Не отправленные письма... 5

Не отправленные письма / 5
(1971 – 2011)
(Из личного архива В. Леф)
________________________________

(1975)
_____________________________________

20
Здравствуй, Леночка!
Представляю, как ты будешь удивлена, получив это письмо. Но я очень рада, что мне удалось найти тебя, кое-что узнать о тебе. А до сих пор я упорно расспрашивала наше студенчество: - Куда делась Лена? – и никто ничего не знал.
Можешь мне поверить, я как-то скучаю без тебя. И теперь немного лучше понимаю тебя, ту, какая ты была 4-5 лет назад, когда казалась мне большой умницей, не по летам взрослой и в чём-то даже непонятной.
Таня сказала, что у тебя скоро будет ребёнок. От души поздравляю, желаю, чтобы родился сын (если ты хочешь сына), либо дочь (если ты ждёшь дочь)… Ты, наверное, немного посмеёшься над моими строками. Ну, да это и хорошо!
Если выберешь время, напиши. Мой адрес……. Работаю здесь в заводской многотиражке, представляешь, что это такое. Собственно, сегодня приехала из Москвы. Уже полдня покуриваю, слушаю Высоцкого, чуть-чуть побродила по площади Р - ка, вспоминаю Москву. Напишу маленькую откровенность – влюблена там в одного человека. Ему 34. Но уже два года весь мир для меня не сравним с ним. Смешно ли?
Леночка, извини моё вторжение в твоё житьё-битьё. Напиши, как сейчас поживаешь, чем интересуешься, что нового появилось в мыслях, увлечениях?
Желаю удач! До встречи! (Пишу на адрес твоих родителей, надеясь, что письмо найдёт тебя). В.
(1975)

21
Ирина, привет! Всё собираюсь черкнуть тебе пару слов, и опять забываю. И забот как будто бы нет, а всё недосуг. Как у тебя дела? Работа, настроение, развлечения?
Всё хочу на несколько дней вырваться в Москву. Для меня Р–к - нечто неудобоваримое. Представлю – скоро год здесь, а как будто один день. И всё постыло до страшного. И казённое жильё, и всё прочее. Остаётся только Волга в радость.
Напиши, получила ли ты деньги? Забыла приписать на обороте, чтобы сообщила.
Писать, конечно же, не о чём. Сутками, правда, читаю, - на работе, дома. В кино здесь крутят всё такую дрянь, что удивляюсь, где её откапывают? Что либо путное можно увидеть раз в две недели.
Начала практику в местной райгазете – езжу по району. Делаю это охотно, но устаю, а на основной работе из этого успеваю кое-что написать. Правда, сама написанным чаще недовольна. Словом, всё как-нибудь. И годы прошедшие – ах, как-нибудь бы, и этот год так же.
Я вообще-то так существовать не привыкла. Не жить, а выжидать чего-то. Завися от обстоятельств. Но пока вынуждена, вот, дескать, доучусь… Всё это не нормально.
Кусаю локти, что уехала из Москвы. Но причина – опять же в моём нетерпении. Дуракам же закон не писан, а это – обо мне.
Пиши, что нового? Работаешь ли уже на диплом? У меня не доходят руки. Пока. Удач тебе! В.
(1975)

22
Здравствуйте, уважаемый В.Т.!
Уж Вы меня извините, надоедлива я со своими письмами, но, честное слово, это чертовски тяжело, когда некому рассказать ни о твоих смятениях, ни мыслях, ни обидах. И тогда вспоминаешь о людях, уже и забывших тебя, но, хочется думать, понимающих и неравнодушных.
Только Р- к, моё пребывание здесь заставили меня несколько иначе смотреть на многое из моего недавнего прошлого, и оценить чужую доброту ко мне, и желать благодарить за неё. В числе таких людей и Вы для меня, поэтому явилась смелость побеспокоить Вас, и если не спрашивать Вашего совета, то хотя бы ожидать умного слова.
Может быть, у меня сегодня просто такое, грустное и лирическое настроение, но писать хочу не под влиянием его, а о том, что с некоторых пор закралось уже в душу и не даёт покоя.
Знаете, сейчас пришли на ум слова из Грибоедова:
- Учёность – вот чума,
Учёность – вот причина… - или нечто подобное, но мысль та же: в мире существует горе от ума. (Я вообще в последнее время благоговею перед Грибоедовым, именно философом. Не первым ли среди русских?)
Так вот, я никак не могу для себя понять: как можно жить, ходить, есть, пить, не зная, скажем, о массе вещей из истории человечества, а точнее – о жизни, исканиях, падениях сотен тысяч самых разных эпох, времён, стран, народностей? Вы понимаете, когда я вижу это своё невежество в истории человеческой мысли – живой, сущей, единственной (т.е. продолжающейся в поколениях без конца), - то как я могу к чему-то идти, о чём-то судить, жить среди таких же незнающих?
Всё просто было до некоторых пор: в школе рассказывали, что такое хорошо, а что плохо, обучили азам и букам. Отправили в мир. Но в какой? Мир скудный и серый, где легко затеряться, отупеть, застыть, наконец, без движения мысли, желания познавать, и т.п.
Сегодня я принимаю за беду то, что должна бы принимать за радость в иных условиях. Имею в виду – первоначальное пробуждение разума. Это как бы моя теория «горя от ума».
Мне не повезло (или повезло), что в своё время, шесть лет назад, я встретила человека, который открыл мне мир книг. Не тех, которые я читала и знала ранее. Здесь появились иные имена: Готье, Верлен, Бодлер, Кафка, Киркегор, Марк Аврелий, Мережковский и мн. другие, даже Л.Толстой, но иной, не тот, которого преподавали в школе.
И то ли мой душевный мир созвучен душам «мучеников» этих, то ли наоборот, но я утвердилась в постигнутой ранее мысли, что окружающий мир – страдание, красота – страдание, сущее, единственно правильное в жизни – так же страдание. Мучение, когда ищем успокоения, забвения ли, удовлетворения внутреннего, и находишь его ни в чём ином, как… в одиночестве, замкнутости, отрешённости от дня настоящего.
Вещи, о которых говорит Киркегор: счастливейший – это несчастнейший, и наоборот, - самые понятные мне и кажутся единственно выражающими суть.
Я, скажем, давно ненавижу в окружающих самодовольство. Лицо с подобным признаком я готова исхлестать. Это же тупость, крайняя ограниченность, да порок даже! И, тем не менее, именно эти люди и ощущают себя счастливыми, и живут до оплесневения благополучно, и во мнении прочих, себе подобных, - самые счастливые.
Приходится с этим мириться. И если приходится где-то хотя бы нечаянно соприкоснуться с подобным – делаю вид, что передо мною пятно, мокрое, обыкновенно водянистое. И через четверть часа оно испарится, и чёрт с ним. Но это возможно, когда у него на морде написано, что он инфант от природы, а когда это глубже? И, опять же, случись, заговоришь с ним, не дай бог, вступишь в пререкания, - да это же осквернение неописуемое.
Словом, трудно мне. Оторвана от простоты (ну бы, как мама, всю жизнь без премудростей и стремлений к познанию), и не прибита ни к одному берегу. Не хочется впадать в пессимизм, но моё будущее не известно мне.
Не хочу, чтобы Вы думали, что жалуюсь. Я просто никогда не задумываюсь о нём, будущем. Даже в мелочах не представляю, ни то, чтобы по-крупному (или наоборот).
Но, так или иначе, понимаю: надо либо вставать на ноги, т.е. полностью поменять свою философию, либо использовать лучший вариант – удариться в бродяжничество. Есть в этом особая прелесть, только у нас помалкивают об этом, переменив весь быт страны…
Я, к примеру, страстно хочу видеть Париж (после Эренбурга, Анны Кариной невозможно не хотеть этого), но и Ялту, Крым – ещё более, посмотреть глазами Чехова. Иногда хочется видеть наш Север, Восток, Скандинавию и многое прочее…
Скажите, В.Т., есть ли пути, ведущие хоть в одно из этих мест, и каковы они, если не бродяжничество? Да, ныне это не модно и, кажется, опасно, а людей семейных заедает быт (хотя есть чудаки подобного духа, способные ещё и заводить семью, и не расставаться со свободолюбивыми надеждами. Знаю некоторых из своих сокурсников).
Вот я и думаю: что же, всё-таки, даст полное удовлетворение – настоящее, прошлое, будущее? Киркегор находил его в прошлом.
…Неделю назад отнесла заму редактора гор. газеты свои стихи. Пока не беседовали, но представляю его недоумение. Впрочем, стихи плОхи, хотя, наверняка, оригинальны в чём-то и правдивы, уверена, как сама жизнь.
Но… обычный бич: если и имею мысли, то не владею формой.
В.Т.! Представляю, как докучаю Вам этим письмом. Извините, ради бога.
О себе, помимо всего прочего, писать нечего: в быту всё нормально, на работе – в порядке, разве что платят мало. С учёбой – почти порядок, через три месяца – на диплом. Личной жизни – никакой. Библиотека, осень, мысли да грусть по Москве, белокрылой лошадке, - как она видится мне теперь, вот и всё моё бытие.
Очень хочется, чтобы всё изменилось. Чтобы жить среди других людей, это прежде всего. Ибо рыбинцы – это всё такое мужичьё, с такой практичной философией, что становится жутко. Кстати, это что ни на есть родина бурлаков, центральная во Руси.
Все и вся погружены в спячку. Правда, делают ещё железки на своих заводах. Ужас. Жаждут человечности от других, а сами бесчувственны до изумления.
Впрочем, «сонное царство» - это о них. И точнее не скажешь. (Хотя не поголовно, конечно, есть часть и иных, но в большинстве – да).
(Не дописано)
(Осень - 1975)

23
Саше Б.: Здравствуй, Саша! Не писать тебе – трудно, поэтому надоедаю опять. (Не дописано)
(1975?)

24
Саше Б.: Здравствуй, дорогой Сашенька!
Не писать тебе очень трудно, поэтому уже который раз берусь за ручку, да всё не то, не то, не то выходит.
Радость моя, не обращай внимания на мой чисто деревенский слог – ещё немного рыбинского леса и я совсем стану русским медведем. Ловлю себя на том, что пишу – чисто тебе деревенская дЕвица старому Адуеву или что-то в этом роде. Милый мой, но всё это накипь, значительно важнее то, что толкает меня на эти письма, что наполняет мою плоть и радует, радует, радует.
Это и мысли о тебе, и воспоминания, и надежды на скорую встречу.
Саша! Как не хватает тебя,    (Не дописано)
(1975?)

 Примечания В. Леф от 16 - 20.09.2019:
            _____________________   
 * Вероятно, по «Введению в литературоведение», учебник которого мне показался неинтересным…
** Любопытно, что этот сценарий я таки осуществлю, но несколько позднее, в 80-81-м годах: выйду за странного и не похожего на других…


(Продолжение следует)