Секрет женщин Территории Нунавут - 2
Я поставила сумку и пакет с курткой на пол, протянула Атаксак руки ладонями вверх: «Я не враг: у меня нет ножа», и на всякий случай добавила: «Ниак кулалик!»
— Джуди научила? — рассмеялась она.
— Конечно. Откуда ещё я бы знала такие тонкости?
Я представляла Атаксак неулыбчивой и серьёзной («Невозможно было угадать, в каком настроении придёт моя помощница, — вспоминала Джуди, — я даже на погоду грешила: ветрено – будет вздыхать, морозно – молчать целый день, а чтоб улыбалась, наверное, нужно было растаять льдам»), и обрадовалась, что ошиблась.
— Значит, так, Юджиния. — Атаксак кивнула на выход. — Сейчас отвезём твои вещи в отель, потом покажу наш город, а утром поедем к Анани, моей сестре: это за углом, всего тридцать пять километров — собаки мигом домчат.
— Собаки?! Я и мечтать о таком не смела... Ой, чуть не забыла!
Я дотронулась до её руки:
— Атаксак, вместе с этим подарком прими от Джуди тепло её сердца и рук, — и протянула «Канадского гуся».
— Спасибо, — серьёзно сказала она. — Передай Джуди, что я тронута и ничего не забыла. А мои подарки уже ждут своих новых хозяек.
***
Потом был Икалуит.
Дома, выкрашенные во все цвета радуги («От депрессий», — объяснила Атаксак), музей с непроизносимым названием Нунатта Сунаккутаангит, полный предметов быта инуитов от древних времен до наших дней; католический Собор Святого Иуды, напоминающий перевёрнутую остроконечную шапку, и галерея Northern Collectables, где, кроме поделок из камня и рога карибу, висели удивительные в своей простоте картины Кейпа Дорсета.
И была поездка на собачьей упряжке по плотной заснеженной колее — в стойбище «за углом».
Почему инуитские песни казались мне скучными?
Атаксак и ее сестра обнялись, потёрлись щеками и запели. Слов не было, но как-то я понимала: как же им не хватает друг друга! как часто они вспоминают ушедших родных и друзей! и как часто мечтает Анани о встрече с племянником.
А потом был стол, заставленный мисками с незнакомой едой: узкие полоски копченого угря, дымящееся тушеное мясо карибу, огромные ломти жареного овцебыка и нанизанные на тонкие палочки лепёшки-банноки.
Меня угостили лабрадорским чаем маскеги и похожим на плитку шоколада пеммиканом:
— Попробуй, — сказала Атаксак. — Пеммикан не особенно вкусный, но сытный. И когда-то он спас мне жизнь.
И снова поездка на собаках, и хоть управлять упряжкой мне не доверили, да я бы и не осмелилась, но честно кричала на поворотах то "Хью!" (направо), то "Чоу!" (налево).
А вечером мы сидели дома у Атаксак и ждали, когда царица полярной ночи Унук развесит на небесах свои разноцветные шторы.
— Откуда ты знаешь, что именно сегодня заполыхает Сияние? — спросила я.
— А как же: морозно, безветренно, звёзды блестят сильнее обычного, да и мать мне весь день вспоминается.
Какая связь между давно умершей матерью Атаксак и Северным сиянием, я не поняла, но уточнять не стала: не всё можно, да и нужно объяснять.
— Я помню Джуди, — улыбнулась Атаксак, - когда она только прилетела в Икалуит: тростиночка в лёгкой курточке и кожаных сапогах. Приехала нам помогать, но ждала помощи от нас. От чего-то бежала. Ты знаешь, от чего?
— Да.
— Не говори: она не сказала, значит, мне не нужно об этом знать. Она ничего не знала о нашей жизни. Как и ты.
— Ты права, Атаксак: я мало знаю. Что-то рассказывала Джуди, что-то читала. Кстати, хотела спросить: почему в ваших легендах герои так жестоки и злы?
— Жестоки и злы? – Атаксак помолчала. — А как же иначе? Разве кто-то имеет право поучать своего ребенка? Учить — да, но не поучать. Мы рассказываем о том, что бывает со злыми людьми. Ребёнок слушает и пугается, и понимает: можно жить средь зверья, но нельзя становиться зверем. Понимает и запоминает — потому что страх сильней назидания. Согласна?
— Не знаю. Мне нужно подумать.
И сияли Северные огни.
И журчал как ручей негромкий рассказ Атаксак.
***
Я родилась в снегах.
В семье было восемь детей, но дожили до седин только двое: Анани и я. У нашего народа непростая жизнь и дом непростой. В ваших домах есть стены и крыши, а в наших домах ветер разметал стены и унёс крыши, поэтому наша земля — наш дом, и Дух дома всегда остаётся с нами.
У меня был друг, его звали Тактук, что означает Туман.
Он и растаял будто туман: уже много лет как его не видели ни на стойбище, где мы выросли, ни в Икалуите, ни во всём Нунавуте. Ни один охотник не принёс о нём весточки. Жив ли он – не знает никто. Я искала его много лет назад, но не нашла.
Я вышла замуж за сильного, как полярный медведь, и верного, как вожак ездовой упряжки, Нанука. Он был удачлив и не возвращался домой без добычи, а если охотился не один, именно его стрела или пуля оказывались ближе к сердцу убитого зверя, и добыча принадлежала ему.
Дважды я баюкала на груди своё горе и отдавала безжизненное тельце ребёнка Уносящему вдаль. И упрямо шила ещё одно амаути: парку с большим карманом, чтобы носить ребёнка.
Пятьдесят два года назад пришёл радостный день, когда крикливым и здоровым родился наш сын Тулимак. Он рос сильным, как Дух Луны, красивым, как Царица полярной ночи, и добрым, как Инуа — Хранитель человека, скал и озёр.
«Мама, дай мне сладкого хлеба», — как-то попросил Тулимак. «У нас кончился сахар, сынок», — ответила я и услышала: «Ничего: зато у нас есть соль».
Нанук охотился, я поддерживала очаг, шила одежду, вялила и морозила мясо, варила еду для нас и собак.
У нас были дом и сын, и мы были счастливыми.
Пока не настали проклятые годы*.
***
Между нами и вами пропасть в столетия шириной, но мы любили своих детей, как вы любили своих. Мы говорили с ними на родном языке, пели песни, которые пели нам в детстве, рассказывали легенды, которые рассказывали в детстве нам, учили жить на холодной земле, складывать и понимать инукшуки, быть сильными и – Ниак кулалик! — никогда не сдаваться.
В тот метельный осенний день, когда из материнских объятий вырывали детей, Нанук охотился на карибу. Я не знала, как спасти сына, и на помощь пришёл Тактук: обещал, что спрячет Тулимака на стойбище, где мы вместе росли.
День и ночь кричали беззащитные матери и рвались от горя барабаны и бубны, а на рассвете я помчалась на стойбище, но ни Тулимака, ни Тактука никто там не видел.
Мои волосы стали седыми, как склоны айсберга. Я забыла, когда улыбалась, и иногда по несколько дней не зажигала светильник.
Я не понимала, зачем живу.
* С 1960 по 1980 г.г. Канадское правительство выполняло Программу, согласно которой из семей индейцев принудительно забирали детей: самых маленьких усыновляли, а тех, кто постарше, отдавали в школы-интернаты, преимущественно католические, чтобы они выросли, ничем не отличаясь от детей из белых семей. Им запрещали разговаривать на родном языке, упоминать имена родителей, т.е. делалось всё, чтобы уничтожить память о детстве.
Облава шестидесятых.
Украденное поколение.
Проклятые годы.
Страницы позора в Канадской истории.
http://proza.ru/2021/10/04/1263
Свидетельство о публикации №221092300955
Дмитрий Гостищев 11.11.2021 17:47 Заявить о нарушении
Дима, спасибо!
Евгения Серенко 11.11.2021 21:30 Заявить о нарушении