Сборник рассказов Чувство одиночества 18

От автора:

Это сборник рассказов написанных в разные годы. С них началось моё творчество, как писателя. Самый первый - "Картина" был написан в 2008 году. Датировка многих рассказов не сохранилась, так как часто я просто забывала это делать и довольно долгое время все эти краткие истории хранились разрозненно, пока в феврале 2019 года я не решила собрать их вместе и не сделать из них сборник. Эта дата - дата публикации сборника на Литресс Самиздат.

Приятного чтения.


Описание:

За свою жизнь человек испытывает множество самых различных чувств. Чтобы ни случилось, они всегда сопутствуют ему на жизненном пути. Одно из них - чувство одиночества. Перед вами сборник из шести коротких рассказов, чьих персонажей связывает между собой именно это чувство. Одиночество. У каждого своя судьба и для каждого это чувство несёт в себе что то особенное.




Картина



-А теперь попрошу сюда. 
Толпа космических туристов подошла вслед за экскурсоводом к большому застеклённому стеллажу. 
-Пожалуйста, смотрите. Это самые редкие вещи во вселенной. Подойдите поближе, не стесняйтесь. 
Разномастные гуманоиды обступили стеллаж. Усталый экскурсовод поправил очки без стёкол на своём носу. Как ему всё это надоело, эти вечные туристы, однообразные лекции о мёртвых мирах... Ему уже 85... впрочем, он отвлёкся.
-Итак, прошу рассмотреть представленные экспонаты. 
Девочка венерянка. Не с планеты Венера Солнечной системы, с другой, похожей только названием, восхищённо вздрогнула и тут же её одёрнула мать.
-Здесь вы видите образчики Земных чувств. Этот стенд посвящён непосредственно планете Земля. 
Туристы позёвывали, кто-то лениво щёлкал фотоаппаратом. Им было скучно не менее чем экскурсоводу. Быть может, его скука была заразной? 
-Перед собой, вон в той ёмкости вы видите прозрачное вещество, кто мог бы ответить мне что это? 
-Земная вода, быть может? 
-Нет, молодой человек, я же говорил. Это образчики чувств, а не ресурсов. 
-Ну... - Неопределённо протянул турист и отвернулся, занятый своей спутницей с Касии 48 
-Это слёзы, господа. Концентрированная человеческая грусть. 
Раздались несколько щелчков фотоаппарата, те туристы, что оказались ближе других, почти уткнулись носами в прозрачное ударопрочное стекло, что бы получше разглядеть экспонат. 
-А это, - Экскурсовод указал на маленькую фигурку внутри стеклянной сферы, - Это любовь. 
-Это какой-то гуманоид. 
Мужчина поправил очки на носу и спокойно стал объяснять. 
-Некоторые чувства невозможно собрать и сконцентрировать, они не материальны. Это - воплощение чувства, собранного из мыслей землян. Наши учёные проанализировали все возможные сведения и создали макет, передающий этот образ. 
Туристы с любопытством уставились на новое зрелище. Мужчина в очках постучал по стеклу и фигурка встрепенулась. Поднялась на тонких ножках, расправила прозрачные крылья. Она была похожа на существо, названное людьми феей. Хрупкое, человекоподобное создание с большими стеклянными крыльями, подобными тем, которые есть у бабочек. Крылья невинно поблёскивали, не вызывая чувства опасности, скорее умиления. 
Экскурсовод достал электронный блокнот и кашлянув, зачитал: 
-Земляне говорили о любви очень много разного. Утверждалось, что чувство привязанности и влечения вызвано физиологическими особенностями homo sapiens. Художник, создавший этот образец, основывался не на научных данных, а на фольклоре Земли. Он использовал для работы мифы, легенды и сказки. В его исполнении любовь это не что иное, как хрупкое существо, очень ранимое и нежное. Оно способно парить лишь в тёплых ветрах вдохновения и тепла... 
-Но крылья из стекла! Это же невозможно. 
Экскурсовод хмуро глянул на туриста. 
-Это метафора. Стеклянные крылья этого гуманоида символизируют одновременно хрупкость и опасность чувства. Его легко покалечить, но если крылья разбить, любовь оставит глубокие раны на том, кто посмел это сделать. 
Туристы шумно стали обсуждать услышанное, но экскурсовод уже жестами звал их к новому стенду и обсуждения вскоре утихли, когда он начал рассказывать о других экспонатах.

...Вечер наступал на станции Орвэй 97 не тогда, когда садилось солнце на планете, к которой станция была присвоена, а по иному графику, ибо здесь жило и работало множество существ из разных систем и галактик. Створки на иллюминаторах, заменяющие окна опустились, в комнате зажглись лампы мягкого дневного света. Экскурсовод по имени Келиан Свиор опустился в своё любимое кресло, снял с переносицы очки. Почему то он продолжал носить их, не смотря на то, что операция по исправлению зрения стоила недорого и была совершенно безболезненной. Возможно это влияние его работы... 
Келиан протянул руку, и робот-хозяйка водрузила в неё стакан со свежевыжатым соком из ягод, выращенных на станции. Механическим голосом она поинтересовалась, не желает ли он ещё чего то, но Келиан не удосужившись ответить, щёлкнул пультом и робот вернулся в предназначенный ему угол.
Экскурсовод потёр глаза, глядя на небольшую картину, висящую на стене его комнаты. Волшебное существо из земных сказок. Единорог, припавший на передние ноги и склонивший свою могучую голову на подол некой длинноволосой девы.
Келиан сделал глоток и прищурил глаза. Эта картина вызывала в нём разные чувства. То гнев, то апатию, то радость... Иногда ему чудилось, что животное моргает, а улыбка на губах дамы обращена именно к нему. 
Это от переутомления. Пора взять отпуск... 
Мужчина оставил стакан на столик, включил в кресле второй режим расслабляющего массажа и погрузился в дремоту. Кровать так и осталась застеленной, накрытая прозрачной герметичной плёнкой. В последнее время он засыпал именно в кресле, напротив картины... 
Ему вновь приснилось маленькое существо со стеклянными крыльями, раскосыми человеческими глазами и шелковистыми волосами, цвета ячменя... 

Наутро Келиан Свиор нанёс визит к главному врачу станции. Тот прописал ему успокоительное и настоятельно посоветовал убрать из комнаты картину и сменить профессию. Или хотя бы отдел в музее. 

2008г.


Про кота и робота.



Маленький чёрный котёнок сидел на механических коленях старого робота. Эта странная парочка нашла себе убежище в одном из заброшенных воздуховодов полуразрушенного небоскрёба.
Старый робот наблюдал за тем, как над городом восходит луна. Его окуляры плохо работали, так как давно нуждались в ремонте. Для его взора город был похож на укутанные дымом горные пиками, которые ощерившись, царапали небо.

Он ещё помнил что то. Неповреждённые ячейки памяти хранили данные о том времени, когда он ещё «работал».  Когда то давно он служил в доме людей. Был электронным гувернёром. Следил за детьми, читал им книги. В основном сказки.
Старому роботу казалось, что тогда он испытывал нечто, что люди называют счастьем. Но его заменили новой моделью,  решив не тратиться на апгрейд деталей и данных. Так оказалось дешевле.
Робот  не помнил их лиц. Ячейки, в которых хранилась эта информация, повредилась от сырости и уличных вандалов, которые от души лупили электронного гувернёра, зная, что он запрограммирован на полное не причинение вреда людям.
И теперь он коротал свои дни, вместе с маленьким пушистым клубком, тихо ржавея. Котёнок для кого-то тоже оказался "устаревшим", но он вполне сносно заботился о себе сам. А шарниры робота износились, местами проржавели. Он уже не мог пошевелиться. Только наблюдать за бесконечными восходами и закатами над мрачным городом смертных, которые торопились жить, оставляя позади всё то, что, по их мнению, мешало им на их дороге в будущее.

В последний день на колени робота запрыгнул упитанный чёрный кот. Он принёс трупик мыши для своего товарища. Робот хотел улыбнуться, но его лицо не поддерживало мимических искажений. Его окуляры мигнули ярко, вторя жёлтому цвету кошачьих глаз, и кот остался в одиночестве. 

Чёрный гибкий зверь тоже смотрел на город, обернул хвостом свои пушистые лапы. Он смотрел на остовы полуразрушенных небоскрёбов. Сейчас только ветер гулял среди железобетонных обломков цивилизации. Ему тоже было пора. Он отдал все свои девять жизней, оставаясь верным своему железному другу. Тот, в моменты озарений или замыкания плат, порой начинал говорить что-то, чего кот не мог понять, но звуки, так похожие на человеческий голос согревали его существо.
Людей в этом городе не было уже порядка пятидесяти лет. Последнее восстание роботов модели К-7В21 истребило людей, а военные закончили своими ракетами то, что медленно творили сами жители города. Больше ничего не держало кота здесь. Он знал, что не успеет добраться до другого города. Его время давно уже пришло. Кот моргнул и отвернулся от грустного зрелища. Он свернулся клубком на коленях своего друга и уснул последним сном всех живых существ.

И только ветер трепал обрывки старой тряпки, защищавшей вход в воздуховод небоскрёба.
Город был мёртв...


Болото.



Вязкое, зыбкое, ненадежное. И я все время пытаюсь из него вылезти, а за ноги, крепко вцепившись в щиколотки, кто-то держит. А иногда и тянет. Упорно, усиленно.
Был период, когда я обманом освобождался от этой хватки. И обессилев, выбравшись на кочку, сидел. Без сил, почти засыпал, но усиленно напрягал все чувства, чтобы не быть захваченным болотом снова. Но силы оставляют, а волшебные песнопения болотных духов обволакивали меня, и я вновь падал в него. Чёрная жижа обволакивала меня с ног до головы, захлестывала рот, заливала глаза. И никто не мог меня освободить, мои крики тонули в этом чертовом болоте. И когда я погружался в него с головой, я почти сливался с ним. И только тогда болото отпускало. Ослабление его хватки служило мне знаком, что нужно делать новый рывок.

Иногда болото отпускало почти без боя. Да что толку, если ты сидишь на кочке, с ног до головы в тине и грязи, продрогший, уставший, обессиленный.

Был период, когда я боролся с болотом. Я бил его палками, кричал, бесновался. Пытался уйти от него, но тёмные твари вновь хватали меня и тащили назад. Их колдовские песни обволакивали мой разум, и я приходил в себя только в его омерзительных скользких объятьях.

Бывали и такие времена, когда я пытался очистить болото от его грязи. Я старался ухаживать за ним. Вылавливал из него ветки, убирал мусор, таскал песок, чтобы осушить его. И мне даже казалось, что мне это удавалось. Болото успокаивалось, и я мог провести несколько ночей в покое на его берегу, не тревожимый его обитателями.

Но как бы то ни было, я все ещё оставался к нему привязан. Я не мог уйти. Оно чувствовало меня. Как только во мне крепло желание его покинуть, болото вновь яростно тащило меня к себе, чтобы наградить гнилостным поцелуем, очаровать, украсть мой разум.

Но я...
Мне кажется, в этот раз я спасен.
В один из походов за песком, я встретил лесного духа. И тот сказал мне, что для того, чтобы покинуть болото, я должен изгнать его из своего сердца, перестать думать о нем. Я должен залить свои уши воском, чтобы не слышать его песен. Я должен быть тверд духом и не сдаваться. Не бороться с ним, а идти прочь. Идти, не останавливаясь и не оборачиваясь, пока я не выйду из этого чертового леса.
И самое главное, я должен перестать бояться. 
Ведь я не помню, когда я оказался здесь. Не помню, как пришёл к этому болоту. Мне кажется, что я всю свою жизнь провёл здесь. В вечной борьбе с этим.

Помогите мне, Боги и Демоны...
Я так устал...
Я хочу покинуть это зловещее место...


Однажды я захотел, что бы все люди исчезли.



Я не помню что случилось. Просто проснулся. И меня встретила тишина.
Нет, не абсолютная. За окном пели птицы. Но соседа алкаша и его любимую "Бутырку" я не слышал. Не слышал машин на улице, не слышал обычного безликого гомона, который звучит, когда кто-то общается неподалёку. Да. И опостылевшего радио "Маяк" из квартиры старушки, которая жила за стеной я не слышал тоже.

На кухне меня встретил потекший холодильник. Щелкнув чайником, я понял, что и он не работает. Нет электричества.
В смартфоне ни одного пропущенного смс или звонка. А он так часто меня бесил ими.
Попробовал зайти в вк, но интернета, что логично, не было.
Чертыхнувшись, достал из холодильника бутылку воды и яблоко. И позавтракал.

Захотелось курить. В пачке осталась последняя сигарета. Снова чертыхнувшись, я подумал о том, что надо бы сходить в магазин. Наскоро одевшись я вышел из дома. Пустая парадная без привычных ароматов ночных посиделок. Ни пролитого пива, ни тяжёлого запаха табака.
Странно.

Выйдя на улицу, я огляделся. Никого. Абсолютно. Только одиноко маячили дворовые кошки в ожидании тетки, которая их подкармливала. Но тетки не было, и кошки смотрели на меня мрачно.
Я пошел своей дорогой, отметив, что нет детей в детском саду. Как и привычного запаха капусты и рыбы под маринадом, который всегда шёл от туда и напоминал мне о детстве.
Совсем странно. Я достал смартфон и глянул на день недели. Среда. Неужели карантин или ремонт затеяли?
Окна садика были тёмные и лишь очертания плюшевых медведей показывались из-за задернутых занавесок.

На своём пути я не встретил ни души, а магазин оказался закрыт. Даже дежурное освещение не работало. Заглянув в витрину я не смог разглядеть в торговом зале ничего кроме продуктов.

-Ну и х#$% с вами! - Сказал я и пошёл в ближайший ларёк.

Там тоже никого не было!
Окошко открыто, но внутри пустота, если не считать ящиков, бутылок и прочей дребедени, которой они торговали.
Я постучал. Ещё. И ещё. Тишина. Я позвал продавца, но тщетно.

Тут мне стало страшновато и я решил найти хоть кого то.
Тёмные окна домов начали пугать, даже притом, что двери в парадные были закрыты. Я ускорил шаг, матюгаясь про себя за то, что забыл дома наушники.

Метро тоже не работало. Вообще все было закрыто, словно не утро на дворе, а глухая ночь. Но даже ночью можно встретить хотябы одну-две проезжающие машины! А они покорно стояли там, где их оставили хозяева. Совершенно недвижимые.

-Меня что, глючит? 

Я снова полез за телефоном и посмотрел на время.
12:45. Среда.

-Да что за нах%$#!

Я решил позвонить. Хоть кому-нибудь. Хоть на работу.

"Нет сети" возвестил меня телефон.
Я перезагрузил его.
Два раза.
В третий я просто отодрал крышку и вытащил аккумулятор, не в силах ждать пока закончит вертеться яркая канитель на экране, прежде чем он погаснет.

Ничего нового. Все так же.

"Нет сети".

И я сел. Прямо на землю.
Полез в карман за пачкой и достал последнюю сигарету. Трясущимися руками прикурил. Получилось не с первого раза.

Не. Ну может это шутка какая? Розыгрыш?

Я затянулся и выпустив дым, закричал. Я никогда не кричал на улице раньше. Внутри все сжалось в предчувствии чьих-то высказываний по поводу этого. 
Тишина.

Тогда я решил оборзеть.
По дороге в магазин, я нашёл обломок кирпича и по достижении конечной точки маршрута, использовал его, чтобы разбить витрину.
Грохот, стекло осыпалось вниз. Затем здоровенный кусок рухнул прямо мне под ноги и раскололся на мелкие куски.

Я снова сжался, ожидая, что набежит народ. Продавцы, милиция, тьфу ты, полиция, бабки, дедки, Жучки... Да хоть кто-нибудь.
Хоть кто-нибудь, кто остановил бы это безумие.
Но разбитая витрина молчала. Сигнализация не сработала, ко мне никто не прибежал, окна квартир выше не открылись, никто не свистел.
И я полез внутрь.

Для начала я нашёл алкогольный отдел и, подсвечивая телефоном, выбрал самый дорогой вискарь. И вскрыв, хлебнул из горла. Для храбрости.
Зря, конечно. Почти натощак. Ну а хули?

Потом я пошёл бродить среди полок, выбирая себе королевский завтрак.
Заморозка меня не интересовала. Плита то все равно электрическая. Да и магазинные холодильники тоже не морозили. Под некоторыми уже была приличная лужа, в которой что-то даже плавало.

Я взял хлеба, икру, сыр, колбасу, фрукты, ещё алкашки. На кассе долго бился с замком на этой идиотской дуре, которая висит над головой кассира, где лежат сигареты. Раскурочив её, выгреб все пачки своей любимой марки. Сложил свои "покупки" в большую сумку и пошёл домой.

Вискарь уже вдарил мне в голову, так что окружающая ситуация перестала быть такой пугающей. Мне, напротив, стало весело.

Кошки у подъезда орали благим матом в ожидании тетки и завтрака, и я их шуганул, так что они с мявом дернули в рассыпную.
Из окна первого этажа был слышен тихий скулеж какой то псины. Я не стал обращать на него внимания и поднялся к себе.

Раздевшись и помыв руки (я же хороший мальчик), принялся за сервировку своей пьянки. Открыл икру, порезал сыр, вымыл клубнику, даже, зачем то, бананы. Разложил это по тарелочкам, чего никогда раньше не делал. Достал с антресолей фужеры, которые дарила нам с В. моя мама на какой-то праздник. Сполоснул себе один и сел пить.
Нет. Нажираться.
И нажрался.

Я проснулся под столом от дикой головной боли. Дополз кое-как то аптечки, достал обезболивающее и заглотил.
Да, кстати. Вода из крана тоже перестала течь.

На кухне дым стоял столбом. Пустые бутылки валялись на полу, с ними и пара пачек от сигарет. Блюдце на столе ломилось от окурков. 
Я открыл окно, чтобы это безобразие проверить и выглянул на улицу.
Никого. Только вечно пиликающие и невидимые в листве птицы. Даже кошки куда то делись.

-Сколько я спал то?, - с этими словами я полез за телефоном, чтобы посмотреть, но он встретил меня чёрным экраном, -Б%$#@!
Я вспомнил, что вчера слушал музыку.

Дослушался, твою мать.
Снова пошёл к окну, стараясь сильно не вертеть башкой, которая по ощущениям скрывала бомбу, которая срабатывала от датчика движения.
Я попытался вспомнить прошлый день, так как за окном светало. А значит, как минимум, ночь уже прошла.
Если бы так не болела башка, а она болела, казалось, даже от мыслей, я бы напел Миронова про остров невезения. Про этих, про туземцев, у которых календаря нет. Но мои слабые попытки найти в окружающем пространстве что-то забавное, не спасали от затаившейся в самом дальнем углу мозга, паники.
Я ведь так надеялся. Да! Не поверите! Если бы сейчас раздался звонок в дверь и наряд полиции собирался бы забрать меня в отделение за разгром, кражу и хулиганство, я бы открыл им и бросился на шею, расцеловав. Так мне было страшно от происходящего.

Я покурил, сидя на подоконнике, но свежий воздух из окна не особый помощник при похмелье. Пришлось снова напяливать шмотки и плестись в магазин за пивом. Его-то я вчера не взял. А зря.

Кошек я встретил в магазине. Или они меня. Так как стоило мне залезть в витрину, они с мявами снова разбежались. Я успел заметить у них не то пачки сосисок, не то колбасу.

-О! А говорят, что вискас бы купила. Да х%$ вам. - Первый раз усмехнувшись, я пошёл в алкашный отдел. Взяв пиво, я мысленно поблагодарил изобретателя винтовых крышек и влил в себя полбутылки залпом. Начинался сушняк.

Присев на тумбу, я допивал пиво и прислушивался к шелесту пластика и целлофана. Кошки в темноте начали делить добычу. Я вспомнил о том, как зимой, когда был маленький, разбивал лёд на лужах, чтобы голуби могли попить. Потом вспомнил скулящую псину с первого этажа. Кошакам то хорошо, я им кормушку обеспечил. А она там как?
Я представил себе это вечно гафкающее недоразумение генной инженерии с тощим крысиным хвостом, и мне вдруг стало её жалко. Я подумал о кошках, собаках, попугайчиках, о животных в зоопарке. Ведь они тоже сейчас совсем одни.
Сколько их в нашем городе? Одиноких, голодных, возможно больных. О животных в цирковых клетках, обреченных на голодную и мучительную смерть.

Эта мысль так поразила меня, что я соскочил с тумбы и пошёл за вторым пивом. В магазине начинал ощущаться запах гнили. Пельмени, наггетсы, котлеты, мороженое. Все это продолжало плавать в оттаявших холодильниках и портится.
Я наскоро нахватал себе жратвы и пива, и пошёл домой.

Устроившись на диване, я стал смотреть в окно на занимающийся день. 
На день без вредных выбросов, без убийств и насилия, без смертей и рождений. Без праздников, без шума, без выхлопов машин.
Хотя... А как же атомные станции? Ведь без должного обслуживания они скоро рванут. Или уже рванули. А это значит, что радиоактивные выбросы уже есть. Где то уже плывут тучки с радиацией. Где то уже поражены территории. И это будет распространяться все дальше, если это кто-то не остановит.
Кто-то?
Я засмеялся, но смех мой был нервным. На самом деле я был в ужасе. Ведь я тоже могу стать "вашим сиятельством", попав под такой дождь. И умереть от единовременных поноса и рвоты, как нам описывали на уроках ОБЖ.
Хотя почему только от этого? Аппендицит. Обыкновенный аппендицит сведет меня в могилу быстрее. Или грипп. Хотя грипп вирусная инфекция, а её переносчиков не осталось. Или заражение крови? Вдруг я порежусь и не обработаю вовремя рану? Или гангрена? Сепсис? 
Или сломаю ногу? Или руку? Или меня сожрет чья-то обезумевшая от голода псина, которая была плохо привязана?

Я поежился от этих мыслей. Мне стало нехорошо.

Хотя причём тут болячки? Еда. Я элементарно подохну от голода. Магазины совсем скоро превратятся в рассадник заразы. Пара тёплых деньков и вся молочка, мясо, фрукты, все это сгниет. Про торты я молчу. Хлеб заплесневеет и останутся одни консервы. А у них какой срок годности? Три года? Если от цинги не сдохну.

Три года... Нет. Раньше. Мне повезло, что это случилось летом. Наступит осень и не будет отопления. Не будет света, тепла, полопаются трубы. Как в блокаду.
Господи... Как они её выдержали. Они ведь ещё и работали... Пи#$%&...

Я схватил голову руками. Она уже успела пройти.

Почему я? Почему?
Я ведь ничего не умею. Я простой менеджер. Я не врач, не повар, даже не гребаный сантехник. Я не умею ничего делать руками. Не умею добывать огонь, охотится. Сейчас, когда отключился свет, я даже не знаю какой день недели!
Всю жизнь нанимал кого-то, что бы они починили, приготовили, сделали. Даже баба от меня ушла. А теперь её вообще нет. Никого нет!

Да. Бредбери прекрасно описал в своем рассказе семью, которая осталась одна на всем свете. По-доброму так. Красиво.
А на самом деле?
А на самом деле это п@#$%&!
На Самом деле почему я? Почему меня оставили? 
Какой от меня прок? Даже, если где-то и есть ещё кто-то. Зачем я?

Я вскочил с дивана и подошёл к окну. Прислонился лбом к холодному стеклу, пытаясь отогнать эти жуткие мысли.
Но взамен них я услышал леденящий душу звук. 
Я услышал вой. Выли собаки.
Протяжно, заунывно. Из пяти домов рядом, хотя бы если из каждого только по одной. И в окружающей тишине этот звук был ужасен. Столько тоски и горя было в их голосах.
И я заплакал. Я отвернулся от окна и осел, прижавшись спиной к батарее, уронил голову на руки. Из моих глаз текли слезы, и я не утирал их.

Почему? Почему так?
Зачем я нужен?
Зачем? Почему именно я? Я бесполезен. Я пустое место. Но почему оставили только меня?

И тут я понял. Бесполезен не я. Бесполезен любой из нас. Мы нужны только все вместе.
А если так... Если все это только потому, что я пожелал, чтобы все исчезли, когда ушла она...

Я поднялся, вытер локтем лицо. Я знал, что надо делать. Открыв окно, я ступил на подоконник.
Тёплое летнее солнце погладило меня по щеке. Я улыбнулся. Я все понял.
И сделал шаг вперёд.

***

По оперативной сводке сегодня в 10:02 в больнице не приходя в сознание скончался мужчина в возрасте около 27 лет. Он спровоцировал аварию на трассе ... 
По данным, предоставленным нам сотрудниками дорожно-транспортной службы, в крови пострадавшего была обнаружена смертельная доза алкоголя...
Мужчина встречался с друзьями в баре ... В процессе совместного употребления спиртных напитков произошла ссора и пострадавший сел за руль. Не справившись с управлением, вылетел на встречную полосу, в результате чего произошло лобовое столкновение с...
По данным опроса свидетелей, мужчина находился в подавленном состоянии после расставания с девушкой, что и могло послужить причиной этого происшествия.

На этом все. Берегите себя и своих близких.


Узник




Он сидел, прислонившись к стене камеры, и смотрел в маленькое закрытое решёткой оконце.
Камень был шершавый, холодный и словно хранивший на себе след всех других заключенных, бывших здесь до него. Солома, набросанная на полу, давно и на половину сгнила. В ней возились какие то жуки или даже черви. Её не меняли. По забывчивости или в назидание, чтобы вонь мочи резала нюх узника. Но его перебитый нос давно уже ничего не чуял. Как и сердце, давным-давно разбитое, не чувствовало горя. Он не страдал. Он больше не страдал. Когда замерло сердце, когда оно перестало рваться из груди от каждой мысли, наступил покой.

Узник смотрел равнодушно. На свою грязную камеру, на стенах которой, он знал, скоро появится иней. Так всегда было, когда наступали холода. На бегавших иногда крыс, которые искали чем поживиться, на узкую полоску неба, видимую им сквозь решетку. Неба, затянутого тяжелыми тучами, скрывало солнце.

Он надсадно закашлял. Кашель сотрясал все его худое тело, горел в легких, разрывая их на куски. Узник знал, что даже если кто-нибудь выпустит его из этой каменной клетки на волю, то этот кашель добьёт его на воле даже быстрее чем здесь. Его тело больше не было предназначено для жизни. Жизнь едва теплилась в нем.

Узник сидел неподвижно, не отрывая глаз от небес. Свет своими переменами единственный, кто давал ему понятие о дне и ночи. Время давно перестало для него существовать. Он жил в своей памяти. В том единственном, что не забрали у него палачи.

Энрике, Себастьян, Мико, Алехандро...

Он помнил их. Помнил своих друзей. Молодыми, юными. И в его памяти было столько света. Столько, что хватило бы осветить весь этот проклятый город.
Столько, что свет разбил бы стены этой проклятой тюрьмы, стер это гнусное место с лица земли.

Белоснежные дома его родных мест, белоснежные простыни, вывешенные на просушку под горячее южное солнцем. Белоснежную кожу Каталины. Её глаза... Её улыбку... Черные кудри её волос, её смех, её руки... Её белоснежное свадебное платье. Белизну луны, глядевшей в их окно, освещавшей их любовь. Чистую, непорочную, вечную...
Он помни и себя. Молодым, наполненным идеалами. Верой.
Чистой, незыблемой, вечной.

"За чистое небо над головами!" - кричали они свой девиз, сталкиваясь стаканами с вином. И смеялись, и пели, и мечтали. Молодые, юные, чистые.
Они верили. Верили, что смогут изменить мир. 
Но уже тогда они были обречены. Они забыли как переменчиво небо. Их слепая вера завела их далеко от дома. Их вера стерла эту белизну с их лиц, с их душ. Их вера в идеалы растоптала их, превратив в прах.

Он помнил лицо Себастьяна, когда их, наконец, поймали. Помнил лицо каждого из них друзей. В последний раз он видел их живыми, в последний раз слышал их голоса. На суде. Молодые, прекрасные. Глаза, которые навсегда остались такими же добрыми, не понимающими, почему всё так обернулось. Светлые, даже после всего, чем им пришлось заниматься. 

Узник не хотел вспоминать это. Не хотел и не мог не вспомнить. Их поймали, их сломали. Допросы, пытки, одиночные камеры, всеобщее порицание. Горячие слова совсем других людей. Совсем других, не таких как они. Тех, которых они хотели спасти. Крики толпы, обвиняющей их. Ненавидящей, проклинающей. Кричащей им пожелания смерти на площади, где жителям этого города говорили о том, что опасные преступники, покусившиеся на самое сокровенное, на власть этого города, наконец пойманы. И в этих словах уже был вынесен приговор. Всё это стерло белизну, стерло все, во что они верили, чем жили их горячие сердца. Они погасили их свет, смешали с дерьмом и кровью.

Но он помнил. Помнил свой родной край винограда и олив. Помнил свою любовь. Помнил своих друзей. И свет ещё жил в нем.

И он простил их. Простил их всех. Не сразу, конечно. Далеко не сразу. Но простил.
Простил этих людей на площади, потому, что понял, страшно менять мир, когда есть что терять. Страшно встать и сказать "Я против!", даже если жить под таким гнетом практически невозможно. Северяне, всё-таки очень жестокие и очень стойкие люди. 
Простил он и своих судей. Им тоже было что терять. Свое место, положение, свою веру в подобие правды и закона, которых они пытались держаться. И ведь не они. Это Узник и его друзья пытались отобрать их белизну, их свет. Привычный порядок жизней этого города, этих людей. И им это не удалось. Северяне оказались сильнее. 
Простил и своих палачей. Этих потных садистов, этих тварей, этих мразей, которые искалечили его. Тех, что смеялись и плевали в его лицо. Простил.
Он даже простил Бога. Простил его не вмешательство. Потому что понял. Это тоже любовь. Как любовью были их выстрелы, как любовью были их собрания, их операции, их налеты, их идеалы. Как любовью были эти четверо имен.

Энрике, Себастьян, Мико, Алехандро...

Он простил Катарину, которая не пошла с ними. Которая умоляла его остаться. Молила бросить их глупые игры, молила отказаться от идеалов. Но он не мог. Тогда не мог. И никогда бы не смог. Не таким вырастил его светлый, чистый, добрый край винограда, олив и горячих сердец. Не таким его воспитал отец.

Он простил им всё. И его сердце, его горячее сердце умерло тогда.
Не под допросами, не под пытками, не под криками его друзей, которых пытали в соседних казематах. Не в этой грязной камере, которую он ненавидел, которую отвергал, из которой пытался бежать. Не от слов духовника, который пытался увещевать его принять Бога Отца и Бога Сына в свою душу. Нет, не от его молитв, на которые он отвечал ругательствами и хулой. Не от дерьмовой еды, за которую приходилось бороться с крысами. Не от того, что его били палками охранники, мочились на его израненное тело и смеялись, а затем уходили, закрывая тяжелую дверь камеры, оставляя его в этом гнетущем безвременье. Не от всего этого.

Узник смотрел на небо. В этом, далеком от его Родины краю, оно никогда не было чистым. Всегда затянутое облаками, всегда хмуро взирающее на то, что творилось под его тяжелым темным брюхом. И однажды. Лишь однажды за долгие годы, тучи расступились. Солнце резало глаза Узника, привыкшие к сумраку. Но он нашёл в себе силы подтянуться на решетке, чувствуя боль в своих переломанных руках. Он долго пытался это сделать. Такое простое действие для здорового молодого мужчины. Не с первой попытки ему это удалось. И солнце милосердно ожидало его, что бы показать. Показать то, что он чувствовал, было по-настоящему важно. Очень важно. И Узник увидел то, что было за пределами тюрьмы. Увидел тот город, за который боролся, увидел его, озаренным солнцем. И то, что он увидел, разбило его сердце.

Если люди могут жить под таким небом за них не стоит сражаться. Не стоит биться за их души. Ведь эти души мертвы. Мертвы с рождения. Их грязь сочится наружу, искажая все вокруг. В них нет ни капли чистоты. И даже святой обряд крещения не может смыть эту грязь. И потому солнце своим светлым ликом не желает видеть эту грязь, скрываясь от этого города в вечно хмурых и низких тучах.

Тогда он помешался, как решил тюремный лекарь. Спросить Узника было нельзя, у него был вырван язык. Но его глаза. Грозные, горящие, сколько они все помнили их. Даже, не смотря на то, что творили с ним, они отдавали ему почтение за этот взгляд, чувствуя зависть к этому огню, горящему в его сердце. И этот огонь подстрекал к тому, что бы его погасить. Погасить этот свет любыми силами. И вот, наконец, они погасли. Узник перестал смотреть на них, он смотрел куда то в даль, не видя больше ничего. Наверное, глаза ему сохранили именно для этого. Чтобы увидеть, как огонь в них погаснет. И он, наконец, погас.
Тогда его перестали трогать. О нем забыли. Охранники даже старались вести себя тише. Открывая дверь камеры, чтобы поставить на пол миску с едой, они словно благоволили к нему, не тревожили его покой.
А Узник продолжал сидеть в своем углу. Грязный, провонявший мочой, еле живой, покрытый язвами и свищами, источающий зловоние. Ужасное, омерзительное тело, вместилище его разума, было повернуто к окну. Он смотрел на небо. Смотрел, не отрываясь. Мочась под себя, не притрагиваясь к еде. И в этом его молчаливом созерцании, при всей его мерзости, было что-то светлое. По настоящему светлое. Он продолжал смотреть на небо.

И когда солнце, спустя годы, вновь явило свой лик, оно забрало его душу с собой. Худое тело, почти скелет, тихо соскользнуло по стене и опало на грязный зловонный пол с мягким стуком, и больше не двинулось с места.

Его похоронили. Если можно это назвать похоронами. Тщедушный, почти невесомый труп сбросили в яму, вырытую в сырой земле для нескольких таких же как он, отмучившихся. Присыпали сверху. Священник прочитал молитву над ямой, могилой это место язык не поворачивался назвать, водрузили крест. И на кресте было грубо начертано несколько имен тех, кто смог, наконец то вернуться в ласковые руки всепрощающего Отца. Только одно имя отличалось от привычных этому месту.
Хорхе Эстебан Маурильо.

Далеко. Очень далеко от этого проклятого места, в краю, обласканном солнцем, краю щедрой природы, в краю людей горячих сердцем, юноша, носивший имя Хорхе, в честь своего отца, которого он никогда не видел, достиг своего совершеннолетия. И его горящие, грозные глаза, были очень похожи на те, что пугали тюремщиков далекого северного города. И в сердце его горело тоже пламя. Пламя революции. Пламя правды, пламя справедливости и чести.
И солнце ласкало его густые кудри.
И этот, ещё юноша, верил, что чистое небо должно быть над каждым городом.

За чистое небо над головами! Во славу Энрике, Себастьяну, Мико, Алехандро и Хорхе, да хранит всех нас Бог.


Человек, которого поцеловало Солнце. 



Я жил в городе, где солнечные лучи так редко разрезали своим светом тяжёлые тучи, что многие останавливали свой шаг, дабы взглянуть на небо, когда это происходило. Но он бы единственным, кто стоял, подняв очи к небу даже тогда, когда мрачной полотно тучи закрывало этот луч. Он смотрел на небо так, что я однажды остановился и стал смотреть на него. Ибо именно он показался мне по-настоящему удивительным. А вовсе не выглянувшее солнце. Хотя, как только он опустил голову и пошёл по улице прочь, то ничем не отличался от серой толпы, которая его окружала. Я смотрел ему вслед. Невысокий, с блёклыми волосами и лицом таким же серым, как и все остальные. 

Я стал замечать его почти каждый день. Он приходил, обыкновенно в полдень, на городскую площадь и поднимал голову к облакам. И ждал. И я стал ждать вместе с ним. И когда солнце на несколько мгновений появлялось среди тёмных туч, его лицо озарялось улыбкой. И мне даже показалось, что солнце прикасается к нему своим лучом. Это так заинтриговало меня, что однажды я набрался смелости и подошёл к нему. Я спросил его, для чего он это делает. Он взглянул на меня так, будто бы я спросил совершеннейшую глупость.
-Для того, что бы оно увидело мою улыбку. Подумайте сами. Ведь оно так далеко. Светит всем нам, греет нашу Землю. Ему должно быть так одиноко там, в небесах. Если у него находятся силы, что бы освещать всю Землю, неужели у меня не найдётся времени, что бы поприветствовать его и сказать ему спасибо за его труд? 

Я ушёл от этого человека в задумчивости. Он показался мне, на сей раз, таким странным. Что-то в его глазах насторожило меня. Я стал расспрашивать приятелей и коллег по работе не знает ли кто из них хоть что-то о человеке, который каждый полдень стоит на городской площади задрав голову к небу, в ожидании, когда солнечный луч пробьёт тучи. Мне потребовалось достаточно много времени, что бы разузнать о нём. И когда я узнал, наконец, его историю, то получил подтверждение той догадке, что поселила во мне наша первая встреча. Он оказался психически больным. В прошлом лётчик-испытатель, обладатель нескольких наград. Муж, отец, прекрасный семьянин. Однако после очередного вылета он повредился рассудком. Попал в аварию, чудом остался жив, что-то случилось с двигателем. Сильно обгорел, долго восстанавливался. Но от него невозможно было добиться никаких вразумительных объяснений, что случилось с ним там, за пределом облаков. Он много бредил и часто повторял только одно слово, которое можно было разобрать. "Солнце". 

Да уж, печальная история. Я узнал так же, что он прошёл курс лечения и реабилитации. Сейчас наблюдается у врача, принимает медикаменты и неплохую пенсию. Нет, нет, не подумайте, он не буйный. Вовсе нет. Всё дело в его странных фантазиях. После аварии он стал бредить солнцем. Говорил о нём, рисовал его. Я слышал так же, что от него ушла жена. Не выдержала. Он перестал замечать и её, и детей. Говорил только о солнце. Забывал есть, менять бельё. Она не выдержала, в конце концов. Я не могу судить её. Это тяжёлое бремя быть женой сумасшедшего. 

Когда я выведал всё, что мог, во мне, однако, появилось вовсе не презрение, не отвращение. Меня поразило неведомое доселе любопытство. Вот ведь человек. Такая простая система, так хорошо изученное наукой устройство. Внешне и не поймёшь что кроется в нём. Почему он поступает так или иначе. Почему произносит те или иные слова. И самое странное это его разум. Что творится в его голове? Почему человек сходит с ума? И что тогда творится в его голове? 

Я вновь встретился с Человеком, который ждал солнца. Поборов свою робость и стеснение, спросил его о том, что же произошло. Почему произошла та авария? 
Он посмотрел на меня своими странными глазами, в которых тогда я уже безошибочно увидел признаки безумия. Однако на сей раз он улыбнулся мне.
-Солнце поцеловало меня. 
Больше он ничего мне не сказал, и я снова ушёл от него в задумчивости. 

Доступа к авиационным архивам у меня не было, и я долго терзал себя мыслями по этому поводу. Прошло, наверное, несколько месяцев. Я видел его почти каждый день на том же месте, но уже не решался подойти. А тот Человек не замечал вокруг себя совершенно никого. И я почти позабыл о нём и его загадке, так как меня назначили на новую должность и мой разум был погружён в совершенно иные проблемы. И когда он неожиданно обратился ко мне на улице, я не сразу узнал его.
Всё в том же потрёпанном пальто, со спутанными волосами. И только его пронзительные глаза тёплого кофейного цвета, которые пристально и странно смотрели на меня, словно видели во мне что то особенное, заставили меня вспомнить о том, кто он такой. 
-Доброго дня. 
-Доброго дня, - Я вежливо улыбнулся и приподнял свою шляпу, намереваясь идти дальше, но он придержал рукав моего пальто. 
-Прошу вас, ответьте мне. Всего на один вопрос. Я надолго не задержу вас. - Его голос был мягок и вежлив, и я остался, хотя, помнится, нахмурился, так как опаздывал на одну очень важную встречу.
-Хорошо. Я отвечу, - Мрачно отозвался я. 
Он отпустил моё пальто и снова улыбнулся. 
-Скажите, пожалуйста, почему вы подошли ко мне. Там, на площади? Я прихожу туда каждый день уже множество лет, но вы были первым, кто подошёл ко мне. Вы, верно, знаете, что я сумасшедший. Я тоже знаю об этом. Я видел людей, которые крутили пальцем у виска, как только замечали меня. Но никто из них не решался заговорить со мной. И только вы... 
-Не знаю, - Я пожал плечами, чувствуя раздражение и нетерпение, - Просто мне стало интересно. 
-Вы спросили меня что случилось много лет назад. Но вы не спросили, для чего я прихожу на площадь. Это вам интересно? 
Я посмотрел на часы и нахмурился, чувствуя, что рамки приличий становятся с каждой секундой для меня всё более тесными. Но я не мог просто оборвать разговор и пойти прочь. Я надеялся, что Сумасшедший, наконец, оставит меня и сказал ему об этом. Сказал ему, что уже опаздываю и для меня очень важна эта встреча. Он отстранился от меня, принёс извинения и, пожелав доброго дня, пошёл прочь. 

Больше мы с ним не встречались. Но когда прошло время и неурядицы на моей работе улеглись, освободив мой разум, я почувствовал себя крайне неловко. Ведь я допустил такую невежливость по отношению к нему. Он хотел что-то сказать мне, а я оттолкнул его. Я проходил мимо той площади множество раз, но больше не встречал его и корил себя за то, что моя грубость пагубно повлияла на его состояние. Переживал не попал ли он после того в больницу, не совершил ли какой-нибудь глупости, из-за которой угодил за решётку. 

Но вскоре в одной из утренних газет я прочёл короткую заметку. На аэродроме произошло ЧП. Некий неизвестный пробрался на лётное поле и угнал самолёт. Самолёт удалось сбить, никто не пострадал, а его обломки затерялись. 

Я долго думал над этой новостью и нашёл ответ на свой вопрос. Мне стало грустно. Я догадывался, хотя и не мог утверждать с точностью, что это был тот самый сумасшедший. Но, как говориться, глупо отрицать очевидное. Таким был бы конец моей истории, если бы чуть позже я не получил письма. Странного. На дешёвой бумаге, написанного плохо различимым почерком. 


"Я думаю, вы всё же хотели узнать для чего я приходил каждый день на площадь. После аварии меня лишили лицензии, и я больше не мог подниматься в небо. А потому довольствовался лишь тем, чтобы смотреть на него. Вы знаете, поцелуй Солнца так сладок, что его невозможно забыть. Ничто не может затмить Солнце. Вы дали мне надежду. Спасибо вам."


В письме не было подписи, но теперь уже я не сомневался в том, кто же угнал самолёт. 

Сумел ли он сделать то, что желал? Я не знаю. Но когда я как то оказался на той площади в полдень, солнечный луч прорезал тёмные тучи и коснулся моего лица. И я готов поклясться, что оно улыбалось мне.