Шпессарт. Интерлюдия 4

Шпессарт. Интерлюдия 4

   - Полночь давно уж минула, - промолвил студент, когда юный ювелир закончил свой рассказ, - кажется, опасность миновала, а я в свою очередь клюю носом, посему и другим бы хотел дать совет лечь да отоспаться.

   - А я бы до двух часов ночи не стал искушать судьбу, - возразил егерь, - не зря ж молва идёт, что с одиннадцати до двух самое время для воров.

   - Я тоже так думаю, - заметил кузнец, - что если кто-то против нас дурное замышляет, то лучшего времени как посреди ночи-то и не найти. Поэтому, думается мне, мог бы наш студиозус продолжить свой рассказ, который он ещё вовсе не завершил.

   - Я-то не возражаю, - ответил тот,- хотя наш сосед - егерь не слышал начала...

   - Я уж разберусь, вы только начните, - воскликнул солдат.

   - Ну тогда... - едва лишь успел студент начать, как прервал их лай собак; все присутствующие затаили дыхание и прислушались; тут же ворвался слуга из комнаты графини и воскликнул, что ещё пожалуй десять-двенадцать вооружённых мужчин подходят к таверне сбоку.

   Егерь схватил ружьё, студент взял пистолет, мастеровые вооружились своими шестами, а возница вынул из сумы длинный тесак. Так стояли и смотрели они друг на друга, не понимая, что делать дальше.

   - Пойдёмте к лестнице! - крикнул студент, - должна же пара-тройка этих негодяев найти здесь смерть прежде, чем нас одолеют, - в этот же момент протянул он кузнецу второй пистолет, посоветовав вести огонь только по очереди. Они заняли места на лестнице: студент и егерь встали каждый на своей ступеньке, сбоку от солдата встал храбрый кузнец, что, перегнувшись через перила, нацелил свой пистолет в середину противоположного пролета. Сзади стояли возница и ювелир, готовые, если понадобится, ввязаться в рукопашную. Так простояли они несколько минут в немом ожидании, пока послышался звук открывающейся двери и им не показалось, что воспринимают они шёпот нескольких голосов.

   Вот послышались приближающиеся к лестнице шаги множества людей, вот зашагали по лестнице и уже на нижних ступенях показались трое, пожалуй, не ожидавшие того приёма, что им приготовлен. Когда они уже прошли несколько ступеней, крикнул им егерь громовым голосом:

   - Стоять! Ещё шаг - и вы покойники! Вы на прицеле, друзья, а пальцы наши на курках!

   Испугавшись, разбойники поспешно ретировались и стали советоваться с остальными. Через некоторое время один из лиходеев подошёл к лестнице и произнёс:

   - Господа! Довольно глупо с вашей стороны напрасно жертвовать своей жизнью, ибо нас тут достаточно, чтобы вас перебить вас всех; однако, стоит вам лишь отступиться, и никто не пострадает; мы не намерены забирать ни гроша из вашего имущества.

   - Что же вы тогда хотите? - выкрикнул студент, - ужель думаете вы, что мы доверимся подобному сброду? Если хотите что-то у нас взять - подходите, только первого, кто посмеет появиться на углу, я так встречу огнём да в лоб, что навек забудет про головную боль!

   - Сдайте нам добровольно женщин! - ответил грабитель, - ничего с ними не случится: мы отвезем их в безопасное и удобное место, а их прислуге следует прискакать обратно к графу и попросить его выкупить дражайшую супругу за двадцать тысяч гульденов.

   - И я подобные предложения должен выслушивать? - перебил его егерь, хрустнув костяшками от ярости, и взвел курок, - считаю до трёх и если ты не скроешься из виду - стреляю! Раз! Два!

   - Стой! - громогласно крикнул разбойник, -  разве правильно стрелять в безоружного человека, который к тому же и настроен дружески по отношению к вам? Глупый юнец, ты, конечно, можешь меня укокошить, но только славы героя ты этим не стяжаешь, а за углом стоят двадцать моих товарищей, что обязательно за меня отомстят. Какая польза вашей графине в том, что ляжете вы на пол кто покойником, а кто подранком? Поверь мне, если она сама пойдёт с нами, мы будем относиться к ней с вниманием и почтением, но если ты не разрядишь ружье до тех пор, пока я сосчитаю до трёх, то видать, суждено ей будет и горя хлебнуть. Итак, разряжай: раз! Два! Три!

   - С этим сукиным сыном шутки плохи, - прошептал егерь, выполняя требование головореза, - воистину, мне-то самому расстаться с жизнью не жалко, но если я прибью одного из них, то с дамами это может сыграть злую шутку. Посоветуюсь-ка я с графиней. Дайте мне, - тут он уже продолжил, сделав голос громче, - дайте мне полчаса перемирия чтобы подготовить графиню, ибо если она узнает всё внезапно и сразу, её это может убить.

   - Само собой, - ответил лиходей, подозвав в это время к лестнице ещё шестерых.

   Расстроенные и смущённые последовали  несчастные путники за охотником в комнату графини. Однако комната её была так близко, а прошедшие переговоры были столь громкими, что ни слова из них не ускользнуло от несчастной. Была она бледна и била её частая дрожь, но тем не менее графиня была полна решимости довериться судьбе.

   - Почему должна я без всякой пользы ставить на кон жизнь стольких достойных людей? - спросила она, - почему я должна умолять о защите вас, людей, со мною даже не знакомых? Нет, не вижу я средства иного, чем пойти за презренными вослед.

   Все находящиеся в комнате прониклись сочувствием к несчастию дамы и силе её духа. Егерь пустил скупую слезу и поклялся, что не переживёт подобного позора. Студент же проклял себя, а особенно свой рост в шесть футов.

   - Будь бы я всего на полголовы пониже, - воскликнул он, - и не носи бороды, то знаете, что бы я сделал? Попросил бы графиню одолжить мне платье, а позже эти несчастные точно зарубили бы себе на носу, что жестоко ошиблись.

   Также и на Феликса большое впечатление произвело несчастие графини. Всё её состояние было ему настолько понятно, так тронуло юношу горе отчаявшейся женщины, как будто бы его рано почившая мать оказалась на месте несчастной, и почувствовал в тот момент Феликс в себе такое мужество, столь торжественную жертвенность, что без раздумий отдал бы свою жизнь ради спасения несчастной. Но когда студент произнёс те слова, юношу словно осенило: молодой ювелир мгновенно забыл все свои страхи и предрассудки занятый лишь одной мыслью: мыслью о спасении женщины.

   - Здесь присутствует лишь один, - промолвил юноша, краснея и пересиливая страх, - голова у которого меньше, чем у студента, а на подбородке ещё не растёт и пушка, но зато есть храброе сердце, чтобы спасти прекрасную даму, оттого, возможно, я не так уж и плох; наденьте, Христа ради, мой костюм, спрячьте под мою шляпу ваши прекрасные волосы, забросьте за плечо мой узел и ступайте, назвавшись золотых дел мастером Феликсом, своей дорогой.

   Всё были удивлены храбростью юнца, а егерь от радости бросился ему на шею.

   - Мальчик ты золотой! - воскликнул он,  - ты это хотел сделать? Ты хотел нарядиться в платье нашей милостивой госпожи и спасти её? Не иначе, сам Господь тебя надоумил; но одному тебе идти не следует; сдамся-ка я в плен вместе с тобой и пока жив, аки лучший друг буду тебя и в беде поддерживать и в обиду не дам.

   -  И я отправляюсь с тобой, так же истинно, как я живу! - воскликнул студент.

   Стоило многих уговоров убедить графиню принять предложение. Даже мысль о том, что какой-то незнакомец должен принести себя в жертву ради неё была для женщины невыносима; думалось ей, сколь страшной будет лиходеева месть несчастному, когда позже всё вскроется. Но всё же графиня уступила частично настойчивым просьбам самого молодого человека, частично уверениям остальных, что в случае счастливого освобождения несчастной будут приложены все усилия на выручку её спасителя, она согласилась. Солдат и остальные путешественники препроводили Феликса в комнату студента, где быстро накинул он на себя одно из платьев графини. Егерь к тому же преобильно сдобрил волосы юноше шиньонами графининой камеристки, а сверху водрузил дамскую шляпку, скрыв тем самым всё, что могло вызывать подозрения. Даже сам кузнец поклялся, что попадись ему на улице такая дама, то он моментально бы снял шляпу и расшаркался, не решаясь и предположить, что делает сей реверанс своему мужественному товарищу.

   Графиня в то же время с помощью своей камеристки облачилась в платье из рюкзака молодого ювелира. Надвинутая на лоб шляпа, посох в руках, немного полегчавший узел за спиной делали её совершенно неузнаваемой и путешественники в любое другое время немало бы потешились над подобным маскарадом. Новоявленная "подмастерье"  со слезами на глазах поблагодарила Феликса, пообещав ему помочь как можно скорее.

   - К вам будет лишь одна только просьба - ответил на это Феликс, - в суме, которая теперь у вас за спиной, спрятана маленькая шкатулочка; сохраните её бережно, ибо ежели вы её потеряете, то стану отныне и вовек я несчастным; должен я отнести её приёмной моей матери и -

   - Готфрид, егерь, знает мой замок, -  ответила графиня, - вам всё вернётся обратно в целости и сохранности, когда, я надеюсь, вы придёте сами, о благородный юноша, принять благодарность мою и моего супруга.

   Не успел Феликс ответить, как на лестнице загалдели лиходеи грубыми своими голосами; они кричали, что срок уже истёк и к отъезду графини всё готово.  К разбойникам вышел егерь и поведал, что даму он не оставит, и лучше отправится с ней куда бы то ни было, нежели появится без госпожи перед своим господином. Студент тоже изъявил желание сопровождать графиню. Преступники посоветовались по этому поводу и согласились при условии, что охотник тотчас же сдаст оружие. Также повелели они остальным путешественникам сохранять спокойствие, ибо графиня уезжает.
Феликс опустил вуаль на своей шляпке, сел в углу, упер свой лоб в ладони и в такой позе крайней скорби принялся он ждать лиходеев. Путешественники ретировались в соседнюю комнату, но так, чтобы можно было наблюдать, что же происходит; егерь выглядел печальным, однако пристально наблюдал за всем, что происходит, из противоположного угла комнаты, в которой поселили графиню. Через несколько минут такого сидения отворилась дверь и в комнату вошёл статный, богато одетый мужчина, примерно тридцати шести лет от роду. На нём был какой-то мундир с орденом на груди и сабля на поясе, а в руках держал мужчина шляпу, с которой свисали роскошные перья. Двое людей из его свиты стали в дверях сразу же, как он вошёл.

   Подойдя к Феликсу, господин глубоко поклонился; казалось, что пребывает он в некотором замешательстве перед
Госпожой столь высокого ранга, потому как несколько раз открывал он рот и набирал в грудь воздух, прежде чем из уст его вылетело нечто членораздельное.

   - Милостивая государыня! - произнёс он наконец, - в жизни бывают случаи, когда терпение является самой подходящей манерой поведения. Как раз такой случай теперь настал и в вашей жизни. Но не думайте, я буду выказывать лишь сиюминутное уважение столь прекрасной даме; у вас также будут все удобства, и право, не будет причин для жалоб, кроме как на возможно испытанный этим этим вечером страх, - тут сделал он паузу, словно бы ожидая ответа, но Феликс всё так же упорно молчал. Тогда орденоносец продолжил:

  -  Смотрите сами, я не мелкий воришка и не головорез; я просто несчастный человек, который только лишь волею злодейки-судьбы вынужден здесь влачить это постыдное существование. Мы бы с радостью отправились прочь из этих окрестностей, но нам нужны накладные расходы. Нам было бы легче оббирать купцов да почтовые кареты, но сколько ж людей тогда бы сделали мы несчастными! Граф же, ваш супруг, шесть недель назад наследство получил, пятьсот тысяч талеров. Мы и испрашиваем себе из этой благодати всего - навсего двадцать тысяч гульденов, притязание, вестимо, справедливое и скромное. Ваша же милость нас очень обяжет, тотчас же написав откровенное письмо супругу, в котором вы его попросите как можно быстрее произвести оплату, иначе - думаю, вы меня понимаете, - нам придётся поступить с вами немного, ммм, менее деликатно. И, да-сс, оплата будет принята только в том случае, если будет принесена одним-единственным человеком в обстановке строжайшей секретности.
С пристальнейшим вниманием наблюдали эту сцену все гости а с особенным замиранием сердца - сама графиня. Каждый миг женщина опасалась, что юноша, ради неё пожертвовавший собой, может себя выдать. Вначале она твёрдо решила выкупить его за высокую цену но вскоре столь же твёрдое в ней поселилось убеждение, что никакие деньги на свете не стоят малейшего шага юного ювелира в компании головорезов. В сумке юноши нашла она нож и теперь сжимала его с нескрываемым напряжением, готовая лишить себя жизни, лишь бы не терпеть этот позор более. Однако ничуть не менее тревожно было и самому Феликсу, хотя мысль о том, что совершает он благородный акт человеколюбия, подобным образом выручая беспомощную даму, случайно попавшую в стесненные обстоятельства, его утешала и придавала сил, всё же юноша боялся выдать себя движением или голосом. Страх его усилился, когда джентльмен удачи заговорил о письме, которое якобы графиня должна написать.
Как же написать? Какую титулатуру употребить, какую форму и обращение в письме, чтоб себя не выдать?
Но страшней всего стало, когда разбойничий атаман положил пред Феликсом письменные принадлежности и велел ему откинуть вуаль и писать.
Юноша не знал, насколько мило сидело на нем платье; знай бы он это, то по меньшей мере не боялся бы открыть своё лицо, ибо когда все ж возникла необходимость откинуть вуаль, мужчина в форме, казалось, был немало тронут красотой дамы,  и её немного мужественного, решительного лица, на которое смотрел с благоговением. Это не ускользнуло от острого взгляда юного ювелира; убедившись, что хотя бы в этот опасный миг не следует ему бояться разоблачения, Феликс взял перо и стал писать воображаемому супругу в стиле, когда-то прочитанного в одной старой книге. Он писал:
      " Господин мой и супруг!
Я, несчастная жена, во время своего путешествия, посреди ночи, стала внезапно удерживаема людьми, которых мне сложно заподозрить в добрых намерениях. Удерживать же намерены они меня до тех пор, пока вы, господин граф, не выложите им за меня двадцать тысяч гульденов.
Также их условием является недонесение об этом властям и отсутствие попыток искать у них помощи, а также то, что деньги должны быть принесены в лесную таверну в Шпессарте одним-единственным человеком, в противном случае мне угрожает долгий и суровый плен.
Умоляющая вас о скорейшей помощи,
Ваша несчастнейшая
Супруга. "
Он передал это странное письмо главарю, тот же, пробежавшись глазами по бумаге, одобрил.
- Пошлёте ли вы с письмом егеря или  камеристку, зависит целиком и полностью от ваших указаний. Кто-то из них отнесет письмо обратно в замок вашему господину и супругу.
- Егерь и этот господин будут меня сопровождать, - ответил Феликс.
- Хорошо, - отозвался орденоносец, вставши в дверях и подозвав камеристку, - тогда объясните этой женщине, что она должна сделать.
Появившаяся камеристка содрогалась всем своим телом. Также и Феликс побледнел, понимая, как легко сейчас может обнаружиться подмена, но непостижимая сила, дававшая ему силы в такие опасные моменты, и ныне подсказала ему нужные слова.
- К меня не будет к тебе больше просьб, - сказал он, - кроме как попросить графа как можно скорее вырвать меня из этого мерзейшего места.
- И,- продолжил лиходей, - вам стоит наиболее чётко и ясно донести до графа, что ему следует сидеть тише воды, ниже травы и не предпринимать ничего супротив нас, пока его супруга не окажется в его руках. Наши соглядатаи довольно быстро доложат, если что на так, а там я уже за себя не ручаюсь.
Дрожащая от страха камеристка пообещала всё исполнить. Также ей поручили собрать в узел несколько смен одежды и постельного белья, ибо много поклажи было невозможно унести с собой; когда же всё было приготовлено, главарь разбойников, поклонившись, пригласил даму следовать за ним. Феликс встал, егерь и студент последовали за ним и все втроём в сопровождении главаря разбойников спустились по лестнице.
Перед харчевней стояло много лошадей: одну из них предназначили егерю, вторая,  милая малышка с дамским седлом, была уже приготовлена для графини, а третью дали студенту. Капитан помог молодому ювелиру подняться в седло, потянул подпругу, а после и сам сел на лошадь. Он оказался справа от "дамы", а слева от неё остановился ещё один похититель; таким же образом окружили студента и егеря. После того, как остальная банда расселась на лошадей, предводитель пронзительно свистнул сквозь зубы и вскоре вся шайка растворилась в ночном лесу.
Собравшиеся в комнате наверху стали понемногу приходить в себя от страха после отъезда разбойников. Как это обыкновенно происходит после большой беды или внезапной опасности, они бы, возможно, весьма развеселились, если бы не занимавшие всё существо думы о судьбе троих своих товарищей, которых на глазах оставшихся увезли в неизвестном направлении. Все присутствующие изливались восхищениями в адрес юного ювелира; графиня же была растрогана до слёз, осознав, что она бесконечно обязана человеку, которому она никогда не сделала добра, да и до сего момента не знала его вовсе. Для всех было лишь одно утешение, что юношу сопровождали доблестный егерь и бравый студент, и могли они утешиться тем, что когда самоотверженному юноше будет совсем невмоготу, то недолго до того, что охотник, будучи местным жителем, найдёт способ сбежать и скрыться. Стали они совет держать, что делать. Графиня решила, потому как не связана она с разбойниками никакими клятвами, тотчас же вернуться к супругу и всеми правдами и неправдами найти местоположение пленных и добиться их скорейшего вызволения; возница пообещал отправиться в Аншаффенбург и призвать тамошний суд начать уголовное преследование разбойничей банды; один лишь кузнец изъявил желание продолжить путешествие.
Больше этой ночью путников ничего не беспокоило; мертвая тишина воцарилась в трактире, который ещё недавно был декорациями ужаснейшей сцены. Когда же утром графские слуги спустились в трактир, дабы подготовиться к отъезду, вернулись они тотчас обратно и доложили, что трактирщица найдена и её челядь найдены в жалком виде, лежащие на полу и умоляющие о помощи.
Путешественники выглядели весьма удивленными этим известием.
- Как? - воскликнул кузнец, - так эти люди, должно быть, невиновны? Так стало быть мы были неправы, а они не были заодно с душегубами?
- Это меня бы так провели вместо вас, - возразил купец,- когда бы всё же мы были неправы. Это всё лишь обман, который нельзя сносить боле. Ужель не припоминаете ли вы подозрительных личностей в этой харчевне? Иль никак позабыли, как я по лестнице хотел спуститься, а дрессированная их псина меня не пущала, и как хозяйка трактира с ейной прислугой тотчас же появилася и начала тут мне злобно так выговаривать, де какого рожна я тут делаю! Но это было к счастью, по меньшей мере для госпожи графини. Если бы шинка показалась нам не такой подозрительной, если бы трактирщица не повела себя так мнительно, не собрались бы мы вместе и не бодрствовали столько времени. Лиходеи бы на нас во сне набросились, или по меньшей мере присматривали б за нашими дверьми а уж о маскараде храброго нашего юнца и помышлять бы не след.
Все согласились с мнением возницы и порешили и хозяйку и её прислугу сдать властям. Но дабы достигнуть этого наверняка после, решили они принять вид, что ничего не заметили. Возница и слуги спустились зал, развязали всю воровскую шайку и вели с ними себя так сочувственно и сожалительно, как могли. Дабы ещё более замирить дорогих гостей, трактирщица попросила с них лишь символическую плату и пригласила их остановиться у нее на ночлег ещё и как можно скорее.
Возница отсчитал свои цехины, попрощался с товарищами по несчастью и отправился в путь. После и оба подмастерья отправились в путь. Сума ювелира была столь лёгкой, что нисколь не тяготила хрупкую девушку, но как же тяжело стало ей на сердце, когда в дверях трактирщица протянула свою злодейскую руку дабы попрощаться.
- Ах, как же вы молоды! - воскликнула она при виде нежной юности, - ещё столь юн и прекрасен, а уже идёте по белу свету! Видать за нрав извел вас мастер из мастерской, как сорную траву! Ну, да не моё это дело; долг вернёте как до дома дойдёте. Счастливого пути!
От дрожи и ужаса графиня не смела ответить, боясь выдать себя тоненьким своим голоском. Увидевший это кузнец, взял своего товарища за руку, сказал трактирщице "Прощай" и, запев весёлую и приятную песенку, зашагал в лес.
- Теперь я в безопасности! - воскликнула графиня, едва отойдя на сотню шагов, - я все ещё думала, что хозяйка меня узнает и задержит с помощью слуг. Ах, как я вам всем благодарна! Приходите и вы в мой замок, вам нужно будет там дождаться своих попутчиков.
Кузнец согласился, и пока они ещё разговаривали, их уже догнала карета графини; быстро отворилась дверь, дама впорхнула в карету, ещё раз попрощалась с мастеровым и экипаж отправился дальше.
Тем временем грабители и пленные добрались до разбойничьего лагеря. Лиходеи скакали галопом по лесным немощеным тропам, не удосуживаясь ни словом перекинуться с заложниками, разве что иногда почти шёпотом им указывая, когда дорога меняла направление. Наконец они остановились перед огромным оврагом. Лиходеи спешились, а предводитель помог Феликсу слезть с лошади, одновременно извинившись за столь поспешную и изнурительную скачку и спросив "милостивую государыню", не  сильно ли устала она с дороги.
Феликс ответил ему нежно как мог, что истосковался по тишине и покою и капитан предложил ему руку, чтобы отвести в балку. Идти предстояло по крутому косогору, а проходившая порою по самому краю обрыва тропинка была столь дрянной, что главарю частенько приходилось поддерживать даму за руку, дабы уберечь её от опасности сорваться в пропасть. Наконец они спустились. В мягком свете пробивающегося утра Феликс увидел узкую, маленькую долину, шагов самое большое сто в периметре, лежащую в котловине меж скал, стремящихся ввысь; в той долине ютились примерно шесть - восемь хижин, сколоченных из досок и брёвен. Несколько чумазых женщин с любопытством выглянули из дверных проёмов, а стая из дюжины взрослых псов и бесчисленного количества щенков с воем и лаем стала носиться вокруг прибывших. Капитан отвёл графиню в лучшую хижину и сказал, что это здание определили исключительно для её удобства; также уступил он и просьбе Феликса пустить к нему егеря и студента. Хижина была выстлана оленьими шкурами и коврами, служившими, должно быть, полом и сиденьями одновременно. Несколько кувшинов и выструганных из дерева плошек, сколоченный из досок топчан в дальнем углу, прикрытый шерстяным одеялом, - язык не поворачивается назвать это постелью - вот и всё убранство графского дворца. Теперь впервые, оставленные одни в этой убогой хижине, три пленника располагпли временем поразмыслить о своём причудливом положении. Хотя Феликс ни на секунду не пожалел о своём благородному поступке, но представив своё будущее в случае обнаружения юноша захотел дать волю стонам и жалобам, но егерь быстро придвинулся поближе и зашептал:
- Ради всего святого, потише, милый юноша! Ужель ты не думаешь, что нас подслушивают?
- Каждое слово, даже интонация твоей речи могут вызвать у них подозрение, добавил студент. Бедному Феликсу ничего не оставалось, кроме как тихонько заплакать.
- Поверьте, господин охотник, - сказал он, - я рыдаю не от страха перед разбойниками и не от ужаса сгинуть в презренной этой лачуге - нет, другая печаль меня тяготит: а ну как графиня позабудет сказанное ей тогда впопыхах и буду меня держать за вора, и буду презренным я во веки веков.
- И что же это так тебя тревожит? - воскликнул егерь, удивлённый поведением юноши, до сих пор являвшего собой образец бесстрашия и силы духа.
- Послушайте мою историю и тогда вы поймёте мою правоту, - ответил Феликс,- мой отец был искуснейшим ювелиром в Нюрнберге, а матушка моя раньше служила камеристкой у одной знатной дамы и когда выходила она замуж за моего отца, то графиня, у которой они служили, их свадьбу очень богато украсила, да и после оставалась благосклонной по отношению к моим родителям: когда я появился на свет, стала она моею крестной матерью и щедро меня одарила. Когда же мои родители один за другим умерли от чумы, а я, всеми оставленный и одинокий, должен был отправиться в приют, но госпожа крестная, услышав о нашем горе, забрала меня и отдала в воспитательный дом. Когда же я подрос, спросила меня в письме графиня, не желаю ли я пойти по стопам отца. Я обрадовался и согласился и моя благодетельница определила меня в ученики одному мастеру в Вюрцбурге. К ювелирному делу открылись у меня способности и вскоре дошло до того, что выдали мне свидетельство об окончании курса и я смог как следует подготовиться к странствиям. О том я написал своей госпоже крестной и вскорости она ответила, что даст мне денег на дорогу. К тому прислала она мне драгоценных камней и повелела мне вставить их в прекрасную безделицу, которую должен я буду принести ей лично, как свидетельство моего мастерства и на этом приёме и получить деньги на путешествие. Свою госпожу крестную я никогда в жизни не видел и вы можете  представить, как я обрадовался этому ответу. Денно и нощно работал я над украшением и вышло оно столь утонченных и приятным глазу, что сам мастер, увидев его, застыл в изумлении. Когда же работа была готова, я бережно всё спрятал на дно моего рюкзака, попрощался с мастером, и направил стопы свои к замку моей крестной матери. И вот, - продолжил он, вытирая брызнувшие слезы, - пришли эти злонамеренные люди и разрушили мои надежды; ведь если графиня, ваша госпожа, потеряет драгоценности или, позабыв, что я ей сказал, и выбросит мою потертую и перелатанную заплечную суму, как же мне тогда милостивой моей госпоже на глаза показаться? Чем мне оправдаться? Откуда смогу я возместить утерянные камни? И деньги на путешествие для меня потеряны, и сам я окажусь неблагодарным человеком, что так легкомысленно отдал доверенные мне ценности. И наконец - кто мне поверит, если я расскажу эту причудливую историю?
- Насчёт последнего будь покоен, - возразил ему охотник, - я не верю, что у госпожи моей, графини что-то может пропасть. А даже если и случится, то своему-то спасителю она и потерянное возместит, и доказательство этой истории предоставит. А теперь оставим-ка мы тебя на несколько часов, ибо, если честно, надо бы нам поспать да и у вас после ночных перипетий наверняка есть такая необходимость. А потом за разговором забудем мы сиюминутные несчастия, а ещё лучше подумаем нашем отсюда побеге.
Они ушли; Феликс же, оставшись опять один, попытался последовать совету егеря.
Когда через несколько часов вернулись охотник и студент, нашли они своего молодого товарища более приободрившимся и набравшимся сил. Егерь рассказал золотых дел мастеру, что капитан порекомендовал ему позаботиться о даме, а сам же через несколько минут пришлёт к ней одну из женщин, которых видели средь лачуг, с чашечкой кофию для милостивой графини, а также в качестве прислуги. Путешественники решили сохранять спокойствие и отказаться от предложенной любезности и когда вошла старая страшная цыганка, поставила им завтрак и с дружелюбной улыбкой спросила, не может ли она ещё чем-то быть им полезной, то Феликс кивком головы повелел ей уйти; когда же она замешкалась, охотник силой вывел её из хижины. Студент же стал дальше рассказывать, что они ещё увидели в лагере разбойников.
- Кажется, что хижина, в которой вы проживаете, прекраснейшая графиня, - промолвил мученик науки, - изначально предназначалась для самого предводителя. Она не такая просторная, как прочие, но гораздо симпатичнее других. Кроме этой здесь ещё шесть лачуг, в которых живут женщины и дети, тогда как самих грабителей редко больше шести бывает в лагере. У одного из них пост недалеко от нашей хижины, второй стоит внизу у тропинки наверх, третий же сидит в засаде наверху, у спуска в балку. Каждые два часа тех троих сменяют другие; сверх того, подле каждого лежат две огромных собаки, настолько бдительные, что невозможно и шагу из лачуги ступить без того, чтобы они не залаяли. В общем, нет надежды улизнуть, я так думаю.
- Не расстраивайте меня, я только, вздремнув, приобрёл бодрость духа, - возразил Феликс, - не оставляйте надежды и бойтесь её предательства, так что давайте поговорим о чём-нибудь другом и да не будет нам долгое наше грядущее скорбным. Господин студент, помнится, вы в трактире начали что-то рассказывать, самое время продолжить, уж коли у нас есть время поболтать.
- Едва ли я смогу сейчас припомнить, что это было,- ответил молодой человек.
- Вы рассказывали легенду о холодном сердце и остановились на том моменте, когда хозяин таверны и другой игрок вытолкали угольщика Петера взашей.
- Вот, теперь припоминаю снова, - отозвался студент, - что, если вы желаете послушать, что было дальше, я продолжаю:...