Надежда умирает последней

В начале 50-х годов в Петушках своего отца Давида Васильевича Вярьвильского и тётю Елену Ивановну Лобанову - Арманд   не редко навещали дети покойной Елизаветы Ивановны Софья и Екатерина. В дни школьных каникул, бывало, и внучек Наташу и Катю им оставляли. Приезжали на именины, Дни рождения. Правда, третья внучка Люля (Людмила Георгиевна Крамаренко) вскоре стала студенткой и теперь предпочитала отдыхать со своей молодёжной компанией. Но и она нет-нет, да и наведывалась к родным с гостинцами, возвращаясь с южного курорта.

А на новогодние праздники и в дни рождения своих московских домочадцев Давид Васильевич сам сбегал из-под строгого надзора местных властей и днями гостил в кругу семьи.

Иногда приезжали в Москву их племянница Галюша Чубова из Ленинграда с сыном Ильёй, и тогда Давид Васильевич наслаждался любимыми походами в театры. Театральные постановки и симфонические концерты, которые часто шли по радио, скрашивали его одиночество и дома. Особую радость доставляли короткие телеграммы от родных из Москвы:
«Дорогой деда, посылаю деньги. Получил ли ты мою открытку? Вчера мы с Наташей были в Малом театре, видели «Горе от Ума». Я просто в восторге, так хорошо. Целую Софа»;
радовали письма, которые приходили от харьковских племянников – детей теперь уже покойного брата Михаила, от старых близких друзей четы Просвирниных из Пензы.
 
После смерти самого близкого пензенского друга и однополчанина в ходе Русско-Японской и Первой мировой войн, домашнего врача семьи Мартышкиных Валентина Ивановича Просвирнина (1869 - 1950), Давид Васильевич встретится с его вдовой, которая приедет погостить в Москву.  После чего он оставит в дневнике следующую запись: «25 сентября - 4 октября — Был в Москве, повидал там Зинаиду Семёновну, она постарела и мучается своей старой болезнью — астмой. Задыхается и боится выйти из дому.  В Пензе она живёт одна в бывшем своём доме, где две комнаты оставлены ей в пожизненное бесплатное пользование. Она звала меня к себе навестить её в Пензе. Мне хотелось бы еще раз повидать на старости свой родной город, где я с таким увлечением работал по городскому хозяйству. А теперь Пенза в центре совсем разрушилась, строительство, по словам Зинаиды Семёновны, ведется там только вокруг заводов, располагающихся на окраинах города».

Но Пензу повидать ему больше не доведётся. Родной город, покинутый Давидом Вярьвильским ещё в 1918 году, так и останется в его памяти тихим, двухэтажным, с резными оконцами и ажурными крылечками, с сияющими на солнце куполами церквей, и майским снегопадом отцветающей вишни в приусадебном саду на вершине Дворянской улицы.

Теперь Давид Васильевич нередко уже проваливался в воспоминания прошлого, снова, который раз переживая и осмысливая счастливые и горестные эпизоды своей накрученной судьбы. Жаль, что пропали все письма его к жене Лизе с фронтов Японской и Первой мировой войн;  жаль, что канули в неизвестность его статьи и отчёты о многолетней работе по родному городу в журнале «Пензенский городской вестник». Но, главное, жаль того, что никто из потомков не узнает правды о том, каким трудом, с какими благородными помыслами и любовью к стране и своей семье он жил, ведь на нём всё ещё стоит страшное клеймо «врага своего народа».
И вот, выйдя очередной раз из глубокого ночного раздумья, Давыд Вярьвильский (именно так через «Ы»,  не через «И» стали теперь его называть близкие, но чаще совсем просто: «деда») включил лампу и придвинул к себе чистую школьную тетрадку, купленную накануне для писем. Макнув ручку с пером № 11в чернильницу, бывший любящий сын, муж и заботливый отец, бывший коммерсант и царский офицер, бывший Голова города Пензы и сотрудник МОССОВЕТа, бывший заключённый, а ныне пенсионер в изгнании, аккуратно выводит на тетрадной обложке: «Мои жизненные воспоминания». Теперь, главное, успеть…

Он начал писать с конца. С того, что его особенно мучило в данный момент:

 «Так протекали первые годы после великой революции.
 Старая жизнь окончательно ушла в вечность; в муках, лишениях, хаосе, борьбе рождалась жизнь новая. Нашему поколению, жившему на рубеже этих двух эпох, тяжело было переносить и перейти этот рубикон.
Мы, последыши буржуазного класса, должны были принять обрушивавшиеся на нас страдания, ужасы и козни не лично за себя, а  за своих предков, принадлежавших к классу, который был теперь сметён революцией.
В этом случае лично я сознавал, что направленные на меня кары были несправедливы, ибо я персонально не был врагом народа, как тогда называли людей старого режима; я никогда и нигде не участвовал в контрреволюционных организациях и партиях, и если от происшедшей революции я и потерял все свои материальные блага, то верил, что к новой жизни я скоро сумею приобщиться и благодаря добросовестному труду буду достойным членом нового государственного строя.
Я был в душе патриотом своей Родины до революции, и останусь таким же патриотом новой своей отчизны...»

Светало. Отложив в сторону написанное, он взял другую тетрадь и, прогладив рукой чуть шершавый лист бумаги, стал писать черновик обращения к Великому Вождю Советского Народа Генералиссимусу И. В. Сталину.

Великому Вождю Советского Народа
Генералиссимусу И. В. Сталину

От Гр.-на Вярьвильского Давида Васильевича,
проживающего в посёлке « Петушки»
Владимирской области
в д.№15 по Комсомольской улице

Я решаюсь обратиться к Вам, глубоко уважаемый Иосиф Виссарионович, с просьбой оказать мне, 70-ти летнему старику, инвалиду труда и пенсионеру милость – снять с меня позорное клеймо судимости.
По социальному происхождению я из буржуазной семьи, отец мой имел торговое предприятие в г. Пензе и я помогал ему в его деле, но в 1906 году после смерти отца это дело было ликвидировано, и я перешёл на работу в Городское Общественное Управление в качестве Члена Городской Управы. В 1914 году я был мобилизован в действующую Армию Генерала Брусилова и в составе 407 го пех…

Из дневника Д.В. Вярьвильского:

27 сентября 1949г. Вчера получил повестку из Районного Отдела Министерства Государственной Безопасности явиться к ним 27 сентября. Каждые такие вызовы странно волнуют меня. Так много я испытал во всех свиданиях с этим ведомством, вот уже более 30 лет нет-нет, а мне приходится иметь с ним дело. Вот и сегодня на старости лет опять взволновался из-за того, что придется к ним идти; уже нет ли ещё каких - либо неприятных казусов, допросов или обвинений или еще хуже каких — либо репрессий? Прямо отравляют жизнь, скорей хочется уйти на тот свет, там уже не будет М.Г.Б.
 Оказалось, что в наш районный отдел пришёл из Москвы ответ на мое ходатайство к т. Сталину о снятии с меня судимости, которое я в ноябре месяце послал заказным письмом. Конечно, я и не сомневался, когда посылал, ответ отрицательный, повторное ходатайство отклонено.
Секретарша сообщила и, не давая прочитать самую бумагу, на обороте её написала, что решение объявлено, и я расписался.
Ну что же, придется умирать здесь в Петушках, как я сказал Нюре, вот и всё, печально складывается моя старческая жизнь!!

Нюра – соседка, которая помогала прибираться в доме. Дочки помогали с продуктами, керосином (готовили еду тогда на керосинках и примусах, а когда перебои с электричеством случались зажигали керосиновые лампы). Особенно Давид Васильевич был благодарен старшей дочери Софье, которая регулярно навещала его с мужем - профессором Георгием Васильевичем Крамаренко. «Жоржик» и «Софочка» приезжали на своей машине, и тогда запасы продовольствия снова заполняли домашний погреб. Своей Софочке он писал часто письма, делился с ней немногими событиями, бытовыми проблемами, но чаще - мыслями. Она пунктуально отвечала на них и ежемесячно высылала деньги – на мизерную пенсию в 210 рублей прожить было невозможно, а дочь высылала столько же.

Но и этой пенсии Давид Васильевич боялся лишиться в любой момент. Спустя три года после возвращения из Казахстана (1949г.) РАЙСОБЕС стал требовать новые документы для продолжения пенсионных выплат. Требовали доказательств того, что Д.В. Вярьвильский 7 лет (с 1924 по 1931 год) работал в МОССОВЕТе.

Чтобы добыть доказательства, старику пришлось ехать в Москву для поиска двух свидетелей – бывших сослуживцев Облплана. Он волновался, что спустя столько лет не найдёт никого. На этот случай, правда, был другой вариант: достать трудовой список, который был изъят органами НКВД из конторы "Государственного подшипникового завод-2" при аресте в 1938 году. Но одна лишь мысль о том, что вдруг придётся к нему прибегнуть, вызывала у Давида Васильевича дрожь.
На этот раз повезло. Разыскав и встретившись с двумя бывшими сотрудниками, Вярьвильский высылает в РАЙСОБЕС справку, с указанием их имён, имён их жён и детей, адресов и телефонов. Пенсия была спасена.

*

В посёлке Петушки, с его деревянными серыми бараками и бездорожьем, была одна достопримечательность: действующая Свято-Успенская церковь, построенная ещё до революции на средства местного фабриканта И.П. Кузнецова. Действующих церквей в 50-е годы было мало, поэтому для Давида Васильевича, выросшего в очень религиозной семье (его отец и брат на протяжении 34 лет были ктиторами Пензенского Спасского Кафедрального собора) посещение здесь церковных богослужений было, пожалуй, единственным способом немного отдохнуть душой. Конечно, за годы Советской власти его религиозный пыл значительно поутих, а дети и внуки уже были воспитаны убеждёнными атеистами. Но в своём дневнике, которому Давид Вярьвильский поверял самые потаённые чувства, есть такая запись: «Иногда хочется молиться какому-то высшему существу, не рассуждая, есть ли оно, или его нет. Другими словами моя молитва есть мое внутреннее сильное желание, осуществить что-либо так, как мне этого хочется. Своего рода самовнушение, что это желание сбудется.

По привычке, перед сном я перед этим Неведомым Существом обращаюсь с мольбой сохранить моих детей и внучат от могущих несчастий, а души умерших жены, родителей (отца и мою несчастную, мало жившую и давно умершую мать Софию) и моих братьев и сестёр упокоить в вечности. Эти привычки мне дороги тем, что я ежедневно хотя бы на один момент вспоминаю самых близких мне людей…Мне хотелось бы, чтобы мои дети, когда я сойду в могилу, взяли в привычку сказать перед сном «Помяни Господи раба Давыда» и сейчас же вспомнили меня, а также свою мать Елизавету».

Любимая жена Елизавета Ивановна скончалась в Казалинске (Казахстан) в 1944 году, когда Давид Васильевич отбывал свою ссылку. Всю свою жизнь старшая дочь Ивана Егоровича Мартышкина посвятила семье: дочкам, мужу, на долю которого выпало много разных испытаний.

Где бы Давид не находился: на фронте, в тыловом резерве, в тюрьме, в ссылке – везде рядом была его Лиза, которая в любых условиях могла скрасить быт, накормить, приласкать и, главное, всегда выслушать и понять.

 Из дневника Д.В. Вярьвильского:

«12 мая 1951г. Сегодня исполнилось 50 лет нашей с покойной Лизой свадьбы. Бедная моя подруга не дожила 7 лет до этого дня — это была бы наша золотая свадьба... В час нашего с Лизой венчания я оказался в храме. Но тогда мы, молодые, стояли со свечами в руках в большом Кафедральном соборе, заполненном народом, а сейчас я, стариком, в одиночестве стоял почти в пустой церкви, где тихо пели пасхальные стихиры старушки — монахини.
Я зажёг свечу на заупокойном кануне в память Лизы, и огонёк представлялся мне её душой. Так я простоял целый час, вспоминая наше венчание, пока не догорела свеча. Намолившись, я печально побрёл домой. Царство Небесное бедной Лизе, раньше меня ушедшей на Тот Свет!
Все мы смертны, а вот природа вечна! В воздухе благоухает весна и также пахнет распустившимся тополем, как и 50 лет тому назад в день нашей свадьбы...»

*

Но неожиданно, как это часто бывает в природе, на тёмном небе в жизни Давида Вярьвильского вспыхнуло зарницей яркое, забытое чувство. Правда, вспыхнув на мгновение, как и этот далёкий всполох молнии, оно быстро угасло, погасив в душе последнюю надежду.

Как – то в очередном письме к своим племянникам в Харьков, Давид Васильевич поинтересовался судьбой их тёти по матери - Екатерины Поляковой (ур. Кузнецовой). Катя Кузнецова в дни ранней юности была его первой любовью. Но тогда жизнь их развела, как Давид думал навсегда: Катя уехала из Пензы учиться в Москву, вышла замуж, а Давид стал встречаться с Лизой Мартышкиной, с которой и связал потом свою жизнь.

Племянники ответили, что их тётя овдовела, живёт на Урале в семье своей золовки и выслали Давиду Васильевичу её адрес. Так, спустя 50 лет после их расставания завязалась переписка. Несмотря на то, что позже письма по инициативе Екатерины Поляковой были Давидом Вярьвильским уничтожены, дневниковые записи, передающие всю гамму чувств этого уже немолодого человека, сохранились, и в настоящий момент опубликованы на сайте «Прожито». В данном же повествовании, думаю, можно опустить подробности, не имеющие к нему прямого отношения. Но суть происходивших далее событий важна для осмысления итога жизни этого замечательного человека, яркого представителя двух эпох в российской истории.

Самое печальное в старости даже не болезни и беспомощность, а отсутствие востребованности и одиночество. Именно это подтолкнуло двух 70-ти летних людей к мысли о возможности провести остаток своих лет вместе. Давид Васильевич и Екатерина Фёдоровна (Додя и Катя - как зовут они друг друга в письмах) вспоминают прошлое, делятся перипетиями судьбы, но главное, вынашивают планы своего воссоединения. Им кажется, всё совсем не сложно. Главное - они свободны от супружеских обязательств и ещё относительно здоровы, главное - они любят, и полны решимости поддерживать друг друга, пока смерть не разлучит их.
 
Своей радостью от получения каждого письма от Кати Давид Васильевич делится с Софочкой и Леной Лобановой – Арманд. При этом, Софья реагирует на его восторженное чувство очень уклончиво, а сестра покойной жены, наоборот, приободряет, всячески способствует их встречам. «Лена у меня — поверенный адвокат в этом моем сердечном «деле» с Катей!» - пишет Давид Васильевич в своём дневнике. Елена Ивановна, столько пережившая горя, потерь и жизненных невзгод, как никто понимает, что значит остаться человеку одному, без родного плеча рядом, стать изгоем в обществе. Она говорит своему бывшему зятю: «Они (Софья и Георгий Крамаренко) наше с Вами положение нарочно не понимают. Мой совет -поступайте так как хочется Вам».

И Давид Васильевич, полный надежд на близкое осуществление мечты пишет Екатерине Фёдоровне: « …может быть в материальном отношении, не смогу хорошо тебя обеспечить, так как сам живу с большими неудобствами, и ограничениями, но бедствовать мы не будем. Нельзя забывать, что у меня есть дети и внучки, которые и меня и, если ты приедешь, то и моего близкого друга не оставят без помощи. Если я умру раньше, то и в этом случае уверен, что дети в память об отце не оставят тебя. Дети, внучки и зятья, в особенности Жоржик (он лучше, чем родной сын) любят меня так, как больше желать нельзя. Тебя домашней работницей я не сделаю, наоборот, я у тебя буду домашним работником, так я свыкся с ведением хозяйства. По целым дням молчать не будешь, и в этом случае я тоже ведь в таком же положении, мне не с кем поговорить. А вдвоем — это исключается на радость обоим. Нет, Катя, ты должна приехать ко мне, и это будет с твоей стороны жестоко, если ты откажешь в моей просьбе».

Но человек предполагает, а судьба располагает. Софья Давыдовна – дочка Софочка скоропостижно скончается после инсульта в ноябре 1951 года. А спустя уже полгода любимый зять Жоржик женится повторно, забыв поведать об этом событии своего бывшего тестя. Позднее, накануне годовщины смерти Софьи Георгий Васильевич всё же даст о себе знать коротенькой открыткой с переводом в 100 рублей, он напишет, что в его жизни произошли серьёзные изменения, «о которых ты уже, конечно, знаешь от других». Он обещает прислать письмо, зовёт к себе и добавляет: «хочу тебе сказать, что моё к тебе отношение отнюдь не изменилось, и я тебя по-прежнему люблю и уважаю. Мой дом для тебя останется твоим домом, куда ты, как и всегда, будешь приезжать…». «Я рад его письму! И верю в его ко мне чувства! Завтра ему отвечу письмом» - пишет Д.В. Вярьвильский в своём дневнике.

9 октября 1952г. «Сегодня я послал Жоржику ответ на его ко мне письмо. Я ему пишу: « Искренне поздравляю тебя со вступлением в брак и от души желаю, чтобы ты с новой твоей супругой прожил также дружно и счастливо, как это было с покойной Софочкой...Я всегда считал и сейчас считаю тебя очень близким мне человеком, я чутко и сердечно переживал все радости и невзгоды, которые с тобой случились. Смерть нашей милой Софочки, которую мы с тобой с такой болью переживали, ещё более привязал меня к тебе, и мои чувства к тебе навсегда останутся самыми сердечными и родными». Но уже таких близких отношений, как раньше у них не будет больше никогда.

Спустя ещё два года не станет и младшей дочери Екатерины Давыдовны. Она несколько лет будет лечиться от рака, но в 1954 году жизненные силы оставят и её.
С мужем младшей дочери у Давида Васильевича тоже всегда будут тёплые отношения. А когда овдовевший Михаил Харисанфович Харкевич построит новую семью, Давид станет «дедой» и для его ребёнка от второго брака.

В такое тяжёлое время для Давида Вярьвильского, его подруге Екатерине Фёдоровне Поляковой (Кузнецовой) ничего не будет оставаться, как слать Давиду Вярьвильскому соболезнования в его неутешном горе. У неё в это время разовьётся сильная венозная недостаточность, и она станет передвигаться с большим трудом. Ни о какой встрече, а тем более воссоединении, речь уже идти не будет.

С наступлением поры «хрущёвской оттепели» Давид Васильевич, наконец, переедет в Москву, и остаток лет проживёт в семье своей внучки - тоже Кати (от дочери Екатерины Давыдовны).

Но из-за прогрессирующей слепоты рукопись «Мои жизненные воспоминания» так и останется не законченной. Скончается Давид Вярьвильский в 1961 году и будет похоронен на Введенском кладбище в Москве рядом со своими дочерями Софьей и Екатериной, рядом с Мартышкиными - родными жены Лизы.
 
Лишь три десятка лет спустя, в октябре 1998 г. Давид Васильевич Вярьвильский будет реабилитирован Прокуратурой г. Москвы,  посмертно.

*

Дочь купца Ивана Егоровича Мартышкина Елена Ивановна Лобанова-Арманд тоже переедет, наконец, в Москву к мужу. Армандам дадут комнату на Дорогомиловской улице. Проживёт «тётя Лена» с племянником пламенной революционерки ещё десять лет. Но этот остаток своей жизни она проведёт в полной темноте. Постоянная жизненная неустроенность, переживания и болезни сделают своё дело - она совсем ослепнет.

После смерти жены, Борис Николаевич Арманд проживёт ещё шесть лет. У него очень будут болеть ноги, но он всё равно продолжает работать, не пропуская ни одной выставки и выводки. Его не станет в 1977 году. Человек с «Божьей искрой» кинолога-селекционера - как его называют специалисты, оставит после себя большой архив по истории гончих, борзых и легавых собак. Но весь архив соседи по коммуналке поспешили сжечь. Уж больно им не терпелось занять освободившуюся, наконец, комнату.

Последним  пристанищем супругов станет всё то же Введенское кладбище.

ДАЛЕЕ:http://proza.ru/2021/09/28/549

К СОДЕРЖАНИЮ: http://proza.ru/avtor/79379102895&book=5#5