мы остались на мели. Тут я подумал, что, пожалуй, самым безопасным из всех преступлений будет обворовать дом терпимости. Ну, что они смогут сделать? Позвать полицию?
Итак, мы с Расселом обчистили бордель. Я думал, что наличных там должно было быть больше. Мы взяли лишь пятьдесят долларов. Но вместе с тем нам не надо было волноваться о полицейских, идущих по нашему следу.
Так, во всяком случае, мы думали.
Странно, что после всех этих месяцев „разбоя”, на протяжении которых я умудрился избежать встреч с карающей рукой закона, я, в конце концов, буду предан своим же другом.
ЭТО ОГРАБЛЕНИЕ!
Р
ассел и я потратили большую часть пятидесяти долларов на обед и выпивку, а затем сняли номер в гостинице в центре города. Я запихнул пистолет и деньги под матрац и уснул глубоким сном.
В полтретьего ночи дверь нашего номера с глухим стуком ухнула на пол, вышибленная вооруженными до зубов полицейскими Детройтского департамента. Они поставили нас лицом к стене, грубо обыскали и щедро облили ругательствами. Остальные распотрошили номер в мгновение ока и без труда нашли то, что искали - оружие и деньги. На нас одели наручники и кинули в воронок.
Тюрьма графства Вейн на авеню Клинтон представляла собой многоэтажную крепость, режим в которой и предосторожности были сильнее, чем где бы то ни было на моей памяти. Там был собран весь цвет Детройтских отбросов. Но я там „прописался” и продолжил обучение. Именно там, ожидая суда, я научился от другого заключенного способу открывания наручников (за пару минут, используя обычную скрепку). Так что для меня время в тюрьме не прошло бесполезно.
Когда меня вывели на суд, я оказался крайним в цепочке подсудимых, одетых в гражданскую одежду по случаю суда, но прикованных наручниками друг к другу. Нас повели по подземному коридору, соединявшему здания тюрьмы и суда. Коридор был достаточно длинным, но в центральной своей части выходил на улицу - это был примерно пятиметровый участок. Нас сопровождали двое охранников: один шел впереди, второй сзади. Побег был практически невозможен.
Но я взял с собой скрепку, так, на всякий случай.
Считанные секунды мы шли под открытым небом, я бросил взгляд на охранника, шедшего впереди. Он открывал стальную дверь, завершавшую коридор. Я бросил взгляд назад: охранник, замыкавший нашу цепочку, остановился, разговаривая с кем-то. В пять секунд, используя скрепку, я открыл свои наручники. Одним рывком я выскочил на улицу и побежал по ней, поворачивая на каждом углу. Так я добежал до ресторана, около которого стояло такси. Ключи были в машине. Машина моя!
Вскочив в такси, я нажал на педаль газа. Я бросил машину, как только выбрался на окраину города, и пошел пешком. Потом меня подобрал какой-то парень, ехавший в Кливленд. И мне, совсем неожиданно, понадобилось ехать в этом же направлении.
Деньги, выигранные в покер, лежали у меня в кармане - я смог выжить. В Кливленде я купил себе одежду, чтобы переодеться, и отправился на представление: поесть, выпить и расслабиться, по возможности. В два дня я истратил почти все, что у меня было. Однако, помня о недавних событиях в Детройте, воровать я не отваживался. Вместо этого я телеграфировал матери в Оттаву, и она выслала мне сорок долларов.
Я отправился в Баффало. Это было рядом с канадской границей, и я очень хотел попасть назад в Канаду. Я знал, что если попаду в руки американских властей, то неминуемо буду отправлен назад в Детройт. Я мог представить себе срок, которым бы меня наградили после моего побега.
Чего я не знал, так этого того, что судья в Детройте заочно приговорил меня к пятнадцати годам тюрьмы.
На автобусной станции Баффало я заплатил десять долларов негру за его карточку военнослужащего. Я не подумал о том, что в документах есть пометка, указывающая на цвет кожи. Когда я подъехал к пограничному пункту, который расположен на мосту, соединяющем Соединенные Штаты и Канаду, пограничник попросил предъявить ему мои документы. Я отдал их ему как бы невзначай.
Он пробежал глазами по доку ментам, потом окинул взглядом меня. Я терпеливо ждал. Потом он вернул мне доку менты.
- Спасибо, - сказал пограничник и махнул рукой, разрешая мне двигаться вперед.
Он не заметил.
Я же вздохнул свободнее - теперь я был в Канаде. В тот самый момент в офисе Федерального Бюро Расследований (ФБР) уже тысячами печатались мои фотографии на плакатах с надписью—„Разыскивается”. Меня характеризовали как бежавшего заключенного, осужденного за вооруженное ограбление. Отделение Федеральной Канадской полиции, занимающееся расследованием уголовных дел, тоже подключилось к поиску. Я был беглецом.
Соблюдая предосторожности, я добрался до Оттавы и затаился на два месяца в квартире моей матери. Я поступал глупо - в любой момент полиция могла вычислить меня на этой квартире. Мысль о том, что меня могут искать здесь, даже не приходила ко мне в голову.
В общем-то, я не мог затаиться насовсем. Однажды, умирая от скуки, я выбрался в центр города посмотреть кино.
Как-то я помогал матери мыть окна. Женщина подошла к нашей двери и попросила меня помочь передвинуть ее машину. Она объяснила, что муж ее отсутствовал, сама же она машину не водила. Я был счастлив помочь. Я последовал за ней, сел в машину и вставил ключи в зажигание. В этот самый момент со всех сторон меня окружили полицейские. Ловушка сработала»
Начался суд выдачи. На суде прокурор, представлявший правительство Соединенных Штатов старался предоставить достаточно доказательств, чтобы доказать, что для вынесения приговора меня необходимо передать в Штаты. В Оттавской тюрьме, где меня содержали во время проведения экстрадационного суда (суда выдачи), мне было приятно узнать, что я, оказывается, был большой фигурой - меня разыскивали ФБР и РСМП*, и две державы боролись за право судить меня и вынести мне приговор!
Сокамерники считали меня преступником „большой руки” - именно этого мне всегда хотелось. Я наслаждался своей ролью. Я заводил друзей, разговаривал с махровыми уголовниками, играл в покер и выигрывал. Я питался три раза в день. Выполнялось все, чего бы я ни захотел. Там, на воле, я был никто. Жизнь в Оттавской тюрьме по улице
70
Николас размеренно шла день за днем. Я полюбил ее. Полюбил сильно.
Но, тем не менее, я хотел выйти на свободу. Я мечтал о новом перерыве. Мой лихой побег из Детройта добавил мне авторитета в тюрьме! Я рассматривал любую возможность, чтобы повторить этот трюк еще раз. Но возможности не подворачивались.
Суд шел уже несколько недель и приближался к концу. За это время мой распорядок дня установился определенным образом: каждый день я должен был появляться в суде, и каждый день один и тот же охранник приходил в камеру, вел меня к контрольнопропускному пункту, расписывался за наручники, которыми и приковывал меня к себе, и эскортировал меня метров тридцать по улице в здание суда. Но вот сегодня, к моему удивлению, пришел новый охранник
- высокий и толстый. Он должен был доставить меня в зал суда. Раньше я его здесь не видел.
- За что тебя судят? - спросил он по дороге к контрольно-пропускному пункту, вероятно, просто желая начать разговор.
- Так, пустяк, - соврал я. - Может, уже сегодня меня отпустят.
Охранник расписался за наручники. Одно кольцо он одел мне на руку, а второе взял двумя пальцами вместо того, чтобы одеть его себе на руку полностью. Я расслабил его.
Как только мы вышли на улицу, я, взявшись за цепочку наручников своей свободной рукой, с силой выдернул их из рук охранника. Он вскрикнул от боли. Я был опять на свободе! Пока толстый полицейский кричал:
- Стой! Стой! -
Я уже прыгнул в подвал стоящего рядом огромного жилого дома. Продираясь в темноте, я спотыкался о старые пустые бочки и коробки. Одну из коробок, всю в паутине, я надел на себя и замер, прислонившись к стене. Было душно, но я старался почти не дышать. Зазвучала полицейская сирена, и я слышал крики полицейских. Минут тридцать я слышал их голоса
- они обходили здание целиком, заглядывая в каждую квартиру, в каждую комнату. Когда они спустились в подвал, сердце мое почти перестало биться. Они
71
покрутились в подвале, перевернув несколько ящиков и коробок, освещая себе путь фонариками, и удалились, не найдя меня.
Еще долго после их ухода я сидел в ящике, боясь шелохнуться. Мне не хватало воздуха - было страшно душно. Рука была все еще в наручнике и страшно ныла, каждое движение рукой приносило мне боль. Лишь поздно вечером, когда маленькое окошко подвала потемнело, я выбрался из своего укрытия. Под прикрытием ночи я выбрался из здания и остановил такси на улице. Я хотел поскорее выбраться из этого района. Водитель либо не заметил, либо не проявил интереса к тому, что я был грязен, от меня несло потом и я был наполовину в наручниках.
Пошарив по своим карманам, я обнаружил, что моих денег явно не хватит на то, чтобы расплатиться с таксистом. Тогда я попросил его остановиться у телефонной будки. Я позвонил матери, рассказал, что сделал, и спросил, расплатится ли она за меня с таксистом.
- Полиция уже ищет тебя здесь, - ответила мать.
- Ты не можешь появиться в этом районе.
Мы остановились на том, что я пошлю по ее адресу только одного таксиста. Перед тем как повесить трубку, я дал переговорить с матерью таксисту, чтобы тот был уверен, что подвоха не будет. Разговаривая по телефону, таксист бросил взгляд на мои руки и заметил наручники. Я видел, что он занервничал. Он поспешно завершил разговор по телефону и моментально уехал.
Я продолжил свой путь пешком, но вскоре набрел на машину. Я поехал прямо к дому Роджера, старому сотоварищу по ремеслу. Я просил о помощи. Он был напуган, увидев меня. Полиция целый день прочищала город в поисках меня. Но, я таки убедил Роджера оказать мне услугу. Он отвез меня за город на ферму, где доброжелательный хозяин снял с меня наручники, перекусив железо кусачками. Роджер был рад тому, что дальше я отправился один.
Добравшись до Торонто, я повернул на север. Совершив несколько налетов и добыв оружие и деньги, я опять повернул на юг. Возможностей у меня было мало: Оттава была закрыта для меня, так же как и Торонто из-за последнего налета. Казалось, что полиция ожидала меня в каждом новом месте.
72
Может быть, я добился своего - стал известным вором. Возможно, так оно и было.
Держа в голове эту мысль, я решил встретить опасность лицом к лицу: я вернулся в Ниагару-Фолс и пересек границу со Штатами.
Но я не затаился. Так как я собирался стать настоящим гангстером-профессионалом, я должен был быть активным, продолжать совершать преступление за преступлением. В Соединенных Штатах я плыл по течению, переезжая из одного города в другой, я воровал оружие, деньги, ювелирные изделия. Когда я не воровал, то проводил время в барах и борделях, „питаясь” виски и пивом, джином и водкой, выкуривая по восемь сигар в день, не считая сигарет. Я отвратительно сквернословил, где бы ни появился. В голове, кроме ругательств и богохульства, не было ничего. Я был зол, я чувствовал себя слабым и грязным, и в то же время все мне было апатично. Я скатывался на дно. Я жил жизнью насекомого - жизнью таракана.
Кочуя с места на место, я вскоре опять оказался в Канаде. Я двинулся на восток. К постоянному зуду преступной деятельности и постоянной возбужденности вдруг стала примешиваться ностальгия. Я вдруг стал вспоминать приморье, запах морского воздуха, я захотел вернуться домой. Есть что-то в приморье такое, что заставляет бывших жителей восточного побережья возвращаться в те места опять.
Это было в Сент-Джонсе, штат Новый Брунсуик, когда меня посетила мысль: „Буду грабить банк”. Вот где деньги. И, кроме того, грабители банков привлекают большее внимание газетчиков, чем грабители жилых домов и продовольственных магазинов. Я ограблю банк - вся слава будет моей.
В пригороде Сент-Джонса я набрел на банк, который был достаточно новым, не очень крупным, а потому он меня не пугал. Я знал, что со своим заряженным револьвером 38-го калибра смогу это сделать. В тот вечер я отправился в мотель, взял выпивки и девочку и начал подначивать себя. „Завтра,
- сказал я себе. - Завтра будет большой день”.
Утром следующего дня я поднялся рано, немного нервничая, одел грязные рабочие брюки и старый свитер. За зданием больницы я нашел машину, на которой подъехал к банку. Машину я припарковал метрах в ста пятидесяти от центрального входа в банк,
73
и направился к дверям. Я приехал слишком рано. Банк еще не работал.
Через дорогу было кафе, где я убил часть времени за чашкой кофе с бутербродом. Я был абсолютно спокоен, несмотря на то, что за поясом торчал пистолет, а на улице стояла угнанная мной машина. У меня было достаточно времени, чтобы просчитать все возможные последствия: меня могли поймать, могли убить или посадить в тюрьму. Мне было все равно. Ни один из возможных исходов не беспокоил меня. Ну, умру я, что из этого? Я знал, что, попав назад в тюрьму, не пропаду. Если я буду ранен, то тюремные врачи поставят меня на ноги. А вот если мне удастся смыться с награбленными деньгами...
Одна мысль обо всех этих деньгах - банковских деньгах - приводила меня в трепет. Я смогу путешествовать вокруг света! У меня будет все: машины, женщины, выпивка, - все, чего только не пожелаю! Я стану гениальным грабителем банков, и удачливым! Ради этого стоило рискнуть.
В пять минут одиннадцатого я вышел из ресторана и пошел по направлению к банку. Шел дождь, и я был рад этому. Из-за дождя улица была почти пустой. Я подошел к украденной машине, сел в нее и включил зажигание. Потом перепроверил револьвер и взял бумажный мешок, приготовленный для будущего „улова”. К ограблению банка я был готов.
Я вошел в банк, прошел в середину зала и, выставив револьвер на всеобщее обозрение, крикнул: „Это ограбление!” Управляющий банком и пять работников одновременно посмотрели в мою сторону. Направив дуло револьвера на управляющего, я ткнул бумажный мешок в руки кассирши, стоявшей ближе всех ко мне.
- Все крупные купюры сюда, - скомандовал я.
- Остальных попрошу держать руки вверх. У меня в руках - полностью заряженный револьвер 38 калибра. Шесть патронов - пять для вас и шестой для меня.
Угроза, комбинация убийства и самоубийства, услышанная в одном из старых фильмов, случайно всплыла в моей голове. Но прозвучала она так убедительно, что я решил развить ее дальше.
- Жить мне осталось пять-шесть месяцев, а потому мне все равно, - продолжил я. - Вы будьте внимательнее, выполняйте все, что я скажу.
74
Однако никто не двинулся с места. Кассирша даже не дотронулась до бумажного мешка. Все присутствующие переводили взгляд с меня на управляющего банком и обратно на меня.
Управляющий банком, невысокого роста респектабельно выглядящий человек, с усами, не произнес ни слова, но посмотрел прямо в дуло направленного на него револьвера. Я не знал тогда, что в прошлом он был десантником британской армии. Но по тому, как он спокойно направился к своему столу и нажал на кнопку сигнализации, я понял, что этот человек обладает реальной силой воли.
Я почему-то не запаниковал. Секунду или две длилось молчание, затем раздался „ответный звонок” из полиции, оповещающий о том, что сигнал тревоги полицией принят, и полицейская машина уже выехала в направлении банка.
Я понял, что вляпался. Но меня и это не беспокоило. Я уже настроился на то, что должен покинуть банк только с мешком, полным денег.
Может быть, управляющий подумал, что у меня в руках игрушечный пистолет? Я взвел курок, барабан прокрутился, и пуля послалась в ствол. Выражение лица управляющего несколько изменилось.
- Ты уже достаточно тут натворил, - сказал я ему. - Теперь слушай меня. Распорядись, чтобы она положила деньги в мешок.
Управляющий посмотрел сначала на меня, потом на револьвер, потом на кассиршу и - кивнул ей.
Сильно нервничая, она принялась складывать деньги в мешок. Для меня будто два года прошло. На самом деле через две минуты мешок был полон. Я схватил его.
- Всем лечь на пол, - закричал я. - Тогда никого не трону!
Никто не двинулся. Все опять смотрели на управляющего. С меня было довольно. Я выскочил на улицу и побежал к машине. Я почти добежал до машины, когда раздались три выстрела. Через плечо я мог видеть разъяренное лицо управляющего, готового выстрелить в четвертый раз. Он находился слишком близко ко мне, чтобы промазать. Если бы я знал, что стрелял хорошо обученный экс-десантник, я бы струхнул. Но в спешке он оставил очки на своем столе. Зрение подвело его, и это спасло мне жизнь.
75
На машине я выскочил на самую оживленную улицу Сент-Джонса, спеша пересечь разводной мост до того времени, как его заблокируют полицейские. Потом я бросил свою машину на обочине и, схватив мешок с деньгами, побежал. Остановил такси, как только смог. Три раза менял такси, прежде чем добрался до своего номера в гостинице.
Заперев дверь наключ, я высыпал деньги накровать и дрожащими руками принялся их пересчитывать. Я ожидал насчитать двадцать или тридцать тысяч долларов. Коварная кассирша наполнила мешок наполовину мятыми однодолларовыми купюрами, и я насчитал от силы восемь тысяч долларов. Все-таки это было больше, чем я когда-либо имел, и я был очень счастлив.
Я умылся, причесал волосы, аккуратно выбрился и переоделся, выбрав красивый летний костюм белого цвета, который был куплен в Штатах. Надел белую рубашку и завязал дорогой галстук. Часть денег положил в карман, остальные же вместе с пистолетами уложил в большую кожаную коробку из-под принадлежностей для бритья. Я полагал, что в своем новом костюме не привлеку к себе внимания. Чувствуя себя настоящим Аль Капоне, я покинул гостиницу с той кожаной коробкой.
На такси я выехал из города, потом предложил десять долларов фермеру за то, чтобы он подбросил меня в Сассекс на своей полутонке. Ему я сказал, что являюсь коммивояжером, продаю телевизоры, и что спешу на встречу коммивояжеров в Сассекс. Но ему и не нужно было рассказывать историй. Город был милях* в двадцати, и он был доволен, что заработает на мне десять долларов.
Мы не проехали и десяти миль. Дорога впереди была заблокирована полицейскими машинами и дюжинами полицейских, которые прожекторными установками обшаривали шоссе перед собой. У меня подкатил ком к горлу, но я продолжал говорить себе, что у меня есть шанс прорваться. Я так быстро изменил внешность, что мне казалось, они могли меня пропустить. Кожаная коробка лежала у меня на коленях, когда к машине с разных сторон подошли двое полицейских в дождевиках. В это время двое других залезли в кузов и стали проверять фермерское имущество.
- Да, ребята, выгнали вас под дождь, - сказал я как можно непринужденнее одному из полицейских.
- Да уж, - недовольно буркнул страж порядка.
- Куда едете? - спросил он у фермера.
- В Сассекс, - ответил фермер.
- Предъявите водительское удостоверение, - попросил полицейский.
Фермер стал искать водительские права. Мне оставалось только надеяться, что они у него есть. - А вы куда едете?
- В Сассекс тоже, - ответил я жизнерадостно.
- Я коммивояжер, продаю телевизоры. В гостинице в Сассексе у нас встреча.
Они посмотрели на права фермера, еще раз обнюхали его имущество и дали нам отмашку проезжать. Мы тронулись, и я глубоко вздохнул.
Фермер высадил меня в центре города Сассекс, и я направился в ресторан отпраздновать успех бифштексом из вырезки.
- Как вам, нравится? - спросила официантка.
- Отлично сработано, - ответил я с чувством глубокого удовлетворения.
НОЖЕВКА-СПАСИТЕЛЬНИЦА
Я
 приобрел портфель, и деньги и оружие перекочевали в него.
Я знал, что очень скоро полицейские на улицах будут иметь мое фото, и я хотел покинуть этот край как можно быстрее. Я решил лететь в Галифакс, и там, в кругу моих старых друзей насладиться своим новым статусом. Ближайший аэропорт располагался в Монктоне, штат Новый Брунсуик. Туда я поехал на автобусе.
Но дьяволенок, сидевший во мне, не мог дождаться, пока я доберусь до Галифакса. В аэропорту Монктон я решил испытать судьбу, я заговорил с полицейским. Полицейский оказался радушным - и безразличным. Мы поговорили о погоде, о спорте и приступили к теме, которую, казалось, в тот день обсуждали все в Новом Брунсуике: к теме ограбления банка.
- Тот парень, очевидно, очень опасен, - начал я. Полицейский с серьезным видом кивнул головой.
- Но, я думаю, его поймают, - ответил он, стараясь звучать мудро и авторитетно.
- Наверное, поймают, - поддержал я.
Я прилетел в Галифакс и на такси отправился в центр города. Эта городская дорога навеяла воспоминания о первом детском опыте, приобретенном здесь. Я снял номер в хорошем отеле, купил себе дорогое пальто и другую одежду и угостился лобстером в дорогом ресторане, специализирующемся на приготовлении морской пищи. Ничего подобного раньше я не мог себе позволить. Я заплатил таксисту, чтобы он нашел мне девочку на ночь. Я играл роль бизнесмена из Соединенных Штатов, который в этом городе проездом.
На следующий день я посетил большой
78
автомобильный магазин, расположенный на улице Спринг Гарден, где влюбился в красивейший автомобиль марки „Олдс-88”. Машина была оснащена новинкой того времени - автоматической трансмиссией (коробкой передач). Когда я взял машину на пробный выезд, то со мной вместе поехал один из продавцов. Я был очарован ровной и мягкой ездой машины. Продавец сказал, что данная машина является демонстрационной, а потому цена ее ниже обычной - три тысячи триста долларов.
Мы подъехали к банку, я сказал продавцу, что у меня там открыт счет.
- Я сейчас сниму деньги со счета, - сказал я, выходя из машины, - и заплачу за машину наличными.
В здании банка я нашел мужской туалет и „снял деньги со счета” - достал их из своего портфеля.
Оформляя в магазине покупку машины, я сглупил и подписался своим реальным именем. Я знал, что поступаю глупо, но все-таки сделал это. Я очередной раз бесстрашно бросился испытывать свою судьбу, позволяя поймать себя на мелочи. Мысль о том, что я и не прочь опять сесть в тюрьму, грела меня изнутри. Я где-то даже скучал по тюремной жизни.
Я не мог противостоять искушению сразу же отправиться в ту часть города, где я провел свое детство. Я кружил по этому гетто на автомобиле, подправляя руль одной рукой. Другую руку, как заправский водитель, держал высунутой из окна. За поясом у меня был револьвер 38-го калибра, в машине лежали портфель, забитый украденными деньгами, и новое дорогое пальто. Я петлял между домами, чтобы каждый из моих бывших соседей мог разглядеть меня наверняка. Они выглядывали в окна своих домов, и я даже слышал, как они с трепетом произносили мое имя. А когда самые бедные из соседей набрались смелости и подошли к машине, то я стал раздавать им пяти
- и десятидолларовые купюры - будто эти бумажки не имели ценности. Я был горд собой. Я хотел, чтобы каждый из них знал, что вода и скудная пища - для меня пройденный этап. Теперь я важная персона.
Но кто-то - я никогда не узнаю, кто это был,
- оказался достаточно умным, чтобы вид пушки у меня за поясом напугал его. Кто-то позвонил в полицейское управление Галифакса и сдал меня. Полиция моментально распространила по городу сотни
79
моих фотографий. Обо мне были предупреждены даже водители такси.
Старый друг, таксист, к которому я обратился в надежде получить свидание с девочкой, был явно напуган моим появлением.
- Полиция уже была здесь, - прошептал он, - они показывали твою фотографию. Тебя разыскивают по подозрению в ограблении банка. Тебе лучше смыться отсюда.
Я щедро его отблагодарил: пожал руку, дал ему пять сотен долларов и исчез. Я поехал в отель, в котором снял номер. Мысли роились в моей голове. Они знают, как я выгляжу и на какой машине езжу. Они заблокируют все улицы в городе. Я заскочил в номер, быстро собрал все свои пожитки, переоделся, вскочил в машину и рванул на север. Непонятно почему, но я надеялся, что не буду обнаружен и остановлен. Я ехал всю ночь - пересек штат Новая Шотландия, затем весь следующий день по штату Новый Брунсуик. К ночи следующего дня я достиг гор. Уже утром я был в Квебеке и надеялся добраться до Онтарио, несмотря на то, что полицейские бюллетени с моей фотографией уже, скорее всего, были распространены по всему побережью. Из Квебека, предполагая, что вскоре снова могу оказаться в тюрьме, я переслал телеграфом несколько тысяч долларов родителям, брату, сестрам.
Я держал направление на запад, на Монреаль. Силы мои таяли, энергия иссякала. Я вел машину, не останавливаясь, почти сорок восемь часов. С наступлением ночи я снял комнату в мотеле, в котором никто не говорил по английски, и заснул крепким сном.
Следующее утро было прекрасным и я, прежде чем выехать на главную автостраду, долгое время ехал по второстепенными шоссе. Чувствуя себя освеженным и будучи умеренным, что я оторвался от преследователей, я выехал на скоростную автостраду. Почти сразу же со мной поравнялся полицейский квебекского дорожного управления, едущий на мотоцикле, и жестом показал: „Остановиться на обочине”. Я подумал, что превысил скорость, однако занервничал: в машине были ворованные деньги, кроме того, один пистолет лежал в бардачке, второй - у меня за поясом.
Полицейский сначала обратился ко мне на
80
французском, но не получив ответа, перешел на английский:
- Предъявите водительское удостоверение.
Я предъявил. Удостоверение было выписано на мое имя. - Вы превысили скорость, - сказал он.
- Я знаю, - ответил я.
- Придется заплатить штраф, - продолжил он. Я удивился, серьезно ли он, но промолчал.
- Развернитесь и следуйте за мной по автостраде, это миль шесть отсюда, - проинструктировал меня полицейский. - Там в городке есть отель и мировой судья.
Я не знал, действительно ли я нарушил, или он завлекал меня. Я был уверен, что он не станет меня арестовывать - я бы не дался. В заднем кармане я держал заряженный 25-ьгй, я ему понадобилось бы слишком много времени, чтобы снять перчатки, или вынуть пистолет из портупеи. Но он и не пытался меня арестовывать. Полицейский сел на свой мотоцикл, развернулся и поехал по направлению к автостраде.
„Скорее всего, меня ждет только штраф за превышение скорости, - решил я, - иначе, почему он поехал вперед, оставив меня здесь?”
Я законопослушно повернул свой „Олдсмобиль” и последовал за полицейским. Доехав до городка, полицейский завернул к отелю и остановился. Я тоже заглушил мотор и вышел из машины. В тот самый момент пять полицейских, вооруженных ружьями, вышли из отеля. Ружья были нацелены мне в лицо.
- Руки вверх, Холланде! Я поднял руки.
Впервые в истории Канады грабитель банка
беспрекословно следовал за полицейским в подготовленную для него ловушку. Тот полицейский получил повышение по службе. Я получил пять лет, которые должен был отбывать в тюрьме Дорчестер, Новый Брунсуик.
Дорчестер будто древний замок стоял на вершине холма. Мне был присвоен номер „5110”. Каждый предмет туалета, выданный мне в тюрьме, имел этот номер. В тюрьме, к своему удовольствию, я обнаружил, что являюсь героем для остальных заключенных. Никто никогда не грабил банков в Сент-Джонсе. Я был первым. Три дня подряд местные газеты отводили первую полосу для освещения моих похождений.
Я жил как король. Мне гладили одежду. Я ел
81
шоколад, пил газировку, курил сигары и сигареты и листал порнографические журналы. Я ел три раза в день, да еще подкреплялся ночью. Я слушал радио и смотрел телевизор. В выходные нам показывали кино. Я пил самогонку, играл с товарищами в покер
- выигрывал деньги. Летом я валялся на лужайке за территорией тюрьмы и грелся на солнце. В тюремной столовой я покупал мороженое. У меня вообще не было обязанностей. Напротив, в соответствии с программой „Вознаграждение” за каждый день ничегонеделания мне полагался доллар. Мне могли отказать в долларе лишь в случае моего плохого поведения. Но я всегда вел себя хорошо. Я потолстел. Я был дома. Тюрьма для меня была даже больше, чем дом. Тюрьма была моим миром.
Только одна вещь могла сделать меня еще более популярным в тюремном мире: побег из тюрьмы. Поэтому, когда мне дали работу на кухне, я стащил из мастерских ножовку и осторожно принялся перепиливать решетку на кухонном окне. Мой друг, Майкл, помогал мне. Каждый день мы понемногу продвигались вперед.
Неожиданно нас перевели с кухни в другое место. Одержимый идеей побега, я не растерялся. Я сдружился с заключенными, работавшими в гараже. Они стащили для меня большую отвертку, тяжелый молоток, несколько толстых труб и домкрат для грузовика. С помощью этих инструментов я и несколько моих друзей стали „работать” над оконной решеткой в моей камере. Через неделю работы нам удалось перепилить решетку, - но мы были еще не готовы к побегу. Нам пришлось припрятать результат нашего секретного труда до лучших времен.
На следующий же день ко мне в камеру пришел охранник, полный подозрений. Он стал проверять решетку на окне и в один момент был даже очень близок к тому, чтобы ее выломать. И тем не менее его активность имела результат: он обнаружил инструменты (трубы, лезвие ножовки). Тут же камеру наводнили охранники, а я был отправлен в ужасный каземат Дорчестера.
Я был в подземелье, у меня не было воды, не было кровати. В углу камеры была лишь дыра, которую использовал для отправления своих нужд. Запах мух, крыс и мышей сводил меня с ума. Три раза в
82
день я получал тарелку баланды, овсяную кашу в металлической миске, два куска хлеба и кружку воды. Разговаривать и курить было запрещено.
Когда я все-таки был выпущен из каземата, меня привели в офис начальника тюрьмы, где поставили в известность о том, что меня лишают возможности получить условно-досрочное освобождение. Его обычно давали всем заключенным, кто во время отсидки первых двух частей срока не получал замечаний. Но когда я вновь влился в тюремный коллектив, я опять бил героем. Теперь я был знаменит не только как грабитель банка, но и как специалист по побегам. Последнее, по моему мнению, было более престижным.
По иронии судьбы я опять попал работать на кухню. Там я воровал отличное мясо и на завтрак готовил себе блины, яичницу или поджаренный хлеб с горой масла или с хорошим толстым куском свиной вырезки.
Пять лет в Дорчестере прошли сравнительно безмятежно. Однако, я совершенно забыл о пятнадцатилетием сроке, висевшем надо мной, которые я должен быть отсидеть в Мичигане. Американские власти не забыли об этом. Незадолго до окончания моего срока в Дорчестере я был вновь вызван в Монктон для проведения суда выдачи. Там американские власти убедили канадские в необходимости отправить меня в Америку после завершения отсидки в Дорчестере.
Теперь побег был для меня нечто большим, чем предметом гордости. Я не хотел провести всю свою жизнь в тюрьме Детройта. После освобождения из Дорчестера я был перевезен в Сент-Джон, где было проведено полное слушание — суд „выдачи”, - после которого меня должны были отправить в Штаты. За мной закрепилась марка специалиста по побегам, и потому меня содержали в специальной камере отделения тюрьмы с усиленным надзором. Дверь моей камеры была сделана из литого куска металла и имела небольшое окошко, через которое мне передавали еду. Рядом с камерой постоянно дежурил охранник - три человека, сменяя друг друга, стояли на вахте по восемь часов. Мой покерный выигрыш из Дорчестера - около ста долларов - лежал у меня в кармане практически без надобности. На руке были великолепные часы фирмы „Булова”. Часы хорошо работали, но мне они к тому же показывали, сколько времени я провел в этой камере.
83
Я осмотрел свою камеру и выглянул в маленькое окошко с толстенной решеткой. Окно выходило на небольшой тюремный двор, который окружал забор из толстой тяжелой проволоки. Я пытался спланировать побег из этой хорошо охраняемой крепости.
Меня редко выводили на прогулку, но когда я оказался во дворе, то заметил, что заключенные, имевшие меньшие сроки, выполняли определенную закрепленную за ними работу. После того, как несколько недель моей отсидки прошли без эксцессов, мои охранники немного расслабились и, выводя меня на прогулку, уже позволяли себе остановиться и поболтать с кем-либо по дороге. В эти счастливые моменты я успел договориться с заключенными, чтобы мне достали ножовку. Я расплатился часами и частью денег из покерного выигрыша. Как-то, когда мой охранник отлучился в туалет, окошко-щель в моей двери приоткрылось, и в нем появилась дюжина новеньких лезвий от ножовок.
От счастья у меня закружилась голова. Я сбегу и опять буду грабить банки. У меня будут женщины и вино, и машина, большая, чем прежде. А может быть куплю яхту! У меня будет огромная роскошная квартира и остаток своей жизни я проведу не заботясь ни о чем, отдыхая. Моя фантазия била ключом, подпитываемая двенадцатью лезвиями ножовок, которые я сжимал в руке.
Неожиданно у меня появился сосед по камере, заключенный с невероятным именем Смит. Начальник тюрьмы заподозрил его в подготовке побега, а так как моя камера уже охранялась круглосуточно, то его и подсадили ко мне.
Пары дней мне хватило, чтобы убедиться в том, что Смит был простым заключенным, как и я, а не подсадной уткой. В конце концов, я показал ему свои ножовки, и он с великим энтузиазмом вызвался помогать мне.
Подкупленные мною заключенные время от времени интересовались во время прогулок по тюремному двору, не нужно ли мне еще чего-нибудь из инструментов. Им явно хотелось еще денег. Было трудно пользоваться лезвиями ножовок без ручек, поэтому я истратил еще пятьдесят долларов на ручку. Тюремное щелочное мыло и полотенца должны были
84
скрасить шум от трения ножовки по прутьям решетки. Все было готово, и вскоре я начал трудоемкую работу. Работа шла медленно, намыленное лезвие бритвы заворачивалось в полотенце и долго терлось о прут решетки. Смит стоял на стреме.
Одновременно с этими приготовлениями шел суд. Мой адвокат снова и снова появлялся в суде и просил отсрочки для подготовки моей защиты. Мне было несколько смешно, как можно защищать человека, который виновен? Я знал, что защита потерпит поражение. Но меня это не волновало. Отсрочками в суде я был доволен, они давали мне дополнительное время для перепиливалия решетки.
Я пилил целыми сутками, день за днем. Я растер пальцы рук, они немели, они покрылись кровоточащими волдырями. Но я продолжал работу. По мере продвижения работы, выпиленные прутья мы ставили обратно, соединяя их мылом, перемешанным с грязью. Наконец, после трех недель напряженной работы, четвертый прут решетки был выпилен.
Все это время мы скапливали в камере разный мусор - газеты, туалетную бумагу, коврики. Все это мы позже использовали для того, чтобы соорудить куклы ростом с нас. Ночью мы положили кукол на наши места, вынули прутья решетки, и Смит, который был больше меня, вылез наружу. Прыгали мы со второго этажа. Я вылез из окна, поставил прутья решетки на место и последовал за Смитом на землю.
Приземлился я рядом с окном, в котором увидел лица других заключенных - их камера располагалась ниже. Они наблюдали за нами. Движением руки я попросил хранить молчание, а сам побежал к стене.
Первой преградой явился огромный деревянный забор. Он был слишком высок, чтобы перелезть. Я и Смит по очереди долбили ногами по доскам забора, пока не выломали одну из них. С другой стороны забора была огромная стоянка автомобилей и двухэтажное здание, где у окна на втором этаже стоял человек, наблюдая за нами. Терять мне было нечего, и я крикнул ему:
- Занимайся своим делом! Своим делом!
Только многим позже я обнаружу, что тот человек послушался меня, но только потому, что неправильно расслышал мои слова. Он думал, что я крикнул:
85
„Это дело полиции. Занимайся своим делом!” Таким образом, законопослушный гражданин невольно стал нашим сообщником.
Всю дорогу до окраины города мы то бежали, то ехали на такси. Спрятавшись в сарае, мы решили, что я угоню машину. Я сел в автобус, возвращавшийся в Сент-Джон, и вышел недалеко от большой больницы. В подземном гараже я выбрал машину, завел ее своим способом и поехал из города туда, где оставил Смита. Когда впереди на дороге я заметил полицейских, перекрывших дорогу, то решил блефовать, а не бежать.
- Имя? - спросил полицейский.
- Херолд Джонстон, - ответил я.
- Куда едешь?
- Я только что закончил работу в больнице. Только что закончилась ночная смена. Я еду домой.
- Хорошо, мистер Джонстон. Покажите мне свое водительское удостоверение и поезжайте домой.
- Вы знаете, я не взял с собой права. Они остались дома.
-Для досмотра выйдите из машины.
У него был пистолет, а у меня его не было. Выбора у меня не было. Но была надежда на то, что он не будет обыскивать меня и не выяснит, откуда я. Я вышел из машины, и он нацелил на меня свой пистолет. В долю секунды я был закован в наручники.
Они хотели знать место, где прятался Смит. Я сказал, что мы разбежались в разные стороны, как только оказались за тюремным забором. Доставив меня в полицейский офис, они раздели меня, обыскали и вновь допросили. Под стелькой одного из ботинок они нашли несколько лезвий ножовки, сломанных пополам. Думая наперед, я спрятал эти лезвия в ботинок на случай, если меня поймают и вернут обратно в тюрьму. Пожалуй, это, больше чем что-либо другое, разозлило полицейских.
Полицейские доставили меня в ту же тюрьму. Начальник тюрьмы встретил меня у главного входа.
- Умник, да? - сказал он с презрительной усмешкой. - Но ты не такой уж умный, не так ли?
Меня посадили в другую камеру, которая также как и предыдущая имела хорошую охрану. Но в этот
86
раз они не выключали свет в камере - он горел круглые сутки.
Смита поймали через два дня. На этот раз его не посадили ко мне в камеру.
Судья в Сент-Джонсе вынес приговор: за побег и угон автомобиля - три с половиной года в тюрьме Дорчестер. Я вздохнул свободнее. Приговор означал, что время, когда американские власти возьмут меня под свою опеку, отодвигалось на три с половиной года.
Я был дома опять.
ГОСПОДИН РЕПОВАЯ ГОЛОВА
В
озвращение в Дорчестер было как бы воссоединением семьи. Охранники и заключенные подшучивали надо мной, я расслабился. Вскоре я опять получил работу на кухне, стал подкармливать себя свиной вырезкой и другими деликатесами. Я стал неплохим хлебопеком, кроме того, работая в пекарне, я воровал дрожжи, используемые затем для приготовления самогона. Его я тоже готовил прекрасно. Здесь же я мог добыть свежие пирожные, пироги, печенье, которыми любил баловаться с чаем и кофе. У меня было и молоко, и сливки, и самогон.
На кухне я, так же как и раньше, играл в покер, продавая чипсы (хрустящий картофель) и открывая кредиты. Но теперь в Дорчестере было больше заключенных, а, следовательно, больше играющих, крупнее ставки и больший доход для банкующего. Я делал хорошие деньги. Я практически никогда не снимал своей тюремной кепки, и заключенные звали меня „Кепка”. Меня называли так с уважением. Здесь, в тюремных стенах, я был на коне!
Дорчестер был наслаждением этих трех с половиной лет. Я был частью заведения, и функционировал в нем как часы, и лишь на свободе испытывал затруднения. Чем не жизнь - сигары, жевательная резинка, сладости, летом бейсбол, и круглогодично
- приятельские отношения с ворами в законе, охотно обменивающимися секретами профессии. Некоторые из них были моими друзьями еще со времен колонии для несовершеннолетних. Они, как и я втянулись в
88
круговорот и стали частью системы. Эти люди, как и я, в свои сорок были доказательством полного провала учреждения, которое должно было нас исправить. Они це знали ничего, кроме тюрем и преступлений.
В мае 1962 года мне оставалось отсидеть всего пару месяцев. Меня вызвал начальник тюрьмы и сообщил, что власти США добились своего, и после отсидки я буду возвращен в государственную тюрьму Джексон, город Детройт, штат Мичиган. Ничего поделать с этим было нельзя.
Мне вдруг пришло в голову, что в Мичигане я и подохну. Не то, чтобы меня это особенно волновало. Единственное, над чем я думал, это то, что сдаваться без боя было не в моем стиле. Сидя в своей камере я начал вынашивать планы побега.
Даже думать об этом было идиотизмом. Дорчестер был тюрьмой строгого режима, обнесенной пятиметровой стеной с вышками по периметру, в каждой из которых сидел вооруженный охранник. Мощные прожектора были понатыканы, где только можно. Я подумывал о том, чтобы прорыть туннель, но другие пробовали, и ни черта не получилось. Пила по металлу? Тоже вряд ли - в тюрьме уже знали, что я это делал, и охрана, скорее всего, застукала бы меня.
Но все-таки я кое-что придумал. План был до смешного прост, я даже посмеялся в камере сам с собой. В это время зеки в тюрьме получали два часа прогулки и возможность заниматься физическими уг1ражнениями вечером. В блоке камер, которые открывались автоматически, тюремщик просто орал: „На прогулку выходи!”' Кто хотел на улицу или в спортзал, тот выходил, остальных опять запирали.
Через два часа раздавались свистки, заключенные возвращались со двора из спортзала в камеры. Их запирали, а потом трижды пересчитывали по головам, чтобы убедиться, что вернулись все. Когда все .были пересчитаны и количество сходилось, охранники на вышках расслаблялись, спускались в столовую, пили кофе, ели. Следующий караул заступал через 90 минут, и в это время на вышках не было НИКОГО!!!
На кухне я нашел здоровенную репу. У своего друга, работавшего в тюремной парикмахерской, я взял мешок, полный срезанных волос. Все они были разного цвета, но это не имело значения. Другого друга, который работал в столярной мастерской, я попросил
89
выстругать для меня руку, нос и ухо. Они выглядели настолько правдоподобно, что их даже трогать было страшно. Я также нашел старые брюки и рубашку и напихал туда тряпок и всякого разного мусора. После этого я снял с репы шкуру и приклеил наверх волос из парикмахерской. Я особенно гордился прической, которую соорудил. Я пристроил деревянный нос, ухо и руку к репе короткими гвоздиками, а потом намешал красок из покрасочной мастерской и получил достаточно правдоподобный телесный цвет. Наконец, тело было готово к сборке. Чучело должно было ложиться спать вместо меня. Деревянная рука, как бы невзначай, вылезла из-под одеяла, и господин Реповая Голова выглядел более правдоподобно, чем я сам.
- На прогулку! - заорал охранник, и я пошел в спортзал, двойник мирно дремал на моей койке. В спортзале затеряться оказалось легко. Я нашел отличное место, в котором можно было затаиться: на чердаке над комнатой с электрооборудованием. Я затаился там на голых досках и даже позволил себе выкурить несколько сигарет, чтобы успокоиться. Наконец, я дождался свистка и услышал, как заключенные шаркают ногами, направляясь в камеры.
После того, как все затихло, я хорьком соскользнул со своего насеста и опять спустился в спортзал. Моей единственной надеждой было, что охрана уже пересчитала заключенных поголовно, и это поголовье включало реповую голову вместо моей. Я выглянул из окна и стал смотреть на одну из вышек. Чуть позже с вышки спустили лестницу и охранник спустился на землю. Все было ясно: реповая голова сделал свою работу. У меня с собой была веревка, которая использовалась для того, чтобы по субботам подтягивать вниз экран для демонстрации фильмов. Кроме того, у меня было два мясных крюка, стащенных с кухни. Я привязал крюки к веревке, завязал на веревке крупные узлы - через каждые метр-полтора. После этого сумел открыть заднюю дверь спортзала и выглянул в темноту. Темноты не было. На улице было светло как днем. Прожектора заливали все. неестественным белым светом. До стены было никак не меньше ста метров, и пространство это было хорошо освещено. Но я знал, что на вышках никого нет, и я рассчитывал, что меня никто не увидит. Я бросил взгляд на четырехэтажное здание тюрьмы. В каждом окошке на фоне освещенной
90
стены видно было заключенного, сидящего там, как мартышка в клетке. Но меня среди них не было. Я был на пути к свободе, и я знал, что сбегу.
Рывок через открытое пространство, и вот я уже прижимаюсь спиной к стене. Вокруг ни звука, кроме моего учащенного дыхания. Я чуть отступил от стены, раскрутил веревку и швырнул ее вверх. Крюки соскочили и с лязгом упали вниз. Сделал еще одну попытку - опять неудача. Комок подкатил к горлу, и я бросил крюки еще раз. На этот раз они зацепились. Я подергал веревку, натянул ее и начал подъем, хватаясь за узлы. Подъем оказался удивительно легким. Уже стоя на стене, я не мог отказать себе в том, чтобы обернуться и бросить еще один взгляд на Дорчестерскую тюрьму. После этого я перебросил веревку на другую сторону и спустился вниз. Стоя на земле, я попытался сдернуть вниз веревку, чтобы ее не заметили позже. Это оказалось невозможным, и я ушел без нее. Двое сокамерников должны были поворачивать чучело каждый час, чтобы охранник не заподозрил чего-то неладного в связи с безжизненностью спящего. Однако теперь особого смысла в этом не было, поскольку на стене остался висеть крюк с веревкой. Времени у меня было в обрез.
Я бежал и бежал, обливаясь потом, миля за милей, через поля. Я наткнулся на рельсы и побежал вдоль них на юг по направлению к провинции Новая Шотландия. Примерно через три часа я понял, что сил больше нет. Я свернул, забежал в невысокую кустистую поросль и лег. Было холодно, спать было невозможно, и я попытался разжечь небольшой костер. Согреться я все равно не мог. Сидя в этой промозглости на сырой земле, я вдруг почувствовал, что меня охватывает странное, но знакомое чувство: „А неплохо было бы сейчас быть в камере!” Я быстро избавился от этого чувства и опять сосредоточился на текущих проблемах. Несколько часов к ряду я пытался прикорнуть, и вдруг услышал, как недалеко на путях посвистывает паровоз. Я побежал на звук и увидел, что длинный состав стоит на путях, и железнодорожник проверяет буксы колес. Я залег у путей, а когда они все опять забрались в будку паровоза, я сделал короткий бросок и забрался на платформу с металлоконструкциями. Между двумя штабелями был просвет, около метра, и я заполз туда в надежде согреться. Я чувствовал себя
91
уставшим, замерзшим и несчастным. Кроме того, я упустил из виду, что стоило любому из этих штабелей чуть сдвинуться, и меня раздавило бы, как жука.
Я задремал и вскинулся оттого, что был яркий день, теплынь и вокруг простирались живописные просторы. „Мы недалеко от Галифакса”, - подумал я. Туда то мне и нужно было, чтобы достать себе ствол и заняться делом. Состав прибыл на узловую станцию Руро, крупный железнодорожный узел атлантических провинций Канады. Я скатился с платформы и просочился в город, покрытый пылью и едким потом. Кроме того, в желудке подсасывало, а горло пересохло до невозможности. В крохотном угловом магазинчике я купил большую бутылку лимонада и яблочный пирог и, не переводя дух, заглотал половину всего этого. Остаток я бросил в кулек и направился покупать одежду. Не то, чтобы я должен был ее поменять - мои тюремные брюки и бейсбольная фуфайка выглядели достаточно по-граждански, - просто от грязи на них не было живого места. В аптеке я купил бритву и крем и в туалете автобусной станции побрился и вымылся, как мог. Закончив, я взглянул на себя в зеркало. Совсем не плохо для человек, перелезшего через тюремную стену, менее суток назад!
Пытаясь избежать встречи с полицией, которая, я знал, уже должна проверять общественный транспорт, я заплатил двум парням двадцать долларов, и они подбросили меня в город Секвилль, что в пятидесяти километрах от Труро. Оттуда по железной дороге я добрался до Галифакса, и, подъезжая к городу, я чувствовал себя триумфатором. Единственное, что портило мне настроение было то, что я все еще был не вооружен.
До тех пор, пока у меня не будет оружия, я знал, я буду чувствовать себя как голый.
Я нашел захудалый магазинчик и стал травить владельцу какую-то лажу о том, что хочу подарить брату ружье на день рождения, но не могу себе позволить купить новое ружье. Он продал мне ружье за пятьдесят долларов. В хозяйственном магазине я купил ножовку по металлу, в другом месте - патроны для ружья. Потом я поймал такси, которое вывезло меня на северо-западную окраину города, и там, никем не потревоженный, спилил стволы и зарядил свой обрез. Я тут же испробовал его, сделав несколько выстрелов.
92
Обрез получился что надо! Я положил его обратно в кулек с чувством, что я опять способен на многое.
После этого несколько дней я околачивался по своим старым местам: парк Франклина, побережье, гора Цитадель, форт Дингл. Я купался, покупал хотдоги, наслаждался видами как обычный турист, пока до меня не дошло, что деньги скоро закончатся. Осознание было не из приятных, поскольку я был в бегах, и деньги нужны были больше как страховка, чем как средство для увеселений. Я решил украсть партию часов из крупного универмага компании „Симпсон”.
Я решил применить тактику, подобную той, с помощью которой я расстался с Дорчестерской каталажкой. Я решил, что чем вламываться в „Симпсон”, лучше я оттуда „выловлюсь”. „Симпсон” был здоровенным магазином, бизнес бурлил, и я без особого труда приглядел место, где можно было затаиться до закрытия.
За дверями, за которыми было написано: „Посторонним вход воспрещен”, было помещение, уставленное пустыми коробками и ящиками. Оно было как бы создано для меня - там даже можно было спать. Наверное, я слишком устал быть туристом, и поэтому отрубился прямо там, в одном из ящиков, проснувшись уже после полуночи. Я шел через пустынный магазин и ощущал себя довольно странно. Я выбрал элегантный коричневый портфель, открыл его, я затем, открывая одну за другой витрины, ссыпал ювелирные изделия и часы в портфель, а ящички ставил на место. Никакой причины аккуратничать не было. Однако, через пару минут оказалось, что это было очень кстати. Когда я, согнувшись за прилавком, опорожнял очередной поднос, я поднял глаза и узрел ночного сторожа. Он спускался по ступенькам прямо передо мной. Сквозь стекло прилавка я видел его, как на ладони. Непонятно почему, он умудрился меня не заметить. Все еще не веря себе, я проводил его взглядом, и он скрылся из виду в другом конце магазина. Я посидел на полу еще с десяток секунд, все еще не веря себе, а потом сообразил: он, наверняка, закончил обход магазина и в следующий раз покажется не скоро. Я взял портфель с сотней наручных часов, разбил наружную витрину магазина и побежал. Пробежав несколько сотен метров и укрывшись в парковой зоне, я оглянулся назад, на магазин. Я увидел, что кто-то шарит фонарем в темноте. Наверное, обладатель фонарика решил, что кто-то швырнул камень в витрину. Позже я узнал, что когда пропажу товара обнаружили, руководство магазина заподозрило в краже уборщика помещения.
Я решил, что мне надо заменить свой неповоротливый обрез револьвером 38-го калибра полицейского образца. Его легче всего было бы купить в Штатах. Там правила продажи огнестрельного оружия были либеральнее. Особенно отличался этим штат Кентукки. Я поехал в Монреаль. По дороге проехал тюрьму Дорчестер, но решил визита не наносить. Затем я попал в Торонто, потом в Ниагара-Фоле. Затем двинул на юг^и прибыл в Кентукки, оставив позади штаты Нью-Йорк, Пенсильвания и Огайо. В городе Луисвилль, штат Кентукки, прямо в центре города всего-то за семьдесят долларов я приобрел очень приличный 38-ой с перламутровой ручкой. Я дал продавцу деньги, после чего в полном соответствии с законами штата, он предложил мне поднять правую руку и повторять за ним. Ну, я и повторил:
- Торжественно клянусь не употреблять это оружие в нелегальных целях.
После этой фразы револьвер перекочевал в бумажный кулек коричневого цвета и был вручен мне. В следующем оружейном магазине, который находился буквально рядом, я купил патроны, зарядил свой ствол и запихнул за пояс. На этом я не остановился и приобрел также фальшивую полицейскую бляху, пару наручников и короткую дубинку.
Отоварившись всем, что я считал необходимым, я развернулся на сто восемьдесят градусов и рванул на север - в Канаду. Пересек границу в Ниагара-Фоле и прямиком подался в Галифакс, несмотря на то, что это было достаточно рискованно, меня там хорошо знали.
В первый же вечер в Галифаксе только актерские способности позволили мне избежать тюрьмы. Я остановился в гостинице в двух кварталах от вокзала и поддался интуитивному капризу изображать постоянного посетителя этой гостиницы.
- Ребята, комната номер четырнадцать свободна?
- спросил я у клерков, не будучи даже уверенным, есть ли в гостинице такой номер. - Да, - ответил дежурный.
- Беру, - сказал я, лучезарно улыбаясь. - Я в ней всегда останавливаюсь.
Я зарегистрировался под вымышленным именем, пошел в номер и лег спать. В это время полиция Галифакса уже проверяла все гостиницы города, зная, что я в нем появился. Полицейские показали клерку мою тюремную фотографию и спросили, видел ли он такого.
- Да, есть тут один парень. Спит наверху. Вчера поселился, - сказал клерк. - Примерно того роста, но это не тот. Этот всегда у нас останавливается, даже один и тот же номер все время берет.
Полицейский решил, что он теряет свое время и ушел.
В общем то, полиции и не нужно было меня выслеживать. Я сам всплыл бы, как всегда. Через пару дней я ощутил привычный зуд и решил, что не слабо было бы ограбить банк в собственном городе, хотя бы для того, чтобы укрепить свой воровской авторитет в Галифаксе. Я решил, что действовать я буду мудро, и все сделаю правильно. Сначала надо было выбрать место, осмотреться, знать план байка и подходы к нему. Грабить решил за минуту до закрытия в маске, не оставив никаких отпечатков пальцев, чтоб все было чистенько.
Я подъезжал на такси к нескольким отделениям банков и, наконец, нашел один, показавшийся мне подходящим. Это были Коммерческий банк на Квин-Пул Роуд. Я вошел туда и попросил разменять мне двадцатидолларовую бумажку, одновременно впитывая в себя окружающие детали. Там было пять или шесть служащих, три стойки кассира, а также бронированный шкаф, достаточно больших размеров, который как раз был широко раскрыт, и большое окно сзади помещения, которое могло пригодиться для запасного варианта отхода. Выбрав банк, я решил выбрать автомобиль. Я завел его без ключа и припарковал у банка за углом. Потом я нашел маленький магазинчик со всякой всячиной и купил маску. Ничего зловещего, а наоборот - это было розовощекое лицо улыбающегося седого старика. Примерно в два сорок по полудню я вышел из туалета близлежащего ресторана в маске и в шляпе. На концы пальцев я налепил клейкую ленту, чтобы не оставлять отпечатков, а револьвер держал в кульке. Времени было в обрез, и я дошел из ресторана до банка по улице, не снимая маски. Никто на меня даже не оглянулся.
95
Я все равно опоздал и, поравнявшись с банком, находясь на противоположной стороне улицы, увидел, что было закрыто. Сначала я растерялся, но потом понял, что внутри все еще было пять или шесть клиентов, и один из кассиров время от времени открывал входную дверь и выпускал посетителей. Я подождал, пока дверь открылась в очередной раз, и бесцеремонно протолкался внутрь.
Моя маска, как оказалось, выглядела слишком правдоподобно. Я пропихнулся мимо кассира, а этот дурак стал спокойно закрывать за мной дверь, решив, что я друг управляющего, который зашел проведать его в конце рабочего дня. Я вошел в офис, управляющий сидел за столом и работал с бумагами. Я выхватил из кулька револьвер и навел на него.
- Вставай и выходи, - пролаял я хриплым голосом. Управляющий поднял руки, и я вывел его из офиса.
- Ограбление! - заорал я. - Всем руки вверх!
Дальше я решил выдать им одну из своих любимых фраз:
- Никому не дергаться, в барабане шесть пуль
- пять для вас, одна для меня.
Я швырнул свой кулек кассирше.
- Заполняй крупными! - сказал я, и она принялась за работу. Посетительница-старушенка начала всхлипывать.
- А вы чего плачете, мамаша? - спросил я. - Никто вас не обидит. Присядьте и сидите тихонько. Эти пули
- это не для вас. Это для людей за прилавком.
Старушка села и перестала плакать.
- Возьмите, господин, - сказала кассирша, протягивая мне кулек. - Кулек полон.
Я заглянул внутрь и увидел двадцати, пятидесяти и сто долларовые бумажки. Я прикинул, что в кульке было около тридцати тысяч. Ну, наконец-то я взял по- крупному.
Я упустил из виду двух других кассиров.
- Всем, всем! - заорал я. - Всем, посетителям и работникам! Всем в шкаф!
Еще одна женщина начала плакать, когда все они поплелись в бронированный шкаф.
- Не закрывайте нас там, - прошептала она.
- Я вас там не закрою, - отрезал я. - Только быстро все туда!
Я задвинул скользящую дверь шкафа и оставил
96
просвет, шириной примерно сантиметров в двадцать. Это был один из сложных шкафов, и даже если бы я хотел, я не мог бы его закрыть. Для этого надо было знать комбинацию. Поэтому я дал инструкцию управляющему банком, чтобы они начали выгребать мне деньги из шкафа через оставленную щель. На самом деле я не собирался ждать этих денег. Я просто хотел их чем-то занять. Я уже взял, что хотел, и оставалось только убраться подобру-поздорову. Я побежал к входной двери, в замке которой все еще торчали ключи, открыл замок и выскочил на улицу. Я забежал за угол, впрыгнул в украденную машину и дал по газам. Я хотел доехать до автостоянки магазина „Симпсон”, бросить там автомобиль и выгребать из города. Перед знаком „Стоп”, поджидая своей очереди проехать, я успел снять маску, шляпу и ленту с пальцев. Я подъехал к перекрестку и не заметил дорожный знак „Только прямо”. Я заложил левый поворот, чего явно не ожидал водитель „Бьюика”, и наши автомобили врезались друг в друга. От удара моя машина шарахнулась в сторону и ударилась в столб. Около дюжины водителей остановились вокруг и повыскакивали со своих автомобилей.
Меня прилично тряхануло, и я знал, что машине моей пришел конец. Я схватил кулек в одну руку, револьвер в другую и пустился, что было сил вниз по улице. Перемахнув через забор, я пробежал около десяти кварталов. По дороге сбросил пальто. Черт с ними, пусть берут маску, шляпу, машину, пальчики. Что поделать, если правильно не получается.
Задыхаясь и потея, я спрятал деньги и револьвер в лесу и выбрался в район пляжа. Купил себе сосиску и попить. Я стоял с этим добром, когда ко мне подошел полицейский.
- Где пальто и шляпа? - спросил он.
Я оторопел. Было тепло и солнечно. Люди на пляже вообще почти ничего не носили, не говоря уже о шляпах и пальто. Тут до меня дошло, что они только и знали, что грабитель банка был в шляпе и в пальто. Полицейский просто брал меня на пушку.
- Какая шляпа, какое пальто? - спросил я, глядя на него как на сумасшедшего. - Дома они.
Полицейский смерил меня взглядом и удалился. Как только я потерял его из виду, я поспешил в лес, вытряс деньги из кулька и начал рассовывать крупные
97
купюры по одежде. К моему отвращению я понял, что еще один кассир меня наколол. На дне кулька были скомканные долларовые бумажки, и это уменьшило сумму моей добычи до восьми тысяч.
Когда я бежал вниз по улице, то слышал сирену полицейских машин. Меня искали. Я взял такси, поехал в центр города в „Итон”. В этом магазине я купил себе одежду на смену - великолепный замшевый пиджак красного цвета, черные брюки, белую рубашку, черный галстук и дорогую шляпу. Я также купил два небольших чемодана, и в момент, когда я брал номер в туристском мотеле, я совершенно ничем не отличался от других посетителей.
Покидать Галифакс мне не хотелось - это все-таки был мой родной город, - и я остался. Я гулял по барам пил, кутил с женщинами и транжирил деньги.
Через несколько дней мне захотелось иметь машину. Но я знал, что купить ее в магазине я не смогу, так как это наведет на мой след полицию. В местной газете я нашел объявление владельца „Ниллман- Микс”, небольшого авто английского производства, желавшего продать свой автомобиль частным образом. Я мог купить машину, не привлекая к себе внимания. Это было то, что надо. Я заплатил ему триста пятьдесят долларов, подписал бумаги на владение автомобилем, указав фальшивое имя и адрес, и уехал.
К великому сожалению, продавец авто оказался честным человеком. На следующий день во время разговора со своим жильцом, занимавшем комнату на втором этаже, бывшем полицейским, он вспомнил, что у машины были проблемы с тормозами. Он решил тут же перезвонить новому владельцу авто, чтобы тот подъехал в мастерскую и проверил тормоза. Но моего фальшивого имени не оказалось в телефонной книге.
- Не понимаю, почему, - спросил он жильца полицейского, - почему человек, покупая машину и расплачиваясь за покупку наличными, дает фальшивое имя и адрес?
- Как он выглядел? - спросил в ответ полицейский. Бывший хозяин машины описал меня.
- Лучше позвони в полицейское управление Галифакса, - посоветовал полицейский. - Что-то тут неладно.
Дежурный, ответивший в полицейском управлении, сразу же узнал по описанию меня.
98
- Это Эрни Холланде, сбежавший заключенный,
- объяснил он.
Он попросил подробно описать мою новую машину, и сразу же все полицейские Галифакса знали, что им надо искать.
А я в это самое время катался по городу, считая себя незамеченным.
В тот вечер я назначил встречу с двумя бывшими заключенными Дорчестера. Мы должны были встретиться за зданием театра Одеон и обсудить совместное нападение на банк. Когда я припарковал машину недалеко от назначенного места и огляделся
- улица была пустынна. Но когда я выключил мотор и вышел из машины, то улица моментально наводнилась полицейскими. Я быстро оглянулся: окружен полностью, все пистолеты наготове, и каждый полицейский целился в меня!
- Руки вверх! - спокойно скомандовал один из них. - Не двигаться!
Два следователя подошли ко мне с обеих сторон. Из машины вынули обрез, и полицейские решили, что это единственное оружие, которое было при мне. Но когда один из следователей надел мне наручники, пола моего пальто раскрылась, и пистолет, торчащий из-за пояса, предстал на всеобщее обозрение. Следователь схватил его, но так как наручники не давали ему нужной свободы движения, он взял пистолет неаккуратно и случайно нажал на курок. Раздался выстрел - пуля не коснулась меня, но попала в живот второго следователя и прошила его насквозь.
- В меня попал! В меня! - закричал он, падая. Возникло всеобщее замешательство. Меня запихнули в полицейский вагончик и тщательно обыскали. Все были разъярены, и, может быть, растеряны. Не все полицейские ясно видели, что произошло: многие думали, что это я выстрелил в следователя.
Приехала скорая помощь с включенной сиреной. Несмотря на позднее время, собралась большая толпа ротозеев. Было шумно. Меня отвезли в полицейский участок и закрыли в камеру.
Несчастный следователь пробыл в больнице три недели. К счастью, пуля не затронула ни одного жизненно важного органа.
Следующим утром я появился на первых страницах местных газет. Это было первое ограбление
99
банка в Галифаксе за последние тридцать шесть лет. Но, вероятно, происшествие это само по себе не было достаточно сенсационным, и газеты приписали мне то, чего я никогда не совершал. „Сбежавший осужденный ранил полицейского” - таков был заголовок газетной статьи.
Судья поднял свой молоточек и произнес:
-Девять лет в тюрьме Дорчестер.
Я чувствовал себя вполне удовлетворенным.
 
Эрни, 17 лет, тюрьма Ок&\ла

 
Эрни -1951 год, тюрьма Коллинс Бай

Эрни
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ НАСЕКОМОГО
О
тличился, да, - отметил один из охранников, когда я вновь появился в Дорчестере. - Банк ограбил и полицейского подстрелил.
В тюрьме я опять почувствовал себя на месте. Обо мне здесь шла слава.
Сокамерники тут же окружили меня, чтобы услышать историю о том, как я бежал, как прятался, как ограбил банк, как Я СТРЕЛЯЛ В ПОЛИЦЕЙСКОГО! Несколько недель подряд после моего возвращения в тюрьму я был персоной номер один.
Я стал председателем совета заключенных. В каком бы уголке этой тюрьмы я не оказался, все заключенные знали меня и называли меня по имени:
- Эй, Джимми! Как она, жизнь?
Почти все заключенные и охранники звали меня по имени - Джимми. Остальные, как правило, имели клички, которые почему-то часто не имели никакого отношения к реальному имени.
Я вернулся работать на кухню: назад к хорошей пище, к отличному домашнему самогону. Я вернулся назад домой к знакомому и привычному стилю жизни. Я собирался и умереть здесь, таково было мое намерение. По правде сказать, это соответствовало моему „содержанию”.
Затем без предупреждения я был переведен из Дорчестера в тюрьму Кингстон, что в провинции Онтарио. Тюрьма Кингстон, построенная лет сто пятьдесят назад, стояла на озере и считалось, что оттуда сбежать было невозможно. Оставлять меня в Дорчестере было рискованно.
101
Меня поместили в блок-С, в одну из самых маленьких камер в тюрьме. Вскоре мне удалось получить хорошую работу, я стал помощником электрика, и, кроме того, стал ремонтировать радиоприемники. Эта работа была наиболее желаемой в тюрьме. Мне она вдобавок дала дополнительную свободу передвижения. Каждый вечер я выходил на дежурство. Я ходил между камерами и ждал вызова. Каждая камера была оснащена наушниками, через которые заключенные слушали музыку, спортивные и прочие известия. Всякий раз, когда наушники ломались, что случалось часто - либо заключенный неправильно с ними обходился, либо перекручивал ручку регулировки громкости, - заключенные громко кричали „Радиоремонтник!”. Я брал свой набор инструментов, шел в камеру и ремонтировал.
В связи с работой радиоремонтника я был переведен в камеру блока 1-1-Н, находившуюся как раз напротив каземата. Это было интересно и познавательно. Всякий раз, когда кто-либо вляпывался в неприятности, я узнавал об этом первым, задолго до того, как об этом знало остальное население тюрьмы.
Мои ночные дежурства давали мне возможность видеть самое плохое в тюремной жизни. Я видел, как один заключенный бритвой изрезал себе всю ногу до кости. Другой, которого звали Голубой Жук, подрезал себе горло и сидел над туалетом, пока не умер от потери крови. Еще один пырнул себя ножом в живот и, вымазав руки кровью из раны, возил пальцами по стене. Когда я ремонтировал наушники в психиатрическом отделении тюрьмы, я видел как молодой парень, сошедший с ума, с разбегу размозжил себе голову о стальную дверь. Некоторые из заключенных вскрикивали всю ночь, другие орали только тогда, когда крысы высовывались из их унитазов. Однажды, дежуря под Рождество, я видел молодого девятнадцатилетнего парня, лежащего на полу в луже крови и выглядящего лет на двенадцать. Кровь все еще сочилась из раны на запястье. На стенах камеры он написал собственной кровью: „Счастливого Рождества и веселого Нового года!”
Со мной этого не случалось. Пребывание в тюрьме не означало для меня разочарования и потери надежд. В отличие от многих заключенных, у меня тюрьма не вызывала депрессии. Я читал, играл в карты, работал.
102
Я взял курсы - по почте - по устройству и эксплуатации радио и телевизоров. По почте я заказал и купил набор деталей, и сам в своей камере собрал телевизор с экраном размером двадцать один дюйм.
Администрация тюрьмы отметила мои способности и достигнутый мной прогресс. Однажды начальник тюрьмы пригласил меня к себе и поблагодарил за хорошую работу. В завершение нашего разговора он вызвался написать американским властям просьбу снять с меня все обвинения, предъявленные в Мичигане, и полученный за это приговор. К тому времени меня ждало двенадцать лет тюрьмы в Штатах.
Мысль о том, что американский приговор может быть с меня снят, обрадовала меня. Я был полон надежд, одновременно прекрасно понимая, что американские власти могут и отклонить просьбу. Каждый день я ждал новостей, тех или других.
Молчание длилось целых четыре месяца, потом очень неожиданно пришла телеграмма из Детройта.
Да! Обвинения с меня сняты. Американские власти поверят на слово администрации Кингстона о моей реабилитации. Все, что я должен был делать, так это держаться подальше от Мичигана, хотя бы до той поры, пока с меня не снимут всех обвинений.
Администрация Кингстона была столь же счастлива такому ответу, как и я. Это надо было отметить. Нами правила эйфория момента. На радостях начальник тюрьмы спросил меня, не хочу ли я быть освобожденным досрочно.
- Могу ли я! - спросил я.
- Прямо сейчас мы отправим все необходимые документы, - подкрепил он свои слова широкой улыбкой.
Четырьмя месяцами позже, за неделю до Рождества 1967 года, я вышел за ворота тюрьмы Кингстон. Начальник тюрьмы пожал мне руку.
- Ну, Эрни, ты теперь свободный человек, - сказал он почти что ласково, - Надеюсь, мы тебя здесь увидим не скоро.
Он сурово ошибался. Я был не более свободен в тот момент, чем тогда, когда поступил в Кингстонскую тюрьму. Я был в первую очередь пленником самого себя, причем с того самого момента, как сел в первый раз двадцать лет назад. Я был маленьким, напуганным, растерянным человечком. Поезд еще не довез меня до
103
Оттавы, а я уже накачался виски. Родственники вроде бы обрадовались, увидев меня, а через пару дней жизнь опять пошла своим бездумным чередом.
Я бродил по улицам Оттавы, курил сигары в огромном количестве, торчал в кинотеатрах, впитывая в себя Голливудские образы, воображая себя то главным героем, то страшным гангстером, в зависимости от того, кто больше поражал воображение. Выйдя на улицу после сеанса, я видел семейные пары с детьми, и этого мне тоже хотелось. Люди возвращались в свои дома, я мог видеть их через просветы окон, и мне хотелось этой жизни. Но для меня это было заказано. Я не мог этого заполучить. Я не имел понятия, с чего начать. И, кроме того, я был жутко ленив. О восьмичасовом рабочем дне не могло быть и речи - я не мог себя заставить работать ВООБЩЕ! В тюрьме мне должны были дать зубную щетку и пасту, мыло и бритву, бумагу, конверты и марки, пишу, смену белья. После двенадцати лет строгого режима я чувствовал себя, как хомяк, приученный возвращаться в клетку по свистку, и не знающий, что делать, если сигнал не подают.
Все пошло как обычно, хотя я не был на воле долго. Я нашел работу, бросил ее через неделю, потом нашел еще одну, только чтобы и оттуда уйти так же скоро. Я чувствовал себя одиноко, неспокойно и подавленно.
К лету 1968 я решил, что опять буду грабить банки.
Я опять уговорил себя, что на самом деле все, что мне нужно, это одно большое дело. Взять сто тысяч и отправиться на заслуженный отдых.
Я внес первую плату за подержанный черный „Понтиак” и присмотрел большой магазин с огнестрельным оружием, но все окна и двери были тщательно защищены сигнализацией. Я опять решил спрятаться внутри, а затем вломиться и уйти в машине до того, как. полиция прибудет на место ограбления, как я это проделал с магазином „Симпсон”.
На этот раз, прячась среди коробок в задней комнате, я сказал себе, что спать буду потом.
Я прокрался через пустой магазин и выбрал отличный двуствольный дробовик, зарядив его двумя патронами, и положив в карман еще пять. Здесь я чуть расслабился, и высадил стеклянную витрину, за которой стояло все остальное оружие. Шум меня
104
при этом особо не заботил, наверно потому, что меня подбадривало осознание своей „огневой мощи”. Я нагреб больше оружия, чем мог утащить. В это время на улице пошел дождь. Чтобы не замочить оружие, я положил его в высокие рыбацкие сапоги. Сапоги получились тяжеленными, и я волоком затащил их в заднюю комнату магазина. Тут мои глаза упали на окошко, не защищенное сигнализацией, но перекрытое двумя толстыми стальными прутами. Я вернулся обратно в магазин и в отделе оборудования для кемпингов нашел кувалду. Ею я разбил оконное стекло и принялся изо всех сил колотить по стальным прутьям. Они не поддавались. Я бил опять и опять, но вскоре заметил, что пот уже стекал по мне крупными градинами, и я с каждым новым и шумным ударом кувалды становился все более и более нервным.
- Надо отсюда убраться поскорее!
Вновь и вновь я колотил по прутьям. Наконец они поддались - вылетели из окна. Я переправил через окно первый сапог, затем второй, потом вылез сам, оставив дробовик. Я протащил один из сапог метра четыре через железнодорожное полотно до своей машины и упрятал его в багажник. Затем вернулся и то же самое проделал со вторым сапогом. Была полночь, когда я тронулся - багажник полон оружия и ни одного патрона!
Я был раздосадован своей собственной глупостью. Чтобы купить коробку патронов к револьверу 22- го калибра, мне пришлось ждать следующего утра. Револьвер сразу же перекочевал ко мне за пояс. Остальное оружие я, конечно, не мог держать в автомобиле, я также не мог оттащить его в дом моей матери. В лесу я выкопал яму, и все ворованное оружие в тех же водонепроницаемых сапогах спрятал туда. Оно должно было дождаться, когда я буду готов для Большого Дела.
Во время своих путешествий-пристрелок я обнаружил, что банк Торонто Доминион, располагавшийся в Северном Кор, на окраине Оттавы, имел туалет без окон. Это мне и нужно было. Я смогу запереть всех работников банка в этой комнате, и у меня будет достаточно времени, чтобы обчистить весь банк!
Вероятно, мое второе „я”, которое жило надеждой: вернуться назад в тюрьму, было ответственно за
105
подготовку к главному прыжку. Я не надел ни маски, ни перчаток - я буквально стучался в тюремные ворота.
Без одной минуты три я уже шел к главному входу банка с противоположной стороны улицы. Кассир уже запирал дверь, когда я подошел.
- Опять?! Нет! - подумал я. Я бросил взгляд на свои часы: без минуты три. Я никогда не заботился о том, чтобы часы показывали правильное время.
Разозленный сам на себя, я вернулся к машине. Я был полон желания ограбить банк, но не знал, каким образом. Под ногами была грязь, и я инстинктивно вымазал ею свое лицо. Я побежал назад к банку и стал требовательно стучать в дверь, жестами показывая управляющему открыть дверь. Он подумал, что подъехал старый фермер в грязной одежде с мешком денег, которые собирался положить в банк, и не может открыть дверь.
- Это ограбление! - сказал я, вынув пистолет из мешка и направив его на управляющего.
Управляющий даже не моргнул.
- Вы слишком поздно пришли, - пожал он плечами.
- Все деньги уже опечатаны.
Я тоже не растерялся.
- Если так, - ответил я, проходя внутрь, - то вы все в большой беде.
Дверь бронированной комнаты, где хранились деньги, была открыта.
- Всем в туалет! - закричал я. - Быстро!
Все молча повиновались. Когда же я закрыл за ними дверь, то обнаружилось, что эта дверь не запирается - сердце у меня екнуло. Дверь закрывалась изнутри, снаружи замка не было. Таким образом, это меня прикрыли!
Я понесся в бронированную комнату. Все деньги были спрятаны в трех сейфах. Я побежал назад, к столикам кассиров - ящики их стоек были пусты. Мне нужен был управляющий.
- Выходи, сейчас же! - потребовал я, одновременно долбя в дверь туалета кулаком.
- Нет, - услышал я изнутри. - Мы не выйдем.
- Сейчас же, выходи! - снова орал я, стуча в дверь.
- Выходите и откройте сейфы!
- Мы не выйдем, - услышал я в ответ.
Я посмотрел на дверь туалета, соображая, что мне
106
предпринять. Вот я, стою посреди банка, все служащие заперлись в туалете - и у меня ни единой монеты!
Минуты две я находился в полной прострации. Потом развернулся и покинул банк, сел в машину и поехал в Оттаву, держась второстепенных дорог. Что касалось полиции, то ей было все равно: было ли совершено удачное ограбление банка или только попытка его совершить. Кроме всего прочего, это была попытка вооруженного ограбления, поэтому искать меня будут. И действительно, когда я смывался, то видел, как полицейские уже выставляли кордоны. Моя машина была чуть ли не последней, свободно пронесшейся мимо полицейских.
Мне отчаянно становились нужны деньги. Их было у меня мало. Продать пистолет я не мог - он был единственной моей защитой. Ружья и пистолеты стоимостью в сотни долларов лежали в лесу,- но добраться до них я не мог, так как для этого надо было вернуться в Оттаву. Выход был только один - другое ограбление банка. Я надеялся, что удастся достать наличные.
Банк Торонто Доминион, что в местечке Ренфью, показался мне подходящим. И главная, и задняя двери банка использовались посетителями. Через главный вход можно было попасть на центральную улицу города, которая в августе обычно многолюдна. Задний выход выводил на стоянку автомобилей большого продуктового магазина „Лобло”. На этот раз я перепроверил свои часы. За несколько секунд к трем я подошел к двери банка, которую уже закрывали. Кассирша вскрикнула, когда я объявил:
- Это ограбление!
Со своего места я мог видеть главный вход, но то, что происходило за углом, в главном зале банка, не видел. Главный вход еще не был закрыт, и в тот момент, когда вскрикнула кассирша, посетительница и ее маленький сын, выходившие из банка, обернулись и посмотрели на меня.
- Назад, быстро вернитесь сюда! - закричал я.
Но она одеревенела от страха. Не двигалась с места и кассирша, закрывавшая дверь. Что делали в это время остальные служащие банка, я не имел возможности видеть. Но я знал, что они уже звонили в полицию!
- Я не смогу так ограбить банк! - подумал я в
107
раздражении. Посетительница с сыном замерли на полдороги, и прохожие заглядывали в двери, пытаясь определить, на что же те так пристально смотрят.
Опять прокол!
- Шутка, - крикнул я на бегу к своей машине, вскочил в нее. Шины взвизгнули, когда я резко взял с места. Я помчался через центр города, на большой скорости сделал поворот и задел машину с двумя напуганными женщинами. Не тормозя, на полной скорости я помчался из города по второстепенным дорогам. Я с ревом проносился мимо полей и лесов, потея и волнуясь. Однако я добрался в Оттаву. К вечеру я совершенно истощенный уже подруливал к автостоянке большого торгового центра на Бейз-Лайн Роуд.
Там был магазин спиртного. Споганив подряд две попытки ограбления банка, я решил заняться магазином, торгующим спиртным. Себе я сказал: „Кто-то должен быть способен на то, чтобы разнести магазин спиртного”. Я вышел из машины, прошелся взад и вперед по магазинам, стоявшим в ряд. Я хотел оглядеться, определить ситуацию, поймать момент. Полицейскому, следившему за порядком на площади перед магазинами, я показался подозрительным, и он по радио передал в Оттавское управление полиции описание моей внешности и моего автомобиля.
И вот я был уже готов выйти из машины и двинуть к цели, как тут меня осенило; „Что-то тут неладно!” Я тронул с места и медленно стал двигаться, решив покинуть это место, - пять полицейских машин без опознавательных знаков уже окружали меня. Из них выскочили полицейские и выставили свои пистолеты, они целились в меня. Остановив машину, я вышел из нее и поднял руки. Меня обыскали, надев на меня наручники, взяли мой револьвер, обыскали машину. Затем меня отвезли в полицейский участок и посадили в камеру предварительного заключения.
„Отлично, - вновь сообщил я сам себе, - вот теперь все. Теперь я отправлюсь назад к своим друзьям. Назад в Тюрьму”.
Проведать меня в камере пришел следователь по имени Дейв. В связи с моей долгой историей побегов, я знал его уже лет двадцать. Он взглянул на меня, мотнул головой. На лице было что-то, отдаленно напоминавшее печальную улыбку.
- Ну что, Джимми, счастлив теперь?
- Да о чем это ты? - спросил я.
- Ты доволен, потому что опять сядешь в тюрьму. Ты ХОТЕЛ вернуться в тюрьму.
-Ты че, рехнулся? Ты мне не заливай, - пробормотал я. - Во, болтает.
Идея эта раньше мне в голову не приходила. Дейв не подталкивал меня.
- Что-нибудь нужно тебе? - спросил он мягко.
Я попросил сигарет. Он их принес. Я опять оказался на попечении системы. В глубине души я знал, что Дейв был прав в своем предположении.
 
Христианская телепрограмма "100 Хантли Стреет” - Эрни с семьей рассказывает ведущему Давиду Мэйнсу как Бог изменил его жизнь

 
ПЯТЬДЕСЯТ ТАБЛЕТОК И ПЕПСИ
П
олицейские обыскали дом моих родителей, ища оружие, которое - они знали - украл я. Меня замучили допросами, но я стоял на своем: ничего не знаю.
Меня осудили по обвинению в двух попытках ограбления банка, добавили статью за незаконное ношение оружия и еще за пару мелочей. Два года заключения грозили мне за то, что при поимке у меня за поясом нашли револьвер 22. Еще три года - за нарушение обещания (меня выпустили в последний раз под честное слово, то есть досрочно). Теперь районный прокурор предлагал компромисс: я получу четыре дополнительных года заключения к уже назначенным пяти (всего девять лет тюрьмы) и расскажу все, что знаю об украденных пятидесяти единицах оружия.
Это звучало интересно. В случае, если я не пойду навстречу этому предложению прокурора, меня ждали пятнадцать лет дополнительно к назначенным пяти. Итого, общий срок - двадцать. Получив же девять лет тюрьмы, я при хорошем поведении смогу выйти через шесть. Странная ситуация: я всегда лучше чувствовал себя в тюрьме, и в то же время постоянно хотел выйти оттуда.
Я согласился на предложение прокурора. В сопровождении нескольких полицейских я раскопал в лесу сапоги, полные оружия. По совокупности преступлений мне дали девять лет тюрьмы.
Из Оттавы меня перевезли в Кингстон. Здание тюрьмы Кингстон было обновлено. Меня это развеселило, будто бы администрация знала о моем
110
возвращении. Новая высокая и крепкая стена окружала тюрьму, с задней стороны здания стена была еще не завершена. В тюрьме я стал большим героем, чем когда бы то ни было. Я был самым уважаемым заключенным. Чем больший срок, тем больше уважения. Приговор в девять лет позволил мне занять место в тюремной элите профессионалов, ветеранов преступной жизни, для которых тюряга Кингстон стала „родным домом”.
Вскоре после прибытия я вновь занял место радиоремонтника, что давало мне возможность свободно перемещаться по тюрьме. Часть времени я работал на кухне, ел-пил в свое удовольствие, одним словом, пользовался всеми благами тюремной жизни. Я заметил, что моими сокамерниками на этот раз были люди изобретательные. От одного постоянно пахло виски, он все время был полупьян. Администрация, охранники пытались остановить это. Где он берет „горючее”? Прослеживали все входы и выходы, его внимательно осматривали после каждого возвращения в камеру, но ничего не могли найти. Все-таки кто- то раскрыл его секрет: в стене камеры он аккуратно вынул несколько кирпичей, в это пространство установил самодельный самогонный аппарат и тщательно задрапировал свое устройство!
Много прекрасных вечеров я провел со своими друзьями-заключенными: сидя на удобных креслах и попивая виски, мы смотрели телевизор, иногда жарили себе мясо, чтобы сделать бутерброды. Мы никогда не задумывались над тем, что получаем удовольствие в тюрьме усиленного режима и двойной охраны. Это была наша жизнь. И строго выполняемый заведенный тюремный порядок, который с трудом выносили некоторые заключенные, совершенно не давил мне на нервы. Я спокойно жил день за днем. Я мог бы и умереть в тюрьме - мне было все равно.
Но пришел день, когда поражавшая всех заключенных тюремная депрессия вдруг взяла и меня. Может быть, я слишком много видел во время своих долгих и коротких отсидок. Слишком много попыток самоубийств, и многие из них удачные. Слишком много гомосексуальных актов, совершенных насильно и добровольно. Слишком много заключенных на моих глазах в неистовстве сходили с ума, попадали на стол к тюремному психиатру и после соответствующего „лечения” превращались в ходячих идиотов с
111
повышенным слюноотделением и постоянным лепетанием на уровне дошкольников.
Однажды я проснулся и увидел все, как оно есть, то, на что расходовалась моя жизнь. У МЕНЯ НЕТ БУДУЩЕГО. Я ТАК И УМРУ В КАМЕРЕ. У МЕНЯ НЕТ НИКАКОЙ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. Я
- НИЧТОЖЕСТВО, МУСОР, ТАРАКАН.
Я наблюдал десятки попыток самоубийств, совершаемых ужасным путем через повешение, с кровью. Я помнил и свою примитивную попытку самоубийства, совершенную в детстве в трудовой школе-колонии Галифакса. Этим путем я больше не пойду. У меня было знакомство в тюремном госпитале. Я лучше соберу достаточно таблеток, чтобы отравиться на смерть.
Через шесть месяцев у меня уже было пятьдесят таблеток, украденных из тюремного госпиталя. Но я ждал. Все, что я хотел, это мирно заснуть однажды ночью, заснуть глубоко, очень глубоко - и навсегда. Одним вечером я сидел, попивая „Пепси” и жуя шоколад. Вдруг что-то внутри меня заговорило: „Почему не умереть сейчас? Прямо сейчас!”
Я бросил взгляд на банку „Пепси”, я легко смогу запить этим пятьдесят таблеток. И потом... выключу свет в камере, лягу на кровать и все. Больше не будет тюрьмы, не будут утренние подъемы и вечерние отходы ко сну. Больше не будет волнений, переживаний, боли. Больше не увижу ужасных сцен агонирующих в боли или в неистовстве заключенных этой большой тюрьмы. Больше не будет криков о помощи или сопения и рыданий слабых. Больше не будет крыс, мышей и птиц, непрестанно чирикающих под куполом тюремного здания. „Вот он исход, - будто прозвучало во мне. - Возьми в рот все таблетки разом и запей „Пепси”. И больше ничего земного...”
Я был будто заколдован: открыл ящичек, где прятал коробку с таблетками, и высыпал все их на стол. Они были красивы: большие белые таблетки с голубенькой каймой. Будто кто-то руководил моими руками, которые сгребли таблетки и положили в мой рот. Я сделал глоток „Пепси”. Вновь рука потянулась за таблетками - и снова глоток „Пепси”. И в третий раз повторилось все в той же очередности.
Я выпил все таблетки. Погасив свет, я лег на постель. В первый момент я почувствовал, как что-
112
то внутри меня забродило - таблетки начинали действовать, отравляя мой организм. Я чувствовал, как волна за волной растекались по мне, и я будто бы поднимался все выше и выше - потом резко падал вниз, и опять волна за волной.
Потом темнота. Я почувствовал, что все завертелось вокруг, сначала медленно, потом быстрее и быстрее - в темноте. Потом неожиданное ощущение нахождения в длинном темном туннеле, я летел по нему, продолжая одновременно раскручиваться вокруг своей оси. Все происходило само по себе, ощущения неумолимо сменяли одно другое. Я ничего не чувствовал - ни один из моих органов, казалось, не функционировал...
- Господин Холланде, - кто-то мягко позвал меня.
- Господин Холланде?
Я открыл глаза. Я лежал на спине. Я поднял глаза и увидел лица матери, сестер и брата. Их лица были в слезах. Я тоже начал плакать от удушающего чувства горя. Неожиданно все исчезло, и опять стало темно.
Еще некоторое время все кружилось вокруг, потом я почувствовал, что что-то внутри меня стало поворачиваться, сопровождаясь ужасными хлюпающими звуками, распространяющимися в темноте. Потом это ощущение резко оборвалось, и меня вновь окружила темнота.
В следующий момент я открыл глаза, и был удивлен яркости окружавшей меня белизны. Медленно фокусировалось мое зрение, со временем я уже мог разглядеть белую потолочную плитку. Я повернул голову. Вокруг были медсестры. Это была больница. Я не был мертв, не спал - я был живым.
Через мой нос по трубочкам струилась жидкость, такие же трубочки были прикреплены к запястьям моих рук, к бедрам и к мужским половым органам. Полиэтиленовый мешочек с лекарством был подвешен на металлической стойке, которая стояла рядом с моей кроватью, и к нему была прикреплена одна из „моих” трубочек. Я находился в реанимационном отделении центральной больницы Кингстона.
Я находился в бессознательном состоянии, но все органы моего тела функционировали, они должны были выкачать из меня отраву. В три утра охранник по имени Томми, проходя мимо моей камеры, услышал странные звуки. Вглядываясь в темноту, он увидел, что мое тело сводит судорогой, а изо рта течет пена. Мой
113
организм отторгал одновременно шоколад, „Пепси” и таблетки.
Срочно меня отправили в тюремную больницу, потом перевели в центральную больницу Кингстона.
- Прошло слишком много времени, - объяснили тюремные врачи, - у нас нет необходимого оборудования.
В центральной больнице мне тщательно промыли желудок, сделали переливание крови, при помощи специальной аппаратуры поддерживали нужную частоту сердцебиения - пульс у меня почти не прослушивался. Другие аппараты следили за работой прочих органов. Все утро в больнице сражались за мою жизнь. Только через сутки родственники были допущены ко мне. Медсестра дала мне понюхать специальный раствор, чтобы привести меня в чувства, и я с трудом разглядел лица родственников. Потом опять вернулся в забытье. Через несколько дней я мог уже отвечать на вопросы. Администрация тюрьмы хотела знать, что произошло. Я не мог сказать им правду, они бы заперли меня в изолятор для умалишенных под круглосуточный надзор, чтобы я не смог повторить попытку самоубийства. Я сказал, что друг дал мне две таблеточки - покайфовать. Врачи опровергали это: они утверждали, что мой организм впитал столько отравы, сколько не могут дать две таблетки.
Меня вернули в тюремную больницу. Я был слаб, страдал от обезвоживания. Я не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Но постепенно я поправился и вернулся к своей работе. Я вернулся в свою камеру - и никто не знал правды о случившемся.
Все пережитое заставило меня оставить идею самоубийства, она стерлась из моей головы. Я вернулся к рутине своей прежней жизни. Я пил, ел, делился историями с друзьями. Я был рад тому, что выжил. Снова я решил, что быть в тюрьме хорошо.
Но Смерть догнала меня другим образом. Мой брат, Артур, который работал механиком в котельной, неожиданно заболел. Он ослабел, стал вялым. Вскоре доктор определили, что это малокровие, но отказался сказать Артуру правду. Он сообщил об этом его жене, которая и написала мне.
Меня трясло, когда я читал это письмо, мне хотелось выть - слез у меня не было.
Доктора в центральной больнице Оттавы стали
114
делать Артуру переливания крови, но это не помогало. Я получал от него за это время два письма, его почерк выдавал заболевание.
„Я такой уставший, - жаловался он. - Все, что я хочу, - это лежать и спать, лежать и спать”.
Через несколько дней он умер.
Я сильно горевал. Вернулись старые воспоминания: смерть моего отца, подтолкнувшая меня к побегу из тюрьмы Окалла. В горе я бродил по тюрьме из угла в угол. Я скучал по брату, которого почти не видел за последние несколько лет. Я хотел, чтобы он был живым, но он ушел навсегда.
Я опять захотел перемен. Несколько недель и месяцев подряд, по мере того, как уходила печаль, я продумывал новый план. Однажды я решил, что было бы неплохо, если бы меня перевели в другую тюрьму, тюрьму мёнее строгого режима. Там было бы легче и свободнее.
Это было практически невозможно, но я вцепился зубами в идею. Я использовал каждую возможность, чтобы написать властям о своем желании. В целом все это заняло два года. Но пришел день, и я сказал „До свидания” моим старым друзьям в Кингстоне и отправился в тюрьму Джоусвилл.
В Джоусвилле было много открытого пространства, спортивное поле, сад, большой зал в столовой. Здесь было больше домашнего уюта, чем в Кингстоне. Летом я работал в поле и наслаждался солнечным светом. Я смотрел телевизор, мастерил у себя в камере, и, как обычно, с большим успехом играл в покер, зарабатывая по сотне долларов в час.
И, тем не менее, я решил не останавливаться на этом, я хотел попасть в тюрьму еще более слабого режима, туда, где не было решеток, металлических дверей - где было больше курорта, чем тюрьмы. Имея за плечами двух-с-половиной-летний опыт выколачивания для себя тюрьмы более свободного режима, я знал, что повторение этой процедуры заберет у меня много времени - но как раз времени у меня было больше, чем чего бы то ни было, а поэтому, почему бы ни попробовать? Я понемногу начал работать над разработкой этой проблемы, я разговаривал с администрацией, лежал и представлял, как все это можно осуществить. Я сконцентрировал всю свою энергию на достижение поставленной цели.
115
И, в конце концов, я добился. Однажды я упаковал свои пожитки и перебрался на ферму- спутник, относящуюся к тюрьме Джойсвилл, но отличающуюся от нее большей свободой. Это место имело все преимущества тюремной жизни и не имело отрицательных ее сторон. Здесь даже давались уроки игры в гольф! Время от времени я спускался к реке поплавать. Выдавали пропуски на посещение нескольких разрешенных мест в городе: шестичасовой пропуск, пропуск на целый день, на три дня. Причем, когда я побольше стал на виду у администрации, когда они познакомились со мной ближе, я мог делать эти пропуски самостоятельно - ветеран-уголовник и специалист по побегам!
Каникулы по пропуску проходили всегда определенным образом: снимались девочка и комната в мотеле, бралось горючее, иногда фильм. Когда я устал от всего этого, то стал просто шататься по улицам города, час за часом, рассматривая магазинные витрины и людей - и ощущая сильное беспокойство. Это была свобода - до некоторой степени, но она меня не удовлетворяла. Я чувствовал себя роботом, машиной, и я не знал, как спастись от опустошенности.
Для того чтобы заикнуться о досрочном освобождении под честное слово, было еще рановато, надо было ждать еще два года. Я спросил у начальника тюрьмы, могу ли я найти себе работу в городе. Я знал, что это не поощряется, но начальник тюрьмы доверял мне и из сочувствия ко мне согласился. Он сказал, что позволит мне работать, если я найду работу. Единственным ограничением являлось то, что каждые три дня я должен был возвращаться в тюрьму для продления пропуска.
И вот я на свободе! Сначала не мог поверить в это. Я пошел в город искать работу. По иронии судьбы я нашел работу механика в котельной, то есть работу, которую выполнял мой брат Артур в Кингстоне. Я стал зарабатывать по сто тридцать долларов в неделю. Сначала жил в небольшом домике, стоявшем ближе к окраине города, пока не нашел квартиру. Я сэкономил деньги и купил машину. Может быть, наконец-то, это было осуществлением моей мечты: тяжелая работа и честные деньги днем, выпивка и ругань по ночам.
Но день за днем этот стиль жизни стал раздражать меня. Ничего не было упущено - у меня было все, что я
116
хотел, - но я хотел большего. Когда я был в тюрьме, то хотел выйти оттуда. Когда я был на воле, то хотел опять в тюрьму. Это была сумасшедшая карусель.
И в состоянии разочарования, меньше, чем за два года до возможности освободиться из тюрьмы под честное слово, без причины бежать, я совершил побег. Я собрал все свои пожитки и удрал.
Когда я не появился в тюрьме в положенное время для продления своего пропуска, то меня начали искать. Начальник тюрьмы, доверивший мне и упустивший меня, был строго наказан - в течение года высшее начальство подозревало его по еще ряду случаев, он стал для них козлом отпущения. В течение дня моего отсутствия в тюрьме Канада была уже наводнена плакатами с моим тюремным фото и с подписью: „Преступник-рецедивист разыскивается полицией”. Сообщение о моем побеге было передано в Соединенные Штаты, ФБР меня уже разыскивало. Об Эрни Холландсе сразу же вспомнили в Штатах, стоило ему нарушить закон.
И они были правы. Я пересек границу в Ниагара- Фоле и направился в Нью-Йорк, потом побродил по Филадельфии, спустился вниз к Атланте и Джексонвиллу, затем через Мобайл и Новый Орлеан в Хьюстон. В Хьюстоне деньги мои были уже на исходе, и я украл четыре „пушки”, патроны и несколько дорогих часов из большого универмага. Я снова был вооружен. Теперь я опять большой человек. Вот теперь я могу осуществить свою давнюю мечту: стать настоящим профессиональным гангстером, самой громкой гангстерской легендой, грабителем хорошо охраняемых банков, преступником, которого никто не мог остановить.
Я выбрал место, которое должно было удвоить мои победы. Место? Это будет Голливуд!
ГОСПОДИН МОРМЫШКА
В
 Голливуде произошла ужасная неприятность. В универмаге „Кордова”, во время потасовки с полицейским за контроль над пистолетом, пистолет выстрелил и ранил полицейского в ногу. В состоянии оцепенения я протягивал пистолет полицейскому и просил застрелить меня. Нервы мои были на пределе.
Полицейский с кровоточащей раной не выстрелил в меня, хотя у него были для этого все основания. Полицейский с трудом поднялся, опираясь на здоровую ногу, надел на меня наручники и дождался помощи, чтобы сопроводить меня в полицейский участок в центре города. Я лег на маленький топчан в камере и уставился в потолок. Теперь для меня все кончено - я отправлюсь в Сан-Квентин или Соледад, или в тюрьму Фолсом на целых десять, а то и двадцать лет.
Но мне было все равно. Я был готов умереть в тюрьме. Почему лее не здесь, в Калифорнии?
На следующий день меня отправили в тюрьму округа Лос-Анджелес, имевшее самое большое здание когда-либо виденное мною. Этажи и этажи, забитые заключенными, которые продолжали прибывать полными автобусами. Они прибывали ежедневно сотнями, мне даже казалось - тысячами. Меня поместили в камеру, рассчитанную на четырех заключенных, а нас было в ней семеро: двое белых, не считая меня, двое черных и двое латиноамериканцев. Кто не оказался достаточно счастливым и не захватил первым топчан, тому приходилось спать на полу, или, сидя на туалете. Пища была ужасной. Сильна была напряженность на почве расизма. По ночам раздавались крики и всхлипывания.
118
При первой же встрече с районным прокурором мне было сделано предложение: если я признаю себя виновным в попытке совершения убийства, то получу год отсидки. Я был заинтригован возможностью получения одногодичного приговора, но фраза „покушение на убийство” меня шокировала. Никогда никого в своей жизни я даже не пытался убивать. Лично сам никогда ни на кого не воздействовал физически. Все, что я делал, было для меня в своем роде игрой
- игрой в полицейских и грабителей. Полицейские выполняли свою работу, я делал свою. У меня не было ненависти к полицейским, а в того попал совершенно случайно! Обвинение в покушении на убийство было несправедливо.
Но я сидел в камере и, думая об этом, я решил, что одногодичный приговор - это слишком хорошая возможность, чтобы ее пропустить. Я дал знать прокурору, что согласен на его предложение, и в скором времени уже предстал перед Верховным судом Лос-Анджелеса. Председательствовал судья по имени Сайта Клаус, известный своей страстью к приговорам с небольшими сроками. Он приговорил меня, как и было оговорено, к одному году тюрьмы.
Чего я не знал, так это того, что сидеть этот год мне предстоит в тюрьме строжайшего режима Вейсайд, расположенной за пределами Лос-Анджелеса. Тюрьма славилась своими жесточайшими правилами. Никогда за всю свою взрослую жизнь я не сталкивался с такой дикостью - это было похоже на усовершенствованную версию режима трудовой школы-колонии Галифакса с тем лишь отличием, что заключенные здесь увечили друг друга. Более сотни заключенных спали в одном большом зале, где каждая группа занимала строго свою территорию. Избиения и ножевые раны, наряду с кражами личных вещей, были обычным явлением. Ночами было опасно. Моя мать умерла, когда я находился в этой жуткой и страшной тюрьме. Мне сообщили об этом только через два дня после ее смерти. Я плакал.
Я был освобожден под честное слово через восемь месяцев. Эти восемь месяцев стали для меня самыми долгими в жизни.
Сразу же после освобождения я был доставлен в Торонто, где ожидали меня канадские власти, жаждущие поквитаться за мой побег из тюрьмы-
119
фермы Джойсвилл, а может быть из тюрьмы Кингстон. Меня отправили в тюрьму Милл-хейвен - тюрьму со строжайшим режимом, расположенную в местечке Бате, что в двадцати милях от Кингстона.
Впервые я попал в новое здание тюрьмы. Миллхейвен был открыт совсем недавно - и с опережением графика. Это произошло из-за бунта заключенных в одной из тюрем. По зданию тюрьмы были разбросаны кольца проволоки, куски перегородок. Охрана разъезжала на джипах или передвигалась пешком в компании немецких овчарок. Даже глубокой ночью все пространство перед тюрьмой было ярко освещено.
Внутри тюрьма была построена по типичному принципу вагона с офисом надзирателей в центре здания, имевшего форму круга. Надзиратели в контрольном офисе, защищенном пуленепробиваемым стеклом, были вооружены, у них были пистолеты, баллончики со слезоточивым газом и дубинки.
Здание было напичкано электроникой, каждую дверь можно было открыть нажатием кнопки на панели контрольного офиса. Камеры были со стальными дверями, которые плавно ходили вдоль стены, открываясь и закрываясь.
Камера, два на четыре метра, была оснащена как обычно. Оконная рама была сделана из цельного стального куска, в который под самыми разными углами были часто натыканы прутья решеток. Их невозможно было выпилить. У меня было такое впечатление, что кто-то, помня мои упражнения с ножовкой по металлу, создал эту решетку специально для меня.
Как бежавший заключенный я был брошен в Миллхейвенский каземат на тридцать дней. Даже там я не особо страдал: у меня было радио с наушниками, много еды, сигареты, книги - все кроме возможности заниматься физическими упражнениями. В Миллхейвене выпускали лишь на одночасовую прогулку. Однако мне этого вполне хватало. Я был удовлетворен.
Когда я появился в суде, я обнаружил, что моя, не заслуженная мной на самом деле, репутация отчаянного, стрелявшего в полицейского, уже сработала. Обычно за побег давали от трех до шести месяцев. Мне канадский судья отмерил два года. Ясное
дело - на меня уже навесили ярлык особо опасного!
Зеки в камерах тоже знали, что я пальнул в полицейского. Они не догадывались, что виной тому был глупый случай. Я обнаружил, что меня зауважали еще больше. Я был крупным грабителем банков, мастером побегов, который совершил первый успешный побег из тюрьмы графства Вейн в Детройте, а также профессионалом с двадцатилетним стажем в тюрьмах, большинство из которых было строгого режима. Кроме того, у меня была безупречная репутация - я никогда не заискивал, не говоря уже о стукачестве, перед тюремными властями. Теперь я украсил свою автобиографию выстрелом в полицейского - для вора в авторитете не могло быть характеристики лучше моей.
Три с половиной года в Миллхейвене пролетели быстро, несмотря на то, что по сравнению с другими канадскими тюрьмами эта была настоящим зоопарком. За три с половиной года я провел на воздухе не более 48 часов. Все остальное время в тюрьме происходили бесконечные кризисы, заварухи, бастовали охранники, зеки резали друг друга, поднимали восстания, в которых я не участвовал никогда, и так далее, и тому подобное без конца и края.
Долгое сидение в камере-одиночке привело меня к приобретению хобби. Это занятие однажды позволит мне покинуть тюрьму навсегда. Каждый из заключенных имел какое-либо любимое занятие или даже несколько. Кто-то работал по коже, делая красивые кошельки, сумочки и прочее. Другие увлекались вышиванием и в трудоемкой, требующей внимания работе проводили множество часов подряд, вышивая сложные замысловатые рисунки. Третьи рисовали маслом, или акварелью, или еще чем-то. Иные занимались скульптурой, или работали по металлу, или писали истории.
Но не я. Я принимался за выполнение различных работ, но все это было глупо, даже, несмотря на то, что занимало мое свободное время, позволяло мне не томиться в скуке. И я радовался любому занятию и отдавался ему с любовью.
Все эти занятия просто служили времяпровождению.
Я любил удить рыбу, однако стиль моей жизни не позволял проводить много времени за этим занятием.
121
Я любил удить на муху-мормышку, этот способ рыбной ловли - что подтвердит вам любой ловец рыбы на мормышку - является единственным правильным методом рыбной ловли! При этом методе вам не надо заботиться о таком корме, как черви или другие живые создания. Вместо живых наживок вы одеваете на крючок мормышку „муха”. Мормышка представляет собой миниатюрную копию объекта, чаще насекомого. Мормышки выполняются с великой тщательностью, чтобы для рыбы-гурманши они выглядели совсем как настоящие.
Идея мормышки в том, чтобы обмануть рыбу, заставить ее думать, что ее ожидает великолепная еда. Каждая мормышка изготавливается под определенный вид рыбы. Некоторые рыбы, например, предпочитают комаров, поэтому знающий рыболов будет одевать на крючок мормышку-комара. Другие рыбы предпочитают мохнатых жуков, поэтому рыбаку надо использовать мормышку с перышком или с волоском. Все эти премудрости рыбной ловли захватывали меня, вероятно, потому, что напоминали мои взаимоотношения с законом: ужение рыбы на мормышку по самой своей сути демонстрирует преимущество одного существа над другим и даже унижает жертву тем, что обманывает в ожидании еды, отказывает в последнем в жизни блюде!
И вот однажды, сидя в камере и читая научно-познавательный журнал, я наткнулся на страницу, посвященную рыбной ловле, и в данном случае подробному описанию мормышек. Статья сопровождалась красочными иллюстрациями, где были мормышки: мухи, жуки, бабочки, стрекозы и многие другие насекомые. Сделаны они были из шелка и пуха, из кожи и шерсти, и еще непонятно из какого материала. Выглядели они настолько правдоподобно, что могли бы обмануть и человека, не говоря уже о тупой рыбе!
Глядя на эту страницу журнала, я решил: „Я могу это делать!” Я могу создавать их прямо в камере и, может быть, продавать их. Первые мои опытные экземпляры больше были похожи на детское творчество, но я наблюдал, как мормышки делали опытные рыбаки. Я знал, что посвящая этому занятию ежедневно по восемнадцать часов, я смогу научиться делать мормышки!
Итак, я купил специальные тиски, аппарат для удержания мормышки, пока она находится в работе. По почте я заказал все необходимые подручные материалы: гусиные, куриные и утиные перья, хвосты оленя, белки, щетину мыши, ракуна, барсука, медведя, обезьяны и скунса, а также нитки, шелк, леску, блески, пластиковые полоски, шарики, крылышки и прочую мишуру. И я принялся за дело.
Я трудился над созданием мормышек час за часом, день за днем, неделя за неделей. Я отдавался этому занятию целиком. Никогда ранее я не был столь поглощен исполнением разрешенного, легального дела.
Я делал мормышки для всех типов рыбы: форели, лосося, озерной форели и прочих.
И я добился успеха. Каждый новый экземпляр выходил у меня все лучше и лучше. Мормышки, сделанные сегодня, были лучше сделанных мною же вчера, не говоря уже о сделанных месяцем раньше.
Теперь мои мормышки выглядели даже лучше виденных мною в журнале! Моя мормышка- комар выглядела настолько реально, что вы бы поспешили смахнуть или убить ее, заметив на своем костюме. Мормышка-пчела выглядела так, будто вот-вот вспорхнет и полетит к другому цветку. Из оленьей шкуры я сделал мышку, приделал ей уши и хвост, и выглядела она как настоящий грызун. Но никакое чучело животного не могло сравниться с мормышками!
Чтобы дать толчок продаже крючков-мормышек, я послал свои образцы в несколько близлежащих магазинов, торгующих рыболовной утварью. Владельцы магазинов были очарованы моими поделками и стали давать мне заказы. Я был рад выполнить эти заказы по стандартной цене. Мои мормышки нравились рыбакам, и каждый выполненный мною заказ приносил мне несколько новых. Мой бизнес расширял свои границы. Рыбаки писали мне письма. В них, в частности, говорилось о том, что мои мормышки выглядели настолько правдоподобно, что рыба буквально выпрыгивала из воды, стараясь ухватить добычу!
Мои изделия распространялись по свету, росло количество моих почитателей. Последних стало так много, что это выглядело так, будто только
123
рыболовные мормышки могут спасти человечество от всех катастроф. Однажды я получил письмо от журналиста, печатающегося в ежедневной торонтской газете ,Дейли Стар” и ведущего там раздел спорта. Журналист, Джон Пауэре, просил меня прислать ему образцы моих крючков-мормышек. Я выполнил его просьбу. Выяснилось, что сам журналист был искусным рыболовом. Вскоре он приехал в тюрьму Миллхейвен, чтобы взять у меня интервью. На следующий день в разделе спорт газеты появилась моя фотография и статья обо мне. Заголовок гласил: „Время делать мормышки - лозунг заключенного”.
Пауэре назвал меня „Господин Мормышка”. Это имя прилипло ко мне.
Эта публикация в газете будто прорвала дамбу. Я стал получать огромное количество писем из Канады и Соединенных Штатов. Писали сами рыбаки, владельцы спортивных магазинов, члены и администрация клубов рыболовов-мормышечников. Мне присылали деньги: по одному, по два, по пять долларов, иногда даже пятидесяти и стодолларовые купюры.
Я был счастлив. Я вставал в семь утра, умывался, брился, одевался и сразу же садился за свой станок. До завтрака я успевал сделать до двадцати мормышек. Сразу же после завтрака до выхода на работу по тюрьме я успевал накрутить еще пятнадцать или двадцать штук. Работал я в тюремном магазинчике и там, на рабочем месте, успевал сделать еще несколько мормышек. Перед обедом я возвращался в камеру и до самого обеда успевал сделать еще несколько штук. После обеда, возвратившись в камеру, делал еще несколько мормышек и потом, вернувшись на работу в магазин, еще несколько. Так же и с ужином: я крутил мормышки до и после ужина в камере. Вечером я устраивал себе перерыв: занимался спортом на улице или час-два играл в покер с друзьями. Перед сном я делал еще несколько мормышек. Вскоре за день я успевал накрутить до ста пятидесяти крючков- мормышек, в некоторые дни - до ста семидесяти пяти.
Искуснейшие рыболовы Северной Америки пользовались моими мормышками. На мои мормышки были пойманы самые большие, самые красивые рыбины, завоевавшие рыбакам призы. В Саскачеване на мою мормышку был пойман самый
124
большой экземпляр озерной форели, отловленной в тот рыболовный сезон. Рыболова, вытянувшего эту рыбину, назвали лучшим рыбаком года.
Я регистрировал свои успехи. Я был горд ими. Сидя в тюрьме Миллхейвен, я сделал восемьсот сорок тысяч мормышек.
Я получал истинное удовольствие от работы. Я делал две-три тысячи долларов в месяц - эти деньги не облагались налогами. Налогоплательщики Канады оплачивали мое содержание, пишу, развлечения. Я сидел в камере, курил сигары, смотрел телевизор, рассматривал порножурналы, крутил крючки- мормышки и подсчитывал доходы. Доходы у меня были приличные. Тюрьма была моим домом. Моей семьей были охранники и заключенные. Моим Богом был доллар. Беспокоиться мне было не о чем. Я собирался умереть в тюрьме.
Но чего я не знал, так это того, что Бог - тот самый Бог, которого мой отец поносил грязными словами, уже приготовил для меня свой крючок.
 
Счастливые родители, Эрни и Шейла, делятся со зрительской аудиторией телепрограммы "100 Хантли Стреет " радостью рождения дочери Джой Евангелисты
Холланде

 
ПИСЬМО, ДАВШЕЕ МНЕ ТОЛЧОК
В
иб МакЛафлин открыл газету „Торонто Дейли Стар”, сначала просмотрел секцию „Бизнес”, затем сразу раздел „Спорт”. Он был удачливым бизнесменом из Пемброука, провинция Онтарио. Виб был владельцем страховой компании, поэтому ежедневный просмотр секции „Бизнес” был ритуалом. Но истинное удовольствие ему приносило чтение секции „Спорт”. Виб МакЛафлин, кроме всего прочего, был хорошим спортсменом и членом престижного торонтского клуба рыболовов-мормышечников. Этот клуб имел свои коттеджи для рыболовов в местечке Чейпеу в провинции Квебек. Члены клуба регулярно отдыхали там, ловили рыбу - форель.
Развернув газету на странице „Спорт”, Виб тотчас же заметил большую статью о заключенном, содержащемся в тюрьме строгого режима, делающего чудесные крючки-мормышки. Виб прочитал статью и решил написать этому заключенному, Эрни Холландсу.
Я продал ему великолепный набор крючков- мормышек, которые он использовал с большим успехом. Случилось так, что он заказал мне крючки еще и еще раз.
Хороший рыболов-мормышечник никогда не станет держать хорошую мормышку в секрете. Виб МакЛафлин не был исключением. Он автоматически подумал о владелице спортивного магазина в Пемброуке, провинция Онтарио, которая также была его большим другом. Владельцем магазина была Сесил Бейлей, а магазином заведовал ее сын Грант. Бейлей покупали свою страховку в компании МакЛафлина, тот, в свою очередь, чем мог, помогал магазину.
126
Виб написал мне в Миллхейвен и сообщил мне имя и адрес Гранта, а также посоветовал мне вступить с Бейлеями в деловой контакт. В июне 1973 года я написал стандартное письмо в магазин спортивных товаров в Пемброуке, адресованное господину Гранту Бейлею:
Уважаемый господин,
Возможно, я смогу быть вам полезен. Хороший друг и спортсмен упомянул мне ваш магазин как возможное место, где я смогу продать сделанные мною крючки-мормышки. Вместе с письмом я посылаю вам образцы моих крючков. Они ваши независимо от того, захотите ли вы заказывать их у меня или нет.
Господин Виб МакЛафлин разрешил мне упомянуть его имя, когда я пошлю вам свои образцы. Мн$ было бы очень приятно услышать от вас любое известие.
Прилагаю список делаемых мной мормышек и список примерных цен.
Желаю вам хорошего летнего отдыха и удачной рыбалки.
С искренними пожеланиями, Эрни Холланде
Это было обычное деловое послание. Вместе с такими письмами я всегда посылал бесплатные образцы моих мормышек. И такое вложение всегда оплачивало себя. Я отобрал тридцать пять или сорок самых любимых моих мормышек: сухая мушка, форельная мормышка, олений хвостик и прочие, - и отослал их Гранту Бейлею вместе со своим письмом. Я рассчитывал получить от него заказ, как делали многие. У меня было много работы, и я не успевал перевести дух. Мне приходилось разбираться с таким огромным количеством писем, заказов, что я, конечно, забыл о коробочке с образцами, посланными в магазин Бейлеев.
Как я выяснил позже, Грант не любил писать письма. Они обычно лежали у него на столе месяцами, пока Грант начинал с ними работать. Итак, Грант Бейлей, загруженный работой, тоже забыл обо мне.
Грант родился и вырос в добропорядочной семье, где почитали Бога, где родители посылали детей в воскресные школы, учили их молиться и 
придерживаться религиозных ритуалов. Грант вырос и определился в своих целях: он хотел жениться и иметь детей, хотел иметь свой собственный дом и свой бизнес, хотел нормально зарабатывать и получать доход, чтобы его семье хорошо жилось. Ничего необычного, ничего сверхъестественного. Вполне достижимые мечты.
Его отец открыл магазин спортивных товаров в 1923 году, еще до того, как родился Грант. Магазин давал постоянный доход, это был уважаемый бизнес в Пемброуке. Грант больше любил помогать отцу по торговле, чем посещать колледж. Когда его отец заболел, то вести бизнес в магазине стал Грант.
Грант Бейлей обладал здоровым инстинктом торговца. Он расширил бизнес, обновил здание магазина и инкорпорировал этот бизнес. К концу 1960 года Грант Бейлей добился исполнения своей мечты, дббился достижения поставленных перед собой целей.
И неудовлетворенность поселилась в нем.
У него не было причин быть недовольным собой, и, тем не менее, удовлетворения он тоже не чувствовал. „Где же то состояние, которое предполагается ощущать, когда ты добился того, чего хотел?” - спрашивал он самого себя.
Грант начал искать. Его религиозное воспитание подтолкнуло его искать ответ на этот вопрос у Бога, а не затоплять неудовлетворенность алкоголем, наркотиками, уходом в оккультизм и прочие вещи. „Если я приложу столько же усилий, чтобы найти Бога, сколько я уделил построению своего бизнеса,
- думал он сам себе, - то интересно, что может из этого получиться?”
Он заметил, что чем больше он думал о Боге и старался понять его, тем больше ему хотелось отдаваться благородной миссии христианства, христианского просвещения. Один из его друзей пригласил его на городской слет в торонтский центр О’Киф, упомянув, что туда будет приглашена известная евангелистка Кэтрин Кухлмэн. Там Грант увидел выздоровление глубоко больных людей, произошедшее тут же, прямо на его глазах - Грант понял, что у Бога еще очень много работы, и что Он с ней справляется. Бог, оказывается, трудился не только в библейские времена, а потом перестал. Осознание этого еще больше приблизило его к Господу.
Вскоре друг Гранта по имени Мак Фрейзер
128
пригласил его на семинар прихожан, проводимый организацией Крестового Похода за Христа, работающей в Сент-Джероме, провинция Квебек. Организация носила название Институт Мирян- Евангелистов, и название это поначалу не понравилось Гранту - для него это звучало так, будто на семинаре собирались из всех мирян делать священников. Но он все-таки согласился пойти.
Посещение этого семинара стало поворотной точкой в жизни Гранта Бейлея. Там он читал „Молитву грешника” и только там впервые до конца понял ее смысл: мольба о прощении Христом за все земные прегрешения и просьба не оставлять его, Гранта, в мирской жизни. В течение всей недели, когда проходил семинар, участники его учились делить свою судьбу с другими. Грант ликовал оттого, что смог обрести свободу во Христе. После стольких лет посещения церкви он наконец-то смог обрести в Иисусе Христе своего Спасителя и Господа - и он получил уверенность, удовлетворенность и радость, о которой так давно мечтал.
Грант Бейлей вернулся домой в Пемброук озаренным. Он выбрал церковь для посещений. Он повел свою жену и детей к пониманию Христа. Он хотел рассказать каждому все, что знал об Иисусе, о Единственном, который показал ему, Гранту, путь к самоочищению, самосовершенствованию. Его страстью стало проповедовать мирянам.
Однажды, сидя за своим столом в кабинете, он случайно заметил письмо, лежащее под грудой других бумаг. Этому письму было уже около шести месяцев, пришло оно от Эрни Холландса из тюрьмы Миллхейвен. В письме предлагалось купить крючки-мормышки.
„Мне было бы очень приятно услышать от вас любое известие...”
Гранту стало стыдно. Он так и не ответил этому бедному человеку, сидящему в тюрьме и приславшему ему около сорока образцов своего труда! Грант взял ручку и бумагу и стал писать извинение.
Дорогой Эрни,
Приношу самые искренние извинения за то, что не ответил на ваше письмо, присланное мне с образцами. Прежде всего, большое спасибо вам. Эти образцы все еще на моем столе, и я пока ничего с ними
129
не сделал. Возможно, что следующей весной я закажу у вас партию мормышек. Мы не большие мастера ловли рыбы на мормышку. Одной из причин, я думаю, является то, что мы не умеем делать мормышки. Я думаю, что однажды и сам займусь этим, ибо глубоко уверен, что ловля рыбы на мормышку является единственно правильным способом.
Второе, по моему мнению, вы делаете замечательные мормышки. Так держать. Я являюсь членом коалиции магазинов спортивных товаров, на этом листе бумаги вы можете увидеть некоторые из названий магазинов. Это хорошая идея написать в эти магазины и предложить им вашу продукцию, может быть, они заинтересуются в покупке у вас мормышек.
Виб МакЛафлин старый мой друг, и он уже в течение многих лет занимается нашей страховкой...
Но вдруг Грант Бейлей почувствовал, что душа заставляет его сказать этому заключенному нечто большее - поделиться с ним добрыми мыслями об Иисусе Христе.
„Господи! Я не могу этого сделать! Он подумает, что я сумасшедший!” - ответил Грант сам себе. Никогда раньше он никому не писал в тюрьму. Он никогда не был знаком ни с одним заключенным раньше! Как он сможет открыться осужденному, сидящему в тюрьме?
Но появившееся желание исповеди не покидало его, и Грант Бейлей повиновался желанию Господа.
...Я — управляющий этого магазина спортивных товаров, владельцем которого является мой отец, ему 81 год и он на пенсии. За сорок лет упорного труда он создал хороший бизнес, потом его здоровье пошатнулось. С того времени он передал мне заботу о бизнесе и вот уже в течение десяти-двенадцати лет я руковожу им.
Я женат, у меня трое детей в возрасте 9, 11 и 14 лет. Я воспитывался в религиозной семье, где алкоголь не употреблялся. Мы всегда ходили в церковь, и когда я был маленьким, то посещал воскресную школу.
Я женат, у меня есть семья и дети - все, чтобы быть счастливым.
Вы сейчас находитесь в ситуации, когда есть много времени, чтобы читать, размышлять и
130
обдумывать вашу жизнь. У меня были все необходимые составляющие счастливой жизни, но я все равно находил ее бесполезной. Жизнь моя напоминала крысиные гонки, не хватало времени, чтобы провести ее дома, не было времени на отдых.
И вот, во время прохождения курса-семинара в Джероме в октябре месяце я сделал несколько обещаний. Я, например, принял Христа как моего личного Спасителя и попросил Его распоряжаться моей жизнью по Его усмотрению. Это не делает меня роботом, это значит, что Святой Дух и Бог помогают мне принимать решения, противостоять искушениям, любить соседей, заботиться о друзьях, включая человека по имени Эрни Холланде.
...Все говорят: к чему мы идем, все перемешалось и прочее. Каждый зссдумывается: что я могу сделать? Сейчас впервые я хорошо знаю, что вы, я и другие могут сделать многое, если примем Христа как своего Спасителя, и если последуем Его желанию проповедовать Святое Писание. Мы будем заботиться и любить других вместо того, чтобы все время волноваться только о себе.
Мне самому предстоит еще многое понять, но, по крайней мере, я уже сделал к этому первый шаг, и я не раскаиваюсь в этом. Изменился мой взгляд на жизнь, и я чувствую, что стал более полезен обществу. Единственная моя проблема сейчас - это нехватка времени на чтение и выполнение тех дел, которыми я хотел бы заняться, но после Рождественских дней, мне кажется, у меня появится свободное время.
Я не знаю вашего распорядка дня, и если у вас его достаточно, чтобы читать и размышлять, и молиться, то вы заметите вскоре, какие замечательные изменения внесет это в вашу жизнь. Как только вы сделали первый шаг, остальное происходит само собой, подобно цепной реакции.
Первое, с чего надо начать, попросить Господа простить вас за все ваши прегрешения, и Бог простит вас, потому что Он любит вас, Он не откажет - Он простит вас уже потому, что вы попросили у Него прощения грехов ваших.
Второе, вы попросите Бога войти в вашу жизнь, взять ее под Его опеку. Все свои 42 года я не мог распорядиться своей жизнью с пользой, и я был очень счастлив возможности попросить Христа войти
131
в мою жизнь и взять ее под Его опеку. Вот почему Христос живет и поныне и будет жить в веках. Он живет в душах христиан.
Попросите Господа наполнить вас Святым Духом и дать вам силу, чтобы противостоять искушениям, попросите дать вам возможность любить тех, кого вы ненавидите, возможность больше узнать о доброй воле Господа, воздействующей на вашу жизнь и так далее. Благодарите Бога и молитесь, и верьте - и все это произойдет. С верой в душе все это исполнимо.
Если вы скажете, что это блеф и ничего не станете делать, то ничего и не произойдет. Если вы поверите и скажете, что верите в то, что ваша жизнь может измениться, - она изменится. В течение многих лет я был близок к этому, я делал все правильно, но думал, что Иисус жил две тысячи лет назад, и сейчас Он в раю, а потому все чудодейственные изменения и исцеления также были две тысячи лет назад, и все, что мы можем делать сегодня, так это жить честной и доброй жизнью и ждать, пока не попадем в рай, если попадем туда.
Но это совсем не тот путь, который создал для нас Бог. Чудеса происходят и сейчас, сегодня! Чудеса исцеления происходят и сейчас - я видел это собственными глазами. Люди, жизнь которых наполнена и контролируется Христом, - прекрасные представители человечества, они честны и добры, они сопереживают и излучают любовь. Я видел таких людей.
Бог вселил в нас стремление к тому, чтобы вести добрую жизнь, к тому, чтобы стремиться больше узнавать из Библии о Его дальнейших планах. И Он непременно поможет нам развиваться духовно, если однажды мы скажем: „Ну, хорошо, Господь, я весь в твоей власти”. Это прекрасно иметь хорошего, любящего, заботящегося и помогающего Отца, который желает, чтобы и ты тоже был удовлетворенным и заботящимся.
С чего и как начать? Я посылаю вам две маленькие книжечки, с которых начал я сам и которые только два месяца назад круто изменили мою жизнь... Если в вашей библиотеке нет книг „Путь” или „Живая Библия”, то попросите начальника тюрьмы или священника достать их для вас. Если и это не удастся, то дайте знать мне. Начните читать „Новый завет”.
132
Проповедь Иоанна - хорошее место для начала. Читайте каждый день. Вы будете поражены, как: бъ*л удивлен и я, что эта книга содержит все, содержит все руководства общежития на Земле, все мольбы и предостережения Бога. Там содержатся все правила и советы, которым необходимо следовать, - многие же в мире игнорируют их и подчиняются законам другой жизни: завистливой, безразличной, жадной до денег и власти.
Когда вы станете христианином, если уже им не являетесь, то вы почувствуете, что путь, указанный Иисусом много-много лет назад, есть и ваш путь. На свете так много новостей, так много информации, которыми люди могли бы обмениваться, но мало кто кажется заинтересованным в этом. Бог может быть очень расстроен этим.
Вот, пожалуй, Эрни, все, что я хочу сказать: вы ничего не потеряете, вы приобретете. Это очень просто, здесь нечего бояться. Вы станете совершенно иным человеком, приобретете новое видение мира: нет насилия, нет страха, а только счастье и удовлетворенность.
Почему, например, я отнимаю у себярабочее время, чтобы писать все это человеку, которого никогда в жизни не видел? Потому, что во мне проснулось желание помогать людям, желание помочь тому, кто находится в тюрьме, кто в беде или в отчаянии. Мне не надо помогать христианам. Они сами заботятся
о себе, хотя, конечно, христианам всегда есть, чем поделиться друг с другом, им всегда приятно проводить время вместе, потому что они близки друг другу по духу. Больше всего нам, христианам, следует заботиться о людях, находящихся в беде.
Если вы уже являетесь христианином, то простите меня за недопонимание вас. Если нет, тогда не выбрасывайте это письмо. Сохраните его, подумайте о том, что я написал, перечитайте его еще раз и помните, что Бог любит вас, и я беспокоюсь за вас, возлагая на вас надежды в том, что вы последуете моему совету и предпримете самый Первый шаг. Когда вы начнете, то увидите, что для самосовершенствования нет пределов. У меня много литературы, которая покажется вам интересной и будет полезной для вас. Мы сможем продолжить разговор, если вы напишете мне.
133
Извините, пожалуйста, меня за почерк. Желаю вам удачи и да благословит вас Господь, Эрни. Помните, все, что вам нужно - это желание и воля, а остальное сделает Бог. С уважением, Грант
Это письмо отличалось от всех остальных, полученных мною. Каждая строка заставляла задуматься, будоражила что-то во мне, ибо ничего подобного ни от кого я раньше не слышал.
„Что-то с этим человеком не в порядке!” - подумал я сам себе. Письмо было очень толстым и содержало обратный адрес, и я рассчитывал, что внутри большое количество заказов на сотни долларов. Но что я получил? Даже не десять центов - я получил религию.
„Ничего не хочу даже слышать об этом!”
- ухмыльнулся я. Моей религией была прибыль, моим Богом - долларовая купюра. НЕ ХОЧУ Я ЭТОЙ РЕЛИГИИ.
В письме было предложение написать ответ. Никогда. Меня совсем не интересовали ни он, ни его религия. Я не буду отвечать на его письмо.
Но прежде чем выбросить письмо, я взглянул на обратный адрес и остановился. Этот человек был как- никак владельцем большого спортивного магазина. Он был уважаемым бизнесменом. Я смогу использовать его. Я смогу качать из него деньги, если разыграю свою карту правильно.
Итак, я прочитал те две маленькие книжечки, присланные им. Сделал я это больше для того, чтобы иметь возможность цитировать их или ссылаться на них в своем обратном письме. Книги, однако, оказали на меня такой же взбудораживающий эффект, как и письмо бизнесмена. Эти книжечки не были похожи на те, которые я читал раньше. И по завершении их я был взволнован и взбудоражен даже больше, чем до их прочтения.
Уважаемый господин,
Извините меня за то, что заставил вас ждать с ответом. Мне необходимо было время, чтобы обдумать все. Я перечитал ваше письмо несколько раз, так же как и книги, посланные вами, и в каждой строке для меня было избавление. Я молился так упорно, что слезы появлялись на моем лице, однако я понял, что я был не настолько искренен, насколько хотел бы быть.
Я прожил жизнь в грехе, когда мне было 9-10 лет, я уже грешил -но я не знал другой жизни.
Детство мое было ужасным. В детстве у меня не было возможности поступать честно и хорошо, но я никого в этом не виню. Я не могу понять, как такой человек, как родившийся и воспитанный в доброй семье христиан, а теперь успешный бизнесмен и обладатель доброй семьи, мог страдать от нехватки еще чего-то в своей жизни... Во время чтения вашего письма я постоянно задавал себе этот вопрос.
Сейчас мне 43. Я никогда не был женат. Большую часть своей жизни я провел в тюрьмах. Вся моя семья живет в Оттаве. Мы все очень любим друг друга, и я могу помогать им деньгами, заработанными мною на изготовлении крючков-мормышек. Все дни до Рождества я не отдыхал ни минуты, все свободное время я делал крючки. Другие заключенные спали, смотрели телевизор...
Вы действительно думаете, что человек, подобный мне, сможет найти Бога, сможет когда- нибудь быть счастливым и удовлетворенным жизнью? Тогда скажите, что мне делать. Я знаю
- это не будет легко, но я приложу все усилия. Знаете, в тюрьме содержатся 400 заключенных, и только 12 из них ходят в церковь. Думаю, что здесь, в тюрьме, устраиваются религиозные семинары, где читают Библию. Я постараюсь выяснить на этой неделе.
Будете ли вы молиться за меня и просить Бога помочь мне найти правильный путь?.. Не можете ли вы постараться объяснить мне как вы узнали, как вы почувствовали, что вы христианин? Это очень важно для меня. Пожалуйста, напишите, как мне отдать себя в руки Бога. Я верю в Бога и люблю Его, и не хочу больше возвращаться в тюрьму. Никогда никому я не причинил физической боли, но я воровал и грабил, обманывал и врал, и многое другое. Это прекрасное чувство знать, что кто-то, кто не знает тебя, старается помочь - это для меня новое ощущение. Может быть, Бог попросил вас помочь мне.
Пора заканчивать письмо, пока я не встал на колени и не начал читать молитвы, выученные мною из тех двух книг, посланных вами. Да благословит вас Бог. До свидания.
С уважением, Эрни
Это письмо воодушевило Гранта Бейлея завалить меня грудами христианской литературы: книги и трактаты, исповедь Пэта Бунса, история жизни Джонни Кэша, книга комиксов на библейские темы, трактат „Иисус”, проповеди в журнале „Глас”, выпускаемом обществом деловых людей, четыре закона Духа и так далее, и тому подобное.
Поначалу я подсмеивался над ним, хотел сыграть на религиозных струнах бизнесмена. Эта „чесотка”, однако, с течением времени, с течением нашей переписки постепенно выветривалась. „Зачем он посылает мне все эти книги? - недоумевал я. - Не нужны, не хочу я эти книги”.
Я боялся, что он будет писать мне и задавать вопросы по содержанию книг, а я не хотел отказываться от возможности держать связь с известным бизнесменом. Поэтому я прочитал пару книг. Так как времени у меня было достаточно, то я прочитал еще две. Потом еще несколько. Книга комиксов на библейские темы была очень смешной. Веселые ситуации, описанные в книге, интриговали меня. За один присест я прочитывал книжку в тонкой обложке от корки до корки. И я получал истинное удовольствие от чтения.
Медленно, но верно чтение религиозных книг поглотило меня.
Грант Бейлей не снижал оборотов. Он переслал для меня кассету молитв и договорился о том, чтобы я мог прослушивать их в своей камере. Он буквально завалил меня религиозными кассетами - религиозная музыка, проповеди христианства, религиозное обучение. Некоторые из кассет были записаны самим Грантом: он разговаривал со мной, как будто мы были хорошо знакомы друг другу. Он представил мне Мир Господа, разложив его на отдельные эпизоды. Сидя в своей камере и слушая слова Гранта, записанные на пленке, я чувствовал их воздействие на себя, я чувствовал, как глубоко они проникают в меня.
Мы чаще и чаще обменивались письмами. Он воспитал во мне осознание значительности этого. Он сообщил мне, что когда приходит почта, то вся семья, все вместе, просматривают ее в поисках моего письма. И когда они получают мое письмо, то вся остальная корреспонденция: чеки, счета и прочее,
- откладываются в сторону. Сначала все внимание
136
моему письму. Никогда в жизни я не встречал такой преданности.
Если я слышал или, читая, наталкивался на вещи, связанные с Господам, и непонятные мне, я спрашивал разъяснений у Гранта. Свои толкования событий он всегда сопровождал новыми идеями, заставлявшими меня задуматься. Общаться с ним мне было удобно. Он не угрожал мне. Он был моим другом.
- Номер „9898!”
Это был мой номер. Я отозвался:
-Что?
- Здесь твоя семья, они хотят тебя видеть, - лениво процедил надзиратель. - Тебе разрешено свидание.
Это, должно быть, была ошибка.
- Это не моя семья, - крикнул я в ответ. - У меня нет семьи. Мои отец и мать умерли.
- Тут вот целая семья приехала, просит свидания с тобой, - настаивал надзиратель.
Я еще немного попрепирался с ним, но переспорить его мне не удалось. Он сказал, что мне нацо выйти и посмотреть самому.
Я вышел в зал свиданий и через разделяющее зал на две половины толстое пуленепробиваемое стекло увидел семью. Они не были моими родственниками, никогда ранее я их не видел. Мужчина представился как Грант Бейлей.
Вся семья: Грант и его жена и их трое детей, - проделали трехчасовой путь из Пемброука сюда, чтобы повидаться со мной. Я был растерян. Мы немного поговорили через специальное отверстие в стекле. Он „брал” меня голыми руками. Я был смущен.
- Эрни, мы тебя любим любовью, подаренною нам Иисусом Христом, - сказал Грант, переполняемый чувствами. - Бог любит тебя. И мы хотим помочь тебе.
Где-то внутри я подсмеивался над ним: „Как может такой удачливый бизнесмен любить такого, как я?” Все это выглядело для меня слишком абсурдным, чтобы принять.
Мне было неловко, и хотелось быстрее вернуться в камеру. Через некоторое время я отступил от стеклянной перегородки, Грант отступил тоже.
- Эрни, послушай, пожалуйста, - умолял он. Я увидел, как слезы появились на его глазах. - Когда ты вернется обратно в свою камеру, то пади на колени и молись, проси Господа помочь тебе - и Он поможет.
137
Я не ответил ему. Я почувствовал, что что-то вдруг дрогнуло во мне, но я не хотел проявлять этого чувства. И все же, он был мужчиной почти моего возраста, и он почти плакал!
Я вернулся в камеру. Любовь семьи Бейлеев тронула мое сердце, но я все еще не хотел признаться себе в этом.
Однажды, когда я сидел в компании своих друзей, охранник принес мне большую и тяжелую коробку. Я открыл ее и пораженный увиденным застыл на месте - в коробке лежал экземпляр огромной, так называемой Черной Библии, присланной Грантом Бейлеем. Я прокололся.
- Что это с тобой, Эрни, - захихикали они. - Ты стал религиозным?
Я был унижен. Я отнес Библию в свою камеру и бросил ее. Я не знал, был ли я расстроен тем, что Библия здесь, в тюрьме, была неуместна, выглядела глупо, или был более расстроен тем, что все-таки хотел знать, о чем там говорится.
Я постараюсь, чтобы никто не видел меня, читающим Библию. Я буду читать ее по ночам, когда все заключенные будут на своих местах, и камеры будут уже закрыты - я буду один.
За несколько недель я прочитал ее всю. Содержание ее для меня пока не имело смысла. Я перечитал ее опять, от Книги Бытия до Апокалипсиса, с трудом продираясь через оказавшуюся для меня сложной Книгу „Послание Иакова”. Я не понимал ее. Пять раз я прочитал Библию от корки до корки, постепенно исправляя свои же собственные ошибки в произношении (я читал слово псалмы, как палмы и прочее). В конце концов, Грант прислал мне современный вариант Библии, написанный современным английским языком, я закончил ее читать на рассвете.
Однажды я почувствовал, что путешествую вниз по дороге вместе с Иисусом Христом, Сыном Божьим. Я начинал понимать, что Он говорит мне, и я уже не мог отложить Библию в сторону. Я все меньше и меньше крутил крючки-мормышки, но все больше и больше читал Библию. В день я прочитывал сначала сто страниц, потом двести и триста. Я буквально проглатывал их, подобно изголодавшемуся. Но по мере утоления „голода” я становился еще более «голодным». Я хотел знать больше. Я хотел понять Иисуса.
138
Тайно по ночам я молился, я ждал, пока охрана, сделав обход, скрывалась из виду, и, плача, просил у Господа знаний. По утрам моя подушка была мокра, а сердцем я чувствовал, что становлюсь ближе к Иисусу.
12 марта 1975 года в два часа ночи я поднялся с постели и встал на колени в камере тюрьмы Миллхейвен. В руках у меня была Библия, и я поднял руки вверх. Слезы текли по моим щекам, и я почувствовал, что Иисус во мне, что я - свободен.
- Отче наш, - молился я, - я обращаюсь к тебе во имя Иисуса Христа, Сына твоего. Я грешник. Прости мне все мои прегрешения. Я уже не вернусь назад. Принимаю Иисуса Христа, Сына Божьего, как Господа своего и Спасителя. Я ничего не прячу от тебя. Господи, спаси меня, спаси меня. Я болен, я устал от этой тюремной камеры. Я слаб, я устал жить жизнью таракана. Господи, возьми меня и используй во имя славы Твоей, во имя победы Твоей. Возьми меня и помоги мне жить с Тобой в сердце моем постоянно
- воскресенье, понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу и субботу. Я хочу жить ради Тебя. Благодарю Тебя за спасение мое. Я люблю тебя, Иисус. Аминь.
Я открыл глаза и увидел Иисуса Христа, Сына Господня, стоящего рядом со мной. В этом чудодейственном видении Он положил руку Свою на мое левое плечо - я почувствовал Его прикосновение,
- и сказал мне три вещи:
- Я рад, что ты не убил того полицейского. — Говоря это, Он мягко улыбнулся мне.
- Ты избавлен от всех прежних прегрешений,
- сказал Он, сопровождая Свои слова движением рук Своих.
- Ты можешь все начать с начала.
Видение закончилось. Он исчез.
И с этого исключительного момента я перестал быть пленником себя самого. Перестал быть насекомым. Перестал быть беглецом. Мои грехи, мои преступления, мое фальшивое прошлое внезапно удалились от меня так далеко, как восток от запада. Силой Господней я, наконец-то, был свободен, наконец-то, удовлетворен, наконец-то, счастлив, - все это ранее было для меня недостижимо!
Но Господь только приступил к своей работе.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИБЕЖИЩЕ
эта была очень неожиданна, очевидна и шокирующая для моих тюремных друзей.
Они смеялись, когда я молился Богу и благодарил Его за мое спасение. Они посмеивались и подшучивали надо мной. Другие думали, что это новая игра, задуманная для того, чтобы поскорее выбраться из тюрьмы. Новый Эрни был для некоторых так неожидан, что они честно полагали, что после четверти века, проведенных за решеткой, я, в конце концов, сошел с ума.
Никто из них не был прав.
Очевидность изменений озадачивала их. Я вдруг резко перестал пить, сквернословить, играть в карты. Я стал молиться, не прячась, открыто читал Библию.
- Что с тобой случилось? - спрашивали меня озадаченные заключенные.
- Я спасен, - всегда отвечал я с сияющей улыбкой.
- Иисус спас меня! Он освободил меня!
С курением было тяжелее, но одним вечером Грант попросил своих друзей в церкви, людей, которых я не знал, помолиться за то, чтобы я освободился от этой привычки. В то время как эти люди молились в двух сотнях миль от меня, я вдруг вынул последнюю сигару изо рта, посмотрел на нее, и с необъяснимым смехом вышвырнул ее. Больше я не закурил никогда.
Я пошел к пастору Финдоллу - тюремному капеллану, и попросил его устроить мне курс изучения Библии по переписке. Он помог мне, и я занялся изучением Божьего слова всерьез, получая высокие оценки за выполненные домашние задания. Грант посылал мне книгу за книгой и пленку за пленкой.
Его семья постоянно навещала меня, и эти визиты укрепляли мою веру в себя. Эти люди радовались вместе со мной, что Бог посетил мою жизнь и изменил ее. Каждый раз, уезжая, они проезжали мимо забора с колючей проволокой. Я в это время высовывал большое белое полотенце из зарешеченного окна камеры и махал на прощанье. И они всегда махали в ответ. Нас разделяли тюремные стены, но я был с ними, и это давало мне ощущение свободы.
Даже мое восприятие изменилось. Наверное, нет такого тюремного двора в мире, где не росли бы одуванчики, но я их никогда раньше не замечал. Теперь, глядя из окна камеры, в первый раз за свои сорок пять лет, я видел небо, солнце, деревья, птиц и одуванчики. Как-то утром я с изумлением наблюдал за одуванчиком, медленно открывающимся утреннему свету, подставляющим желтую головку лучам солнца.
Я видел тысячи птиц на крышах старых канадских тюрем, но не воспринимал их, не видел жизни. Теперь я неделю за неделей наблюдал за воробьем, который взялся сооружать гнездо на дереве поблизости, за воробьихой, которая сделала клад icy, высидела птенцов и стала совершать бесконечные ходки за пищей для них. Я видел, как птенцы подросли и как мать, шаг за шагом, научила их летать, чтобы оперившиеся воробьи могли вылететь из гнезда.
Я замечал уток, летящих на север с приходом лета, и думал о таинстве их тысячемильных ежегодных путешествий. Даже молодые утки, впервые вылетевшие со стаей, точно знали маршрут.
До меня дошло, что все это приведено в движение Божьей волей, что это Он вдохнул жизнь в свои создания, дав им стремление к совершенству. И из всех этих созданий Божьих лишь человек умудрился опошлить очень многое.
Миллхейвенская тюрьма была этому прекрасным доказательством. Заключенные вели упорную борьбу с администрацией. В результате жизни не было ни сидящим, ни сторожам, ни начальству. В один прекрасный день заключенные передали друг другу, что начинается забастовка и на работу завтра не выходит никто.
Когда я услышал об этом, мне стало нехорошо. Боже мой, а мне то, что делать? Я неистово молился. Я осознавал, что отказаться от работы неправильно, что
141
Бог учит повиновению тем, кто поставлен над тобой. С другой стороны, если бы я наплевал на других зеков и вышел работать, я, наверное, буду одним таким. С этого момента я был бы обречен - с другими такое уже было.
Я боялся.
На следующее утро был, завтрак, после которого все возвратились в камеры как обычно. В восемь утра, четко по расписанию, электронная система открыла запоры дверей всех камер.
- Выходи на работу, - как обычно, заорали охранники. Но никто не вышел, тюремные коридоры в это утро были гулко пусты.
„Что же мне делать? Боже, подскажи!” - молился я. И тут мне показалось, что я слышу негромкий голос:
- Иди и ничего не бойся, я с тобой!
Я надел куртку, головной убор, вышел из камеры, и пошел вдоль длинного ряда открытых дверей, из-за каждой из которых на меня бросали взгляды бастующие заключенные. Я дошел до цеха, где заключенные занимались разными поделками, страх давил меня.
- Я пришел, и буду работать, потому что я христианин и не хочу нарушать правила, - сказал я начальнику. - Но я боюсь. Мне страшно.
Он улыбнулся. Из-за забастовки цех закрывается, и я могу возвращаться в камеру.
Господь Бог подготовил мне путь к избавлению.
Я вернулся обратно в камеру. Никто ничего мне не сказал. Возможно, они посчитали, что я ходил в магазин, докупить необходимых материалов для моей работы в камере. А, может быть, они решили, что я ходил в офис передать письмо. Иными словами, никто никогда не припомнил мне этого случая.
Из четырехсот заключенных в тот день вышли на работу только одиннадцать. Трое позже получили тяжелые ножевые ранения. Один чуть не умер, другого избили чуть не до смерти. Но мне никто никаких претензий не предъявлял. Бог предоставил мне защиту во всех возможных ситуациях.
День за днем подошел срок, и я предстал перед очередной комиссией по досрочному освобождению, которая рассматривала дела заключенных через строго определенные сроки. Я рассказал им, что стал новым человеком, что обратился в христианскую веру. Я постарался описать произошедшие во мне изменения.
142
Они смотрели на меня как на сумасшедшего маньяка. Они знали, что я стрелял в полицейского, что я бежал из многих тюрем, что я был профессиональным уголовником. Досрочное освобождение ими даже не рассматривалось. Единственное, на что я мог надеяться, по их словам, это перевод в тюрьму с менее строгим режимом - однако это было нежелательно, так как, когда я в последний раз был переведен в такую тюрьму, я сбежал из нее!
И всякий раз, когда я возвращался в камеру с отказом досрочного освобождения, я молился и благодарил Бога. Я молился за спасение душ членов комиссии по досрочному освобождению, молился за освобождение их душ подобно освобождению Иисусом моей души. Дадут ли мне члены комиссии когда- нибудь положительное решение или нет, значения не имело - я хотел только, чтобы они приняли Христа как своего Спасителя.
И вдруг, неделей позже, я был неожиданно переведен из Миллхейвена в тюрьму с режимом обычной строгости, в Джойсвилл. Не провел я в этой тюрьме и трех недель, как однажды в столовой надзиратель выкрикнул мой номер.
- Хорошие новости для тебя, Эрни, - сообщил надзиратель. - Приказ из Оттавы: завтра ты идешь домой.
Я посмотрел на него невидящим взглядом.
- Уверен, что обращаешься по адресу?
Он кивнул.
- Комиссия отказала мне три раза, - сказал я ему.
- Я слишком опасен.
- Тут сказано, - продолжал надзиратель, заглядывая в документ, который держал в своей руке,
- Номер „9898”. Эрнст Чарльз Холланде. Завтра в час тридцать ты свободный человек.
Я принялся быстренько просчитывать даты, отыскивая ошибку. Следующий день - это 14 апреля 1976 года. До конца моего срока все еще оставалось двадцать пять месяцев!
Я огляделся. Заключенные смотрели на меня в том же оцепенении.
- Эрни, в чем дело? - спросил один из них.
- Как это тебя освобождают? - удивился другой.
- Я не знаю, я ничего не знаю, - повторял я, как в забытьи. - Здесь что-то не так.
143
Мне приказали отправиться в камеру и спаковать все мои крючки-мормышки и материалы, из которых я их готовил. Все мое хозяйство заняло 54 тяжелые коробки. Внутри у меня все ликовало, пело и радовалось жизни - никогда раньше я не чувствовал себя так легко. Но меня все еще волновал вопрос: что же случилось?
На следующий день в административном здании надзиратель повел меня к бельевым шкафам.
- Возьми себе костюм.
Я собрал для себя полный комплект белья, включая нижнее, и оделся „с блеском”. Снова, после стольких лет, быть в гражданской одежде - это великолепное чувство. Затем меня отвели в офис, где я подписал все необходимые документы. Мне выдали деньги, заработанные в тюрьме в рамках программы „Вознаграждение”, и я отправился в зал дожидаться сопровождающих лиц. Я полагал, что все будет как всегда: полицейский отвезет меня на железнодорожную или автобусную станцию, а дальше я сам.
Наконец входная дверь открылась и охранник сказал:
- Эй, Эрни! На выход!
Я вышел на улицу, солнце светило мне в глаза. На улице были - Грант Бейлей и вся его семья. У меня запершило в горле, и слезы потекли из глаз. Они подбежали ко мне, стали обнимать, целовать и пожимать руки.
- Пойдем, Эрни, - сказал Грант, смеясь и плача одно временно, - мы едем домой.
Я был поражен, но не настолько, чтобы не быть способным запрыгать на месте от счастья. Грант держал связь с администрацией лагеря, и он знал, что меня должны освободить (хотя, так же как и я, он не знал, как это произошло), и он подъехал, чтобы лично забрать меня. Он даже с прицепом приехал, чтобы сложить туда все мое хозяйство!
Едва мы отъехали от тюрьмы, как я попросил Гранта остановиться. Я оглянулся, чтобы посмотреть на тюрьму в последний раз.
- Я чувствую себя солдатом, - подчеркнул я, - собирающимся идти на войну во имя Господа нашего Иисуса Христа.
Мы выехали на скоростную магистраль и взяли направление на север, в Пемброук. Мы ехали домой.
144
Через некоторое время мы остановились у небольшого придорожного кафе, чтобы перекусить. В то время, когда я жевал свой бутерброд, подъехал полицейский. Он припарковал машину и вошел в кафе.
Грант улыбнулся мне, сопереживая.
- Эрни, ты не нервничаешь сейчас?
- Слава Богу, нет! - ответил я с радостной улыбкой.
- Я люблю полицейского!
„Господи, благослови полицейского!”
Бейлей отвезли меня в свой дом, прекрасное место, включавшее комнату отдыха с креслами-качалками, с большим цветным телевизором и с камином. В доме была еще одна спальня - для меня. Я был поражен. Никогда в своей жизни я не имел собственной спальни. Комната эта была великолепна: большая кровать, бельевой шкаф, небольшая кладовая, письменный стол, лампы и туалет. Я не мог не вспомнить все места, где мне приходилось спать раньше: коробки, скамейки в* саду, припаркованные машины, лес, парки, коридоры, мотели и тюремные камеры. И теперь, после всего, что было, такая красота - потому, что христианская семья любила меня любовью Иисуса Христа.
Но это было еще не все. На следующий день Грант взял меня с собой в центр города, в его магазин спортивных товаров. Над входом в магазин висело чучело огромной озерной шуки. В магазине Грант представил меня всем своим служащим, а затем обратился ко мне.
- Эрни, сегодня, сейчас ты приступаешь к работе,
- сказал он. - Выбери себе занятие, которое ты хочешь.
Я был заинтригован, я рассчитывал, что он как-то более конкретно опишет мне мои обязанности. Но нет, выбор был за мной. Я был уголовником-рецидивистом, недавно освобожденным из тюрьмы, патологическим вором (с явным пристрастием к ограблениям спортивных магазинов) - а это место было заполнено пистолетами и ружьями, патронами и деньгами! И я мог сам выбрать себе работу!
Молва обо мне быстро разнеслась по свету. В полицейском управлении Оттавы не могли поверить этому: Эрни Холланде стоит по другую сторону прилавка, сохраняя лучезарную улыбку на лице, и
145
кладет деньги в КАССУ вместо того, чтобы брать из кассы! Из оттавской газеты приехали журналисты.
- Вы не тот Эрни Холланде, которого я знал,
- заявил журналист, пронзая меня взглядом. - Вы не грабитель банков, не грабитель «сорвиголова» не гангстер, не убийца.
- Нет, благодаря Богу, я уже не тот Эрни Холланде, которого вы знали, - ответил я ему. - Тот Эрни умер, он похоронен. Его нет. Я совершенно новый Эрни. Я вновь рожденный Эрни.
Журналист добросовестно записал мои слова. В газете появилась статья с моим портретом, под которым стояла подпись - мои же слова: „Возрожденный Эрни”. Но борьба еще не была окончена. Сатана взялся поквитаться со мною за все упущенное им время. День за днем, работая в магазине, я тайно боролся с дьяволом. Я чувствовал, как он искушал меня, наполняя мой мозг различными желаниями: алкоголь, воровство, женщины. Я боролся с сатаной, который хотел вытолкнуть меня из магазина, выкинуть из этой жизни. Иногда меня посещало желание ограбить этот магазин, я мог незаметно смыться при этом. Выполняя поручения Гранта, я подъезжал в другой магазин спортивных товаров, который располагался неподалеку. В том магазине я видел пистолеты - я рассматривал возможность ограбления этого магазина и побега. Жажда по оружию одолевала меня.
Однажды я взял-таки шесть патронов для пистолета 38-го калибра, положил их в карман и спрятал в своей комнате. Я был полон желания стащить пистолет, зарядить его и пустить в ход. В другой раз на обеденный перерыв я незаметно взял с собой ключи от магазина и сделал их дубликат - но Святой Дух остановил меня. Я случайно нашел в столе запись комбинации сейфа, и я отчаянно боролся с собой, чтобы не употребить это знание во зло. В воскресные дни я ездил к своей семье в Оттаву, где алкоголь и женщины, будучи доступны, „испытывали” меня на прочность. Борьба с прежним собой за невозвращение к прежней жизни в преступлениях была тяжелой. Иногда она требовала и физических усилий над собой
- я весь покрывался потом, сражаясь один на один с самим собой.
Но, несмотря на мою слабость новорожденного христианина, Святой Дух Господа Бога поддерживал
146
меня. Каждый раз, когда мной овладевало искушение, я обращался к Богу за помощью. Я молился при каждом новом повороте судьбы, в каждой новой для меня ситуации, даже в самых смешных и неловких ситуациях - но не прекращал своих обращений к Господу.
И я искал свое будущее в Боге. Протирая полки в магазине, моя пол и продавая некоторые мелочи, я переполнялся желанием играть более активную роль в Царствии Господнем, быть слугой Господа. Но как я мог этого достичь и мог ли я этого достичь, я не знал. В первое же воскресенье после освобождения из тюрьмы Грант взял меня с собой в небольшую деревенскую церквушку в Бичберг, где присутствовало 35-40 человек. Они попросили меня публично исповедаться. Я понятия не имел, как это делается - никогда раньше я не выступал перед людьми, - но я рассказал им историю своей жизни и объяснил, как Бог изменил мою жизнь. Я видел, как по окончании моего рассказа некоторые прихожане вытирали слезы. И я не мог понять почему?
После службы священник протянул мне конверт, в котором лежала пятидолларовая купюра.
- А это для чего? - спросил я.
- Это за ваши расходы, - сообщил он мне как о само собой разумеющемся деле.
Я был потрясен и польщен одновременно. Я не знал тогда, что это было начало моего пастырства. Через несколько недель человек из Ренфью, штат Онтарио, попросил меня выступить на церковном банкете. Вскоре другой человек из другого города пригласил меня выступить на церковном собрании. Потом последовали приглашения еще и еще раз. И опять. С каждым новым публичным выступлением я приобретал все больший и больший опыт, речь моя становилась более доверительной. Я более убедительно доказывал необходимость веры в Бога, я упоминал каждый случай своей жизни, когда Он приходил ко мне на помощь.
Однажды пастырь по имени Вик поинтересовался, смогу ли я выступить субботним утром в Кводевилле, на завтраке товарищества. Я согласился и поехал. Около сотни мужчин присутствовало на завтраке, большинство из них были огромными, как лесорубы, и когда я рассказывал им свою историю, многие из
147
них открыто плакали. После моего выступления Вик пригласил меня на частную беседу.
- Эрни, вы можете предложить этим людям то, что Бог дал вам, - предложил Вик. - Когда вы публично исповедуетесь, то вам следует подсказать присутствующим, что Бог может сделать и для них то, что он сделал для вас - в молитве Богу они приобретут Его помощь.
Эта мысль никогда не приходила мне в голову, я принял ее с благодарностью. С той поры, рассказывая свою историю, я всегда акцентировал внимание слушающих на том, что Иисус Христос может помочь и им так же, как Он помог мне.
Следующим утром я выступал в церкви перед приходом Вика. Я встретил там его добрую супругу Шейлу и трех их прекрасных детей: Сюзан тогда было пять, Роберту - три, Питеру не было и года. Все вместе' мы прекрасно провели время за воскресным обедом: мы разговаривали, шутили и смеялись. Весь следующий день я провел с Виком, работая над записью на пленку моего выступления. Вик собирался широко ее распространить.
Через три дня Вик трагически скончался.
То, что его семья станет моей, никто тогда не мог предсказать.
 
Семья Холланде, 1989 год. Слева направо - Питер, Эрни, Джой, Роб, Сыозен, Шейла 148
 
„ОСОБЕННО ДЯДЮ ЭРНИ"
Ш
ейла была рождена в Йоханнесбурге, Южная Африка, в семье христан-возрожденцев. Родители ее в свое время тоже были рождены в Южной Африке. Она воспитывалась в любви к Иисусу, запоминала наизусть псалмы и молитвы, и, в возрасте пяти лет, заболев полиомиелитом, выздоровела чудеснейшим образом.
В пятнадцать лет Шейла покинула Африку и была отправлена в Канаду в христианский колледж. После окончания колледжа, она получила место секретаря в церкви в Галифаксе, затем была наставником подростков, работая в Монреале в пастырской комиссии.
Через четыре года покинув свой дом, она вернулась в Африку, чтобы навестить родителей. Во время этого путешествия она встретила Вика, англичанина, который во время своих каникул отправился в Африку с духовной миссией. В Африке они вдвоем работали с приходом, потом поехали в Канаду, где Вик поступил в христианский колледж.
Сначала у них родилась дочь Сюзан, потом сын Роберт, а потом и еще один сын - Питер. После окончания колледжа Вик со своей семьей переехали в Пемброук, где получили приход и где успешно работали в течение четырех лет. Когда маленькому Питеру было всего четыре месяца, Вик скоропостижно скончался, а Шейла осталась одна. На ее руках было трое детей.
Господь подготовил Шейлу к такому обороту событий. Она переехала в Броквилл, провинция Онтарио, где нашла работу, позволявшую ей заботиться и воспитывать детей. Она нашла в себе силы жить дальше, но горечь утраты все равно не покидала ее. Ей приходилось тяжело без мужчины в
149
доме, без отца детей, без хозяина, зарабатывающего деньги и руководящего семьей.
И Бог в свою очередь ответил на эти молитвы.
Восемь месяцев спустя после моего выхода из тюрьмы я сидел на лавочке в магазине спортивных товаров и был в полной депрессии по поводу своего будущего. Я хотел чувствовать себя еще больше полезным Богу. Мытье полов и протирка полок как-то не давали мне духовного удовлетворения.
Я поднял голову и увидел господина Ховарда из церкви Ренфью, входящего в магазин.
- Эй, Эрни, - поприветствовал он меня улыбаясь и вручил конверт коричневого цвета.
- Что это такое, господин Ховард? - спросил я.
- Для вашего прихода.
- У меня нет прихода, - запротестовал я. - Я просто работаю в магазине и время от времени выступаю, когда меня приглашают.
- Это для вашего прихода, - повторил он и вышел из магазина.
Я открыл конверт и нашел там двадцатидолларовую купюру. Я заплакал.
- Боже, неужели Ты стараешься показать мне, что будешь снабжать меня всем необходимым?
- всхлипывая, обращался я к Богу. - Так ли это, Господи?
- Я буду снабжать тебя всем необходимым,
- прошептал мне в ответ Святой Дух. - А сейчас иди на улицу, иди по дорогам и тропинкам. Рассказывай людям об Иисусе и о тех прекрасных чудесах, которые он для тебя совершил.
Я не стал откладывать. Я пошел к Гранту Бейлею и сказал, что, повинуясь желанию Господа, я покидаю его дом и оставляю работу в магазине. Он немного испугался, опасаясь, что я ухожу слишком быстро.
- Грант, я знаю - это Бог.
Он не мог оспорить это утверждение.
- Эрни, мы тебя любим, - сказал он. - Ты всегда будешь иметь работу в моем магазине. Наш дом - это твой дом, если ты когда-либо захочешь вернуться.
- Я люблю вас, Грант, - ответил я, повторив слова самого Гранта, сказанные им мне в тюрьме и так взволновавшие меня тогда. - Я люблю ваш дом, я люблю ваш магазин. Но я все-таки собираюсь выполнить дело, предназначенное мне Господом.
Я снял шестидесятидолларовую комнатку в доме прекрасной христианской семьи на улице Сесилия. Эдвин и Дороти Демке стали моими отцом и матерью. А я пошел „в люди”, ходил по дорогам и улицам и рассказывал людям об Иисусе. Я разговаривал с мальчиками и девочками в христианском кафе в центре города. Я путешествовал больше и больше, меня все больше и больше приглашали в различные церкви, товарищеские собрания, встречи молодежи
- и даже в тюрьмы.
Но я все еще не имел той труднодоступной вещи, о которой мечтал уже столько лет: жены и семьи. Я знал, что обстоятельства мои были против меня - в возрасте сорока шести лет найти жену и воспитывать детей! Но я также знал, что Господь игнорирует обстоятельства. И Он уже мне это продемонстрировал!
Итак, я начал молиться. Я горячо молился о том, чтобы Господь Бог помог мне найти жену с детьми,
- Ты обещал мне, Господи, что если я буду просить Тебя, то'ты поможешь мне, - молился я.
И Бог стал работать над этим.
В мае 1977 года Шейла неожиданно почувствовала некоторое беспокойство своей души.
- В этом году ты снова выйдешь замуж, - сказал ей Господь.
- Как это может быть? - спросила она. - Уже май!
Других перспектив у нее не было.
Однажды, примерно через месяц, она включила радио, что делала раньше крайне редко, и услышала сообщение о встрече членов товарищества бизнесменов „Полные Евангелисты”. На этой встрече должен был выступать Эрни Холланде. Шейла помнила меня все это время, она помнила о моем выступлении в их церкви и о совместном воскресном обеде, последнем воскресном обеде Вика. Тогда она все утро провела с детьми и не слышала моего выступления. Теперь она решила восполнить этот пробел.
После посещения встречи членов христианского общества Шейла вновь говорила с Господом.
- Иди и поддержи его словом, подбодри его, потому что со времени вашей последней встречи он многому научился во имя Господа.
Как это обычно бывало после моего выступления, люди окружили меня, чтобы поговорить. Шейла увидела толпу и решила не торопить события. Она
151
направилась ко мне, когда многие уже разошлись, а я просто протянул к ней свои руки и сказал так, как я всегда говорил:
- Огромное вам спасибо за то, что вы пришли сюда сегодня.
Я не узнал ее, и она поняла это.
По дороге домой, сидя в машине, она уговорила себя, что сделала все так, как ее просил Бог. Ведь если бы она пригласила меня к себе домой гостем и угостила обедом, она бы тем самым напомнила ему, кто она есть!
- Шейла, ты не сделала того, о чем Я просил тебя.
- Я знаю, Господи, я не подбодрила его. Я вернусь домой и позвоню ему, я оставлю для него сообщение по телефону.
Она попыталась найти мой адрес или номер моего телефона, позвонив президенту местного товарищества бизнесменов „Полные Евангелисты”. Трубку взяла жена президента.
- Мне необходимо оставить сообщение для Эрни Холландса, - начала Шейла.
- О! Как я рада, что вы позвонили! - прервала ее женщина. - Я хотела поговорить с вами, но не знала, как это лучше сделать. Эрни Холланде звонил мне и сказал, что он очень извиняется за то, что не узнал вас. Он обещал зайти к нам и предложил, чтобы мы заглянули к вам по дороге. Я не знала, как об этом спросить у вас! Вы согласны прийти к нам?
Господь Бог уже поговорил с этой женщиной: она знала, что Шейла и я поженимся.
Мы провели некоторое время вместе. Дети помнили меня со времени моего последнего визита, и это польстило мне. Шейла разрешила детям называть меня дядей Эрни, что польстило мне еще больше. После того, как я ушел, Бог стал разговаривать в Шейлой относительно продолжения наших отношений.
- Можешь ли ты с Эрни показаться на людях?
- О, нет, Господи! - ответила она. - Нет, с его-то прошлым!
- Хочешь ли ты прощения всех своих грехов?
-Да, Господи!
- Но ты сама еще не готова прощать чужие грехи, те грехи, которые я сам уже простил?!
Шейла почувствовала свою ничтожность перед Богом.
- Неужели я ханжа? - Устыдясь спросила она себя. - Если Ты хочешь, чтобы я вышла с ним в свет, я пойду!
Несколькими днями раньше я появился в популярной ежедневной христианской телепрограмме „Пересечение путей (теперь эта программа называется „Хантли Стрит, 100”), ведущим программы был Давид Мейнс. В процессе нашего разговора я коротко оговорил цели своей миссии: обрести жену и семью. Далеко от телестудии, в Броквилле, Шейла вместе с ее детьми смотрела эту телепрограмму.
- У дяди Эрни есть мама? - спросила меленькая Сюзан.
- Ты спрашиваешь, есть ли у дяди Эрни жена? Ее
нет.
- Хорошо, - задумчиво сказала Сюзан, - тогда он может быть нашим новым папой!
Шейлу поразили эти слова.
- Помолись об этом, - подсказала Шейла своей пятилетней дочери.
Шейла думала, что девочка забудет об этом разговоре. Но Сюзан встала на колени, приготовившись для вечерней молитвы, и сказала:
- Дай мне дядю Эрни как папу.
Побоявшись того, что дети будут обсуждать эту тему в воскресной школе, Шейла добавила, чтобы Сюзан просила у Господа не только дядю Эрни, но и кого-нибудь другого. Сюзан не была довольна этой просьбой. С тех пор она молилась следующим образом:
- Дай нам кого-нибудь в папы, но, ОСОБЕННО, ДЯДЮ ЭРНИ.
Наши пути вновь пересеклись в конце июля. Меня пригласили выступить в лагере, Шейла в это время работала там же, в детском лагере-спутнике. Жили мы, как оказалось, в соседних домиках. Дети были заворожены тем, что я жил рядом с ними, Шейла же волновалось о том, чтобы дети не пересказали мне их мечты-молитвы!
Это была неделя, когда мы полюбили друг друга.
Наши пути пересекались еще несколько раз
- мы желали этого. С каждой встречей наша любовь становилась все глубже и глубже. И, наконец, пришел тот день, когда я попросил ее руки.
Шейла попросила месяц времени, чтобы обдумать
153
мое предложение. Для нее это был отчаянный поступок. Но она молилась, разговаривала с Богом, и Он разными путями подтверждал ей Его волю. Когда она согласилась, я испытал прилив неимоверного счастья.
В день нашей помолвки на мое 47-летие, мама Шейлы писала ей письмо в Африке. За тысячу миль она писала: «Я молюсь, чтобы ты сегодня нашла себе друга...»
Божий Дух не обманул Шейлу. Она вышла замуж еще до окончания того года. 17 декабря 1977 года мы обвенчались в церкви пятидесятников в Немброуке. Мне было сорок семь лет, ей — тридцать четыре. Это был обворожительный и радостный день. Было чудесно усыновить всех троих детей: Сюзан, Роберта и Питера. Бог внял моим мольбам и дал мне жену и детей. Меня воодушевляло звучание их новых имен: Шейла Холланде, Сюзан Холланде, Роберт Холланде, Питер Холланде!
Затем появилась и Джой Холланде. Через три года нашей совместной жизни Шейла сообщила мне, что она беременна. Я даже не предполагал, что могу быть так счастлив. Я присутствовал при рождении ребенка
- нашей чудесной маленькой Джой - ощущения и переживания, охватившие меня в первые минуты жизни младенца, невозможно было сравнить ни с одним из самых сильных ощущений, переживаемых мною ранее. Я рыдал и молил Бога за новорожденного, я просил уготовить ей иной жизненный путь, отличный от моего.
Время стало идти для меня по-другому. Годы, проведенные за тюремной решеткой, проходили, унося, прожигая мою жизнь просто так. Теперь жизнь проносилась в веселом вихре и, казалось, у меня никогда не хватит времени сделать все, что я хотел сделать, сказать всем то, что я хотел сказать о Христе и о том, что Он для меня сделал! Господь Бог благословил меня и предоставил мне возможность поделиться своими чувствами, мыслями и переживаниями с тысячами людей. Я выступал в церквях, по телевидению, по радио в Канаде, Соединенных Штатах, а совсем недавно в Африке и Европе. Я встречал людей, жизнь которых претерпела изменения в результате содействия и благословения Божьего, Его любви. Я наблюдал чудеса, которые
154
взбудораживали очевидцев. И с каждой новой победой я радовался вместе с Господом и пел Ему славу - Слава Богу! Мне была предоставлена привилегия проводить в последний путь своего приемного отца, Джо Грино
- человека, которого в свое время я ненавидел!
Как все это было отлично от той жизни насекомого, которую я вел многие годы. Бог восстановил для меня годы, прожженные мною. Он сделал это так, как и обещал, введя христианина в мир Свой. В пятьдесят с небольшим лет я чувствовал себя моложе, чем я чувствовал себя в двадцать пять. Но тогда, я был человеком из старой жизни. Теперь я был новым человеком.
Загадка моего досрочного освобождения так никогда и не была разрешена. С того времени я не раз приезжал в Оттаву по различным делам, посещал правительственные учреждения, пытаясь найти ответ. Я хотел поблагодарить человека, взявшего на себя ответственность за мое досрочное освобождение. Но не мог найти его. Мне так и не удалось найти документ, разрешивший мое досрочное освобождение, я так и не видел подписи, стоявшей под этим документом. Все, что я мог сказать в связи с этим, так это то, что Господь освободил меня одним из Своих чудесных способов!
Обычно, чтобы однажды осужденному скостили срок обвинения, ему требовалось безукоризненно провести на свободе пять лет. Причем после этого редко кто получал полное освобождение. Правительство Канады предоставило мне полное освобождение чуть большим, чем через пять лет после моего выхода из тюрьмы: еще одно чудо, сотворенное Господом. Я часто теперь говорю людям, что был спасен Царем и прощен Королевой! Моя уголовная история, как и прежняя жизнь, полная грехов, была вымыта из анналов памяти. И это тоже чудо.
Чудеса сопровождали мою жизнь день за днем. Бог предоставил нам прекрасный дом в Петерборге, провинция Онтарио. Моим соседом напротив стал инспектор полиции! И мы большие друзья.
Я счастлив, что моя проповедническая деятельность спонсируется международным товариществом бизнесменов „Полных Евангелистов”. Сначала они предложили мне проводить встречи в тюрьмах в качестве представителя их общества. Я приехал в их офис, исповедовался и принял их
155
предложение при условии выполнения следующего: я не получаю зарплаты, за мной не закрепляется работа в офисе. Они были счастливы принять эти условия, я был счастлив стать членом их товарищества.
Бог продолжал снабжать меня всем необходимым!
Чудо, совершенное со мной, перевернувшее всю мою жизнь, - это чудо, которое может произойти с вами, читатель, может произойти с каждым, - я беспредельно рад сообщить вам об этом. „Исповедуйтесь в грехах своих”, - говорится в Библии, Послание Иоанна, 1: 9. - „Он справедлив и милостив, Он простит вам все грехи ваши и укажет вам путь из нечестивой жизни”. Это очень простой и верный способ, это легко сделать прямо сейчас: вы можете сделать это прямо сейчас. Произнесите в молитве следующие слова, веря в них всем сердцем:
- Господи Иисусе, я грешник. Прости мне грехи мои. Благодарю Тебя, Господи, за то, что обратил на меня взор Свой, за то, что вызвал меня к жизни для борьбы с сатаной раз и навсегда.
Благослови во мне новое существо. Не покидай меня ни на день. Веди меня в мыслях моих, делах моих. Руководи жизнью моей. Возьми меня в лоно жизни Твоей. Благодарю Тебя, Боже, за любовь ко мне.
Проблемы ваши не исчезнут, когда вы станете христианином. Сатана все еще будет стараться опять поймать вашу душу. Но Святой Дух Господа будет всегда с вами, и если вы обратитесь к нему в моменты искушения, Он даст вам силу, которой вы изведете дьявола с души своей.
Приобретите Библию, начните читать ее и изучать ее. Эта книга есть проект, история жизни вашей. Определите свой путь в христианство. Обретайте друзей-христиан. Все это поможет вам вести праведную жизнь христианина.
Господь Бог любит вас. Он любит вас любовью, на которую не способно ни одно живущее на земле существо. Все, что вам нужно, это ответить на эту любовь. Это изменит вашу жизнь. Сделайте это. Вы можете стать свободными уже сегодня!
Мир с Богом
1 Обрести мир с Богом - это самое важное, что только может сделать человек в своей жизни. Первый шаг при этом - это его знакомство с планом Божьего спасения, благодаря которому человек обретает истинный и полный мир.
Бог любит вас и хочет даровать вам мир и вечную жизнь. Библия говорит:
«Мы имеем мир с Богом через Господа Иисуса Христа» (Рим. 5:1).
«Ибо так Бог возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, чтобы каждый, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16).
«Я пришел, чтобы имели жизнь и жизнь с достатком» (Ин. 10:10).
Бог хочет, чтобы в душе человека был мир и жил он полноценной, счастливой жизнью, но многие люди живут такой жизнью, которая никогда не принесёт им счастья и мира.
2 Человек должен осознать, что он разделен с Богом. Бог сотворил человека по образу и подобию Своему и поселил его в раю, где он мог наслаждаться прекрасной жизнью. Бог не создал человека неким роботом, запрограммированным на любовь к Богу и беспрекословное исполнение Его воли. Господь Бог дал человеку возможность свободного выбора между добром и злом.
Человечество избрало путь неповиновения Богу и жизни без Него. У человека всегда была и остается доныне власть выбирать между добром и злом. Выбрав злое, он отделяет себя от Бога.
л Г
ЧЕЛОВЕК БОГ
(грешный) (святой)
Библия говорит:
«Ибо все согрешили и лишены славы Божьей» (Рим. 3:23)

«Ибо возмездие за грех есть смерть, а дар Божий
- жизнь вечная через Иисуса Христа, Господа нашего» (Рим. 6:23).
На протяжении веков человечество безуспешно пыталось выстроить мост через пропасть, которая лежит между ним и Богом.

 
добры дела ] Г
ЧЕЛОВЕК
(грешный) философия
мораль

 
Но существует лишь одна-единственная возможность решить проблему разделения с Богом.
3. Знание Божьего пути-Голгофского креста.
Иисус Христос является единственным выходом из столь отчаянного положения отделения от Бога. Как мы уже сказали, это разделение лежит словно пропасть между Богом и человечеством. Христос отдал Себя, чтобы освободить нас. Он умер на кресте, но благодаря Своему воскресению из мертвых Он построил мост через пропасть между Богом и человеком. Его смерть и воскресение дают новую жизнь всем тем, кто верит в Него.
ЧЕЛОВЕК
(грешный)
Бог стоит по одну сторону этой пропасти, а все человечество - по другую. Иисус Христос, Богочеловек, является мостом через эту ужасную пропасть и благодаря Своему посредничеству возобновляет разорванное когда- то грехом единство человека и Бога.
Библия говорит:
«Но Бог доказывает Свою любовь к нам тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим. 5:8).

«Иисус сказал: «Я есть путь и истина, и жизнь. И никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14:6).
«Благодатью мы спасены, чрез веру; и сие не от вас, но Божий дар, не от дел, чтобы никто не хвалился» (Еф.2:8-9).
Бог предоставил нам единственный путь к спасению, и теперь каждый человек должен решить лично, что он сделает с Христом.
4. Вы должны сейчас принять решение - принять или отвергнуть Иисуса Христа. Лучшее, что вы можете сделать,
- это поверить Иисусу и принять его в свое сердце.
Вы все еще здесь Или здесь

 

ЧЕЛОВЕК)
грех
разлука
разочарование
виновность
бесцельность
/1
БОГ
прощение
мир
хорошая жизнь вечная жизнь

 
Библия говорит:
«Вот стою у двери и стучу. И если кто откроет Мне, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною» (Откр. 3:20).
«Но тем, кто принял Его, верующим во имя Его, дал власть бьггь сынами Божьими» (Ин. 1:12).
«Если будешь устами исповедовать Иисуса Господом, и сердцем веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Рим. 10:9).
Что же препятствует тебе сейчас принять Иисуса Христа как своего личного Спасителя?
Что для этого нужно сделать?
1. Осознать, что ты грешник.
2. Покаяться.
3. Поверить, что Христос умер за тебя на кресте и воскрес из мертвых.
4. Принять Христа как Спасителя для себя лично.

Как молиться?
«Дорогой Господь,
Я знаю, что я потерянный грешник и нуждаюсь в том, чтобы Ты простил мои грехи. Я верю, что Ты умер за мои грехи. Я хочу прекратить грешить и прошу Тебя войти в мое сердце и изменить мою жизнь. Я верю, что Ты мой Спаситель и Господь, и хочу славить Тебя вместе в другими Твоими детьми, с Твоей Церковью».
Бог гарантирует тебе спасение в Своем Слове.
Ты только что помолился молитвой покаяния. Библия говорит:
«Ибо каждый, кто призовет имя Господне, спасется» (Рим. 10:13).
Ты попросил Иисуса Христа стать твоим Господом и Спасителем? Кем ты видишь себя сейчас?
Библия говорит:
«Имеющий Сына Божия имеет жизнь; не имеющий Сына Божия не имеет жизни. Это написал я вам, верующим во имя Сына Божия, дабы вы знали, что вы, веруя в Сына Божия, имеете жизнь вечную» (1Ин. 5:12,13).
Решение
Осознав, что я виновный, потерянный грешник, и веря, что Христос умер за мои грехи и воскрес из мертвых за меня, я принимаю Его как своего личного Спасителя, и с Его помощью я БУДУ исповедовать Его перед людьми.
Имя
Дата
Эта книга представляет собой подлинную историю жизни Эрни Холландса, родившегося в Галифаксе, Новая Шотландия, Канада. Драки, устное и физическое насилие, смешанные с алкоголем, были привычной жизнью в доме, где он рос. Когда Эрни исполнилось 8 лет, мать научила его воровать и теперь это стало для него нормой существования. И вот, как-то после кражи
оружия, полиция направила Эрни в центр для трудных подростков, откуда он то и дело убегал. Его постоянно возвращали и избивали. К тому же, в центре свирепствовали сексуальные домогательства, так что вскоре ненависть к власти заполнила всё его существо. В общей сложности, из-за грабежей и пяти побегов Эрни провел в различных тюрьмах Канады и США 25 лет.
Однажды, когда он находился в тюрьме за покушение на убийство полицейского, его посетил владелец магазина спортивных товаров, который поведал ему, что только Бог может изменить жизнь Эрни и призвал его принять Иисуса Христа своим Спасителем. Находясь в тюремной камере, Эрни отдал свое сердце и жизнь Христу и буквально наяву увидел Иисуса, который появился к нему в камеру и произнёс: “Эрни... Тебе прощены грехи твои”.
С этого дня Бог использует Эрни для свидетельствований, в которых он рассказывает свою историю надежды и спасения тысячам заключенных по всему миру.
ПРОЧТИТЕ ЭТУ ЗАХВАТЫВАЮЩУЮ ИСТОРИЮ ЖИЗНИ ЭРНИ И ВЫ ПОЙМЕТЕ, ЧТО МОЖЕТЕ ТАКЖЕ КАК И ОН, ИСПЫТАТЬ И СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ