сборник статей о судьбе и творчестве

      
      
                МИХАИЛ ГОГОЛЕВ

                О судьбе и творчестве

В последние годы меня часто приглашают на творче-ские встречи с читателями в школы, в лицеи, в институ-ты, в библиотеки и в другие места, пишут по моим произве-дениям курсовые и дипломные работы в институтах. Но чтоб провести встречу с автором на хорошем уровне, ин-тересно и познавательно, чтоб написать дипломную рабо-ту, мало прочитать только литературные произведения ; надо еще связать это с судьбой автора, ибо судьба и твор-чество тесно переплетены. Надо знать, где автор родился, на чем воспитывался, где учился, кто были его родители и друзья, какие события повлияли на его становление, к каким выводам и мыслям он пришел в этой жизни, что любит и что ненавидит. По крайней мере, организаторы подобных встреч часто обращаются ко мне с этими вопросами, и в этой небольшой книжке я попытался на них ответить.
Эта книга своеобразный краткий путеводитель как по моим произведениям (а их уже написано немало и читателю порой не просто найти нужное ему произведение!), так и по моей судьбе, которая вмещает в себя немало побед и разо-чарований, горя и радости, сомнений и откровений. Это своеобразный итог тридцатилетнего творческого пути и маленький подарок к своему юбилею. Ее выход доставит мне удовольствие, ну а если она еще пригодится и тем, кто ин-тересуется моим творчеством, то будет вдвойне приятно.
Первое издание этой книги было выпущено десять лет назад. Я в ней ничего не изменил, но добавил несколько ста-тей. За эти годы добавилось и немало новых произведений, а некоторые  ранее написанные рассказы, отрывки из кото-рых приводятся тут, я превратил уже в повести… Так что процесс творческий идет. 
               
 





 

НАЧАЛО
Пишу в самых разных жанрах (есть повести, роман, расска-зы, стихи для детей и для взрослых, сказки, эссе, верлибры, пьесы), потому что мир настолько красочен и многогранен, что хочется взглянуть на него со всех сторон, познать его ди-намизм и плавность, метафоричность и краткость, таинствен-ность и чудесность – и в этом познании быть и мудрым взрос-лым, который видит боль, страдания и все беды этого мира, и наивным восторженным ребенком, который смотрит на мир широко открытыми глазами и жадно впитывает все его запахи и краски. Ну а каждый жанр – это и есть свой ракурс познания мира.
Как-то наш знаменитый физиолог Павлов сказал, что луч-ший отдых – это перемена вида деятельности, и эти слова вполне применимы к литературе – по крайней мере, я, устав глядеть на мерзости мира глазами взрослого человека, с по-мощью перемены жанра быстро переключаюсь на мир детства, и моя обиженная и съежившаяся от окружающего цинизма ду-ша начинает обновляться, оттаивать, верить в добро и спра-ведливость.
Родился я в 1956 году в селе Ижевка Елабужского района Татарской республики. Сначала писал только стихи, а это впервые случилось, когда мне еще не было пяти лет, и поэто-му, в общем-то, слово «писал» здесь будет неуместно, так как писать я тогда не мог – просто в день полета Гагарина в Кос-мос сочинил в уме четверостишие, ну а как это происходило, написано в рассказе «Апрельский полет».

Лень¬ка по¬ду¬мал: "А, мо¬жет, кос¬ми¬че¬ский ко¬рабль сей-час над на¬шей де¬рев¬ней про¬ле¬та¬ет, над моим до¬мом? И ка-кой он: ес¬ли на са¬мо¬лет по¬хо¬ж, то по¬че¬му ко¬раб¬лем на¬зы-ва¬ет¬ся? Не¬у¬же¬ли, как па¬ро¬ход, что по Ка¬ме плавает?" Ки-нул¬ся Лень¬ка из ком¬на¬ты, с раз¬бе¬гу от¬крыл пле¬чом тя¬же-лую дверь в сен¬цы, чуть ку¬ба¬рем не ска¬тил¬ся по кру¬тым сту¬пень¬кам крыль¬ца и с под¬ня¬той го¬ло¬вой встал по¬сре¬ди дво¬ра. Очень за¬хо¬те¬лось ему по¬ма¬хать ру¬кой кос¬ми¬че¬ско¬му ко¬раб¬лю - мо¬жет, тог¬да Га¬га¬рин его за¬ме¬тит...
Не¬по¬да¬ле¬ку ве¬се¬ло бур¬ли¬ла в ов¬ра¬ге та¬лая во¬да. Па¬ху-чий теп¬лый дух стру¬ил¬ся от ос¬во¬бож¬ден¬ной от сне¬га зем¬ли и не¬мно¬го кру¬жил го¬ло¬ву. Лег¬кий ве¬те¬рок при¬ят¬но об¬ду¬вал маль¬чи¬ка. И в го¬ло¬ве са¬ми со¬бой сло¬жи¬лись очень кра¬си-вые сло¬ва:
     Га¬га¬рин над зем¬лей ле¬тит,
     И на нас он вниз гля¬дит.
     Я ма¬шу ему ру¬кой
     И про¬шу: "Возь¬ми с со¬бой!"
Вы¬крик¬нул Лень¬ка эти сло¬ва в вы¬ши¬ну и еще долго стоял с поднятой головой. Казалось, он отрывается от зем-ли и медленно улетает в сосущую синь – навстречу первому космонавту… Он не знал, что Га¬га¬рин дав¬но уже опу¬стил¬ся на парашюте не¬да¬ле¬ко от вол¬ж¬ско¬го се¬ла.
Эх, по¬че¬му бы ему не опу¬стить¬ся око¬ло кам¬ско¬го?..

Конечно, мама мои стихи похвалила, но не более… Не ска-зала, чтоб продолжал в том же духе, не напоминала об этом, как теперь очень часто делают родители, если чадо к их вели-кой радости нарисует какую-нибудь картинку или скажет два слова в рифму. Поэтому мои стихотворные выплески были в дальнейшем спонтанные – сочинил уже в третьем классе па-рочку стихов, в пятом три-четыре, в седьмом – пяток и только в десятом классе, когда я учился уже в городе Менделеевске, так как у нас в селе «десятилетки» не имелось, у меня словно прорвалось – я в пору очень сильной влюбленности в свою од-ноклассницу написал за очень короткое время более трех де-сятков стихов и все они были почти о любви…
Луна безмолвно долы освещает
И что-то тайное вещает…
Деревья-колдуны шумят:
Им не понятен свет печальный.
Зимой они стоят без чувств
Сковал мороз их дупла уст.
И снег как россыпи алмазов,
Но не поймет он первых спазмов
Души моей – ведь свет тот без тепла.
И это горько очень…
Лишь ты луна, понятлива и так светла
И что меня волнует  - знаешь точно.
О том, что я пишу, узнал учитель литературы Георгиев-ский В. В. – умный интеллигентный мужчина с оптимистич-ным взглядом на жизнь (а это меня всегда привлекало и при-влекает в человеке) и на поэтическом вечере в школе попросил прочитать меня стихи перед аудиторией человек в пятьдесят. Но, несмотря на то, что другие юные поэты школы весьма бойко прочитали свои творения, я постеснялся: чувствовал не-совершенство своего творчества, а главное, постеснялся выно-сить на публику те интимные, саднящие в душе чувства и сло-ва, которые посвящал своей любимой девушке. Хотя вообще–то пару своих стихов и отдал учителю для публикации в школьной стенной газете…Тогда-то я еще не знал, что то, что творец чувствует (очень ярко и страстно) и, как ему кажется, вкладывает в свое творение, в любом случает достигает души читателя отнюдь не в полном объеме и накале, а процентов на десять-пятнадцать. Следовательно, свои стихи я мог бы безбо-язненно прочитать на том поэтическом вечере – и наверняка из моей нежности и откровенности до душ слушателей дошла бы лишь малая часть.
Уже в выпускном классе школы начал подумывать о том, чтобы всерьез заняться литературным творчеством, однако рассудил, что поэт или писатель должен обладать большим кругозором, писать не только о любви (как я), ну а вот именно этого кругозора я в себе не чувствовал – то есть, наверное, он какой-то был, ибо я рос не маменькиным сынком, знал и дере-венский труд, ибо вырос в селе, и прекрасную природу Прика-мья, и вообще уже с четырнадцати лет учился в чужом городе вдали от дома и жил на съемной квартире, но только я не мог этот опыт переплавить в творчество и поэтому не раз, пытаясь что-либо написать, думал: «А о чем писать-то?» Одно каза-лось мелким, другое скучным. Третье вообще недостойным внимания…
И еще была странность: в старших классах я мало читал художественных книг помимо школьной программы. А ведь, казалось бы, человек, который хочет себя посвятить литера-турному творчеству, должен читать запоем и тем самым учиться у великих мастеров. Тогда я, конечно, над этой стран-ностью особо не задумывался, а теперь считаю, что как бы ни хороша была книга для познания жизни, тем не менее, сама жизнь все-таки гораздо увлекательней, гораздо интересней и познавательней, если человек умеет у нее учиться, если дей-ствует, если впитывает окружающий мир, проводит его сквозь свое сердце, чувства и мысли…
Вот и я тогда жил очень азартно, увлекательно, страстно, наполнено – так, как жил юный Вертер из романа Гете, как жи-ли Ромео и Джульетта, да, конечно, в иных временных рамках, в иных обстоятельствах, с иными поворотами судьбы, но по накалу чувств порой не уступал им… Наверное, поэтому впо-следствии недаром я сумел написать о той поре около сотни рассказов, значит, действительно, в то время душа моя не дремала.
Будет, конечно, неправильным, если кто-то подумает, что я вообще ничего не читал в юном возрасте – читал и еще как: сначала запоем сказки, и это у меня опять же показано в рас-сказе библиотекарша: 
- Это ты ку¬да? - спро¬си¬ла удив¬лен¬но мать. - Опять в биб¬ли¬о¬те¬ку? Не слиш¬ком ли мно¬го чи¬тать стал?
А ког¬да Лень¬ка ушел, она по¬ду¬ма¬ла: "И  что это с ним? То с ули¬цы до¬мой нель¬зя за¬гнать, те¬перь же на ули¬цу по¬иг-рать не вы¬го¬нишь...".
Лень¬ка во¬шел в биб¬ли¬о¬те¬ку пе¬ред за¬кры¬ти¬ем - в это вре¬мя по¬се¬ти¬те¬лей там уже не бы¬ло.
- Здрав¬ст¬вуй¬те! - ти¬хо, чуть ли не ше¬по¬том ска¬зал он и бы¬с¬т¬рым взгля¬дом по¬смот¬рел на си¬дев¬шую за сто¬лом мо¬ло-день¬кую де¬вуш¬ку. Это бы¬ла биб¬ли¬о¬те¬кар¬ша Та¬ма¬ра Пет-ров¬на. Она вски¬ну¬ла боль¬шие го¬лу¬бые гла¬за и при¬вет¬ли¬во улыб¬ну¬лась. Крас¬нея, Лень¬ка от¬дал ей про¬чи¬тан¬ные книж-ки.
- Что еще хо¬чешь по¬чи¬тать? - спро¬си¬ла она. - Опять сказ¬ки про бо¬га¬ты¬рей?
Лень¬ка кив¬нул.
- По¬и¬щи на ниж¬ней по¬лке в пя¬том стел¬ла¬же, - ска¬за¬ла она.
Лень¬ка по¬до¬шел к стел¬ла¬жу и, сде¬лав вид, что вы¬би¬ра¬ет кни¬ги, стал в щель меж¬ду пол¬ка¬ми сле¬дить за Та¬ма¬рой Пет¬ров¬ной. "Прин¬цес¬са, - ду¬мал он о ней. - На¬сто¬я¬щая прин¬цес¬са!" И, за¬меч¬тав¬шись, за¬быв, где на¬хо¬дит¬ся, пред-ста¬вил се¬бя не¬по¬бе¬ди¬мым бо¬га¬ты¬рем. Он са¬дил¬ся на длин-но¬гри¬во¬го ко¬ня, брал в ру¬ки вол¬шеб¬ный острый меч и спа-сал Та¬ма¬ру Пет¬ров¬ну сна¬ча¬ла от зло¬го кол¬ду¬на, по¬том от ко¬вар¬ной Ба¬бы-Яги, а затем от¬ру¬бал все го¬ло¬вы ог¬не¬ды¬ша-ще¬му Змею Горы¬ны¬чу. Вме¬сто сви¬те¬ра, ко¬то¬рый был на ней, он на¬ки¬ды¬вал на пле¬чи би¬б¬ли¬о¬те¬кар¬ше шел¬ка, вме¬сто го¬лу¬бых се¬ре¬жек да¬рил ей жем¬чу¬га и ал¬ма¬зы, осы¬пал ее с ног до го¬ло¬вы дра¬го¬цен¬ны¬ми ка¬мень¬я¬ми...
 Со сказок перешел на приключения и фантастику: Жюль-Верна, Герберта Уэлса, Беляева и других классиков этого жан-ра я перечитал долгими зимними вечерами, когда еще не было телевизора – этого великого развлекателя, который ныне весь-ма часто вообще отбивает охоту читать; на основе этих книг, я помню, мы с друзьями часто устраивали словесные баталии, выбирая для себя то или иное фантастическое оружие, описы-ваемое в этих книгах. Например, у меня был «Гиперболоид инженера Гарина», а у товарища, допустим, подводная лодка «Наутилус», третий ограничивался каким-нибудь марсоходом, который в огне не горит и в воде не тонет – и начиналась ми-фическая схватка в создаваемых нашими фантазиями обстоя-тельствах…
Потом я вдруг резко перекинулся на литературу о взаимо-отношениях мужчины и женщины, чему, конечно, повлияла череда моих кратких, но очень сильных любовных увлечений ученицами нашей школы – тогда-то я познал таких писателей как Флобер со своим «Соломбо», как Бальзак с «Блеском и нищетой куртизанок», которые возможно и прошли бы мимо меня, если бы не моя старшая сестра-студентка, у которой я эти книги выуживал…
Ну а вот после этого увлечения я уже кинулся познавать мир.


УЧЕНИЧЕСТВО
Уже зная, что многие авторы, прежде чем стать професси-ональными писателями, сначала прошли, что называется, школу жизни, поработали моряками, геологами, лесорубами, отслужили в армии и благодаря этому у них есть, что сказать людям, своим читателям, я тоже решил не спешить с поступ-лением в литературный институт и поступил сразу после шко-лы в Казанский химико-технологический. Впрочем, и мать с отцом меня никогда не поддержали бы в желании стать про-фессиональным писателем по причине того, что эта профессия не имеет гарантированного заработка, так как талант ведь мо-жет вдруг вообще иссякнуть, да и по цензурным соображени-ям, будучи предельно честным и откровенным в изображения тогдашней советской действительности, можно быстро поста-вить на своей писательской судьбе крест… Да и еще множе-ство есть причин не слишком уж серьезно нацеливаться на пи-сательство, о которых я узнал гораздо позже – это и зависть собратьев по перу, и лизоблюдство перед литературными чи-новниками, и непомерное порой честолюбие, которое разру-шает души слабых духом.
В институте я продолжил писать стихи и, казалось бы, в таком огромном городе – в Казани, где всегда жило немало неплохих поэтов и писателей, мог бы себе найти единомыш-ленников в этом деле, и в спорах и сомнениях взаимно под-держивать друг друга морально, но почему-то не получилось: побывал я на одном из заседаний литературного кружка, что давно уже существовал при музее Горького, увидел там ка-кую-то неживую атмосферу, скучные понурые лица, услышал мелкие разговоры замкнутые лишь на ремесле, без масштаб-ности и философии жизни, и больше туда не пошел.
Я опять познавал жизнь во всех ее противоречиях, сомне-ниях и красках, во всей ее красоте и неожиданности, ну а жизнь в крупном городе, когда не повязан скучными делами, когда свободен и дерзок, дает для этого много возможностей… Одновременно я уже чувствовал, как внутри меня зреет жела-ние этот опыт осмысливать на бумаге, делать социологиче-ские, философские и психологические обобщения. И вот когда в одном из студенческих стройотрядов я ночью прыгнул с об-рыва в Каму (это было под Нижнекамском), сломал позвоноч-ник и оказался как бы выкинутым травмой из жизни – тут-то и почувствовал, что пора взяться серьезно за литературный труд, благо времени на это стало много. Но мечты и реаль-ность  ; вещи разные, пусть и было у меня стремление, но надо ведь еще уметь писать. Это классики девятнадцатого века Тургенев, Лермонтов, да и все остальные, уже с детских лет учились писать письма и в них гладко, ясно, хорошим русским языком выражать свои чувства, эмоции, рассказывать о том, что с ними произошло, а мы, уже дети телефона, телевизора, способные быстро передвигаться к другу на поезде или само-лете, пусть и находящемуся за тысячи километров, к эписто-лярному жанру не привыкли и, естественно, умели выражаться только междометиями. Да и к ведению дневников, которым могли бы доверить свои мысли, тоже как-то снисходительно относились – не чувствительная же девчонка, узнают пацаны, что дневник ведешь, засмеют! Ну а вдруг этот дневник мать обнаружит, а там такое…которое знать, кроме близкого това-рища, никому непозволительно. Да и еще, в отличие от тех же классиков, которые в лицеях и гимназиях больше познавали культуру человечества и гуманитарные предметы, наши голо-вы были забиты физикой, математикой, химией и еще множе-ством наук, которые развило человечество за последние сто лет, и мировую культуру знали мало и поэтому к двадцати го-дам являлись совсем беспомощными писаками… Так что при-шлось много работать над языком, учиться толково выражать свои мысли, писать письма и особенно подружкам, которых ныне не мог пригласить на свидание, ну а хорошие-то слова сказать ой как им хотелось!
Процесс ученичества продолжался очень долго, ибо была неуверенность, что пишу правильно, я то и дело хватал с пол-ки книги то одного классика, то другого (то Гоголя, то Турге-нева, то Достоевского) и начинал строить фразу под кого-нибудь из них, но результатом оставался неудовлетворен, ибо понимал, что до их языка, мягко сказать, не дотягиваю. Да и уже смутно чувствовал, что мне как-то тесно быть в чужой шкуре, много собственных мыслей как бы остается за бортом  - не понимал я еще тогда, что стиль писателя это не просто литературный прием подачи материала, а стихийное выраже-ние внутреннего мира, которому надо научиться, как учатся дышать.
Чувствуя, что в стихах не могу еще выразить весь свой внутренний мир, да и, честно говоря, не считая их за слишком уж популярный ныне жанр, сомневаясь, что они могут глубоко воздействовать на окружающую действительность, я взялся за прозу и написал коротенькую повестушку о деревенской се-мье, которая строит огромный дом и в процессе этого непро-стого дела распадается – муж попадает за воровство стройма-териалов в тюрьму, дочь сбегает в город, ну а сын уходит жить в дом небогатой невестки, которую не приемлет его хваткая и деловая мать. В результате дом-то есть, ну а жить в нем некому… Словом, получилась малохудожественная, но весьма назидательная повестушка. Надо добавить, что именно на назидательность я и стал напирать в своем творчестве, видя в этом главную задачу литературы. После романов Достоев-ского и Льва Толстого, которые я заново перечитал, после по-вестей Валентина Распутина, «Последний срок» которого меня буквально потряс, во мне вдруг появилась менторская нотка, какая бывает в человеке, который считает, что знает больше остальных и поэтому вправе учить всех, как надо жить. Да, в этих великолепных произведениях классиков она четко про-глядывает, но сделана она тонко, художественно, без прямо-линейной назидательности, а я в силу отсутствия опыта сделал это грубо и поэтому впоследствии повесть свою пустил в огонь - в печь на растопку дров. Но, тем не менее, еще долго в моих дальнейших произведениях эта нотка проявлялась и я с ней, как мог, боролся, хотя с возрастом и с житейским опытом все больше стал понимать правду каждого своего героя, каж-дого персонажа и это меня озадачивало – ведь если не дей-ствует схема «этот плохой, а этот хороший», то как расстав-лять нравственные акценты!?
Вскоре я нашел отдушину в написании детских рассказов, где описывать героев и характеры было легче, ибо многие мои рассказы опирались на личные воспоминания, на пережитые чувства, где мир взрослеющего человека еще не был отравлен цинизмом и непоправимыми разочарованиями. Эти наполнен-ные динамизмом, красками, светом солнца и снега, брызгами камских волн, короткие, с занимательным сюжетом рассказы и помогли мне избавиться от назидательности, взглянуть на мир оптимистично, с юмором и преодолеть тяжелую, может быть навеянную больничными страданиями после травмы и пережи-того нотку назидания. Вновь показалась, что жизнь таинствен-на и прекрасна, как в рассказе  «Трудный вопрос»:
Вскоре у Леньки яркий поплавок прыгнул на воде, рас-пустив круги, и ушел вниз  - мгновенно мальчик дернул гибкое орешни¬ковое удилище - и очередная рыбка взлетела на воздух. Ленька привычно схватил ее в кулак и, сдернув с ее проткнутой губы острый крю¬чок, хотел уже насадить на кукан, но рыбка вдруг привлекла внимание пора-зительной окраской.
 - Солдатика поймал, но какого-то странного, - сказал он Мишке, и они стали разглядывать рыбку, которую все-гда называли неизвестно откуда взятым названием «солда-тик». Солда¬тик отличался от жирных, коричнево-сероватых пескарей и от плотных, вертлявых и очень осто-рожных вьюнов. Был очень строгой и красивой армейской выправки, будто одетый в серую с отливом военную фор-му! Поймать его мальчуганам всегда доставляло удоволь-ствие, но этот «солдатик» был несравненно красивее лови-мых ранее - перышки пе¬редних плавников были ярко-желтыми, на лбу сиреневая полоска, а на спине два пят-нышка зеленоватого цвета.
 - Да это не солдатик, а - лейтенант! Видишь погоны, -  Мишка умел придумывать названия.
  А через минуту уже Мишке попалась рыбка еще кра-сивее: погоны были голубые, а ближе к хвосту тянулись желтые лампасы.
  - Это уж точно майор - крикнул радостно Мишка.
  Вскоре Ленька, разглядывая очередную рыбку разме-ром-то всего сантиметров десять, опять восторгался но-выми, удивительными яркими цветовыми оттенками -  ро-зовым брюшком и красными лампасами:
  - У меня генерал - не меньше!
  Им вдруг показалось, что в таинственной глубине ому-та плавает це¬лая армия с полками и взводами, разодетая вроде армий Наполеона и Куту¬зова - ярко, красиво, чудно - так, какими они видели войска в историче¬ском фильме про битву при Бородино.
 А когда им попался «маршал» и они восторженно склонились над рыбкой, Ленька вдруг тихо и задумчиво спросил как бы у самого себя:
 - А кто их создал? Всю эту кра¬соту…

ПЕРВЫЕ УСПЕХИ
То, что я на правильном пути, дали понять публикации в районной газете «Новая Кама», где редакторствовал Митягин Г. П., которые стали там регулярно появляться. Желая полу-чить литературное образование, лучше знать родной русский язык, я решил поступить в какой-нибудь гуманитарный ВУЗ (хотелось, конечно, в Москву, в Литературный, но это было слишком сложно в положении инвалида, передвигающегося на коляске). Я поступил в ближайший к дому ; педагогический в замечательном городе Елабуге и стал учиться на филолога. Да, к тому времени я уже немало прочитал книг и неплохо знал мировую литературу, но, тем не менее, курс изучения ли-тературы в институте заставил меня читать гораздо больше и понимать не только поверхностные замыслы авторов. Много давало и общение с интересными квалифицированными педа-гогами, с некоторыми я даже подружился и уже общался не в формальной обстановке. Учеба в вузе дала мне впоследствии, когда я познакомился с молодыми поэтами и писателями горо-да Набережные Челны (Николаем Алешковым, Инной Лимо-новой, Мансуром Сафиным и другими…) и переехал туда жить, возможность устроиться на работу в Городской Дом пи-онеров руководителем литературной детской студии, а там получить богатый опыт педагогической деятельности с та-лантливыми детьми.
Да и когда начинаешь с пристрастием читать чужие произ-ведения с мыслью их усовершенствовать и замечаешь там определенные огрехи, то впоследствии эти же огрехи уже ви-дишь у себя, хотя раньше мог бы их и не заметить. Необходи-мо также постоянно пополнять багаж знаний, чтоб быть гото-вым ответить на вопрос студийца, касающийся того или иного литературного произведения и жанра. Все это давало дополни-тельный стимул для изучения мировой литературы. Но глав-ное, что дало мне общение с детьми, это желание писать сказ-ки, ибо в детях я конкретно увидел своих первых и главных читателей и захотел в дальнейшем быть им полезным своим творчеством.
Да, к тому времени кое-какие спонтанные отклики читате-лей до меня доходили, как, например, редактор газеты район-ной, который опубликовал мой рассказ про покупку дефицит-ной мебельной стенки директоршей швейной фабрики, мне шутливо сообщил, что директорша фабрики, которая, оказы-вается, имелась в районном городке, сказала ему при встрече, что никакой стенки по блату она не покупала… Ну а учитель-ница, которая заявила своему классу, что сегодня идем к писа-телю М.Гоголеву на встречу, потом мне сообщила, что один мальчик удивленно спросил: «А разве он еще жив?», спутав меня, наверное, с Николаем Васильевичем Гоголем… Вот для тех юных читателей, которые частенько стали приходить ко мне на квартиру из школ и библиотек, я и начал писать сказки. Вот тут-то моя назидательность и пригодилась, ибо в сказке она всегда должна присутствовать, ведь недаром же говорится: «Сказка ложь – да в ней намек!» В сказке «Смелый щуренок» я напрямую сказал, что может случиться с детьми, если они не будут слушаться взрослых, если они в желании жить в тепле и спокойствии, будут бояться идти навстречу жизни:
«Про¬хо¬ди¬ли дни. Щу¬ря¬та но¬си¬лись наперегонки, иг¬ра-ли друг с дру¬гом, ку¬выр¬ка¬лись и про¬гла¬ты¬ва¬ли все, что по-па¬да¬ло в рот: ли¬чин¬ку, тра¬вин¬ку, головастиков, и быстро рос¬ли. Им бы¬ло уютно и ве¬се¬ло в теп¬лом чи¬с¬том во¬до¬еме. Рас¬та¬я¬ли сне¬га в вер¬хо¬вьях ре¬ки и умчались та¬лой во¬дой в Вол¬гу, к Кас¬пий¬ско¬му мо¬рю. И там, где еще вче¬ра щу¬ря¬та пла¬ва¬ли, ого¬ля¬лась влаж¬ная зем¬ля, и на ней буй¬но на¬чи¬на-ла прорастать ярко-зеленая тра¬ва... Но щу¬ря¬та не за¬ме¬ча¬ли, что во¬да убывает, они бы¬ли без¬за¬бот¬ны. Лишь один сме-лый Щу¬ре¬нок все ждал, ког¬да же ста¬нет боль¬шим, что¬бы уп¬лыть в ре¬ку и уви¬деть свою ма¬му. Вы¬ход  в ре¬ку он на-шел и возбужденно сказал щу¬ря¬там:
     "Зна¬е¬те, где я сей¬час был...".
     "Где? Где?" - спро¬си¬ли щу¬ря¬та.
     "На про¬сто¬ре!".
     "И ка¬кой он?".
     "Ог¬ром¬ный!".
     "А что там есть?".
     "Пла¬ва¬ют могучие ры¬би¬ны".
     "А они нас не съе¬дят?".
     "Кто зна¬ет... Но нам на¬до ту¬да. Ста¬рый Лещ го¬во¬рит, что, ког¬да во¬да на¬чнет убы¬вать, на¬до плыть на про¬стор. Она уже убывает...".
     "Нам и здесь хо¬ро¬шо".
     "И все-та¬ки поплывем на про¬стор".
     "Ну, лад¬но... По¬смот¬рим... Где?".
     Они при¬плы¬ли к ме¬с¬ту, где дно кру¬то ухо¬ди¬ло в темную глу¬би¬ну, и ис¬пу¬ган¬но ос¬та¬но¬ви¬лись.
     "Тут плохо: во¬да хо¬лод¬ная и очень мут¬ная..." - ра¬зо¬ча¬ро-вались щу¬ря¬та.
     "Зато сколь¬ко нас в глубине ожи¬да¬ет тайн!" - во¬с¬к¬лик-нул Щу¬ре¬нок.
     "А что мы бу¬дем есть? Тут нет ли¬чи¬нок, тра¬вы, чер¬вяч-ков".
     "Прокормимся как-нибудь...".
     "Нет. Нам на про¬сто¬ре не нра¬вит¬ся. В нашем водоеме лучше - и сыт¬но, и теп¬ло, и свет¬ло. Поплывем об¬рат¬но...".
     "Ку¬да же вы? Вер¬ни¬тесь! Лещ предупредил, что нель¬зя ос¬та¬вать¬ся...".
     "Мы ему не ве¬рим. Он глу¬пый стал от ста¬ро¬сти. А мо-жет, хит¬рый: хо¬чет нас про¬гнать, что¬ ему дре¬мать не ме¬ша-ли...".

…В сказке «Юный инопланетянин» я показал, как нам всем нужно беречь природу, нашу прекрасную планету, лучше ко-торой, возможно, нет нигде во вселенной:
«Ког¬да род¬ная пла¬не¬та пре¬вра¬ти¬лась в пес¬чин¬ку, а по-том во¬об¬ще скры¬лась из глаз, Во¬ня-Мо¬ня уви¬дел впе¬ре¬ди круг¬лый, как шар, Ме¬те¬о¬рит. Он был очень кра¬си¬вый и бле¬стя¬щий, так как со¬сто¬ял из чи¬с¬то¬го зо¬ло¬та. Звез¬ды от¬ра-жа¬лись в нем.
- При¬вет, космический странник! - крик¬нул Во¬ня-Мо¬ня. - Не зна¬ешь ли, где най¬ти пла¬не¬ту, на ко¬то¬рой мно¬го хо¬ро-ших дру¬зей, где жизнь очень ин¬те¬рес¬ная?
- Я слы¬шал от собрата, ко¬то¬рого встре¬тил не¬дав¬но - мил-лион лет на¬зад, - что есть такая. Толь¬ко где - он не помнил.
- А ка¬кая она? Рас¬ска¬жи.
- Да я уж поч¬ти за¬был.
- А ты вспом¬ни.
- В общем, рас¬ска¬зы¬вал он, что на пла¬не¬те яр¬кие кра¬ски - зе¬ле¬ные, го¬лу¬бые, жел¬тые. Мно¬го раз¬ных зве¬рей, ко¬то¬рые пла¬ва¬ют, пол¬за¬ют, ле¬та¬ют. И все та¬кие кра¬си¬вые-кра¬си-вые, что лучше не бы¬ва¬ет...
Во¬ня-Мо¬ня за¬дум¬чи¬во про¬из¬нес:
- Вот бы по¬пасть ту¬да.
- Я бы и сам хо¬тел на та¬кую. На¬до¬ело бол¬тать¬ся по пу¬с-тын¬но¬му кос¬мо¬су. Встре¬тишь за пол¬мил¬ли¬о¬на лет ко¬го-ни-будь вро¬де те¬бя, пе¬ре¬ки¬нешь¬ся па¬рой слов - и сно¬ва один. А там я бы упал в мяг¬кую тра¬ву и ле¬жал бы на ней, ра¬ду-ясь сол¬ныш¬ку, до¬ждич¬ку теп¬ло¬му, сне¬жин¬кам бе¬лым. Па¬у-чок бы по мне про¬бе¬жал, птич¬ка бы се¬ла от¬дох¬нуть... И боль¬ше¬го сча¬сть¬я не на¬до, - гру¬ст¬но за¬ме¬тил Ме¬те¬о¬рит.
- А что та¬кое до¬ждик? Что та¬кое трав¬ка? - ожи¬вил¬ся Во-ня-Мо¬ня.
- Сам не знаю... Мне про них со¬брат рас¬ска¬зал. Он этим очень восторгался.
- А да¬вай вме¬сте ис¬кать пла¬не¬ту.

 Ну а в сказке «Жертва невидимок» я вообще показал почти все пороки, которые ожидают ребят в их юной жизни, если поддаться хотя бы одному из них, самому, казалось бы, без-обидному:
«По¬я¬вив¬шись сно¬ва на кры¬ше в ком¬па¬нии ко¬тов, Рав-но¬ду¬шие с ух¬мыл¬кой за¬я¬ви¬ло дружкам:
- Я свое де¬ло выполнило - маль¬чик ушел несо¬ло¬но хле-бав¬ши. Те¬перь ва¬ша оче¬редь дей¬ство¬вать!
- По¬про¬бую я, - ска¬за¬ло Раз¬гиль¬дяй¬ст¬во и пре¬вра¬ти¬лось в раз¬бит¬но¬го не¬ряш¬ли¬во¬го маль¬чу¬га¬на Са¬ши¬но¬го воз¬ра¬ста. Во¬ло¬сы на го¬ло¬ве тор¬ча¬ли в раз¬ные сто¬ро¬ны, из че¬ты¬рех пу¬го¬вок на ру¬баш¬ке две бы¬ли ото¬рва¬ны, на од¬ном бо¬тин¬ке от¬сут¬с¬тво¬вал шну¬рок. Спрыг¬нув с кры¬ши на зем¬лю, Раз-гиль¬дяйст¬во, кра¬ду¬чись, за¬ша¬га¬ло за Са¬шей.
До¬ма Са¬ша по¬про¬бо¬вал по¬чи¬тать кни¬гу, по¬чер¬тить тра-ек¬то¬рию по¬ле¬та ра¬ке¬ты на ли¬с¬те ват¬ма¬на, но уже без преж-него эн¬ту¬зи¬аз¬ма, без на¬стро¬е¬ния. На¬ко¬нец, от¬ло¬жив все в сто¬ро¬ну, он под¬пер го¬ло¬ву ру¬ка¬ми и гру¬ст¬но по¬ду¬мал: "Эх, дру¬га бы мне на¬сто¬я¬ще¬го, с ко¬то¬рым мож¬но по¬меч¬тать, по-со¬ве¬то¬вать¬ся...". В тот же мо¬мент от¬кры¬лось ок¬но, и на по-до¬кон¬ни¬ке воз¬ник не¬ряш¬ли¬вый маль¬чу¬ган. Скор¬чив ро¬жи-цу и по¬ка¬зав язык, он про¬пел:
 
          Я не тер¬п¬лю ску¬ки,
          пре¬зи¬раю все на¬у¬ки,
          люб¬лю лишь ре¬звить¬ся,      
          хо¬хо¬тать и ве¬се¬лить¬ся.
          Кто по¬дру¬жит¬ся со мной,
          ста¬нет слов¬но за¬вод¬ной!
 - Ты кто? - уди¬вил¬ся Са¬ша.
- Твой но¬вый друг. Ведь ты меня ис¬кал? - от¬ве¬тил маль-чу¬ган и с же¬ре¬бячь¬им ржа¬ни¬ем спрыг¬нул в ком¬на¬ту.
- Но ты раз¬бол¬тан¬ный, не¬дис¬цип¬ли¬ни¬ро¬ван¬ный.
Маль¬чу¬ган за¬сме¬ял¬ся:
- Ну и что? За¬то ве¬се¬лый!
- Раз¬ве это глав¬ное? Нужны вер¬ность, об¬щность ин¬те¬ре-сов.
Маль¬чу¬ган сде¬лал вид, что оби¬дел¬ся:
- А мо¬жет, я то¬же вер¬ный? Ты сна¬ча¬ла по¬дру¬жи, а по¬том об謬жай, ес¬ли бу¬дет за что... Меж¬ду про¬чим, мно¬го маль¬чи-шек и дев¬чо¬нок дружит со мной. Что мы с ни¬ми толь¬ко вы-тво¬ря¬ем!..»

Последняя сказка была очень легко из-за своих живых ди-намичных диалогов поставлена на сцене в некоторых детских театральных студиях. Особенно ярко это удалось сделать те-атральной детской студии города Менделеевска, где у меня живет множество друзей и добрых читателей.

ОТКРЫТИЕ ВЕРЛИБРА
К тому времени, чем больше я читал современную поэзию, тем менее меня удовлетворяло ее качество при огромном ко-личестве издаваемых сборников и авторов. Убогая мысль ча-сто пряталась за внешней красивостью формы и рифмы, раз-жижалась многословием и суесловием. Я все больше прони-кался симпатией к белым стихам или, по-другому, верлибрам американского писателя конца девятнадцатого века Уолта Уитмена, к кратким коккам традиционной японской поэзии, где яркая неожиданная метафора и глубокая мысль была выражена в очень сжатой форме и проникала в мозг как удар молнии. Но сам приступить к этому жанру некоторое время не мог, так как советская поэзия, работающая в классических традициях рус-ского стиха Пушкина и Есенина, считала верлибр чужеродным элементом и не приветствовала его, по крайней мере, все наши крупные поэты этот жанр игнорировали… И вот наконец-то мне попались в руки стихи Вячеслава Куприянова, в сборнике которого значительное место уделялось и белому стиху. Это и подвигло меня написать свои первые верлибры, которые оце-нили высоко мои товарищи и друзья. Да и мне почему-то вдруг очень легко стало высказывать свои метафоричные, фи-лософские мысли в этой сжатой форме, где не следовало пи-сать лишние слова, чтоб соблюсти ритм и форму, которые приходиться писать даже большому поэту, мастеру в своем ремесле… Все, что наболело на душе, что не могло вопло-титься в других жанрах, стало изливаться легко и просто. Например, о творчестве:
  Вы плавали на теплоходе  по Каме?
  Масса впечатлений, событий, знакомств,
  Золотые пески пляжей,
                красивые женщины,
                зовущие крики чаек...
  И я часто сажусь
                на свой любимый теплоход,
  дожидающийся на пристани творчества -
  листок писчей бумаги!
  Он чист, как вымытая матросами палуба,
  он бел, как отражающиеся в воде борта,
  он просторен, как река мыслей, что несет его.

Или вот о любви, но тоже своеобразно, совсем по иному, чем это делали другие поэты:
  Горит наша любовь
  В черный пепел превращаются чувства.
  Милая,  долго и трудно мы строили
                ее здание!
  Мы украшали его узорами нежности,
  прорубали двери понимания
  и стеклили окна восхищения
  витражами звонкого смеха.
  В этом здании были ковры
                из тихого шепота,
  по которым мы приходили
                друг к другу ночью.
  а шторы были из красного шелка -
  стыдливости твоей и смущения.
  Мы отдыхали здесь на креслах верности
  и пили волшебный напиток касаний...
  Так неужели сейчас у нас не найдется
  огнетушителя нежного поцелуя
  и воды спокойных слов?
   
       ТВОИ ГЛАЗА
  Когда нежна,
                они как окуляры телескопа,
  направленного в сердца глубину,
  где проживают чуткость,
                верность и любовь.
  Я в них смотрю часами,
                как астроном-маньяк,
  забыв про сон и про еду.
  Они влекут к себе, как небо,
  Таинственное, в ярких звездах,
  и как вселенная бездонны.
  Во гневе
                они как темные стволы ружья,
  калибра, который и медведя свалит.
  Я в них смотрю тогда со страхом
  и мысленно молю,
  чтоб не мелькнул в них злой огонь,
  чтобы заряды оказались холостыми.


В простейших бытовых явлениях вдруг стала открываться поэтическая глубина
  Нас, как два пластилиновых шарика,
  время катало по жизни.
  Столкнувшись, мы словно срослись,
  обретя в друг друге поддержку...
  Но теперь мы снова порознь.
  А сплюснутые наши бока
  все ищут и ищут былую опору.
  Сколько еще надо кататься,
  чтоб вновь стать круглыми?!
                * * *
  Дни висят на нити жизни,
  как бельевые прищепки.
  Холостяк сушит на них
                дырявые носки,
  ловелас - женское белье,
  модник - фирменные тряпки.
  А где-то смерть
               уже точит ножницы...
  Только красные флажки
  детских трусиков
  могут спугнуть ее как волчицу.
Оказывается, и о патриотизме можно сказать без ложного пафоса и напыщенности:
 
     ПРЕДОХРАНИТЕЛЬ
  Ты такой маленький и хрупкий!
  Тело - стеклянная трубочка,
  сердце - тоненькая проволочка...
  Но когда ты стоял на посту -
  нам, хозяевам, было не страшно.
  Потому что стоял до конца:
  вспыхнуло твое сердце и сгорело,
  спасая очень для нас важное.
  Тебя выбрасываем за ненужностью
  и ставим на твое место другой,
  который тоже готов сгореть
  за большое дело.
  Прощай, скромный,
                незаметный служитель!
  Мы пошли смотреть цветной телевизор
  там показывают сказку
                о светлом будущем...
КАТАРСИС ДУШИ
Осмыслив свои истоки, переосмыслив свое детство в рас-сказах о Леньке, когда зарождается душа, когда она взрослеет, получает характер, талант, как влияет на нее природа, как строятся взаимоотношения ребенка с людьми и с взрослым миром, я перешел  вплотную к одному из самых сложных пе-риодов человеческого взросления (молодости) в своих студен-ческих рассказах, которые впоследствии составили повесть «Пир студентов». Если ребенку еще прощаются какие-то ша-лости, если от него, живущего под родительской опекой, не требуют особой ответственности, то в студенческую пору от-ношение к человеку другое: ведь растет мужчина, гражданин, который буквально через пару лет получит серьезную работу, под свое начало, как инженер, десятки подчиненных, взвалит на себя груз ответственности за детей и семью! Сумет ли он поднять этот груз, не окажется ли хлипким физически и мо-рально, не затрещит ли у него хребет от этой тяжести? Над всеми этими вопросами я и задумался в студенческих расска-зах и даже не для того, чтобы каких-то там гипотетических чи-тателей наставить своими откровениями на путь истинный, а, прежде всего, для того, чтобы уяснить себе, где это я в моло-дые годы повел себя недостойно, не сумел соответствовать нравственному идеалу. Подобное уже я чувствовал, когда пи-сал детские рассказы и, описывая многие свои, казалось бы, безобидные проступки, страдал от того, что был, мягко гово-ря, не на высоте. Тем самым в душе происходил так называе-мый катарсис, очищение; теперь этот катарсис был еще более мучительным и приносил мне страдания, но, тем не менее, я писал, хотя порой у меня краснели уши и жутко колотилось сердце…
Может быть, какие-то писатели и подходят к своему твор-честву как к некоему легкому увлекательному приключению, к которому они приглашают читателей, для меня же, как оказа-лось, это прежде всего тяжелая попытка привести свою душу в гармонию с окружающим миром, с окружающими меня людь-ми. При этом с постоянным тревожным вопросом: «А не слишком ли я обидел кого-нибудь в этой жизни своим равно-душием, невниманием, бездеятельностью?» Вот выдержка из рассказа «Выигрыш на бильярде», которая остро дает это по-чувствовать:

«На¬ко¬нец, при сче¬те 7:7 Игорь из¬лов¬чил¬ся и так удач¬но уда¬рил по ша¬ру, что он ри¬ко¬ше¬том от бор¬та точ¬но за¬ка¬тил-ся в лу¬зу.
- Ура! - крик¬нул Риф¬кат. - С те¬бя, Хик¬мат, бу¬тыл¬ка!
Зная, что ту¬бер¬ку¬лез¬ные боль¬ные жи¬вут в санатории го-да¬ми, ни¬где не ра¬бо¬та¬ют, су¬ще¬ст¬вуя лишь на не¬боль¬шую пен¬сию, да не же¬лая пить среди дня, Игорь ска¬зал:
- Не на¬до ни¬ка¬кой бу¬тыл¬ки.
- Как это не на¬до?! - гла¬за Риф¬ка¬та ок¬руг¬ли¬лись от удив-ле¬ния. - Те¬бе, мо¬жет, и не на¬до - ты по¬бе¬дой горд, но тут есть еще я, ко¬то¬рый не за¬дар¬ма ша¬ры вы¬ни¬мал!
Хик¬мат, не¬смот¬ря на про¬иг¬рыш, по-преж¬не¬му был не-воз¬му¬тим, улыб¬чив, и уве¬рен¬но, чтоб не бы¬ло и те¬ни со¬мне-ния в том, что он не хо¬чет рас¬пла¬чи¬вать¬ся, про¬из¬нес:
- Уго¬вор до¬ро¬же де¬нег. У ме¬ня в па¬ла¬те есть.
Сту¬ден¬ты по¬шли за иду¬щим для со¬лид¬но¬сти в рас¬кач¬ку Хик¬ма¬том в длин¬ный бревенчатый кор¬пус. Про¬ша¬га¬ли по по¬лу¬тем¬но¬му, ед¬ко пах¬ну¬ще¬му ле¬кар¬ст¬ва¬ми и хлор¬кой ко-ри¬до¬ру и ока¬за¬лись в боль¬шой па¬ла¬те, где сто¬яло ко¬ек де-сять. Риф¬кат чув¬ст¬во¬вал се¬бя уве¬рен¬но - пе¬ре¬бра¬сы¬вал¬ся с Хик¬ма¬том гром¬ки¬ми ре¬пли¬ка¬ми, по¬хо¬ха¬ты¬вал, про¬шел в центр па¬ла¬ты. Он, как вы¬яс¬ни¬лось, уже бы¬вал тут. Игорь же рас¬те¬рян¬но и роб¬ко сто¬ял у две¬ри и с жа¬ло¬стью по¬смат-ри¬вал на боль¬ных.
Око¬ло ок¬на с рас¬кры¬той кни¬гой в ру¬ке си¬дел в ин¬ва¬лид-ной ко¬ля¬ске блед¬ный че¬ло¬век, трое ле¬жа¬ли на кро¬ва¬тях в ши¬ро¬чен¬ных боль¬нич¬ных ру¬ба¬хах, с за¬кры¬ты¬ми гла¬за¬ми, и не¬по¬нят¬но бы¬ло: спят они или уже умер¬ли. Еще один, у ко-то¬ро¬го на спи¬не под пи¬жа¬мой вы¬пи¬рал горб, ис¬кал что-то в об¬шар¬пан¬ной тум¬боч¬ке и не об¬ра¬щал вни¬ма¬ние на при¬шед-ших. Игорь с  болью по¬ду¬мал: "Вот по¬че¬му на тер¬ри¬то¬рии поч¬ти не вид¬но боль¬ных - они, ока¬зы¬ва¬ет¬ся, в очень тя¬же-лом со¬сто¬я¬нии...".
Хик¬мат про¬шел к своей кой¬ке, су¬нул ру¬ку под мат¬рац и вы¬та¬щил про¬дол¬го¬ва¬тый, за¬вер¬ну¬тый в га¬зе¬ту пред¬мет - было понятно, что это бутылка. В этот мо¬мент че¬ло¬век с жел¬тым ли¬цом, ле¬жа¬щий на со¬сед¬ней кой¬ке, вдруг при¬под-нял¬ся на лок¬те и сла¬бым хрип¬ло¬ва¬тым го¬ло¬сом что-то стал го¬во¬рить Хик¬ма¬ту на та¬тар¬ском язы¬ке. Глаз он не от¬кры-вал - был слеп. Хик¬мат от¬ве¬тил ему на¬смеш¬ли¬вым то¬ном. Тог¬да че¬ло¬век сла¬бой ру¬кой, на ко¬то¬рой бы¬ли вид¬ны все жи¬лы и ко¬с¬ти, слов¬но это ру¬ка ске¬ле¬та, об¬тя¬ну¬тая пер¬га-мен¬том, схва¬тил Хик¬ма¬та за по¬лу пид¬жа¬ка и умо¬ля¬ю¬ще за-го¬во¬рил. Хик¬мат от¬ве¬тил рез¬ко и с си¬лой от¬тол¬к¬нул ру¬ку.
Игорь пло¬хо по¬ни¬мал та¬тар¬ский  язык, да и го¬во¬рил че-ло¬век ти¬хо - ка¬за¬лось, из гор¬ла вы¬хо¬дит од¬но ши¬пе¬ние, од-на¬ко он по¬нял, что речь идет о ка¬ком-то маг¬ни¬то¬фо¬не и что здесь по¬па¬хи¬ва¬ет чем-то не¬хо¬ро¬шим. Риф¬кат, яв¬но не же¬лая при¬сут¬ст¬во¬вать при этой сце¬не, ска¬зал Хик¬ма¬ту:
- Мы схо¬дим в сто¬лов¬ку за за¬куской. Встре¬тим¬ся во дво-ре.
Ког¬да вы¬шли из кор¬пу¬са, Игорь глу¬хо спро¬сил Риф¬ка¬та:
- Что они не по¬де¬ли¬ли?
- Где? - Риф¬кат слов¬но не рас¬слы¬шал.
- В па¬ла¬те.
- Кто?
- Хик¬мат с этим...
- А... - от¬мах¬нул¬ся Риф¬кат. - Не на¬ше де¬ло. Да¬вай луч¬ше при¬ду¬ма¬ем для по¬ва¬ри¬хи па¬роч¬ку ком¬п¬ли¬мен¬тов, чтоб че-го-ни¬будь вкус¬нень¬ко¬го да¬ла!
- По-мо¬е¬му, о маг¬ни¬то¬фо¬не?
- Ну, че¬го при¬стал? Маг¬ни¬то¬фон у то¬го сло¬мал¬ся, а Хик-мат взял¬ся от¬не¬сти в ре¬монт, а сам, ка¬жет¬ся, про¬дал и де-неж¬ки про¬пи¬ва¬ет. А тот его уже два ме¬ся¬ца дол¬бит: де-скать, пес¬ни люб¬лю слу¬шать, ког¬да маг¬ни¬то¬фон при¬не-сешь... - не¬хо¬тя от¬ве¬тил Риф¬кат.
Игорь по¬мрач¬нел и ос¬та¬но¬вил¬ся.
- Как же он у сле¬по¬го его един¬ст¬вен¬ную ра¬дость?!
- Тот все рав¬но ско¬ро ум¬рет.
- Пе¬ре¬дай сво¬е¬му Хик¬ма¬ту: не будь он боль¬ным, я бы ему!
- Да брось ты... Пусть са¬ми раз¬би¬ра¬ют¬ся. Хик¬мат у них вро¬де на¬чаль¬ни¬ка - они ему об¬рок с пен¬сии пла¬тят.
- Ва¬ляй¬те вы, зна¬ете ку¬да... - про¬це¬дил Игорь и по¬шел прочь.
- А вы¬иг¬рыш? - удив¬лен¬но крик¬нул Риф¬кат.
Игорь не от¬ве¬тил.
Боль¬ше с Хик¬ма¬том он не иг¬рал, и во¬об¬ще тот не под¬хо-дил к биль¬яр¬ду, ког¬да там стоял Игорь. А од¬наж¬ды, слу¬чай-но встре¬тив Иго¬ря на ули¬це, улыб¬нул¬ся ему, но, на¬ткнув-шись на хо¬лод¬ный взгляд, осек¬ся. Вско¬ре сту¬ден¬ты уеха¬ли из са¬на¬то¬рия, и вре¬мя, про¬ве¬ден¬ное там, ста¬ло за¬бы¬вать¬ся, но еще дол¬го Игорь с го¬речью ду¬мал о том, как же¬с¬то¬ка по-рой жизнь».
 
Хотелось следовать великой русской литературе девятна-дцатого века с ее обостренной совестливостью не потому, что разумом поставил себе такую задачу, а потому что каким-то наитием пришел к пониманию, что это в литературе самое главное и что жить и творить писателю с грязной душой не-возможно. Но, конечно же, все время каяться и виниться и де-лать это с маниакальной страстью не стоит: ведь как есть день и ночь, как свет и тень, так и в преодолении свей вины должны наступить какие добрые и счастливые моменты, как это проис-ходит у Достоевского с Раскольниковым в конце романа, как происходит у Толстого с князем Нехлюдовым в романе «Вос-кресенье». Так и я, конечно, ставил своего героя в такие ситуа-ции, где он наслаждался победой над своей былой трусостью и сомнениями, как это происходит в рассказе «Свидетель»:

«Она пообещала через недельку выдать новый документ - и в назначенное время Игорь сидел в просторной прием-ной, ожидая своей очереди.
Недалеко сидела скромная симпатичная девушка. Он заговорил с ней, желая познакомиться, но она оказалась замкнутой, сосредоточенной на чем-то – ни на кого не гля-дела, была грустна. Из-за темных кругов под глазами смот-релась больной. Одета была очень просто – не ярко, не модно, как следовало бы при ее хорошей фигурке и при-влекательной внешности.
Вскоре девушка вошла в кабинет с красной табличкой на двери: «Начальник паспортного стола». Как Игорь успел заметить, посетители туда обычно заходили надолго, а тут  уже через полминуты дверь стремительно отворилась, и выскочил невысокий, в милицейской форме с погонами майора лысоватый мужчина, весь пунцовый. В руке он держал паспорт. В проем двери была видна девушка с за-стывшим от ужаса бледным лицом. Обведя взглядом при-емную, мужчина указал на Игоря и пожилую женщину, что сидели ближе других:
- Пойдемте за мной. Будете понятыми…
 Жест его был властен, лицо зло – и Игорь, невольно съежившись, подчинился. Майор сел за стол, вытащил ли-сток бумаги и показал приглашенным паспорт, где лежала свернутая вдвое пятидесятирублевка:
- Вот. Пыталась дать взятку за прописку. Сейчас соста-вим протокол, будете свидетелями… - И он начал размаши-сто писать на листке.
Девушка преодолела оцепенение и, пристально следя за майором, с надрывом заговорила:
- Простите. Это по глупости. Сама на это бы не пошла, да хитрые люди уговорили: дескать, деньги положи. Про-стите, ради бога!
Майор не обращал на нее внимания.
Девушка горько восклицала:
- Но что было делать? На работу не берут, жить негде, а с ребенком не прописывают ни на квартиру, ни в общежи-тие… Мне что, на вокзале жить и ходить с протянутой ру-кой? А может ребенка убить и под поезд броситься?! Уеха-ла бы я в деревню, так мать домой не пустит – ребенок-то у меня без мужа…
Майор писал, не поднимая глаз от листка бумаги. Затем спросил у Игоря:
- Фамилия, имя, отчество? Где живете? – И аккурат-ненько  все вписал. То же спросил и у женщины… Голос его был сух и бесстрастен, на лице удивительное спокой-ствие. Видимо настолько привык к истерикам в своем ка-бинете, что не реагировал на слова девушки. Казалось, не человек, а канцелярский механизм. Девушка опустила го-лову, закрыла лицо руками и безутешно заплакала. Сквозь пальцы вместе со слезами проступила черная тушь с рес-ниц.
- Подпишите, - Майор протянул понятым листок.
Женщина, горестно вздохнув, подписалась. Протянула ручку Игорю.
- Я не буду, - глухо сказал он.
Майор удивленно поднял глаза:
- Сообщник?
- Первый раз ее вижу…
- Тогда подписывай. Неужели непонятно, что нарушила закон?
- Обстоятельства заставили.
- Не валяйте дурака. Иначе привлеку за отказ помочь милиции!
- Я бы ее простил, - Игорь решил сыграть под простачка и расплылся в добродушной улыбке. – Я бы сказал: «Ми-лая девушка, я не нарушу закон, какие бы деньги ты не предлагала». И направил бы в инстанцию, где могут по-мочь…
- Какой добренький! – нахмурился майор. – Может, ее нарочно подослали, чтоб меня скомпрометировать и убрать с должности?!
- Но деньги-то вы не взяли бы… - Игорь развел руками.
Майор стукнул ладонью по столу:
- Ты, что? В кутузку захотел?
- Подписывайте… - легонько ткнула Игоря женщина.
- Говорят, на Западе вообще прописки нет… - ответил Игорь.
Майор резко поднял телефонную трубку… но, подумав немного, опустил ее на рычажок аппарата и холодно ска-зал:
- Идите. Другие подпишут… - Он выглянул в приемную и позвал оттуда мужчину. Уходя, Игорь услышал, как тот охотно согласился быть понятым. С глупой мыслью, что теперь не дадут паспорт, он отправился подальше от пас-портного стола. Думал о девушке: «Что с ней сделают? От-дадут под суд?.. Вообще, как ей жить дальше? Где жить?».
      



ОСМЫСЛЕНИЕ ЖИЗНИ
Пытаясь понять, почему люди очень часто гадят друг дру-гу, сталкиваются между собой в непримиримых противоречи-ях, уродуют свою душу пьянством и ленью, почему они не-счастливы, я в своих рассказах находил ответы в том, что че-ловек несовершенен и ему надо умерить свою жадность, за-висть, эгоизм, получить образование, найти достойную цель в жизни, ну и так далее - все это, казалось бы, всем известно… Об этом мои рассказы «Семен и Серафима», «Годы такие бы-ли» и многие другие… В том числе и «Сад», выдержку из ко-торого привожу:

«Опу¬стив ру¬ки, Иван си¬дел по¬сре¬ди дво¬ра на суч¬ко¬ва-том бак¬ла¬не и ис¬под¬лобья смот¬рел на яб¬ло¬ни. Их бы¬ло пят-над¬цать, и каж¬дая не ме¬нее трех мет¬ров вы¬со¬той. Сей¬час, май¬ским теп¬лым днем, они цве¬ли круп¬ны¬ми бе¬ло-ро¬зо¬вы-ми цве¬та¬ми. Рас¬ки¬ди¬стые гу¬с¬тые вер¬ши¬ны смот¬ре¬лись на фо¬не го¬лу¬бо¬го не¬ба на¬ряд¬но и праз¬д¬нич¬но. В го¬ло¬ве Ива¬на, слов¬но на за¬ез¬жен¬ной пла¬стин¬ке, на¬до¬ед¬ли¬во по¬вто¬ря¬лись строч¬ки из пес¬ни: "Луч¬ше не¬ту то¬го цве¬ту, ког¬да яб¬ло¬ня цве¬тет. Луч¬ше не¬ту той ми¬ну¬ты, ког¬да ми¬лень¬кий идет...". "Вот вспом¬ни¬лось не¬кста¬ти..." - по¬ду¬мал с раз¬дра¬же¬ни¬ем.
В гряз¬ном ра¬бо¬чем ха¬ла¬те, в ру¬ка¬ви¬цах к Ива¬ну по¬до-шла же¬на Ли¬да, ска¬за¬ла:
- Че¬го си¬дишь? Ру¬би...
Иван по¬че¬сал пя¬тер¬ней ко¬рот¬ко стри¬жен¬ный за¬ты¬лок, вздох¬нул:
- Мо¬жет, не бу¬дем? Жал¬ко все ж... Смот¬ри, ка¬кая кра¬со-та!
Ли¬да стро¬го по¬смот¬ре¬ла на му¬жа круг¬лы¬ми хо¬лод¬ны¬ми глаз¬ка¬ми:
- Нам на кра¬со¬ту не смот¬реть, уедем ведь в го¬род. А там дач¬ный уча¬сток возь¬мем и но¬вый сад по¬са¬дим.
- Мо¬жет, про¬дать ко¬му? За сот¬ню или  пол¬то¬ры... Все день¬ги. Хо¬тя бы Ва¬си¬лию пред¬ло¬жить - дом его по со¬сед¬ст-ву, - в го¬ло¬се Ива¬на про¬зву¬ча¬ла на¬деж¬да.
Ли¬да кри¬во ус¬мех¬ну¬лась:
- Так Ва¬си¬лий и ку¬пил - де¬ржи кар¬ман ши¬ре! До его до-ма сто мет¬ров, не но¬че¬вать же ему в са¬ду, а ина¬че его ху¬ли-ганье об¬чи¬стит и вет¬ки пе¬ре¬ло¬ма¬ет... Да и не¬за¬кон¬но это с на¬шей сто¬ро¬ны: день¬ги на пе¬ре¬нос до¬ма и са¬да да¬ли? Да¬ли! А ка¬кие ус¬ло¬вия по¬ста¬ви¬ли? Ска¬за¬ли, что про¬да¬вать не име¬ем пра¬ва, ина¬че как толь¬ко на слом...
- А ес¬ли про¬сто ос¬та¬вить? Пусть ре¬бят¬ня яб¬ло¬ки ест за-дар¬ма... - ска¬зал Иван, и сам уди¬вил¬ся та¬ким сло¬вам.
Ли¬да вос¬п¬ри¬ня¬ла это как шут¬ку, но, тем не ме¬нее, пе¬рей-дя на сер¬ди¬тый ше¬пот, ехид¬но про¬го¬во¬ри¬ла:
- Чья ре¬бят¬ня?.. Со¬сед¬ки Вар¬ва¬ры? Ко¬неч¬но, ее го¬ло¬пу-зые жи¬во сад об¬чи¬стят, обож¬рут,  как жу¬ки не¬на¬сыт¬ные,  все яб¬ло¬ки зе¬ле¬ны¬ми съе¬дят... А я так ду¬маю: ес¬ли на¬ро¬жа-ла пя¬те¬рых, так со¬здай им ус¬ло¬вия, свой сад по¬са¬ди, чтоб не бе¬га¬ли вдоль  за¬бо¬ров и не смот¬ре¬ли жад¬ны¬ми гла¬зен¬ка-ми на чу¬жие яб¬ло¬ки!
Иван под¬нял¬ся, взял ле¬жав¬ший под но¬га¬ми уве¬си¬стый то¬пор, об¬хва¬тил пот¬ной ла¬донью кле¬но¬вое то¬по¬ри¬ще и на-пра¬вил¬ся в сад. Он обо¬шел его, ос¬мат¬ри¬вая яб¬ло¬ни и вы¬би-рая, с ка¬кой на¬чать руб¬ку. Так про¬шло пол¬ча¬са... На¬ко¬нец ос¬та¬но¬вил¬ся око¬ло од¬но¬бо¬кой ани¬сов¬ки. У нее бы¬ло толь¬ко пол¬кро¬ны - ос¬таль¬ную часть, два боль¬ших су¬ка, ны¬неш¬ней зи¬мой об¬ло¬ми¬ло сне¬гом. Эту уро¬ди¬цу бы¬ло  не жал¬ко. Иван по¬пле¬вал на ла¬до¬ни, чтоб по¬ух¬ва¬ти¬стей де¬ржать то¬по¬ри¬ще, рас¬ста¬вил для ус¬той¬чи¬во¬сти но¬ги и, на¬ме¬тив на свет¬ло-зе¬ле-ном ство¬ле яб¬ло¬ни ме¬с¬то для уда¬ра, раз¬мах¬нул¬ся...»

И, в самом деле, эти истины вечны и всегда мудрецы будут призывать людей к сдержанности, терпению и взаимопонима-нию, ибо в забвении этого главный корень всех бед человече-ских, (при каком бы общественном порядке человек ни жил, он может остаться честным и чистым). Но, конечно же, нельзя сбрасывать со счетов и социальное мироустройство, и со вре-менем я начал все критичнее осмысливать промахи советской власти, руководящую роль коммунистической партии, хотя делать это в то время было опасно и чревато. Одним из первых рассказов о показушности работы руководящих органов, кото-рые растлевают своей роскошью и тупостью, своим угодниче-ством перед вышестоящими органами население, о девальва-ции партийного авторитета был рассказ «Поручение».
«Добираясь на трам¬вае до горкома, Вера ду¬ма¬ла: "Что это за важ¬ное де¬ло?". Не¬воль¬но в ней все дис¬цип¬ли¬ни¬ро¬ва-лось. Она ста¬ла стро¬же ли¬цом, пря¬мее осан¬кой.
Вско¬ре подошла к зда¬нию об¬ще¬ствен¬ных ор¬га¬ни¬за¬ций, по¬ло¬ви¬ну ко¬то¬ро¬го за¬ни¬мал гор¬ком; к внушительному со¬о-ру¬же¬нию с кра¬си¬вой от¬дел¬кой, с мно¬го¬чис¬лен¬ны¬ми вхо¬да-ми и вы¬хо¬да¬ми. В на¬ро¬де по¬го¬ва¬ри¬ва¬ли, что на не¬го уг¬ро-ха¬ли уйму де¬нег - оно не толь¬ко бы¬ло боль¬шим, но и все об-лицовано, изготовленной под мра¬мор, плит¬кой! Его про-звали по¬че¬му-то "Пен¬та¬го¬ном". Ког¬да кто-ни¬будь спра¬ши-вал: "Где это?" - ему от¬ве¬ча¬ли: "В Пен¬та¬го¬не", и боль¬ше ни¬че¬го не тре¬бо¬ва¬лось объ¬я¬снять. Но, по мне¬нию Ве¬ры, на во¬ен¬ное ведомство США, ко¬то¬рое так на¬зва¬но из-за пя¬ти¬у-голь¬ной фор¬мы, зда¬ние об¬ще¬ствен¬ных ор¬га¬ни¬за¬ций со¬всем не по¬хо¬ди¬ло. Пи¬ра¬ми¬даль¬ной фор¬мой на¬по¬ми¬на¬ло мав¬зо-лей. Вот толь¬ко без над¬пи¬си. За¬то над¬пись име¬лась на кры-ше жил¬ого до¬ма, что сто¬ял на¬про¬тив. Это бы¬ли сло¬ва: "С ЛЕ¬НИ¬НЫМ - К КОМ¬МУ¬НИЗ¬МУ!", со¬бран¬ные из ог¬ром-ных, сва¬рен¬ных из же¬ле¬за крас¬ных букв, уты¬кан¬ных лам-поч¬ка¬ми, чтобы ночью све¬ти¬лись... Осо¬бен¬но кра¬си¬во они смот¬ре¬лись на фо¬не за¬кат¬но¬го сол¬н¬ца - рель¬еф¬но, зри¬мо. На¬вер¬ное, их следовало бы пе¬ре¬не¬сти на зда¬ние об¬ще¬ствен-ных ор¬га¬ни¬за¬ций...
Внут¬ри здание ка¬за¬лось еще вну¬ши¬тель¬нее. Сте¬ны бы¬ли по¬кры¬ты плитками из красноватого кам¬ня. Го¬ре¬ли лам¬пы мяг¬ким све¬том, и все вок¬руг слов¬но про¬пи¬та¬лось слад¬ким, малиновым си¬ро¬пом. Ве¬ре по¬ка¬за¬лось, что при вхо¬де на нее наде¬ли не¬ви¬ди¬мые ро¬зо¬вые оч¬ки, и она гля¬дит че¬рез них.
Дол¬го Ве¬ра ис¬ка¬ла нуж¬ный ей ка¬би¬нет ин¬с¬т¬рук¬то¬ра гор-ко¬ма. Гул¬ко раз¬да¬ва¬лись ее ша¬ги по длин¬ным, ши¬ро¬чен-ным и поч¬ти пу¬с¬тым ко¬ри¬до¬рам, ко¬то¬рые то и де¬ло за¬во¬ди-ли в ту¬пи¬ки. Не¬о¬жи¬дан¬но она ока¬за¬лась пе¬ред дверью с таб¬лич¬кой "Сто¬ло¬вая". За дверью звя¬ка¬ла посуда, раз¬го¬ва-ри¬ва¬ли лю¬ди, но вход бы¬л за¬кры¬т. Вдруг в  замочной сква-жи¬не щел¬к¬нуло, и дверь от¬кры¬лась, об¬дав Веру гу¬с¬тым за-па¬хом вкус¬но¬го бор¬ща. Вы¬шел стро¬гий муж¬чи¬на в тем¬ном ко¬с¬тю¬ме с чер¬ным гал¬сту¬ком, в руках его была се¬точ¬ка с круп¬ными апель¬си¬нами. Он вы¬тер гу¬бы пла¬точ¬ком, за¬пер дверь сна¬ру¬жи и по¬шел по ко¬ри¬до¬ру... От мыс¬ли, что муж-чи¬на по¬ду¬ма¬ет, буд¬то она под¬слу¬ши¬ва¬ет (а она и, в са¬мом де¬ле, при¬слу¬ши¬ва¬лась...), Ве¬ра сму¬ти¬лась и да¬же не ре¬ши-лась спро¬сить про нуж¬ный ей ка¬би¬нет.
Не¬сколь¬ко раз в ко¬ри¬до¬рах она встре¬ча¬ла на¬ряд¬ных на-кра¬шен¬ных дам: в ту¬фель¬ках на вы¬со¬ком каб¬лу¬ке, с со¬лид-ны¬ми при¬че¬ска¬ми. Они гор¬до и стро¬го не¬сли се¬бя и на Ве-ри¬но: "Не под¬ска¬же¬те?.." ми¬мо¬хо¬дом бро¬са¬ли: "На¬пра¬во, за¬тем на¬ле¬во, на лиф¬те вниз"; "На¬ле¬во, по¬том на¬пра¬во, на лиф¬те вверх...".
На¬ко¬нец, Ве¬ра ока¬за¬лась пе¬ред нуж¬ной дверью и ти-хонь¬ко по¬сту¬ча¬ла. Ка¬ко¬во же бы¬ло ее удив¬ле¬ние, ког¬да в про¬стор¬ном, свет¬лом ка¬би¬не¬те она уви¬де¬ла за сто¬лом муж-чи¬ну, с ко¬то¬рым встре¬ти¬лась у сто¬ло¬вой...
- А я вас дав¬но ищу... - вы¬рва¬лось у нее.
- А я дав¬но жду, - от¬ве¬тил муж¬чи¬на снисходительно. - Вас по¬сла¬ли из До¬ма пи¬о¬не¬ров?
Ве¬ра кив¬ну¬ла.
- Тог¬да при¬сту¬пим! Вы, ко¬неч¬но, зна¬е¬те, что Ми¬ха¬ил Сер¬ге¬е¬вич Гор¬ба¬чев по¬ста¬вил пе¬ред пар¬тией и стра¬ной за-да¬чу к двухтысячному году обес¬пе¬чить всех нуж¬да¬ю¬щих¬ся от¬дель¬ной квар¬ти¬рой или до¬мом. По объ¬ек¬тив¬ным при¬чи-нам в на¬шем го¬ро¬де есть не¬ко¬то¬рое от¬ста¬ва¬ние в тем¬пах стро¬и¬тель¬ст¬ва жилья. Год на ис¬хо¬де, а мы не вы¬пол¬ня¬ем за-пла¬ни¬ро¬ван¬ный объ¬ем ра¬бот. В свя¬зи с этим гор¬ком объ¬я-вил ме¬сяч¬ник по ак¬ти¬ви¬за¬ции стро¬и¬тель¬ст¬ва. Це¬лую не¬де-лю мы бу¬дем за¬чи¬ты¬вать из спе¬ци¬аль¬но обо¬ру¬до¬ван¬ной ма-ши¬ны ито¬ги соц¬со¬рев¬но¬ва¬ния на строй¬ках, а пе¬ред этим и по¬сле вклю¬чать му¬зы¬ку. Ва¬ша за¬да¬ча: за¬чи¬тать текст и вклю¬чить му¬зы¬ку. Яс¬но?»
Конечно, такие рассказы пишутся в стол, без надежды опубликовать их, если только разве за границей, в купе с дис-сидентами, но я уезжать никогда из своей страны не собирал-ся. Просто мне самому хотелось выяснить, куда же катится наша страна с такими горе-руководителями.
 
ВЫДАВИТЬ РАБА
Долгое время я боялся приступать к рассказам, где герои находились бы в таком же плачевном положении, в каком ока-зался я после травмы: с невозможностью найти работу, об-щаться полнокровно, посещать интересные мероприятия, кон-церты, да и просто лишний раз выехать на природу, быть ува-жаемыми и нужными стране и людям. Конечно, я никогда не терял оптимизма и верил, что рано или поздно сумею стать вровень с остальными, но убедительно и без натяжки вопло-тить свой оптимизм в художественное произведение не мог. Следовало научиться глядеть на свое положение как на некий переходный этап, научиться жить и в таком состоянии полно-кровной жизнью. И я, как сказал Чехов, начал выдавливать из себя раба, но не только и не столько психологически, а реаль-ными делами. Выдавил капельку, когда поступил учиться за-очно, а это было весьма непросто, на филолога, выдавил, когда меня полюбила и стала моей женой, а это было еще сложнее, милая девушка Альфия, когда мой талант и мои творческие способности признали литераторы в Набережных Челнах в пи-сательской организации; выдавил, когда издали мою первую книжку в Татарском книжном издательстве, когда появились десятки публикаций в периодике республики, когда стал зани-мать первые места в литературных конкурсах, выдавил, когда купил свой первый автомобиль «Запорожец» и стал путеше-ствовать с женой по стране, в Москву и на черноморское по-бережье, когда, наконец, устроился на работу в Дом пионе-ров… Тогда-то окончательно и понял, что можно жить и в та-ком положении счастливо, наполненно, с чувством собствен-ного достоинства, и тогда-то созрел морально, чтоб написать о людях, оказавшихся в сложной ситуации, что и сделал в цик-ле рассказов под названием «Трудные судьбы» и особенно в романе «Ясень на краю обрыва».
«Они проехали триста километров до Казани часа за че-тыре и те¬перь въезжали с востока, со стороны старого аэродрома, в хорошо знакомый город, ставший за годы учебы почти родным. Открыв ок¬но, Саша жадно смотрел по сторонам, надеясь, что в толпе мельк¬нет знакомое лицо. Воспоминания, воспоминания, словно быстро бегущие огоньки, вспыхивали в сознании. Мелькали за окнами до-ма, рестораны, скверы - и с каждым было что-то связано в Саши¬ной жизни: встречи, разговоры, свидания... Сюда, в столовую, хо¬дил из института обедать..., а вон там, в жел-том здании женского общежития, справляли день рождения одной девушки. А там... Хотя многие места было уже не узнать. Десять лет прошло - большой срок!
Всякое было за эти десять лет и в его жизни, о чем сей-час горько и стыдно вспоминать. Временами вел себя не лучшим обра¬зом, давал волю мстительным мыслям. Но ведь он был поломанным, выброшенным бурей на обрыв деревом, которое, чтобы не сорваться в пропасть, в жажде жить, судорожно хватается корнями за почву, напрягаясь из последних сил?! До того ли ему, как оно выглядит в этот момент со стороны стройных раскидистых деревьев? - кра-сиво смотрится или не очень... Не мешайте ему, не толкайте в пропасть своим равнодушием и брезгливостью, дайте ук-репиться и пустить побеги - может, оно разрастется так, что все удивятся его красоте!
Через город для транзитного транспорта построили до-рогу, кото¬рая была и короче, и менее загружена автомоби-лями, но Саша ве¬лел Доле ехать по старой, так как она проходила мимо института, где он когда-то выслушал сот-ни лекций. Сегодня его тянуло сюда, а ведь было время (шесть лет назад он тоже проезжал по городу), когда боялся встречи с этим зданием, не хотел его видеть... Не по¬тому ли, что в ту пору у него в жизни еще ничего не устоялось, все было непрочно, зыбко и встреча со студенческим бесша-башным прошлым могла принести боль? Завидев серое здание с колоннами, которое показалось сразу же, как ми-новали тенистый сквер с кленами, Саша попросил остано-вить машину, открыл дверцу и долго смотрел по сторонам. Сейчас, в середине лета, студентов было немного и, наблю-дая за ними, бес¬печными и юными, он думал: "Мог ли я знать тогда, что так сло¬жится моя судьба, что такая неожи-данная доля выпадет мне? И что я, столько пережив, не со-гнусь, выдержу, очень многое в этой жиз¬ни пойму…".Затем он спокойно и твердо сказал
- Вперед! Путь у нас еще длинный...               
               
ИЗМЕНИТЬ СТРАНУ
Конечно, опубликовать все, что написано, было сложно живущему в провинции автору. Это было время, когда из ли-тературного труда многие писатели, а в особенности литера-турные чиновники сделали компанейскую кормушку, и мое желание с помощью своих творений как-то воздействовать на души и умы многих людей не удавалось, да и все-таки литера-тура, даже и великая, имеет ограниченное воздействие на окружающую жизнь, которую каждому уважающему писателю хочется как-то усовершенствовать. Наверное, поэтому я и начал издавать детскую газету «Росток», первую в городе, чтоб с помощью ее воспитывать молодое поколение в духе патриотизма, нравственно чистым, чтоб с помощью ее воздей-ствовать на педагогический процесс в городе, на чиновников, чтоб они больше уделяли внимания на проблемы молодежи. И действительно, эта газета имела резонанс в городе, ее регу-лярно читали директора школ, чиновники во главе с замом председателя горсовета по вопросам культуры и образова-ния… В дальнейшем, в последний год правления Горбачева, когда партийные органы ослабили контроль и свою цензуру, я стал издавать свой журнал уже для взрослых, где попытался охватить вопросы культуры, образования, здоровья как физи-ческого так и нравственного, досуг горожан. Жаль, что при-шлось выпустить всего два номера, ибо в связи с падением производства на Камазе, который выступал спонсором, кончи-лось его финансирование. Но в то время, когда появилась воз-можность издавать книги за счет автора помимо издательств, я уже не особо переживал, ибо мог сказать о  проблемах обще-ства в своих книгах, которые стал выпускать регулярно и без каких-либо особых проблем.
Однако, к середине девяностых годов прошлого века, когда у кормушки власти издевались над народом самозваные демо-краты во главе с Ельциным, когда полки магазинов стали пол-ниться легким чтивом и порнографией, и когда большинство населения страны вообще перестало читать, ибо стоял выбор купить книгу или буханку хлеба, я, видя, что влияние литера-туры на общество вообще исчезло, на несколько лет ушел в бизнес и перестал писать. По крайней мере, писать по-прежнему уже не имело смысла, следовало произвести огром-ную переоценку всего происходящего, познать всю эту мут-ную реку реформ изнутри, чтоб сделать какие-то выводы и уж затем, если получится, если душа не увязнет в сытости и до-вольстве материального благополучия, снова начать писать. Что я и сделал в двухтысячном году, когда не справляющийся с ситуацией слабый здоровьем и пристрастившийся к «зелено-му змию» Ельцин ушел в добровольную отставку, и все с об-легчением вздохнули, поверив, что молодой и энергичный Пу-тин круто изменит жизнь к лучшему – мне захотелось в силу своих возможностей ему в этом помочь.
Время сейчас для литературы настало действительно бла-годатное, но не в том смысле, что она уж сильно кому-то нуж-на, ибо сейчас правят бал всевозможные телевизионные шоу, развлекательные программы и сериалы, а по тому драматизму жизни, который настал. Наше мутное время, время передела собственности и накопления капитала, время полнейшей без-наказанности власти и денежных воротил на фоне обнищания народа и разграбления страны обнажило все грехи, пороки и язвы человеческого рода. Нам, выросшим при относительном спокойствии при советской власти, где зло было или загнано в угол и в подполье, либо худо–бедно наказывалось и пресека-лось, смотреть на нынешнюю вакханалию тошно и больно. Конечно, можно отгородиться за высокими заборами коттеджа в своем уютном мирке благополучия и спокойствия от этой жизни, благо я могу себе это позволить после нескольких лет предпринимательской деятельности, но, как говориться, за державу обидно, да и любой тесный и благополучный мирок легко могут при таком беспорядке захлестнуть волны стихий-ного народного бунта, как это было во время Октябрьского пе-реворота с сибаритствующей аристократией и помещиками. А Россия и сегодня ой как неспокойна, ибо ее разворовывают та-кие типы, как выведен в моем рассказе «Пожар, которого жда-ли».
«Между тем, возможность остановить завод у него была, ведь цеха хоть и состоят из стекла, бетона и кирпича (не из горючих материалов), но там имеется много масла в ци-стернах для заправки двигателей и коробок, которое очень даже хорошо полыхает…Вот его бы поджечь! и тогда, пока огонь потушат, может выгореть полцеха или будет нанесен такой ущерб станкам, что на восстановление уйдет месяца три, а за это время вновь появится в стране спрос на про-дукцию, вновь подскочат цены – и Хайруллину хватит де-нег расплатиться с банком.
Совершить задуманное он решил чужими руками и по-дошел к одному из своих знакомых рабочих – человеку уже пожилому, и завел разговор о современной жизни, угостил его сигареткой для лучшего общения, и тот вдруг сердито заявил: «Мы вкалываем тут за гроши, а кто-то живет за счет нас!» Хайруллин сразу понял, что такой патриот заво-да ни за какие деньги не согласится устроить маленький пожар…Взгляд упал на молодого парня, который работал на заводе без году неделя, работал спустя рукава, и похоже было, что за небольшую мзду он согласится бросить окурок в нужное время и в нужном месте…Однако, Хайруллин ис-пугался, что если вдруг раскроется, кто это сделал, то паре-нек сдаст заказчика и его повяжут, так что парня следует сразу убрать и закопать куда-нибудь – а такой грех на ду-шу брать все-таки не хотелось…Да и поймать парня могли на месте преступления…И Хайрулин решил совершить за-думанное сам, ибо у него имелся пропуск на завод и он все-гда, в любое время мог туда придти…и оттуда выйти.
Вечерком во время обеденного перерыва для рабочих второй смены, когда цеха опустели, и Хайруллина никто не мог видеть, он и поджег пропитанный маслом шнурок, ко-торый вел к цистерне с маслом – тот горел медленно, и за время оставшееся до взрыва, поджигатель успел выйти за проходную, где, усевшись в машине с трясущимися рука-ми, закурил…
Вскоре окна цеха резко осветились, и Хайруллин, до-вольный, отъехал подальше от завода, к которому уже с сиренами неслись пожарные машины с других заводов и из городского депо. Надеясь, что пожар скоро потушат, он решил дождаться на ближайшей дороге его окончания и через знакомых узнать о примерном ущербе и сделать вы-вод о том, сколько времени завод придется восстанавли-вать. Но прошел час, а пожар все разгорался и разгорался, через два часа огонь уже охватил половину завода, зани-мавшего десятки гектаров – это было жуткое зрелище, то и дело на заводе что-то взрывалось (похоже, емкости с газа-ми) и языки пламени взлетали к самым облакам, а в насту-пившей темноте зарево пожара освещало весь притихший от ужасного известия город, жители которого кормились всю жизнь от этого завода, и где работала почти половина населения. Люди стояли молча на балконах домов, на крышах, ехали со всего города на автомашинах и шли тол-пами и не столько поглазеть, сколько с желанием, может быть, как-то справиться с огнем…
Но разве такой пожар можно загасить? На триста мет-ров рядом с заводом нельзя было стоять из-за жуткой испе-пеляющей жары, и пожарники всех любопытствующих отогнали подальше и выставили заграждение. Сначала Хайруллин хотел незаметно, опасаясь, что уже все знают, кто совершил поджог, и теперь его растерзают на части, уехать домой, но, решив, что только наоборот вызовет по-дозрение, остался среди толпы, где очень многие женщины и мужчины, которые строили этот завод или проработали на нем всю жизнь, плакали и в ужасе закрывали ладонями глаза, а у кого нервы были покрепче, рассуждали: «Куда же пожарная охрана смотрела? Ведь здесь на заводе она очень многочисленная…» ; «И вообще, отчего пожар-то разгорелся? Из-за проводки?» ; «Глупости… - сказал вдруг один сердитый мужик с умными глазами: - Его явно кто-то поджог... Сейчас везде поджоги! Например, почему-то по-стоянно стали гореть военные склады по всей стране - сна-чала все украдут, продадут снаряды и ракеты чеченцам, а потом и концы заметают!» И Хайруллин вдруг со страхом, словно следователи неопровержимыми уликами уже при-жали его к стенке, стал мысленно оправдываться: «Но я же ведь не хотел такого, я надеялся только легонечко…»

А как вольготно сидят на российском хребте такие бюро-краты, как в моем рассказе «На мели»: 
«А когда на лодке двое сельских мужиков, увидев ка-тер, завели мотор, чтоб уехать, егерь направил на них ка-рабин и заорал:
- Стой! Стрелять буду!
Испуганные мужики остановились и притихшие сели на сиденья.
- Кто такие?
- Из ближнего села. Аркадий нас знает, - Тот, что по-старше, седовласый кивнул на рубку, откуда выглядывал Аркадий.
- Охотитесь? – строго спросил егерь.
- Пытаемся… - ответил молодой, что сидел на корме у мотора.
- Ваши охотничьи билеты сюда! – приказал егерь.
Седовласый протянул потертый билет… Егерь мельком взглянул на него и рявкнул:
- Просроченный! А лицензия на отстрел есть?
Седовласый растерянно почесал голову.
- Все понятно! Ружья, значит, у вас два, как я вижу, а билет один, да и тот недействительный. Охотитесь без ли-цензии! И много настреляли?
- Вот… - Седовласый испуганно вытащил из рюкзака, стоявшего под скамейкой, пару худеньких чирков и одну крякву.
- Придется конфисковать! А заодно и ружья. Приедете потом ко мне разбираться.
- Да мы бы заплатили и за лицензию и за билет, да только денег на заводе уже год не дают... Так, продукцией иногда расплачиваются… - попробовал оправдаться седо-власый.
Но егерь, показывая перед главой администрации, ка-кой он ярый служака, как блюдет закон, был непоколебим. Хотя все, и в том числе Аркадий, знали, что за литр водки с ним всегда можно договориться… Но только, конечно, не сейчас.
- Быстро ружья сюда, – И егерь угрожающе направил на них свой многозарядный карабин. – И дичь тоже.
Поморщившись, мэр по-барски заявил:
- Пусть дичь себе оставят.
Забрав старенькие ружья нарушителей, «важные люди» поехали дальше. Глава нахально захохотал и заявил егерю:
- Может, и у меня ружье конфискуешь? У меня ведь то-же охотничьего билета нет и лицензии…
Егерь на мгновение растерялся, но потом многозначи-тельно сказал:
- Я не знаю, был ли у нашего премьера Черномырдина билет, когда он застрелил под Вологдой медведицу, у кото-рой были медвежата, - И он тут же крикнул Аркадию: - Ес-ли еще увидишь кого – прямиком к ним!
Аркадий кивнул, а сам сердито подумал: «Держи кар-ман шире! Хочешь меня с земляками рассорить? Навыду-мывали тут всяких билетов и лицензий. За то плати, за это плати. Лодку регистрируй, мотор тоже. Всегда мы здесь жили хозяевами на реке – всю жизнь она нас кормила… Бюрократы чертовы городские…». Ему все настойчивее думалось, как бы наказать самодовольных чинуш, кото-рые перепутали ему все планы, да еще и втягивали в свои делишки.
Тем временем начальство распило вторую бутылку и начало третью… Глава великодушно предложил и Арка-дию выпить, но он отказался:
- На работе не пью. – Хотя со слюной в горле предста-вил, как сейчас в его доме собрались гости и поднимают тост за жену.
В рубку пришел зам главы, схватился за штурвал и ва-льяжно спросил:
- Тяжело катером управлять? Дай-ка попробую. Отой-ди!
- Не имею права, - сказал Аркадий, – у вас удостовере-ния нет.
- Пусть управляет! – кивнул глава. – Посмотрим, что он умеет, кроме того, как мне зад лизать… - и захохотал.
- Посмотрим, - немного обиделся зам главы. И встал у штурвала.
Уже темнело. Над рекой стал подниматься туман и за-волакивать даль. Кое-где на небе выскочили ранние звез-дочки. Аркадий захотел отойти из рубки пописать и пред-ложил остановить на это время катер, но зам главы гордо и уверенно его отодвинул: мол, иди, без тебя управлюсь. Ар-кадий сходил на корму, отлил, покурил, а когда возвра-щался, то увидел, что катер мчится на скрытую под водой мель, которую неопытному взгляду трудно заметить. Арка-дий хотел кинуться в рубку, но что-то его остановило, (все равно бы не успел) он лишь пригнулся и схватился за по-ручень. Через несколько мгновений под днищем раздался скрежет – и катер почти весь выскочил на отмель.
От резкой остановки стоявших на палубе главу с егерем кинуло вперед и свалило. Глава как колобок покатился по палубе, а егерь успел схватиться рукой за веревку и остал-ся лежать на месте.
- Что случилось?! – заорал глава визгливо.
- Кажется, на что-то напоролись, - егерь встал, держа в руке непролитый, что было почти невероятно, стакан с водкой, которую перед толчком собирался выпить… В дру-гой раз над этим феноменом бывалого пьянчуги долго бы смеялись, но не теперь. Из рубки, пошатываясь и держась за лоб, на котором набухала огромная багровая шишка, вышел зам главы.
- Мудак! – заорал на него глава. – Ты меня чуть не убил.
- Простите великодушно. Простите, - зам главы упал на колени и заплакал.   
Заглушив катер, Аркадий выглянул за борт и понял, что без другого катера тут не обойтись: настолько высоко ока-залась ватерлиния от поверхности воды. Удивительно быстро протрезвев, глава спросил:
- Что делать будем?
- Надо как-то сталкиваться… - ответил Аркадий. – Крепко застряли.
- Радиостанция-то у тебя здесь есть? – спросил глава. – Надо вызывать подмогу!
- Есть, но не работает. Я сколько раз говорил директору, чтоб наладили, но тот говорит, что денег нет. Да и не ездим, мол, далеко никуда. Только около бережка.
- Мудаки, - опять пробурчал глава. – Может, какой-нибудь проходящий мимо катер остановить?
- От нашего местонахождения до фарватера – десять километров. Как туда добраться?
- Может, лодка есть?
- Есть резиновая, но на ней далеко ли уплывешь. По-пробую, стрельну из ракетницы: может, кто увидит, хотя вряд ли… - Аркадий принес из рубки большой черный пи-столет с толстым стволом и несколько раз выстрелил: дал сигнал СОС. Ракеты взлетали в небо и красиво сгорали.
- Может, кто на лодке мимо будет проезжать, скажем про подмогу, - размышлял глава.
- Ваш егерь всех местных охотников так напугал, что нас теперь объезжать будут за двадцать верст. Тонуть бу-дем – не подъедут.
- Да, кстати, - глава побледнел. – Мы случайно не тонем, днище не пробили?
- Вроде нет. Дно мягкое: глина с песком…
Держась за шишку, зам главы стонал:
- Дурак. Как мне теперь исправить свою оплошность?! Как?
Глава рявкнул:
- Снимай штаны и лезь в воду – толкать будешь.
- А что, это идея. Можно попробовать. Только один он, конечно, не справится… - сказал Аркадий, хотя наверняка знал, что многотонный катер им даже всем четверым не спихнуть.
- Лезь и ты, - сказал глава егерю.
- Так холодно же. Не лето… - пробурчал тот.
- Ничего. Яйца не отпадут.
Видя, что не открутиться, егерь с зам главой, молча раз-делись, и по трапу слезли с борта в воду. Там им было чуть пониже пояса. Аркадий включил заднюю скорость – и винт стал гнать на них мутную воду, а егерь с зам главой упира-лись из–за всех сил в нос катера. «Дружней, дружней!» – командовал глава, перевесившись за борт.
Через полчаса, синие, дрожа от холода, они вылезли на катер и судорожно стали пить водку, чтоб согреться. Потом залезли в каюту, прикрылись одеялами и снова стали пить. «Мудаки, - сказал им глава. – Что я с вами тут буду всю ночь делать!? Хоть бы кто догадался секретаршу «пожопа-стее» взять».

Ну а с каким цинизмом и злобой бьются не на жизнь, а на смерть герои в рассказе «Проюлил» за власть:
«Юрлов стал готовить партию к предстоящим выборам в Госдуму, а тем временем политическая обстановка в стране резко обострилась и не только из-за соперничества партий и депутатов, но главное из за новых вылазок терро-ристов, которые взорвали, и не где-нибудь на окраине страны, а в самом центре – в столице, в Москве, два дома гексогеном. Некоторые партии, оппозиционные президен-ту, восприняли эти взрывы как весомую поддержку для то-го, чтобы еще больше критиковать правительство за не-умение решать национальные проблемы: причем, партии левого толка обвиняли государственную власть в мягкоте-лости, партии же правого толка наоборот обвиняли прави-тельство в авторитарности и отсутствии демократии… Юр-лов же со своей партией оказался как бы на перепутье, в выжидательной позиции ; как бывший полковник, препо-даватель военной академии и патриотически настроенный человек, он понимал, что российская армия находится в за-гоне, в плачевном состоянии и ей надо обязательно помочь как финансово так и морально, чтоб она могла наконец-то жестко справится с чеченскими сепаратистами, ну а как лидер партии правого толка должен был ругать правитель-ство за неумение соблюдать в Чечне права человека и тем самым нервировать Запад, на который он сам был ориен-тирован… И тут из Лондона от Ухаревича раздался звонок: «Ты чего молчишь? Самый подходящий момент, чтоб столкнуть правительство, поставить туда своих людей – надо давить на них жестко и беспощадно! За их агрессив-ную политику в Чечне, вынужденную таким вот образом защищаться…» ; «Так вопрос то непростой…Такие жерт-вы, сотни трупов… - промямлил Юрлов. – Все обозлены на террористов, а если мы их поддержим, то люди нам этого не простят!» ; «Так надо перевести стрелки! – заявил Ухаре-вич. – Есть тут у меня кое-какие задумки… Приезжай! Я тебя дам в руки оружие…»
Заинтригованный, Юрлов через неделю, оформив визу, уже вылетел в Лондон к Ухаревичу и прямиком направил-ся в его офис, где олигарх как раз к приезду Юрлова (для большей убедительности и солидности) собрал корреспон-дентов международных агентств и представлял им доку-менты и видеоматериалы о том, что якобы дома взорвали вовсе не террористы, а члены Федеральной службы без-опасности… Представив корреспондентам Юрлова, Ухаре-вич сказал: «Вот мой друг только что из Москвы и может все это подтвердить!» Взоры всех присутствующих устре-мились на Юрлова, к нему повернулись видеокамеры, за-щелкали вспышки фотоаппаратов, и он как вошь, прико-лотая булавкой, от растерянности не мог пошевелиться и некоторое время молчал, не зная, что сказать: он не верил в то, что органы безопасности страны могли на такое пойти, даже по указке самого президента, ему и в страшном сне такое бы не привиделось, но он вдруг под пристальным взглядом Ухаревича ясно осознал, что если опровергнет его выводы, то сразу же лишится финансовой поддержки ; по-этому ему ничего не оставалось, как кивнуть головой и глухо сказать: «Такая версия тоже имеет право на жизнь…В наших органах еще осталось немало скрытых коммунистов, которые недовольны переменами в стране и сейчас готовы на все, чтобы вернуть прежний режим!» - и покраснел аж до кончиков волос. Ухаревич ему ласково улыбнулся и продолжил рассказ и читку материалов, где якобы содержались доказательства причастности к взры-вам органов безопасности…
Оставшись наедине с Ухаревичем в его шикарном ка-бинете за бутылкой коньяка, Юрлов сухо и обиженно ска-зал: «Вы меня так подставили… Надо хотя бы предупре-дить, о чем пойдет речь…» ; «А это тебе был маленький экзамен! - усмехнулся Ухаревич и добавил строго: - Но бу-дет экзамен и потруднее…» ; «Что вы имеете в виду?» - насторожился Юрлов. «Ты должен будешь отвезти видео-кассеты с доказательствами и документы в Москву и там представить их широкой публике» ; «Но ведь еще ничего не доказано! - растерялся Юрлов и, поймав жесткий взгляд Ухаревича, добавил вяло: - На сто процентов…» ; «Глав-ное – плюнуть в рожу власти…- процедил Ухаревич. – А потом пусть отмазываются! Дыма без огня не бывает…»

ЗВЕРЕЕМ, РЕБЯТА?
Жутко смотреть, как гибнет духовно и физически моло-дежь от наркотиков, о чем я попытался сказать в рассказе «По-следняя доза».
«Неделю продержался сын без наркотиков, а потом украл из дома телевизор и исчез. Марсель сам его не искал и жене запрещал это делать, хотя она плакала, рвалась на поиски и обзванивала всех друзей сына… Теперь Марсель каждый вечер домой шел словно на эшафот – боялся, что в его еще недавно таком спокойном семействе что-нибудь случиться из ряда вон выходящее, осторожно открывал дверь, осматривал квартиру, негромко окликал жену – опа-саясь, что она не откликнется. Однажды как-то поздним вечером около подъезда на него напали несколько парней – он хоть и был здоровым мужиком, но у них имелись пал-ки... Бить они Марселя особо не стали, но скрутили руки, повалили на землю и вытащили бумажник с крупной сум-мой…Оклемавшись, он подобрал железную трубу, и, при-храмывая, покандыбачил за угол дома – куда парни сбе-жали, с желанием проломить им тупые башки. Выскочив из-за угла, он вдалеке, в сумерках, увидел, как они сади-лись в машину - и среди них он заметил знакомую фигуру, это был его сын, который, как Марсель сразу же догадался, и навел на него своих дружков. Ему стало обидно и досад-но, подумалось с ужасом: «Сегодня попросил дружков ограбить, а завтра попросит убить меня и мать, чтоб завла-деть наследством: квартирой, машиной, счетом в банке и все это спустить к чертовой матери…»

Или вот в рассказе «Весы» молодежь гибнет от СПИДА…
«В последнее время мать и Артур много общались с та-кими же больным, как и он, и все чаще стали узнавать, что парень или девушка, с которыми они познакомились пол-года или год назад на лечении в поликлинике, умерли. Ди-ко и больно было осознавать, что еще вчера ты общался с человеком, видел в его глазах веру и надежду в выздоров-ление, жал ему руку, сидел в столовой за одним столиком, гулял по осеннему лесу, жадно дыша чудным воздухом – и вот теперь его уже нет! Артуру страшно стало звонить то-варищам по несчастью, как это делал раньше, чтоб поде-литься чем-нибудь сокровенным, рассказать о новом мето-де лечения, ибо не раз уже на том конце провода плачущий голос матери отвечал: «Да умер он недавно!». Но иногда голос отвечающих был зол и даже радостен – может, это были голоса братьев или отца: «Отделались наконец-то, а то уже всех измучил! Того и гляди, заразил бы кого-нибудь…И вообще, бесполезно объедал всю семью!»
Когда однажды Артуру позвонила мать его бывшей по-дружки (очень красивой в прошлом девочки с голубыми и чистыми глазами, с которой, тайно и романтично ее любя, он в юности мечтал создать семью, но сам же и разрушил в тот жуткий вечер все светлое и доброе), и обреченно сказа-ла, что дочка умерла, и пригласила на похороны, он забил-ся в истерике и начал ползать по полу: то под кровать, то под диван, ища, куда бы спрятаться от неотвратимого рока судьбы. Было страшно, что мать подружки придет сейчас к нему и скажет то, что говорила уже не раз: «Это ты ее втя-нул в это дело! Ты заразил! Так что ложись теперь рядом с ней в эту холодную яму…»

Ну а разве могли бы появиться в советское время такие ан-тигерои, как в моих рассказах «Пионервожатый» и «Пади-шах?! Вот выдержка из последнего:
 «Прошел год, как появились пленницы-наложницы, второй, и Петров, чтоб не заболели чем-либо от спертого воздуха, хотя и имелась в зиндане отличная вентиляция, стал выводить их, бледных и ослабленных, пошатываю-щихся по очереди гулять в вечернее время в своем большой саду, скрытом со всех сторон высоким забором и густыми яблонями. Чтоб не сбежали, привязывал их к себе железной цепочкой, словно собачек каких кусачих, а в другой руке держал толстую палку, чтоб если и закричит какая о по-мощи, то сразу стукнуть ей по затылку. Зная, что церемо-ниться он не будет, ни одна из них так ни разу и не реши-лась вырваться или закричать, да и сил на это уже не име-лось.
На третий год родила очень миленького ребенка, уже сына, и черненькая, его самая любимая Катя, и опять он, скрипя сердцем, отнес его в Детский дом, думая с горечью: «Вот ведь как получается: есть наследник, а не мне его растить, не мне его воспитывать, не мне нянчить потом его внуков…И не мне он будет помощником на старости лет!» Появилась мысль: «А не придти ли этак через полгодика в Детский дом и не усыновить ли его, своего отпрыска, уже официально?!»
Иногда он, видя по телевизору заплаканных, с глазами полными боли, матерей двух пропавших девочек, жалел их, представляя, каково им находиться три года в безвестно-сти, и однажды подкинул к отделению милиции записку: «Пусть семьи не переживают, так как девочки живы!». Сам же мысленно отвечал матерям: «Нормально ваши доч-ки живут, нормально. Сыты, одеты, не болеют. К хорошему доброму мужику попали, может, было бы хуже, если бы вышли замуж за какого-нибудь пьяницу и бандита». Одно Петрова волновало, а что будет с девчонками делать, когда они в мощь женскую войдут, когда им лет по двадцать пять стукнет, а у него силы станут кончаться, стареть начнет, немощи начнутся. Ведь им тогда с ним будет легко справиться. Ведь задушат, пожалуй, глотку перегрызут, разорвут на мелкие кусочки. Может, к тому времени взять да и убить их: отравить, например? И действительно, под яблонькой в мягкой удобренной земельке похоронить, чтоб наливные яблочки на них падали: тук-тук... А потом само-му рядом с ними в могилку лечь – все-таки уже самые род-ные души на этом свете!

БОЖИЙ СУД
Как нам сейчас необходима серьезная борьба за спасение России от не патриотов, которым лишь бы нахапать побольше и вывести это все за границу! С  какой настойчивостью мы должны бороться с чиновничьим произволом, с собственной ленью и пассивностью! Как рьяно должны культивировать в собственных душах жажду справедливости!
Если раньше в сугубо атеистической стране уповать о наказании виновных можно было лишь на доблестную мили-цию и прокурора, то теперь, когда милиция часто коррумпи-рована, когда преступников с помощью взяток и дошлых адво-катов выпускают прямо из зала суда, я хочу верить в вышесто-ящие силы, которые рано или поздно накажут нечестивцев за грехи. И чем дольше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что это действительно так, и примеров тому масса. Пусть лю-ди, которым кажется, что им сейчас все позволено, немного задумаются, что есть, как сказал когда–то Лермонтов «и Бо-жий суд – он не подвластен звону злата…» Видя, как эти, еще не совсем понятные нам, силы действуют в жизни, я показываю их карающий меч теперь все чаще, как, например, в рассказе «Хозяин Камы»:
«Растерянный и недовольный, он с силой потянул сеть - и вдруг из мутно-зеленоватой темноты Камы на него прямо под борт выплыло чудовище - жутких размеров сом, в ко-тором было килограммов двести весу, а туловищем он был величиной с бочку из-под бензина…Но не это испугало Грабова до ужаса и полнейшего оцепенения, хотя таких рыбин он и отродясь не видел, а то что морда у сома была человечья – на Грабова глядело строго и холодно лицо уто-нувшего старика Егора! Его пронзительные глубокие глаза и даже усы у сома были стариковские – седые и не два, как у обыкновенных сомов, а как у моржа - целым веером.
В то же мгновение «ОНО» резко дернуло головой – и, если бы Грабов не успел вовремя отпуститься от сети, чу-довище бы в одно мгновение выкинуло его за борт, а то, что Грабов бы не выплыл – это однозначно. Он упал со страху на дно лодки, схватился судорожно за шпангоуты и дико заорал: «Карабин мне скорее, карабин…», забыв, что тот остался на берегу.
Работники Грабова были так напуганы, что на следу-ющий день не пришли на рыбалку, а когда он поехал за ними по домам, заявили категорично, что на работу не выйдут, пока не будет выловлено чудище. Обозленный, Грабов сел на катер, и, держа карабин наизготовку, стал бороздить свои владения, которые ныне уже не казались его собственными, словно кто-то их нагло отнял у него.
Он ездил неделю, две, но чудище не показывалось. Ну а новые сети, которые он поставил, оказались не порванны-ми. «Уплыл сволочь», - подумал Грабов с облегчением и решил, что, пожалуй, происшествие ему лишь померещи-лось. Он решил, что это был вовсе не сом, а морской слон, который непонятным образом попал с Ледовитого океана в Каму…
Какое то время Грабов, однако, боялся купаться, хотя раньше любил рядом со своей базой поплескаться с прие-хавшими гостями, позагорать на чистом песочке. Но, од-нажды, выпив, он раздухарился с мыслью: «Я здесь хозяин Камы, я!» ; и залез по шейку в воду. В ту же минуту огромная пасть схватила его поперек туловища и поволок-ла в глубину. Стоявшие на берегу гости вспоминали потом, как что-то огромное, вздымающее над собой бугор волны, метнулось из глуби Камы в сторону Грабова и он, успев лишь раскрыть в безмолвном крике рот, сгинул неизвестно куда. Долго после искали его тело бреднем, но так и не нашли».

 Или вот в рассказе «Адвокат» опять действует непод-властная людям сила:

«Однажды он взялся вести дело очень крупной крими-нальной группировки, которая похищала десятки и десят-ки людей, убивала их, переводила на свой счет их деньги, мучила их жен и детей и сосредоточила в своих руках сотни миллионов долларов, из которых Мизнику решила отстег-нуть миллиончик. Эти деньги даже для него оказались не маленькими, и он со свойственным напором и логикой, изучив все материалы, взялся банду защищать, пытаясь доказать, что из всех убийств только парочка, может быть, на счету «братков», которые уже и сами убиты.., и вообще это были лишь разборки между конкурентами и, чтоб быть самим не уничтоженными, людям из группировки при-шлось защищаться.
Особенно тяжким являлся эпизод с убийством молодой жены и двух малолетних детей одного предпринимателя, но и его Мизник думал спустить на тормозах… И вот, когда он красноречиво и убедительно доказывал на суде, что убийство совершили вовсе не обвиняемые, вдруг в зал во-шла молодая окровавленная женщина с отрезанным носом, с распоротым животом, из которого волочилась кишка, а за руки она вела двух детей с выколотыми глазами. И напра-вилась к Мизнику. «Кто ее пустил? Как она пробралась?» - мелькнула у него дикая мысль, он закрыл и вновь открыл глаза, думая, что женщина исчезнет, но этого не произо-шло.
Ему не надо было говорить, кто она – Мизник всем нут-ром понял, что эта женщина и есть убитая бандитами! «Но ведь она же мертва! Мертва! Этого не может быть» - поду-мал он и недовольно закричал конвоирам, стоявшим у вхо-да: «Уберите, уберите посторонних из зала…» Все люди в зале, в том числе конвоиры, недоуменно уставились на ад-воката, и тут он понял, что эту женщину никто не видит, кроме него одного!

Ну а для тех, кто уж вообще ничего доброго не понимает, желая лишь побольше нахапать в этой жизни, написан груст-ный и философичный рассказ «НА ВАГАНЬКОВО»:
«Потом Илья долго стоял у могилы большого русского певца Талькова, так нелепо погибшего в расцвете таланта от пули (неужели настолько бессильна медицина!?), в то время как всякие «киркоровы» прыгают на сцене как за-водные игрушки. Постоял у могилы артиста Юрия Бога-тырева, у могилы героя-любовника, секс символа семиде-сятых и восьмидесятых, последнее время сильно болевше-го, Леонида Филатова - и Илье становилось все горше и страшнее. Рядом был убитый депутат Госдумы, не выле-завший все годы из экрана телевизора Юрий Юшенков. Вот они, некогда всесильные люди, лежат тут у его ног, у ног простого смертного, которого не знает и не знала стра-на, который не выступал со страстными речами с трибун, обещая осчастливить человечество, к которым и прибли-зиться не мог, будь они живыми, как к небожителям. А те-перь он может безнаказанно потопать тут над их прахом ногой, подергать ограду… Конечно, он этого никогда не сделает, но ведь могут же найтись вандалы! Сколько па-мятников, сделанных из цветного металла, как об этом по-стоянно пишут в газетах, они уже украли!
Было страшно от мысли, что вот лежат знаменитые лю-ди пока на видных местах, но кто знает, ведь, может, лет через пятьдесят о многих из них забудут и затрут их моги-лы, закроют могилам людей более известных для своего времени, как они ныне своими надгробиями загородили могилы других, наверное, тоже известных, но фамилии ко-торых Илье ничего, да и уже многим, не говорят…»

САМИ ВИНОВАТЫ
Конечно, соблазны и грехи нашего мира одолевают ныне каждого, и когда я пишу, то, прежде всего, думаю о том, как мне самому лично не поддаться им, и уже тем вырабатываю в себе иммунитет, а с этой прививкой, найденной с помощью творчества «истины поведения», уже потом иду к людям! Ви-дите, как это страшно: болеть грехами! Но люди, к сожалению, привыкли видеть соринку в глазу другого, а у себя и бревно не замечают – в их бедах, грехах и болях всегда кто-то виноват: сосед, власть, бюрократы, милиционеры, плохая жена… Да, ничего нельзя сбрасывать со счетов, но сама мысль о виновно-сти всех остальных не просто ущербна, но и опасна и ведет к печальным последствиям. Поэтому я стараюсь с большин-ством нашего российского, погрязшего в лени, в пьянстве и воровстве народа, разговаривать честно, не потакать его слез-ливости над своей якобы несчастной судьбой, как это делают порой и делали некоторые ищущие дешевой популярности пи-сатели – этакие радетели и адвокаты рабочих и крестьян. Де-лаю это в таких рассказах, как «Пенсионер», «Эфиоп», «Сосе-ди», «Эх, яблочко», выдержку из которого сейчас привожу: 
 «Сидит он злой, без денег и без выпивки дома, смотрит телевизор, а там кто-то чистенький и премиленький песен-ки поет, на пианино иль на скрипочке играет, анекдоты со сцены рассказывает – и все это почему-то в большинстве люди не русские – «кобзоны, райкины, петросяны, жва-нецкие, растроповичи», и пусть у них это действительно хорошо и умело получается и признаны они народом и лю-бимы, но злоба у Ильи на них закипает, обида какая-то дикая - так и хочется запустить в экран телевизора сапо-гом, чтоб согнать их оттуда. «Сволочи, евреи и всякие ино-родцы, - бубнит Илья. – Залезли на теплые местечки, раду-ются, выкобениваются…в то время, когда русский народ ишачит на них скотниками и вообще на самых низкоопла-чиваемых работах…» ; «Чем ты недоволен? – удивляется жена, слыша его злые речи. – Пить надо меньше…» ; «Причем здесь это?!  - огрызается он. – Что главврач боль-ницы, грузин, пьет меньше? Или вот ближайший совхоз армяне оккупировали – сначала один в агрономы залез, а теперь стал председателем и из Армении кучу родственни-ков привез? Кто его сюда звал?» ; «Учиться следовало, а не лодырничать - говорит жена. – Переехали бы в город, стал бы начальником автоколонны, или еще кем…Я тоже планировала высшее медицинское образование получить – на санитарного врача можно выучиться заочно…И была бы я тогда главврачом больницы! Но ты сам не выучился и мне не дал такой возможности! А теперь завидуешь всем!» Уязвленный, Илья вскочил, ударил жену по лицу и сердито потребовал у матери: «Дай-ка на бутылку, ведь пенсию не-давно получила…»»

КАТАКЛИЗМЫ В МОЗГАХ
Часто, анализируя творчество иного писателя, критики начинают глубокомысленно рассуждать о том, как природа влияет на настроение его героя: если солнышко светит – зна-чит и настроение хорошее, ну а если идет дождь, то и мысли у героя дрянные… Иногда такое лобовое соответствие выглядит очень наивным и поверхностным, ибо уже давно стало штам-пом. Я никогда в изображении природы не подходил так одно-боко, так как современный человек, который живет не в шала-ше и не в пещере, а под не протекающей крышей и в тепле, при электрическом свете, пользуется не костром для приго-товления пищи, а газовой плитой, весьма мало зависит от того, светит месяц или солнышко встает…; его поступки и психо-логическая мотивация зависят совсем от других причин. По-этому природа для меня – это, прежде всего, среда (так же как и городская улица и комната), которую необходимо знать, с которой необходимо дружить и которую, если есть такая воз-можность, необходимо приспособить для своего благоприят-ного существования или, как раньше говорили, «покорить». Особенно это актуально для молодого героя, входящего в жизнь и познающего мир, как это происходит у меня с Ленькой в рассказах «Хитрая снасть», где мальчишка пытается стать асом в рыбалке, в «Первая лыжня», где мальчишка в своем стремлении  покататься не учитывает, что зима еще не вошла в свои права, и поэтому ломает лыжу, в рассказе «По дрова», где его стремлению стать мужчиной, взрослым, противостоит могучая весенняя река….В числе этих и многих других рассказ «Береза», на котором остановимся подробнее:
«Бе¬ре¬за под тя¬же¬стью его те¬ла на¬чи¬на¬ет мед¬лен¬но, слов-но не¬хо¬тя, сги¬бать¬ся. В этот мо¬мент он де¬рга¬ет¬ся, что¬бы уве¬ли¬чить си¬лу, с ко¬то¬рой тя¬нет бе¬ре¬зу к зем¬ле. И вот, на-ко¬нец, по¬до¬шва¬ми ка¬са¬ет¬ся зем¬ли. Ура! По¬бе¬да! Те¬перь он бу¬дет ис¬пы¬ты¬вать то бла¬жен¬ст¬во, ра¬ди ко¬то¬ро¬го с дру¬гом ча¬с¬тень¬ко хо¬дит в по¬сад¬ки сги¬бать бе¬ре¬зы! Он лег¬ко от¬тал-ки¬ва¬ет¬ся от зем¬ли - и бе¬ре¬за, по¬чув¬ст¬во¬вав об¬лег¬че¬ние, плав¬но под¬ни¬ма¬ет его на вы¬со¬ту трех-че¬ты¬рех мет¬ров! У Лень¬ки за¬хва¬ты¬ва¬ет дух от по¬ле¬та - ка¬жет¬ся, что бе¬ре¬за, как мо¬гу¬чий лук, мо¬жет бро¬сить его в го¬лу¬бое не¬бо, и он по¬ле¬тит стре¬лой над по¬ля¬ми, над ов¬ра¬га¬ми пря¬мо к сво¬е¬му се¬лу, до¬ми¬ки ко¬то¬ро¬го вид¬не¬ют¬ся ки¬ло¬мет¬рах в двух от по-са¬док...
Вот и Миш¬ка на¬шел под¬хо¬дя¬щую бе¬ре¬зу - бла¬го, их в по-сад¬ках не мень¬ше ты¬ся¬чи - и про¬вор¬но взби¬ра¬ет¬ся на нее. Хва¬та¬ет¬ся за вер¬шин¬ку - и вдруг с тре¬ском па¬да¬ет вниз. Лень¬ка улы¬ба¬ет¬ся, ви¬дя его рас¬те¬рян¬но си¬дя¬щим на трав¬ке у ос¬но¬ва¬ния де¬ре¬ва:
- Ну, как по¬лет?
Опер¬шись ру¬ка¬ми, Миш¬ка пы¬та¬ет¬ся встать, но вдруг ли-цо его ис¬ка¬жа¬ет¬ся в стра¬даль¬че¬ской гри¬ма¬се.
- Ка¬жет¬ся, но¬гу сло¬мал, - го¬во¬рит он об¬ре¬чен¬о.
 
Казалось бы, я, который вырос на природе, в деревне, про-сто обязан заниматься описанием красоты лесов и полей, как это делал Пришвин, но, увы, мне всегда от такого восторжен-ного описательства, которое встречаю у других авторов, ста-новится грустно и скучно. Да, герой произведения, увидев пре-красный закат или осеннюю березовую рощу, в процессе како-го-то своего дела может остановиться на мгновение и поду-мать: «Это красиво!», но, чтоб усесться на пенечек и, вперив-шись в развернувшуюся картину как художник, собравшийся писать этюд, начать с полчаса анализировать ее краски, пери-стость и кучерявость облаков – да никогда! Конечно, если он какой-нибудь философ, убеленный сединами старик, который уже никуда не спешит, или, повторю, художник – это возмож-но, но чтоб с таких позиций смотрел на природу юный влюб-ленный, как это часто бывает у Бунина, увы…   
 В мир ныне все больше и больше вторгаются меркантиль-ные соображения, в обществе потребления, которое мы слепо копируем у Запада, этим пропитано все и, конечно же, я пыта-юсь понять, что несет с собой это зло, и прихожу к весьма неутешительным выводам в своих рассказах «Бизнесменши», «Картежник», «За всех сразу» и многих других, где мои герои впадают в соблазн, который грозит полнейшим разрушением духовности, продажей дружбы, любви, совести. Остановлюсь только на одном из таких рассказов - «Торговка», где молодая женщина, бывший комсомольский работник с идеалами по-строения светлого будущего, занявшись торговлей, теряет все доброе…
«В числе других однажды на ее речи клюнула усталая худая женщина лет сорока с бледненькой и худенькой две-надцатилетней девочкой, у которой чуть ли не каждую не-делю случались приступы удушья…и Софья привезла ей на дом пылесос, захватив с собой маленькие копеечные по-дарки – шапочку спортивную и шарфик, которые выдава-лись распространителям в головной фирме, чтобы те сразу могли расположить к себе покупателей. Стала показывать работу пылесоса и бойко рассказывать, а это она умела всегда, но теперь ее сладкоречивый язычок приобрел уже такую гибкость, что готов был облизать сам лично всю пыль в доме, а вместе с пылью и покупательницу, вплоть до ее задницы… А когда Софья с непоколебимой уверенно-стью и озабоченностью за здоровье дочки покупательницы, заявила: «Главные аллергены – это платяные клещи, кото-рые живут повсюду, которые настолько малы, что их не-возможно увидеть и обычным пылесосом не высосать – вот их-то мой пылесос и утопит в воде!», женщина, (если су-дить по обстановке и одежде, жившая достаточно скромно), имевшая на руках только пятьсот долларов сразу побежала по соседям и стала приносить то сто долларов, то двести, а часто возвращалась без денег и растерянно и горестно го-ворила: «Жадничают. Спрашивают, когда отдашь… или говорят, что у самих ничего нет!» В этот день Софья, было, хотела оставила ей пылесос просто так, но не оставила - вдруг та сбудет дорогую вещь куда-нибудь или сломает, хотя в головной фирме, где сидели очень дошлые и хитро-мудрые менеджеры, знающие психологию человека, поощ-рялось давать в долг, ибо уже тогда (словно рыбке заглот-нувшей крючок с червячком) человеку от покупки отка-заться труднее. Женщина пообещала занять деньги к зав-трашнему дню у родственников и знакомых, что и сделала, отдав на следующий день Софье доллары. Видя, как тяже-ло ей они достались – эти зеленые бумажки, которые Аме-рика штампует миллиардами и наводняет ими весь мир, Софья хотела скостить женщине долларов пятьдесят из своего гонорара, но потом передумала – пусть тоже крутит-ся как и она! Пусть так же унижается, врет, лебезит…             

О ПУШКИНЕ
Пушкин родился шестого июня, а значит, является по горо-скопу знаком «Близнецы». Кто-то скажет, что мало верит в го-роскопы, но, тем не менее, давно замечено, что множество очень одаренных писателей всего мира родилось под этим знаком – возьмем, к примеру, Сервантеса - автора «Дон Кихо-та», Михаила Булгакова - автора «Мастера и Маргариты» и знаменитого автора «Тихого Дона» Михаила Шолохова, кото-рый родился двадцать пятого мая. Я тоже родился в конце мая и считаю, что не без участия звезд сложилась моя писатель-ская судьба, не вопреки им я сочинил первое стихотворение в пять лет.
И вообще, как-то само собой получилось в жизни, что пер-вое крупное прозаическое произведение (мне тогда был два-дцать один год) я начал писать именно в день рождения Пуш-кина (наверное, вдохновило его творчество), и, следовательно, свое второе рождение уже как литератора соотношу с днем рождения Пушкина и каждый год его отмечаю.
Все вышесказанное может казаться несколько нескромным, но я думаю, что излишняя скромность вредит литератору (не дает ему смелости замахнуться на великие свершения)…да и ведь я нигде и никогда не заявил, что пишу так же замечатель-но как Пушкин. Наоборот, на эту тему хочу привести в пример свой верлибр:
 
     ТВОРЧЕСКИЙ ВОЗРАСТ
  Если вы спросите:
  - Сколько лет Пушкину?
  Воскликну:
  - Двадцать
  Если спросите:
  - Сколько лет Лермонтову?
  Скажу:
  - Тридцать три!
  Если спросите:
  - Сколько лет Некрасову?
  Вздохну:
  - Он не молод!
  Если вы спросите:
  - Сколько лет тебе?
  Отвечу:
  - Еще не любил как Пушкин,
  еще не был одинок как Лермонтов,
  еще не страдал как Некрасов...
        * * *
Как видите, я заявляю, что еще не любил как Пушкин, не был так одинок как Лермонтов…хотя по своему возрасту го-раздо старше их…
 Под любовью в данном случае я понимаю тот восторг пе-ред жизнью, то упоение, тот азарт, которые проявляется всю-ду:  в любви к женщине и в творчестве! Все это мы наглядно видим во всех произведениях Пушкина, будь то стихи или проза. Так ярко гореть, так наполнено жить могут только очень редкие люди на земле, но, как правило, к большому со-жалению, их путь земной короток, ибо быть у «…бездны на краю» долго не удается. Ведь почему погиб Пушкин на дуэли? Да, он поссорился с Дантесом из-за своей жены Натали. Да, «высший свет» ему завидовал и раздувал сплетни. Все это об-щеизвестно. Но надо знать и то, что Пушкин в своей жизни устраивал более двух десятков дуэлей, а значит, смерть всегда ходила где-то рядом с ним, и это ему нравилось, это подстеги-вало его, давало ощутить еще большую радость от бытия. По-этому даже о позднем Пушкине могу уверенно сказать, что ему всегда «двадцать», ибо только в эти годы человек забыва-ет про осторожность и прагматизм во всех проявлениях – ведь иначе происходит сдерживание своих чувств, эмоций, желаний и вредит творчеству.   
В какой-то степени я вижу духовное родство с Пушкиным, ибо по его примеру (да и по своим желаниям) стараюсь смот-реть на мир с разных ракурсов (так мир кажется цветистей, та-инственней и разнообразней), под которыми я понимаю разные жанры: тоже пишу статьи и прозу, стихи для детей и взрослых, сказки и, наконец, пьесы… Многогранный Пушкин потому так любим во все времена всеми категориями и возрастами, что каждый читатель находит в нем свое – ребенок и взрослый, старик и юноша, любитель прозы и любитель поэзии.
Да, творчество Пушкина полифонично, объемно, широко, но, несмотря на все его многообразие, в нем есть главный стержень любого искусства, под коим я подразумеваю «Лю-бовь к жизни!». Да, искусство имеет много функций – инфор-мативную (рассказывает о мире и событиях), поучительную (учит нравственности), философскую (отвечает на вопрос в чем смысл бытия) и так далее. Но главная его функция - это показать читателю, как прекрасен этот мир, и тем заставить его любить жизнь! Ведь без желания жить все остальное теряет всякий смысл.
Пушкин нас постоянно взбадривает своим искристым пе-нистым творчеством, ибо смотрит на жизнь широко распахну-тыми глазами вечного юноши! В этом хочется  на него похо-дить.   
               
ТВОРЧЕСКИЙ ОПТИМИЗМ
В творчестве я оптимист – в том смысле, что верю, что по-роки человеческие с помощью литературы можно если не ис-коренить, то, по крайней мере, приуменьшить, поэтому у меня есть немало рассказов, где главным «героем» выступает чело-век с гнильцой, греховный. Нет, я не пытаюсь обижать его, оскорблять в повествовании, призывать его к чему-либо доб-рому: жить по совести или, как сказал Шукшин, «жить не по лжи», ибо менторски учить кого-либо – занятие неблагодарное и бесполезное.  Даже ребенок и тот это отторгает, а уж взрос-лый человек, который считает, что достаточно пожил на этом свете и кое-что повидал, и вовсе подобное не воспримет. В этом случае я начинаю писать рассказ от имени отрицательно-го героя, «встав на его точку зрения», а вот в процессе повест-вования выворачиваю наизнанку всю его душонку, все его тай-ные мысли – ведь себе он врать не будет, ведь он только окружающих дурит, ведь только перед ними чистеньким при-кидывается. И вообще, зло, как правило, всегда любит тень, солнечные лучи людского внимания губят его как плесень, и поэтому греховный человек всегда таится, а порой и очень умело скрывает грязную душонку за личиной добропорядоч-ности – он даже выглядит внешне добрее самого доброго – вот такая мимикрия! Он думает, что никто в его тайные мысли и дела не проникнет: дескать, вот я какой весь беленький и пу-шистый! Так пусть знает – я покажу окружающим всю мер-зость его мыслей! И пусть каждый человек, который прочитает мои рассказы, тоже знает, что люди - не дураки, что мы видим его насквозь, и поэтому ему не стоит впадать в искушение гре-ха! Одна беда – мне кажется, что наше современное общество с его гуманизмом и формализмом слишком благодушно и ма-ло творцу помогает в его благом желании изменить мир. По-смотришь, как судят порой наши суды отъявленных злодеев, и диву даешься – стыдно становится за адвокатов, за судей и за присяжных: ведь если уж через экран телевизора видно, что за мразь сидит перед ними на скамье подсудимых, что она ни-сколько не раскаялась и пойдет дальше вершить зло в мире, то неужели они этого не видят?! Вот и приходиться писать такие жесткие рассказы как «Возмездие» или «Кошки-мышки», от-рывок из которого привожу:
Подходя к его дому, Волков увидел, как тот, озираясь по сторонам, в новеньком спортивном костюме вышел из подъезда и направился вдоль по улице с сеточкой в руке, где лежали пустые две бутылки из-под молока. Волков не-замеченный, тем более в одежде штатского, направился за ним, и когда Длинный, сев в тихом тенистом скверике не-далеко от площадки, где играли дети, стал пристально за ними наблюдать, в Волкове все напряглось в ожидании. А Длинный сначала сходил в один подъезд, потом в другой, затем снова сел в скверике, и когда рядом с ним оказалась девочка лет восьми с бантиками в коротком голубеньком платьишке, побежавшая за мячиком, вдруг ей ласково ска-зал: «Девочка, отнеси-ка бутылочки в подъезд… Там тебе за это тетя шоколадку даст…» Девочка в припрыжку побе-жала в подъезд, на который он указал, а он сам, выждав немного, быстро шмыгнул туда же…В тот же момент Вол-ков кинулся за ним и юркнул в подвальную дверь, откуда раздавались еле слышимый шорох и стон, и в темноте под-вала за углом различил уже снявшего с девочки трусики Длинного, который, увидев физиономию Волкова (а она была перекошена в жуткой злобе), закричал испуганно: «Не трогай меня, у меня справка есть, что я психически больной… Меня обижать нельзя! Меня лечить надо!» ; «Ах, нельзя? Это ты будешь говорить нашим сверхгуман-ным наивным правозащитникам, если доживешь!» – вос-кликнул Волков. «Но я же инвалид!» - заканючил Длин-ный. «Да? Так, значит, наше государство еще и кормит те-бя за счет народа, чтоб ты народу и дальше пакости делал!» - и тут Волков со всего маху ударил Длинного в челюсть, так что тот свалился на пол и задом пополз от милиционе-ра. Волков его догнал, схватил за шиворот и ударил лицом о бетонный пол. Длинный простонал: «Нельзя человека лишать жизни. Я сейчас Библию изучаю, читал в Еванге-лии, что только Бог может дать жизнь, он и может отнять!» ; «Ах, вот как ты заговорил? - рассвирепел Волков еще больше. – Получается, это ты Бог, если берешь на себя пра-во лишать жизни невинные детские души?! Нет, мил друг! Бог сегодня мне поручил сделать это с тобой от имени всех тобой обиженных…» И тут Волков принялся долбить его тупую рожу о бетонный пол и делал это до тех пор, пока Длинный окончательно не затих.               

ВЗГЛЯД НА ЛЮБОВЬ
Мудрые давно сказали, что у писателя существуют по большому счету только две темы – любовь и смерть. Той и другой в творчестве я посвятил немало страниц, ибо это две самые важные темы каждому близки, каждый над ними заду-мывается и каждый рано или поздно с ними сталкивается в жизни. Я тайны и глубину этих тем открывал в своих  произве-дениях в том числе и для себя – то есть с предельной откро-венностью. Поначалу я ее коснулся в рассказах о Леньке, ибо, во-первых, все это было мною пережито, во-вторых, требова-лось переосмыслить прожитый опыт в плане взаимоотношений полов – а опыт вообще-то был небольшой (я получивший травму в двадцать лет, несмотря на то, что был достаточно любвеобильным, тем не менее, много чего о любви еще не знал. И вот одним из первых был написан рассказ «За черему-хой», где я показал чувство мальчишеской любви третьекласс-ника к своей молодой учительнице по пению. Сюжет основан на том, что мальчишке нравится молодая учительница и он ставит ей на учительский стол букет черемухи; учительница восторгается, ей хочется посмотреть, где же растет такая за-мечательная черемуха – та, оказывается, растет на другом бе-гу Камы, и Ленька с радостью предлагает учительницу туда прокатить… Но вмешивается отец, которому не хочется, чтоб малолетний пацан ехал по бушующей реке, в какой-то степени он даже завидует, что Ленька всегда свободен в отличии от не-го, который должен ходить на работу… Возможно, здесь даже вмешивается зависть мужчины к мужчине, несмотря на то, что это отец и сын – подобное часто бывает в жизни и не раз опи-сано в литературе, начиная с Древней Греции. Отказать Леньке прямо он постеснялся зато сделал так, что мотор перестал за-водиться… Несколько часов Ленька пытался завести мотор, но так и не смог… Он все дергал и дергал шнур, хотя на ладонях уже были кровавые мозоли… Казалось бы, откажись от затеи, разведи руками, сошлись на свое малолетство и никто тебя не осудит. Но Ленька не может: потому что обещал своей люби-мой учительнице, молодой красивой женщине. Вот оно где проявляется мое отношение к женщине – самопожертвование ради любви, готовность перетерпеть любую боль, поставить женщину на пьедестал, а самому быть лишь верным пажом. Второй рассказ опять же про любовь мальчугана к молодой женщине, которая работает в библиотеке – и опять Ленька бо-готворит женщину, его образ рисуется в его сознании без изъ-янов, он мысленно украшает его драгоценными каменьями, жемчугами…И ради чего? Да просто ради того, чтобы востор-гаться женщиной, сделать из нее богиню, а самому остаться где-то рядом у ее ног верным защитником и рыцарем… И вот только спустя несколько лет в сознании Леньки происходит метаморфоза, он немножко опускает образ любимой женщи-ны, делает это очень опасливо и осторожно, приближая его до уровня земной женщины. И это заметно в рассказе «Прекрас-ная любви богиня», где мальчик давно любит свою однокласс-ницу, пишет ей стихи, но она не отвечает взаимностью и тогда он – о ужас, для Леньки это страшное испытание – все-таки решается украсть у нее хотя бы один единственный поцелуй. Всего один поцелуй! А сколько у него сомнений, сколько при-готовлений, сколько терзаний! В результате он так и не полу-чает этот поцелуй, но он не в обиде – он идет домой, чтоб написать новое стихотворение своей любимой…
То, что любовь для меня это чувство очень строгое, чи-стое, говорит и рассказ «Их либе дих», что по-немецки пере-водится «Я тебя люблю». Так вот в этом рассказе Ленька, видя, как друг по телефонной линии кричит его любимой девочке эти слова и делает это громко, напористо, без всякой запинки и стыдливости, потом спрашивает его: «Ты в самом деле ее лю-бишь?» И когда узнает, что это всего лишь пустая болтовня, думает: «Ты, видимо, еще ничего не понимаешь в любви…» Да, Ленька уже осознал, что в любви каждое слово мужчины ценится на вес золота – оно должно быть подкреплено поступ-ками, муками.  И как Ленька страдает в рассказе «Галка с теп-лохода», когда его слова о том, какие они уж взрослые и от-ветственные, вдруг проходят настоящее испытание – они встречают девушку–матроса, которой явно необходима по-мощь и которую вчера убеждали в том, что им все по плечу, а на самом деле даже элементарно не могут ей помочь, потому что не имеют еще ни своего жилья, ни своих денег. В этот мо-мент Леньке хочется бросить школу и уехать куда-нибудь за-рабатывать деньги, чтоб в своих обещаниях и делах перед де-вушкой никогда не расходиться…
Да, для Леньки женщина и девушка это, прежде всего, объ-ект поклонения, но в жизни любого юноши наступает момент, когда он начинает думать о ней как о будущей жене, невесте и просто партнерше для секса. Этот выбор встает перед Ленькой в рассказе «На отдыхе», где наконец-то девушка, которую он безответно любил, тоже его полюбила и готова отдаться - он еще по некой инерции, не понимая, что любовь прошла с его стороны, за ней пытается ухаживать и вдруг осознает, что сто-ит на грани обмана: девушка, думая, что он ее еще любит и, возможно, надеясь создать с ним в будущем семью, готова от-дать ему свое тело, и он может этим сейчас воспользоваться, но, увы… В нем срабатывает некий нравственный барьер о том, что нельзя пользоваться столь прекрасным чувством в ка-ких-то своих в данном случае уже корыстных целях…и он убегает от девушки прочь на спасительный для него сейчас зов друга. И счастлив уже оттого, что не поддался, что победил зов плоти, что не обманул девушку. Нынешние девушки воз-можно бы и согласились без «любви», но тогда время было другое, и девушки были целомудреннее, да и Ленька тоже с бывшей возлюбленной на такие простейшие отношения не го-тов…
Показателен в разговоре о любви мой рассказ «Пора мужа-ния», который является знаковым в моем творчестве и как бы завершает огромнейший период развития души подростка. В этом рассказе подросток влюбляется в девушку старше себя и впервые задается вопросом, а каким он должен быть, чтоб его полюбила эта девушка… Он даже в мыслях не может себе представить, что девушка его должна полюбить за просто так, за то, что он такой весь из себя положительный и любит ее, а значит, имеет право на ответное чувство. Он понимает одно – мужчина должен соответствовать некоему идеалу женщины, которая будет потом выбирать из нескольких вариантов, и ес-ли она талантливая и красивая, то имеет на это право… Ко-нечно, какая-нибудь замухрышка, может быть, и сама должна была бы за него бороться и влюбилась бы в него за просто так, но ему ведь нужна женщина неординарная, с изящной фигур-кой, умеющая модно одеваться, то есть имеющая эстетический вкус – и именно такой он хочет соответствовать, а это, увы, тяжелый и непростой труд. Именно к такому творческому и непростому труду Ленька готов и разрабатывает обширный план собственного самосовершенствования – во-первых, он понимает, что мужчина должен быть для женщины защитни-ком, он должен уметь ее уберечь от хулиганов, помочь в трудных жизненных обстоятельствах, отогнать других претен-дентов на ее сердце… И он начинает тренировать свое тело! Во-вторых, он понимает, что он обязан иметь какой-то талант, который его и выделит – и он начинает учиться играть на ги-таре и петь песни… И он в результате выигрывает схватку за сердце этой девушки, несмотря на свой юный возраст, у взрос-лого и сильного парня, он опережает своего друга, который пытался привлечь девушку только своим бойким язычком… Значит, он правильно понял душу женщины, правильно почув-ствовал ее запросы и сумел соответствовать некоему ее идеа-лу мужчины, который в принципе почти одинаков для каждой – это умный, сильный, надежный и интересный мужчина…   
В отношениях парня и девушки я всегда исходил из некой аксиомы, что взаимоотношения двух людей, особенно в таком заведомо чистом чувстве, должны быть искренними и откро-венными, и таким во всех рассказах (как о Леньке так и в сту-денческих о Игоре) остается мой герой, но оказывается, не все женщины и девушки такие же – то есть откровенны и чисты в любви. В этом плане уже показателен рассказ «Поздравление», где Ленька приходит поздравить среди ночи свою любимую девочку с Новым годом, минуя разные препятствия и неприят-ности, но в результате она держит тайную мысль выдать его сторожам, которых он сумел обмануть вместе с их собаками, и заставляет выстрелить из ружья… Только осечка спасает Леньку от поимки…А в рассказе «Охрип» избалованная де-вушка, которой Игорь в общем-то абсолютно не нравится, пользуется им для того, чтобы он ночами провожал ее из ин-ститута до дома, угощал шоколадками и дарил цветы. А когда он сильно заболел, она его просто отшивает…
Некий мой лирический герой, открывая тайну по имени «женщина и любовь», как и многие мужчины рано ли поздно приходит к браку – ибо это часто необходимое условие, чтоб женщина дарила тебе свои тепло и любовь, и тут-то он пони-мает, что любовь в браке гораздо сложнее, чем просто любовь без брака. Там требования к человеку совсем другие – более жесткие, более сложные… Ведь создается семья – а это есть некий маленький кооператив, который ставит себе цель заве-сти детей, заработать квартиру, получать деньги, чтоб хорошо и достойно жить и иметь возможность воспитывать в достатке детей. Каждый ли парень и каждая ли девушка готовы к этому? Увы, нет. Ведь недаром по статистике более трех четвертей браков распадается. Ведь одно дело, сидеть пить пиво в кафе, гулять, взявшись за руку, и говорить друг другу ласковые сло-ва – и совсем другое, жить в браке. Ведь если в период ухажи-вания и любовных игр можно и пригасить свой капризный нрав, скрыть свою леность и безинициативность, то в браке это быстро открывается. Ведь люди уже видят друг друга посто-янно и, как говорится, оба должны впрячься в семейную лямку. Тут–то выясняется, что один готов тянуть эту лямку, а другой не хочет и не способен. Насколько сложен этот процесс я по-казал в своем романе «Ясень на краю обрыва», где ситуации усугубляется еще и тем, что главный герой получил травму и стал инвалидом и ему труднее соответствовать настоящему мужчине, чтоб женщина, которая его полюбила, осталась с ним. И тогда, во-первых, он получает высшее образование, чтоб иметь возможность устроиться на работу – а образование в его положении колясочника получить не так-то просто. Во-вторых, он совершенствует свой талант, работает с утра до ночи, чтоб в будущем этот талант кормил его или, по крайней мере, принес ему известность и уважение, ибо для интересной женщины всегда важно насколько со значимым человеком она живет. В-третьих, он начинает работать, чтоб иметь прирабо-ток к пенсии… Его тело и душа находятся в постоянном тяже-лейшем напряжении,  выдержать которое порой не в силах и здоровый человек, но главный герой романа Саша это выдер-живает и побеждает. Что ему в этом помогает? Терпение, тер-пение и еще раз терпение, умноженное на волю – все это поз-воляет ему лепить свой характер сообразно с миром – приспо-сабливаться к нему, если его нельзя изменить, приспосабли-ваться к женщине, которая тоже понимает, что и ей надо со-вершенствоваться, что и она далеко не ангел и не идеал… Вот так в браке происходит взаимная, очень трудная притирка, ко-гда приходится сдирать не только кожу своих желаний, но и ломать хребет своего характера, чтоб остаться рядом.      
Многие нынешние молодые люди не хотят ломать себя, не хотят себя совершенствовать и притираться друг к другу – ведь это процесс трудный и болезненный, да и им кажется, что они итак уже совершенны и именно партнер обязан подстраи-ваться под них. К чему это ведет, нам говорит статистика, ко-торую я привел выше. Возможно, мы идем к понятию «сво-бодная любовь», когда мужчина и женщина будут просто схо-диться на какое-то время, чтоб произвести на свет потомство, а за этим потомством потом будет заботиться государство? Мне бы подобного не хотелось и поэтому я всячески в своем творчестве пытаюсь примирить эти два огромных и противо-речивых мира – мужчину и женщину. И с ужасом замечаю, что, увы, гораздо больше ныне амбиций у женщины, которая не хочет смирять свою гордыню, и пишу об этом в своем рас-сказе «Самолюбие», в рассказе «Поиск музы». Вообще, в ка-кой-то степени я вижу выход из создавшегося положения в по-лигамном браке, ибо есть в обществе определенный процент женщин, которые могут и хотят жить под защитой сильного мужчины, а многие женщины этому противятся – и на этом возникает сильное напряжение между двумя полами. Навер-ное, всегда есть и было желание мужчины подчинить себе женщину, а у женщины - подчинить себе мужчину, и это про-тивостояние в наше время обострилось, о чем я и пишу в сво-их жестких рассказах как «Скупой», «Падишах» и «Адский огонь», где мужчины, обжегшись на непокорности и эгоизме женщин, начинают мстить – один становится маньяком, дру-гой запирает девушек в своеобразную тюрьму, а третий просто неосознанно душит их.
Иногда моему герою начинает казаться, что он наконец-то понял женскую душу, наконец-то познал, что такое любовь и как можно ее добиться, ему верится, что он знает, что предло-жить женщине и имеет для этого все возможности как, напри-мер, в рассказе «Эх Катя, Катечка!», где умный, состоявшийся, опытный в отношениях с женщинами мужчина искренне и по уши влюбляется в молодую девушку-сироту, которая работает заправщицей на бензоколонке… Он богат, бизнесмен и хочет предложить ей за ее любовь весь мир – путешествия, квартиру, отдых на курортах, хочет оплатить ее образование, помочь в жизни реализоваться ее целям, мечтаниям, но она хоть и не имеет ни семьи ни квартиры, тем не менее, увы, отказывается от столь заманчивых предложений. И мой герой пребывает в жутчайшей растерянности и не может понять: или же девушка попалась глупая, или же он что-то в жизни и в женской душе не понимает. Вот и получается, что, оказывается, несмотря на весь наш опыт в любви, найдется в ней такая неожиданность, такая необъяснимая разуму суть, что нам остается только раз-вести руками и воскликнуть с болью и недоумением: «Эх, Ка-тя, Катечка!» И все-таки я продолжаю в своем творчестве оце-нивать и принимать любовь, как некую вершину, как некую цель, которую, несмотря на всевозможные, не зависящие от нас обстоятельства, можно покорить, можно завоевать своей волей, умом, талантом, своим благородством, наконец – такие мужчины-рыцари женщинами всегда востребованы, в любые времена! 
Ты совершенство, эталон!
А я, жаль, не Ален Делон…
Я в мыслях вас поднял на трон
И сдался, словно раб, в полон.
   
ВЕРЛИБРЫ – ЛЕТОПИСЬ ДУШИ
В одной из своих книжек я дал определение верлибру, что это слияние красоты поэтического образа и мудрости афориз-ма ; и это действительно так, ибо верлибр, как правило, в от-личие от белого стиха сжат, и идея в нем должна быть переда-на в кратчайшей форме, которая (если она несет  философский смысл) достигает емкости мудрого изречения. Все это под-крепляется метафорой, которая своей оригинальностью за-ставляет верлибр сверкать. В какой-то степени верлибр это есть бриллиант, но бриллиант не серийный, не определенной формы, размера и веса, а бриллиант, который мастер шлифу-ет, стараясь почти не изменить природу камня, его органиче-скую форму…
Когда меня спрашивают мало сведущие в литературе лю-ди: в чем разница между стихом и верлибром, я, если сидим, например, за столом, ставлю несколько обычных чашек (обычная форма стиха) и одну вазочку или кувшинчик и гово-рю, что верлибр – это не поток, это не ширпотреб (пусть даже тот будет из китайского фарфора), это всегда оригинальная форма. Да, в нем нет ритма (ямб, хорей и т.д..) классического стиха, в нем нет рифмы, но в нем есть присущий только ему ритм, и этот ритм может быть задан несколькими предложени-ями, где очень часто, чтоб придать интонационную силу, я со-вершаю инверсию, так и одним предложением, которое как ка-рандаш мастера, не отрываясь от листка бумаги, одной линией создает точный, характерный и исчерпывающий образ…
   
               
                Глава 1
Верлибры – это своеобразная летопись моей души, чувств, сомнений, откровений и моих размышлений. Это попытка по-нять наш многоликий и суетный мир в точных поэтических образах и тем самым поставить некий восклицательный знак, как верстовой столб на дороге собственной судьбы. Конечно, в верлибрах я много рассуждаю о творчестве как об особом со-стоянии человека, человека познающего и открывающего этот мир, восторгающегося этим миром.
                * * *
  Вы плавали на теплоходе  по Каме?
  Масса впечатлений, событий, знакомств,
  Золотые пески пляжей, красивые женщины,
                зовущие крики чаек...
  И я часто сажусь на свой любимый теплоход,
  дожидающийся на пристани творчества -
  листок писчей бумаги!
  Он чист, как вымытая матросами палуба,
  он бел, как отражающиеся в воде борта,
  он просторен, как река мыслей,
                что несет его.

 В вышеприведенном верлибре я воспринимаю личность творца как свободного человека, который словно путешеству-ет по жизни, благодаря своему писательскому дару все видеть и все замечать может быть чуточку более ярко, чем остальные люди. Познание ему доставляет еще и огромное наслаждение. Познание любви, женщины, природы…
                * * *
  На разбитой пишущей машинке судьбы,
  Ударяя  пальцами желаний по буквам-дням,
  упорно сочиняю свою жизнь
                на серых листках бытия.
  Может, в моей исчерканной рукописи
  безжалостный редактор - время
  обнаружит пару талантливых строк?!

В данном верлибре участь творческого человека уже не столь радужна, ибо уметь восторгаться миром и его красками – это еще не значит, что творец может создать что-то такое, которое пригодится другим людям и будет востребовано че-ловечеством через годы. Поэтому мир надо не просто уметь созерцать, но и перерабатывать в своем сознании, и происхо-дит это, как правило, увы, через страдания, через боль, через муки.
                * * *
  Заплатив талантом, трудом и страстью,
  я купил лотерейный билет
  и выиграл великую удачу:
  понимание тайн души и вселенной!
  Но пока оттеснен от кассы
  толпой тех, кто выиграл рублевку,
  и хочет получить ее скорей,
  чтоб выпить кружку пенистого успеха.
  Но я дождусь своей очереди...

Увы, судьба творца даже талантливого, как показываю в предыдущем верлибре, не всегда радужна, не всегда он полу-чает признание, славу, деньги. Как правило, в этой гонке очень часто побеждают люди менее талантливые, а порой и просто бездарные, которые нацелены на коммерческий успех, жадные до жизненных благ – они готовы на все, они всех отталкивают локтями и вообще готовы ради славы пойти на подлость… Но истинный творец не должен торопиться ради благ, ибо он обя-зан работать тщательно и понимает, что уже само творчество служит наградой, и познание тайн души и вселенной является главным наслаждением.
                * * *
Прессом разума
       выжимаю из событий и фактов
густой сироп жизни,
даю перебродить ему в подсознании -
и подаю на столы страниц
бодрящее вино поэтических образов.
Угощайтесь, читатели!
            * * *

Построю терем творчества
из фантастических конструкций
                мыслей.
Пусть шпилем поэтическим
он ввысь стремится - к звездам.
Корнями философской мудрости
           пусть в землю прорастет.
А стены из "суровой прозы" сложу -
понятной, крепкой.
Внутри героев сказок поселю:
вы с ними пойте и танцуйте,
                любите и страдайте,
сколько захотите!
за проживание
            ни копейки не возьму.

                * * *
Прихожу доктором в общество,
словно в детский сад,
где все повально заражены
                эпидемией наивности.
Еще недавно
            они ходили дружным хороводом,
мило попевая,
и хотят это делать дальше.
А когда я говорю, чтоб оголили попки,
и достаю болезненный шприц,
чтоб сделать прививку
                своего мировоззрения,
они брыкаются и пускаются в слезы...
Что ж, привыкли к сладким пилюлям!

В трех предыдущих верлибрах я пытаюсь понять, как дол-жен строить отношения творец со своим читателем. Чем дол-жен привлечь его к себе? А прежде всего бескорыстностью, своим восторгом перед жизнью – тогда только читатель по-смотрит глазами творца на этот мир и на всё его многообразие и глубину и поймет, что мир прекрасен. А ханжество и мора-лизаторство, увы, не привлекут читателя, да и самому творцу в принципе они не должны быть присущи. Но, конечно же, чи-тателя отнюдь не всегда следует гладить по головке как ма-ленького ребенка, ибо жизнь сложна, и в ней нельзя быть наив-ным, жить только радужными мечтами, ибо это чревато поте-рей нравственных ориентиров.
                * * *
Извилистым путем приближаюсь
к заветному берегу своей Мечты.
Тебе со стороны кажется,
что есть короткий - прямой путь.
Но только кормчий знает,
что против ветра лишь "галсами"
может двигаться парусник...
Лучше махни мне с берега
белым платком Надежды!

Да, путь творца извилист, и это мой лирический герой хо-рошо осознает - бывают падения, уходы в стороны, сомнения и поиск каких-то других путей, каких-то побочных дел, кото-рые, тем не менее, все равно приведут к результату, к движе-нию вперед. И в данном случае во время сомнения и отступле-ний для творца очень важно понимание любимого человека, который, увы, не всегда умеет верить в творца так, чтобы под-держать его.       
                * * *
Прикасаюсь кончиком авторучки
к чистому листу бумаги с волнением
                и страхом,
словно пальчиком к холодной воде реки!
Надо плыть...
Но как преодолею стремнину сюжета?
Не пойду ли ко дну,
                захлебнувшись волнами глав?
Множество зрителей стоит на берегу -
не хочется их разочаровывать...

                * * *
Творец, годами работаешь
                до изнеможения,
чтобы найденная тобой истина осветила
мир вокруг и души, как солнце.
Но, боже мой, есть еще
                так много людей,
только-только
     выходящих из подвала невежества,
которые сразу ослепнут.
Приди к ним пока со свечой,
пусть они сначала привыкнут к свету.

Не просто писателю бывает наладить диалог с читателем, ибо и сам он может осознавать свое несовершенство и страх от невозможности осуществить задуманное большое дело или осуществить его не должным образом и тем отпугнуть читате-лей, стать посмешищем – это для него огромный стимул к со-вершенству. Впрочем, и люди тоже бывают разные – многие еще просто не доросли до понимания откровений творца, и с ними он должен вести особый разговор: не отпугнуть их глу-биной своего познания мира, своими идеалами, а дать им как детям, у которых часто бывает несварение желудка, нечто лег-кое, чтоб они хотя бы просто поняли вкус этой пищи – творче-ства.

                * * *
Чтоб добыть средства к существованию,
опускаюсь в мутную воду коммерции...
Я бы там давно задохнулся,
если б в моем акваланге
не было крана со свежей струей
                воздуха творчества.

                * * *
Многим кажется, что я непостоянен,
сегодня - поэт, завтра - художник,
                послезавтра - философ.
Но это лишь разноцветные фильтры,
через которые свет моей раскаленной
в жажде познания души
пытается проникнуть в самые темные
углы мироздания.
                * * *
Бакенщиком плыву по реке жизни
и шестом своих чувств
                измеряю ее глубины,
оставляя бакены - свои творения!
Пусть они мигают
              огоньками мыслей и добра,
освещая вам в бурю и темень
безопасный фарватер.
              * * *
В предыдущих верлибрах мой лирический герой предстает в роли экспериментатора, ибо эксперимент это неотъемлемая часть творчества и, чем смелее творец в эксперименте, чем более это его заводит, тем глубже он познает жизнь и людей, их души и свою собственную. Но, конечно же, эксперимент эксперименту рознь – и творцу необязательно становиться убийцей, чтоб понять душу злодея, для этого есть его фанта-зия, опыт перевоплощения.
                * * *
Зерно под прессом
отдает самое лучшее,
что вызрело в нем
под благодатными ливнями, -
                душистое масло.
Под прессом годов
отдаю лучшее, что нажил, -
                мысли.
Берите, люди, пользуйтесь,
а я лишь жмыхом уйду в небытие.

                * * *
О, бездарный литератор,
поникшим евнухом ты бродишь,
не в силах овладеть
         веселой музой творчества,
и жутко ненавидишь тех,
кому она благоволит.
Считая, что они ее купили
деньгами, хитростью
                иль чем-нибудь еще...
Она и, в самом деле, отдается,
но только за упорство и талант!

                * * *
Человек искусства - донор
и хочет лишь одно:
чтоб его кровь через книги,
музыку, картины иль скульптуры
попала к людям!
А тех, кто творит лишь для себя,
я мало понимаю.
Может быть, они считают,
что их кровь еще слишком жидка,
чтоб кому-либо пригодиться?
Или боятся, что за нее мало заплатят?
Видимо, еще не знают,
что чем больше крови отдаешь,
тем возрождается она
                обильней!

Не знаю, как другие, но я давно понял (кстати, в этом мне помогло именно творчество), что творец должен нести в мир гармонию, чтоб быть нужным – ибо любой человек, будь он хоть трижды злодей, тянется к свету, к гармонии, к красоте человеческих взаимоотношений. А значит, и кровь-творчество должна быть чистой, без примесей духовных болезней. Да, творчество это еще и пресс, под который добровольно подста-вил свою душу творец, чтоб оттуда выдавить необходимый людям продукт. Без щедрости душевной, мне кажется, творец настоящий не может состояться – вот об этом я и пишу.

                * * *
Зубило времени
сбивает письмена ушедших,
оставленные даже
                на гранитных плитах
дворцов властителей.
Давайте материалы выбирать покрепче:
бумага, холст, пожалуй, подойдут.
                * * *
В суете огромными ножищами забот
порой давлю свои трепетные чувства,
как неуклюжий слон топчет цветы и зверюшек...
Но когда надеваю очки творчества,
то через  линзы стихов
с умилением и восторгом разглядываю,
насколько причудливы и таинственны
эти пугливые обитатели души...
Как сера и тосклива без них жизнь!
                * * *
Прикинувшись пепельницей,
собираю во время бурных  застольных бесед
окурки ваших воспоминаний,
а потом в одиночестве,
словно пытливый Шерлок Холмс,
разглаживаю папиросную бумагу
и пишу на ней стихи о вас...
В книге они - как в пачке сигареты! –
затянитесь в задумчивости!

                * * *
О, муза творчества,
                за мою любовь к тебе
возьми в свое ожерелье
мой выбеленный думами череп,
пропустив через глазницы
суровую нить времени.
Дай повисеть ему
рядом с черепами
            твоих великих женихов.
                * * *
Несмотря на то, что само творчество является наградой творцу, он все-таки мечтает порой, чтоб труд его души, его откровения и мысли пригодились людям, которые являются его современниками и которые будут жить после него. Ведь как сказал великий Пушкин: «Я памятник воздвиг себе неруко-творный!» Так и любой творец пытается свой труд сделать нужным людям многих поколений и это закономерно для лю-бого – будь то строитель, который строит прекрасное здание, будь то отец, который растит сына в надежде, что тот будет добропорядочным человеком и понесет его фамилию с честью и передаст внукам.

                * * *
Мне не надо разбивать копилки,
чтоб добыть нажитое...
Монетки мыслей
                я складывал в книги -
и достаточно перевернуть страницу,
чтоб с открывшимся богатством
купить поцелуй женщины,
                приобрести цель в жизни...
                * * *
Иной писака - словно унитаз:
с удовольствием подглядывает в дырку
за испражнениями человеческих чувств
и несет этот понос в канализацию книг.
Мол, вот какой я смелый:
отображаю жизнь во всей могучей полноте!
То-то в мире вони развелось...
А надо быть бы биотуалетом,
перерабатывая все через фильтр души в компост
и удобряя грядки страниц,
на которых только тогда вырастут плоды   
прекрасных стихов.
                * * *

                Глава 2
Вторая главная составляющая в моих верлибрах это, ко-нечно же, любовь, которая одухотворяет и оплодотворяет ду-шу творца, и потому, наверное, мои верлибры о любви нравят-ся многим читателям  – это близко им, понятно, они в моих верлибрах об этом многогранном, глубоком и таинственном чувстве находят для себя новые откровения, новые нюансы, которые или не испытали, или не находили ранее для выраже-ния своих чувств нужные слова и образы. Много добрых слов получаю от женщин, которые, в отличие от многих мужчин, глубже чувствуют любовь, тоньше ее понимают. И не стесня-ются о ней говорить. Конечно, мужчина более груб в своей сущности, меньше задумывается над этими вопросами, более прямолинеен и мало любит поэзию, хотя вот в чем парадокс – уж если этим начинает заниматься, то превосходит в глубине познания женщину. Надеюсь, что и я в своих верлибрах, куда вложил большой опыт общения с женщинами, все свои стра-дания и муки от безответной любви, а также все счастье, когда достигается хрупкая гармония между влюбленными, понял что-то такое, что пригодится и другим людям.
                * * *
Я  капсюлем хотел бы быть,
чтоб порох чувств
             людских воспламенить
и поиска заряд послать
в цель совершенства.
Но где любовь,
                которая курок взведет
тугой пружины творчества?
                * * *
В кандалах творческих мук
добываю в копях мудрости
алмазы нежнейших слов,
чтоб какой-нибудь вьюноша
подарил их любимой
дорогими серьгами на уши.
Но сначала я их подарю тебе,
Ибо ты дала мне вдохновение и силы!

Я уже упомянул, что, конечно же, для творца очень необ-ходима поддержка любимой женщины, которая вдохновит его на познание жизни, на поиски прекрасного. Она – главный стимул для усилий, она награда герою, она и заслуживает бла-годарности от творца.
 
  Когда я уставал от забот и борьбы,
  и падал в изнеможении
  твой голос ложился к моему изголовью
  мягким котенком
                и ласково мурлыкал...
  Когда я вязнул в перинах суеты и
                довольства, 
  твой голос пел походной трубой
                и трепетал  флагом.               
  Но когда я уходил, ослепленный другой,
  почему он безмолвствовал?
  Или холод наступающего одиночества
  уже застудил тебе горло
  и ангина обиды сковала его?
                * * *
  Мы стояли на морозной улице
  и ты бросала в меня льдинками  слов,
  ты бросала долго и точно -
  и я превратился в Снеговика,
  у которого вместо глаз - черные угли.
  Как нашкодивший мальчишка
  ты испуганно убежала прочь.
  А я остался стоять недвижим.
  Не подходи!
  Теперь ты замерзнешь в моих объятиях.

                * * *
  Нас, как два пластилиновых шарика,
  время катало по жизни.
  Столкнувшись, мы словно срослись,
  обретя в друг друге поддержку...
  Но теперь мы снова порознь.
  А сплюснутые наши бока
  все ищут и ищут былую опору.
  Сколько еще надо кататься,
  чтоб вновь стать круглыми?!
         
Все предыдущие верлибры, конечно же, о любви непро-стой, ибо она хоть и состоялась, но, увы, была недолгой и принесла моему лирическому герою муки, сомнения и страда-ния. И в большинстве стихов у меня всегда так – любовь, увы, недолговечна, она непредсказуема, она приносит боль, и, в конце концов, тоску утраты, но если оно так, то, может быть, для творца в этом есть свои плюсы. Ведь это заставляет его снова искать любовь, строить ее по тому идеалу и по тому ле-калу, которое он создал в своей душе, и воссоздать который он стремится в жизни. Значит поиск любви – это для творца величайший стимул к дальнейшему познанию мира, своего места в нем, познания такой непредсказуемой, загадочной и вечно ускользающей женской души.
Но и душа творца, конечно же, не проста – она мечется в сомнениях, в поисках смысла жизни, она ошибается, и поэтому женщине с таким человеком жить непросто, она должна уметь его прощать, ибо творец часто не располагает собой – его ве-дет по жизни провидение, интуиция, жажда познать новизну. Если он от них откажется, то перестанет творить, а может быть, и жить, как это случалось с множеством великих поэтов, когда они теряли творческое начало.
                * * *
  Жадно лижу пламенем желаний
  окружающую меня действительность.
  Гаснет, гаснет костер моей души!
  Замочил все осенний дождь тоски
  и давно сожжены души у близких
  в черный пепел печали.
  Дайте, дайте сухую соломинку любви...


                Глава 3
Третья важнейшая составляющая в моих верлибрах – это, конечно же, поиски смысла жизни, ответ на извечный вопрос, зачем жить в этом мире и как жить. Ведь часто отпущенную нам жизнь мы тратим бездарно, не сумев достигнуть ни по-ставленных целей, ни совершенствовать свою душу, зато успев наделать гадостей другим людям. И потому-то мне обидно за своего лирического героя, который мучается над этим извечным вопросом, где-то находит на него ответ, а где-то и не находит и потому его обуревают сомнения и апатия. Иногда он готов от безысходности покончить с собой, часто надеется на свое терпение, которое поможет пережить период депрессии, порой готов бежать хоть на край света в поисках смысла жизни, общаться с множеством людей, чтоб в их ми-ровоззрении найти крупицы смысла существования – и он гля-дит пристально как на современников, которые очень уверенно идут по жизни, так и на героев прошлого, жизни которых с их страстями, падениями и взлетами, азартом могли бы послу-жить ему примером. Увы, не всегда находится ответ в совре-менности и в прошлом, и тогда мой лирический герой, кото-рый тоже имеет богатый жизненный опыт и свое мнение по многим вопросам, мнение выстраданное, может твердо отве-тить, что вот именно так-то и не надо жить, что это ведет к греху, к пустоте и душевной усталости… Опираясь на эти подводные камни, отталкиваясь от них, стукаясь о них порой очень больно, он идет вперед – к тому правильному и точному ответу, свет которого еще где-то лишь брезжит вдали. И пусть он этот ответ даже не найдет в ближайшее время, ибо ответ этот разгадывают уже много тысячелетий сотни мыслителей, но так и не могут разгадать, так как он постоянно ускользает и действенен только на данном историческом этапе и только для определенного возраста, но уже сама постановка этого вопро-са – есть необходимейшее условие существования думающей личности.
 
                * * *
  По кладбищу своих дней грустно брожу
  и разглядываю надписи на памятниках:
  эти умерли от лени и обжорства,
  эти от пьянства и пересыпу,
  а эти сгорели на пляже
                с дымком бесцельности,
  а те лопнули от пустых разговоров,
  как мыльные пузыри.
  Иных сглодали тоска и ненависть.
  Очень жалко мне их всех,
  но более всего
              дни упущенных возможностей,
  погибшие от нерешительности.
  И я хороню рядом с ними еще один день -
  день поминовения!
                * * *
  Передо мной тяжелый шлагбаум,
  на котором  давно умерший
  написал:
                "Проход запрещен!"
  нарисовал череп с костями
  и поставил охранником страх.
  И действительно:
  за шлагбаумом была вырыта пропасть
  и многие  сгинули в ней.
  Без следа и вести...
  Но!
  Неунывающий ветер перемен засыпал ее
  песком фактов и камнями событий.
  Так не пора ли открыть дорогу?
  Может, здесь кратчайший путь
  к ИСТИНЕ!
  Застоялись резвые лошади поиска
  лучшей жизни!
                * * *
  Есть радиоигра - "охота на лис":
  надо найти спрятанный
                радиопередатчик.   
  Я же охотник за свободой!
  Она настойчиво посылает мне
  через долгие километры  лет,
  через трясину лени и усталости,
  через буреломы нетерпения
  зовущие сигналы счастья,
  которые звучат
                то громче, то тише -
  в зависимости от верности
  каждого моего шага...
  Не сбивайте меня с пути,
  не слышащие сладостных призывов!
                * * *
  Дни висят на нити жизни,
  как бельевые прищепки.
  Холостяк сушит на них
                дырявые носки,
  ловелас - женское белье,
  модник - фирменные тряпки.
  А где-то смерть
               уже точит ножницы...
  Только красные флажки
  детских трусиков
  могут спугнуть ее как волчицу.
               
                * * *
  Каждый - скульптор своей души.
  Он может сделать ее плоской
  под тяжестью выгоды,
  как "цыпленка -табака",
  и подавать,
                словно в ресторане,
  каждому, кто солидно платит.
  Он может сделать ее круглой,
  если будет избегать в жизни острых углов
  и катиться футбольным мячом
  под ногами сильных...
  Он может сделать ее тупоугольной,
  если ляжет кирпичом
  в непробиваемую стену равнодушия
                на пути идущих вперед.
 
  Каждый - скульптор своей души.
  И хорошо бы, замесить ее на тесте добра,
  мять жесткими пальцами совести
  и сунуть как хлеб
                в горячую печь любви.
                * * *
  Если б он жил в шалаше -
  мечтал бы об уютной квартире
  Если б он был холост -
  мечтал бы о доброй жене.
  Если б он был одинок -
  мечтал бы о верных друзьях.
  Но у него все это есть...
  И он мечтает:
  как бросить жену,
              уйти из квартиры
              и разругаться с друзьями.
         
                * * *
  Когда на пути есть гора -
  человек взбирается на нее
  и становится высоким!
  Когда путь ровен -
  человек садится и уныло
  смотрит на стертые подошвы...
  Не обходите
       Голгофу страдания стороной!

                * * *
Бог и Дьявол вышли на дуэль,
а между ними оказался я.
Послав в меня заряд,
                один сказал с улыбкой:
"Умри, чтоб возродиться к вечной жизни!".
Другой, свой сделав выстрел,
с ухмылкой произнес:
"Умри и вымости костьми своими
дорогу тем, кто за тобой идет!".
"Э нет, еще мне рановато!", -
подумал я и быстро голову пригнул.
"Ты молодец! - заметили вдруг оба. -
Исполнишь наш завет,
коль любишь жизнь... ".

                Глава 4
Увы, нельзя создать некую башню из слоновой кости и жить в ней, отгородившись от забот и болей мира, от его не-устроенности, пошлости и глупости – в этом несовершенном мире живет и творец, хотя некоторые, в общем-то, умудряют-ся существовать в некоем вакууме, пребывая в наивности и за-нимаясь только прекрасным. Я не из последних, и мой лириче-ский герой страдает вместе с остальными людьми от несовер-шенства мира, от тупости государственных чиновников, и, ко-нечно же, желает этот мир изменить к лучшему, сделать его порядочнее… ; в этом и есть четвертая составляющая моих верлибров. И здесь я прибегаю к разным художественным средствам – в одних случаях бичую, в других случаях – надсмехаюсь, иногда иронизирую. И бичую не только тех лю-дей, которые имеют рычаги власти и могут сделать нашу жизнь лучше, но и конкретного человека, который наивно под-дается на хитрые речи политиков.
 
                * * *
Скрипкой своей души
пытаюсь сыграть божественную музыку.
Представив чудную картину мироздания
и закрыв от удовольствия глаза,
вожу смычком страсти
по струнам нежных чувств.
Но вот открываю глаза и вижу:
мир рушится...
И надо сколачивать его
                гвоздями страдания,
ударяя по ним той самой скрипкой.
Как долго потом приходится
                ее настраивать,

                * * *
Попал под притяжение Идеала,
как заяц на ночной дороге, -
в луч автомобильных фар.
Ой, как ярко светит он,
освещая путь на много лет вперед!
Так бы и побежал  туда,
где обещание вечного мира,
                вселенского счастья
                и райского блаженства...
Но вовремя выскочил на обочину:
боже мой! Разве сравнится этот
промчавшийся мимо очередной Идеал,
топча своими колесами
тысячи ослепленных фанатиков,
с вечным мерцанием звезд?!

                * * *
Кажется, гибнет страна,
сбрасывая с себя панцирь
                имперского мышления,
который, надо сказать,
                верой и правдой служил,
защищая от таких же мастодонтов.
Но всему приходит конец.
И вот скрипят в надсаде хребет и кости,
отрывается вместе с панцирем
                и живое мясо -
все-таки ой как крепко
                за столетия прирос он!
Да и жалко его бросать -
авось еще пригодится.
И посмотрите!
Посмотрите, какая слабая, голенькая,
неприкрытая от опасностей Россия
                выползает из него!
А все-таки надо.
Тяжело стало бежать
с окостеневшей ношей по пути прогресса.
Ведь не хочется остаться
                последней черепахой...
                * * *
Перепахали огромное поле страны
в надежде посадить нечто плодоносящее,
а вырастить ничего не можем.
Все спорим: что садить, как садить?
И заросло поле лебедой коррупции,
чертополохом преступности
                и репейником злобы.
Когда же найдется умный агроном?
Или наш запущенный пустырь
и в самом деле отдать
под американский или китайский плуг?
Они его уже давно точат...

                * * *
Эх, да помоемся в баньке,
нашей русской баньке - перестройке!
Эх, да растопим жарче печурку
гробами былых вождей!
Эх, да скинем с себя пробитую пулями
шинельку казарменного коммунизма!
Эх, да намылимся иллюзиями,
и окатим себя из ушата реформ.
Эх, да смоем с тела соленый пот
трудовых пятилеток!
Эх, да всыплем по своей заднице
березовым веником матюгов!
Эх, да выскочим голышом
к расфуфыренной дамочке
                западной демократии,
что приготовила пивка холодного
гуманитарной помощи!
Эх, да облапаем ее ручищами
                мужицких желаний.
Эх, да получим звонко
по своей наивной пьяной роже...
    Да, хорошо!
                * * *
Проела шинель
         идеологических убеждений
моль сомнений.
И почил портной,
который суровыми нитками
                своих цитат
быстро зашивал дыры.
И зябко... И свищет в прорехи
                ветер перемен.
Не бойтесь.
Он выдует затхлый запах
                ваших подмышек,
если больше не будете
держать руки по швам.

Поэты бывают разные, одни как, например, Лермонтов, Есенин пытаются противопоставить человеческую личность, индивидуальность творца холодной и безжалостной машине государства и мнениям общества, а другие, как поздний Мая-ковский, пытаются соединить людей в некую могучую толпу, радостную и счастливую – так каждый из них отвечает на за-просы своего противоречивого времени, и нельзя сказать, что один из их прав, а другой ошибается, ведь в обществе всегда существует одновременно несколько тенденций, несколько моделей поведения. Мой лирический герой, наверное, все-таки ближе к личностному началу в человеке, он сам без подсказки вождей и толпы хочет осознавать свое место во времени, в ис-тории и в государстве. Понятно, что живет он во время ре-форм, во время разрушения идеи всеобщего братства, которая себя дискредитировала, и не хочет быть винтиком. И все-таки моего лирического героя отличает он многих свергателей то, что он не рьяный бунтарь, он за разумное соединение в чело-веке личностного и коллективного, ибо другого пути для эво-люционного развития на земле нет…

            * * *
Под лекалом
непогрешимой отеческой пятерни
очередного вождя,
тяжело ложившейся на наши головы,
мы становились похожими, как перчатки.
И умели:
    громко аплодировать,
    хватать лопату и винтовку,
    ловить подачки,
    что бросало нам государство,
    сжиматься в кулак и опускать
    его по приказу на непослушных...
Ну, а когда никто нас не видел,
радостно сворачивали фигу! 
      

                Глава 5
Пятая составляющая в моих верлибрах – это попытка по-нять бога, вселенную и человеческую личность с философской точки зрения. Связать воедино микромир, макромир и челове-ческую сущность, ее предназначение на земле.

                * * *
Вещает авгур-предсказатель,
сверяя по полету птиц мою судьбу,
а друг-монах как ворон каркает,
когда случается поломка мелкая
                в моей машине.
Мол, что-то делаешь не так,
мол, где-то нагрешил!
Теперь я шага сделать не могу:
то в небо гляну я со страхом -
не падает ли камнем сокол,
во все делах вещая мне упадок?
На девушку боюсь я посмотреть.
Женат… Вдруг чирей вскочит на глазу?
Недавно комара убил.
Надеюсь, не успел он сообщить
кому-то всемогущему,
чья наглая ладонь лишила его жизни!?
                * * *
Однажды, надувая мыльные пузыри,
представил себя Богом, который так же,
словно игривый мальчуган,
сует трубочку в животворящий раствор -
и начинает дуть.
И мы вылетаем гроздьями:
       большие и маленькие, удачные и не очень…
Как мы хрупки -
любая пылинка-случай
                может пробить нашу оболочку.
И раздастся тихий хлопок. ПОК…
Как мы недолговечны:
                любое дуновение ветерка судьбы
бросит нас в темный угол забвения
                или разнесет в прах.
Мне стало грустно: а вдруг я вон тот шарик!?
Маленький и наивный,
пытающийся как можно дольше
                удержаться в воздухе жизни.
Оберегающий себя
                от столкновений с превратностями.
С жаждой успеть налюбоваться этим миром
и показать за краткий миг полета:
«Посмотрите, посмотрите,
                какой же я был хорошенький!..»
ПОК… Это упала моя слеза.
А ведь началось все с забавы.
                * * *
 Великий композитор Бог –
Большой импровизатор.
Стараюсь под его мелодию
я написать либретто жизни.
И с вдохновением творю,
в надежде предугадать 
                его аккорды
хотя б на год вперед, на месяц…
Но он либретто снова рвет:
Мол, это невпопад,
              мол, снова предлагай…
Однако иногда мне удается
услышать мысли его ход.
Тогда испытываю счастье,
сливаясь с гармонией небесной.

В своих верлибрах я стараюсь ответить на извечный фило-софский и теологический вопрос, о том насколько люди сво-бодны от некоего рока, он некоей судьбы или кармы, ибо мно-гим из нас, особенно творцам–индивидуалистам, хочется, что-бы мы были сами как боги – явлением штучным, независимым от каких-либо сверхъестественных сил: сами творили себя и окружающий мир… Одни полностью ратуют за это, а другие считают, что вся жизнь человеческая запрограммирована, что и волос с головы не упадет без божьей воли. Опять же с воз-растом мой лирический герой от полного отрицания боже-ственной воли в своей судьбе начинает приходить к мысли, что все-таки существует некий высший порядок, некое высшее предназначение, которое руководит людьми и всеми крупными событиями в истории человечества, однако он и не отрицает чисто человеческой воли… И Бога понимает и воспринимает не как раз и навсегда данное и застывшее, а как первейшее творческое начало вселенной, к которому должен прислуши-ваться творец в поисках гармонии с окружающим миром. И символ Вавилонской башни, которая является библейским предупреждением человеческой гордыне, воспринимает не в негативном смысле, а как способ дотянуться до бога и уже вблизи слышать его слово! 
                * * *
Кажется, в прошлой жизни
Я был строитель Вавилонской башни.
Стоял почти уже у неба  - и  к Луне
ручку разума наивную тянул,
                когда вдруг башня рухнула,
раздавив при этом тысячи…
А сколько таких попыток было после?!
Все выше, выше…
И вновь мы строим. Кладем в основание
блоки философских систем.
Надстраиваем кирпичами научных данных.
Ныне нам помогают могучие краны
                опыта цивилизации.
Компьютеры сотен умов всех стран
рассчитывают прочность строения.
И думают, как совместить идею общую
и личные желания в гармонии.
Телескопы предвидения
оценивают направление
                шпиля откровений к звездам.
Но вся конструкция опять шатается.
Крысы терроризма пытаются ее подрыть,
кладовщики-олигархи
      воруют строительные  материалы.
Быть может, снова рухнет всё?
Ну что ж, начнем сначала…


                Глава 6
И, наконец, красной нитью в моих верлибрах проходит и связывает все темы, как некий цементирующий раствор, по-пытка объяснить, что же такое воля, что же движет всеми нами на этой земле, заставляет идти на голгофу, безответно любить, достигать каких-то целей, творить, трудиться, растить детей, побеждать обстоятельства…
                * * *
  Напоминаю шахматиста-неудачника,
  который, стыдливо спрятавшись от людей,
  анализирует проигранные партии.
  Только вместо шахматной доски
  передо мной прошедшая жизнь...
  Я горько смотрю на вертикали падений
  и горизонтали отступлений.
  Да!
       Много "матов" поставила мне судьба.
  Но завтра снова иду к ней на встречу.
  Приятно играть с сильным противником!
  И пешки моих желаний
                когда-нибудь прорвутся в ферзи.
                * * *            

Сижу в долговой яме
мучительного недовольства собой!
Ибо не в силах оплатить векселя
обещаний собственной душе…
Ведь когда она с восторгом восклицала:
«Эх, хорошо бы еще это заполучить!?»
я всегда, как любимой женщине, отвечал:
«Обязательно приобретем!»
И конечно многим ее побаловал,
радуясь оттого,
       что она счастлива в такие минуты.
Но порой в запале гордости
пообещал, может, несбыточное…
Отказаться от своих слов
             будет как-то не по-мужски -
 еще припишет к слабакам!
Сказать, что пошутил – совсем несолидно!
Есть выходы, где больно
        будет близким людям, а значит мне…
Быть может, найдется
                какой-то компромисс?
Я в яме не привык сидеть!               

Да, воля – это главнейшее условие, чтоб понять и познать эту жизнь, чтоб чего-либо добиться, чтоб совершенствовать себя и окружающий мир, но откуда она берется? Она данность характера человеческой личности или приобретенное каче-ство? Я стараюсь показать, что это и то и другое – конечно же, волю в человека закладывают природа и родители. Но, увы, не всегда энергичная и талантливая личность обречена иметь во-лю. Волю, как это ясно понимает мой лирический герой, надо в себе постоянно воспитывать, тренировать. Как? Для этого есть немало способов. И потому-то мой герой старается не пасо-вать перед обстоятельствами, влюбляется безумно и безответ-но, ибо понимает, что если уступить, смириться, то воля к жизни, к действию начнет утихать. Он воспитывает в себе тер-пение, настойчивость, но опять же все эти потуги ради чего?! Ради гордыни, честолюбия? И это, наверное, в какой-то степе-ни присуще творцу, но тут надо уметь очень тонко дозировать эти качества, ибо они могут привести, гипертрофировавшись, к обратному результату - собственной непогрешимости. Мой лирический герой в основном для подстегивания воли приме-няет любовь к женщине, обязательства перед ней, обязатель-ства перед данным себе самому и другим людям словом – они то и не дают расслабиться, они то и питают его. Да, это часто очень больно для творца – колоть себя и свою душу укорами, муками совести, но другого пути нет. И конечно же, для под-стёгивания воли он рисует ту большую перспективу в своем сознании, то счастье, которое его ждет, если применит волевое усилии и достигнет цели! И вообще, чем больше творец ставит перед собой целей, тем больше кладет в речку жизни камуш-ков, по которым может шагать. Опять же это как тропинки: ес-ли одна приведет в тупик, то другая поведет к горизонту…   
                * * *
Приснилось мне, что я был послан
на стажировку к Эпикуру.
На быстром лифте мыслей
я в шахту времени спускался,
                минуя сотни этажей,
где рыли золото мудрости
                и алмазы откровений
тысячи великих первопроходцев.
И вот уже в саду,
где старик с веселыми глазами
лопатою труда возделывает виноградник
и смахивает пот с большого лба.
Ты Эпикур? А где же нимфы? Где пир горой?
Сказали мне, что у тебя извечный праздник?
Тут гроздь старик сорвал
и дал мне посмотреть сквозь ягоды
                на солнце истины.
И вмиг преобразился мир:
сбежались нимфы удовольствий,
                танцуя и смеясь.
И сердце наполнилось желания вином,
захотелось всех и все Любить!
Старик сказал: «Плод счастья
надо взрастить в своей душе!
А сколько в божественном саду
еще произрастает кустов,
                деревьев и цветов
с чудесными плодами! Возделать их
да и попробовать успеешь ли за жизнь?
Так что трудись!»

                * * *
Бросаю в бетономешалку судьбы
гравий желаний и песок чувств,
добавляю цемента воли –
и кручу все в водовороте жизни.
А потом разливаю раствор
                по формам дней
и делаю из них брусчатку в будущее.
Тут главное сохранить пропорции:
насыплешь мало чувств –
                и бетон будет хрупким.
Не дашь достаточно цемента –
                вообще рассыплется.
Не докрутишь в опыте жизни –
                образуются пустоты.
И все-таки не так часто
бывают удачные замесы,
хоть я уже и опытный
                строитель своей Мечты.
                * * *
Электрокарою качусь по цеху,
Который и зовется нашей жизнью
И где мы все обязаны трудиться –
Таскать груз множества забот…
Устал, изнервничался.
Аккумуляторы подсели. И думаю уже:
«А может быть пора на свалку?
Чтобы ржаветь тихонько в уголке,
Пока металлолом не переплавит смерть.
Но нет…Я вновь свой кабель жажды жизни,
Чрез вилку творчества
Сую в розетку вселенской красоты –
И заряжаюсь энергией любви!
Я снова резв! Живу, творю, пишу!
Большой вольтаж моих стихов
                и вам поможет зарядиться! 
    
Итак, в результате прихожу к выводу, что еще и творче-ство помогает воле творца не угаснуть, что оно – главный путь познания изумительных тайн жизни. Может быть, оно и есть главный смысл жизни моего лирического героя – путь, кото-рый он прокладывает впереди себя и идет по нему. А ведь, давно мудрыми сказано, что движение ; это все! Ведь, увы, не каждый достигнет своей или общемировой цели, но каждый может пройти до нее несколько ступеней… Каждый верлибр – это маленький шажок!
 
ОПЯТЬ О ЛЮБВИ
Наверное, нет писателя, который не писал бы о любви – этом великом чувстве, которое, впрочем, посещает отнюдь не каждого человека. Кое-кто из писателей относится к любви как к чему-то чрезмерно сложному и непознаваемому и даже не пытается его проанализировать, ну а я всегда пытался понять, что за сила тянет мужчину и женщину, мальчика и девочку к друг другу, чтоб уметь этой силой руководить, чтоб пробуж-дать эту силу, ибо женщине и мужчине необходимо, чтоб их кто-либо любил, ведь без этого не осуществится продолжение рода на земле… Кто-то из мудрых уже давно сказал, что по большому счету существуют только две самые важные темы для творчества «смерть и любовь», вот и я посвятил тому и другому большую часть своего творчества, пытаясь, прежде всего, для себя понять, каким я должен быть человеком, чтоб меня полюбила достойная девушка, и не искал в этом хитрых путей, как опять же делают некоторые писатели, давя, что называется, на извечную женскую жалость героини, которая вдруг влюбляется в замухрышку мужика, который ни денег за-работать не может, ни дом построить, ни защитить ее… В мо-ем творчестве мужчина – это прежде всего волевой, активный, оптимистичный, трудолюбивый и смелый человек, на которого женщина всегда может положиться в самых трудных ситуаци-ях. Но такой мужчина из ниоткуда не возьмется, и в своих рас-сказах я пытаюсь показать, как он начинает проявляться уже в мальчике и подростке, как происходит его становление. Осо-бенно это проявляется в таких рассказах как «Пираты», «Их либе дих…», «Галка с теплохода» и в рассказе «За черему-хой»:
«Вско¬ре по¬до¬шла Ва¬лен¬ти¬на Ва¬силь¬ев¬на и в рас¬те¬рян¬но-сти ос¬та¬но¬ви¬лась. В бе¬лых на¬ряд¬ных ту¬фель¬ках, да еще на вы¬со¬ком каб¬лу¬ке, не¬сколь¬ко мет¬ров об¬хле¬стан¬но¬го вол¬на-ми бе¬ре¬га она, ко¬неч¬но же, не мог¬ла пре¬одо¬леть. Лень¬ка бы¬с¬т¬ро при¬нес из дво¬ра до¬ску и по¬ло¬жил ее в грязь, как тра¬п. Но на ней Ва¬лен¬ти¬на Ва¬силь¬ев¬на по¬те¬ря¬ла рав¬но¬ве-сие и спа¬си¬тель¬но ух¬ва¬ти¬лась за Лень¬ки¬но пле¬чо. Так он и до¬вел ее до лод¬ки.
Не сра¬зу уда¬лось ему стол¬к¬нуть лод¬ку с бе¬ре¬га. Боль-шая, де¬ре¬вян¬ная, сде¬лан¬ная спе¬ци¬аль¬но для пе¬ре¬воз¬ки дров и се¬на, она лишь слег¬ка ше¬ве¬ли¬лась от его уси¬лий. Да и учи¬тель¬ни¬ца си¬де¬ла на пе¬ре¬дней ска¬мей¬ке! Вот ес¬ли бы она уш¬ла к кор¬ме, то нос бы стал лег¬че, но учи¬тель¬ни¬ца это¬го не по¬ни¬ма¬ла, ну а Лень¬ка счи¬тал се¬бя не впра¬ве бес-по¬ко¬ить ее та¬ки¬ми пу¬с¬тя¬ка¬ми. Ис¬поль¬зуя вес¬ло как ры¬чаг, он все-та¬ки стол¬к¬нул лод¬ку.
Обыч¬но мо¬тор за¬во¬дил¬ся с пер¬во¬го ра¬за, но се¬год¬ня Лень¬ка был в не¬до¬у¬ме¬нии... Он с си¬лой де¬ргал за¬вод¬ной шнур, а мо¬тор да¬же ни ра¬зу не "ур¬к¬нул". Все вро¬де бы¬ло в по¬ряд¬ке: и "ис¬к¬ра" хо¬ро¬шая, и бен¬зин по¬сту¬пал бес¬пре¬пят-ст¬вен¬но, а мо¬тор слов¬но под¬ме¬ни¬ли!
Че¬рез не¬ко¬то¬рое вре¬мя Лень¬ка в из¬не¬мо¬же¬нии опу¬стил¬ся на кор¬му, снял с пле¬ча фу¬раж¬ку и плес¬нул в ли¬цо при¬гор¬ш-ню хо¬лод¬ной мут¬ной во¬ды.
- Мо¬жет, за¬втра по¬е¬дем? - не¬сме¬ло спро¬си¬ла учи¬тель¬ни-ца.
- Все рав¬но за¬ве¬ду! - про¬хри¬пел Лень¬ка, сжал зу¬бы и сно-ва на¬чал де¬ргать за шнур... Паль¬цы у не¬го уже бы¬ли стер¬ты до кро¬ви, а он все де¬ргал и де¬ргал. И ду¬мал: "Эх, бы¬ло бы мне чуть ¬боль¬ше год¬ков, я бы Ва¬лен¬ти¬ну Ва¬силь¬ев¬ну за че-ремухой на вес¬лах увез!".
 
Или вот в рассказе «У елки»:
«Они под¬хо¬дят к боль¬шо¬му ло¬гу. Ри¬та сни¬ма¬ет ва¬реж¬ку и по¬ка¬зы¬ва¬ет:
 - Мне нра¬вит¬ся вон та елоч¬ка!
Елоч¬ка конечно хо¬ро¬ша, но рас¬тет она на са¬мой кру¬тиз-не, и до¬брать¬ся до нее слож¬но. Но толь¬ко не Лень¬ке. Он се-год¬ня го¬тов ис¬пол¬нить лю¬бой при¬каз!
За¬ло¬мив шап¬ку, он мчит¬ся вниз по скло¬ну. В ушах сви-стит ве¬тер, ря¬дом мель¬ка¬ют ство¬лы де¬ревь¬ев, а лы¬жи уп¬ря-мо рас¬се¬ка¬ют тол¬щу сне¬га. На¬ко¬нец-то он по¬лу¬чил воз¬мож-ность по¬хва¬стать сво¬им удаль¬ст¬вом и уме¬ни¬ем. Ока¬жись сей¬час этот склон Джо¬мо¬лун¬г¬мой вы¬со¬той де¬вять ты¬сяч мет¬ров, он, не за¬ду¬мы¬ва¬ясь, си¬га¬нул бы с нее, лишь бы смот¬ре¬ла ОНА...
Весь в сне¬гу Лень¬ка вы¬полз из ло¬га и по¬ло¬жил елоч¬ку к Ри¬ти¬ным но¬гам.
- Ах! Ка¬кая пре¬лесть! - во¬с¬к¬лик¬ну¬ла она и бла¬го¬дар¬но по¬смот¬ре¬ла на не¬го.
                * * *
На ули¬це уже тем¬не¬ло, ког¬да они по¬до¬шли к Ри¬ти¬но¬му до¬му. Жаль, что так бы¬с¬т¬ро за¬кон¬чи¬лось это пу¬те¬ше¬ст¬вие.  Ри¬та раз¬вя¬зы¬ва¬ет лы¬жи, озяб¬шие паль¬чи¬ки пло¬хо слу¬ша-ют¬ся ее. Лень¬ка бы¬с¬т¬ро на¬кло¬ня¬ет¬ся и ви¬дит, что кон¬цы ве¬ре¬вок оле¬де¬не¬ли.
- Ми¬ну¬точ¬ку! - он зу¬ба¬ми впи¬ва¬ет¬ся в узел, при¬сло¬нив-шись ще¬кой к ее ва¬лен¬ку, и раз¬вя¬зы¬ва¬ет. За это по¬лу¬ча¬ет вто¬рой бла¬го¬дар¬ный взгляд.

 Ведя своего лирического героя от детства к юности, к сту-денческим годам, я слежу за тем, как развивается в нем чув-ство любви, но если мой герой, как правило, открыт в своем чувстве и честен и подразумевает, что предмет его любви столь же искренен, то какую же он испытывает боль, когда по-нимает, что в любви весьма много ловушек, что этим прекрас-ным чувством легко могут воспользоваться коварные женщи-ны для осуществления своих целей. Вот как это происходит в трагическом рассказе «Половодье», где романтический герой, встретившись с такой женщиной, гибнет:

«В же¬ла¬нии по¬нра¬вить¬ся Са¬ша был бе¬зум¬но от¬кро¬ве¬нен и так об¬на¬жал ду¬шу, что ее мож¬но бы¬ло, как го¬во¬рит¬ся, взять го¬лы¬ми ру¬ка¬ми.
При встре¬че с без¬за¬щит¬ной кра¬со¬той Ки¬ра всег¬да ис¬пы-ты¬ва¬ла не¬о¬до¬ли¬мое же¬ла¬ние ею за¬вла¬деть - на¬при¬мер, ес¬ли в ру¬ках ока¬зы¬вал¬ся пыш¬ный цве¬ток ге¬ор¬ги¬на, на¬чи¬на¬ла вы¬щи¬пы¬вать и об¬ры¬вать, словно вырезанные из тон¬ко¬го крас¬но¬го бар¬ха¬та, ле¬пе¬ст¬ки. Хо¬те¬лось су¬нуть ге¬ор¬гин в рот и силь¬но ку¬сать, что и де¬ла¬ла, ес¬ли ря¬дом не бы¬ло лю¬дей: ведь мог¬ли по¬ду¬мать, что свих¬ну¬лась или страш¬но го¬ло-дная... Ви¬дя в филь¬ме, как бьет¬ся на опе¬ра¬ци¬он¬ном сто¬ле в раз¬ре¬зан¬ной груд¬ной клет¬ке ого¬лен¬ное сер¬д¬це че¬ло¬ве¬ка, Ки¬ра ло¬ви¬ла се¬бя на ко¬щун¬ст¬вен¬ной мыс¬ли: хо¬те¬лось взять его, ок¬ро¬вав¬лен¬ное, в ла¬донь и мед¬лен¬но, со сла¬до¬стра¬сти-ем, сжи¬мать цеп¬ки¬ми паль¬ца¬ми до тех пор, по¬ка не на¬чнет за¬ды¬хать¬ся, а по¬том, дав на ми¬нут¬ку сво¬бо¬ду, сно¬ва сжи-мать...
И сей¬час, пья¬нея от ог¬ром¬ной вла¬сти над без¬за¬щит¬ной ду¬шой юно¬го влюб¬лен¬но¬го, она хо¬лод¬но и с на¬смеш¬кой ска¬за¬ла:
- Ты в сти¬хах о люб¬ви пи¬шешь! Го¬во¬рить кра¬си¬во¬сти жен¬щи¬не все ма¬с¬те¬ра. А мог бы прыг¬нуть по моей прось¬бе в ве¬сен¬нюю бу¬шу¬ю¬щую ре¬ку?
Са¬ша по¬дал ей тет¬рад¬ку со сти¬ха¬ми и, раз¬бе¬жав¬шись, прыг¬нул с вы¬со¬ко¬го бе¬ре¬га в бур¬ля¬щую мут¬ную во¬ду.
Во¬да мгно¬вен¬но по¬гло¬ти¬ла его. Че¬рез пол¬ми¬ну¬ты на по-вер¬х¬но¬сти по¬я¬ви¬лась го¬ло¬ва, и Ки¬ре по¬ка¬за¬лось, что лоб у Са¬ши рас¬се¬чен и по не¬му те¬чет кровь. За¬тем го¬ло¬ва мед¬лен-но по¬гру¬зи¬лась и уже не по¬яв¬ля¬лась... Ки¬ра по¬бе¬жа¬ла по бе¬ре¬гу, ста¬ра¬ясь не от¬ста¬вать от бы¬с¬т¬ро¬го те¬че¬ния ре¬ки, вгля¬ды¬ва¬ясь в ки¬пя¬щую во¬ду, - еще над¬еялась, что Са¬шу про¬сто снес¬ло вниз... За¬тем, по¬сто¬яв не¬сколь¬ко ми¬нут в оце-пе¬не¬нии, ки¬ну¬лась на теп¬ло¬ход, ко¬то¬рый на¬чал да¬вать про-щаль¬ные гуд¬ки. Ни с кем не раз¬го¬ва¬ри¬вая, ни на ко¬го не гля¬дя, она вош¬ла в ка¬ю¬ту и, не в си¬лах унять бью¬щую ее дрожь, се¬ла на кой¬ку и при¬жа¬лась спи¬ной к сте¬не. Взгляд был от¬сут¬ст¬ву¬ю¬щим, а ли¬цо блед¬ным. Не¬ле¬пая и страш¬ная кар¬ти¬на, слу¬чив¬ша¬я¬ся на ее гла¬зах, про¬кру¬чи¬ва¬лась в со-зна¬нии сно¬ва и сно¬ва. "Я не хо¬те¬ла это¬го, не хо¬те¬ла...", - шеп¬та¬ла Ки¬ра су¬хи¬ми гу¬ба¬ми. -  Про¬сто не ус¬пе¬ла его ос¬та-но¬вить».

Но особенно трудно пришлось моему герою в романе «Ясень на краю обрыва», где двум влюбленным мешали все-возможные обстоятельства (он беспомощный инвалид, пере-двигающийся на коляске, без образования и без работы) – естественно, семья девушки против такого мужа для своей до-чери, но если она его все-таки полюбила, если проигнорирова-ла мнение родителей, если уехала из города жить к любимому в село, значит, несмотря на травму, имел он в себе те необхо-димые мужские качества, воспитал их в себе с детства, кото-рые так всегда прельщают в мужчине женщину – силу духа, волю, стремление к цели…

РАЗМЫШЛЕНИЯ…
Чтобы писать действительно глубокие вещи, каждый писа-тель должен знать основные философские понятия, социаль-ный срез общества, психологию, политику – вот и я, пытаясь прояснить тайные пружины движения человеческой души и общества, начал делать сначала заметки в дневнике, рассуж-дая, что такое «Бог», «душа», «счастье», «любовь», «красота», и над многим другим. В результате появилась книжка моих философских и социологических эссе «Путь к совершенству», где я попытался рассказать читателю о жизни и вселенной не художественными образами, воздействуя не только на чувства, но и на рассудительность. Эта книжка расширяется и переиз-дается, увеличивается круг тем и вопросов, которые меня вол-нуют и, наверное, я буду писать ее до конца своих дней, ибо тайн во вселенной и обществе все прибавляется и прибавляет-ся. Что есть мы в этом вечно меняющемся и таком старом ми-ре? Как нам надо жить, чтоб сохранить в себе веру и духов-ность, какие ставить перед собой нравственные идеалы? Все это и пытаюсь прояснить для себя, и как саднят во мне эти во-просы, говорит хотя бы отрывок из статьи «Откуда берется боль?»
      «Мы уже говорили в статье "Как взрастить талант?", что вектор ухода от боли будет не верен, если не устремлен к Богу, притяжение и свет которого, конечно же, надо чув-ствовать. Пушкин когда-то высказал мысль, что страдания - это большая школа, но счастье - это университет. Все это подтверждает мою мысль о том, что в перспективе у любого "проучившегося в школе страданий" всегда должен мая-чить "университет счастья", как некий идеал. В человече-стве, да и во Вселенной, конечно же, заложено природное понимание "идеала", но не у каждого оно достаточно раз-вито. Развить его, то есть создать огромнейшее напряжение между двумя полюсами - "Совершенством" и "Несовер-шенством", задача каждого. Более всего с ней справляются литераторы, которые как мастера-электронщики, но толь-ко с помощью очень тонкого инструмента (образа, художе-ственного слова) настраивают душу человека на верный прием божественной сущности. Они, если талантливы, умело показывают и мрак и свет мира, а различие между этими полюсами и есть главный двигатель всей Вселенной.
    Кто-то, возможно, вынесет из статьи мысль, что совер-шенный человек мало страдает: ведь, преодолев боль, он продвинулся к совершенству... Конечно, все это не так. Со-вершенство - это тот горизонт, тот идеал, к которому мы приближаемся вечно, но так никогда и не достигнем. Мы будем только покорять очередные вершинки на пути к нему. Кому-то этих достижений будет вполне достаточно, а кто-то пойдет дальше.
      Напоследок выскажу парадоксальную мысль: тот наиболее совершенен, кто постоянно испытывает потреб-ность совершенствоваться. Ведь в личной жизни можно до-стичь относительного совершенства (добиться всего, чего желал, и стать счастливым), но может ли достичь совер-шенства человечество?! По-моему, здесь мы только на начальном этапе. И человек совершенный (а он всегда ощущает себя клеточкой огромного организма - человече-ского общества) будет испытывать муки от боли и страда-ний других людей, животных, от безалаберности нашей жизни. Поэтому, давайте, будем стремиться к тому (не за-бывая, конечно, о себе лично), чтобы наша страна, наша нация, наша планета нашли в себе силы ежедневно пре-одолевать путь от мрака к свету, от боли к совершенству!

ВЕЧНЫЕ ТЕМЫ
Частенько в моих рассказах бывает трагический конец, но это не потому что во мне скрывается некий садист, который любит издеваться на своими беззащитными героями – отнюдь. С подобным финалом пишут многие серьезные писатели (как-то я подсчитал, что у Василия Шукшина в сборнике рассказов «Охота жить» из двадцати пяти рассказов ровно половина с трагическим концом). Причина этого в том, что тема смерти является главенствующей в литературе и все великие произве-дения ею заканчиваются, возьмем, к примеру, трагедии древ-них греков и трагедии Шекспира, и делается это прежде всего для того, чтобы пробить коросту равнодушия в человеческой душе к болям других людей, ну и, конечно же, понять самим, что страшное может произойти с тобой, если ты будешь наивен, глуп, ленив, совершишь грех… Ой, как часто мы ведем себя как дети, наивно полагая, что нам за наши грехи слегка похлопают по попке и пожурят, пальчиком погрозят, и начина-ем громко плакать, когда получаем жесткий подзатыльник от жизни…
Встречаясь в колонии с осужденными, я отметил, что чуть ли не все они поголовно жалеют себя и клянут бяк милиционе-ров и следователей, которые их ни за что якобы упрятали за решетку. И это вместо того, чтобы проанализировать свою прошлую жизнь, осудить себя внутренне и тем самым очи-ститься и больше не грешить, а без этого не будет исправле-ния. В таких рассказах, как «Аллах все видит», «На вираже» и многих других я стараюсь исследовать тему, которая всегда имела большой резонанс в русской литературе: тему «пре-ступления и наказания». И вот выдержка из моего рассказа «Каждому свое место», где сын взрывает могилу «крутого ав-торитета», которого убил его отец, погибший при этом и сам.
«Когда, огороженную чугунной решеткой с ангелочка-ми между вензелей, могилу закидали землей, то подогнали автокран, который установил массивную с барельефом Бормана мраморную стелу, а вокруг нее положил еще не-сколько белых мраморных плит. «Только вечного огня не хватает, - подумал Вася горестно, - а так богаче будет, чем городской памятник павшим воинам. Может, еще и караул поставят, как у Мавзолея». Его стали душить невольные слезы, и он быстро пошел в дальний угол кладбища, где была скромная могила отца. Постояв у холмика с желез-ным крестом, с которого на Васю смотрело моложавое и доброе лицо, он положил гвоздики и тихо произнес:
- Я отомщу за тебя...
Через неделю поздно ночью Вася  подошел к кладбищу, осторожно перелез ограду и, крадучись, направился к мо-гиле Бормана, стела которой далеко виднелась в тусклом свете звезд. Шуршали под ногами мыши, неожиданно сверкнули зеленые глаза, чуть не заставившие Васю вскрикнуть - оказалось, это лисица пришла кормиться мышами и едой, которую приносят на могилы родственни-ки покойных. 
У могилы Вася еще раз огляделся по сторонам и при-слушался - не выставлена ли охрана? - и осторожно острой саперной лопаткой стал делать яму под мраморной стелой. Вырыв с полметра, Вася подумал, что этого хватит, но столько было в нем в этот момент ненависти, что он готов был добраться и до самого гроба, чтоб плюнуть Борману в его поганую мертвую рожу. Вырыв еще, он сунул на дно принесенный пятикилограммовый пакет с гексогеном, ко-торый  помогли достать друзья, служившие с ним в Чечне, подсоединил  взрыватель и, запалив бикфордов шнур, по-бежал прочь. Остановившись метрах в двухстах, залег. Чтобы, если вдруг произойдет осечка, повторить  все..., но тут раздался такой мощный взрыв, что тяжеленная стела, взлетев высоко в воздух, рассыпалась на куски, и еще дол-го падали около Васи мраморные сколки.
Когда он шагал по полю к городу, мимо по шоссе про-мчались с мигалками «скорая помощь» и две милицейских машины. Вскоре в местной газете появилась статья, где го-ворилось, что кто-то из противоборствующей группировки взорвал могилу известного предпринимателя  Н... таким количеством взрывчатки, что от гроба остались только щепки, а куски чугунной ограды разлетелись на сотни метров. Там же была помещена и фотография, где на месте когда-то шикарной могилы виднелась трехметровой глу-бины воронка. «Нечего лежать бандюге среди честных лю-дей! – подумал с горечью Вася. - И убивать у народа по-следнюю веру в справедливость».
 


ВВЯЗАТЬСЯ В БОЙ
Некоторые писатели как-то умудряются писать, сидя в своеобразной замкнутой камере, отгородившись от мира, наблюдая его со стороны, уткнувшись в документы – такой способ, наверное, тоже имеет право на существование, если писатель пишет исторические документальные произведения. Я же стараюсь, прежде всего, ввязаться в бой с жизнью, реши-тельно и смело, зная заранее, что получу немало шишек, по-этому, наверное, и пошел в тот бизнес, где более всего крути-лось в городе криминала, но зато и познал жизнь с самой ее изнанки. Пришлось встретиться с людьми, без знания которых я вряд ли бы написал рассказы на криминальную тему, о вла-сти денег и среди них «Завистник», «Скупой», «Адский огонь», выдержку из которого приведу:
«Перед судом Степу заперли в камеру-одиночку, ну а пока длилось следствие, уже прошел месяц с момента убий-ства последней жертвы. Вновь в Степе проснулся огненный дракон и стал лизать своим испепеляющим кровавым язы-ком его внутренности. Степа бил кулаками в дверь, пинал и кричал, чтоб ему дали холодной воды. Воды надзиратель принес чашку, а Степе требовалось ее литра два. Степа стал кидаться на бетонные стены, биться в них головой. «Под психа косишь, сука? - сказал надзиратель. – Не вый-дет». Но, видя, что лицо заключенного уже разбито о стену в кровь, что содраны ногти, он позвал начальство, а уж то пригласило двух дюжих санитаров, которые выволокли Степу из камеры и увезли в психиатрическую больницу для экспертизы.
Врачи должны были освидетельствовать Степу завтра, а пока его, чтоб не буйствовал, привязали к привинченной к полу железной койке. А зверь уже бушевал в нем, требуя пищи, так что у Степы аж глаза горели его бешеным огнем и вылезали из орбит, а в горле страшно рокотало, как ро-кочет раскаленное пламя, вырываясь из сопла паяльной лампы. Степа дышал часто-часто, чтоб как-то остудить грудь, но ему не хватало воздуху. «Отвяжите!» - орал он диким голосом, но понимал, что это вопит не он, а тот ог-ненный зверь требует свободы.
Тюремный опытный врач измерил Степе температуру и долго с интересом и удивлением разглядывал градусник, где шкала была перекрыта полностью вплоть до сорока трех градусов. Покачав головой, ошарашенный, врач при-нес другой градусник, но и на нем зашкалило. Тогда врач вкатил Степе мощную дозу антибиотика и амидопирина, понижающего температуру, но зверь не хотел сдаваться, он стал царапать Степе сердце - и оно лопнуло как орех на раскаленной сковороде.

Как часто из-за своего неуемного желания познавать жизнь, заглядывать в ее самые тайные и темные уголки, испытать са-мые разнообразные чувства и желания (конечно, не переступая некую нравственную черту) я стоял на грани разрыва с женой, ссорился с родителями, которые всегда, как и любые родите-ли, желают, чтоб сын жил спокойно, без проблем. Когда я жене говорил, что невозможно с максимальной долей правды написать то, чего не испытал в жизни сам, чего не постиг, от чего не страдал, она ссылалась на великих писателей, о кото-рых, конечно же, советская литературоведческая наука оста-вила глянцевый слепок и превратила их чуть ли не в святых. Тогда я ей приводил известные мне факты, что Некрасов был карточный кутила, что Диккенс жил с тремя сестрами, одна из которых была его официальной женой, а две любовницами и т.д. Недаром об очень многих творческих людях после их смерти говорили, как о неких извращенцах. Нет, я не извраще-нец и многие писатели, наверное, не были ими, но зато, конеч-но же, были экспериментаторами по складу своего характера, которые более остальных людей должны были ставить себя в те или иные сложные житейские ситуации… Поэтому и мои герои часто свободолюбивы в своем стремлении познать мир, получить свою долю счастья и их часто путают со мной, как это сделала на одном из моих творческих вечеров давняя по-друга и одноклассница, встав в зале и спросив: «Как, Михаил, тебе удается быть таким свободным, тем более в наше слож-ное время?» Сначала я не понял вопрос и хотел сказать, что, конечно же, надо уметь ставить перед собой цель и добиваться ее, но она тут же смущенно поправилась: «Вот в твоем расска-зе «Поиск музы» Борис не боится ни мнения окружающих, ни жены, ни родственников…» И я тогда ответил: «А как же иначе ярко жить и творить?» 

ПОМОЧЬ И ДРУГИМ
Побултыхавшись в мутной водице бизнеса, я с удоволь-ствием вынырнул оттуда, видя, как ссыхается там моя душа, мои чувства, как человек превращается в машину по подсчету денег. Конечно, там тоже есть какое-то творческое начало, но вскоре, когда бизнес уже налажен, ты становишься рабом сво-его дела, уже почти не принадлежишь себе, деньги становятся не средством свободы, а кандалами на твоих ногах, особенно для творческого человека, как это я показал в рассказе «Бре-мя».

«Но гораздо больше забот, чем навешивала жена, при-носило Роме производство, где вечно что-нибудь ломалось, кто-нибудь из рабочих получал травмы, прогуливал, воро-вал, канючил материальную помощь то на похороны, то на свадьбу, то еще черт те знает на что – и все эти вопросы надо было решать. Рома чертовски устал и уже люто нена-видел всех своих сотрудников, которым от него вечно что-то было надо; он попробовал переложить груз забот на пле-чи своего зама, хотя для этого и пришлось удвоить ему зар-плату. Но не долго Рома пребывал в спокойствии – с завода стала пропадать продукция, и когда он выяснил, куда она девается, то оказалось, что ее отпускают по фальшивым накладным… А когда милиционеры поймали тех, кто под-сунул фальшивые накладные, то выяснилось, что действо-вали они по указке Роминого зама, который был с ними в доле! О, как Рома на него орал, как материл, и как ему по-гано было на душе, что нанес подлый удар человек, кото-рому более других доверял. Роме пришлось его уволить, хо-тя он и был давним товарищем.
С тех пор он вообще перестал кому-либо доверять и на каждого своего рабочего, кассира или бухгалтера смотрел подозрительно, как на потенциального жулика. Утром по-сле рабочего дня, замахнув стакан водки, чтоб немного успокоиться, Рома минут десять ходил по спальне и зло рычал куда-то в пространство: «Сволочи! Гады, парази-ты!» ; «Кого это ты?» - удивлялась жена. «Кого?» – пере-спрашивал он, пытаясь представить, кого же в самом деле так зло ругает, но, не находя конкретного «козла отпуще-ния», сердито добавлял: «Да все сволочи. Все хотят украсть, обмануть, переложить ответственность!»

Рано или поздно многие люди понимают, что после себя надо оставить нечто такое, что было бы нетленно, и это каса-ется не только своих творений, которые еще неизвестно какой оставят след (недаром Пушкин сказал: «Нам не дано предуга-дать, как наше слово отзовется») – а именно добрые дела, и я вновь стал поддерживать детское литературное творчество, подготовил к изданию сборник произведений юных авторов Прикамья, работаю  с  юными дарованиями. Так что жизнь продолжается!
Стараюсь не забывать в своем творчестве о людях, которые оказались в таком же сложном положении, что и я (инвалида-ми), но в отличие от меня, не нашли себя в этой жизни, заком-плексованы, не верят в лучшее и обижены на весь белый свет. О таких людях у меня немало написано в цикле рассказов «Трудные судьбы». Но главные их проблемы, конечно, я под-нял в романе «Ясень на краю обрыва» и в повести «Ясень на семи ветрах», показывая на примере своих героев, что не все потеряно, что надо жить и радоваться, что можно любить и быть любимым, что можно быть свободным и уметь зарабаты-вать деньги. Вот и я сам по прошествии нескольких лет, когда добился определенных целей в жизни, совсем позабыл, что нахожусь до сих пор в инвалидной коляске. Полагаю, что живу во многом интереснее тысяч и тысяч людей, которые умеют и бегать, и прыгать… Впрочем, это не только я ощущаю себя та-ковым, но даже незнакомые люди (знакомые уже давно этого не замечают) после нескольких минут общения со мной вдруг перестают видеть, что я инвалид. Поэтому, чтоб поддержать и других, получивших травмы, я дарю им свои книги и частень-ко выступаю с творческими вечерами в реабилитационном центре инвалидов своего города – пусть видят живой пример.
Да, человек может достичь многого, но это не значит, что он должен примириться со своим физическим положением и сидеть сиднем, надо стремиться не быть даже малой обузой окружающим – вот и я после травмы активно занимался физ-культурой (до кровавых мозолей на ладонях), надеясь встать на ноги, общался с легендарным циркачом Валентином Дику-лем, да и сейчас стараюсь поддерживать свое физическое со-стояние в норме – хожу в бассейн, купаюсь на море и в Каме и надеюсь, что наука все-таки вскоре научится помогать таким больным. Но, повторю, не надо на этом зацикливаться.

НЕ РАДИ ДЕНЕГ
Часто задаюсь вопросом (да и другие люди этим интересу-ются, зная, что в наше время серьезные писатели не имеют ни больших тиражей, ни солидных гонораров), почему не пишу детективы и фантастику, и понимаю, что мне это просто неин-тересно, а из-за конъюнктурных и меркантильных соображе-ний я это делать не буду. Хотя в моих рассказах «Каждому свое место», «Адвокат» и некоторых других написанных на криминальную тему, конечно же, есть элементы детектива, ну а некоторые сказки, где это необходимо, и такой рассказ, как «Контакт» ; это вообще чистая фантастика:
«В свою смену он пристально и жадно, в предвкушении (об этом мечтали все работники обсерватории), что именно ему вдруг донесется разумный голос из вселенной, смотрел на звезды и слушал наушниками космос, переводя с одного диапазона в другой приемник сигналов, а на отдыхе зани-мался расчетами принципиально нового корабля, понимая, что только фотонное излучение может разогнать корабль до скорости хотя бы в пятую часть от скорости света, но для этого нужна такая энергия излучения, которую невозможно создать, даже если производимую сейчас на земле энергию всех электростанций направить на излучение – это будет лишь миллионная часть от необходимой…Да и само зерка-ло излучения космического корабля должно составлять площадь в десятки тысяч квадратных километров!
Где взять такую энергию? Как построить такой корабль на околоземной орбите?.. Даже возможность, буквально в скором будущем, приручить энергию термоядерного синте-за не решала эту проблему…И Совин, углубляясь в тему, все больше и больше приходил к пессимистическим выво-дам, что, похоже, никогда (может, через миллион только лет?) человечество будет способно решить эти задачи, а не через десятки или сотни лет, как об этом наивно мечтали пионеры освоения космоса Циолковский и иже с ним…
Одиночество Совина скрашивала на обсерватории его собака – черный доберман по кличке «Космос», с которым он частенько гулял по окрестным местам или обращался к нему с разными философскими речами после долгой ум-ственной работы, чтобы хоть кому-нибудь высказать свои выводы. Когда Совин, оторвавшись от своих размышле-ний, в очередной раз грустно сказал своему доберману: «Пожалуй, нам с тобой вряд ли удастся поговорить с ино-планетянами…», пес заволновался и посмотрел на хозяина особым пристальным взглядом и вдруг ответил человече-ским голосом, приятным в той степени, в какой это может сделать пес со своими, мало приспособленными для чело-веческой речи, голосовыми связками: «Ну почему же?! Вот ведь я с тобой разговариваю!» ; «Ну, все – уже мозги набе-крень… - подумал Совин растерянно. – Начинаются слухо-вые галлюцинации!» ; «Нет, это не галлюцинации, - снова сказал доберман. – С вами говорит инопланетянин!».

И все-таки заняться фантастикой вплотную у меня пока нет желания, ибо прошли те времена, когда наивному человече-ству казалось, что стоит только долететь до Луны или Марса, как там нас встретят инопланетяне. Все отнюдь не так просто. Возможно, мы сами инопланетяне и, кстати, бороться со своим эгоизмом, с ленью, разгадывать тайны души, гораздо, может быть, труднее и интереснее, чем сражаться с монстрами-инопланетянами или какими-то мифическими силами как в со-временной фэнтези… Впрочем, недавно я написал повесть–сказку «Вера в любовь», в которой хоть и есть элементы фэнтези, но действуют там не выдуманные монстры, а вполне понятные персонажи и где борьба с добром идет не волшеб-ными средствами, а (как и в реальной жизни) с помощью ко-варства.
Нам, людям, надо, прежде всего, учиться жить в мире и спокойствии, в гармонии с друг другом и с природой на этой земле, а это, как известно, весьма непросто, ибо войны и тер-роризм, экологические катастрофы преследуют нас, несмотря на то, что тысячи и тысячи философов и политиков ищут, как с этой бедой справиться, немало мировых религий, где сосредо-точена мудрость всего человечества, пытаются направить лю-дей на путь истинный, но мало чего получается. И виноваты в этом мы сами, а не какие-то отдельные заговорщики или при-шельцы из космоса. Вот где истинно великие и необходимые человечеству темы, о которых надо думать писателю!

ПОЗНАЙ СЕБЯ
Мудрые люди все чаще говорят, что писатель – это не профессия, это во многом самоанализ и об этом еще давно сказал Лев Толстой, заметив, что творчество – это микроскоп, через который писатель разглядывает свою душу и показывает ее всем остальным. Конечно же, познавать душу и окружаю-щий мир способна не только литература, но и другие виды ис-кусств, вот поэтому и я, чтоб расширить свой кругозор, чтоб сменить ракурс познания и увидеть мир глубже (как специа-лист-ученый, обладающий разными инструментами и разными методами), потянулся в последнее время к живописи и музыке, как это, впрочем, делают многие писатели и поэты, и наобо-рот…Эти новые непознанные миры искусства, конечно же, обогатили меня не только внутренне, но и дали немало сюже-тов о людях разных творческих профессий для таких рассказов как «Яркий мазок», «Бремя», «Натурщица», ну а о магической силе музыки я сказал в рассказе «Песня»:
«Из всего огромного количества песен талантливейшего российского барда Владимира Высоцкого Андрей особо ценил песню «Кони привередливые». Он с удовольствием слушал и остальные песни Высоцкого, а некоторые пытал-ся даже исполнять под гитару, но «Кони привередливые» стали почти его молитвой – готов был слушать ее днем и ночью. Но молитва эта, конечно, была своеобразная, где поэт голосом, от которого у Андрея проходила нутряная дрожь по телу, пел о странной противоречивости человече-ской судьбы, которая несет людей по жизни неотвратимо к концу, а те, хоть и просят ее быть помедленнее, но сами же подгоняют ее, чтоб испытать странный восторг, о котором еще Пушкин сказал «Есть упоение в бою, у бедны страш-ной на краю». То же испытывал и Андрей, хоть и стукнуло ему всего двадцать лет, – странную притягательность, словно он заглядывал вместе с автором песни в эту самую пропасть, заглядывал с чувством вечного экспериментато-ра-поэта, который всегда хочет потрогать руками то, что трогать не рекомендуется. Как ребенок, который сует свои пальчики в электрическую розетку, хотя ему десятки раз сказано, что этого делать категорически нельзя.»
    
Иногда, пытаясь анализировать мои произведения с науч-ных литературоведческих позиций, мне задают вопрос о том, в чем же главная задача моего творчества. На что я просто от-вечаю, что человек приходит в этот мир для того, что прожить отпущенный ему срок ярко, красиво, счастливо насколько это возможно, без ошибок, без боли, ну а произойти это может, если он сумеет хоть мало-мальски ориентироваться в этой жизни, которая по своей сложности и запутанности опаснее всяких джунглей. Литература, наряду с другими видами искус-ств, наряду с наставлениями мудрых учителей и родителей – и есть один из главных поводырей, который подсказывает, ря-дом с каким соседом тебе надо селиться, чтоб он не поджег твой дом, какую девушку брать себе в жены, чтоб она своей подлостью и глупостью не свела тебя в могилу раньше срока, не превратила твою жизнь в кошмар, не воспитала детей из-вергами, каких друзей себе заводить, чтоб они не ударили тебя со спины, за какие прекрасные и добрые понятия надо цеп-ляться в этой жизни, когда тоска и неудачи гонят тебя в петлю – и многое-многое другое, которое необходимо знать челове-ку. Но она учит также критически посмотреть и на себя, чтоб ты не стал тем самым злобным соседом, чтоб жене было за что тебя любить, чтоб дети тебя уважали и чтоб мир был в твоем доме. Вот так все просто… Учусь этому сам, научу и вас, если будет желание!

И ВНОВЬ СКАЗКИ
В последнее время я вновь открыл для себя такого писате-ля как Ганс-Христиан Андерсон, философские сказки которого обращены ко всем возрастам, что бывает весьма редко, да и живут эти сказки и будут жить еще много-много лет, в отличие от даже самой мастерски написанной прозы. Это наряду с дру-гими причинами подвигло и меня взяться за притчевые сказки, которые понятны взрослым и детям. Они очень коротки, как и положено притче, но должны быть емки и значительны по со-держанию. И вообще, в последнее время все больше прихожу к мыслям, что в наш динамичный век, когда на человека об-рушивается масса информации из газет и экранов телевизоров, из интернета, когда ему хочется заткнуть уши и закрыть глаза от смакования подробностей убийств и террора, когда у него происходит отторжение всего лишнего и ненужного, как раз и нужна писателю метафоричность, краткость и притчевость, как, например, в моей сказке «Эликсир», которую приведу всю:
«Симпатичный юноша, по образованию химик, очень любил девушку, да и она его тоже – и была готова согла-ситься выйти за него замуж. Юноша хотел сделать ей пред-ложение, но в голову ему взбрела идея… Пришел он к де-вушке и грустно сказал: «Вот поженимся мы, а потом начнем стареть…Я стану некрасивым, морщинистым, се-дым - и ты меня разлюбишь. Да и ты постареешь – и мое большое чувство к тебе ослабнет. Мы будем страдать от этого. Давай сначала я создам эликсир вечной молодости – мы выпьем этот чудесный напиток и никогда не постаре-ем»
Заперся юноша у себя в комнате, обложился толстен-ными мудреными книгами, колбами и пробирками, наку-пил разных химических кислот и веществ – и стал все их смешивать! Смешает, смешает – выпьет и смотрит на себя в зеркало: не помолодел ли…Опять смешает и опять выпь-ет – и снова бежит к зеркалу…
Год смешивал, два, даже дышать свежим воздухом на улицу не выходил, ибо очень напряженно работал – а ре-зультата нет. Наоборот стал быстро стареть. Побледнел от вредных запахов, волосы на голове выпали, скрючился от долгого сиденья за столом над колбами, морщинки на лице появились. Придет девушка к нему под окошко и тоскливо спросит: «Долго еще будешь химичить? Ведь меня другие женихи одолевают…» ; «Потерпи. Совсем немножко оста-лось», - скажет ей юноша и опять начинает все смешивать и думает растерянно: «Что же еще надо в напиток доба-вить, чтоб он силу приобрел?»
Вскоре так напробовался напитка, что отравился и чуть не умер. Пришла к нему девушка, а он лежит на кровати, уже и на юношу-то не похож, а старик стариком, еле ды-шит, глаза закатил. Открыла девушка окно, проветрила комнату, а потом принесла с кухни в красивой чашке ка-кой-то напиток и с ласковой улыбкой выпоила юноше. Очнулся он, лицо приобрело прежний здоровый цвет, раз-гладились морщины на щеках и он, почувствовав молодые силы, радостно и удивленно спросил: «Что это за напиток божественный? Неужели сама придумала волшебный эликсир?» И девушка скромно кивнула.
Только когда они поженились и стали жить счастливо, призналась: «Это обыкновенный чай с вареньем! Но если добавить в него любовь и ласку, он в эликсир превращает-ся»   


О ЯЗЫКЕ И ЮМОРЕ
По прошествии многих лет творчества уже конкретно могу сказать, кто были мои учителя в литературе, ну а так как я пи-шу в основном в жанре рассказа, то, конечно же, упомяну Тур-генева, чей язык, считаю, похож на чистейшую родниковую воду, Чехова, у которого я учился и учусь краткости стиля и динамичности сюжета, Бунина, чувственность которого, осо-бенно в рассказах из «Темных аллей», меня завораживала и находила в душе отклик. Хорош, жалостлив и точен психоло-гически Куприн. Из писателей близких мне лет особо отметил бы рассказы Виктора Астафьева, которые пропитаны пронзи-тельной совестливостью, Василия Шукшина, который как бы заново в нашей, ставшей какой-то слишком уж интеллектуаль-ной, интеллигентной и наблюдательной прозе, показал, что страсти «маленького человека» по накалу могут быть шекспи-ровскими, когда он борется за свою свободу в философском понимании… Анализируя его самобытное творчество, я напи-сал о нем книгу «Шукшин бесконвойный», а  потом и диссер-тацию.
Из всего вышесказанного может сложиться впечатление, что я себя считаю «сугубо сурьезным» писателем, хотя начи-нал писать я, в том числе, и с юмористических произведений и даже в своем 12 томном собрании сочинений выделил специ-альный отдел для них. Занудность в литературе я никогда не приветствовал, хотя, как уже сказал, был и у меня период, ко-гда я смотрел на мир прокурорским взглядом, но быстро от него избавился, так как люди все-таки должны иногда посмот-реть на себя и на других с иронией, чтоб уметь прощать оши-бочки и оплошности, чтоб находить общий язык… Всегда юмор и смех были отдушиной для русского народа в его не-простой жизни за существование, что показано в моем расска-зе «Заяц»:
Привязал он тогда пса к яблони посреди сада, чтоб тот зайца учуял, но к ночи, когда мороз усилился, пес взвыл от холода. Час выл, два, да так тоскливо, что сжалился Федор и впустил его в будку. А заяц словно этого и ждал – опять пришел под утро и ветки объел. Поставил тогда Федор не-сколько капканов и силков. Три дня заяц не появлялся, а на четвертую ночь пошел Федор в туалет по нужде, а заяц по саду разгуливает и каждый капкан умело обходит. До-садуя, что не захватил ружье, а бежать за ним в дом беспо-лезно – заяц ждать не будет – заорал тогда Федор на всю деревню дико:
- Я из тебя сволочь все потроха вытрясу! – и давай зайца матом крыть.
Побежал в сад, но сразу в сугробе по пояс увяз. А заяц посмотрел на него внимательно и неторопливо через забор в поле перепрыгнул.
Сидит Федор на следующий вечер, горюет. Звук маши-ны у двора послышался – сын с семьей из города приехал на выходные. Входит сын в дом и в руках окровавленного зайца держит, а тот еще живой, глядит своими косыми гла-зами и лапками дергает. Говорит сын:
 - Прямо перед воротами на свет фар выскочил, я даже затормозить не успел…
-  Родненький ты мой, попался! – пошел на него Федор,  руки трясутся от нетерпения в шею зайцу вцепиться.
- Ты чего, батя? – растерянно попятился сын.
Тут в дом входит шестилетняя дочка сына и плачет го-рючими слезами:
- Тебя кто-то обидел? – спрашивает Федор.
- Зайчика жалко… - плачет она.
- А дедушку тебе не жалко? – восклицает Федор, и на глаза у него наворачивается счастливая слеза. 
Да и вообще, любой, считающий себя профессионалом пи-сатель, должен уметь пользоваться в ткани своего произведе-ния наряду с остальными приемами, юмором и сарказмом, чтоб разнообразить свои произведения и мир своих героев, среди которых есть ведь не только мрачные горемыки, но и люди веселые, может в чем-то глупые и наивные, а может и нахальные, но не понимающие, как нелепо выглядят они со стороны других людей…Вот что случилось с моим героем из рассказа «Выбился»:
 «Следующий подарок Соловьев сделал своему городу - предложил идею разведения огурцов, лука, помидор и мор-ковки на крышах многоэтажных домов, где пропадает огромное количество неиспользуемых площадей…С этой якобы легко воплотимой в жизнь идеей он снова пошел в горком партии и в горисполком, где его уже хорошо знали и где приняли уважительно, как великого устроителя свет-лого будущего. А так как, конечно, мозги руководства го-рода уже заплыли жиром от хорошей жизни, они долго тер-ли затылки, пытаясь тщетно вникнуть в суть его идеи, но ничего не поняли. Ибо начали задавать, с точки зрения Со-ловьева, глупые вопросы: «А как землю на крыши подни-мать?» - «Как, как! – отвечал он мгновенно. – Вертолетом сбрасывать на крыши…» ; «А как водой поливать? Как урожай снимать…» и т д… Словом, наивные люди, не спо-собные решать самые примитивные вопросы!
В конце Соловьев высказал им главный аргумент: «Представьте себе, летит американский бомбардировщик бомбить наш город, и что же летчик видит? А ничего! Вме-сто домов огороды и сады…И он растерянный, с вывихну-тыми мозгами, полетит обратно…»

В КРАТКОМ ; О МНОГОМ
Последние мои рассказы очень кратки, и один известный московский критик и издатель сказал, что они похожи на мини-романы, что меня порадовало, ибо мир сейчас очень динами-чен, и незачем отвлекать читателя пустословием, как это до сих пор делают некоторые нынешние писателя – авторы тол-стых романов. А вот когда я читал свои рассказы своему това-рищу, преподавателю института и поэту Рахиму Гайсину, с которым частенько устраиваем дискуссии на темы творчества, то он заметил, что вот, дескать, твои любимые Чехов с Шук-шиным были диалогичны… Я ответил, что и мои рассказы не лишены диалогов, но действительно к диалогам между героя-ми я отношусь скептически, ибо по словам российского пре-красного поэта Тютчева «мысль изреченная – есть ложь…» тем более на бумаге, где, будь ты хоть самым великим худо-жественным гением, все равно не передашь в речи героев со-путствующих этому в реальной жизни мимики, жестов, неви-димых энергетических импульсов, а, следовательно, речь их будет еще менее достоверна и убедительна. Ведь говорить можно что угодно и о чем угодно, а думать при этом совсем иное – так и к речам героев иного автора у меня всегда возни-кает подспудный вопрос: ну а думаете-то вы что… Можно ведь обозвать друг друга самыми погаными словами и даже (кстати, на полном серьезе) угрожать друг друга убить, а через минуту сесть за стол, обниматься, вместе пить водку и считать (опять же вполне искренне), что лучше друга у тебя нет. Осо-бенно я не верю женским словам, ибо наслушался их, ничем не оплаченных слов… Язык у женщин очень боек, как, впрочем, и у многих героев иных произведений. Гораздо больше я верю внутренним монологам, где герой, не красуясь перед собой и ни перед кем другим, будучи предельно откровенным, направ-ляет свои мысли к реальному поступку, а ведь именно посту-пок и только он – есть главный критерий подлинности челове-ческих намерений как в рассказе, так и в жизни.
Конечно, есть важные диалоги, но и они должны быть кратки, всего в несколько основных фраз, ибо, несмотря на вроде напряженный конфликт между персонажами, я сразу чувствую, как спадает общее напряжение произведения, появ-ляется пробуксовка. Так что оставим длинные разговоры меж-ду персонажами для пьес – это их язык, а язык художественной прозы - это поступок и его глубоко и психологически выпи-санная душевная мотивация. Именно за счет максимального сокращения ничего не значащих диалогов в шесть-десять страниц своего текста я вмещаю столько чувств и страсти, что другой и в стостраничную повесть не втиснет.
Года два назад я начал писать рассказы о зайцах! Весьма интересное оказалось занятие. Мои герои (зайцы и другие зве-ри) не  обязательно  живут в лесу, а если и живут там, то часто современной жизнью – путешествуют в заграничные леса, пользуются телефоном, автомобилями и другими благами ци-вилизации. А все потому, что на самом–то деле за образом каждого зайца скрывается человек! То есть это рассказы о нас с вами,  о  человеческом обществе, как басни Крылова… Это тоже своеобразные басни, но только в  прозе. Они часто смешны, всегда поучительны,  а иногда и трагичны. Но тра-гичность здесь особого рода: она как бы понарошку – глупых зайцев, попавших в трагическую ситуацию, хоть и жалко, но  все  же это не люди. Все это позволяет мне в очень краткой (притчевой) форме, в одной–трех страницах обнажить очень важную человеческую проблему. Написав за два года более  сотни рассказов о зайцах, я сумел оригинальным образом по-казать, что мне не нравится в людях, в нашей власти и прави-телях, в нашем обществе, и как бы надо жить, чтоб  всем нам было хорошо – и  человеку, и государству. Хочется привести здесь рассказ «Талант и коммерция».
У зайца Чичи дед был художником–самоучкой, хулига-нил всю жизнь, бабку бил,  ухо себе ножницами отрезал во время «белой горячки» и давно уже умер от пьянки. Род-ственники постарались поскорее его забыть. А картины его остались. Лежали они много лет огромной кучей в са-рае – большие и маленькие. Уже подгнивать кое–где нача-ли от влаги. До поры до времени они никому не мешали, но вот Чича решил купить себе мотоцикл, а ставить его в са-рае негде – картины мешают. «Сожгу их в камине! – решил Чича. – Толку от них все равно никакого нет! Никто ни одну картину не купил за все годы!» Но мать воспротиви-лась: «Это же память о деде! Может быть, кто и купит… Картины ведь чем старее, тем дороже становятся. Давай покажем их торговцу». Чича посмотрел на картины и ух-мыльнулся – настолько показались они ему примитивны-ми, заявил: «Да я лучше нарисую. Здесь какие–то цветные пятна, словно метлой нарисованы…» Однако несколько картин торговцу отнес, рассказал историю про деда–самоучку… Прищурился хитровато торговец, картины раз-глядывая, и говорит: «Пожалуй, я их куплю, а тебе денег дам на мотоцикл!» Обрадовался Чича, ушами хлопает, подрыгивает. Думает, что обдурил продавца… «Только по-том без претензий!» – заявил торговец, заключил с ним до-говор о купле и дал Чиче денег на мотоцикл.
Через несколько дней во всех газетах города и по теле-видению было оглашено: «Найдено много картин нашего гениального земляка Чичано и теперь они будут висеть в музеях и продаваться на аукционах. Узнал об этом Чича и ухмыляется: «Да кто их купит?! Кому нужна эта  мазня!» И действительно,  повисели эти картины в музее городском, а  народ ходит вокруг них и только брезгливо и недоуменно морщится. Зато на аукционе, когда несколько картин было выставлено на торги, они были куплены каким–то ано-нимным коллекционером за большие деньги… «Какой ду-рак нашелся, что их купил?» – подумал Чича… На следу-ющем аукционе они опять были выставлены и на этот раз куплены уже за более высокую сумму. Чича заволновал-ся… Досадует, что, может, поторопился с продажей. Пошел он в музей, где картины деда висят, а там экскурсовод рас-сказывает про эти картины, да так красиво и вдохновенно, что посетители заслушиваются и восторженно картины разглядывают – все эти цветовые круги, треугольники и пятна. Видят в них великий смысл и глубокий философ-ский замысел автора… Чича никакого смысла не видит и думает: «Может, зайцы свихнулись? Или я свихнулся?»
А когда через год лишь одна картина его деда, которую  Чича хотел первой сжечь, была продана на аукционе за сумму, на которую можно купить сто мотоциклов, то Чича кинулся к торговцу и обиженно заявил: «Ты меня обманул! Оказывается, дед–то мой был гениальным художником! Отдай мне мои картины!» Торговец ухмыльнулся и рас-писку показывает: «Обратного пути нет!» – «Да ты жулик! – говорит ему Чича. – Ты на моих картинах заработал  миллионы…» Торговец хмыкнул: «Я не жулик, а коммер-сант! Ты думаешь, зайцы вдруг сами по себе оценили кар-тины твоего деда?! Нет! Это я нанял журналистов, чтоб  они стали восторженно писать о картинах. Я лично купил их на аукционе у самого себя под именем анонимного кол-лекционера, чтоб поднять им цену! На следующем аукци-оне сделал тоже самое… И только тогда о картинах твоего деда заговорили! А ведь в них действительно ничего выда-ющегося нет. И ты, и я нарисуем не хуже!» Чича нахмурил-ся недоверчиво: «Но о них с восторгом говорят в музее –  я сам слышал!» – «Музею выгодно привлекать так посетите-лей, чтоб они платили деньги за билеты…»
Озадачился Чича и подумал грустно: «А ведь мог бы на личном самолете летать, а не на мотоцикле ездить, если бы не продешевил». Побежал он в сарай и нашел там в углу  маленькую картину деда, на которую канистру с бензин-ном ставил. Отер ее от бензина и на следующем аукционе обменял на новый мотоцикл… Теперь думает книгу о деде написать: о том, какой он замечательный человек был и как внука любил! Издательство ему уже обещало гонорар выплатить…   

ПЕСЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО
Наряду с верлибрами я никогда не забывал писать обычные рифмованные стихи. Часто они рождались из верлибров,  по-лучая новую красоту и проникновенность. Иногда я их читал на своих творческих вечерах. Но если детские мои стихи (про-стые и понятные, с юмором) школьниками воспринимаются легко, то донести стихи для взрослых  гораздо труднее – они ими переелись! Они прекрасно знают Пушкина, Лермонтова, Есенина,  Блока и других  великих поэтов и невольно  сравни-вают тебя  с ними… А  вот если стихи превратить в песни, то воздействие их намного  увеличивается. Как мы знаем, иногда даже примитивные стихи удивительным образом ложатся на душу, если у них есть хорошая мелодия. Так уж получилось, что я в жизни всегда пел, беря пример с отца, у которого был хороший голос. Родительские застолья всегда были с песня-ми… Пел я и в школьном хоре и даже соло, в студенческие го-ды играл немного на  гитаре. Так что когда появилась мысль писать песни и исполнять их, я к ней был готов. Мне это легко удалось еще и потому, что память моя (тьфу–тьфу) хранит сотни мелодий и песен разных исполнителей. Особенно люб-лю Ободзинского, Магомаева, Окуджаву, старинные роман-сы… Много у меня и друзей, которые пели и  сочиняли  – по-чти все барды города Набережные Челны!  Они начали  сочи-нять  – и  у них получилось. А я человек такой, который всегда живет с мыслью: «не боги горшки обжигают!» Все это благо-получным образом  переработалось в голове – и стала полу-чаться своя музыка.
Слышал от известных советских композиторов, что стихи для них  вторичны, что  сначала  они создают музыку, а уж  потом находят подходящие  стихи.  Так, думаю,  они  хотели подчеркнуть свою значимость и свое превосходство над по-этом: мол, стихи–то каждый сочинит, а вот композитор – это талант более высокого разряда. Спору нет, хороших песен го-раздо меньше, чем стихов, но и стихи не надо недооцени-вать… В каждом хорошем стихе уже заложена своя музыка – она в ритме строчек, она в интонациях слов, ударений, она в общей тональности стиха. Нельзя спеть нежное стихотворение грубо… В этом я убедился! Удивительным образом оказалось, что стихотворение уже задает мелодию, и вариантов  спеть его как–то  по–другому очень  мало. Так я и начал сочинять… При современных технологиях этот процесс достаточно быстр и нетруден. В компьютере есть музыкальные программы, где можно записать качественную музыку и себя самого. Восполь-зовавшись синтезатором, не надо собирать вокруг себя  музы-кантов с разными  инструментами… В результате всего этого я уже записал три собственных диска и думаю это дело продол-жить…  Кстати, когда сочиняешь стихотворение для песни, то работаешь над ним качественней, пробуешь каждое слово на вкус…   Приведу пару  песен:
ОБЩАЯ ПЛАНЕТА
Пора признать: наша огромная планета -
Большая коммунальная квартира.
И если стонут вдруг от боли где-то,
То раздается эхо на полмира.

Пр. Мы за все ответе,
А шалим как дети.
Нас пустили жить,
А не мир крушить.

А океаны – это наша ванна.
Да холодильника – не Севере и Юге.
И будет очень глупо да и странно
Тем пользоваться, позабыв о друге.

Пр.
И если слабого обидит сильный,
Тут общая мораль страдает.
И не жуется нам кусок обильный,
Коль видим – рядом голодают.

Пр.
Когда чадишь на общей кухне,
То гарью дышат все вокруг.
А мусор у тебя под носом стухнет,
Пред миром извинись, будь друг.

НОКТЮРН ЛЮБВИ
На струнах и клавишах твоего тела
Мелодию любви играю страстно и умело.
Трепетными пальцами восхищенного музыканта…
Пусть эта ночь оценит меру моего таланта.

Пр. Инструмент твой совершенен
И поистине бесценен.
В нем есть любая нота 
Для вальса, танго и фокстрота.

Для танца рук и ног не нужен звуков фон,
Чувств абсолютный слух коробит он.
В журчанье губ и в шелесте дыханья нежного
Рождается мелодия святая и немного грешная…

Пр. Инструмент твой совершенен
И поистине бесценен.
В нем есть любая нота 
Для вальса, танго и фокстрота.

Вот с губ твоих сорвался легкий стон,
То счастья нашего точнейший камертон.
Тебе я благодарен и конечно же немного горд,
Что взять сумел любви божественный аккорд…
Пр.
                * * *

ПЕСЕННАЯ ПОЭЗИЯ МИХАИЛА ГОГОЛЕВА
Михаил Гоголев написал за свою жизнь уже около 70 песен – не стихов, а именно песен, ибо сам пишет к ним музыку и сам их исполняет. Впрочем, сейчас я хочу поговорить именно о стихах. Стихи для песен – это все–таки особая поэзия. Стихи должны быть четко выдержаны в ритме, должны легко воспри-ниматься на слух, иметь определенную размер (имею ввиду величину стиха), чтоб не утомить внимание слушателя–зрителя. Ну и успеть за то время пока длиться песня, сказать что–то емкое, рассказать какую–то историю. Обычно стихи для песни составляют три–четыре (максимум пять–шесть строф, если это не баллада) – вот и Михаил придерживается этого размера.
Для примера возьмем стихи «Автомобилистке»

АВТОМОБИЛИСТКЕ
Тебе доверил я ключ зажиганья,
Чтоб завести мотор нашей любви.
Прошу осторожности и вниманья,
Так что педальку «газа» сразу не дави.

Пр. Верю, женщина рулить умет!
Смелости иной не занимать.
Там за поворотом, чуть левее
Счастье нас с тобою будет ждать.

Аккумулятор души уже разрядился
От неверных тщетных попыток.
И мотор вхолостую крутился,
Хоть и был я и молод и прыток.
    Пр.

Возьми заводную ручку доброты.
Со свечи сотри нагар былых обид.
Залей в бачок бензинчика мечты.
И увидишь: сердце бодро застучит.
    Пр.

Как видим, оно состоит из трех строф, между которыми вставлен припев. Речь в стихотворении идет о любви, о муж-чине и женщине, которые пытаются создать семью. То есть тема очень актуальная во все времена, но главное то, что именно для нашего технократического времени Михаил Гого-лев находит понятные образы. Наш век технологичен, это век автомобилей, а значит, писать о любви так как писали, напри-мер, в персидской поэзии, сравнимая любимую с некой ланью, перста ее с виноградом, а щечки с персиками, вряд ли стоит, да и к чему повторяться... Надо находить новые образы, новые сравнения – и Михаил их находит. У него в стихе и метафора ключа зажигания, которым заводят автомобиль – в данном случае мотор любви, у него здесь и педаль «газа», которую надо давить осторожно, иначе можно запороть двигатель. И конечно же, надо залить в бак мотора «бензинчика мечты», чтоб увидеть перспективу своей будущей совместной жизни, наметить цель. Но лирический герой не просто подсказывает любимой женщине, как надо, по его мнению, обращаться бе-режно с любовью (этим очень непростым и ранимым чув-ством), но и поддерживает ее и вдохновляет припевом, в кото-ром пишет: «верю женщина рулить умет...», где слово «ру-лить» можно вполне заменить словом «любить».
Или вот другое стихотворение –песня «Река любви».

РЕКА ЛЮБВИ
Какая светлая река твоей любви!
Душа моя, по воле чувств плыви.
Ласкают руки-волны мое тело.
И я пловцом кажусь себе умелым.

Пр. На реку своей любви
Ты зови меня, зови
Брошусь в омут с головой,
Может выплыву живой.

Игривы рыбки страстных поцелуев.
Журчанье голоса и нежит и милует.
В глазах твоих загадочных глубин
Резвлюсь - счастливый молодой дельфин.
   Пр.
И думаю уже наивно и беспечно,
Что чудное блаженство длится вечно.
Но вдруг как щепку крутит в водопаде гнева.
И камни острых слов бьют справа, слева.
  Пр.

  В этом стихотворении любовь уже почти состоялась и она, как пишет автор, «светлая река твоей любви» очень пре-красна и чиста. В ней есть и «игривые рыбки поцелуев», и лас-кающие тело «руки–волны» любимой, но, как осознает автор, вся эта безмятежность может в любую минуту измениться по какой–либо причине. Все  как в жизни, ибо наши отношения с любимыми весьма непредсказуемы и, несмотря на то, что ли-рический герой стиха весьма умелый пловец в любовных от-ношениях, он понимает, что «камни острых слов» могут его сильно покалечить. И все–таки в припеве он говорит, что, не боясь опасности, прыгает в этот омут любви с головой. В связи с этим сразу вспоминается песня на стихи Николая Доризо, где есть слова «Но как на свете без любви прожить?» и стихи Пушкина «Есть упоение в бою. У смертной бездны на краю!» То есть автор в очередной раз повторяет, что именно в любви один из главных смыслов человеческой жизни, она прекрасна в своей неожиданности и взаимной борьбе мужчины и женщины, в своих порой опасных приключениях…
Очень хороши у Михаила Гоголева и стихи, ставшие дет-скими песнями. В частности, рассмотрим стихотворение «ЕГОЗА».

ЕГОЗА
Ах, девчонка егоза!
Я люблю твои глаза!
В них бегает чертенок,
Рогатый, как козленок

Пр: Ай, яй, яй! Ай–яй–яй!
Ты меня не забодай.
Ай, яй, яй! Ай–яй–яй!
Ты меня не забодай.

Тебе сегодня десять лет
Ромашек я несу букет.
Не понравился букет…
Нужен дорогой браслет?

Пр.
Фыркнула моя девчонка,
Каблучки–копыта звонки
По дорожке застучали,
Я же в страхе и печали.
Пр.
Подошла сзади коза –
Очень жадные глаза.
Вот уже и нет букета –
Как и не было браслета.
Пр.
Так любовь моя забыта
И растоптана копытом.
Грустный я один стою
И тихонько говорю:
Детские стихи, особенно для песен, должны быть оптими-стичны и написаны с юмором, без занудства. И у Михаила Го-голева это хорошо получается. Он сравнивает шутливо ка-призную девочку с упрямой козой, которая обижает влюблен-ного в нее робкого мальчугана своими поступками. К сожале-нию, она, уже зная свою красоту, по примеру взрослой праг-матичной дамы требует от мальчики не букет полевых цветов, а дорогой браслет себе в подарок на день рождения… А он так расстроился, что не заметил, как сзади подошла настоящая ко-за и съела его букет…И все–таки несмотря на свою робость и детскую нерасторопность, он не обижается на девочку и в припеве говорит: «Ай, яй, яй... Ты меня не забывай!» То есть он будет этой девчонки и дальше упрямо добиваться и верит, что она рано или поздно поймет, что настоящая любовь, настоящее чувство дороже любого браслета, оно само – вели-кая драгоценность…
(из научного доклада обо мне)
  ***
Конечно, приятно, когда по моим произведениям пишут дипломные работы, когда обо мне и моем творчестве прохо-дят сюжеты по телевидению, когда в газетах появляются очер-ки. Все это способствует тому, чтобы мое творчество знали как можно более читателей, но это и обязывает писать еще лучше, поднимать общественно-важные темы. Впрочем, я все-гда старался относится к этому занятию максимально правди-во и честно, не отлынивал и поэтому к своим шестидесяти го-дам издал уже более шестидесяти книг, в том числе и собра-ние сочинений. Это же миллионы и миллионы слов, приду-манных, логически расставленных, а ведь учась в школе, разве я мог представить, что свершу такой огромный труд, ибо дик-танты и всевозможные письменные упражнения, которые зада-вали на уроках, выполнять не любил: прибежишь, бывало, до-мой и из заданного упражнения напишешь два предложения сначала и три в конце – и скорей бежать на улицу…  А все по-тому, что чужое списывать – это не творчество, а творчество – это когда пишешь в свое удовольствие и не считаешь, сколько времени просидел за пишущей машинкой или компьютером.
Но суть даже не в количестве написанных слов, ибо иной писатель может уместить их безмерно в предлинные и скуч-нейшие романы, в которых толком ничего не происходит и ко-торые вязнут в зубах словно вар, а в широте охвата жизни, где в сотнях моих рассказов действуют сотни героев разных про-фессий, возрастов, социального положения и проходят перед глазами читателя не просто тенями, а полнокровными людьми со своими чувствами и интересами.
Да, много написано, но я знаю, что книга – это не хлеб, ко-торый обязательно купят, ибо кушать-то всегда хочется.  Кни-га еще должна стать хлебом духовным, который захотят ку-пить и не скажут потом, что он неприятен.               
    
ПОМОЩНИКИ
Я немало здесь рассказал о том, чем ныне занимаюсь и в чем вижу свои творческие и жизненные задачи, но почти не упомянул, что подпитывало меня и взращивало. Конечно же, это семья. Я безумно рад, что родился именно в такой семье – семье рабочей, но творческой. Родители мои были люди про-стые – отец закончил шоферские курсы, работал начальником гаража на местном заводике по разливу минеральной воды, а потом бригадиром  водного крана в  местном порту, но глав-ное, что он был человеком счастливым. Оказывается, это так важно  – любить  жизнь во  всех  ее  проявлениях. Он любил  собирать и ягоды, и грибы, охотиться, рыбачить, варить уху, приглашать гостей, но умел и пахать на тракторе, рубить сру-бы, класть кирпичи, сваривать, ковать, столярничать… и все это делал очень красиво. Если дело спорилось, то напевал. Легче сказать, что он не умел. В свободное время, а  оно  у сельского мужика  появлялось  только зимой, он любил читать – перечитал, пожалуй, всю сельскую библиотеку. Но особенно интересовался внутренней и внешней  политикой  страны: са-дился в кресло и обкладывался газетами.
Мать – тоже не сидела без работы. Она приехала  в  село по распределению после окончания в Елабуге медицинского училища. Работала сначала в родильном отделении, потом фельдшером, а так как человеком была очень энергичным и ответственным, то почти полтора десятка лет руководила участковой больницей в Ижевке. Во время долгих ночных де-журств в родильном отделении вышивала  крестиком, плела на коклюшках вологодские кружева, вязала свитера, которые но-сили мы с отцом. Умела шить шапки и шубы.
Бабушка Груня (мать матери, вдова погибшего  на войне) всю жизнь жила с нами и  вела хозяйство. Выращивала  гусей,  уток,  куриц, были у нас свиньи и овцы и  коза. Наряду с этим успевала воспитывать нас – своих внуков. Я помню, она знала десятки стихов русских поэтов, которых изучала еще в цер-ковно–приходской школе. Стихи эти, наверняка, и привили у меня любовь к поэзии. Любил я и учить наизусть стихи по школьной программе, это у меня получалось  быстро. За-пнуться на  строчке или слове, что–то позабыть во время уро-ка – это было очень стыдно. А какие тогда в моей юности пели песни Магомаев и Ободзинский! Мне хотелось  найти такие же проникновенные слова для своей любимой девочки… Тогда же силами школьников постоянно ставились концерты в местном клубе для сельчан – и я с огромным энтузиазмом читал стихии о родине, о Ленине, о партии, о первомае… Это все была ат-мосфера, которая призывала к  поэзии.
Несмотря на то, что мир, в котором жил, был многообра-зен и красив (река Кама и Иж, речка Ахтиялка, леса и  холмы, родники, птицы и звери), но душа тянулась к чему–то еще бо-лее удивительному и таинственному – и все это давали книги, открывая передо мной иные миры, иные края земли. Тогда–то я и понял, насколько важна для познания  жизни и  мира  книга!
После травмы, когда у меня появилась много времени для чтения, я перечитал сотни и сотни книг. В то  время жил в селе у родителей – и мать приносила мне книги с местного курорта «Ижминводы», где была по тем временам шикарная библиоте-ка! Будучи по делам в городе, она  всегда  покупала мне в книжном магазине литературные новинки. Выписывала мне лучшие в стране журналы «Наш современник» и «Новый мир», хотя это и было накладно для сельских зарплат. А когда я увлекся психологией и философией, то выписала мне журна-лы «Вопросы философии» и «Вопросы психологии» – это сей-час можно найти любую статью в интернете, а тогда, увы.
О их строгом,  умном и нравственном воспитании я напи-сал в почти в полтора  сотнях детских рассказах о Леньке. Все, что хочет  узнать подробнее о  моем становлении как лично-сти, читайте эти рассказы.  Для примера  привожу небольшой  рассказик:

МОРОЗ
Второклассник Ленька проснулся в семь утра. В доме было прохладно, не хотелось вылазить из–под одеяла и да-же его приподнимать, ибо под него сразу втекал холодя-щий тело воздух. Когда же бабушка затопила подтопок, что стоял в большой комнате недалеко от Ленькиной кровати, и по дому поплыло тепло, затрещали поленья в огне, то сразу стало веселее. Ленька быстро оделся и вышел на кухню. Там завтракали родители, сидя за широким столом у печи, где бабушка варила для свиней картошку в боль-шом черном чугуне. «Ты куда?» – спросила удивленно мать. «В школу!» – ответил он. «Так на улице мороз трид-цать градусов! А уже при двадцати пяти школа для млад-ших классов закрывается».
Судя по тому, что на окнах были толстенные ледяные узоры, сквозь которые плохо пробивался голубоватый свет, на улице действительно было морозно. Но Леньку это не испугало. Вот если было бы «сорок», он еще подумал бы идти или нет в школу, а в тридцать градусов он с пацанами на лыжах и коньках катается целый день и приходит под вечер с улицы в одежде покрытой ледяной коркой, но весе-лый и раскрасневшийся. Так что мороз не помеха! «Пой-ду!» – сказал он, так как сидеть дома весь день было скуч-но. Хотелось пообщаться с друзьями, а еще он надеялся по-лучить пятерку за вчера выученный стих и похвалиться ею дома.
Бабушка дала ему горячую шаньгу с большим бокалом козьего молока – и Ленька все это быстро съел. Натянул шапку ушанку, взял портфель с книжками и тетрадями – и вышел на крыльцо. Там все закуржавело – покрылось бе-лым мохнатым налетом: и стены, и окна, и входная дверь со щеколдой. Ленька посмотрел на железную щеколду с большим вниманием и интересом – он слышал, что если языком коснуться железа на морозе, то он может прилип-нуть. Вот только непонятно было, к чему прилипнуть? Ведь клея на щеколде нет! Через секунду Ленька уже вы-тянул язык и коснулся щеколды. Он хотел это сделать быстро, чтоб успеть, прежде чем язык приклеится, отдер-нуть его. Но, увы, все произошло мгновенно – язык прирос к железу! Можно было криком позвать бабушку, чтоб как–то помогла, но было стыдно – и он так дернулся от щекол-ды, что от языка оторвалась кожа с кровью. Вот рту стало больно и солено.
Стряхнув варежкой со щеколды белесо–кровавый налет, словно скрывая следы преступления, Ленька побе-жал в школу по скрипящему под валенками снегу.
До отдельно стоящего деревянного дома, где занима-лись ученики первого и второго класса, было всего пятьсот метров! Ленька их преодолел за пару минут! Он открыл тяжелую дверь в помещение. Проскочил коридор и оказал-ся в классе. Он ожидал увидеть там хотя бы пару учеников, но заметил только учительницу, что в пуховой шали, наки-нутой на спину, стояла, прижавшись к теплой печи. Она была молодая, симпатичная, недавно присланная в село работать после педагогического училища.
Радушно улыбнувшись Леньке, словно очень родному человеку, она воскликнула: «Какой дисциплинированный ученик!», а потом спросила: «Почему пришел в такой мо-роз?». «Мы мороза не боимся», – хотел гордо ответить Ленька, но только промычал что–то малопонятное. «Что с тобой случилось? Язык отморозил?» – испугалась учитель-ница и велела показать язык. Ленька не показал, а только промычал: «Ерунда!»
Вскоре боль во рту утихла, и Ленька прочитал вслух выученное наизусть стихотворение Пушкина:
«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя…
И получил пятерку в дневник.
Они посидели с учительницей еще минут десять, ожи-дая остальных учеников, но так как больше никто не при-шел, то заперли дверь и пошли по домам.
 
ИТОГИ
Всегда задумывался над вопросом, почему одни люди хо-тят быть писателями и становятся, а другие, может, и желают, но у них не получается. И пришел к выводу, что, конечно же, у пишущего человека должны быть не только любопытство и восторг перед жизнью, которые с годами могут и иссякнуть (ибо душа ссыхается, чувства мельчают и детское любопыт-ство пропадает), но, прежде всего, гражданская страсть, кото-рая позволяет душе писателя щедро и с болью откликаться на проблемы жизни. Я благодарен своим родителями и бабушке (а она до самой смерти, до восьмидесяти лет читала все газе-ты), которые никогда не жили только личными мелкими инте-ресами, а всегда мыслили глобальными категориями жизни, страдали за людей, которым неуютно живется в нашем мире, переживали от того, что власть не может толком наладить справедливую жизнь в стране… Все их разговоры и всю их боль я впитывал с детских лет и поэтому, наверное, до сих пор этот заряд страсти движет моими мыслями и моей рукой. Ино-гда я с восторженным удивлением смотрю на свой средний па-лец левой руки (а работаю я только им  одним)  и поражаюсь, как он сумел за эти годы настучать миллиарды букв и за это  время не стерся, не погнулся,  не сломался…
Конечно, были в моей жизни моменты, когда я хотел бро-сать писательство, начинал жить только для себя - например, почти 15 лет ничего не писал, когда занимался бизнесом. При-ходилось общаться с такими людьми, которым главное было побыстрее набить карман, желудок, и их абсолютно не интере-совали разговоры о душе, о политике, о культуре и филосо-фии… а писатель все-таки должен иметь отклик в окружаю-щем мире: дескать, не я один такой! Недаром же великая лите-ратура всегда появлялась тогда, когда в обществе велись бур-ные дискуссии о том, как надо жить обществу дальше, когда писатели становились властителями дум, когда они получали от общества социальный заказ и чувствовали свою необходи-мость… Ныне писателю весьма непросто, ибо «властителями дум» для большинства молодежи, увы, являются всякие поп-звезды, которые несут на себе образ «красивой жизни», к коей ныне многие стремятся, иногда затмив сознание и выпучив глаза. Да и в семье писателю не всегда уютно и легко, ибо да-же близким людям не нравится, что писатель проводит по многу часов за писаниной и чтением…вместо того чтобы по-болтать о том о сем с женой или прибить в стенку гвоздь. Ко-нечно, надо успеть и гвоздь вбить, и с женой пообщаться, и решить житейские вопросы, которые необходимо решать лю-бому человеку, несмотря на то, что муза требует тебя. Иной раз уж очень надолго отвлечешься на какое-нибудь дело, на веселое праздничное мероприятие, а на душе начинает свер-беть, словно ты кому-то пообещал встречу, помощь, а сам от-лыниваешь…Это уже тянет к письменному столу, к своим еще не родившимся героям, которые стучатся к тебе в душу со своими болями. И вот появляется очередной герой, и процесс его лепки доставляет тебе несказанное удовольствие, которое, увы, не каждый человек со стороны может понять, ибо этого сам не испытал. А ведь это великая тайна, это открытие! И ес-ли иной человек все время ищет, чем бы таким развлечься, как преодолеть скуку и тягомотность жизни, в какой ресторан сходить, к какому бы еще морю съездить на отдых, то главное отдохновение писателя за листом бумаги и его уже ни на что не променяешь! Чувствуешь себя богом, которому подвластен весь мир… Ведь обычный человек проживает только одну жизнь – свою. Хороший артист может сыграть за свою жизнь двести ролей в кино, но артист зависит от режиссера, который может ему дать роль, а может и не дать или дать роль неинте-ресную. Ты  хочешь сыграть Отелло или Дон Кихота, а тебе дают играть роль Квазимоды, а то и вообще швейцара  или ко-нюха. И  только  писатель сам выбирает того, в кого хочет превратиться. Сегодня он президент страны, завтра бизнесмен, послезавтра сыщик, космонавт или охотник каменного века. Хочешь быть чудищем морским – пожалуйста! Хочешь во-плотиться в  женщину, хочешь в  ребенка… Это же  невероят-но интересно!

          

 


                СОДЕРЖАНИЕ
1. Начало…………………………….. 2
2. Ученичество……………………… 5               
3. Первые успехи…………………… 9    
4. Открытие верлибра……………… 13
5. Катарсис души…………………… 16
6. Осмысление жизни………………  21
7. Выдавить раба……………………  24
8. Изменить страну…………………. 25
9. Звереем, ребята?............................. 34
10. Божий суд……………………….. 36
11. Сами виноваты………………….. 39
12. Катаклизмы в мозгах…………… 40
13. О Пушкине………………………..42
14. Творческий оптимизм…………... 44
15. Взгляд на любовь………………. .46
16. Верлибры –летопись души…… . .51
17. Опять о  любви…………………...75
18. Размышления……………………..78
19. Вечные темы………………………80
20. Ввязаться в бой…………………...81
21. Помочь и другим………………. . 83
22. Не ради денег…………………..    85
23. Познай себя…………………….   .87
24. И вновь сказки………………….. .88
25. О языке и юморе………………..  89
22. В кратком – о многом………….   91
24. Песенное творчество……………..94
25. О песнях…………………………..99
26. Помощники………………………103
25. Итоги……………………………  105
                * * *
Гоголев Михаил Николаевич
Заметки о судьбе писателя и его произведениях
Тираж 100 эк.