Поэт, любимый небесами

      Из автобиографии Дмитрия Ивановича Хвостова (19.07.1757-22.10.1835): «Благосклонный читатель! Ты зришь пред очами своими жизнеописание знаменитаго в своем Отечестве мужа. Дела его и заслуги своему Отечеству столь были обширны, что поместить оныя в себе может одна только соразмерная оным память, и то токмо при систематическом и притом раздельном повествовании оных. Почему мы при настоящем издании его жизнеописания заблагорассудили дела его и заслуги Отечеству разделить на две части или статьи: предметом первой будут душевныя его таланты и степень образованности по отношению к наукам и просвещению; предметом же второй положим краткое описание гражданского его достоинства и знаменитости, которыя он своими доблестями обрел в славном Российском государстве» (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Июнь.- С. 571).
     Сравните: «Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому» (Козьма Прутков Полное собрание сочинений.- М.; Л., 1965.- С. 332). И еще: «Хвостов служил в военной.., потом в гражданской службе» (Поэты 1790-1810-х годов / вступ. ст. и сост. Ю.М. Лотмана; подгот. текста М.Г. Альтшуллера; вступ. заметки, биограф. справки и примеч. М.Г. Альтшуллера и Ю.М. Лотмана.- Л., 1971.- С. 424), - из биографической справки о нем Лотмана Ю.М.
      Сравните также прутковские «Выдержки из моего дневника в деревне (Село Хвостокурово):

При поднятии гвоздя близ каретного сарая

Гвоздик, гвоздик из металла,
Кем на свет сооружен?
Чья рука тебя сковала,
Для чего ты заострен?..»
(Козьма Прутков. Полное собрание сочинений.- М.; Л., 1965.- С. 353)

      И хвостовский «Пятиколосный колосок» на пять страниц с примечанием: «Сосед Графа Д.И. Хвостова, отставной майор Князь В.А. Голицын в исходе сентября 1826 года прислал ему за диковинку пятиколосный колосок, попавшийся Князю Голицыну во владениях Автора, Владимирской губернии Переславля-Залесского уезда в селе Слободке на Кубре, в крестьянском поле…»  (Хвостов Д.И. Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1829.- Т. II.- С. 231)
      «Примечания в прозе», ничего общего с текстологическими комментариями не имеющие, - другое изобретение Хвостова, позволявшее ему рассказать еще немного о себе и многом другом, не уместившемся в стихах.
      О себе: «Семидесятилетний поэт, которого публика не читает и не знает по невниманию к произведениям изящных искусств, а иные без толку бранят и гонят за то, что певец Кубры (т.е. я) вооружается на романтиков, которые не довольно что испортили в словесности вкус и язык, портят нравы, вселяя в мысли и сердца безначалие и разврат»  (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Август.- С. 413).
      О своем стихотворении «Гавриле Романовичу Державину» и его адресате: «1. Стихотворение «Гавриле Романовичу Державину» напечатано было вскоре по увольнении его от звания министра юстиции. Он был министр и певец; название же героя не собственно к нему относится. Автор разумеет, что каждый превосходный герой, министр, певец суть в мире такия планеты, коим заката нет, как то доказали Фемистокл, Перикл, Гомер и другие. 2. «Певец! Ты лепоту и стройность видел мира». Сей стих, равно как и весь куплет относится к царствованию Екатерины II и нахождению Гавриила Романовича в звании статс-секретаря при особе сей великой государыни… 3. «Под игом уз земной нередко страждет шар». Сие стихотворение написано во время ужасов мнимой Французской республики…»  (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Август.- С. 440)

О «Реке Кубре»:

Кубра! Ты первая поила
Меня пермесскою водой,
Младое чувство возбудила
Прельщаться греков простотой.
Я на брегу твоем высоком
Всегда спокойным сердцем, оком
Ловил природы красоты;
Не знал кумиров зла, ни мести,
Не зрел рабов коварства, лести,
И собирать хотел цветы.
Хотел, подруги Феба, музы,
По вашим странствовать горам,
Нося прелестныя мне узы,
Курить пред вами фимиам,
И воду пить пермесских токов,
Как Ломоносов, Сумароков,
Парил я в мыслях на Парнас,
Дерзал стремиться вслед Гомера;
Но вдруг представилась Химера,
Исчезла мысль и дух погас…
(Поэты 1790-1810-х годов / вступ. ст. и сост. Ю.М. Лотмана; подгот. текста М.Г. Альтшуллера; вступ. заметки, биограф. справки и примеч. М.Г. Альтшуллера и Ю.М. Лотмана.- Л., 1971.- С. 424-426)

     Примечание к фамилиям Ломоносова и Сумарокова – «Высокое почтение автора к Ломоносову, российскому Пиндару, во многих случаях ясно обнаружено. Что же касается до Сумарокова, то, не выдавая основателя театра нашего за образцового поэта, можно, кажется, особливо в то время, в которое стихи сии были писаны, сделать приветствие предку нашей словесности. Неужели на место его ставить Кондратовича или Тредьяковского? Бесспорно, что творцы Россияды и Семиры не могут по дарованию равняться с нашим Пиндаром; но они были его современники и сближались с ним более, нежели другия малозначащия писатели, каковых уже в то время довольно было. Впрочем, мнение мое о знаменитом Александре Петровиче Сумарокове ясно сказано во 2 томе сего издания (см. послание первое о критике и стих: «Гремела на заре его в России лира»). К имени Гомер – «Михаил Матвеевич Херасков, Омир российских стран, первый удостоил сочинителя советами и наставлениями при вступлении его на Парнас»  (Поэты 1790-1810-х годов / вступ. ст. и сост. Ю.М. Лотмана; подгот. текста М.Г. Альтшуллера; вступ. заметки, биограф. справки и примеч. М.Г. Альтшуллера и Ю.М. Лотмана.- Л., 1971.- С. 438).
     Этим приемом и воспользовался Пушкин в «Оде его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову»:               

…Вам с Бейроном шипела злоба.
Гремела и правдива лесть.
Он лорд – граф ты! Поэты оба!
Се, мнится, явно сходство есть. –
Никак! Ты с верною супругой
Под бременем Судьбы упругой
Живешь в любви – и наконец
Глубок он, но единобразен,
А ты глубок, игрив и разен,
И в шалостях ты впрям певец.
А я, неведомый Пиита,
В восторге новом воспою
Во след Пиита знаменита
Правдиву похвалу свою,
Моляся кораблю бегущу,
Да Бейрона он узрит кущу,
И да блюдут твой мирный сон
Нептун, Плутон, Зевс, Цитирея,
Гебея, Псиша, Крон, Астрея,
Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон…»

       Примечание: «Здесь поэт, увлекаясь воображением, видит уже Великого нашего лирика, погруженного в сладкий сон и приближающегося к берегам благословенной Эллады. Нептун усмиряет пред ним продерзкие волны; Плутон исходит из преисподней бездны, дабы узреть того, кто ниспошлет ему в непродолжительном времени богатую жатву теней поклонников Лже-пророка; Зевес улыбается ему с небес; Цитерея (Венера) осыпает цветами своего любимого певца; Геба подъемлет кубок за здравие его; Псиша, в образе Ипполита Богдановича, ему завидует; Крон удерживает косу, готовую разить; Астрея предчувствует возврат своего царствования; Феб ликует; Игры, Смехи, Вакх и Харон веселою толпою следуют за судном нашего бессмертного Пииты» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1994.- Т. II.- Кн. 1.- С. 344-345).
     Николай Иванович Греч утверждал, что «лавры Державина и Дмитриева не давали ему спать: первого он хотел превзойти одами, последнего своими притчами; критики и насмешки приписывал зависти и недоброжелательству, но, впрочем, был человек не глупый и при случае умел отмстить врагу и насмешнику. Не всем известен следующий анекдот, в достоверности которого мы ручаемся… В конце обеда, когда начались тосты, подали хозяину пакет на его имя. Он распечатывает его и читает вслух следующее:
      Стихи А.С. Шишкову
(На случай всемилостивейше пожалованной ему коляски)

Шишков! оставя днесь беседы светлый дом,
Ты едешь в дальний путь в карете под орлом:
Наш добрый царь, тебе вручая важно дело,
Старается твое беречь, покоить тело;
Лишь это надобно, о теле только речь:
Неколебимый дух умеешь сам беречь.
Иван Крылов.
       Восторженные гости захлопали в ладоши, закричали: прекрасно, бесподобно!.. Граф Хвостов торжествовал: он не объявлял гласно о своей хитрости, но везде, где только мог, хвалил эти стихи, прибавляя изредка: «Их хвалят по достоинству; но, если б вместо Иван Крылов было подписано гр. Дмитрий Хвостов, бранили бы без милосердия.
       Хвостов и Крылов, словно Гог и Магог, на радость современникам обрели друг друга и как могли поддерживали свой союз и миф о себе как об антагонистах (Греч Н.И. Газетные заметки // Северная пчела.- СПб., 1857.- № 119).
       «А знаете ли вы, - спросил у меня Щулепников, - стихи графа Д.И. Хвостова, которые он в порыве негодования за какое-то сатирическое замечание, сделанное ему Крыловым, написал на него?» - «Нет, не слыхал», - отвечал я. «Ну так я вам прочитаю их, не потому, что они заслуживали какое-нибудь внимание, а только для того, чтоб вы имели понятие о сатирическом таланте графа. Всего забавнее было, что он выдавал эти стихи за сочинение неизвестного ему остряка и распускал их с видом сожаления, что есть же люди, которые имеют несчастную склонность язвить таланты вздорными, хотя, впрочем, и очень остроумными эпиграммами. Вот эти стишонки:

Небритый и нечесанный,
Взвалившись на диван,
Как будто неотесанный
Какой-нибудь чурбан,
Лежит, совсем разбросанный,
Зоил Крылов Иван:
Объелся он иль пьян?
      
        Крылов тотчас же угадал стихокропателя: «В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь», - сказал он и отмстил ему так, как только в состоянии мстить умный и добрый Крылов: под предлогом желания послушать какие-то новые стихи графа Хвостова напросился к нему на обед, ел за троих и после обеда, когда Амфитрион, пригласив гостя в кабинет, начал читать стихи свои, он без церемонии повалился на диван, заснул и проспал до позднего вечера» (Жихарев С.П. Записки современника. Воспоминания старого театрала: В 2-х томах.- Л., 1989.- Т. 2.- С. 129-130).
        «Летом 1822 года несколько петербургских литераторов, в том числе и Крылов, нанимали на общий счет дачу близ Руки. Иногда бывали у них и чтения. В этом маленьком обществе прозвали Крылова Соловьем. Вдруг является к ним гр. Хвостов, с стихами певцу-соловью. Ему объявили, что если кто хочет быть членом их общества, тот должен покоряться их правилам; что они готовы его слушать, но за каждое рукоплескание – у них положена с автора бутылка шампанского! Граф Хвостов начинает читать: за каждым куплетом раздается рукоплескание; за каждым необыкновенным стихом, в его роде, опять рукоплескание! – Их начлось так много, что автор должен был отплатиться таким количеством шампанского, которое стоило ему довольно дорого.
       Но он же был добродушен. Алекс. Еф. Измайлова, издателя Благонамеренного и баснописца, просил о пособии в бедности бедный и больной симбирский баснописец Маздорф (я знал его лично); но с тем вместе он просил не объявлять об этом в Благонамеренном. Гр. Хвостов, как скоро сказали ему об этом, по неимению на этот раз наличных денег, немедленно взял вперед 100 руб. из своего жалованья и отдал их Измайлову для отсылки к Маздорфу (1819).
       С ним делали много мистификаций, которые были тогда в употреблении. 1 апр. 1822 прислали к нему печатное траурное приглашение на похороны Измайлова, который совсем был здоров. Гр. Хвостов, не смотря на то, что Измайлов написал на него несколько сатирических басен, огорчился; но, наконец, догадался и выразил в письме своем к Измайлову все неприличие огорчать подобными шутками. Говорили, будто он явился на похороны; но это несправедливо! Как, однако, тогда все были веселы и наклонны к шуткам: это надобно заметить!» (Дмитриев М.А. Московские элегии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти.- М., 1985.- С. 196-198) - вспоминал Михаил Александрович Дмитриев.
      «Из ответных писем видно, что он никому не давал пощады, навязывая свои сочинения всем и каждому: королю прусскому, Аракчееву, Бенкендорфу, Паскевичу, Закревскому, митрополитам, архиереям, институтам, университетам, семинариям… Один раз, кроме всех своих печатных томов стихотворений, он препроводил в кронштадтскую флотскую библиотеку собственный мраморный бюст. К этому он присоединил рукописное стихотворение «Морякам» и получил следующий приятный для его авторского самолюбия ответ: «Присланный от Вашего сиятельства для кронштадтской флотской библиотеки изображающий особу Вашу бюст мы с признательностью имели честь получить, который вместе с Вашими сочинениями составляет лучшее украшение библиотеки… Послание в честь моряков, которое положено за собственноручным Вашим подписанием, сохранится при библиотеке в память грядущаго потомства юных мореплавателей… В Ревеле был даже корабль, названный в его честь «Граф Хвостов» (Колбасин Е.Я. Певец Кубры, или Граф Дмитрий Иванович Хвостов (психологический очерк) // Время.- СПб., 1862.- Июнь.- С. 140-141).
       Собрание анекдотов о Хвостове может соперничать разве что с «Анекдотами шута Балакирева», и этим сходство между ними не ограничивается. 
      Доктор изящных наук и одо- и баснописец Василий Григорьевич Маслович свидетельствовал: «Граф Хвостов имеет уже 60 лет, росту среднего, несколько сутуловат, в лице и в корпусе больше полон, но в ногах сух. Волосы у него зачесаны вверх. Одевается довольно неопрятно, жилет всегда замаран табаком. Фрак на нем по большей части истемна-серый, а исподнее всегда короткое немецкое, еще более жилета измаранное. Сапоги большие, длинные и сверху с заворотившимися голенищами. Походка его согбенная, ноги волочатся по земле, а колени согнуты, но это, надо думать, от лет, а не от худой привычки. Я обещал только описывать наружно, и это точный портрет графа Хвостова, но скажу несколько слов об нем, как о сочинителе, ибо вообще в России об нем превратно судят, несмотря что известен он от моря Охотского до Черного. Сколько на таком пространстве вымышлено об нем анекдотов, по большей части смешных и всегда несправедливых» (Белые ночи. О тех, кто прославил город на Неве. Очерки, зарисовки, документы, воспоминания.- Л., 1974.- С. 332-333).
       Количество наветов на него уступает лишь количеству эпиграмм и пародий, сочиненных Иваном Ивановичем Дмитриевым, Иваном Андреевичем Крыловым, Николаем Ивановичем Гнедичем, Борисом Карловичем Бланком, Николаем Федоровичем Остолоповым, Александром Ефимовичем Измайловым, Петром Александровичем Корсаковым, Петром Андреевичем Вяземским, Александром Сергеевичем Пушкиным, Евгением Абрамовичем Баратынским, Антоном Антоновичем Дельвигом, Михаилом Петровичем Загорским, Сергеем Александровичем Соболевским и многими другими, наименее грубыми из которых были, пожалуй, лишь выпады Баратынского:               

Поэт Писцов в стихах тяжеловат,
Но я люблю незлобного собрата:
Ей-ей! не он пред светом виноват,
А перед ним природа виновата
(Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века) / вступ. ст. М.И. Гилельсона; сост. и прим. М.И. Гилельсона и К.А. Кумпан; подгот. текста К.А. Кумпан.- Л., 1988.- С. 260.- № 876).

В своих стихах он скукой дышит,
Жужжаньем их наводит сон.
Не говорю, зачем он пишет,
Но для чего читает он?
(Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века) / вступ. ст. М.И. Гилельсона; сост. и прим. М.И. Гилельсона и К.А. Кумпан; подгот. текста К.А. Кумпан.- Л., 1988.- С. 260.- № 878)

      Филипп Филиппович Вигель, однако, по тому же самому поводу заметил: «Вошло в обыкновение, чтобы все молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие; входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой» (Вигель Ф.Ф. Записки Ф.Ф. Вигеля.- М., 1892.- Ч. 3.- С. 145).
Но не всем.
     Кондратий Федорович Рылеев «Переводчику Андромахи (На случай пятого издания перевода сей прекрасной расиновой трагедии» адресовал другое:

«Пусть современники красот не постигают,
Которыми везде твои стихи блистают;
Пускай от зависти их даже не читают
И им забвением грозят!
Хвостов! Будь тверд и не страшись забвенья:
Твой славный перевод Расина, Буало,
В награду за труды и дивное терпенье,
Врагам, завистникам на зло,
Венцом безсмертия венчал твое чело.
Так, так; твои стихотворенья
В потомстве будут все читать,
И слезы сожаленья
За претерпенныя гоненья
На мавзолей твой проливать»
(Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Август.- С. 411-412.).

      Иван Васильевич Киреевский писал: «Почти на каждом из наших писателей заметно влияние, более или менее смешанное, какой-нибудь из иностранных литератур или которого-нибудь из наших первоклассных писателей. Есть, однако же, у нас особенная школа, оригинальная, самобытная, имеющая свои качества, свое направление, своих многочисленных приверженцев, совершенно отличная от всех других, хотя многие из наших писателей заимствуют у нее красоты свои. Школа сия началась вместе с веком, и основателем ее был граф Дмитрий Иванович Хвостов…» (Киреевский И.В. Критика и эстетика.- М., 1979.- С. 73-74)
Соответственно, его эпигонами, кроме Козьмы Пруткова, генерала Дитятина, майора Бурбонова и капитана Лебядкина, можно назвать также поэтов «Искры» и «Сатирикона», обэриутов и концептуалистов, а литературоведам, обвинявшим Хвостова в бездарности, следовало подумать хотя бы о том, чем он привлек столько талантливых пересмешников. Не бездарностью же.
       Несостоятельны и обвинения в дилетантстве выпускника столичной Академической гимназии (1772), почетного члена Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (11.03.1812) и Общества любителей российской словесности (12.03.1812), Императорской Российской (05.11.1817) и Падуанской академий, а также Императорских Московского, Харьковского, Виленского и Казанского университетов, автора «Некоторых мыслей о сущности басни» (Хвостов Д.И. Некоторые мысли о сущности басни.- СПб., 1819) и переводчика с обоих классических и основных европейских языков.
      Какому исследователю известно, что в 1808 году, к примеру, для разрешения его спора с двоюродным братом и не менее замечательным ироническим поэтом Александром Семеновичем Хвостовым (1753-1820) об уместности пиррихия в русском стихе потребовался авторитет самого Державина, который в свою очередь ссылался на практиковавшего пиррихий Ломоносова?
       Евгений (Болховитинов) ему признавался: «Любя и почитая вас, я вижу только хорошее в ваших сочинениях. В одах ваших я многим любовался, а в притчах большую часть оных полюбил, и твердо уверен, что в храме вкуса притчи ваши будут на ряду с Сумароковыми. Никакой Вольтер не исключит вас из класса почтенных фабулистов, и это ваш преимущественный класс в авторстве» (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Июль.- С. 78).
      Этот дилетант мог дать мастер-класс кому угодно, например: «Тут волка с кожею в минуту разлучили» - Автор в этом стихе очень удачно прибегнул к переносному смыслу, употребя сперва слово: велите кожу снять, а потом слово: разлучение вместо грубого выражения: содрать кожу, удалить и пр.» (Хвостов Д.И. Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1829.- Т. IV.- С. 295)
       Или: «Сия басенка (Грабитель) или, лучше сказать, подобие или разговор лиц, есть собственное изобретение Автора. Нравоучение в ней, т.е. последний стих, многим очень полюбился» (Хвостов Д.И. Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1829.- Т. IV.- С. 299). В терминологическом тумане являлись и небезобидные выражения, вроде: «Чиновные скоты все праведники были» (с примечанием: «Не надобно принимать сего выражения в смысле эпиграмматическом, но в буквальном, по отношению к животным») (Хвостов Д.И. Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1829.- Т. IV.- С. 34).
        По мнению того же Дмитриева, «его сочинения замечательны не тем, что они плохи: плохими сочинениями нельзя прославиться, так как не прославился своими Николев. А он, в Петербурге и Москве, составил себе имя тем, что в его сочинениях сама природа является иногда навыворот. Например, известный закон оптики, что отдаленный предмет кажется меньше; а у него в притче Два прохожие сперва кажется им издали туча; потом она показалась горою; потом подошли ближе, увидели, что это куча. У него, в тех же притчах, осел лезет на рябину и крепко лапами за дерево хватает; голубь – разгрыз зубами узелки; сума надувается от вздохов; уж – становится на колени; рыбак, плывя по реке, застрелил лисицу, которая не видала его потому, что шла к реке кривым глазом; вор – ружье наметил из-за гор. И множество драгоценностей в этом роде, особенно в первом издании его притчей…» (Дмитриев М.А. Московские элегии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти.- М., 1985.- С. 197)
        Хвостов отвечал: «Многие критиковали слово пасть, свойственное только зверям, а не птицам. Автор знает, что у птиц рот называется клювом; несмотря на то, он заменил сие речение употребляемым в переносном смысле, ибо говорится и о человеке: он разинул пасть. См. Словарь Российской Академии» (Хвостов Д.И. Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1829.- Т. IV.- С. 293-294).
       Смутить Хвостова удалось лишь его тезке Дмитрию Васильевичу Дашкову, на заседании Общества любителей словесности, наук и художеств заявившему: «Любезные сочлены! Нынешний день пребудет всегда незабвенным в летописях нашего общества: ныне в первый раз возседает с нами краса и честь Российскаго Парнаса, счастливый любимец Аонид и Феба, гений единственный по быстрому своему парению и по разнообразию тьмочисленных произведений. Тщетно мрачныя облака сокрывали на время сияние солнца: оно расторгнуло их и снова озарило землю; так и зависть тщетно старалась помрачить блистательный полет почтеннейшаго сочлена нашего (его сиятельства графа Дмитрия Ивановича Хвостова). Труды его необъятны: единый взор на них утомляет память и воображение; а знамения побед его изумляют нас, поражают. Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, посрамил Лафонтена, победил Мольера, уничтожил Расина…» (Тихонравов Н.С. Д.В. Дашков и граф Д.И. Хвостов в Обществе любителей словесности, наук и художеств в 1812 году // Русская старина.- СПб., 1884.- Июль.- С. 106) и т.д.
        Рассказ Хвостова: «Я приезжаю в собрание, после которого, думая меня разсердить или считая, что я похвалу его приму за наличныя деньги, Дашков стал заикаться и читать, что я великий человек, что я потоптал Горация и Лафонтена; я после чтения улыбнулся и сказал, что сии похвалы мне не принадлежат; потом, приглася к себе г. Дашкова, помыл ему в прозе голову» (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Июль.- С. 104).
       «Посылаю тебе панегирик, читанный Дашковым в Обществе любителей российской словесности, при принятии графа Хвостова в почетные члены. Он все это выслушал с мученическим терпением и – позвал автора к себе обедать; и обещал напечатать на собственный счет все то, что на его счет написано будет» (Остафьевский архив кн. Вяземских: в 5 т. / под ред. и с прим. В.И. Саитова.- СПб., 1899.- Т. I.- С. 2), - сообщал Петру Андреевичу Вяземскому Александр Иванович Тургенев. Выходит, Хвостов поступил снисходительнее, нежели Общество, тогда же исключившее Дашкова из своих рядов.
       «Читал ли «Наводнение» Хвостова? Стариной тряхнул» (Там же.- Т. II.- С. 40.), - 17 февраля 1825 года того же Вяземского спрашивал тот же Тургенев. «Что за прелесть его послание! достойно лучших его времен. А то он было сделался посредственным, как Василий Львович, Иванчин-Писарев и проч.»,- о том же 28 января 1825 года тому же Вяземскому писал Александр Сергеевич Пушкин.
        «В поэзии всего несноснее посредственность; веселее читать Хвостова – тогда по крайней мере смеешься, но читать какого-нибудь Плетнева, Туманского и многих других – это скучно как нельзя больше» (Языков Н.М. Сочинения.- Л., 1982.- С. 316), - вторил Николай Михайлович Языков, да и Николай Михайлович Карамзин: «Я смотрю с умилением на графа Хвостова… за его постоянную любовь к стихотворству… Это редко и потому драгоценно в моих глазах… он действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: «Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет» (Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву.- СПб., 1866.- С. 379).
        В ответном слове виновник торжества скромно произнес: «При скудости моих дарований, любя словесность и почитая высокую цель оной, то есть, просвещение, благонравие и распространение вкуса, я мог, подобно другим, в счастливые минуты моего, хотя недостаточного, восторга, чувствовать поразительные красоты мира телесного и духовного; мог без всякого притязания на славу Поэта, по чувству любви, долженствующей оживлять каждого человека и особенно писателя, вверять мои понятия и чувства бумаге и разделять оныя с моими приятелями и современниками…» (Хвостов Д.И. Лирические стихотворения графа Хвостова.- Третье полное издание.- СПб., 1828.- Т. 1.- Кн. 1.- С. V)
        Пушкин увековечил его в «Медном всаднике» («Граф Хвостов, Поэт, любимый небесами, Уж пел бессмертными стихами Несчастье невских берегов» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений.- М., 1994.- Т. V.- С. 145) и почтил письмом 2 августа 1832 года: «Милостивый государь граф Дмитрий Иванович, жена моя искренно благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок. Позвольте и мне принести Вашему сиятельству сердечную мою благодарность. Я в долгу перед Вами: два раза почтили Вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженой и вечно юной [подразумеваются послания «Александру Сергеевичу Пушкину, члену Российской Академии, 1831 года, при случае чтения стихов его О клеветниках России» и «Соловей в Таврическом саду»]. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху. С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть, милостивый государь Вашего сиятельства покорнейшим слугою. Александр Пушкин»  (Там же.- М., 1996.- Т. XV.- С. 28-29.).
      Недруги утверждали: «В 1831 году Хвостов был в одном литературном обществе, где кто-то сказал, что не все довольны стихами Пушкина «Клеветникам России»; к общему смеху певец Кубры стал защищать Пушкина, называя его своим преемником. Это было 24 октября; на другой день, 25 числа, Пушкин получил от Хвостова такое письмо: «Неповстречая вас лично по приезде вашем из Царского Села, я имею честь послать к вам мои стихи, вскоре после творения вашего «Клеветникам России» сочиненные. Примите их от старика, близкого к могиле, в знак отличного уважения к дарованиям вашим.

Против крамол писал я много,
Изобличал безумцев строго…

      Но убедясь в печальной истине опытом, что развращенныя сердца завистливых крамольников ожесточены и слухи их не внемлют прелестной гармонии сынов Аполлона, я, поразив врагов ваших, ограничиваюся желанием, чтобы знаменитая лира ваша предпочтительно впредь воспевала только богатырей русских давняго и последняго времени. Не бойтесь и верьте, что творения ваши и мои будут оценены не сыщиками-современниками, а грядущим потомством» (Колбасин Е.Я. Певец Кубры, или Граф Дмитрий Иванович Хвостов (психологический очерк) // Время.- СПб., 1862.- Июнь.- С. 177).
      На самом деле в послании «Александру Сергеевичу Пушкину, члену Российской Академии, 1831 года, при случае чтения стихов его О клеветниках России», так огорчивших выездных друзей Пушкина, Хвостов писал:

Тебе дала Поэта жар
Мать вдохновения – Природа;
Употреби свой, Пушкин, дар
На славу Русского народа;
Как начал громко – продолжай
О древних подвигах великих,
И вопли птиц ночных и диких
Ты, песнопевец, презирай…»
(Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1834.- Т. VII.- С. 101-102)

        Отдельные издания своих произведений Хвостов посвящал высочайшим особам, однако декабрист Владимир Иванович Штейнгель вспоминал, что «12-го числа [12.12.1825] у директора Российско-Американской компании был обед, на котором присутствовали  многие литераторы, в том числе Греч, Булгарин, Марлинский, сенатор граф Д.И. Хвостов. Шумный разговор оживлял общество, особенно к концу стола, когда все (присутствующие) поразгорячились от клико «V.S.P. под звездочкой», которое тогда считалось лучшим. Греч и Булгарин ораторствовали более прочих; остроты сыпались со всех сторон и в самом либеральном духе. Даже граф Хвостов, заметив, что указывают на него, из предосторожности, кричал: «Не опасайтесь! не опасайтесь! я либерал, я либерал сам» (Общественные движения в России в первую половину XIX века.- СПб., 1905.- Т. 1.- С. 439).
        «Как сенатор и сильный человек по своим аристократическим связям, Хвостов был образцом для других господ, находившихся в его положении: он был скромен, учтив, помогал всякому, давал места по преимуществу образованным людям и не любил чиновнического низкопоклонства. Это свидетельствуют единогласно те оставшиеся в живых его современники, которые служили вместе с ним»  (Колбасин Е.Я. Певец Кубры, или Граф Дмитрий Иванович Хвостов (психологический очерк) // Время.- СПб., 1862.- Июнь.- С. 156).
       «Он был избран дворянством Симбирской губернии на три года «членом Государственного Совета по кредитной части» и в это же время, как человек, пользовавшийся репутацией неподкупной честности, исправлял должность Санкт-Петербургского совестного судьи»  (Модзалевский Б.Л. Хвостов Дмитрий Иванович // Русский биографический словарь: в 25 т.- СПб., 1901.- Т. 21.- С. 297), а кроме того, являлся хранителем архивов своих родственников Александра Васильевича Суворова, Дмитрия Петровича Горчакова и Александра Григорьевича, Николая Григорьевича и Федора Григорьевича Кариных и собирателем материалов для словаря русских писателей, учредив с этой целью «приватное общество о словаре». «На старости у меня есть затея – собрать по азбучному порядку биографии всех наших писателей во всех родах, светских и духовных» (РГАЛИ. Ф. 195. Д. 2981. Л. 1.), - 11 июня 1834 года, т.е. за год до смерти, признавался он Вяземскому.
        Женой Хвостова была Аграфена Ивановна, урожденная княжна Горчакова (23.04.1768-02.12.1843) (Русский провинциальный некрополь.- М., 1914.- Т. I.- С. 908; Долгоруков П.В., кн. Российская родословная книга: в 4 ч.- СПб., 1854.- Ч. I.- С. 63), дочь князя Ивана Романовича Горчакова (1716-1801) (Долгоруков П.В., кн. Российская родословная книга: в 4 ч.- СПб., 1854.- Ч. I.- С. 62.- № 30) и Анны Васильевны, урожденной Суворовой (1744-1813) (Долгоруков П.В., кн. Российская родословная книга: в 4 ч.- СПб., 1857.- Ч. IV.- С. 64), родной сестры полководца. «Сему великому мужу,- вспоминал Хвостов,- обязан я счастием моим. Могу хвалиться не только чинами и отличиями, кои приобрел, может быть, не столько по заслугам моим, сколько по его благоволению: он принял меня в особливую милость свою и удостоил неограниченною доверенностию; нет тайны, которой бы он мне не вверял. Когда он командовал армиями, все отношения к императрице Екатерине II и императору Павлу I во время Италианской кампании шли через мои руки. Наконец, мне ж определено было иметь печальное преимущество принять последнее издыхание непобедимого героя» (Морозов П.О. Граф Дмитрий Иванович Хвостов, 1757-1835. Очерк из истории русской литературы первой четверти XIX века // Русская старина.- СПб., 1892.- Июнь.- С. 573). Из книги «Старый Петербург» Михаила Ивановича Пыляева: «Фельдмаршал скончался в доме своего родственника, гр. Д.И. Хвостова. на Никольской набережной, близь Никольского моста. Похороны его происходили в Николин день. Во время выноса из квартиры гроб Суворова никак не мог пройдти в узкия двери старинной лестницы, долго бились с этим и, наконец, гроб спустили с балкона» ( Пыляев М.И. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы с 122 гравюрами.- СПб., 1889.- С. 34).
       В семье Хвостова, добавим, воспитывались дети Суворова, а внуку Суворова он подарил пятнадцать любовно переплетенных томов их переписки. Злые языки утверждали, будто Суворов отговаривал Хвостова от сочинительства (Колбасин Е.Я. Певец Кубры, или Граф Дмитрий Иванович Хвостов (психологический очерк) // Время.- СПб., 1862.- Июнь.- С. 155), но на самом деле только в письмах Хвостову генералиссимус всех российских войск и сам предавался версификации, например:

На что ты, отче, дал сию мне колесницу?
Я не могу везти вселенныя денницу.
Кичливо вознесясь, я пламенем сожжен,
Низвержен в стремнину и морем поглощен»
(Суворов А.В. Письма.- М., 1986.- С. 230).

      Осталось сказать, что Хвостов был замечательным компатриотом. Из его послания «Василию Львовичу Пушкину на пребывание в Костроме» [не ранее 1805]:               

Шумяща быстрыми волнами
Огромный Волга кажет вид,
Она восточных стран дарами
Россию щедро богатит.
Речной играет ветер злобно,
Веселье, труд текут подобно,
Равно в Париже, в Костроме
Несчастие людей терзает,
Но где ж блаженство обитает?
В спокойной совести, в уме»

(Поэты 1790-1810-х годов / вступ. ст. и сост. Ю.М. Лотмана; подгот. текста М.Г. Альтшуллера; вступ. заметки, биограф. справки и примеч. М.Г. Альтшуллера и Ю.М. Лотмана.- Л., 1971.- С. 441-442).

       Из «Путевых записок графа Дмитрия Ивановича Хвостова»: «Кострома город богатый, торговый и изобильный рыбою. Он стоит на двух реках: Волге и Костроме. Сверх того Кострома есть город исторический для русского (т.е. потомства)… Город Кострома не только по местоположению своему, но и по строению занимает не последнее место в числе наших губернских городов. Присутственные места, губернаторский дом, который столько обширен, что некоторыя залы остаются без отделки; дом Сергея Семеновича Борщова на большой площади, домы купцов Дурыгиных и многия другия, также каменныя церкви и монастыри, числом до 20, представляют при въезде прекрасную картину. Мост, недавно построенный, очень красив и заслуживает внимания. Кострома обилует фабриками, которыя в хорошем положении и делают честь промышленности сего края» (Хвостов Д.И. Путевые записки графа Д.И. Хвостова.- М., 1824.- С. 11-12).
      О Галиче: «Судя по холодному климату города Галича, хотя кедры растут в Сибири во множестве, и оттоле небезудобно их переселить в северную часть Костромской губернии; но, может быть, по малому достатку, или нерадению жителей, там немного оных. Тот кедр, который находится в галичской моей деревне, очень красив и уже давно приносит плод; я не всегда им пользуюсь, и для того приказал его огородить. Город Галич в древности своей был построен на превысокой горе и окружен земляным валом; местоположение его прекрасное; он стоит на озере, которое в длину имеет до 20 верст» (Там же.- С. 10.).
        По восьмой ревизии 1834 года в Костромской губернии Дмитрию Ивановичу принадлежало полсотни населенных мест и 1168 душ крестьян, в том числе деревни Игнатово и Легитово с 11 душами в Солигаличском (ГАКО. Ф. 80. Оп. 1. Д. 95. Л. 1-45), Коняево и Косник с 29 душами в Чухломском (ГАКО. Ф. 86. Оп. 4. Д. 5. Л. 1-57), Седлово, Анисимово, Карпово, Липовец, Болотово, Молебница, Потки, Жердино, Логиново, Гари, Кунигово, Горки Ульяновы, Малые Косогоры, Кононово, Лунино, Кривиха, Кокушкино, Стрельцы и Елфимово с 449 душами в Кологривском (ГАКО. Ф. 89. Оп. 1. Д. 309. Л. 1-8) и усадьба в селе Реброве с 77 дворовыми, село Соцевино с 20 и деревни Челсма со 131, Починки с 35, Акулинино с 54, Хаустово с 15, Рахманово с 19, Малафеево с 34, Савино с 15, Большое Серково с 6, Ларионово с 26, Климово с 15, Головинское с 18, Красницы с 4, Завражье, Ступино тож, с 9, Лекино с 4, Поляны с 16, Адамово с 13, Андрианово с 8, Алексино с 2, Лысениха с 18, Ильинское с 17, Струково с 43, Апушкино с 28, Варахеево с 11 и Юрчаково с 40 (всего 679) душами в Галичском (ГАКО. Ф. 116. Оп. 3. Д. 136. Л. 1-40 об.) уездах, доставшихся ему от родителя, отставного подпрапорщика лейб-гвардии Семеновского полка (1754) Ивана Михайловича Хвостова (01.08.1731-01.01.1809) (Русский провинциальный некрополь.- М., 1914.- Т. I.- С. 909), деда, отставного полковника (1741) Михаила Алексеевича Хвостова (1696 – не ранее 1754) (Там же.- С. 10), прадеда, стольника и судьи Галичского меньшего нижнего суда (1722-1725) Алексея Романовича Хвостова (1666-1738) (Бабич И.В. и М.В. Областные правители России, 1719-1739.- М., 2008.- С. 30, 662, 777), прапрадеда, стряпчего (1668) и стольника (1680) Романа Ивановича Хвостова (ок. 1636 – ок. 1696) (Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий.- СПб., 1887.- Т. 2.- С. 581.- № 68) и так далее.
     В заключение – начало мадригала графа Хвостова другому известному галичанину:
 
П.П. СВИНИНУ

Пусть неприятной мне, завистливой судьбою
Нас Комус не сближал в отечестве с тобою;
Но живописец ты,- и следственно Поэт:
Все музы сродницы – взаимность их обет.
Тебе любезен вкус, тебе мила словесность;
Лечу к содельцу я в чужую поднебесность.-
Парнасской конь крылат: Воздушною стезей
Пространство пролетя разгневанных морей,
Знакомство Южное мне в Севере доставит.
Поклоны Русскому от Русского отправит.
Он из Европы в миг в Америке тебе
Вручит мои стихи при братцовом письме.
Ты нову землю зришь, ты новыя пьешь воды,
Сретая прелести открытой вновь природы;
Где в ризу чистую одеянно кругом,
Без туч, без облаков, на своде голубом,
Светило мира, жизнь, льет щедро свет прелестный.
О плодоносный край, край земли небесный!
Там дышит в воздухе отрадна теплота;
Там вечный нежит Май прекрасныя листа;
Там Флора, распростря ковры свои богаты,
Дарит с улыбкою зефирам ароматы.
 Там дивный водопад, катясь с крутых холмов,
При солнце с серебром сливает блеск цветов;
Едва низвергнется, кипит, ростет, и вскоре
Являет не реку, не озеро, но море.
Там остров средь дву-жерл, на нем древа и плод,
Висящим кажется в пучине бурных вод;
Там радуг тысячи, играя в тверди звездной,
Переломляются и плавают над бездной:
Седые набежав друг на друга бугры,
И с шумом раздробясь от каменной горы,
Древ выше стелются, составясь облаками,
И зрятся в воздухе ходящими холмами.
Альвары на брегах, среди прекрасных стран,
Ты для служения Отечеством избран.
Там Альбиона сын премудростью внушенный,
Непросвещению народ порабощенный,
Обильем наделил, величеством облек,
И новый Нил открыл средь новых в Юге рек.
Повсюду благо лья, в число своих трофеев,
Исторг у Неба грои и скипетр у злодеев
И тем достойную награду он стяжал,
Ты зришь, в долине сад богатыя природы,
Рисует кисть прияв, луга и быстры воды;
Ты мысль свободную на весь раскинув мир,
Вкушаешь, видя сам натуры общий пир.
Сие вкушение и более прелестно,
Коль в Юге обретя соземца сердце честно,
Которое среди натуры дней златых
Питает мрак в себе обуреваний злых;
Которое в шуму бесед уединенно,
От крова родины лет много разлученно,
Ты, грусть в нем облегча, приветствием своим
На мысли приведет отчизны сладкий дым…
(Полное собрание стихотворений графа Хвостова.- СПб., 1817.- Ч. II.- С. 167-169)