В углу стояло кресло...

Кто вырастал в многодетной семье, в деревне, далеко от районного центра, тот не станет сомневаться: достичь осуществления заветных желаний здесь почти невозможно. И все же мы, деревенские девчонки, мечтали так сладко, так томительно… В детском возрасте – о новом портфеле, в подростковом – о велосипеде, а при достижении совершеннолетия – стать женой киноактера Антона Макарского.

Влюбляться, любить пусть даже безответно – это все, что заседало в наших головах сразу после окончания начальной школы. Подходила наша очередь выпасать коров на пастбище, мы, хоть и сонные, в дикую жару, все же успевали помечтать о соседском мальчике, который с утра до вечера катался на новом спортивном велике, об огромной черешне в их дворе, манящей спелыми тёмно-красными плодами, об их высоком красивом доме, в котором у всех были отдельные комнаты. Нам такое и не снилось.

Мы – четверо сестричек, мал мала меньше, жили с мамой и папой в маленькой хатке под соломенной крышей. Войдя в нее, оказываешься в темных сенцах, дальше – кухонька, влево – наша детская, где мы ютимся на самодельных широких полатях, дальше – спальня родителей, она же и горница с иконами, вышитыми рушниками над портретами дедушек и бабушек, которых мы даже не помнили.
 
В горницу мы приходили молиться перед сном и по большим праздникам. Папа у нас был глубоко верующим человеком, этого требовал от нас и от мамы. Он вечно трудился: то у чужих людей возводил дома и сарайчики для коров и птицы, то нанимался к фермерам, где изготовляли подсолнечное масло, то сторожил пасеку у знакомого пчеловода.

Мы не знали, что папа был серьезно болен. Да, в груди у него будто какой-то хрипящий инструмент вставлен – хрипит и хрипит, днем и ночью. Папа сильно кашлял, но не мог отказаться от самокрутки с домашним табаком.

Жить ему с нами выпало совсем мало. К пятидесяти годам он уснул после ночной вахты возле пчел и больше не проснулся. Мама работала на кухне в детсадике, добежать туда можно только минут через двадцать. Скорее было попросить соседку с красивого дома, который построил наш отец:

- Тетя Маруся! Отец долго не просыпается! – говорила я взахлеб, едва переводя дыхание. – Попробуйте вы его разбудить, у меня уже яичница с зеленым луком для него приготовлена, а он все не встает.

Соседка зашла в родительскую спальню и попросила рушник. Им она почему-то крепко подвязала папе подбородок, скрепив узел на макушке, затем закрыла его глаза, неподвижно смотрящие в потолок. Таким образом, она разрушила наши надежды на то, что папа проснется…

Самой старшей сестре было шестнадцать, мне – тринадцать, меньшим – десять и семь. Мы остались с мамой, и наша избушка вскоре начала крениться набок, ее соломенная кровля прогнила, в ней беспрестанно шуршали мыши… Мы пытались воевать с ними, шевеля в дырах длинной лозиной, но мыши спускались по лозине и больно кусали нас за пальцы.

Наша бедная мама не успевала подправлять разрушавшуюся хатку, ее сил не хватало на хозяйство – корову, поросенка, кур, на работу в детском саду, на нас… Она часто плакала, спрятавшись от  нас в огороде.

Однажды я увидела ее дрожащую от рыданий спину, подошла и обняла:
- Мамочка! Мы быстро подрастем, мы все будем делать, ты только не плачь!
- Люди говорят, что вас нужно отдать в детдом, оставить только самую меньшенькую, а я не могу на такое решиться! Что делать?

Я впервые задумалась о нашем будущем. В первую очередь – нам всем не под силу держать корову. Мы ее продадим и купим козочку!

Такое решение намного облегчило нам жизнь. Молока стало меньше, зато старшая сестричка пошла помогать на маслобойню и у нас появилось в достаточном количестве свежего постного масла. Мы делали «потапцы» - крошили в мисочку хлеб, вспрыскивали его водичкой и маслом, солили по вкусу - и шикарный обед готов! Меньшенькая сестричка получала козье молоко и творог. Иногда, как праздник, был куриный бульон, если неосторожная курица вдруг начинала хромать. Кур было мало, кормили их только утром. Поэтому соседи з обеих сторон вечно скандалили с нами. Понятно почему…

Скандалов хватало. Порой казалось, что на нас обозлился весь мир. Я научилась мастерски вышивать, и вышитые картины находили покупателей. В школе меня из-за походов на рынок стали подначивать:

- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

Боже, зачем мне отрывать этот маленький веснушчатый носик? Я ведь никому не делаю зла. Меня даже в местную церквушку иногда приглашают помогать, я вышиваю изображения святых. Там меня понимают и хвалят.
Зато в школе проходу не дают:

- Варька снова отличницей стала, давайте ей устроим темную!

Впереди всех была Надька Кулакова. Она ударила меня толстенной веревкой, с которой ходила на пастбище за коровой. Никого из старших рядом не было, и одноклассники накинулись на меня гурьбой. Не бил только соседский мальчик-велосипедист. Он просто стоял и наблюдал. Лучше бы тоже присоединился к разъяренной гурьбе!

У старшей сестры были свои заморочки. Едва она окончила школу, ей предложили работать санитаркой в фельдшерско-акушерском пункте. Там она встретила свою любовь. Парень готовился идти в армию. Сколько мама не упрашивала, не предупреждала, отношения зашли далеко. Она оказалась беременной. Сделала аборт, поскольку были уже знакомства в медицине.

Помню, как ополчились на нее местные девули, пришли в нашу хатку с угрозами:

- Ты позоришь наше село! Убирайся отсюда, шлюха!

Бедная мамочка снова содрогалась от рыданий. Ей просто не хотелось жить.
Но вскоре сестра пошла работать на частную стройку, и там познакомилась с прорабом Сашкой. Плечистый, крепкий, нагловатый. Он сразу подметил грудастую, фигуристую девушку. Предложил встречаться, а затем взял ее себе в жены.

Мы остались у мамы втроем. Часть нашей избушки – помещение для курей и козы - уже совсем легла набок. Мы старались туда не ходить, чтобы не привалило. Для нас оставался другой вход, где более-менее крепкие стены.

Такого существования хватило до окончания моей учебы в школе. Я продолжала заниматься вышивкой, подавала свои работы на выставки народного творчества. У меня уже были дипломы, грамоты. Накопила немного денег, приоделась сама и меньшим сестрам кое-что купила в сэконд-хэнде.

В селе открылось новое фермерское хозяйство. Там разводили коз, занимались изготовлением брынзы. Молодежь ринулась в поиске рабочих мест. Отбор был очень тщательным. Я попросилась дояркой. Для меня общение с козами было привычным, даже нравилось.

Порядки в хозяйстве – строгие, все по науке. В белых халатах, везде чистота, все подбелено, в станках – свежая подстилка. Работали трое скотников: вычищали, складировали навоз, обеспечивали кормление стада из двухсот голов.

Сюда нанимались даже из соседнего села. Один парень ездил на работу своим ходом - на велосипеде. Ему приходилось просыпаться в четыре часа утра. Поэтому его голубые глаза часто слезились, были покрасневшими.

Он часто останавливал на мне свой не выспавшийся взгляд и… улыбался:
 - Леш, ты чего? - переспрашивала я. – Не знаешь, куда тачку свою подевал? Так она в углу, видишь?

- Да, да! – поспешно кивал Леша и виновато пятился в угол. Его высокая фигура будто врастала в проход между козьими станками, руки ладно гребли лопатой грязную подстилку, грузили ее в тачку.

Я доила свою группу «блондинок» - козы чистенькие, все беленькие, ласковые, лижут меня. Работа нравилась. Да и заработок хороший.

С Лешей мы вскоре познакомились поближе и подружились. Он тоже из бедной семьи. В армию не взяли, обнаружилось плоскостопие. Живет с мамой, отец тоже умер. Семья считалась неблагополучной из-за постоянных выпивок и драк между родителями.

 Трое пацанов были предоставлены сами себе. Но никто не пошел по наклонной. Насмотрелись дома всякого, поэтому самый старший связал свою жизнь со службой в армии, средний выехал на заработки в Польшу, а Лёша перебивался случайными подработками: чистил колодцы, штукатурил дома, рыл землю под водопровод, сверлил в составе бригады скважины… Его руки не боялись работы, они были похожи на увесистые и сноровистые инструменты.

Лешина мама слегла с инсультом. На нем был весь дом, хозяйство из восьми бычков, пятерых поросят, стада курей и гусей.

Мы с Лешей стали приезжать под выходные к нему домой. Я готовила кушать, кормила больную, убирала в комнатах. Дом был неплохой, но ремонт здесь бы не помешал. Причем, капитальный. Леша соглашался, краснел и оправдывался. Но в чем его винить? Он не знал, что такое отдых…

С моим появлением в доме мать Леши приободрилась, повеселела. Но здоровее не стала. Парализованная часть ее тела требовала массажей, тщательного медицинского ухода. Уже начинались пролежни. Женщина радовалась тому, что ее сын теперь не один, ей можно спокойно умирать.

И это произошло. Безутешный Леша прилетел ко мне на своем видавшим виды велосипеде прямо посреди ночи, постучал в окно:

- Варенька! У меня горе – мама… Мамы уже нет!

Я выскочила во двор, увидела, как он стоит с велосипедом и дрожит всем телом от сдерживаемых рыданий. Через минуту мы уже помчались по ночным ухабистым дорогам.
На похороны приехал старший брат с женой и детьми, среднего не дождались, он приехал позже. Пришли соседи, односельчане. Проводили в последний путь Лешину маму не хуже, чем у других людей. И поминальный обед заказали, и батюшку пригласили. Венков на могиле было много, живые цветы, зажженная лампадка…

На Лешу жалко было смотреть. Он не стеснялся слез, размазывал их своими огромными ладонями, растирая лицо докрасна.

Возвращаясь с кладбища, он остановился возле калитки:

- Варенька! Мой дом – теперь и твой дом. Братья отказались от наследства, мы этот вопрос уже успели решить загодя. Заходи и будь хозяйкой!
Отказать ему у меня даже в мыслях не было.

- За своих, Варенька, не переживай! Я вашу избушку мигом на ноги поставлю! Тут у меня навыки есть. Пусть девчонки твои и мама будут спокойны.

Так и получилось. По выходным Леша всерьез принялся перекрывать, штукатурить, подбивать фундамент. За месяц хата превратилась в аккуратный дачный домик с металлопластиковыми окнами, свежевыкрашенными ставенками, крышей с зеленого ондулина.
 
Моя мама нарадоваться не могла, только крестилась, глядя на иконы:

- Был бы жив отец! Ведь он так мечтал все это сделать, но не успел, царство небесное… Спасибо тебе, добрый человек, тебя нам сам Бог послал. Варюшка, голубушка, ты наведывайся, не забывай о нас. Живите там себе вдвоем, работы у вас хватает. Тоже ремонт затеяли?

- Мам, так мы все вдвоем сделаем, - отвечала я. – К свадьбе готовимся, чистим-драим, сама знаешь…

- Конечно, доченька! С таким хозяином ты не пропадешь! Как ты нас порадовал, сынок. Можно я теперь тебя так буду называть? Ты у нас как шеф, а мы – подшефные!

- Я рад, что вам понравилось! Начинается совсем другая жизнь, мама. Хватит бедствовать. Поживем по-людски!

Мой муж ни капельки не жалел себя. Таскал на выпас бычков на арендованное пастбище, молол зерно, готовил комбикорм для свиней. И все это с таким энтузиазмом, с такой энергией, что мне порой становилось не по себе. Я в доме, возле плиты, то готовлю, то уборкой занимаюсь, а он - под солнцем, на жаре – бычками воду в бидонах ведет, выливает в ведра, поит…

- Леша, ты бы отдохнул, весь обветрился, загорел, кожа слазит…

- Ничего, Варюха, новая кожа нарастет! Ты лучше себя побереги, ведь ребеночек скоро у нас будет.

Очень ждали мы появления нашей доченьки. Козоферму я бросила, а Леша еще продолжал работать скотником.

Из роддома забирал нас легковушкой, предоставленной фермером. С малым дитём забот добавилось. А со временем, когда мы узнали о тяжелом генетическом заболевании малютки, у нас вовсе руки опустились. Врачи прогнозировали пожизненное пребывание ребенка в коляске.

- Можно решиться на оперативное лечение, но у вас нет таких денег, - говорил хирург.

И он был прав. С деньгами у нас было очень туго. Продажа быков застопорилась, перекупщики давали очень низкую цену. Свинина и вообще не окупала наших затрат. Кое-что приходилось подбрасывать маме и сестрам. Пенсия у мамы – совсем маленькая, заработки повара в детском саду были мизерные. А сестрички… Одна вышла замуж, другая – готовится. Их мужчины звезд с неба не снимают. Нужна поддержка хотя бы на первых порах.

Маме о болезни внучки старались не говорить. Но в селе правды не утаишь. От переживаний наша мамуля слегла, живет на лекарствах.

Именно при таких не очень благоприятных обстоятельствах пошло в ход мое призабытое мастерство вышивальщицы. Занималась им и днем, и ночью, сидя у постельки нашей малышки. Леша мастерил рамочки, застеклял вышивки, фотографировал для рекламы. Понимал, что каждая копейка должна быть на счету.

Вроде бы и не ко времени, но я снова забеременела. На этот раз родился мальчик. Здоровенький, забавный, резвый! Совсем не такой, как наша бедненькая дочурка.
Леша не отходил от сына. Особенно по ночам. Ребенок спит, а он рядышком на стульчике у кроватки дремлет.

- Ну, что ты не приляжешь?

- А вдруг он повернется и задохнется?

- Такое выдумал! Смотри, как сладко спится сыну. И ты ложись, отдохни по-человечески.

- Главное, чтобы ты отдыхала, чтобы молоко не пропало! Видишь, как он сосет, только подавай!

Подрастали наши дети, мальчишку уже в садик начали водить. Доченька по-прежнему – в коляске на прогулку, с прогулки. Самостоятельно ничего не делает, хоть уже скоро десять лет.

Нам с Лешей по тридцать пять, но иногда кажется, что прожили очень длинную жизнь. Столько в ней насмотрелись, столько испытаний выпало, что и врагу не пожелаешь. Зато мы любим друг друга и жалеем. Я – его, он – меня. Как хорошо, что вовремя встретились, соединили свои судьбы…

Как-то муж остался с детьми, а я – на автобус, к маме. Еду, смотрю за окно, а у самой в голове прокручивается утренний разговор с Лешей. Снова-таки о деньгах, о плохих доходах. Как жить, как сводить концы с концами?

Еду, думаю, надо сходить в церковь. Помолюсь, спрошу у батюшки, может, помощь какая нужна?

Рядом слышу – женщины разговаривают. Одна другой говорит:

- Приехала дамочка, интересуется вышивками. И старинными – тоже. Многие к ней несут и рушники, и картины.
 
- Правда? А у кого она остановилась?

- Так у бабы Любы! Внучка она ей!

Более детально мне эту новость рассказала мама:

- Варенька, поищи там, у меня в шкафу есть старинный рушник. Правда, выгорел весь. Я портреты поснимала, сложила, чтобы не пылились. А рушники ведь тоже портятся, на все есть свое время. Понеси той женщине. Баба Люба тебя знает, словцо замолвит. Давай, иди!

- Ладно, схожу! Может, тебе хлеба купить?

- Не надо, у меня еще есть. Соседка всегда нам на двоих берет.

Улица встретила меня приветливо и радостно. Отцвели тюльпаны и сирень. Зато калина – вся в цвету. И пионы распускаются. Аромат – пьянящий… Именно в такую пору мы с сестренками мечтали о любви, читали стихи, бегали в кино.

Удивительно, что ни разу улица не напомнила мне обидных и досадных моментов. Они куда-то улетучились, исчезли.

Вот уже калитка бабы Любы. Во дворе – несколько женщин. Они обступили сидящую за столиком  приезжую «даму». Никакая она не дама. Простая девушка – темноволосая, с ухоженным лицом, руками. Длинные пальцы с розовым маникюром перебирают рушники. Большие глаза – внимательные и зоркие. Вот заметили, что узор не закончен, обрывается, еле просматривается. Такое, вероятно, ей не подойдет. Берет следующее изделие.

Подхожу и я со своими рушниками, среди которых – мамин, старинный.

Баба Люба узнала меня, сообщила внучке:

- Это - Варенька, помнишь – двое там, на углу, жили в старенькой избушке. То ее родители. У них много детей, все – девочки. Варя – трудолюбивая, в школе отличницей была. Но только ж бедность… Так и осталась в селе. Замуж вышла в соседний хутор. Теперь вот к маме наведывается. Вся семья у них набожная, все умные, порядочные. Жаль, отца рано не стало. Он бы гордился своими детьми.
Приезжая перевела свой взгляд на меня. Казалось, смотрела один миг. Но что-то в ее лице переменилось. Трудно было определить: то ли испуг, то ли удивление. Тонкие губы нервно дернулись, застыли.

Я протянула свои запасы. Старинное изделие она едва  разглядела. И правда, рушник очень износился, хотя к нему почти не прикасались. Но узор есть и он для приезжей очень важен.

Мы потом еще встречались. Как-то молодая женщина попросила рассказать историю своего рода, как можно глубже, настолько она сохранилась в памяти родственников.
Мы с мамой просидели весь вечер. Я так много узнала! К тому же в семейном альбоме, слава Богу, сохранились фотографии моих прапрадедов и бабок.

Оказывается, тут такие непростые истории, что по ним можно книгу написать.
Из рассказов своей бабушки мама припомнила то время, когда селяне жили в добре и богатстве. Бабка была еще ребёнком. Семья была большая, дом – просторный, с высокими порогами. Их трудно было перешагнуть. Поэтому маленькая девочка, тужась и плача, еле взбиралась в темном коридоре на невидимое твердое бревно, которое преграждало ей путь к выходу. Кто-то приоткрыл дверь, и солнечные лучи заиграли на стенах. Это было спасение!

Никто особо детьми не заботился. Часто маленьких сажали в глубокое утиное гнездо, чтобы не ползали, где попало, не путались под ногами.

Во дворе водилось много живности. Еще до рассвета селезни поднимали стадо уток, и они важно шествовали к ставу. На целый день. Там щедрая природа кормила их досыта. Они поедали зазевавшихся улиток, несформировавшихся хвостатых лягушат, всяких водяных сверчков и стрекоз. В илистом дне ставка кишело всякой пузатой нечисти, от которой утки жирнели и прибавляли в весе.

По двору ходили важные индюки и индюшата, куры и цыплята. Хозяин также разводил фазанов – для красоты и хвастовства перед соседями.

В добротном сарае размещались серые волы. Эти неторопливые животные обладали недюжинной силой и выносливостью. Ими пахали, они таскали за собой тяжеленное рало и ходили под команду: «цоб, цабэ». Возили большие грузы – мешки с зерном – на мельницу. Из мельницы возвращались с мукой, которой должно было хватить для большой семьи на целый год.

Были коровы, которых запускали в сарай только на зиму. Их выпасали на лугах с сочной травой, поили в том же ставу, куда они заходили по самое ненасытное чрево и пили, пили прохладную воду. Коровы телились, и телята находились в отдельном загоне, где их выпаивали сначала молоком, потом специальным пойлом, от которого они быстрее росли и поправлялись.

У хозяев были еще и овцы. Овечки и бараны. Их малыши нетерпеливо звали своих мам тоненькими капризными голосами, напоминающими зов человеческого младенца.

- Был дед Ульян и его жена Федора, - рассказывала маме её бабушка. - Они считались самыми зажиточными на селе. Дед не любил чужих людей у себя во дворе. Помощники – сыновья-подростки и девчата на выданье. Каждый был обучен не только уходу за животными, но и плотницкому делу, кузнецкому ремеслу, строительным навыкам. Выходя замуж, девки иногда переманивали своих женихов. Хотя и называли их в селе «примаками», но семья держалась крепко, незыблемо.

И сыновья, и примаки, и снохи, и зятья, и дочери собирались в зимнее время за длинным семейным столом. Во главе сидели родители, стол был уставлен холодцами, солениями, пампушками, варениками, колбасами, сырокопчеными окороками, голубцами и прочей снедью, от которой рябило в глазах и казалось, что все съесть не под силу даже самим богатырским мужикам и их полнотелым женам.

Но все съедалось под крепкую наливку да самогон. И начинались песни. Не те, которые называются застольными. Дед Ульян брал мандолину, старшему сыну давал гармошку, остальным раздавались бубны, трещотки, ложки. Семейный оркестр мог исполнить все: от вальса «На сопках Манчжурии» до марша «Прощания славянки», от лирических напевов о любви - до печальных сетований на старость и быстротечность времени…

- Умели, все умели наши предки, - вспоминала моя мама. – И трудиться до седьмого пота, и отдыхать с размахом, чтобы душа радовалась!

Но наступали другие времена, когда все нужно было либо под корень уничтожить, либо отдать задарма. Каким-то образом деду удалось обхитрить всех. Умным и смышлёным он был. А может, обладал каким-то даром предвидения. Никто не знает…
Начал дедушка потихоньку находить покупателей на всю свою скотину.
 О коллективизации еще не шла речь, но вскоре сараи-изгороди опустели, на став утренней порой стада птиц уже не выходили, овечки не блеяли, даже петухи приутихли.

Мало того, Ульян выгодно продал свой дом с огромным садом, пасекой, виноградниками и переселился в далекий хуторок. Здесь нашлась хатка, почти землянка, где они и осели со своей бабкой.

Детям и внукам дед объявил свободу действий, и они бросились врассыпную. Кто выехал в город, кто устроился на железную дорогу, кто подался в культуру. У всех были средства к существованию на первых порах. А дальше, как Бог даст, - объяснял Ульян.

Свои личные «скарбы» он держал при себе. Прятал так, что даже под пытками не признался бы об их существовании.

Обо всем этом я детально рассказала моей приятной собеседнице, собиравшей рушники у местных жителей. Она не перебивала меня, внимательно слушала, а потом попросила показать старинные фотографии. И вдруг безошибочно указала на портрет деда Ульяна:

 - Это он, ваш родоначальник, обладающий даром предвидения. Не спрашивайте, Варя, откуда я знаю. Не поверите, но он мне показался возле вас во время нашей первой встречи. Мелькнул и исчез. Потом, со временем, при мимолетных встречах с вами я снова видела деда. Он что-то должен был мне сказать. Наконец, во сне он предстал передо мной рядом с креслом, которое, видать, соорудил для себя сам. Улыбаясь, обошел его, стал за спинкой. Я должна была понять какой-то намек. Давайте подумаем вместе. Спросите у мамы, помнит ли она ту избушку, в которой жили ее прародители.

- Да, она говорила, - неуверенно произнесла я. – Там уже нет села. Тольки бугорки вместо хат. Но если надо, можно туда съездить, это километров в двадцати отсюда. Все давно разграблено алкашами и бомжами…

Но мы все же поехали: мама, Леша, я и наша новая знакомая. Справились почти за полдня. Мама указала нам место, о котором рассказывала ее бабка.
Среди густой травы едва держались покосившиеся стены, чердак давно упал вовнутрь хаты. Приподняв кусок стены, Леша нашел ляду с чердака, а под ней – прелую древесину, сохранявшую форму старинного сундука. Это было самодельное кресло деда Ульяна!

Вытащив его из зарослей, мы обследовали каждый сантиметр. У меня дрожали руки от сознания той глубины веков, к которой довелось прикоснуться. Двойное дно сундука дало трещину. Оттуда посыпались монеты… Дедушкин «скарб» увидел свет.
Дальше все было как во сне. Мне все время казалось, что сказка вот-вот закончится. Кто-то вычислит нас, выследит, убьет и заберет богатство, нажитое предками.

Но Бог отвел. Нам попался честный человек, который помог реализовать старинные монеты. Теперь у нас есть деньги на операцию дочери, нам уже не надо напрягать оставшиеся силы для каторжного труда по уходу за быками, поросятами, козами.
Я мысленно возвращаюсь к той удивительной женщине, которой дано было увидеть и понять непостижимое. Она призналась в своих необычайных способностях.

- Такое прозрение случается раз в десятилетие. Вашему дедушке стоило большого труда проникнуть через толщу лет и мигом показаться мне. Я видела большой круглый стол, покрытый тёмно-вишнёвой плюшевой скатертью с бахромой. Происходило все накануне нового года. Дед стоял во главе застолья и держался за спинку своего самодельного кресла…

Через два года, когда мы снова случайно встретились, прорицательница – иначе не могу ее назвать – сказала, что видела дедушку Ульяна во сне. Он приветливо улыбнулся ей и ушел навсегда.

Мы с мужем и детьми переехали в новый красивый дом. Наша дочь уже начала ходить. Леша вошел в долю по созданию садоводческого фермерского хозяйства. Я по-прежнему занимаюсь вышиванием, навещаю места, где жили мои предки.

Прорицательница сказала, что я имею полное моральное право быть счастливой и богатой, поскольку никакие испытания не в силах были меня сломить, заставить потерять человечность. Мой кармический крест, моя программа отработана полностью, без темных пятен зависти, соблазна, злобы и ненависти.

Я вынесла урок из этой необычайной истории. Надо помнить свои корни, дорожить ими. Примечательно то, что образ дедушки явился моей прорицательнице именно в тот момент, когда я приехала на поминальные дни в свое родное село.

Есть в этом мире много загадочных вещей. И нужно иметь в своей душе нечто святое, незапятнанное, лучистое, светлое, определенное для каждого человека его судьбой. Раз и навсегда. У меня оно ассоциируется с дедушкиным самодельным креслом, стоящим за семейным рождественским столом…