Начало и конец всего. Окончание

С того дня всё и пошло. Пантелеиху словно подменили. Или каким-то чудом ей удалось скинуть лет двадцать. Она подстриглась, как будто посветлела лицом и даже начала улыбаться. Кроме того, она стала гораздо приветливее. И встречая знакомых, часто останавливалась, чтобы просто поболтать, чего отродясь за ней не водилось. Одежда приличная тоже нашлась. А может, она всегда и была у неё, да только не использовалась по назначению.

Люди лишь руками разводили. Оказалось, что у Пантелеихи стройная, почти девичья фигура, довольно миловидные черты лица, да и в целом, она вовсе не такая старая, как всем почему-то казалось. Но самые главные перемены произошли в её привычках и образе жизни. Она стала приходить в магазин каждый день, в одно и то же время за полчаса до закрытия. Аккуратная, почти нарядная, улыбчивая и собранная. Её тонкие, загорелые руки порхали легко и красиво, протирая витрины, сметая пыль, намывая полы. Возле магазина у Клавдии, благодаря Пантелеихе, появились две яркие клумбы с цветами, и та не уставала удивляться наступившим переменам.

Пару раз в свой выходной Пантелеиха ездила в город и возвращалась оттуда с покупками. Эти изменения во внешности и даже характере Пантелеихи просто не могли не служить очередным поводом для шуток. Количество таких шутников увеличивалось с каждым днём. Многие считали своим долгом сострить или порассуждать на эту тему. Вскоре кто-то пустил слух, что Пантелеиха с Петерсом тайно готовятся к свадьбе. Доказательством того, что это правда, у доморощенных юмористов якобы служил тот факт, что ни один из этих двоих подобного бредового предположения не отрицал.

А Пантелеиха так и вовсе, томно опускала глазки и загадочно улыбалась. Невеста, да и только…

Петерс же, которого по слухам тоже донимали местные остряки, каждый раз вёл себя по-разному. То просто игнорировал и торопливо шёл прочь, то ругался вполголоса, то махал раздражённо рукой, мол, что с вас бездельников и пустомелей взять. Но ни разу, внимание, ни одному человеку он не сказал, - даже, когда отчаянно ругался и грозил вслед, что это бред или галимое враньё.

Петерс, кстати, тоже слегка видоизменился. Вместо старой и вылезшей в некоторых местах жилетки, он при выходе из дома надевал свитер с оленями и новый плащ. А вместо валенок - ботинки на толстой подошве. И к тому же он теперь гораздо меньше сутулился и не шаркал ногами, так как заимел элегантную трость цвета слоновой кости, с тёмным набалдашником в виде собачьей морды, которой частенько и грозил особенно назойливым весельчакам.

Пантелеиха, вопреки ожиданиям, не только не обижалась на подобное, но, похоже, даже не считала это шуткой. Все эти намёки, подмигивания и даже прямые насмешки воспринимала доброжелательно и абсолютно серьёзно. И многие после этого терялись и не знали, как реагировать, хотя некоторых как раз такое положение дел только ещё больше забавляло и раззадоривало.

Например, когда у Пантелеихи спрашивали о свадьбе, она останавливалась и обстоятельно говорила одним, что Петерс - человек серьёзный, не чета нынешним - легкомысленным и неверным. Другим она рассказывала, что мужчина рассудительный и трезвый, каким, вне всякого сомнения, являлся Петерс, никогда не станет принимать решения, не взвесив и не предусмотрев всё до мелочей. Третьим почему-то напоминала про виноград, который один только Петерс с его терпением, выдержкой и целеустремлённостью смог вырастить в их непростом климате. И как бы невзначай упоминала о его необыкновенном вкусе. Это было правдой, виноград, который Петерс старательно высаживал ни один год, рос только у него.

Но вовсе не это вызвало новую волну эмоций, которая захлестнула и изумила всех, а то, что Пантелеиху, судя по всему, Петерс не просто угощал виноградом, а возможно и приглашал к себе домой! Это было уже что-то не просто новенькое, это было из ряда вон выходящее!

А после говорили разное. Кто-то между делом упоминал, что видел Петерса с Пантелеихой, как они прогуливались у реки. И Петерс вроде что-то рассказывал ей с воодушевлением, забегая вперёд и заглядывая в глаза, как мальчишка. И что будто он даже забыл про свою трость и нёс её просто под мышкой, как папку. А Пантелеиха, слушала и молчала. И только улыбалась, глядя на ромашки и васильки в своих руках.

- Цветы?! - округлившимися глазами переспрашивали те, кто никак не мог поверить в то, что всё это было на самом деле.

- Именно! - кратко, но многозначительно подчёркивали свидетели этого действа.

Одна только Клавдия не верила во все эти истории. Ей вообще всё это однажды перестало казаться чем-то милым и безобидным. Она так и говорила всем, кто только хотел слушать. А таких охотников, как правило, всегда находилось порядочно.

- Заигрались мы, нужно прекращать… Она ведь живой человек, и главное, верит во всё это…

Наконец, наступил момент, когда Клава решила, что молчать больше нельзя.

В этот день Пантелеиха, увлёкшись работой и напевая что-то, даже не заметила, что в дверях подсобки стоит и внимательно наблюдает за ней Клавдия.

- Послушай, Матильда, - начала она строго, с очень серьёзным лицом. Пантелеиха, опираясь на швабру, смотрела на неё удивлённо, не понимая, что могло заставить Клавдию остановить её посреди немытого пола.

- Я давно хотела тебе сказать… Все эти разговоры про тебя и Петерса, это … неправда… Понимаешь? Ты не сердись на людей, это ведь не по злобе… Просто шутки ради. Знаешь, как бывает, кто-то что-то ляпнул не подумав, другой подхватил, вот и пошло-поехало.

- Ты о чём это, Клав? - Пантелеиха смотрела на неё непонимающим, и каким-то беззащитным взглядом. Клава вдруг с удивлением заметила, что глаза у неё удивительного, синего оттенка. И совсем молодые. А мелкая сетка морщинок вокруг, только подчёркивала их живость и блеск.

- Я о том, что Петерс не любит тебя… Удивлюсь, если он вообще знает о твоём существовании. Так что, хватит уже, Мотя, в самом деле… Тебе ж, не двадцать лет-то. Пошутили над вами просто, с кем не бывает…

Клавдия отвернулась в сторону, почему-то ей трудно было смотреть в глаза пожилой женщине.

- Я ведь просто гляжу, что далеко это зашло-то, - нехотя добавила она, - вот и решила предостеречь по-доброму, а то мало ли…

Пантелеиха медленно выдохнула и едва заметно улыбнулась:

- Ох, и глупая же ты баба, Клавдия, - произнесла она тихо, - с виду приметная и манкая, как ватрушка сдобная, а поближе глянешь - пустая ты и ограниченная, всё равно как дырка от бублика. Звону, Клавка, в тебе много, а толку мало. Побрякушка, одним словом.

Затем она подошла к прилавку, стоя совсем близко от Клавдии и произнесла, глядя на неё в упор:

- То, что между мной и Петерсом, никого не касается, ясно? Потому что таким, как ты и понять-то этого не дано… Вы всю жизнь скачете по верхушкам, а что там глубже, вам и невдомёк. И дальше собственного носа вы не видите, хотя это было б ещё полбеды, хуже то, что вы уверены, что и все остальные так же жить должны... Она вздохнула и покачала головой:

- Жаль мне тебя, Клавдия, но так уж есть и ничего с этим не сделать… После этого Пантелеиха демонстративно отряхнула руки, переступила через лежащую швабру и не спеша удалилась с высоко поднятой головой.

Клавдия долго стояла неподвижно, и молча смотрела ей вслед. Никогда ещё Пантелеиха не говорила так много. И она не помнила случая, чтобы хоть раз в жизни чьи-нибудь слова так же сильно зацепили бы её. Проникая как эти, глубоко внутрь и укладываясь там тяжёлыми, шершавыми пластами, попутно задевая сердце.

… Спустя несколько дней после этого, Петерс оказался в областной больнице. Фельдшеру, который его туда доставил, сказали, что положение очень серьёзное. Причём настолько, что необходимо срочно поставить в известность родственников.

Пока думали да гадали, что делать, Петерс тихо скончался. Но об этом ещё никто не знал, разумеется. Никто, кроме Пантелеихи. Но и об этом, разумеется, ни один человек не догадывался.

Кто-то предложил сказать ей о плачевном положении Петерса. Причём, на этот раз, уже без всяких шуток. Всё же не чужие люди друг другу. Добровольцы пошли к саманной мазанке Пантелеихи на окраине посёлка, попутно выясняя, кто и когда видел её в последний раз.

Огромный костёр на месте домика старой ведьмы Пантелеихи был виден издали. Потушили его довольно быстро, но, как оказалось, сгорел до самого основания он ещё быстрее. На пепелище останков Пантелеихи обнаружить не удалось. Как и её следов нигде вообще и уже никогда.

Многие всерьёз полагали, что она растворилась вместе с дымом от пожара. Возможно, люди так думали после того, как одна баба божилась, что видела в тот день в небе огромное лицо Пантелеихи.

По её словам она плыла по небосклону и неотрывно, не моргая, всматривалась куда-то вдаль таким же взглядом, каким смотрела когда-то на костёр. Словно видела там что-то такое, чего не мог больше видеть никто...