сборник рассказов о любви 3

Михаил Гоголев



О ЛЮБВИ

(3 сборник рассказов)
























Набережные челны
2021





ПРЕСЫЩЕНИЕ
Проиграв в казино крупную сумму, Азиз, хмурый, под-нялся в номер на двенадцатом этаже фешене¬бельного, одно-го из самых дорогих в Париже, отеля и вы¬пил несколько рю-мок коньяка. Было то¬скливо, но не от того, что проигрался, а так как не знал, чем будет заниматься сегодня ночью, чем следует заняться завтра и вообще, что надо делать, чтоб жить со смыслом...
К тридцати годам он, сын крупного миллиардера, каза-лось, все испытал – объехал мир, проходил науки и слушал лекции в лучших университетах, (даже в Кембридже по-учился) охотился в саванне на экзотических зверей, пере¬спал со знаменитыми фотомоделями, пытался сочинять сти¬хи и писать картины, а теперь уже ничего не хотелось. Даже денег не требовалось, ибо престарелый и больной отец вот-вот должен умереть и оставить ткацкие фабрики и магазины одежды по всему миру ему – единственному сыну. Да он и раньше-то не ущемлял Азиза в средствах.
Он вышел на балкон апартаментов и с высоты брезгливо посмотрел на мчащиеся внизу автомобили, на мельтешащих на улицах людишек. Ночной город суетой напомнил огром-ный термитник, наполненный мелкими страстями и жела-ниями – тщетой жизни, которая, как ни старайся удержать, проходит песком сквозь пальцы. Он вдруг представил, гля¬дя на множество уходящих за горизонт домов, сколько сейчас лежит на смертном одре старых, больных и беспомощных людей, которые недавно были властителями мира, на что-то надеялись, во что-то верили - и все, конец! Ему стало груст-но, обидно и страшно. «Все суета сует!» - подумал он и по-желал шагнуть с балкона, пролететь в мгно¬вение полсотни метров и размазаться по асфальту. Он явственно представил, как будет лежать с раскиданными волосами, в черном смо-кинге и белой рубашке со струйкой крови у рта, а репортеры мигают вспышками, хищ¬но нацелив на него синеватые объ-ективы.  Ему стало себя немного жалко, но и досадно, ибо в газетах под фотография¬ми появятся лишь крошечные замет-ки о баналь¬ном самоубийстве очередного представителя никчемной «золотой молодежи». Кто будет знать, с какими многомудрыми философствованиями он ушел из жизни? Все сведут к примитивному, не понимая, что красиво погибнуть молодым, гораздо лучше, чем цеп¬ляться трясущимися мор-щинистыми руками за жизнь, уни¬женно вымаливая у все-вышнего продлить мгновения…
«Конечно, красивее всего – погибнуть от великой лю¬бви, но только где ее взять?!» – подумал грустно Азиз и, за¬курив дорогую сигару, вошел в номер и бухнулся на широченную кровать. Автоматически, ибо при¬вык проводить ночи в об-ществе новых женщин, набрал но¬мер администратора и при-казал прислать очередную краса¬вицу.
- Блондинку? Брюнетку? Худую? Толстую? – спросил тот угодливо.
- Горбатую и без ноги… - сердито ответил Азиз.
- Не понял? – удивился администратор.
- Мне плевать – какую. Я их всяких видел.
- Понятно. Будет сделано.
Он включил пультом телевизор, и взгляд вдруг привлек¬ло изумительное личико принцессы Дианы с огромными пе-чальными глазами, о которой диктор азартно и со смаком рассказывал интересную для обывателей историю. Оказыва-ется, она после развода с принцем (наследником английской короны) увлекалась бравым офицером своей охраны, кото-рый, не будь дурак, после размолвки с ней выпустил книжку с интимными подробностями любовных утех, щедро иллю-стрированную фотографиями. С расстройства она уехала в Париж и сейчас пребывает там…
В Азизе что-то дернулось, зашевелилось, в голове будто сверкнуло, и он подумал: «Вот кого мне не хватало»! И сра-зу почувствовал желание добиться любви одной из самых красивых, титулованных и известных женщин в мире. Он быстро вско¬чил с кровати и торопливо заходил по апарта-ментам, раз¬мышляя, с чего начать и как осуществить заду-манное.
Позвонил администратору:
- Ты не знаешь, где остановилась в Париже Диана?
После некоторого молчания тот приглушено и вкрадчи¬во ответил:
- Скажу вам по секрету: она у нас.
- Вот как! – радостно вырвалось у Азиза и, подумав, что «птичка сама летит в руки», спросил: - В каком номере?
- Этого я не могу сказать даже вам.
- Хорошо. Я скоро позвоню… - Азиз в предвкушении не-обычного приключения потер руки. Подумалось, что за-думка принесет гораздо больше азарта, чем игра в карты или рулетку на самый внушительный куш!
Он подошел к зеркалу и стал придирчиво разглядывать себя. «Хорош, хорош»! - подумал довольно, выпятив и об-лизав красиво очерченные, яркие и чувственные губы. При-чесал черные густые волосы, разгладил аккуратные усики. Что и говорить, он действительно завлекателен кра¬сотой во-сточного типа: с томными большими глазами, со смуглой, оливкового оттенка чистой кожей, с густо и куче¬ряво расту-щими на груди волосами.
Тем временем в дверь постучали, и вошла голубоглазая пышногрудая блондинка. Уткнув руку в крутое бедро, томно спросила:
- Мне сказали, вы ждете…
Азиз поморщился и посмотрел холодно, как на челове¬ка, который нахально оторвал от чего-то очень приятного.
- Мне сказали…  - растерянно повторила она.
- Уже не нуждаюсь, - проворчал он и кинул на пол сто долларов.
Блондинка, схватив деньги, довольная выскользнула за дверь.
Азиз снова набрал номер администратора, ибо опреде-лился в дальнейших действиях…
- Отнеси Диане в номер букет красных роз и скажи, что такой-то… сын такого-то (знаешь, как меня представить) безумно ею восторгается и хочет поговорить насчет того, чтобы перечислить в ее благотворительный фонд крупную сумму. И приглашает на ужин. Если, конечно, свободна.
- Понял, - коротко ответил тот.
Минут через десять администратор позвонил и радостно сообщил:
- В ресторан они спускаться не хотят, приглашают вас в свой номер. За цветы благодарны. В восемь тридцать ждут. Номер 522.
У Азиза было полчаса времени – их потратил на прихо-рашивания и на вспоминание строф известных восточных поэтов, воспевающих женскую красоту. Ведь женщине столь избалованной вниманием и прекрасной надо уметь делать комплименты, это отнюдь не девушка по вызову, ко¬торую пинком толкаешь в кровать...
Затем он позвонил в близлежащий ювелирный салон и попросил срочно привези в отель брошь с бриллиантом за десять тысяч долларов.
Через полчаса он стоял на нужном этаже и звонил в но-мер принцессы Дианы. Дверь открыла миловидная горничная принцессы и пригласила в гостиную, где был накрыт стол, и в хрустальной вазе стояли шикарные пыш¬ные розы. Ему предложили сесть, а вскоре быстрой поход¬ной вышла в гос-тиную из соседней комнаты совсем не цар¬ственного вида, скромная молодая женщина в спортивном покрое короткой юбке, с печальными миндалевидными гла¬зами молодой газе-ли. Он галантно вскочил и поцеловал ей руку.
- Еще раз благодарю за цветы! – сказал нежно она.
- А я за то, что нашли время принять, - ответил он.
- Присаживайтесь к столу, - она села напротив. – Я не люблю ужинать в общественных местах: итак слишком мно-го внимания к моей персоне. Под любопытными взгля¬дами и еда в рот не идет. Особенно после последнего скан¬дала. Уже и в Париже на телевидении об этом сплетничают во¬всю!
- Да, я в курсе… К сожалению, сейчас мало настоящих мужчин, на которых женщина может положиться, – заметил многозначительно он, намекая, что совсем не из таких.
- Кончилась эпоха рыцарей, коими были и мои предки. Кстати, моя родословная тянется чуть ли не от Генриха пя-того. А это тринадцатый век! Тогда женщину боготворили.
- Это правда. Какие стихи посвящали у нас на Востоке (а ведь я родился в Саудовской Аравии) величайшие поэты – И он прочитал стихи Рудаки:
Поцелуй любви желанный, –
Он с водой соленой схож:
Чем сильнее жаждешь влаги,
Тем неистовее пьешь.

И добавил:
- Вот, кстати, и тост. РУБАИ великого Хаяма.

До того, как мы чашу судьбы изопьем,
Выпьем, милая, чашу иную вдвоем.
Может, сделать глоток перед смертью
Не позволит нам небо в безумье своем…

- Прекрасно! – грустно и многозначительно сказала Диа-на. 
Взяв бутылку красного, судя по этикетке, приличной вы-держки французского вина, заказанного вместе с ужином Азизом, горничная разлила его по бокалам. Диана, бы¬стрым решительным движением, что мало вязалось с ее нежным инфантильным личиком, первая протянула бокал навстречу бокалу гостя. Раздался легкий звон, который про¬звучал Ази-зу важным благовестом…
Они откушали форели, и Азиз сказал:
- Я только что проиграл крупную сумму и подумал: на-верное, гораздо лучше было бы отдать ее бедным больным людям, которых еще немало на земле.
- Это правильная мысль, - кивнула Диана.
- И тут как раз бог послал мне известие, что вы находи-тесь в Париже, в одном отеле! А ваша благотворительная деятельность известна во всем мире.
- Спасибо, - ответила она скромно. – Хотя к этой дея-тельности часто примазываются немало непорядоч¬ных лю-дей. Просто используют мое имя в корыстных це¬лях. Знают, что я добрая.
- Вам нужен грамотный, порядочный менеджер.
- Где ж его взять?
- Поищем.
- Будьте добры.
- Но к делу, - сказал серьезно Азиз. – Скажите мне счет, и я перечислю туда кое-что, пока не проиграл. Надеюсь, этому примеру последуют и мои многочисленные друзья, имеющие нефтяной бизнес на Востоке.
- Это прекрасно!
- А это от меня лично, – И он протянул бриллиантовую брошь.
- Это уже выходит за рамки нашего официального раз-говора… - слегка покраснела Диана.
- Понимайте, как хотите… - Он положил брошь на стол.
Диана вдруг сказала с затуманившимися от близких слез глазами:
- О, как я одинока!
Азиз мгновенно припал перед ней на колено:
- Позвольте быть вашим верным рабом.
Невольно ее мягкая рука скользнула по волосам на его голове, и Диана произнесла:
- Я так устала. Спасибо за вечер… До завтра.
Он откланялся.
***
Через три дня она оставила его у себя ночевать – и это была бесподобная в жизни многоопытного Азиза ночь. Диана оказалась страстной женщиной, умелой и бесстыжей, но, главное, его будоражила, аж до благоговей¬ной дрожи, мысль, что спит с бывшей женой наследного принца, матерью бу-дущего короля старейшей монархии, в составе которой ко-гда-то находилась колонией родина Азиза, и где его дед был нищим бедуином… Когда он с трепетом входил во чрево Дианы, то невольно представлял, как когда-то туда же вхо-дил и наследный принц – и это заставляло быть на соответ-ствующей высоте!
Через неделю все средства массовой информации знали о том, что у Дианы появился новый бой-френд, и публико¬вали фотографии, где любовники путешествуют по Парижу. Азиз вдруг осознал, что такая неожиданно свалив¬шаяся слава до-ставляет огромное удовольствие. Еще недав¬но был обыкно-венный картежник, игрок на рулетке и ловелас, каких много среди сынков богатых людей, никому не из¬вестный недоучка, а теперь вдруг сравнился по славе с ве¬ликими мира сего! Его фотографии и подробности жиз¬ни муссируются повсюду. Десятки бывших, ставших успешными бизнесменами, дру-зей, которые начали его забывать, как человека малопригод-ного для дружбы, никчемного, необя¬зательного в делах, вдруг стали звонить и приглашать в го¬сти…  И ничего осо-бенного при этом он не совершил, не приложил к этому по-чти никаких усилий.
- Откуда эти папарацци берут наши фотографии и все по-дробности нашего передвижения? – спросил он как-то своего охранника, который был и личным шофером.
- Так они же, как тараканы, лезут во все щели, - сказал настороженный охранник - детина с бычьей шеей. – А что, вам не нравится, как я вас охраняю? 
- Быть на виду - это даже приятно!
Шофер пристально взглянул на Азиза и промолвил:
- Не знаю, как к этому отнесетесь… но мне папарацци предложили следить за вами и доносить, или договориться, чтобы вы разрешили мне это делать. За помощь они пообе-щали солидное вознаграждение.
- И давно предложили? – строго спросил Азиз.
- Дня два назад. А я все боялся вам сообщить… Так что им сказать?
Азиз хотел жестко рявкнуть: «Послать их по¬дальше», - но что-то удержало. И он произнес:
- Я подумаю.
Пару дней размышлял… Он по¬нимал, в любом случае папарацци достанут пусть и не столь откровенные снимки его и принцессы – с современной оп¬тической техникой это возможно сделать за пару ки¬лометров, с любой вышки, с лю-бого окна или чердака. Но эти снимки будут не обязательно хорошего качества и не всегда выгодного ракурса. Так, дей-ствительно, не лучше ли взять процесс под контроль!? Чтоб он выглядел на снимках в лучшем свете, сильным, красивым и умным. Тем более и деньги будут не лишние. Ведь прин-цесса любит хорошо покушать и модно одеться! Поэтому он сказал охраннику:
- Сведи меня с ними. Только это должно быть в тайне.
* * *
Вскоре они с Дианой уехали в путешествие - купаться в Красном море. По приглашению давнего друга Азиза по-гостить на шикарной яхте. Там охран¬ник с умело замаскиро-ванным фотоаппаратом сделал нема¬ло откровенных снимков полуобнаженной, загорающей на южном солнышке Дианы, а после предварительно просмот¬ра Азизом передал их папара-цци за солидный куш. Впро¬чем, по сравнению с кушем, ко-торый получили издания, опубликовавшие сенсационные снимки, в виде возросших тиражей и расценок на рекламу, это небольшие деньги.
- И откуда они все видят?! – удивлялась Диана, разгля-дывая снимки в газетах. – Из космоса, что ли, снимают?
- Вполне возможно, - притворно удивлялся Азиз. – Го-ворят, сейчас с орбиты можно даже сфотографировать но¬мер машины.
При этом наблюдал за ней, и видел, что она с плохо скрываемым удовольствием разглядывает снимки своего красивого холеного тела на голубом фоне моря и па¬лубе бе-лоснежной яхты, с любопытством просматривает все газеты и слушает по телевизору новости, где рассказы¬вают о ней – догадывался, ей приятно это и нужно. Как нужно любой су-перзвезде эстрады или кино – поддержи¬вать к себе интерес у зрителей скандальчиками и сплетня¬ми. Нравилось ей и то, что звонят со всех концов света и со¬чувствуют, ругая папа-рацци, которые не дают свободно жить. Доброжелатели предлагают приехать к ним, чтоб высту¬пить на благотвори-тельных мероприятиях, заявляя, что мо¬рально поддержать ее придут тысячи и тысячи любящих людей. Еще неизвестно, позвали бы ли, если не этот интерес к ней и скандальные публикации? И неиз¬вестно, пришли бы «ее любящие», если бы не увидели ее в очередной раз по телевизору обиженной и оскорбленной…
* * *
Когда они загорелые, насытившиеся впечатления и лю-бовью, вернулись в Париж, охранник на ушко сказал Азизу:
- Папарацци предлагают устроить с Дианой маленькую автокатастрофу.
- Чтоб при этом сделать много шума? – усмехнулся до-гадливо Азиз.
Он живо представил, какие сенсационные снимки могут получиться с места аварии, какой это будет фурор, какая са-мореклама! Эти снимки точно ошарашат весь мир. Как он смелый и решительный – настоящий рыцарь - выводит из по-врежденного автомобиля перепуганную принцессу, спасает по сути дела! После таких снимков даже в дорогие магазины его отца народ валом повалит: чтоб хоть так прикоснуться к его галантному знаменитому сыну – хоть через купленную в магазине отца одежду. Снова весь мир воскликнет с умиле-нием: «Достали эти папарацци нашу любимую страдалицу Диану!»
Аварию назначили на вечер, когда на улицах большое скопление машин – так на месте аварии полицейские пере-кроют дорогу, и все сразу узнают, что случилось! Азиз при-казал охраннику, который сядет за руль, слегка задеть бе-тонный столб в туннеле, чтоб не выскочить слу¬чайно на встречную полосу и не ткнуться в другие машины (зачем нужны лишние хлопоты, можно ведь и кого-нибудь заши-бить, а это только подпортит имидж!) С папарацци взяли за-лог – и на эти деньги Азиз великодушно подарил Диане диа-дему с бриллиантами.
Когда мчались на взятом напрокат черном «Мер¬седесе» в свой отель, за ними гнали несколько юрких ма¬шин с папара-цци, чтоб сразу снять место ожидаемого происшествия. «Что их сегодня так много, и они к нам при¬липли?» - удивлялась слегка выпившая Диана, оглядываясь. И тут Азиз произнес заранее оговоренные слова: «Прибавь-ка газу!» Это был сиг-нал – и охранник немного крутанул руль в сторону. Но, увы, машина не скользнула боком вдоль бетонного столба, а на огромной скорости ткнулась – не рассчитал шофер, или пе-реусердствовал.
* * *
Да, очень азартно, словно охотники, загнавшие добычу, фотографы снимали искореженную машину. Снимали и еще полуживую, согнувшуюся между сиденьями, Диану, у кото-рой было все лицо в крови, и которая жалобно стонала: «По-могите, помогите!» Вот только Азиз не мог ничем по¬мочь, да и не видел всего этого: откинувшись на сиденье, словно уставший путник, он был мертв. И струйка крови стекала у рта.      

БРАЧНЫЕ ИГРЫ
Сидя в кожаном кресле в солидном офисе своей адвокатской конторы, что находилась в престижном районе Лондона, Дональд, пятидесятилетний седовласый господин, неторопливо попивал крепкий кофе и с хитроватым прищуром просматривал толстую пачку журналов и газет, лежащих перед ним на низеньком, старинной работы столике, – так называемую «желтую прессу». Он выискивал информацию о том, кто и с кем из известных и богатых людей страны «крутит романы», несмотря на то, что слывет порядочным семьянином. В последнее время Дональд все больше и плотнее специализировался на бракоразводных процессах – дело это более интересное и безопасное, чем, например, копаться в экономических склоках. Бывало, ведя дела финансовой компании, он получал от конкурентов с обеих сторон угрозы, если не учтет интересы по справедливости (часто в угоду одному из рассорившихся компаньонов), а однажды его чуть не сшиб на пустынной улице автомобиль, а в окно квартиры сделали выстрел - хотели напугать.
Если ранее, как Дональд отмечал, в добропорядочной Англии богатые люди почти не разводились, ибо это считалось грехом и могло подпортить бизнес и карьеру солидного мужчины, который решил сменить постаревшую и потускневшую жену на молоденькую миленькую девушку и начать новую жизнь, то теперь все кардинально изменилось: разваливался институт брака. Люди перестали бояться Бога, именем которого был скреплен священный брачный союз, а в жизни появилось много соблазнов и свободного времени, которое хотелось провести уже в обществе разбитной, азартной, вдохновляющей и бодрящей тебя, теряющего сек-суальную энергию, бабенки. Часто супруги брали пример со звезд эстрады и кино, которые разводились раз по восемь (как, например, Элизабет Тейлор) и которые в последние годы из обычных, так сказать, клоунов сцены превратились по непонятным законам массовой культуры в пророков, в образец для подражания, оттеснив на задворки философов и общественных деятелей, кои всегда выступали за высоконравственные принципы. Да и сами женщины, которые ранее сидели дома в окружении, как курицы среди выводка, своих чад, мало чего в жизни понимали в силу недостатка образования, и плакали втихомолку, узнав о изменах мужа, теперь поголовно обрели непомерное чувство собственного достоинства. Они уже не желали прощать похождения мужа «налево», тем более что благодаря массажным кабинетам, фитнес клубам и всевозможным медицинским ухищрениям, которые подтягивали морщины, увеличивали груди и попу, неплохо сохранялись и после пятидесяти лет, ну а с деньгами, отхваченными при дележе у мужа, могли вполне найти молодого красавца-альфонса и закрутить с ним любовь.
***
Завершив недавно очередной бракоразводный процесс семьи крупного бизнесмена и ухитрившись получить с мужа в пользу жены солидную сумму, Дональд, взяв с истицы, приличный процент за услуги, довольный, погла¬живая пышные усы, подумал: «Эх, если бы таких разводов побольше – я бы и сам вскоре стал миллионером!» Мысль эта стала преследовать часто, и вот теперь Дональд внимательно читал всю прессу, где писалось о личной жизни знаменитостей и богатеев. Там, среди обычных сплетен и пиара, дотошно выискивал информацию о том, кто собирается разводиться, чтоб сразу помчаться туда и первым среди конкурентов предложить квалифицированные и конфиденциальные услуги… Этот способ помогал, но, увы, конкурентов развелось так много, хотя у Дональда и была репутации дошлого адвоката, что богатых клиентов и клиенток на всех не хватало. Однажды его осенило: «Надо самому начинать трясти грушу и, когда плод станет падать – быстренько его подхватить!» - это означало, что следовало подтолкнуть семейную парочку к разводу и для этого имелось немало способов…
Конечно, подвести к разводу семью крепкую и добропорядочную, где жена любит и уважает мужа, он не надеялся, а там, где появилась пусть и крохотная трещинка в браке, можно было попробовать. Такие примеры в человеческой истории бывали: так, при помощи заговора, разбивали семью Пушкина, в результате которого он погиб на дуэли… Можно вспомнить того же Отелло! Но так как Дональд должен при этом оставаться всегда нравственно чистым и незапятнанным перед дошлой прессой, этаким третейским судьей, то ему, конечно, были необходимы помощники. Для этой роли он выбрал женщину из высшего общества, с которой имел долгий и тайный роман. Его аристократка Долли постоянно крутилась в светских салонах, знала множество влиятельных людей и имела необходимое для подобной роли качество – сильно завидовала женщинам, которые вышли за богатых мужчин и жили с ними в согласии. Ее коробило и не давало спать ночами, когда узнавала, что иной щедрый муж подарил жене дорогое колье или какую-нибудь бриллиантовую побрякушку, и она язвительно восклицала Дональду: «Этой уродливой дуре - и такие подарки!»
***
Вычитав в «желтой прессе», что миллиардера Славникова, нефтяного магната, приехавшего в Англию из России, где нахапал огромные деньги во время странной с точки зрения демократичного Запада приватизации, застали в обществе молодой и красивой фотомодели, Дональд подумал: «Не попробовать ли его развести?» - и предложил идею завистливой подруге. Оказалось, Долли неплохо знала жену Славникова, Ангелину, встречалась с ней на светских раундах, на всевозможных биеналле, на приемах, и дала Дональду ее полную психологическую характеристику. Выяснилось, та женщина самолюбивая, с высшим образованием, считающая, что сама могла бы сделать успешную карьеру, любит дорогие наряды, уверенная, что ей, столь очаровательной, муж никогда не изменит.
Через недельку, разработав хитрый план, Дональд снова встретился с Долли и за ужином у камина в своем доме обсудил порядок действий. Долли с энтузиазмом дала ряд дельных советов, поблескивая маленькими крысиными глазках и потирая суховатые ладошки в предвкушении азартной игры. Следовало сначала послать жене Славникова Ангелине подметное письмо от «доброжелателя», где сообщалось, что муж давно дружит с молоденькой фотомоделью. Писалось: «Милая, Ангелина, в то время как вы занимаетесь воспитанием своих чудных детей, ваш муж развлекается на своей яхте с молодой красавицей Диной!» В конверт были положены вырезка статейки из тиражной скандальной газеты, а также несколько фотографий, сделанных с помощью фотомонтажа… Так как Славников продолжал встречаться на яхте с очаровательной фотомоделью, и газеты подробно смакова¬ли их роман, то через недельку было послано еще одно письмо на имя Ангелины…
Теперь следовало узнать, что твориться в роскошном сорокакомнатном особняке Славниковых, когда-то принадлежавшим аристократическому британскому роду, спрятанном среди лесистых полей на холме за высокой каменной оградой под неусыпным контролем охранников и видеокамер, а именно - как воспринимает измены мужа Ангелина. Дональд с помощью Долли, устроил в особняк миленькую, скромную с виду и очень исполнительную горничную, которая стала его ушами и глазами.
Вскоре та сообщила, что неоднократно видела Ангелину заплаканной, а однажды даже слышала, как она ругалась с мужем за закрытыми дверями. Хоть горничная не разобрала слов, ибо ругались они на русском языке, но сообщила, что разговор шел на повышенных тонах. Дональд с Долли поняли, что письма, вырезки из газет и фотографии подействовали, и тогда уже Долли, на очередном светском раунде встретив Ангелину, взяла ее доверительно за руку и участливо воскликнула: «Милочка! Про вас с вашим мужем газеты говорят такие гадости, такие гадости… Как вы это терпите? Я считаю, надо подать на наглых и лживых журналистов в суд, чтоб не оскорбляли вашу прекрасную семью!» Ангелина, поджав обиженно прелестные губки, сухо сказала: «К сожалению, дыма без огня не бывает!» - «Ну, а как муж то ваш ко всему этому относится? Ведь это же клевета на него?» - «А он сознался, что у него эта фотомодель служит секретаршей! - ответила Ангелина. И добавила: - Тогда я предложила, чтоб не было сплетен, завести другого секретаря – например, мужчину, или пожилую женщину, а он отказался…» - «Неужели вы умная, образованная женщина будете это терпеть?» - спросила Долли, закатив глазки. «Даже не знаю, что и делать… ведь мы прожили уже пятнадцать лет, у нас двое детей…» - ответила растерянно Ангелина. Долли сказала: «Я не имею, конечно, в виду вашего супруга, но в последнее время мужчины совсем распоясались, обнаглели, действуют так, будто ныне время патриархата и жена является рабыней мужа…У меня тоже был богатый муж, но когда он всего разок изменил, я послала его к черту! Я отсудила у него имущество, чтоб безбедно жить, и теперь радуюсь жизни. Свободная и счастливая, ни от кого не завишу». - «Страшно на такое решится… - задумчиво и печально вздохнула Ангелина. – Может, терпеть? И все само собой рассосется». - «Это только кажется, что развод дело мучительное и скандальное, – ответила весело Долли и кивнула на яркую даму, окруженную поклонниками. - Ты посмотри, вон знаменитая актриса Н… разводится уже с пятым мужем, а выглядит прекрасно, уверенно! Словно даже помолодела…» - «Так ведь уже привыкшая…богема! Ей все позволено», - заметила Ангелина слегка завистливо. «Смотри сама, милочка! - ответила снисходительно Долли. – Но тогда с мужем надо быть жестче: пусть каждую минутку свободного времени проводит в семье! Им это необходимо – чувствовать поводок на ошейнике…»
Чтоб не слишком откровенно давить на Ангелину, чтоб не заподозрила, что ее нарочно кто-то хочет развести, Долли закончила разговор, чтоб при случае продолжить.
Исчерпав в этом направлении все возможности, (если, конечно, не заделаться Долли в лучшие подруги Ангелины, что пока не представлялось возможным, ибо Ангелина замкнулась, да и недоверчиво относилась к знакомствам из английской среды, предпочитая российских подруг), Дональд решил действовать с помощью фотомодели Дины, которая, похоже, крепко вцепилась в Славникова… В первую очередь Дональд с Долли послали фотомодели анонимное письмецо, где тайный «доброжелатель» сообщал, что ревнивая жена Славникова наняла киллера, который хочет Дину убить, а во-вторых, нашли среди подруг фотомодели помощницу Герду. Та, не подозревая, что становится тайным агентом, в силу молодости и доверчивости вскоре рассказала Долли, что предприняла Дина, когда получила письмо о готовящемся ее убийстве… Как Дональд и предполагал, молодая и амбициозная Дина не испугалась угроз со стороны жены, а закатила во время ужина на яхте Славникову истерику, где заявила, что их взаимоотношения необходимо зарегистрировать, ибо иначе жена будет ее преследовать и угрожать. Со слов Герды выяснилось, что Славников решил серьезно поговорить с женой, чтоб прекратила преследование Дины. Это Дональда с Долли обрадовало, ибо давало повод для очередного семейного скандала, давления супругов друг на друга, что всегда чревато, ибо ограничивает свободу личности и вызывает отторжение и дальнейшее охлаждение…
На очередном показе французской и итальянской моды, после банкета для высокопоставленных гостей Долли спросила Герду: «Дина хочет выйти замуж за Славникова или это интрижка, чтоб получать дорогие подарки?» - «Конечно, – ответила Герда, возбужденная после демонстрации одежды известного кутюрье. – Она выросла в бедной семье без отца и давно искала богатого человека, которому могла бы продать свою красоту и который бы одарил ее отцовской лаской». - «Тогда скажи ей, чтоб забеременела…» - предложила Долли, зная, что Славников очень любит детей и, как еврей, который на выпивках частенько хвалился, что мудр и любвеобилен, как царь Соломон (тот имел триста жен и семьсот наложниц, как сказано в Библии), и тоже хочет иметь кучу детей. «А это не отпугнет его?» - спросила Герда. «Наоборот, привяжет!» - уверенно ответила Долли.
                ***
Когда Дональд с Долли узнали, что Дина забеременела от Славникова, тут же об этом сообщили в анонимном письме Ангелине. Как вскоре донесла их подставная горничная, Ангелина устроила мужу скандал с битьем эксклюзивной посуды, с визгами, а потом сдернула обручальное кольцо с крупным бриллиантом и выбросила с ненавистью в окно на лужайку.
Далее Дональд написал анонимное письмо и Славникову, где сообщил, что якобы на его секретаршу и любовницу Дину имеет виды знаменитый голливудский красавец актер и уже сделал ей предложение. После этого письма Славников возревновал Дину, подарил ей великолепное кольцо с изумрудом и сказал: «Вполне возможно, я создам с тобой семью! А то безумно устал от капризов жены». Но прошел месяц, а так как Славников тянул с разводом, сомневался, и хотел, как и многие мужья, действовать сразу на «обоих фронтах», то Дональд опять послал ему письмо. В нем сообщил, что жена Ангелина ведет тайные переговоры с вызванным из России киллером, который убирает «клиентов» нетрадиционным редким способом – с помощью радиоактивного полония, и вообще, как-то обмолвилась подруге, что муж так сильно надоел изменами, что была бы рада, если бы он умер…и что если его убьют, то это легко будет «списать» на злобного компаньона из России, которого Славников обманул в бизнесе, захватив  прибыльные акции… Ангелине же на очередной вечеринке Долли сказала: «Я рада, что мир в вашей семье восстановлен!» - «Куда там! – воскликнула горестно Ангелина. – Все идет к разводу!» - «Думай сама, милочка, я не хотела об этом говорить, но на одном светском раунде ко мне подошел известный актер, герой-любовник, дружить с которым мечтают все женщины, и, зная, что мы с вами знакомы, грустно поведал: «Как мне нравится Ангелина! Чудная прекрасная женщина, жаль, замужем». И тут Ангелина,  имевшая до замужества со Славниковым роман с молодым российским актером, призналась: «Да, пожалуй, я буду разводиться… Терпеть подобную жизнь больше нельзя – мы уже год с ним вместе не спим. Я не могу его даже видеть…Меня всю трясет, когда общаюсь с ним». Искусно сделав грустное выражение, Долли подала ей визитку и сказала: «У меня есть замечательный знакомый, который разводил меня с мужем и вытребовал у этого скряги огромные деньги, можете ему позвонить… Да хоть прямо сейчас позвоним!» - и набрала по сотовому телефон Дональда.   
***
Завершив скандальный развод, который на протяжении полугода освещался и смаковался в подробностях во многих газетах и средствах информации всего мира, попавший из-за отсуженной суммы в книгу рекордов Гиннеса, и который придал Дональду в глазах обиженных мужьями женщин ярого и справедливого защитника их интересов, он, сидел с Долли перед полыхающим березовыми дровишками камином. Отмечая удачное окончание дела, он поднял рюмку оранжевого виски и с циничной усмешкой сказал: «Насколько азартны в своих страстишках выросшие в России люди, насколько жадны и глупы! Как их легко обмануть». Долли хмыкнула: «Если б богатство они заработали честным путем и тяжким трудом нескольких поколений, а не ограблением родины, то были бы более осмотрительны…»

ПОЗДНЕЕ ИСПОЛНЕНИЕ
Валентин, будучи в студенческом стройотряде, попал на строительстве свинокомплекса под сорвавшуюся со строп автокрана бетонную плиту, и ему раздробило ногу, которую пришлось ампутировать до колена. Жизнь показалась конченной. Ведь еще вчера был крепким и сильным парнем, занимающимся плаваньем и вольной борьбой, смело общался с девушками, из которых многие готовы с ним дружить и видели в нем потенциального жениха, ибо однажды симпатичная и умная девушка, староста студенческой группы, откровенно и лас¬ково призналась после субботника по уборке территории института: «Мы с девчонками смотрели, как ты работаешь, анализировали, кто из наших парней самый привлекательный, с кем можно связать судьбу ; и сошлись во мнении, что всех опережаешь…» ; «Неужели?» - с затаенным чувством гордости удивился тогда Валентин… Теперь девушки, когда лежал в больнице, хоть и навещали его, но смотрели уже без восхищения, а с жалостью и грустью, отводили глаза: дескать, какой парень был, но ныне, увы, без ноги!
Приехав после больницы к родителем в село, Валентин ни с кем из посторонних не общался, никого не хотел видеть: было стыдно показываться людям в таком плачевном виде. Если выходил во двор, то только вечером при закрытых воротах, чтоб никто не мог неожиданно войти и увидеть его скачущим на одной ноге. Отныне дом он превратил в своеобразную тюрьму, откуда смотрел на мир через окошко в шелку между шторами. А по улицам ходили веселые здоровые люди, шутили, смеялись, спешили по своим делам, а вечерами шли в клуб на танцы. «Ты бы тоже сходил в клуб!» - предлагала мать, на что сын грустно и горько отвечал: «И что я там буду делать? Сидеть на стульчике с отрезанной ногой…» ; «Может, скоро сделают протез, - говорила мать. – Не торчать же всю жизнь взаперти!» ; «Вот когда сделают – тогда посмотрим!» - отмахивался печально он.
Если раньше он не дорожил общением с девушками, легко сходясь с ними и расставаясь, то теперь, когда ни одной рядом не осталось, захотел страстно любви, поцелуев, ласковых рук, любящих глаз и нежных слов. Глядя из сумрачной глубины комнаты в окно на проходящую мимо, пусть даже не очень симпатичную девушку, Валентин не раз горестно думал: «Эх, мне бы сейчас ногу ; я бы эту милашку быстренько догнал и пригласил на танцы!» Ну а когда увидел в окошко удивительной красоты незнакомку, тоненькую, изящную, с огромными темными глазами-вишнями, с длинными, вьющимися колечками, волосами, которая, словно нарочно дразня его, остановилась поболтать с подружкой рядом с домом, около палисадника, поворачиваясь то одним боком, то другим, словно на подиуме, и давая себя рассмотреть, то в груди все заныло, аж слезы подступили к глазам, в горле пересохло, и он подумал: «За любовь такой девушки я бы полжизни отдал…»
Он долго провожал ее взглядом и перескакивал от окна к окну, чтоб подольше видеть дорогу, по которой она мягкой и грациозно-легкой походкой шла. Отныне он каждый день смотрел в окно, надеясь увидеть незнакомку и вновь испытать чувство нежности, но девушка не появилась ни завтра, ни послезавтра – она исчезла!
Валентин знал всех девушек в своем небольшом селе, кроме тех, что выросли и похорошели, пока он учился в институте, и то догадывался, кто у них родители, по физиономии и походке, а эту не знал – явно была не местная… Он так загрустил, что залег в постель на целую неделю, не хотел вставать и нетерпеливо допытывался у матери: «Недавно девушку видел - худенькая такая, черноглазая. Не знаешь кто? Может, приезжие здесь поселились?» Но мать только пожимала плечами… и он думал: «Эх, боже, боже! Где же мне теперь ее найти?»
Когда Валентину наконец-то сделали приличный легкий протез, и он потихоньку стал привыкать к нему и выходить на улицу в длинных, закрывающих искусственную желтова-тую кожу протеза штанах, общаться без смущения с сельчанами, то настроение улучшилось: ведь живут же иные в гораздо худшем положении и не ноют!
                * * *
С тех пор прошло пятнадцать лет, он окончил заочно институт, стал работать на заводе в плановом отделе экономистом ; и вновь появились девушки, которые не прочь были выйти за него замуж. А когда начались реформы и все, кто хочет и может, занялись бизнесом, он, как человек умудренный в финансовых вопросах, стал предпринимателем и весьма успешным ; тогда милых женщин вокруг появилось еще больше, а среди них оказалась симпатичная Анюта, которая держала ларек по продаже оде-жды на базаре и покупала в его фирме оптом товар: худенькая, с живыми темными глазами. У Валентина уже давно сложился образ некоего женского идеала, который живет в каждом романтического склада мужчине, некий мысленный образец, на который должна походить любимая – Анюта была к нему очень близка. Валентин ласково смотрел на нее, долго разговаривал, щедро и безотказно давал товар на реализа¬цию, оказывал небольшие знаки внимания (приглашал попить кофе в свой офис, угощал конфетами, но не более, так как знал, что она замужем и у нее двое маленьких детей). Она тоже симпатизировала ему, ибо нежно и внимательно порой смотрела на него, а однажды, придя к Валентину в офис перед самым закрытием, когда уже отпустил свою секретаршу, вдруг сказала грустно: «Нет ли чего выпить? Что-то жизнь не клеится…» Он достал бутылку хорошего коньяка, открыл банку икры, нарезал колбасы и сыра из холодильника, и после долгой и душещипательной беседы оказался с Анютой на широком кожаном диване... Выпив, она стала жадно курить и матюгаться, решительно раздела Валентина и сердито, хрипловатым голосом заявила: «Все! Развожусь к чертовой матери с мужем. Пьет, деньги не зарабатывает, на моей шее дома сидит».
После любовных утех Анюта легла Валентину на плечо слегка отвислой и тощей, словно сдувшийся сморщенный шарик, голой грудью и с интересом, без обиняков, спросила: «А ты как живешь? Почему ногу отрезали?» Он откровенно рассказал, как было тяжело психологически после ампутации, что долгое время, живя у родителей в селе, стеснялся выходить из дома…» ; «А я тоже одно лето жила в селе, - сказала вдруг она. - У тетки в Хлыстово. Красивое село!» ; «В Хлыстово? – удивился он настороженно. – Так это мое родное село! И когда ты там была? Я там часто бываю, навещаю родителей, а тебя чего-то не встречал?» ; «В году восьмидесятом, кажется! Я приехала туда после десятого класса». ; «Так я в этом году травму получил!» - воскликнул ошарашено Валентин и, еще раз внимательно взглянув на молодую, довольно симпатичную женщину, вспомнил, что именно ее видел в тот сложный для него год из окошка, восторгался ее красотой и бога просил, чтоб это прелестное создание ему послал для любви…И вот она сейчас лежит, обнаженная и доверчивая, на его плече и преданно смотрит в глаза и, может быть, ждет, что богатый и деловой Валентин предложит: «Раз у тебя с мужем не получилось, то давай жить вместе!» Он уже хотел признаться, как ее, тогда еще ангельски милую, юную, жаждал видеть и посвятить свою жизнь ей, но не сказал. Может, потому, что, по прошествии многих лет, она стала совсем другая: грубоватая (суматошная работа на рынке в мороз и в зной оказывает свое пагубное влияние на душу и тело), уставшая от жизни, потасканная, легко соглашающаяся на постель…
Он лишь печально вздохнул.    

ПРОДАВЩИЦА
У дочери продавщицы сельского продуктового магазина утонул муж (вывалился пьяный из моторной лодки в камскую холодную воду, ударившись на большой скорости в борт железной баржы, да так и не всплыл). Она осталась с двумя малолетними детьми, (дочке – пять лет, а сыну десять). Ее мать, Зоя Петровна, сильно горевала, ибо зятек-то хоть и пил, но работать умел – сено для коровы заготовлял, дрова пилил и колол (а их на зиму для отопления дома и бани много требуется, рыбачил семье на пропитание и на продажу в город. А теперь существовать дальше надо как-то, а в селе без крепких и мастеровитых мужских рук бабе одной очень тяжело, да и дочка Зои Петровны еще женщина крепкая, в соку, тридцать годочков всего - ей в постели холодной без мужской ласки тягостно. Слышит мать, как воет она порой в подушку по ночам, ну а какой справный мужик ее с детьми-то возьмет? Проблематично это, ой как проблематично!
Сполна Зоя Петровна познала, как одной жить, когда ее молодую еще, счетовода колхозного, посадили при Сталине за финансовые огрехи, и она, вернувшись через пять лет из колонии, не сумела выйти замуж и родила дочку от женатого. Чего ей это стоило – видеть косые взгляды односельчан, (дескать, мужика чужого от семьи хочет отбить, слышать про себя сплетни будто самая «последняя ****ь» в селе… Поэтому ой как не хотела она, чтоб дочка тоже прожила лучшие годы одиноко, чтоб мыкалась, надрываясь на физической работе по хозяйству. А вдруг настолько мужской ласки захочется, что начнет она по ухажерам таскаться, пить с ними – и тогда вообще жизнь получится никчемная, станут ей деревенские языкастые бабы «косточки перемывать», а у них это быстро делается…
Начала Зоя Петровна подыскивать дочке мужа или хотя бы доброго хозяйственного мужичка, с которым та могла бы сойтись и который принял бы ее детей, нашел с ними общий язык. Стала мысленно перебирать холостых сельских мужиков, улица за улицей, дом за домом, всех по-тенциальных кандидатов. Один, рыжий Василий, был вдовый (жену на ферме током ударило), но пьющий, да и у самого осталось двое детей, а, значит, ее Танюше и за ними надо присматривать, их кормить и обстирывать! А эта обуза непростая… Кряжистый Николай с улицы, что у самой реки, тоже вдовый и хоть хозяйственный, да и дети уже взрослые отдельно в городе живут, был староват – лет на двадцать пять старше Танюши, а зачем ей такой? От него, чай, в постели никакой пользы, ну а годков через десять хворать начнет и уход за собой потребует, так что ему в жены надо пожилую. Были мужички вроде молодые и с виду солидные, разведенные, да только пили беспробудно, болтались без дела по селу ; недаром, ой недаром жены их выгнали! Зачем они Танюше? Такие паразиты на ее шею?
 Несколько вечеров сидели Зоя Петровна с дочерью за столом, попивая чаек с любимой ароматной халвой, и размышляли, с кем Танюше сойтись, но никого не нашли подходящего. Хлопнув с досады по столу крупной ладонью, Зоя Петровна подытожила грустно: «Хилые и хреновые мужики ныне прошли! Живут намного меньше нас, баб, обленились донельзя, спились!» ; и добавила, чтоб не совсем тяжко было осознавать бесперспективность: «Может, в соседних селах кого найдем?» Танюша в ответ всхлипнула и чуть не заплакала, утерев кулаком глаза.
Как-то летним вечером, когда Зоя Петровна готовилась закрывать продуктовый магазин и держала в руках увесистый замок, в помещение резво заскочил молодой матрос в красивой форме и бескозырке, задвинутой лихо на затылок, и сказал торопливо: «Тетя Зоя, мне бутылочку водки! Друзей надо угостить». Зоя Петровна подала бутылку и невольно засмотрелась на его добродушное, простоватое и смуглое лицо, пытаясь понять, кто такой – и вскоре догадалась, что Радик Ахметзянов, родители которого бедновато живут на конце села в барачном доме, но своих семерых детей с малолетства приучают к труду. «Вернулся, значит? - спросила она ласково, словно родного сына – Как отслужил?» ; «Нормально, тетя Зоя». ; «Не женился еще? Не привез с собой какую-нибудь красотку с дальних синих морей?» - полюбопытствовала с прищуром. «Да нет! – ответил он. – Здесь буду искать». Он отдал ей деньги за бутылку и стал считать остатки монет, рассуждая вслух: «Одной, пожалуй, не хватит! Нас ведь пятеро!» Зоя Петровна поспешно сказала: «Я тебе в долг дам! Человек ты порядочный, я знаю. Отдашь, как заработаешь!» ; «Да? – воскликнул обрадовано он. – Вот спасибо-то!» - и, схватив вторую бутылку, выскочил из магазина, на крыльце которого, как Зоя Петровна заметила в окошко, стояли его друзья. Она отметила, что парень он очень неплохой, ему бы только бабенку умную в жены…
Через пару недель она встретила Радика на улице, и он, немного смутившись, сказал: «На работу я уже устроился, только вот зарплату пока не дали… Верну должок через недельку». ; «Да не переживай ты, - ласково улыбнулась она. – Мне вот дровишки надо дома переколоть. Сделаешь – должок прощу!» ; «Когда?» - простецки спросил он. «Да хоть завтра! - ответила она. – Вечерком, когда жара спадет, приходи».
На следующий день Зоя Петровна велела дочке одеться получше и помоднее в нарядное короткое платье с большим разрезом на груди, открывающее ее крупные бедра и большие аппетитные груди, и накраситься. Танюша недоуменно спросила: «А для кого?» ; «Для Радика Ахметзянова», - ответила Зоя Петровна загадочно. «Да ты че, мама? – рассердилась дочь. - Он моложе меня на двенадцать лет! На хрен ему такая старуха…» Зоя Петровна спокойно охладила ее пыл: «Да я не говорю, что что-то выгорит! Так на всякий случай, а чем черт не шутит?! Так что постарайся ему понравиться…» Дочь фыркнула: «Стыдно же, мама. Что люди скажут? Дескать, малолеток соблазняет!» ; «А что ты выпендриваешься-то, - вдруг рассердилась Зоя Петровна. – У тебя что, каждый день женихи сватать приезжают? Чего-то не видно никого…И вообще, кому какое дело! Ты же не своровала его!»
Татьяна нехотя сделала то, что приказала мать, а вскоре пришел Радик, которому Зоя Петровна дала топор, показала, где лежат напиленные дрова – и он без перекуров, длинных речей и приготовлений взялся активно и весело за работу. Вспотевший, скинул с себя тельняшку и уже работал по пояс обнаженный. Глядеть на его мускулистое загорелое тело, где весело и рельефно поигрывали в напряжении мышцы, было приятно. Даже Зоя Петровна, женщина за пятьдесят, почувствовала влечение к парню и, показывая из глубины комнаты в окно на Радика, прицокивая языком, говорила дочери: «Ну, чем не жених?! Орел! Его бы в хорошие бабские руки – с таким не пропадешь!» Татьяна невольно засмотрелась на парня и уже примирительно и даже с горечью произнесла: «Но ведь у меня двое детей еще ко всему прочему?! Зачем ему такую обузу на себя взваливать…» ; «А вот сейчас мы посмотрим, как он к детям относится! - задумчиво произнесла Зоя Петровна и, подозвав игравших неподалеку внуков, сказала старшему исполнительному Денису: - На-ка бутылку пива. И отнеси вон к дяде. Скажи, мама послала, чтоб не так жарко было…» Сама стала смотреть вместе с дочерью в окно, с удовлетворением отмечая, как мальчик подошел с открытой бутылкой охлажденного пива к Радику и как тот благодарно погладил его по голове, а потом присел рядом с ним на баклан и стал что-то рассказывать – вскоре уже размахивали оба руками, о чем-то увлеченно беседуя. «Вот видишь… ; сказала Зоя Петровна дочери. – Они уже друзья». Когда Денис вернулся в дом, она внука спросила: «И о чем вы говорили?» Денис восторженно ответил: «Он мне рассказывал, где можно поймать сома, и даже пригласил с собой на рыбалку! Отпустишь, бабушка?» ; «Почему бы нет…» – улыбнулась затаенно она.
Вскоре Зоя Петровна позвала Радика в дом перекусить, чтоб в непринужденной обстановке разузнать побольше о его планах, мыслях, желаниях, характере, а заодно показать, что в этом доме ему будет уютно и тепло, что его всегда накормят здесь хорошим ужином и нальют стаканчик водочки… Чего-чего, а уж хороших продуктов и водочки Зоя Петровна, работающая в магазине уже тридцать лет, и знающая, где и как можно обвесить иного покупателя, имела дома в достатке – и колбаса-то у нее была, и сыр, и любые консервы, и икорка, чего обычные сельские жители могли себе позволить только по большим праздникам. Вот и сейчас много чего на столе стояло из советских деликатесов! Радик, выросший в многодетной семье, где не могли позволить таких дорогих продуктов, растерялся и замер на стуле, отодвинувшись от стола и показывая, что на эту закуску не претендует. «Да ты не стесняйся», – сказала ему Зоя Петровна и предложила дочери, которая растерянно стояла в сторонке, боясь проявить инициативу: «Таня, налей-ка нашему помощнику водочки». Та, словно подстегнутая, с радушной улыбкой налила Радику полный граненый стакан элитной водки «Столичная!» Он выпил, посмотрев на Танюшу заинтересованным взглядом, каким смотрят мужики на аппетитных женщин; раскрепостившись, стал закусывать и поел сытно, как сильный и здоровый мужик после физической работы. Зоя Петровна спросила его о планах: «Не хочешь ли уехать из села? В город, как многие молодые парни делают?» - и с удовлетворением хмыкнула, когда ответил: «Мне наши места очень нравятся. Такой простор – река, лес. Я в армии ужасно по ним соскучился. Здесь хочу жить и работать». ; «Похвально!» – сказала она и еще налила стаканчик…
Радику так у них понравилось, что он после окончания работы сидел в доме почти до полуночи и разговаривал то с Зоей Петровной, то с Денисом. Если бы хозяйка предложила остаться ночевать, то он согласился бы, но Зоя Петровна решила повременить с этим, чтоб он не догадался раньше времени о ее задумке, да и сельчане могут сплетни распустить… Провожая Радика за ворота, она дала ему кулек конфет шоколадных и сказала: «У тебя ведь две маленьких сестрички есть – им передай», – тем начала помаленьку «подкупать» семью Радика, чтоб в ней не возникло препятствий ее замыслу: дескать, нечего тебе молодому похаживать к вдове с двумя детьми… Напоследок заявила: «Ты еще приходи. У меня пол в бане надо перестелить - сгнил. Я щедро расплачусь…»
В третий его приход, когда Зоя Петровна окончательно вызнала, что парень действительно не плохой, добродушный, мастеровитый, когда не ощутила противодействия со стороны его родителей, она напоила Радика более обычного водкой и в полночь заявила ласково: «Еще где-нибудь упадешь по дороге в овраг. Оставайся-ка у нас ночевать, - и приказала дочери: - Отведи его на кровать». Та сноровисто, как привыкла делать с бывшим пьяным мужем, закинула руку Радика себе на полное плечо, другой рукой обняла за талию и поволокла в свою комнату…
Утром рано, когда Танюша довольная и томная, с засосами на жирной шее и грудях, что виднелись из расстегнутого сверху цветастого халата, появилась из спальни, Зоя Петровна с надеждой спросила: «Ну, чего?» ; «Все хорошо, мама. Он мне в любви признался!» - ответила дочь, сладостно улыбаясь. Когда смущенный Радик вышел из комнаты с опущенными глазами, словно совершил невольный грех, Зоя Петровна ободряюще сказала: «Может, к нам жить перейдешь? Чтоб люди не болтали, что моя дочь ****ует…  Да и мотоцикл с коляской у меня почти новый от зятя остался. Думала продать, а теперь лучше тебе отдам». Мотоцикл, да еще с коляской, в то время в селе был большой роскошью, им владели только богатые семьи, и лишь у директора совхоза имелся автомобиль «Запорожец», так что это был щедрый подарок с ее стороны…
Уже на следующий день Радик принес к ним потертый чемоданчик со своими немногочисленными скромными вещами и остался жить.
                * * *
Прошло двадцать пять лет, и многое изменилось в жизни Зои Петровны: внуки заимели свои семьи и переехали жить в город, ну а дочь с мужем Радиком обитали уже в новом кирпичном доме и имели приличный автомобиль «Жигули» последней модели, голубую «Десятку». Много им пришлось поработать, чтоб жить так богато, чтоб воспитать, вырастить, дать образование детям, да и Зоя Петровна старалась, работая после выхода на пенсию еще десять лет – женщина она была крепкая, в здравом уме, в финансовых вопросах не делала ошибок, поэтому ни одна комиссия из района не могла к ней придраться и работать ей не запрещала. Да и кто запретит, если  в руководстве потребсоюза были сплошь знакомые люди, купленные ею и задобренные?! Теперь ей было семьдесят пять лет и она радостно думала, глядя на дочку с внуками (а у Дениса росли уже двое ее правнуков), когда все собирались за большим столом по праздникам, что сумела сделать все, чтобы ее племя, ее отпрыски жили в тепле и удобстве, в благополучии, несмотря на то что остались когда-то без отца и кормильца. Одно Зою Петровну заботило, что всегда бодрый и веселый Радик, образцово работающий на стройке федерального шоссе на большом экскаваторе, в последнее время сник, выпивает почти каждый вечер, глаза прячет, словно тяготится чем-то.
Однажды дочь, придя домой с работы, Зое Петровне заявила с обидой и недовольством: «Радик-то мой себе кралю завел!» ; «Какую еще кралю? - растерялась та. «Самую настоящую – молодую фельдшерицу в участковой больнице. Люди видели, как он ее на нашей машине катал». Накладывая дочери есть, Зоя Петровна задумчиво сказала: «Мало ли, подвез, может, по пути?» ; «Если бы… - фыркнула смурная дочь, - Мне подруга, кладовщица из больницы, сказала, что те уже месяц тайно встречаются. И даже планы пожениться строят. А подруга моя дошлая, она специально ту фельдшерицу ласково разговорила». Зоя Петровна посерьезнела и сухо произнесла: «Планы пожениться – это уже плохо…» ; «Вот-вот, - воскликнула дочь, шмыгая носом. – Он-то еще молодой, сорок пять не исполнилось, а мне через два месяца на пенсию. Кому я буду нужна - старуха?» Зоя Петровна внимательно и критически посмотрела на дочь, которая к пятидесяти пяти годам растолстела как квашня, в отличие от нее, которая всегда была поджарой и жилистой. Заявила, размышляя вслух: «Да, на такую коло¬ду вряд ли кто взглянет! Но нечего бога гневить – пожила уж с двумя мужиками! Я, например, ласки-то мужской вообще почти не видела, и ничего!» ; «Ты свое отжила, а мне еще хочется, - жестко сказала дочь. И добавила: - Самое поганое, что, как мне сказала знакомая, будто он хочет уйти от меня с половиной имущества. Дом разделит или потребует за половину выплатить. А где у нас такие деньги? Ты ведь уже десять лет не работаешь!» Зоя Петровна помрачнела и холодно процедила: «Вот это уже плоховато…» ; «Это ты виновата, - заявила сердито дочь, надув губы. – Не дала мне общих детей с ним завести. Может, теперь бы не рыпался?..» ; «Ну, так сначала боялась же, что в придачу к твоим своих наделает, а потом сбежит. И останешься одна уже с четверыми… - вздохнула Зоя Петровна и добавила с досадой. – Может, и зря конечно, что не разрешила…- а потом взглянула строго на дочь. - Но и ты, видимо, не очень хотела взять на себя дополнительную обузу, я ж тебе манду не перекрывала».
Поздно вечером, когда пришел с работы Радик, Зоя Петровна отослала дочь из дома якобы к соседке по важным делам, а сама сытно накормила тестя и, усевшись перед ним за стол, спросила: «Говорят, ты шашни с фельдшерицей молодой завел?» Радик промолчал, не поднимая глаз от чашки с чаем. «Село слухами полнится… - продолжила она. – На машине ее катаешь, тайно встречаешься в городе. А все тайное всегда становится явным. Так что лучше сразу признаться!» Радик вдруг с болью выкрикнул: «Люблю я ее, тетя Зоя! И все тут!» ; «А мою дочь, значит, не любишь?» - поинтересовалась хмуро она. «И Таню люблю, - ответил он, прямо глядя ей в проницательные цепкие глаза. - Но не так сильно. А эту увидел и понял, что до сорока пяти лет не знал настоящего счастья. А что? Детей у меня своих нет, ваших внуков воспитал, так что…» Он замолк, а Зоя Петровна добавила за него: «Можешь и свою семью завести!» Он кивнул кудрявой головой с грустным удивлением: «Все-то вы знаете, тетя Зоя!» Она тяжко вздохнула и спросила: «Ну, и где же собираетесь с фельдшерицей жить?» ; «Пока не знаю», – ответил он. «А я слышала, что полдома у меня собираешься отхватить!» – холодно сказала Зоя Петровна. Радик нервно вскочил со стула: «Но ведь я же что-то заработал за двадцать пять лет? Имею, наверное, какое-то право на имущество?» ; «А ты вспомни, что пришел к нам с одним с маленьким чемоданчиком, где лежали трусы да носки, и жил на всем готовом». ; «Но ведь дом этот новый я строил собственными руками, все деньги в него вкладывал, а ведь я зарабатывал последние годы на экскаваторе в четыре раза больше вашей дочери. Так, может, все-таки что-то должен иметь по закону? Не идти же мне жить на улицу?» - В темных глазах у него были мука и растерянность. Зоя Петровна промолчала, чувствуя за Радиком определенную правоту, но и примириться с тем, что придется отдавать половину огромного красивого дома, не могла: где же она тогда будет доживать свои года? Где будет ютиться дочь? С укором сказала: «Если бы не попал к нам в руки, может давно спился бы и был дурак дураком, как большинство мужиков. Ни машины бы не имел, ни имущества…» ; «Да итак ни хрена не имею, все на вас записано. Тогда был наивным, когда женился, и сейчас таким же остался!» – ответил горько, чуть не плача, Радик и выбежал из дома. Вскоре пришла настороженная дочь и сухо Зою Петровну спросила: «Ну, поговорили?» ; «Поговорили, поговорили… - ответила та угрюмо. - Этого и следовало ожидать, все-таки большая разница в возрасте… - и добавила: - Но дом я ему не дам делить!»
Когда через неделю Радика придавило пьяного огромным ковшом экскаватора, под которым непонятно как оказался, то люди стали в селе говорить всякое. Одни сердито шептали: «Это ведьма, старуха Зоя, на него порчу послала, испугалась, что имущество отхапает с новой-то женой». Другие по-доброму вздыхали: «Сам, наверное, туда полез от безысходности, ведь и к старой-то жене прикипел за многие годы…» Третьи рассуждали философично: «Жалко мужика… Вкалывал всю жизнь на чужих детей, а своих так и не завел».

ОЧАРОВАШКА
Сразу после свадьбы Эльза стала изменять мужу ; не любила его, да и с подленьким характером уродилась: тре-бовалось ей, чтоб мужики к ней липли, словно мухи на варе-нье, очень нравилось очаровывать их, обо¬льщать и этим пользоваться. Подобное отношение к мужскому полу про-явилось в Эльзе с детских лет, ибо росла девочкой преми-ленькой, смазливенькой, с огромны¬ми жгуче-черными глаза-ми, с длинными волосами, с ласко¬вой улыбкой и нежненьким тихоньким голоском, и все мальчики в классе в нее пе-ревлюблялись: носили ей портфель до дома, угощали шоко-ладками, дарили авторуч¬ки, брелочки. Очень Эльзе нрави-лось, когда мальчики из-за нее дрались и в кровь разбивали носы, а она стояла в сторонке и с хитренькой улыбочкой наблюдала, ожидая, кто будет победителем и заслужит ее расположе¬ние. Особенно Эльзу обрадовало, когда одному из соперни¬ков, рассчитывающему на ее внимание, ткнули в жи-вот ножом… Конечно, она не выказала, что это ей доставило удовольствие, наоборот, вслух по¬жалела пострадавшего, но отныне ее самомнение выросло, да в и глазах подруг и дево-чек школы ста¬ла выглядеть неотразимой красавицей.
Чтоб никто не мешал жить в удовольствие, Эльза вышла замуж за простого, но крепенького и трудолю¬бивого мужич-ка, с высшим образованием, незлобивого, ко¬торый знал бы работал, одевал ее, кормил, ну а она бы зани¬малась прият-ными делами – фитнесом, танцами на диско¬теках, шопингом, обольщением мужичков. Так и получи¬лось… Она родила сына, чтоб муж еще больше любил и до¬верял, а сама погули-вала, когда он работал неотлучно на за¬воде. Но, как говорит-ся, сколько веревочке ни виться… Мужу стали доносить доброхоты-соседки, что к Эльзе подъезжают мужики на ма-шинах, что она их приглашает в квартиру или часто уезжает с ними неизвестно куда… Муж сначала не верил, но однажды неожиданно появился в квартире, когда Эльза, раздетая си-дела на коленях у голого пожилого мужика с бокалом шам-панского и сигаретой в небрежно откинутой руке, и, ошара-шенный, остановился в дверях. Она поморгала растерянно, а потом, очаровательно улыбаясь, заявила: «Вот встретилась со старым другом, с которым до тебя встречались… И вспомнили былое». ; «И часто ты так встречаешься?» - про-цедил глухо муж. «Первый раз в жизни!» - воскликнула она и подошла к мужу, чтоб обнять и приласкать. Раньше этот прием действовал безотказно ; от ее умелых ласк (а она сра-зу же запускала ему руку в штаны), от ее темных, цыганских, огромных глаз, которыми гипнотизировала, муж становился мягким и податливым, но сейчас отвернулся от Эльзы. Избе-гая смотреть ей в глаза, буркнул: «А мне сказали, что каж-дый день у тебя такие встречи», ; и быстро вышел из квар-тиры. «Ну, ты и даешь!» - ошарашено сказал ей испуганный ухажер и торопливо начал одеваться. «Чего даю?» - спроси-ла горделиво она. «Такое самообладание…» - хмыкнул оза-даченно он и кинулся к двери. «Куда ты? - воскликнула она. – А полюбить меня напоследок? Да и шампанское надо до-пить…» ; «Э нет, - буркнул он. – Мне надо сматываться, а то вернется муж с топором или с ружьем». ; «Да он у меня простофиля», - попыталась успокоить ухажера Эльза, но тот ответил: «Любой простофиля в такой ситуации зверем стано-вится». Он выскочил вон и, настороженно оглядываясь по сторонам, кинулся из подъезда к своей машине.
Вечером муж не пришел домой и Эльза, немного обес-покоившись, взяла из садика сына и пошла в дом к свекро¬ви, где обнаружила своего правоверного пьяненьким, с под-теками от слез на щеках. «Ты чего, обиделся?» - спросила ласково она с таким видом, будто ничего не произошло. Он промолчал, отвернувшись. «Понимаешь, у меня с этим муж-чиной была очень сильная любовь – и я не сдержалась, когда он стал обнимать и целовать. Закружилась голо¬ва, и я сама не знала, что делаю. Да мы даже еще не трахну¬лись, а только разделись…» Муж насуплено молчал. «Сыночек, по¬говори с папой», - подтолкнула Эльза сына к мужу, надеясь, что от нежности к ребенку муж расчувствуется, но он обнял ребен-ка, прижал к груди и ни слова не говорил. Потом отвел сына в другую комнату к матери, которая в дверной проем холод-но взглянула на Эльзу, и сказал: «Я решил с тобой расстать-ся!» ; «Зачем? – искренне удивилась она. – Разве я с тобой не ласковая в постели? Да такую темпераментную бабу больше никогда не найдешь!» ; «Разве только в постели де-ло?! – ответил он. – Надоели ложь, фальшь и просто надоело тебя обслуживать, работать на тебя!» ; «А как же ребенок? - она сделала вид, что очень расстроилась. – Ведь ему нужен отец!» ; «Я буду приходить, если ты его хочешь оставить себе. Но если не хочешь, я заберу к себе – мать у меня еще крепкая, хоть и на пенсии, справится. Ну а квартиру я остав-лю тебе!» Ответ про квартиру Эльзу сразу же ободрил, ибо она хоть и знала, что муженек у нее добрый, но чтоб такой великодушный… Ребенка она бы тоже могла ему отдать, особой привязанности к сыну не чувствовала, но подумала, что тогда останется без средств к существованию ; а так муж будет ребенку деньги давать и ей с этого перепадет, ведь от любовников много не дождешься: они могут какую-нибудь безделушку-тряпку подарить, ужин устроить в ре-сторане, но чтоб содержать женщину – это проблематично.
На следующий день муж забрал свои  вещи, всего пару чемоданов, а от посуды и мебели отказался. Эльза хотела поцеловать его на прощание, но он отвернулся, и тогда она облегченно подумала: «Ну, и черт с тобой. У меня столько мужиков, что проживу без тебя. Зато не надо будет ни от кого скрываться…»
Мужики к Эльзе зачастили, не прячась от соседей, уже не боясь мужа, но когда стала намекать, что отныне ее надо содержать, так как привыкла сладко кушать и красиво одеваться, и попросила денег, почти все быстренько растворились… Отвалили и те, которые, заглянув к ней без приглашения и наивно веря, что она ждет не дождется его прихода, чтоб заняться сексом, застали у Эльзы других мужиков и обиделись. Осталась лишь парочка богатеньких, которые стали ей подкидывать на «дорогие тряпки», но  через месяц к ней заявились их разгневанные жены, вычислив, что пропадает часть зарплаты, и потаскали Эльзу по квартире за волосы, хотя она и была хваткая и пыталась обороняться… Так что и с теми двумя пришлось расстаться.
Видя, что Эльза продолжает вести разгульный образ жизни, муж все чаще забирал сына из садика к своей матери и вскоре вообще, пригрозив, что лишит ее материнских прав, если будет удерживать ребенка, забрал его к себе.
Когда Эльза осталась одинешенька, (ей, такой обаятельной и любвеобильной, привыкшей к поклонникам, стало досадно) она увидела вечерком на скамеечке под кленом у своего подъезда двух симпатичных парней лет по двадцать, которые частенько тут сидели. Они курили, пили пиво. Эльза, остановившись около них, смело и ласково сказала: «Сигареткой не угостите?» ; «Пожалуйста», - ответил черненький и высокий и подал дорогие сигареты. Она присела рядом с парнями и спросила: «Вы, я смотрю, ребята неглупые, а болтаетесь без дела. Деньги, наверное, у мамки с папкой на сигареты и пиво стреляете? А молодежь умная сейчас бизнесом занимается!» ; «Мы тоже пробуем, - ответил черненький. – Но денег пока нет офис снять с телефоном!» ; «Так у меня квартира свободная,  - ответила Эльза. – Будете у меня арендовать». И сразу повела парней в свою двухкомнатную квартиру, которая им понравилась. Они посидели у нее, попили кофе, которое осталось от подарков ее бывших ухажеров, а потом она оставила черненького у себя ночевать. Он быстренько сбегал в магазин за бутылкой водки – и она показала такой секс, что Сергей под утро свалился около кровати почти бездыханный, но и тут она его не оставила в покое и взяла «вафлю». Наутро, уже зная, что у него нет постоянной девушки, что живет у матери, сказала: «Переезжай ко мне…»
Видимо, ему понравилось трахаться с ней и так Эльза его обольстила ласковыми речами, что к вечеру заявился с маленьким баульчиком и с порога заявил: «Мать меня к тебе не пускала! Дескать, стерва хочет соблазнить». ; «Пусть придет, познакомимся, - сказала Эльза весело. – Думаю, найдем общий язык» ; «Вот и я ей тоже сказал, как хорошо мне с тобой, - ответил Сергей. – С тобой я больше никого не хочу в постель затаскивать, а ведь я мужик темпераментный – иногда хочется поймать прямо на улице смазливую бабенку и…. Такое уже было по малолетству, в пятнадцать лет залетел в колонию на три года за изнасилование – с другом одну пионерку трахнули! Так что матери теперь сказал: за меня уже не бойся!»
Вскоре у Эльзы в квартире функционировал офис по перепродаже камазовских запчастей, для работы с которыми не требовался начальный капитал – главное, надо было вычислить приехавшего в город откуда-нибудь издалека клиента с деньгами, временно задержать его, чтоб сам не стал рыскать по городу в поисках, и свозить ему товар с богатых запчастями фирм, где товар давали на реализацию. Сам-то клиент эти фирмы не знал, ибо многие располагались на обыкновенных квартирах, превратив их в склады и офисы, а Эльза с парнями знавшие город, просматривающие все газеты с рекламой фирм, легко их находили и даже (опять же как местные пацаны, с которыми фирмы не хотели ссориться, опасаясь, что могут наехать с угрозами) получали товар со скидками, а потом перепродавали. Изредка товар фирмы привозили клиенту прямо к его грузовику на своих машинах, так что парни просто его перегружали с одной машины на другую, получали деньги с клиента и, отстегнув свою долю, отдавали деньги хозяевам товара. Часто их прибыль была больше, чем у хозяев, ; и это за пять минут работы… Конечно, была опасность, что хозяин товара или его шофер вернется уже без парней к грузовику и договорится в следующий раз отдавать товар напрямую клиенту, минуя перекупщиков, и поэтому Эльзе с парнями стала нужна своя машина, чтоб не задействовать транспорт хозяев товара и не показывать им своего клиента…
Сначала парни наняли для этого соседа Дениса, который ездил на папиной голубой «Десятке», но вскоре, увидев какие у них доходы и позавидовав, он потребовал себе солидную долю, ну а отдавать им ее не захотелось… Но и заработать на собственную машину у парней не получалось, ибо каждый вечер после рабочего дня или удачной сделки Эльза с парнями накупали в ближайшем магазине водки, колбасы, сыра, красной икры и устраивали пир, который продолжался до двух часов ночи. После пира парни расходились по домам, а Эльза с Сергеем еще долго занимались сексом. Сама-то Эльза пила немного, зато щедро наливала парням, которые напивались до полуобморочного состояния, а ей этого и надо, так как, припрятав все заработанные денежки, она завтра парням, которые хотели продолжить праздник и приходили получить свою долю, удивленно говорила: «Да вы чего!? Совсем забыли, что проели и пропили все деньги!» Показывала им на гору пустых бутылок и выдавала им, чтоб не слишком обижались, лишь малые крохи.
Вскоре узнав, что разведенный с матерью и имевший другую семью отец Сергея, бывший генерал военно-транспортных войск, живет в Москве и успешно занимается бизнесом, Эльза молодому сожителю заявила: «И ты до сих пор не попросил у своего папаши хотя бы машину, которая нам очень нужна?! Ну ты и лопух!» ; «Да как-то неудобно. У него уж другие дети есть…» - пробормотал он. «А ты разве не законный сын? - воскликнула она. – Ты попроси хорошенько. Скажи, папа дорогой, помоги раскрутиться в бизнесе, подари машину. Телефон-то его у тебя хоть есть?» ; «Есть», - ответил вяло Сергей. «Давай тогда сразу и позвоним!» - предложила Эльза напористо. И подала телефонный аппарат. Сергей некоторое время меньжевался, а она сидела рядом, обнимала и подзуживала: «Давай, давай, не бойся…» Наконец он набрал номер и, когда соединилось, смущенно сказал: «Папа, это сын твой Сергей…» Потом ответил на вопросы о своем здоровье, о том, что у матери все нормально, а когда Эльза в очередной раз толкнула его в бок, заявил: «Я тут бизнесом решил заняться… Но без машины никуда. Не мог ли ты мне в этом деле помочь? Что? Есть… Хорошо!» Сергей положил трубку и обрадованно заявил: «Папа сказал, что у него есть годовалая «девятка» и он ее мне подарит! Только надо за ней приехать в Москву…»
Эльза с парнями так обрадовались, что тут же устроили очередной пир, а на следующий день она с Сергеем, довольная, что появилась возможность побывать в столице, уже ехала на поезде к его папе и тайно мечтала соблазнить того. Папа у Сергея оказался статным, высоким и солидным мужчиной, с которым Эльза бы, конечно, не отказалась переспать, но не смотря на то, что обворожительно улыбалась, он мельком и без интереса взглянул на нее во время передачи сыну машины, и, позволив им переночевать в гостевой квартире, отправил восвояси, дав денег на бензин…
О, с каким важным видом Эльза подкатила к дому с Сергеем после Москвы – прямо к своему подъезду. Сидя на переднем сиденье, еще долго курила и не выходила из машины, чтобы все соседи видели, как она там себя чувствует полноправной хозяйкой ; и соседи, действительно, с интересом и недоумением посматривали на нее… Отныне она стала ездить с Сергеем на каждую сделку, словно хозяйка фирмы, и сама забирала с клиента деньги, а в свободное время они уже не сидели дома, а начинали гонять по обширному комплексу между домами, чтоб все знакомые видели, какая у них замечательная машина, как она поблескивает серебристой эмалью! Даже до магазина, до которого было всего триста метров, Эльза теперь ездила с Сергеем только на машине. Бывало, что заставляла водить его и пьяным, а однажды после ночного пира в двенадцать часов ночи он оказался настолько невменяемым, что, не справившись с управлением, врезался на большой скорости в угол дома и помял у машины перед и бок…Они всей толпой руками откатили машину до стоянки и Эльза, словно Сергей угробил ее личную машину, доставшуюся ей с огромным трудом, быстрым и резким движением поцарапала ему лицо острыми ноготками… «Ты чего?» - удивился он, вытирая со щеки кровь. «А чтоб хорошо водил!» - процедила с улыбочкой она. Он скуксился, но ночевать все же пошел с ней, а утром, отоспавшись, забыл о случившемся, лишь засохшие шрамы напоминали о произошедшем. «Где это я?» - спросил он, разглядывая себя в зеркало, когда брился. «Да об панельв автомобиле лицом ударился!» - усмехнулась она.
Когда эксперт, специалист из автосервиса, приехал и подсчитал, во сколько обойдется ремонт машины, в какую огромную сумму, парни за головы схватились, ибо таких денег не оказалось, ведь теперь их прибыль съедал еще и бензин… Два месяца им пришлось работать в напряженном ритме, не тратить деньги на водку, чтоб кое-как восстановить машину. Но теперь она уже не выглядела  новой, и Эльза, садясь в нее недовольной, уже чувствовала себя дискомфортно. А потом снова начались пиры, и Сергей вскоре допился до того, что начались приступы белой горячки – стали чудиться чертики, к тому же он похудел так (ибо Эльза высасывала у него все силы, заставляя трахать ее по пять раз за день), что в нем остались лишь кожа да кости, из цветущего крупного парня с ростом метр восемьдесят пять он превратился в скрюченного доходягу с бледной опухшей физиономией и вечно мутными глазами.
Увидев его таким, живущая неподалеку, мать пришла к Эльзе вечером и строго сказала: «Нам надо поговорить!» ; «Пожалуйста, - ответила Эльза весело. «Мой сын, живя с вами, превратился в бомжа. Он ходит в грязном белье и одежде. А вид такой, будто его полгода держали на хлебе и воде… - возмутилась женщина. – Вы должны его оставить». Эльза ласково заулыбалась: «Дорогая, как вас…по имени отчеству. К вашему сведению, я его не привязала веревками, дверь у меня тоже не как в тюрьме, всегда открыта». ; «Значит вы обладаете гипнозом и его просто околдовали… Тогда тем более должны снять с него чары!» ; «А вы сами с ним поговорите, - сказала Эльза. – Он в соседней комнате спит». От окрика Сергей сел на кровати и, увидев мать, сухо промычал: «Привет. Ты чего пришла?» Женщина попыталась поднять одутловатого и плохо соображающего сына за руку с кровати со словами: «Я за тобой пришла. Пойдем из этого притона, пока не умер». Сергей упрямо отдернул руку: «Мне здесь хорошо и весело. Я никуда отсюда не пойду». Мать целый час пыталась его образумить, но он не слушал и валился на кровать. Когда рассерженная мать уходила из квартиры, то на победный вид Эльзы проворчала: «Я еще до тебя доберусь, сучка!»
Как-то на очередную их пирушку в гости заглянул слегка поддатый Денис, бывший их шофер, и угостившись водкой, начал Эльзу доставать ехидными высказываниями, помня, что она была инициатором его увольнения, не хотела отдавать ему долю. «Вот вы сидите тут у нее, дураки… - обратился он к парням. - Она вас, насколько понимаю, спаивает, а потом прячет ваши деньги. И вообще, ****ища, трахалась тут со всякими… А ты, - хлопнул он полусонного Сергея по плечу. - Посмотри на себя в зеркало – в кого превратился, живя с ней! Бросьте вы ее и уходите в другой офис. Одни гораздо больше заработаете…» Хоть Денис и говорил приглушенно, но Эльза все слышала и вцепилась ему в физиономию ногтями, оставив четыре глубоких царапины на лице. Он вскочил в желании ее ударить, но за Эльзу вступились парни и придержали Дениса за руки. «Ну ты и сучка!» - закричал он, вытирая ладонью кровь. «Надавайте ему еще!» – выкрикнула Эльза в предвкушении, как ему сейчас навтыкают ее подчиненные. Но Сергей сказал примиряюще: «Давайте не будем ругаться. Мы все-таки старинные друзья. Лучше выпьем на мировую…» Скрыв досаду, Эльза достала из тумбочки димедрол и сыпанула незаметно в стакан Денису. Через полчаса он уже спал, уронив голову на стол. Тогда она брезгливо заявила: «Вытащите его на лестничную площадку из моей квартиры, падаль этакую…»
Кода парни положили Дениса в угол под лестничный пролет и ушли, Эльза некоторое время со злорадным видом постояла над ним, а потом присела над головой парня, оттянула материю на трусах и с удовольствием выссалась толстой, пенистой от пива, вонючей струей ему на шевелюру, нос и уши… 
А через год сама так напилась, что умерла.         



ЗОВ БОГИНИ
К тридцати пяти годам Виктора одолела невыносимая тоска, печаль, будто где-то в неведомых странах и на каких-то дальних туманных берегах, а может, вообще в ином мире он оставил нечто очень важное, что его там ждут, чтоб признаться в большой любви. Когда нападало такое настроение, а оно возникало все чаще, ему хотелось уйти из этой жизни и поплыть по невидимому потоку времени к тем иным и сказочным берегам, полным тайн и неги. Странное это ощущение для человека, который любил этот мир со всеми его красками, звуками и формами, с детских лет пытался его выразить в музыке, стихах, в живописи – и в последнем преуспел. Уже были выставки его картин в Голландии, где понимают толк в живописи, в Мекке всех художников ; Париже, США, Англии и даже Мадрид сейчас вел с ним переговоры о персональной выставке, было выпущено несколько каталогов. Казалось бы, живи и радуйся, пользуйся заслуженным успехом, о котором мечтают тысячи художников, но не получают и малой толики, прожив долгую жизнь в искусстве, а ему такая удача, такое счастье, такое везенье!
Да, Виктор знал людей, которым успех и каждая картина даются с неимоверным трудом. Закончив картину, они выжатые, падают в изнеможении и в таком подавленном состоянии, что впору лезть в петлю. Но Виктор-то работал всегда с легкостью удивительной – словно кто поднимал его кисть и водил по холсту с вдохновением, как в веселом танце, без единой помарки, и изумительная картина проявлялась на полотне, будто выступала с какого-то зазеркалья, с параллельного мира. Как обычно, это была картина, запечатлевшая буйство стихий – будь-то величе-ственный шторм на море, неистовая гроза в поле, ураган, срывающий миллиарды листиков с еще недавно зеленой рощи, и всегда на этих картинах был маленький мятущийся человек, который не сгибался, не смирялся перед дерзостью и силой этих стихий… Все это было выражено настолько естественно и реально, что если погрузиться в картину и забыть, что она находится в раме, можно было услышать шум ветра, плеск воды и рев торнадо. Некоторым ценителям и поклонникам Виктора казалось, что их хлещут по щекам реальные струи холодного дождя, и настоящий страх сковывал их сознание.
Как у любого успешного и материально независимого, у которого множество заказов от великих мира сего и богатых коллекционеров, у Виктора имелось немало поклонниц, но, отдаваясь полностью творчеству, он легко сходился с ними, брал у них энергетическую подпитку и оставлял ради другой, которой не терпелось передать ему свою нежность и ласку. В основном это были девушки-пустышки, честолюбивые, хитренькие, порой прилипчивые и ревнивые, которым хотелось показать быстренько всему свету, что дружны с «гением эпохи», и написать в будущих мемуарах, как он их страстно любил, какие великие им посвящал полотна и как они его вдохновляли. Виктор их не разубеждал в мечтаниях, но подлинно, в ком увидел вдохновение, была стройная дама тридцати лет, с арабским именем Альфия, где проглядывало древнегреческое «альфа», что значит первая, с темными и мудрыми глазами. От нее не шло ощущение хрупкости и капризности, а излучалась удивительная сила и стойкость - он как-то попытался напи¬сать ее в одной из картин поникшей девушкой, на которую падают в бурю деревья, и, что удивительно – не смог, она не сгибалась, она сама была воплощенная неистовая стихия!
Когда он рассказал Альфие, что его посещают мысли о самоубийстве, глаза ее наполнились кошачьим зеленым огнем, и она сказала: «Я знаю, кто тебя туда зовет». ; «Да никто меня не зовет… - усмехнулся он. – Просто жить надоело. Кажется, уже все сделал, все испытал». ; «Зовет! Только ты пока не слышишь явственно ее голос. Надо быть осторожней, ты еще много можешь сделать на этой земле!» Виктор посмотрел на нее с недоверием, ехидцей (дескать, тоже мне ведьма ясновидящая нашлась!), но вскоре случилось нечто…
Он ехал с Альфиёй на автомобиле по Москве и вдруг начался такой снегопад, такая метель, что в трех метрах ничего не было видно. «Остановись», - сухо и сосредоточенно приказала она. «Это почему? Едут же другие машины – и ничего. Мы тоже поедем, только тихо», - сопротивлялся он. «Остановись», - сказала она так убедительно, что он невольно подчинился и выехал на обочину. «Быстро сдай назад в ближайший переулок», - велела она, и он опять подчинился, хотя ранее с женщинами проявлял упрямство… Когда Виктор уже заруливал в переулок, вдруг на снежной жиже занесло огромную фуру и юзом прокатило именно по тому месту, где несколько секунд назад стоял его автомобиль, смяло заодно несколько машин с людьми. Виктор побледнел, вытер рукой разом вспотевшую голову и прохрипел: «Что это было?! Откуда ты знала, что случится?» Тут снегопад еще больше усилился, в новом неистовстве и бешенстве завыла метель, и тогда его подруга спросила: «Неужели не слышишь в этом вое ее голос?» Виктор прислушался и действительно услышал чьи-то хриплые стоны: «Ну, чего ты не идешь ко мне? Я так по тебе соскучилась! Оставь эту жизнь, оставь эту женщину…» Он побледнел еще больше, испарина уже пошла по всему телу. Он прошептал: «Кто это?» ; «Это фея природных стихий. Слышишь, как они неистовствуют. Потому, что она ревнует тебя ко мне». ; «Как это возможно? – просипел он пересохшим горлом. – Она вымышленное существо, сказочное, как она способна ревновать к земной женщине?» ; «Не скажи! - ответила подруга, сидевшая в страшном напряжении, словно боролась с какой-то невидимой силой. – Ей постоянно нужны женихи. Она их выбирает среди самых талантливых мужчин земли и пестует их талант, доводя его до совершенства. И вы волей-неволей выражаете в своих картинах, в своей музыке и стихах ее силу, мощь, красоту, и она любуется в ваших творениях собой. Потом, когда вы достигните пика совершенства, быстро забирает вас к себе». ;  «И зачем мы ей там нужны? Не трахать же ее…» - сглотнул Виктор. «Не знаю… Может, боится, что здесь вы начнете повторяться, измельчаете от славы и денег, да и просто хочет, чтоб вы свои дифирамбы пели у ее ног!» 
Когда буря окончательно стихла, а стихла она достаточно быстро, как и началась, Виктор поехал домой, доверив руль Альфие, так как у самого дрожали руки…
Но он еще не до конца верил подруге, считая, что в испуге ему померещились в вое ветра какие-то голоса, что происходит со многими (ведь не зря у Пушкина написано «то как зверь она завоет, то заплачет как дитя»), а со временем стал забывать  страшный эпизод, показавшийся досадной случайностью. Мол, просто бывают совпадения!
Вскоре подобное повторилось, когда они ехали с подругой отдыхать в Сочи на поезде: на одной из станций промежуточных, где поезд стоит всего полминуты, Альфия быстро, без объяснений, потащила Виктора к выходу и почти силой стянула на перрон. «В чем дело?» - удивился он. «Я чувствую ее приближение…- сказала подруга - и вскоре (они только сели перекусить в придорожном кафе) по вокзалу забегали служащие железнодорожных путей, а потом по репродукторам объявили, что дорога закрыта на неопределенный срок и поезда ходить не будут. Чтоб удостовериться, права ли была подруга, Виктор кинулся к начальнику вокзала, но к нему не пробился, а один из машинистов сухо  ему сказал: «Поезд под откос в море свалился. Неожиданный селевой поток с горы смыл рельсы». Прибежав бледный к подруге, Виктор озабоченно закричал: «Езжай срочно домой и без меня. Бросай меня к чертовой матери, я не хочу тебя подвергать опасности. А со мной пусть будет, как будет. Мы не в силах с ней… - он с доса¬дой воздел руку к небу, – бороться». ; «Мы ей не сдадимся… - сказала Альфия с прищуром. – Ее стихии противостоит другая стихия. Это она чувствует, поэтому бесится и устраивает грандиозные катастрофы. Иначе могла бы просто сунуть тебя головой в петлю». ; «А почему многие великие все-таки доживали до глубокой старости? Тот же Чайковский, например?» - задал Виктор каверзный вопрос. «Ну, разные причины… Многие, возможно, слабели талантом и становились ей неинтересны, другие были гомосексуалистами и она отказывалась от них сама – все-таки темпераментная баба, третьи еще чем-то ее не устраивали… Для этого надо взять факты из судеб великих и сравнить. Я сейчас не владею всей информацией…»   
Когда они доехали на такси до Сочи, выбрав таксиста опытного, пожилого и осторожного, который более шестидесяти километров в час нигде не ехал, еще и резко замедляя на крутых поворотах, которыми изобиловала дорога вдоль моря, то всю ночь, пока Виктор с подругой занимались любовью на широкой кровати, над их пансионатом летала грозовая туча и махала, словно огромная черная птица, косматыми крылами, и извергала из себя хриплые раскаты грома, и высовывала красный, впивающийся в крышу пансионата язык молний… Иногда Виктору казалось, что огромная скала, под которой находился пятиэтажный пансионат, задрожит и рухнет, скинув в море его и подругу, да и всех остальных жильцов заодно. 
Утром вдруг стало солнечно, тепло, и Виктор, расположившись с мольбертом на балконе пансионата, стал изображать на полотне спокойное море, играющее бликами солнца, и безмятежное ленивое расслабление природы, чего никогда раньше не делал, да и вообще не любил изображать. Когда на балкон вышла томная и прекрасная в своем полупрозрачном шелковом халатике Альфия, он кивнул на набросок и, хитро улыбаясь, сказал: «Попробую-ка я ее обмануть… Раньше писал бурную страстную жизнь природы, а теперь буду только спокойные, радужные, гармоничные вещи». ; «Боюсь, не получится», - сказала Альфия. «Почему? - Виктор даже рассердился. - Мастерство есть мастерство, его можно применить к чему угодно». ; «Мастерство – да! – согласилась она. – Но талант… он от творца очень часто не зависит: вы лишь исполнители, отражение небесных стихий». Виктор насупился и начал сосредоточенно писать, пытаясь доказать обратное, но картина действительно получалась безжизненная, вялая, глянцевая, не было в ней воздуха, запахов, хотя все пропорции предметов и красок соблюдены – так писали многочисленные ремесленники, до уровня которых опускаться ему не хотелось. И что странно, на эту мазню он затратил столько сил, нервов и времени (словно кто-то повесил ему на кисть гирю килограммов в пять), которые не тратил ранее и на десять полотен…
Так и не написав ни одной стоящей картины за весь период отпуска, Виктор, раздосадованный и обозленный, решительно попрощавшись с Альфией и сердито заявив, что хочет побыть один, поразмышлять, уехал в Подмосковье к себе на дачу. Гуляя как-то по лесу в бесплодных творческих исканиях, в тоске, он услышал, как приятственный голос с небес ласково позвал: «Идем за мной… Тебе будет хорошо. Ведь я дала тебе талант, так что отплати мне верностью!» ; «Зачем я тебе? – прошептал он растерянно. – Я ведь еще не великий». ; «Что такое прижизненная слава… Дым! Она сейчас часто дутая, отпиаренная. А твои творения на века! Уж я это знаю». И Виктор как послушный робот, управляемый радиопередатчиком, как зомби, как доверчивый ребенок, пошел за нежнейшим ласковым голосом к большому дереву, что одиноко стояло на поляне полной цветов и разноцветных бабочек. Вдруг он увидел, как через кочкастое вспаханное поле к нему бежит женщина, и, еще не различая черты ее лица, понял, что это Альфия.
Она была уже недалеко, когда он оказался под пышной кроной, прижавшись спиной к толстому стволу, и услышал ее страстный надрывный крик: «Неужели ты любишь ее больше, чем меня?!» ; «Я не знаю…- ответил Виктор честно и попросил: - Не подходи сюда». В этот момент на абсолютно безоблачном небе появилась грозовая туча, и из нее метнулась молния, которая испепелила дуб и Виктора…
Поднимаясь к небесам облачком пара и дыма, различая в проемах косматой тучи неизъяснимо прекрасное лицо и протянутые к нему заботливо раскрытые руки, он блаженно думал: «Надо же, как, оказывается, чудно устроен мир! Мы порой упрощаем жизнь, осуждаем ее великих, но рано сгоревших сынов! А ведь, может быть, и Моцарта, и Пушкина, и Есенина позвала она, эта страстная женщина?! И они не смогли ей отказать…»   



КОМА
Вика захотела сделать пластическую операцию (подтянуть морщинки у глаз и на шее, слегка изменить форму носа), хотя итак была женщиной молодой и симпа-тичной – но, наверное, тот, кто таковым себя считает, и старается оставаться как можно дольше привлекательным. Операция предстояла пустяковая, таких делали в косметическом центре уже сотни, и Вика, решила, что муж-бизнесмен позволит полежать недельку в клинике и заплатит за операцию. Поговорила с подругами, которые поддержали в этом устремлении, пригласила к себе на время пожить мать и поухаживать за малолетним сыном – и легла в центр. Утром Вику обследовали, а в полдень повезли на каталке по гулкому коридору в сверкающую кафелем операционную, где под действием отключающих мозг препаратов, улыбаясь хирургу и медсестрам в предвкушении, что очнется более красивой, спокойно уснула…
Очнулась Вика от того, что ее трясли, били по щекам и хирург дико кричал: «Ватку давай с нашатырем, ватку!» ; «Вроде живая, пульс появился, дышит…» – прошептала испуганно медсестра, и Вика, вдохнув едкий запах нашатыря, поморщилась и чихнула. «Слава богу! – прохрипел устало хирург. – Откачали. А ведь могли бы под суд попасть! Сколько минут в отключке она была?» ; «Да почти четыре», – ответила  медсестра не совсем, правда, уверенно.
«Отвезите ее в палату, пусть окончательно в себя придет», – сказал хирург, и Вика почувствовала, как ее, плавно покачивая, повезли куда-то, а там на простыни чьи-то сильные руки переложили ее на кровать. «Что случилось-то?» – хотела Вика спросить, но мысль затерялась в лабиринтах мозга, рот не открылся, и звук не раздался. Это озадачило, но не напугало, так как подумала, что еще действует наркоз, который сковал мозг и мышцы гортани. Подождав немного, Вика попыталась шевелить пальцами рук и ног, но они не слушались, однако она чувствовала, что сознание проясняется, уходят из головы муть и боль… В это время соседки по палате тихонько сказали одна другой: «Кажется, ожила…» – «Вроде глаза открыла». Вика подумала с неудовольствием: «Как же открыла, если ничего не вижу?» Она, в самом деле, попыталась открыть глаза, чтоб увидеть, что с ней странное происходит, но не смогла – хотя чувствовала, что веки приоткрыты. Она решила пальцами раздвинуть веки шире, потереть их, но руки не пошевелились - до них не дошел мыслительный сигнал. Только теперь Вике впервые стало по-настоящему страшно, и она закричала: «Люди, помогите кто-нибудь!» Однако голоса своего не услышала, не появилось и отклика на вопль, хотя догадывалась по скрипу кроватей, что соседки тут, никуда не ушли. Она стала лихорадочно думать, что делать. Как поступить? К кому обратиться за помощью, и главное, как? Мозг панически искал выход, но не находил…
Тут скрипнула дверь, раздались шаги и вопрос (Вика узнала медсестру): «Ну, как она?» Со стороны соседок послышались испуганные приглушенные голоса: «Может, умерла уже?»; «Не шевелится, а глаза приоткрыты». ; «Алло. Вика Александровна… - раздался поблизости от уха слегка растерянный, но ожидающе-ласковый голосок медсестры. – Вы меня слышите? Ау… Дайте знать. Ау!» Медсестра легонько потрясла Вику за руку, потом наклонилась над ней и спросила: «Вы не спите?» Вика хотела с раздражением сказать, что, конечно же, не спит, но только не может ответить.
Медсестра легонько похлопала ее по плечам и быстро ушла, а вернулась уже с хирургом, который делал операцию – его Вика узнала по голосу, когда озадаченно и приглушенно проворчал: «Молчит, значит… Может, еще под наркозом?» Он тоже стал трясти Вику и раздвигать пальцами веки, чтоб узнать, реагирует ли на свет. Тревожно промолвил: «Неужели впала в кому? Ведь несколько минут была в клинической смерти». Тут только Вика поняла, что происходит: в случае остановки сердца на несколько минут в мозге случается отмирание из-за недостатка питания кровью и кислородом. Неужели это случилось с ней? Но ведь она все прекрасно слышит? Только ответить не может…
В надежде разбудить уснувшие участки мозга, она попыталась шевелить руками и ногами, пробовала кричать, но тщетно. Тогда она захотела заплакать, но не смогла. Она представила себя лежащей на койке беспомощной куклой, этаким живым трупом, и ужас охватил ее. «За что мне такое наказание? – подумала она. – За какие грехи?!» И стала с досадой и раскаянием вспоминать, кого в жизни грубо обозвала, кому подло позавидовала, про кого дурно посплетничала – но разве это повод для столь страшной кары?! Хотя, конечно же, многое из прошлой жизни сейчас хотелось бы изменить – в частности, не отбила бы завидно¬го мужа у подруги!
Проходили дни за днями, а Вика не могла ни говорить, ни двигаться, ни видеть. Вокруг ходили встревоженные врачи, которых приглашали на консилиум из других поликлиник, и пытались инъекциями, резким стуком, уда¬ром по щеке пробудить ее сознание. Когда позвали ее мужа, он, знающий, в каком положении Вика находится, несколько раз позвал ее ласково «кошечка», как делал в минуту нежности, погладил по щекам, надеясь на «воскрешение», а потом закричал на врача: «Вы почему угробили мою жену? Да я вас всех засужу!» Врач виновато оправдывался: «Все было нормально. Операция уже заканчивалась, как вдруг она стала задыхаться. И вот результат. Еле откачали. Чуть сами со страху не умерли». ; «Откачали?! - крикнул муж и стукнул кулаком по спинке кровати. – Это, вы называете, откачали? Она же ни на что не реагирует… Может, вообще, такой навсегда останется?» ; «Будем надеяться на лучшее. Обычно через несколько дней мозг восстанавливается», - бубнил испуганно врач.
                * * * 
К Вике часто приходила медсестра, переворачивала ее, протирала спину и голый зад камфорным спиртом, чтоб не образовались пролежни, потом клала под нее резиновое судно и ставила клизму, кормила, суя в полуоткрытый рот ложечкой то кашу, то куриный бульончик, то компот. Вика отмечала, что раз от раза делает она это все грубее и жестче, и от нее расходятся волны нетерпения и недовольства…
Где-то через месяц к Вике пришли главный врач с ее мужем, и главврач грустно произнес: «Я уже вам сказал, что мы не можем держать ее вечно в клинике, у нас койка стоит две тысячи рублей в сутки. Да, мы виноваты и готовы ее снабжать бесплатно лекарствами и посылать на дом медсестру, чтоб она ухаживала». Муж недовольно поворчал и пошел за санитарами, которые переложили Вику на каталку и повезли к выходу.
В машине «скорой» муж сидел рядом с носилками и говорил с раздражением: «Что я сыну-то скажу? Месяц врали, что мамка в командировку уехала, а теперь он ее такой увидит…» И Вика с ужасом стала ждать, как поведет себя любимый сынок, восьмилетний Сашенька, когда ему расскажут о слу¬чившемся… Когда Вику положили в комнате на специ¬альную ортопедическую койку, к ней действительно подбежал сын (она с замиранием услышала его быстрые шаги) и радостно и звонко крикнул: «Маму, маму привезли. Я по ней так соскучился!» ; «Мама еще спит и вряд ли тебя слышит!» - сухо сказал отец. «И долго она будет спать?» - удивился растерянный сын. «Может, с неделю, а может, и дольше», - ответил сурово отец. «А почему?» - расстроился сын и плаксиво шмыгнул носом. «Болезнь есть такая… Она ею и заразилась, летаргический сон называется!» - ответил хмуро отец. «А может, - испуганно прошептал сынок. – Она съела ядовитое яблочко, как в сказке о семи богатырях?» - «Вполне возможно», - крякнул отец. О, как Вика хотела сейчас протянуть руки к сыну, как жаждала погладить по русой головке, как мечтала сказать ему хотя бы пару нежных и ласковых слов! И опять она захотела заплакать, но и плакать не удалось.
В основном за Викой ухаживала ее пожилая болезнен¬ная мать, она сидела около нее, гладила морщинистой теплой ладонью по рукам и щекам и говорила горестно и ласково: «Эх, доченька, доченька. За что же господь-то тебя так наказал… Кто же тебя уговорил пойти на глупую операцию? Как же согласилась на это? Разве можно бога гневить – раз он дал такую внешность, так, значит, и должно быть. Да и разве плохое он тебе лицо дал? Ведь красавица была… Ну ничего, мы за тебя будем молиться… Мы тебя вытащим, мы тебе поможем - и бог тебя простит!» - и часто ее слезинка падала на щеку Вики. Когда мать уходила, не забыв поцеловать Вику, в магазин или проверить свою квартиру, то к Вике прибегала из клиники молоденькая, с нежным голоском медсестра, но она не разговаривала с Викой, а просто делала необходимое, словно механический робот…Часто привозил ее из поликлиники муж Вики, и однажды она услышала, как он подошел к койке и спросил медсестру: «Ну, как она? Выздоровеет хоть?» Он поинтересовался с такой холодностью и брезгливостью, словно о конченом человеке, что это Вику необычайно обидело. «Кто знает?» - негромко ответила медсестра, и Вика услышала, как он обнял медсестру (по шуршанию ее накрахмаленного халата Вика об этом догадалась и почувствовала внутренним зрением) и страстно зашептал: «Может, любовью займемся?» ; «Что вы? – кокетливо и игриво ответила медсестра. – Здесь же ваша жена». ; «А что от нее толку?! Не буду же я с трупом спать. А ты вон какая живая и мягкая! Я тебя хочу!» Они жадно и прерывисто задышали, потом раздались смачные поцелуи и протяжный томный возглас медсестры: «А может, она все слышит? Или, вообще, вдруг проснется?» ;  «Скажешь тоже…» - буркнул муж. Вика услышала, как он повалил медсестру на диванчик по соседству, откуда вскоре раздались характерный ритмичный звук скрипучих пружин и сладостные стоны… «О, ужас! Дожить до такого!» - подумала Вика и в этот момент решила умереть, остановив сердце, как умеют это делать йоги! Но ей не удалось. Она хотела перестать дышать, но дыхание было рефлекторным и не зависело от ее воли. Захотелось, чтоб кто-нибудь проткнул ей ушные перепонки, но кто исполнит это?.. Она не осуждала мужа за роман с медсестрой, ибо понимала, что здоровому мужику надоело ждать, когда жена обнимет, пригреет и приласкает.
Любовные оргии продолжались около кровати Вики изо дня в день. Она воспринимала их мучительно, живо и ярко представляла в подробностях, как муж стаскивает с медсестры трусы, как дрочит над ней, которая лежит, задрав ноги с неснятыми босоножками, а потом наваливается на нее разгоряченным жадным телом. Вика тоже хотела этого и чувствовала, как в ее полумертвом теле начинают бродить половые гормоны и между ног становится влажно…
Со временем она стала воспринимать постельные сцены как нечто происходящее в ином мире и уже не страдала ревностью и обидой. Более всего она переживала за сына, который рос без ее опеки: она с умилением представляла, какого он сейчас роста, как изменились черты лица, как он общается со сверстниками в школе и учителями. Викиным ушам доставались лишь обрывочные рассказы и реплики о его делах, а так хотелось сказать: «Мальчик, мой милый, подойди ко мне и поделись с твоей мамкой обо всех болях и радостях. Мне это очень нужно! Я ведь слышу тебя!» Ей хотелось накормить его чем-нибудь вкусненьким, самой приготовленным, рассказать на ночь сказку, прикрыть одеяльцем…
Если сначала сын частенько подходил к Вике, внима-тельно глядел на нее и ждал, что сейчас она вдруг проснется, и даже автоматически окрикивал «мама!», когда чего-нибудь не получалось по подготовке уроков, когда ушибался и хотел, чтоб пожалела, когда желал кушать, но потом стал подходить все реже. Вика чувствовала, как он с укором и обидой смотрит на нее… Однажды к нему пришли друзья одноклассники, и один, случайно заглянув в комнату, увидел ее, и со страхом спросил: «Это кто у вас там? Такая жуткая, словно сама смерть…» - «Это моя бабушка…» - ответил резко и грубо сын. И Вика с болью представила, какая она, наверное, стала страшная без косметики, с непричесанными волосами, осунувшаяся, с дебильным выражением на лице…
Вике никто не говорил, сколько времени она находится в коме, но по обрывочным словам, что доносились из телевизора, по вскользь брошенным фразам мужа и матери, она однажды с ужасом определила, что прошел целый год с тех пор, как пошла на злополучную операцию! Кормили Вику ложечкой или через катетер, кормили не тогда, когда хочет и не тем, что желает, и она сполна почувствовала, как плохо, когда с тобой не советуются, и вспомнила, как порой насильно пичкала маленького Сашеньку гречневой, якобы полезной кашей, которую терпеть не мог – сейчас бы она такого не сделала!
Со временем она научилась отключаться от реальности. В ее голове создался свой мир – вымышленный, она словно по телевизору, как на мониторе компьютера, начала видеть яркие сцены, события и даже могла ими руководить, словно делая монтаж фильма – могла убрать того или иного героя с «экрана», могла переместить его, добавить ему грима, сменить глаза, прическу, а потом научилась и сама в этих сценах участвовать, ходила вместе со своими выдуманными героями босыми ногами по росной мягкой траве, купалась в теплом море, разгоняя руками разноцветных студенистых медуз и мелких пугливых рыбок, летала даже в Париж и восторженно смотрела на Елисейские поля с Эйфелевой башни; она мысленно научилась радоваться и смеяться, ибо так устроена человеческая сущность, что не может долго находиться в постоянном страдании и боли и ищет себе отдушину. А, может быть, это была настоящая левитация, когда сущность Вики выходила из тела и, как пишут фантасты, а ныне говорят и некоторые психологи, перемещалась легко и свободно в пространстве и во времени?!
Мать, которая только одна уже любила Вику на этом свете, все тяжелее вздыхала, у нее появилась одышка. Вика часто слышала, как она пила карвалол, и ощущала его едкий запах, а однажды мать горестно, словно навсегда про¬щаясь, сказала: «Доченька, я, видимо, к тебе некоторое время не смогу приходить – в больницу ложусь. Какие-то болячки обнаружились!» Прошла неделя, вторая, а мать все не приходила. Как-то к постели Вики подошел муж и, дох¬нув запахом спиртного, заявил: «Вот и мамка твоя умерла! Кто теперь за тобой ухаживать будет?»
Вскоре молодая и шустрая медсестра переехала жить в их квартиру и ночевала в одной спальне с мужем: Вика слышала, как она готовила еду на кухне, мыла посуду, как по-хозяйски смело смеялась, и даже однажды ее сын Сашенька проговорился и сказал медсестре: «Мама!» - в этот момент у Вики чуть сердце не остановилось от горя…
Медсестра все неряшливее за ней ухаживала и, смерив Вике давление и взяв анализы, говорила своему сожителю: «У нее, к сожалению, никаких улучшений, наоборот, все хуже работают почки и печень, ослабло сердце…» И хотя она это сообщала будто бы с озабоченностью, Вика чувствовала в словах фальшь и тайную радость. Ведь скоро придет конец заботам и мучениям медсестры, жена вскоре перестанет быть полумертвым укором в ее взаимоотношениях с мужчиной… Вика и сама понимала, что покидают последние силы обездвиженное два года тело - уже легкие почти перестали дышать, и врачам приходиться их часто вентилировать, вставляя в трахею трубочку, а иначе Вика начинает кашлять и задыхаться.
Когда в очередной раз у кровати Вики собрался консилиум врачей, медсестра, докладывая об ухудшающемся положении пациентки, сказала равнодушно: «Скоро будет агонизировать…» Врачи согласились. Присутствующий тут муж вдруг сухо и раздра¬женно заметил: «Может, пора перестать ее подпитывать – пусть умрет без мучений», - и добавил с обидой: «Наверное, это некрасиво и подло, но зачем бесполезные материальные траты и забота с нашей стороны!» ; «Да уж! – добавила с вызовом медсестра, слов¬но оплачивала лечение Вики из своего кармана. – Она для нас обходится в копеечку». Наконец, один из врачей, судя по уверенному тону, наиболее уважаемый и мудрый, сказал: «Если у нее нет других родственников, которые могли бы возразить, то поступайте как решите… Но так как у нас в стране эвтаназия официально запрещена, то мы здесь не участвуем».
Как-то утром Вика почувствовала приближение смерти, на нее словно повеяло могильным холодом. Каким-то внутренним зрением, будто на экране телевизора, она увидела, как приближается некое существо женского пола в белом халате, со светлыми кудряшками. В Вике вдруг все затрепетало от страха. Ее душе захотелось спрятаться, куда-то уползти… Тем временем тихо открылась дверь, и в комнату почти бесшумно вошла медсестра, она остановилась около Вики - и сразу запахло каким-то лекарством, доселе неизвестным. В эту секунду по телу обездвиженной пошли судороги, в голове заискрилось, как при электросварке - и Вика, вдруг реально увидев наклонившуюся над ней белокурую премиленькую медсестру со шприцем, прохрипела, словно открывая заржавленную дверь в склепе: «Я буду жить!» - и приподняла высохшую костлявую руку, будто ставя заслон. У медсестры от неожиданности выпал на пол шприц, и она, с диким ужасом раскрыв глаза, побежала прочь с воплем: «Ванечка, она ожила. Что делать будем?! Конец нашему счастью!»            


ПРИНЦ
Подружка позвала Дуняшу отметить День рождения в ресторане, ну а та рестораны не посещала лет десять, ибо было не по карману с ее то зарплатой клерка среднего звена в одной из государственных организаций, да и давно уже вела скромный образ жизни: утром рано уходила на работу, а вечером, забежав по пути в магазин за продуктами, шла в свою двухкомнатную квартиру. Там у нее обитала лишь рыжая кошечка Муся, так как муж развелся с Дуняшей и ушел, заявив, что она бездетная… Сначала она отказалась от настойчивых предложений подруги, но потом решила, что скучно сидеть в самозаперти, без общения. Подруга, с которой Дуняша вместе оканчивали педагогический институт, успешно занялась бизнесом и уже успела три раза выйти замуж, бодренько ей заявила: «Может, мужичка тебе там подцепим». - «Не нужен мне никто… – ответила застенчиво Дуняша. – Я живу в свое удовольствие: пришла с работы, уселась на диван с кошечкой и смотрю телевизор».
В семь вечера Дуняша зашла, настороженная и робкая, в ресторан, словно это не увеселительное заведение, а важное государственное учреждение. Она была разок в ресторане лет пятнадцать назад, но теперь ресторан было не узнать – над козырьком крыльца на блестящих щитах горели призывно и ярко буквы «Фортуна», а внутри все украсили красным деревом и бежевым мрамором. Уви¬дев подруг, она уселась к ним уже не за простенький столик на деревянных ножках, а за дубовый массивный стол с резными ножками, на шикарное кожаное кресло, на котором можно откинуться назад в легком подпитии и вальяжно отдохнуть.
Виновница торжества заказала шикарные закуски, которые обошлись в кругленькую сумму (но она могла  это позволить), и подруги, выпив по бокалу шампанского, весело и оживленно заговорили о бабских проблемах и женских делах. Потом заиграл ансамбль, и хмельные бабенки выскочили в центр зала.
Рядом танцевал высокий приятный парень лет двадцати пяти, который заинтересованно рассматривал всех женщин – а здесь было на кого посмотреть. Женщин красивых и модно одетых пришло гораздо больше, чем мужчин, и поэтому Дуняша удивилась, когда объявили дамский танец и парень вдруг пригласил ее. О, как она засмущалась, как хотела отказаться, как порозовела! Наконец, робко вышла с ним! «Вон сколько молодых девушек! – пролепетала она. – Почему пригласили именно меня?» - «А я люблю женщин старше – они умнее, с ними есть о чем поговорить, они глубже, душевнее, мягче, теплее – словом, в вашем возрасте есть множество преимуществ». Дуняша, которой казалось, что личная жизнь закончилась после тяжелого психологически развода с мужем, испытывала немало комплексов по поводу внешности, сейчас воодушевилась. Ведь говорил это не старичок лет за шестьдесят, старый перечник, который каждой готов сыпать комплименты, а элегантный, интеллигентного вида парень. Он добавил: «Вообще, я хочу за вами поухаживать… Ваш муж не будет против?» - «У меня давно нет мужа!» - откровенно призналась Дуняша. «А вы не будете против, если вас сегодня провожу до дома? Время ныне, сами знаете, какое, я же мастер спорта по самбо». Растерянная Дуняша не знала, что ответить, но чтоб не спугнуть понравившегося мужчину, и чтобы показать семейным подругам, которые втайне считали себя гораздо счастливее и симпатичнее, что на нее «клюют» вон какие принцы, согласилась!
Дуняша с парнем доехали до дома на такси, и она в благодарность, как следует по этикету, пригласила его выпить чашечку кофе. Он с любопытством осмотрел двухкомнатную квартиру, уютную, чистенькую, стильно обставленную мебелью и напоследок, погладив кошечку Мусю по спинке, сказал: «Можно я возьму у вас номер телефона и буду заглядывать иногда, а то в городе совсем один». - «Как один?» - удивилась она. «Сам я родом из Казани, где живет мать (кстати, работает в министерстве здравоохранения, а с женой я разошелся, оставив ей квартиру. Поэтому вечерами скучаю». - «А почему разошелся?» - поинтересовалась участливо она, пожалев симпатичного парня. «Изменила с моим другом-бизнесменом», – вздохнул он грустно. «А почему к маме не уедешь?» - спросила она. «Я ведь от себя не завишу, куда государство пошлет – там и работаю!» – вздохнул он. «Что за работа такая?» - «В органах…» - приглушенно ответил он и открыл полу пиджака, где на поясе Дуняша заметила кобуру с торчащей ручкой пистолета…
Когда он ушел, Дуняша улеглась на кровать и долго не могла уснуть: настолько была перевозбуждена от услышанного и увиденного, настолько зримо и живо стоял перед глазами образ сильного и благородного рыцаря без страха и упрека, с которым сегодня познакомилась.
На следующий день он позвонил и сказал, что соскучился и хочет увидеться. Она ответила согласием и приготовила к его приходу сытный ужин, каких давно не готовила, ибо сама-то обходилась после работы бутербродами… Эдвард принес ей большую розу и, с удовольствием покушав жареной рыбы и пирожков с мясом, грустно произнес: «Так хочется попасть в руки настоящей хозяйки, а то тоскую по уюту и домашней пище. Живу-то ведь в общежитии для сотрудников, питаюсь в столовой», - и выразительно посмотрел на Дуняшу. Она зарделась и тихо сказала: «Если так хочется, то могу сдать одну комнату как квартиранту… Бесплатно, конечно».
В тот вечер Эдвард остался у нее и ночью пришел в кровать, куда с удовольствием впустила… Под утро он Дуняше уверенно заявил: «Вообще-то я готов на тебе жениться, ведь, понимаешь ли, в органах не приветствуются беспорядочные связи – а то найдется какая-нибудь Мата Хари и выпытает у меня ночью все секреты». Дуняша смутилась, но сказала: «Жизнь покажет. Я уже была замужем и это мне не очень понравилось». В тот же день он привез компьютер и занял стол в комнате, которую ему выделила под кабинет.
Пару дней утром он уходил из квартиры вместе с ней, когда  отправлялась на работу, а потом стал оставаться. Когда Дуняша спрашивала: «У тебя разве отгул?» - отвечал: «Моя работа в основном за этим компьютером, я прочитываю все рекламные газеты, рыскаю в Интернете и пытаюсь найти и систематизировать объявления, где продается ворованный товар, который не задекларирован или же не имеет права продаваться в частные руки – например, ртуть, взрывчатые вещества». Дуняша хоть и мало чего поняла из его ответа, но стала относиться к Эдварду еще серьезнее, еще более уважительно.
До встречи с Эдвардом она вела замкнутый образ жизни, редко ходила в гости и почти не приглашала гостей, а теперь захотелось устраивать праздники и зазывать подруг, чтоб показать, какой у нее замечательный, молодой и импозантный мужчина появился, какие дарит подарки (то сотовый телефон, то золотые серьги, то кольцо якобы с брильянтом) – пусть завидуют… Подруги к ней зачастили, и к каждой Эдвард умел найти подход, каждой сказать умный комплимент и что-либо пообещать. Ее знакомой, врачу, которая пожаловалась, что низкая зарплата терапевта, на которую приходится жить с ребенком, заявил: «У меня есть знакомые (и назвал фамилию известного и богатого в городе бизнесмена), которым нужна врач, чтоб в неделю раз следила за их бабушкой – зарплату обещают больше чем на госслужбе в два раза. Если хочешь, я переговорю?» Подруга Дуняши обрадовалась и стала ждать, когда ей бизнесмен позвонит. Другой подруге, экономисту, которая работала в государственной конторе за невысокую зарплату, пообещал устроить ее в представительство московской фирмы, где зарплата в две тысячи долларов… Так что все подруги Дуняше говорили: «Ой, какой замечательный мужик тебе попался! Как повезло!» И только одна с сомнением сказала: «Что-то много загадочного в нем!», но Дуняша восприняла это как проявление бабской зависти.
Как-то через месяц после начала совместной жизни Дуняша с Эдвардом возвращались из гостей. Вдруг он, заметив две темные фигуры у подъезда, быстро зашел за угол дома и сухо сказал: «Меня там ждут?» - «Кто тебя ждет?» - спросила растерянно она.  «Бандиты! – ответил он. - Прознали, что напал на их след, и хотят отомстить». - «Давай вызовем милицию! - предложила она. - Или ребят из твоих органов». - «Нельзя, – обрубил он. – Иначе они будут мстить тебе.  А так они тебя не тронут, иди спокойно, а я приду, когда они снимут дежурство». Дуняша с застывшим от страха лицом пошла и действительно заметила у подъезда двух амбалов с пренеприятными физиономиями, которые подозрительно посмотрели на нее. Эдвард пришел только через три часа… «Ну как? – спросила озабоченно, готовая пить валерьянку, Дуняша. – Ушли?» Он по-гусарски отмахнулся: «Пришлось их уложить несколькими ударами и отправить в КПЗ!»
Потом вечерами начались странные звонки, где какие-то люди требовали от Дуняши переговорить с Фердинандом, на что она отвечала, что никакого Фердинанда тут нет, но звонки повторялись. Дуняша вдруг озадачилась, что с приходом Эдварда размеренная и спокойная жизнь кончилась, а она  толком не знает, кто он такой. Теперь давние слова подозрительной подруги, показались актуальными, и она спросила у Эдварда: «Ты интересовался моим паспортом, даже копию сделал на ксероксе, а, между прочим, свой паспорт ни разу не показывал. Я даже не знаю, какая у тебя фамилия, сколько тебе точно лет и где ты родился». - «А нам в органах запрещают показывать свои данные – мы должны быть инкогнито, - ответил он с уверенно. – Ну а твои данные должен был предоставить в своем дознавательном отделе, чтоб определили твою личность и дали добро на нашу жизнь с тобой. Ты оказалась кристально чистой и по¬рядочной во всех отношениях».
Дуняша будто приняла ответ, а на следующее утро позвонила подруге, которая работала в отделе кадров милиции, и  попросила посмотреть, нет ли какого досье на сожителя в милиции. Уже в обед подруга перезвонила и настойчиво попросила Дуняшу придти, ибо действительно есть похожий на Эдварда человек… Когда Дуняше показали картотеку с фотографиями тех, кого разыскивает милиция, она без труда указала на фотографию сожителя, который оказался неким Николаем – тот ездит из города в город, создает подставные фирмы, селится у одиноких дам, а потом, обворовав доверчивую женщину, исчезает с ее добром и деньгами клиентов! Дуняшу всю затрясло, когда представила, какая участь ее ждала, наивно попавшуюся на ласковые речи. Она с нарядом милиции отправилась домой. Каково же было ее разочарование, когда вошедшие в квартиру первыми милиционеры сожителя не обнаружили. Лишь на столе лежала записка: «Ну чего, старая сучка? Думала, возьмешь меня тепленьким? Хорошо, я поставил на телефон прослушивающее устройство и вовремя узнал о твоих коварных планах». Дуняша кинулась к шкафчику с документами, деньгами и драгоценностями – он был пуст…
Когда она дрожащим голосом рассказала подругам, что с ней случилось, какое затмение мозгов, что даже доверяла ему ставить уколы (ведь мать у него якобы заслуженный врач и работает в министерстве), то подруга-терапевт, поохав, заявила: «Ведь мог ввести какой-нибудь яд, от которого бы померла, как от инсульта – и квартиру бы прибрал себе». Несколько дней Дуняша не ночевала дома одна, а приглашала подруг, сменила на входной двери замки и уже подумала, что легко отделалась, но вдруг стали приходить люди и требовать, чтоб вернула деньги: оказалось, является учредителем фонда, который обещал вкладчикам огромные проценты… Люди звонили Дуняше по телефону, угрожали, а некоторые женщины слезно просили вернуть хотя бы часть денег, ибо детей кормить нечем. Впечатлительная Дуняша плакала вместе с ними и готова была отдать свои деньги, но их теперь не имелось. Ее хотели арестовать, судить, вызывали на допросы, обещали отнять квартиру в счет погашения долга. И отняли бы, если б не заступилась подруга, которая была майором  милиции… Дуняше было стыдно перед сослуживцами, подругами, пугала перспектива остаться без жилья в уже немолодые годы, что она, заходя в ванную комнату, искала взглядом шнур, на котором повесится.
  Поселив в квартире старшего брата – крупного, сурового мужичка, чтоб обманутые вкладчики не взломали дверь и не побили, она сменила номер телефона, взяла отпуск и уехала на месяц в глухую деревню к матери. Там только немного успокоилась…
Отныне, частенько поглядывая в зеркало и видя там в морщинках, бледненькое и невзрачное лицо простоватой немолодой бабенки, с носом картошечкой, она с досадой думала: «Ну ладно - добрая, пригрела. Но ведь, дура, размечталась молодого принца отхватить в мужья с такой-то рожей?!»
       
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА
Узнав от знакомых писателей, что за пьесу, которая ставится в театре, можно регулярно получать авторские отчисления и жить безбедно, поэтесса Лора, которая издавала тонюсенькие сборники стихов, приносящие копеечные гонорары раз в пять лет, озадачилась написать пьесу. Она возмечтала, как вскоре все будут говорить уже не просто «провинциальная поэтесса Лора», а драматург Лора Батьковна – слово «драматург» имело нечто величественное не только в звуках, но и по статусу было маршальское от литературы, его всегда произносили с пафосом или придыханием почтительным журналисты и писатели. Лоре, что развелась недавно с мужем – с неудачником художником, и одна воспитывала двоих малолетних детей, деньги, которые пойдут из театра (а может быть, из двух-трех, где поставят пьесу), ой как пригодятся!
Как женщина трудолюбивая и упорная, она за месяц написала простенькую пьесу о том, как ссорятся соседи по лестничной площадке, как уводят друг у друга мужей, как распускают сплетни, как хвалятся своими детьми – придумывать особо нечего было, ибо Лора часто ссорилась с соседями, которым не нравилось, что она, ведя богемный образ жизни и общаясь с творческими людьми (художниками, артистами, музыкантами), любила погулять шумно, с размахом, с музыкой и песнями до трех часов утра, а кому понравится шум и гвалт среди ночи!?  Вот со¬седи и барабанили ей в батареи отопления, в стены квартиры, крыли ее матом, а то и дверь краской мазали, а когда один из друзей-музыкантов, человек интеллигентный, закончивший консерваторию, причесавшись и повязав гал¬стук, решил поговорить с ними, чтоб не обижали Лору, то нервная тонкогубая жиличка слева, которой легонько постучал в дверь и сказал деликатно: «Здравствуйте, любезная…», вместо приветствия смачно плюнула в физиономию. Словом, было что написать, ой было!
Вот пьеса написана, но это только часть дела и самая маленькая, ибо пьесу следовало пристроить в театр и уговорить режиссера поставить, что оказалось невозможным, ибо Лору все зав.литы московских театров быстренько «отшили», заявив, что «доморощенных драматургов» к ним в день приходит по пять человек и что в очереди на постановку стоят драматурги Миллер, Ибсен и Бернард Шоу – великие мировые имена, классики, не чета ей! Однако Лоре один зав.лит, который проникся симпатией, подсказал, что на днях должно состояться выездное заседание начинающих драматургов под патронажем союза театральных деятелей в городе Саратове…
В союзе, где сидели в руководителях одни мужики, через постель с которыми прошли ради трудоустройства в Москве немало начинающих актрис, Лору великодушно приняли, так как была молодая и симпатичная, с полными губками и аппетитными формами, с большими голубыми глазками, да еще и природная блондинка, и включили в список. Трое мужчин, один мелкого пошиба артист и двое малоизвестных драматургов, которые составляли костяк жюри и были организаторами конкурса, оглядели Лору вожделенно, и бородатый артист, которого звали Сергеем Петровичем, сказал: «Если вы не против, поедем в одном купе – как раз место свободно». Лора, как женщина тертая, да и без комплексов, быстро согласилась – она с мужиками всегда находила контакт лучше, чем с женщинами, так как могла запросто выпить водочки и курила…
Только поезд, постукивая колесами на стыках рельсов, отошел от вокзала, драматурги и артист торопливо полезли в пухлые, приготовленные женами сумки, и выволокли на стол изрядное количество бутылок водки и закуски: жареную курицу, бужанину, помидоры... Лица повеселели, глазки замаслились, они стали шутить в предвкушении, что, вырвавшихся наконец-то на свободу из под опеки жен, их ждет увлекательное путешествие. Сергей Петрович быстренько разлил бутылку водки по вместительным рюмкам на четверых и только потом спросил для проформы: «А вы, Лора, не откажетесь составить компанию?» - «С удовольствием… - откликнулась она и добавила: - С приятными мужчинами, с такими известными и талантливыми да не выпить!?» Им так понравились комплименты, что они повеселели еще больше, и даже подобрели, а когда выпили, то лысый драматург, солидный Иван Игнатьевич, который являлся председателем жюри, важно спросил у Лоры: «О чем же, позвольте узнать, ваша пьеса? А то вряд ли у нас хватит времени ее прочитать». Лора скорехонько, с юмором стала пересказывать сюжет пьесы, и про плевки соседей ее друзьям в физиономии, и о том, как мусор ей под дверь вываливают, и как спичку в замочную скважину вставляют… Делала она это умело, с артистизмом, так как дар рассказчика имела изумительный. Все члены жюри стали улыбаться, а потом похохатывать. Бородатый артист, который по-свойски разрешил Лоре называть себя Сергеем, хоть и был старше лет на двадцать пять, вожделенно поглядывая на ее открытое полное колено и большие груди, что аппетитно выставлялись из широкого декольте, реши¬тельно сказал: «Мне пьеса понравилась. Я стану голосовать за нее!» - «Давайте не будем забегать вперед паровоза! – суховато перебил председатель жюри Иван Игнатьевич. – Все–таки у нас тайное голосование». Подчеркнул, что в оценке творческих произведений его слово решающее и нечего тянуть одеяло на себя. Однако, великодушно добавил: «Конечно, у вас несомненное дарование, но есть троечка сильных конкурентов». - «Кто? Чего-то не заметил?!» - сказал второй драматург, усатый Алексей Витальевич, и достал из сумки объемистые папки с пьесами начинающих авторов с такой брезгливой физиономией, словно их сейчас выбросит в мусорку. «А ты их хоть читал, если честно? - спросил артист Сергей. – Я, например, осилил только треть…Да легче удавиться!» Усатый драматург  смущенно улыбнулся и согласно кивнул: «Если по правде, у меня тоже руки не дошли. Думал, в поезде дочитаю, но такая скукота этим делом заниматься!» И он быстренько разлил по рюмкам вторую бутылку и с пафосом произнес: «Давайте выпьем за пьесу нашей Лоры!» Все с ней чокнулись, каждый при этом многозначительно загля¬дывая в глаза, чтоб поймать ответный отклик и решить, что делать дальше – действительно голосовать за эту конкурсантку или же отдать свой голос еще какой-нибудь смазливой и более сговорчивой…
Когда после оприходывания третьей бутылки оба драматурга ушли в туалет, то бородатый артист ласково положил потную ладонь на полную руку Лоры чуть пониже локтя и доверительно сказал: «Знайте, я уж точно отдам свой голос за вас! Хотя даже пьесу читать не буду». - «Спасибо! - откликнулась она. – Мне очень лестно, что такой великий и известный актер оценил мое скромное произведение». Вспомнив, что действительно является (по крайней мере, в своих мыслях) большой творческой величиной, актер хвастливо спросил: «А что вы видели с моим участием? Какие спектакли, фильмы?» Лора растерялась, так как не могла припомнить ни одного спектакля и фильма, хотя физиономия актера действительно где-то мелькала, то ли в каких эпизодах, то ли на телевидении… «Во многих! – ответила с пафосом, но уклончиво, она. – И везде вы на высоте!» - «Ну, положим, не везде, - ответил он фальшиво-скромно и добавил: - Вообще-то я обожаю играть героев любовников. Видите, какая у меня жгуче-черная борода, которая говорит о темпераменте. Все режиссеры и актрисы это видят, а вы?» - и он со страстью положил ей руку на талию. В этот момент послышались в коридоре голоса драматургов, открылась дверь, и тогда артист Лоре шепнул: «Давайте, напоим моих друзей, чтоб уснули, и тогда мы поговорим один на один». Открыв четвертую бутылку, он разлил водку по рюмкам и предложил выпить за теплую компанию…
Потом лысый драматург посмотрел на Лору мутным пристальным взглядом и, пользуясь положением главного тут, сказал товарищам: «Покурите, а мы поболтаем с Лорочкой о том, о сем». Когда бородатый артист и усатый драматург с неохотой вышли, Иван Игнатьевич, икнув, сказал пьяненько: «Я конечно, могу отдать вам первое место и первую премию, но это будет что-то стоить…» - «Спасибо, - кивнула Лора, которая хоть и пила наравне с остальными, была трезва – сказывалась богемная закалка, ее молодость и массивное пухлое тело, где водка растворялась по крови, как в большом чане. - Я буду признательна». Лысый драматург смело положил ей руку на колено, а потом на талию и, пьяно покачиваясь туловищем, стал приближаться маслянистыми от селедки губами к ее губам, но в этот момент отворилась дверь и вошли сердитые артист с усатым драматургом. «Чего так быстро?» - спросил холодно лысый драматург. «Все. Уже накурились», - ответил сухо артист и сел с другой стороны Лоры, уставившись на председателя жюри взглядом ревнивого лося. Усатый драматург обиженно добавил: «И вообще, если ты будешь нас игнорировать, то мы будем против… А два голоса все равно больше, чем один!» - «Против чего? - лысый драматург крепко схватил усатого драматурга за штанину. – Ты против кого возникаешь? Да у меня все режиссеры знакомые, я скажу, чтоб тебя близко к театрам не подпускали». В ту же секунду усатый драматург цапнул лысого драматурга за ворот рубахи и прорычал: «Много на себя не бери!» Еще бы мгновение и началась драка, но более дипломатичный бородатый артист встал между драматургами и, чтоб разрядить обстановку, предложил: «Вы же интеллигентные люди. Давайте лучше выпьем!» Лысый драматург приблизился губами к уху Лоры и прошептал: «Надо напоить всех, чтоб уснули и нам не мешали… Я знаю, еще по две рюмки, и они свалятся. Хиляки! Не то поколение, что мы!»   
Потом пили пятую бутылку, а Лора, изучая обстановку, думала, кому отдаться – или только председателю жюри, или для подстраховки всем. В общем-то, они все не нравились как мужчины, ну разве только тот, что помоложе – усатый драматург, да и одет он был помоднее остальных. Первым окончательно развезло бородатого артиста, и он, привалившись головой к стенке, вдруг издал артистический громкий храп. Потом стал кимарить, кивая головой и надолго закрывая глаза, усатый драматург и наконец свалился лицом на столик. Весело похихикав, лысый драматург прохрипел: «Я же говорил, свалятся… Слабаки! Вот теперь мы и займемся». Он потянулся губами к лицу Лоры, расстегнул ей кофточку, хапнул уже слабеющей рукой за пышную грудь и вдруг упал ей на плечо без  сознания…
Лора посидела так немного, покачала драматурга за круглую, как бильярдный шар, голову, дала по лысине гулкий шелбан, но тот лишь что-то нечленораздельно промычал, и решительно встала, оглядывая поле сражения – три мужика лежали в разных позах и не могли пошевелить пальцем, а не то чтобы снять штаны и что-то совершить… «Эй, мужики! - спросила она. – Есть кто-нибудь живой? - и весело добавила: - Давайте любовью займемся!», но в ответ раздался только дружный храп. «Да, хиляки стали наши творцы… - сказала она, слегка позевывая, сходила в тамбур покурить, потом залезла на верхнюю полку и, никем не потревоженная, уснула. 
Утром проводница стала стучать в дверь, громко говоря: «Просыпайтесь. Скоро Саратов». Тут мужчины зашевелились… И были очень недовольны, что сплоховали, что не смогли перепить молодую бабенку. Да и каждому казалось, что пока он спал, Лору кто-то поимел из товарищей, и поэтому смотрели друг на друга с ревностью, подозрением и досадой. Подумав, что вдруг кто-либо не отдаст свой голос за нее, Лора вышла в коридор и, когда мужчины по очереди выходили умыться, шептала очередному на ушко: «Слушай, а ты ведь был как изюбрь! Такого самца никогда не встречала». - «Разве?» - спрашивал каждый. «Да,  - томно говорила она, - когда все уснули, мы с тобой ого-го!»  Не зная, то ли сомневаться, то ли согласиться (ну не может же женщина врать), они, довольные, шли по коридору в туалет.
***
Премию ей все-таки дали – первую… Вот только никак не могли повлиять на режиссеров, чтоб пьесу поставили. Так и осталась история сердитых соседей невостребованной! Ну а Лора без ожидаемых гонораров.   

ГЕНИАЛЬНАЯ МЕСТЬ
Василий давно мечтал об издании городского литературно-художественного журнала, в котором могли бы печататься талантливые люди города, его друзья по литературному объединению. У них скопилось в письменных столах немало замечательных произведений, что не могут дойти до читателя, ибо местные газеты публикуют лишь коротенькие вещицы и то очень редко, а в Москву провинциальным авторам без связей не пробиться.
Наступил момент, когда Василий, работающий в корреспондентом в газете, понял, что может подготовить макет книги или журнала и опубликовать – и никто «палки в колеса» вставлять не будет, никто не подойдет в штатском (как пишут, обычно в «сером костюме») из тайных органов и не спросит, кто, мол, тебе разрешил, друг любезный, а не печатаешь ли нечто антипартийное и антигосударственное, не призываешь ли к бунту и беспорядкам, а может, нецензурно выражаешься и публикуешь порнографию и тем подрываешь моральные основы общества… Василий бы ответил, что антигосударственного не печатает и дал бы прочитать, ибо, несмотря на авантюрность характера, был порядочным гражданином и хотел добра своей стране и людям в ней живущим, но так как никто не спросил, то он быстренько смакетировал взятые в литературном объединении талантливые произведения авторов - стихи, рассказы, статьи, выпросил деньги в фонде культуры крупного завода города, и издал журнал солидным тиражом в пять тысяч экземпляров. Раздал его по киоскам печати и стал ждать откликов, которые вскоре поступили, ибо первый в городе журнал расходился очень активно и многих заинтересовал – Василию на квартиру звонили читатели, поздравляли, предлагали темы для публикаций, а в гости зачастили местные поэты и прозаики с пухлыми папками…
Каждый вечер он садился за стол, заваленный рукописями, и начинал выискивать интересные ему произведения. Если ранее, когда произведения авторов обсуждались на литературном объединении, он оценивал их отстраненно, без особых придирок, то теперь, отвечая за качество материалов в журнале перед тысячами читателей, гораздо более критически.
Как-то вечером к Василию без звонка пришла знакомая по литературному объединению Гуля – девушка симпатичная, стройная, да и к тому же работающая терапевтом, что ему импонировало, так как, получив травму в аварии, он изредка побаливал и с уважением относился к врачам. Она стремительно прошествовала к столу, бросила на него пухлую папку стихов и заявила безапелляционно: «Напечатай в своем журнале». ; «Надо посмотреть, – растерянно хмыкнул Василий, – что подойдет по проблематике, по теме». ; «И смотреть нечего – ты же знаешь, стихи у меня великолепные!» – недовольно воскликнула она. «Пойдем, пока кофе попьем…» – сказал он, чтоб пригасить ее напор, и повел девушку на кухню, где разогрел ароматный кофе и достал бутылочку дорогого коньяку. Поэтесса немного размякла, бросила на стол модные дамские сигареты, закурила с удовольствием в затяжку и, выпив пару рюмок коньяку, с нетерпением фыркнула: «Давай смотри мои стихи…» Василий принес папку и молча начал читать. Стихи не понравились - были лохматыми и дерганными, словно сама поэтесса, мысли в них перескакивали с одной на другую и вообще было в них мелкотемье… «Я уже устал сегодня и плохо соображаю, - он решительно отложил папку в сторону. – Дочитаю на сон грядущий, тем более их тут много!» ; «Нет, ты прочитай при мне и скажи, когда опубликуешь!» - пристально уставилась на него Гуля, а потом вдруг уселась ему на колени, обхватив за шею, и добавила приглушенно и нежно: «Ну так как?» ; «Не могу ничего сказать…» - промямлил Василий, отстаивая свою позицию. Тогда она смачно поцеловала его в губы и, словно делая великое одолжение, сказала: «Может, любовью займемся?» Если бы до того, как стал редактором, она предложила пере¬спать с ней, он бы согласился с удовольствием, ибо в ней было то, что называется женской страстностью и в постели она наверняка очень темпераментна; ранее он не раз ловил себя на мысли, что хочет пригласить ее в гости распить бутылочку шампанского. Но тогда она на Василия не смотрела как на мужчину, ибо в литературном объединении были здоровые самцы, и он, хромающий на одну ногу, ее не привлекал! Ему сейчас не составило бы труда пообещать напечатать пяток стихотворений (площадь бы для этого нашлась) и заполучить в благодарность ее худощавое азартное тело, но в Василии взыграла странная принципиальность. Отстранив от влажных ждущих девушки губ лицо, он суховато сказал: «Извини, но я должен прочитать твои стихи…»
Гуля резко вскочила с его колен, выпила без закуси полную рюмку коньяку и вдруг, с гневом раздувая ноздри, процедила: «Бездарь, как смеешь отказывать мне – гениальной поэтессе?» ; «Может, ты и гениальная… - сказал с улыбкой он. – Но я все равно должен прочитать твои стихи!» Она дико расширила свои зеленые глаза и выкрикнула: «Нет, ты хоть понимаешь, что не умеешь писать ни стихов, ни рассказов… Ты нуль!» Василий знал, что литературное объединение посещают одиозные личности, которые считают себя талантливее Пушкина, Лермонтова и Чехова, а есть и такой, который написал роман, а когда на литературном объединении его раскритиковали, то начал орать, что роман в сто раз лучше «Тихого Дона», что тянет сразу на Нобелевскую премию… Василий старался с такими людьми в конфликты не вступать – ну считают себя таковыми – пусть считают, жизнь всех расставит на свои места! Он слышал, что они собираются группками у кого-либо на квартире и едко начинают издеваться и похохатывать над теми, кто имеет читательский успех и кого печатают официальные издания, а теперь столкнулся с такой и, нисколько не обидевшись, (непомерное честолюбие – это как психическая болезнь) спокойно кивнул: «Да я нуль…Но я сейчас редактор, создал этот журнал и отвечаю в нем за каждую буковку. Тоже создавай журнал, где будешь публиковать себя и всех жутко гениальных. Сейчас это можно!» ; «Сволочь!» - прошипела она, быстро направилась к двери и выскочила вон. Василий порадовался, что легко отделался, ибо, проходя мимо, могла укусить или поцарапать – такой вихрь враждебной энергии шел от нее… Вечером на диванчике он прочитал без спешки ее подборку и обнаружил два приличных стихотворения, которые, несмотря на оскорбления в свой адрес, решил дать – чего уж на женщину обижаться!    
На следующий день к Василию пришла еще одна миленькая молодая поэтесса с пухлой папкой, долго и пристально на него смотрела подозрительным взглядом и, наконец, смущенно произнесла: «Нашим девчатам вчера Гуля сообщила, что ты импотент. Это правда, да?» ; «Должность обязывает…» - расхохотался он и отложил папку со стихами на стол, а потом с досадой и вызовом заявил: «Хочешь проверить, что ли? Давай!»

ДВОЙНЯШКИ
Заприметив на улице из окна своей новой машины прие-хавших работать по распределению в местный санаторий милых медсестер-двойняшек, Игорь решил с ними познако-миться. Его товарищ работал врачом рентгенологом в этом санатории, и Игорь заявился к нему в кабинет с вопросом: «Кто такие? Откуда? Не замужем?» Тот, тоже во¬жделенно поглядывающий на всех симпатичных женщин, ответил: «Да откуда-то из Удмуртии, из небольшой деревни родом. Лет им по двадцать, и в паспорте, насколько знаю, штампа нет!» Игорь быстренько смекнул, когда можно с девушками уви-деться: «Попробуй пригласить ко мне в гости на знатную уху из стерляди и заодно в баньку в ближайший выходной. Поси-дим, поболтаем!»
Подобные посиделки они с товарищем устраивали в большом доме Игоря с подружками частенько: Игорь орга-низовывал приличный стол с хорошей закуской и шам-панским, так как имел свой бизнес (держал в поселке два ма-газинчика - продуктовый и хозяйственный) и не был стеснен в деньгах. На следующий день товарищ позвонил Игорю на сотовый и радостно, слег¬ка таинственным приглушенным голосом сообщил, что де¬вушки согласились придти…
В субботний день свободный Игорь, у которого жена с ребенком жила и работала в горо¬де, затарился продуктами, затопил к назначенному сроку уютную баньку и стал ждать гостей. Наконец скрипнула ка¬литка, и во двор вошли две не-высокие, но хорошо сложен¬ные девушки в сопровождении рентгенолога. Обе были в кожаных синих курточках, в высо-ких осенних бе¬лых сапожках и в норковых голубых берети-ках – словом, в одинаковой одежде, что, в общем-то, было неудивительно для двойняшек.
Игорь встретил их у порога и сразу предложил халати¬ки, чтоб могли похозяйничать и помочь сварить уху – Игорь любил прове¬рять женщин так, чтоб узнать не лентяйка и не хитренькая ли, которая любит в жизни получать удоволь-ствия лишь за красивые глазки. Девушки накинули на джин-совые костюмчики халатики и стали умело потрошить рыбу, чистить лук, картошку – все, что требуется для ухи, и делали это с удовольствием и улыбками на премиленьких удмурт-ских личиках. «Папа у нас охотник и рыбак, поэтому мы все умеем», - похвалилась одна с очень восторженными и живы-ми глазками – именно по глазкам Игорь и стал опре¬делять, кто из них Настя, а кто Наташа. У Наташи, хотя и родилась, как выяснилось, на пять минут позже сестры и считалась младшей, глаза были более сосредото¬ченные и суховатые. И хоть она тоже была премиленькая, но Игорь решил, что кад-рить будет страстную Настю.
Пока готовилась уха, девушки накрыли на стол, приго-товив салатики из свежих огурцов и помидор, нарезав кол-басы и сыр, и выпили с мужчинами за знакомство по бокалу шампанского. Поужинав, пошли в баньку, но так как де¬вушки не согласились, когда Игорь намекнул, что можно помыться вместе, то мужчины остались в комнате отдыха пить пиво с чехонью. Когда девушки, распаренные, с крас¬ными лицами, ибо выяснилось, жаркую баньку очень лю¬бят, вышли из пар-ной, Игорь порадовался, что им угодил и отныне имеет по-вод для дальнейшего общения. После бань¬ки еще выпили, а потом танцевали под музыкальный центр, и Настя Игорю го-ворила, оглядывая просторный кирпич¬ный дом: «Да, вы очень богато живете», ; и ложилась голо¬вой ему на плечо. После двенадцати ночи товарищ, у кото¬рого была строгая жена, уже изрядно нагрузившийся, ушел, пошатываясь, до-мой. Игорь остался с девушками, уговорив заночевать. По-стелил им в зале на широком большом диване, а сам улегся в спальне - и вот когда Настя среди ночи проходила по осве-щенному коридо¬ру в туалет, встретил ее и начал жадно це-ловать, увлекая в свою комнату. Она ответила страстными поцелуями, и вскоре они лежали на его широкой кровати. Он девушку не¬торопливо, но настойчиво раздевал. Вдруг из зала раздался сердитый окрик Наташи: «Настя, ты где?» ; «Мол-чи…» - прошептал Игорь девушке и тихонько прикрыл дверь в ком¬нату. Но крик повторился громче прежнего, а потом Наташа вышла в коридор и постучала в комнату Игоря: «Настя не у вас?» ; «Здесь я, здесь…» - откликнулась де-вушка. «Идем спать!» - строго сказала Наташа. «Нам пого-ворить надо ми¬нут пять», - ответил Игорь, надеясь, что Наташа уйдет к себе, задремлет и оставит сестру в покое. Она действитель¬но ушла, но ровно через пять минут верну-лась и опять стала требовать Настю. «Почему она тобой ко-мандует?» - спро¬сил Игорь, не желая расставаться с девуш-кой. «Вот так вот у нас…» - загадочно ответила Настя. И не-хотя встала с кро¬вати, проворчав: «Еще матери нажалуется на меня!»
В течение месяца Игорь частенько приглашал девушек в гости на шашлыки, на уху, то отметить какой-нибудь придуманный праздник, вроде «годовщины бани», но так и не сумел добиться от Насти близости, ибо Наташа всегда мешала. А встретиться наедине с Настей никак не получалось, так как работали девушки в одну смену, жили вместе и с работы возвращались в одно время, да и ходили друг за дружкой как не разлей вода. В последнюю встречу Игорь сухо с девушками попрощался, заявив: «Вы никогда не выйдите замуж, если будете жить вместе!»
С тех пор прошло пять лет и, несмотря на то, что девушки были симпатичные и не глупенькие, одевались модно, и вроде мальчики вокруг увивались, почему-то не могли выйти замуж. Похоже, пророчество Игоря сбывалось… Он, конечно, не следил за их судьбой, но, тем не менее, знал о них кое-какую информацию и иногда жалел, что с Настей не сложились любовные отношения. Встречая ее случайно на улице, здороваясь и провожая взглядом из машины, он отмечал, что девушка прехорошенькая, впрочем, как и сестра, к которой со временем тоже стал испытывать нежные чувства, заметив в ней особую прелесть – она не была импульсивна и страстна, как Настя, зато в лице и походке было больше изящества. Он к тому времени уже развелся с женой, которая его ревновала и в обиде нашла ему замену, и, однажды увидев Наташу из окна машины, остановился и предложил подвести до дома, на что она охотно согласилась.
Он довез ее до общежития, где у нее с сестрой имелась тесная темная комнатка, и вдруг с нежностью воскликнул: «Выходи-ка за меня! Живешь в каморке, а у меня огромный дом пустует». Девушка внимательно посмотрела на Игоря и сказала: «А почему бы нет…; но с сожалением добавила: - Вот только Настя не даст». ; «Странно, - усмехнулся он. – По-моему, это ты препятствовала ее романам. Например, моему с ней!» Наташа тихо и загадочно улыбнулась. И тогда Игорь развернул машину и поехал к своему дому, уверенно и радостно заявив: «Значит, договорились! Обсудим все вопросы по свадьбе. Приготовим шкаф для твоих вещей!»
Вечером, когда Игорь с девушкой, распив за помолвку бутылку шампанского, лежали в кровати, вдруг забарабанили в дверь. Чертыхаясь, он направился на крыльцо, где увидел растерянную и обиженную Настю. «Наташа у тебя?» - спросила она и, не дожидаясь ответа, заявила: «Мне поговорить с ней надо». В доме она решительно направилась в спальню. Сестры там приглушенно заговорили, но Игорь расслышал, что угрожают друг другу, а некогда любимая им Настя хает его: дескать, уже женат был, старше нас и вообще ловелас… Игорь от нее такой наглости не ожидал, решительно вошел в комнату и обиженно заявил: «Хватит спорить. Я сделал Наташе предложение и хочу жениться!» ; «А я не позволю!» - сказала вдруг сердито Настя. «Это почему? Сестра не твоя собственность!» - удивился Игорь. И тут Настя вдруг заплакала. Он взял ее за вздрагивающие плечи и повел в столовую, чтоб успокоить бокалом шампанского. Сели на диванчик и он растерянно произнес: «Я вас, сестер, не пойму. Ведь ты мне ранее симпатизировала. Что случилось? Чем провинился, что теперь меня обижаешь? Говоришь, что нехороший! Ведь я честно предложил сестре стать женой и матерью общих детей». Тут Настя совсем разрыдалась: «Это она отбила тебя у меня. Она все уши прожужжала, какой ты плохой, специально для того, чтобы с тобой расстались, а теперь…И вообще, всю жизнь не давала полюбить кого-нибудь из мальчишек. С детских лет завистница! Ей постоянно хочется быть лучше меня, чтоб ее заметили, оценили, а меня затерли». Из спальни в незастегнутом, одетом на голое тело халатике, выскочила Наташа и закричала: «Это ты завистница! Сколько оттолкнула от меня женихов, выискивая в них гадость и обман, а они были нормальные парни!» ; «Тихо! Тихо! – крикнул Игорь с прозрением. – Вы обе обвиняете друг друга в одном и том же. В вас появился комплекс, что ни одна не вправе быть лучше: обе должны иметь одинаковую одежду, одинаковое количество счастья и любви, а если другой перепадает больше, то начинаете пакостить…» Девушки замолчали и потупились, потом Наташа ушла в спальню (дескать, это уже мое место и я его никому не уступлю), а Игорь растерянный посидел несколько минут рядом с Настей, а потом решительно взял девушку за руку: «Пойдем-ка со мной… Сейчас все выясним!» - и тоже повел в спальню. Остановившись рядом с кроватью, на которой по-хозяйски лежала Наташа, он заявил: «Девушки, я вас обоих сильно люблю. Давайте жить вместе. Думаю, в большом доме и на широкой кровати моей любви и нежности всем хватит». Наташа нехотя подвинулась, и Игорь, притянув на кровать податливую Настю, улегся между ними и обоих ласково прижал к большой и горячей груди.            


Эх, Катя, Катечка!
Давно уже Николай Бурков не влюблялся и с досадой думал, что ссохлось сердечко, перестало восторгаться красотой женщины, которая является самым совершенным созданием на земле, что не испытать никогда ту юношескую робость, когда готов исполнять все желания и капризы девушки и видеть с превеликой радостью, что ей угодил. Немало Бурков встречал на улице или в кафе милых женщин и надеялся влюбиться, а не просто в угоду самолюбию или похоти «затащить женщину в постель», но того несказанно сладостного, теплого и нежного чувства, которое разливается по груди божественной негой и которое, наверное, и зовется любовью, он не испытывал.
Бурков как раз достиг лучшего для мужчины возраста и материального благополучия, когда мог дать любимой женщине все, что она пожелает. Он был похож на спортсмена, который долго тренировался, пройдя путь от перворазрядника до мастера спорта, чтоб однажды покорить самую высокую планку – положить к ногам женщины весь мир. Хочет она квартиру – вот, милочка, квартира! Хочет посмотреть Париж – вот, радость моя, Париж во всей красоте! Он не растратил к своим сорока мужского обаяния, не поседел, не заработал геморрой на работе, не заимел лысину, а подходя к зеркалу, видел, что там улыбается здоровый симпатичный мужчина с густыми усами, с вьющимися темными волосами, с могучей шеей, а глаза святятся жаждой жизни.
Как–то на автозаправке к его машине вприпрыжку подлетело юное создание с огромными восторженными глазами, темными и блестящими, словно слива на солнышке, и спросило: «Вас заправить?» ; «Пожалуйста!» - ответил он и подал в окошко деньги, с которыми девушка кинулась к окошечку кассы, а потом уверенным движением всунула пистолет в бак. Бурков вышел из машины, чтоб полюбоваться девушкой с близкого расстояния и переброситься парой фраз, а также закрыть пробку, опасаясь, что столь юное существо может забыть ее закрутить… Вблизи девушка оказалась еще очаровательнее. «Сколько тебе лет-то? – спросил он. – Школу-то хоть окончила?» ; «А на бензозаправки моложе восемнадцати не берут! – ответила она ласковым голоском. – Во-первых, опасно, во-вторых, законом запрещено. А мне недавно исполнилось!» ; «А что, лучше работы не нашлось? - поинтересовался он. – Секретарем каким-нибудь в конторе. Ведь тут и дождь, и ветер, и запах бензинный». ; «Я работала три месяца продавцом, но здесь больше платят», - ответила она, закручивая пробку. «А зачем тебе деньги?» – полюбопытствовал Бурков. «У меня родителей нет…» - вздохнула она и поспешила к другой машине, что подъехала к колонке. Бурков дал ей солидные чаевые и довольный встречей поехал по делам бизнеса, не переставая думать, что эта девушка украсила бы его офис, работая у него секретарем… Впрочем, секретарша у Буркова имелась и очень неплохая – справлялась со своими обязанностями, быстро работала на компьютере и вообще была замечательной помощницей уже три года, так что менять ее не собирался, но тем не менее, хотелось пристроить у себя и эту с бензоколонки – Катю!
Если раньше для Буркова не имело значения, на какую автозаправку заезжать (а их было десятка три и, какая оказывалась поблизости, на ту заезжал), то теперь стремился с любого конца города на заправку, где работала Катя, а так как она работала через день, то частенько ее не заставал и очень огорчался… Но если видел еще издали ее в зеленой униформе около заправки, то обязательно заезжал, даже если бак был почти полон. Каждый раз он привозил то здоровенный арбуз, чтоб могла угостить подруг на автозаправке, то корзину сочных вкусных яблок, то просто угощал шоколадкой и всегда давал большие чаевые. Одного он не терпел в последнее время  - долгие ухаживания, ибо привык, чтоб женщина отдавалась ему если не после второй встречи, то по крайней мере после четвертой, ну а с Катей уже общался недели две, но она до сих пор даже не согласилась поехать к нему в гости. «У тебя что, парень есть?» – спросил он после очередного отказа. «Нет», - ответила она, что его обрадовало, хотя и понимал, что могла соврать. «Так в чем же дело? Почему не хочешь пообщаться у меня в коттедже? У меня есть желание взять тебя на работу, но я должен узнать, что ты за человек. Какой у тебя характер».
Наконец она сказала: «Сегодня приезжайте за мной к семи часам к подъезду дома», – и назвала номер дома и подъезд. Бурков целый день радостно думал о предстоящей встрече, шутил, смеялся со своими работниками, и они с удивлением смотрели на шефа часто строгого и придирчивого, не понимая причину его благодушия. Принарядившись в яркую модную рубашку, купив большой букет красных роз, он поехал на свидание и мечтал, как сейчас посадит рядом прекрасную девушку, которая будет впервые столь близка – всего на расстоянии нескольких сантиметров. Будет касаться плечом ее плеча, а потом устроит романтический ужин при свечах у себя в коттедже, ну а дальше…дальше может произойти самое приятное и она подарит ему необыкновенную ночь любви!
Минут пятнадцать Бурков поглядывал из машины на подъезд, каждый раз замирая, когда открывалась дверь, думая, что сейчас появится точеная фигурка Кати, но всегда это были незнакомые мужики и бабы. Потом он вышел из машины и стал ходить вокруг, чтоб Катя его заметила из окна дома, он вглядывался во все окна, стараясь угадать, из какого она может смотреть… Прошло уже тридцать минут, а Катя не появилась. Он пожалел, что не спросил, в какой квартире она живет. Хотел пойти по всему подъезду, чтобы спросить жильцов, не знают ли, где проживает…
Через час, когда уже собрался уезжать, вдруг на сотовый позвонила Катя и без каких-либо извинений сказала: «Я появлюсь только через час!» Немножко растерянный и обиженный Бурков прождал и этот час, полагая с досадой, что глупо выглядит в свои года, ожидая два часа какую-то соплюху, и это он, деловой человек, каждая минута которого расписана, и если кто-нибудь из знакомых узнает или увидит, что он здесь торчит как пацан, то будет удивлен!
Наконец-то она появилась, но не из подъезда, а из переулка, и тогда, забыв сразу все обиды от ее очаровательной невинной улыбки, Бурков подарил цветы и спросил: «Что за причины тебя задержали?» Она погрустнела: «Меня вызвала старшая сестра. Ей стало плохо, она же наркоманка». Причина показалась Буркову уважительной, но он недоуменно спросил: «Могла бы позвонить и предупредить». ; «Телефона под рукой не было», - ответила Катя. Бурков вполне удовлетворился и сказал: «Может, твою сестру вылечить? Я помогу деньгами. И вообще, у меня знакомый доктор-нарколог есть». ; «Она уже лечилась, но бесполезно, – ответила Катя. – Она связалась с дурной компанией и сейчас обитает в притоне с такими же». ; «Да, грустная история», - печально вздохнул он. Катя добавила: «И вообще, жизнь у нас с сестрой плохая получилась». Бурков, давно мечтавший узнать о девушке как можно больше, спросил: «А что так?» - и тронул машину с места. «Куда это мы?!» ; насторожилась она. «Так ведь договорились поехать ко мне в гости», - растерялся он. «Сегодня не получится! - вдруг заявила она. – Мне снова надо идти к сестре». Еле сдерживая желание сказать что-нибудь грубое, Бурков, тем не менее, прибавил скорость, надеясь, что сумеет преодолеть сопротивление Кати. Но она сухо выдавила: «Я ведь могу из машины выпрыгнуть! Я ничего не боюсь!» Бурков, представив, как она выбросится на асфальт, разобьет в кровь прелестное лицо и что-нибудь переломает, а потом его затаскают по судам, резко остановился и глухо сказал: «Но поговорить-то мы можем! Я бы хотел узнать о тебе побольше. Куда, например, исчезли твои родители? Ты что, детдомовская?» ; «Нет, – ответила она. ; Мать у меня пропала неизвестно где, когда мне было три годика, а сестре восемь и мы остались с отцом». ; «И куда она делась? - удивился Бурков. ; У нас же не война!» ; «Никто не знает! Но милиция не нашла… - она шмыгнула изящным носом и добавила: - Потом отец женился на женщине, у которой своих было двое, ну и мачеха нас невзлюбила». ; «Ну а отец куда пропал?» - недоумевал Бурков. «А его убили собутыльники во время пьяной драки, мне тогда было двенадцать лет. Вскоре мачеха вообще озверела! Стала придираться, бить половой тряпкой по лицу, шваброй лупить… И мне пришлось уйти из дома к сестре, которая жила у любовника». Бурков пригорюнился и почувствовал к девушке такую нежность, такое отцовское чувство, такое желание заботиться о ней, что аж сердце сдавило от жалости. И пожурил себя, что посмел на девушку, которая заставила прождать столь долго, обижаться ; ведь итак обижена жизнью! «Ну а родственники у тебя есть, кроме сестры?» - спросил участливо он. «Бабушка где-то в деревне под Саратовом живет. Но я ее лет шесть не видела и даже не переписываемся, может, умерла уже?» - сказала она и посмотрела на часы: «Мне уже идти надо». ; «Может, тогда завтра встретимся?» – спросил он несмело. «Может быть…» ; ответила она неопределенно и вышла из машины. Бурков поехал домой грустный и растерянный и почти всю ночь не спал, думая о горестной судьбе Кати и прорабатывая варианты, как ей в жизни помочь. Одно радовало, что в отличие от сестры не стала наркоманкой, не пошла на панель, куда ей вообще-то была прямая дорога, а зарабатывает себе на хлеб честным нелегким трудом!      
***
Буркову удалось вывезти Катю в коттедж только через неделю и он был рад, ибо после ее нескольких отказов думал, что Катя вообще не хочет общаться. В коттедже он накрыл шикарный стол с красной рыбой, икрой, коньяком, шампанским, и, усевшись напротив девушки, стал размышлять по поводу ее дальнейшей судьбы. «Тебе надо получить образование, - говорил уверенно он. – Скажи, где желаешь учиться, я помогу поступить и буду оплачивать учебу. Может, поступишь в медицинское училище? Хорошая профессия для девушки. Одним прелестным взглядом уже будешь излечивать». Она помолчала и вдруг сказала: «Я актрисой хочу стать». ; «Актрисой? - Бурков на мгновение задумался. – Но у нас в городе нет такого училища. Да и для этого талант нужен». Ему не хотелось отпускать Катю учиться далеко от себя – ведь там, такая миленькая и независимая, вполне может закрутить роман и забыть его! Он повторил: «Так есть у тебя талант?» ; «Не знаю», - ответила скромно она. «Играла ли в школьных спектаклях, участвовала в концертах?» - помогал он ей определиться с ответом. Сам-то он участвовал в художественной самодеятельности школы, а в институте даже посещал народный театр и поэтому кое-что в этом смыслил. «Прочитай какое-нибудь стихотворение, а я послушаю», – сказал он.. Катя с виноватой улыбкой покачала головой: «Я не помню ничего». ; «Тогда выучи, а дня через два я тебя покажу режиссеру нашего городского театра, моему хорошему товарищу. Он лучше определит, есть в тебе талант или нет. Согласна?» Она радостно кивнула, а когда немного выпили шампанского, заявила: «Я домой хочу!» Бурков растерялся: «Я не могу пьяный за руль. У меня гаишники права отберут. Надо было предупредить, что не останешься». Он начал ее уговаривать переночевать, применяя все свое красноречие, и это продолжалось часа два… Наконец, ушел в досаде спать, оставив девушку в столовой.
Через час, когда уже задремал, она появилась у него в комнате зареванная и сказала: «Я пешком в город пойду!» ; «Иди, - грустно ответил он. – Тут тридцать километров по лесу. В два часа ночи!»
После получаса рыданий и всхлипываний она прилегла с краю кровати, а когда Бурков попытался ее легонько обнять, заплакала еще горше: «Если девушка слабая, так ее можно насиловать». Буркову так стало жалко ее, что он легонько поцеловал ее в лоб: «Успокойся…Никто тебя пальцем не тронет».   
Через два дня Бурков приехал на заправку, чтоб узнать, выучила ли Катя стихотворение, с которым должна показаться режиссеру театра. Оказалось, что нет. А ведь Бурков уже мечтал, что выучит девушку на актрису, вложит в нее свой талант и любовь, уговорит какого-нибудь режиссера снять ее в замечательном фильме и ради этого выступит спонсором фильма: в результате все увидят, как она прекрасна, и спросят: «Откуда взялась такая талантливая?!» И тогда им скажут: «А это все он – он сделал из нее прекрасную принцессу», - и покажут на Буркова…
Через два дня он приехал снова, а Катя грустно улыбнулась и сказала, что еще не принималась за стихи… «Что же ты меня подводишь? – удивился он. – Я стараюсь, а ты отлыниваешь. Давай тогда вместе начнем учить – сядем и выучим!» ; «Да нет, - она пожала плечами. – Я уж сама». Прошло еще три дня и Бурков, съездив в командировку в другой город, снова приехал к ней и с досадой узнал, что до сих пор не выучила даже несколько стихотворных строк. Махнув с досадой рукой, он воскликнул: «Давай-ка съездим для начала в Турцию, раз у тебя такое хреновое настроение, отдохнем, на море покупаемся. Паспорта-то у тебя заграничного нет?» ; «Нет, конечно», - ответила она. «Закажи завтра в паспортном столе!» - он дал ей денег, а когда на следующий день подъехал к ее дому, она вышла печальная: «Деньги у меня сестра на наркотики взяла». ; «Почему ты отдала?» – удивился он. «Так жалко же смотреть, как мучается без дозы», - ответила Катя. «А себя тебе не жалко?» - возмутился он. «Жалко, я так одинока! Я так несчастна!» - всхлипнула она. «Одинока?! Но ведь есть я, который готов все сделать для тебя! - растерялся Бурков. – Где ты бываешь вечерами, вместо того чтобы общаться со мной и учиться уму-разуму, я никак не могу понять?» ; «С друзьями, с одноклассниками, - обезоруживающе улыбнулась она. – Но родственников-то у меня нет». ; «Ты мне говорила про бабушку, которая живет под Саратовом… Давай в ближайшие выходные съездим к ней, найдем ее!» ; «Давай!» - обрадовалась она.
Бурков стал готовиться к поездке, отложив все дела. Он отвел машину в сервиз, что проверили все узлы перед дальней дрогой, и в назначенное время с утречка подъехал к дому Кати, из которого она вышла заспанная, в легком халатике и сказала: «Давай не поедем. Ведь я не знаю, может, она уже умерла. Да и село не найду». ; «Ну ты даешь! – рассердился он. – С таким отношением к жизни ты ничего не добьешься». Он решил объясниться с девушкой, что показать, какая будет у нее жизнь, если перестанет избегать с ним встреч. Закурив, Бурков нежно и искренне сказал: «Я тебя, может быть, одну из многих женщин, которые были у меня в последнее время, полюбил! Могу даже жениться, если не волнует разница в возрасте…Но если ты на это не пойдешь, тогда роди мне ребенка и я тебе куплю квартиру, обеспечу до конца жизни. Сделаю из тебя актрису и вообще покажу весь мир. Не пожалею для этого ни сил, ни средств! Но все это, если не будешь такой упрямой…» Катя закурила тонкую коричневую сигарету и тихо произнесла: «Вы хороший человек, но я вас не люблю!» Буркова стало легонько трясти, словно в ознобе, ибо, во-первых, не мог понять, как может девушка, у которой нет денег и жилья, (в каком бреду?!) отказаться от столь заманчивых щедрых предложений, а во вторых, чувствовал в душе страшное опустошение… Он молча закрыл дверцу машины и поехал в свой большой коттедж с недоуменным выражением на застывшем лице и с досадой думал: «Дура упрямая! Не зря, видимо, мачеха стучала шваброй по голове. Я бы тоже, наверное, не выдержал!»
Бензозаправку, где работала девушка, он отныне игнорировал и девушке не звонил, а когда месяца через три все-таки подъехал, то Кати не увидел, хотя две другие девушки были из ее смены. Когда одна заправляла ему бак, он с напускным равнодушием спросил: «Где же ваша Катя?» ; и уже почувствовал ревность, что, возможно, какой-то счастливчик-мужик уговорил ее быть с ним и увез навсегда… «А вы разве не знаете? - помрачнела девушка. – Она ведь под машину бросилась и погибла. С неделю как похоронили». Бурков побледнел, тяжко вздохнул, не зная, кого винить в случившейся трагедии – себя или девушку… Отъезжая от заправки, он тихо, куда-то в пустоту, в какое-то иное измерение произнес, вложив в возглас все свое недоумение, боль и тоску: «Эх, Катя, Катечка…»   

СОПЕРНИЦА
Еще с юности, когда мальчики стали заглядываться в школе на девочек, Гульнара поняла, что уродилась некраси-вая, что не выдерживает конкуренции с одноклассницами: никто из мальчиков не хотел с ней дружить, не писал запи¬сок любовных, не приглашал в кино и даже до дому не про¬вожал. Разглядывая себя в зеркало, с неудовольствием от¬мечала, что у нее блинообразное лицо с малень¬кими глазками, хотя фигурка неплохая – плотнень¬кая, с крутыми бедрами и тол-стенькими ножками. Именно на свои ножки она и стала рас-считывать для приманки мальчиков, а для этого начала но-сить короткие юбочки, но, увы... Гульнара закончила педаго-гический институт и устроилась в школу педагогом–организатором, однако настоя¬щего парня, который захотел бы связать с ней судьбу, у нее так и не появилось – случа-лись крат¬ковременные романы, которые быстро заканчива-лись, оставляя горькое разочарование. Ну а гормоны-то иг-рали, уже хотелось постоянных, брачных отношений, детей, ибо при виде упитанного малыша на улице, идущего с мама-шей, все в Гульнаре начинало стонать и завидовать, помимо воли. А когда родила ближайшая подруга, Гульнара вообще проплакала два дня.
Вскоре стали вылезать на подбородке маленькие бе-ленькие волосики, обнаружив которые, она испугалась и быстренько их сбрила, запершись в ванной: наивно полага¬ла, исчезнут навсегда, но через неделю волосики выросли снова и оказались еще жестче и гуще. Гульнара, пре¬возмогая боль, выщипала их щипцами, надеясь, что без лу¬ковиц в коже они расти не станут. Каково же было разочарование, когда воло-сы выросли гуще прежнего! Отныне они появля¬лись каждый день – не успеет утром выщипать, как на сле¬дующее утро подбородок покрывается колючей, словно у свиньи, щетин-кой; она даже попыталась сжигать их огнем свечи, терпела, обжигая кожу на подбородке, но волосы от¬растали…Тогда она пошла в косметологический кабинет и, краснея от стыда, попросила консультацию у солидной и, как показалось, опытной женщины, но сказала, что волосы растут у подруги, которая прийти постеснялась. Женщина, взглянув на Гульна-ру мельком, заявила: «Идет гормо¬нальный сдвиг! Рожать надо!»
О том, что надо выходить замуж и рожать, Гульнара до-гадывалась, да только жениха на примете не имелось – ко-нечно, для постели мужичка из молодых и смазливых она бы нашла, это дело не сложное, да только подумала, на ка¬кие «шиши» будет существовать с ребенком и где жить, ибо ро-дители, люди патриархальных взглядов, мусульмане, узнав, что дочь забеременела, явно заставят сделать аборт, а если не согласится, то вытурят из дома – и будут правы, ибо и четверым-то (есть еще младший братишка) жить в двух-комнатной квартире тесно, а тут она еще принесет, что на-зывается, в подоле. Гульнаре требовался мужчина степен-ный, в солидном возрасте, который пусть даже не женится на ней, но согласится поддерживать материально, снимет ей квартиру и воспитает ребенка вплоть до совершеннолетия или до поры, пока сама не сможет его содержать. Среди ее окружения все мужчины были хлюпики в моральном и мате-риальном смысле, которые хотели только развлечься, пива попить, гульнуть, не имели высокооплачиваемой работы – им самим еще мамка требовалась, и об ответственности за ребенка речи быть не могло.
Не зная, как быть, Гульнара, перекладывая вину на ро-дителей, которые родили такой не симпатичной и не могут обеспечить отдельным жильем, возвращалась домой серди-тая, ни с кем не разговаривала, а лишь пыхтела под нос, ут-кнувшись в книгу; когда подходила мать и спрашивала, как дела, грубо отвечала: «Плохо все…»  Дошло до того, что о своих страданиях, сомнениях, о том, что хочет родить от серьезного солидного мужчины, Гульнара призналась на ра-боте опытной взрослой женщине, и та ра¬достно воскликнула: «Я знакома с таким! Бизнесмен, прав¬да, женат, у него растут две дочки, но однажды он разоткро¬венничался на гулянке: дескать, устал от жены, хотелось, чтоб любовница родила сына. Готов подарить за это кварти¬ру!» ; «И у него есть эта любовница?» - вкрадчиво спроси¬ла Гульнара. «Да нет, хотел, чтоб нашла какую-нибудь учи¬телку, ибо желает, чтоб жен-щина была умная, грамотная и воспитала бы достойного наследника». ; «Сколько ему лет?» - спросила Гульнара, а когда узнала, что лишь немного за сорок, то, торопливо и умоляюще произнесла: «Я согласная…Дайте ему мой теле-фон!»
Вечером Гульнара села дома около телефонного аппа-рата и стала с замиранием сердца ждать звонка от будущего любовника; быстро хватала трубку, когда раздавалось трень-канье, но он не позвонил… Не позвонил он ни на вто¬рой день, ни на третий, а на четвертый день Гульнара груст¬но спросила у сотрудницы, передала ли та номер телефона и не напутала ли цифры. Та ответила, что сделала все, как надо, и тогда Гульнара захотела позвонить бизнесмену сама, и еле сдержалась: подумала, бу¬дет слишком бестактно и, возмож-но, унизительно…Только через недельку вечером раздался звонок, где незнакомый мужчина томно спросил: «Это Гуль-нара?» ; «Да!» - ответи¬ла она, и все в ней затрепыхалось от нетерпения и страха. «Я бы хотел с вами встретиться». ; «Когда?» ; «Прямо сейчас! Скажите адрес, я подъеду к дому и позвоню из машины». Когда она назвала номер дома и подъезд, он коротко сказал: «Через пятнадцать минут устро-ит?» ; «Да!» - ответила она и суматошно стала одеваться, подкрашивать глаза, наводить румяна на щеки и вскоре стоя-ла у подъезда, вперив взгляд на проезжающие по двору ма-шины. Одна – красивая черная иномарка – ехала очень мед-ленно, сразу было ясно, что шофер пытается прочитать но-мер нужного подъезда. И точно - иномарка остановилась около Гульнары, и через опустившееся затемненное стекло на девушку пристально глянул седоватый импозантный муж-чина: «Вы не меня ждете?» Она кивнула и быстро подошла к машине. «Садитесь!» - сказал он строго, и она повиновалась, усевшись в просторную машину на переднее сиденье. Ее сразу всю сковало: показалась себе проституткой, которая готова вешаться на шею каждому, хотя ставки-то ее были гораздо выше – хотела не долларовый куш на косметику, а серьезную материальную помощь, зато и вклад предлагала солидный – ребенок! Гульнаре было страшно от мысли, что мужчина ее забракует, подумав: «Что за чувырла собралась быть матерью моего ребенка!» Она не знала, как себя вести: то ли улыбаться радушно (а вдруг он подумает, что она ду-ра?), то ли выглядеть независимо и строго (тогда он решит, что слишком горда и корчит из себя принцессу?) Она сжа-лась в комок и боялась пошевелиться, даже рот свело, слов-но от мороза.
Тем временем мужчина внимательно осмотрел Гульна¬ру, как покупатель лошадь, и по его поведению было не по¬нять, понравилась ли она. Он задал девушке несколько мало зна-чимых вопросов, чтобы раскрепости¬лась и раскрыла свой характер и мысли, а потом хмыкнул: «Несолидно разговари-вать по деликатным вопросам в ма¬шине. Предлагаю все об-судить в приятной обстановке. Я сейчас еду в загородный дом, поехали на ночь со мной». Гульнару заколотила внут-ренняя дрожь: она опять оказа¬лась в сложном психологиче-ском состоянии ; ведь если со¬гласится, то он может поду-мать, что она действительно ****ь, а если откажется, то он фыркнет: дескать, капризная… Ничего не оставалось, как сказать: «Извините, я боюсь одна с вами ехать. Время опас-ное. Можно я возьму подругу?» ; «Пожалуйста! - усмехнул-ся он. – Места всем хватит!» Гульнара побежала в дом, чтоб взять безопасную бритву, с которой теперь не расставалась, чистые трусики и зубную щетку, а также позвонить подру-гам: еще не знала, кто спонтанно согласится ехать к незна-комому мужчине за город. Трое сразу отказали – и тогда она позвонила боевой и шустрой подружке, которую плохо зна-ла, хотя и работали в одной школе. И та согласилась.
В большом, еще не до конца достроенном, доме органи-зовали стол: сварили ушицу из стерляди и под коньячок с удовольствием ее нахлебались. Пока подруга Вера ушла смотреть видеомагнитофон, найдя у Сергея Игоревича ин-тересующую ее кассету «Шокирующая Азия», Гульнара с хозяином и, возможно, отцом будущего ребенка посидели у камина и поговорили. Его интересовало, болеет ли она чем-нибудь и не болела ли серьезно ранее, чтоб ребенок не пере-нял ее болячки. Хотя Гульнара и сказала, что абсолют¬но здоровая, он, тем не менее, велел в ближайшее время прине-сти справки из Спидцентра и показать больничную карту. Расспросил о матери с отцом, о семье: нет ли родственников, которые сидели в тюрьме или сидят, нет ли алкоголиков и наркоманов. Отвечать на столь интимные и сложные вопро-сы было не просто, ибо чувствовала себя, как на дознании у следователя, но она Сергея Игоревича пони¬мала, не осужда-ла и не слишком удивлялась его интересу. Подумала: хоро-шо, что попался умный и строгий человек, который в столь важном деле блюдет предосторожность. Это подтверждает серьезность его намерений!
Чтоб показать и свою заинтересованность, Гульнара ска-зала, слегка краснея от смущения: «Вы тоже покажите справ-ки!» Он весело рассмеялся: «Ну, я человек семейный - у меня все нормально и дочки здоровые! Кстати, одна почти твоя ровесница!» Когда он предложил лечь с ним, Гульнара отка-залась: еще подумает (вот, мол, каналья – прыгает к не-знакомому мужику в постель в первый вечер); опасалась и того, как воспримет ее «антиморальное» поведение подру¬га, не зная о тайном и страстном желании Гульна¬ры родить – не разболтает ли по школе про нее всякие гадо¬сти… Но для от-говорки Гульнара мужчине кокетливо ска¬зала: «Ведь у меня еще справок нет…»
Сергей Игоревич показал девушкам комнату, где будут спать - там стоял большой диван и раскладные кресла, а сам ушел в кабинет. Гульнара улеглась на диван, а подруга до-сматривала «Шокирующую Азию», где показы¬вали, как в не-которых восточных странах многие мужики хотят стать женщинами, чтоб зарабатывать проституцией деньги на при-езжих богатых курортниках, и делают для этого жуткие кро-вавые операции. Гульнаре ни тема фильма не нравилась (она не понимала трансвеститов), ни вид ужасных операций, да и спать сильно хотела после выпито¬го, поэтому она отверну-лась к стене.
Когда она уже засыпала, вдруг рядом улеглась подруга. «Там же на кресле место есть», - пробурчала Гульнара, ото-двигаясь, на что услышала от Веры томное: «Стелить не хо-чется, а здесь широко, обоим места хватит…» Гульнара не стала возражать, но вскоре почувствовала, как рука Веры легла ей на грудь и стала искать пальчиками под комбина-цией сосок. Вторая рука полезла в трусы и стала ласкать Гульнаре лобок и возбуждать указательным пальчиком кли-тор. Гульнара дернулась, вытащила руку подруги из трусов и недоуменно воскликнула: «Ты чего?» ; «Все нор¬мально – ты мне нравишься!» - прошептала Вера на ушко, укусила ле-гонько мочку и с придыханием опять полезла в трусы. Сон Гульнару окончательно покинул, и она, отдер¬нув руку по-други, закуталась в одеяло, подвернув края под себя, но по-друга вскоре нашла щелку, куда сунула бы¬стрые пальчики. Гульнара растерялась: не хотелось ругать¬ся с подругой, да и была в жутком недоумении. Впервые в жизни встречалась с таким человеком и испугалась… «На¬смотрелась всякого дерьма!» – пробурчала она и жестко и грубо оттолкнула ру-ку подруги, подумав печально: «Боже, оказывается, не толь-ко я одна страдаю от отсутствия муж¬ской ласки?! И ее гор-моны, странным для женщины об¬разом, играют». Для Гуль-нары это стало неожиданностью, так как подруга, в отличие от нее, выглядела сексуально привлекательней для мужиков – стройненькая, черноглазая, с изящным личиком.
Когда Вера снова полезла к ней в трусы рукой, Гульнара ушла спать на узкое кресло, где второму человеку места не име¬лось. Она слышала, как подруга вышла из комнаты с не-до¬вольным возгласом: «Пойду покурю, а то чего-то развол-но¬валась!» Вскоре Гульнара уснула, а утром Сергей Игоре-вич отвез их с Верой на работу в школу. В тот же день после за¬нятий Гульнара пошла в Спидцентр, чтоб сдать мазок и кровь на анализ и показать будущему отцу ребенка свои справки. Ка¬ково же было удивление, когда встретила там Ве-ру! «Что ты тут делаешь?» - спросила наивно Гульнара. «То же, что и ты – решила вот провериться», - сухо ответила по-друга и зашла в кабинет к врачу.
Подготовив справки, Гульнара стала ждать звонка от Сергея Игоревича, но он почему-то не звонил. Тогда она на-бралась смелости и позвонила ему с дрожью в голосе, вся бледная от волнения: «Я все приготовила! ; и добавила: - Вообще-то, я никогда не звоню мужчине первой, но сделала исключение. Ведь у нас с вами серьезное дело впереди!» ; «Да, да, - торопливо ответил он. – Но я сейчас, к сожале¬нию, занят – предстоит длительная командировка. Как вер¬нусь, сам позвоню». Подруга же Гульнары перестала с ней разго-варивать: холодность Веры Гульнара списывала на ее обиду в тот вечер у Сергея Игоревича…
Ну а тот не позвонил ни через месяц, ни через два, а вскоре Гульнара узнала, что Вера беременна, и увидела, как та разом расцвела и похорошела. Однажды Гульнара услы-шала, как некто позвонил Вере в конце работы по мобильни-ку, и та счастли¬вая воскликнула: «Сейчас выйду!» - и кину-лась из школы. Проследив в окошко, Гульнара заметила, как та радостно впорхнула в красивую иномарку, что подъехала к калитке. Гульнара узнала машину Сергея Игоревича и хо-тела ки¬нуться на улицу, чтоб надавать Вере по физиономии, исца¬рапать смазливую рожу, а потом заплакала, подумав с доса¬дой: «Какая же я дура, что не легла с ним в первый ве-чер, как предлагал! А подруга-то, видимо, не растерялась, пока я спала…Ну и жизнь подлая!»       
                * * *
Через год она родила от случайного мужичка крепень-кого мальчугана – и ушла с ребенком на съемную кварти-ру… А Вера в то время уже богато жила в квартире, пода-ренной Сергеем Игоревичем.

АРОМАТ ЛЮБВИ
Попав в аварию на своем стареньком «Москвиче» и повредив позвоночник, Сергей вынужденно сел в инвалидную коляску и лишился на заводе работы художника-оформителя, которая кормила. Ему временно дали вторую группу инвалидности и небольшую пенсию, но этих денег на житье едва хватало. Тем более сейчас, когда потерял возможность делать шабашки по оформлению витрин киосков и вывесок в магазинах. Деньги требовались на лекарства, на поездки в санатории. Чтоб иметь приработок, по звонку влиятельного товарища Сергей устроился в городскую Школу искусств вести кружок рисования, оформительства и дизайна, но так как посещать здание школы не мог, то занимался с учениками на дому, куда они приходили со своими карандашами, красками и мольбертами.
На уроках Сергея иногда присутствовали для проверок методисты Школы искусств, а потом с ним захотела встретиться и завуч Галия Явдатовна, чтоб отрешить организационные вопросы. С трудом, но Сергей все-таки мог передвигаться на костылях, выходить к машине – и поэтому, чтобы не отрывать завуча от важных дел, подъехал к ней. Вскоре вышла из подъезда миловидная темноглазая женщина плотного телосложения и села к нему в машину, стали разговаривать.
Стыдясь своего незавидного нынешнего положения, Сергей показывал бумаги со списками учеников, их живописные рисунки, изредка поглядывая на симпатичную и очень сексапильную женщину. Зато она, как видел краем глаза, очень внимательно и пристально наблюдала за ним. Когда он озабоченно взглянул на нее, пытаясь выяснить, что, может быть, есть какие-то щекотливые вопросы, но она их стесняется задать, то был удивлен – показалось, у нее косые глаза. То есть не как у зайца, глядящие в разные стороны, а такие, какими их делают дети, и делал в детстве сам, сводя взгляд к переносице.
Она ему понравилась и своими радушными, ласковыми разговорами, и яркой внешностью, и какой-то упругой как бы гуттаперчевой смуглой кожей, если б не глаза. Впрочем, до ее глаз ему и дела-то не было, только одно удивило: «Как на такую большую должность принимают косоглазых?» Об этом он сказал жене, которая уже относила его бумаги и отчеты в Школу искусств и неплохо знала женщину-завуча. «Что уж, ей глаза, что ли, окулисты не могут выправить? Подтянули бы глазные мышцы!» – удивлялся Сергей. «Ты это о чем?» – спросила жена. «Да о Галие Явдатовне, у которой глаза косые…» - ответил он. «Что-то не заметила, что косые, - ответила с недоумением жена. – Нормальные у нее глаза». ; «Я что, слепой или у меня самого косые», - стал он спорить. Жена лишь пожала растерянно плечами, и на этом разговор закончился.
Галия Явдатовна стала Сергея частенько приглашать к себе, что его озадачило и насторожило. Он подумал, что, наверное, осталась недовольна его работой, отчетами, боится проверок из РОНО: дескать, выскажут претензии, что дети занимаются не в приспособленном помещении в обычной квартире… Но когда она выходила к нему в машину и по доброму беседовала, опасения рассеивались.
Однажды Сергей приехал в зимний, с пронизывающим ветром и поземкой день, уже клонившийся к вечеру, а Галия Явдатовна вышла к нему в капроновых чулочках и в туфлях. Он сидел в теплом мохеровом свитере и, подумав, что женщине холодно в салоне машины, где барахлила печка, достал с заднего сиденья куртку и положил начальнице на колени, так соблазнительно выглядывающие из-под короткой юбки.
- Укройтесь, - сказал озабоченно, и вдруг Галия Явдатовна схватила его руки и прижала к своим коленям, а сама странно припала к его плечу. Сергей растерялся, но не подал виду. «Может быть, у нее судорога? – мелькнула мысль. – А может, кто обидел, оскорбил, и ей, как маленькой девочке, вдруг в секунду слабости захотелось прижаться к крепкому плечу. И сейчас это пройдет…» Однако скоро стало ясно, что он ей нравится.
Сергей нежно погладил ее по волосам, по коленям, делая вид, будто пытается их согреть, поцеловал в щечку - это было большой смелостью с его стороны. Ведь знал, что она замужем, что у нее растут две прелестные дочки.
Уже возвращаясь домой, Сергей вдруг сообразил, что глаза Галии Явдатовны, конечно же, нормальные, не косые, а таковыми становятся, когда встречается с ним и пытается всячески скрыть нежное чувство, но это ей не удается. Он пытался понять, что заставило ее влюбиться в него, человека неприметного, а ныне еще увечного, зависимого? Неужели настолько симпатичен, умен и обладает какими-то мужскими качествами и достоинствами, что сразу поразил ее? Или же причиной большая неудовлетворенность семейной жизнью? И не мог понять…
Но, конечно же, было приятно, что яркая, умная женщина симпатизирует ему.
Роман развивался стремительно. Она захаживала к Сергею на квартиру как бы по делам, то одна, то с подругой-методистом. А так как дом его стоял недалеко от здания, в котором находилось РОНО, где она часто бывала, то и заглянуть к Сергею на полчасика в рабочее время не составляло труда. И никто бы ее не хватился. Сергей показывал свои новые картины, они рассуждали об искусстве, а однажды оказались в постели. Боже, каким прекрасным, молодым, упругим предстало ее пышное тело – вообще, это был идеал женской фигуры. На таких женщин Сергей засматривался часами на полотнах и репродукциях Рубенса, Ренуара, а тут чудная женщина лежала в его объятиях!
- Тебя надо писать на холсте маслом! – воскликнул он, отодвинувшись, чтоб полюбоваться на нее со стороны.
- Только мне позировать некогда, - пошутила она.
- Тогда сфотографирую обнаженной, а в свободное время буду тебя писать, - предложил Сергей, не веря, что она согласится. Этот разговор велся легко, в иронично-шутливой форме, но она вдруг заявила вполне серьезно:
- Давай!
Он достал фотоаппарат, который, как у профессионального охотника за «прекрасными мгновениями», всегда был под рукой, и стал снимать Галию Явдатовну, подсказывая как натурщице, какую позу надо принять для большей выразительности. Она исполняла просьбы серьезно, сосредоточенно, послушно. Сергей поймал себя на мысли: ему приятно командовать ею как бы в отместку, что в другой ситуации она командует им, его работой, является его шефом…
Вскоре он сделал фотографии, но приступить к работе над холстом по разным причинам не смог, у него обострились боли в спине, и часто приходилось ложиться отдохнуть. Да и боялся, что не настолько мастеровит, чтобы изобразить женщину во всей дивной красоте. Ну а потом Сергею дали путевку в южный санаторий на три месяца и, оставив работу в Школе искусств, (а был уже конец учебного года) он уехал лечиться и отдыхать на целое лето вместе с женой, которая была ему помощницей и сиделкой.
И вдруг соседи сообщили, что во время его отсутствия воры влезли в квартиру. С каким страхом и волнением Сергей ехал домой, но не потому, что боялся, что украли нечто ценное (брать-то особо нечего) – страшило, что воры нашли припрятанные снимки обнаженной Галии Явдатовны, а так как она человек известный в городе, ее лицо знакомо тысячам и тысячам детей, прошедших через Школу искусств, то незваные посетители могли снимками воспользоваться. Например, передать ее дочкам, а те - отцу, реакция которого может быть непредсказуемой – разрушится семья, и виновником будет Сергей, видит Бог, не желавший этого. Ну, а если снимки попадут в руки людей предприимчивых и злобных, то станут орудием шантажа Галии Явдатовны, они запросят солидную сумму, а если она не даст, то могут предать снимки в РОНО, городским властям - и Галие Явдатовне придется оставить педагогическую работу и уехать из города.
Сергея терзали такие страшные предположения, такие ужасные перспективы, что не находил себе места в вагоне поезда. «Она мне доверилась в своей любви, - переживал он. – А я ее могу глупо подставить».
Войдя в квартиру, он сразу кинулся к тайничку в книжном шкафу, где лежали снимки, - и обнаружил пакет нераспечатанным. Сергей бухнулся на диван в блаженном состоянии, а потом вышел на балкон и сжег фотографии на железной сковородке. А ведь на такой сковородке (только больших размеров) мог когда-нибудь черт поджарить его за допущенный грех!
Квартиру он сдал квартирантам и уехал обратно в Крым, чувствуя, что надо пару лет пожить там, живописать море, и что благодатный воздух юга, фрукты и теплая зима воздействуют на его лечение положительно.
Три года Сергей прожил в курортном городке Саки, снимая маленький уютный домик с тенистым садиком, в котором росли три раскидистых персиковых дерева. Он принимал лечебные грязи, купался в целительном соленом озере, а в остальное время уезжал под Ялту и писал на полотнах чудные горные и морские пейзажи. И так набил руку, достиг такого мастерства, что однажды подошли двое мужчин-коммерсантов, жители Ялты, и предложили закупать картины по оптовой цене, чтоб потом продавать многочисленным курортникам гораздо дороже. Предложенная цена Сергея вполне устраивала, и он стал делать картины на заказ – по три штуки в день. Скоро у него появились серьезные деньги – и он приобрел хорошую иномарку, выкупил снимаемый домик, да и здоровье на благодатном крымском побережье, с чистым воздухом, вдали от суеты, резко пошло на поправку. Он уже оставил костыли и стал ходить с палочкой, а потом оставил и ее – лишь небольшая хромота говорила, что когда-то был травмирован.
Вскоре серьезных живописных работ накопилось столько, что Сергей организовал в Москве выставку, издал альбом репродукций. Однако в последний год его стало тянуть на родину – хотелось писать и не столь яркие и броские, но зато пронизанные тихим светом милые пейзажи средней полосы с ромашками, березками и осинками. Вер¬нувшись, он построил в родном селе, что стояло недалеко от города, в котором была квартира, дом со светлой и просторной мастерской, с видом из окон на Каму.
К тому времени Сергей написал немало картин с обнаженными женщинами, считая, что самым красивым и совершенным существом на земле является женщина, ее мерцающие глаза, таинственная улыбка и светящееся притягательной белизной тело. Собираясь и дальше писать их, он вспомнил о Галие Явдатовне, а по приезду в родной город позвонил ей на работу:
- Это я, - произнес Сергей немного загадочно, думая, что она, конечно, забыла его по прошествии пяти лет, но она вдруг сразу радостно крикнула в трубку:
- Сергей! Откуда ты?
- Да вот нахожусь в пяти минутах езды от твоей работы.
- Подъезжай, я сейчас выйду.
- Хорошо, - ответил он и повернул машину в сторону здания Школы искусств. Не успел Сергей подъехать, как она выскочила, стремительная и восторженная, из подъезда и кинулась к машине.
Он открыл дверцу – и она без приглашения села рядом с ним, с томностью осмотрела всего и ласково сказала:
- Все такой же, даже вроде помолодел… - и горестно вздохнула. – А я растолстела, никак не могу похудеть, хоть и на фитнес хожу и в сауне парюсь.
Сергей погладил ее по запястью, словно успокаивая: мол, ничего, ничего… все нормально, а она вдруг схватила его ладонь, стала гладить каждый пальчик и, прерывисто дыша, зашептала:
- Я помню эти руки…Помню.
Получалось, она его не забыла, ее чувство осталось живым в течение пяти лет его отсутствия и молчания. А ведь он даже ни разу не позвонил ей, не написал письма. Сергею стало стыдно.
- Я про тебя читала в центральной газете, где писали, что ты перспективный художник. Поздравляю. Впрочем, сам рассказывай о своих успехах.
- Да, нам о многом надо поговорить, но не здесь же… И вообще, я хочу исполнить обещание: запечатлеть твой облик на холсте.
- А когда? – с готовностью откликнулась она.
- Если свободна сегодня вечером, то можем поехать в мою мастерскую, что недалеко от города. Посмотришь заодно мои работы.
Подумав ровно мгновение, она одобрительно качнула головой:
- Я готова.
                ***
Вечером они лежали на широкой кровати с дубовыми ножкам, и Сергей с восхищением разглядывал ее божественное тело, целовал, гладил, ощупывал каждый кусочек, каждую ложбинку и впадинку, словно собирался не рисовать женщину, а ваять из мрамора. Она была податлива в его руках как воск, как глина и шептала, чуть дыша:
- Когда ты меня целуешь, я теряю сознание. И так с первой нашей встречи.
- А ты знаешь, какой у тебя запах любви? – спросил Сергей, принюхиваясь: впрочем, этот запах шел из ее ноздрей такой густой волной, что его можно уловить и за полметра.
- В каком смысле?
- Каждая женщина, если любит, издает специфический запах, как цветок, чтоб привлечь опылителя. Это, наверное, осталось от того реликтового времени, когда мы являлись растениями. Вот у тебя, – Сергей на секунду задумался, словно нюхач в парфюмерной мастерской, определяющий новый аромат. – Смесь цветущего миндаля с примесью кипарисной прохлады.
Он сказал это как само собой разумеющееся, ибо всегда говорил своим подругам, как они пахнут - поэтому думал, что Галие Явдатовне, женщине не юной, которой за сорок, кто-нибудь (если это не сделал муж) об ее запахе сказал не раз. Но она смотрела на Сергея удивленно и даже недоуменно. И тут ему стало ясно, почему она, семейная женщина, у которой, кажется, все в жизни замечательно (и муж не пьяница, а пусть небольшой, но начальник, человек не с примитивными интересами), вдруг потянулась, несмотря на опасность этих отношений, к нему - она, наверное, по-настоящему никого не любила, если не шел у нее аромат любви, если никто ей об этом не говорил!
Сергей вскочил с кровати, поставил перед собой мольберт и быстро набросал толстым угольным карандашом на холсте контуры женского тела, податливого, мягкого, теплого, разморенного в неге. Потом взял кисть и стал растирать едко пахнущие растворителем краски. С досадой воскликнул:
- Как все-таки жаль, что женщины, которые нас любят, на холстах не могут благоухать, как это делают в жизни! Или мы, художники, просто не в силах передать аромат любви? 

АДСКИЙ ОГОНЬ
Степа работал в мастерской автослесарем, качественно, старательно. Он по-доброму общался с сослуживцами, с клиентами. Отработав смену, уходил домой, смотрел телевизор, читал газеты, слушал музыку, но раз в месяц в нем вдруг начинало что-то полыхать, жечь изнутри, руки начинали дрожать, он часто умывался и пил холодную воду, чтоб погасить странный огонь, но жар в груди не унимался. У Степы начинало гореть лицо, во рту пересыхало. В этот момент кто-то внутри него требовал сделать нечто жуткое и неординарное, чтоб кровь в теле потекла быстрее, чтоб организм получил встряску…
Со Степой такое уже случалось в детстве: он вдруг ни с того ни с чего ловил на улице кошек и методично душил, сжимая худенькое горло пальцами, – чтоб погасить в себе странное жжение, ему тогда хватало одной кошки. Вот и сегодня он отправился по городу, по темным улицам в поиске... Пару раз мимо пробежали кошки, он хотел кинуться за ними, но понял, что, увы, их смерть не насытит и не успокоит того, кто сидит внутри него.
Вскоре Степа увидел симпатичную нарядную девушку в легком голубом сарафане и блестящих босоножках, с беззащитно оголенной тонкой шеей, и пошел за ней. Она настороженно убыстрила шаг – он тоже ускорил. Она побежала, оглядываясь испуганно, побежал и он. Странная сила, бушевавшая в Степе, растеклась горячей жидкостью по мышцам, и ему казалось, что сейчас способен догнать не только худенькую девушку, нелепо бегущую на высоких каблучках, а самого быстрого бегуна на свете.
Нащупав в кармане гибкий короткий тросик от сцепления автомобиля, Степа выхватил его, и, когда девушка пробегала мимо кустов по безлюдному переулку, одним прыжком догнал ее и накинул тросик на шею. Лицо девушки исказилось в ужасе, она попыталась кричать, но стальной тросик так сильно сдавил нежное горло, что девушка лишь моргала и хрипела. Схватив одной рукой за талию, Степа заволок девушку в кусты, сорвал лифчик и трусики, раскинул ее податливые, словно ватные, точено-прекрасные ноги и навалился телом… В это время он немного отпустил удавку, но девушка уже плохо соображала после кислородного голодания, смотрела глуповато на Степу и судорожно глотала воздух широко открытым ртом, обрамленным прелестными бледными губками, не в силах вымолвить слова.
Сделав свое, Степа сдавил тросиком горло девушки и завязал его…Осмотревшись по сторонам и убедившись, что кругом тихо, что никто не видел случившееся, он вышел из кустов и быстрым шагом направился домой. Удивительное облегчение появилось во всем теле, странное спокойствие разливалось в голове, а огонь, что недавно рьяно и зло пылал в Степе, словно насытившись, утихал, его мощные минуту назад языки перестали жечь грудь и мозг, а только вспыхивали маленькими светлячками и тухли.
Нисколько не мучаясь содеянным, Степа встретил по дороге до дому несколько милых женщин и ласково и приветливо им улыбнулся, словно хорошим знакомым. На квартире с аппетитом поел, посмотрел телевизор – юмористическую передачу, разделся и безмятежно уснул. И не снились ему кошмары.
Назавтра Степа снова работал спокойно, и в руках все спорилось. Общался, как ни в чем не бывало, с товарищами по работе, и только к вечеру узнал от знакомого таксиста, что нашли изнасилованную и задушенную девушку. Он воспринял известие так, как будто это сделал кто-то другой – отчужденно, даже мелькнула мысль: «Вот ведь что люди-сволочи делают!».
Около месяца Степа опять был добродушным, мирным человеком, посещал кинотеатр, иногда захаживал в кафе, пил с друзьями пиво и вдруг почувствовал, как снова начало жечь внутри, словно заворочался проголодавшийся зверь, требующий пищу, огненный удав. Вновь кровь бросилась к лицу, жгла внутренности, вновь пытался Степа умываться холодной водой,  пил литрами воду, но огонь только разгорался. Машинально сунув в карман тросик, после работы Степа направился в темное безлюдное место, в переулок рядом с парковой зоной.
Там случилось то же - роковое и страшное с блондинкой в джинсах. Но опять оно Степу не испугало.
Вскоре во всех газетах и по местному телевидению заговорили о маньяке, который душит молодых красивых девушек. Степа смотрел на это с ощущением, будто душит девушек не он – не страдая, не винясь. Равнодушно он выслушал информацию, что одна из убитых была продавщица, у которой остался маленький ребенок, а другая студентка мединститута, единственная дочка у родителей. Газеты и телевидение удивлялись, что насильник не берет у жертв деньги, документы, а только удовлетворяет похоть. И призывали милицию оградить перепуганных жителей города от маньяка. Суровые милиционеры твердо обещали это сделать.
Наконец-то в автомастерскую пришли двое озабоченных следователей. Степа заметил их приход, но не стал скрываться. Не сбежал и тогда, когда всех молодых мужчин стали приглашать в кабинет начальника и снимать отпечатки пальцев… Взяли и у Степы, а на следующее утро к воротам подлетел УАЗИК, на Степу накинулись двое дюжих милиционеров, надели наручники и увезли в ментовку.
- Где ты был вечером такого-то… числа? – спросил моложавый настороженный следователь в чине капитана, думая, что подозреваемый будет отпираться, вводить следствие в заблуждение.
- Гулял по городу, -  ответил спокойно Степа.
- А не видел ли ты такую? – и он показал фотографию девушки в сарафане.
- Видел…
- А не ты ли ее?.. – следователь привстал, чтоб накинуться на Степу коршуном.
- Вполне возможно, что и я, - ответил Степа невозмутимо.
- Так ты сознаешься в убийстве?! – прошептал следователь напряженно.
- Пожалуй, что так.
- И во втором тоже?
-  И во втором.            
Какое торжество и удовлетворение проявились на лице милиционера: ведь он один, буквально за пять минут, раскрыл жуткие два убийства, поймал маньяка, который терроризировал город! Да ему теперь звание внеочередное должны присвоить, премию выдать и портрет его на Доску Почета поместить… Посмотреть на Степу прибежало все отделение милиции: глядели кто с ужасом, кто с презрением, ну а он был спокоен. Женщины милиционерши испуганно жались вдоль стенок, словно он и в наручниках может накинуться, и шептались: «Какая сволочь! Какая дрянь!».
Потом Степа подписал безропотно нужные бумаги и протоколы. Словно еще не веря признанию, у него взяли сперму для сличения с той, которую нашли во влагалищах жертв, и повезли на места преступления, чтоб показал в подробностях, как все было…
Степа знал, что, признаваясь, получит лет двадцать тюрьмы, а раньше бы присудили неминуемый расстрел, что, конечно же, было, как осознавал, более справедливо с точки зрения общества и нанесенного ему вреда. Да и огненный змей в груди, как Степа уже понимал, родился вместе с ним и с ним только подохнет…И никакого исправления после отсидки не произойдет, никакой вины огнедышащий змей за собой не признает и по-прежнему будет пожирать новые жертвы, не смотря на многомудрые размышления правоведов-гуманистов, правозащитников, которые столь же наивны, сколь и глупы, если считают, что маньяка можно исправить! Разве можно исправить тигра, чтоб не душил трепетную нежную лань? ; даже если его кормить каждый день до отвала свежим мясом, все равно будет душить! Таков инстинкт, который заставляет тигра догонять и убивать – в этом смысл жизни. Так и люди… – кто-то похож на травоядное животное, которое мирно питается травкой, а кто-то на хищника. Вот и отец, как теперь Степа вспоминал, имел особый характер: ходил сельчанам резать осенью свиней – и каким радостным блеском сверкали его глаза, когда всаживал в сердце скотины нож! Со звериным рычанием накидывался отец и на жену, и она безропотно валилась на спину и задирала подол. Если бы девушка тоже перед Степой сразу задрала подол, все было бы по-другому?..    
Перед судом Степу заперли в камеру-одиночку, а пока длилось следствие, уже прошел месяц с момента убийства последней жертвы. Вновь в Степе проснулся огненный дракон и стал лизать испепеляющим кровавым языком внутренности. Степа бил кулаками в дверь, пинал и кричал, чтоб дали холодной воды. Воды надзиратель принес немного, а Степе требовалось не меньше ведра. Степа стал кидаться на бетонные стены, биться в них головой. «Под психа косишь, сука? - сказал надзиратель. – Не выйдет». Но, видя, что лицо заключенного разбито в кровь, что содраны ногти, он позвал начальство, а то пригласило двух дюжих санитаров, которые выволокли Степу из камеры и увезли в психиатрическую больницу на экспертизу.
Врачи должны были освидетельствовать Степу завтра, а пока, чтоб не буйствовал, привязали к привинченной к полу железной койке. А зверь уже бушевал, требуя пищи,  у Степы глаза сверкали бешеным огнем и вылезали из орбит, а в горле страшно рокотало, как рокочет раскаленное пламя, вырываясь из сопла паяльной лампы. Степа дышал часто-часто, чтоб остудить грудь, но воздуха не хватало. «Отвяжите!» - орал Степа дико, ибо огненный зверь требовал свободы.
Тюремный опытный врач измерил Степе температуру и с удивлением разглядывал градусник, где шкала была перекрыта полностью, вплоть до сорока трех градусов. Покачав головой, ошарашенный, врач принес другой градусник, но и на нем зашкалило. Тогда врач вкатил Степе в ягодицу мощную дозу антибиотика и амидопирина, понижающего температуру, но зверь не хотел сдаваться, он царапал Степе сердце - и оно лопнуло, как орех на раскаленной сковороде.
                * * *
Когда Степу вскрывали в морге, два пожилых благодушных патологаанатома с удивлением смотрели на распоротую грудную клетку, и один, растерянно хмыкнув, сказал:
- По всем показателям еще вчера у него отменное здоровье было…Все органы здоровы!
А другой развел руками:
- Как будто кто внутренности обжег!
Записали: «Умер от пневмонии».

ЛЯМКА
Жизнь Тони превратилась во что-то кошмарное, приносящее каждый день страдания и горькие мысли. Муж хотел праздника, легкой жизни, высокооплачиваемой работы, как было при Советской власти, когда можно не утруждаться, с ленцой ходить «руки в брюки», командовать (а муж пристроился небольшим начальничком в строительную фирму) и получать приличную зарплату. Теперь времена настали иные – развал страны озадачил простых людей, предприятие, где муж работал, обанкротилось, он как и сотни других белорусов оказался не при деле. Но вместо того, чтобы приспособиться к новой жизни, как поступили некоторые друзья, заняться бизнесом или сменить профессию, он улегся на диван перед телевизором, крал заработанные Тоней деньги и пьянствовал.
У Тони положение с работой было чуть лучше – предприятие, где трудилась главным экономистом, закрылось, но она, как многие уважающие себя женщины, оказалась крепче и устойчивее, так называемого, сильного пола, пыталась бодриться, да и сына следовало кормить, одевать и показывать ему пример жизнелюбия. Она устроилась (пусть на низкооплачиваемую) работу колхозного кассира и завела подсобное хозяйство – корову, свиней, курей, ухаживала за огородом в тридцать соток, где росли помидоры, огурцы, свекла, картошка: со своим-то хозяйством надеялась пережить худшие времена.
С утра Тоня бежала в хлев кормить скотину, угоняла корову в стадо, делала свиньям болтушку из муки, потом, едва успев причесаться и приготовить завтрак, торопилась на работу, в обед прибегала и снова кормила скотину, а вечером, из последних сил постирав, посмотрев, как сын приготовил уроки, уже с туманом перед глазами падала в кровать и мгновенно засыпала. Муж, проснувшись часов в двенадцать дня, погуляв по улице с толпой мужиков, которые, утащив что-нибудь из дома и продав за гроши, околачивались около магазина пьяные, шел домой, а там, поглядев часов до трех ночи телевизор, лез к Тоне с ласками. Она, уже никакая, отпинывалась и толкалась. Однажды он за отказ в сексе так обиделся, что ударил спящую кулаком по уху. Тоня ответила тумаком, и тогда он ее сильно избил.
- Ты лодырь! – закричала она, утирая кровь из разбитого носа краем простыни. – Я одна маюсь, пытаюсь выжить, а ты бы хоть чем помог. Свиней бы хоть покормил! Навоз бы из клева убрал.
- Я тебе чего, скотник! – заорал он злой с похме¬лья. – Если ты вся в навозе ходишь, то меня не заставишь. Я не этому в институте учился и не для этого.
- Я тоже вместе с тобой училась, если не забыл, но не чураюсь работы. А ты что за белоручка! Ты что граф или князь какой?!
- Князь не князь, но себя уважаю…
- Но тогда я тебя и кормить не буду. Хватит уже жить на моем иждивении как паразит. И стирать тебе не буду, и хрен лягу с тобой. А то, видишь ли, неласковая я. Посмотрю, какой ты будешь ласковый. Так что уматывай к чертовой матери.
Тоня припудрила синяки под глазами, разбитую губу замазала помадой, (зачем позориться перед сослуживцами) и убежала на работу, а муж гордо хлопнул дверью и ушел жить к матери, которая обитала в соседнем селе. Сначала Тоня стыдилась, что мужа прогнала, перед односельчанами, ведь они, зная его, как человека с высшим образованием, интеллигентного, всегда опрятного, не догадывались, какие в ее семье отношения, а потом подумала: «Что ж и одна проживу! Живут же другие бабы! Все меньше работы: не надо за мужем ухаживать».
Пару деньков только и пожила Тоня спокойно, как муж снова пришел и избил ее своими маленькими, но жесткими кулаками, целясь в живот, чтоб синяков не осталось. За нее сын попытался вступиться десятилетний, стал на руках отца виснуть, так тот его, словно кутенка, в угол откинул, и сыну чуть голову о дверной косяк не разбил. «Ну что ты к нам пристал? - взмолилась Тоня. – Есть у тебя мать, которая чванливого белоручку вырастила и собирается дальше содержать на свою пенсию, так и живи там». ; «Это и мой дом! – заорал муж. – Так что, сколько хочу, столько и буду жить. И ты мне не указ. И вообще, что это за жизнь?! В говне возиться. Мы в клубе с тобой лет сто не были, в городе побывать не можем, чтоб отдохнуть». ; «Ладно, – сказала Тоня, еще веря в примирение с мужем. – Съездим в город, отвлечемся».
Она надеялась, что даст и себе отдушину: винца попьют в кафе, и, может быть, за доброй беседой уговорит его изменить образ жизни… Но муж всю дорогу, пока ехали в город на автобусе, осматривал Тоню придирчиво и негромко бубнил: «Ты бы хоть накрасилась, и вообще, от тебя навозом пахнет – помылась бы хоть. Зачем одела то немодное, что лет десять назад одевали». В кафе Тоня (у мужа денег не оказалось) заказала бутылку простенького вина, салатик из кальмаров, бифстроганы…Играла тихая музыка, и  Тоне казалось, что в комфортной милой обстановке с мужем сегодня найдет взаимопонимание. Вскоре муж приветливо махнул женщине за дальним столиком. Это была его знакомая с солидным кавалером в дорогом костюме - расфуфыренная, независимая, с деньгами, судя по шикарной одежде и заказанной еде. Когда она подсела к ним за столик и, кивнув на Тоню, заинтересованно спросила: «Это что, жена?», муж через губу, отвернувшись от Тони, словно от прокаженной, ответил: «Да так, соседка из села». Тоня чуть со стула не упала – надо же, оказывается, он ее стыдится?! Она, оказывается, ему не пара? И это ей, которая его содержит и сейчас платит за еду!! «Сам-то ты кто? – подумала брезгливо Тоня. – Был бы хоть мужиком, а то метр с кепкой, живот как бурдюк!» Впервые в жизни, она посмотрела на него критически, отстраненным взглядом и с ужасом задумалась: какая же дура была, что выскочила такого чванливого и важного замуж.
Тут у Тони и зародилась мысль, что надо развестись, пока муж не убил или не искалечил вместе с ребенком. На следующий день она подала на развод. Узнав про это, муж снова ее избил – Тоня пыталась ему ответить, но силы были неравные, она выскочила во двор и схватила полено, тогда он схватил лопату и заорал: «Убью суку! А из дома не уйду!» Тоня опомнилась, решив, что, действительно, или он убьет или она, и что дальше – в тюрьму садиться? Сына малолетнего сиротой оставлять?
- Уеду я в Россию! – произнесла Тоня устало и обречен-но.
А через неделю продала скотину, собрала чемодан с кое-каким бельем, забрала сына, взяла билеты на поезд и уехала к матери из Белоруссии на родину в Набережные Челны. Надеялась, что родители не бросят без помощи свою дочь, которая влюбилась когда-то студенткой в белоруса и уехала с ним искать счастья.
Отец с матерью встретили Тоню радушно, хотя и у них жизнь была сейчас непростой, оба уже вышли на пенсию, да и в их трехкомнатной квартире ныне жила приехавшая с севера и тоже разругавшаяся с мужем Тонина младшая сестра с двумя детьми. Стали жить семеро на родительскую пенсию. У Тони хоть и имелись деньги за проданную скотину, но при инфляции, которая была сумасшедшей, мгновенно обесценились. Видя, как Тоня переживает, что свалилась родителям на шею, мать не раз говорила: «Может, еще помиришься с мужем – вот отдохнешь немножко. Он без тебя помыкается, да и соскучится. По-другому к тебе начнет относиться». ; «Не знаю, не знаю мама! – отвечала уклончиво Тоня. – Вообще, он маменькиным сыночком оказался, нытиком!» 
Тоня усиленно искаал работу, просматривала объявления в газетах, ходила на смотрины к работодателям, которые (а женщина она была очень фигуристая и симпатичная, всегда ярко накрашенная) смотрели на нее масляными глазками, предлагали устроиться, но с обязательным интимом – кто говорил об этом, нахально глядя в глаза, а кто разными намеками. И даже при таких условиях зарплату предлагали мизерную, ибо в Челнах, где обитало немало милых длинноногих девушек, конкуренция была огромная.
Переспала Тоня пару раз с одним толстопузым обрюзгшим и чванливым кавказцем, который держал оптовую фирму косметики, и так ей противно стало с ним целоваться, лежать под его потной волосатой грудью, что чуть не вытошнило. На следующий день она увалилась. Можно было бы, наверное, на государственную работу устроиться, хотя и здесь имелись сложности – предприятия закрывались, зарплату по году не платили, да и у Тони не имелось паспорта – она являлась человеком без российского гражданства и, следовательно, никто - пустое место. У Тони не имелось прописки, и любой милиционер мог остановить и сказать: «Милочка, а не зажились ли вы у нас в России? Без разрешения на то соответствующих органов». Хотела Тоня ехать в Белоруссию, чтоб выписаться, да денег на дорогу не нашла – это ведь расходы в два конца, да и там за нужные документы надо что-то платить…
Младшая сестра хоть и встретила Тоню без упреков (сама в том же положении – ну разве только муж алименты, в отличие от Тониного, перечисляет), но все равно чувствовалась натянутость в отношениях. Когда хотели обе постирать, а сделать это в маленькой ванной одновременно невозможно, то приходилось стирать поочередно; на кухне, когда садились вместе за небольшой стол, и Тониному сыну или ребенку сестры вдруг не хватало места, они с ней обменивались сердитыми взглядами и шипели друг на друга. Может, дошло бы до скандала, но иногда Тоня подходила к сестре, чтоб погасить возникающее недопонимание, гладила по плечу и вздыхала горестно: «И что это судьба у нас с тобой горемычная?! Почему не повезло в жизни? Или действительно мужики нам хилые попались, или нас родители не так воспитали – капризными, не умеющими мужикам подчиняться, тянуть безропотно семейную женскую лямку? Вроде ведь и работящие, и симпатичные, и парни на нас в школе хорошие заглядывались».
Как-то Тоня прочитала в газете объявлений, что мужчина ищет помощницу по хозяйству, и сразу позвонила. У него оказался приятный голос, мягкий, но вместе с тем уверенный, и сразу запал Тоне в душу. Мужчина взял у нее номер телефона, обещав позвонить, но прошел день, второй, а звонка не было. Тоня места себе не находила, шастала по дому озабоченная и напряженная. С радостным замиранием вздрагивала от каждого звонка ей и торопливо хватала сотовый. Пыталась сама ему звонить утром и вечером, но телефон постоянно был занят – слышала лишь короткие гудки... «Господи, видимо, таких, как я, ему звонят сотни и сотни…» - думала со страхом Тоня, но упорно звонила снова.
Однажды мужчина ответил… Тоня заговорила с ним таким ласковым, загадочным и зазывным голоском (жизнь заставит), что могла растопить, наверное, и железное сердце. Тогда он сказал: «Сейчас пришлю шофера, познакомимся». Тоня назвала адрес, быстренько оделась в лучшее и сексапильное – дырчатое и полупрозрачное, чтоб увидел ее женские прелести, а минут через десять около подъезда стояла красивая машина с симпатичным молодым шофером.
С волнением и опаской Тоня входила в квартиру, куда привел шофер, готовая биться до конца за свое женское счастье. И во встретившем ее высоком усатом мужчине, с темными пронзительными глазами, державшемся просто и уверенно, сразу определила хозяина. Ему было лет сорок. Он провел Тоню к столу, на котором стояло спиртное и закуска – колбаса, сыр, красная рыба, фрукты и много еще чего, вкус которого она почти забыла. За столом сидел его улыбчивый и добродушный друг с нарядной пассией, и оба были навеселе.
Тоня с удовольствием выпила шампанского, расслабившись в обстановке уюта, тепла и душевного разговора, в которой уже не была, казалось, лет сто... Тем временем постоянно звонил телефон, и Павел, (так хозяин Тоне представился), отвечал немного устало одну и ту же фразу: «Извините, я сегодня очень занят и встретиться не могу!» Как Тоня догадалась, это звонили многочисленные претендентки на место, на которое метила она. И тут Тоня решила, что будет драться за такого гостеприимного, импозантного и богатого до конца, никому его не отдаст…
Когда Павел запел приятным густым баритоном и заиграл на пианино, она вообще растаяла. Она словно попала с корабля на бал и спросила: «А чьи песни? По-моему, Окуджава? Или Визбор?» ; «Мои, - без ложной скромности ответил Павел. – Я по совместительству, точнее по зову души, музыкант».
Чтоб поговорить наедине, вышли в другую комнату хорошо обставленной трехкомнатной квартиры, где Павел усадил Тоню в кресло напротив себя и, внимательно глядя умными глазами, сказал:
- Мне нужна помощница по дому.
-  Что, у вас нет жены? – затаенно спросила она.
- Есть, – ответил он спокойно. – Но она живет в другой квартире с ребенком, а я купил эту, чтоб была возможность творить наедине: писать музыку, стихи и песни. Вообще-то я бизнесмен, и днем занимаюсь деланием денег, так как музыка кормить не способна. Но и любимое дело бросать не хочется.
- И что? Я вам подхожу? – спросила Тоня с придыханием.
- Посмотрим… - уклончиво ответил он.
Тоню слегка расстроило известие о том, что  женат, что у него ребенок – разбивать семью ей не желалось, но быть рядом с уверенным мужчиной захотелось сразу. Мечталось слушать его песни, кормить вкусными обедами и даже жить с ним, если, конечно, позволит, в его просторной квартире, которую мельком успела осмотреть. Видя, что Павел прихрамывает, Тоня участливо поинтересовалось, где ушиб ногу, а он приподнял штанину - выяснилось, что у него протез до колена, так как несколько лет назад попал в серьезную автокатастрофу, и раздробленную ногу отняли. «Конечно, ему нужна женская помощь! - подумала Тоня радостно. – В таком положении самому и пол помыть трудно, и в магазин лишний раз сходить».
В ту же ночь Тоня осталась у Павла и отдалась. И ее мало смутило, что у него культя – она разом приняла и поняла это, да и он не испытывал смущения: привык чувствовать себя с женщинами уверенно и спокойно, несмотря на увечье. Ночью в перерывах между ласками Тоня рассказала о своей горемычной жизни, надеясь, что проникнется ее бедами и примет к себе безоговорочно. Павел внимательно выслушал, но, увы, не сказал ни да, ни нет…
Не позвонил он Тоне ни на следующий день, ни через неделю. «Неужели не понравилась?» - думала с досадой она и, хоть вскоре устроилась кладовщиком на склад бытовой химии, тем не менее, мечтала, что Павел оттуда рано или поздно заберет. Не дождавшись звонка, сама позвонила ему, и вновь он прислал за Тоней шофера, вновь устроил праздник с шампанским и хорошей закуской. Опять осталась Тоня ночевать, а на утро он дал деньги и сказал:
- Не сочти за грубость, но, как я понял, они тебе будут не лишние…
Деньги, конечно, были не лишние: на них Тоня справила сыну день рождения, купила ему кроссовки.
***
Проходили месяц за месяцем, почти каждую неделю, соскучившись по Павлу, Тоня звонила ему, и, за редкими исключениями, он приглашал к себе и устраивал праздник. А как Тоня ждала эти праздники после нудной и однообразной жизни, где вынуждена экономить каждую копейку, просыпаться и засыпать с единственной мыслью, чем будет кормить завтра сына! А у Павла была икра, рыба, шашлыки и многое другое. Были горящие в темноте свечи, ласковые слова и нежные руки.
Тоне хотелось звонить Павлу каждый день, каждую ночь слышать проникновенный голос, но стыдилась показаться навязчивой и не гордой. Опасалась, что если будет слишком настойчивой, то он вообще перестанет приглашать.
Вскоре Павел закончил строительство коттеджа у себя на родине в сорока километрах от города и стал по пути с работы иногда забирать Тоню в свои хоромы, где мог играть по ночам на пианино, сочиняя музыку, и никто не постучит из раздраженных соседей по трубе отопления. После таких поездок он давал Тоне деньги, которые она, хоть и смущаясь немного, но брала. «Ведь есть же мужики, оказывается! - думала Тоня. – Он успевает в таком положении (с одной ногой) заниматься бизнесом успешно, любимым делом, да еще одаривает лаской не только жену, но и других! А мой одну не мог обеспечить». То, что у Павла есть любовницы, Тоня догадывалась: по его опытным ласкам, по уверенности, с которой он с ней обращался и по некоторым вещицам, которые вольно или невольно оставляли в его доме женщины. Конечно, ей хотелось, как и любой женщине, быть единственной, или хотя бы второй после жены, но Тоне это не удавалось, как ни старалась. Однажды она в сердцах воскликнула:
- Ну почему, почему я тебе не подхожу?!
На что Павел лишь улыбнулся и промолчал, оставив Тоню в недоумении. И все-таки ее устраивало и такое положение – третьей, четвертой… неизвестно какой, ибо она получала подзарядку тепла, нежности, всегда могла обратиться к Павлу за материальной помощью и чувствовала себя гораздо уверенней в этой жизни.
На следующий год Тоня съездила в Белоруссию, выписалась из дома и по необходимости встретилась с бывшим мужем, ибо без его согласия не могла увезти сына в другое государство. Она пришла к нему на полусогнутых, ибо, предварительно позвонив, получила категорический и жесткий отказ. И вот теперь он изгалялся над Тоней, сидя вальяжно в кресле и чванливо ухмыляясь, заявлял нагло: «Может, и отдам сына, если от имущества и от дома откажешься?» Недолго Тоня думала, а потом кивнула, ибо везти отсюда имущество будет себе дороже, да и куда везти? к родителям? Ну а продать его здесь проблематично… «Бери, бери все - только подпиши эту бумагу!» - сказала она и протянула листок и авторучку. Он важно прочитал бумагу, а потом бросил брезгливо на пол: «А если не подпишу?» ; «Ты сыну жизнь изломать хочешь? Ему надо школу оканчивать, поступать в институт на работу устраиваться! - рассердилась, было, Тоня, но потом опустила скромно глаза и с показным равнодушием хмыкнула: - Впрочем, забирай сына себе, учи его, корми. Мне легче!» Это на мужа подействовало отрезвляюще, он нервно задергался, хотел уже подписать, а потом буркнул: «Бутылку давай, а то не подпишу… Впрочем, одной мало будет!» Тоня кинулась в магазин, купила литру водки, муж жадно потянулся к бутылкам интеллигентными ручонками, но она двинула вперед листок. Он размашисто и резко подписал, получил водку, а Тоня кинулась из дома, и так ее подмывало ему, гордо стоявшему в проеме двери, крикнуть: «Ну и мудак же ты!»
Жизнь постепенно стала налаживаться, ибо на работе перевели на более денежную должность: Тоня (бесправная и безденежная) готова была, в отличие от местных, вкалывать, не покладая рук хоть сутками, лишь бы закрепиться за место. Тем более, специалистом оказалась грамотным, с экономическим образованием, так что начальство оценило ее рвение. Да и сын, слава Богу, рос умным и работящим парнем: стал после школы в розницу газетками на автобусных остановках торговать, понимая, что тяжело мамке одной его воспитывать…И в школе успевал, ибо Тоня строго его отчитывала, когда поначалу тройки приносил. Ее горестные слова: «Мать надрывается, а ты лодырничать будешь! И не стыдно?! Нам с тобой не на кого надеяться, кроме как на себя!» он воспринимал.
С Павлом отношения оставались на прежнем уровне, он Тоне изредка помогал, они встречались раза два в месяц, но не более - и она с этим постепенно смирилась. Выше себя не прыгнешь, раз не хочет он жену бросать! Думала, что, может, она его в духовном плане не удовлетворяет, не того полета птица…
Иногда мать, грустно и заботливо на Тоню поглядывая, говорила:
-У вас что, на работе мужиков холостых нет? Вышла бы за какого-нибудь. Все жилось бы полегче.
- Ой ли, мама! – отвечала Тоня с грустной улыбкой. –  Пожила уже – больше не хочу. Да и мужиков хороших немного, а они все заняты. Одна уж буду лямку тянуть!




















Содержание

Пресыщение…2
Брачные игры…9
Позднее исполнение…15
Продавщица…18
Очаровашка…25
Зов богини…33
Кома…38
Принц…44
Победительница…49
Гениальная месть…54
Двойняшки…57
Эх, Катя, Катечка!…61
Соперница…67
Аромат любви…72
Адский огонь…78
Лямка…83


ТИРАЖ 10 ЭК.