Трудности перевода 3

Философия – это борьба против очарования нашего разума средствами нашей речи.
(Л. Витгенштейн)

Это, между прочим, образец хорошего перевода.
(АиБ. «Жук в муравейнике»)

1. Состояние невесомости
http://proza.ru/2021/09/09/881

2. Про бессилие науки
http://proza.ru/2021/09/16/675

3. Затянувшаяся агония классики

     Любой разговор о философии начинается с вопроса: «А зачем она вообще нужна?» – и тут другого пути нет, как только, набравшись терпения, смирения и повторения, доходчиво отвечать на этот риторический вопрос. Давайте попробуем посчитать до четырех…
     Нет цивилизации без технологий, нет технологий без науки, нет науки без философии. Самое время вспомнить, что предмет философии в целом обозначается как «наиболее общие закономерности природы». Другими словами, исходным объектом ее исследований являются конечные результаты всех других естественных наук. Причем этот интерес обоюдный. Прикладники… А для философии они все прикладники – и химики, и физики, и биологи… Ваш холодильник и ваша тачка, ваша мобилка и обед на столе – все эти продукты научного любопытства (наших естествоиспытателей) начинались с размышлений о смысле бытия. С этого же начинается и само научное любопытство, между прочим. Ньютон и Лейбниц, к примеру, – все их величие в том, что они справились с задачей, грамотно поставленной философом Зеноном, молодцы. Да что там говорить,  если вся наука – как мы ее понимаем сегодня – началась только после отмашки Ф. Бэкона, Р. Декарта, В. Лейбница и других Просветителей первого поколения.   
     Нельзя сказать, что классики разработали какой-то универсальный алгоритм решения научных задач. Но вот посмотреть на ситуацию со стороны и сверху – это всегда пожалуйста. Когда творческий процесс заходит в тупик, и вдохновение иссякает, философские вопросы настырно напрашиваются сами – будь ты хоть геофизик, хоть биохимик. Но, все-таки, не поэт и не музыкант, чтобы мыслить чувственными образами; нужны слова как почва для размышлений. «Субъективно – объективно, внутреннее – внешнее, причина – следствие, индукция – дедукция, процессуальный – субстанциональный»… все-все, молчу.
     Прикладники – они же как дети малые, сами не знают, где у них общее, где конкретное, какие понятия – родовые, какие – видовые.  Где аксиоматика, где категории, где термины, где апейроны… При малейшем попущении норовят запутаться в трех соснах – вот как сейчас, к примеру. И после этого они еще считают философию отвлеченным, никакого практического содержания не несущим знанием! – то есть, кормушкой для дармоедов. Ну, просто как дети, ей-богу. Впрочем! может, так оно и есть – но только в действительности, а не на самом деле.
     Вместе с тем, надо признать (и нельзя не отметить), что классическая философия – никудышний учитель для сегодняшнего дня: косноязычный, неконтактный и плохо знающий свой предмет. Старость – серьезное и практически некорректируемое заболевание, особенно в сенильной стадии склероза.

     Классическая философия умерла как процесс в XIX веке. На фоне и в результате революционных открытий Гегеля, ускоривших ее развитие, она обнаружила в себе массу неразрешимых противоречий и к концу века перестала себя понимать. Это и было началом кризиса. Всего кризиса. Не слишком утрируя, можно сказать, что философы XIX века «никогда по-настоящему не понимали диалектики», причем Гегеля это тоже касается. (Думаете, Эйнштейн или Бор понимали, чего они открыли? Вы правда так думаете?).
     В сущности, все они были детьми предыдущего, XVIII столетия, ограниченные схоластическими атавизмами средневековья. Но даже и современнику, увы, легко представить, как мыслили люди, не дожившие до откровений Эйнштейна и Бора, – с ощущением абсолютной истины в душе. (Поэтому он и не философ, современник.) Поэтому он, современник, даже самый преученый, не понимает диалектики до сих пор: «Диалектику вообще невозможно формализовать, поэтому есть столько ее интерпретаций, сколько мыслителей»  Они так и не узнали, что их пресловутый «основной вопрос», послуживший камнем преткновения, был снят с повестки дня у них на глазах. «Снят? Как это?!» Через сто лет после Гегеля де Бройль наглядно показал, как это – но уже некому было понимать. Это было сто лет назад…
     Вот как это было:
     «История философии – это история последовательных и нетождественных отступлений, Сперва она пыталась раскрыть основные категории мироздания, затем – абсолютные категории разкма… а мы тем временем, по мере накопления знаний, все яснее видели ее несостоятельность. Вчера были сокрушены абсолютное пространство и время, сегодня рассыпается как бы вечная альтернатива между случайностью и причинностью. Но никому из философов почему-то не пришло в голову, что освобождать свое мышление от законов, существенных для всего человечества, –штука опрометчивая. В то же время, наука является трансценденцией опыта, растирающей в пыль категории вчерашнего мышления.»
     Вы заметили, читатель, как опрометчиво философ в приведенной цитате исключает  свой предмет из числа естественных наук? тем самым лишая себя даже шанса на самоидентичность.  Но это не персональный таракан Станислава Лема; отсутствие тождественности мышления – реликтовый порок эпохи.

     Современный человек опирается в жизни на свои знания и умения. Знание и умение опирается на систему образования. Образование опирается на науку. Наука опирается на… Что, уже не опирается на философию? Ну, вот вам и кризис. 
     В числе всех прочих самых общих закономерностей в компетенцию философии входят и законы кризисного развития – включая революции, фазовые переходы и прочие «бифуркации». Ну, и вполне закономерно, и логично, что именно она испытала на себе самый глубокий и затяжной кризис в истории науки. Кто сказал, что философия – это чистая теория? Ничего подобного. На своем собственном опыте она показала во всех подробностях, что конкретно происходит с рецессивной компонентой системы в метаморфозе развития. Другими словами – что происходит со всей наукой сегодня; и что будет происходить со всей цивилизацией завтра.
     И что же конкретно происходит? Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Виктора Бабинцева, который обратил мое внимание на тематику сегодняшних публикаций по этой специальности. Не вдаваясь в подробности, скажу, что все симптомы глубокой обскурации налицо, и уже с некоторыми признаками гомеостаза. Обозначу штрихами: мелкотемье, сдвиг тематики в прикладные области, лавинообразное размножение специальностей, которые капсулируются в своей частной терминологии («сайентологический эффект»), догматизация теории и отрыв ее от прикладной сферы. Ну и, конечно, прежде всего, – фрактализация науки, которая повторяет одни и те же идеи, будучи не в состоянии предложить ничего нового.
     Она бормочет и повторяется, снова и снова воспроизводя одну и ту же позавчерашнюю логику на все более конкретном уровне. (В геронтологии это называется «старческой эхолалией».)  Субъективно это воспринимается как догматизм, бессодержательность и фрагментация знания. Нет больше философских школ – есть персональные модели («философские системы»), которые нисколько не противоречат друг другу, поскольку друг друга не слышат. Проще  говоря, современная «философия» – не наука, а беллетристика (приветствую вас, коллега).  Неудивительно, что некоторые авторы здесь на сайте претендуют на научную содержательность своих публикаций. Чем они-то хуже?
     Конечно, польза от такой «науки» одна: диссертации, кафедры, «научная» карьера и филистерское благополучие соискателей. Поскольку статья в бюджете имеется, то и люди найдутся. Штатные единицы в наличии, вакансии всегда возможны, и претендентов на них тьма. Кучка полусумасшедших сектантов, еще не утративших связь с предметом своей науки, полностью затерялась в толпе сайентологов, паразитирующих на бренде «философии»…
     А! что такое «сайентология»? В переводе на русский язык это дословно означает «наукословие». Очарование средствами речи. Вытеснение объективной общенаучной терминологии и подмена ее узкоспециальными словообразованиями. В этих осколочных дисциплинах и теориях не найти ни единого слова, которое переводится на русский язык. (Ни слова в простоте не скажут.)
      – Там, где имеется тысяча рассорившихся авторитетов, нет ни одного, достойного полного доверия, – говорит Станислав Лем. – Но ни одно общество не может достичь тотального нигилизма. Происходит только подмена ценностей более низменными.

     Философы были первыми, кто ударился в бега из фундаментальной науки в прикладные отрасли, в качестве которых в данном случае выступают различного свойства идеологии – не обязательно политические, но преимущественно. Но ведь, в конце концов, кто-то же должен был и доводить до полного абсурда позитивизм Просвещения. (Идеология – это философия позавчерашнего дня.)
      – Я вообще считаю, что это маразматическая стадия, – возмущался Станислав Лем, – когда является какой-нибудь Файерабенд и заявляет, что всякие там индукции и дедукции  – только пустые разговоры, что про точные методы не может быть и речи, и «все дозволено». Он констатировал (это и так было ясно), что эффективно осваивая мир, мы сами не понимаем, что творим. Тогда, дескать, если получаем приращение реального знания, то все способы хороши – и неважно, совместимы они между собой или нет. Не идет речи о том, чтобы строить какую-то систему, если мы играем в детские кубики. Зачем та система?.. Философам предлагается всему этому… учению почтительно поклониться и согласиться с Файерабендом, что «времена системной философии прошли».
     Любопытно, что они – Файерабенд и Лем – называют «системной философией»?.. Тем не менее, нужный результат получен: Файерабенд, Поппер и их единомышленники выразили – в общих чертах, конечно, – суть того «здравого смысла», которым руководствуется современный человек; в результате чего все у него получается… « как всегда». Наиболее точный и выразительный диагноз современному способу мышления поставил, как представляется, Лешек Колаковский:
      – Все барьеры между оппозиционно дополнительными понятиями затирались день ото дня. Нет уже четкого разграничения в политической жизни – между войной и миром, между суверенитетом и подчинением, между вторжением и освобождением, между равенством и деспотией. Нет бесспорного различения – палача и жертвы, мужчины и женщины, закона и насилия, победы и поражения, правого и левого, разума и безумия, врача и пациента, ученика и учителя, искусства и шутовства, знания и невежества. Легко привести примеры этого своеобразного распада понятий; мы знаем их довольно, все они хорошо известны. (Конец цитаты.)
     Медленно, но неуклонно, день ото дня мироздание приобрело архитектонику песочного холма. Контуры вещей расплывались и растворялись бесполым фоном; колера теряли оттенки и обретали блеклый цвет всеобщей одинаковости… Для полноты картины следует добавить к перечню Колаковского еще одну оппозицию – самую важную, по мнению Ст. Лема и Дж.В. Гиббса: «существенное – несущественное». Человек уже очень давно не в состоянии осмыслить всю доступную ему информацию, и не надо. Он отбирает только ту, которая ему нужна. Которая? Мы не способны это определить – и в результате, в огромном океане не сортированных нами сведений тонет самое необходимое. Способность находить и распознавать нужную информацию – вот наиболее актуальный и очевидный атрибут системного мышления.   
     Современный человек потерял способность эффективно анализировать наличную реальность и не очень обеспокоен этим – это и есть «пелевинский сон» человечества. Трансцендентные основы бытия вытеснены в глубины бессознательного и заблокированы там закосневшим эмпиризмом. Но эта блокада уже крошится и распадается под напором категорического диссонанса, который не считается ни с какими преградами.

     «Как бы там ни было, мы находимся на исходе определенной эпохи, и радует это кого-то или страшит, тут ничего не поделаешь. Формы предстоящих времен проступают из хаотического нагромождения больших и малых дел. (Станислав Лем, 1982.)

4. Вынужденные каникулы вундеркиндов
http://proza.ru/2021/09/30/563

5. Миссия интерпретатора
http://proza.ru/2021/10/07/683
 
6. Искусство здравого смысла
http://proza.ru/2021/10/13/669