Письмо другу по общаге, 22 сентября 2021 года

     Здравствуй, дружище!
     Как твои рукописи? Что-то до сих пор отсутствует в Сети текст под названием «Записки советского сержанта»!..
     Спрашиваю не зря. Но почему спрашиваю, — надо объяснить. И смогу объяснить не сразу. После разгона. Тяжёлая тема.
     Дачный сезон кончается. Тяжкий был сезон: сначала — сырость с дождями, потом — жарища до рекордных +35 без дождей, потом — тайфуны, наводнение, Амур еле не допёр до рекорда 2013 года и сильно превысил предыдущий рекорд 1986-го. Соседи вовсю «помогали» друг дружке убирать урожай. Как говорит моя родственница, «люди вернулись на землю», ковид с срывами поставок из Китая заставил позабыть о прежних разговорах типа «ну заче-е-ем в земле копаться, если в магазинах можно всё купить, готовое лежит, круглый год свежее!». Хотя кое-кто «вернулся» на чужую землю. Где лежит (вариант: растёт) именно готовое. Конечно, не одни только опера отвечали: «Пробьёмся»! И не только в фильме! Урожай вырос неплохой! И достался по преимуществу мне с моим маленьким семейством! Но далось всё таким нервным напряжением, что сегодня под утро мне всё ж приснилось, будто бы я, поднятый среди ночи, чётко-наизусть даю (как главный герой в приснопамятных «Приключениях Вернера Хольта» цитировал наставления по зенитной стрельбе!) ответ дедушке Фёдору, народному академику огородных наук, у которого даже в суровой Амурской области росли перчики-баклажанчики, а тыквы созревали такие, что если бы не фотография (со мной трёхлетним для масштаба), то никто бы не поверил. Дедушка, вроде, спрашивает, уезжая с бабушкой Верой на всё лето в Керчь к её родной сестре бабушке Дусе и к деду Андрею и оставляя дом с восемнадцатью сотками на мой присмотр: «Что ты посеешь вот здесь, возле дома, где постоянная тень?». А я прямо во сне без запинки отвечаю: «Зелень, деда! И ещё можно лук севком посадить на перо!». Хотя, друг… это — присказка. Тот самый разгон перед серьёзными абзацами.
     Пока были живы оба старших поколения — мои дедушки, бабушки, отец и мама, тёти, дядя, — они одинаково мало рассказывали о себе, хоть я часто их спрашивал. Дедушка Федя однажды рассердился: «Ну о чём говорить? Плохо было всё! Нечего говорить!». Отец охотно вспоминал только о детстве (и только до интерната). О флотской черноморской службе на подлодке легендарной серии «Щ», например, отказался говорить вообще. Наотрез. Мамины воспоминания, опять-таки, касаются детства (которое прошло в бараке, переделанном из конюшни). А главное: даже не это — главное! Главное, друг, — то, что батя незадолго до смерти своей сказал мне: «Сына! Узнай по архивам, кто был твой дедушка Фёдор Михайлович! Я знаю, что на Дальний Восток он приехал сам. За свои деньги. Купил билет, сел в вагон, приехал, устроился работать путейцем, квартиру в путейской казарме на перегоне получил. Ещё среди его фотографий есть одна, где он — в форме милиционера. Старой. Очень старой. Кожаная куртка с портупеей под маузер. Всё остальное… вот, узнай, ладно… сам он так и умер, ничего не рассказал…». А я, знаешь, побоялся узнавать. (Извини за случайный каламбур, друг).
     Наши старики реализовали себя далеко не во всём и не сполна, потому что жизнь им больше мешала реализоваться, чем помогала. Мы, наше поколение, — в лучшей позиции. Помех было меньше. Не говоря об опасностях. Дедушка Фёдор, например, не воевал, у путейцев была бронь. А дед Андрей из Керчи не только воевал, но и в плену побывал. Сам знаешь, что это такое: самые страшные беды начались, когда он из плена вернулся и в сельсовет прописываться пошёл…
     Есть ещё одна семейная тайна, друже! Отношение родных к моему сочинительству. До сих пор не пойму, отчего все так странно к моим тетрадкам относились. В общем-то, сначала, когда я — в моих родных краях, где каждый второй мужчина был «сидевший» и руины «бамлаговских» бараков среди сопок были частью пейзажа! — начал проявлять себя умненьким книжным  мальчиком, это весьма обрадовало семью. Шла космическая эра. Светлая фантастика превращалась в реальность. Правда, всё сие происходило где-то далеко, не у нас… да реально же происходило ведь!.. Но когда я сам принялся сочинять фантастику, причём социальную, с анализом устройства мира сего в прошлом, настоящем и будущем, — это, друг, озадачило семью! Отец принялся вести со мной довольно-таки долгие беседы. «Писатель — инженер человеческих душ, хорошее дело, но почему фан-тас-ти-ка? Почему не ре-аль-ность, как у Шолохова?..». Социальная фантастика была санкционирована семейным советом лишь после того, как я съездил в Артек. Отправил один свой роман о далёком будущем, тетрадку с картинками-акварельками, в редакцию журнала «Пионер», в Москву, — а из Москвы «пришла бесплатная путёвка в Артек» на юнкоровскую смену. Меня аж с урока, с контрольной, вызвали в учительскую! Да и то, друже… да и то… дедушка Фёдор к этому отнёсся без энтузиазма. Спросил печальным тихим голосом, когда я приехал на каникулы после журфака: «Тебе эта профессия нравится? Нравится? Ладно, работай…».
     Ещё. Как я учился на журфаке, — ты помнишь. В одной общаге жили (а с четвёртого курса — в одной комнате, в «Пансионе благородных парней»). Все мои громкие диалоги с пьющим, блудящим и диссиденствующим окружением протекали в твоём присутствии. Особенно громкие — когда ребята от первого и второго переходили к последнему. Я при тебе сказал одному: «Пожил бы ты, досидент, не здесь, где до соседнего государства за три года не доскачешь, а на Дальнем Востоке, где от родного города до города идеологических противников — несколько километров, ты бы свою страну возлюбил пламенной любовью! Почему вы такие? А? Вроде бы, все когда-то были октябрятами, пионерами, сейчас являетесь комсомольцами… а кое-кто — и членами партии…». Одна девчонка, с филфака, не из наших, тогда же сказанула вдруг: «Ой, а у меня дед — бывший враг народа!». Я чуть не взорвался. Ты меня еле унял. Но почему они «такие»… ты не смог объяснить. А я понял всё через много лет. Окончив журфак и поработав не только в газетах, но и в музее. Общажные «досиденты», наверное, узнали это задолго до меня. От своих дедушек. А мой дед Фёдор знал ещё больше, чем их деды. Ведь многие из тех, кого хватали по соседским доносам и судили «во внесудебном порядке», оказались со временем на Дальнем Востоке. Там, где сейчас догнивают бараки довоенного «Старого БАМа». (Я помню, в дни детства моего ещё существовала дразнилка для грязных, неопрятных, оборванных людей: «У-у-у, бамовец идёт!». Когда начался «Новый БАМ» и зазвучали слова «гордое имя бамовец», я долго не мог понять, за что ж добрых людей оскорбляют-ругают так… хотя сие — другая тема).
     Мы, наше поколение, — избежали хотя бы этого: когда светлые мечты в очередной раз то тут, то там превращаются в мрачную антиутопию по воле очередных злобных «гениев», а ближний там и тут принимается вдруг уничтожать своего ближнего сам, не дожидаясь, когда придёт дальний враг-чужеземец. При всех проблемах, которые свалились на нас… мы этого избежали. Минула нас чаша сия. Хотя бы сия чаша нас минула! И мы не должны молчать, как молчали наши старики. Мы не должны бояться мечтать. Оттого и спрашиваю ещё раз: как твои рукописи?
     Конечно же, трудно публиковаться. Легче, нежели в советское время (когда такой возможности вообще практически не ощущалось). Но обстановочка в умах — пока ещё не та, какой хотелось бы. Перекошено всё. Молодёжь уже вполне сознательно прикалывает на одежду георгиевские ленты в честь павших фронтовиков (и к машинам тоже привязывает, чтоб со временем ленты превратились в грязные лоскутки… и тоже сознательно… ну да ладно уж…). Вполне сознательно заказывает плакаты с фотографиями для Бессмертного полка. Но к живым старикам относится то по-свинячьему, то (клюнь ближнего, нагадь на нижнего) по-куриному. А главное — нынешние косые разговоры! Умеют детки очень грамотно-политкорректно объяснять необъяснимо-перекошенные идеи! Даже не употребляя слов «совок» и «терпила». О-о-очень грамотно, говорю же… и очень зло!.. Я ощутил сие, когда сам состарился. Конкретно среди издателей настроеньице — такое ж. Чтобы они тебя взяли в печать, надо «типа немного быть Солженицыным». Если ты непредвзято анализируешь исторический процесс, видя положительное и отрицательное в диалектическом единстве, — ты принуждён объяснять простые вещи. Да и то… поди объясни! Исключения пока — редки. Исключения лишь подтверждают общее правило, как полагается исключениям. Надеюсь, разумеется… однако, друг: если всем нам всё-таки суждено было хронологически, от года к году, от десятилетия к десятилетию, уйти от прошлого в будущее, сделав очередной социально-экономический шаг… надо нам брать эту возможность обеими руками. Пользоваться ею. Обращать себе на ПОЛЬЗУ, а не на ПОТРЕБУ. Пиши! Твоя реалистическая проза звучит (я помню из черновика), словно самая фантастичная социальная фантастика… но «Записок советского сержанта» до сих пор нет в Сети! Где они?
     Мои сюжеты тоже застопорились. Много было дел на дачном фронте. Уставал. Давление скакало. Хотя «эфир слушаю» (Интернет читаю) регулярно, материал собираю, наброски на отдельных листках формата А5 делаю, небольшие готовые тексты в Сеть выставляю. Недавно новый сюжет явился-придумался. 22 сентября сего 2021 года. Здрасьте, автор, вот я! Хоть возник он в общих чертах ещё 10 мая 1975 года, когда мы, юнкоровская смена, разъезжались из Артека и  мечтали встретиться пятьдесят, скажем, лет спустя, чтобы рассказать друг другу о прожитом, отчитаться о сделанном. Я допустил: 10 мая 2025 года мы встретимся. (Все. Даже — те, кто сейчас, друг друга увидав, сразу полезет с кулаками друг на друга в свете новых политических воззрений). Договоримся, если встретимся! Детская дружба — единственный бастион, который до сих пор не пал под ударами извне. Память о советском детстве — великая сила! О детстве… и, добавляю, о молодости, особенно — о такой боевой, как твоя, когда еле-еле закончились события в Чехословакии, реальные враги стреляли в тебя из реального оружия, а в ходе учений ты нашёл могилу твоего двоюродного брата, которого вражеская пуля, увы, не миновала. Зимой уснёт моя дачка-кормилица под снегом, — я займусь разработкой. Сначала — через отдельные наброски, затем — от главы к главе. Да и начатые сюжеты пора заканчивать. Старенький я. Сколько мне ещё осталось пожить на планете Земля? Не так уж много! Недостаточно для того, чтобы целиком надеяться на прекрасное далёко! На времена, когда всё вокруг станет настолько лучше, что аж от слова «совсем»! Молодые должны сполна надеяться на будущее. Такова привилегия молодости. А вот я… увы…
     Привет всем вам — большим и маленьким!
                Я.