10. Явление привидения

Ужастик из цикла «Деревенская бывальщина»

У Нюрки Коробковой дочь «особенная». А, говоря по простому, дебилка. Не в том плане, что с арифметикой у девчонки плохо, а вообще, на всю голову. По научному, болезнь Дауна называется, в честь какого-то врача. Когда Нюрка родила, докторица успокоила, что это не болезнь вовсе, а гиниктическое изменение в организме: одна хырмысома лишняя, доброты прибавляет. Такие детишки всегда улыбаются и называют их «солнечные дети».
Спросила, как в магазине, когда вместо дешёвой водки завозят дорогую: — Брать будете?
А чего не взять, коли хырмысом больше, чем у всех. Перелив не недолив — лишнего много не бывает. Тем более, что девка весёленькой, да добренькой вырастет. Помощницей в хозяйстве.
Докторица, правда, подпортила праздник выписки из роддома. На прощание укорила, что ребёнок «особенный», судя по всему, из-за пристрастия мамочки к спиртным напиткам. И предупредила, что, ежели Нюрка будет и дальше злоупотреблять, то лучше от детей предохраняться, а то спьяну могут родиться и косолапыми, и всяко тяжелобольными.
Откуда, стерва, узнала про употребление? Лет Нюрке в то время было всего двадцать пять или чуть больше, лицо ничего ещё… Ну, предохранялась она. А тут не углядела. Праздник какой-то был. Все перепились, она тоже лишнего приняла. Сколько мужиков ею попользовались в ту праздничную ночь, она без понятия — в отключке была.
Ну да, дело житейское…
С именем проблем не было, записали Танькой, в честь Нюркиной бабки. А вот с отчеством пришлось голову поломать. Как говорит народная мудрость: кто последний, тот и папа. А ежели не знаешь, кто последний? Вспомнили про «особенного ребёнка», который в честь врача Дауна. Но в загсе сказали, что отчества «дауновна» не бывает, записали Даниловной.
Танюха росла здоровенькой, весёленькой. Глазки широко расставленные, чуть косенькие, навыкат. Носик картошечкой, с широкой переносицей. Ушки, как по циркулю вырезанные, аккуратненькие. Говорить, правда, поздно начала, годам к восьми только «мама» да «баба» выучила.
Но бабка ейная, Нюркина мать, сказала, что и Нюрка с разговорами в своё время тоже сильно задержалась. На том и успокоились.
Чему Нюрка радовалась, так это пенсии, которую назначили Танюхе за то, что она «особенный ребёнок». Небольшую, правда, В пересчёте на коммерческие цены, всего на полтора-два литра белой хватало. И на том спасибо государству, потому как Нюрка коммерческую водку редко брала, пользовалась палёной.
В школу Танюху по причине «особенности» не взяли. Сказали, что для «особенных» детей есть специальная школа в области — интернат. Но Нюрка с бабкой, Нюркиной матерью, Танюху в интернат сдавать не захотели, пусть дома матери помогает, и так рассудили: Танюхе в институты не ходить, а шваброй, как мать, можно и без академиев махать.

***
Но это всё присказки, а сказка в том, что Танюхе на десятилетие подарили большущую куклу.
Дядька, который подарил, рассказал, что ездил в район, шёл через двор к магазину, а тут кукла к дереву привязана, как на расстрел. Толи дети в садистов играли, как в кино по зомбиящику, толи чё… Не пропадать же добру! Отвязал, привёз, подарил. Хоть и не планировал.
Дядек на днюху пришло, как пальцев на одной руке у Таньки, а тётек только две. До двух Танька считать умела. Идёт, и считает в такт шагам: «Лас-да… Лас-да…».
Приходившие дядьки здоровались, хлопали друг друга по рукам и плечам, а маму-Нюру почему-то только по попе.
Кукла Таньке сразу полюбилась: большая, один глаз закрывается и открывается, если баюкать. Но Танька любую полюбила бы, потому как кукол у неё ни разу в жизни не было.
— Прям, как сестричка! — сказал подаривший куклу дядька.
— Сеститька… — поняла Танька.
День рождения дочери Нюрка решила отметить с размахом. Хвастала, что затарилась в магазине, где работала, двумя ящиками палёной водки. По себестоимости в счёт зарплаты получилось совсем дёшево. Закуска, правда негустая: варёная картоха со своего огорода, да хлеб. И ещё кетчуп, который Нюрке дали в магазине бесплатно, потому что у него месяц назад вышел срок хранения, а этикетку подправлять второй раз уже нельзя — заметно будет. Хозяин разрешил взять кетчуп сотрудникам — не выбрасывать же! Томат, он и есть томат, пока не прокис.
Гости, похохатывая, успокаиваили Нюрку: «Мы не жрать пришли, а пить. В честь рождения… И вообще, пора начинать».
Начали.
Выпили по первой. За здоровье Таньки. Почти сразу по второй, за здоровье матери, потому что «между первой и второй промежуток небольшой». Занюхав хлебом, разлили по третьей, потому что «бог троицу любит». Потом считать перестали, только говорили: «Ну, давайте махнём!» и «Ну, вздрогнули!».
Нюркина мать, Танькина бабка, сидела во главе стола, похожая на Бабу Ягу из сказки, потому что была сильно старая. Но «махала» и «вздрагивала» наравне с гостями.
Все радовались дню рождения, включили телевизор, там как раз весёлая музыка шла, стали танцевать.
Танька сидела на полу между шифонером и пустым сервантом, обнимала любимую куклу-сестричку. Забилась она в угол, чтоб её не затоптали развеселившиеся танцоры.
Один дядька позвал Таньку танцевать. Таньке хоть и десять лет, но телом она была справная, правда, танцевать не умела. И с сестричкой расставаться не хотела. Поэтому отказалась.  Подчеркнув отказ словом, которое говорила её мать надоедливым мужикам: «Идинаку!».
Дядька почему-то обиделся: «Меня?! Безмозглая шмакодявка посылает?! А я ей куклу подарил!». Схватил Таньку за руку, вытащил из угла, стал отнимать куклу. За Таньку и за куклу вступился другой дядька: «Чё к убогой пристал?». На что первый возмутился: «А посылать — не убогая?!».
В общем, дядьки друг с другом не согласились, схватились за грудки. Их стали разнимать, канитель завертелась, как говорила Танькина бабка, Нюркина мать, не приведи, господи!
Что-то наклонили, что-то уронили, голову кукле проломили, куклу и Таньку красным кетчупом испачкали. Танька с перепугу и от жалости к проломленной в голову сестричке заорала протяжно и басом, как орут по весне коровы, выпущенные первый раз на луг из зимнего стойла…
Нюрка, изрядно набравшаяся к тому времени, услышав вой дочери, и, спьяну понимая, что в пьяной драке убивают, так и завопила: «Убивают!».
Другие дядьки и тётьки, продрав зенки и увидев испачканных в красное Таньку и куклу, поддержали Нюрку воплями: «Убили! Убили!».
Бабка, Нюркина мать, мудрая женщина, хоть и «махала» наравне с гостями, правильно оценив ситуацию, не осилив встать из-за стола, велела:
— Скорую вызовите!
И, двинув стакан от себя, жестом указала: «Налейте!». 
У кого-то нашёлся мобильник, вызвали скорую по причине «ребёнок сильно упал, весь в крови».
Нюрка орать обессилела, умолкла. Таньке, чтоб не орала, налили полстакана водки, сильно закрасили вареньем, дали выпить. Танька варенье любила, выпила не поморщившись, потому что варенье в семье бывало не каждый день, зажала в охапку любимую сестричку, испачканную в кетчуп, и спряталась в угол.
Гости, поняли, что цирк уехал — представления не будет, сели за стол «махать» и «вздрагивать» дальше.
Времени прошло с полчаса или больше, пока из районной больницы приехала скорая. Танька к тому времени уснула в углу, тесно обняв перепачканную красным кетчупом любимую куклу.
Когда в комнату вошёл молодой медик в белом халате, некоторые гости уже спали, уронив головы на стол. Из-за плеча молодого опасливо выглянула совсем молодая девушка в белом халате, удивилась: «Ну и шалман!».
— Кому тут заплошало? — строго спросил молодой медик.
Строгий тон молодого в белом халате, который обязан оказывать медицинские услуги населению с уважением, не понравился одному из гостей, по поводу чего тот и возмутился:
— А ты чего хамишь? Молодой ишшо! Тут люди, понимашь… умирают… А он хамит! Врач называется…
— Я не врач, я фельдшер, — миролюбиво признался молодой в белом халате. — Что случилось? Кто в помощи нуждается?
— Долго ехали… Спасители фиговы… — презрительно укорил гость. — Пока дождёшься вас, сдохнешь! Некому уже помогать… Вон, в углу покоятся…
И махнул в сторону спящей мертвецки пьяным сном Таньки с куклой, перепачканных красным кетчупом. В сгущающихся сумерках, да без освещения они и вправду выглядели «упокоившимися».
— Во-первых, и без вас вызов был. На сердечный приступ, между прочим. А во-вторых, ехали не долго, на максимальной скорости, — обиделся фельдшер. И укорил в ответ: — Вы тут водовку жрёте, а дети без присмотра…
— Не жрём, а культурно отмечаем… Вот её день рождения, — перебил фельдшера и махнул в сторону спящей Таньки гость. — А теперь, похоже, бум поминки справлять… Из-за вас, падлы неповоротливые…
Гость с трудом поднялся из-за стола и, с явным желанием наказать медиков сжатым кулаком, направился в сторону фельдшера.
Фельдшер подтолкнул напарницу к выходу, приказал:
— Вызывай полицию, жди в машине.
Гость отвёл руку с кулаком назад, будто натягивал тетиву большого лука, намереваясь врезать зарвавшегося фельдшера так, чтобы тот спиной вынес дверь. Но фельдшер, похоже, занимался спортом и не пил. От как-то не по боксёрски, а по баскетбольному толкнул шедшего на него пьяного в грудь так, что тот едва не вынес спиной стену, на которую наткнулся.
— Ну что, вызвала? — спросил фельдшер напарницу, залезая в машину скорой помощи.
— Вызвала, — подтвердила напарница. — Сказала, что по адресу два детских трупа, пьяная компания, дебоширят, напали на фельдшера…
— Молодец.
Первыми почему-то приехали труповозы. В сгустившихся вечерних сумерках на борту уазика-буханки едва различимо мрачнела надпись «Ритуальные услуги» и рисованный могильный крест.
— Да им менты сразу сообщают, — пояснил фельдшер напарнице. — Похоронные конторы ментам за каждый труп мзду отстёгивают.
Труповозы торопливо достали из машины носилки, побежали в квартиру, будто опасаясь, что их клиентов перехватят конкуренты. Скоро вынесли носилки с лежащими на них Танькой и куклой, раскрашенных  кетчупом. Следом брела подвывающая и, похоже, ничего не соображающая Нюрка, в заспиртованном мозгу которой отпечатался только коллективный крик «Убили!».
Носилки погрузили в задние двери уазика. Туда же запихали подвывающую Нюрку.
Подъехала ментовка.
Вылезли два полицейских, лениво спросили у скоропомощников:
— Что там?
— Да чёрт их знает! — пожал плечами фельдшер. — Два ребёнка в кровище, в квартире пьяный шалман, один драться полез…
Полицейские заглянули в тёмное нутро уазика, различили что-то, лежащее на носилках, покачали головами, один спросил у подвывающей из темноты Нюрки.
— Ты кто?
— Ма-а-ать…
— А что случилось?
— Упа-а-ало что-о-то-о…
— Пить меньше надо… Документы на детей есть?
— На старшую свидетельство о рождении нашли, — похлопал по карману труповод. — На младшую ничего нет. Там ужратые все, не добьёшься от них. И света нет. Бабка сказала, отключили за неуплату.
— Ладно, везите, — разрешил полицейский. — Я к вам щас заеду, документы оформлю, разрешение на вскрытие. Квартиру гляну только, место происшествия.
Скорая помощь отъехала. Полицейские зашагали в квартиру. Труповозы захлопнули заднюю дверь уазика. А из боковой двери почти вывалилась Нюрка и, обойдя машину спереди, пошла домой: там недопитой водки оставалось море.

***
Проснулась Танька рано, потому что лежать на каменном холодном столе неудобно. Слезла, вышла в коридор, держа в руках сестричку. Прошла в холл. Увидела много разных гробов и венков. Гробы были разные, тёмные и светлые, полированные и обитые чёрной или красной материей. Были и простые, из оструганных досок, ничем не обитые. Венки тоже были разные: богатые и скромные. И кресты, массивные и тёмные, тощенькие и светлые. В общем, красота.
Танька знала: гробы нужны, чтобы класть в них мёртвых. У её куклы была разбита голова, значит, она была мёртвая. Танька привыкла, что всё у них с матерью простое, поэтому для любимой куклы выбрала стоявший у дальней стены гроб из простых досок, поменьше её самой, но чуть больше куклы. Сдвинула крышку гроба в сторону, положила куклу и накрыла крышкой. Танька знала, что близкие люди сидят у гроба, поэтому и сама села прямо на пол, облокотившись на гроб и положив на него голову. И опять уснула.
Начался рабочий день. Пришёл врач, стал переодеваться в ординаторской. Ночной санитар, позёвывая, доложил, что поступил убитый ребёнок. Лежит в секционном зале. Подал врачу документы.
Врач взял документы, пошёл по коридору через холл, заставленный гробами и венками, в секционный зал. Мирно спящую у стены Таньку принял за памятник в виде скорбящего ангела.
— А где ребёнок-то? — крикнул сердито из зала.
— Где-где… В Караганде, — недовольно буркнул санитар и побрёл в зал.
Ребёнка не было.
— Сам сгружал, — удивился санитар. — Тут положил.
— Что за ребёнок хоть? — спросил врач. И спросил подозрительно: — Ночью пил?
— Ни капелюшечки, — истово перекрестился санитар.
«Врёт», — понял врач по виновато бегающим глазам санитара.
Но в данный момент санитар был в рабочем состоянии и здравом уме.
— Что за ребёнок? — повторил врач.
— Полиция направила. Неблагополучная семья, попойка…
— Ищи… — усмехнулся врач, направляясь из зала в холл.
— Где ж я его… — буркнул санитар.
— Документы есть? Есть. Ты принимал труп? Ты. Вот и ищи, коли принял, — безразлично пожал плечами врач.

***
Танька проснулась от громких разговоров.
Мимо шли два дядьки: один в белом халате, как у тёти-врача, которая приходила к ним и тыкала холодной штукой ей в грудь и спину, другой в сером, как у матери на работе.
— Здасьте, — культурно поздоровалась она со старшими, как учила бабка.
— А это что за… явление? — удивился дядька в белом халате, увидев девчонку с явно даунским лицом, сидящую у гроба.
Кетчуп на лице Таньки к тому времени засох и осыпался.
— Так… её и привезли! — поразился дядька в сером халате.
— Ты кто, солнечное дитя? — спросил дядька в белом халате.
Танька знала, как её зовут, поэтому представилась:
— Танька.
И погладила гроб, показывая свою любовь к его содержимому.
— А фамилия? — спросил дядька в сером халате.
— Какая фамилия, — дядька в белом халате нехорошо посмотрел на дядьку в сером халате. — Она ж явный даун.
Но Танька знала и фамилию.
— Колобкова.
И попробовала открыть крышку гроба, чтобы посмотреть на сестричку, потому что соскучилась по ней. И пояснила дядькам:
— Сестлитька.
Дядька в белом халате заглянул в бумаги, которые держал в руке, удивился:
— Всё правильно! Коробкова! Ну-ка, глянь, чего она в гроб ломится.
Дядька в сером халате сдвинул крышку гроба, стало видно платье Танькиной сестрёнки.
— Так вот же она! — обрадовался дядька в сером халате. — В гробу — Коробкова, а эта — сестра её.
— А говоришь, не пил, — укорил дядька в белом халате того, который в сером. — Нашлась пропажа… Она как оформлена? Кто её хоронить будет?
— За счёт мэрии. По статье «ниже прожиточного минимума».
— Что там в направлении менты написали?
— Голову ей проломили.
— Ну, оформи бумажки на вскрытие… В результате черепно-мозговой травмы и всё прочее. По стандарту. Не буду я её вскрывать, кому она, к чёрту, нужна. Тем более, в гробу уже лежит.
Задумался, глядя на бумаги, засомневался:
— Слушай, а привезли, ведь, двоих!
— Вторая — неизвестная, — подумав, вспомнил санитар.
— Ну, ты… Не пил он… Значит, вторая очухалась. Вот эта, без мозгов которая, и есть неизвестная. Ты бумажки на известную оформляй. А с неизвестной менты пусть разбираются. Скажем, очухалась и ушла. Пусть пишут, что одну привезли. За то, что они живую в морг отправили, начальство им таких пистонов навставляет! Звони в ментовку, скажи, очухалось «солнечное дитя», сидит у гроба. Если хотят, пусть едут, засвидетельствуют.

***
Дядька в сером халате забил гвоздями крышку гроба, вместе с другим дядькой без халата погрузил гроб в машину. Танька шла следом.
— Ты кто? — спросил у Таньки дядька без халата.
— Да вроде как сестра, что-ли, — пояснил дядька в сером халате.
— Шла бы ты, девочка, домой, — посоветовал дядька без халата.
— Да она, похоже, бомжиха, — предположил дядька в сером халате, глянув на затасканное, грязное платье Таньки.
— Для такой дом — любая подворотня, — буркнул дядька без халата и разрешил: — Ладно, залезай. Коль сестра…
Приехали на кладбище. Отнесли гроб куда надо, опустили в заранее вырытую могилу, закопали, поставили крест, на котором чёрной краской написали: «Татьяна Коробкова». И прожитые ею годы.
Ушли, оставив Таньку сидеть у могилы. Их дело — забота о мёртвых. О бомжах пусть заботится соцобеспечение.

***
Проходившие мимо люди, увидев девочку, со странной улыбкой глядящую на холмик могилы, сетовали: с горя подвинулась. Оставляли ей конфеты, печенья, газировку. Подошла бомжиха, пожалела девочку. Предложила, протягивая бутылку:
— Выпей, дочка, полегчает…

***
Вечером, смеркалось уже, мимо сидящей у могилы Таньки шла женщина в немолодом возрасте. Остановилась. Посоветовала сочувственно:
— Шла бы ты домой, дочка.
И спросила, проявляя уважение:
— Как тебя зовут?
— Танька Колобкова, — представилась голосом трёхлетнего ребёнка десятилетняя Танька. И улыбнулась странной улыбкой, какой улыбаются «солнечные дети».
Женщина наклонилась к кресту, чтобы узнать, у чьей могилы сидит девочка. Может, у могилы отца или матери? И прочитала: «Татьяна Коробкова». И возраст подходящий.
Женщина испуганно перекрестилась, боязливо покосилась на Таньку, одетую в рваное, грязное платье — в таких вылезают из-под земли… Попятилась и, развернувшись, почти побежала прочь, то и дело оглядываясь.
Вскоре пошли слухи, что на могиле девочки поселилось привидение… А по другим слухам, мертвяк из могилы, мол, вылезает.

***
Нюрке Коробковой из Бюро ритуальных услуг пришло, как и положено, извещение: «Ваша дочь… похоронена… квартал… могила…» и прочее, и прочее.
На что Нюркина мать, Танькина бабка, смиренно вздохнув и перекрестившись, пробормотала:
— Бог дал, бог взял.
И добавила деловито:
— Помянуть бы надо… А то не по-людски как-то…
Подумав, распорядилась:
— Ты там отоварься по-дешёвке в магазене своём.

2021 г.