Семья Часть 2. Бабушка, мама и я

 Часть 2. Бабушка, мама и я
 
Томка - моя самая близкая подруга, боевая, активная, веселая и надежная, как стена. У нее хорошая большая семья, правда, немного шумная, но очень дружная и веселая.

 Томкин отец работает заведующим хозяйственным магазином, мама, бывшая воспитательница детского сада, ведет домашнее хозяйство. Большая семья требует много сил. Правда, детей у них всего двое, Томка и ее брат, трехлетний Семен, зато стариков целая куча – две бабушки, девяностолетняя тетка и одноногий дед, отец Томкиного отца.

Живут они в пятиэтажном доме прошлого века, в четырехкомнатной квартире, с крохотной кухней и малюсеньким кружевным балконом, в который можно встать разве что одной ногой. В доме у них немного суетно, но всегда сытно и весело.

 Томкина мама, как и все члены семьи, относится ко мне, как к  дочке и никогда не отпускает домой без гостинцев, чаще всего это фрукты или конфеты. Правда мне приходится съедать угощение по дороге, чтобы не дай бог не увидел отец. Он терпеть не может дядю Мишу и всю его семью, считая их необразованными хапугами и быдлом. И, если я по неосторожности упоминаю о них в разговоре, у него переворачивается лицо, а серые глаза становятся черными. Не может человек, если у него нет высшего образования, быть авторитетнее и умнее его. А тут собственная дочь ссылается на мнение недоучки, да еще приводит его в пример.

 Разговоры о дяде Мише и его семье чаще всего перерастают в скандал, если можно назвать скандалом нравоучительную речь отца, тезисно выливающуюся из его квадратного рта.   

 В Томкиной семье ни скандалов, ни ссор не бывает. Там могут возмущаться, дискутировать, спорить, но исключительно на позитиве, уважая чужое мнение и не навязывая свое, включая девяностолетнюю бабку, у которой за ухом на проволочке висит слуховой аппарат.
 
Разговаривают в Томкиной семье громко, азартно и весело. Юмора в этой семье не занимать. Мне интересны рассуждения Томкиного отца о нашем государстве, правительстве, молодежи, о загадочной русской душе, в которую можно плюнуть и там же плевок растереть, не опасаясь последствий.

 В нашей семье вообще не говорят, вернее, говорят, но скучно и осторожно, будто боятся выдать свои настоящие мысли. Обычно разговор начинает отец, бабушка активно ему поддакивает, изредка высказывая какую-нибудь избитую мысль. Если в разговор вступает мать, отец хмурит брови и умело съезжает на менее актуальную тему, зная, что спорить с ней бесполезно. Мать на все имеет свое мнение и отстаивает его до конца. Слушать ее интересно и весело. Речь ее грамотна, аргументирована, азартна, оптимистична и правдива.

 Не желая слушать  ее "бред", отец делает кислую мину и, отмахнувшись, мол, что с тебя взять, уходит в свой кабинет. Мать, задыхаясь от несправедливости и обиды, запирается в спальне. Он очередной раз НИ ЗА ЧТО унизил ее, вернее ЗА ТО, что посмела высказать свою точку зрения. Я не знаю, что мама делает в спальне и как приводит себя в чувство, но по прошествии полчаса она снова появляется на кухне, выпивает несколько чашек кофе и начинает заниматься повседневными делами или идет в магазин.
 
 Кстати о кабинете. Я никак не могу понять, зачем отцу кабинет?
Мать рассказывала, что в молодости он там спал, чтобы не слышать, как я ору по ночам. Приходил с работы, ужинал и закрывался там до утра, а чуть свет уходил на работу.

Он никогда не менял мне подгузники, не качал колыбель, не кормил из соски, не вставал по ночам. А ведь я была очень беспокойным ребенком, плохо ела, почти не спала. За полгода бессонных ночей мать превратилась в ходячий скелет, но отца это не волновало. "У каждого должны быть свои обязанности, - говорил он без тени сомнения. - Женщина должна рожать и растить детей, мужчина – зарабатывать деньги".

 Отец преподавал в университете. Был на хорошем счету, но звезд с неба не хватал.

 Когда мне исполнилось четыре года, мама отдала меня в детский сад и тоже стала преподавать. У отца взыграли амбиции, и, чтобы не потерять завоеванные позиции,  взялся за докторскую диссертацию.

 Я не знаю, как протекала моя жизнь до семи лет, вернее, не помню, но вспоминая школьные годы, могу сказать, что оно было не таким счастливым, каким бы могло быть. Отец сделал все для того, чтобы оно было таковым: вставала в половине шестого, делала получасовую зарядку, потом утренняя пробежка, после школы  спортивные секции и кружки, которые мне были неинтересны. Может, такое спартанское воспитание и принесло бы свои плоды, если бы я не чувствовала насилия с его стороны. Немного сердца, капля души и любви, и я побежала бы за ним на край света.

 Я часто задаю себе вопрос: «Зачем люди женятся без любви, рожают детей, живут, ненавидя друг друга, калечат свои души и души своих детей? Кто дал им на это право?"

«Нет, я лучше я останусь старой девой, синим чулком, чем сломаю жизнь своим детям», - так думала я, когда однажды  подслушала разговор бабушки со своим отцом. Они говорили о маме. Отец был, как обычно, бесстрастен, бабушка раздосадована и возмущена. Мне тогда было лет восемь, и я мало, что поняла из их разговора. Помню, только, что  бабушка назвала маму несколько раз профурсеткой, негодяйкой и неблагодарной свиньей. Эти слова так подействовали на меня, что до сих пор остаются для меня самыми ругательными.

И только спустя несколько лет, из разговора с мамой я узнала причину, по которой ей приходилось терпеть домашнюю тиранию. Оказывается, много лет назад, когда меня еще не было на свете, папа дал ей крупную сумму на лечение безнадежно больного отца. После дорогостоящей операции мой дед прожил еще четыре года вместо предрекаемых врачами трех месяцев. И теперь мать отрабатывала эти деньги ценой своего психического и  физического здоровья, глотая горы таблеток от нервов, давления и язвы желудка.

 Когда я перешла в третий класс, отец вплотную занялся моим воспитанием. Записал в театральный кружок, что бы я стала раскрепощенной, тем самым закрепостив еще больше, в хор и лыжную секцию для поддержания здоровья, чем окончательно настроил меня против себя, потому что спорт я никогда не любила.

 В какой-то момент из тихого и послушного ребенка я превратилась в противную и злую девчонку. Для меня было слаще сахара разозлить отца и вывести из себя ни в чем неповинную бабку.

 У моего отца было два брата, старший Василий и младший Иван, которого я видела  всего несколько раз. Он почему-то сторонился семьи, и, как мне, кажется, не испытывал особой любви ни к братьям, ни к матери.

 Когда он приезжал в гости, бабушка всегда была настороже, будто ждала от сына подвоха. Глаза ее начинали бегать, как у воришки, руки тряслись, а голос становился ласковым, как у лисы, что страшно бесило меня.
Жену Ивана я видела всего один раз. Безвкусно одетая, большеротая, рыжая, за словом в карман не полезет, и слишком простая для нашей «культурной» семьи. Может, поэтому Иван старался держаться подальше от нас.

 Однажды я слышала, как бабушка нелестно отзывалась о Зое и даже уговаривала сына развестись  с ней.  После этого разговора Иван  несколько лет не появлялся у нас в доме и даже не звонил.
Наверное, я на его месте поступила бы также. Зато старшего брата никто и никогда не поучал, хотя жил он в сто раз не правильнее  Ивана. Женился, разводился, постоянно менял место работы, но бабушка воспринимала это, как должное, и если сердилась, то только для вида.

 Василий был настоящим красавцем: высоким, черноволосым, голубоглазым, но непутевым, как снисходительно говорила бабушка, поглаживая пальцами  фотографию любимого сына.

 У Васи было четверо детей, и все от разных жен. Он часто привозил к бабушке на перевоспитание, когда по одному, когда сразу всех четверых.  Со всеми женами у Василия были прекрасные отношения, так же как и с детьми. Как это у него получалось, не знает никто, но жены доверяли ему своих чад, прекрасно ладили друг с другом и с бывшей свекровью. И что самое удивительное, ни одна из них не была на него в обиде. Василий умер в пятьдесят лет. Умер так же легко, как и жил, сидя на стуле у телевизора.

 После смерти Василия бабушка стала часто болеть. Васю она любила больше других детей, и когда его не стало, умерла часть ее самой.
 
 Теперь она живет с оглядкой на младшего сына, моего отца, не переча ему и уступая абсолютно во всем. Иногда ей, также как и мне, хочется сказать ему какое-нибудь хлесткое слово, но она сдерживает себя, потому что знает, если скажет что-нибудь невпопад,  он ее не простит. И тогда ей придется переходить в наш с мамой окоп, а это претит ее жизненным принципам.

 Вот так мы и живем, два враждебных лагеря в трехкомнатной малогабаритной квартире. Не знаю, как дальше сложится наша жизнь, но когда я вижу в маминых глазах отчаяние и тоску, мне хочется, чтобы наш правильный мирок улетел в тар-та-ра-ры, и началась новая, счастливая, светлая жизнь, где будут царить мир и любовь.
Продолжение следует.