сборник рассказов и повестей - энциклопедия любви

МИХАИЛ ГОГОЛЕВ




ИСПРАВЛЕННАЯ В 2020ГОДУ


ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

ЛЮБВИ






Сказки

Рассказы

Повести























г. Набережные Челны
2011г.








К ЧИТАТЕЛЯМ!
Любовь – понятие широкое. Конечно, в первую очередь мы воспринимаем ее как сложные и прекрасные взаимоотношения мужчины и женщины, которые создают семью, воспитывают детей, идут по жизни рука об руку. Но сколько бывает неудачных попыток найти себе пару, сколько разочарований, обид, непонимания, прежде чем вспыхнет одухотворяющее чувство, а оно может и не вспыхнуть – для этого надо быть готовым его принять, нравственно созреть. Увы, не у каждого это получается, особенно в наше прагматичное время, когда, живя в эпоху потребления, ждем от любви одних удовольствий, не намерены смирить гордыню. Люди, к сожалению, в силу многих причин все меньше нуждаются в близком человеке, не готовы идти на компромисс – в результате несчастная любовь, ни к чему не обязывающие кратковременные романы. Хотя и такие романы, если не ведут к полнейшему разочарованию, воспитывают нашу душу, совершенствуют ее и дают понимание, что любовь - это творческая работа. В сотнях рассказов, сказок, стихов и повестей я попытался поведать об этом замечательном чувстве, проанализировать его, понять его истоки, обнаружить подводные рифы, о которые по выражению Маяковского «разбивается любовная лодка». Сотни героев моих произведений, начиная с юношеских и детских влюбленностей, до самых седин ищут любовь, пытаются найти в ней гармонию, отдохновение, смысл жизни, понять великие тайны: душу женщины и мужчины.
Вообще, любовь в философском плане – это одна из составляющих Гармонии с окружающим миром! В которую входит любовь к детям, родителям, родине, природе, друзьям, к творческой работе, к мечтам и надеждам, к фантастическим и мистическим проявлениям, к самому себе, к цветам и свету солнца, к маленькой букашечке и к огромной колыбели под именем Земля… И многое-многое другое, ради чего мы появились на Божий свет, живем в нем, дышим и что заставляет нас творить и трудиться, чтоб поддержать эту гармонию и пытаться сделать не всегда ласковый к нам мир привлекательным и удобным… Увы, создавая гармонию для себя, мы очень часто забываем о близких людях, об обществе, и тогда наш маленький эгоистичный мир входит в конфликт с всеобщей гармонией! Если вовремя это не поймем, то получим плачевный результат – тюрьма, самоубийство, злость, уход в алкоголизм и наркотики, в ложный мирок иллюзий. Великие умы человечества, религиозные пророки, слыша предостерегающий голос Вселенской Гармонии, некоего Божественного камертона, пытаются нас уберечь от ошибок, но мы, как малые дети, все набиваем шишки… И я набил их немало, через многие неурядицы прошли и герои моих произведений, с которыми я пережил их горести и падения, что дало огромнейший опыт и право разговаривать с читателем откровенно в этой книжке обо всех непростых проблемах. Ищите со мной эту гармонию, и тогда мир откроется вам во всем великолепии, а ощущение любви, счастья, смысла своего существования в бесконечной вселенной уже не покинет вас!         
                Автор







СКАЗКИ


ОБМАНУЛИ
Вольготно жил в своем лесу российский медведь – никого особо не обижал. Ну если только отъявленных негодяев и наглецов наказывал. В основном питался сладкой малиной, орехами, рыбкой из ручьев, поспать любил. Тем не менее, лисы, волки, а особенно гости с соседних европейских полей – шакалы, его, конечно, боялись – он же огромный и сильный, хулиганить им не давал. «Ты плохой, ты плохой! - кричали они, обходя его стороной. – Никто с тобой дружить не хочет и не будет!» Устал он от этих криков, ибо в душе считал себя очень даже порядочным и добрым, да и бродить одному по лесу, без друзей-товарищей, скучно стало.
«Ну чем же я такой плохой?» - спросил он однажды с грустью хищников. «Ты слишком большой!» - сказал волк-олигарх, с опаской выглядывая из-за дерева и готовый тут же деру дать. «Таким по природе уродился! - ответил медведь виновато. – Я же не могу себя укоротить…». - «А ты перестань много кушать! И похудеешь, - сказала хитро лисица-либералка. – Видишь, какая я стройная, а все потому, что держу диету».
Прекратил медведь по лесу в поисках пищи бродить, хотя есть очень хотелось – и сильно отощал. Пришел он к зверям, пошатываясь от голода, с выпирающими ребрами, и слабым голосом говорит. «Видите, как похудел… Теперь со мной дружить будете?» Вышел волк из-за дерева, но приблизиться еще боится, смотрит на огромные когтистые лапы медведя и говорит: «Похудеть-то похудел, но когти остались!» - «Как же без когтей по деревьям буду лазить, берлогу себе рыть?», - растерялся медведь. «Но не обязательно с такими длинными, – сказала ласково лисица. – Хочешь, тебе маникюр сделаю, как у себя… Тогда тебя в соседний лес на танцы будут приглашать. А там публика вся гламурная». Протянул медведь лапы, и она быстренько когти ножницами и оттяпала… Тут и шакалы-демократы с полей пришли в гости к местным хищникам, трусливо смотрят медведю в зубастую пасть, хвосты поджали и говорят: «Когти-то, может, и укоротились… Да только клыки остались!» - «Как же без клыков пищу буду пережевывать?!» - вздохнул грустно медведь. «А в цивилизованном заграничном лесу никто уже пищу сырой не ест – ее на костре готовят», - сказали шакалы. «Но у вас-то клыки тоже есть!» - заметил медведь. «А мы гуманисты, - ответили шакалы. – Мы клыками не пользуемся…»
Делать нечего – захотелось медведю жить цивилизованно, на танцы в соседний лес ходить, гуманистом стать, хоть и не знал что это, ну и обломал острые мощные клыки об камни. «Вот теперь совсем хорошо! - воскликнули волки и шакалы, обступая медведя со всех сторон. – Теперь в свою компанию примем… Вот только шкура у тебя слишком крепкая и богатая – надо бы состричь!» - «Так без шкуры-то меня летом комары заедят, а зимой при наших морозах замерзну…» - удивился медведь. «Я тебе только вокруг шеи обстригу, - сказала нежно лисица. – А то по-мужицки выглядишь, некультурно…» И обстригла ему густой дорогой мех с плеч, с груди и вокруг шеи.
Посмотрел медведь на себя и обомлел: что с ним сделали при его добровольном согласии!? И худой-то он, и голодный, без когтей и клыков, да еще и обстриженный – жалкий весь и смешной! В эту же секунду кинулись на него волки, лисицы и шакалы, вцепились в голую шею клыками и когтями, повалили на землю, а потом ошейник надели и к дереву на толстый канат привязали. Запасы его из берлоги съели, рыбу из ручьев выловили, лес повырубили. Пляшут вокруг медведя радостные, пинают его, всякие гадости говорят, плюют в лицо: некого им теперь бояться, можно творить беззакония… Ждут, когда сам сдохнет, не убивают. Ведь гуманисты же!           

ЗАЯЦ-ЛИБЕРАЛ
Однажды в российском лесу решили провести справедливые выборы президента, ибо большинство зверей, особенно травоядных, давно возмущались и роптали, что нет демократии, что власть имущие хищники правят в чащобе по закону силы, обижают маленьких, обирают их, оскорбляют, а то и в пищу используют… Пожаловались они в демократический европейский лес, где их поддержали, осудили строго российских хищников и сказали, что пришлют на выборы наблюдателей – чтоб все по совести было, чтоб хищники результаты выборов в свою пользу не подтасовали. Пригорюнились российские хищники: дескать, власть, а с ней деньги и лучшие источники пищи из лап уплывают, но ссориться с европейскими зверями испугались – ведь они в иную голодную зиму могут гуманитарную помощь не прислать, да и привыкли уж в последнее время у них в цивилизованном лесу культурно отдыхать, с горок крушавельских на заднице кататься…
В общем, выходило, что надо проводить честные выборы… «На кого поставим?» - горестно спросил крупный начальник Медведь. И тут хитрая бюрократка Лиса промолвила: «Давайте зайца в президенты назначим!» Волк-олигарх рассердился: «Да ты что? Видно нюх тебя подводит… Заяц на нас за весь свой род сильно обижен!» Медведь поддакнул: «Дорвется до власти и мстить начнет!» Но Лисица весело заявила: «Ну уж с зайцем-то мы всегда справимся – у власти он или нет…». «А что? – Волк почесал волосатый загривок и ухмыльнулся. – Как ему скажем – так и будет себя вести!» Лисица продолжила: «Представьте, как мы с кандидатурой зайца уважим все демократическое большинство у нас в лесу и в европейском, где всегда боялись нашей сильной власти: обзывались, дескать, диктатура!»
И вот когда собрались лесные жители на огромной поляне на первые демократические выборы, Лисица и заявила, что предлагает в президенты кандидатуру зайца… Опешили остальные звери: никак не ожидали, что хищники зайца предложат - зверька давно обижаемого и слабого. Большинство зверей думали выбрать Лося или хотя бы Оленя, зверей солидных и умных, а тут вдруг согласились с хищниками: мол, заяц всех униженных и обиженных защищать будет, рьяно радеть за их интересы… Ну и выбрали Зайца на самую важную должность в стране! Обрадовался долгоухий, длинную речь толкнул (а красиво говорить он всегда умел), поблагодарил за доверие, хвастливо пообещал навести в лесу порядок и в помощники выбрал Лося, Оленя, Буйвола – животных представительных, солидных, мудрых… Возликовали тогда лесные жители: дескать, теперь жизнь счастливая начнется, беззакония прекратятся!
В первый же день президентства велел Заяц построить крепкий дворец из дубовых деревьев, обнес его высоченным частоколом и переселился туда из захудалой норы с семейством. Охрану себе набрал из гадюк, ежей – целый полк! И если куда отправляется по лесу, то грозное, шипящее и колючее войско с собой берет, так что ни волк, ни медведь, ни лисица к нему не подступятся! Впрочем, из дворца он редко выходил, только на частые торжественные визиты в зарубежные леса, ибо власть на местах доверил Лосям, Оленям, Буйволам, губернаторами их поставил... Хищники на некоторое время затаились, а потом опять подлое дело начали – воруют, пищу у слабых отнимают. Донесли обиженные президенту о беззакониях, попросили жесткие меры принять, ну а Заяц, трусливая сущность которого не изменилась, испугано подумал: «Приму я сейчас жесткие меры против хищников, а на следующих выборах в президенты другого зверя выберут – и тогда, лишенного охраны, они меня слопают в отместку!» И заявил губернаторам и членам правительства: «Сами наводите порядок на местах! Я занимаюсь международной политикой!». «Тогда хотя бы законы жесткие прими, чтоб наказывать хищников за злодеяния… - взмолились силовые министры. - Может быть, даже смертную казнь с конфискацией!». «Да вы что?! – воскликнул с пафосом заяц. – Мы же либералы, не можем действовать варварскими методами, какими действовали хищники! Нас в европейском лесу критиковать начнут и в гости не пригласят».
Разъехались печальные губернаторы по своим наделам, попытались приказания зайца-президента выполнить, но не тут то было – хищники вовсю обнаглели от безнаказанности… Нескольких губернаторов, которые хотели их жадность и беззакония ограничить, загрызли, а остальные сразу присмирели и стали служить хищникам - жить то ведь хочется, да и за своих дитяток боятся: вдруг их загрызут и по темным оврагам косточки закопают! Ну а если им не перечишь, то и тебе с пиршественного стола хищников перепадет.
Тем временем доносят Зайцу возмущенные звери, что житья от наглых хищников не стало. Недовольный, вызывает он министра внутренних дел Буйвола и говорит строго: «Почему порядок не можешь навести?! У тебя же рога огромные есть». «Рога-то есть, - отвечает грустно Буйвол. – Так по нашим либеральным законам ими пользоваться нельзя…». «А ты просто пугай!» - сказал важно Заяц. Пошел Буйвол в лес, показал хищникам рога – а те их быстренько обломали и пообещали вообще голову свернуть. Привел тогда он к президентскому укрепленному дворцу буйволиху-жену и маленьких детей-буйволят и стучится в крепкие ворота: «Можно, Заяц, у тебя поживу!». «Ну что ж… Поживи», - великодушно разрешил Заяц. Через неделю премьер-министр Лось, которому тоже хищники рога обломали за то, что спросил, куда огромные бюджетные средства исчезли, пришел к дворцу со всем семейством и жить попросился. Разрешил Заяц…
Вскоре в президентском дворце под охраной мощных стен и вооруженного жалами и иглами полка жили уже все честные губернаторы и министры. Сидят они во дворце и нос оттуда высунуть бояться, а за стенами волки рыщут и грозно воют, росомахи рычат и добычу в кровь рвут - и нет на них никакой управы бедному лесному люду. Зато демократия и гуманизм! Ура!               
               

ВОЛШЕБНИК
В бедной несчастной стране обленившийся народ давно ждал волшебника. Из уст в уста передавалось, что он через моря и горы идет к ним, что все ближе и ближе… Кто-то говорил, что уже видел его у границы государства, где он отдыхал на облаке тумана как на перине, кто-то видел, как конь, на котором он летит, спускался с неба попить из озера… Люди верили, что волшебник чудесами поможет избавиться от голода и несчастий и назначит нового правителя, ибо хан их постоянно обижает, забирает деньги на роскошную жизнь, а лучше пусть превратит хана в осла.
Хану донесли верные слуги о волшебнике – и он сильно испугался… Хотел запереть все двери дворца, спрятаться в подвал – и там переждать, пока волшебник не уйдет… Военный визирь предложил: «А может, мы вышлем ему навстречу войско – и уничтожим его?». «А вдруг он вас уничтожит? – сказал хан и подумал: «Нет, ни в коем случае нельзя ссориться с волшебником, а то действительно превратит меня в какую-нибудь зверушку». Он решил встретить волшебника с распростертыми объятиями, наградить щедро золотом за лояльность к нему…
В этот день хан лично вышел за ворота города, чтоб быстренько увести волшебника в свой дворец, пока тот не успел поговорить с народом, услышать его жалобы… И вот на дороге появился худощавый человек с котомкой за спиной и, подойдя к воротам, сказал: «Я волшебник! Откройте!» Растерянный хан (он ожидал увидеть могучего человека на огромном коне с крыльями, перед которым любые двери открываются сами) предложил ему отдохнуть в покоях от дальней дороги, испробовать дорогие вина, но тот отказался и прошел на главную площадь, где его ждала ликующая многотысячная толпа полунищих и голодных людей. Хан, испуганный и понурый, пошел следом. «Чуда, чуда хотим, чуда!» - закричала толпа, ожидая, что пришелец наполнит их мешки зерном, а кувшины вином, но волшебник стал выдувать изо рта огонь, глотать кинжалы, превратил змею в палку и обратно… «Преврати нашего хана в лягушку!» – вдруг закричала толпа. Тут хан, хотя и наблюдал за происходящим из-за крепкой стены дворца, пригнул голову и спрятался за стражу. Волшебник грустно улыбнулся: «А вы подойдите к нему всем народом – и он сам превратиться от страха в лягушку. Но только кто из вас возьмет на себя тяжелую ношу власти? И не станет ли он через год таким же сердитым ханом? Ведь власть портит человека, а вы итак трусливы и жадные до земных благ». Толпа растерянно замолчала… И тут волшебник сказал ласково: «Дорогие люди, мое волшебство – это лишь трюки. Только труд творит настоящее волшебство – дает и радость, и счастье, и богатство, а с ним и добрую власть, а вы, я смотрю, обленились…» По толпе прошел гул разочарования, и в волшебника полетели камни и палки… «Схватить его!» - приказал хан страже, и та быстренько связала волшебника и бросила хану под ноги. «Ну что, обманщик?! – воскликнул хан. – По праву тебе досталось от народа!» - «Ну какой же я обманщик? - сказал волшебник. – Наоборот, раскрыл свои тайны народу! А людям указал путь к благоденствию». «А вот это сделал зря!» - расхохотался хан и велел отвести волшебника в каземат под одобрительные крики толпы…
Ночью хан лично пришел к волшебнику в камеру и с усмешкой уставился на него. «Зачем ты меня арестовал, ведь я ничего плохого не сделал? Я только попросил народ лучше работать, чтоб государство твое богатело…» - сказал волшебник.  Хан хмыкнул: «Во-первых, ты меня напугал своим появлением и тем унизил, а во-вторых, разочаровал народ, который всегда ждет чуда, а теперь впадет в уныние. А ведь так хорошо было бы, если б ты взял от меня деньги, сел рядом за пиршественный стол, а народу просто показал свои фокусы… А теперь мне придется тебя казнить! - хан немного помолчал: - Впрочем, я тебя тайно вывезу за границу государства и отпущу, а народу скажу, чтоб совсем уж его не разочаровывать, что ты невидимкой прошел сквозь стены каземата. Путешествуй и дальше, но впредь будь умней».         
               
ПРИНЦЕССА
С детских лет любила принцесса читать книжки романтические и добрые – про могучих верных рыцарей, защищающих «дам своего сердца» от разбойников и чудищ, про принцев, которые приезжают за возлюбленными на красивом скакуне и увозят далеко-далеко в замечательную страну. И даже сама писала баллады про это… Родители любовались ею: «Ах, какая доченька ласковая и милая растет! Какая нежная и чувствительная!» Подошел возраст ей замуж выходить. Стали приезжать женихи: с подарками, родовитые, князья или их сыновья… Но принцесса со скучающим видом смотрела на них, благодарила за подарки, приглашала отужинать, повеселиться на балу, предлагала дружбу, но замуж отказывалась. «Доченька, чем они тебе не угодили? И рослые, и сильные, и богатые, и умные…» - удивлялись мать с отцом. «Но, увы, не принцы…» - мечтательно вздыхала она и продолжала тосковать.
В то время в темных непроходимых лесах жил бандит и узнал он, что принцесса ждет принца на белом коне. Прочитал он ее балладу, где принцесса описывала будущего мужа, и решил стать таким же – черные прямые волосы покрасил и завил в парикмахерской в нежные кудри, украл красивого белого коня у проезжих купцов, научился играть на гитаре, запомнил несколько любовных песен и поскакал к принцессе. Лунной ночью он пришпорил коня под окном принцессы и запел любовную серенаду… Выглянула принцесса в окно – и обомлела: к ней, оказывается, приехал долгожданный принц! «Чьи это песни?» - спросила восторженно она. «Эти песни я написал специально для тебя, о прекрасная, когда услышал про тебя и сразу влюбился!» - ответил разбойник, положив руку на сердце… Кинула она в окно веревку – и он забрался по ней в спальню… Наутро она представила самозваного принца родителям и сказала: «Мы хотим пожениться!» Царь с царицей чуть в обморок не упали от неожиданности и удивления, но не выгнали принца взашей, пожалев влюбленную дочь, а стали расспрашивать, кто такой, чьего роду-племени… И принц уверенно и нагло заявил: «Я приехал из дальней, очень богатой и могущественной страны, узнав про вашу прекрасную дочь. Со мной был караван с подарками, слуги, но в лесу на нас напали страшные бандиты – все отняли, а слуг убили. Остался один я и разогнал бандитов острым мечом». «А чем докажешь, что ты принц? Есть ли у тебя грамота с гербовой печатью?» - спросил подозрительно царь, которому глаза пришельца казались недобрыми, хитрыми. «Грамота моя погибла в бою…» - ответил важно принц. «Чего вы к нему пристали? – обиделась принцесса. – Человек победил разбойников, приехал ко мне за тридевять земель, а вы его даже накормить не хотите?!» Делать нечего – накормили родители разбойника, спать уложили, а сами стали отговаривать дочь от женитьбы, пока принц не докажет, что он настоящий… Сообщила печальная принцесса самозваному принцу, что родители категорически против свадьбы, тогда тот заявил: «Давай убежим тайно и обвенчаемся в моей стране…» Принцесса так тосковала по любви, по ласке и мужскому теплу, что согласилась. «Только нам для путешествия в дальние края нужно много денег, а у меня их пока нет… - вдохнул грустно принц. – Прихвати свое приданное». Выкрала принцесса ключи от царской казны и темной ночью привела разбойника к сундуку с драгоценностями. Пока она стояла на стреме, загрузил разбойник все золото в мешки, а потом они через тайный выход выбрались из дворца и поскакали в лес… Радовалась принцесса, что наконец-то живет той прекрасной романтической жизнью, о которой мечтала, но когда доехали до леса, разбойник громко захохотал и сказал: «Прощай, глупышка!» - «Ты что, меня разлюбил и хочешь бросить?» - опешила принцесса, округлив очаровательные глазки. «Я может, забрал бы тебя в свою банду, чтоб ты обстирывала нас и кормила, - усмехнулся разбойник. – Да только какая от тебя польза: ты же белоручка и ничего не умеешь, кроме как книжечки дурацкие почитывать… А любить я тебя никогда не любил, да и не знаю, что это такое»! И ускакал с золотом прочь, оставив принцессу на мрачной опушке, где завывали страшно дикие звери. Заплакала она и пошагала обратно во дворец, ей хотелось умереть от горя и стыда. Как она теперь посмотрит в глаза обворованным отцу и матери? Ну а все отвергнутые женихи будут теперь над ней смеяться и никто в жены не возьмет!         

НАВОРОТИЛ
Чтоб не вмешивался в финансовые дела, как сделал бы руководитель опытный, назначили молодого Медвежонка самым важным начальником леса, а к нему хитрого Лиса для догляда приставили. Сел Медвежонок на главный высокий пень, в одну руку взял кедровую шишку (вроде как символ «державы»), в другую – палку, чтоб пень охранять от других претендентов, собой любуется: шерстка у него гладкая, ноготки и зубки острые и к тому же говорить хорошо умеет – а в лесу, как везде, любят чиновников, которые умеют «лапшу на уши» люду вешать, много справедливого и доброго обещать… Сидит Медвежонок перед лесными жителями неделю-вторую и думает, что бы такого важного сделать, чтоб все поняли, что он только с виду молодой, а на самом-то деле очень мудрый, но ничего придумать не может… Около него три сердитых Ежа стоят, иголки грозно навострили! «Как вы называетесь?» - спрашивает он Ежей. «Охранники!» - отвечает самый старший и колючий. «Теперь будете называться «сохранники», - приказывает Медвежонок. «Так мы вроде уже сто лет как охранники? Охраняем граждан», - удивляется Еж. «А сохранники лучше!» - топает Медвежонок ножкой. «Чем же?». «А потому что личность мою сохранять будете и мою власть!». «Ну тогда ладно», - вздохнул Еж. 
Сидит Медвежонок и дальше думает, что бы еще грандиозное сделать, а солнце уже садиться начало, и некоторые звери зевать стали, потягиваться – пора спать ложиться. «Почему при начальстве зеваете?» - рассердился Медвежонок. «Мы в дальнем углу леса живем за большой горой, а там в это время солнце уже село – вот и зеваем! - сказал уссурийский Кабанчик. – Нас уже детки ждут и жены в постельке!». «Это что за беспорядок?! – воскликнул Медвежонок. – Получается, что кто-то будет спать, когда я еще руковожу лесом?! Как же они будут получать мои мудрые указания?!». «А мы их на следующий день узнаем от курьеров-оленей», - сказал виновато Кабанчик. «А вы должны узнать в сей же миг! Никто не должен спать, пока я бодрствую». «Что ж поделать? – такая география: лес наш очень большой!» - подсказал на ушко Медвежонку советник Лис. «Тогда, – Медвежонок почесал кучерявый рыжий затылок и бодренько воскликнул. – Надо срыть гору, чтоб она не загораживала солнце в дальнем углу леса!» Лис опять наклонился к его уху и шепнул: «Гора большая – нам ее долго придется разгребать: к тому времени мы уже все умрем… Да и денег очень много потребуется, а у нас их в казне нет». «Тогда, тогда…- Медвежонок горделиво посмотрел на солнце и указал на него лапой. - Надо запретить ему рано вставать в дальнем углу леса: пусть освещает сразу все закоулки!» Веселое солнце на небе только заулыбалось в ответ и послало наглецу в глаз яркий лучик… «Да вы что, уважаемый…- озадачил Лис. – Солнце вообще никого никогда не слушалось. Даже фараонов, которые считались его сыновьями». «А я что, хуже фараона?» - обиделся Медвежонок. «Нет, что вы? Вы более могущественный, но солнце такое самовольное, идет строго по часам», - разъяснил Лис. «Да?.. - Медвежонок почесал нос и с надеждой спросил: - Ну а часы-то мы можем поменять?». «Часы…- Лис хмыкнул. – Часы можем». «Так делайте быстрей, а то отправлю всех гору рыть!». «Слушаемся…» - покорно склонился Лис и хитро улыбнулся: мол, такой руководитель нам и нужен, чтоб пустяками занимался!   

НАСЕДКА
Снесла Курица яйцо, из которого вылупился единственный птенчик – желтенький, маленький, пушистенький и такой нежный, что Курица сразу сунула его под свое крыло, чтоб не замерз, чтоб не украли его кошка или злобный стервятник. Охраняет его курица день и ночь и гордится, что мамой стала, хотя у других куриц таких птенчиков десятки…. «Зато своего единственного я воспитаю самым умным, самым красивым!» - думает важно Курица. А птенчик растет и хочется ему с другими птенцами поиграть в прятки или просто побегать по двору в поисках корма, а Курица его никуда не пускает и строго говорит: «Еще заблудишься в жгучей крапиве или схватишь какую-нибудь ядовитую крошку и умрешь…А если вдруг на тебя нападет злая змея?!» - и у Курицы от страха за цыпленка сердце чуть не останавливалось, она еще плотнее закрывала дитятку своим большим и сильным крылом. Чтоб не обидели другие цыплята, которых она считала грубыми неучами, она ходила с птенцом в школу, а потом и в институт…и, наконец, состарилась… А птенец вырос здоровенным увальнем и пусть образованным – в том смысле, что много чего знал из наук, но не понимал самой жизни! Не умел он быстро бегать, так как просидел всю жизнь под крылышком в тесноте, был близоруким, так как никогда не смотрел в даль. И вот однажды, когда мать совсем ослабела, он вырвался из-под ее крыла и пошел куда глаза глядят. Радостный, наивный, он подошел к обрыву, увидел внизу речку и наклонился, чтоб попить – в тот же момент сорвался вниз и полетел кувырком: другому бы крылья помогли, чтоб выбраться из пропасти, а у нашего птенца вместо крыльев росли лишь редкие жалкие перышки, ибо махать ими никогда не приходилось… Упал он вниз головой в речку и утонул!

ВОЛК И ОВЦЫ
Высоко в горах, в мрачных глубоких ущельях, жил кровожадный зубастый Волк – его туда загнали смелые охотники, которым надоели его постоянные набеги на тучные пастбища, где паслись мирные овцы. После очередного набега они посадили Волка в крепкую железную клетку и заперли, чтоб не обижал Овец. Долгие годы просидел он в клетке и, казалось бы, присмирел, успокоился, не лязгает зубами, не рычит, не глядит злобно, но настали иные времена. Старые осторожные охотники умерли, а на их место пришли молодые и наивные, не знавшие о ужасных былых похождениях Волка, забывшие, что зверюга навсегда остается агрессивен и «как его не корми – в лес смотрит». И когда им хитроватые охотники из зарубежного леса заявили, что в их лесах Волк давно присмирел, живет на свободе, никого не обижая, то призадумались: мол, почему бы и нам так не сделать… Хотя остался один егерь на пенсии, который возразил коллегам из заграничного леса: «Вы же его, когда он съел Красную Шапочку и ее бабушку, сами убили!» - «Это было давно, с тех пор многое в мире изменилось – надо уважать редких хищников, быть к ним добрее, жить с ними по соседству, и тогда они возьмут с порядочных овец пример, тоже станут добровольно и послушно сдавать шерсть на валенки и носки…» - обиженно воскликнули заграничные охотники. Не поверил им старый егерь, но его никто и слышать из нынешних, молодых и самоуверенных, не стал: наоборот, обрадовались, когда им из заграничного леса в обмен на ружья фотоаппараты прислали и немного денег Волку на кормежку…
Выпустили они Волка на пастбище, кормить стали щедро, а тот огляделся, дал себя, затаившись, по шерстке погладить, а темной ночью забрался в стадо овец и убил сразу несколько, кровь их выпил. «Кто это сделал? Кто?» - всполошились охотники, а на Волка и подумать не могут: ведь это означает крах всего их наивного либерального мировоззрения! На следующую ночь Волк опять загрыз несколько овец. Всполошились бедные овцы, испуганно заблеяли, охотникам пожаловались, а те растерялись, ибо ружей у них теперь нет, стрелять Волка законами либеральными запрещено, и говорят: «Потерпите немного – Волк скоро насытится и присмиреет».
Но годы идут, а Волк все не исправляется, хотя иной раз и надевает на себя цивильную овечью шкуру и даже, набравшись наглости, в пастухи набивается. Впрочем, и сами трусливые охотники, вместо того чтобы стадо приумножать, да о нем заботиться, стригут овец до последней шерстинки и на мясо пускают! А за бездействие Волк их теперь даже подкармливает, делится с ними добычей. Как теперь бедным законопослушным овцам жить? Ведь вымрут все. Может, самим клыки отрастить да расправиться со злобным хищником, а заодно и «любителей природу фотографировать» за жирную задницу цапнуть?




РОЗА И ВЕТЕР
Жил могучий и вольный ветер. День и ночь работал он, перенося дождевые тучи от моря в пустыни, чтоб напоить ссохшуюся землю, дать растениям, цветам и деревьям возможность цвести и благоухать. Он закрывал ими солнце, когда оно нещадно палило в полдень, ночью раздвигал их, чтоб свет луны падал на влюбленных и освещал дорогу заблудившимся путникам. А когда был свободен от важных дел, то играл с белыми облаками, лепя из них в голубом просторе неба причудливых зверей, рыб, птиц. Раздувал снежинки и песчинки, чтоб разлетались по свету и смогли увидеть, как огромен и прекрасен мир… Гонял по морям лодки с парусами, а по небу воздушные шары. Особенно любил играть с одуванчиками, разнося их маленькие парашюты с семенами по лугам. И всегда пел свои мелодичные и взбадривающие песни!
Как-то он пролетал мимо пещеры и услышал жалобный слабый стон: «Ветер, мне здесь так душно…» Он заглянул в пещеру и в мрачной глубине увидел чахлый розовый куст, который непонятно как тут оказался. Принес ветер полные щеки свежего влажного воздуха, выдул затхлый запах из всех закоулков – и сразу Роза почувствовала огромное облегчение, глубоко задышала, лепестки ее расправились, и она стала несказанно красивой. «Спасибо! – воскликнула радостно она. – Прилетай ко мне еще, иначе я умру». Улетел ветер по делам на несколько дней, а потом вновь оживил Розу своей энергией, радостью и свежестью, рассказал ей интересные истории, которые видел и слышал по всему миру.
Так прилетал он к ней раза два в неделю, и роза была счастлива, но потом подумала: «Как было бы здорово, если б ветер навсегда поселился около меня! Он бы ласкал мои лепестки чудными нежными прикосновениями. Он бы пел мне одной веселые песни! Разве я, такая милая и неповторимая, не достойна этого?» Но она понимала, что ветер не согласится на это, ибо у него много работы. И вообще, ей вдруг подумалось с ужасом и ревностью: «А если ветер еще найдет такую же розу и влюбится, а меня забудет?!»
Когда вновь прилетел ветер, теплый, свежий и влажный, и подарил Розе ласки и песни, она испустила такой аромат, такой чудный запах, полный одурманивающими эфирами, что уставший ветер расслабился и уснул. В то же мгновение стена пещеры, с которой Роза заранее договорилась, уронила огромный камень, который наглухо запечатал отверстие. Проснулся утром ветер, хотел полететь по делам, а выхода нет… «Оставайся  здесь! – сказала кокетливо и хвастливо роза. - Разве плохо со мной? Я тебе постелю в изголовье свои листья. Буду одаривать божественным ароматом. Да я одна заменю тебе весь мир!». «Извини, но я создан для другого…» - ответил грустно ветер. Он осмотрел все закоулки, желая найти хоть маленькую щелку, попытался с разбегу своротить огромный камень у входа, но не получилось… Бился, бился ветер, обессилел вконец, упал на пол, полежал в тоске сутки, а потом печально вздохнул в последний раз и умер… А вслед за ним зачахла и глупая собственница Роза, ибо воздух в замкнутой пещере стал настолько ядовитым, что она задохнулась.            




АЛЬБОМ
Абсолютно пустой, пусть и с глянцевыми страницами и яркой красной корочкой, альбом лежал в шкафу, и никто к нему не подходил, а ему хотелось, чтоб его открыли, полюбовались. И только когда в него стали складывать фотографии, то люди им заинтересовались. На фотографиях были изображены молодые и старые домочадцы, мужчины и женщины, прекрасные виды природы, замечательные исторические места, экзотические жаркие страны, в которых побывали члены семьи – и альбом загордился. Ведь отныне его постоянно брали в руки, показывали друзьям. По ночам фотографии начинали между собой общаться и рассказывать интересные истории, свидетелями которых оказались. Альбом слушал их, и ему тоже хотелось стать очевидцем какого-нибудь знаменательного события, чтоб хвастливо и горделиво рассказать: мол, этим жарким летом я был на море, видел белых чаек и огромных рыб…или про то, как посетил музей знаменитого писателя и рассматривал его рукописи и даже полежал на секретере, где писатель создавал свои гениальные произведения… Но, увы, сам альбом ничего не видел и нигде не был, пролежав долгие годы на пыльной полке в шкафу. Он постарел, поизносился и сердито брюзжал по ночам на болтливые фотографии: «Хватит зудеть под ухом – спать мешаете!» Пришло время, когда он настолько распух от фотографий, настолько растолстел от самомнения, что корочки лопнули – и альбом выбросили в помойку. И никто бы о нем не вспомнил, да только я его пожалел и написал эту короткую сказку – пусть альбом тоже останется в истории!

КТО ВАЖНЕЕ
Поспорили как-то во дворе конь с бараном – кто из них в хозяйстве полезнее. Долго спорили и ругались, но так и не пришли к единому выводу и решили к кошке обратиться, которая полеживала на подоконнике и жмурилась от яркого солнышка. «Кошка, - сказал конь. – Кто из нас важнее для хозяйства? Я или баран?». «Надо подумать! – ответила кошка. - А что ты умеешь?» Конь ответил: «Я поле могу пахать, грузы возить!». «А я, – ответил баран, - даю шерсть, из которой потом вяжут носки и варежки!». «А я, – говорит конь, – участвую в скачках на сабантуе!». «А меня, – говорит баран, – вручают на сабантуе самому сильному батыру. «Я сильнее тебя», – говорит конь. «А я ем меньше», - отвечает баран. «Я быстрее бегаю», – говорит конь. «Зато я сильнее бодаюсь», - отвечает баран… И опять они начали спорить и ругаться. А кошка слушала-слушала их, зевнула и говорит: «Мне барыбыр, кто из вас полезнее. Я корову люблю – она молоко дает!»

ЭХ, ПРОСТОТА!
Был российский Мужик здоровый, крепкий, хозяйственный, на своей обширной плодородной земле пахал, сеял, богатый урожай собирал, семью любил (жену ласковую и добрую, сыночка-помощника, дочку красавицу и рукодельницу), Бога благодарил, который даровал жизнь счастливую и праведную. А недалеко за рекой жил завистливый Злодей и хоть был он тоже не слаб, но не мог с Мужиком справиться – пойдет с ним в рукопашную, а Мужик возьмет его поперек туловища и обратно со своей землицы выкинет и кулаком погрозит… Наконец, пошел Злодей к нему якобы мириться, а с собой бочку водки взял. «Ну чего тебе надобно? – спросил Мужик строго, когда Злодей к нему на берег вылез. – Опять по лбу хочешь?». «Что ты, что ты? – ласково сказал Злодей, пригнув покорно голову. – Хочу жить с тобой в дружбе…Чай, соседи!». «Ну раз так, то проходи… - привел гостеприимный Мужик Злодея в дом, жена накрыла им обильный стол. Сели они, выпили по чарке за мировую, и тут собрался Мужик на работу в поле, но Злодей ему и говорит: «Знаю, трудиться ты умеешь, побеждать врагов тоже, а сумеешь ли меня перепить?!». «Давай попробуем, - согласился Мужик. Налил Злодей два ведра водки: себе и Мужику… Выпил Мужик ведро одним махом, а Злодей лишь четверть и, прикинувшись совсем пьяным, заплакал: «Знал я, что ты самый сильный, самый работящий, а ты, оказывается, еще и выпить можешь больше всех!» Загордился русский Мужик, ибо любил он больше всего на свете, когда хвалят – признают его превосходство, и сказал с важной ухмылкой: «Да, уж…». «Научи, пожалуйста, как ты это делаешь! Покажи, а я посмотрю», - и Злодей налил Мужику снова полное ведро. «Не пей больше, у нас много дел…» - сказала мудрая жена, но Мужик цыкнул: «Молчи!» Выпил Мужик в азарте второе ведро, закачался, но на ногах устоял. «Ну ты и герой! – воскликнул Злодей, пряча хитрую улыбку. – Больше тебя никто на всей земле выпить не может! Хотя есть в Америке великий индейский вождь, который два с половиной ведра пьет! А ты три сумеешь?». «Запросто!» - воскликнул Мужик. «Прекрати!» - потребовала с ужасом жена и хотела ведро вылить, но Мужик ударил ее и выгнал из дома. За мать вступился сынок подросток, но Мужик выкинул его за шкирку на улицу. Заплакала дочка, а он ее дурой обозвал. Выпил Мужик третье ведро – и сам упал замертво. Захохотал Злодей громко и злорадно: взял жену Мужика в рабыни, дочь в проститутки отправил, а сына прогнал с родной землицы в темные леса и топкие болота, где тот с горя стал мухоморы и бледные поганки жевать, коноплю курить и сошел с ума…               
               
ШАКАЛЬЯ ПОРОДА
Могучий Тигр по справедливости правил подданными – и звери жили мирно, трудились на благо своего леса, богатели. В это время по пустыням шлялась стая шакалов, но так как работать шакалы не хотели и не умели, способные только грабить, то звери их не любили и прогоняли прочь. Однако в пустыне без воды и пищи жить очень плохо и вскоре шакалы стали умирать от голода и жажды. Тогда самый изворотливый и подлый шакал сказал: «Придется идти на поклон к тигру, а то погибнем все!». «А разве он нас пустит?»; «Да он за все прошлые грехи нас разорвет на кусочки!»; «У нас плохая репутация!» - завыли и заныли отощавшие шакалы, скаля свои кровавые острые зубки. «А мы скажем, что бросили свое воровское ремесло, что тоже работать будем на благо его леса!» - сказал подлый шакал.
Пришли шакалы к границе леса с поджатыми хвостами,  трясутся от страха, опасаясь, что Тигр их растерзает, и посылают к нему с тайной миссией самую красивую и молодую шакалиху в дар, в его гарем. А надо признать, что Тигр, как и любой правитель в ту пору, любил молодых и красивых – и много у него было представительниц разных зверей в женах. Принял он молодую шакалиху, обнюхал, а она перед ним хвостиком вертит, на задних лапках ходит, улыбается во весь свой пухлый ротик, огромное искусство в обольщении показывает… Словом, понравилась она ему, взял он ее в гарем и сказал шакалам мирно: «Ладно, живите, только по законам нашего леса». Да и жители леса их пожалели: мол, настрадались, бедные…Накормили их.
Обрадовались шакалы, напились в благодатном лесу вволю, наелись! А шакалиха тем временем совсем обольстила Тигра, ласкает его и холит, дурманящими снадобьями опьяняет, а остальных его жен злобно отгоняет: рычит, кусает… Расслабился Тигр, полностью попал под ее влияние и, когда она ему родила сыночка, одарил ее богатством и сделал главной женой с большими правами. А шакалы тем временем опять обнаглели и принялись за старое: начали грабить мирных зверей, а так как держатся они всегда стаей и нападают скопом, то трудно от них зверям защищаться. Пожаловались звери правителю Тигру: «Уважаемый и справедливый! Защити нас от вороватых шакалов! Прогони их!» Подумал Тигр и ночью, во время ласк, признался, по наивности и доверчивости, шакалихе: «Хочу я твоих родственников выгнать из леса, так как они неисправимы, но тебя, конечно, оставлю!» А когда он заснул крепким сном, шакалиха вцепилась ему в горло и перегрызла сонную артерию, а утром объявила новым правителем леса своего сына, который гораздо больше на шакала похож, чем на Тигра. А тот расставил на все важные места родственников – и правят с тех пор лесом хитрые шакалы, грабят зверей уже якобы по закону, самими написанному. А звери работают на них и горько плачут от того, что правитель их оказался таким доверчивым!   
               
ПРИЛИПАЛЫ
Плавал по морю-океану большой Кит и защищал всех слабых, унижаемых и обижаемых рыб от наглых хищниц акул. И многих спас, накормил, обогрел. Благодарят они его, называют спасителем и благодетелем, хвалят за доброту и щедрость. А он рад стараться. Но спасти какую-нибудь рыбку от зубастой пасти злобной акулы – это полдела. Каждая спасенная уже боится одна плавать и жмется к Киту: мол, защищай меня и дальше! Понятно, что рядом с Китом спокойно и хорошо, он сам ест – и тебе дает!
Вскоре столько около Кита стало рыбы жить и кормиться, целые стаи!, что ему уже для себя еды не хватало. Ему бы сказать рыбкам: мол, сами ищите пропитание, а он, душа щедрая и добрая, не может этого сделать – стыдно ему так с рыбками поступить. Ведь они доверились, ждут защиты и помощи. А некоторые рыбы около него настолько разжирели, что вообще сами пищу искать не хотят и уже не могут, лезут к нему под бочок да еще и плачутся: мол, голодные мы, холодные и кушать хотим…Почти всю еду стал Кит рыбам отдавать, отощал, ослабел, заболел.
Увидели акулы, что сил у Кита поубавилось, и крутятся вокруг него, выискивают момент, когда напасть. А рыбки-то наши, почувствовав опасность, не такие уж и простые оказались, а очень даже хитрые: мол, пользы от слабого Кита нам теперь нет, откормились около него вволю, силенок накопили, а теперь можем и без него прожить…И вместо того, чтоб помогать больному Киту от акул защищаться, отблагодарить за доброту и помощь, разбежались быстренько в стороны. В это время накинулись на еще живого Кита акулы и растерзали на мелкие кусочки. А рыбки наши и сами не прочь мясом Кита насытиться, вертятся вокруг акул, льстят им: мол, вы такие сильные, ловкие, хотим теперь около вас жить… А отъевшиеся акулы хитро посматривают на них своими маленькими злыми глазками и думают: «Наивные, мы не добрый щедрый Кит, в один миг вас скоро слопаем!»
               
ПОД ОДНИМ ФЛАГОМ
Когда убитого воровского авторитета «Коротыша» с почестями и громкими дифирамбами проводила, приехавшая в Москву отовсюду, тысячная толпа дружков в последний путь – на второе по значимости в России «Ваганьковское» кладбище, где хоронили уважаемых людей страны, и Коротыш оказался в землице, к нему сию минуту прискакали четыре черта: по всему видно, «крутые братки» загробного мира – на пальцах перстни с крупными рубинами, а на толстых шеях золотые цепи толщиной с веревку, под покрытой шерстью кожей мышцы бугрятся, а рога мощные, словно у крупных горных козлов. «Привет вам от нашего пахана!» - сказал почтительно самый крупный черт и уважительно поклонился. «И ему от меня!» - Коротыш не был трусом и не испугался подземных чудищ, да и не удивился появлению, ибо понимал, что за многие тяжкие грехи к ангелам ему дорога заказана… «Пахан спросил: не нуждаетесь ли в чем? Может, хотите быть смотрящим по загробной адской зоне? В нашей казне такие «бабки» крутятся, что олигархам не снились!» - предложил черт. «Спасибо за доверие, но сначала прикину, что к чему…- процедил Коротыш через губу, показывая, что не покупается даже на столь щедрое и заманчивое предложение. – Впрочем, у меня есть маленькая просьба». - «Какая же?» - черт оттопырил длинное грязное ухо, внимательно слушая. «Меня не по статусу положили – всего лишь на «Ваганьково»! – сказал Коротыш сердито, считая, что низко оценен столичными чиновниками, которые даже за большую взятку с трудом нашли место на кладбище. – Мне хотелось на Новодевичье…» - «На Новодевичье? Сейчас спрошу у Пахана…» - черт провалился в глубь земли, в разверзнутую яму, откуда пахнуло горячим и смрадным серным воздухом, а вскоре объявился и радостно воскликнул: «Наш пахан велел исполнить любую вашу просьбу…А в какое место?» - «Я укажу!» - буркнул Коротыш.
* * *
В ту же секунду черти понесли его под землей, мимо тоннелей метро с гудящими поездами и грязных подземных речушек, на Новодевичье, где на Коротыша ошарашено и удивленно уставились великие люди земли русской - маршалы, актеры, писатели. «Кто это?»; «Кто это?» - изумленно перешептывались интеллигенты Антон Чехов и Станиславский, недоуменно поглядывая на Коротыша сквозь запотевшие пенсне. Актер Михаил Ульянов, сыгравший «Ворошиловского стрелка», горько хмыкнул: «Да, времена! Кто-то, видимо, не промахнулся…» А Василий Шукшин страдальчески простонал: «Что с нами происходит?» Клоун Никулин весело воскликнул: «Ну вот, у меня теперь тема есть для нового анекдота!», а сидящая около его ног собака гавкнула на незнакомца пару раз, но Коротыш так жестко глянул на нее, что жалобно заскулила и поджала хвост… Строгий маршал Жуков направил на Коротыша пистолет и выстрелил, но черт поймал пулю и погрозил старому вояке скрюченным пальцем. Заметив симпатичную темноглазую женщину Аллилуеву, Коротыш хотел уже пристроиться рядом и приготовился сказать комплимент, но она задала ему пощечину, а со стороны кремлевской стены раздался такой грозный рык Сталина, что мелко задрожала земля, и испуганные черти даже без приказаний потащили Коротыша прочь…
Долго они таскали Коротыша под землей, а он недовольно морщился и выбирал и место просторнее (чтоб, как говориться, не у «параши»), и соседей поинтереснее, чтоб было о чем поболтать (ну не и с интеллигентами же…), и, наконец, обнаружил уютную полянку с шикарным гробом из красного дерева и твердо сказал: «Буду лежать тут!». Вдруг крышка гроба зашевелилась и из-под нее поднялась по пояс крупная фигура самого Ельцина. «Кто такой, понимаш? – спросил он строго. – Почему, блин, нарушаешь сладкий сон первого президента России? По какому праву?» - «Мне здешний пахан разрешил!» - ответил Коротыш гордо. «Пахан?.. – Ельцин недоверчиво скривил физиономию. – Я насчет тебя переговорю: он меня опохмелиться шикарным ромом сегодня пригласил…» - «За базар отвечаю! - сказал Коротыш – Я тоже пахан!» - «Это я пахан! - сердито хмыкнул Ельцин. – И претендента на трон не потерплю! Эй, черти, вышвырните его отсюда». Но черти замялись, не зная, что делать: и с Коротышом ссориться боялись, и президент был в аду в большом авторитете и частенько устраивал пирушки с их шефом, ну и познакомились с Ельциным уже давно – когда еще приходили во время его земных запоев помогать «работать с документами». «Ты пахан олигархов и бюрократов! – сказал Коротыш примирительно. – А я воров! Так что делить нам нечего», - но подумал: «Хотя есть ли большая разница между теми и другими?..» - «Но только я имею право лежать под надгробием в виде российского флага!» - важно нахмурился Ельцин, которому очень нравился огромный, бело-сине-красный, из мрамора, порфира и базилики «саван» на могиле. «Не жадничай! – усмехнулся Коротыш. – Мы с тобой оба символы России: я сын твой!» - «Врешь, самозванец! У меня только две дочери!» - рявкнул Ельцин. «Я твой духовный сын, твоего времени! По моим приказам грохнули, может, человек десять, а из-за тебя в 93-м у «Белого дома» сотни погибли. Так что поговорить есть о чем!» И он вальяжно и по-хозяйски разлегся рядом с гробом Ельцина, думая в будущем согнать того с комфортабельных подземных нар. 
В этот момент послышалась музыка: играли на виолончели. «Кто это?» - спросил Коротыш. «Это дружок Ростропович лично мне гимн играет, - похвалился Ельцин. – Он неподалеку расположился». Коротыш приказным тоном крикнул в сторону, откуда доносились звуки и где поблескивали лысая голова и очки у склонившегося над большим инструментом старательного музыканта: «Эй, маэстро, сыграй-ка лучше «Мурку»!               
Музыкант пристально посмотрел на коротыша, отложил инструмент и сухо сказал: «Не буду…», а потом обиженно спросил: «Борис Николаевич, это что за подозрительный тип рядом с вами?» - «Да сыном тут прикидывается…» - «У вас уже был один – Коржаков: тоже в сыновья набивался». - «Не напоминай мне о нем… А насчет пришельца я сегодня у самого главного черта спрошу: что с ним делать?» - и Ельцин лег в гроб, чтоб отдохнуть до вечера и набраться силенок… В двенадцать часов ночи на полянку прискакали черти, чтоб сопровождать Ельцина в глубину ада. «А можно и мне за компанию?» - спросил Коротыш. Знакомый ему крупный черт сказал: «Пахан разрешил! Сказал, что «на троих соображать» веселее...» В ту же секунду разверзлась смрадная дыра – и черти поволокли туда на своих загривках Ельцина и Коротыша… Коротыш надеялся увидеть огромную, освещаемую факелами, грязную и душную пещеру, забитую коваными сундуками с драгоценностями, а между ними здоровенного чудища-дьявола, но они с Ельциным оказались в Грановитой, ярко освещенной люстрами, палате Кремля, посреди которой за дубовым столом с разнообразными яствами сидел радушно улыбающийся…Ленин! «Владимир Ильич, как вы тут оказались?» - выдавил растерянный Ельцин, встав навытяжку, словно лейтенант перед генералом, а Коротыш, чтоб показать, что нисколько не растерялся, буркнул: «Ну так ведь не похоронили по христиански… Вот в приспешниках у дьявола и ошивается», – и прошагал к окну, чтоб выглянуть на кремлевский двор, но окно было лишь нарисовано на каменной стене… Ленин привстал с обитого крокодиловой кожей кресла и мелко расхохотался: «Ну расскажи, Борис Николаевич, выкормыш коммунистический, как осмелился руку поднять на то, что я создал?» Ельцин закряхтел, словно рот был чем-то забит: «Владимир Ильич, извини, но партийные бонзы давно уже отошли от вашей линии! Обманули народ, коммунизм обещали, а прилавки в магазинах опустели…». Ленин шустро выскочил из-за стола и похлопал дружески Ельцина по плечу: «Расслабься… Ну, здорово тебя обманул? Разве не знаешь, я могу принять облик любого человека?» Ельцин шумно и умиротворенно выдохнул: «В прошлый раз вы встретили меня в облике старинного рыцаря… Я подумал: вы такой всегда». Ленин протянул интеллигентную ручку Коротышу и почтительно сказал: «Будем знакомы… Наслышан…»  - «А вас-то как называть? Дьявол? Сатана? Или, может, кликуха какая есть?» - спросил Коротыш. «Называй Люцифер – мне так больше нравится!» - сказал хозяин ада, усадил гостей за стол на мягкие кресла, собственноручно налил им из большой старинной бутылки в золотые рюмки ром и сказал: «За хорошую компанию!» Ельцин разом закинул рюмку с крепчайшим ромом в рот, утерся рукавом пиджака и сухо заявил: «Ну мы-то с вами, понятно, птицы одного полета, а это кто?» - и он пренебрежительно ткнул в Коротыша пальцем. «Да не переживай, Борис…- сказал хозяин ада. – Он на своем поприще заслужил, чтоб сидеть с нами рядом».
Когда выпили по три рюмки, закусив омарами, хозяин ада достал из кармана потертого ленинского пиджака колоду замусоленных картишек и сказал: «Ну что, сыграем?» - «В преферанс?» - важно спросил Коротыш, показывая, что хоть не интеллигент, но эту интеллектуальную игру обожает. «Какой, к черту, преферанс?! – капризно буркнул Ельцин. – Я умею играть только в «Дурака». - «Хорошо… Слово гостя – закон. Видишь, чтоб угодить тебе, я даже построил под землей знакомые тебе кремлевские хоромы…» - сказал хозяин ада и быстренько раздал карты.
Первым отыгрался Коротыш, а хозяин ада с улыбкой повесил Ельцину на погоны «шестерки» и сказал: «Проигравший должен залезть под стол и кричать по-петушиному!». Ельцин скуксился: «Не буду я кричать… По-петушиному не умею». - «Кричи, как умеешь – по ослиному», - сказал Коротыш. «А вдруг ты обманул меня?!» - сказал хмуро Ельцин хозяину ада. – Козырей себе повыдергивал?» - «Ну, - обиделся хозяин ада. – Своих друзей я не обманываю». - «Не знай, не знай…- прищурился подозрительно Ельцин. – Надо чтоб кто-нибудь со стороны раздавал… Например, Березовский». - «Березовский? – хозяин ада хмыкнул. – Так он еще жив… А живые сюда попасть не могут». - «Так подстрой ему покушение». - «Пусть живет – он на земле часть моей работы выполняет… - покачал головой хозяин ада, а потом удивленно заметил: - А почему именно он?». – «Ну, понимаш… - Ельцин словно глубоко задумался. «А че тут понимать… - встрял Коротыш. – Это еще тот шулер: у Бориса Николаевича рейтинг на выборах президента был три процента, а он ему умудрился сделать пятьдесят». - «А ты не суйся не в свои дела», - буркнул Ельцин Коротышу. Хозяин ада развел руками: «Это в земной жизни он тебе, Борис, мог накидать в урны для бюллетеней фальшивых козырей, а здесь будет служить мне… Так что играй честно». - «Не хочу…» - Ельцин капризно отодвинул карты, налил себе рому и выпил. Хозяин ада озадаченно почесал лысину и воскликнул: «Я знаю, чем тебя расшевелить!» - вскоре конопатое ленинское лицо покрылось мелкой рябью, стало таять, словно ледяное, и вместо Ленина перед изумленными гостями предстал Михаил Горбачев с большим коричневым пятном на голове, который важно сказал: «Ты, Борис, не прав!» Ельцин мгновенно оживился и с ненавистью глянул на Горбачева: «Ты че сказал?! Я уже доказал, кто из нас главнее». Горбачев хитро прищурился: «А давай сыграем: единственный президент СССР и первый России – и выясним, кто из нас президенистее…» - «Конечно я! - рявкнул Ельцин. - И пусть раздает Коротыш». Коротыш, возбужденный и заинтригованный столь значительным историческим поединком, быстренько раздал карты - и началась игра… Первый тур закончился вничью, во втором Ельцин стал надолго задумываться и постоянно прикладывался к рюмке… А когда проиграл, то уже забыв, кто перед ним находится на самом деле, крикнул: «Я тебе счас как дам!» - и со всего маху саданул кулаком хозяину ада по пятну на лысине. Тоже перепивший Коротыш, конечно же, поддерживающий Ельцина, при котором братве стало так вольготно жить, что она перебралась с тюремных нар в депутаты и олигархи, схватил со стола бутылку и шлепнул по горбачевской лысине с возгласом: «За демократию!»
В ту же секунду на вопль хозяина ада прибежали черти и растащили пьяно орущих Ельцина и Коротыша. Поглаживая на лысине ноющие синяки и ссадины, хозяин ада с досадой произнес: «Уволоките их в нашу вытрезвиловку – пусть проспятся, - и добавил с ухмылкой: - Ну и народец пошел… Так, глядишь, и царствие сатаны наступит вскорости! А может, уже и наступило?»               
                Октябрь 2009г.

ИСЧЕЗЛИ
Когда Ваньку уволили с деревообрабатывающего комбината за пьянку, он обиделся на всех - на руководство комбината, на правительство страны, которое неспособно защитить его от произвола начальства, на жену, которая заставляла найти способ зарабатывать деньги и кормить семью. Он полеживал дома перед телевизором, а когда была хорошая погода, сваливал на целые сутки рыбачить на Амур закидушками. Там, таких, собралась компания в двадцать мужиков – молодых и старых. Продавая из дома вещи или украв, что плохо лежит, и обменяв на самогон, они в трусах полеживали на горячем песочке, подставляя солнышку пузо, выпивали, покуривали, варили ушицу и рассуждали. Особенно многомудро получалось философствовать у Ваньки, ибо он один имел высшее образование – когда-то закончил лесопромышленный институт, прочитал немало умных книжек.
«И зачем человек живет? – начинал он. – Чтоб день-деньской надрываться на работе? Чтоб слышать вечный ор жены, которая постоянно недовольна? Как сказал писатель Короленко: «Человек создан для счастья – как птица для полета!». Поглядывая на ту сторону Амура, по которой китайские баржи везли к себе российский лес, руду и прочие богатства недр, какой-нибудь мужик Ваньке поддакивал: «Вон китаези трудятся как тараканы – туда-сюда шнырят, не зная ни минуты отдыха… Какой китаезя может позволить себе отдохнуть, как это делаем мы…Говорят, таксисты китайцы даже спят в багажнике машины после смены, пока ее водит другой – и так меняются!» ; «Идиоты! - восклицал Ванька. – Трудись, не трудись – все равно умрешь! Так лучше прожить в удовольствии».
Иногда кто-нибудь возражал несмело, но здраво: «Китайцы своим ширпотребом весь мир заполонили! Да и в наших магазинах, куда ни взгляни, китайские товары лежат. Трудолюбивые чертяки, конкурировать с ними трудно. Даже наши бабы стали их предпочитать – умеют семью кормить и детей строгают только так!». Ванька снисходительно усмехался: «Что им еще делать, как не работать в поте лица! Нефти у них маловато, газа нет, леса тоже! А народищу как вшей – почти полтора миллиарда, и все жрать хотят! Природные богатства пусть у нас покупают и нас кормят! А мы будем на песочке полеживать, у нас вон какой простор!» - и Ванька важно и неторопливо обводил рукой по голубым лесистым сопкам, по широкой могучей реке, словно загребая под себя красоту природы, все ее величие.
В это время со стороны городка показались женщины, жены Ванькиных сотоварищей и, в том числе его благоверная, которые решительным шагом, с суровыми лицами, направлялись к мужикам, намереваясь разрушить их дружную компанию и безмятежное существование. «Идут стервы, - вздохнул недовольно Ванька. – Даже тут покою нет. Везде достанут… Вот перенестись бы на необитаемый остров, где бананы падают прямо в рот, рыба сама на берег выпрыгивает, лет эдак на двадцать, тогда-то без нас, мужиков, жены взвоют от тоски и печали, а когда мы вернемся, станут ласковыми и шелковыми!»
В ту же минуту, словно могучим ветром в листве кедров, прошелестело с высоких небес: «Пожалуйста!», - и мужики оказались в тропиках у безбрежного голубого океана, на сказочно-красивом острове, средь вечного лета, в окружении пальм. В каком-то географическом смешении природы рядом, не пугаясь, ходили индюки жирные, куропатки, перепела, утки, гуси, кабаны, а на пальмах росли финики, кокосы, бананы…Тут же на берегу зрели ананасы и даже российские груши и яблоки, чтоб, видимо, мужики не слишком скучали по Родине… «Интересно, а огурцы здесь есть?» - спросил растерянно один. И они сразу заметили в прибрежной траве поблескивающие зелененьким и красным огурцы и помидоры.
«Вот здесь мы и будем жить!» – воскликнул Ванька по-хозяйски. «Бабу бы хоть какую-нибудь?» - поканючил один, и в ту же минуту среди густых кустов показалась гибкая, крутобедрая и с интересом разглядывающая незнакомцев негритянка, а за ней и вторая... «Это не то, что наши жены, которым вечно не хватает какой-нибудь тряпки в дом – этим кроме набедренной повязки ничего не требуется», - сказал, радостный, Ванька.
Так мужики и стали жить-поживать на райском острове! Не замечая ни времени, не зная забот, словно в веселом забытье и полусне, нисколько не скучая по родственникам, по женам и детям, по родным местам.
* * *
Но однажды вдруг снова раздался гудящий, словно ветер в вершинах деревьев, голос: «Пора. Ваш срок кончился!» И мужики оказались на берегу Амура, где сидели и загорали двадцать лет назад. Однако что-то их обеспокоило: во-первых, сопки наполовину были вырублены от леса, во-вторых, на реке совсем не было судов с русскими названиями – шли только китайские, а в-третьих, недалеко от их лежбища возвышались высотные дома необыкновенно разросшегося городка. А так как с мужиками вновь была выпивка в пятилитровом бидончике, их рыболовные снасти, то они, прежде чем идти по домам, решили выпить и порыбачить.
Только успели они забросить в реку закидушки, как на берегу появился патруль, состоящий из узкоглазых китайцев в военной, мышиного цвета, форме. Они подъехали к мужикам на открытом джипе и, затушив их костер, сердито пробормотали что-то на своем языке. «Чего? Чего?» - возмутился Ванька. И тут пожилой китаец сказал недовольно по-русски: «Да они, наверное, из лесу вышли – не понимают общемирового китайского языка». ; «Какого, к черту, общемирового?! - рассердился Ванька. – Кто вы такие и что делаете на русской территории? Лазутчики – такие же, что захватили когда-то остров «Даманский»? Китайцы весело расхохотались. «Не гогочите, - обозлился Ванька. – Сейчас придут наши пограничники – они вам покажут Кузькину мать! Раскомандовались тут!» Китайцы посовещались недоуменно, пришли к общему мнению и закивали удивленно и радостно: «Так это те русские мужики, которые двадцать лет назад куда-то исчезли!».
Китайцы быстренько вызвали по телефону автобус, посадили в него мужиков и повезли в город, в котором вывески на всех учреждениях и магазинах были на китайском языке, а по улицам сплошь шастали веселые упитанные китайцы. Городок, в котором Ванька когда-то с товарищами жил, затерялся среди новых высоких домов захудалым грязным островком.
Ошарашенных мужиков ссадили на их улице, а Ваньку подвезли к дому, где когда-то жил. Приветливый молодой китаец взял Ваньку учтиво за руку и повел, хорошо зная почему-то, куда идти, прямо на третий этаж к его квартире – и по-хозяйски нажал кнопку звонка. Открыла постаревшая Ванькина жена, уже с морщинистым лицом и, качая седой головой, простонала: «Боже мой, откуда? Через столько-то лет?» ; «Вот нашел на берегу», - воскликнул весело китаец. На его голос из комнаты вышла молодая женщина, в которой Ванька с трудом узнал свою, когда-то трехлетнюю, дочь, а за ней в коридор выскочили трое узкоглазых темноволосых детишек и, увидев сопровождающего китайца, кинулись к нему обниматься и лопотать на своем языке.
«Вот это ваш дедушка», - сказал детенышам китаец и указал на Ваньку, но они смотрели на него странными, испуганными глазенками-бусинками. «Что?! Что случилось? – заорал Ванька на жену. – Куда делся русский народ? Где все наши мужики? Нас что, захватили войной?». Жена горько и устало посмотрела на него и промолвила: «Одни спились и обкурились до смерти, другие от наркотиков померли, третьи повесились от извечной нашей тоски, четвертые перестреляли друг друга, пятые сбежали куда-то, как ты, оставив жен и детей выживать одних…» ; «Нет!!! - завыл Ванька. – Не хочу!». А китаец детям, которые удивленно и испуганно уставились на плачущего седого старика, заявил на ломаном русском: «Это дедушка так радуется встрече с вами!»      
                2003г.       

КОНТРАКТ
Поступив по блату в медицинский институт, где работала дошлая тетка замом по хозяйственной части, Филя закончил его, частенько сдавая экзамены за взятки профессорам. Иногда возникала мысль: Может, надо учиться лучше?», но он себя успокаивал, что ведь не хирург, который должен разбираться во внутренних органах, в анатомии человека, лезть скальпелем, куда ни попадя, и что-нибудь порезать случайно, а обычный терапевт, который должен прописать нужные таблетки пациенту и за это получить хорошие денежки.
Когда Филя вышел с дипломом, на крыльце института его остановил могучий серьезный мужчина с большой, аж какой-то черно-синей бородой, и спросил: «Не хочешь у нас в ауле поработать?» - «В ауле?.. –  Филя недовольно поморщился. – А что можете предложить?» - «Зарплату в пять раз больше, чем у рядового врача. А по истечении трех лет наша община покупает тебе квартиру в любом городе, где захочешь проживать. А чтоб не было скучно без ночных клубов, тебя станет ублажать молодая, словно свежий персик, красивая девушка». Филя удивленно хмыкнул и кивнул: «Согласен! А вы кто? Кого представляете?» - «Я староста общины». – «Какой еще общины?» - «Наша община живет уединенно в горах и мало общается с внешним миром, потому что у нас свои религия и мировоззрение…» - «А можно поподробнее?» - «Сектанты мы…» - «А еще точнее?» - «Приедешь - все сам увидишь».
Уже на следующий день мужчина долго вез Филю по горной разбитой дороге на дорогом черном джипе в затерянный вдали от города аул, который располагался в живописном зеленом месте, в пойме небольшой быстрой речки. Мужчина привел Филю к просторному дому, сложенному из больших валунов, где на каменном крыльце их встретила жилистая, строгая, в темном длинном одеянии, женщина неопределенного возраста, и сказал: «Здесь будешь жить на всем готовом, а эта женщина будет служанкой». Разминаясь после долгой дороги, потягивая занемевшие мышцы ягодиц, Филя спросил:  «А где работать буду?» - «Вот калитка прямо из двора ведет в другой дом, где станешь принимать больных, - указал бородатый староста на высокий, похожий на тюремный, кирпичный забор - для полного сходства с колонией только колючей проволоки не хватало. «А больных много?» - спросил недовольно Филя. «Почти нет». – «Это почему?» - «Мы ведем здоровый образ жизни. Трудимся физически. У нас здесь замечательный климат, хорошая экология, правильное питание». – «А зачем тогда врач?» - Филя расплылся в улыбке, полагая, что попал на курорт, на отдых. «Ну мало ли чего…А ехать в ближайшую больницу в город далеко». – «Почему не наймете постоянного врача, раз у вас такие прекрасные условия для его работы?» - «Нанимали…» - «И что же?» - «Кое-кто  умер...» - «Отчего же?!» - «Потом как-нибудь расскажу. Пока располагайся. И давай подпишем контракт», - мужчина протянул Филе бумагу, где были оговорены чудные условия его здесь пребывания. «А если по каким-то причинам договор нарушу? - поинтересовался Филя, проглядывая пункты договора и отмечая, что составлен он грамотно и учитывает все щедрые обещания. «Увы…Сбросим в пропасть». – «Даже так? - рассмеялся Филя шутке, уже не собираясь покидать аул - ему здесь многое нравилось: и нависшие над домами огромные горы, и тарелка спутниковой антенны на черепичной крыше, и мелькнувшее в сумрачной глубине комнаты личико темноглазой девушки... - А если что-то не выполните вы?» - «Я завтра же открою тебе сберкнижку в городе и положу сотню тысяч долларов – в качестве гарантии», - пообещал мужчина так уверенно, что у Фили развеялись все сомнения.
Служанка провела весело напевающего Филю в спальню с единственным зарешеченным окном, где его встретила стройная, словно горная серна, девушка с длиной толстой косой, смотревшая на него с любовью, но в то же время несколько застенчиво: как раз таких, податливых и послушных, он обожал… Она помогла разложить в шкафу его вещи, расстелила постель и предложила сделать массаж, чему Филя с удовольствием согласился. Чувствуя прикосновение ее сильных рук на студенистой от жира спине, он гладил ей обнаженное колено, скользил потной ладонью под юбку и думал: «Вот где оно счастье-то…» - «А вы упитанный, как бычок», - ласково сказала она. «Знаешь ли, - с улыбкой вспомнил Филя вдруг то, о чем читал недавно в газете. – В Японии бычков для дорогих ресторанов каждый день поят пивом, а также делают им массаж, чтоб мясо было мягкое и пышное». - «А вы пиво любите? - спросила неожиданно девушка. – Могу принести. Мы сами его варим – такого замечательного пива вы нигде не найдете». - «Принеси, только холодненького», - прошептал Филя умиротворенно и расслабленно.
На другой день, накормив сверх меры очень вкусно и сытно пловом с бараниной, служанка повела Филю в соседний дом, где находился его рабочий кабинет. Узкая дорожка вела через большой, заросший травой и огороженный высокими стенами двор, в котором ровненько, рядом с тропинкой, лежали каменные плиты, а сам дом находился на краю огромной пропасти, так что выхода на улицу не было, лишь пару окошек смотрели прямо на обрыв. Когда Филя глянул из окошка в ущелье, где протекала маленькая речка с торчавшими из воды острыми камнями, то от страха аж закружилась голова.
В течение дня на прием пришел всего один пациент – пожилой, кашлявший кровью (как выяснилось, упавший с высокой скалы) мужчина, которого Филя важно, словно хороший и знающий врач, прощупал, послушал ему грудь, смерил температуру тела градусником, подсчитал пульс и, не определив, чем лечить, прописал для начала аспирин – самое простейшее средство, о котором знал…
Вечером, когда в сопровождении хмурой служанки Филя направился в жилой дом, то вдруг услышал сдавленные голоса: «Это наша добыча!»; «Это наша…». «Ты что-то сказала? – обратился он недоуменно к служанке. «Я нет…» - откликнулась сухо она. Голоса тем временем звучали глухие, тяжкие… «Может, это за забором говорят?» – спросил Филя, но служанка ничего не ответила. И тут каменные плиты во дворе стали шевелиться, а голоса зазвучали громче: «Он наш, он наш!» Филя замер на тропинке, обрамленной с обеих сторон шевелящимися плитами, и с ужасом схватился за руку служанки. У него затряслись поджилки и на спине выступил холодный пот. «Почему они шевелятся?» – еле выдавил он из пересохшего горла. «Пусть шевелятся. Если вы хороший врач, то вам нечего бояться…» - с ухмылкой ответила она. «А кого я должен бояться?» – Филя побледнел. «Мертвецов, которые находятся под этими плитами». – «А что я им сделал плохого?» – у него чуть не подкосились ноги. «Пока - ничего. Но если по врачебной ошибке или недосмотру кто-либо умрет в селе, жителя хоронят здесь, - она сделала паузу, внимательно разглядывая Филю, и добавила: - Вместе с врачом». – «Живым?» - «Живым-то врач остается, конечно, недолго… Мертвецы его съедят!» - «А почему они… эти, - у Фили зуб на зуб не попадал,  – того…сами не умерли?» - «Мы знаем заклинания, чтоб человек не умирал до конца. И вот они, жутко голодные, ждут с нетерпением Страшного Суда».
Голоса все звучали и звучали с плотоядными радостными интонациями…Заскочив, как ошпаренный кипятком, в дом, Филя быстренько покидал в сумку свои вещи и бесшумными шагами направился к выходу, намереваясь, незамеченным, кинуться по горной дороге прочь от аула - пусть лучше дикие звери съедят, чем мертвецы! Но на крыльце его ждал суровый староста с огромным кинжалом за поясом и, преградив путь, холодно заявил: «Я вижу,  собрался бежать». – «Да, мне здесь не понравилось…» - «Чем же? – неподвижные черные глаза мужчины словно пригвоздили Филю. «Слишком тоскливо». – «Даже с молодой подружкой? Неужели она тебя плохо любила ночью?» - «Я испугался…Тут у вас черт те что происходит!» - «А ты что, плохой врач?» - «Да!» – сознался печально Филя. «А почему тогда себя высоко оценил? И квартиру захотел, и доллары». - «Глупый был…» - «Тогда к мертвецам! – бесстрастно промолвил мужчина. «Но вы же поначалу сказали - в пропасть…» - пролепетал Филя, сообразив, что мужчина по приезду не шутил. «Это они только лежат во дворе, а есть ходят в пропасть!» - «Забирайте свой контракт обратно!» - трясущимися руками Филя протянул лист бумаги. «Увы, все уже оплачено», - и мужчина показал сберкнижку. «А!? – Филя схватился за голову и посмотрел догадливо на свое рыхлое и упитанное тело, в котором было килограммов сто двадцать веса. – Так вы специально такого выбрали, чтоб отдать на съедение?» - «Без комментариев…» - «А можно, я подучусь? – заискивающе прошептал Филя. - У меня и учебники с собой нужные есть». – «Попробуй! Но если что – у нас нет ни жалости, ни сострадания! Как, в прочем, и у всех плохих врачей…»
                Октябрь 2009г.

ВОРОБЕЙ
Раньше у птиц не было государственного устройства: ни правительства, ни Думы. Птицы слетались на луг, беседовали мирно меж собой, решая возникшие проблемы, а сладкоголосый Соловей вдохновенно пел им красивые баллады, где рассказывались поучительные истории из прошлого, говорилось, как надо себя вести, чтоб были порядок и счастье в благодатной птичьей стране. Но однажды нахальный и завистливый Воробей крикнул: «Я тоже могу сочинять!» И грубо срифмовал: «Соловей – плебей». Неизвестно, где он услышал это слово, которое в переводе с иностранного языка означало «простой народ». «Воробей и плебей – больше подходит тебе!» – ответил Соловей. «Ах, он оскорбляет простолюдинов! – закричал хулиганистый Воробей. – Бей его!». На зов прилетели тучи воробьев, накинулись на Соловья и тех, кто в этом пытался помешать. Заточили Соловья в клетку и сказали: «Отныне станешь петь то, что прикажем! Нас будешь славить. А иначе повесим на ветку вверх ногами и душу из тебя вытрясем». Не хотел Соловей славить наглецов и самозванцев, но ему не стали давать пищу – и он чуть не умер от голода: взор затуманился, голос благозвучный пропал. А ведь ему надо было еще кормить любимую жену и маленьких беззащитных деток. Ничего не оставалось Соловью, как подчиниться.
Сговорившись с Воронами, Воробьи создали птичье правительство. Недоумевали остальные, порой крупные и мудрые, птицы: как те договорились между собой? Вроде вороны большие и совсем другого цвета, чем маленькие серенькие воробьи?! А потом обнаружили сходство: у обоих имена начинаются со всем понятного слова «ВОР». И получается, что ворона это  «ВОР – ОНА», а воробей это «ВОРА - БЕЙ».
Но слишком поздно птицы поняли, кто захватил власть. Не справиться им теперь ни с воронами, ни с воробьями, ибо их так много, что, попробуй, тронь – сразу заклюют! И вот сидят наглецы ныне на самых высоких правительственных ветках, грозно каркают и впустую чирикают. А Соловей… Он им грустно подпевает из клетки. Клетку ему покрасили в золоченый цвет: вот, дескать, как мы тебя уважаем! Но клетка – есть клетка! Свобода всегда лучше хоть для птицы, хоть для человека
 




























РАССКАЗЫ


БЕССМЕРТИЕ
С детских лет Горин грезил идеей бессмертия, о котором мечтали тысячи лет мудрецы, маги и алхимики, пытаясь добиться его с помощью заклинаний, эликсиров молодости, волшебных камней, но особенно - верой в очередного могущественного Бога, который подарит людям загробную жизнь. Страстно жаждали жить вечно великие мира сего, фараоны и властители всех мастей, которые, вкусив прелести земной жизни, безмерную власть, вселенскую славу, любовь красивейших женщин, не хотели удовольствия разом потерять и предпринимали все, чтобы гулять по вечнозеленым садам Эдема, вкушая виноград и персики, ласкать красоток, да хотя бы любоваться закатами и восходами, дышать дивным ароматом цветов!
О, сколько шарлатанов от религии и псевдо медицины сделали на заветной мечте людей огромные состояния, обманув и продолжая дурить стареющих, стоящих на смертном одре великих и богатых людей! И вот, наконец-то, как Горин понял после десятков лет напряженных исследований, только к середине двадцать первого века забрезжила возможность, без веры в мессию, который придет и воскресит всех после Страшного суда, дать людям бессмертие, но не в своем теле, ибо попытки воскресить замороженных в жидком азоте людей к хорошему не привели, как не дали желаемого и замены стареющих органов на новые и прекрасно функционирующие. Да, можно было поменять почки, сердце и даже очень непростой для пересадки орган - печень, но возродить стареющий мозг никто не мог, и фантазия про голову ученого Доуля из известного романа Герберта Уэллса, фантазией осталась, несмотря на то, что наука развивалась огромными темпами.
Возглавляемый академиком Гориным, научный институт мозга давно занимался возможностью перекачки всей информации, чувств и эмоций, которыми владел человек и получил в процессе жизни, в молодое тело. После появления компьютеров, где информация перекачивается с одного компьютера на другой с помощью флеш-карты, провода или радиосигнала, идея представлялась не архисложной, но это только теоретически, на практике же осуществить ее оказалось проблематично… В какое место в человеке вставить ту самую «флешку», к какому участку мозга воткнуть штепсель, чтоб «считать» информацию? Допустим, даже если скопировал информацию, то как ее всунуть в мозг другого тела?
Над этими проблемами Горин с группой ученых работали под пристальным вниманием научной прессы. Начали они с попыток пересадить информацию из мозга одного животного к другому, в частности обезьяны, но опыты ничем не увенчались, ибо обезьяны не умели говорить и, следовательно, нельзя было понять в полном объеме, перешла ли от особи та или иная информация…И тогда Горин решил сделать кардинальный прорыв, ибо вопрос передачи информации сам по себе не являлся сложным: способ мышления можно передать визуальным путем и с помощью слуховых нервов от мудрого талантливого учителя к сообразительному ученику - главное, было сделать, чтобы умерший человек «проснулся» той же самой личностью, но уже в другом теле и продолжал любить тех же людей, ненавидеть те же человеческие недостатки, плакать и смеяться над теми же событиями!
* * *
На сложном этапе исследований к Горину на интервью напросилась молодая корреспондентка из научного журнала и, когда она вошла в кабинет, страстная, ослепительно красивая, с длинными вьющимися волосами, он впервые в жизни остро почувствовал, несмотря на то, что был крепким импозантным мужчиной, что ему уже семьдесят лет, и позавидовал молодым мужчинам, с которыми она, возможно, дружит… Он подумал, что если бы его попросили словесно описать красоту девушки, чтоб заставить другого человека (например, слепого) в нее поверить, то не сумел бы это сделать, ибо слова казались грубыми, не выражали ее трепетную сущность! Что бы поведало другому такое определение «у нее были мерцающие зеленые глаза», если ему нравятся глаза голубые и чистые, как небо?…Красоту девушки мог передать только гениальный художник и то был бы в затруднении, ибо сущность ее не являлась застывшей и плоской, которая легко ляжет на холст, – она вся пульсировала энергией, легкий румянец играл на щеках, выражение губ и всех черт лица неуловимо и мгновенно менялись, и на девушку хотелось заворожено смотреть, как на вечно меняющийся огонь свечи.
Хотя Горин за жизнь дал сотни интервью корреспондентам, ибо интерес к теме бессмертия был огромен, и чувствовал себя при этом уверенно и спокойно, сейчас засмущался, как робкий юноша; он предложил девушке сесть напротив в кожаное кресло и глухо произнес: «Так что вас интересует?» ; «Все! - ответила девушка, представившаяся чудным именем Диана, - Но, прежде всего, философский аспект: зачем нужно бессмертие?» ; «А вы спросите об этом умирающего человека, который жадно делает последний глоток воздуха… Как цепляется он за жизнь… - вопросом на вопрос ответил Горин. - Зачем фараоны строили огромные пирамиды-усыпальницы и брали туда сотни слуг и наложниц с вином и хлебом? Да на этом все религии держатся! На вере в загробную жизнь! Только одно это способно удержать людей от греха, от преступности, от жадности и всяческих других пороков… Да и человек всегда бежал от страданий, которые приносят болезни. Разве вам приятно болеть? Конечно, вы молоды и возможно мало страдали, но и вы не вечны…» - «Но ведь существует легенда, что человек, которому Бог подарил бессмертие, устал жить. Имел он и славу, и власть, и самых красивых женщин, но подарок превратился в наказание! Как говорит библейский пророк: «Все суета сует и всяческая суета…» - парировала девушка. «Ну, во-первых, это лишь легенда, имеющая определенный моральный аспект, чтоб люди не слишком страдали, когда приходит время проститься с этой жизнью, не цеплялись за власть и деньги, как скупой рыцарь из поэмы Пушкина, а думали о вечности души, примирялись с неизбежным. Во-вторых, человек, которому Бог подарил бессмертие, оказался, мягко говоря, с примитивными интересами. Человек с богатой душой, с добрыми помыслами и могучим интеллектом найдет себе применение, сколько бы ни жил. Наоборот, опыт долгой жизни даст ему возможность улучшать этот мир, быть мудрым и справедливым правителем. Ну а если он ученый, то благодаря накопленному опыту, будет открывать тайны вселенной. Ведь сколько великих умов иной раз не успели в течение своей жизни воплотить все замыслы и унесли тайны великих открытий с собой в могилу!» - развел руками Горин. «Но ведь замыслы можно передать ученикам, весь накопленный опыт изложить в книгах, пусть потом все этим пользуются», - сказала Диана с легкой улыбкой. «Да, опыт можно передать, но как передать стиль мышления, свои гениальные мозги?» - усмехнулся Горин. «Но ведь как сказал в свое время мудрец: «Свято место пусто не бывает!» - всегда найдется человек, который благодаря своему гению, сумеет взять эстафету. Как, например, гений Пушкина подхватил Лермонтов, гений Лермонтова – Блок и Есенин… Они не только подхватили, но и обогатили новыми интонациями и красками…А если бы Пушкин жил вечно и давил своим неприкасаемым авторитетом остальных, движение поэзии наоборот бы только затормозилось. Ведь мозги его потеряли бы со временем гибкость, умение откликаться на новые веяния, тонко чувствовать. Я думаю, аналогично и в науке, и в общественной деятельности!?» - хитро спросила девушка.
«Во многом вы правы, - согласился Горин, прохаживаясь по кабинету и краем глаз не выпуская девушку из виду. – Но окостенение мышления, давление отживающих догм, превратившихся в штампы, происходит, как правило, у человека дряхлого, мозг которого уже не получает необходимой доли свежей, насыщенной кислородом крови, какую имеет молодой человек. Да и нейроны начинают отмирать, а если всю информацию перекачать в новый мозг, то окостенение мышления не произойдет!» ; «Но ведь человеческий мозг, насколько я знаю, как и любой компьютер, имеет определенный объем памяти, который ограничивается размером мозга и черепа, количеством извилин в коре головного мозга, и уже в течение отпущенной ему жизни великий человек, который не ленился и пополнял запасы информации, исчерпает своей ресурс. Хватит ли потом объема мозга даже молодого человека хранить и пользоваться информацией своего великого предшественника и еще пополняться новой информацией? Ну а если прошлых жизней будет уже не одна, а три-четыре? Мозг просто лопнет, если образно выражаться!» - возразила Диана и тряхнула непокорно головой: вот, дескать, как я вас… «Я думал об этом, – согласился Горин. – Но вопрос в том, что возможности нашего мозга еще не изучены до конца. Исследования говорят, что мы пользуемся лишь пятнадцатью процентами ресурсов мозга. Да и вполне возможно, что после получения опыта второй и третьей жизни, мозг начнет расти в объеме, будет расширять череп и увеличивать количество извилин. Вот и получится человек с огромной головой, как об этом писали фантасты про большеголовых и высокоразвитых инопланетян!»
Девушка хмыкнула: «Но ведь то, что смерть ходит за нами по пятам, только повышает адреналин в крови. Заставляет нас шевелиться, быстрее думать, острее чувствовать и тем азартнее и красивее жить! Активизирует чувство самосохранения, которое так нужно, чтоб мир не скатился к общемировой ядерной войне». ; «Да, это действительно, огромный стимул для полнокровной жизни, - опять согласился Горин, с все большим удивлением и восхищением глядя на девушку. – Но я не собираюсь в перспективе всех сделать бессмертными – этого будут достойны только самые великие представители человечества, которые внесли огромный вклад в копилку общества, и если они будут жить дальше, то внесут еще больше…» Девушка озаботилась: «А кто будет отбирать этих людей? Где критерий? Продлять жизнь всех лауреатов Нобелевской премии? А не захотят ли этого все вожди-диктаторы и просто богатые и злодеи, которые смогут купить бессмертие? Ну а простым людям будет обидно такое разделение». Горин горько усмехнулся, вспомнив, что его действительно каждый день атакуют звонками и просьбами немало богатейших, но непорядочных людей: «Вот видите, вы уже сами невольно согласились, что бессмертия будут желать многие! - И добавил: - Конечно, будет совет мудрейших, который станет отбирать кандидатуры! Да и весь вопрос в том, что захотят ли некоторые второй жизни? Человек, который верит во Христа и спасение после смерти, захочет ли свою душу передавать как эстафетную палочку другим? Ведь он считает, что только Господь может дать ее с рождением и забрать, когда придет срок!» ; «Ну а не приобретут ли такие бессмертные вскоре неограниченную власть, что захотят сделать бессмертными и своих заурядных многочисленных детей и родственников, которые ничем себя не прославили? – спросила Диана. -  Так что получается, пока смерть является самым демократичным способом уравнять всех людей на земле - богатых и бедных, властолюбивых и корыстолюбивых?» - «Да, - опять был вынужден согласиться с девушкой Горин. – Нравственных вопросов возникает много и их, конечно, придется решать, но это не повод, чтоб прекратить исследования. Научный прогресс не остановить, к счастью».
Чтоб немного передохнуть от напряженного разговора, Горин предложил девушке кофе, которое принесла его молчаливая и строгая секретарша, а потом задумчиво сказал: «Возможно, чтоб не было корыстной наследственности, бессмертие следует давать только бездетным людям. То есть, если захотел бессмертия, то, будь добр, откажись, как монах, от мирской жизни и всяческих соблазнов… То есть (здесь я коснусь механизма передачи души) такой человек будет иметь право только на свой идентичный в генетическом плане клон – этот клон будет расти лет до двадцати пяти, а потом душа из стареющего и дряхлеющего тела «великого человека» переселится в этот клон и будет чувствовать себя полностью идентичной личностью! С тем же цветом волос, глаз, с той же походкой и тем же тембром речи… и так далее. Чтоб, посмотрев на себя в зеркало, как бы проснувшийся в новом теле человек, подумал, что вдруг резко помолодел». ; «А разве можно достичь полнейшей идентичности? – удивилась девушка. – Ведь на внешность и все остальное влияют не только гены, но и обстоятельства, в которых эти гены будут создавать личность: сюда входят и климатические условия, и физические идентичные нагрузки, и питание – и вообще, как звезды на небе располагаются!» ; «Конечно, - ответил Горин, почувствовавший вдруг желание подмять девушку под себя, превзойти ее настолько умом, чтоб она восхитилась им, – вопрос очень непростой, и мы будет стараться, чтоб зачатие клона произошло в тот же час, день и месяц, когда был зачат донор, да и условия жизни и еда должны быть примерно одинаковые». ; «Так ведь такие клоны уже должны расти у многих людей, которые сейчас великие и уже стареют. Иначе клон не  вырастет до двадцати пяти лет, а человек вдруг умрет….и не успеет передать душу?» ; «Да, - ответил Горин уклончиво. – Такие клоны у некоторых людей есть… Но я думаю, что в будущем мы научимся хранить душу личности в некоем холодильнике информационном до тех пор, пока клон великого человека не вырастет до определенного возраста, чтоб суметь соответствовать своей дальнейшей великой миссии!» ; «Подождите, подождите, - вдруг воскликнула испуганно Диана. – Как же я раньше не обратила на это внимание?.. Ведь вы же совершаете убийство! Ведь этот клон, пусть даже и идентичный во всем с донором души, уже родился со своей, присущей только ему душой, данной Богом или природой – не столь важно, но главное с душой! Он уже личность и к двадцати пяти годам будет сформировавшейся личностью. И вот вы вдруг «убиваете» эту личность и вместо нее вставляете личность донора! Ведь это аналогично смерти…» ; «Ну… - Горин замялся. – Мы вопрос этот действительно до конца не отработали. У нас были мысли пересаживать душу еще в малого ребенка, который не осознает себя личностью, но испугались, что мозг малыша просто не воспримет тот огромный объем информации, который перейдет к нему от донора… И поэтому молодой человек-клон уже имеет имя, фамилию и отчество своего будущего донора и в нем спецвоспитатели уже заранее воспитывают привычки и наклонности этого донора. Так что при передаче души произойдет лишь маленькая корректировка души клона, просто сотрутся некоторые побочные качества… Да и разве мы сами всегда точно осознаем себя единой личностью? Как часто в нас борются две противоречивых личности и все-таки находят общий язык…» ; «А вдруг этот молодой клон мог бы стать великим гением как самостоятельная фигура, а вы его изничтожите наложением души донора?» - у Дианы гневно раздулись ноздри. «Все может быть…- ответил Горин. – Но я думаю, что гениальность мозгов клона (а это всегда быстрота решения задачи и нестандартность мышления) наоборот создадут с гениальной душой донора такой симбиоз, который удесятерит мощность интеллекта». ; «А кто и когда должен решить, что пора личности донора перейти в клона? Ведь, как вы говорите, затягивать этот процесс нельзя, ибо мозг у донора дряхлеет, костенеет? Допустим, деградация мозга начинается в восемьдесят лет – и вы опять же совершаете убийство, теперь уже донора, и тело его выбрасываете на свалку, как пустой устаревший компьютер?» - удивилась девушка. «Пока мы еще ни одно тело на свалку, как вы говорите, не выбросили. Мы вообще хотим дать личности донора дожить до естественной смерти, перекачав лишь, а точнее клонировав его душу в самый рассвет его таланта и мыслительных способностей – лет в пятьдесят-шестьдесят!» - ответил Горин. «Но ведь тогда некоторое время будут жить как бы две абсолютно идентичные личности. А их может быть и пять, если сделать пять клонов личности донора, - с каким-то задором воскликнула Диана. - Простите, но мне, например, было бы неприятно, если б рядом со мной жила моя полнейшая копия… Хочется все-таки быть индивидуальностью». ; «Да, не совсем приятно… - согласился Горин. – Но ради благих целей, ради науки, ради общества можно примириться с этим».
Диана возбужденно прошлась около стола. «А вы говорите заранее этому молодому клону, что рано или поздно в него вселится чужая душа, пусть даже и ближайшего родственника, из плоти которого он сам создан? - задала девушка едкий вопрос. – А вдруг он этого не захочет? Тогда это будет насилие над личностью!» ; «Опять же вопрос очень моральный, - кивнул Горин. – Но дело в том, что мы воспитываем такого клона с осознанием, что он и донор - существо единое и просто должны в будущем слиться…Да и клоны наши еще пока очень молодые и поэтому не задают таких вопросов». ; «Хорошо, вот они, допустим, подросли, стали юношами, влюбились в кого-нибудь, а тут вдруг в них насильно всовывается чужая душа, которая уже отлюбила свое, да и любила совсем другого человека – налицо человеческая трагедия!?» - возмутилась девушка. Горин хмыкнул: «Вообще-то, конечно, пока еще неизвестно, что более влияет на состояние души и ее пристрастия – само тело с его соками и влечениями или накопленный опыт, информация, мышление. Может быть, душа донора переймет все страсти и чувства молодого тела?» ; «Вот видите, сколько перед вами стоит неразрешимых вопросов, - сказала девушка. – Не лучше ли идти традиционным путем и просто работать над долголетием своим пациентов. Добейтесь, например, чтоб они жили как библейские персонажи по пятьсот лет!» ; «Увы, - ответил Горин. – Это все из области легенд, да и более двухсот лет мы вряд ли протянем, ибо накопление отрицательной памяти происходит и на генном уровне и в разнос идет не один или три-четыре органа, которые можно заменить, но весь организм в целом начинает рушиться. Поэтому я эту задачу считаю бесперспективной и ею не занимаюсь…»
Тут Диана сказала: «У меня последний вопрос: у вас лично есть свой клон? Или вы не считаете себя великой личностью, претендующей на бессмертие?» ; «Извините, этот вопрос я считаю некорректным…Хотя, по большому счету, он у меня должен быть, ибо любой ученый столь сложнейший в моральном и научном плане эксперимент должен прежде всего проводить на себе!» - ответил Горин уклончиво, а, пожав на прощание девушке руку и проводив до двери, еще долго смотрел из окна кабинета, с болью в груди наблюдая, как она шла летящей походкой по скверу, который окружал институт, и с тоской думал, что уже не может сейчас с бодрой прытью юноши побежать за ней и начать напропалую ухаживать с уверенностью, что она ответит взаимностью.
Потом Горин вошел в здание крыла института, о котором знали только редкие сотрудники и особо приближенные и куда пропускали строго по отпечаткам пальцев и по роговице глаза, и, подойдя к одному из юношей, похожему на него в двадцатилетнем возрасте как две капли воды, сказал: «Привет, дорогой!» ; «Привет, дорогой!» - откликнулся юноша, поднявшись из-за компьютера, за которым моделировал сложное научное задание. Горин нажал кнопку его компьютера, на который пошла видео информация о недавней встрече с корреспонденткой. Когда юноша внимательно посмотрел на девушку (а Горин краем глаз ловил его реакцию), то академик спросил: «Тебе нравится она?» Юноша радостно кивнул, и тогда Горин с облегченной душой воскликнул: «Я хочу, чтоб она была нашей женой! Я тебя с ней познакомлю. Постараемся ее влюбить в себя». ; «Но ты же говорил, - удивился юноша, - что бессмертные, чтоб не было соблазна воспользоваться своим могуществом ради выгоды детей и родственников, не должны жениться». Горин некоторое время помолчал, а потом сказал: «Так-то оно так… Но я еще не уверен, получится ли у нас что-либо с созданием совершенного и бессмертного человека. Так что воспользуемся проверенным миллионами лет и Богом данным способом родить от этой прекрасной и удивительно умной женщины совершенных детей и уже этим обессмертить себя». ; «А если она нас не полюбит? Ведь любовь штука непредсказуемая…» - вздохнул юноша. Горин жестко сказал: «Тогда создадим ее клон и воспитаем его в любви к себе… У меня уже есть ее живые клетки, взятые из слюны, которую она оставила на чашке, когда пила кофе». ; «Но тело ведь лишь болванка, которую одухотворяет красотой душа. А душа-то у ее клона будет другой. Полюбим ли мы ее?» - сказал юноша. «Полюбим…» - сказал Горин и вдруг почувствовал к юноше огромную ревность за то, что уже его руки будут ласкать эту красивую женщину, его губы будут целовать ее… Странное ощущение, если считать, что они с ним вообще-то одно целое!?               
                2005г.

ЭЛИКСИР ЛЮБВИ
Коля, увидев из окна машины красивую девушку, что в синем кожаном плаще упругой чудной походкой шла по тротуару, с болью сказал товарищу Ринату:
- Ты по всем библиотекам города рыщешь в поисках стихов для своих песен, познакомься с симпатюлей, попроси телефон. А то тоска гложет, жить не хочется, одиноко. Бывало, раньше на небо ночное заглядишься – восторг в душе от бездны звезд, в лес заедешь – листочки шелестят, птички поют – наслаждение! А сейчас в душе пустота…И вообще, болею три месяца и никакие антибиотики не помогают. Нутром чую: только любовь женщины спасет!
- А как жена? – спросил строго Ринат, который в последние несколько лет, приняв христианство, вел полумонашескую жизнь, жил при храмах сторожем и звонарем и постоянно говорил, что дружить с женщиной женатому - большой грех.
- Хорошо устроился. Если ты не женат, значит, имеешь право влюбляться в восемнадцатилетних в свои сорок пять!? Испытывать новизну чувств, восторг жизни.  – Коля намекнул Ринату про его последнюю любовь к студентке музучилища, которой тот писал стихи, дарил шоколадки и цветы, доставал звонками, хотя она и не хотела с ним общаться.
- Ты же знаешь, жена меня выгнала… Я бы с ней жил!
- В заслугу не ставь, что выгнала. Значит, сам виноват. Ты и трахальщик, как сам говорил, был хреновый и хозяин неважный. Если баба с тремя детьми, двое из которых не его, выгоняет мужика, значит, есть за что…
- Если она без конца орет на меня, конечно же, не встанет… Такая несдержанная попалась. Не слушалась, когда говорил, как детей воспитывать.
- А почему думаешь, что был прав? Ты ведь ох как любишь менторским тоном от имени Бога говорить. Прямо оракул! Кому это понравится?
- Так последствия же видны. Десять лет с ней не живу – в результате один сын в тюрьме, другой наркотиками балуется. Хотя, конечно, в ней были замечательные качества: самопожертвование в работе, требовательность к себе, жизнелюбие.
- Вот видишь, в чем-то женщина удовлетворяет, а в чем-то нет. Вот и моя, холодная и жесткая, жена считает себя во всем правой, а меня виноватым. Хотя и деньги зарабатываю, и трахать ее готов был всегда… и вообще, вкалываю по шестнадцать часов в день. И ты, как поэт поэта, поймешь, что душа нежности хочет, ласки, внимания. Да и благодарности ждешь за свой труд. А у нас порой чуть до развода не доходит - такое взаимонепонимание!
- В твоей жене много хорошего. Я тебе очень завидую, ты это знаешь.
- Я прекрасно вижу все ее лучшие качества и ценю их. Редкая женщина согласилась бы выйти за меня – человека, который передвигается на инвалидной коляске – замуж, когда был еще никем. Ни денег, ни писательского успеха – одни мечты, ну и воля, конечно, великая!  А воля была: помню, сижу в родительском доме на развалюхе-коляске, двадцатилетний пацан, забытый всеми, перед телевизором, а на экране девушек красивых показывают – и такая тоска в душе! А я, кивая на экран, уверенно матери говорю: «Придет время, когда они меня будут любить!» Мать на меня странно посмотрела и ничего не сказала. А когда переезжал из деревни в город, в неизвестность по сути, то сказал отцу, который вез меня на машине: «Когда-нибудь я приеду сюда и построю большой и красивый кирпичный дом!» И указал в поле. Отец тогда меня обматерил: дескать, куда тебе убогому… Мол, у самых богатых мужиков и то кирпичных домов нет. А сейчас и дом есть в придачу к нескольким квартирам, и девушки любят… Правда, многие на деньги падкие. А хотелось бы встретить девушку с чистой душой! Не фифочку расфуфыренную, которая только про наряды думает. Сам видел: привозил я к себе позавчера двадцатипятилетнюю длинноногую блондинку, которая давно названивает и в баню набивается, но ведь с собой не положил. Чувствую: инородное существо. А в библиотеках девушки скромные, да и писателей уважают, начитанные. Есть о чем с ними поговорить… - Напоследок улыбнулся Коля.
Ринат нехотя пробурчал:
- Есть одна. Я ее уже несколько лет знаю, Нелей звать.
- Давай сейчас же заедем! – приказал Коля. – Говори адрес библиотеки…
Вскоре он уже резко крутанул руль, свернув с дороги, что вела в офис его фирмы, и подъехал к пятиэтажному дому, где располагалась библиотека.
- Чтоб вышла, нужен повод, - задумался Ринат. – Давай скажу, что хочешь подарить их библиотеке свои последние книги. Но передашь только лично в руки. – И он ушел в подъезд.
Коля нетерпеливо ждал, вытащив из сумки пакет, где лежали изданные в этом году новые книги. Вдруг из подъезда вывалила толпа женщин, возглавляемая Ринатом. Коля заботливо приоткрыл дверцы – и женщины заполнили автомобиль. Они были, приветливы, восторженны. Говорили, что многие его книги у них есть. Особенно хвалили рассказы для детей, а также стихотворную лирику. Тут самая молодая, но какая-то печальная, которая бочком примостилась на краешке сидения, попытавшись затворить дверцу, тихо и нежно сказала:
- Особенно нравится стихотворение «Ромашка»… - и скромно опустила, словно подсвеченные изнутри зеленоватым мягким светом, глаза.
Мгновения Коле хватило, чтоб оценить ее. По бледности лица и выпуклым вздрагивающим крыльям носа он сразу понял, что девушка романтическая и страстная. Ну а обособление «Ромашки», в котором говорилось о судьбе многих женщин, «лепестки» которых мужчины часто обрывают, чтоб погадать для удовольствия (любит или не любит) – тоже о многом сказало…
Когда женщины уходили, взяв с благодарностью подписанные автором книги, Коля, не столько спрашивая, сколько желая определиться в своей прозорливости, кивнул на идущую последней в скромном драповом пальто, свободно висящем на теле, зеленоглазую девушку и сказал Ринату:
- Эта, что ли, Неля? – И, не дожидаясь ответа, добавил задумчиво: – Что-то слишком худенькая…
Но в это время от широкого шага пола пальто откинулась – и на половину бедра мелькнула красивая сильная нога. Коля тут же азартно рассудил:
- Впрочем, она очень даже ничего! – и все в нем разом встрепенулось, словно набирая обороты, заработал мощный двигатель. Через несколько секунд он уже спросил Рината: - У тебя телефон библиотеки есть? – а получив утвердительный кивок, резко бросил: - Дай сюда…
Ринат полистал блокнот и указал на нужный номер. Вытащив сотовый телефон, Коля набрал врезавшиеся в память цифры - и вскоре услышал удивительно приятный, прямо-таки божественный голос: «Алло»…  «Мне бы Нелю!» – сказал он, хотя знал наверняка, что это она. И когда услышал растерянное: «Это я…», заявил напористо: «Это Николай. Мы с Ринатом любим устраивать встречи с интересными людьми, и хотели бы пригласить вас. Вы вечерами свободны?». «В общем-то, да, - раздалось еще более растерянное, однако было добавлено:  - Но не всегда». - «У вас есть домашний телефон?» - «Есть», - послышалось после секундного замешательства. «Дайте, я вам позвоню!» И Неля продиктовала номер.
Коля уехал в офис и там целый день был в возбужденном состоянии, постоянно возникала радостная мысль: «Значит, у нее нет серьезного увлечения кем-либо. Раз не отказала». Ближе к пяти часам вечера он позвонил в библиотеку: «Неля, мне бы хотелось с вами поговорить. Вы заканчиваете в пять?.. Я сейчас подъеду». И больше ни слова, чтоб не объясняться, соблюдая интригу.
Он велел Ринату быстро выкатить его на инвалидной коляске на улицу, к машине – и они помчались к библиотеке. Вскоре вышла Неля, которую Коля пригласил на переднее сиденье, пересадив товарища на заднее. Девушка немножко робела и не смотрела в глаза Коли, который пожирал ее взглядом.
- Значит, так, - сказал твердо он. – Завтра суббота и я сейчас предлагаю ехать ко мне в село. Посидим, попоем, истопим баньку.
- Мне надо сходить в магазин за книгами, - мягко сказала она.
- Довезу, - ответил Коля, – а потом поедем в село, можешь взять подругу, чтоб веселее было.
И он поехал к книжному магазину, еще не зная, согласна ли ехать, так как предложение осталось без ответа. И очень волновался. Но уже то, что она сидит в машине, было приятно… На полдороги Неля вдруг сказала, чтобы он остановился около жилого дома, и тихо добавила:
- Здесь подруга живет – может, она согласится?
Когда она убежала в подъезд, Коля радостно хлопнул по баранке ладонью. А Ринат почему-то сидел с кислой физиономией и молчал. Подруги дома не оказалось, и тогда Неля сказала:
- Уже поздно. Зачем буду вас беспокоить по поводу покупки книг. Поедем ко мне, я оттуда быстренько позвоню кому-нибудь.
Коле понравилось, что она не желает причинять им неудобства, и повез ее к дому. Сердце его радостно колотилось. Но она вышла из подъезда минут через десять уже какая-то зажатая и грустно промолвила:
- Одних подруг дома нет, а другие не хотят вот так сразу с незнакомыми… Я тоже одна не поеду.
- Ты что, нас боишься? – удивился Коля.
- Да нет. Как-то нехорошо.            
- Дом у меня большой, выделю тебе отдельную комнату.
- Просто неудобно, ведь знакомы десять минут.
- Ну и что? Есть случаи, что через пять минут люди в ЗАГС бегут.
Однако Неля упорно отнекивалась, и это продолжалось долго. Чувствуя, что у него сжимает сердце от странной боли, словно теряет что-то настолько важное в своей жизни (появившийся смысл, просвет в темной полосе тоски), и не зная, как доказать Неле, что ему сейчас очень нужна, Коля послал Рината в ларек за сигаретами, хотя уж как месяц бросил курить. А когда остались вдвоем, вдруг сказал:
- У меня уже нет аргументов. Давай просто посмотрим друг другу в глаза.
Она повернула к нему изящную головку и, может быть, впервые внимательно и смело посмотрела на него. И он вдруг заметил, как в ее глубоких глазах что-то дрогнуло, потом стало таять, словно впуская Колю в себя, и она с тихим вздохом произнесла:
- Ну, хорошо…
* * *
Часов до двенадцати ночи Коля с Ринатом (товарищ неплохо играл на гитаре) пели Неле самые лучшие песни о любви. Заливались так, как никогда до этого не получалось. Угощали девушку хорошим вином и фруктами и заваливали комплиментами. Она восторженно смотрела на них, иногда хлопала в ладоши – и это было для мужчин самой великой похвалой. Понимая, что, наконец, всем пора отдохнуть, девушке постелили в зале, а сами разошлись по своим комнатам. Когда Неля перед сном направилась в ванну, Коля вдруг, лежа в постели, напряженно подумал: открыться в своем чувстве или нет... Что Неля именно та женщина, встречи с которой давно ждал, Коля уже нисколько не сомневался после сегодняшнего вечера, успев разглядеть в непринужденной обстановке ее женственность, сексуальную притягательность и заботливость – она не ждала, что кто-то нальет ей кофе или помоет посуду, а сразу повела себя, как хозяйка. Однако Коля боялся быть откровенным. Ведь еще в городе косвенно обещал, что не будет к ней приставать… Но когда Неля проходила из ванной мимо открытой двери его спальни, он неожиданно для себя вдруг сказал:
- Подойди, пожалуйста, - а когда она с готовностью подошла, предложил: - Сядь рядом, - ну а когда опустилась на краешек кровати, протянул к ней руки и произнес, вложив в эту фразу всю свою нежность: - Разреши тебя поцеловать на сон грядущий!
Она доверчиво наклонилась к нему, подставляя худенькие плечи в его сильные руки, а он уж так прижал ее к себе, так впился в удивительно сладкие и нервно вздрагивающие, словно у путника в пустыне, который тянется к воде, губы, что оторваться ей было невозможно. Да она и не пыталась, замерев обессилено в его объятиях.
- Закрой дверь, - попросил Коля, а потом стал ее раздевать и, не переставая, шептал: - Милая, как рад, что в тебе не ошибся! Боже, как рад!
Уснули они только под утро, а до этого Коля в перерывах между ласками и поцелуями изучал, словно первооткрыватель новый материк, восторгаясь каждой родинке, божественное тело девушки – молодое и упругое, как у пятнадцатилетней школьницы! С небольшими грудями, которые, как любимые Колей груши, сами вкатывались в его горячий, жадно открытый рот. И такое чувственное, что от каждого поцелуя покрывалось мурашками… А какой чудный запах из ноздрей девушки обволакивал словно фимиам Колино сознание – это был запах любви, и он овевал цветущим миндалем!
- Извини,  - сказал Коля под утро, - что оказался настойчив и нетерпелив. Но как представил, что будешь одна спать в чужом доме, и тебе, может быть, будет страшно, пошел на абордаж. И вообще, у меня принцип: лучше сделать и пожалеть, что сделал, чем не сделать – и пожалеть об этом…
- Мне принцип тоже нравится, - согласилась весело Неля.               
* * *
Когда утром, кипятивший на кухне чай Ринат увидел выходящую из спальни Коли девушку, то побледнел и сурово сказал:
- Доброе утро.
- Доброе… - ответила Неля немного виновато.
Столь же безрадостно Ринат посмотрел и на Колю, а тот был безумно весел и шутлив. Говорил за завтраком без умолку о детстве, о своей деревне, о бабушке, друзьях, о походах и рыбалках. И каждую секунду посматривал влюблено и слегка настороженно на Нелю (мол, не обидел ли чем?), вспоминая чудную ночь и словно опасаясь, что девушка вдруг растает как сон, как мираж…
Когда, позавтракав, Ринат ушел топить баню, Коля предложил Неле:
- Давай потанцуем!
- А как? – удивилась она.
Коля включил музыкальный центр и подъехал к небольшим брусьям, опершись о которые руками, приподнялся; его колени уперлись в доску, что была привинчена между стоек: таким образом он мог стоять часами.
- Какой ты высокий и стройный мужчина! – улыбнулась Неля.
- Да, когда сидишь в телеге, кажешься иным, - вздохнул грустно Коля, но тут же повеселел: - Итак, приглашаю вас, мадмуазель, на танец!
Неля послушно встала между брусьев, ласково прижалась к его груди, доверчиво положила голову на плечо – и они, покачиваясь в такт медленной нежной музыке, где скрипка и саксофон говорили между собой на понятном всем языке любви, словно слились друг с другом. Коля закрыл глаза – и показалось, что он уже не стоит на месте, а уверенно ведет партнершу по залу и кружит ее, и кружит…Он дышал ароматом ее волос, касался их губами и еле сдерживал слезы.
- Впервые за двадцать лет танцую с женщиной, - сказал он, на что Неля умно и многозначительно промолчала. А он уже мечтал: - Хорошо, если бы мы были в теплом море. Под нами, на глубине метров трех, песчаное дно с водорослями. Вода чистая и пронзенная солнцем. Рядом медленно колышутся на волнах медузы, ласково касаются наших обнаженных тел студенистыми телами – и мы в свободном полете кружимся в танце под переливчатую игру солнечных бликов… Хочешь такого?
Неля пожала плечами:
- Но ведь сейчас на море холодно – уже конец октября.
- Есть море в Африке, Красное – оно теплое.
- У меня нет заграничного паспорта и денег…
- Деньги есть у меня, а паспорт давай сделаем.
- Я привыкла жить своими средствами.
- Меняй убеждения. У вас же зарплата мизерная.
На это Неля ничего не сказала, и Коля так и не понял, согласна ли она с предложением.
Когда баня была готова, взяли пиво с сушеной рыбой, продукты и расположились в комнате отдыха, накрыв там стол. Коля с Ринатом стали раздеваться.
- Пойдешь с нами? – задал Коля каверзный вопрос, ибо почти все девушки, с кем ранее дружил, не особо стеснялись мыться с ним в бане и париться голышом в парилке на полке. Но Неля отрицательно покачала головой… и это его порадовало.
Перепрыгнув с коляски на полок, Коля с помощью Рината взобрался наверх, где пар особенно горячий, и, попивая изредка холодное пиво, потел и довольный осматривал просторную, обитую липовой вагонкой баню. Нравилось, что у него такая хорошая баня, в которой помылось уже немало приятных людей, радовала сегодняшняя ночь и то, что в гостях такая замечательная девушка… «Ведь я добился той жизни, о которой когда-то мечтал!» – подумал в очередной раз он и велел Ринату парить себя свежим березовым веником. И тот постарался... С прилипшими к телам листьями они, чуть дыша, выбрались в комнату отдыха и снова стали пить пиво. Неля уже переоделась в новый халат, который ей выделил утром Коля.
- Теперь иди ты! - сказал он ей.
- Только когда вы помоетесь, - ответила она скромно.
- Это такой обычай у татарских женщин – всегда вперед пропускать мужчин? – удивился он. Неля на это опять ничего не ответила, а когда мужчины снова вкатились в баню, и собрались мыться, постучав, вошла к ним и вдруг сказала Коле:
- Давай я тебя помою. – И стала наливать в тазик воду и мылить мочалку.
- Ну что ж, - хмыкнул он, скрывая за этим все возрастающее удивление и благодарность. И подставил голову под ее слегка жестковатые (сразу отметил, что не белоручка), но удивительно ласковые и деликатные пальцы, которые тщательно намылили ему волосы. Далее она помыла ему грудь и перешла на ноги. Коля хотел ее остановить, ибо были девушки, которые мыли его, но ноги он всегда мыл сам, но почему-то не остановил. Во-первых, нравилось, как она это делала… Во-вторых, он чувствовал себя экзаменатором и как бы принимал зачет у абитуриентки, которая добровольно вызвалась отвечать, хотя и так поставил бы ей авансом «отлично»!
Она аккуратно мыла ему пальцы на его слегка отечных ногах, и не было в ее лице или глазах напряжения, которое хочется скрыть, когда делаешь что-то неприятное. «Как она естественна! - подумал он. – И неужели ей в самом деле так нравлюсь?».
Ринат с плохо скрываемой завистью смотрел, как моют Колю, и сказал:
- Может, и меня помоешь?
Неля сделала вид, что не слышала этих слов, а Коля так глянул на товарища (наверное, так смотрит лев-самец на мелкого соперника, который вожделенно уставится на самку?), что Ринат торопливо заявил:
- Это я пошутил, - и сразу вышел якобы передохнуть.
- Дай и я тебя помою, - предложил Неле Коля.
- Нет, я стесняюсь… - ответила она божественно-нежным голосом.
- Ночью не стеснялась.
- Там был полумрак.
- Ну тогда спасибо! – поблагодарил Коля и, сев на коляску, выехал в комнату отдыха. Неля вышла за ним и, обтерев его полотенцем, помогла потеплее одеться, чтоб не продуло, когда поедет через двор в дом. Ее заботливость все более поражала. Ему, как уважающему себя мужчине, хотелось быть рядом с женщиной сильным, независимым, все умеющим, что и старался делать с другими девушками, чтоб не унизиться беспомощностью. Но удивительно, заботилась Неля так деликатно и умно, что это нисколько не унижало. Наоборот, хотелось подчиняться ее нежным рукам, ее тихим словам.
Вечером, отдохнув после бани, они ужинали приготовленной Нелей отварной, с картофельным пюре, печенкой, ароматной и тающей во рту. Коля очень любил это блюдо и поэтому, похвалив Нелю, попросил добавки... Размышляя, почему так давно не ел ее, он припомнил вдруг, что в холодильнике печени не было. «Ты, что ли, ее привезла?» - спросил он у Нели растерянно и добавил: - Спасибо, конечно, но если приглашаю гостей, я их кормлю своим!». Но не столько ее кулинарные способности поразили сейчас Колю и даже не то, что девушка приехала в гости, заботливо захватив свои продукты, думая, наверное, что мужчины сидят голодом, а то, что она скромно положила их в холодильник и даже не сказала об этом. Другая бы показушно шлепнула продукты на стол, когда это видит хозяин…
Вскоре приехал на машине проведать сына Колин отец, что жил в полукилометре от Колиного дома - прямолинейный, грубоватый с виду, крепкий деревенский мужик.
- Мать послала узнать, как вы тут живете, -  громогласно заявил он.
- Хорошо живем, - ответил Ринат.
Садясь за стол выпить предложенную рюмку водки и увидев Нелю, отец строго и удивленно спросил:
- А это кто такая?
- Да вот привез себе, а ваш сын у меня ее украл! – всунулся с комментарием захмелевший Ринат.
Колю это слегка разозлило. Ну, познакомил он его с ней! Ну, помогал уговаривать, чтоб поехала сюда! Но не более… И Коля резко бросил:
- Надо сначала иметь, чтоб было чего украсть!.. – и уже спокойно объяснил отцу: - Это Неля, она работает в детской библиотеке в городе. Пригласили вот помыться в бане.
- Понятно, - кивнул отец  и замахнул вторую рюмку. Закусив, он собрался домой и в прихожей, надевая сапоги, заявил провожающему Ринату: - Конечно, что с тебя взять-то ей, у тебя же ничего нет, кроме рюкзака и гитары.  А она приехала сюда, смотрит: дом хороший… - Глуховатый отец думал, наверное, что его слушает только Ринат, но весь разговор был прекрасно слышен на кухне Коле с Нелей. Быстро выехав в коридор, чтобы отец не брякнул еще чего-нибудь лишнего, Коля с досадой крикнул:
- Хватит болтать. Иди, иди!    
- Пойду, пойду… - забормотал отец с обидой и, выходя на улицу, с поддевкой бросил, намекая на Колину жену: - Как Фания-то на это посмотрит?!
Коля вернулся на кухню сердитый, немного помолчал, успокаиваясь и стараясь по внешнему виду Нели понять, не обиделась ли она на отца, сказал:
- Давай свои фотографии покажу, чтоб лучше знала меня, - и пригласил Нелю в зал, где лежали альбомы. Открыв семейный, сразу же заявил: - Знаешь это или нет, но у меня есть жена и дочка. Да ты, наверно, сразу заметила в доме женские и детские вещи… - И показал Неле не только фотографии своей семьи, но и подруг и секретарш, которые работали у него в офисе.
- Про жену я знала от своих коллег по работе, - сказала Неля и удивленно добавила: - Но не думала, что такой ловелас…
- До вчерашнего дня был в поиске… - заметил с намеком Коля. – Но ведь и ты, наверное, не монашенка? 
Сегодня легли рано – уж очень хотелось Коле вновь обнять божественное тело Нели и говорить и говорить с ней один на один откровенно, не при Ринате, который не оставлял их вдвоем…И вот когда они оказались снова в постели, Неля сказала:
- Повернись на живот - я тебе сделаю массаж.
Коля послушно повернулся, и сильные пальчики Нели заскользили по его спине и плечам. Стало так приятно, что Коля чуть не уснул от удовольствия.
- Кажется, у тебя на крестце рана? – сказала деликатно Неля.
Коля думал, что она не спустится в массаже низко и рану, прикрытую одеялом, не заметит. Ему стало стыдно. Вообще, его ягодицы и крестец представляли жуткое зрелище: они были сплошь в шрамах от давних пролежней и рубцов. Он сам-то, столько в жизни испытавший боли, не мог на них спокойно смотреть, а тут чужой человек, нежная девушка… И он глухо сказал:
- Когда ночью нырнул с обрыва и сломал позвоночник, меня прямо в мокрых плавках отвезли в больницу – и три дня ко мне из медперсонала никто не подходил. Ждали, что помру. А я лежал пластом, ничего не чувствовал и пошевелиться не мог. За это время у меня чуть ползадницы не отгнило… Чтоб этого не было, людей с такими травмами, надо постоянно переворачивать, кожу камфорным спиртом протирать. Словом, раны мать потом год заживляла всевозможными мазями, но рубцы-то остались. А на рубце кожа тонкая – чуть заденешь о железяку на коляске, так сразу рана. Ее бы залечить, так дела - и опять целый день трешь ее об сидение автомобиля.
- Давай я ее тебе заклею, - сказала Неля.
- Не надо, так пройдет, - смутился Коля.
- Надо, надо, - настойчиво повторила Неля. – Я где-то на полке мазь и бинты видела, - она решительно встала и принесла со шкафа коробку, где лежали вата, лейкопластырь и все необходимое для перевязки.
- У тебя что, медицинское образование? – спросил Коля, видя, как она ловко управляется.
- Педагогическое, но нас там этому немного учили.       
Потом он целовал ее так страстно, так нежно, так азартно, что она, чуть не задыхаясь в его объятиях, пьяными от нежности и счастья глазами смотрел на него и восклицала:
- Откуда ты такой взялся на мою голову!? Ты же с ума меня сведешь! – и вдруг, с не меньшим азартом, принималась целовать его плечи, грудь, шею. Они были уже оба мокрые от желания и пота, когда он предложил ей заняться любовью… (В первую ночь, хотя она и позволила его настойчивым рукам снять трусики, он не стал просить отдаться ему, ибо посчитал, что такая скоропалительная связь может обидеть Нелю. Не раз слышал он от женщин, ставящих это себе в заслугу, фразу: «В первую ночь я никогда не отдаюсь…», поэтому подумал, что и Неле это будет неприемлемо). Ну а сейчас…
Когда они уже уставшие лежали рядом, Неля вдруг ласково сказала:
- Спасибо тебе…    
Он не стал уточнять, за что она благодарит, хотя это было безумно приятно слышать. Наверное, он вообще умер бы от переполненности чувств за это «спасибо», если б уже однажды не слышал подобного от одной девушки – тогда это вообще шокировало. Обычно мужчина должен благодарить женщину, так он считал всегда…
- Я ведь несколько месяцев ни с кем не был, - разоткровенничался он вдруг. – Выкупавшись после поездки по тридцатипятиградусной жаре у себя в бассейне, куда отец только что залил воду из скважины, простудил мочевой пузырь и почки. И вот уже три месяца у меня оттуда идет то гной, то кровь – и ничего не помогает. Позыв есть, а пойду в туалет – и грамм пятьдесят всего выдам! Замучился уже. Антибиотики выпью – вроде поможет ненадолго, а потом опять. Вообще уже думал, что с женщиной не смогу – простатит, наверное, там хронический. Мне бы отдохнуть, полежать, но каждый день приходится ездить на работу.
Словно в подтверждение словам ему снова, уже который раз за ночь, сдавило мочевой пузырь и он сел на кровати, чтобы перетерпеть позыв – подниматься на коляску и ехать в туалет из-за жалкой порции, а через полчаса делать тоже самое  - было муторно…
И вдруг он увидел, как Неля взяла из-под кровати его баночку, куда он во время болезни ходил по малой нужде, и подала: мол, не стесняйся…
- Надо лечиться… - ласково сказала и очень тонко добавила: - Обычно существует мнение, что если у мужчины плохо получается с женщиной – он сам виноват, а я вот читала и с этим согласна: виновата женщина. Она должна ему помочь, должна вылечить.
- Мне это, конечно, нравится, но и с себя ответственность снимать не надо, - усмехнулся Коля.
- Тогда будем лечиться, я тебе помогу.
- Есть всевозможные виды массажа, но самому мне это несподручно делать. Есть травы – но сам я по аптекам не хожу…
- Ты только скажи, что и как…
После этих слов Коле стало так легко, словно он из душной темной ямы, где просидел годы, выбрался на светлый солнечный простор и, широко раскрыв руки, вздохнул во всю грудь. Ни с одной женщиной ему еще не было так легко, в его положении всегда приходилось чего-то стесняться, скрывать.
В эту ночь они проговорили до пяти утра. Коля откровенно рассказывал ей о своей семье, о своей жизни, она ему – о себе и неудачных любовях. Шутили, смеялись. Иногда Неля, словно спохватившись, говорила: «Наверное, мы мешаем Ринату спать? Ведь он за стенкой». А Коля думал: «Конечно, мешаем, но уже тем, что он один, а мы вдвоем!».
Утром, пока Неля готовила завтрак, Коля, переполненный  чувствами, поехал в рабочий кабинет, к компьютеру, и быстро написал несколько стихотворений, посвященных девушке. Приехал уже с листочком и вслух прочитал. Восторженно, ярко, азартно. Со светящимися глазами, с уверенностью, что сочинил нечто гениальное… Впрочем, некоторые стихи Ринату (а у него было поэтическое чутье) весьма понравились и он попросил даже некоторые поэтические образы повторить и с удовольствием потом восклицал, словно пробуя на язык: «Колокольчики грудей трогаю смелым ветерком губ… – это красиво!» Да и Коля с долей шутки, но не без гордости заметил Неле:
- Теперь ты как Анна Керн, которую прославил Пушкин, уже вошла в историю поэзии! 
После завтрака мужчины приготовились ехать за пятьдесят километров на ближайшую железнодорожную станцию, чтоб встретить товарища Рината, который собирался погостить в селе пару деньков. И Коля был рад, что Ринату будет с кем пообщаться и отвести душу. Садясь в машину, он сказал Неле:
- Ты хозяйничай, а мы через пару часов вернемся. Не скучай, музыку послушай, телевизор включи, альбомы репродукций посмотри…
Дорогой, когда остались впервые за эти дни вдвоем, он благодарно заявил смурному и слегка бледному Ринату:
- Спасибо, что познакомил с такой прекрасной девушкой! Вот ты говоришь: жена, жена… А Неля меня за ночь целует больше, чем жена за десять лет! Чуешь разницу?
- Ну, ты и крокодил! – вздохнул товарищ. – Видел я, как обращаешься с девушками, но чтоб так быстро и напористо…
- Есть выражение: промедление – смерти подобно! Вот ты увидишь кусок золота на улице и, если сразу не схватишь, его подберет кто-то другой. А она – великая драгоценность! Данная мне богом за все мои муки…      
Когда они, встретив гостя и заехав по пути в магазин за вином, пивом и закуской, вернулись домой, Неля встретила их в коридоре. С ведром и тряпкой в руках – мыла полы.
- Ой, извиняюсь. Немножко не успела, - сказала она Коле. – Но я сейчас доделаю, уже мало осталось…
Пройдя в ванную сполоснуть после дороги руки и показывая гостю, где тот может умыться, Коля с удивлением увидел развешенные там простыни и несколько своих штанов, которые до этого неделю валялись грязные в тазике. Вошла тихой неслышной походкой Неля и обезоруживающе сказала:
- Я вот тут постирала… Ничего?
- Ну ты даешь…Спасибо, конечно! – Коля развел восторженно руками.
- Это жена? – спросил гость негромко, когда Неля вышла.
- Позавчера только познакомился.
- Да, хорошие у вас в Татарии девушки! – удивился гость и покачал в некой растерянности головой.
- Замечательные! – согласился Коля, но немного спустя добавил: - Хотя на какую нарвешься.   
Тем временем по дому уже распространялся чудный аромат из духовки. Вскоре Неля достала оттуда большой и пухлый, с аппетитной поджаристой корочкой балиш – любимое Колей национальное татарское блюдо с картошкой и мясом. Она накрыла его полотенцем, чтоб помягчел. А Коля в предвкушении удовольствия от прекрасной закуски, уже разливал по рюмкам водку… Потом поднял тост, влюблено и нежно глядя на Нелю:
- За женщин, которые умеют мужчину приятно удивить!
Все активно согласились.
Затем мужики снова парились в бане. Устав и изрядно выпив с гостем, Коля еле дождался вечера, чтоб пойти прилечь и вновь остаться один с чудесной девушкой. Мысли и чувства переполняли его. С восторгом глядя в ее зеленые глаза и осторожно, словно слепой читающий книгу, касаясь пальцами ее кожи, он торопливо заговорил:
- Завтра понедельник, и мне нужно отвезти тебя в город. Но я хочу сказать, что ты мне очень нужна! Бросай работу и оставайся у меня жить!
- А я думала, мы просто провели весело выходные…
- Неправда. Я так привязался к тебе за эти два дня, что кажется уже не смогу без тебя жить.
- Но ведь у тебя жена и дочка, - напомнила Неля.
- С женой в последнее время ужасные отношения. Полное непонимание. Да, мы работаем с ней вместе, но не живем. Я обитаю сейчас тут, а она в городе. Мне очень непросто одному.
- Но тебе помогает Ринат.
- Разве он способен заменить любовь женщины?!
- А может, у тебя ко мне какая-то корысть?
- Какая? – удивился Коля. – Ты что дочка начальника, и я через тебя хочу получить выгодную должность?! Или дядя из-за границы оставил тебе в наследство миллион долларов, и я хочу его украсть!? Нет и нет! Я сам готов тебе платить. Во всяком случае, в материальном плане жить со мной будешь гораздо лучше, чем жила одна.
- Я не хочу быть зависимой, - повторила вчерашнее Неля.
Коля с невысказанной мукой пристально глянул на нее и глухо спросил:
- Прости, может, веду себя нагло. Может, я тебе просто не нравлюсь? Скажи откровенно, я пойму…
- Что ты! – Неля ласково погладила его по голове и улыбнулась очаровательно-таинственной улыбкой. – Ты самый лучший! Самый нежный, ты -  просто чудо!
- Спасибо! Но тогда в чем дело? Ты свободная и я свободный де-факто… И если у нас будет ребенок (а я этого очень хочу),  то готов жить с тобой до конца жизни.
- Не все так просто: у тебя родители, у меня тоже. В свое время они не разрешили мне выйти замуж за русского парня. Да и твой отец, видишь, как настороженно ко мне отнесся…
- Давай тогда вообще уедем ото всех подальше. С тобой я готов ехать на край света. Для начала, например, купим домик в Крыму, на берегу моря. У меня товарищ там купил весьма приличный и недорого. Я брошу бизнес, всех денег все равно не заработаешь, буду писать романы, путешествовать. Но главное, никто не будет мешать нам любить друг друга!
Неля немного грустно улыбнулась:
- Ты поэт, а они все слегка фантазеры… Тем более выпил.
- Зря не веришь. Я еще никому таких предложений не делал! И вообще, я уже давненько мечтаю уехать на зиму куда-нибудь в теплый край, но все не с кем. Устал я здесь мотаться по зимним дорогам, да и подлечиться надо…
- Подлечиться надо, - кивнула Неля. – Но я не тот человек, который тебе нужен. Ты активный, смелый, а я инертная.
- Не правда. Ты словно создана для меня. Ты угадываешь малейшие мои желания, ты видишь не себя – как многие нынешние барышни! – а мои боли, мои потребности. В тебе я вижу идеал женщины…Современную «Душечку».
- Скажешь тоже, - немножко рассердилась Неля. – Например, я очень обидчивая и упрямая. Могу неделями не разговаривать даже с мамой.
- Не заметил за тобой такого.
- Так знакомы всего ничего… И внешность у меня не ахти. Вон у тебя в альбоме какие красавицы! Мне до них далеко.
- Чем дольше живу, тем больше понимаю: самое ценное в женщине – доброта, исходящая от нее энергия нежности, тепла, заботы. Ты ее воплощение.
- И все-таки мне кажется: ты не сможешь меня полюбить.
Коля растерянно развел руками:
- Может, просто душа ссохлась от болезни и работы, физическое утомление? Поэтому кажусь суховатым, холодным… Но, клянусь, сердце мое верит в наше общее будущее. Оно знает, только ты сумеешь возродить во мне настоящего мужчину, который может сделать женщину счастливой.
- Ты так красиво говоришь, что хочется поверить…
- Конечно, мы уже не в юношеском возрасте, когда отдаешься чувству безрассудно. Мне за сорок, тебе тридцать, на наших душах груз разочарований и обид. Мы определились во взглядах, в меру эгоистичны, своенравны и не хотим пускать в свой мир чужое, которое, возможно, принесет лишь боль. Но как поется в мудрой песне: «Но как на свете без любви прожить?!» Поэтому надо подстраиваться друг под друга, терпеливо строить отношения, смирять гордыню.   
Несмотря на свое красноречие, Коля так и не услышал от Нели окончательно «Да». И это его сильно огорчало. Впервые в жизни он не мог понять женщину, впервые встретил столь тонкую сомневающуюся натуру. Однако и понимал, что другая – грубая и бесшабашная – не смогла бы затронуть тех глубинных чувств, какие тронула Неля, не понимала бы и его тончайших переживаний.
В эту ночь он целовал и нежил ее так жадно, как будто видит в последний раз, и смотрел на нее грустными глазами.
* * *
Утром он довез ее до работы и, целуя скромно в щечку, сказал:
- Спасибо тебе за все. Я перед тобой в большом долгу. Я подъеду к тебе вечером. Может быть, ты все-таки согласишься с моим предложением: пожить у меня.
Целый день он думал только о Неле, с досадой ему казалось, что убеждал нынешней ночью девушку как-то не так: неумело, примитивно, бездоказательно, с чрезмерным пафосом. Не нашел тех единственных правильных слов, беспроигрышных аргументов и доводов.
Без пятнадцати пять его автомобиль уже стоял у библиотеки, и Коля, волнуясь, набирал номер на сотовом телефоне. «Это я», - сказал он суховато. «Сейчас выйду», - ответила она. И он замер в ожидании, не зная, с чем она выйдет, с каким ответом и какими мыслями. И вот она появилась: такая удивительно родная и желанная! В руке несла большое эмалированное ведро, наполненное какими-то желтыми ягодами…
- У вас что, зарплату урожаем выдают? – пошутил он, открывая дверцу.
- Это я у мамы взяла облепиху. Из своего сада. Буду делать для тебя лечебный сок…
- Так ты едешь!? – воскликнул Коля и еле сдержался, чтоб не кинутся обниматься.
- Надо же тебя лечить… - нежно проворковала Неля и села в машину. – Взяла вот две недели за свой счет.
 Когда поужинали, Неля вымыла посуду, убралась на кухне и озабоченно сказала Коле:
- Надо что-то делать? Не зря же сюда приехала!
Он не привык, чтобы девушки искали в его доме работу, желая лишь одного - развлечений, и поэтому растерялся:
- Телевизор посмотрим, я тебе свои рассказы почитаю или Пушкина, стихи о любви… Кстати, ты его «Гаврилиаду» читала? Нет?! Ну вот, придется просвещать даже библиотекаря! Между прочим, это одно из моих любимых произведений.
Но Неля был настойчива:
- Ты мне дай работу, а сам будешь читать.
Коля поглядел по сторонам, думая, чем загрузить девушку, и обрадовано произнес:
- Можно окна заклеить!?
- Точно, - согласилась Неля. - Скоро зима.
Пока она ловко балансировала на подоконниках, изящными сильными движениями тщательно протирая от трехгодовалой пыли стекла больших окон, и заклеивала щели лентами бумаги, Коля, положив том Пушкина на колени, громко и азартно читал прекрасные чеканные строки этой ироничной и богохульной поэмы. Ринат, чтоб не слушать греховное с его точки зрения творение, ушел к себе в комнату и закрыл дверь.
- Однако, Пушкин хулиган! - улыбнулась Неля, когда Коля дочитал.
- Пишущий человек как ребенок хочет исследовать все тайны жизни, даже запретные, - сказал он и добавил: - Не буду себя сравнивать по мастерству с гением, но у меня тоже есть рассказы, о которых лет двадцать назад сказали бы, что их надо спрятать от детей.
Коля стал читать свои автобиографические рассказы, желая, чтобы Неля лучше знала его мысли, планы, характер. Где-то подспудно он немного бравировал, хвалился и своеобразными литературными образами словно говорил: «Посмотри, в общем-то, я человек неплохой, незлобный, меня можно любить, со мной можно жить, я не обижу». Очень хотелось, чтобы девушка через его рассказы полюбила Каму, его родные места, его родителей - а значит, уже не чувствовала бы себя здесь дискомфортно…
Вечером он допоздна редактировал за компьютером рассказы для новой книги, а Неля на кухне обрывала ягодку за ягодкой с колючих кистей облепихи и давила их пальчиками. Ягодку за ягодкой…Ее руки были по локоть в желтом соке. «Боже, какой это труд!» - пожалел Коля. «По-другому никак нельзя», - ответила она. Он уже лег отдохнуть, а она все еще трудилась.
Утром, когда проснулись в объятиях друг друга, Неля быстренько накинула на голое тело Колину рубашку, что была ей по колени, и выскользнула из спальни. «Куда это?» - подумал он, а через несколько секунд возникла она с большим прозрачным стаканом, полным густого золотого сока. Он искрился, будто был не сок, а расплавленное любовью солнечное вещество. И вместе с ним светилась необыкновенной женственностью сама Неля, лучились ее глаза, улыбка, ее горячее тело… Коля неторопливо, смакуя каждый глоточек, выпил сок и, словно налитый мощной энергией, жадно произнес:
- А как я хочу напиться тобой! - и, притянув Нелю, прильнул к ее припухлым от долгих ночных поцелуев губам.      
                2000г.

СОСЕДИ
Вечером родители по телефону сообщили живущему в городе Никите о смерти Ивана Баранова, и он очень расстроился, словно умер близкий родственник, с которым уже не будешь общаться, слышать добрый голос, смотреть в милое лицо, ну а это был лишь сосед, один из многих на сельской улице. Если у Баранова и имелось преимущество перед остальными – так то, что являлся отцом друга Сашки: не будь этого, Никита о нем бы давно забыл.
Выпив за упокой Баранова рюмку коньяка, Никита уселся на диван и вспомнил, что со сверстником Сашкой познакомился в раннем детстве, когда семья Барановых переехала из соседнего села в дом, принадлежащий школе – тот стоял напротив: старый, с потрескавшейся каменной завалинкой, с деревянной позеленелой ото мха крышей, с маленькой скрипучей калиткой - и ни одной яркой краски не имелось на нем, в отличие от дома, построенного отцом Никиты с любовью, со стараньем, с умением и смекалкой. Крыша дома Никиты была по тем временам богатая, с шифером, наличники на окнах резные, выкрашенные небесно-голубой краской; крылечко с верандой высокие, ворота во двор широченные, чтоб автомобиль мог удобно проезжать, (отец-то у Никиты шофером работал) со столбами из толстенной лиственницы, которая не боится влаги и не гниет в земле сотни лет лучше крепкого дуба. Никита гордился домом еще и потому, что это их собственный, а не казенный, как у соседей.
Вскоре Никита узнал, что у соседей нет и тенистого сада, который посадили его родители и где он набирает полную пазуху яблок, душистых и ароматных, а потом ходит по улице и угощает мальчишек и девчонок: «Вот это попробуйте, оно прямо во рту тает». Действительно, яблоки в саду зрели ароматные, вкусные, ибо отец специально ездил за саженцами в старинный питомник за сотню километров – имелись и краснобокий анис, и яркий ранет, и крепенькая антоновка, и золотая китайка, яблоки которой, созревая, словно наливались медом; Никите казалось, что злая мачеха отравила принцессу в известной сказке Пушкина именно таким полупрозрачным, будто слюда, яблочком!.. Когда поспевала крупная малина, он как медведь, что любит лакомиться, забирался в заросли, и часами закидывал в рот мохнатенькие от мельчайших волосков ягоды.
За домом Никиты располагался обширный огород, где с весны начинала хозяйничать неутомимая бабушка, муж которой погиб на фронте в Великую Отечественную и которая осталась с двумя девчонками в тридцать лет вдовой, ; теперь она жила с матерью Никиты и помогала во всем! В огороде бабушка высаживала садовую викторию, что, несмотря на обилие в их вольготной лесами и лугами местности диких ягод (ежевики, земляники, голубики…), потреблялась с удовольствием, и каждая ягодка - по своим размерам с куриное яйцо! - занимала сразу весь рот; зрели там помидоры и огурцы, которые Никита, пока еще были маленькие, хрупкие и нежные, любил сорвать с грядки. Ну а сколько в детстве он съел сладкой морковки! Поэтому он не помнит дня, когда бы остался голодным, ибо всегда мог заскочить в огород и набить желудок чем-либо вкусненьким…
Так вот даже огорода у Барановых, хотя земли за их домом было немало, где без большого труда можно посадить овощи, не имелось. Конечно, Никита стал понимать (когда его уже перестали баловать по малолетству, а заставляли помогать по хозяйству), что само ничего не вырастет, надо все удобрить и полить – поэтому усердно работал ручным насосом, который отец выменял у шкипера баржи, коим тот выкачивал воду из трюма; дергая деревянную, отполированную ручку туда-сюда в течение получаса, Никита наполнял с близлежащего родника, куда отец протянул трубы, бак объемом с кубометр, а уж с бака шлангом поливал огород и сад. А надо еще выгрести из сада мусор, окопать яблони, кусты смородины и крыжовника, вскопать грядки, вытащить из хлева навоз и уложить его аккуратно под кустиками… Поэтому в раннем детстве Никита завидовал другу Сашке, который, беззаботный и веселый, мчался вприпрыжку на Каму купаться или в соседний лесок за гибкой вязовой ветвью для лука. Он же должен был по приказу строгого отца сначала выполнить порученное дело! Зато Никита осознал, как важно в селе иметь свое хозяйство, когда однажды, предложившей ему чего-то вкусненького бабушке, крикнул: «Я сыт», а Сашка с завистью сказал: «А я всегда есть хочу».
Родители Никиты держали скотину: пестрых кур с важным красивым петухом; здоровенных гусей, которые к осени набирали вес; прожорливых китайских уток, что кидались бешеной оравой к корыту, завидев бабушку с кормом, и, вырывая еду друг у друга из клювов, мгновенно проглатывали; пару свиней, которых к большим морозам отец с мужиками резал и потрошил, развешивая мясо огромными кусками на чердаке на проволоках; жила в хлеву и дойная коза – пугливое, но очень упрямое животное с большими, темными и внимательными глазами, парное молоко которой Никита всегда пил по утрам вместительным бокалом; а были времена, которые он почти не помнил, когда держали даже корову и овец.
В местности с заливными лугами, с речной поймой, где простор и множество корма для гусей и уток, да не держать живность!? Но соседи не держали… И когда отец Никиты иногда спрашивал Ивана Баранова: «Почему поросенка с курами не заведешь? Все в селе держат», - тот со странной обидой на государство, предоставившее ему якобы неважнецкий дом, морщился недовольно: «Так ведь у меня ни сарая, ни хлева нет!» ; «Построй!» - удивлялся отец, все строивший лично. «А где доски и бревна взять?» - отвечал Баранов с осознанием собственной правоты. «А где я беру? Где другие берут?» - отец с досадой махал рукой: дескать, бесполезно с тобой разговаривать и учить чему-либо.
Все, что соседи имели на своем участке, – это лучок и картошка. Поэтому, изредка бывая в тесном и приземистом доме друга, разделенном на кухню и одну комнату, Никита ничего вкусненького на столе и в печи не видел – лишь большую сковороду с жареной картошкой и чай, в который его дружок (Никита-то ел всегда с вареньем!) насыпал две больших ложки сахарного песку. И если бабушка Никиты частенько угощала пришедшего к внуку друга то молоком, то яичницей, то ароматными пельменями, то самодельными пирожками с разнообразной начинкой, а Никита его - яблоками и викторией, то Сашка за все время ни разу ничем не угостил…Нет, Никита не был в обиде, он тогда об этом вообще не думал, это только по прошествии многих лет вдруг вскрылось в памяти!
Почему соседи не имели огорода, почему не держали скотину – об этом Никита тогда не задумывался, а теперь полагал, что виновата, наверное, мать друга, Анна Сергеевна, которая работала учительницей в сельской школе, преподавала историю и географию, имела высшее образование (а таких в селе было всего человек пять) и считала ниже своего достоинства марать руки в земле и, тем более, в навозе: она осталась в памяти строгой, с поджатыми тонкими губками женщиной, которая важно сидела за столом и проверяла тетрадки…А может, она просто не была приучена к физическому труду, ибо ведь даже директор школы и его умница литераторша-жена скотину держали и «к верху задницей» в огороде торчали, пропалывая грядки!
Ладно, пусть Анна Сергеевна выросла чопорной белоручкой, была женщиной приехавшей по распределению из небольшого городка, но ведь сам-то Иван Баранов родился в захудалой деревеньке, не имел образования, кроме школы-семилетки, и работал в больничной кочегарке – кидал уголек в котел, так что руки навозом «замарать» мог бы…Но, увы, ему приятнее было усесться после смены на завалинку и, жмурясь на солнышке, покуривать и болтать с прохожими о том о сем, а общаться получалось совсем хорошо, когда умудрялся перехватить стаканчик-другой бражки у какой-нибудь одинокой старушки, пообещав ей поколоть дровишек… Захаживал он иногда и к бабушке Никиты, когда его отца дома не было, (чтоб не отругал), - и та ему изредка подавала!
Помнилось, сидит Баранов на завалинке, дымит папиросой «Север», а тем временем Никита с отцом или дрова на зиму «Дружбой» пилят, да так что опилки летят веером вдоль улицы, или сено, привезенное с лугов, вилами в копешку складывают, и сенная труха прилипает к оголенным по пояс потным телам, или новую лодку в тени больших тополей, где отец верстак поставил, делают – отец у Никиты очень устойчивые лодки делал, самые быстроходные в селе: так вот отец приколачивает доски к самодельным, загнутым из ивовых комлей шпангоутам, напевает от удовольствия веселую песенку, а Никита доски придерживает, гвозди нужного размера подает. Час они работают, три – а Иван Баранов все сидит и жмурится, словно кот на солнышке…И что Баранов думал в этот момент, наблюдая за работящими соседями? Завидовал? Или посмеивался: дескать, чего им неймется…
Если лет до десяти Никита завидовал Сашке, что трудиться в хозяйстве не заставляют, и шляндается тот куда хочет, то потом понял, что жизнь своя гораздо интереснее – это же здорово: уехать на лодке на закамские луга,  вместе с отцом рыбачить сетешкой на озере и половить золотистых карасей и синеватых, с медным отливом, линей, пострелять уток, когда те быстро взлетают из камышей и, словно замерев после меткого выстрела в воздухе, падают тебе под ноги на росную траву… Приятно покосить высокие травы, когда от их аромата кружится голова, острой сверкающей литовкой и, уставши, упасть спиной на мягко пружинящий ворох. А в какие лесные дебри они забирались с отцом на мощном мотоцикле «ИЖ», который отец купил одним из первых в селе, в поисках грибов – а  отец был не только охотник и рыбак, но и заядлый грибник - и возвращались с полными корзинами ядреных груздей и рыжиков, а то и царственных боровиков! И как было здорово зимой открыть баночку маринованных грибов или бочонок соленых груздей и навернуть с вареной картошечкой - пальчики оближешь!
Наверное, поэтому в их гостеприимный дом, зная, что сытно накормят и напоят, (особенно удавались бабушке рыбные пироги из налимов!) по всем праздникам (а их почему-то в детстве было много и они Никите хорошо помнятся) набивались компании человек в двадцать-тридцать веселых, красивых и жизнерадостных сельчан – друзей отца и матери – и начинались рассказы про долгую, удалую и грустную, жизнь сельских поколений. Десятки этих поучительных, интересных историй, которые происходили в селе на протяжении века с кем-либо, запомнились Никите, ибо он, усевшись в уголке с открытым ртом, внимательно слушал, а потом начинались песни, розыгрыши, шутки, анекдоты – и пир продолжался до двенадцати часов ночи, а иногда и до двух.
Что в это время соседи? А они что в праздник, что в будни часов в шесть вечера уже гасили свет и непонятно, чем занимались: может, просто спали по разным кроватям, ибо Никита хоть и был мальчуганом, но сразу определил, что Баранов с женой, в отличие от его родителей, спят раздельно. Может, Анна Сергеевна считала, что кочегар-муж не достоин спать с ней, столь образованной, а может быть, любовь уже давно кончилась? Как-то Никита спросил у друга: «Почему так рано ложитесь?», а тот ответил, что они не спят, а слушают радио. Никита, думая о Барановых, сейчас отчетливо представил, как те лежат на разных кроватях в абсолютной темноте и слушают какой-нибудь спектакль, новости или симфонический концерт в то время, когда в соседнем доме, через улицу шириной двадцать метров, идет пир горой, где поют и пляшут так, что слышно на полдеревни… Он не вспомнил, чтоб в доме соседей хоть однажды отмечали торжество, хотя бы дни рождения – ведь у них же, как у каждого, они были!
Может, слыша песни, танцы и веселые крики толпы, которая вываливалась из дома веселиться на улицу, Иван Баранов думал с завистью: «Эх, хорошо бы выпить и погулять так же, как соседи?!» Именно, не ходить к старушкам униженно клянчить стаканчик бражки, а достать крепкой мужской рукой ящик водки из чулана и поить не только себя вдоволь, но и друзей!
Иногда и в семье Никиты, пока не купили телевизор, слушали радио, но не выключали свет и не ложились кверху пузом: бабушка в это время пряла шерсть на длинное быстрое веретено или вязала спицами на всю семью носки и варежки, мать кроила и шила детям, а то и на заказ сельским модницам, а отец, растянув по всей комнате веревки и капроновые нитки, неутомимо вязал сеть, насаживал на нее барабошки и учил этому сына или же, сходив вместе с Никитой на лыжах на пойму Камы и нарезав молодых ивовых прутиков (почему;то срезать их полагалось обязательно зимой), плел замечательные корзины или специальные рыболовные снасти, называющиеся странно «мордами» и «вандами».
Ладно, пусть соседи по каким-то причинам не устраивали застолья, но ведь могли сходить в праздник в сельский клуб на концерт, на бал-маскарад, как делали родители Никиты, взявшись под руку и прилично одевшись (отец в каракулевую шапку, в пальто с каракулевым воротником из прекрасного драпа, в фетровые валенки с кожаной подошвой, а летом в модный бостоновый костюм, а мать - в пальто с песцовым воротником). Да, сама Анна Сергеевна одевалась прилично, в школу ходила в длинной мутоновой шубе и шапке норковой, но у Ивана, похоже, кроме задрипанного пальтишки и заячьей ушанки, ничего не имелось – ходил в фуфайке и в спецовке. То ли жена его третировала, то ли зарплаты на одежду не хватало без подспорья натуральным хозяйством, хотя сынка единственного они одевали богато – и ботиночки у него имелись самые модные, и костюмчик с иголочки в ателье пошитый, и свитеры западных фирм, что Никита другу даже немного завидовал в юношеском возрасте, когда хочется понравиться девушкам и произвести на них впечатление внешним видом… Хотя и понимал, что тот один ребенок в семье, где работают двое родителей, а у его родителей трое (еще две девочки) – и всех надо одеть, накормить, выучить.
Наконец, Барановы все-таки купили лодку с мотором, чтоб сынок не чувствовал себя ущербным перед друзьями, у которых есть лодки, но сам-то Иван не выехал на Каму ни разу, боясь почему-то реки, а только ходил провожать сына на берег – мотор донести или бак с бензином, а потом взволнованно ждал, когда же сын вернется…И рыбачить Баранов ни разу не съездил, зато на отца Никиты несколько доносов в рыбинспекцию написал: дескать, по ночам, когда все добропорядочные люди спят после трудового дня, сосед берет сети и едет на Каму…Он-то думал, что не раскроется, кто написал, а у отца один из рыбнадзоров другом был, ну и рассказал, что сосед доносы сочиняет… Но тогда на эти доносы мало внимания обращали, ибо жить у реки и не рыбачить, как это делали отцы и деды, у сельчан считалось, мягко говоря, большой ленью и глупостью! Отец с рыбинспектором только посмеялись по этому поводу…
* * *
После школы Никита поступил в институт, куда поступал и Сашка, да только тот провалился на экзаменах и пошел служить в армию. До Никиты тогда донеслось «со стороны» обидное высказывание Ивана Баранова: дескать, у соседа денег много было, вот сынок и поступил… А потом якобы Иван добавил с тоской: «Кто-то живет, а кто-то мучается!» Хотя никто за Никиту, конечно же, приемной комиссии в институте не платил.
Потом в низовьях Камы началось строительство гидроэлектростанции, и красивейшее, с сотнями раскидистых деревьев, село оказалась, к сожалению, в зоне затопления. Когда власти стали спрашивать: давать попавшим под затопление людям деньги на переселение на высокое место, на пригорок, или же квартиру в соседнем городке, то семья Барановых с радостью и воодушевлением выбрала квартиру. Больше Никита не виделся ни со старшим Барановым, ни с его сыном, который остался на сверхсрочную служить на Дальнем Востоке и погиб там при загадочных обстоятельствах. Сама Анна Сергеевна, будучи на пенсии, к тому времени уже страдала жутким склерозом, забывалась – и когда ей сообщили, что сын трагически погиб, только удивленно спросила: «А у меня разве сын был?!», а вскоре умерла.
Вот теперь умер и сам Иван, но почему-то его Никите жалко более других, несмотря на его зависть к работящей семье родителей, на его доносы. Ведь словно не жил! Родители Никиты хоть повидали кое-чего: каждый год отдохнуть отправлялись в Ригу к сестре матери, отец даже мать в Москве на Останкинскую телевизионную башню сводил в ресторан «Седьмое небо» (дескать, придется ли еще когда побывать!), а Иван, кроме близлежащего районного центра, нигде не бывал. Просидел у радиоприемника, слушая рассказы о яркой чужой жизни и с обидой глядя из темной комнаты в щель между занавеской и косяком на светящиеся окошки соседей. И действительно, ведь «отмучался».
* * *
Все стареют. Вот и отцу Никиты семьдесят пять, но он уже четвертый сад растит - теперь в коттедже сына. В свободное время мастерит и конструирует ветряк, чтоб электричество самому вырабатывать. А недавно озабоченно попросил Никиту: «Ты найди-ка чертежи дельтаплана?» ; «Зачем?» - удивился сын. «Хочу с горы у села полетать, попарить, как птица, над Камой…» - ответил бодренько он.             
                2005г.

ЖЕНСКИЙ ВОПРОС
Хоть и развелась Антонина с мужем десять лет назад, но постоянно общалась: росла дочь, которая любила отца и хотела с ним встречаться, в чем мать не запрещала - ребенок, несмотря на трения родителей, чтоб вырасти полноценным в психическом развитии человеком, должен иметь обоих родителей. Бывший муж Игорь частенько приходил в большую квартиру Антонины, купленную ею после развода; они пили чай, беседовали, делились проблемами, иногда он помогал по хозяйству, когда требовались сильные мужские руки, чтобы собрать или передвинуть мебель, просверлить в ванной дырку под зеркало, чего Антонина, не смотря на боевой энтузиазм, не могла сделать сама. Четыре раза они даже сходились, ибо вдруг среди холодной ночи, когда осенний ветер с дождем бился в окна квартиры или тоскливо завывала вьюга, лежа одна в большой кровати итальянского гарнитура, Антонина, с грустью вспомнив, как, любя мужа на заре семейной жизни, с умиротворением и спокойствием засыпала на мускулистом плече, звонила ему в два-три часа ночи и ласково говорила: «Что-то я по тебе соскучилась… Приезжай!» И пару недель или даже месяц они жили душа в душу, Антонина опять засыпала у Игоря на плече, изголодавшаяся по ласке, с удовольствием занималась с ним сексом, готовила ему борщи, но исподволь росло раздражение: казалось, он не так ходит (как-то вяло и мешковато), не так ест (без азарта и удовольствия), но главное, не то говорит и не о том мыслит: без вдохновения и дерзновения, по мещански убого - и ей, эрудированной, с разносторонними интересами, женщине, умеющей хорошо зарабатывать в собственном бизнесе, он не пара. Жестокая скука начинала сводить ей скулы, и Антонина сухо говорила: «Похоже, мы устали друг от друга…»  Игорь, уже чувствуя ее недовольство, и от этого злой, отвечал холодно и грубо: «На х…ты меня звала?» - брал портфель с бельишком и хлопал дверью. Вскоре Антонина начинала лихорадочно перебирать в уме знакомых мужчин с надеждой найти, пусть пока виртуально, достойного ее - столь завидной, столь красивой и обеспеченной женщины, имеющей три квартиры, навороченный джип «Тойота» и доходное дело; и их, симпатизирующих, было немало… Но когда она пристальнее и скрупулезнее анализировала достоинства каждого, то в результате оказывалось, что есть и существенные недостатки: один симпатичный, но неудачник и, потеряв свое дело, обитает теперь с мамой в небольшой квартирке, другой мужик вроде брутальный, но любит выпить и погулять в казино, причем с разными женщинами, и у Антонины, как она понимала, нет реальной возможности его от этого отучить – да, переспать он согласится с удовольствием, но уснуть на его плече спокойно вряд ли удастся (проснется – а его уже нет!) И тогда ей показалось, что слишком к мужикам придирается и похожа на героиню рассказа Гоголя «Женитьба», что брезгливо выбирала жениха: один староват, другой беден, третий фамилию имел странную «Яичница».
И все-таки в первые годы после развода с мужем Антонина, когда еще была азартная, молодая и смелая, имела несколько коротких романов, но один мужчина хоть и был смазливым и в сексе весьма соображал, так как специально штудировал обильную литературу по этому вопросу, чтоб обольщать баб, знать их слабину, оказался прожженным альфонсом, постоянно просил у нее деньги и, как вскоре узнала, тратил их на юную и красивую… Другой, с виду респектабельный, всегда при галстуке, интеллигентный и заботливый, заразил ее сифилисом… Третий, как выяснилось, был женат, имел трех детей и в свободное время ходил налево…И теперь, после столь богатого опыта общения с мужчинами, Антонине уже не надо с очередным долго разговаривать, затаскивать в постель, а тем более жить в одной квартире: уже после пятиминутного общения и пристального взгляда в глаза она понимала, что это за человек, что ждет ее в будущем, какое горькое разочарование, и, как правило, отказывала в ухаживаниях. И опять всплывала, как спасательный круг, соблазнительная мысль, что есть на крайний случай, когда будет невмоготу, бывший муж Игорь – и вдруг как гром с ясного неба: в очередной раз, когда Антонина холодной ночью, маясь от одиночества и бессонницы, позвонила, чтоб пригласить в гости, он сухо ответил: «Я не могу прийти…» - «Почему?» - она обиделась. «Я женился, и мы сейчас с женой занимаемся любовью». На шутку это не походило, да и муж всегда был прямолинейный, словно столб… У Антонины чуть нижняя челюсть в этот момент не отвалилась и трубка не выпала из ослабевшей руки. Она пошла на кухню на ватных ногах и выпила две вместительные рюмки коньяку. Осмелев от спиртного, она снова набрала номер мужа и как человеку, предавшему ее, язвительно сказала: «Почему на свадьбу не пригласил?», хотя очень хотелось произнести: «Почему меня об этом не спросил?» - «А ты что, пришла бы?» - усмехнулся он, и было в голосе столько уверенности, что имеется только у мужчины, которого любят, что Антонину всю передернуло от внезапной ревности. «А как же! – воскликнула она, стараясь быть ироничной, чтоб спрятать душевную боль. – Я бы тебе подсказала: правилен ли выбор! Ну-ка сознайся: кто она, чем занимается и сколько ей лет?..» - «Уже три часа ночи и мы спим»,  - заявил резко муж и положил трубку. Антонине с досады и непонятной обиды захотелось тотчас поехать к нему, чтоб посмотреть критически на новую жену, выявить у нее какие-нибудь (а они обязательно найдутся, ибо есть у каждого – ведь не ангел же небесный) нехорошие качества в характере,  изъяны во внешности и сказать ехидно: «И на кого же ты меня променял! На эту, что ли?» - а там добавить в зависимости от обстоятельств: «лохудру», «неряху», «толстозадую»… Но, сообразив, что может и в лоб от Игоря получить, и понимая, что, в общем-то, не имеет на него никаких прав, ибо живут давно раздельно (да и инициатором развода она явилась), ночью не поехала; еле дождавшись утра, заявилась к нему на работу в офис и, поглядывая по сторонам, ища разлучницу, через губу спросила: «Ну, и где она?» - «Где, где… - хмыкнул он. – Где надо». - «Давай, давай колись… - Антонина пригасила пафос. – Кто она?» - «А твое какое дело, - процедил он. «Ну, ты же мне все-таки не чужой человек, - ответила она. – Вдруг она начнет дочь обижать?» - «С чего бы это? - сказал он и, видя, что она не отстанет, добавил: - Обычная учительница в школе…» - «А что же бизнес леди не нашел? - ухмыльнулась Антонина. – Ведь у нее, наверное, заплата - кот наплакал?» - «Мне хватило одной бизнесвумен… Я хочу пожить с нормальной, доброй и нерасчетливой девушкой». - «Ах, она девушка?!» - Антонина чуть не подавилась этим вопросом. «Да, ей двадцать пять», - просто ответил он. Антонина прищурилась и выдавила с ехидцей: «А ты на себя в зеркало-то давно смотрел? Тебе ведь к полтиннику приближается. Уже и волосы седые. Она же тебя бросит через год». Игорь усмехнулся, не теряя самообладания: «А это не твое дело. Хоть несколько лет проживу счастливо». - «Счастливо?» - у Антонины защипало в горле, захотелось спросить: «А что, со мной, значит, был несчастлив?», но чтоб не заплакать в офисе у мужа при его навострившем уши дружке, делающем вид, что занят за компьютером, она выскочила за дверь, услышав вслед: «Ты ведешь себя собакой на сене!».
Антонина уже не смогла ехать к себе на работу, разговаривать с клиентами и вообще, о чем-либо деловом сосредоточенно думать и, сев в свой серебристый джип, поехала домой - рулила и безмолвно плакала, и слезы тихо катились по щекам – она их слизывала, смахивала рукой, отдувалась от них, а они текли и текли… Она не смотрела по сторонам, боясь, что водители соседних машин на трассе заглядывают ей в окно с любопытством и ухмылками, словно знают про ее горе. Дома Антонина включила телевизор, решив отвлечься от тяжких дум, а там как раз шла телепередача про ее любимого, знаменитого на всю страну актера, что сидел рядом с новой женой, смотревшей на него с обожанием и восхищением, которая была его лет на тридцать младше, и говорил, как в жизни счастлив – и вдруг этот импозантный актер стал так ненавистен, что она плюнула в экран, в его довольную физиономию и стала аккуратно и тщательно размазывать слюни ладошкой, словно втирая ему в лицо, расплывшееся в улыбке на весь широкоформатный жидкокристаллический телевизор…Потом с силой выдернув вилку из розетки, выматерилась, чего никогда в жизни не позволяла, и сердито воскликнула: «Что творится с нашим телевидением?! Одна пошлятина! Какой пример оно подает народу? Чтоб все ****овали и семьи бросали?»
Она хотела позвонить руководителю телеканала и высказать возмущение подобными передачами, коих ныне показывают великое множество, но поняла, что ее слушать не будут: не пошлют куда подальше, но вежливо дадут понять, чтоб не совалась в их дела, а если не нравится передача, то и не смотри… «Совсем, видимо, в мире не осталось ни чести, ни порядочности, ни верности…» - подумала Антонина и, чтоб еще раз показать себе, что она-то другая (верная и порядочная), позвонила знакомой, в мужа которой была когда-то сильно влюблена, а, узнав ту поближе – какая она доброжелательная, милая, - отношения с мужчиной прекратила, чтоб не обижать ее, не разбивать семью, где росли две дочери, не приносить женщине боль и страдания. Этот поступок Антонина ставила себе в заслугу, ибо действительно мужик-то был стоящий – умный, симпатичный, деловой (их пути пересеклись в общем бизнесе), и Антонина поняла по тому сильному прекрасному чувству, кое обуяло ее, может быть, всего второй раз в длинной жизни, что готова ради него хоть на край света… И вот, узнав, сколь чудная у него жена и как милы дочки, она пригасила страсть, хоть и далось это с большим трудом, ибо мужчина ей постоянно снился: его ласковые красивые руки, зеленоватые, глубокие и все понимающие глаза… Может быть, и он сам не пошел с ней на сближение, не влюбился в нее достаточно сильно и тем ее отрезвил, но Антонина верила, что это была ее инициатива, как порядочной женщины.
«Привет, дорогуша! - сказала Антонина знакомой. – Как поживаешь?!» Она намеревалась расспросить ее о муже Сергее, о дочках, чтоб убедиться, что есть в стране крепкие семьи, есть на земле верность и порядочность – и это бы согрело душу, но Сания грустно ответила: «Да живу потихоньку…» - «Случилось что?» - растерялась Антонина. «Да, Сергей от меня ушел» - «Как ушел?!» - «Как они уходят? К другой. Более молодой». - «И ты отпустила?» - «А что делать? Наручниками к батарее мужа не прицепишь». Тут Антонина зло воскликнула: «Что с мужиками делается? Рехнулись совсем… Мой-то ведь тоже нашел бабу почти на двадцать лет младше себя». - «Не знаю…Зараза какая-то, что ли, летает?» - «Я знаю, откуда зараза: во-первых, они, стоящие-то мужики, с деньгами ныне стали, с отдельными квартирами - не как в советское время, когда на бутылку пива у жены клянчили… А во-вторых, что по телевизору-то показывают! Какой дурной пример…» - и она с едкой иронией рассказала Сание, что видела про любимого и уважаемого до сегодняшнего дня актера.
Приобретя соратницу по несчастью, а, следовательно, женщину понимающую, думающую одинаково, Антонина почувствовала облегчение – все-таки не одна она брошенная… Однако в глубине души зародилась мысль, что, может, зря не пошла на сближение с Сергеем, не увела его из семьи, ведь все равно ушел…а так бы ушел к ней, и уж она-то постаралась бы сделать его счастливым, пылинки бы с него сдувала. И опять ревность уже к новой пассии Сергея пронзила ее вперемежку с давним, нахлынувшим вдруг нежным чувством, что, видимо, еще теплилось в глубине души; захотелось ему позвонить, чего давно не делала, хотя и знала номера его телефонов.
«Привет, Сергей…» - сказала она голосом, ставшим томным помимо воли. «О! – радостно воскликнул он. – Давно ты не звонила! Как поживаешь?» - «А ты как?» – ответила она вопросом на вопрос, сделав вид, что не знает о его уходе из семьи. «Да живу потихоньку…» - ответил он, и она, сообразив, что вряд ли расскажет сам о переменах в жизни, сказала: «Я только что разговаривала с твоей Санией… ей плохо». - «Ну тогда, значит, все знаешь… - он принизил пафос. - Да, мы живем отдельно» - «А можно я приеду к тебе и посмотрю, как живешь?» - сказала Антонина. «Приезжай…только прошу, будь тактична». - «С твоей новой подругой, что ли?» - «Именно…А то у тебя язычок бывает не в меру бойким».
Купив торт, конфет, бутылку элитного коньяка, она отправилась к Сергею – Антонина любила приезжать в дом к дорогим ей людям со своими продуктами, чтоб показать, что у нее все прекрасно в материальном плане, но главное, чтоб не чувствовать себя просительницей, некой бедной родственницей, боящееся слова вымолвить. Хотелось также, если уж не молодостью и красотой, то своей щедростью «переплюнуть» не богатую (откуда у них молодых-то деньги, если она не дочка начальника или крутого бизнесмена?) его подружку. Войдя в дом, Антонина посмотрела по сторонам, ища его пассию, а потом по-хозяйски (она была у Сергея в доме несколько раз и знала расположение комнат) направилась с пакетами продуктов на кухню, где и увидела ладненькую, с аппетитной попкой, с живыми веселыми глазками молодую женщину, которая умело и сноровисто готовила у плиты - и в кухне стоял вкусный аромат. Осмотрев подружку Сергея с ног до головы и поняв, что с той трудно конкурировать, она хотела с досадой и издевкой воскликнуть (чуть не сорвалось с языка): «И где только вы их находите?!», но, вспомнив предупреждение Сергея «быть сдержаннее», вызывающе сказала, слегка откинув голову: «Меня Антонина звать…» - «А меня Настя», - ответила девушка благожелательно, и голосок был ласков и приятен. «Пойдем, поговорим, наедине…» - сказала Антонина Сергею, выглядевшему помолодевшим и подтянутым (видимо, старался соответствовать статусу жениха и занимался спортом), и они прошли в зал, где она сразу спросила: «Неужели в мире не осталось порядочности и верности?» - «В каком смысле?» - хмыкнул он, и Антонине показалось, что он увиливает от вопроса. «А в таком… Мой-то тоже нашел молодую», - с досадой вымолвила она. «Так вы же, насколько знаю, давным-давно в разводе… - он пожал плечами и мягко, чтоб не обидеть, добавил: - Да и ты ведь не монашенка, а девушка страстная. За эти годы, наверное, не мало влюблялась».
Как умному и душевному человеку, Антонина доверяла Сергею сердечные тайны, и он знал о ее романах, а теперь, доказывая ему и себе, что душой (не телом) очень верная, Антонина с обидой и грустью выдохнула: «Глупости… После  развода я любила всего два раза: тебя да и еще одного… совсем немножко». - «Извини… - он благожелательно улыбнулся. – Значит, еще все впереди». - «Ага, - вздохнула она иронично. – Мне уже сорок семь… А мужики у нас в стране к этим годам или импотенты, или алкоголики, или померли». - «Найдешь молодого», - попытался успокоить он.  «Ага…- она фыркнула. – У них своих девок длинноногих, смазливых и на все готовых миллион».
Заканчивая этот болезненный разговор, Сергей окликнул Настю, которая стала аккуратно накрывать на стол… Потом они ели приготовленные Настей из щуки вкусные котлеты, уплетали ее пирожки с мясом и грибами, пели любимые песни у камина – и Антонина постепенно оттаяла душой: уезжать от Сергея не хотелось, так у него было комфортно и мило, дух истинной любви витал в воздухе. Вспомнив, что иные ощущения она получала в его прежней семье, где воздух был наэлектролизован нервозностью и тревожностью, она подумала, что, может быть, он прав в новом выборе… Решив, что и в семье бывшего мужа ныне царит взаимопонимание, Антонина грустно вздохнула и подумала: «А может, мы бабы, чему-то разучились? Может, расслабились, в отличие от молодых, устали душой и телом?»
* * *
В ближайшие выходные Антонина поехала на своей машине к дочери, которая после окончания института работала в другом городе, где Антонина ей купила квартиру и где имелась перспектива в крупной финансовой организации в большом карьерном росте. Антонина могла взять дочку к себе в фирму или пристроить на высокооплачиваемое место в своем городе, но боялась, что будет давить на нее авторитарностью, мешать самостоятельности и свободе, слишком переживать за нее, наверняка желающую провести ночь в какой-нибудь веселой компании в клубе, отгонять женихов, оценивая их критически со своей опытностью и женской мудростью.
Дочь долго не открывала Антонине дверь, а потом встретила мать в легком халатике, немножко растрепанная и возбужденная, и виновато сказала: «Я не ожидала, что так быстро приедешь». В зале Антонина увидела сидевшего на расправленном диване и раскрасневшегося бой-френда - с ним дочь училась в институте на одном курсе, а теперь продолжала дружить. Парень, в общем-то, Антонине нравился: высокий, симпатичный, с неплохими родителями, с которыми Антонина была знакома, – под стать ее миленькой, хоть и невысокой росточком, но очень ладненькой, умненькой дочке. «Привет, Коля», - сказала Антонина суховато, ибо то, что она их, по сути, застукала в постели, ее оскорбило: могли бы потерпеть, раз будущая теща едет… Парень кивнул и поздоровался, уважительно назвав Антонину по имени-отчеству…» - «Обедать с нами будешь?» - спросила она, доставая из пакетов продукты: старалась баловать пусть и неплохо зарабатывающую дочку в редкие приезды своим домашним и вкусненьким. «Пожалуй, нет», – ответил он и, накинув куртешку, ушел, чувствуя, что у Антонины к нему назрел серьезный разговор. «Ну, как у тебя с ним?» - спросила Антонина дочку, наливая себе после дальней дороги чашечку кофе. «Нормально…» - ответила дочка несколько затаенно. «Вы с ним сколько уже? Года три? – спросила, отхлебывая кофе, Антонина и прохладно добавила: - Не пора ли о свадьбе подумать?» - «Да молодые ведь еще…» - ответила дочка. «Молодые? – Антонина хмыкнула. – Это он, может, молодым кажется (парни до тридцати пяти все молодыми себя мнят), а тебе уже двадцать пять стукнуло… Для девушки пора ребенка заводить. Семью создавать». - «Создадим… – сказала нехотя дочь. «Нет, ты мне скажи… - наседала Антонина. - Он хоть серьезно к дружбе с тобой относится? Разговор о свадьбе заводит? А то, я смотрю: захочет – придет, не захочет – не придет… Не нагулялся, видимо, еще?» - «Мама, мы сами разберемся», - ответила суховато дочь. Антонина посмотрела на нее, показавшуюся слишком уступчивой, наивной и доброй в отношениях с парнями, и, вспомнив, что ее бывший муж и Сергей завели молодых жен, а она и Сания теперь одиноки, мучаются и страдают, отдав мужьям, по большому счету, лучшие годы жизни, родив им детей, задумчиво сказала: «Может, ну его… Даже если и женится на тебе, то годам к сорока, заявит: «Не стара ли ты стала, голубушка?!» - и пойдет искать молодуху… А ты одна будешь мыкаться». Дочь, поджав губки, молчала. «Вот ты говорила, что за тобой ухаживал тридцативосьмилетний деловой мужчина. И хорошо ухаживал: подарок дорогой подарил – значит, с серьезными намереньями… - рассуждала Антонина, пристально поглядывая на дочь и стараясь понять по ее реакции, как она к предложению отнесется. – Мужик, вроде симпатичный, судя по фотографии, которую ты показывала. Может, на него обратишь внимание? Вот он уж тебя, молодую, никогда не бросит. Любить до самой старости будет». - «Ну, мама… - фыркнула дочь. – Вдруг я его любить не буду». - «А ты подумай, подумай, – настойчиво продолжала Антонина. – Ведь в мире, похоже, ни совести, ни порядочности не осталось…». - «Знаешь, мама, разве можно жизнь наперед до самой смерти просчитать! Да и интересно ли будет жить, если все будет гладко и спокойненько», - мудро заявила дочь, и Антонина с ней мысленно согласилась, подумав вдруг затаенно: «А может, мне этого молодого бизнесмена охмурить? Ведь баба-то я еще хорошо: фору молодым в сексе дам…»               
                Март 2009

ТУПАЯ РОЖА
Придя из армии, Ваня устроился в школьную котельную, и к нему в кочегарку, где тепло и сухо и можно комфортно до утра играть в картишки в «дурака», зачастили сельские алкоголики, которые несли кто бутылку мутного самогона, кто флакон очистительного, разбавленного на спирту, средства. Все это быстренько выпивалось, ну а так как выпивки не всегда хватало, то вскоре Ваня обнаружил на складе, примыкающему к котельной, несколько новеньких электромоторов, которые, как уже знал, из-за цветного металла в них (меди в обмотке и алюминия в корпусе) можно сдать местному бизнесмену Дюбову, бывшему уголовнику, отсидевшему три года за разбой, начавшему собирать металлолом. Ваня вместе с собутыльниками утащил моторы бизнесмену и получил за них пять бутылок водки.
В ту ночь они так напились в кочегарке, что Ваня уснул на бетонном полу, забыв следить за котлом и тот, перегревшись, так как был недостаток воды в трубах (опять же Ваня за этим не усмотрел), лопнул к чертовой матери… На следующий день пожилой директор школы Ваню уволил, при этом растерянно смотрел на него и горько говорил: «Ну как так можно? Ты ведь недавно эту школу закончил! Неужели не стыдно? Детей в холодное время без тепла оставил». А так как трудоустроиться в поселке было сложно, да и теперь Ваню на работу вообще никто из руководителей не брал, то он отлежался дома у матери с недельку и пошел по окрестностям собирать металлолом.
Он с детства помнил, что при советской власти поля и овраги были закиданы ржавыми баками и бочками, всевозможными железяками, (остатками от колхозных веялок, сеялок, косилок, комбайнов) и думал, что сейчас наберет тонны металла и будет безбедно жить – в том смысле, что на водку хватит, ну а о еде он не беспокоился, так как жил у матери, которая пенсию получала и кое-какое хозяйство вела, так что помидорчики, огурчики и картошечка свои были…Но он просчитался: с поры детства пролетело десять лет рыночных реформ, за это время очень многое в стране изменилось, так что по полям и оврагам уже порыскали такие же искатели и все, что лежало на виду, собрали. Так что ему пришлось выковыривать лопатой то, что вросло в землю, и, корячась, надрывая пупок, вытаскивать какое-нибудь здоровенное зубчатое колесо от трактора, весом килограммов восемьдесят, из глинистой жижи глубокого оврага, а потом на тележке везти к бизнесмену Дюбову на площадку для взвешивания металла, которую он оборудовал недалеко от своего дома… Дюбов, толстый, с бычьей шеей и мрачным взглядом, мужичек все это сноровисто взвешивал на больших весах и отсчитывал Ване рубли и смятые десятки – деньги небольшие. Ваня примерно уже знал, что он платит ему, да и всем остальным сборщикам металла, лишь четвертую часть от того, по какой цене принимают в городе, но когда Ваня однажды попросил набавить на каждый килограмм хоть копеек по десять, Дюбов так зло посмотрел на него и процедил: «Заткнись, в то вообще ничего не дам!», что Ваня сразу сообразил, что может от этого упитанного хрячка получить вместо надбавки железякой по шее.
Частенько около Дюбова крутились Ванины дружки-алкоголики, которые с трясущимися руками, синими опухшими мордами и жалостливым выражением просили дать в долг на бутылку в счет будущих шестеренок и железяк и хвалились, что якобы целый комбайн нашли в овраге и завтра же его притащат и отдадут даром, на что бизнесмен хитро спрашивал: «И в каком же овраге нашли?» Те начинали увиливать: дескать, какой хитрый, скажи ему, чтоб сам его оттуда вывез… Тогда Дюбов жестко обрывал лживые речи: «Вот принесете комбайн, или хотя бы шестеренку от него, тогда и поговорим».
Особенно настойчиво мужики стали искать металлолом, когда в поселке открыли ночное кафе – этакую маленькую забегаловку на три столика рядом с магазином, в которой с вечера собирались местные алкоголики и пропивали сразу то, что получили от сборщика, а потом с надежной и упорством ждали, что их кто-нибудь щедрый угостит. Шел туда и Ваня и, сидя за чекушкой, азартно обсуждал с сотоварищами, что еще можно утащить в металлолом… Вскоре они прошлись поздним вечерком с дружком, которого жена за пьянку выгнала из дома, по деревенским баням, что стояли по огородам и к коим можно незаметно подойти, с маленьким фонариком, и нашли десяток алюминиевых тазиков, которые остались у жителей с советских времен (сейчас-то в основном у всех были пластмассовые, а пластмассу пока в переплавку не принимают – так что Ваня только матюгался тихонечко, когда натыкался на эти тазики…) Потом они сняли алюминиевую проволоку с деревенских заборов и тоже отнесли Дюбову…обменяв на водку, и вдруг выяснили, что поживиться в поселке больше нечем – не рваться же в дома с ножом и требовать у хозяев отдать весь цветмет!
Шастая в очередной раз по полям километров за десять от поселка, за лесочком Ваня обнаружил строящуюся электролинию: высоченные железные опоры без проводов, и у него прямо-таки руки зачесались от желания одну такую утащить… Он подошел к ней и в дебильном желании столкнуть уперся плечом в мощное основание, потом, представляя, сколько тонн здесь железа и сколько за них можно выменять водки, с тоской уставился в небо, куда уходила высоко вершина опоры… Но как это железо взять? Не напильником же или ножовкой по металлу - тут три года надо пилить! Вот если с автогеном, который есть только у сборщика Дюбова!
Так и так выходило, что надо подаваться к сборщику, тем более у Дюбова и тракторишко с тележкой имелся, на котором можно это железо вывезти… Ваня почти бегом, чтоб кто-нибудь из конкурентов-алкоголиков не увидел эту вышку и не сообщил о ней бизнесмену раньше, кинулся в поселок.
Запыхавшийся, с вытаращенными глазами, он подбежал к месту сбора металла, где Дюбов неторопливо взвешивал куски железа, и зашептал: «Нашел… Нашел!» ; «Чего нашел?» - спросил недоверчиво Дюбов. «Эйфелеву башню!» - воскликнул заговорчески Ваня. «Какую еще к черту башню? - сплюнул тот. – Она в Париже находится…» ; «Здесь есть, здесь… поменьше только, но я ее взять не могу – поедем вместе, - прошептал Ваня и добавил плаксиво: - Только ты меня не обидь! Все-таки я ее нашел и идея моя». ; «Не обижу, если не врешь!» – ответил Дюбов с неохотой. Вскоре они уже были вместе с тракторишком, баллонами пропана и кислорода на полянке, на опушке леса, где стояла опора, вздымаясь над самыми высокими соснами.… Дюбов почесал жирный затылок и проворчал: «Не хотелось бы снова загреметь в колонию!» ; «Да кто тут тебя увидит!? - стал подзуживать Ваня, опасаясь, что тот откажется, и он упустит свою долю. - Я покараулю! Я никого сюда на пушечный выстрел не пущу!» Ваня схватил тяжелый длинный дрын и с воинственным видом стал ходить по поляне, словно отгоняя всех свидетелей, и убежденно говорил: «И вообще! Кто у нас светом руководит? Чубайс, засранец. Он страну развалил! Вот его мы и должны наказать».
Наконец, Дюбов, заставив Ваню залезть на вершину дерева, чтоб обозревать окрестности и сразу заметить опасность, начал срезать автогеном основание опоры – и синий шипящий кинжал огня проворно делал свое дело… Когда подрезал последнюю «лапу», казалось, такая нерушимая, опора повалилась и глухо, ломая кустики, шлепнулась на землю, по которой прошлась мощная волна нутряной дрожи. Теперь предстояло разрезать опору на куски, которые можно поднять в тракторную тележку: Дюбов резал, а Ваня волочил куски на погрузку…К концу дня половина опоры была изрезана и сложена - остальное решили доделать завтра…Когда ехали домой в поселок, Ваня, поглядывая на кучу металла, мечтательно сказал: «А если бы действительно была Эйфелева башня? Говорят, в ней металла сотни тысяч тонн!»  Бизнесмен жестко посмотрел на него и процедил: «Ты только того…не трепли по селу, а то самого в металлолом сдам на переплавку!»
После этого Ваня месяц пил вволю: посиживал вечерами в кафушке будто важный «новый русский», а потом отсыпался у матери до обеда и снова шел в кафушку. Мать, женщину тихую и малообразованную, беспутная жизнь сына огорчала и она частенько говорила: «Ты бы остепенился! Женился бы как все люди…» Он в ответ сердито хмыкал: «Нынче бабам мужичков надо богатых! Испортилось бабье… Так и рыщут, кому манду продать подороже».
Когда деньги кончились, Ваня вновь стал бродить по полям и как-то уселся отдохнуть около озерца, которое образовалось, когда нефтяники перегородили овраг дамбой и вставили в нее толстенную трубу – эта труба и это озерцо, если, не дай бог, случится аварийный выброс нефти из скважины выше оврага, должны, по задумке, спасти близко протекающую реку Каму, множество прибрежных городов, которые пользуются ее водой, от загрязнения: подобное, по указанию правительства, сделали почти на всех крупных оврагах и речках республики!
К замечательному озерцу с теплой чистейшей водой детишки из поселка приезжали купаться на велосипедах и плескались здесь с ранней весны и до самой осени, а заодно и рыбачили, ибо каким-то чудесным образом в нем появились караси…а в верховьях озерца, среди густых зарослей камышей, свила гнездо цапля и величественно взлетала оттуда, махая широкими большими крыльями… Вот на эту, с массивными железными заслонками-уловителями, трубу и уставился наметанный взгляд Вани. «А ведь в трубе, пожалуй, не одна тонна металла! Надо бы его оприходовать», - с этой мыслью Ваня кинулся к сборщику. Дюбов внимательно выслушал его и процедил: «Доведешь ты меня своими идеями до тюрьмы», - а потом рискованно махнул рукой: «Ладно, срежем эту трубу… Десятки лет у нефтяников аварий не было. Да и сейчас нефти не откуда взяться». ; «Там, конечно, пацаны наши поселковые купаются», - сказал Ваня, словно в отступную. «В другом месте искупаются! – отрезал Дюбов, и на следующий день они на тракторишке поехали к озерцу и автогеном за полдня управились с трубой – когда отрезали последнюю заслонку, вода огромным мутным потоком метнулась по оврагу, и мгновенно от красивого озерца остались только неглубокие лужи на илистом дне. Испуганная и растерянная цапля, сделав несколько прощальных кругов над озером, тоскливо курлыкнула и улетела в сторону Камы.         
 И опять Ваня пропивал полученные от Дюбова деньги в «забегаловке» под нехитрую закуску из соленых сухарей, а когда в часика два ночи вдруг обнаружил, что деньги кончились, то очень опечалился: он рассчитывал просидеть до утра, растягивая удовольствие от общения с мужиками и двумя болтливыми толстыми девицами, которые, потаскавшись несколько лет в городе и не заведя семьи, работали здесь - одна буфетчицей, другая посудомойкой… «Дай в долг!» - попросил Ваня у буфетчицы, хотя знал, что она мужикам в долг не наливает, ибо возврата никогда не дождешься, а потом пьяно махнул рукой и вышел на улицу. Обратив внимание, что на месте приемки металлолома светятся фары машины, подумал, что Дюбов еще на работе и, значит, можно получить на выпивку…Вот только где взять металлолом среди ночи?
Тут ноги сами понесли Ваню через дорогу, где находилось поселковое кладбище. Он подергал железный забор ограды, но тот был сварен крепко, и тогда Ваня перемахнул через него и, запинаясь за могильные холмики и часто падая лицом в пожухлую траву, пошагал между могил и крестов, мутным взглядом выискивая оградки посолиднее…Раньше он боялся даже днем бывать на кладбище, а сейчас и мысли страшной не промелькнуло: дескать, вылезет костлявый полуистлевший мертвец и уволочет в мрачную могилу… Наконец, нашел сваренный из железных пластин памятник и, определив опытным взглядом, что в нем килограммов пятьдесят весу, а значит, он получит пятьдесят рублей, что как раз хватит на бутылку, вырвал его из земли и поволок к Дюбову.
Пьяно шатаясь в свете фар, он притащился к бизнесмену и тут только увидел, что машина-то – милицейский Уазик, около которого Ваню поджидают трое милиционеров. «Вот принес… - сказал Ваня Дюбову. – Дай на бутылку!» ; «Пошел на х…» - процедил сборщик, испугавшись, что Ваня сейчас разболтает про общие криминальные делишки: ведь итак уже мельтоны что-то подозревают, раз нагрянули среди ночи с проверкой… «Нет, подожди, - остановил Ваню за плечо дошлый милиционер в форме лейтенанта. – Кажется, это могильный памятник? Да тут и табличка есть. Ну-ка, ну-ка… Ерофеев Петр Иванович…Кто такой?» ; «Ерофее… Пе…Ива…» - стал заикаться Ваня и, повалившись на землю, по-щенячьи заскулил. «Чего это он?» - удивился милиционер, а Дюбов проворчал: «Отец это его…»   
                2005г.               

ВЕЩИЕ СНЫ
На Настю медленно и неотвратимо надвигался в узком коридоре огромный бык, с мощной широченной грудью, играющей лоснящимися мышцами, с толстенной шеей, на которой вздулись узловатые вены. Он наставил на нее могучие рога, а из темных раздувшихся ноздрей шел то ли дым, то ли пар… В нем воплотились сразу все быки, коих Настя в жизни знала: и легендарный страшный минотавр, которому кидали в подземный лабиринт на съедение лучших девушек, и бык, похищающий по бурному морю обнаженную прекрасную девушку Европу, с известной картины, и мультяшные быки с невероятно огромной грудью, но более всего он походил на матерого, с железным кольцом в ноздрях - этого быка она видела в колхозном стаде, когда ездила погостить на летние каникулы к бабушке в деревню, и который по-хозяйски, ревниво охранял на поле сотню коров.
Инстинктивно Настя попятилась от быка на ослабевших ногах, двинулась влево, вправо, но всюду возвышались каменные стены, что не перелезешь и не перепрыгнешь, а вскоре уперлась спиной во что-то жесткое и замерла, готовясь непонятно к чему…Быку ничего не стоило проткнуть ее рогом и размазать о стенку, но он вдруг остановился в полуметре и, глядя Насте в моргающие испуганно глаза огромными и томными глазищами, стал принюхиваться к ней и изрыгать из горла нечто громоподобное и утробное – и тут Настя поняла, что он очень сильно хочет ее, да и она его безумно желает, а спрятаться-то, в общем, от него не собиралась.
Проснувшись, Настя резко села на кровати, тяжело дыша и чувствуя, как удивительно приятно и тепло внизу живота, словно только что переспала с настоящим мужиком-самцом. «К чему бы это все?» - подумала она, расшифровывая столь яркое, красочное и объемное видение, которое взбудоражило так, что пропал сон. Поняв, что бык - это, конечно, мужчина, она стала мысленно перебирать знакомых, кои чем-либо напоминали мощное животное – статью ли своей, напористостью ли, жаждой овладеть женщиной, и таких, к сожалению, в окружении не нашла. Да, у Насти к ее тридцати трем годам были разные мужчины – в том числе и официальный муж, за коего вышла после окончания института и прожила с ним в браке три года, и гражданский, с кем пожила примерно столько же, да и после она общалась с мужчинами, ища достойную пару, но все они на быка не тянули: муж был худенький и маленький, даже тщедушный, со светлыми редкими волосиками, гражданский сожитель был приземистый и крепенький, бывший спортсмен боксер, но духом хилый и оттого сильно пивший; после вечных пьянок он ничего не умел по части женщин, так что после того, как он Настю чуть не задушил в белой горячке, она съехала к родителям и вот уж три года жила с ними…С несколькими мужчинами она познакомилась по Интернету, когда поместила на сайте знакомств фотографию, где в откровенном купальнике, в тени пальм, выходит из бассейна с голубой водой во время отдыха в Турции: множество мужчин захотело с ней встретиться, но пообщавшись с несколькими, она, увы, не нашла нужного – многие просто хотели провести весело время и шныряли по Интернету долгие годы, пудря мозги девушкам, другие были женатыми и искали приключения «на стороне» в своей обыденной, пресной, скучной жизни.
В принципе-то она готовилась даже к столь поверхностному и ничему не обязывающему общению, ибо девушка была, как говорится, в самом рассвете сил и лет, сохла без мужской нежности и ласки, но более всего хотела ребенка, а его по разным причинам не имелось – в этом были повинны и нелюбовь к мужу, коему в результате изменила, и психологические проблемы, связанные с негативной памятью, когда отец ударил беременную ею мать, и застарелое воспаление женских органов, и вообще, отсутствие смысла жизни, которая, как и у многих одиноких, не создавших вовремя крепкой семьи девушек, превратилась в бесконечную тусовку с ночными клубами и совсем Настю не радовала, но и сидеть вечерами в квартире с родителями, что с укором смотрят на единственную великовозрастную дочь и тяжко вздыхают, было противно и ужасно.
Настя приходила к грустной к мысли, что готова родить ребенка без мужчины, что прокормит и вырастит его одна, - поэтому нашла высокооплачиваемую работу, но ведь и для этого тоже нужен был хороший, как сейчас называется, «донор», с сильными генами и замечательной наследственностью, а такого на горизонте не имелось… «Вот уже и с быком готова…» - подумала с иронией она, снова улеглась в постель и до утра несколько часов ворочалась, находясь в странной и приятной полудреме.
* * *
В выходные подруга пригласила Настю на дачу в лес, где компанией устроили девичник, потанцевали, поели шашлыков, поговорили о бабских делах и о том, что, к сожалению, мужиков стоящих становится все меньше, а когда легли спать, Насте опять приснился сон. Она сразу догадалась, что это не обычный, про которые издревле бабки старые говорят: «Куда ночь – туда и сон», а нечто большее – будто она оказалась в замкнутом помещении, похожем на детский дом, где находилась большая группа детей от трех до семи лет: все миленькие, ухоженные, но очень уж грустные, словно их заперли здесь на долгий срок, и они ждут не дождутся, когда придет кто-нибудь из взрослых, отопрет дверь и выпустит погулять на теплое солнышко и зеленую лужайку, где растут яркие цветы и поют радостно птички. Вдруг один мальчик с темными волосиками на голове и большими карими глазками, в трусиках и маечке, подходит к Насте и говорит ласково и печально: «Мама, забери меня отсюда…» - и смотрит так выразительно, словно в самую душу глядит, в самое донышко, где женская сущность скрывается… Она нагнулась и тянет к нему руки, чтоб прижать к груди, и такая нежность разливается по всему телу, что нежнее не бывает, но не может дотянуться – словно невидимая стена стоит между ними, и она лишь шепчет ему: «Конечно же, конечно возьму, вот только папу найду…» - «А когда ты его найдешь?» - спрашивает мальчик, и она отвечает: «Постараюсь поскорее», - и хочет погладить его по голове, но чувствует, как могучая, неподвластная сила оттягивает от мальчика: мол, довольно, посмотрела и будет… А Настя упирается, словно ей навстречу дует сильный ветер, но ничего с этой силой поделать не может...
Еще не успев проснуться, Настя почувствовала, как слезы побежали по щекам и тело затряслось в рыданиях. К ней подбежала испуганная подруга, что лежала на соседней койке, и пошевелила за плечо. А Настя слово не может вымолвить, аж задыхается от соленых горьких слез. Подруга, босая, сбегала с мансарды, где находилась спальня, вниз и принесла стакан холодной воды. «Что? Что с тобой?» - растерянно шепча, она выпоила Насте воду, и та, чтоб не выглядеть ущербной и жалкой перед подругой, уже благополучно родившей двух детей, уклончиво вымолвила: «Да так, приснилась какая-то чепуха…» - «Какая?» - настаивала подруга, глядя Насте в глаза, а та их отводила в сторону и отмахивалась: «Сейчас уже и не помню…Что-то очень грустное».         
До утра Настя размышляла над сном, смысл которого, конечно же, был ясен, и не следовало искать опытного толкователя или заглядывать в сонник, чтоб объяснить увиденное…
* * *
Понимая, что надо подлечиться, чтоб иметь возможность родить полноценного ребенка, а потом уж искать мужика-донора, Настя направилась на семинар заезжего целителя, что разработал собственную методику восстановления здоровья, написал несколько книжек на эту тему, имевших популярность и успех в стране, и теперь ездил по городам, объясняя методику и вылечивая мудрым словом всех желающих. Так как официальная медицина, к услугам которой Настя неоднократно обращалась еще во время первого замужества, не помогла, то она теперь искала помощи везде, где только можно.
На семинар в арендованное в школе помещение класса пришли около двадцати женщин примерно Настиного возраста и пара мужчин: один полный и крупный, страдающий ожирением и одышкой, с неприятным, озлобленным выражением землистого лица, а другой сильно прихрамывающий, с тростью, поджарый и высокий, на которого Настя сразу обратила внимание – было в нем нечто притягивающее: умные глаза и внутренняя независимость и смелость, что бывают только у людей уверенных; выяснилось в разговоре, что он женат и имеет две дочери: а это и плюс… Конечно, из-за состояния его здоровья Настя несколько потеряла к нему интерес и записала в аутсайдеры, зато обратила пристальное внимание на приехавшего целителя – крупного, спортивного, моложавого мужчину, с длинными, забранными сзади в пучок темными лоснящимися волосами, который, кстати, чем-то (может, своей крупностью) походил на приснившегося ей быка… Подумав, что стоит соблазнить его, провести с ним ночь, пока будет находиться несколько суток в городе, и родить от него, Настя стала к нему приглядываться, ожидая ответной симпатии. Чтоб обратить на себя внимание, постоянно задавала ему вопросы и смотрела во все глаза, словно пытаясь загипнотизировать, а потом напросилась на личную встречу, чтоб обсудить некоторые интимные моменты по поводу своего бесплодия, но…не появилось в его взгляде сексуального желания, да и у нее влечение к нему почему-то пропало… А одна из женщин, которая посещала предыдущий семинар, Насте поведала, что он порядочный семьянин, любит жену и ребенка, и никогда не изменяет…
Между тем, мужчина с тросточкой, когда Настя вышла из помещения, ждал в машине и галантно предложил подвести в дождливую погоду и в столь позднее время до дому, чему она охотно согласилась. Дорогой выяснилось, что мужчина работает частным адвокатом на дому, где выделил в трехкомнатной квартире комнату под кабинет, дает клиентам консультации, пишет для них заявки в прокуратуру и суд. Он признался, что пошел на семинар потому, что пишет книгу по психологической и физиологической реабилитации инвалидов, получивших спинно-мозговую травму, и поэтому обобщает опыт различных целителей. Его общественно-полезная деятельность Насте понравилась, да и сам мужчина привлекал все больше – голос его обволакивал мягкостью и нежностью. Понравилось, как уверенно он вел машину, учитывая все возможные препятствия, так что, несмотря на скорость, Настя чувствовала себя спокойно, сознавая, что ничего плохого в дороге не случится, что он довезет ее в целости и сохранности. И вдруг на середине пути он предложил: «Поехали ко мне – поговорим, а то скучно по вечерам!» Настя растерялась от столь скорого и недвусмысленного предложения и спросила: «А как жена на это посмотрит?» - «А она с детьми живет в другой квартире. Чтоб мне не мешать работать: бывает, что посетители приходят поздно и засиживаются надолго». - «Тогда поехали!» - ответила Настя решительно, ибо расставаться с мужчиной уже не хотелось.
Они пили кофе, и он рассказывал откровенно обо всем, что могло ее интересовать в его судьбе: он словно предугадывал вопросы, возникавшие в ее голове, но кои в силу некой робости, стеснительности, тактичности ему не смогла задать, не осмелилась бы… Рассказал, что получил травму позвоночника десять лет назад, когда в его автомобиль въехал пьяный шофер на Газели, что с трудом выкарабкался, пролежав в больнице полгода… Достал фотоальбом, чтоб показать, каким был крепким мужчиной до травмы, где она увидела его на фото спортивным, со жгуче темными и словно прожигающими глазами… Настя отметила, что очень много имелось фотографий, где Дмитрий находится в обществе дам: то с блондинкой, то с брюнеткой, то с немыслимо крашенной – и все были достаточно милы, стройны и, судя по их томным льнущим позам и глазам с поволокой, сфотографировались рядом не просто как с чужим для них мужчиной. «Кто это?» - спросила Настя, будто не понимающая наивная бабенка. «Подруги…» - ответил он. «А как жена на это смотрит?» - Настя изучающе глянула на него, желая догадаться о том, что он, возможно, утаит. «А мы с ней давно не живем вместе… Хотя и остаемся официально женатыми! Чтоб дочерей не травмировать разводом. Так что имею право…» - «Но их ведь не одна, не две?», - заметила Настя. «Значит, еще не нашел ту самую… А потом, если женщина влюбляется - почему бы не ответить ей взаимностью: думаю, это не плохо, если люди просто подарят друг другу по обоюдному согласию несколько недель или месяцев счастья, а его в нашей жизни не так уж и много…». И хотя Настя по этому вопросу имела традиционную позицию, как и любая женщина, что хочет в перспективе выйти замуж и создать полноценную семью, она почему-то вдруг подумала, что не отказалась получить бы такое, пусть и короткое счастье в объятиях этого мужчины.
Когда она демонстративно взглянула на наручные часы, намекая, что время позднее, а она задержалась допоздна, Дмитрий подался вперед и, приблизившись к ней, сидевшей за столом напротив, глянул так, что глаза его пригвоздили ее к месту. Потом он взял ее решительно за руки и сказал: «Оставайся! Ты мне очень понравилась». У Насти разом пересохло в горле от робости, которую она пересилила с трудом: «Меня родители ждут… - и добавила: - Если только еще на часок…» И они пошли к дивану...
Потом Дмитрий отвез Настю на машине до ее подъезда, заботливо подождал, когда войдет в дом, и только тогда сорвался с места. В легкой прострации, со сладостным туманом в голове она переговорила с пенсионерами-родителями за чашкой чая, а когда легла на кровать, закрыла глаза, то ясно представила нависшего над ней, податливой его ласковым рукам, Дмитрия: и сразу вспомнила приснившегося месяца три назад быка, что решительно припер ее к стене. Дмитрий очень на него походил: это его большие, раздувшиеся от возбуждения ноздри, из которых торчали звериные темные волосики, жадно и вожделенно обнюхивали ее тело, его блестевшие страстью в темноте глаза гипнотизировали своей внутренней силой, его сильные руки, как два мощных рога, обнимали ее грудь. Казалось бы, его трость и хромота должны разрушать образ могучего мужчины, но этого не происходило: сущность мощной личности с огромной волей, умением добиваться целей и осуществлять свои желания никуда в Дмитрии не исчезла… «Неужели я нашла его? – спросила Настя с затаенными восторгом и томлением. – Неужели это он?» И целомудренно, словно перенося с себя вину за «бабский грех» на самца-мужчину, ответила: «Конечно, он – разве согласилась бы переспать с незнакомым мужиком в первую же встречу, если б не его напор, если б моя сущность смогла сопротивляться!»
Настя уснула легко, быстро и спокойно – и вдруг увидела женщину: высокую, стройную, с густыми черными волосами, похожую на цыганку – именно такой выглядела жена Дмитрия на фотографии. Та подошла недовольная, смотрела холодно и пристально, разглядывая Настю с ног до головы с удивлением и досадой. Настя стояла перед ней несколько растерявшаяся, потом разом собралась и тоже уставилась ей в глаза, готовая к физической схватке и словесной дуэли. Жена Дмитрия остановилась в метре около Насти и вдруг обиженно и даже горько спросила: «Ты почему хочешь забрать моего ребенка?» - «Какого ребенка?» - не поняла Настя, думая, что под ребенком жена подразумевает Дмитрия, которому сейчас в его физическом положении нужна определенная женская забота. «Сама знаешь…» - сказала жена. И тут Настя вспомнила сон про странный отстойник, где жили запертые дети и где чудный, грустный мальчик тянул к ней худенькие ручонки и просил забрать с собой в светлую и радостную жизнь… И она с какой-то внутренней силой и правотой сказала: «А почему ты его сама не забрала?» Женщина вдруг разом стушевалась, поникла и быстро стала исчезать.
Проснувшись, Настя села на кровать и долго и тяжело дышала, ей хотелось тотчас же, в три часа ночи, позвонить Дмитрию, рассказать про сон и выяснить некоторые моменты… Она хотела позвонить утром, но опять не позвонила, ибо осознала, что такие вопросы по телефону не задаются, и могут просто ошарашить Дмитрия, с коим знакомы недолго…
На следующий день Настя приехала на семинар одной из первых и встала у входа, нетерпеливо дожидаясь машины Дмитрия, а когда он подъехал, то решительно села на переднее сиденье и сказала: «Я очень соскучилась». - «Я тоже…» - ответил он и, чувствуя, что она жаждет сказать нечто важное, добавил: «Ну, говори!» Решив поведать про сны позднее, когда отношения станут более тесными, и они более будут доверять друг другу, она спросила: «А почему жена не родила тебе сына?» Он улыбнулся, хотя глаза стали очень грустными: «Она сделала аборт…» С удивлением осознавая, что этот мужчина за столь короткий срок знакомства, за несколько часов (если не считать вещий сон про быка) стал ей необыкновенно родным, Настя сказала: «А можно, я тебе рожу?» - «Буду очень рад…» - кивнул он без заминки. И тут, заметив в его взгляде проснувшееся желание, передавшееся мгновенно и ей, она азартно и игриво заявила: «Может, ну его этот семинар - сейчас сразу поедем к тебе?»                Март 2009



БЫТОВУХА
С утра почистив у свиней хлев, где накопилось полно грязи, Сапожников Петр Иванович, потный и уставший, пришел в дом и уселся перед телевизором. Начиналась любимейшая передача про путешествия. Он удобно разместился на кресле и впился взглядом в экран. Сейчас ведущий расскажет с благодушным и умиротворенным видом, сколько стран объехал - весь мир посмотрел! Про горы и моря, про великие памятники архитектуры…
Начался рассказ про путешествие по великой реке Амазонке. Но если ранее Сапожников лишь с любопытством следил за сюжетом, переносясь мысленно за тысячи километров с камерой оператора, то сегодня появилась досада и обида. Почему он не может путешествовать? Одно дело смотреть на экран и любоваться дивными видами через стеклышко, которое к тому же мутное и не совсем ясно из-за «снега на экране» показывает, и насколько интересней все увидеть своими глазами. Воздухом тем подышать. Ведь запахи-то экран не передает! А они, наверное, чудные, в джунглях-то? Сладостными ароматами цветов пронизанные, цветов диковинных, невиданных. И ветерок их доносит, овевает тело легонечко, так что передергивает тебя всего от дрожи. А если еще бабочка прямо на плечо сядет? С размахом крыльев в тридцать сантиметров! Ведь бабочки-то там ого-го какие! Великанши. А цвета на крыльях яркие и чудные, что никакой телевизор не передаст. Да и что такое телекамера?! Она уткнется куда-нибудь – и снимает, а может ли она, как взгляд человека, охватить весь горизонт? Слабо… Ведь пытаются нынешние кинематографисты что-то придумать: стереозвук, какие-то стерео очки одевают, чтоб видеть в объеме, но ничего толком не получается. Нет, не заменить механическим камерам взгляд живого человека!
Сапожников знал, что сейчас у экранов сидят миллионы, таких как он, сидят в городах и селах и вполне довольны, что хоть так видят мир. Может, и ему не особо переживать? Ведь было время, каких-то тридцать лет назад, когда и телевизора люди не имели. Торчали вечерами у радио и вслушивались в голос диктора или рассказчика, представляя, как эти истории происходят на самом деле… Но что ему до остальных? Удовлетворяет их такое – и ладно. Он же другой! С детских лет мечтал всюду побывать, мир посмотреть. Любимыми предметами были география и зоология. Сколько книжек прочитал помимо учебников! Про великого путешественника Пржевальского, про исследователя Дальнего Востока Арсеньева, который о знаменитом охотнике Дерсу Узала написал. Потом фильм про того сняли, но фильм слабым оказался – исчезла оттуда тайна, которую познаешь, лишь шагая по тайге, по следам огромного уссурийского тигра, когда видишь его могучую пеструю спину среди высокой желтой травы. Знаток по природе был! Учительница нарадоваться на него не могла: пятерки ставила, на олимпиады посылала из села в районный городок, где призовые места получал, грамоты, которые на стенку вывешивал дома. И мечтал, мечтал однажды сам отправиться в тайгу с вековыми кедрами. Задрав голову, чтоб шапка сваливалась, смотреть на усыпанные шишками вершины. И заслышав какой-нибудь писк, треск, звук из чащобы, обрадовано восклицать: «А я тебя, птичка, знаю! Вот так-то тебя звать, голубушка…» А потом и в джунглях побывать, анаконду десятиметровую за хвост схватить. А чего? Она ведь не ядовитая да и не кусается. Хотя, конечно, проглотить может – и будешь в пузе два месяца перевариваться…      
Непонятная обида у Сапожникова тем временем росла, и вдруг подумалось, а почему мечту не удалось осуществить? Как получилось, что предал свои желания? И сидит теперь, согбенный, перед телевизором, а не ездит по миру?.. Ну да, случилось это в классе девятом–десятом – он тогда с девицей познакомился из соседней деревни, что за три километра от его села. Стал к ней на свиданки бегать. Гулял с ней вечерами темными по лугам, чуть ли не до зари, в село возвращался под утро… Про уроки забывал – и покатилось. Сначала на четверки съехал, а потом на тройки, даже двойки стали проскакивать. Затем в армию загремел, а девчонку свою беременной оставил. В армии, конечно, истосковался по ней, а как приехал, так сразу женился – уже и пацан годовалый рос. И тут началось: пеленки, распашонки… Жена пилит: надо деньги зарабатывать, чтоб хозяйство свое иметь. Стали на дом копить. Через год жена девчонку родила. А он вроде и не против был, хоть и понимал, что засасывает семейная жизнь, словно в болото. Сначала думал, вот устроится в геологическую экспедицию носильщиком или изыскателям кашу варить, раз уж образования нет – и поедет по миру, они геологи-то везде бывают: и в тундре, и в пустыне, и в горах, все видят. Иногда и жене об этом говорил, но она ласково твердила: «На кого наших детей оставишь? Геологи, чай, по полгода дома не бывают!». А он важно отвечал: «Деньги-то посылать буду - ведь геологам хорошо платят». А она убаюкивала: «Дети папку забудут, я с тоски умру, высохну одна в постели без ласки твоей». Решил подождать, пока дети вырастут…А там другие заботы появились – и вот незаметно целая жизнь промелькнула: на пенсию вышел…   
Пришла со двора жена Тося, которая перебирала в погребе для посадки картошку: гнилую отбрасывала, а хорошую резала на части для семян. Некоторое время в грязной заплатанной одежде стояла у порога и внимательно смотрела на Сапожникова, в затылок - он прямо-таки осязаемо чувствовал ее взгляд, который быстро менялся: сначала был насмешливо-подозрительный, потом недовольный и, наконец, сердитый…
 - Ну ты че? Так и будешь целый день у телевизора торчать, когда в доме работы полно? - сказала она.
Сапожникова это жутко обидело, хотя слышал подобные речи постоянно: могла даже ничего не говорить, он уже знал, что думает. Всегда одно и тоже! Что надо работать, вкалывать. Иначе то не успеешь, другое не доделаешь!
- У меня воскресенье! Выходной! Хочу – и буду сидеть хоть целый день, - процедил Сапожников, не поворачивая головы. – Имею право.
Она вдруг подошла к телевизору и выключила. Экран погас, и исчезли джунгли Амазонки.
- Включи, сука! – рявкнул Сапожников.
- Сука? – она взвизгнула. – Я что, должна одна вкалывать, когда ты будешь прохлаждаться? Хлев не дочистил, картошку скоро надо сажать, иначе дожди пойдут, земля в огороде раскиснет, а он телевизор смотрит, словно барин какой. 
Сапожников встал с кресла, молча отодвинул жену в сторону и снова включил телевизор. Она на этот раз выдернула вилку из розетки и спрятала шнур за спину: дескать, попробуй-ка, отними. Сапожников хотел, было, отнять шнур, но сначала прошел к холодильнику, достал бутылку водки и выпил разом целый стакан. На глазах выступили слезы: так стало жалко себя, что выть захотелось. Ведь что получается! Вкалывал всю жизнь на тяжелой работе в колхозе – трактористом. Всегда в пыли, в грязи, в солярке – мороз, жара, все нипочем. Все деньги на учебу детям тратил, даже на Черное море ни разу не съездил отдохнуть, костюм всю жизнь один носил… Да что костюм!? Жизнь профукал непонятно зачем. Вот выросли дети, разъехались по городам – и плевать им на папку с мамкой… Особо не пил, хозяйство справное держал! А сколько для этого сил надо? И дров из лесу привезти и наколоть два десятка кубометров на зиму (газ в село совсем недавно провели), травы для коровы накосить стог… И за все труды на старости лет даже телевизор не может вдоволь посмотреть?!
- Включи, - сказал Сапожников, стараясь быть спокойным, но голос вдруг дрогнул, плаксиво пискнул, и он, не сумев сдержать тоску и внутреннюю боль, заплакал. Но оттого пожалел себя еще больше: вот ведь как довела, мужскую гордость потерял, в тряпку превратился! Не может с бабой справиться! Она его в грош не ставит, зараза!
Постояв с минуту и не дождавшись от жены послушания, Сапожников отодвинул Тосю уже с силой, вырвал из рук шнур и включил телевизор. Рявкнул:
- Дай, дура, передачу досмотрю!
Жена, сжав зло губы, выскочила во двор, а Сапожников вновь уставился в экран, но уже почти ничего там не видел и не понимал: не до этого. Теперь-то он осознал, кто испоганил жизнь: конечно, жена! Она, стерва, всегда старалась им руководить! Давила всякую инициативу. Ей всего было мало: то шубку ей, то сапоги, то мебельную стенку, чтоб не хуже, чем у соседей. Тьфу! На что годы тратил?! Потом все силы на детей бросила – их стала одевать, деньги им да продукты в город посылать. А его даже не спрашивала, как он хочет жить? Откуда у нее (впрочем, и у большинства баб) эта уверенность, что именно так надо жить? Откуда наглость мужика под себя подминать?
Сапожников сердито вытер рукавом рубахи слезы и вдруг подумал: не начать ли жизнь иную? Бросить жену, взять чемоданчик с вещами и рвануть на край земли? Лодку крепкую построить и поплыть по рекам, а потом и по морю-океану, как Конюхов – выдающийся русский мореплаватель, который в одиночку осмеливается океаны пересекать. Солнышко тропическое светит, водичка под днищем журчит – и плывешь, свободный от всех забот, не думая ни о посадке картошки, ни о сене для коровы. А сейчас, если деньжата есть, можно куда угодно поехать, даже на саму Амазонку. Не советское время – тогда за границу не выпускали…
Размечтавшись, Сапожников стал думать, где взять на путешествие денег, и не мог сообразить. Пенсии явно не хватит! Вот если корову продать? Так жена не даст! Грудью ляжет…Заработать каким-нибудь способом? А каким в деревне заработаешь – уйма здоровых молодых мужиков без дела болтается, водку пьет. Может, пасеку завести да медок в город продавать?.. Хотя, это немало времени займет: пока пчелиные семьи заведешь, пока деньги начнешь выручать! А ведь года-то идут…
 Сапожников вспомнил о болячках, которые в последние годы донимать стали. Радикулит такой, что спина отваливается! Сказалось, наверное, лежание на снегу зимой под трактором, когда мотор ремонтировал да отогревал. Куда он с этой болячкой поедет, тем более, пешком пойдет? Если б еще годиков десять назад, когда силенка была. А теперь.. Иной раз уже из дома в ненастье выходить не хочется. Пригреться бы где-нибудь под одеялом и дремать! Да ведь на путешествие не только деньги и силушка нужны! Треба и голова светлая! Какой-то пачпорт заграничный выхлопотать, по иностранному балакать… Где уж ему?! 
В этот момент за окошком, около которого стоял телевизор, что-то заскрипело, зашуршало – и телевизор вновь перестал работать. Подбежав к окну, Сапожников увидел, как жена вытягивает кабель, который проходил с уличной антенны, что стояла на крыше, через просверленное отверстие в оконном косяке. Он выскочил на улицу и встретил жену, которая шла во двор и ехидно улыбалась. В порыве ненависти, сделавшей его почти безумным, он схватил стоявшую у забора лопату и со всего маху ударил жену по голове. Она даже не успела испугаться и, лишь удивленно округлив глаза, упала навзничь, и из-под волос потекла густая и какая-то черная, словно деготь, кровь. С минуту Сапожников стоял в оцепенении, потом попытался жену поднять, но она смотрела на него уже потускневшими мертвыми глазами. «Тося, Тося», - шептал Сапожников с ужасом, надеясь, что откликнется, затем пошел в хлев, горестно думая, как к страшному проступку отнесутся дети, с каким осуждением будут смотреть на него односельчане, как будет стоять понурый, словно у позорного столба, на суде, да и вообще, как жить станет с таким жутким грехом на душе?!
Он привязал к толстой стропилине капроновую веревку, накинул на шею петлю и подогнул колени… Задыхаясь, мутнеющим сознанием он с надеждой подумал, что сейчас его вылетевшая из тела душа догонит быстренько душу жены, пока она далеко, в горние выси, не улетела из двора, и успеет повиниться: мол, не хотел такого конца, все как-то нечаянно получилось, нелепо.
Р.S.
Я уже поставил в рассказе точку, но очень жалко стало его «героев», да не только их, а еще тысячи и тысячи людей по всей Россиюшке, которые в порыве глупого гнева убивают друг друга – жена всаживает в сердце кухонный нож мужу, за то, что пришел выпивший и обматерил, муж тюкает жену топором за то, что «зыныкала» от него бутылку водки: и ведь это все люди, прожившие бок о бок не один десяток лет, наверняка, искренне любившие когда-то друг друга, спавшие (устав от ласковых нежных утех) в обнимку, вырастившие, возможно, неплохих детей… Но если тех, погибших ни за понюшку табаку реальных людей мне не вернуть, то героев своего рассказа могу воскресить, что и делаю с удовольствием.
* * *
Итак, Сапожников ударил жену не острым лезвием железной лопаты в висок, а деревянным черенком, и она упала без сознания, а он, растерянно склонившись над ней, заботливо и нежно подсунув руку ей под голову, шептал виновато: «Тося, Тося...» - и горько плакал. А когда она открыла глаза и, поймав его испуганное лицо еще неясным взглядом, слабо прошептала: «Ты чего, дурак?», он улыбнулся сквозь слезы и простонал: «Жива, слава богу! – и вдруг азартно и умоляюще воскликнул: - А давай в Африку поедем?!» Вспомнив, что случилось только что, какая была жуткая ссора, жена недоуменно прошептала: «В Африку? Какую еще Африку?». - «В самую настоящую! - радостно закивал он. – Бросим хозяйство – и уедем! Там тепло, там бананы растут, там крокодилы и слоны!» Думая, что муж свихнулся, она погладила его по небритой щеке, и вдруг заплакала с подвыванием: «Поедем…»
                2006г.

ПОПКА
(шутка)
«Какая чудная попка!» - с восторгом и приятным удивлением воскликнул мысленно Максим, увидев эту девушку на концерте давнего друга, талантливого городского барда, что состоялся в небольшом зале ДК культуры. Максим сел недалеко от девушки и с умилением, смотрел, как ее упругая, почти гуттаперчевая попка заполнила все пространство широкого стула… Попка была не отвислая, какая бывает у старых, толстых и обрюзгших женщин, а ладненькая и аккуратно, плавным изгибом переходила в полненькие ножки… Да и сама девушка выглядела под стать попке: кругленькая, аппетитная, с овальным нежным личиком и пухленькими ручками…
Максим с нетерпением дожидался окончания концерта, чтоб подойти к девушке и познакомиться, и больше смотрел на нее, чем на сцену, где играл на гитаре и хрипло пел бард о любви; он боялся, что девушка неожиданно уйдет, а он навсегда потеряет ее в огромном полумиллионном городе и станет страдать, может, даже ночей не спать – будет сниться ее попка, до которой он жадно тянется руками, не в состоянии дотянуться…
Как только бородатый бард отодвинул пошарпаную гитару, раскланялся, свесив длинные космы почти до пола, прощаясь со зрителями и благодаря, Максим направился к выходу и встал в холле около дверей. Когда девушка проходила мимо, он набрался смелости и сказал: «Вы с таким восторгом и вниманием слушали моего друга, что я захотел пригласить вас на личную встречу с ним у меня на даче…» - «А он ваш друг?» - заинтересовалась она. «И очень давний…» - ответил Максим и пошагал за девушкой на улицу, чтоб проводить, если разрешит, до дому и взять ее телефон… «Мало того, я и сам пишу песни, - похвалился он, чтоб заинтересовать девушку своей персоной. – Хотите, спою только для вас?» - и помимо воли подумал: «И для вашей попки…» Девушка кивнула и дала визитку, на которой он прочитал, что она является главным бухгалтером крупной фирмы, и с какими-то удивлением и внутренним убеждением согласился, что, конечно же, именно главный бухгалтер и должен иметь столь солидную и знатную попку… Худощавые и мосластые попки пусть имеют ее подчиненные - младшие бухгалтеры и кассиры, которым еще учиться и учиться усидчивости!
На следующий вечер Максим пригласил Дарью по телефону к себе с намерением устроить романтический ужин с песнями, стихами, музыкой и танцами, с хорошим вином и закуской. После развода он жил один в трехкомнатной квартире и частенько приглашал подружек, ища замену жене, с которой не сложилось из-за ее постоянной и невыносимой ревности со скандалами, с ее неприятием и непониманием его увлечений поэзией и музыкой, с ее мелкими обывательскими интересами. Однако девушки по многим параметрам не выдерживали сравнения с бывшей женой, и он снова кидался в поиски, чувствуя, что ему в них не хватает какой-то изюминки. Теперь надеялся, что, возможно, Дарья (именно так солидно, а не просто «Даша» ему хотелось ее называть) станет той самой музой, что надолго войдет в его сумбурную творческую жизнь… Теперь-то он вдруг понял и еще одну причину расставания с женой – у нее, к сожалению, была иная попка: худощавая, похожая на мальчишескую, с узкими бедрами и впалыми ягодицами… Да, когда жена была еще молоденькой и худенькой, то попка казалась вполне гармоничной с телом, но после родов жена раздалась в груди и плечах – и тут-то проявился изъян.
Усаживая Дарью, нарядно и модно одетую в обтягивающую блузку и, подчеркивающую все приятственные формы тела, короткую расклешенную юбку, на придвинутый к столу, на котором стояли свечи и закуска, стул, Максим стоял сзади и, затаив дыхание, посмотрел, как ее попка грациозно опустилась на мягкое сиденье. О, как ему захотелось, чтоб сейчас попка опустилась на его колени, что он даже невольно простонал… «У тебя что-то болит?» - растерялась Дарья, услышав возглас. «Да, - откликнулся он. - Душа…» - «И с чего болит?» - она скосила на него большие карие глаза. Максим вздохнул, словно набирая воздуха и смелости, и сказал: «Нравитесь вы мне очень и ваша… - тут он сделал паузу, стараясь скрыть свою мысль, и добавил: - И ваша фигурка». Девушка, сообразив, о чем речь, рассмеялась заразительно и воскликнула: «А вот мой бывший муж недовольно говорил: «Ну, и попенгаген у тебя!» - «Он ничего не понимал в женской красоте…» - рассердился Максим на ее бывшего, которого уже ревновал за то, что его потные маленькие (и никак иначе!) ручонки касались этой сладкой попки. – Твоя красота самая, что ни на есть, русская… А на доходяг моделей с острыми мослами я и смотреть не хочу!»
После столь откровенной беседы, легкой выпивки и песен, которые спели в паре, и как-то очень быстро найдя общий язык, Максим предложил Дарье остаться на ночь, на что она, к его великому счастью, согласилась. Но, уже ведя девушку в спальню, он вдруг испугался и заволновался: понравится ли ей с ним? Сумеет ли его мужское достоинство порадовать такую знатную попку? Ведь одно дело обслуживать какую-нибудь худосочную милашку, у которой, может, и глубины-то между ног с наперсток, и совсем другое – вот такую вот… Ведь ей настоящий мужик нужен, самец, бычина!   
Когда Дарья раздевалась в свете ночника, он, уже лежащий в постели под одеялом, любовался каждым ее женственным и мягким движением, а когда сняла колготки и предстала в нижнем, красивом белье, то ему захотелось зажмурить глаза от ослепительного света кожи, исходящего от ее мягких ягодиц. А какие на этих ягодицах были трусики! Какие прекрасные, светло-голубые, с ажурными узорами, и как ладненько и плотно они сидели, что Максим опять невольно простонал, подумав, что именно такие чудные трусики должны облегать эту миленькую попку, а не какие-то рейтузы с резинками, именно таких дорогих французских трусиков достойна эта удивительная попка!
Утром, когда они, утомленные ночью любви, попили крепкий кофе в постели, и Дарья собралась уходить на работу, Максим грустно шмыгнул носом и сказал нежно: «Может, оставишь мне свои трусики до вечера?» - «Ты что, фетишист? - спросила насмешливо она. – Но ведь я не поп-звезда, а ты не мой рьяный поклонник…» - «С тобой станешь фетишистом… А насчет поклонника! Так после сегодняшней ночи я уже готов молиться на твою такую живую, чувственную и азартную попку!» Дарья улыбнулась и протянула трусики, которые он прижал нежно к лицу и, закрыв глаза, втянул распахнутыми ноздрями из ткани воздух, что чудно пах легким запахом духов и чистого женского тела, - так, что у Максима закружилась голова! А сладкая мысль, что девушка за ними после работы вернется, придавала спокойствия.
Когда Дарья ушла, пообещав прийти вечером, он долго разглядывал ее трусики, нюхал, потом натянул на голову, чувствуя, как сам превратился в попку девушки, вошел мысленно внутрь нее… И вдруг ясно представил себя неким зародышем, растущим в животе Дарьи, которому там, конечно же, очень просторно, комфортно, мягко – на таких-то широких бедрах есть где понежиться вволю, напитаться соками и родиться богатырем! - и подумал, что именно такая женщина и должна выносить его будущего сына!
Наконец, он положил трусики на подушку, улегся на них щекой и так провалялся в кровати еще часа два. Вечером, забежав ненадолго к себе домой, Дарья опять была у Максима на этот раз в новых, еще более прекрасных розовых трусиках, с нежными узорами – и ему уже захотелось иметь и их, словно они будут пахнуть еще более чудно, чем голубые! Поправляя ловкими руками подушку, Дарья вдруг ревнивым взглядом наткнулась на свои, лежавшие под подушкой трусики, и тут Максим пошутил: «Не узнаешь? Думаешь, чьи это такие?» - «Теперь узнаю…» - сказала она, поднимая их и расправляя. «А может, проверишь, лезут ли? - продолжал Максим легкую, безобидную игру. – Ведь твоя попка как эталон, как идеал (вроде метровой палки из платины, что хранится в Париже), по которому следует все сверять!» - «Благодарю», - ответила она весело. «Вот только запаха в этих узорах держится очень мало, не то, что в моих семейных трусах, - посетовал Максим наигранно. – Ты бы хоть слегка описала их, что ли? Хотя бы маленькой капелькой…Все звери именно по моче определяют, стоит ли им любить самочку, нужна ли она им. Вот и я чувствую себя жеребцом».
И опять Дарья переночевала у него, а утром он заменил ее голубые трусики на новые розовые и опять нюхал их, натягивал на голову, целовал, ложился на них щекой, чего никогда ранее ни с одной женской вещью не делал – не чувствовал в том ни желания, ни необходимости… А вечером они с Дарьей вместе помылись в его ванне, где Максим с огромнейшим удовольствием, кругами, словно скользящий по льду на коньках умелый фигурист, шоркал мыльной мочалкой объемистую девичью попку, на которой было где разогнаться ладошке, как по катку спортзала, а потом нежно и ласково ее целовал, еле сдерживаясь до ломоты в зубах от желания ее немножко покусать... А когда Дарья после ванны меняла на кровати простынь на чистую, то, заметив продавленную выемку в матраце от попы Максима, вдруг весело, с намеком и даже уверенностью, что так и будет, сказала: «Скоро рядом возникнет такая же выемка…» - и указала на матраце место. Потом добавила: «А твоя будет вот здесь» - и как бы переместила рукой его выемку ближе к краю кровати. Максим, чувствуя, что наконец-то после долгих поисков нашел идеал женщины в лице Дарьи, которая, как сейчас ясно понимал, понравилась еще потому, что женственной фигуркой очень похожа (а мужчины к этому неосознанно тянутся) на его мать, и желая, чтоб она поселилась у него, сказал очень серьезно: «Пусть будет одна и большая…» - «Это как?» - Дарья с недоумением глянула на него. «А чтоб мы не слазили друг с друга… - Максим обнял ее попку и добавил: - И даже чтоб на боку спали, всегда обнявшись».               
                Март 2009

ПО ДРУЖБЕ
Когда Людмила в очередной раз пришла к Андрею в квартиру за рукописью – за распечатанными на принтере для удобства прочтения листами с его новой повестью, чтоб забрать их и откорректировать, он усадил ее за стол попить кофейку и поговорить, ибо любил общаться с людьми, расспрашивать про их жизнь, чтоб выловить, как рыбак, закинувший сеть, интересные сюжеты для будущих произведений. Жена Андрея с сыном уже неделю гостила в другом городе у своих родителей, и Андрей, соскучившись за время ее отсутствия по женскому полу, сейчас иными глазами посмотрел на Людмилу: не как на профессионального и уважаемого за опытность и дотошность корректора, а как на женщину, и впервые отметил с неким прозрением, что она очень даже симпатичная и милая: с добрыми, похожими на зеленые крыжовины глазами, с приятным грудным голосом, с хорошей фигуркой… Он знал, что эта сорокалетняя, работающая почти всю жизнь корректором в городской газете женщина, не замужем, что у нее нет детей, и его удивило, почему мужики до сих пор не оценили ее достоинства. «А расскажи мне о себе…» - попросил он без обиняков, чего некоторых собеседников, особенно женщин, любящих казаться таинственными и нераскрытыми особами, обескураживало. Растерялась и Людмила и слегка испуганно спросила: «И о чем же?» - «Почему ты, такая симпатичная женщина, до сих пор не замужем?» - продолжил Андрей, решив, что, пообщавшись с ней два года, уже имеет право задавать столь болезненные для женщин вопросы – вообще, он считал, что писатель, как хирург или врач, вправе спросить у пациента об очень интимных моментах, и тот не должен обижаться, а обязан быть искренним. «Извини… - он несколько смягчил вопрос. – Ты мне просто очень нравишься. И я представил, что если бы не был женат, то стал бы за тобой ухаживать… Поэтому и думаю, куда мужики-то свободные смотрят?» - «Не знаю», - засмущалась она, порозовев, и стыдливо отвела глаза. «А не выпить ли нам коньячка?! – задал Андрей риторический вопрос и, не дожидаясь ответа от Людмилы, достал из холодильника бутылку и закуску. Чтоб разговор стал более откровенным, следовало, конечно, немножко выпить, и он налил хороший коньяк в маленькие серебряные рюмочки. «За тебя!» - сказал с пафосом и выпил, а следом это сделала Людмила.
«Ведь ты, насколько знаю, закончила филологический факультет, - закусив колбаской, начал он издалека. – А работаешь обыкновенным корректором. Порой в журналисты берут даже после окончания школы. А ты опытный специалист, писать умеешь. Зарплата была бы гораздо больше». - «Да как-то так – работаю и работаю…» - ответила скромно она. Зная, что Людмила к своим немалым годам не имеет квартиры, обитая в общежитии, в стесненных условиях, в комнате вдвоем с работницей детского сада, любящей выпить и привести мужичков, и, естественно, испытывает неудобства (надо и бельишко постирать, и в тишине посидеть, и на кухне приходится ужиматься), Андрей добавил: «Работала бы журналистом – давно бы получила жилье. Слышал, в вашей газете журналистам квартиру давали через два года». - «Ну… - Людмила шмыгнула изящным маленьким носиком. – Мне тоже обещали». - «Не дали же, хотя работаешь в газете уже лет восемнадцать», - развел Андрей руками. «Я стеснительная… - вздохнула Людмила. – А журналист должен быть напористым». - «А я знаю, почему не дали: дескать, одинокая, перекантуется», - резко сказал Андрей, пытаясь жесткостью настроить Людмилу на решительные действия в поисках мужчины. «А где хорошего-то мужа найдешь?» - сказала грустно она. «Не тебе прибедняться… - заявил он. – Я уверен, что мужчины в тебя влюблялись». Она молчала, и тогда он настойчиво подбодрил: «Ну? Было? Было?» - «Влюблялись… - тихо ответила Людмила. – Вот только я их не любила». Зная, что Людмила - женщина с разносторонними интересами, посещающая картинную галерею, театр, органный, куда приезжают столичные знаменитости, много читающая, он кивнул: «Конечно, тебе мужчина нужен глубоко чувствующий, интеллигентный, но для постели можно было просто жеребца найти». - «Я так не могу…» - ответила она, стыдливо опустив голову, словно сказал непристойность. «Могла бы на крайний случай фиктивно выйти замуж ради квартиры-то», - учил он ее жизни, будучи младше лет на десять, словно умудренный старец глупую девчонку. Она помолчала некоторое время, собираясь с мыслями, и наконец сказала с глубоко затаенной печалью: «Был один мужчина, который меня долго добивался… Наверное, полгода. И мы даже однажды легли в кровать, но у него почему-то не получилось… Может быть, я в этом ему своими действиями помешала, а может, он меня разлюбил. После этого я долго плакала». - «Так надо было второй раз попробовать… - усмехнулся Андрей. – У каждого мужика бывают осечки!». - «Уже все перегорело», - вздохнула она.
Андрей смотрел на Людмилу с удивлением и ошарашено, как на реликтовое создание, занесенное в сугубо прагматичное, с сексуальными послаблениями и вольностями времечко из семнадцатого или начала восемнадцатого века, из времен Карамзина с его сантиментальными повестями. «Ну, тогда завела бы ребенка, раз мужики не нравятся – и тоже бы квартиру дали как матери-одиночке!» - воскликнул он. «Это же стыдно, - ответила она возмущенно. – Иметь ребенка от нелюбимого. Да и вообще, что я ему скажу про отца: дескать, его у тебя нет и не было…Да и как родители мои на это посмотрят?» Андрей еще раз откровенно с ног до головы осмотрел фигуристую Людмилу, и у него возникла дерзкая мысль, которую не замедлил выдать: «А роди-ка ты мне!» Людмила отшатнулась и посмотрела на него, испуганно моргая. «Неужели совсем не нравлюсь? От ребенка, кстати, не откажусь! Буду помогать», - наседал он, зная про себя, что мужик весьма симпатичный и женщинам нравящийся. «У вас жена и ребенок…- вымолвила Людмила, переходя на «вы», хотя давно была с ним на «ты». – Так нельзя!» - «Ради благого дела все можно», - ответил он. «Нет, нет… - замахала она рукой. – Давайте прекратим этот разговор». - «Неужели не хочешь испытать радость материнства?» - спросил он нежно и ласково, но и это не помогло: Людмила решительно встала и взяла свою сумочку, показывая, что пора уходить. И тогда понимая, что уговоры и доводы не помогут переубедить столь закоренелую «холостячку», Андрей резким движением подхватил ее на руки, понес к своей широкой кровати и, положив на простынь спиной, быстро поднял юбку, оголив ее голубые трусики и уже схватившись за их резинку. Несколько секунд Людмила смотрела на него с ужасом, разом выцветшими и широко открытыми глазами, пыталась что-то сказать, но не могла, наконец, из горла вырвалось утробное, не то вой, не то крик, не то стон, она попыталась Андрея оттолкнуть и очень сильно, а потом вдруг побелела лицом (такую бледность он видел только у покойников), глаза ее закатились, она обмякла и перестала дышать. «Люда, Люда!» - испуганно прошептал он, стуча ее по щеке, но она не реагировала. «Неужели умерла?» - подумал он и стал ее трясти, но тело походило на безжизненный манекен. «Люда, Люда… Я не хотел тебя обидеть… Прости, ради бога…» - шептал он, не понимая, слышит она его или нет, нашел в шкафу нашатырь и судорожно сунул ей под нос смоченную взбадривающей жидкостью ватку. Тут у Людмилы слегка дрогнули веки, она открыла еще мало чего понимающие глаза и слабо застонала… «Слава, господи!» – воскликнул Андрей, решив, что не стоит вызывать «скорую помощь» и что его не привлекут за неумышленное убийство. Минут десять Людмила приходила в себя, лицо розовело, дыхание стало ровным и спокойным, руки перестали мелко дрожать, и она наконец-то смогла сесть на кровать… «Людмила, я хотел как лучше. Помочь тебе по-дружески…» - твердил Андрей, стоя перед ней на коленях, словно молящийся у иконы.               
* * *
После этого Людмила прекратила с ним общаться на три месяца, но и потом, когда неоднократно извинился, приходила только если дома была его жена, да и то близко к нему не садилась, словно он может, как сексуальный маньяк, неожиданно накинуться; порой даже плащ не снимала, а, получив в дверях рукопись, тут же уходила. Потом она переехала в городок, откуда была родом и где жили родители, и устроилась работать в газету там…
Прошли годы. Как-то на восьмое марта у Андрея в гостях был давний друг - редактор газеты, где Людмила работала раньше, с молоденькой хорошенькой журналисткой, своей любовницей, и Андрей, вспомнив про корректоршу, решил ее поздравить с женским праздником и спросил: «У тебя с Людмилой связи не осталось? Телефона нет? Она, если судить по годам, должна уже выйти на пенсию». - «Она же умерла…» - сказал бесстрастно друг. «Как умерла?!» - воскликнул Андрей ошарашено, словно был виновником ее смерти, напугав женщину много лет назад своей наглостью до инфаркта. «Одна сотрудница моей газеты ездила к ней на похороны в прошлом году…Говорит, какие-то болячки обнаружились», - без особых эмоций ответил друг, сидя с сигаретой у камина. «Не может быть? Ведь женщина в цвету была…» - Андрей горестно покачал головой, подумав, что болячки Людмилы, наверняка, случились от застоя крови, от потери смысла жизни, который у каждой женщины общеизвестен… «Да, так и прожила без мужчины и ребенка», - развел руками редактор, глянув вожделенно на милую журналистку, с которой скоро предстояло идти в сауну. Андрей печально вздохнул и сказал негромко и виновато в пространство, словно обращаясь к душе Людмилы и оправдываясь перед ней за неуклюжую попытку изменить ее жизнь к лучшему: «Хотел я ей помочь по-дружески…испытать материнство!» Молодая и симпатичная журналистка, не имевшая комплексов по поводу секса, удивленно и весело глянув на Андрея, многозначительно (дескать, разве такое дело бывает по дружбе?) хмыкнула: «Х…По-дружески». - «Да, - кивнул Андрей с тоской, словно он прожил никчемную, без ярких чувств, без ласки и нежности жизнь, а не Людмила. – Хоть бы испытала, что такое мужская любовь и материнство…А так словно и не жила!»
                Март 2009

ПРОКАТИЛСЯ
У Артура было муторно на душе, мир казался враждебным, настроенным против его желаний, мыслей и чувств. Все потому, что он разругался с Флеркой, с которой дружил уже полгода и на которой хотел жениться, так как девчонка добрая, симпатичная и хозяйственная – в квартире у нее всегда чисто, уютно, поесть приготовлено. Вчера она вдруг заявила: «Замуж за тебя не пойду и, вообще, у меня другой парень появился». Когда Артур спросил: «Почему?», она разозлилась: «Ну какой ты муж, хозяин? Какой отец моих детей?! На работу постоянную с приличной зарплатой устроиться не можешь, образования у тебя никакого. Ты меня даже в кафе не способен сводить – денег нет. Наша жизнь превратится в вечную ругань, пьянку, битье посуды, плач голодных детей. Все это я уже видела у моей матери и не хочу повторения. Я желаю нормальной жизни, серьезного мужа с хорошим домом, автомобилем. А у тебя автомобиля никогда, похоже, не будет! И всю жизнь я стану таскаться на автобусах с сумками тяжеленными…»
Она говорила Артуру еще много унизительного, а он слушал растерянно, хотя кое-что слышал и ранее, отрывками, но теперь-то она высказала все сполна и сразу, так что это оказалось оглушительным ударом по самолюбию. После этого разговора он занял денег у дружка, пообещав (кровь из носу) вернуть через сутки, купил бутылку водки и пошел, злой и растерянный, домой, а там на него накинулась с упреками уже мать: «Почему всегда пьяный? Почему нет постоянной работы? Сколько мне тебя кормить на свою пенсию?» Она ворчала и ворчала, иногда переходила на визг, но все же поставила на стол перед ним тарелку с супом…
Сердитый на Флерку, на мать и еще неизвестно на кого, Артур не стал есть, хотя был голоден, закрылся в своей комнате и уселся перед телевизором, а когда мать вошла и снова начала зудеть над ухом, как надоедливая осенняя муха, заорал: «А почему ты меня не научила деньги зарабатывать и, вообще, жить по-человечески? Ведь я при тебе находился с грудного возраста, вот вразумляла бы! Заставляла бы в школе пятерки получать, книжки умные читать, в шахматы играть? Как это делали родители тех мальчиков, которые сейчас стали богатенькими и знаменитыми». Мать растерянно осеклась, но, но вскоре вновь забубнила: «Да я работала на двух работах, чтоб троих детей на ноги поднять, да я огород садила, чтоб вас было чем кормить. Вот старший-то сын уехал на север и теперь зарабатывает большие деньги на нефтепромыслах, а ты тут околачиваешься». Все это Артур слышал много раз, и настолько это утомило, что он накинул курточку и выскочил из дома.
Сначала он хотел пойти к Ринату, новому Флеркиному парню, который на папиной машине частенько катал по городу девушек – Артур знал, где тот живет, думал встретить его у подъезда и дать по башке железной арматуриной, которую подобрал на дороге…Однако понял, что с парнем не справится, так как тот занимался в спортклубе карате, и вообще, у него столько «крутых» дружков, которые и прибить могут… Да и Флерку только разозлишь и заставишь себя возненавидеть, а у Артура еще теплилась надежда, пусть и маленькая, что сумеет вернуть ее доверие и любовь. Вот только как? 
Накрапывал мелкий осенний дождичек, и, подняв воротник курточки и втянув голову в плечи, Артур понуро побрел по безлюдной улице. Ему казалось, что жизнь несправедливо устроена, нечестно, когда одному, как, например, Ринату, достаются родители богатые и при должностях (мать врач, а отец зам директора мясокомбината) и вместе с ними все блага (и машина–то у него дорогая, и дом хороший, и за границей он уже пару раз был, имеет деньги в кафушках посидеть, и институт-то он закончил, и фирму свою открыл, а другим, как Артуру, пшик, дырка от бублика, мать, которая на физической работе в сернокислотном цеху здоровье потеряла, отец, которого током на заводе убило…
Думалось, если бы сейчас вернуть детство, а мозги оставить нынешние, уже кое-чего соображающие, то он бы учиться лучше стал, ходил бы в спортивные кружки в Дом детского творчества (никто ведь это не запрещал) - например, на «самбо», а не болтался бы по пустырям с пацанами, покуривая и попивая пивко, не заплевывал бы ночами полы на лестничных площадках. Но, увы, не придумали еще «Машину времени», чтоб нажать кнопочку и в прошлом очутиться, все ошибки там исправив… Теперь бы, может, чемпионом страны или республики стал, деньги бы имел и славу, в газетах бы о нем писали, по телевизору показывали; и вообще, мог бы личным охранником у крутого босса работать, на джипе разъезжать, долларами зарплату получать – тогда бы Флерка крепко держалась за него своими длинными крашеными ноготками. Теперь-то, в двадцать два года, многое упущено: мозги туго соображают, книжку в руки брать не хочется, да и вообще, силенки растратил на водку и курево!
Размышляя о своей горькой доле, Артур побрел к автовокзалу, что светился тусклыми огнями в вечерней темноте; подумалось: «Вот уехать бы куда-нибудь! В иную жизнь, в иные края – а вернуться уже другим человеком! Ведь верилось же в детстве, что где-то за морями и океанами, за высокими горами живут счастливые люди и каждый может отыскать в земле золотой самородок или алмаз!»
Вдруг Артур увидел серебристую новую «девятку», которая среди прочих автомобилей стояла на стоянке такси. Представилось, как он гордый и важный мчится на этой машине, а рядом сидит Флерка, радостная, счастливая, и нежно и ласково смотрит на него…ее черные кудри треплет легкий ветерок, карие глаза сияют, она прижимается к его плечу и шепчет, что очень любит... И они едут по ночному шоссе на юг к кипарисам, пальмам и теплому морю, а в пути останавливаются в кафушках, и бармены и официанты подносят им всякие яства и чинно раскланиваются, когда Артур щедро дает чаевые.
С какой-то тайной, еще не осознанной думой он обошел вокруг машины, посмотрел, не помята ли, полюбовался литыми блестящими дисками, пригляделся к шоферу – молодому, простовато-доброму, худощавого телосложения и, наконец, постучал ему к окошко: «Шеф, сколько будет стоить до деревни Ш..?» ; «Сто рублей!» - ответил тот приветливо. Это была вполне приемлемая сумма, только ни в какой Ш.. Артуру ехать не надо было, да и ста рублей в кармане не имелось, а лишь мелочишка на сигареты. «Даю двести!» - сказал твердо Артур, чтоб шофер не отказался его везти. «А деньги-то есть?!» - спросил шофер. «Обижаешь!» - буркнул Артур и оттопырил карман курточки, словно собираясь тотчас хвастливо достать пачку купюр.
Вскоре они мчались по безлюдной грунтовой дороге в сторону села Ш.., до которого было километров двадцать. Шофер «девятки» Сергей уверенно вел машину, надеясь обернуться минут за сорок. Настроение у него было неважнецкое, ибо за сегодняшний день заработал очень мало – лишь окупил бензин, который дорожает с каждым днем по непонятным причинам, а ведь надо еще кредит за машину выплачивать (сумма эта каждый месяц набегала солидная), да и родителям хотелось отдать деньги, которые они, накопив пенсию, дали ему, чтобы заплатил первоначальный взнос за авто. Он уже собрался, было, домой, к жене и сыну трехгодовалому, купил ему шоколадку и медвежонка плюшевого, представляя, как тот будет рад подарку, а тут как раз парень подвернулся и деньги хорошие пообещал. «Что тебе ночью в деревне делать?» - спросил Сергей. Артур соврал: «Девушка любимая живет! Свататься еду». ; «Хорошая девушка-то? Чем занимается?» - Сергею нравилось общаться с пассажирами, узнавать от них что-то новое, интересное. «Дояркой…» - ответил Артур не очень охотно, ибо чувствовал, что проникается симпатией к этому неплохому, похоже, мужичку, а этого делать нельзя, ибо как же потом совершит задуманное… Когда до Ш.. оставалось километров пять, он схватился за живот и простонал: «Чего-то меня мутит. Надо остановиться на минутку, а то вырвет…» В тот момент, когда шофер сбавил скорость и глядел на обочину, выпустив Артура из вида, тот вытащил из-под куртки арматутурину и со всего маху стукнул его по виску. Шофер угасающим взглядом посмотрел на Артура, что-то прохрипел, но обмяк и уронил на руль голову, с которой закапала кровь. Артур выскочил из машины, открыл переднюю дверцу, за шкирку вытащил мужика на землю и отволок в поле. Там стал рыться в его карманах, думая, что у таксиста много заработанных за сегодня «бабок», но нашел всего три сотни, что очень разочаровало. 
Артур уже хотел уезжать, но, когда совал деньги себе в курточку, шофер вдруг зашевелился, схватил его за ногу – и тогда Артур начал колотить его по голове арматурой с остервенением. Чтоб шофер не оклемался и не сообщил о нападении в милицию, (да и вообще, следовало «спрятать концы в воду») Артур нашел в багажнике бутылку с бензином и лопату, которой быстренько вырубил в поле яму, потом столкнул туда труп, вылил на него бензин и поджег. Затем кинулся к машине, а так как в армии был «водилой», да и после успел поработать полгода шофером, пока не отобрали права за пьянку, легко освоился с управлением и помчался в город. В заднее стекло видел, как полыхал в поле огонек…
У Артура не было сомнений, куда ехать: перво-наперво, конечно же, к Флерке, чтоб прокатить ее с ветерком до кафе и там посидеть за бутылочкой шампанского, шикануть… Пусть увидит, какой он щедрый, какая у него красивая машина – ведь она хотела, чтоб он ее катал… Вот, пожалуйста!
Поставив машину под окнами Флерки, Артур в нетерпении и возбуждении вбежал на третий этаж, где девушка жила, и позвонил в квартиру. Когда Флерка открыла дверь, гордо сказал: «Поехали в кафе, у меня тачка крутая тебя под окнами ждет». И протянул ей, найденные в бардачке, шоколадку и маленького плюшевого медвежонка. Но девушка, ни слова не говоря, удивленно и недоуменно стала Артура осматривать, ибо вид у него был странный (глаза лихорадочно блестели, он трясся в мелкой дрожи, был бледен, тяжелый подбородок отвис), а потом с ужасом вскрикнула: «Почему у тебя руки в крови?» ; «Где?» - растерялся он и посмотрел на ладони: ту, в которой он вывозился в поле, когда закапывал труп, стер о мокрую траву, а этой, видимо, был запачкан руль машины. «Ну что, пойдем? Собирайся…» - буркнул он, пряча руки за спину, но Флерка попятилась, испуганно прошептав: «Никуда я с тобой не поеду», - и резко закрыла дверь. Артур постоял на лестничной площадке, мысленно перекладывая вину за содеянное на Флерку: «Ты же сама хотела кататься, а теперь сразу в кусты…», а потом побежал к машине, чтоб ее куда-то, пока не стали искать, срочно спрятать. Захотелось поехать к товарищу, который имел гараж, загнать ее туда и, разобрав, продать на запчасти…Все деньги будут!
Но не успел Артур отъехать метров триста от Флеркиного дома, как машина заглохла – похоже, если судить по мигающему датчику, кончился бензин. Он вытащил из багажника маленькую канистру и побежал к ближайшей бензозаправке, до которой было с километр. А когда возвращался, то еще издали увидел, что около ворованной машины остановился автомобиль ГИБДД с синей проблесковой «мигалкой», милиционеры открыли дверцу и заглядывают в салон. Бросив канистру в канаву, Артур кинулся домой, досадуя: «Ну вот, Флерку не покатал и машины лишился».
Купив по дороге, в ближайшем магазине, бутылку водки, закуску, Артур прошел в свою комнату, заперся и, хотя мать пыталась до него достучаться, не открыл. Сидел, набычившись, пил, отхлебывая прямо из горлышка, поглядывал со страхом в окно, полагая, что с минуты на минуту к дому подъедет милиция, чтоб его забрать…И удивлялся, почему ее так долго нет!
Не приехала милиция за ним ни на второй день, ни на третий, а вскоре Артур прочитал в местной городской газете, что найдены обгоревший труп водителя-таксиста и его машина; ко всем, кто знает что-либо о преступлении, обращались с просьбой сообщить информацию. У Артура жутко затряслись руки, когда он увидел фотографию водителя в газете: казалось, тот смотрел грустными глазами прямо на него, как живой. «Ну, теперь-то Флерка, конечно же, скажет, кто убийца!» - испугался он и с еще большим страхом и обреченностью стал ждать милицию, но она не появлялась.
Чтоб по его поведению люди не догадались, кто преступник, Артур перестал выходить на улицу и смотрел с утра до ночи телевизор. Размышлял, пусть и без особого удовлетворения, зато с облегчением: «Кажись, пронесло…Уже не найдут!»
В ту ночь, только он потушил свет и закрыл глаза, как забрезжил далекий огонек, который остался тогда в поле…и от которого Артур быстренько угнал, но сейчас огонек не уменьшался, а наоборот, рос и приближался; он словно гнался за ним и нагонял–нагонял, как Артур ни пытался жать на педаль газа. Он летел за ним и становился размером с большой костер, в центре которого стояло обугленное тело, на котором было абсолютно живое, со смотревшими пристально глазами, лицо убитого мужчины. «Стой, - закричал вдруг мужчина глухо, как будто бы из-под земли, - стой. Не забудь отдать шоколадку и игрушку моему сыну. Он очень ждет!» Артур открыл глаза и забился в угол кровати – и тут показалось, что этот огонь полыхает около самого окна, касаясь шипящими языками стекла, а лицо продолжает смотреть на Артура и беззвучно шептать, но он по движению губ разбирает, что они ему говорят. Артур включил телевизор и смотрел, пока не кончились передачи, а потом врубил музыку на транзисторе и до утра не мог заснуть: верилось, что обугленный труп висит около окна и тихонько стучит скрюченными черными пальцами в стекло.
На следующую ночь снова, только Артур прикрыл глаза, за ним погнался огонек и превратился в огромное пламя, готовое вот-вот его поглотить (он даже чувствовал спиной и затылком его нестерпимый жар); лицо мужчины в пламени было сегодня сердито, он уже не просил Артура, а требовал: «Стой! Отдай шоколадку и игрушку моему сыну. Я ему обещал!». И вновь Артур просидел с затравленным взглядом до рассвета, не смыкая глаз.
На третью ночь он был уже настолько перевозбужден и переутомлен, что, казалось, вот-вот лишится чувств и брякнется замертво на пол. Веки его непроизвольно слипались – и сразу же вновь возникало пламя с трупом внутри; оно уже не просто полыхало, а гудело как в сопле реактивного самолета, раскаленное до жгучей синевы, и громовой голос требовал у Артура: «Так ты отдал шоколадку и игрушку моему сыну?» ; «Мама, - заорал Артур, осознавая, что сходит с ума. - Он гонится за мной! А я не помню, куда дел шоколадку и игрушку…Хоть убей, не помню. Может, съел, а, может, выбросил». На крик прибежала мать, и, увидев сына, забившегося в угол и трясущегося, словно в лихорадке, простонала: «Что, что с тобой?» ; «Он здесь, за стеком», - показал Артур робко в сторону окна, а потом кинулся к телефонному аппарату, набрал номер милиции и закричал: «Это я, я убил водителя!» И назвал свое имя и номер квартиры.
* * *
Когда Артура выводили в наручниках из подъезда, он, стуча давно нечищеными зубами, словно от жуткого холода, с мольбой повторял: «Отдайте, отдайте ему шоколадку и игрушку!»               
                2003г.

МАТЕРИНСКИЙ ГРЕХ
В желании разбогатеть Дранков приехал в столичный город, где возможностей для заработка имелось несравненно больше, чем в его маленьком провинциальном городке, и устроился в фоторекламное агентство. Фотографом его пока не взяли, ибо специальность была престижная и высокооплачиваемая, хоть он и проработал у себя в фотоателье десять лет и имел опыт, а приняли лишь осветителем…Агентство занималось тем, что делало цветные фотографии и коллажи товаров всевозможных торговых фирм, в том числе зарубежных – и все это обязательно рядом с полуобнаженной милашкой, которая оживляла фотографию, привлекая взор потенциального покупателя-мужчины. То милашка брила в одном месте… мужской бритвой с таким удовольствием на смазливом личике, что мужчине должно было тоже захотеться бриться, но для этого, конечно, великолепную бритву следовало купить! То она лила себе на обнаженную грудь дорогущее виски из бутылки, и виски текло кремовой струйкой между ног – опять же это мужчину побуждало купить виски!
Немало подобных сюжетов придумывали за неплохие деньги талантливые и ушлые менеджеры, а потом пристраивали в солидные по объему глянцевые «журналы для мужчин», которых нынче продавалось много в киосках и магазинах! Работа же Дранкова заключалась в том, чтобы по приказу фотографа бегать вокруг милашки, возлежащей в голубой джакузи или распластанной на сверкающем хромом мотоцикле, с фонарями освещения и направлять свет в нужные места; естественно, деньги он за это получал не большие, поэтому «прислушивался и принюхивался» к деловым разговорам менеджеров, чтоб информация дала возможность тоже научиться зарабатывать.
Однажды Дранков услышал в курилке приглушенный разговор двух менеджеров; один сказал: «Вчера торговый представитель западной фирмы в приватной беседе за рюмочкой коньяка спросил: нет ли у меня видео сюжета об изнасиловании малолетней девочки…Я ответил, что дело это подсудное, и я на него не пойду!» ; «Сколько дает?» - спросил второй, глубоко затягиваясь дорогой сигаретой. «Тысячу баксов!» - ответил первый. «Маловато!» - сказал второй. Дранков же подумал с восторгом и завистью: «Ого, целую тысячу! За которую мне работать два месяца!» ; и у него стал созревать план.
После работы он пошел на рынок, где продавали пиратскую видеопродукцию и из-под полы у дошлого, подозрительно зыркающего по сторонам продавца, купил за двести рублей кассеты с несколькими подобными видеофильмами, чтоб посмотреть, как делались. Оказалось, ничего сложного в этом нет: в замкнутом пространстве, например, в автомобиле, устанавливалась видеокамера и мужчина, задрав девушке ноги на заднем сиденье, насиловал ее.
Дранков просмотрел эти видеосюжеты ночью и сильно возбудился, почувствовав азарт охотника, который должен во что бы то ни стало добыть маленькую зверушку и надругаться над ней. Но если охотнику противостояли хитрость и ловкость зверька, его умение запутать следы, чуткий слух и острое зрение, то в данном случае Дранкову должны были противостоять бдительность граждан, мам и пап этих потенциальных жертв, милиции.
На следующий день он приладил к своей старой иномарке, как раз над лобовым стеклом, видеокамеру и, надев на лицо маску из чулка, совершил пробный половой акт с большой куклой на заднем сиденье. Он, как умелый актер представлял, где ему надо находиться, чтоб не закрывать лицо жертвы от объектива, как двигаться, чтоб выглядело наиболее зрелищно и получило в результате оценку специалистов, выраженную в кругленькой сумме «зеленью», - и остался доволен своими действиями. Поездил по окрестным лесам и пустырям, где можно будет, никем не замеченным, совершить над жертвой задуманное – и такие места нашлись.
Теперь предстояло самое трудное: найти жертву и заманить в автомобиль. Дранков медленно поехал вдоль тротуара, который вел от школы, и стал рассматривать девочек возрастом лет по десять – именно такие, как уже знал, наиболее ценны для надругательства, а не девушки в возрасте, которые сами, возможно, не прочь переспать с первым попавшимся мужичком…Девочки шли в ярких платьишках, с милыми наивными личиками, переставляя худенькими ножками, беленькие и черненькие, удивительно нежные и симпатичные, и каждую хотелось затащить в машину. Выбрав одну, которая комплекцией была немножко полнее других, с двумя бантиками голубенькими на светлых косичках, Дранков поехал за ней. В безлюдном переулке он остановился, достал видеокамеру и, когда девочка проходила мимо, радостно воскликнул: «Ты такая красивая! Я хочу тебя снять в кино! Смотришь «Ералаш!? Так вот я там главный режиссер и желаю, чтоб ты прославилась на всю страну, чтоб все подружки в школе тебе завидовали…» Девочка радостно захлопала глазками. «Ты прирожденная артистка! – сказал восторженно Дранков. - Поедем сейчас же в павильон на съемки». Она уже хотела сесть в машину, но вдруг испуганно сказала: «Я должна спросить у мамы! Она не разрешает мне никуда отлучаться». Дранков на мгновение растерялся, а потом якобы сильно опечалился: «Тогда придется взять другую девочку, ибо я не могу долго ждать. Например, твою подружку, которая уже согласилась поехать с нами». И добавил: «Да тут недалеко, всего на пять минут!» И девочка торопливо юркнула в приоткрытую дверцу машины.
Видя, что никто из редких прохожих не обратил внимание на его автомобиль, Дранков тронулся с места…До ближайшего пустыря было минут десять езды, и девочка озабоченно проворковала: «Мы уже давно едем. А сказали, что на пять минут!» ; «А напрямую дорога закрыта. Ремонт идет», - ответил он ласково. В лесочке Дранков запер дверцы, а так как стекла машины были тонированы, то издали, даже если и появится кто-то любопытный, то не увидит, что творится в салоне, и сказал: «Сейчас буду изображать злодея, которому ты должна подчиняться безоговорочно, иначе он тебя убьет». Он надел на лицо маску и включил видеокамеру. Девочке велел снять колготки и трусики и вытянуть вперед ножки. Она, растерянная, беспрекословно подчинилась и с неподдельным ужасом в глазах оголила розовый бутончик между ног. Дранков стянул с себя брюки и навалился на нее. «Этого нельзя делать! – зашептала девочка с ужасом. – Мне мама запрещает такое». ; «Не бойся. Это все понарошку!» - процедил Дранков и... Сразу лопнула плева, откуда вытекла струйка крови, замочив ему трусы. Девочка громко вскрикнула «Мне больно!» - И у нее брызнули слезы. «Терпи! – сказал Дранков страшным голосом. - Иначе злодею придется тебя убить!» Но девочка уже плакала навзрыд: «Мама, я домой хочу!» ; «Молчи!» – прохрипел Дранков и крепко сдавил ей горло. Тут-то она поняла, что он не режиссер, а настоящий злодей, и детским умишком сообразив, что лучше не сопротивляться, скривила в боли и ужасе губки и перестала плакать.
Сделав свое дело, Дранков сказал: «А теперь я должен накинуть тебе на шею веревку и как будто задушить. Так должно быть по сценарию…» ; и, чтоб не было слышно в видеокамеру, прошептал девочке на ушко: «Ты сделай вид, что умерла!» Смерть жертвы, как Дранков выяснил, придавала фильму особую жестокость, а значит, и дополнительные доллары на рынке… И девочка, как настоящая, послушная режиссеру артистка, сымитировала смерть так (склонив на бок головку, закрыв выразительно глазки и приоткрыв ротик), как не сыграет порой и настоящая драматическая актриса.
Он выключил видеокамеру, снял с шейки девочки капроновый шнур, отмыл ей мокрой ваткой с ножек кровь и велел одеваться, что она сделала с удивительной быстротой. Потом повез девочку обратно, сунув ей в руку большую шоколадку и говоря радостно: «Первые кинопробы ты прошла замечательно. Никому про это не говори, иначе на настоящий фильм не возьму. И вообще, пришлю в гости жуткого Бармалея. Дай номер своего телефона, я тебе позвоню». Девочка, вжавшись в сиденье, молчала, понимая уже, что вся его болтовня – лишь ложь, но номер телефона дала, опасаясь, что он может применить силу. В безлюдном закутке Дранков высадил ее и, чтоб не успела запомнить ни номера машины, ни марку (впрочем, малолетки тем и привлекательны для таких дел, что не обращают внимания на улики), резко сорвался с места.      
На следующий день, просмотрев фильм, который показался весьма удачным для дебюта, Дранков подошел к менеджеру, имевшему связи с зарубежными покупателями, и предложил приобрести фильм. Менеджер просмотрел фильм с большим интересом, ерзая на стуле и восторженно качая головой, а потом с ехидцей сказал: «Я в грязном деле участвовать не собираюсь, еще жить на свободе хочется, а с человеком, так и быть, сведу».
Вскоре у Дранкова в кармане, в кожаном бумажнике, лежала тысяча долларов хрустящими сотенными бумажками, и сразу появились мыслишки о том, что хорошо бы купить новый автомобиль, поехать отдохнуть заграницу…, а для этого производство фильмов поставить на поток. Однако Дранков на некоторое время затаился, опасаясь, что милиционеры, если девочка сообщила о случившемся родителям, могут выйти на его след, но прошла неделя, две, а его никто не арестовывал. Придя как-то утром к школе в длинном, скрывающем капюшоном лицо плаще, он дождался изнасилованную девочку, чтоб увидеть, как себя чувствует, и узнать, не провожают ли ее до школы родители. Ее никто не провожал, а значит, она, наверняка, о случившемся маме не сказала… Девочка, словно почувствовав присутствие непонятной опасности, стала настороженно оглядываться – и тогда Дранков исчез в ближайшем переулке.
В течение пяти месяцев он таким же образом изнасиловал еще троих девочек – и опять фильмы нашли похотливого покупателя! Однако более тысячи долларов за них не давали, хотя, как Дранков уже знал, эти фильмы, эксклюзивные по сути, продавались на западе богатым развратным старичкам по десять тысяч долларов.
* * *
Положив на заднее сиденье очередную, уже пятую жертву, лицо которой Дранкову кого-то напоминало, он стал ее насиловать. Девочка попалась очень послушная и чувствительная – все время лишь плакала и плакала, и как-то очень грустно смотрела на него, как-то странно, с какой-то не детской обидой и жалостью. И, что удивительно, ни одного слова упрека или угрозы не произнесла. Только когда Дранков закончил свое пакостное дело, она вдруг сказала знакомым ему голосом: «Ты знаешь, кто я? Ведь я твоя мать…» Дранков ошарашено посмотрел по сторонам, полагая, что голос раздался откуда-то снаружи, а потом уставился на девочку, думая, что сошел с ума. «Да, я твоя мать!» - со смертной тоской произнесла девочка. Он отшатнулся от нее и чуть не выпрыгнул в лобовое стекло, заявив с кривой ухмылкой: «Моя мать умерла год назад!» ; «Умерла.., да вот покою мне нет. Господь вызвал к себе и укорил: раз воспитала изверга-сына, то получишь соответствующее наказание - и возродил меня на некоторое время девочкой, - сказала она. – И как буду я теперь с такой мукой в душе? Лучше убей меня, чтоб сразу попала в ад. Иначе, я тебе отрежу кое-что… - и она закусила губу: - Хотя, это вряд ли поможет, ибо душу-то твою не вырежешь». Дранков инстинктивно схватил ее за горло, но пальцы разом скрючило и парализовало, и он, вдруг вспомнив, что видел эту девочку на фотографии, где мать изображена еще маленькой, кубарем выкатился из машины и пополз по земле, словно змей, ибо ноги его тоже обездвижили; ему хотелось найти какую-нибудь щель и вползти во чрево земли навечно. А сзади слышались тихие шаги по палым осенним листьям и печальный голос: «Скажи, сыночек, где я оплошала? Где показала, что можно топтать беззащитную душу ребенка? Когда сказала, что деньги важнее совести, стыда?»   
                2001г.
БОМЖ
Васе давно сообщали сослуживцы в цеху (а им якобы об этом говорили знакомые женщины, что работали с Васиной супругой), что Валька ему изменяет, но он не верил то ли по наивности, то ли по природной доброте. Не мог представить, как жена, которую он, холостой парень, взял с чужим сыном, вместо благодарности, будет ему пакостить. И когда он приводил этот довод, сослуживцы ухмылялись: «Ты баб не знаешь – их лживую, подлую натуру…». Может, Вася, в самом деле, их плохо знал, представляя женскую верность по книжкам, которые, будучи активным членом общества книголюбов, читал немало – в них всегда женщины выглядели порядочнее и лучше мужчин, которые и изменят напропалую, и водку пьют, а частенько бьют их, таких чувствительных и добрых. Сам-то Вася хоть и любил иногда выпить с мужиками на рыбалке или после получки в кафе посидеть, но чтоб изменить жене или ударить ее – такого помыслить не мог!
Когда в очередной раз сослуживцы сказали, что пока он сейчас вкалывает на заводе во вторую смену, его жена трахается с мужиком, Вася разозлился и накинулся на наиболее говорливого с кулаками: «Что ты врешь, сволочь?! Хочешь в лоб получить?!» Вася когда-то занимался в секции самбо, был перворазрядником и мог накостылять любому из товарищей - потому тот попятился и забубнил: «Давай на спор! Сходи и проверь». ; «Как же проверю, если я здесь?» - кипятился Вася. «Отпросись – скажи: тошнит невмоготу, башка кружится – тебя и отпустят», - посоветовал товарищ. Вася процедил: «Хорошо! Я схожу, но если ты наврал, то ставишь мне ящик водки!» ; «Ну а если нет? - сказал товарищ, тоже рассердившись. – Тогда ты мне ставишь!» ; «Согласен!» - Вася ударил его по руке, фиксируя, что спор состоялся, и пошел к начальству отпрашиваться.
От завода до дома полчаса езды на трамвае - Вася это время был в возбуждении, думая, как с победительным видом скажет трепачу-товарищу: «Ставь ящик!», но на лестничной площадке сердце взволнованно и трусливо заколотилось. Вася хотел позвонить в дверь, но подумав, что тогда ведь измену не докажешь, тихонько открыл дверь своим ключом. В доме играла легкая музыка, а из спальни слышались характерные стоны и возгласы. Он тихонечко, еще не веря происходящему, заглянул в спальню и увидел на кровати обнаженную жену, яростно скачущую раскрасневшейся толстой задницей на молодом голом мужике из соседнего цеха. У Васи потемнело в глазах, он хотел кинуться на жену или запустить в нее утюгом, но что-то удержало: может, врожденное уважение к чужому желанию, к иному мнению… Одно жутко обидело: его, как дурачка, водят за нос, когда надо откровенно сказать: «Извини, Вася. Я полюбила другого!»
Увидев Васю, мужик, скривив от ужаса усатую физиономию, скинул женщину в сторону и суетливо, не попадая ногой в штанину, стал напяливать брюки, ну а жена оглянулась и прошептала недоуменно: «Ты же должен быть на работе?» ; «Сука!» - процедил Вася и побежал в магазин за водкой, но купил пока не ящик, как следовало по уговору, а на сколько хватило денег (четыре бутылки), и пошел к проходной завода, где на лавочке в скверике одну бутылку сразу выпил. Когда после смены вышли с завода товарищи, он сидел пьяненький, плакал, размазывая по лицу слезы, и твердил: «Как она могла? Как могла?» Оставшуюся водку они всей бригадой выпили у одного из мужиков на квартире, там же Вася и остался ночевать, твердо решив, что домой больше не пойдет.
На третий день его нашла в цеху жена и доброжелательно сказала: «Ну, чего не появляешься?» ; «А я жить с тобой уже не хочу!» - ответил он сухо. «Да ладно, с кем не бывает…Ты ведь, наверное, тоже мне изменяешь?» - примирительно и слегка виновато проворчала жена. «Плохо ты меня знаешь!» - оскорбился он и так строго и с ненавистью зыркнул на нее, что она ушла прочь.
С тех пор Вася стал ночевать у товарищей, которые сначала, горемычного, принимали, постелив в коридоре на раскладушке, а потом перестали, ибо какой семье захочется, чтоб в квартире отирался чужой мужик, особенно это не нравилось женам - и они Васю строго наставляли: «Олух, так и будешь по чужим углам мотаться? Зачем жене квартиру оставляешь, которую сам получил? Отними у нее…». А Васе стыдно это было делать, хотя большую, трехкомнатную квартиру заработал многолетним трудом, но и жить под забором тоже не прельщало! И взяв однажды для моральной поддержки знакомую семейную пару, поддав для храбрости стаканчик водки, он приперся к жене решить вопрос с жильем. Понимая, что он имеет на квартиру реальные права, она с большой неохотой согласилась ее разменять; поместили объявление о продаже в газету – и вскоре нашлись люди, которые вместо трехкомнатной дали двухкомнатную (ее Вася оставил жене с детьми, уже сомневаясь, что дочка родилась от него) и малосемейку, где поселился на двенадцати метрах площади.
По соседству жила молодая семья с ребенком. Он их не обременял своим присутствием, ибо с утра уходил на работу, а вечером, посидев за бутылочкой пивца и поиграв в картишки у кого-нибудь из друзей, возвращался поздно ночью и, скромно перекусив на общей кухне чайком с бутербродами, ложился спать, ну а по выходным вообще уезжал с ночевкой на любимую рыбалку и, разбив у реки палатку, сидел, попивал пиво и ловил окуньков… Мужики-доброхоты советовали жениться еще, но к женщинам Васю уже не тянуло: то ли страх какой в душе сидел, что и очередная так же обманет, то ли просто захотел быть свободным от их нытья, от их вечных забот, которые они стараются взвалить на мужика.
Неизвестно, сколько бы он так жил в спокойствии и свободе, да в стране начались Ельцинские реформы – и на заводе, на котором Вася проработал пятнадцать лет, резко сократилось производство, стали увольнять рабочих, а оставшимся, даже таким специалистам - опытным наладчикам станков как Вася, перестали платить зарплату: выдавали только треть, да и то с задержкой на полгода. Народ от безделья, тоски и обиды пить начал, а так как у большинства деньги-то жены отнимали, а у Васи нет, поэтому мужики потянулись к нему. Он, как человек великодушный, не жадный, стал пропивать с ними все, что имелось, и некому было его остановить. Когда компания собиралась большая, и водки всем порой не хватало, то он обращался уже в изрядном подпитии к соседям по квартире, чтоб одолжили бутылку-вторую. Они одалживали, да только подсовывали бумажки, где он расписывался, что взял энную сумму с процентами… Он не вникал в эти циферки, веря по своему обыкновению людям. Ну а они долг вернуть не требовали и лишь с ласковыми лицами восклицали: «Отдашь, отдашь, когда деньги будут…» Он брал у них в долг снова, а после нескольких прогулов, когда сильно болел с похмелья и не выходил на работу, его с завода турнули…
Наконец, соседи привели с собой милиционера, вывалили Васе на стол его расписки и жестко заявили: «Или отдавай деньги, или с квартиры уматывайся, оставляя нам свою комнатку!» Сумма на расписках, да еще с процентами, оказалась очень внушительной! Все ли там было честно, все ли справедливо - кто мог доказать?! Лично он многие расписки не помнил, да и немудрено было, если пьяным расписывался... Спорить Вася не стал, а побежал по дружкам и знакомым деньги занимать, чтоб с долгом расплатиться, а у товарищей самих дома шаром покати. Так что ничего не оставалось, как переписать свое жилье на соседей.
Куда Васе идти жить? Друзья уже не впускали к себе безработного нахлебника, а ехать на родину в далекую деревню, которая после развала Советского Союза осталась в другом, полунищем, государстве и где еще жила престарелая сестра, не хотелось – отвык он уже от деревенского труда, где надо вкалывать с утра до ночи…Хотел, было, с женой бывшей помириться (жизнь заставила, когда переночевал пару раз, отлежав бока, на железнодорожном вокзале), приперся в ее квартиру на полусогнутых ногах побитым псом, а там уже другие люди живут и отвечают, что квартиру им продала, а сама уехала куда-то в Сибирь...
Тут, на счастье, встретил Вася на улице знакомого мужика, который знал его как хорошего специалиста; рассказал Вася ему о своем бедственном положении, и выяснилось, что тот частную фирму по обработке металла открыл, ну и предложил: «Идем ко мне в мастерскую, днем работать будешь, а ночью сторожить в вагончике!» Обрадованный Вася перевез в вагончик свои нехитрые пожитки. Удобства, конечно, были в вагончике не ахти какие: лежак со старым грязным матрацем, шатающийся стол, пару стульев, но зато, какое никакое, свое жизненное пространство, никто не придет и не пнет под зад: дескать, сматывайся. Всегда можно себе чай на электрической плитке вскипятить, запить хлебушек.
Платил Васе его бывший товарищ хоть и не много, зато регулярно – на еду и покупку кое-какой одежки хватало, ну и на водочку тоже. А без водочки Вася уже не мог – то ли привык к ней очень сильно, то ли горько было осознавать трезвому свое одиночество, плачевное нынешнее положение и поэтому хотелось поскорее заглотнуть стакан-второй этой живительной влаги и забыться. Знакомые с Васей общались все меньше, даже прежние друзья сторонились, не впускали уже на порог, делая брезгливую физиономию: дескать, от тебя пахнет чем-то поганым…И в самом деле, он перестал стирать постельные принадлежности, которые стали серым, а потом и коричневыми от грязи и воняли немытым телом и потом…Чтоб не быть совсем одиноким, Вася пригрел приблудного дворнягу-пса, которого кормил из своих скудных запасов, деля поровну обед и ужин, разговаривал с ним, словно с человеком – и пес внимательно слушал, глядя на Васю темными преданными глазами; даже спать его клал с собой в постель – в обнимку с псом было гораздо теплее и менее тоскливо коротать долгие зимние ночи.
Сколько бы так Вася прожил – неизвестно, да только обанкротился его знакомый: аренду надо за помещение платить солидную и за отопление ставки повысились, а продукция спросом не пользуется, и он, закрывая фирму, грустно сказал: «Придется нам расстаться. Есть у меня за городом знакомая вдова – может, тебя к ней пристроить?!» Он отвез Васю на своей машине в деревню, где его встретила около добротного деревянного дома крупная женщина лет под семьдесят. Отмыла она Васю в баньке от зимней грязи, бутылку самогона вытащила, накормила и вечерком с ним приятно побеседовала. К ночи Вася, собираясь прилечь, стал искать местечко на топчане в коридоре, а она расстелила свою широкую кровать и его туда позвала. Сказал Вася растерянно: «Чего-то я сегодня устал». Но она глянула на него жестко, руки в бока, которые раздулись от жирных складок, уперла и заявила: «А самогон пить не устал?!».
Лег Вася в постель, а вдовушка рядом огромной копной возвышается и пыхтит, ждет, когда он действовать начнет…У самой волосы седые, подбородок тройной с большой бородавкой и усы, как у рыжего таракана. Противно ему, мужику сорокалетнему, которого ранее женщины весьма смазливым считали, лежать рядом со старухой, а обнимать тем более, но делать нечего. Схватил он своего «дружка» и стал мять, а тот не откликается! Вася его так и эдак, разволновался, а тот, увы, словно мертвый. То ли совсем «утух» от долгого безделья, то ли от вечного недоедания и холода потерял силушку, а может, демонстративно не соглашается поработать с вдовушкой. Ей надоело лежать в неизвестности и она как хапнет Васиного «дружка» ручищей, да как дернет, словно срывая бобовый стручок - тут он и вовсе, испугавшись, скрючился… «Так из тебя ебарь хреновый!» - рявкнула вдовушка и столкнула Васю на пол. Поднимаясь на корячки, он виновато пробурчал: «Говорил же, что устал…Давай на завтра отложим!» ; «Посмотрим завтра, какой ты еще работник!» - проворчала сердито вдовушка и вскоре громко захрапела.
Утром она накормила его пшенной кашей и вывела во двор, показывая: «Видишь, у сарая крыша сгнила, а вон в хлеву навозу накопилось у свиней…» Потом в огород повела и, тыкая на свои двадцать пять соток земли, заявила: «Сейчас с утра начнешь картошку садить». Желая реабилитироваться за ночной промах, Вася решительно взялся за лопату. Вдовушка понаблюдала за ним подозрительно и, убедившись в его трудовом настрое, ушла в дом, а Вася сразу бухнулся на землю в изнеможении, ибо после голодовок силы оказались на исходе – дышал как загнанный заяц, пот лился мелким бисером, ну а сердце трепыхалось в груди пойманной мышью…
Вечером после работы он надеялся, что вдовушка опять достанет бутылочку самогону, но она посчитала, видимо, что не заслужил - и он лег с ней злой и уставший, и опять, конечно, не смог ее ублажить…
После недели интенсивной работы Вася почувствовал, что силы кончаются, (в глазах темнеет от напряжения), ну а выпить хотелось так, что, когда вдовушка ушла в гости к соседке, он быстренько нашел в чулане бутыль с самогоном - и жадно к ней приложился. Затем глотнул опять, а потом еще! А когда вдовушка приперлась, он уже полулежал на крылечке с сигаретой в зубах и пьяно напевал: «А нам все равно, а нам все равно. Пусть боимся мы волка и лису…» Она сразу кинулась в чулан к бутыли, а оттуда вернулась уже с лопатой и так огрела Васю по спине, что он кубарем покатился по двору и заорал: «Старуха! Ты чего, решила из меня раба сделать да еще и заставить трахать тебя?!» За это получил лопатой уже по башке, а утром со своим скарбом, что умещался в рюкзаке, был выставлен за ворота и побрел обратно в город.
Вагончика на месте уже не оказалось – он был продан и увезен, зато на пустыре, где тот когда-то стоял, Вася встретил своего голодного исхудалого пса, который принялся ласково облизывать ему лицо. Покурив, Вася побрел с псом, сам не зная куда, а к вечеру, когда стало холодать, забурился с ним в подвал многоэтажного дома, где на дырявом матрасе, в углу у теплой трубы обнаружил немытого и нечесаного типа неопределенных лет, с детскими голубыми глазами, который встретил Васю настороженно; наконец приняв за своего, назвался Мишей и простужено сказал: «Ничего, зиму пережили, теперь легче будет…» Вскоре выяснилось, что это бывший инженер, который работал на том же заводе, что и Вася, только в соседнем цехе, и также когда-то разошелся с женой, начал пить – и вот оказался в этом подвале.
«Что есть будем?» - спросил он Васю утром, а тот лишь растерянно хмыкнул и подал ему последнюю сигарету. Миша жадно закурил и поинтересовался: «У тебя документы есть?» ; «Паспорт!» - ответил Вася. «Это хорошо, - у Миши нервно затряслись бледно-желтые руки. – Дай! Я сейчас заложу его за две бутылки водки, а потом пойдем в гости к моей подружке, но без водки она не пускает!» Вася отдал ему паспорт – и вскоре Миша принес литр водки! Они быстренько заглотнули грамм по сто, и Вася, чувствуя, как сжимает спазмами желудок, спросил: «Закусывать-то чем будем?» ; «А вот твоего пса сейчас и съедим», - буднично сказал Миша и раскрыл перочинный ножик. Вася схватил обломок железной трубы и жестко сказал: «Так не пойдет! Это мой друг!». Миша спрятал ножик: «Друг так друг…Пойдем к подружке! Может, накормит?»
Они приперлись в обшарпанный подъезд старой «пятиэтажки» и, толкнув незапертую дверь, с выломанным замком, вошли в комнату с оборванными обоями, где не было ничего, кроме стола, двух скособоченных стульев и бугристого грязного дивана, на котором лежала нечесаная полупьяная женщина с мутными глазами. «Чего притащились?» - зло спросила она прокуренным голосом. «А вот!» - гордо сказал Миша и вытащил из кармана бутылку водки. Повеселев, женщина выскочила из квартиры и вскоре привела подругу помоложе и с кастрюлей, в которой лежали отваренные макароны. Все выпили, быстренько съели макароны, и хозяйка, подобрев, спросила: «Трахаться будем?» Вася с Мишей вяло переглянулись и скуксились, тогда она напряглась: «А еще водка есть?» Тогда выпили и вторую, полупустую бутылку, которую Вася с Мишей хотели, было, отставить на заначку для опохмелки…А вскоре пришли молодые, злобные, в наколках на руках, мужики с несколькими бутылками водки и, не спрашивая, кто Миша с Васей такие и откуда, выволокли их на лестницу и спустили вниз, где у подъезда их ждал пес; но если Вася-то хоть перекусил макарон, то пес дрожал от холода, голода и постанывал.
Они, пошатываясь, поперлись по улице в свой подвал, и на перекрестке их заметил милицейский патруль – двое низкорослых мельтонов с черными дубинками на поясе; старший сержант окликнул Васю и поманил пальчиком. Вася с Мишей сделали вид, что не поняли жеста, и стали удаляться от милиционеров в сторону близлежащих кустов, мельтоны погнались за ними – и вдруг Васин пес кинулся на догоняющих и стал громко и злобно лаять, давая Васе возможность убежать. Сержант выхватил из кобуры пистолет и всадил в пса пулю. Вася уже не видел, забежав за угол гаражей, как умирал его верный друг, только слышал, как тот жалобно и долго скулил…
От страху они сутки не выходили из подвала, молча лежали, ибо разговаривать на голодный желудок не хотелось, и вообще, ничего не хотелось – ни думать, ни шевелиться; мечталось уснуть, а проснуться уже в какой-то другой, прежней жизни, когда было все легко и просто, когда была чистая кровать и сытный завтрак в холодильнике и на плите…Вася уже думал с досадой, что следовало остаться у вдовушки и вкалывать лишь за то, чтобы раз в недельку помыться в бане…А мыться очень хотелось, да и было необходимо, ибо он начал жутко чесаться, аж всю шею зачесал в кровь, а когда вдруг поймал пальцами в волосах на голове здоровенную вошь, приблизил ее к глазам в полутьме еле мигающей вдали лампочки, то ужаснулся: «До чего опустился!» Вася стал вслух лихорадочно настраивать себя: «Во что бы то ни стало надо идти искать работу! Во что бы ни стало. Ведь я же нормальный человек, еще не выжил из ума. И сила еще есть – надо срочно изменить жизнь!» ; «Ты чего шепчешь?» - полусонно спросил Миша, кутаясь в дырявое пальто. «Пойду на работу устраиваться…» - решительно сказал Вася.
С утра он направился на ближайший от подвала пустырь, где находилась стоянка автомашин, и наткнулся на директора, к которому скромненько вошел в кабинет. «Ты кто такой?» - растерялся молодой мужик в кожаном пиджаке, брезгливо оглядывая его. «Пришел вот на работу сторожем устраиваться» - сказал Вася, помня, что в советское время сторожей всегда брали с распростертыми объятиями. «Да ты в своем уме?! – воскликнул мужик. – Алкоголик, бомж, ворюга!» ; «Я ничего в жизни не крал, - сказал обиженно Вася. – Да, выпивал, но теперь хочу завязать». Тут он упал перед мужиком на колени: «Жизнь, понимаешь, наперекосяк пошла. Но я выправлюсь, мне бы только немножко деньжат, чтоб в баню сходить и с голоду не подохнуть». ; «А паспорт-то у тебя хоть есть?» - спросил мужик с участливой ноткой в голосе. «Нет…но я его выкуплю, как только на литру водки заработаю», - сказал Вася уверенно. Мужик зло сплюнул: «Здесь у меня не вытрезвитель, чтоб всяких бомжей перевоспитывать…» ; «Но что же мне делать?» - взмолился Вася. «Раньше надо было думать, - сказал мужик и добавил: - И вообще, своруй что-нибудь в магазине – может, посадят тебя в тюрьму, где отмоют и накормят! А после и паспорт дадут». Но Вася только поморщился, ибо никогда ничего не крал (вот разве только самогон взял у вдовушки без спроса) и поэтому не мог представить, как он стащит с прилавка чего-либо, – для него это стыдобища!
Он пошел вдоль пустыря, где находились мелкооптовая торговая база и какой-то строящийся объект, но в одном месте Васю без разговора послали на три буквы, а в другом спустили псов, от которых он еле отбился палкой. «Ну что, устроился? - усмехнулся Миша, когда Вася вернулся, растерянный и расстроенный, и сам же ответил: - И не найдешь работу! Времена настали другие…Да и вид у нас непрезентабельный». Вася недоуменно развел руками: «Ну почему именно мы оказались в этом подвале?» ; «Ну не только мы одни сейчас в таком дерьме… - пробурчал Миша. – Это государство нас так воспитало: дескать, человек человеку – друг, товарищ и брат, а мы в это наивно поверили. И вообще, власть гладила нас по головке словно детсадников, желая, чтоб мы, отпахав смену, особо не размышляли, а веселились: мол, за вас сами подумаем! А теперь бросила – и оказалось, что мы, наивные и беззаботные, не умеем себя организовывать». ; «Но ведь мы не совсем уж лодыри!» - возмущался Вася. «Может, и не лодыри, да только надо еще уметь бороться за выживание каждую минуту», - подытожил Миша и замолк.
Поздно ночью, чтоб не было стыдно прохожих, среди которых могут оказаться и знакомые, они вышли рыться по мусорным ящикам – собирать пустые бутылки и что-нибудь съестное и нашли целую кастрюлю подгоревшей каши, которую хозяева выбросили, чтоб, видимо, не отмывать. Тут же грязными ладонями, словно черпаками, закидали ее, горькую на вкус, в рот, потом насобирали окурков, сделали самокрутки и, усевшись у подъезда на скамеечку, стали покуривать. Вдруг подошли двое крепеньких подростков лет шестнадцати и брезгливо и ехидно уставились на них. «Чего встали? Проходите!» - сказал Вася, но те нагло ухмылялись, а один со светленькими кудряшками процедил: «Ходит тут всякая шваль – заразу по городу распространяет!» - и со всего маху пнул Мише в живот, а когда тот свалился со скамейки на землю, стал остервенело пинать. Второй накинулся на Васю – и лежать бы тому тоже на земле, да вспомнил он, что когда-то самбо занимался, и, дав подножку, заломил нападавшему руку. Тот взвыл: «Ах, вы так! Зови, Колька, ребят на подмогу!» Пареньки метнулись в подъезд, а Вася, подняв Мишу за шкирку, потащил его, еле волокущего ноги и отплевывающегося кровавой пеной, в подвал, который находился в соседнем доме. Они, схватив арматуру, чтоб отбиваться, слышали, как свора матерящихся подростков зашла в подъезд, где находилась дверь в подвал, но то ли испугалась темноты, то ли не была уверена, что убежавшие сидят здесь, ушла прочь…
На следующий день Миша не смог встать, лежал в углу и стонал, изредка говоря: «Ничего, ничего! Не из таких передряг выходили! Оклемаемся! Все-таки сейчас не зима. Уходить надо из города поближе к дачам. Вот встану завтра и пойдем…Там уже на огородах лучок созревает, редиска. Потом и огурчики пойдут с помидорчиками, яблочки, морковка…А на полях колхозных картошка, репа, можно даже зерен с колосьев начистить и кашу из них варить. Отъедимся за лето, животики нарастим!..» Но на следующий день Миша начал впадать в забытье, терять сознание, а потом вдруг тихо сказал: «Умру я сегодня…Не видать мне яблочек. Если только в райском саду?!» - и закашлял кровью.
Васе следовало бы выскочить на улицу, звонить или бежать в больницу, ловить машину «Скорой помощи», чтоб выручать умирающего товарища, а на него такая апатия напала, такое равнодушие не только к чужой судьбе, но и к своей собственной, что тоже захотелось заснуть с Мишей рядом вечным сном… Когда к вечеру Миша окончательно затих, Вася потрогал его похолодевшее тело, повернул на спину, взглянул в полуоткрытые мертвые глаза, и, собрав в свой рыбацкий рюкзачок скарб – кружку алюминиевую, котелок, вышел из подвала. Увидев пожилую дворничиху, подметающую двор, вяло сказал: «Там в подвале человек усоп… Вытащите, а то вони будет», - и ушел, оставив ошарашенную бабу с открытым ртом.
Вася двинулся в сторону дач, которые огромными островами окружили город, пошел по берегу реки, где когда-то много рыбачил, и в душе его стало сразу светлее. Сияло солнышко, листочки на деревьях уже маленькие выросли и радостно шелестели ветерком. Был выходной день, и во многих уединенных местах, на полянках около воды стояли шикарные автомобили, сидели веселые компании молодых мужчин и женщин – выпивали, пели песни, варили уху, жарили шашлыки. Васе жутко захотелось мяса, запах которого щекотал ноздри и словно выворачивал желудок, но подойти к компаниям и попросить хотя бы кусочек было стыдно, да он и боялся, что вдруг накинутся на него, как недавно подростки. Поэтому он обходил компании, незамеченный, по кусточкам. Пока шел по берегу, он подобрал забытый кем-то топорик, рыболовецкие снасти – пару удочек и закидушку, нашел полкуска мыла – и чувствовал, что богатеет с каждой находкой!..
В тот день он отошел от города километров на пятнадцать и остановился на берегу у обширного лесочка, куда не было проезжей дороги и куда не могли доехать компании на своих машинах. Там с удовольствием залез в теплую вечернюю воду – и смыл с себя месячную грязь, постирал одежду и, уставший, но впервые умиротворенный, лег под деревом на старую солому спать. На следующий день накопал червей, наловил рыбы – и впервые за много месяцев похлебал, обжигая от нетерпения и голода губы, горячей ушицы! А как силы появились, приступил к строительству шалаша, который покрыл соломой и ветками – и уже спал в тепле и более спокойно.
Все последующие дни Вася тоже ел уху, да еще и окуньков на прутике жарил, ибо ему как опытному рыбаку, не утратившему ремесла, везло, но вскоре очень захотелось хлеба. Тогда он отправился к дачному поселку, захватив с собой в целлофановом мешочке окуньков и там, подойдя к пожилой, с добрым лицом дачнице, приехавшей на огород, выменял их на хлеб, рисовую крупу, кулечек сахару – и устроил шикарный ужин!
Он стал регулярно доставлять женщине рыбу, а та давала ему продукты – включая мясо и молоко, по которым он так соскучился…а потом стал приходить и без рыбы, чтоб помочь на огороде – полить грядки, вскопать землицу. Заметив его однажды, сердитый пожилой сторож дачного участка, заорал: «Иди отсюда! Шляетесь тут, дачи грабите!» - и хотел вызвать милицию. Ладно, женщина заявила: «Это мой родственник!»
Отмывшись окончательно от грязи, повеселев, приняв более-менее подобающий нормальному человеку вид, Вася решил отправиться в город, чтоб выхлопотать себе новый паспорт, и попросил дачницу оплатить ему проезд в автобусе. В паспортном столе при УВД он показал молодой сотруднице в милицейской форме оставшиеся у него (хранимые на самой груди) и удостоверяющие его личность трудовую книжку и военный билет и попросил помочь с паспортом. Но каково было его удивление, когда женщина быстренько выписала штраф за потерю паспорта, а потом заявила: «Без прописки паспорт не выдаем!» ; «Но если у меня нет жилья, где же я прописку возьму?» ; «А это не наше дело…И поторопитесь, а то скоро всех беспаспортных ловить и штрафовать будем». ; «Девушка, - умолял Вася. – Будет у меня паспорт, я сейчас же пойду на работу, где мне общежитие дадут и пропишут…» ; «Ничем помочь не могу», - отвечала бесстрастно она. «Так ведь замкнутый круг получается! – простонал он. – Без прописки не получишь паспорт, а без паспорта прописку!» ; «Следующий!» - сухо сказала женщина и Вася, выйдя на улицу, с досадой скомкал выписанную ему квитанцию на штраф и выбросил в урну. И так ему было плохо в тот день, что всю пойманную рыбу он отдал сторожу дачного участка за бутылку самогону, а на следующий день отдал снова…
Когда он с трясущимися руками, бледный, помятый и грязный, опять пришел к дачнице, та горестно посмотрела на него и предложила: «Может, тебе в монастырь пойти!? Отсюда за пятьдесят километров монастырь восстанавливают – бесплатные работники нужны. А потом, может, и останешься там грехи замаливать перед Богом! Тебе, похоже, без присмотра нельзя. А там настоятель строгий, спуску тебе не даст!»
Собрал Вася свой рюкзачок и пошел на заре вдоль обочины. Может, действительно, кроме Бога он в этой жизни никому уже не нужен?             
                2000г.    

ПЕПЕЛ ИСТОРИИ
Еще в институте, изучая по необходимости труды «великого Ленина», выписывая аккуратненько его «мудрые мысли» в рефераты и курсовые, произнося эти цитаты зазубрено на экзаменах, Гоша все полнее понимал, что это не замечательный мыслитель, какими были, например, Гегель, Сократ, а некий самовлюбленный человек, который, как поэт-романтик, пытается выдать желаемое за действительное, воспеть нечто нереальное хоть с виду и красивое… Но об этом Гоша, конечно, заявить прилюдно не мог, ибо тогда бы отчислили из института, выгнали из комсомола и тем испоганили молодую жизнь, а он к этому «героизму» был не готов и поэтому упорно штудировал нудные труды большевицкого вождя, с сомнениями думая: «Может, просто плохо соображаю? Мозгов не хватает, чтоб понять его величие? Ведь сотни ученых-обществоведов защитили на учении Ленина докторские диссертации, стали академиками. Неужели они поголовно лишь прикидываются, лгут, чтоб получить звания, должности, высокую зарплату и все блага, которые власть дает тем, кто ей верно служит и подхалимничает?»   
Однажды Гоша все-таки решился поговорить на мучащие вопросы с доцентом, который вел в институте «Научный коммунизм» и «Философию». Это был увалень, с окладистой черной бородой, в толстых роговых очках, а Гоше показалось, что истинный мудрец - вроде древнегреческих неподкупных философов, один из которых заявил якобы когда-то: «Сократ мне друг, но истина дороже…». Подумалось, доцент отнесется к сомнениям и спорным мыслям студента с пониманием, объяснит, докажет, и Гоша тогда перестанет мучаться. С ним-то во время экзамена, усевшись к столу и ответив сначала полностью и удачно на билет, Гоша и осмелился завести разговор о свободе в философском понимании. Откашлявшись, он скромно сказал: «Что-то меня не удовлетворяет в высказывании Владимира Ильича о том, что «свобода – есть осознанная необходимость». Мне кажется, что свобода – это возможность удовлетворять свои желания! А вот желанием к свободе действительно движет осознанная необходимость. Но ведь желание свободы и сама свобода – весьма различные понятия». ; «Ну-ка, ну-ка, - вдруг оживился бородач-доцент, и его глаза в толстых стеклах очков приобрели устрашающе огромный размер. - Рассказывай дальше…»
Воодушевленный и поощренный, Гоша уже смелее сказал: «За этим слишком туманным понятием Ленина замалчиваются обычные человеческие желания. О том, что люди, например, хотят ходить в церковь и веровать в Бога, а не могут этого сделать, ибо церкви остались только в очень крупных городах, а большинство просто сломано, загажено. О том, что в нашей стране с огромными земельными угодьями иной человек хочет иметь не четыре сотки земли, как дают под дачу, а больше…Или, например, кто-то хочет почитать нашумевший за границей роман Александра Солженицына «Архипелаг Гулаг», чтоб самому отличить правду ото лжи, а в библиотеках и в продаже его нет…» Лицо экзаменатора вдруг стало очень серьезным, глаза дико засверкали, и он басом, словно разъяренный медведь, заорал на Гошу: «Да ты, оказывается, не понимаешь совсем классиков марксизма-ленинизма, а я тебе, этакому говоруну, чуть пятерку не поставил». Он схватил зачетку, черкнул грубо тройку с минусом и швырнул Гоше с возгласом: «Язычок-то укороти».
Растерянный и униженный, с подступившими к горлу слезами, Гоша вышел из аудитории и под сочувственными взглядами студентов поперся в общежитие. Из-за этой тройки в сессию ему не дали стипендию, которая была весьма существенной поддержкой для жизни паренька вдали от родителей,  в чужом городе, - пришлось идти на хлебозавод подрабатывать: в ночные смены загружать хлеб на грузовики. А когда через полгода Гоша захотел за свои деньги поехать по студенческой путевке в Болгарию, увидев в коридоре объявление о приглашении всех желающих, секретарь комсомола института, молодая женщина со сверкающими пионерскими искорками в глазах, заглянула в его личное дело и сухо сказала: «Ты у нас, оказывается, неблагонадежный… Характеристику дать не могу!» И Гоша, уже возмечтавший наконец-то побывать за рубежом, чтоб посмотреть, как там народ живет, увидеть памятники истории, знаменитую «Шипку», что завоевал легендарный полководец Суворов, искупаться в море около известного пляжа «Золотые пески», раздосадованный пошел прочь. Но заглушить обиду не получилось. Ему было душно несколько дней подряд, словно кто-то невидимый схватил за горло или набросил на голову противогаз и перекрывает доступ кислорода, а на ногах ощутимо чувствовал кандалы. Обидно было, что запретили ехать не за какой-то дурной проступок, а лишь за попытку разобраться в философских понятиях, закрыли въезд не в западную и «враждебную страну», что можно было бы понять и объяснить, а в братскую социалистическую Болгарию!
Представив, что отныне вообще уже никогда не выпустят за рубеж, как это сделали со всеми «неблагонадежными», и он никогда не увидит вблизи Эйфелеву башню или величественные развалины Колизея, которые, в общем-то, и видеть ранее особо не хотелось, но теперь почему-то сразу возжелалось, Гоша решил уехать из страны, как сделали писатель Эдуард Лимонов, артист балета Рудольф Нуриев и еще несколько человек... Но как это осуществить? Большинство уехавших оказалось за границей на гастролях и решило остаться, попросив политического убежища, желая творческой свободы, а кто Гошу туда выпустит? Ведь он не знаменитый музыкант, писатель или артист балета? Не пешком же переходить границу под дулами автоматов и не самолет захватывать с самодельной бомбой в кармане…
Поехав в каникулы, якобы на экскурсию, в Москву, Гоша решил совершить эффектный акт, эдакий громкий поступок, чтоб о нем сразу узнали на Западе, ; поэтому советским властям ничего не останется, как выпустить его за границу. Придя на Красную площадь, он встал в конец длинной очереди, что вела в Мавзолей к Ленину. Именно на площади Гоша и задумал совершить свой поступок, но для начала надо было разузнать обстановку…И вот идет он в очереди среди сотен разных людей, молодых и старых, интеллигентных и не очень, нарядно одетых и простенько, которые движутся вдоль высокой кирпичной стены Кремля, мимо стоящих цепью рослых солдат в шинелях, и вдруг слышит, словно откуда-то с неба, шипяще-монотонное: «Что в кармане?» Гоша ошарашено вертит головой по сторонам и отвечает испуганно куда-то в вышину: «Ничего нет, это перчатки!», потом только понимает, что вопрос задал, даже не взглянув на него, не повернув к нему головы, близстоящий солдат. Для доказательства, что у него нет никакой бомбы, которую мог бы кинуть в стеклянный гроб вождя, Гоша вытаскивает из оттопыренного кармана перчатки и вертит в руках, не зная, кому их конкретно показывать, ибо очередь уже продвинулась вперед. «Застегнись!» - вдруг снова раздался металлический голос, но теперь-то Гоша уже знает, кто говорит, и послушно застегивает пуговки на пальто, которые расстегнул, когда, запыхавшийся и разгоряченный, опасаясь, что мавзолей вдруг закроется, бежал к нему… Может быть, натренированные солдаты следили так за каждым в очереди, но Гоше почему-то казалось, что они каким-то образом чувствовали, что именно он хочет вскоре совершить нечто пакостное.
Он шел и действительно думал, как, купив в магазине пузырек с быстро горящей жидкостью, подойдет ближе к Мавзолею (но не туда, где стоят солдаты, которые могут помешать), бросит свой «серпастый и молоткастый» паспорт на землю, обольет его ацетоном и подожжет, а когда охранники на него накинутся, станет орать со всей мочи: «Я не хочу жить в этой несвободной стране! Отпустите меня на Запад!» Может быть, его крик услышат западные журналисты, которых всегда немало на площади, расскажут о нем в своих репортажах - и тогда какая-нибудь страна захочет Гошу приютить! А когда на Западе дадут ему возможность высказаться, Гоша и заявит во всеуслышанье, что есть плохого в Стране советов, как в ней зажимают свободу личности!
Гоша походил по площади, любуясь толстенными стенами величественного Кремля, зашел с экскурсионной группой внутрь – и там повосторгался могучими Царь-колоколом и Царь–пушкой, старинными храмами, затем побывал в Историческом музее, постоял молча у могилы «Неизвестного солдата», подумав вдруг, что в ней лежат кости пропавшего на войне без вести деда, и его вдруг охватило чувство гордости и патриотизма: «И зачем я должен бросать такую великую Родину, могучую Россию с ее замечательной историей, с ее мастерами и зодчими, с ее мыслителями и полководцами? Зачем должен обижаться на нее из-за какого-то мутного философа Ульянова, который сегодня есть, а завтра его уже не будет, может быть…Сегодня он лежит забальзамированный, объемной иконой под стеклом, в Мавзолее, а завтра сгниют его косточки в землице…И настанет совсем иная жизнь! Ведь разве всевластный Сталин, одного взгляда желтых тигриных глаз которого боялись миллионы, мог предположить, что после смерти с ним сотворят такое? Выкинут из мавзолея, очернят…»
* * *
Прошло несколько лет после окончания института, Гоша женился, у него родился ребенок, и он уже перестал думать столь категорично о советском произволе, считая, что все-таки жизнь надо улучшать самим людям, делать ее честнее и справедливее и медленно пусть, но целенаправленно, эволюционно, без обид, которые затмевают сознание, и без наскоков юношеских. А кто это сделает, как не обыкновенные труженики, к коим он принадлежит, семейные люди, которые хотят жить в свободной и любимой стране, воспитывать детей в духе патриотизма?
К тому времени Гоша уже писал статьи и рассказы, пытаясь в них показать иную, свободную жизнь и найти некий идеал, каким должен стать гражданин, чтоб жить счастливо и по справедливости, каким должен быть чиновник, находящийся на партийной должности, которому доверено вершить судьбы людей и служить стране…Кое-что из этого стали публиковать в газетах и журналах, но серьезные статьи и рассказы, где говорилось о недочетах и промахах советской власти, о недалеких вороватых чиновниках, конечно же, никто не публиковал. Гоше почему-то верилось, что если о том, к каким он правильным мыслям пришел по улучшению жизни в стране, прочитает как можно больше людей, то это мало помалу переменит сознание в обществе. Но для этого все-таки надо, чтоб про мысли узнали читатели…А когда его смелую повесть, на которую он возлагал большие надежды, в кою вложил печальные размышления о необходимости перемен, отказались публиковать издательства и журналы, сославшись на цензурные запреты, когда редактора лишь разводили руками и говорили опасливо и тихо: «Понимаешь, завтра же меня на этой должности не будет, если я ее напечатаю!», в Гоше снова проснулось желание досадить, отомстить партийным органам…«Почему Ленин, да и другие революционеры, - думал он с обидой, – имели возможность публиковать свои весьма спорные книжонки при таком, как они заявляли всюду, «ужасном, душащим свободу царском режиме», а я сейчас при таком «прекрасном и народном строе» не могу? Они козыряли, что якобы хотят улучшить жизнь народа, а я разве не хочу?! Еще неизвестно, кто больше хочет… »
 Узнав к тому времени много о противоречивой истории советской власти, о послереволюционном голоде, о гражданской кровавой войне и ее причинах, о коллективизации, о расстрелах большевиками священства и крестьянства, прочитав десятки умных книг, где развенчивался «святой и благодушный» образ «самого человечного» вождя большевиков и приводились его злобные мысли про «великодержавный русский шовинизм», Россию, которую он явно не любил, про его желание ее проигрыша в войне, Гоша однажды решительно убрал со своих книжных полок в рюкзак десять толстенных томов сочинений Ленина и решил сжечь (нет, уже не на Красной площади), а около входа в горком партии, красивое и величественное здание которого находилось недалеко от его дома, – облить их бензином и поджечь – и пусть, придя утром на работу, секретарь горкома и его помощники увидят корешки обгорелых книг и подумают со страхом, что когда-нибудь и от всей их запретительной идеологии, от всей их цензуры останется только пепел, который разнесет ветер истории.
Но прежде чем идти к горкому, Гоша посмотрел на безмятежно спящего с игрушечным автомобилем, зажатым в пухлых ручках, сына, на симпатичную и желанную жену, накручивающую на ночь бигуди и что-то весело напевающую и, подумав, что нелепым поступком нарушит ход устоявшейся жизни, принесет горе близким людям (ибо его может засечь видеокамера, повешенная у входа в горком, может увидеть милиционер-охранник, да мало ли кто?), с тяжким вздохом закинул рюкзак на антресоль.
* * *
Еще прошло несколько лет. Коммунистическая партия, не способная уже навести порядок в стране, удовлетворить желание людей жить по новому, проигрывая гонку с Западом по очень многим позициям, доведя экономику до того, что полки продуктовых магазинов оказались пустыми, уступила власть новым людям, пусть и не достойным великой миссии быть правителями огромной державы и тоже мало чего умеющим, но зато теперь у умных и трудолюбивых людей появилась возможность зарабатывать и жить, как им хочется… Вот и Гоша, занявшись бизнесом, через какое-то время заработал себе на дом за городом – весьма просторный, с обширным участком земли. И переехал туда из квартиры… Разбирая вечерком брошенные в гараже коттеджа вещи, он обнаружил старый рюкзак, из которого выпало десять томов Ленина в шикарном коленкоровом переплете тисненом золотом – и, подумав, что есть теперь чем разжигать дрова, принес книги к своему облицованному розовым мрамором камину, где полыхали весело березовые поленья. «Вот она свобода, когда, наконец, могу осуществлять свои желания! Положить Ленина в другой мраморный саркофаг…» - произнес он, разорвал первый том и бросил в огонь…Но сделал это с большой неохотой, ибо, как выпустивший несколько сборников рассказов литератор, с трепетом и уважением относился к любой книге, понимал, с какой красотой и мастерством было оформлено когда-то это издание! Листы скорчились, съежились, потемнели и улетели через трубу быстрым пеплом и дымом в бездонное и вечное небо…
А на следующий день он улетал в Париж. Надо же, наконец, посмотреть Эйфелеву башню!
                2000г.

ПОСЛЕДНЯЯ ДОЗА
После рождения дочки у Марселя появился долгожданный сын, так как жена Галима долго не могла вторично забеременеть; он неделю угощал всех друзей и знакомых – такую испытывал радость, что следовало ею поделиться: устроил щедрую «гулянку» на заводе, где работал мастером пусконаладочных работ, потом в квартире для всех родственников, которых собралось человек пятьдесят, затем поехал в родное село и там «обмыл» ребенка с товарищами детства.
Марсель мечтал о сыне, который будет гордо носить его звучную фамилию, вырастет помощником, наследником – и вот мечта осуществилась. Забрав жену с сыном из роддома, он еще с год ходил важный, с высоко поднятой головой, будто совершил большой подвиг, словно в космос слетал - с ощущением, что уж отныне он настоящий мужик, полноценный, выполнивший свой долг на земле.
Когда Шамилю исполнилось восемь лет, Марсель отдал его в музыкальную школу по классу баяна - казалось, паренек растет с чуткой нежной душой, тянется к искусству, неплохо поет, ибо про его вокальные данные говорили с похвалой еще воспитатели в садике, где сынок активно участвовал во всех утренниках и праздничных концертах – пел, читал стихи… Марсель любил ходить на такие мероприятия, и, сидя в зале вместе с другими родителями, еще раз убеждался в способностях сына и гордился за него. Он и сам в детстве мечтал выучиться мастерски играть на баяне, да и теперь любил петь народные татарские песни, особенно если выпьет немного в праздник, но тогда в небольшой школе села, где жил, не было музыкальных кружков, да и время настало такое, что баян и гармошка забывались в народе, особенно у молодежи, а на смену им появился магнитофон – и если это был кассетный и переносной, на батарейках и, следовательно, с ним можно пройтись по улице, то круче тебя парня на селе нет: а что, включишь кнопочку – и вот тебе льется любая музыка, девушек привлекает! Марсель тогда забросил доставшуюся от отца старенькую гармошку ради современного «чуда техники», считая, что отныне умение играть на гармони не пригодится, а теперь по прошествии многих лет горько жалел об этом – как убедился, ничто не заменит живой и теплый, проникающий в душу, звук настоящего инструмента и чутких пальчиков умелого гармониста, какие когда-то жили на селе, да и теперь по телевизору их показывали все чаще и чаще…Так что передача «Играй, гармонь» на первом канале телевидения стала любимой телепередачей Марселя… Он садил перед телевизором сына и говорил: «Вот выучишься – и тебя там покажут. Сыграешь на всю страну, проявишь свое мастерство», - и мальчик внимательно его слушал и, как довольному Марселю казалось, понимал отцовские чаяния.
По точным предметам Шамиль учился неважно - по геометрии, физике и математике перебивался на трояки, но Марсель считал, что более и не требуется, ибо музыкальную школу сын закончил весьма успешно, а значит, своей виртуозной игрой всегда заработает на кусок хлеба, который у настоящего мастера, которого постоянно приглашают за плату на свадьбы и всевозможные юбилеи, весьма сытный. Поэтому сразу после восьмого класса школы, чтоб продолжал музыкальное образование, Марсель с женой отправили сына в музыкальное училище, что располагалось с ними в одном жилом комплексе, в трехстах метрах от квартиры, и в которое сын легко поступил.
Казалось, Шамиль теперь будет под присмотром, всегда Марсель или Галима могут спросить в училище, не хулиганит ли, не пропускает ли занятия, но, однако, через год учебы с сыном начались странности – иными днями он был бесшабашно весел и счастлив, азартно играл на баяне и подпевал, а в иные становился угрюмым, неразговорчивым, грубил матери и сестре, лежал сутками на диване и тупо смотрел в потолок… «У тебя что-то болит?» - встревожено спрашивала мать. «Отстань! Ничего не болит…» - огрызался сын и отворачивался к стене. Мать сводила его в больницу, где у него проверили сердце, почки и другие органы, – все оказалось в норме, да и с виду сын выглядел вполне здоровым: крупным, упитанным и мускулистым. «Это юношеское – бывает во время полового созревания!» - сказала молодая врач о странном поведении сына - и Марсель с женой успокоились. Да и времени приглядывать за сыном у родителей сейчас не стало, ибо Марсель открыл частное предприятие, разворачивал бизнес, искал рынки сбыта, сутками висел на телефоне, что-либо утрясая и согласовывая, ну а жена работала у него бухгалтером, училась новому для себя делу и днями пропадала то в «налоговой», то на бухгалтерских курсах, то в офисе.
Когда из квартиры стали пропадать деньги, родители не особо обеспокоились: ныне деньги у них появились немаленькие – они приносили их после работы пачками, перевязанными резинками, домой, и если в иной пачке после пересчета не хватало две-три сотни рублей, думали, что просто обсчитались, и подозрительно посматривали на кассиршу… Конечно, если бы они, как при социализме, получали скромную зарплату, то недостача болезненно ударила бы по карману, и они бы догадались, что крадет кто-то из домашних.
Однажды на дом к Марселю пришла руководительница группы, в которой учился сын, и спросила, почему тот давно не посещает занятия. Родители от известия опешили, ибо по утрам Шамиль регулярно вставал и уходил в училище, а потом вовремя возвращался. Когда вечером Марсель жестко спросил, где тот пропадает во время занятий, сын долго отмалчивался, хмуро опустив голову, а потом, намереваясь сбежать из дома, кинулся к двери, но отец преградил путь, схватил его за шиворот куртки и стал трясти: «Куда ходишь, гаденыш?!» И тогда сын буркнул: «Мне надоело там учиться…»  ; «Почему, надоело? - рявкнул Марсель. – Ты что, умеешь делать что-то другое?» А так как сын молчал, набычившись, то отец жестко заявил: «Будешь учиться как миленький!» На следующее утро Галима лично отвела сына до дверей училища, а когда вечером позвонила руководительница и сказала, что сын опять не появился на занятиях, то не знала, что и подумать… На следующий день она завела сына в аудиторию и не уходила, пока не начались занятия, но к вечеру выяснилось, что, отсидев лишь первый урок, сын куда–то исчез.
Сначала Марсель подумал, что Шамиль начал пьянствовать, так как частенько глаза его были мутными и широко раскрытыми, и он мало чего понимал из сказанного, находясь в прострации, но когда в офисе пожаловался на сына молодой девушке-кассирше, она уверенно заявила: «Так он, наверное, наркотиками балуется? У меня парень тоже начал, пришлось расстаться!» Марсель ошарашено округлил глаза, ибо и подумать не мог, что с его сыном такое случится; выросший в то время, когда про наркотики и слыхом никто не слыхивал, да и теперь считавший, что наркотики существуют только где-то в столицах и распространены среди бандитов или гламурной молодежи, он думал, что частые разговоры по телевизору о них - это страхи журналистов, которым хочется написать о «жареном» и быть похожими своей смелостью и жесткими темами на западных скандальных репортеров. Придя домой, он силой сорвал с сына рубашку, увидел у него на локтевых венах множество дырочек от уколов и синяки и заорал: «Так это правда?! - а потом сухо спросил: - Бросить сможешь?!» Шамиль лишь опустил голову и неуверенно пожал плечами. Марсель дал ему увесистый подзатыльник и закричал на жену, которая, по его мнению, должна была разузнать, чем пакостным сыночек занимается, давно догадаться, так как много времени находится с ним (будит его по утрам, а по вечерам, словно в детстве укладывает спать, в ванной трет мочалкой спинку), а та растерянно отвечала: «Можно подумать, он мне рассказывает что-нибудь! - и добавила с упреком: - Вот если б ты ходил с ним в баню, как делают многие отцы, то давно заметил бы следы от уколов».
Обвиняя друг на друга в недосмотре, родители решили отвезти сына в больницу, что Марсель и сделал, добросив его на машине поутру вместе с Галимой. Осмотрев Шамиля, врач с усталой кислой физиономией (видимо, до тошноты уже насмотревшийся на подсевших «на иглу») назначил лечение – дорогие заграничные таблетки, а также провел профилактическую и морализаторскую беседу о том, что наркоманы долго не живут, что их ждет СПИД и другие опасные болезни. В больнице у сына взяли кровь на пробу ВИЧ –  вдруг заразился чьим-нибудь использованным шприцем? Врач подарил ему кассету с сюжетом о том, как выходит из «ломки» наркоман - как воет дико от боли, как его всего крутит и переворачивает, как тошнит, в какой жуткой страдальческой гримасе искажается лицо… Когда Марсель смотрел эту кассету вечером по «видику», посадив рядом Шамиля, то у него шли мурашки по коже, ну а сын наблюдал, как отцу казалось, с усмешкой и равнодушием. «Видишь, видишь, с тобой такое же будет!» - кричал Марсель и тыкал рукой в экран телевизора; а после просмотра стал допытываться: «Что, будешь и дальше дурью маяться?» И когда он спросил Шамиля за вечер уже раз двадцатый, тот пробурчал в ответ: «Не буду!» ; «То-то же! – успокоился Марсель, еще не понимая, как сильна эта зараза, ибо на следующий день сын украл у матери деньги – забрал всю наличность из сумочки, а пустой кошелек выбросил под дверью квартиры.
Решив, что им с женой не справиться с сыном, (не в подвал же садить на даче, как арестанта, не под замок?!), а из квартиры тот всегда выберется - дверь ли выбьет, через балкон ли спустится с второго-то этажа, Марсель отвез его в стационар: там был строгий пропускной режим, крепкие мужики-санитары, так что легко не сбежишь. Пролежав недельки две, Шамиль вернулся тихий, ослабленный и словно заторможенный – видимо, так действовали лекарственные препараты, которыми его пичкали врачи. «Не будешь больше?» - спросил Марсель подозрительно. «Не буду!» - сухо ответил сын, но Марселю уже плохо верилось, и он растерянно и удивленно воскликнул: «Ты мне объясни, чем так хороши наркотики? Что за несравненный кайф от них испытываешь? Ну, выпей водки, если захотелось расслабиться! Бабу какую-нибудь трахни. В училище у вас немало красоток – за те деньги, что тратишь на наркотики, они тебе немало ласки подарят! Почувствуешь истинный кайф, а не фальшивый! Ну что?» ; «Не буду», - опять пробубнил сын, но Марсель дотошно допытывался: «Ты расскажи, кто тебя надоумил? Может, тебя силой заставили? Так я с ними разберусь…В милицию их сдам, морду набью!» ; «Я сам начал с «колес» - это таблетки такие, а потом подсел на тяжелые наркотики…» - нехотя отвечал сын.  «Ты скажи, кто их вам дает? Давай их в тюрьму засадим!» - требовал Марсель, усадив сына перед собой, а Шамиль обреченно отмахивался: «Пол города этим занимается…Похоже, милиция их сама же прикрывает». «Ты пойми, - расчувствовался вдруг Марсель. – Ты же мой наследник, на тебя у меня вся надежда!»
Чтобы сын был под присмотром, Марсель взял его утром на работу - помогать грузчикам, но когда отвлекся на телефонный звонок с клиентом, сын попросился в туалет, а сам незаметно выскользнул на улицу, и был таков… Когда вечером Марсель на взводе пришел домой, то жена лежала на тахте с поцарапанными руками, с обвязанной бинтами головой и плакала: «Что случилось?» - испугался Марсель, думая, что на жену напали бандиты. «Видеомагнитофон потащил, а я не давала, так он отобрал силой, по голове стукнул…» - пожаловалась она, хрупкая и невысокая, которую скрутить взрослому бугаю-сыну было легко. Если бы Шамиль вернулся в тот вечер домой, Марсель его бы избил до полусмерти, ибо кулаки сжимались и хотелось скрежетать зубами, но тот ночевать не пришел, не появился он ни на второй день, ни на третий. Хотя, встревоженная и испуганная, уже простившая сына Галима бегала по родственникам и друзьям и искала его, надеясь, что он отлеживается у них, Марсель по поводу пропажи сына не переживал – такая накопилась злоба на него!
Только через неделю сын появился на пороге, больной, кашляющий, грязный, обрюзгший, воняющий мочой, как будто жил на помойке. Марсель замахнулся на него попавшейся под руку шваброй, но жена схватила его за руку и жалостливо запричитала: «Я слышала, в столице республики таких удачно лечат. Свожу его туда…»
Как вскоре выяснилось, лечат-то там, может, и лечат, только за очень большие деньги, да еще в долларах, которые Марсель с большой неохотой выдал жене, когда она с сыном поехала туда…
Вернулись они через полмесяца, но не довольные и не веселые… Когда сын ушел в ванну помыться, жена заплакала, сообщив: «Вроде от наркотиков-то излечили, да только анализ крови показал, что у него гепатит «С» ; «Ну и что? – буркнул Марсель. – Ведь не СПИД же!» ; «Так он тоже не излечим, - жена обреченно обхватила голову руками. – Может, чуть лучше СПИДА. Будет разлагаться печень. И он скоро умрет». В этот вечер Марсель ничего не сказал обидного и грубого сыну, а взял бутылку водки и, сидя один на кухне, напился – мол, гори все синим огнем! Жизнь потеряла всякий смысл: ради чего и ради кого работает, ради кого живет… Ладно, вспомнил о дочке, которая сейчас успешно училась в престижном вузе в Казани – ее надо правильно воспитать, ей надо оплачивать учебу и от нее, может быть, дождаться внуков, раз единственный сын, которого он хотел женить на миленькой дочке состоятельного компаньона, передать ему свое дело, так подвел…За ужином Марсель холодно сказал жене: «Может, написать заявление в милицию, что он тебя ограбил и избил, и в тюрьму посадить?.. Там-то ему наркотики негде взять – вот и вылечится». У Галимы выступили слезы, и она с ужасом воскликнула: «Родного сына – и в тюрьму?! Я ни за что не напишу заявление и тебе не дам…» - и добавила, так как, пообщавшись со многими матерями наркоманов в центре реабилитации, уже знала ситуацию в местах заключения: - И туда наркотики через конвоиров попадают…А недавно в газете читала, что один заключенный кошку прикормил, а потом на волю передал, где к ней ошейник с героином дружки привязали – и она с ним обратно на зону прибежала… Ладно ее собака сторожевая поймала!» - «А где он в колонии денег на наркотики возьмет? – проворчал Марсель. – Там доза, наверное, гораздо больше стоит, чем на воле?» - «Нет и нет! – замахала руками жена. – Хочешь, чтоб матерым уголовником стал? Да с его болезнью он умрет там». - «А что делать, если реабилитационный центр не помог?!» Галима обреченно вздохнула: «Я от одной матери слышала, что в уральском городе есть центр, где наркоманов держат в бараке, насильно привязав к железным койкам, чтоб не сбежали. Кормят только хлебом и водой и два раза в сутки пускают в туалет…» - «Вот это правильно! - процедил Марсель. – Возьми-ка адресок». Галима развела руками: «А недавно мне сказали, что директора этого центра арестовали, и ему грозит большой срок за насилие над личностью…» - «Во как! – Марсель с досадой стукнул кулаком по столу. – Значит, по нашим дурацким законам наркоман может применять ко всем насилие, а его не трогай?!»   
Неделю продержался сын без наркотиков, а потом украл из дома телевизор и исчез. Марсель его не искал и жене настрого запретил, хотя она плакала, рвалась на поиски и обзванивала друзей сына… Теперь Марсель каждый вечер шел домой, словно на эшафот – боялся, что в его недавно таком спокойном, счастливом и благополучном семействе что-нибудь случится жуткое; он осторожно открывал дверь, осматривал квартиру, негромко окликал жену – опасаясь, что не откликнется... Однажды темным поздним вечером около подъезда на него напали несколько парней – он хоть и был сильным мужиком, но у них имелись палки... Бить они Марселя особо не стали, но скрутили руки, повалили на землю и вырвали барсетку с крупной суммой. Оклемавшись, он подобрал с земли железную трубу, и, прихрамывая, покандыбачил за угол дома, куда парни сбежали, - с желанием проломить им тупые башки. Он издали увидел, как они садились в машину - и среди них, несмотря на сумерки, заметил знакомую фигуру сына, который, как Марсель теперь догадался, и навел на него своих дружков. Ему стало жутко обидно и досадно, подумалось с ужасом: «Сегодня попросил дружков ограбить, а завтра попросит убить меня и мать, чтоб завладеть наследством: квартирой, машиной, счетом в банке - и все это спустит, к чертовой матери, на героин!» Вспомнились слова врача, который всю жизнь лечит наркоманов и является одним из лучших специалистов в этой области, – тот по телевизору, с болью и беспомощностью, откровенно признался: «Излечивается только три процента людей. Была бы моя воля, я бы запер всех наркоманов в огороженную зону, дал им вдоволь этого зелья – и пусть обколются до смерти…»
Жене, которая сразу заметила ссадины и синяки на лице и руках мужа, Марсель не сказал про ограбление, а заявил, что поскользнулся и упал - было стыдно не только перед женой, но и перед соседями, что именно у него, крепкого хозяйственного мужика, решительного и жесткого человека, умеющего, где надо, и кулак приложить, вырос такой оболтус. Когда поужинали, Марсель тихо процедил: «Ищи, ищи отпрыска-то…» Жена обрадовалась, думая, что он Шамиля простил, и вскоре нашла сына в полуобморочном состоянии в грязном подвале заброшенного здания: с такими же обколотыми, между кучками дерьма, он валялся на вшивых матрасах… Тем временем, расспросив пацанов во дворе, где можно приобрести наркотики, Марсель без больших ухищрений добрался до некоего настороженного молодого таджика, у которого в безлюдном сквере купил оптом несколько доз героина. Уходя, жестко сказал: «Пристрелить бы тебя надо… Куда только государство смотрит?! Если уж я тебя легко вычислил, то неужели милиция не может этого сделать?» На что усатый хитрый таджик распылался в слащавой улыбке: «Значит, им это не нужно…» И вот когда жена привела голодного и худого, с потухшим взглядом, сына домой, отмыла его в ванной, накормила, Марсель сыну слова упрека не сказал, а перед сном сунул ему в тумбочку около кровати пакетики с героином и печально заявил: «Ты же хотел – вот тебе! Бери здесь, чем на нас с матерью из-за денег нападать. Надолго, надеюсь, хватит. Может, навсегда…»
Утром Марсель с женой нашли сына в кровати мертвым – он умер от передозировки… Рыдающая Галима, словно о чем-то догадываясь, с ужасом посмотрела на мужа, а тот лишь отвел потухшие глаза.               
                2003г.
УГОДЛИВЫЕ
Пригласив генерального секретаря компартии Советского Союза, бровастого сибарита в гости, моложавый, фальшиво-улыбчивый руководитель восточной республики Рагимов приказал чиновникам, чтоб встретили Брежнева в аэропорту как падишаха, как если уж не пророка Мухаммеда, спустившегося с небес на землю, то, по крайней мере, его племянника. И чиновный народец, по-восточному послушный своему коммунистическому баю, постарался: по столице на видных местах висели огромные плакаты с портретом генсека, который, увешенный многочисленными орденами и медалями (ныне еле передвигающий ноги и с трудом говоривший), бодренько смотрел с портретов, словно молодой широкоплечий джигит, пышущий энергией. Всюду колыхались транспаранты с надписью: «Да здравствует наш дорогой Леонид Ильич!». Ну а когда генсек начал спускаться по трапу, то на аэродроме уже были расстелены огромные персидские ковры, на которых многочисленные народные ансамбли радостно, под бубны и домбры, пели и танцевали в нарядных разноцветных платьях и костюмах с самими радушными улыбками на лицах.
С подобострастным поклоном Рагимов подошел к генсеку, крепко обнял его и расцеловал, словно лучшего кунака – тут местная, колоритная и развеселая музыка грянула еще сильнее, и Рагимов с Леонидом Ильичем неторопливо, насколько позволяли слабое здоровье гостя, побрели к толпе чиновников, которые стояли, подогнув слегка колени и пригнув головы на жирных шеях, и радостно, с приклеенными к лицам широченными улыбками, махали потными от волнения ладошками своим правителям.
Кавалькадой черных машин «Чаек» проехав по главной, утопающей в цветах, улице города, чтоб Леонид Ильич видел из окошка, как радуется его приезду народ республики, вышедший "от мало до велика" встречать его флажками и букетами, гости двинулись в резиденцию Рагимова в горах, где был накрыт огромный стол со всевозможными яствами (перепелами, рябчиками, черной икрой, фруктами), около которого в томных позах стояли самые красивые девушки-официантки в национальных полупрозрачных костюмах, в которых танцуют танец живота в гареме перед всесильным падишахом. «Прошу к столу!» - сказал Рагимов, приглашая Леонида Ильича на самое почетное место, в золоченое кресло, похожее на трон. «Подожди, я должен на тебя повесить… - вдруг прошамкал Леонид Ильич с ухмылкой и сделал красноречивую паузу (речь могла идти и о том, чтобы повесить какую-то вину), а потом добавил: - Вернее, наградить, пока у меня еще силы есть». Своим подручным Рагимов быстренько велел призвать из подсобного помещения съемочную группу, чтоб запечатлеть торжественный момент для истории, и провел гостя в кабинет, где Леонид Ильич вытащил из протянутой ему молодцеватым помощником красной коробочки «Звезду Героя Соцтруда» и, с напрягом подняв дрожащие бледные руки, повесил ее Рагимову на грудь.
Чиновники, присутствующие при этом моменте, громко захлопали в ладоши, и в глазах у них Рагимов увидел еще большую преданность, чем раньше, - прямо-таки собачью, хотя куда уж больше... «Мы не любим оставаться в долгу! – сказал Рагимов, поблагодарив за награду. – Мы тоже приготовили Вам скромный подарок!» - в ту же секунду два дюжих молодца в национальных, расписанных узорами халатах, вынесли на красных шелковых подушках кинжал из дамасской стали с золотой рукоятью, с выгравированной на нем сценой охоты на барса, и коллекционное ружье с инкрустацией и золоченым цевьем. «Спасибо! – сказал довольный генсек и, проигнорировав кинжал, потянулся жадно к ружью: - А оно стреляет?». - «Завтра, когда поедем в горы охотиться на кабанов, сами и проверите, какой у него бой!» - сказал восторженно Рагимов и повел шаркающего по мраморному полу генсека к столу.
Начались витиеватые восточные тосты в честь высокого гостя, перемежавшиеся танцами полуобнаженных танцовщиц, и генсек, выпив пару рюмочек коньяка, захмелел и сказал с блаженной улыбкой почти выжившего из ума старца: «Хорошо-то как тут у вас!». - «Спасибо! – раскланялся Рагимов и подобострастно заметил: - А будет еще лучше, если вы нам поможете!». - «Так вроде… договор о помощи уже согласован нашими министерствами», - сказал генсек. «Конечно, конечно… - кивнул Рагимов. – Но у нас новые грандиозные планы появились. Да и население наше растет не по дням, а по часам! В семьях по пять-восемь детей. Нужны детские садики, школы, хорошая медицина, учебные заведения. Нужны мясо, хлеб… Индустриализация». - «Слышишь! – вдруг обратился генсек к строгому председателю Госплана, который сидел неподалеку за соседним столиком. – Они еще хотят!» Председатель расплылся в сконфуженной улыбке: «Так ведь все республики хотят, Леонид Ильич, как можно больше… У нас РСФСР уже много лет оголена. А карман у государства не безразмерный». Генсек, похоже, не поняв, что значит абривиатура РСФСР, погрозил ему пальцем: «Мне здесь больше нравится…». - «Но, Леонид Ильич, средства надо еще уметь освоить – а в республике нет в достаточном количестве нужных специалистов!». - «Это не проблема, – вмешался Рагимов. – Пошлем своих людей к вам в университеты учиться. Да и вы поддержите. Как обычно, пошлете к нам образованные кадры, они и помогут все построить…Разве наша партия уже не может делать такие добрые дела?» Генсек важно крякнул, отожествляя себя с партией, и хрюкнул: «Найдите резервы, помогите». - «Хорошо, Леонид Ильич, постараемся», - виновато кивнул председатель Госплана. Тут Рагимов быстренько подозвал личного секретаря и шепнул ему на своем языке зло, но при этом с ласковой улыбкой: «Вы что, мало начальнику подарков дали?». - «Порядочно…» - ответил растерянный секретарь. «Дайте еще, олухи! Пусть сговорчивее будет. Да и девочку ему сегодня на ночь самую сладкую! - приказал Рагимов. – И намекните о солидной сумме на швейцарский счет…»
Одновременно Рагимов решил разыграть и беспроигрышную исламскую карту, которой, как давно знал, как черт ладана, боялись чиновники в Москве, и заявил печально генсеку: «Сами понимаете, если у народа нет образования, хорошей жизни и приличной зарплаты, он в мечеть тянется. А там националисты всякие твердят, что коммунистическая партия атеистов им жить мешает». - «У вас разве такое есть?» - генсек, в самом деле, испугался и округлил совиные глаза. «Мы их всех давно прижали, - торопливо и бодренько заявил Рагимов, опасаясь, что слишком нагнал страху. – Но еще кое-кто собирается тайно по домам и шепчется… А мы ему университет или Дом Культуры – он и перестанет к мулле ходить!» 
После обращения к генсеку уже к завтрашнему утру сумма помощи из Москвы на всевозможные стройки и субсидии была увеличена в полтора раза, что Рагимова сильно порадовало: при том золотом дожде, что прольется из Москвы и Союзного бюджета, хватит и ему на шикарную жизнь восточного падишаха, и его многочисленным родственникам, которые занимают самые высокие посты в республике и готовы ему в рот заглядывать, да и народ будет смотреть на главу республики как на бога, который умеет создать благосостояние и сытую легкую жизнь.          
2.
Будучи национальным, подающим большие надежды поэтом в своей республике, сухощавый брюнет Махмуд приехал поднакопить мастерства на высшие литературные курсы в институт имени Горького, в Москву, где был только однажды в юности с экскурсией лучших учеников района. Тогда он, воспитанный на красочном радостном фильме «Свинарка и пастух», что частенько показывали в их глинобитном клубе, был и в реальности восхищен и ошарашен размерами города, красотой и мощью Кремля, обилием разнообразных продуктов в магазинах, красивой одеждой москвичей, машинами на улицах, надеялся и сейчас увидеть то же самое, но был сильно разочарован… Поселившись в каком-то убогом обшарпанном общежитии с низкими потолками и ободранными обоями, куда селили всех приехавших, Махмуд кривил физиономию и смотрел на русских поэтов и писателей, которые тоже приехали учиться сюда со всей страны, как на неких недорослей, которые то ли от глупости, то ли от неумения жить богато, да и не зная, видимо, что это такое, радуются этой бедной жизни, взахлеб говорят о своих стихах, а нет чтоб строго спросить у правительства: «А почему мы так плохо живем?»
Походив по улицам города, по магазинам, где от бывшего московского изобилия ничего не осталось – лишь пустые полки, ну разве только хлеб, молоко и вареная колбаса с рыбными консервами были в достатке, он все больше и больше чувствовал к России и русскому народу презрение: и так вот бедно живет страна, которая победила в великой войне Гитлера, которая хвалилась, что первая запустила в космос человека, которая заявила громогласно устами Хрущева, что через двадцать лет будет жить при коммунизме, и которая теперь имеет еще наглость учить все окраинные республики, и, в том числе народ Махмуда, как надо жить, по каким законам… - ты сначала сама хорошо заживи, а потом всех учить будешь!
Когда всю группу с литературных курсов, а это человек двадцать, повезли в Подмосковье, в колхоз, чтоб они, пообщавшись с народом, стали более «народными», что ли, познали быт и обычаи простых людей, вдохновились неброской природой средней России, ее березками и осинками, ее васильками и ромашками, Махмуд тем более убедился в своих мыслях. Их автобус еле пробился, когда недалеко от Москвы кончился асфальт, по грязи и колдобинам до убогого села, где стояли еще покосившиеся избы, крытые соломой, а люди в большинстве ходили в грязных заштопанных ватниках среди лета и с опухшими от водки лицами. Сравнивая села в своей республике и, в том числе, свое родное с российским, Махмуд отмечал, насколько их аулы более благоустроенны: там есть и асфальт, и газ, и дома каменные двухэтажные у богатых сельчан…
В отличие от Махмуда, его сосед по комнате в общежитии, крупный талантливый мужик Сергей, работающий в северном древнем русском городке кочегаром, нисколько не поразился этому убожеству, а начал вдохновенно и вслух сочинять веселые стихи о жирной свинье, что лежала в огромной луже посреди села: дескать, как ей тут нравится возиться и хрюкать! Послушав его с ехидной ухмылкой, Махмуд угрюмо сказал: «Нет, мы с Россией жить скоро не будем». - «Не понял?» - растерялся светловолосый голубоглазый сосед. «А чего тут понимать? - проворчал Махмуд сквозь зубы. – Вы же в большинстве тупые и слишком доверчивые… - и добавил: - Да и живем мы лучше вас!». - «С каких это пор? У вас вроде недавно там рабство было?» - искренне удивился Сергей, читавший, что еще в конце прошлого века в Бухаре и Самарканде были невольничьи рынки. Махмуд хотел, было, ответить «всегда лучше жили», но, вспомнив свое бедное детство, когда даже штанов не имел, вспомнив безграмотных, вечно шастающих в засаленных ватных, стеганых халатах, сгибающихся в поклоне пред любым маломальским начальством своих родителей в грязном и пыльном кишлаке, сердито сказал: «Неважно! Главное, что сейчас лучше… А вас тут заморили!»   
3.
Когда Президент России Путин прилетел в якобы бедную республику, чтоб щедро помочь ей деньгами, итак на девяносто восемь процентов дотационную, но в шумной древней столице которой имелось полторы тысячи всегда заполненных богатой и чванливой публикой ресторанов и кафе, в аэропорту его встречали…
                Апрель 2008

ПРОИГРЫШ СЕБЕ
Когда в городе в самых людных местах во множестве открывались казино и игровые залы и завлекали яркими витринами и вывесками, Вася радовался, словно в жизни наступил вечный праздник, который выражается азартным веселым мотивчиком популярного певца, что частенько по телевизору с хрипотцой поет: «Казино, казино, казино – это танцы, любовь и вино!» Он, ошалелый, заглядывал в каждое казино, отыскивал в газетах объявления об открытии очередного игрового заведения, веря, что там стоят игровые автоматы, которые будут послушны его воле, страстному желанию выиграть, и вывалят из блестящего красочного нутра большую порцию денег!
Игровой автомат напоминал Васе огромный вместительный сундук с сокровищами (может, специально делали таким, чтоб вызвал подобные яркие ассоциации?) - казалось, стоит произнести как в сказке про Алладина: «Сезам, откройся!», как он послушно вытряхнет притягательно сверкающие золото и драгоценности… Но так как на слова про «сезам» автомат не срабатывал, Вася постоянно придумывал новые заклинания и, кладя купюру в его прожорливый узкий ротик, говорил: «Привет дружок – уступи на пирожок», или начинал его увещевать: «Ну чего, тебе, жалко, что ли?» Васе верилось, что однажды он выскребет из головы именно такие волшебные и проникновенные слова, что разжалобят железную душу автомата - и тот действительно станет ему другом… и выдаст джек-пот в миллион рублей!
К рулетке и к карточному столу Вася играть не подходил, считая, что дошлый и хитрый крупье, конечно, не позволит выиграть, умело мухлюя с картами или в свою пользу кидая шарик, а вот, что удастся объегорить автомат без мозгов, мнилось.
Бросив с началом ельцинских реформ работу на заводе, где почти перестали платить итак мизерную зарплату, Вася подался в мелкий «сетевой» бизнес: начал, как большинство народа в стране, торговать то «гербалайфом», то косметикой и парфюмерией, то пищевыми добавками, шастая, как дореволюционный коробейник с лотком, по всевозможным организациям с женским коллективом (женщины почему-то лучше «клюют» на товар), а то хватая за рукава потенциальных покупателей прямо на улицах, и, хотя денег это больших не принесло, зато сейчас при столь свободном графике полно времени, чтоб зайти в любой момент в казино.    
Иногда Вася проигрывал, редко выигрывал, но так как неудача быстро забывалась (сознание у человека так устроено – забывать неприятное, скорехонько избавляться от переживаний), то казалось, везло ему гораздо чаще, ну а чтоб серьезно проанализировать, каков баланс между проигрышами и выигрышами, было не досуг, да и разочаровывало, и он вновь, как появлялась в кармане денежка, шел играть. И только когда жена, ставя ему на стол поутру тарелку простенькой каши без масла, сердито говорила: «Вот ты вкалываешь, где-то промышляешь, а денег твоих не вижу», он горестно (и то мысленно) соглашался, что игра идет явно не в его пользу. Однако, когда выходил из дома, так сразу его тешила и взбадривала сладкая надежда, что однажды действительно выиграет столько, что после сядет богатым падишахом на диван и больше работать не будет! Не будет бегать, как пес, высунув язык, с тяжеленными сумками, не будет нахально хватать прохожих за одежду, предлагая купить что-то им бесполезное… А так как верилось, что это «однажды» обязательно случится сегодня (и если сейчас не заглянет в казино, то упустит единственный шанс!) он опять бежал чуть ли не вприпрыжку к игровому заведению.
Зайдя очередной раз в игровой зал, он подошел к своему любимому автомату, сунул привычно денежку, сказал ласковые слова, нажал рычаг, который до него уже нажимали тысячи и тысячи посетителей, - и вдруг, повращав цифрами на экране, автомат выдал Васе выигрыш в полмиллиона… Это были огромные деньги, пусть и не джек-пот, но вполовину… Вася с вскинутыми руками победителя подпрыгнул от радости и закричал парню, смотрящему за порядком в зале, чтоб зафиксировал выигрыш. А так как знал, что казино часто не желают отдавать (а кто хочет?) большие выигрыши счастливчикам, придумывая всякие отговорки, Вася пригласил в свидетели двух мужиков, что сидели по соседству, потом сотовым телефоном сфотографировал свидетелей, смотрящего по залу сотрудника и себя рядом с автоматом, записал даже видео, где все подтвердили, что Вася действительно выиграл, взял их адреса и телефоны. Словом, сделал все, чтобы «задокументировать» выигрыш – и ему на следующий день директор с кассиром со смурным видом выдали всю сумму.
Счастливый Вася купил в супермаркете всевозможных деликатесов, две бутылки коньяка, а дома вальяжно бросил несколько пачек с тысячными купюрами на стол перед обомлевшей женой, гордо заявив: «Вот тебе, а ты в меня не верила…». Было приятно видеть, как жена несколько испугано смотрела на купюры, а потом, просияв, удивленно произнесла: «Действительно, повезло!» - и быстро спрятала деньги в шкаф с бельем.
Два дня Вася пировал, с купеческой щедростью приобрел жене голубоватую норковую шубейку, о которой она всю жизнь мечтала, большой жидкокристаллический телевизор себе, своему четырнадцатилетнему сыну многоскоростной велосипед, а так как денег оставалось еще много, то возмечтал о машине, ибо ему уже сорок, а до сих пор даже старенькой колымаги купить не удавалось… Он представил: вот поедут летом всей семьей путешествовать на Черное море, к теще в село зарулят – пусть посмотрит, как зять богато зажил, а то, видишь ли, все недовольна, что дочь не за того вышла, мол, за лентяя и болтуна.
Протрезвев и оставив «бизнес» по распространению биодобавок, как ныне недостойный его, он поехал в городские автосалоны выбирать себе машину – отечественную покупать не хотелось: мечталось о новенькой иномарке, чтоб не только язвительная теща, но друзья и соседи по дому удивились: дескать, Васька-то поумнел, наконец.
Выбрав блестящую голубую машину, погладив ее легонько по эмали, прокатившись на ней, мягонькой на ходу и комфортной, с менеджером, Вася велел оставить ее на часок в отстойнике, пока быстренько сбегает домой за деньгами… Прикатив на такси к подъезду, он вбежал в квартиру и велел жене достать деньги – она сунулась в шкаф, поискала и растерянно обернулась: «А денег нет!». - «Как нет?!» – заорал он. «Не знаю… - развела она удивленно руками. – Там, где лежали, нет… Может, ты взял?» Вася аж поперхнулся от обиды: «Я? Да че, я враг себе?». - «Может, переложил куда – и забыл!» - промямлила жена испуганно. Он зло пошел на нее: «А не ты ли их спрятала для своих бабских дел – вам хоть миллион дай, все пустите на тряпки!». - «Да я уже шубе рада по гроб жизни!» - прошептала жена. Он оттолкнул ее в сторону и сам стал искать: вытряхнул с полок простыни, одежду, все переворошил и, не найдя денег, начал со злости пинать по полу белье: «Суки, раз в жизни повезло – и то прошляпили!» Потом устало бухнулся на кресло: «Вспомни, может, приходил кто – подруга-какая-нибудь, она и украла?». - «Не было никого!» - жена перекрестилась, а так как была женщина набожная, то это его убедило. Он задумался и вдруг воскликнул: «Наверняка, сын взял?». - «Зачем ему?» - сказала жена. «А хрен его знает? – Вася зло прищурился. – Нынешнюю молодежь разве поймешь!.. Может, телефон сотовый накрученный захотел!». - «Так зачем все-то брать?» - защищала сына жена, как делала всегда. «А вдруг дружков приводил, чтоб похвалиться папиными деньгами, – они и украли?». - «Так мы же с тобой постоянно дома!»
Вася хотел бежать в школу, чтоб вытащить сына прямо из-за парты, но, посмотрев на часы, сообразил, что тот через минут пятнадцать должен прийти… Разъяренным зверем он заходил по комнате, то и дело выглядывая на лестничную площадку: не появился ли сын… «Ты только того… – умоляла жена, – будь с ним спокойней!». - «Буду, буду… - рычал Вася. – Только пусть деньги отдаст!»
Когда сын вошел в дверь, Вася схватил его за шкирку и, еле сдерживая ярость, спросил: «Куда деньги дел?» Сын часто заморгал и промямлил: «Я не брал…». Но по его виноватому испуганному выражению Вася понял, что это сделал он, и заорал: «Врешь, гаденыш!». - «Зачем они мне?» - прошептал сын. «Не знаю… - крикнул Вася так громко, что жена и сын затряслись от страха. – Наверное, похвастал пацанам, а они и прижали тебя к стенке, напугали: дескать, отдай, а то хуже будет». - «Никто меня не зажимал». - «Тогда где деньги, где? – Вася стал стукать сына головой о бетонную стену в коридоре. На нем сзади повисла жена, но сейчас с Васей и десять человек не могли бы справиться. «Я их в казино проиграл!» - наконец, еле слышно прошептал сын. «Проиграл? – Вася округлил глаза. – Чтоб спустить эту сумму, надо долго играть! Не сразу же ты их проиграл?». - «Сначала пять тысяч, потом еще…» - бубнил сын. Вася тяжело задышал: «Ну, проиграл – остановись…». - «Я испугался, что ты заметишь, что части денег нет – и  меня побьешь! И взял еще, чтоб отыграться». - «И опять проиграл?» - прохрипел Вася. «Да… - захныкал сын. – И поэтому взял еще. А потом все деньги кончились!» Вася втолкнул сына в комнату, да так сильно, что тот от удара повалился на пол: «Вот сволочь… Тебе кто играть разрешил?» Жена наклонилась, закрыв сына собой, и сказала с упреком: «Твоя порода…Тебя тоже за уши от автомата не оттащить!». - «Так ведь я меру знаю… - заорал Вася. – И свои проигрываю!». - «А он, молодой, меры не знает… И еще не зарабатывает», - всхлипнула жена. Вася застыл на некоторое время в ступоре, и, вдруг вспомнив, что сейчас его ждет голубая машина-мечта в автосалоне, завопил: «Убью! Сейчас же ищи деньги!»
В этот момент сын вскочил с пола, кинулся к приоткрытой двери балкона и перевалился через ограждение с третьего этажа…               
* * *
После посещения больницы, где сын, рыдая от боли, обиды и досады, лежал уже неделю в гипсе, сломав после падения на асфальт ногу, позвоночник, пробив голову, Вася направился в казино, где выиграл те большие деньги, и которое, как выяснилось, посещал сын... Сейчас требовалась огромная сумма на лечение сына, на операцию, которую врачи соглашались делать вне очереди только за деньги. Вася с женой уже продали новую норковую шубу, шикарный телевизор, но денег все равно не хватало. А взять было неоткуда. Почему-то решив, что Бог, а Вася в последнее время пару раз ходил с женой в церковь и ставил свечки за здоровье единственного сына, не бросит без помощи в столь трудную минуту и даст снова выиграть, он направился в казино.
С собой имелась тысяча рублей, и Вася, ласково похлопав автомат по блестящему боку, стал играть…Через пятнадцать минут от тысячи ничего не осталось – автомат сжевал ее и не подавился. Ошарашенный, Вася посидел около автомата минут десять, а потом направился в кабинет к директору казино. Его встретил рослый охранник: «Зачем вам директор?». - «У меня есть к нему предложение…» - сказал Вася. Его впустили в кабинет, но охранник на всякий случай встал за спиной. «Понимаете, - начал сбивчиво Вася. - Две недели назад я выиграл у вас крупную сумму денег». - «Да, - ответил молодой, но уже лысоватый директор холодно. – Я помню. И что дальше?». - «А через неделю эти деньги у вас проиграл мой сын», - Вася тяжко вздохнул. «Ну, - директор поморщился, не понимая сути разговора, и по-философски обобщил. – Кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает! Такова жизнь». - «Так ведь ему всего четырнадцать, он деньги взял без спроса!». - «Что ж, надо прятать подальше». - «Но я-то у вас честно выиграл». - «Поздравляю…- ехидно ответил директор. – Дальше-то что?». - «А дальше… я предлагаю вам вернуть мне сумму, что проиграл мой несмышленый пацан», - изложил свою, казалось, столь очевидную мысль Вася. Директор едко усмехнулся: «Вы, наверное, ошиблись адресом. У нас не благотворительная контора и не детский сад». - «Но сын выбросился с третьего этажа и сейчас лежит в больнице, ему требуются деньги на лечение», - Вася даже шмыгнул носом, расчувствовавшись. Директор развел пухлыми ручками: «Сожалею…» Уверенный в своей правоте, Вася вдруг резко заявил: «Но я ведь у вас выиграл справедливо!» Директор посмотрел на него как на придурка: «Вы не у нас выиграли!». - «У кого же? - растерялся Вася. – Ведь автомат ваш». - «Да, автомат наш, - кивнул с досадой директор. – Но деньги не наши». - «А чьи?» - напыжился Вася, уверенный: его хотят объегорить. «Твои, твоих друзей, соседей, просто горожан… - директор загибал пальцы, помогая это делать другой рукой. – Всех, кто ходит к нам играть. Так что ты у них выиграл, а потом какой-нибудь счастливчик - у тебя, вернее у твоего сына». - «Но ведь автомат ваш!» – опять начал Вася, туго соображая, да и не желая вникать в суть сказанного. «Ты че, дурак? Автомат - это не грядка, где растет «капуста» или долларовая зелень! - воскликнул директор, закатив глаза в потолок. - Да, мы поставили автомат, построили помещение, где народ играет, платим за свет, отстегиваем налоги государству и имеем какой-то (здесь он понизил голос, чтоб не сболтнуть лишнего), процент прибыли». Не зная уже, что сказать, Вася плаксиво прошептал: «Ради господа нашего прошу! Верните проигранные сыном деньги ему на операцию…» Директор нервно закурил: «А ты что, в Бога веруешь?». - «Да!» - Вася думал, что это признание как-то напугает или призовет к совести директора, не уточнив только, что верить начал совсем недавно. «А что же тогда по казино шастаешь? Зачем в богопротивном деле с нами заодно участвуешь?» - рявкнул директор. «Я?» - Вася растерянно ткнул себя пальцем в грудь. «Вот ты выиграл и был счастлив?» - заорал директор. «Да!» - Вася глупо заморгал. «А не подумал, что, возможно, эти деньги кто-то сначала отобрал у своей жены и детей, что кто-то, проиграв их, повесился, оставив детей сиротами, кто-то душу за них дьяволу продал, на убийство пошел? А?» - мясистое лицо директора аж побагровело от возбуждения.
Вася встал, слабо кивнул с отсутствующим видом (то ли соглашаясь, то ли прощаясь) и, пошатываясь, вышел, думая непонятно о ком: «Сволочи!»         
                Январь 2008

ИНОЙ МИР
Первый, еще простенький, компьютер Степе купили в семь лет, и он, научившись нажимать клавиши на клавиатуре, впился в экран, где шла игра-войнушка: дрались монстры, страшные чудовища с козлиными головами и ослиными хвостами, и он мог руководить ими, бросать друг на друга с воем и рычанием. Такое это доставляло наслаждение, что он проторчал в первый день за компьютером часов десять, до ночи, а когда от экрана стали оттаскивать родители, чтоб уложить в кровать, поднял вой, что они не рады были, приобретя сыну столь привязчивую игрушку… Степе показалось, его отрывают от окна (экран он считал окошком на улицу), за которым идет интересная жизнь, и тащат обратно в серую и скучную, с нудными наставлениями родителей, что надо кушать манную кашку, что надо готовить уроки (он уже учился в первом классе), что следует спать не менее девяти часов, чтоб к завтрашним занятиям быть в бодром здравии и ясном уме – и так всюду одни приказания, наставления, придирки.
Ну а в компьютере!.. Там он с помощью лишь крошечных кнопочек и двух пальчиков, которые на эти кнопочки слабенько нажимали, был хозяином над всем миром и над теми страшными монстрами, которые могли его поглотить, если бы вырвались из компьютера, разорвать на кусочки, ибо кидались камнями размером чуть не с гору, махали тяжеленными мечами - и это все он, маленький, которого третировали старшая и очень строгая сестра, а в школе хулиганистые пацаны. Сравнивая два столь непохожие мира, Степа уже на следующий день отказался ходить в школу, заявив, что это ему абсолютно не интересно и не нужно…Он отказался даже есть, так как видел, что монстры, воюя день-деньской, совсем не голодны, силы их не иссякают, а значит, и он так сможет…А однажды заигрался так, что даже описался – и не потому, что не ощутил позыва, а потому что монстры не ходят в туалет, а значит, и он перетерпит. «Ты чего? – удивилась мама, снимая с него мокрые штанишки. – Совсем заигрался?»
После этого родители ограничили ему доступ к компьютеру, но сделали это хитро, понимая, что грубым запретом Степу доведут до истерики, - они установили тайный выключатель, а потом и ввели в компьютер неизвестную ему штучку - пароль, и когда Степа включал компьютер и, плача, сидел у пустого экрана, говорили убедительно: «Твои монстры еще спят, они устали…», или же «Они пошли покушать, так что и ты иди…» И он понуро брел исполнять волю родителей… Однако годам к десяти он уже прекрасно понимал все их уловки и провести его было трудно.
Рос Степа замкнутым мальчуганом, так как школьный коллектив его не особо принимал – ребята, конечно, советовались с ним по поводу новых компьютерных программ, игр, в которых он разбирался лучше многих, обменивались с ним компьютерными дисками, но в остальном он с ними плохо контактировал, ибо не замечал с их стороны достойного к себе уважения. Ребята старались выпендриться физической силой, знаниями каких-то приемов и видов борьбы, смелостью, экстравагантными поступками, которые сразу выделяли их из толпы, то он этим выделиться не мог, ибо сидение за компьютером не менял ни на какие спортивные секции, да и все их хвастливые потуги считал делом мелким и неинтересным! Он был хозяином иного, огромного мира, где руководил мощными суперменами, бетманами, человеками-пауками, которые несравненно сильнее любого мальчугана из его школы, мог вызвать их из тьмы экрана, а мог и засунуть подальше, мог разделаться с ними одним нажатием кнопочки – и бах – нет уже супермена! Иногда Степа их наказывал, не вызывая на экран неделями, и в упоении властью думал: «Сидите теперь там взаперти…».
Стараясь оттащить Степу от компьютера, отец приглашал его прокатиться в лесу на лыжах или сходить вместе на каток, но сын морщился и отнекивался, представляя, как холодно сейчас на улице: надо шевелиться, тащиться по морозу, напрягать свои мышцы, когда у экрана он сидит в тепле и уюте, удобно развалившись в мягком кресле. «И кем ты вырастешь? – сердился отец, с недовольством поглядывая на узкие слабые плечи сына. – Не от мира сего… Раньше парни хотели быть сильными, путешествовали. Северный полюс открывали, в тайгу ходили и считали это за счастье!» Мать лишь разводила руками и, в оправдание сына и своей беспомощности в воспитании, говорила: «Времена другие… Будет программистом или дизайнером… Да и английский язык почти в совершенстве знает. Так что на хлеб с маслом всегда заработает!» И действительно, зачем Степе путешествовать по горам и лесам, если можно войти в Интернет и сразу побывать в любой стране мира, в любой точке планеты, узнать буквально за считанные секунды такие подробности и детали местности, обычаев народа, какие не узнает путешественник, проторчав там неделю с постоянной угрозой быть ужаленным какой-нибудь страшно ядовитой гадюкой, подхватить какую-нибудь ужасную болезнь, изнывать от жары, тащить тяжеленный рюкзак…
И вот вдруг в шестнадцать лет Степе понравилась девчонка из соседнего класса: рыжая хохотушка-веселушка, что ему захотелось видеть ее чаще, чем свой любимый мощный компьютер. Это Степу жутко раздосадовало, показалось: она нагло вторгается в его мир, лишает свободы действий и делает это непонятно с помощью каких достоинств… Чтоб доказать себе, что рыжая девчонка вовсе его не достойна, что отнюдь не красавица, и вообще ему не нужна, он залез на сайты фотомоделей, лучших красавиц мира, которые постоянно снимались в журнале «Плейбой» обнаженными, и начал долго и упорно их рассматривать, осознавая, насколько совершенны формы их тела, какой плавный у них изгиб бедер, какие у них чарующие глаза и роскошные волосы… А какие они принимали сексуальные позы, как завлекающее и томно смотрели на него! И тем не менее, через какое-то время он осознавал, что хочет видеть опять рыжую девчонку, и пусть она будет не обнажена и не в купальнике даже, а в самом простеньком платье, но затмит их. А вот чем – этого Степа не мог понять… Тогда он залез на сайты, где рассказывалось про любовь, надеясь там найти ответы и избавиться наконец-то от образа навязчивой девчонки. Степа долго читал там любовные и эротические послания интернетовским красоткам от поклонников и, наконец, понял, что влечет его к девчонке не стройность ее тела (она росточка была небольшого, пышечка), а невидимая энергетика, какой-то тончайший аромат, исходящий от нее – все это, к сожалению, не мог передать ему компьютер даже от самых красивейших топ-моделей.
Сообразив, что окончательно попал в зависимость рыжей девчонки, он перестал сопротивляться и пошел с ней на сближение… Он стал каждую перемену выбегать из своего класса и заглядывать в дверь соседнего, чтоб вновь и вновь увидеть ее рыжие огненные кудри, поймать ее быстрый смелый взгляд и найти повод поговорить. Степе впервые в жизни захотелось совершить какой-нибудь экстравагантный поступок, чтоб она выделила его из толпы, обратила на него внимание. Но, увы… Вот если бы она попросила его установить какую-нибудь «суперную» компьютерную программу, скачать что-нибудь интересное с его компьютера, поболтать, на худой конец, с ним по-английски, то он бы показал себя!
Однажды набравшись смелости, он спросил ее, выходящую из класса: «Лена, а у тебя нет программы по дизайну?» - и назвал самую современную, самую «крутую» из существующих… Она хитро посмотрела на него и весело сказала: «Я не особо люблю сидеть за компьютером!» Если бы в этом Степе признался кто-нибудь другой, то он бы перестал его замечать, подумав, что это абсолютный лох, а сейчас вдруг почувствовал, что все его знания в этой области гроша ломаного не стоят, что эта девчонка знает такое, чего ему никогда не узнать…и что не кто-то другой, а именно он лох! Растерявшись, Степа поддакнул: «Да, за всеми программами не уследишь…» К его великому счастью, девчонка не убежала от него «по своим делам», а остановилась и спросила: «А ты машину водишь?..». - «Есть у папы и очень крутая!» - он обрадовался, что хоть этим-то может похвалиться. «Я жуть как люблю кататься», – добавила девчонка, и Степа очень пожалел, что на отцовские уговоры получить права, отнекивался, считая, что ему вождение абсолютно не нужно… Но и был рад, что все-таки отец, когда выезжали на дачу, чуть ли не насильно садил его за руль, говоря: «Каждый мужик должен уметь управлять автомобилем!» - и они катались по просторному чистому полю… Поэтому Степа гордо сказал: «Можем и покататься!». - «Да?» - девчонка так ласково посмотрела на него и так много сказала в коротком «да» многообещающего, что в Степе все заволновалось, и он почувствовал какие-то абсолютно новые желания. Смелость и бодрость влилась в него, и мир вокруг, казавшийся тусклым и скучным, заиграл вдруг ярчайшими красками, наполнился волшебством и светом. «Давай в эти выходные созвонимся…» - сказал Степа с такими мужественными и строгими интонациями в голосе, что сам себя не узнал… «Давай», - ответила нежно она и, дав Степе номер своего телефона, побежала по коридору, и кудри запрыгали азартно по ее полненьким плечам.
Придя домой, Степа попросил отца съездить на поле, чтоб повторить навыки вождения, на что тот охотно согласился, заявив удивленно матери: «Похоже, наш тщедушный компьютерщик намерен стать мужчиной?» Пару вечеров Степа катался с отцом по полям, где не было встречного транспорта, который мог им помешать, не было гаишников, и, подходя с необыкновенным усердием к этому делу, кое-чему научился. Он представлял на пассажирском сиденье вместо отца восторженную рыжую девчонку Лену и, хвалясь перед ней, развивал по пыльной ровной дороге приличную скорость, на что отец осаждал: «Тихо, тихо…Еще не ас!»
Обычно на выходные отец уезжал с друзьями на Каму рыбачить и отдохнуть от стрессов и бизнеса, которым успешно занимался вот уже несколько лет, уехал и ныне, а Степа взял из шкафчика ключи от машины и гаража и отправился на улицу якобы погулять, что удивило мать и обрадовало, ибо ранее в свободное время он садился надолго за компьютер.
Он подрулил в условленный срок к подъезду Лены и его порадовало, что девушка не стала выкаблучиваться, заявляя, что надо привести себя в порядок (накраситься, намазаться), а выскочила из дверей на улицу через какие-то секунды и радостно удивилась, увидев его за рулем красивой, темно-вишневого цвета иномарки… «Куда поедем?» - спросила она, усевшись на переднее сиденье и важно посмотрела по сторонам, желая показать соседям и всем, кто ее сейчас видит, в какой шикарной «тачке» сидит… «Куда хочешь?» - Степа великодушно дал ей возможность выбрать маршрут. «Прокатимся по городу?» - сказала она – и он, включив скорость, повез ее на шоссе, а, выехав на трассу, добавил «газку», чтоб показать, что не просто какой-то «ботаник», как насмешливо и даже брезгливо говорят про мальчиков-интеллектуалов нынешние девчонки, а настоящий кавалер, мужчина. А так как нахождение за рулем было занятием новым, то сознание Степы само переключилось в привычную обстановку: он уже сидел не в автомобиле на оживленной и опасной дороге, а на кресле около привычного компьютера, и не руль держал, а джойстик управления, не в лобовое стекло смотрел, а в экран компьютера… Он набирал скорость, и верилось, что, обгоняя машины, мчится по виртуальной трассе, где действует принцип – быстрее всех добраться до финиша!   
  Когда машину повело в сторону, занесло, поволокло боком и стало переворачивать, Степа нисколько не испугался: эти ощущения уже испытывал многократно, сидя у экрана – и автокатастрофы там происходили пострашнее: машины не просто переворачивались, а врезались со всего маху в кирпичные стены домов, в скалы, так что искры летели во все стороны…  Не успел он испугаться и когда почувствовал сильнейший удар о бетонный столб, когда в глазах потемнело, когда потерял сознание… 
Очнувшись, он опять не испугался, а только удивился, что глаза его заливает кровь и липнет солоноватой жижей на губах, что в голове какой-то жуткий треск, и произнес недоуменно: «Боже, больно-то как!» Чтоб избавиться от странных и неприятных ощущений, он начал лихорадочно смотреть по сторонам, ища джойстик или кнопки клавиатуры, с уверенностью, что сейчас все исправит, как делается в игре: перевернет кнопочкой машину, поставит ее на колеса, выпрямит бампер – и кинется догонять умчавшихся вперед соперников… В этот момент его недоуменный взгляд наткнулся на девушку, по кудрям которой сочилась кровь, а один глаз как-то странно болтался на щеке. «Этого нет в игре! Мне такая игра не нужна!» - закричал Степа так, словно его подло обманули коварные разработчики программы и вместо ожидаемого, милого и спокойного действия, подсунули нечто со страшными правилами… И вдруг осознал, что сейчас находится в том мире, где уже не хозяин!               
                Март 2008             

ОБЕЗДОЛЕННЫЙ
Стоя у мэрии посредине большой толпы, где находились в основном люди пожилого возраста и дети, которых привели для усиления давления на власть, Андрей Рубенович, пятидесятилетний коренастый мужик, с хрипотцой орал громче всех: «Отдайте деньги народу! Пожалейте нищих стариков и голодных детей! Верните награбленное Мавроди!» Многие из пришедших поддерживали его криками и повторяли за ним хлесткие слоганы. Рядом с Андреем Рубеновичем оказался бледный, худой, плохо выбритый, интеллигентного вида мужчина лет шестидесяти, пожал ему руку и проникновенно сказал: «Молодец! У меня бы не хватило смелости так организовать народ». - «Когда у тебя этот жулик отнял последнее… оставил детей голодными, еще не так закричишь!» - ответил Андрей Рубенович, настороженно приглядываясь к соседу и думая, что это «подсадная утка» от власти, переодетый «фсбэшник», который хочет войти в доверие к организатору митинга и его обезвредить. «Это правильно – лично я тоже жутком состоянии», - вздохнул сосед, нервно подрагивая губами. «Сколько ты потерял в этой пирамиде?» - спросил Андрей Рубенович. «Да, считай, все - заложил квартиру, а теперь мою семью выгоняют на улицу!». - «Я тоже два миллиона потерял, - воскликнул Андрей Рубенович и добавил устрашающе: - Долларами!». - «Это же огромные деньги! – искренне испугался сосед. Андрей Рубенович открыл объемистый портфель, полный зеленых бумажек с сытой физиономией создателя «пирамиды» Мавроди, очень похожими на доллары с портретом Джорджа Вашингтона, и заявил: «Поменял их на эти фантики!». - «Но ведь после ареста выяснилось, что у Мавроди не так много денег – гроши, если на всех обманутых разделить!» - вздохнул печально сосед. «Пусть тогда власти деньги нам возвращают, раз допустили безобразие: у них под носом совершался обман всего российского народа!» - процедил Андрей Рубенович, уже сообразив, что подошел к нему обычный лох. «И ты веришь, что власти нам деньги вернут?». - «Если будем требовать и проводить акции, то прислушаются». - «Сытый всегда глух к чаяниям обиженных… - грустно подытожил сосед. – Многие из власть имущих и из высших милицейских чинов сами участвовали в пирамиде, но их-то вовремя предупредили!». - «Да, сволочи! – прохрипел Андрей Рубенович. – Они деньги успели вытащить и с прибылью! Но ничего! Мы власть в покое не оставим!». - «Одними криками не поможешь, – сказал обреченно сосед. - Вот решил сжечь себя в знак протеста!». - «Сжечь? - удивился Андрей Рубенович, затаился, а потом воскликнул: - Вот это правильно! Я, пожалуй, тоже себя сожгу вместе с тобой! Когда будешь сжигать, сообщи. Вот тебе мой телефон», - Андрей Рубенович протянул мужику визитку и вновь стал орать свои слоганы так, что жилы на шее вздувались, и трясти листами бумаги, где было обращение к властям с требованием выделить из бюджета деньги обманутым вкладчикам с тысячами подписей, большую часть из которых он собрал среди митингующих, а для солидности и количества еще вписал сотни «мертвых душ»: ведь никто списки проверять не будет – это же не для выборов в президенты подписи за кандидатов неугодных кремлевской власти...
Вскоре на гранитное высокое крыльцо мэрии вышла моложавая симпатичная женщина в строгом костюме; представившись заместителем мэра по социальным вопросам и, стоя сзади цепи суровых милиционеров, которые загораживали митингующим вход, она сказала: «Граждане, успокойтесь! Мы будем решать этот вопрос!» В этот момент толпа загудела и закричала: «Уже год ждем!..» И вверх полетели, словно листовки, зеленые мавродики! Крикнул и Андрей Рубенович, слегка пригнув к земле голову, чтоб не было заметно, кто кричит: «Так мы с голоду умрем!». - «Да! - эхом ответила толпа. – Умрем, умрем, умрем!!!» И вновь в сторону представительницы власти полетели мавродики. «Мы сожжем себя, и это будет на вашей совести!» - добавил Андрей Рубенович. «Сожжем!» - крикнул сосед. «Я слышала, у вас есть предложения, как решить этот вопрос – дайте их мне!» - сказала женщина, и тут Андрей Рубенович стал протискиваться к ней. Когда был в метре от женщины, два напрягшихся и готовых кинуться на него милиционера преградили путь, сомкнувшись плечами, и ему пришлось передавать листы с предложениями через их головы в протянутую ладонь представительницы властей. «Вот, - сказал он ласково ей, настороженно следившей за каждым его движением: - Здесь есть мои телефоны для связи, ибо я явлюсь председателем общества обманутых вкладчиков…»
Когда толпа разошлась, Андрей Рубенович, задержавшись, аккуратненько собрал «мавродики» с брусчатки, показывая милиционерам, что делает это ради порядка, сунул себе в портфель и мирно пошел к машине, которую оставил на автостоянке за два квартала отсюда – чтоб никто их присутствующих в толпе его дорогое авто не заметил. Шел и оглядывался, не идет ли кто за ним, а потом быстренько сел в машину и, надев черные очки и скинув потрепанный пиджак, поехал домой.
Остановив новую «Вольво» около подъезда элитного дома, он зашел в супермаркет, купил пакет дорогих продуктов и, довольный проведенным сегодня митингом, поднялся в купленную два года назад за большие деньги пятикомнатную квартиру, где ждали жена и сын. «Ну, как мероприятие прошло?» - спросила холеная дородная жена. «Отлично, - весело сказал Андрей Рубенович. – Думаю, скоро мы власти додавим».
Сытно пообедав и разлегшись на диване, он спросил у жены, которую постоянно посылал собирать «мавродики» к отчаявшимся вкладчикам, адреса коих знал: «Ну, сколько еще фантиков насобирала?». - «Сегодня тысяч на триста». - «Есть проблемы?». - «Да, возникают иногда… Отдавать старики просто так не хотят: еще надеются на возврат денег…А я им говорю: не дождетесь, скорей умрете. А так хоть прибавка к пенсии». - «Сколько ты им даешь за мавродик?». - «Да по рублевке порой…»
Довольный разговором с женой, Андрей Рубенович повернул голову к двадцатипятилетнему бугаю сыну, который внимательно рассматривал объявления в пачке газет, и спросил: «Ну, появились какие-нибудь новые «пирамиды»?». - «Да вроде есть парочка подозрительных объявления от фирм… Большие проценты годовых предлагают!». - «Когда открылись?». - «Кажется, с месяц назад!». - «Завтра же сходишь к ним в офис и все выяснишь… Сколько конкретно процентов дают с той или иной суммы и когда проходят выплаты… Если через месяц, то можно рискнуть парой миллиончиков». - «А вдруг раньше закроются? Ведь в МММ мы каждый день ходили за процентами». - «Да, Мавроди был молодец – благодаря ему, мы пару квартир в Москве имеем, не работаем уж давно, да и живем сытно…». - «Но прогадали же в конце немножко…». - «Зато выручили раз в пятьдесят больше, чем вложили… - Андрей Рубенович азартно потер руки и негромко добавил: - А насчет новых пирамид не бойся… Мы и с них успеем вытрясти больше, чем вложим. Любая пирамида раньше чем через год не закрывается… Ну а для подстраховки я тайно выясню, где их руководители проживают, что имеют… Чтоб на крючке их держать!»
В этот момент зазвонил телефон, и в трубке раздался голос (Андрей Рубенович сразу его узнал) мужчины, который стоял на митинге по соседству. «Прощай друг, - крикнул тот возбужденно. – Я облился ацетоном и уже держу спичку… Ухожу! Пусть сгорит и эта квартира, за которую полжизни работал, вместе со мной…» После этого из трубки послышался жуткий вопль…
Андрей Рубенович тихо положил трубку на рычажок аппарата и затаенно молчал. «Ну что, что случилось?» - не выдержала напряжения жена. «Один из вкладчиков себя поджог…У его семьи квартиру за долг отбирают», - ответил Андрей Рубенович после длинной паузы, в течение которой о многом успел подумать… «Вот дурак!» - сказал равнодушно сын. Андрей Рубенович хмыкнул: «Наоборот, нам-то это выгодно! Теперь на ближайшем митинге станем козырять этим поджогом: это будет наше знамя! Напугаем власти, что еще есть претенденты! Устроим символические похороны перед Белым домом… Неужели правителям нужна такая позорная шумиха на весь мир? Так что пошире раскрывай карман! Скоро разбогатеем!»       
                Июнь 2008

ГОЛУБАЯ МЕЧТА
На рынке Галина в жуткий холод, в трех рейтузах с начесом (чтоб не замерзнуть) торговала из маленького, открытого ветрам ларечка, что стоял в одном из длиннющих рядов таких же ларьков, мимо которых тянулась бесконечная череда покупателей с жаждой в глазах что-либо купить; к ней подошла расфуфыренная давняя подруга и восторженно рассказала о сетевом маркетинге в американской, действующей по всему миру фирме, где, распространяя товар, можно зарабатывать огромные деньги, и Галина загорелась желанием это делать. Очень хотелось разбогатеть, особенно в это время, когда появилось столько соблазнов, столько возможностей в выборе одежды, в путешествиях по миру, в приобретении машин. Молодежь, уже выросшая во время бума потребительства, воспринимала нынешнюю жизнь как данность, как нечто привычное, а Галина, воспитанная в советское время при скудных материальных возможностях, в семье без отца, который умер молодым, была очарована этой жизнью, ее свободой. Тем более что работала на рынке, где она торговала обувью на хозяйку, привозившую товар оптом, и видела, сколько разного «шмотья» продается здесь, какие шикарные шубы и какая модная обувь, заразила ее витавшей в этом оазисе торговли и разбухшей до невиданных размеров бациллой потребительства. Бацилла-то разрослась в Галине умопомрачительно, да вот возможностей удовлетворить ее жуткий аппетит не имелось – товар был хозяйский да и зарплата не ахти какая, а работать приходилось в дождь и ветер, что прошибал до печенок, и в зной, обливаясь потом. Тут как раз и подоспела подруга, которая уверенно заявила про возможность заработать, не утруждаясь, на чужом товаре, надо лишь впихнуть его, и побольше, покупателям!
На следующий день подруга выдала Галине у себя на квартире на реализацию несколько шампуней, чистящих средств для посуды и туалета, зубную пасту и стиральный порошок, заявив, что от продажи получит определенный процент. Узнав цену этим товарам, Галина растерялась и скептически хмыкнула: «Что-то слишком дорого по сравнению с аналогичными в магазинах!». «А ты посмотри, насколько они более эффективны, насколько не ядовиты для человека и природы, ибо сделаны из натуральных экологически чистых материалов…» - она дала Галине яркую, с глянцевыми страницами и картинками красивую книжку, где рассказывалось об этих материалах, которую Галина прочитала от корки до корки и уверовала в ее правдивость.
Все, что там написано, она вечером старательно заучила, как таблицу умножения прилежная ученица, и стала обзванивать состоятельных знакомых, которые могли эти дорогие шампуни приобрести. Кое-кто согласился взять одну штуку попробовать, кое-кто уже знал про эти товары только плохое и поэтому наотрез оказался от приобретения, а кое-кто сослался на дороговизну, но, тем не менее, кое-какие деньги Галина заработала. Получив вскоре эту сумму от подруги, она несколько скептически вздохнула: «Такими темпами я и через сто лет на красивую жизнь не заработаю…». - «А все зависит от тебя, милочка, - сказала подруга. – Если будешь активно работать, то можешь и за год долларовым миллионером стать». - «Неужто можно?» – охнула Галина. «Я вот тебя познакомлю с изумрудами и бриллиантами, и они тебе расскажут, как это надо делать…» Галина раскрыла рот от удивления, не понимая, как это минералы, эти драгоценные камни могут что-то рассказать, на что подруга только снисходительно усмехнулась: «Это люди, чей доход составляет в год огромные суммы – не один миллион долларов!». - «И они живут в нашем городе?» - спросила Галина о них как о небожителях, которые вдруг спустились к ним на грешную землю. «В городе пока нет, но будут – может быть, и ты…- усмехнулась подруга. – Но они приезжают к нам устраивать семинары, где собирают таких, как ты и я, мелких сетевиков и учат, как распространять товар и как зарабатывать большие деньги!». - «Я хочу научиться!» - заявила Галина напористо. «Через неделю они приедут…» - обнадежила подруга.
Всю неделю Галина готовилась к встрече, думала какой наряд одеть, словно собиралась на важный прием чуть ли в Кремль или, по крайней мере, в Большой театр на премьеру – и вот, вырядившись в лучшее, она направилась в арендованный для мероприятия вместительный концертный зал мэрии, к которому уже собирались десятки импозантных людей со всего города, многие были на дорогих машинах. «Это наши партнеры и друзья», - говорила с пафосом и гордо Галине подруга, представляя кое-кого из них и рассказывая вкратце о каждом, среди которых были директора малых предприятий, известные в городе личности, и добавляла: «Видишь, даже солидные люди идут в этот бизнес, а нам и подавно там надо быть».
И вот на сцене появились очень красиво одетые люди – мужчина с женщиной, улыбчивые, такие успешные, но в то же время такие доступные, это были муж с женой по классификации «бриллиант с рубином», которые стали рассказывать собравшимся, что работали обычными учителями в школе на мизерную зарплату, а по вечерам собирали пустые бутылки у подъезда, чтоб не голодать – и вдруг узнали, что существует такой замечательный сетевой бизнес, со всей душой они пошли в него и теперь имеют свой огромный дом в Подмосковье, имеют виллу на Кипре и больше времени проводят за границей, чем у себя на родине – вот и сюда только что приехали с отдыха в Испании и поэтому такие загорелые…. Галина слушала их, открыв рот, никого не замечая вокруг и, словно растворившись в воздухе, летела всей своей распахнутой душой к ним - она уже мысленно видела себя лежащей на пляже и не на грязной Каме, а на Канарских островах… и в ее мозгу стучала сладостная мысль: «А чем я хуже?! Я не глупее их, тоже с высшим образованием, а настойчивости в достижении цели мне не занимать!»
Вышла она из зала с сосредоточенным лицом и с полной уверенностью, что уж теперь-то развернется в бизнесе, что на это дело бросит все силы, ибо другой такой радужной и осязаемой перспективы вырваться из обыденности, круто изменить свою жизнь у нее нет…
В тот же день она позвонила своему давнему другу Степану, который когда-то в молодости ее любил, да и она его тоже, но с которым связь потерялась на долгие двадцать лет и которого она несколько дней назад неожиданно встретила на улице – он ехал в респектабельной иномарке, весь из себя «крутой». Поговорить им основательно тогда не удалось, ибо оба спешили по делам, но он оставил свой телефон и сказал, что может приехать к нему в гости в его коттедж. Узнав, где находится его жилище, Галина тут же села в такси и примчалась к Степану со своим новым товаром и книжками, где тот рекламировался и где о своих замечательных историях преуспевания рассказывали всевозможные «бриллианты и изумруды».
Степан провел Галину в каминный зал, где в мраморном обрамлении уже пылал настоящий огонь, к столу с бутылкой коньяка и шампанского, с хорошей закуской и, усадив напротив на резной стул, долго смотрел на нее пристальным изучающим взглядом, в котором она старательно хотела уловить его отношение к ней – уж очень желалось, чтоб воспылал к ней прежним нежным чувством, и тогда бы она быстренько сумела его привлечь на свою сторону…
Они вспомнили прошлое, и Галина с тонким намеком спросила о личной жизни, на что он показал ей альбом с фотографиями, на которых был изображен то в сауне, то в каком-либо путешествии по дальним морям и за границам с молодыми девушками, гораздо красивее Галины и раза в два младше, так что она сразу поняла, что ей будет весьма непросто вновь возбудить чувство у столь успешного мужчины. Да и сам Степан не без некой бравады признался: «Любовью женской я не обижен…» И тогда Галина решительно перешла к главному: «Ты слышал об американском сетевом маркетинге?.. Вот я тебе принесла книжки – почитай…» Степан равнодушно полистал книжки и сказал: «Да, я об этом слышал…», что ее несколько раздосадовало, ибо хотела застать его врасплох, хотела открыть ему нечто новое. «И как твое мнение? Нет ли желания этим заняться?» - спросила она несколько затаенно. «У меня своих дел полно – в своем бизнесе!» - сказал он. «А, между прочим, немало умных людей, в том числе и как ты владельцев фирм, пошли в это дело – я лично с ними познакомилась! - сказала Галина. – У тебя что, так много денег, что не хочешь еще?». - «Деньги лишними не бывают, - хмыкнул он. – Но я не верю в этот бизнес». - «Почему?» - растерялась она. «Во-первых, не хочу кормить американские предприятия, ибо этот товар выпускают и наши заводы. Во-вторых, сетевой бизнес подразумевает собой впаривание товара, навязывание его клиенту, что делать мне стыдно и неприятно - я предпочитаю, чтоб клиент сам ко мне пришел за моим, нужным и привычным ему товаром. В третьих, товар этот очень дорог по сравнению с обычным…». - «Но ведь он и качественней!» - воскликнула Галина. «Но не в четыре же раза, если судить по цене?!» - ответил он. «Удивляюсь я тебе – еще не попробовал, а уже отрицаешь… Впрочем, если не хочешь сам пользоваться – предлагай своим богатым друзьям, которых у тебя наверняка немало», - наседала Галина. «Ну а теперь, в-четвертых, я не хочу, чтоб некие люди, которых ты называешь «бриллиантами и алмазами», использовали меня для своего обогащения – я, значит, буду пахать на них как рабочая пчела, а они будут медок кушать, как это всегда бывает в сетевом бизнесе», - отрезал он. «Тоже становись бриллиантом, - Галина почувствовала, как ее начинает трясти странная дрожь. – Вот я же захотела! Сходила на семинар, пообщалась с ними и захотела». - «Мало ли чего захотела – станешь ли? - усмехнулся Степан. – В сетевом маркетинге выигрывает лишь тот, кто начал первым, а остальные так и будут на него пахать». - «Но ведь они учат всех, как надо работать – ничего не скрывают». - «И сколько стоит билет на этот семинар?» - спросил вдруг Степан с хитрым прищуром. «Пятьсот рублей…» - ответила Галина, не зная, к чему он клонит. «Так вот,  - жестко заметил он. – За ваши же деньги они вас зомбируют, показывают вам свою шикарную жизнь, придумывают себе красивые легенды: дескать, мы еще недавно босые на паперти у церкви стояли с протянутой рукой, а теперь миллионеры – и вы, как наивные бабочки на свет, летите на их призывы и пашите, пашите, пашите…»
Степан еще не успел договорить фразу, а у Галины уже защипало глаза, задрожали губы, а потом и хлынули слезы обильно и неудержимо… «Что с тобой? Что?» - растерялся он, подбежал к ней и потрогал за плечо. В этот момент Галина повернулась к нему и стала стучать кулаками в его грудь. Ох, как ненавидела его сейчас! Успешного, богатого, импозантного, который логично и умно развалил всю ее столь выстраданную, столь взлелеянную мечту о легком обогащении, мечту побывать за границей, где он сам бывал не раз, жить в таком же десятикомнатном трехэтажном особняке, как и он… Мечту одинокой женщины, которая оставила неудачника-пьяницу мужа и одна воспитывает двух дочерей….которая потолстела и подурнела к своим сорока пяти и не может конкурировать с его молодыми красотками. «Сволочь, сволочь!» - стонала Галина с рыданиями. Степан испуганно попятился и прошептал: «Чего ты так страдаешь!? Ну куплю я твой товар, куплю…»       
                Декабрь 2008

СТРАДАЛЕЦ
Проснувшись, Петруха сразу включил телевизор… Еще не успев открыть глаза, он уже вспомнил о нем, и жизнь наполнилась смыслом! А ведь когда сознание только просыпалось, жить не очень-то хотелось: все в мире казалось пустым, маловажным и скучным. Даже вставать не желалось. И вдруг идея! Прямо-таки зуд испытал, когда его заскорузлый палец тянулся к кнопке включения – и вот телевизор заработал. Как раз показывали новости – впрочем, уже много лет он просыпался перед тем, как начнут показывать новости!
На экране появился моложавый и подтянутый президент страны в темном строгом костюме, с модным бардовым галстуком, и стал уверенно говорить, как навести в России порядок, как справиться с кризисом – эту речь Петруха слышал вчера вечером в новостях, но и сегодня слышать желалось: не потому, что сказал президент уж очень слуху лестное, а потому, что у Петрухи возник повод покритиковать. Да, настрой у президента был правильный - страну надо вытаскивать из ямы, из пропасти, куда может попасть в связи с обвалом мировых цен на нефть и металл, надо помогать уволенным рабочим, пенсионерам, но сами методы, как Петруха считал, были неправильными, половинчатыми! «Свое сельское хозяйство загубили! – закричал он, неумытый и разлохмаченный, в небольшой экран старого телевизора и сердито прищурился. – Солярка стоит в пять раз больше, чем литр молока! Как колхознику при таких ценах жить? А? Скажи мне? Если такой умный?» А так как президент, естественно, не отвечал, то Петруха, то и дело азартно вскакивая со стула и подбегая к экрану, распалялся все больше: «Что вы там, в Кремле, знаете?! Ничего не знаете! Что вы в жизни видели? Ничего не видели! Было бы вам лет по семьдесят, пожили бы в селе, в колхозе поработали, тогда бы кое-что понимали! А то пришли молодые, на все готовенькое, что еще нами при коммунистах построено! Вы же не знаете, на чем хлеб растет».
После столь смелых слов главе страны Петруха чувствовал себя большим, сильным и важным. Ему даже захотелось взять президента за ворот пиджака, вытянуть из экрана к себе и отчитать, как провинившегося школьника, не выучившего уроки. «Ну-ка иди сюда! – он поманил президента пальчиком, потом сердито махнул ему рукой. - Иди, не бойся. Послушай разумного человека! Я все-таки больше тебя на земле пожил!» Но так как президент вскоре исчез с экрана, то он победительно воскликнул: «Ага, испугался! Конечно, правда-то глаза колет!» Потом по телевизору заговорили про международную политику: о том, что кризис идет по всему миру, на что Петруха уверенно воскликнул: «Это все из-за ВТО – всемирной торговой организации. Жили бы каждая страна отдельным хозяйством, без глобализации, то и кризис бы никого не коснулся!»
Когда новости на канале закончились, он пару минут потыкал кнопки остальных каналов, а так как новостей там не было и аналитических программ, где собираются известные московские экономисты и политологи с напыщенными озабоченными лицами обсудить проблемы народного хозяйства, по программе передач не предвиделось, то Петруха заскучал и схватил со стола давнишнюю, зачитанную и замусоленную, обляпанную супом газетку «Аргументы и Факты», где имелись умные статьи – он их знал почти наизусть, но не терпелось опять всколыхнуть в себе праведный гнев и мудро высказаться по поводу поднимаемых там вопросов. Но кому высказаться? Бубнить в газету и тыкать пальцем в статью неэффективно, ведь это не экран телевизора, с коим можно вести дискуссию хотя бы и в одну сторону… Необходим был слушатель, и Петруха кинулся на кухню, где варила суп и готовила еду скотине молчаливая и жилистая жена Нюра. «Вот такие дела, - вдохновенно уставился он на нее. – Ты смотри, что пишут-то. Какую ересь! О помощи олигархам, которые понабрали кредитов на западе, а теперь им необходимы деньги, чтоб расплатиться: и они предлагают народные деньги, наш Стабилизационный фонд раздать ворюгам!». - «У нас, как уже тебе давно твержу, поросенок третий день болеет – может, сходишь все-таки за ветеринаром?» – озабоченно сказала жена. Петруха глянул на нее с недоумением, потом с обидой и, наконец, сердито, с пафосом воскликнул: «Я тут, понимаешь, о стране страдаю, а она о каком-то поросенке!». - «Так ведь сдохнет - чем зимой кормиться будем? Другой скотины у нас нет. А ведь можно бы корову держать, как соседи, но тебе же лень для нее сено косить!», - ответила обреченно жена. Он нахмурился, не желая вникать в столь мелкие проблемы, и, чуть ли не брызгая слюной, заявил: «Чем? Чем?! Вот пусть президент об этом думает. Почему пенсия в стране составляет всего процентов тридцать от средней зарплаты? А? В Советском Союзе она составляла почти семьдесят процентов! На Западе составляет столько же! Поэтому нам, пенсионерам, государство не по три тысячи должно давать, а по восемь-десять. Тогда бы мы мясо на базаре покупали». - «Скажи об этом президенту», - устало откликнулась жена. «Говорю, да ведь он меня слушать не хочет!» - буркнул с досадой Петруха и завел пространную речь о том, что ему надо непременно сидеть в Государственной Думе, чтоб научить новоявленных демократов-либералов, куда надо вести страну, как наладить народное хозяйство, как оно должно функционировать, но говорить это пришлось в затылок жены, ибо она не смотрела подобострастно ему в глаза, открыв рот от восхищения. Занимаясь хозяйственными делами, она ходила в сарай, на кухню, в хлев, в огород, а он, как привязанный на веревочке, шастал за ней, размахивал руками, поднимал скрюченный палец к верху и тряс им, грозя всем нерадивым чиновникам, и одновременно читал громко большую статью из газеты. Осознав, что она его не замечает, зло воскликнул: «Ни хрена, вы бабы, не понимаете. Ничего вас не интересует! Копаетесь всю жизнь в дерьме!»
В этот момент он увидел со двора соседа Андрея Григорьевича, свого одногодку, который копошился у себя в саду, и, быстро перескочив через забор, в калошах на босу ногу пошагал к нему: оказалось, тот высаживает яблони, которых у него итак немало, включая сливы, вишню, груши. «Привет, сосед! Ты слышал вчерашнюю речь президента?!» - азартно воскликнул Петруха. «Допустим», - искоса глянул Андрей Григорьевич. «И что скажешь?» - «А что сказать: власть пытается помочь народу», - сосед сноровисто продолжил копать глубокую ямку под саженец, врезая лопату в темную унавоженную землю. «Вот именно – только пытается! – Петруха встал у него перед носом. – И пытается уже полтора десятка лет. А что получается?» - «Кое-что получается…- хмыкнул сосед. – Я вот, например, за пять лет две машины сменил, трактор себе купил. (Он кивнул на новенький голубой «Беларусь», что стоял во дворе) А при советской власти, между прочим, на простые «Жигули» в очереди десять лет стоял, а уж о тракторе в собственность и говорить нечего!» - «Получалось у Путина за счет дорогой нефти, а теперь хрен… И вообще, при коммунистах я мог трактор в колхозе бесплатно взять», - возразил Петруха. «Помнится, ты коммунистов, на чем свет стоит, костерил в былые-то годы…». Петруха крякнул: «И у них имелись недостатки, но жулья и бандитизма столько не было: посмотри по телевизору – ведь каждый день кого-нибудь убивают!» А так как сосед, продолжая работать, молчал, то Петруха, чтоб обратить внимание на себя, толкнул его в плечо и схватил гладкий, без единой зазубрины, черенок его лопаты: «Ты слушай, слушай…» - «А че слушать-то? Все это слышу от тебя уже сотый раз… И вообще, вот ты сам людей убиваешь или воруешь? – нет, я тоже нет. Значит, все от конкретного человека зависит, а не от власти». - «Э, нет! Надо создать условия для праведной жизни. Бытие определяет сознание – так говорили классики марксизма-ленинизма!» - «Я знаю, ты мужик грамотный… - сосед вырвал из руки Петрухи лопату. – Но лучше бы в этот погожий осенний день в саду поработал. У меня несколько яблонь есть лишних – отдам бесплатно! Ведь у тебя, - сосед посмотрел на голый, неухоженный сад Петрухи из-под ладони, прикрывая ею глаза от слепящего солнца, – кажется, всего одна яблоня была и ту зимой зайцы обглодали». Петруха нахмурился: «Я тут о глобальных проблемах, а он мне о зайцах…» - «Кстати, потому и зайцы заходят, что у тебя ограда вся развалилась. Прибей доски! Могу даже штакетника дать». - «Вот и зайцев развелось…» - возмутился Петруха и хотел уже объяснить с политических позиций: почему их так много. «Опять президент страны виноват? - усмехнулся сосед, перебив. – Может попросить его, чтоб прислал роту солдат с автоматами?» Петруха помялся с ноги на ногу, не принимая иронии, сердито сплюнул: «Да ну тебя… Копошитесь, как муравьи, а нет чтоб подумать о государстве», - и, гордый, деловой походкой пошагал прочь.
Дома опять включил телевизор, где шел следующий выпуск новостей – повторяли речь президента, во время которой Петруха снова нещадно критиковал власть и, стуча указательным пальцем (словно в дверь) в экран, восклицал: «Ну-ка скажи мне, если такой умный… А? Чего молчишь? Сказать народу нечего?»
Заметив в окошко, как из хлева вышли жена с приземистым пожилым мужиком в кепке, что нес маленький чемоданчик (в мужике он признал сельского ветеринара), Петруха поспешил на улицу и сходу, еще из двери сенцев, задиристо крикнул: «Ну что, Иван Никифорыч, думаешь о речи президента?» Ветеринар уставился на него, недоуменно моргая. «Может, ты его выступление даже не смотрел?» - нахохлился Петруха, уже желая сказать ветеринару колкость о его никчемной жизни, где нет места глобальным мыслям и идеям о благе всего народа. «Прекрати болтать… У нас поросенок умер. Что делать будем?» - хмуро оборвала жена. Петруха быстро помотал головой, словно выкидывая из ушей эту досадную новость, и продолжил с ехидцей: «И все-таки, Иван Никифорыч, как тебе речь президента?».          
                Январь 2009

ДОЧА
Максим очень обрадовался рождению дочери, хотя Галя несколько сожалела, что не родился сын – ей казалось, что отцы больше любят наследников, чтоб передать им свою фамилию, мастерство, свое дело, это уж потом узнала, что к дочерям у отцов особая симпатия… Муж, в дочке души не чая, таскал ее на закорках, вытирал аккуратненько ваткой попку после туалета, выносил горшок, покупал по ее малейшей прихоти любую игрушку, лично выбирал ей одежду в магазинах, одевая как куколку, называл Машу (он важно дал ей имя Мария, надеясь на ее большое и светлое будущее, в честь пресвятой Девы – самой знаменитой женщины на земле после Евы) не иначе как «масюсь». (Масюсь, пойдем гулять; Масюсь, кушать хочешь?»); Галя поначалу нарадоваться не могла, что муж оказался таким нежным, заботливым…Она даже в тайне ревновала его, считая, что всю ласку и нежность отдает дочери, а жене ничего не оставляет – с ней холоден и грубоват даже в постели.
Когда дочке исполнилось года четыре, Галя стала замечать, что Маша растет своевольной и капризной, мать не слушается, считая ту за бесплатное приложение к ее отцу и к ней лично. Она Гале начала грубить и даже обзываться, а когда Галя заставляла прибрать игрушки, то нарочно их разбрасывала; однажды, когда Маша кинула ей в лицо пластмассовым зайцем, Галя сильно настучала ее по попе, отчего дочь разоралась на весь дом, будто ей, по меньшей мере, оторвали ползадницы – Маша визжала и вопила аж до посинения, сучила ножками, валясь на полу и размазывая по щекам слюни, сопли и слезы… Явно ждала своего заступника, и отец, услышав рев, не замедлил появиться. Он влетел в комнату, не стал слушать объяснения жены, а резко пнул под зад. Галя столбенела и, заплакав, тихо произнесла: «Ты что делаешь?» - «Не тронь моего ребенка!» - заорал он с матюгами и, схватив еще громче завизжавшую Машу на руки, с нежностью прижал к груди. «Так ведь это я ее родила!» - опешила Галя. «Зато воспитывать не умеешь!» - крикнул он и сделал обиженную физиономию, словно это ему незаслуженно надавали по заднице. «Но меня вроде родители не дурой воспитали? Я пытаюсь так же!» - сказала Галя. «Эти методы ушли в прошлое! Книжки надо читать умные и воспитывать по доктору Споку – добрыми словами!» - заявил уверенно муж. «Хорошо, воспитывай ты…» - ответила обиженно Галя. «Да уж воспитаю лучше тебя…» - рявкнул гордо он, ласково гладя Машу по головке.
Галя не стала перечить мужу, конфликтовать, так как, приехав когда-то в Москву учиться в престижный столичный вуз из маленького провинциального города, жила в мужниной квартире, а значит, оставляла за ним право быть здесь хозяином, а также еще имела некий комплекс провинциалов, которые считают москвичей умнее, грамотнее, культурнее, и, наконец, будучи младше на шесть лет, уважала его как старшего и опытного человека… И действительно, он много читал, в том числе книги по воспитанию детей, просматривал новинки в этой области и поэтому иногда давал весьма дельные советы.
С тех пор Галя редко пыталась вмешиваться в процесс воспитания, хотя и видела, что порой ребенку следует дать отпор, как делала ее строгая мать, воспитав из Гали прилежную ученицу, закончившую школу с золотой медалью, послушного, аккуратного и трудолюбивого человека, а дальше Галя уж двигалась сама, окончив в двадцать пять лет аспирантуру…Галя по указанию мужа разговаривала с дочкой только ласковыми словами, с просящими интонациями, а Маша в ответ капризно надувала губки; про ее выходки Галя жаловалась мужу, чтоб переговорил с дочерью лично, как самый главный и мудрый воспитатель в доме, каковым себя считает, а он лишь отмалчивался.
* * *
Годы шли, и с двенадцати лет Маша стала обращаться к матери панибратски, не иначе как «Галя», словно к подружке, словно слово «мама» знать не знала… «Эй, Галя, дай поесть!» - кричала она с порога, прибежав из школы. - «Эй, Галя, ты погладила мое платье?» К тому времени НИИ органической химии, где Галя работала старшим научным сотрудником, в связи с полнейшим отсутствием финансирования науки при Ельцине, закрылся - и молодые сотрудники (в основном холостые мужчины) уехали работать за границу, а Галя просто-напросто стала домохозяйкой с ученой степенью – хорошо, энергичный и предприимчивый Максим быстро сориентировался в трудное время и, оставив работу инженера на заводе, занялся бизнесом, так что денег на безбедное житье хватало. Однако этих денег Галя почти не видела, ибо Максим давал ей определенную сумму на продукты, а остальное тратил по своему усмотрению – вкладывал в дело, купил пару квартир, перевезя семью из малогабаритной «двушки» в пятикомнатную, (с потолками высотой в три с половиной метра) в центр города, а остатки дарил Маше, которая в тринадцать лет уже одевалась гораздо дорожке и моднее Гали, покупая вещи только в дорогих бутиках за у.е… «Папа, дай мне триста долларов», - канючила Маша, когда он поздно вечером, уставший, возвращался домой; вешалась ему на спину, ласково обнимая за шею. «Зачем тебе?» - спрашивал Максим солидно, для проформы, но уже растаявший и готовый дать… «Хочу новые туфли купить», - отвечала она томным голоском. «Зачем тебе новые? - удивленно говорила Галя. – Ты месяц назад одни купила». - «Молчи, Галя», - холодно отмахивалась дочь. Галю это досадовало, и она продолжала: «Зачем покупать за триста, если точно такие можно купить на базаре за сто?» - «А почему моя дочь должна одеваться на базаре, как нищая?!» - важно говорил муж и доставал из бумажника сотенные зеленые купюры. «Да! - кивала Маша, проворно выхватывая деньги, и чмокала отца в щеку. – Одевайся там сама!» - «Я и одеваюсь, - тихо ворчала Галя, не в силах изменить ситуацию. – И не хуже других выгляжу». - «Ну, - хмыкала многозначительно Маша. – Сельское быдло, конечно, ничего не понимает в моде…» - этим она намекала на то, что мать приехала из провинции, где, по ее представлениям, до сих пор в лаптях ходили. «Скромнее надо быть, мозги развивать, а не на тряпках зацикливаться», - твердила Галя, проглотив обиду. «Сейчас внешний вид – главное!» - возражала уверенно дочь и на следующий день, довольная, бежала в магазин за очередной покупкой.
Вскоре она опять кидалась Максиму на шею и томно говорила: «Пап, дай сотенку на массаж!» - «Какой еще массаж тебе, малолетке?! – Галя округляла глаза от возмущения. – Мне под сорок, а я никогда на массажи не ходила… А у тебя кожа еще как у ангелочка». - «Действительно», - иногда муж позволял не соглашаться с дочерью. «Ну, пап…В салоне красоты мне сделают питательную маску на лицо, педикюр, маникюр… Неужели ты не хочешь, чтоб твоя дочь хорошо выглядела?» - шмыгала Маша носом, и Максим опять протягивал ей сотенную. «Эх… – вздыхала Галя с досадой и уходила в другую комнату, чтоб совсем не разнервничаться.
Иногда за ужином, ухаживая за мужем, Галя говорила: «Зря ты ее балуешь. Она привыкнет к роскоши! А кто знает, как у тебя завтра дела в бизнесе пойдут? Лучше б лишние деньги в банк положил!» - «Банки ныне тоже, как зажравшиеся кровью клопы, лопаются», - отмахивался Максим. «Ну хоть бы тогда училась хорошо, - говорила Галя про Машу. - А то ведь средненько, с тройками». - «Ты вот отличницей была, аспирантуру закончила… - хмыкал с едкими интонациями муж. – А что толку? Сидишь дома никому не нужная. А я был хреновым учеником, а деньги зарабатывать умею». Галя возмущенно, чтоб не унижали и не выставляли дармоедом, отвечала: «Не сижу – вас обстирываю, кормлю «первым, вторым, третьим», порядок в этой пятикомнатной квартире навожу. Ты у меня всегда ухоженный, как министр! А летом на даче заготовляю варений и солений на всю зиму!» - «Ладно, не обижайся…» - снисходительно хмыкал муж, соглашаясь, что она действительно человек работящий. Но Галю уже несло: «И вообще, почему ты позволяешь ей называть меня панибратски?» - «А ты хочешь уважительно, на вы?» - ехидно подкалывал он. «Не на вы, а как положено…- отвечала она. –  Лично я родителей так не обижала. А ты разве называл свою мать по имени?» - «Ну так сейчас в стране демократия, - хохотал он и добавлял: - Заставь ее уважать себя». - «Как? Ведь родители обычно воспитывают детей сообща, поддерживают друг друга». - «Тоже бизнесом займись – и денег ей давай». - «По-твоему получается, что ныне дети уважают только богатых родителей? А если родители обычные рабочие?» - возмущалась она. «Остальные дети меня не касаются». - «Да ну тебя», - Галя отворачивалась, и на глаза набегали слезы.
* * *
Она бы, наверное, не выдержала столь странной и психологически тяжелой обстановки в доме и, может, развелась, если б через пять лет после Маши не родила Лену, которой и отдала свою нежность и любовь; в ней Галя видела себя в детстве, да и внешностью Лена на нее походила: и послушная росла, и училась почти на отлично, и в различные кружки Галя ее водила, аж на другой конец города, где та по художественной гимнастике уже к девяти годам стала кандидатом в мастера спорта… В отличие от Маши, которая каждый вечер уходила гулять, не говоря родителям куда, и возвращалась только ближе к полуночи, Лена по вечерам сидела за уроками, читала книжки… Довольная ее успехами, словно собственными, Галя показывала мужу дневник Лены с оценками и говорила: «Посмотри, одни пятерки!» - «Молодец!» - хмыкал муж, который тоже (надо отдать должное) любил и младшую, хотя и не баловал, да и она денег у него не клянчила, а если и просила то только для дела, на покупку книжек, формы гимнастической и снарядов… Зная, что и старшенькой сможет (все-таки бывшая отличница!) помочь подтянуться по учебе, Галя Маше не раз предлагала: «Давай посидим, позанимаемся…» А та огрызалась: «Сама справлюсь… Не суйся!» - «Мне на родительские собрания стыдно ходить – слушать, как тебя учителя ругают. А мной родители всегда гордились!» - вздыхала горестно Галя. «А ты и не ходи! - отвечала дочь. – Еще опозоришь меня!» - «Чем это?» - «Своими нарядами – у нас в школе детки учатся самого…» - и она произносила несколько известных на всю страну фамилий знаменитых людей. «И что, тоже на тройки учатся?» - «По-всякому!» - «Ну-ну …» - и Галя, обиженная, уходила прочь.
* * *
Как-то однажды раньше срока Галя привела Лену с занятий по гимнастике и, увидев у порога туфли Маши и чужую мужскую обувь, крикнула: «Маша, ты здесь?» Но никто не ответил, и тогда Галя прошла к комнате Маши, но остановилась у дверей, слыша приглушенные голоса и возню. Открыть дверь побоялась, так как уже давно Маша запретила входить в ее комнату - тем более, когда она сидит там… Не успела Галя постучать, как вдруг дверь распахнулась от удара ноги с такой силой и так стукнула Гале в лоб, что та чуть не свалилась на пол. Она бы, наверное, потеряла сознание от боли, если б не рука, которая успела смягчить удар, но и та пострадала – показалось, что сломан палец… Схватившись за рассеченный лоб, Галя застонала. И тут в проем высунулась разлохмаченная голова возбужденной и счастливо ехидной Маши: «Ну чего? Хорошо я тебя припечатала?» - «Так ты меня чуть не убила…» - простонала Галя. «А нечего подслушивать! - засмеялась Маша. – Я тебя предупреждала…» И захлопнула дверь, но Галя успела заметить, что под халатом у нее нет ни трусиков, ни лифчика, а на кровати сидит парень в трусах… И вообще, из комнаты потянуло сигаретным дымом, а от Маши спиртным. Минут через пять этот парень, возрастом лет за двадцать, тихонечко выскользнул из комнаты и прошагал к выходной двери, бросив несколько смущенно: «Здрасте…» - «Здрасте», - сухо ответила Галя, прижимая к кровоточащей ране на лбу ватку с йодом… Маше, которая вскоре выскочила из квартиры вслед за парнем, Галя ничего не сказала, понимая, что бесполезно, зато вечером за ужином пожаловалась мужу: «Максим, она сегодня уже парня в дом приводила». - «Ну и что? – усмехнулся он. – Я тоже в четырнадцать лет девочек-одноклассниц в гости приводил». - «Так этот парень уже чуть ли бороду не носит», - сказала Галя. «Это сейчас модно – дружить с парнем гораздо старше. Ей, наверное, со сверстниками не интересно…». - «Ладно б, дружить… - Галя понизила голос, чтоб не слышала младшая дочь. – По-моему, она с ним спит». Для Гали, которая хранила девственность до замужества, до двадцати двух лет, отказывая «в постели» красивым парням, которых даже любила, подобное поведение было полнейшим развратом - она таких девиц осуждала, а тут собственная дочь… Высказать все возмущение, всю растерянность у нее не находилось слов – даже говорить об этом вслух казалось безнравственным… «Откуда ты узнала?» - вдруг рассердился муж на Галю. «У нее под халатом ничего не было». - «Она девочка ранняя», - как бы философски заметил он. «И что теперь? - возмутилась Галя. – Может, нам ее уже замуж отдать? Кто только возьмет?» - и подумала, что если и возьмет какой мужик, то такую строптивую да к тому же еще «порченную», пожалуй, на следующий день выгонит… «А это ты получила за подглядывание?» - усмехнулся вдруг Максим, кивнув на залепленный пластырем лоб жены. «Я тебе по делу – а ты… И вообще, когда Лена после ухода Маши вошла в ее комнату, то обнаружила на столе пачку сигарет, окурки в пепельнице и недопитую бутылку виски». - «Ладно, разберемся…» - сказал солидно Максим и ушел в свою комнату смотреть футбол…  Приготовив на завтрак еду и ложась спать, Галя его спросила: «Ну, ты поговорил с Машей?» - «Некогда было», - с досадой ответил он… На следующий день вечером, накормив его ужином, она снова спросила: «Ну, что ты сказал Маше?» - «А где она, где? - крикнул он, оглядывая квартиру. – Я ее не вижу: утром ухожу – она спит, вечером приходит…» - «Когда ты уже спишь», - подсказала Галя сухо. «Именно! – вдруг заорал он. – Мне что, больше делать нечего, как разбираться в ваших дрязгах? У меня, между прочим, бизнес!» Галя вздохнула: «Я бы разобралась, так ведь ты мне по рукам бьешь».
Отныне Маша в дом мужчин не приводила, но каждый вечер Галя, наблюдая за ней из окошка с третьего этажа, видела, как во двор въезжала большая черная машина, в которую Маша быстренько заскакивала… Иногда из машины выходил пожилой мужик, явно кавказской внешности, целовал дочь в щечку… «Кто это?» - спросила тревожно Галя, когда та, собираясь в очередной раз на гулянку, красила перед зеркалом губы и подводила тушью глаза. «Не твое собачье дело…» - огрызнулась Маша. «Так он тебе в отцы годится – ему уж лет сорок, наверное». - «Зато богатый» - «И куда же вы с ним ездите? Какие такие интересы общие вас связывают?» - «По ночным клубам, где ужин стоит тысячу долларов и где ты никогда не побываешь!» - сказала гордо Маша и хлопнула перед носом матери дверью.
О мрачном кавказце с небритым лицом Галя сказала мужу: «Спроси, кто такой?» - «А… - отмахнулся он. – Не маленькая – пусть сама разбирается».
* * *
Уже несколько дней Маша ходила замкнутая, думающая о чем-то своем, встревоженная, а чем была так озабочена, - Галя не спрашивала: боялась нарваться на очередную грубость…Но как-то утром Маша окликнула: «Мам, посмотри-ка, что тут у меня?», впервые назвав Галю за последние шесть лет не по имени… «Где?» - подскочила Галя обрадованная, и Маша, сняв трусы, повернулась к ней попой, между ягодиц которой Галя заметила несколько язвочек и в толк не могла взять, что это, ибо была в интимных вопросах неискушенной. «По-моему, это сифилис», - сказала спокойно Маша. В голове Гали все помешалось, она открыла рот и ничего от страха не могла вымолвить, мысль, что дочь в пятнадцать лет заболела сифилисом, стучала в голову, как молотком, и не давала сосредоточиться. Гале казалось, что эта болезнь, вроде проказы, вообще неизлечимая - как писали в книжках: сначала все тело покроется язвами, а потом в последней стадии на месте носа образуется гнилая дырка. «Закрой хлебало, а то мышь залезет», - усмехнулась Маша. «Надо срочно в больницу, - зашептала Галя, боясь, что разговор услышат соседи, и тогда стыда не оберешься. - Одевайся, поехали». И она на такси повезла Машу в кожвендиспансер, адрес которого дочь, оказывается, уже знала. «Откуда ты его знаешь?» - спросила подозрительно Галя. «Так не я первая, не я последняя…» - философски, с ухмылкой, заметила Маша. Столь легкомысленное отношение к случайным связям Галю покоробило, но она не стала дочь ругать, ибо жалко было попрекать больную.
В диспансере диагноз подтвердился, и врач прописала Маше стационар на неделю и очень сильные препараты для инъекций… Галю поразило, что эта молодая, но уже какая-то усталая женщина отнеслась к случаю заражения несовершеннолетней очень обыденно, словно к простуде, вроде насморка, словно у нее здесь каждый день таких приходит не один десяток. Гале же стыдно было ей в глаза смотреть: она краснела, бледнела, потела, твердила, придумывая повод оправдаться: «Вот в бане чужой села на полог…» -  и видела, что врач ей, конечно, не верит.
Когда Маша вернулась из диспансера и в тот же вечер опять собралась на гулянку с кавказцем, что ждал у подъезда на своем джипе, Максим, которому за эту неделю Галя все уши прожужжала по поводу дочери и который очень озаботился, что дочь заразилась, вдруг вышел с кухни и перегородил Маше выход из квартиры: «Никуда больше не пойдешь!» - «Это почему?» - опешила она, впервые получив от отца отпор. «Сама знаешь – почему!» - сказал строго он. «Ну, папочка, ну пусти…меня же друзья ждут», - она полезла к нему обниматься, пытаясь чмокнуть в щечку. «Мое слово – закон!» - заявил он, отводя в сторону глаза, чтоб не рассиропиться. «Ну, пап, сегодня в ночном клубе будет известная певица выступать». - «Вот вырастешь – будешь куда угодно ходить. А пока пятнадцать – сиди дома!» Маша вдруг нахмурилась: «А я все равно пойду, пусти», - и она попыталась оттолкнуть отца. Но крепкого физически, занимающегося штангой Максима столкнуть было невозможно даже такой массивной девице, как Маша. «Мы не хотим, чтоб тебя нашли где-нибудь убитой на обочине дороги… - вступилась за отца Галя. – Сейчас это в порядке вещей!» - «Это вас быстрее убьют! - процедила Маша. – Мои друзья». - «Что ты сказала?» - возмутился отец. «А что слышал?! - Маша смело сверлила его взглядом. – Между прочим, это грузинская мафия, а мой друг «вор в законе». - «Вот, значит, с кем ты общаешься?» - закричал отец. «Да, и если ты меня не пустишь, они прихлопнут весь твой бизнес, но сначала, конечно, попугают: колеса проткнут у машины, офис подожгут», - процедила она. «Ах ты, стерва! - взвился отец. - Да я тебя», - и побежал искать ремень, а, вытащив его из штанов, стал махать им по воздуху перед физиономией дочери и орать так, что в квартире задребезжала посуда и стекла в шкафах. Таким злым и растерянным (а он любил быть великодушным, вальяжным, насмешливым, всегда спокойным и уверенным, этаким хозяином жизни, которого ничто не может вывести из себя) Галя его еще не видела. Казалось, разорвет дочь на части. Но он только бегал вокруг, махал ремнем и орал громче реактивного самолета на аэродроме. «Тише ты, тише… - схватила Галя его за руку, опасаясь, что изобьет дочь, доведя себя до белого каления. – Перед соседями стыдно, сейчас ведь прибегут». Наконец муж бросил с силой ремень на пол, кинулся в свою комнату и так хлопнул дверью, что с потолка, с косяков и стен посыпалась штукатурка. «Вот так-то лучше», - процедила спокойно Маша, оделась и вышла из квартиры. А отец еще орал из-за двери: «Воспитала стерву!» - «Я?» - промямлила Галя, не входя к нему в комнату, зная, что он сейчас никого не слышит кроме себя.
* * *
Когда в восемнадцать Маша окончила школу, то не собиралась далее учиться… Да и поступить с ее оценками в ВУЗ было нереально; отец хотел за нее заплатить, чтоб поступила на коммерческой основе, но она отмахнулась: «Наконец-то отмаялась! Больше не хочу». - «Но ведь мы не вечные – у папы может бизнес кончиться. Кто тебя кормить будет?» - сказала Галя. «А зачем красивой женщине учиться и работать? - уверенно и с достоинством ответила дочь. – Меня мужчины должны кормить и одевать!» Она действительно к своим годам расцвела: была этакая аппетитная пышечка с ангельским личиком – никто бы со стороны не подумал, что умеет кричать, материться, обзываться. «Что, так неучем и останешься?» - растерялась Галя. «Да я поумнее тебя буду – я жизнь знаю!» - ответила снисходительно Маша.
После этого разговора Галя заявила мужу: «Ее надо срочно замуж отдавать, а то потом беда будет – испортится совсем!» - «И за кого мы ее отдадим?» - заинтересовался муж, понимая, что Галя права. «За бедного она вряд ли пойдет. Ей надо мужчину постарше, чтоб держал в ежовых рукавицах. Неужели у твоих компаньонов нет сыновей?» Максим на некоторое время задумался: «Да вроде есть у одного…»
Черед пару деньков Максим сказал, что в воскресенье приведет кандидата в женихи, как выяснилось, не молодого, уже под тридцать, но Галя считала, что именно такой дочери и нужен. Она наготовила еды, к назначенному времени накрыла богатый стол – и без опоздания, ровно в двенадцать, явился парень, на вид которому было чуть за двадцать – настолько был худощав, скромен и даже застенчив. Он представился Денисом, протянул Маше розы, а Гале отдал пакет, в котором лежала коробка конфет и бутылка коньяка. Понимая ответственность момента, он пришел в гости в дорогом сером костюме, в начищенных ботиночках, зато Маша встретила его в обычном халатике, хотя Галя и долдонила ей с утра, чтоб переоделась во что-нибудь нарядное, как сама сделала бы на ее месте. Мало того, Маша даже не пыталась его обольстить, не бросала на него кокетливые взгляды, не заговаривала о его интересах и планах, словно он ей абсолютно не интересен. Зато Галя чувствовала себя почти невестой и делала все, чтоб Денис раскрылся, не смущался… Максим тоже старался понравиться возможному зятю: накладывал гостю еду, словно официант в ресторане, подливал винцо в бокал – очень уж хотел, чтоб дочка выскочила побыстрее замуж и съехала с квартиры… В разговоре выяснилось, что потенциальный жених закончил престижный вуз в Лондоне, собирается открыть свой бизнес за границей, да и по манерам было видно, что человек из порядочной, культурной семьи.
Когда Денис ушел, Галя восторженно сказала Маше: «По-моему, прекрасный парень. Замечательная партия. Вы рядом будете хорошо смотреться». - «Какой-то тихоня», - фыркнула брезгливо дочь. «Да уж – не то, что твои бандиты с тремя извилинами», - обиделась Галя за парня, словно был ее сыном. «Зато с ними весело, а с этим со скуки сдохну», - заявила дочь. «Грамотный, с ним можно о литературе поговорить, об искусстве, а с твоими жуликами о чем? – продолжала Галя нахваливать. – С этим по миру будете путешествовать, а твоих бандитов скоро посадят и, не дай бог, тебя заодно с ними за что-нибудь привлекут». - «Не посадят – у них в милиции все схвачено», - ухмыльнулась дочь… Максим этот разговор слушал, молча, и вскоре веско сказал: «Выйдешь за него – подарю тебе трехкомнатную квартиру в центре Москвы на Патриарших». Свое жилье Маша давно хотела иметь, чтоб съехать от родителей и жить, что называется, без пригляда, в удовольствие, и не раз заводила об этом разговор, но Максим и Галя противились, опасаясь, что ее дом превратится в воровскую «малину», в притон, и им же самим хуже будет: если уж она в свою комнату вставила замок, чтоб родители не могли попасть, то в квартиру вообще не впустит… Услышав про квартиру, Маша хмыкнула: «Хорошо, я подумаю». Думала она несколько дней и, может быть, вообще не надумала, если б вдруг не выяснилось, что дружка грузина за что-то арестовали. Вызвали и ее как свидетеля в милицию, возвратилась откуда она встревоженная и сказала жестко: «Ладно, я выйду за него!» - «Если он тебя, конечно, возьмет! - вздохнула грустно Галя. – Будь я на его месте, за твое поведение на смотринах и разговаривать бы после не стала». - «Возьмет – куда денется». - «Почему так уверена?» - «Уж я-то умею обращаться с мужиками!» - похвасталась дочь. «Ага, большой опыт…» - подумала горестно Галя, но вслух это не сказала.
Встретившись с Денисом где-то, Маша вскоре хвастливо заявила матери, что он готов с ней расписаться, на что Галя удивлено произнесла: «Врешь, наверное?» - «Заруби на носу – я никогда не вру! – сказала уверенно дочь. – Мы уже заявление в загс подали». Галя искренне обрадовалась и воскликнула: «Ну что ж, поздравляю!» - «Себя поздравь!» - усмехнулась Маша. «И себя, конечно, тоже», - согласилась Галя, как и любая мать, довольная, что дочка выходит замуж за достойного человека. Но Маша осадила: «Поздравь с тем, что я от вас съезжаю: мы расписываемся и уезжаем сразу в Канаду…» - «А это вообще прекрасно!» - Галя руками всплеснула от переполнивших ее чувств. «Ну да - видеть друг друга не будем», - и дочь два раза сделала утробно «ха-ха», словно Фантомас из давнего фильма.
* * *
На свадьбу Максим не пожалел денег – отгрохал в дорогом ресторане, правда, гостей было немного, но зато люди солидные, бизнесмены, профессора. Ученые родственники со стороны Дениса были приятно удивлены, когда Максим сказал, что дарит на свадьбу дочери большую квартиру в центре города и солидную сумму денег… На следующий день после свадьбы Маша нашла съемщика – богатого француза, работающего в Москве по контракту и обещавшего по договору платить солидную сумму в пять тысяч долларов в месяц. И Галя прямо-таки порадовалась за дочь, за деловитость, за коммерческие способности! – лично она бы так быстро все организовать не смогла.
Взяв деньги за два месяца вперед, а остальные поручив забирать отцу, Маша улетела с женихом в Канаду… Придя после проводов с аэропорта домой, Галя вошла в квартиру в блаженном состоянии и ей захотелось петь и танцевать – настолько изменилась атмосфера в доме, настолько стало легко и свободно! Кругом только действительно близкие и родные люди – а главное, младшая дочь Лена.
* * *
Галя и Максим волновались, как заграницей, за океаном, за тысячи километров от них, дочь живет, как там освоилась, чем занимается, как с мужем ладит. Особенно переживала Галя, которая сама когда-то молодая далеко уехала от родителей, по своей инициативе вышла замуж за своенравного москвича и тяжело и долго к нему притиралась, а дочь вообще уехала на край света… Они частенько звонили ей в Канаду, а та односложно и, словно будучи совсем не рада заботе, отвечала: «У меня все прекрасно! Погода здесь замечательная, а жизнь еще лучше!» Через год Маша там родила, желая, чтоб ребенок имел сразу канадское гражданство, которое позволит пользоваться всеми благами и льготами, которые положены гражданину богатой страны, – тоже дочь. Родители стали просить, чтоб приехала и показала внучку, но Маша только слала фотографии дочери и в разговорах спрашивала: «Ну, как там мои денежки? Собираются?» - «Конечно!» – отвечала Галя, так как лично относила каждый месяц те пять тысяч долларов на книжку.
И вдруг грянул дефолт, в результате которого Максим, как и множество других предпринимателей среднего достатка, не ожидавших катастрофического обвала рубля, потерял все активы! Да еще и остался должен! Он замкнулся, похудел, сидел сутками дома у телевизора и материл, на чем стоит, обанкротившую государство бездарную власть – и ничего не делал. А кредиторы требовали деньги – звонили по десять раз на дню, угрожали, подожгли однажды ночью дверь в квартиру, так что семья чуть не задохнулись дымом – ладно, быстро пожарники приехали... После пережитого ужаса, опасаясь за жизнь близких и особенно Лены, которую могли украсть, изнасиловать, Галя решительно сказала: «Надо отдавать деньги, иначе они нас убьют». - «А где их взять?» - простонал Максим, чувствуя себя виновником происходящего: он даже схватил ружье и хотел идти перестрелять обидчиков. «Надо снять с книжки деньги Маши и расплатиться – там уже набежало сто тысяч долларов, как раз хватит»,  - сказала Галя. «А это идея! – выдавил Максим. – К тому времени, когда она приедет, может, заработаем снова».
В тот же день Галя с Максимом пошли в Сбербанк, куда, слава богу, положили для надежности деньги (большинство других банков, обещавших умелой назойливой рекламой огромные проценты, просто лопнули) – и сняли всю сумму, отдав ее под расписку фирме, которая требовала вернуть кредит… После этого семью перестали тревожить, и Максим с Галей вздохнули спокойно.
В результате перенесенного жуткого стресса, связанного с бизнесом, Максим охладел к делу, заявив устало: «Похоже, в нашей непредсказуемой стране надо жить подножным кормом», - и на все лето уехал на дачу, психологически и физически восстанавливаться - ходил на рыбалку, за грибами, мастерил баньку… И вдруг без предупреждения в Москву нагрянула Маша, заявилась сильно пополневшая, очень мощная, с маленькой дочкой Викой в дом к родителям, а они уж как приезду обрадовались! Счастливый Максим схватил внучку на закорки, как когда-то Машу, и вприпрыжку побежал на улицу погулять и показать ей двор, близлежащий парк с аттракционами, купить ей подарок… Денис, выглядевший каким-то пришибленным, молчаливым и подобострастно поглядывающим на жену, вышел за ними.
«Ты мужа, похоже, выштудировала?» - Галя, традиционно считавшая, что муж должен быть главой семьи, пожалела Дениса. «Уметь надо! Да и мужикам это полезно! - гордо ухмыльнулась Маша и спросила: - Ну, и как мои деньги?» Галя, не зная, как намекнуть о случившемся, отмахнулась: «Все нормально…» - она не предполагала, что Маша прямо с порога спросит о деньгах, да и отвечать за трату надеялась не одна, а с мужем – ведь не на себя же потратилась. «Сколько набежало?» - поинтересовалась холодно Маша. «Да я и не знаю, - уклончиво ответила Галя и попыталась перевести разговор на другое: - Надолго ты сюда?» - «Сберкнижку мою давай!» - потребовала Маша, и Гале ничего не оставалось, как признаться: «Тут знаешь, такое случилось…» - «Что?» - Маша свирепо глянула на нее. «Нас хотели убить, ибо папа задолжал во время дефолта! Поджигали дверь, угрожали», - пыталась Галя вызвать сочувствие у дочери. «Ближе к делу!» - рявкнула Маша. «В общем, мы взяли деньги взаймы», - выдохнула заискивающе Галя. «Все?» - Маша угрожающе приподнялась со стула. «В общем-то, да…» - «А кто вам позволил взять без спросу?!» - «Ну так ведь близкие люди должны помогать друг другу. Что было делать – погибать?.. И вообще, нам даже есть не на что было». - «Меня это не касается?» - «Но ведь, Маша, все-таки эту квартиру тебе папа подарил». - «Когда вернете?» - процедила дочь. «Пока не знаем…у папы бизнес заглох», - Галя виновато развела руками. И тут Маша резко и мощно ударила мать кулаком в лицо – так, что та от неожиданности свалилась на пол. Потом стала ее пинать и орать: «Вот тебе, сука, вот тебе! Жрать вам не на что было?.. Я вас сейчас накормлю собственной кровушкой. Надолго сытые будете!» - «Что ты, что ты делаешь, дочка? – стонала Галя, закрывая лицо руками. – Как тебе не стыдно?»
Раскровенив матери нос и губы, Маша отправилась к сейфу, где лежали семейные документы, а Галя с трудом поднялась и, охая, направилась в ванную отмыть от крови лицо… Вскоре в квартиру вошли радостный Максим с улыбающейся внучкой на закорках, которая держала в руках купленного дедом плюшевого медведя, а следом - Денис. Сунув себе в сумку пачку бумаг из сейфа, Маша подошла к Максиму, резко сдернула с плеч дочку и рявкнула: «Пойдем отсюда!» - «Куда вы? - растерялся Максим. – Сейчас обедать будем… Да мы еще и с Викушей не наигрались». - «Вику вы больше вообще не увидите!» - рявкнула Маша. «Это почему? Что у вас тут случилось?» – всполошился Максим, ища глазами жену, которая вышла из ванной заплаканная, прижимая к опухшему синюшному лицу полотенце. «Вы мои деньги растратили – я вас на счетчик посажу», - процедила Маша с ненавистью. «Ну так отдадим…» - ответил Максим. «Даю вам неделю сроку», - отчеканила Маша. «Где ж мы за неделю возьмем?» - удивился Максим. «Квартиру свою продавайте, а сами на дачу переселяйтесь», - подсказала Маша. «Уж это не тебе нас учить!» - строго осадил Максим. Толкнув растерянного и испуганного Дениса в спину и, выходя за ним в дверь, Маша процедила: «Кстати, документы от вашей квартиры я забрала в залог». Она дернула за руку дочку, а когда та обиженно промолвила: «Я хочу с дедом гулять», залепила подзатыльник: «Обойдешься!». - «Как ты с ребенком обращаешься?!» - возмутился Максим, но Маша, удостоив его лишь презрительным взглядом, хлопнула дверью… И тут Галя горько, чуть ли не со смертной тоской и обидой, сказала: «Зато, может, внучка не избалованной вырастет. На мать руку не поднимет». Не желая быть во всем случившемся виноватым, Максим отвел растерянно взгляд и процедил: «Может, это время сейчас такое жуткое? Жадность и корысть кругом несусветные – вот души у молодых и озлобились!»      
                Сентябрь 2009         

БЕЖЕНКА
Началась программа вечерних теленовостей, и Неля с родителями, прижавшись на диване друг к другу, словно пытаясь защититься от сгущающейся тьмы за окнами квартиры, уставились напряженно на экран: в конце «горбачевской перестройки» ежедневно происходили тревожные события и следовало следить за ними, чтоб быть готовым к худшему. После жуткой после резни армян в Сумгаите разгоралась война в Карабахе, узбеки с жестокостями прогнали турок-месхетинцев, осетины вытуривали со своей территории ингушей, отнимая у них дома... Видеть это добропорядочному человеку, прожившему десятилетия без тревог и страхов, под защитой сильного государства, было больно и странно.
Глядя на экран, где показывали трупы женщин со вспоротыми животами, детей с выколотыми глазами, где орали с перекошенными от злобы лицами фанатики-националисты, седоватый отец Нели тяжело вздохнул, погладил жесткой крупной ладонью занывшее сердце и грустно сказал:
- Пора подаваться на Родину, пока не дали пинком под зад...
Последние месяцы отец произносил эти горькие слова чаще и с большей уверенностью и обреченностью.
Побледнев, мать растерянно сказала:
- Может, нас не прогонят? Ведь тридцать лет в Таджикистане прожили - все силы здесь отдали. Когда приехали, Душанбе большим аулом был. Многое тут построили.
- Молодым фанатикам без аллаха в башке на наш труд наплевать, - возразил горько отец. - Им надо ограбить нас и до власти добраться. Посмотри, что делается: людей, чьи деды и прадеды эти земли осваивали, сгоняют с насиженных мест без стыда и совести.
- Куда мы поедем? Кто нас ждет? - обречено сказала мать. - А начать с нуля уже не в состоянии – здоровья нет.
Отец внимательно и с надеждой посмотрел на дочь:
- Пусть она пока уедет. Может, найдет обмен жилья. Устроится на работу и нас перевезет. Надо торопиться. Если заварушка начнется, придется в подштанниках бежать. - И отец обвел печальным взглядом трехкомнатную квартиру с красивой и дорогой мебелью, с коврами на полу и стенах, с хрусталем в шкафах...
* * *
Вскоре Неля поехала в Набережные Челны, где когда-то строилось много жилья, и квартиру обменять, судя по рассказам знакомых, было легче, чем в других городах Татарстана, из которого в сороковых годах по призыву компартии на строительство заводов в отсталой и малокультурной, с грязными кишлаками и бедным населением, республике уехали ее родители. В Челнах Неля - по профессии учитель русского языка и литературы, деловая, энергичная, с приятной располагающей внешностью – без труда устроилась в школу и, получив койко-место в общежитии, дала в газеты объявление об обмене квартиры. Проходили дни, недели, но позвонили всего два человека, которые хотели обменять свои убогие «малосемейки» на просторную трехкомнатную квартиру в Таджикистане. И без доплаты. Неля не согласилась, ибо не привыкла жить в стесненных условиях, да и родители, когда сообщила о предлагаемом варианте, были против, понимая, что с мизерной пенсией им никогда не расширить жилье, ну а все сбережения после «гайдаровской» реформы превратились в бумажки… Неле сведущие люди сказали, что если бы занялась обменом раньше, когда еще в стране был порядок, то он бы удался, а теперь с окраин Советского Союза народ ринулся на историческую Родину, и обменяться практически невозможно. Оставалось: продать свое жилье в Душанбе и купить квартиру в Челнах. Но когда родители попытались это сделать, сумму им предложили смехотворную: квартира уже ценилась не по вложенному в нее труду, не по количеству затраченных строительных материалов и не по комфортабельности, а по тому есть ли у покупателей деньги. Ну а средств у людей в раздираемой враждой республике, где после отъезда российских специалистов экономика сошла на нуль, где начался голод и прекратились вливания из Центра, конечно, не было, да и местные жители, привыкшие жить семейными кланами в больших подворьях, не желали переселяться в душные «каменные склепы» многоэтажек.
Родители решили повременить с переездом, надеясь, что кончится «перестройка», или же, как обещают рвущиеся к власти демократы, они скоро сделают Россию и остальные республики бывшего Союза процветающими. Тогда и можно будет переезжать…
Чтоб прижиться на новом месте, Неля вознамерилась найти мужа или солидного любовника-спонсора, надеясь, что обеспечит ее квартирой. Она стала посещать всевозможные выставки и презентации, сходила в ресторан и на дискотеку и с горечью поняла, что конкурировать с молодыми и длинноногими красотками Набережных Челнов, которые одеваются здесь так модно, как в Таджикистане только богатая элита, ей трудно. Это там, где строгие мусульманские обычаи запрещают девушкам кокетничать с мужчинами, где женщины обременены многочисленной семьей, где с малых лет помолвлены, смазливая и свободная Неля, имеющая высшее образование и понимающая толк в одежде, была из редких обольстительниц, и поэтому отхватила в любовники директора химического завода, который окружал ее вниманием и заботой. До его переезда в Германию, (предки его были оттуда) у Нели прошло лучшее время в жизни: они постоянно ездили на директорскую базу на шашлыки, купались в горных озерах, отдыхали на курортах - может, поэтому Неля вовремя и не вышла замуж, как ее подруги. Перед отъездом он предложил родить от него ребенка и поехать вместе в Германию - он мог это устроить - но Неля заявила: «На кого я оставлю родителей - они уже старые?» Теперь жалела, что отказалась.
Когда экономическая обстановка в республике еще более ухудшилась, Неля с родителями решили перевезти мебель и вещи, ибо начались погромы в квартирах, из которых выехали русскоязычные граждане, и в любой момент жилье могли ограбить, выломав дверь. Самолетом лететь было дорого, и Неля отправилась во время летних каникул в Таджикистан поездом. У нее имелись попутчики до Казахстана - молодые мужчина и женщина - с ними было спокойно, но когда они сошли, Неля обратила внимание на подозрительных неопрятных казахов, которые бродили по вагонам и присматривались к пассажирам. Напуганная их цепкими холодными взглядами, Неля забилась в угол скамейки и прижалась к стенке. Они прошли раз-другой мимо нее, потом один в кепке надвинутой на глаза и с топорщащимися как у хомячка редкими усиками спросил: «Ты куда?» - «В Таджикистан, - заискивающе улыбаясь, ответила Неля, надеясь расположить к себе незнакомца. - Беженка я». Казах криво усмехнулся, обнажив грязные зубы, и двинулся дальше. В последнем на территории Казахстана населенном пункте, перед тем как поезду тронуться, казахи появились снова и с решительным видом подсели с обеих сторон к Неле. Один упер ей под ребро что-то острое. У потерявшей дар речи Нели, потемнело в глазах. А когда поезд тронулся, один из казахов резко выдернул у нее из-за спины кожаную сумку с деньгами и документами и с силой расцепил ее судорожно сжатые пальцы с ремешка.
- Что вы делаете? - прошептала Неля, глядя по сторонам в поисках поддержки. Но две старушки, что сидели рядом, лишь отвели испуганно взгляды.
- Поднимешь шум, - сказал тот, что тыкал под ребро. - Вынесем и тебя с поезда.
Затем воры спрыгнули на перрон и скорым шагом удалились. Проводив их в окно ошарашенным взглядом, Неля лишь тогда осознала, в каком жутком положении оказалась. После минутного оцепенения она прибежала к проводнице - миловидной крупной тетке - и горько воскликнула:
- Понимаете, меня только что обокрали. Унесли деньги и документы... Что мне делать?!
- Знаешь, кто? - спросила участливо проводница.
- Знаю. Они только что сошли. По виду казахи.
- Плохи твои дела, - посочувствовала проводница. - Там казахская милиция, а здесь уже таджикская - у них сейчас никаких  контактов.
- Но что-то же надо делать? - зарыдала Неля и ей захотелось броситься под колеса на рельсы.
- Я, конечно, сообщу бригадиру поезда о случившемся. Может, он чем-нибудь поможет. 
На следующей станции к Неле подошел молодой худенький милиционер и, позевывая, составил протокол об ограблении. «Мне стоит надеяться?» - спросила бледная Неля. «Попробуем искать», - ответил вяло он, и Неля поняла, что ситуация безнадежная.
* * *
На железнодорожной станции, куда родители с Нелей обратились, чтоб отправить имущество, нажитое за долгие годы и которое продать можно было только по бросовым ценам, в отделе по транспортным перевозкам заявили, что свободных вагонов нет: мол, поезда плохо ходят, вагоны развалились, а желающих очень много... Так говорили всем, но многие умудрялись отправить имущество в Россию за взятки. Таджики, которые заняли начальственные должности отъехавших в Россию инородцев, ходили неторопливо, выпятив важно жирные животы, и разговаривали с просителями через губу, пренебрежительно и нагло. Когда Неля сунула начальству взятку, и документы на отправку были оформлены, грузчики вдруг заявили, что багаж не вмещается - и им тоже пришлось дать... Всюду договаривалась Неля, ибо родители, воспитанные в доброжелательности и бескорыстной взаимопомощи, смотрели на происходящее с ужасом. «Что вдруг случилось с людьми? - восклицал отец. - Мы ведь таджикам ничего плохого не сделали. Все построенное им оставляем».
В самом деле, еще не так давно таджики – тихий, гостеприимный и скромный народ - с почтением обращавшиеся с каждым приехавшим из России человеком (и плов сделают, и дыню нарежут, и вином виноградным угостят, и слушают, открыв рот), теперь изменились. «У них на востоке чинопочитание как было в крови со времен эмиров, так и осталось, - вздыхала мать. - А теперь они добрались до власти...».
* * *
В Челнах отцу с матерью, как беженцам, дали комнату в общежитии, куда они еле впихнули не распакованные вещи - лишь стол, шкаф да кровать с двумя стульями уместились в крохотном пространстве. Съездили они в гости к старшей сестре отца в деревню, что располагалась в ста километрах от города, но домик у нее был небольшой и старый, а семья многочисленная - и поэтому гостить долго было обременительно и неудобно. А купить какое-никакое жилье и остаться работать не представилось возможным, ибо колхоз разваливался, поголовье скотины сократилось, сельхозтехника вышла из строя - и на что существовали колхозники, одному богу известно... «Оставайтесь в городе, - заявила Неля, которая была в курсе всех новостей и событий. - Правительство обещает выделить ссуды на строительство и земельные участки. Здесь нас, беженцев, много - будем добиваться льгот».
Она тем временем с большим трудом, через массу бюрократических проволочек, восстанавливала украденные документы…
Неожиданно позвонила из Душанбе соседка, которую просили присматривать за квартирой, и сказала, что приходили какие-то злые подозрительные люди и требовали продать жилье за тысячу долларов, иначе просто отберут. «Меньше чем за пять не соглашайся», - ответила Неля. Но на следующий день соседка позвонила снова и заявила, что дверь в квартиру подожгли. «Может, тебе там пожить?» - предложила Неля. «Да ты что! - рассердилась соседка. - Чтоб меня убили!?» - «А в милицию не пробовала жаловаться?» - спросила Неля. «А ей это надо?! Тут подобное на каждом шагу! Да и милиция сама замешана - ведь чем больше выгонят русскоязычных без жилья, тем им выгоднее – значит, таджики богаче будут».
Узнав о поджоге, отец, любовно державший квартиру в порядке, (лакировал паркетный пол, клеил обои, плиткой ванну укладывал) так расстроился, что заплакал: «Езжай, дочка, может, все-таки продашь, а на эти деньги домишко купим в деревне... или однокомнатную квартиру».  И Неля поехала.
 По ее приезду к ней пришли двое прилично одетых молодых таджиков, походили по квартире хозяевами, не снимая грязных башмаков, и один заявил: «Даем тысячу долларов!» - «Да вы что! - возмутилась Неля. - Она стоит пять». Таджики рассмеялись: «Вообще ничего не получишь, если через неделю не согласишься». Долго Неля звонила во всевозможные агентства недвижимости: искала покупателей, но никто не соглашался! Может, боялись перейти дорогу мафии, которая по дешевке скупала все приличные квартиры... В одном агентстве ей грустно сказали: «Отдавай хоть за тысячу... Есть примеры, когда квартиры просто побросали». Расстроенная, Неля решила в последний раз посоветоваться с родителями и, вызвав их на телефонные переговоры, расплакалась: «С продажей не получается. Мне угрожают».
Вечером мать пересказала разговор с дочерью отцу, а когда вернулась с работы, отец лежал на кровати и, корчась от боли, стонал. «Что? Что с тобой? - она увидела рядом с кроватью наполовину пустую бутылочку уксусной эссенции и ужаснулась: - Зачем ты это сделал?» Муж открыл мутные от боли глаза, хотел что-то сказать, но лишь прохрипел с пузырящейся на губах кровяной пеной и, отвернувшись, заплакал. Мать с вахты общежития вызвала «скорую помощь» и послала Неле телеграмму: «Продавай хоть за сколько и срочно приезжай. Отец отравился».
* * *
Последствия отравления были ужасными: ожог верхних дыхательных путей, гортани и желудка. Неля чуть не лишилась рассудка, когда узнала, что отравление случилось после ее печального известия о невозможности продать квартиру. «Это я виновата, я!» - рыдала она и билась в истерике на груди у матери. «Надо было смягчить ситуацию, а я сказала все, как есть», - плакала вместе с нею мать. И обе днями и ночами, сменяя друг друга в больнице, дежурили у отца в палате. Они готовили еду, но он не мог жевать: питался бульоном только через вставленный в гортань катетер, да с помощью вводимой внутривенно глюкозы. Часто отец терял сознание, бредил, говорить не мог, так как голосовые связки тоже были сожжены, только шептал, как будто извиняясь за содеянное. Месяц он был на грани жизни и смерти. Организм поддерживался лишь аппаратом искусственного дыхания через трахею. А потом аппарат сняли, ибо врачам и Неле показалось, что отец начал поправляться – пусть и грустно, но улыбался, пытался кушать через рот. Коллегам в школе и беженцам из Таджикистана, с которыми здесь подружилась, интересующимся здоровьем отца, Неля со светящимся взором говорила: «Он пошел на поправку. Скоро, наверное, заберем... из больницы».
Однажды она отлучилась из палаты на пару часов, чтоб сходить в магазин и покушать, а когда вернулась, медсестра на этаже встретила ее скорбным видом и тихо произнесла: «Он умер».
Слезы катились по щекам Нели, когда она шла к матери. Она никого не замечала вокруг, лишь растерянно думала: «За что столько боли на нас? За какие грехи? Кто-то же должен за это ответить...Где праведный суд над бездарными политиками, что затеяли все это?».
                1994г.

КАРТЕЖНИК
Начало гайдаровской «шоковой терапии», когда обесценились деньги, большинство работающего на производстве населения восприняло как катастрофу, только не слесарь Володька. Он почувствовал себя как рыба в воде, ибо на автозаводе, где платили по нынешним временам крохи, но с переполненными плохо сбываемой продукцией складами, началась эпоха неслыханного воровства. Многие рабочие (мужики и женщины) вслед за начальством, которое вывозило грузовиками, тащили тоже, рассовав по карманам сальники, шайбы, болты, нанизав на ногу десятка по два поршневых колец и прикрепив их скотчем, чтоб не свалились; сунув порой в интимные места дорогие форсунки для двигателя…А каждого на проходной не обыщешь, если после смены идут валом сотни и сотни человек! Но все это следовало куда-то сбыть?! А у Володьки был торгующий автозапчастями друган - сосед по подъезду, у которого имелись клиенты-предприниматели, открывшие магазинчики вдоль трасс по всей России. Друган, конечно, брал львиную долю прибыли, так как машина, на которой свозились запчасти с квартир работяг, была его и деньги, но и Володьке доставалось немало. Чтоб не ходить на завод за нищенскую зарплату, не вскакивать ни свет ни заря холодным утром, несясь к проходной, Володька вскоре уволился и, нежась в кровати до обеда, начинал суетиться лишь вечером - собирать по квартирам и гаражам запчасти. И к ночи он имел деньжат в несколько раз больше, чем за полгода работы на производстве. Сбыв товар, они с друганом брали водки и ехали к девушкам заниматься любовью. Вернувшись под утро усталый, под хмельком, но очень довольный, он говорил встревоженной жене: «Извини, работа у меня такая...» - и давал ей с важным видом крупные купюры. Где он их берет – она, получавшая библиотекарем мизер, и коей надо было кормить двоих детей, не особо интересовалась, а Володька отшучивался: «В карты выиграл».
Вскоре одна из Володькиных знакомых, которой он соврал, что холост и очень богат, забеременела и родила дочку, так что и той пришлось платить за воспитание ребенка и частенько оставаться ночами у нее. Ублажив ее, он шел к жене, потом обратно и с радостью думал: «Раньше одну не мог обеспечить, а теперь двух баб имею. Так и жил бы всю жизнь!». 
Дополнительный азарт давали карты, играть в которые он приучился на заводе во время обеденного перерыва, но если там ставки были копеечные, то теперь измерялись десятками тысяч. Как приятно было достать из кармана толстую пачку денег, разворошить ее, постукать о ладонь и небрежно кидать на стол, делая ставку! Каким тогда он казался себе сильным и уверенным мужчиной, которому все подвластно! И это в то время, когда некоторые, еще вчера обеспеченные заводские специалисты, не могут позволить себе купить бутылку водки и на пиво выкраивают неделю... Особенно это приятно осознавать после того, как сам еще недавно с трудом наскребал рубль, чтоб скинуться на троих!
Таких крупных дармовых денег больше ни у кого в картежной компании не было - и поэтому Володька не особо расстраивался, если проигрывал, а так как не мелочился, то, делая большие ставки, бывало, и много выигрывал.
Постепенно в картежной компании появились люди, которых он плохо знал, и однажды, как обычно выпив перед игрой, он им «продул» крупную сумму - с новые «Жигули». На следующий день, желая отыграться, Володька снова пришел с большими деньгами. Как водилось, опять выпил водочки и сел за стол. Интуитивно он чувствовал, что его дурят, но уличить в этом не мог, а только больше втягивался в игру. Тут бы остановиться, но проигранную сумму захотелось вернуть - и он помчался домой на такси за деньгами, припрятанными «на черный день», но и они кончились... Володька в азарте позвонил другану Сашке, которому сбывал запчасти, и попросил взаймы.
«Пожалуйста, но только под десять процентов в месяц», - ответил тот, будучи дошлым коммерсантом, вдумчивым и несуетливым. «А что так много? Я тебе все-таки друг», - возмутился Володька. «Вот потому и под десять. Остальным даю под пятнадцать. Сам понимаешь, инфляция под двести процентов в год», - Сашка был непреклонен.
Но, взяв деньги, Володька сразу же их проиграл. Попросил у Сашки еще, но тот заявил сонным голосом: «Времени три часа ночи - дай поспать. И вообще, советую прекратить игру!». Видя, что его деньжищи, пухлым ворохом лежащие на столе, уплывут сейчас в чужие карманы, Володька вновь позвонил Сашке, но тот послал его на «хрен». Володька стал звонить остальным состоятельным знакомым, но кто был пьян, кого не было дома, а иные просто бросали трубку. Один, желая отделаться, ответил: «У меня только доллары...». Володька потребовал их. Тот ответил, что  они спрятаны у родителей  в деревне. Тогда Володька решительно заявил: «Поедем сейчас на такси в деревню». «Деревня за триста километров отсюда», - рассердился тот и отключил телефон.
 Напившись с горя, Володька завалился спать, а когда проснулся, день уже клонился к вечеру. Карманы были пусты, даже опохмелиться не на что. Стал подсчитывать, сколько проиграл: оказалось, сумма в три новых автомобиля «Жигули»! Трещала башка, болело сердце... «Ну, и дурак!» - простонал он и пошел в душ, где, оклемавшись немного, кинулся к Сашке, чтоб продать ему запчасти. Навар был и в этот вечер, но не такой большой, да и тот пришлось отдать в погашение долга...
Хотя долг был еще огромен, Володька подзадорил себя: «Выкарабкаюсь!» Чего-чего, а оптимизма, граничащего с пофигизмом, ему было не занимать...
Еще пару вечеров они с Сашкой скупали и продавали запчасти, и он сумел погасить часть долга, но хотелось большего, и Володька договорился с шофером КамАЗа, у которого, как тот похвалился, имелись связи на проходной завода среди охранников, вывезти поздней ночью за территорию восемь коленчатых валов для грузовиков, а это, если перевести в деньги, очень солидная сумма. 
Машина с коленвалами беспрепятственно отъехала от завода и уже повернула к гаражному кооперативу, где Володька собирался разгрузить «товар», как вдруг навстречу из темного переулка выкатил милицейский УАЗ. Один из милиционеров махнул полосатой палочкой - и КамАЗу пришлось остановиться. «Что везем?» - спросил милиционер и полез в кузов, где, отодвинув брезент, увидел коленвалы. «Ого! - радостно воскликнул он. - Тут хороший улов. Годиков на пять тянет». «Чьи?» - спросил он затаившегося шофера, и тот молча кивнул на Володьку. «Документы есть?» - А так как Володька растерянно молчал, то милиционер, довольно потирая руки, заявил: «Придется проехать в заводскую милицию. Пусть там разбираются... Это, судя по сумме похищенного, тянет на несколько лет». Объяснять в милиции, что, мол, нашел на обочине или, дескать, один незнакомец попросил довезти, сидеть в каталажке (а ведь может, действительно, дойти до суда) - не хотелось. И Володька располагающе ухмыльнулся: «Может, договоримся?». «Может», - откликнулся хитроватый милиционер. «Сколько?» - спросил Володька. «За каждый вал...», - И милиционер назвал приличную сумму. 
И опять ему пришлось ехать к Сашке за деньгами... Получив откупные, а в придачу отобрав коленвалы, милиционеры, нахально ухмыляясь, отъехали, заявив напоследок: «Больше не попадайтесь...». «Сволочи!» - процедил Володька вслед. «Они уже все через полгода работы покупают машины», - заметил шофер КАМАЗА.
Как потом Володька выяснил, сами же охранники, обнаружив в машине неучтенный груз, не поднимали тревоги, ибо тогда пришлось бы возвращать украденное государству, а давали наводку милиционерам, а те уже «конфисковывали» товар в свою собственность и продавали через фирмы, где получали «черным налом» - неучтенными нигде деньгами. Подозревал он в «наводке» и шофера грузовика, да только как это докажешь? Да и кому доказывать? Не заявишь же в правоохранительные органы…
Опять Володька каждый вечер отдавал свою долю Сашке, а ведь жить хотелось по-прежнему, на широкую ногу, приносить деньги семье, где росли девки-школьницы, а также и неофициальной жене, у которой  рос сын... Он, как человек не в меру хвастливый, пообещал одной большой телевизор, другой - заграничный холодильник, и те, привыкшие к его щедрым подаркам, каждый день напоминали про обещание... Любил он и вальяжно достать толстый бумажник, раскрыть его пошире, чтоб женщина видела, сколько там денег и, прошуршав купюрами, солидно протянуть часть в ее нежную ручку! А теперь «жены» обижались, а когда он, якобы временно, забрал дорогой золотой браслет у любовницы, чтоб выплатить долги, (мол, оборотных средств не хватает) и не вернул, та перестала его пускать к себе в постель… 
Тем временем на заводе наводили порядок в складском учете и охране, поставили видеокамеры, а то что «плохо лежало» было уже вынесено, поэтому большой прибыли не предвиделось. Да и те, у кого Володька раньше скупал запчасти по дешевке, стали хитрее: нашли людей, которые платили больше.
Чтоб не делиться с Сашкой доходом, Володька купил старую машину, желая сам развозить запчасти, но когда ехал оформлять ее в ГИБДД, налетел на светофоре на «Ниву» - в результате машине пробил радиатор, а «Ниву» сильно помял - и все это обошлось еще в стоимость купленной машины. Расстроившись, свою машину он уже не стал восстанавливать. Да и как водить, если теперь напивался каждый день, чтоб снять стресс и избавиться от невеселых дум?!
Надеясь отыграться, он временно прекратил выплачивать Сашке должок, а скопил деньги и пришел на холостяцкую хату, где по ночам собирались игроки. «Где мои обидчики? - спросил сердито у товарища. - Хочу их вздрючить». «А они в бегах, - ошарашил тот. - Оказывается, были шулера и обобрали не только тебя, а теперь вот скрываются - исчезли из города». «Эх, попался, как пацан!», - окончательно расстроился Володька.
* * *
Так как долг за полгода не уменьшился, ибо Володька успевал покрывать лишь проценты по нему, Сашка заявил: «Если будешь хвастливо шиковать и содержать две семьи, то не вернешь деньги до второго пришествия Христа...». «Мог бы простить, - разозлился Володька. - Сколько я тебе денег добыл - об этом уже забыл!?». «Если будешь тянуть, я на тебя в суд подам - расписка есть! И квартиру отберу», - припугнул Сашка. «Чего? - Володька схватил худощавого другана за грудки. - Да я тебе одних процентов выплатил в два раза больше, чем брал... А ты меня в петлю толкаешь! Детей моих лишить имущества хочешь, на улицу выгнать».
В этот раз скандал замяли, но Сашка через некоторое время опять Володьке пригрозил: «Квартиру отбирать не буду, но скажу жене, что у тебя есть другая семья...». «Только посмей!» - взбесился тот. «Тогда торопись долг отдать, не пьянствуй, а работай», - стал он учить Володьку.
Володька из веселого человека, который в свободное время частенько брался за гармошку или за гитару, разухабисто напевая, и кокетливо остроумничал со всеми бабенками, превратился в нервного, неулыбчивого и угрюмого типа. Заводился по малейшему пустяку. Когда в очередной раз Сашка припугнул, что наймет выбивальщиков долгов, в Володькиной голове, воспаленной постоянными пьянками, возникла жуткая мысль - убить. И вот, когда ночью они поехали за запчастями и в темном гараже стали их выгружать, а Сашка, стоя к товарищу спиной, наклонился над багажником, Володька схватил увесистую железную болванку и хотел уже стукнуть ему по голове... но удержался.
Когда уже возвращались домой, Володька грустно сказал: «Ты подумай: мне тебя убить выгодно, а тебе меня нет». Сашка побледнел и тихо произнес: «Ладно, проценты прощаю. Отдашь потихоньку должок - и квиты». «Спасибо и на этом, - вздохнул Володька устало. - А ведь мне уже показалось, что мир совсем оборзел. Ни дружбы, ни правды, один расчет, обман, подлость и корысть». - «А что ты хотел - прожить весело и беспечно на дармовщинку? - осадил Сашка. - Ведь мы же пособники воров!». - «Не мы, так другие... если уж такой бардак в стране, - Володька дрожащими руками откупорил бутылку водки: - Спасибо Богу, что пока спасает нас от самого страшного».
* * *
Через два года, когда на заводе окончательно закрыли все лазейки для воровства, а некоторых ворюг-рабочих посадили в колонию, Володька остался не у дел. На завод обратно его не брали, зная его как человека неблагонадежного, да и он уже разучился работать, потерял квалификацию. Теперь живет случайными заработками, подрабатывая грузчиком на базаре. Любовница с ним знаться не хочет и в квартиру не пускает, а узнавшая, что у него на стороне была вторая «неофициальная», жена оскорбляет по-всякому, плюется и надсмехается. Чтоб не слышать ее нудный голос, Володька иногда уходит в игровой, работающий круглосуточно клуб и там кимарит до утра… Иногда играет по мелочевке, но в долги не залазит – помнит, чем это обернулось! В основанном, развалившись на удобном кремле, дремлет: из-за черных больших очков, которые специально носит, чтоб прохожие не узнали, не видно, спит он или нет…А ему, как только закроет глаза, сразу снятся огромные вороха денег, на которые, если бы распорядиться по уму, можно было купить шикарнейшую квартиру! И не одну! Он жадно тянется к ним, а они растворяются, растворяются…
                1995г.            
ДЕ¬ВОЧ¬КА
Де¬воч¬ка сто¬яла в лу¬же и жа¬ло¬ст¬ли¬во смот¬ре¬ла на тол¬сто¬го маль¬чиш-ку, ко¬то¬рый уг¬ро¬жа¬ю¬ще раз¬ма¬хи¬вал ран¬цем, ста¬ра¬ясь до¬тя¬нуть¬ся до нее, и ве¬се¬ло сме¬ял¬ся. Мут¬ная во¬да пе¬ре¬ли¬лась че¬рез край ее ре¬зи¬но¬вых са¬по-жек и, за¬пол¬нив их, обож¬г¬ла хо¬ло¬дом но¬ги. Ос¬то¬рож¬но сту¬пая по сколь¬з-ко¬му дну, она по¬шла в про¬ти¬во¬по¬лож¬ную от маль¬чиш¬ки сто¬ро¬ну, но он оббе¬жал лу¬жу и вновь встал пе¬ред ней. Слов¬но вы¬дав¬ли¬вая из се¬бя смех, маль¬чиш¬ка на¬кло¬нял¬ся и при¬се¬дал.
Де¬воч¬ка, к его до¬са¬де, еще не пла¬ка¬ла. Оза¬да¬чен¬но при¬щу¬рив¬шись, он скри¬вил пух¬лые гу¬бы и ки¬нул в лу¬жу камень. Взмет¬нув¬ши¬е¬ся брыз¬ги ока-ти¬ли де¬воч¬ке пор¬т¬фель, ко¬рот¬кую се¬рую кур¬точ¬ку и гряз¬ны¬ми кап¬ля¬ми по¬кры¬ли блед¬ную ко¬жу ху¬до¬ща¬во¬го ли¬чи¬ка. Маль¬чиш¬ка ух¬мыль¬нул¬ся: «Ес¬ли на¬я¬бед¬ни¬ча¬ешь, смот¬ри!»
Шедшая по улице пожилая жен¬щи¬на воз¬му¬ти¬лась:
- Раз¬ве мож¬но сла¬бых оби¬жать?! От¬цу ска¬жу, чтоб всы¬пал ре¬мнем по за¬дни¬це. – Она хо¬те¬ла схва¬тить мальчишку, но тот пу¬с¬тил¬ся бе¬жать. По-сколь¬з¬нув¬шись на гли¬ни¬стой рас¬кис¬шей зем¬ле, он не¬ле¬по взмах¬нул ру¬ка-ми и упал на чет¬ве¬рень¬ки, но бы¬с¬т¬ро вско¬чил и ки¬нул¬ся даль¬ше.
Взяв де¬воч¬ку за хо¬лод¬ные паль¬чи¬ки, жен¬щи¬на по¬мог¬ла ей вый¬ти из лу-жи и теп¬лой ла¬донью стер¬ла с ли¬ца мут¬ные кап¬ли. По¬тро¬гав на ней сы-рую кур¬точ¬ку, ла¬с¬ко¬во ска¬за¬ла:
- Бе¬ги ско¬рее до¬мой. Ты же мок¬рая. Пусть ма¬ма на¬по¬ит ча¬ем с ма¬ли-но¬вым ва¬рень¬ем да ¬теп¬лее уку¬та¬ет, ина¬че за¬бо¬ле¬ешь!
Не¬вда¬ле¬ке на су¬хой тро¬пин¬ке сто¬яли две де¬воч¬ки и не без лю¬бо¬пыт¬ст-ва на¬блю¬да¬ли за про¬ис¬хо¬дя¬щим. Ро¬с¬том они бы¬ли по¬вы¬ше и оде¬ты по-теп¬лее: в но¬вые, яр¬ко-жел¬то¬го цве¬та ней¬ло¬но¬вые кур¬точ¬ки. Жен¬щи¬на с осуж¬де¬ни¬ем ска¬за¬ла:
- По¬че¬му по¬друж¬ке не по¬мог¬ли? Втро¬ем ху¬ли¬га¬на так от¬ко¬лош¬ма¬ти¬ли бы, что на¬дол¬го за¬пом¬нил! Учи¬тесь-то, на¬вер¬ное, вме¬сте?
Школь¬ни¬цы над¬ули губ¬ки. Бо¬лее сме¬лая - в вя¬за¬ной шер¬стя¬ной ша¬поч-ке с пом¬пон¬чи¬ком -  пре¬неб¬ре¬жи¬тель¬но фыр¬к¬ну¬ла: «Мы с не¬ря¬ха¬ми и дво¬еч¬ни¬ца¬ми не дру¬жим!»
Де¬воч¬ка опу¬сти¬ла го¬ло¬ву и съе¬жи¬лась. Жен¬щи¬на не¬ко¬то¬рое вре¬мя рас-те¬рян¬но мол¬ча¬ла, а по¬том обод¬ря¬ю¬ще улыб¬ну¬лась:
-  За¬втра она вам по¬ка¬жет, что уме¬ет учить¬ся на од¬ни пя¬тер¬ки. Так ведь?
Но ма¬лень¬кая уче¬ни¬ца толь¬ко заморгала...Жен¬щи¬не за¬хо¬те¬лось про¬во-дить ее до до¬му, но, по¬смот¬рев на ча¬сы и ви¬дя, что опаз¬ды¬ва¬ет, она тя¬же-ло вздох¬ну¬ла и по¬шла, но, по¬чув¬ст¬во¬вав спи¬ной взгляд, обер¬ну¬лась. Де-воч¬ка сто¬яла на преж¬нем ме¬с¬те. Жен¬щи¬на с до¬са¬дой и жа¬ло¬стью крик¬ну-ла:
- Ну что же ты?! Иди, иди до¬мой!
Девочка по¬слуш¬но по¬вер¬нулась. С ми¬ну¬ту жен¬щи¬на на¬блю¬да¬ла за ней, пытаясь вспомнить, чья это доч¬ка, но не смог¬ла. Или се¬ло на¬столь¬ко раз-рос¬лось, что уже не зна¬ешь всех жи¬те¬лей, или де¬воч¬ка при¬ез¬жая?.. Зе¬ле-ный пор¬т¬фель в ру¬ках ма¬лень¬кой уче¬ни¬цы был на¬столь¬ко боль¬шим, что поч¬ти за¬де¬вал коч¬ки рас¬кис¬шей зем¬ли. Ка¬за¬лось, тон¬кие нож¬ки, об¬тя¬ну-тые вы¬цвет¬ши¬ми кол¬гот¬ка¬ми и тру¬щи¬е¬ся друг о друж¬ку в ко¬ле¬нях, разъ-едут¬ся по гря¬зи, не вы¬дер¬жав тя¬же¬сти пор¬т¬фе¬ля, и под¬ло¬мят¬ся... К жа¬ло-сти не¬воль¬но при¬ме¬ши¬ва¬лось что-то раз¬дра¬жа¬ю¬щее - мо¬жет, от¬то¬го, что та со¬гбен¬ной фи¬гур¬кой не¬мо про¬сит уча¬стия и этим ли¬ша¬ет по¬коя?
В са¬пож¬ках не¬гром¬ко ¬хлю¬пала во¬да, но де¬воч¬ка не до¬га¬ды¬ва¬лась снять их и от¬жать но¬с¬ки. Сна¬ча¬ла но¬гам бы¬ло хо¬лод¬но, но по¬том они пе¬ре¬ста-ли чув¬ст¬во¬вать боль. До ста¬ру¬хи¬но¬го до¬ма, в ко¬то¬ром она жи¬ла, бы¬ло еще ша¬гать и ша¬гать, да и ид¬ти ту¬да осо¬бо не хо¬те¬лось...Но ид¬ти на¬до бы¬ло. И она шла по ули¬це, вдоль ко¬то¬рой тя¬ну¬лись но¬вые до¬ма со свет-лы¬ми ок¬на¬ми, с кра¬шен¬ны¬ми яр¬кой го¬лу¬бой кра¬ской па¬ли¬сад¬ни¬ка¬ми. Из дво¬ров и окон до¬но¬си¬лись смех, раз¬го¬во¬ры, му¬зы¬ка, но все это бы¬ло за вы¬со¬ки¬ми за¬кры¬ты¬ми во¬ро¬та¬ми, ку¬да де¬воч¬ка бо¬я¬лась шаг¬нуть, по¬ни¬мая, что там, ес¬ли вой¬дет, по¬смот¬рят с ус¬меш¬кой: "Ты за¬блу¬ди¬лась. У нас не жи¬вешь!".
Она с гру¬стью вспо¬ми¬на¬ла о ма¬лень¬кой де¬ре¬вень¬ке, в ко¬то¬рой ос¬та-лась ма¬ма: там она вош¬ла бы в лю¬бой дом, хоть к дя¬де Ва¬не, хоть к те¬те Кла¬ве... и ни один пес не об¬ла¬ял бы ее, а, ска¬лясь в улыб¬ке, доб¬ро¬душ¬но вер¬тел хво¬стом.
Од¬но¬клас¬с¬ни¬цы, ве¬се¬ло бол¬тая, шли впе¬ре¬ди. Де¬воч¬ка не до¬го¬ня¬ла их, опа¬са¬ясь, что ска¬жут что-ни¬будь не¬хо¬ро¬шее, про¬го¬нят... Но и по¬сто¬ян¬но по¬гля¬ды¬ва¬ла в на¬деж¬де, что ок¬лик¬нут, при¬гла¬сят по¬иг¬рать.
Вско¬ре та, в вя¬за¬ной шер¬стя¬ной ша¬поч¬ке с пом¬пон¬чи¬ком, ве¬се¬ло под-пры¬ги¬вая, вбе¬жа¬ла в кра¬си¬вый дом, а на¬встре¬чу дру¬гой, ла¬с¬ко¬во улы¬ба-ясь и про¬тя¬ги¬вая ру¬ки, вы¬шла из во¬рот мо¬ло¬дая и на¬ряд¬ная ма¬ма. По¬це-ло¬вав доч¬ку в ру¬мя¬ные от хо¬лод¬но¬го вет¬ра щеч¬ки, она за¬бот¬ли¬во по¬пра-ви¬ла ей ка¬пю¬шон, взя¬ла за ру¬ку и ска¬за¬ла: «Пой¬дем! Я те¬бе вкус¬ный торт ку¬пи¬ла».
С при¬от¬к¬ры¬тым от вос¬хи¬ще¬ния ртом де¬воч¬ка гля¬де¬ла на них, по¬ка гром¬ко не стук¬ну¬ла же¬лез¬ная ще¬кол¬да за¬кры¬ва¬е¬мых во¬рот. Силь¬ный по-рыв вет¬ра на¬гнал в лу¬жах дро¬жа¬щую рябь, про¬дул на¬сквозь тон¬кий пла-ток на го¬ло¬ве, за¬те¬ре¬бил мяг¬кие свет¬лые во¬ло¬сы и силь¬но де¬рнул пор¬т-фель. "Мо¬жет, у ме¬ня ма¬ма при¬еха¬ла и ждет?" - по¬ду¬ма¬ла де¬воч¬ка и по-бе¬жа¬ла к вид¬нев¬ше¬му¬ся за ого¬ро¬да¬ми ни¬зень¬ко¬му ста¬ру¬хи¬но¬му до¬му. Ожи¬дая уви¬деть у во¬рот при¬вя¬зан¬ную за шта¬кет¬ник па¬ли¬сад¬ни¬ка дя¬ди Ва-ни¬ну пе¬гую ло¬шадь с те¬ле¬гой, на ко¬то¬рой он при¬во¬зит ее ма¬му, она вбе-жа¬ла в про¬улок. Но ло¬ша¬ди не бы¬ло, ва¬ля¬лись на зем¬ле лишь ста¬рые го-вя¬ши.
Де¬воч¬ка с тру¬дом рас¬кры¬ла, на¬да¬вив пле¬чом, за¬хло¬пы¬ва¬ю¬щи¬е¬ся по¬ры-ви¬стым вет¬ром скри¬пу¬чие во¬ро¬та и ощупью, вздра¬ги¬вая от хо¬ло¬да, вош¬ла в тем¬ные сы¬рые сен¬цы, пол в ко¬то¬рых по¬ка¬то осел в под¬гнив¬ший угол. Де¬воч¬ке ве¬ри¬лось, что там жи¬вет ог¬ром¬ная кры¬са, жду¬щая удоб¬но¬го слу-чая, что¬бы, ляз¬гая зу¬ба¬ми, вце¬пить¬ся ей в но¬гу. Ста¬ра¬ясь не по¬сколь¬з-нуть¬ся и не ска¬тить¬ся в угол, при¬кры¬вая но¬ги пор¬т¬фе¬лем, она ос¬то¬рож¬но, на¬де¬ясь, что кры¬са спит, про¬шла вдоль сте¬ны и вва¬ли¬лась че¬рез по¬рог в ма¬лень¬кую ку¬хонь¬ку.
Ус¬лы¬шав стук две¬ри, с пе¬чи, де¬лив¬шей из¬бу на две ча¬с¬ти, вы¬гля¬ну¬ла ста¬ру¬ха, мор¬щи¬ни¬стое ли¬цо ко¬то¬рой бы¬ло по¬мя¬то от дол¬го¬го сна, а про-стень¬кий сит¬це¬вый пла¬ток сбил¬ся на один глаз. Перед по¬хо¬ло¬да¬ни¬ем ста-ру¬ха чув¬ст¬во¬ва¬ла не¬до¬мо¬га¬ние и ло¬мо¬ту в ко¬с¬тях и, не же¬лая вста¬вать с удоб¬ной теп¬лой ле¬жан¬ки, хрип¬ло¬ва¬то про¬из¬нес¬ла: «Ты, дев¬ка, са¬ма по¬ку-шай. Чай¬ник на ше¬с¬т¬ке. Ка¬ша ов¬ся¬ная в чу¬гун¬ке». С крях¬те¬ни¬ем она сно-ва улег¬лась и ста¬ла вор¬чать про по¬го¬ду, по¬вто¬ряя: "Гос¬по¬ди... Гос¬по¬ди... Гос¬по¬ди...".
При¬вык¬шая к ча¬с¬тым хво¬рям ста¬ру¬хи и, не на¬де¬ясь на ее по¬мощь, де-воч¬ка сня¬ла пят¬ни¬стую от за¬сох¬ших гряз¬ных ка¬пель кур¬точ¬ку и, при¬встав на цы¬поч¬ки, по¬ве¬си¬ла на гвоз¬дик, вби¬тый в по¬тем¬нев¬шую от вре¬ме¬ни бре-вен¬ча¬тую сте¬ну. Са¬пож¬ки по¬ста¬ви¬ла око¬ло по¬ро¬га, но¬с¬ки, свя¬зан¬ные ма-терью из тон¬кой бе¬лой шер¬сти, а те¬перь тя¬же¬лые и се¬рые от мут¬ной во-ды, по¬ло¬жи¬ла в гор¬нуш¬ку - не¬боль¬шое уг¬луб¬ле¬ние в пе¬чи, спе¬ци¬аль¬но сде¬лан¬ное для суш¬ки. На¬лив в эма¬ли¬ро¬ван¬ную круж¬ку жид¬кий чай, ко¬то-рый ока¬зал¬ся чуть теп¬лень¬ким и ни¬сколь¬ко не ¬грел, вы¬пи¬ла впри¬ку¬ску с чер¬ст¬вым хле¬бом. К ка¬ше не при¬тро¬ну¬лась, рав¬но¬душ¬но сколь¬з¬нув взгля-дом по за¬коп¬чен¬но¬му чу¬гун¬ку.
Прой¬дя впе¬ред из¬бы и чув¬ст¬вуя ус¬та¬лость, за¬лез¬ла на уз¬кую же¬лез¬ную кро¬вать и об¬хва¬ти¬ла ру¬ка¬ми крас¬ные от хо¬ло¬да ступ¬ни. Блед¬ные, с си¬не-ва¬тым от¬тен¬ком паль¬чи¬ки, на¬чав¬шие ото¬гре¬вать¬ся, боль¬но ло¬ми¬ло.
Осе¬нний ко¬рот¬кий день кон¬чал¬ся. Из сум¬рач¬ных уг¬лов, мед¬лен¬но за-хва¬ты¬вая про¬стран¬ст¬во из¬бы, на¬дви¬га¬лась тем¬но¬та. Гля¬дя не¬от¬рыв¬но на без¬люд¬ную до¬ро¬гу, де¬воч¬ка жда¬ла, ког¬да по¬ка¬жет¬ся ло¬шадь дя¬ди Ва¬ни и, скри¬пя ко¬ле¬са¬ми, подъ¬едет ко дво¬ру те¬ле¬га. Но ло¬ша¬ди не бы¬ло... Че¬рез двой¬ные ра¬мы, ко¬то¬рые не вы¬та¬ски¬ва¬лись мно¬го лет и по¬се¬ре¬ли от пы¬ли, лишь мут¬но вид¬не¬лись рас¬ка¬чи¬ва¬е¬мые вет¬ром го¬лые вет¬ви рас¬ту¬щих в па¬ли¬сад¬ни¬ке тон¬ких бе¬ре¬зок. Они все рас¬плы¬ва¬лись и рас¬плы¬ва¬лись... Чтоб не ус¬нуть, де¬воч¬ка тер¬ла ку¬лач¬ка¬ми гла¬за. Но вот го¬ло¬вка без¬воль-но лег¬ла на же¬с¬т¬кую по¬душ¬ку, и с по¬мощью сно¬ви¬де¬ния де¬воч¬ка пе¬ре¬нес-лась в иное вре¬мя: "Вот она про¬щаль¬но гла¬дит доб¬ро¬душ¬но¬го пса, вы¬ры-вая ему из лох¬ма¬тых ушей ко¬лю¬чие репьи, и на¬ка¬зы¬ва¬ет: "Ты боль¬ше не бе¬гай по пу¬с¬ты¬рю!", бро¬са¬ет бла¬го¬дар¬но квох¬чу¬щим ку¬рам гор¬сточ¬ку пше¬на... "По¬ра, доч¬ка, ехать", - го¬во¬рит ей ма¬ма и под¬са¬жи¬ва¬ет на те¬ле¬гу. Мед¬лен¬но на¬чи¬на¬ют вер¬теть¬ся ко¬ле¬са, ос¬тав¬ляя на слое до¬рож¬ной пы¬ли глу¬бо¬кие сле¬ды. На¬кло¬нив ум¬ную мор¬ду и по¬ка¬чи¬вая ею в такт ша¬гам, ло¬шадь раз¬ме¬рен¬но пе¬ре¬став¬ля¬ет ко¬пы¬та. Сра¬зу за око¬ли¬цей до¬ро¬га под-ни¬ма¬ет¬ся на тра¬вя¬ни¬стый холм, где па¬сет¬ся их боль¬шег¬ла¬зая, с длин¬ны¬ми ре¬сни¬ца¬ми ко¬ро¬ва Зорь¬ка, ко¬то¬рая, за¬ви¬дев те¬ле¬гу, не¬до¬у¬мен¬но смот¬рит и, вы¬тя¬нув мор¬ду, труб¬но го¬во¬рит: "Му-у-у". Де¬воч¬ке ка¬жет¬ся, что ко¬ро-ва спра¬ши¬ва¬ет: "Ку¬да это ты?".  "В шко¬лу..." - от¬ве¬ча¬ет она и про¬щаль¬но ма¬шет ру¬кой. "А кто ме¬ня бу¬дет встре¬чать ве¬че¬ром?" - оби¬жа¬ет¬ся ко¬ро¬ва. "Ма¬ма!" - от¬ве¬ча¬ет де¬воч¬ка. Не¬вда¬ле¬ке от до¬ро¬ги вид¬не¬ет¬ся со¬сно¬вый ле-сок, в ко¬то¬ром мно¬го гри¬бов - де¬воч¬ке хо¬чет¬ся опу¬стить¬ся под со¬сен¬кой на тра¬ву и при¬кос¬нуть¬ся го¬ря¬чи¬ми гу¬ба¬ми к хо¬лод¬но¬ва¬той, об¬сы¬пан¬ной про¬зрач¬ны¬ми кап¬ля¬ми ро¬сы ко¬рич¬не¬вой шляп¬ке ры¬жи¬ка. Но те¬ле¬га дви-жет¬ся - и вско¬ре ле¬сок ос¬та¬ет¬ся по¬за¬ди. Те¬перь до¬ро¬га ви¬ля¬ет ря¬дом с по-рос¬шим осо¬кой и ка¬мы¬шом ов¬ра¬гом, на дне ко¬то¬ро¬го ве¬се¬ло жур¬чит чи¬с-тая ре¬чка, - де¬воч¬ке хо¬чет¬ся по¬ло¬вить ру¬ка¬ми ры¬бе¬шек, что так кра¬си¬во по¬бле¬ски¬ва¬ют на сол¬н¬це ра¬дуж¬ны¬ми спин¬ка¬ми, плы¬вя  под во¬дой от ка-меш¬ка к ка¬меш¬ку. Чув¬ст¬вуя ее грусть, ма¬ма ла¬с¬ко¬во го¬во¬рит: "Но ведь учить¬ся на¬до, доч¬ка, а на¬ша де¬рев¬ня та¬кая ма¬лень¬кая, что да¬же шко¬лы на¬чаль¬ной нет...". А дя¬дя Ва¬ня, хло¬пая вож¬жа¬ми по пот¬ным бо¬кам ло¬ша-ди, по¬ну¬ка¬ет ее - и те¬ле¬га едет все даль¬ше...".
В этот мо¬мент де¬воч¬ка вдруг про¬сну¬лась и, щу¬рясь от све¬та элек¬т¬ри-че¬ской лам¬поч¬ки, уви¬де¬ла, что над ней с ла¬с¬ко¬вой улыб¬кой скло¬ни¬лась ма¬ма. Бо¬ясь, что та ис¬чез¬нет, как не¬дав¬ний сон, де¬воч¬ка об¬ня¬ла ее за шею и, креп¬ко-креп¬ко сце¬пив паль¬цы, при¬жа¬лась те¬лом к пах¬ну¬щей вкус¬но и зна¬ко¬мо коф¬те. Не¬о¬жи¬дан¬но она вся за¬дро¬жа¬ла и сле¬зы, обиль¬ные и горь-кие,  не¬у¬дер¬жи¬мо по¬ли¬лись из глаз, а за¬тем то¬нень¬ко-то¬нень¬ко и еле слыш¬но, слов¬но с тру¬дом про¬би¬ва¬ясь из глу¬би¬ны ду¬ши, по¬слы¬шал¬ся плач.
Мать при¬се¬ла на крае¬шек кро¬ва¬ти и, по¬гла¬жи¬вая де¬воч¬ку ла¬донью по го¬ло¬вке, по спи¬не, го¬во¬ри¬ла: «Ну что ты... Ус¬по¬кой¬ся. Я ведь здесь, ря-дом».
Она по¬пы¬та¬лась ото¬дви¬нуть ее, но доч¬ка еще креп¬че об¬ня¬ла ее и за-пла¬ка¬ла на¬взрыд, су¬до¬рож¬но хва¬тая го¬ря¬чим ртом воз¬дух. Сле¬зы про¬мо-чи¬ли коф¬ту.
* * *
Вско¬ре они еха¬ли до¬мой. Со зво¬ном по¬хру¬сты¬ва¬ли под ко¬пы¬та¬ми ло-ша¬ди тон¬кие льдин¬ки, ко¬то¬ры¬ми ус¬пе¬ли по¬дер¬нуть¬ся лу¬жи. Рас¬суж¬дая вслух и со¬ве¬ту¬ясь с по¬жи¬лым уса¬тым ко¬ню¬хом дя¬дей Ва¬ней, де¬ржав¬шим вож¬жи, мать го¬ре¬ст¬но го¬во¬ри¬ла:
- Ста¬ру¬ха на ла¬дан ды¬шит, ка¬кая от нее по¬мощь... Вот ес¬ли б са¬ма мог¬ла каж¬дый день при¬ез¬жать... Но как? По¬ка со ско¬ти¬ной уп¬ра¬вишь¬ся - уже ночь, а ведь до¬ро¬га не¬близ¬кая. А как до¬би¬рать¬ся, ес¬ли завь¬ю¬жит, за-не¬сет сне¬гом? Со¬ве¬то¬ва¬ли до¬брые лю¬ди уехать в го¬род: мол, ус¬т¬ро¬ишь¬ся тех¬нич¬кой или вах¬те¬ром в об¬ще¬жи¬тие, жилье сра¬зу да¬дут. А я не ре¬ши-лась... Что де¬лать? Ведь по¬ду¬мать жут¬ко - с вось¬ми-то лет од¬ной квар¬ти-ро¬вать! Ка¬кая тут уче¬ба на ум пой¬дет... Ду¬ра я, ой, ду¬ра! Про¬сты¬нет, за-бо¬ле¬ет, и так уже пи¬са¬ет в по¬стель...
В тем¬но¬те но¬чи фи¬гу¬ра ко¬ню¬ха ка¬жет¬ся ог¬ром¬ной, слов¬но бы не¬жи¬вой, лишь длин¬ные уши зим¬ней шап¬ки на го¬ло¬ве ка¬ча¬ют¬ся в такт ша¬гам ло¬ша-ди. На¬ко¬нец он уве¬рен¬но го¬во¬рит: «В рай¬он, в ин¬тер¬нат на¬до от¬дать».
Мать ис¬пу¬ган¬но вздра¬ги¬ва¬ет и об¬ни¬ма¬ет ру¬кой доч¬ку, ко¬то¬рая ле¬жит ря¬дом на мяг¬кой со¬ло¬ме, за¬вер¬ну¬тая в ту¬луп, - слов¬но пы¬та¬ет¬ся за¬щи¬тить ее. Про¬из¬но¬сит тяж¬ко: «Это ж двад¬цать ки¬ло¬мет¬ров! Здесь толь¬ко во¬семь верст».
В щел¬ку меж¬ду по¬ла¬ми за¬пах¬ну¬то¬го ту¬лу¬па, че¬рез сва¬ляв¬шу¬ю¬ся па¬ху-чую шерсть, пе¬ред гла¬за¬ми де¬воч¬ки пля¬шет свет¬лая и ма¬лень¬кая, как сле-зин¬ка, го¬лу¬бая звез¬доч¬ка. За¬сы¬пая от теп¬ла и ука¬чи¬ва¬ния, де¬воч¬ка с тре-во¬гой ду¬ма¬ет об ин¬тер¬на¬те: ведь там, на¬вер¬ное, то¬же есть тол¬стые маль-чиш¬ки и глу¬бо¬кие хо¬лод¬ные лу¬жи?
                1985г.
СТАРИЧЬЕ
Вечером, придя с огорода, Семен уселся на кухне отдохнуть и поужинать. С утра он окучивал картошку и утомился так, что даже телевизор смотреть не хотелось – желалось просто посидеть в тишине, побеседовать с женой, обсудить завтрашние дела, коих в хозяйстве всегда не меряно – то крыша на доме протекать стала, то пол в бане сгнил, то крысы в хлеву появились, а значит, объедают поросенка… Жена Настя стала разогревать на электрической плитке вчерашние куриные щи, и вдруг в сенцах стукнула дверь и раздался мужской окрик, хриплый и сдавленный: «Есть тут кто-нибудь?» - а вскоре в избу вошел сутулый старик в ярко-синей болоньевой курточке, которые были модными лет тридцать назад и которых уже давно никто не носил даже в деревне. С нагловатым прищуром уставившись на Семена и покачивая коротко стриженой и как будто усохшей головой верх, вниз, словно была на пружинке, широко расставив худые руки и тем стараясь занять собой больше пространства и будто готовый тотчас подраться, он задиристо воскликнул:
- Привет, друган!
Семен насторожился - уж очень странно пришедший себя вел: словно играя на публику и не по годам по-мальчишески – будто законсервировался в юношестве, не приобретя положенной в его возрасте степенности.
- Здравствуй, мил человек, - Семен привстал, готовый ко всякому, ибо дом его стоял на окраине деревни и заглянуть непрошенным мог любой проходящий мимо бродяга. - Ты кто?
Старик громко захохотал:
- Конь в пальто!
Семен еще больше озадачился, поискал глазами что-нибудь тяжеленькое – и заметил на скамейке у стены массивный чугунный сковородник, которым, если что, можно и по башке странного гостя садануть.
-Чего-то я тебя не узнаю!
- Нехорошо былых корешей забывать! - Старик укоризненно проворчал
- Да вроде друзей-то помню… - Теперь Семен уже окончательно, по повадкам пришельца понял, что перед ним уголовник, с которым, похоже, надо быть начеку.
- А меня вот забыл. Постарел, Семка!
- Да уж, память не та… - Семен хмуро всматривался в гостя.
- Да друган я твой детства, - обиженно заявил старик.
- Гришка, что ли? -  неуверенно процедил Семен.
- Он самый! - Старик в восторженном приветствии поднял руки.
Семен от неожиданности попятился, еще не веря своим глазам:
- Да ты вроде того…
- Чего того? – напрягся Гриша.
- Умер вроде давно, - мягко, чтоб не обидеть гостя, сказал Семен: - Говорили: убили тебя где-то в тюрьме уголовники.
- Ага, дождутся… Я всех переживу! - Гриша захохотал.
 Семен, окончательно убедившись, что перед ним шебутной дружок детства, с которым немало вместе рыбы выудили, немало зайцев в силки поймали, и вообще много чего хорошего в молодой жизни испытали, пока тот не попал в колонию, радостно раскрыл для объятий руки:
- Неужто, в самом деле, Гришка?
Гриша вдруг стал лихо плясать «цыганочку» и бодренько хлопать себя по груди и ляжкам.
- Весь здесь! - потом схватился за поясницу и поморщится от боли.
Семен обнял его:
- Ну здравствуй, здравствуй… Каким ветром занесло? – и обернулся к жене, которая стояла поблизости и слова от страха не могла вымолвить. - Настя! Тут Гришка пропащий объявился!
Настя пришла в себя и, делая вид, что чего-то недопоняла, спросила:
- Какой, Гришка? Неужто тот, с кем вместе учились, сосед наш?
Гриша вихляющей (ему казалось, это выглядит, как ныне говорят, очень сексуально) походкой подошел к ней и галантно поцеловал морщинистую, пахнущую щами руку.
- Он самый, Настюха! Который из-за тебя в детстве с Семкой дрался… Помнишь?
- Как не помнить?! – сказала Настя с достоинством, словно вновь оказалась молодой и красивой деревенской певуньей и плясуньей – даже голос стал звонче и осанка прямее. 
- Я же любил тебя! – заявил Гриша. - Яблоками угощал, семечками.
Настя кокетливым движением поправила новый цветастый платок на голове и по-девичьи недовольно фыркнула:
- Ага, ворованными.
- Какая разница?
Настя поджала губки:
- Большая. Тогда-то, помнишь, сосед, хозяин огорода, тебя поймал и кнутом отстегал.  Видимо, мало – раз не угомонился.
- Тут о светлой любви – а она черт те о чем… - Гриша с досадой махнул рукой.
Настя несколько погрустнела, вернувшись в реальность:
- Да, влюблены вы были в меня оба! Все никак не могли поделить, кому мой портфель из школы нести!
- А Семка проворнее меня оказался, - Гриша кивнул сердито на Семена.
- Ну так ты же в колонию сразу после школы загремел…- Семен хмыкнул довольный своей юношеской победой над девичьим сердцем Насти. - Конкурента не стало.
Гриша вздохнул:
- Помню, тогда микроскоп из кабинета биологии украл и на базаре продал. Зол на биологичку был, что двойки ставила.
- Ну и дальше покатилась… - Настя обреченно махнула рукой.
Гриша согласно кивнул:
- Да, уже по накатанной! Пришел из колонии, в наколках, весь из себя такой крутой, как ныне говорят. Задиристый! Все пацаны меня побаиваются, ну и начал кулаками махать.
- А чего, первого раза не хватило, что ли? Там что, нары медом намазаны или с перинами лебяжьими? - Семен осуждающе нахмурился.
Гриша без особых переживаний по поводу прошедшей жизни, весело ответил:
- А…не будем вспоминать. Давай-ка, лучше выпьем за встречу! Я тут бутылочку коньяка захватил, - он достал из-за пазухи пузатую бутылку и решительно, с похвальбой поставил на стол.
Семен удивленно разглядывал бутылку с пятью звездочками на красочной этикетке:
- Коньяк? Ты что, разбогател?.. – а потом обратился к жене - Настя, принеси-ка рюмки и что-нибудь закусить.
Гриша криво усмехнулся и развел руками:
- Был временами очень богат, а теперь все – пора на покой.
Семен, пододвинув стул, усадил гостя за стол:
- Ну, рассказывай, что тебя в родные места занесло?
- Соскучился по березкам и рябинкам, - ответил Гриша наигранно.
Семен осуждающе сказал:
- Что-то раньше не скучал: я тебя здесь последний раз – дай-ка вспомнить – лет тридцать назад видел. Ты тогда, весь из себя важный, на такси приехал, в кожаной куртке, с золотой печаткой на пальце. Тоже коньяком местных мужиков угощал.
Гриша, вспоминая, воодушевился:
- Да, тогда я после четвертой сидки освободился. И у меня кое-что припрятано было на черный день. Тогда мне фартило! Молодой еще был, ушлый.
- Да уж не молодой – сорок с лишком. - Семен его осадил: - Ведь мы с тобой в один месяц и год родились – так что нам недавно по семьдесят пять исполнилось.
Гриша вдруг с досадой стукнул по столу:
- Да, жизнь прошла, как ни крути. – Он ловко сорвал винтовую пробку с бутылки и приказал: - Ну, где рюмки?
Семен нетерпеливо кликнул в открытую дверь сенцев, куда ушла шаркающей походкой жена:
- Настя, ну ты где?
Та глухо откликнулась:
- Сейчас, сейчас…Не молодая ведь уж, ноги болят.
Гриша покачал головой и хриплым шепотом, чтоб не услышала Настя и не обиделась, разочарованно сказал:
- Да, сдала наша Настя…Еле ходит. Да и ты тоже!
- А ты так - нет? Посмотри на себя в зеркало-то! - Семен нахмурился.
Гриша горделиво поднял подбородок и ухмыльнулся.
- Да уж помоложе вас.
- С чего бы? Что, тюрьма курорт, что ли?
- Курорт не курорт, но жил-то веселее, чем вы.
- Это чем же? - Семен сердито напыжился.
- Не копался тут, как вы, в колхозном навозе!
- А что же делал? На тюремном пляже лежал кверху пузом? – поддел Семен ехидно. - Или все-таки лес валил?
- Иногда и валил, но ведь не все же время по колониям сидел: были и у меня праздники, когда с туго набитым карманом отдыхал на море с девочками! – Гриша важно откинулся на стуле, расправил худые плечи и вытянул вперед ноги, на которых оказались застиранные носки с дырявыми пятками.
- С ворованными деньгами, сволочь!
- Ну, не у тебя же воровал!
- У государства! – повысил пафосно голос Семен. - Все равно, что мои!
- Откуда твои-то?
- Это народные деньги, а значит, мои!
- Ну и дурак! – ухмыльнулся Гриша.
Семен побледнел, аж привстал от возмущения и навис над Гришей коршуном:
- Это почему же дурак я, а не ты, который жизнь свою никчемно прожил?   
- А потому что горбатился на государство, а оно тебе – шиш! Вот ты на море с девочками был хоть раз? В пятизвездочном отеле по путевке?
- Опять ты про свое гнилое море?!
- Значит, не был!
Семен тяжко, раздувая ноздри, задышал:
-У меня здесь на реке лучше, чем на любом море! И вода чище, и спокойно – никто перед носом в трусах туда-сюда не шастает толпами, что не протолкнуться… Да и порыбачить можно.
Настя с трехлитровой банкой соленых помидор и с литровой банкой маринованных маслят появилась в проеме двери:
- Вы это про каких девочек?
- Девочек, которые меня ублажали, - ответил Гриша с похвальбой.
Семен, сжав, несмотря на возраст, еще увесистые кулаки, помрачнел:
- И жена у меня лучше любых твоих девочек! Краше в округе не было! Любила и сейчас еще любит!
Настя, чувствуя, что обстановка накалилась, поставила угощение на стол и, нарезая хлеб, встала между мужиками:
- Успокойтесь, упокойтесь.
- Забирай свой коньяк и уматывай… - Семен окончательно распалился. - Я это ворованное пойло пить не буду!
Гриша обиделся.
- Не ворованное, а на пенсию купленное.
- А откуда пенсия-то у тебя? – Семен выдавил из себя едкий смешок. - Где ты ее сумел заработать!?
- По старости дали.
- По старости… – Семен, передразнивая, изобразил похвальбу Гриши, и тут же рявкнул: - Пенсию надо трудом заработать.
- А государство у нас гуманное, - уверенный на сто процентов в своей правоте, заявил с достоинством Гриша. - Я что, должен с голоду помирать?!
- Именно! За весь свой ущерб государству принесенный!
- За ущерб оно меня уже наказало.
- Рублем надо наказывать, рублем! И голодом морить!
- Итак, дало-то хрен с маслом – три тысячи рублей в месяц…
Семен затрясся от возмущения:
- Три тысячи? - и со смертной обидой, чуть ли не со слезами на глазах, обратился к Насте: – Жена, ты слышишь: этот урка получает пенсию столько, сколько я! Так ведь я сорок пять лет в колхозе честно отработал… Где справедливость?! Власть меня с уркой сравняла! - Семен схватил бутылку с коньяком, быстро налил себе в стакан и махом выпил.
- Так-то лучше, - Гриша неторопливо налил себе и тоже выпил. - Чего-то мы раздухарились.
Наложив в тарелки мужикам густые красноватые щи, сдобренные чесночком, Настя тоже села за стол:
- Да, хватит уж… Пора на старости о душе подумать и простить обиды.
- Не буду я ему прощать! – нахохлился Семен с прищуром. - Почему он получает пенсию такую же?!
- Так не он же ее себе назначил! – примирительно сказала Настя, сметая с клеенчатой скатерти в горсть хлебные крошки. - Государство! И в самом деле, не умирать же ему под забором… А без пенсии и дальше воровать пойдет, для общества же хуже.
Семен с досадой поморщился, соглашаясь с ее логикой:
- И правда… В тюрьме его до самой смерти держать тоже резона нет, деньги охранникам платить: а работать этот урка уже не может – больной, наверное, и дохлый.
- Сам ты дохлый! – фыркнул Гриша. – Давай-ка, поборемся – я тебе сейчас салагу-то загну…
- Че ты сказал?! – Семен задиристо толкнул его в мосластое плечо своим массивным кулаком.
Не успела Настя и глазом моргнуть, как мужики схватились за грудки и начали бороться, пыхтя и пытаясь дать друг другу подножку.
- Да я тебя сейчас! Я приемы джиу-джитсу знаю… - хрипел хвастливо Гриша, вдувая жилы на худой темной шее. - Меня в тюрьме за это все уважали, боялись. Никто со мной связываться не хотел.
- Плевал я на твои приемы! –  упрямо цедил сквозь зубы Семен. - Я на кузнице десять лет молотобойцем отработал! – И тут схватил его своими сильными руками поперек туловища так, что, что Гриша заорал:
- Отпусти, зараза…Ребра сломаешь!
В это время Настя бегала вокруг них, пыталась разнять, но и боясь близко подступиться, чтоб они ее ненароком не сшибли с ног, не уронили на пол и не задавили, и кричала:
- Это что творится-то? Сейчас милицию позову, чтоб вас обоих в каталажку заперли… Вам по сколько лет-то, петухи старые! Сейчас по башке-то скалкой настучу…   Караул!!!
 - Ага, пощады запросил! – И Семен великодушно отпустил Гришу на пол, хотя только что намеревался бросить его через колено да еще и в физиономию потыкать.
Оба шумно дышавшие, хлопнулись на стулья.
- Ну что, загнул я тебе салагу? – заявил весело Семен.
- Это временно… - хмыкнул Гриша, закатив глаза. - Сейчас отдохнем и проведем матч-реванш!
- Я вам проведу! Я вам проведу… Пейте уж, - Настя быстро налила им коньяк в рюмки и сунула под нос тарелку с помидорами и маслятами. – И закусывайте, а то хмель уже в голову ударил.
Отдохнув, Гриша как-то разом повеселел:
- Себе – тоже, я хочу выпить за прекрасных дам!
- За каких еще дам? – растерялась Настя.
- За тебя… - и он потянулся к ней рюмкой, чтоб чокнуться.
Настя примирительно улыбнулась:
- Видишь, Семен, человек хочет за меня выпить, а ты тут потасовки устраиваешь!
- За тебя надо! – согласился вдруг погрустневший Семен. - За здоровье, а то оно у тебя что-то стало пошаливать.
Мужики неторопливо и молча выпили, закусили маленькими и очень ладненькими, которые прямо-таки сами  проваливались в рот, ароматными маслятами, и лица их сразу посветлели; они обмякли, опустили плечи и стали снова похожи на морщинистых седых стариков, какими на самом деле являлись. Настя, переходя на житейский разговор, озабоченно спросила:
- Ну что, Гриша, дальше-то делать будешь? Как жить?
- Здесь, наверное, останусь – в родительском доме… - ответил не очень уверенно тот, с жадным аппетитом (похоже, что давно не ел) хлебая беззубым ртом щи. – Некуда мне больше податься.
- Так дом прохудился весь, ведь уж двадцать лет в нем никто не живет после смерти твоей матери…- по-хозяйски заметил Семен.
- Подлатаю…- заявил Гриша легковесно, не отрывая взгляд от тарелки.
- Одному-то тяжело будет, да ты и непривыкший к деревенской-то жизни, - Настя с жалостью посмотрела на него. -  Может, дети бы забрали? Дети-то есть?
- Может, и есть…- хмыкнул задумчиво Гриша.
- Это как это? – растерялась Настя.
- Женат официально я никогда не был – так, сходился кое с кем, но и то ненадолго.
Семен потряс указательным пальцем и сердито подытожил:
- Ну вот! А то пришел тут кум королю: я столько девочек имел… Все они меня обожали! Проститутки, наверное, какие-нибудь! Тьфу!
- А твои-то дети где? – задиристо воскликнул Гриша. - Чего-то я их рядом с тобой не вижу?
- В городе живут, в Москве, - солидно сказал Семен. – Порядочные, между прочим, люди, с высшим образованием: сын и дочь… Внуков четверо!
- А помогают хоть? – ухмыльнулся Гриша.
Настя быстро ответила, не так, как являлось на самом деле, а как следовало отвечать чужим людям: мол, у нас все хорошо:
- Помогают очень много – вещи посылают, иногда деньги.
Семен отмахнулся:
- А нам помощь не нужна: мы люди самостоятельные, у нас хозяйство еще есть: поросенок, курицы, огород и сад большой! Это у тебя ни хрена нет…Все лебедой заросло, и хлев разрушился! Даже на похороны отца с матерью не приехал…Стыдоба!
- Сидел в этот момент… - напыжился Гриша, уязвленный.
Опять назревал конфликт,  и Настя с мольбой воскликнула:
- Давайте уж мирно посидим, вспомним о былом… Неужто поговорить о хорошем нельзя? О детстве, о юности – время-то какое было: чистое, светлое, доброе… Танцевали, пели, фильмы радостные смотрели. О счастливой жизни мечтали. Верили, что скоро так и будет! Партия обещала.
- Да уж, не то, что сейчас – один бандитизм и жулье! – примирительно заявил Семен.
- Точно…- Гриша с возмущением поднял желтый от табака и сигаретного дыма, свернутый вопросительным знаком, указательный палец. - По сравнению с нынешним жульем я ангел! Они всю страну разворовали и за границу вывезли, а теперь живут припеваючи, в депутатах ходят, а я максимум на ящик водки украду, так меня сразу на три года упрячут.               
Когда допили бутылку, Гриша как-то разом захмелел, стал клевать носом, говорить вяло и невпопад, и Семен, подхватив его за поясницу и удивляясь, насколько же тот легкий и худой, увел его спать на диван в свободную комнату.               
* * *
Настя уже третий день лежала в горнице на кровати, не вставала и ничего не ела. До осени еще был целый месяц, а шел уже затяжной дождь, монотонно барабанил по шиферной крыше и по стеклам окон, наводил тоску. Озабоченный и расстроенный Семен несколько раз попытался кормить жену ухой (а он в этом был мастак!) из свежей, пойманной самим рыбки, чуть ли не насильно впихивать ей в род жидкий супчик, но она даже глотать не могла. Взгляд ее день от дня становился все тусклее, и вечером она вдруг заявила:
- Умру я, наверное, сегодня…
- С чего бы это? – показно рассердился он, пытаясь ее подбодрить.
- В груди все словно оторвалось… Немеет… Силушки уходят.
- Еще оклемаешься… - твердо заявил он.
- Вряд ли… - она помолчала. - Одно жалко, что вперед тебя ухожу. Как ты тут один без меня будешь?
- Ты меня еще переживешь…
- Вот если б в один день умереть, так это только в книжках бывает, - слабо улыбнулась она.
- Заладила, умру, умру… - он сел рядом с ней и погладил лежащую поверх одеяла темную, худую, в синеватых жилах руку.
Настя сосредоточилась и заявила:
- Значит, так: мое упокойное белье в сундуке лежит – я тебе показывала где, так что передашь тем, кто меня обмывать будет… Гроб хороший сколоти, без щелей.
- Сколочу, когда надо будет… - отмахнулся он.
- Доски-то у тебя вроде есть сухие.
- Все у меня есть.
- И подкоп в могилке сделай, чтоб земля меня сразу не раздавила!.. А с кем могилу-то будешь копать?
Осознав, что жена действительно видит уже свою смерть, приготовилась к ней, ощущает ее приближение и, не видя причины ей, всегда остро чувствующей, с большой интуицией, не верить, Семен выдохнул:
- С Гришкой, конечно. Мужиков-то в селе больше нет.
- Да… - Настя с нежностью посмотрела на него. - Все думаю: как ты без меня? Может, сын в город тебя заберет?
- У него квартира небольшая… - отмахнулся недовольно Семен. - Да и не поеду я никуда: мне здесь хорошо! После смерти хочу с тобой рядом лежать! А из Москвы-то кто меня сюда хоронить повезет?!
- И то правда! Вместе-то веселее… - в глазах ее промелькнуло нечто вроде одобрения.
- Что уж веселого? – хмыкнул он.
- Да, скучно тебе без меня будет, - вздохнула Настя. – Может, Марфу-соседку к себе в дом возьмешь? Вдвоем-то сподручнее.
- Не надо мне другую бабу, - ласково произнес Семен, показывая, какой он верный муж и однолюб. - Лучше тебя никто меня не обнимал, не целовал!
- Господи, я тебя что, жениться заставляю? В постель с ней ложиться? Уж, не молодой, чай…
- А зачем она тогда и нужна? – хмыкнул Семен. - Я сам по хозяйству справлюсь.
- Сварит что-нибудь, постирает.
- Нет уж! – отрезал он. - Тебе, пожалуй, там неприятно будет, что в твоем доме какая-то чужая женщина живет.
- Какая чужая? Соседка, подружка моя…
- Все равно.
Настя в порыве какого-то еще не совсем угасшего женского инстинкта, прихорашиваясь, поправила слабой дрожащей рукой  седые редкие волосы на голове:
- Пожалуй, ты и прав. Уже как-то не по себе… Вдруг изменишь?
- О чем и речь-то… - кинул Семен, словно его пытались ввести в грех.
- Ты, может быть, тогда Гришку к себе заберешь? А?
- Зачем это?
- Иначе помрет он зимой: ни дров у него нет, ни бани, ни картошки, и вообще…  У нас-то хоть телевизор есть! Будете смотреть вместе да о политике рассуждать! А то ведь сопьется один-то.
- Ладно, подумаю.
Настя после некоторого молчания выдавила, словно хваля себя:
- Хорошо, помираю не зимой – могилу легче копать.
- Может, до весны еще доживешь?
- Нет уж… - ответила она просто, словно речь шла о какой-то краткой поездке. - А то весной-то и умирать не захочется: все цветет да радуется…
* * *
После того как похоронили Настю и отобедали на поминках с десятком старух куриной лапшой, рисовой кашей и киселем, Семен пошел проводить очень помогшего и с рытьем могилы, и со сколачиванием гроба да и с другими похоронными делами Гришу. Он сейчас, когда остался в доме один, вдруг остро почувствовал скуку и готов был идти к кому угодно, чтоб только общаться, слышать живой голос… Три рюмки, выпитые за упокой жены, его несколько взбодрили и он, почувствовав себя в былой силе, хозяйским взглядом осматривая покосившееся убогое жилище соседа, заявил с осуждением:
- Да, домишко-то у тебя того и гляди развалится. И стекол в окнах нет, и пол сгнил, и печь скособочилась. Сдохнешь ведь, как холода начнутся.
- А я водкой буду отогреваться! – рассмеялся показно Гриша.
- Пенсии на водку не хватит.
- Воровать пойду.
- Я тебе пойду! – заявил жестко Семен: оставшись один, он вдруг почувствовал ответственность не только за самого себя, но и за Гришу, которого ранее опекала его Настя. - Ты же завязал! На старости-то лет не стыдно?
- Не с голоду же помирать?
- Посватался бы к соседке Марфе. Баба хозяйственная и могутная еще!
- Она со мной жить не станет, - отмахнулся с досадой Гриша.
- Это почему? Ты же хвалился, что любую женщину мог охмурить, - подначил Семен. 
- Так это когда молодой был и с деньгами.
- Та и она уж не молодица!
- Злая она на меня. Я у нее три раза на водку занимал, а так и не отдал. В четвертый раз пришел, а она меня граблями вдоль спины. Еле убежал… - пожаловался Гриша, признавая сейчас верховенство более мудрого Семена и готовый ему подчиняться.   
- Хотел я тебе помочь дом подремонтировать, да, вижу, слишком хлопотно. Да и материалов нет. Переезжай-ка ты ко мне. Вдвоем хоть поговорить будет о чем, - заявил суховато Семен.
- Спасибо, конечно, - Гриша как-то инстинктивно, по-собачьи дружелюбно пригнул голову. - А не раздеремся?
- А че нам с тобой делить?
- И, правда, нечего…
* * *
Готовясь к зиме, Семен на своем мотоцикле «ИЖ», купленном очень давно - при советской власти (позволил себе после того, как отучил детей в институтах), с самодельной коляской – этаким, сбитым из досок вместительным ящиком - съездил с Гришей в соседний лесок за дровами, где напилил хороших и ядреных чурбанов от поваленных ветром лип. На дворовой травке у крылечка они вывалили дрова и стали колоть. Когда работа спорилась, дело шло вперед, Семен всегда уверенно думал о перспективе, загадывал и мечтал, хотя и жить-то, может, оставалось всего ничего - приятно было строить планы и надеяться на хорошее, к чему он привык по жизни, в отличие от живущего одним днем соседа.
- Скоро холода наступят – поросенка зарежем, - заявил  бодренько Семен. - С мясом-то нам зима не страшна!
Гриша поддакнул:
- Будем пельмени делать! Я такие пельмени делаю - пальчики оближешь!
- А где научился?
- В колонии.
- Там и пельмени учат делать?
Гриша горделиво похвалился:
- Кстати, колония, где я в последний раз сидел, образцовая была: у нас там своей земли пятьсот гектаров – мы на ней садили капусту, помидоры, свеклу, картошку… Была и своя ферма, где держали триста свиней – так что мы калорийными продуктами питались… 
- А дрова-то, я смотрю, ты колоть не умеешь, - осадил его Семен, чтоб тот не слишком-то хвалился.
- Так в колонии все на газу! Тепло!
- Неплохо вы жили, неплохо, - хмыкнул Семен,  сноровисто ударяя тяжелым колуном по чурбачку. – Незаслуженно. А у нас в село так газ не провели – вот и разбежался народ по городам! К легкой жизни.
В этот момент с поля, что начиналось сразу за забором Семена, но уже пятый год ничем не засевалось и поэтому густо поросло репейником и полынью, послышалось гудение мотора – и вскоре на еле приметной среди травы старой дороге появился большой черный джип, который остановился у ворот; из него вышли двое накаченных остриженных парней в спортивных синих костюмах.
- Кажется, к нам крутые гости пожаловали?! – воскликнул Гриша весело и обрадовано, словно гости приехали именно к нему. Он очень на это надеялся, думая, что кто-то из бывших тюремных дружков вдруг выбился в «большие люди», вспомнил о нем и послал на разведку братву, чтоб поприветствовала пахана… Уж очень Грише хотелось, чтоб случилось так – вот тогда бы он гордо глянул на Семена, который до сих пор считает его за «шестерку».
- Я вроде никого не жду… - насторожился Семен, хотя, в общем-то, был рад любому чужому человеку, от которого можно узнать, как жизнь идет вне села, побеседовать мирно и с пользой.
- Привет, деды…- ухмыльнулся тот, что повыше, входя без приглашения во двор через приоткрытую калитку.
- Здравствуй… - ответил Семен, поражаясь его молодецкой силе и здоровью: таких людей раньше он в округе не видел, да и не было их в стране – уверенных, откормленных, не измученных работой…
- У вас здесь в селе мяса на шашлыки купить нельзя? – спросил румянощекий «добрый молодец».
- Откуда сейчас мясо?! – развел руками Семен. - Скотину только в холода начнут резать, чтоб мясо не испортилось.
- А сейчас разве нельзя? Нам холодов ждать некогда… У нас праздник!
- Ничем помочь не могу, - Семен махнул в сторону крупного села, бывшего когда-то главной усадьбой колхоза и до которого было километров пять пути. – Езжайте вон в  Елохино – там многие скотину держат!
«Добрый молодец» поморщился, ибо был не местный и дорогу в Елохино не знал, да и ехать туда не собирался, чтоб время не терять: ведь иначе шеф может рассердиться и из охранников уволить.
- А у вас поросят разве никто не держит?
- У меня есть.
- Так, давай, куплю, – «добрый молодец» оживился. - Сколько стоит?
Семен добродушно хмыкнул:
- Мне деньги не нужны – мясо для себя держим, чтоб зимой не помереть.
- Деньги всем нужны, - ухмыльнулся «добрый молодец». - А мне шеф сказал, чтоб без поросенка не возвращался… У него важных гостей на базу отдыха понаехало! Большое начальство! И все жрать хотят! Где он у тебя, - он решительно направился к хлеву, - Тут, что ли? - открыв дверь и увидев поросенка, он обрадовано воскликнул: - Ого, мне как раз подойдет!
- Я же сказал: не продаю… - спокойно ответил Семен, поражаясь напористости гостя.
- Ты че, мужик, упираешься? У шефа день рождения – там компания человек тридцать! Без поросенка никак.
-Тебе же русским языком сказали…- с блатными ужимками воскликнул Гриша, расстегнул рубаху на груди, где были сплошь синие наколки (и деревянная церковь с куполами, и голая грудастая красотка с кудрями, и череп - все в сюрреалистическом смешении), желая показать братве, кто он такой, и тем их осадить. «Добрый молодец» не обратил на него внимания:
- В общем, поросенка я беру.
Гришу столь нахальное безразличие к «тюремным заслугам» озадачило и вывело из себя:
 - Иди отсюда, говно!
- Че сказал, дедуля? – «добрый молодец» неторопливо подошел к нему.
- Че слышал!
Тут «добрый молодец» с такой силой, хотя и сделал это легко, словно шутя, толкнул его плечом, что Гриша, отлетев пушинкой, покатился чурбаном по земле.
Поднявшись и схватив полено, Гриша пошел на обидчика:
- Ты на кого прешь, гнида? Я тридцать лет срок мотал!
Но «добрый молодец» ударил ему кулаком в живот, отчего Гриша осел, повалился на бок и, скорчившись, застонал и заерзал ногами.
- Ой, как страшно… - усмехнулся «добрый молодец». - Это идиоты только по тюрьмам сидят, а умные люди с милицией дружат и откупаются.
 Он прошел в хлев, достал из-за пояса пистолет и пару раз выстрелил в свинью, которая истошно завизжала, а потом хрюкнула с предсмертным хрипом и затихла.
- Ты что делаешь, сволочь? – растерялся Семен.
- Не хотел по хорошему – получил по плохому… - усмехнулся «добрый молодец» и, схватив стокилограммового поросенка за заднюю ногу, легко поволок к джипу и загрузил в багажник. Прежде чем сесть в машину, он положил на чурбан деньги, а, уже уезжая, как ни в чем не бывало, добродушно крикнул в окошко: «Спасибо, дедуля!» 
С трудом, кряхтя и охая, Гриша поднялся на четвереньки и простонал:
- Вот беспредельщики пошли, никого не уважают… Попался бы мне такой в тюрьме – я бы его петухом сделал, по кругу пустил… Не таких обламывали!
- Хозяева жизни, твою мать… - проворчал ошарашенный случившимся Семен. - В милицию, что ли, пожаловаться? Так до нее тридцать километров… Пока приедут – их и след простынет. Да и не знаем мы, где они расположились, жулье это. Даже если их найдут, в оправдание они скажут, что со мной договорились и сполна заплатили: вот и деньги…
- Беспредел… - Гриша с трудом встал, покачиваясь и постанывая. - Раньше такого не было. Сейчас в тюрьме порядка больше, чем на воле.
Семен взял, пока не унесло ветром, с баклана деньги:
- И бумажки какие-то фальшивые – зеленые. Или правительство опять, в который раз уже, деньги сменило?
Гриша искоса глянул на купюры:
- Так это доллары, олух ты деревенский. Че, долларов никогда не видел? Они же лучше.
Семен с досадой проворчал:
- Счас как дам за олуха…Что мне с этими долларами делать, когда и за рубли в нашей глухомани нечего купить?! Хоть бы красивые были, а то фантики какие-то.
- Доллары - валюта! – знающе пояснил Гриша. - Они везде в ходу.
Семен грустно и задумчиво посмотрел вдаль, где пылил по полю джип:
- Как жить дальше будем?
- Ты это о нас?
- Вообще о стране… Грабят средь белого дня, с пистолетами ходят! Куда власти смотрят?
Гриша, потирая ушибленный бок, вдруг мечтательно произнес:
- Знаешь, о чем сейчас подумал: может, в тюрьму снова податься?
- Уже на воле надоело? – осуждающе хмыкнул Семен.
- Какая это воля?! – отмахнулся Гриша. -  Это неволя! Посмотрел я на нашу деревенскую жизнь и думаю: в тюрьме свободы больше! Живешь на всем готовеньком: ни дров запасать, ни стирать, ни о жратве думать, тепло, сухо, постелька чистенькая, телевизор смотришь, в шахматы вечерами играешь, в конкурсах всяких участвуешь – как в пионерском лагере, красота!
- Здесь-то пойду, куда захочу, - Семен широко обвел рукой окрестности, лес, поля, холмы и небо, дома на улице. – Хоть рыбачить, хоть за грибами…
- Да, одно плохо, - кивнул Гриша, - за ограду не пускают, так за оградой-то и делать нечего… Здесь другие хозяева – им, как видишь, закон не писан.
- Здесь твоя земля, твой дом!
- Кому ты на этой земле нужен? – Гриша в сердцах сплюнул. - Для власти ты теперь лишний нахлебник – ей на твою пенсию надо от нефтедолларов отстегивать. Землю, того и гляди, нувориши под коттеджи скупят.
- Детям нужен, внукам.
- Что же тогда хоронить Настю никто из них не приехал? – больно зацепил Гриша.
- Сын в Турции отдыхал, а дочка в командировке за границей была. Да и далеко сюда: четыре тыщи километров, - нахмурился Семен.
- Вот видишь – у них своя жизнь. Они теперь за границу чаще ездят, чем к себе на родину! Им туда ближе и дешевле. Так что ты на деле такой же бобыль, как и я… И жизнь твоя нисколько не лучше моей, - отчеканил Гриша.
Семен попросил у Гриши сигаретку, хотя уже лет тридцать не курил, и, усевшись на баклан, долго сидел, задумавшись, выпуская вяло дымок изо рта, и, наконец, выдавил:
- А кто же нас туда, в тюрьму-то, возьмет? Не за что?
Гриша оживился:
- А мы своруем что-нибудь по мелочи в магазине: например, бутылку водки – нас и посадят года на два!
- Я воровать ничего не буду, не хочу пятнать свое имя на старости лет… - фыркнул Семен. – У меня, между прочим, два ордена за доблестный труд!
- Если б за ордена хоть по тысчонке к пенсии добавляли.
- Все ты на деньги меряешь! – рассердился Семен.
- Ладно, ладно, - примирительно отмахнулся Гриша. – Давай по делу… Мы к продавщице подойдем и скажем, чтоб она крик подняла и на нас в милицию заявила: будто мы пытались ее ограбить… Подумай, я не тороплю!
* * *
Этот теплый погожий денек Семен с Гришей провели на рыбалке на озере, где закидушками ловили карасей и натягали килограммов пять крупных рыбин: жирных, икряных и таких красивых, что из рук выпускать не хотелось. Мужики смотрели на них с восторгом и даже уважением к совершенному созданию природы и гладили, удивляясь чуду жизни, по медноотливной чешуе. Неторопливо, так как ноги-то уже плохо шагали, они в житейских разговорах проделали путь туда-сюда в восемь километров.
Проходя со снастями и рыбой в садке мимо забора, Семен с удивлением смотрел в огород, еще не понимая, что случилось: вроде огород на месте, земля как земля, а чего-то не хватает. Наконец, растерянно воскликнул:
-  У нас же картошку выкопали…
- Кто? – откликнулся Григорий, еле тащившийся от усталости позади и еще не понимая толком, о чем речь.
- Оттуда я знаю? Такие же бандиты, наверное, как и тот, кто поросенка забрал… - Сейчас Семен был расстроен и раздосадован даже больше, чем, когда лишился поросенка – ладно, «молодцам» мясца свеженького захотелось на пирушке, а тут картошку украли, которую раньше никогда не трогали – да ее итак любому бы в селе насыпали целую корзину задаром.
- Нет! Они ручки свои лопатой мозолить не будут… - замер Гриша, схватившись за ограду.
- Тогда, значит, бомжи. Я слышал, в соседнем лесу три бомжа поселилось: в городе квартиры пропили – вот и в лес подались. Шалаш там построили, землянку роют.
- Это возможно! – согласился Гриша. - Впрочем, милиция их сама по приказу властей, чтоб вид города не портили, увозит километров за сто и бросает на обочине. Кто обратно дойдет, а кто в придорожной канаве сгинет.
 - Да, жизнь пошла, - с осуждением произнес Семен. - Раньше таких в ЛТП забирали. Лечили, к труду приобщали. Или даже по приказу властей отправляли на стройки социализма, где нормальными людьми становились.
- А ныне нельзя – демократия! – сказал Гриша так, что было не понять, согласен он с этим положением или нет: по крайней мере, еще недавно был уверен, что нынешний, по отношению к пьющему человеку, либеральный порядок лучше. - Свободу личности уважают. Если хочет – пусть пьет.
- Вот так и спилась вся Россия. Вымирает!
- Лучше бы бомжей посадили, - вспомнил с ностальгией про тюрьму Гриша. - Там пить нечего! Поневоле ведешь здоровый образ жизни.
- Снова ты про тюрьму?!
- Так я тебе говорю – там хорошо! Я слышал, на одного арестанта государство выделяет в месяц по шесть тысяч на прокорм и содержание! Больше чем наша пенсия.
- И, в самом деле, может податься, - вдруг вздохнул печально Семен. - Как мы теперь без картошки и без мяса зимовать будем?
- Именно! Хоть иную жизнь увидишь на старости лет! А то ведь нигде, наверное, не был.
- Я в Москве бывал!
- В Москве он бывал…Да тюрьма лучше, чем заграница! И жизнь там интересная. Новые люди. Столько историй наслушаешься! Хоть книжку пиши!
- Ладно, подумаем, - Семен прошел во двор и стал чистить рыбу на доске. - Но сначала уху сварим. Хоть поедим напоследок своего домашнего…
* * *
Перегнав мотоцикл к соседке Марфе, отдав ей ордена, завернутые в тряпочку и документы, поручив приглядывать за домом, чтоб не сжег кто-нибудь, не разграбил за время его отсутствия, Семен минут пять стоял во дворе и оглядывал подворье, мысленно с ним прощаясь. Еще вполне крепкая старуха Марфа, сердитая и подозрительная, спросила: «А на долго уходишь-то?» - «На год, а может, и на два», - ответил Семен и направился за Гришей, который уже уверенно шагал по пыльной дороге на главную колхозную усадьбу, где имелся магазин и куда частенько бегал за спиртным, пока его не ограничил Семен. Марфа решила, что Семен выжил из ума и вместо того, чтобы сказать «на день, а может, и на два», брякнул невесть что, но переспрашивать не стала… А если бы поняла буквально, то кинулась бы ему в ноги с криком: «На кого ты нас оставляешь?», ибо Семен своей «Дружбой» пилил дрова всем старухам села, к которым не приезжали помочь в заготовке топлива дети или родственники.
* * *
- Привет, Сима… - бойко сказал Гриша, войдя в каменный, похожий на приземистый амбар, старинный магазин, построенный еще при советской власти, но наполненный уже современным разнообразным товаром – и множеством марок пива и водки, и кофе, и соками, и сигаретами, так что глаза разбегались: в былое время здесь лежали лишь карамель, килька, солянка да папиросы. А сейчас у большинства народа «глаз видит, да зуб не неймет»!
- Привет, привет… - откликнулась, подбоченившись, упитанная и смотревшая на всех жестко, готовая дать отпор любому пьянице-попрошайке, продавщица. -  За бутылкой опять пришел? Так ты вроде пить перестал. Семен тебя, похоже, отучил.
- Горбатого могила исправит… - отстраненно, словно уже вычеркнув себя из этой жизни, произнес Семен.
- Именно за бутылкой, но денег у нас нет.
Сима нахохлилась:
- Без денег тебе не дам! А вот Семену дам – он человек надежный.
- А он тебе тоже денег не отдаст, - Гриша проворно, привычным движением сунул протянутую Семену бутылку водки себе за пазуху рубахи.
- Это как? – насторожилась Сима, готовая уже отнять бутылку, и решительно потянулась за ней через прилавок рукой.
- А мы отбываем в дальние края!
- Это куда же? – она напряженно прищурилась.
- На курорт! - Гриша расхохотался.
- Да кто старикам путевки даст?! – уверенно заявила Сима и гортанно рассмеялась. - Сейчас по курортам только молодые да богатые разъезжают!
- Правильно – в тюрьму мы! – И Гриша скорчил хитрую физиономию: дескать, мы вас всех, кто на воле, обдурили…
- А кто вас туда посадит?
- Ты и посадишь!
- За что? – растерялась Сима.
- Позвонишь в милицию и скажешь, что бандит-уголовник с дружком украли бутылку водки.
- Брось шутить-то! – У Симы, повидавшей много за годы работы в магазине, всяких доморощенных деревенских клоунов, аж круглое лицо вытянулось от удивления.
- А я не шучу: надоело нам на воле жить – сначала у нас бандюги свинью отняли, потом картошку выкопали… А вчера еще и поленицу разобрали.
Сима прониклась к старикам сочувствием:
- Так это, наверное, молодежь, что из города приезжает на озеро отдохнуть, выпить и шашлыков поесть... Да и базу отдыха там построили.   
- Вот видишь… - Гриша укорил, словно она украла поленицу. - А в тюрьме нас никто не обидит! Так что звони, Сима, в милицию, пусть забирают… Мы так решили.
-  Я отказываюсь! - Семен, стоявший с отсутствующим видом, словно в прострации, и не участвовавший в разговоре, вдруг отнял бутылку у Гриши и поставил на прилавок Симе.
- С чего это? Одумайся! – возмутился Гриша и суетливо задергался, видя, что радужные планы и надежды начинают рушиться. 
Семен твердо и даже сурово сказал:
- Вдруг умру там – и похоронят, как собаку, неизвестно где. А здесь я местечко около своей Насти приготовил, да и обещал ей, что вместе лежать будет веселее… - и добавил сухо: - А сесть в тюрьму, конечно, следовало бы, чтоб власть задумалась о стариках, которые Россию отстроили и всю жизнь ее кормили! Да только кто нас услышит?.. – а, помолчав, уверенно и радостно добавил: - И вообще, скоро рыжики пойдут! Кто нас ими свежепосоленными, хрустящими в колонии угостит? Никто…
Он уже представил, как идет по мягкому, пружинящему под ногами и усыпанному хвоей и пожухлыми листьями дерну, вздыхает настоянный всевозможными смолистыми, травяными, запахами прохладный лесной воздух – и, нагибаясь, срезает острым ножичком выглядывающие из-под маленьких елочек, из-под опущенных лап, ядреные рыжики. Благодать! Да только ради этого стоит жить! На воле!
Глянув на кислую физиономию Гриши, Семен отдал продавщице деньги за водку и, кивнув на бутылку, сказал с усмешкой дружку:
- Забирай! Пойдем, отметим наше досрочное освобождение…
                Июль 2009

Я – ПРЕЗИДЕНТ
Утром Мишин проснулся не в своей малогабаритной двухкомнатной квартире, а в просторной спальне на широкой кровати и растерянно огляделся. Обнаружив рядом безмятежно спящую симпатичную женщину с крупными телесными формами, подумал, что ее уже встречал, но где - не мог вспомнить. Он кинулся к окну посмотреть, в каком месте находится, и вдруг осознал, что ростом вроде стал пониже и в плечах поуже и, вообще, тело-то словно не его. Мишин хотел закричать от страха, но решил, что спит, и несколько успокоился; закрыл глаза, надеясь, что когда откроет, то все незнакомое – и спальня с дорогой мебелью, и милая женщина исчезнут, но все осталось на местах. Он похлопал ладонями по лицу (обычно во сне боли не чувствуешь), а тут стало больно… Испугавшись, что женщина проснется и вызовет охрану (а у такого важного богатого господина, в теле которого оказался, – в этом Мишин нисколько не сомневался – охрана должна быть), и тогда его или убьют, или голышом выгонят на улицу - это в лучшем случае, он отодвинул тяжелую штору на окне, желая выбраться наружу и бежать, и увидел, что находится в шикарном доме-дворце, на втором этаже, а по ухоженному двору, вымощенному разноцветной брусчаткой, с клумбами цветов, выхаживают два дюжих строгих охранника в темной форме с пистолетами в белой кобуре. Мишин на цыпочках шагнул к огромному зеркалу, что висело у шкафа из красного дерева, – и с ужасом отпрянул: не него смотрел Президент страны Дмитрий Анатольевич Медведев! Нет, не копия, очень похожая, а именно сам, с крупным носом, с тонкими губами, с кудрявыми рыжеватыми волосами! Мишин глянул на спящую белокурую женщину - и тут только признал в ней жену президента…Он кинулся в ванную, которая была рядом со спальней, и там окончательно рассмотрел свое новое лицо, потер его губкой, пытаясь соскоблить возможную маску, но, увы…
Сначала он решил, что необходимо как честному гражданину, который уважает верховную власть, покаяться: мол, я не хотел, ни в чем не виноват, само как-то получилось, и до жены товарища президента даже пальцем не дотронулся… И вообще, вдруг от него потребуются срочные и важные государственные решения, от которых зависит судьба российского народа, страны, а он, как говорят татары, «не бельмес», не подготовлен, не в курсе; может, надо будет встречаться с послами других государств, или даже с их правителями, а он их в лицо не знает – нехорошо получится: какое у них сложится мнение о президенте великой державы: мол, парень-то неадекватный, явно крыша поехала… Но как только представил, какой начнется переполох, когда признается, что находится в другом теле жене Медведева Светлане, охранникам, референтам, то они, пожалуй, подумают, если не психи и не верят в чудеса: дескать, заболел наш уважаемый Дмитрий Анатольевич – таблетку ему надо, градусник под мышку, укол в попу…А если до оппозиции слух дойдет, то не выведет ли она недовольные толпы народа, как в фильме Гайдая, на улицы столицы с криками: «А царь-то ненастоящий!»? Понадеявшись, что вскоре само собой все прояснится – появится реальный президент, который не испарился же в конце-концов, усмехнется над курьезами жизни и отправит «двойника» восвояси за казенный счет в любимый Мишиным Петербург на Литейный проспект, где он живет…
Побрившись, почистив зубы и одевшись, Мишин на цыпочках спустился в холл, где его встретил молодой мужчина с красной папочкой в руке и бодренько сказал: «Доброе утро, Дмитрий Анатольевич! У нас сегодня насыщенный день – вам показать график дел?». Мишин наделся, что мужчина заметил подмену, но у того даже тени сомнения не пробежало по лицу. «Я еще не завтракал!» - сказал Мишин, надеясь, что мужчина подмену поймет по голосу, но и голос оказался полностью президентским. – Кстати, пойдемте со мной завтракать! Там и поговорим!» - «Я уже сыт», - ответил вежливо референт, на что Мишин, желая, чтоб тот показал, где находится столовая, заставил его пойти и пропустил вперед. 
Поедая вполне простую пищу – омлет, овощи, рыбу с гречневой кашей, что принесла милая девушка-официантка в узорчатом белом фартучке, Мишин выслушал список референта, где очень важным оказалось заседание «Совета безопасности». Он хотел уже его отменить, сослаться на недомогание, и, выйдя за ворота резиденции якобы погулять, оторваться от охраны и по оврагам и перелескам бежать прочь, но вдруг подумал, что, в общем-то, как неплохой публицист, пишущий в журналы и газеты и тем зарабатывающий на хлеб, имеет мнение по обсуждаемым вопросам, опубликовал на эти темы десятки статей, но, к сожалению, не был услышан высокими чинами… «Значит, так, – сказал Мишин, – соберем совет не в Кремле, а здесь, ибо, как недавно узнал, одна моя поездка, когда закупориваются на полчаса все переулки и проспект, создает в Москве пробку, которая не может рассосаться два часа!» - «Это даже проще: почти все члены совета живут неподалеку», - кивнул референт.
Чтоб быть в курсе поднимаемых вопросов, Мишин попросил ознакомить его с фактами, которые должен озвучить, и тезисами выступления…Тут в кабинете появилась Светлана, несколько обиженная, что не разбудил и позавтракал без нее, чмокнула «мужа-президента» в щечку и нежно дернула за ушко. Мишин ласково ответил, что пришлось встать пораньше, ибо предстоит много работы – и она ушла по своим делам.
К назначенному времени стали съезжаться черные бронированные «Мерседесы» с синими «мигалками» и с машинами сопровождения - и охрана проворно открывала мощные железные ворота, поднимала шлагбаум и впускала их во двор. Одним из последних приехал премьер Путин, и Мишин, опасаясь, что тот при личном разговоре как лучший друг сразу заметит подмену, не вышел к нему поздороваться, а пришел сразу в конференц-зал, где члены совета расположились строго по местам вокруг овального стола. Как обычно делал Президент (это Мишин видел по телевизору), он поздоровался с каждым за руку и сел на свое место. Все присутствующие показались ему людьми умными, порядочными и он невольно подумал: «Почему же при таком адекватном руководстве мы никак не можем навести в России порядок?»
Выслушав всех, как противодействовать терроризму в стране, как сотрудничать в этой области с другими государствами, и отметив вполне здравые мысли, Мишин в заключение сказал: «Все это хорошо, но надо глядеть в корень! А корень в том, что некоторых неадекватных, больных психически, накачанных наркотиками молодых девушек и парней заставляют идти в смертники очень ненавидящие нашу родину люди. Во-первых, надо выйти с инициативной (если уж наложили мораторий), чтобы все-таки Совет Европы разрешил заказчиков и их пособников расстреливать. А если он пойдет нам на встречу, то припугнуть, что выйдем из него, и делать свое дело, как Америка – нам свои граждане дороже чужих законов! Во–вторых, во всех медресе и исламских духовных институтах должны работать патриотически настроенные люди, которые обязаны выявлять тех «пастырей», которые уже заражены бациллой терроризма, религиозной нетерпимости, и будут ею заражать фанатиков… Таких вообще не подпускать к мечетям! Препятствовать по возможности отъезду на учебу в исламские государства (В Египет, Саудовскую Аравию или другие) будущих священнослужителей – там их легко завербовать ваххабитам, и вообще у них теряется чувство родины с ее приоритетами и появляется некое «всеисламское мировоззрение». Думаю, если бы православные священники тоже ездили учиться в Ватикан, они бы духовно оторвались от родины! Ну а если все-таки кто-то поедет по своей инициативе, то их не допускать до мечетей! Также проверить тайно всех учителей в школах и вузах кавказских республик: какое у них мировоззрение, какие взгляды они высказывают – и, если они сеют нетерпимость между народами, вражду, выгонять, ибо в школе и начинается растление душ, там вырастают будущие смертники! Таких учителей надо срочно заменить на преподавателей, которых выучить в лучших вузах в центре России в интернационализме и патриотизме! Наконец, при каждом правительстве кавказкой дотационной республики создать полностью назначаемый нами центр, который будет распределять финансовые потоки, чтоб ни один рубль не попал в руки террористов, чтоб кланы, замешанные в связях с ними, лишились полностью подпитки…И вообще, надо разобраться с Кавказом: у них богатые ухоженные села, каких нет в России, с кирпичными двухэтажными домами – а все жалуются, что безработные! Не верю я, чтоб в таком благодатном краю, где население сократилось из-за отъезда русских, и не было работы!» 
Закончил Мишин очень жестко, как никогда не делал Медведев: «И через неделю чтоб все доложили мне планы, как будете действовать…Промедление смерти подобно и лишения должности! Поняли?»
Все кивнули, а особенно долго и азартно кивал лысый Фрадков, все еще отвечавший за внешнюю разведку, несмотря на громкие провалы с российскими резидентами…
Мишин сделал многозначительную паузу и сказал: «А теперь поговорим, почему наша страна по уровню коррупции и многим другим показателям стоит чуть ли не на последнем месте в мире, не говоря уж, по сравнению с Китаем!» Мишин обвел всех строгим взглядом, а так как все молчали, даже Путин, посматривающий на него с особым интересом, то добавил: «Или надо признаться, что мы хреновые руководители и подать в отставку, или же начать действовать. Вот в недавнем докладе Владимир Владимирович сказал, что нам в развитии мешают некие силы: похоже, эти темные злые силы мешают и всем остальным – я бы хотел, чтоб мне назвали эти силы». Фрадков часто-часто заморгал и угодливо произнес: «На Западе многим не хочется, чтоб мы были сильной державой!» - «Это понятно… - усмехнулся Мишин. – Но в Советском союзе худо-бедно умели отстаивать свои интересы, а мы чего-то испугались. У нас есть нефть, газ, древесина, пшеница, сталь, никель – все есть, что же мешает стать великой державой?! Может, диверсанты американские взрывают наши мосты и заводы; может, англичане заслали к нам вороватых олигархов; может, они завербовали всех чиновников вплоть до министров, чтоб они гадили стране?»
Опять все озадаченно молчали, опустив головы, и тогда Мишин еще более жестко произнес: «Мы что, не можем приструнить олигархов, у которых не просто все лицо в пуху, а руки по локоть в перьях, чтоб они не вывозили деньги за границу, чтоб не сидели в оффшорах? Мы почему не можем принять уже несколько лет антикоррупционный закон, одобренный ООН, в Думе, которая полностью подвластна нам? Что, ждем-с, когда жулики окончательно спрячут свои теневые доходы и рассуют их по швейцарским банкам? Кстати, почему некоторые страны давно вытребовали у Швейцарии номера счетов и суммы своих вкладчиков, а мы не хотим этого сделать? Нам кто в этом мешает – оппозиция, которая на ладан дышит? Или Березовский из-за морей херит нашу экономику и парализовал нашу волю? А то что некоторые западные правительства давят на нас по делу Ходорковского, так это мы виноваты – нечего подпускать к нашим ресурсам так называемые «иностранные», а по-другому спекулятивные инвестиции. Продаем все, как наивные аборигены, за бутылку водки пушнику! Наши ресурсы итак идут на «УРА», а олигархи специально привлекают западных партнеров, чтоб мы полученные за гроши во время приватизации компании не отняли: дескать, уже все не наше…Надо им денег – дадим, но сами и под низкий процент, под который почему-то кредитуем пока лишь США, покупая их финансовые бумаги. Ну а если не сумеют вернуть вовремя, то их собственность переходит обратно к народу или продается на аукционе за реальные большие деньги».
Поморщившись и шмыгнув носом, Генеральный прокурор многозначительно произнес: «Страшно, а вдруг кого зацепим из давних друзей…» - «Ельцина, моих, Путина или ваших?» - спросил холодно Мишин. Прокурор покраснел до кончиков ушей. «Так вот, предупредите этих «друзей», что если они не хотят всего лишиться и попасть на нары, пусть вернут наворованное в бюджет страны, а мы их поругаем по-отечески и никому пока не скажем. На первый раз! Так что никого не бойтесь и с самыми громкими фамилиями приходите ко мне. Я укажу пальцем, если это вам так необходимо!»
Мишин еще сделал паузу, выпил стакан минералки и строго сказал: «Президент страны должен быть скупым, завистливым и подозрительным!» Лица у членов совета  вытянулись и окаменели. «Расшифрую, - добавил Мишин. – Я должен завидовать, почему другие страны и народы живут лучше, чем российский, - умный, образованный и не ленивый народ! Я должен беречь каждую копейку в стране для пользы дела, каждую пядь земли, завоеванной и освоенной нашими предками! Я должен на каждого чиновника и олигарха смотреть как на потенциального мошенника, чтоб он мне постоянно доказывал, что радеет не за свой карман, а за общественную пользу страны! И вы все должны быть такими же, а то чего-то рассиропились… Либеральничаете, прикрываете свою бездеятельность якобы «правами человека» вместо того, чтобы, например, отправлять наркоманов и алкоголиков на принудительное лечение с обязательной трудовой повинностью?»
«Что-то я тебя сегодня не узнаю, Дмитрий Анатольевич?» - попытался в силу своего особого положения и важного поста улыбкой разрядить обстановку Путин. «Владимир Владимирович, - Мишин печально вздохнул. – Ну сколько можно нам с тобой управлять такой огромной страной в ручном режиме? Мы же не железные роботы, чтоб вкалывать по восемнадцать часов в сутки, и не можем разорваться на сто частей – одним нырять в Байкал, другим кататься по магистрали на «Ладе-Калине», третьим проверять больницы и так далее… Пусть хорошо работают все, кто за это получает государственную зарплату!» - «Согласен», - кивнул слегка порозовевший Путин. «Так вот, - продолжил Мишин. – Даю максимум две недели на создание следственного комитета, который будет подчиняться лично мне, и чтоб министр внутренних дел и прокурор нашли для него тысячи две умных и неподкупных офицеров, которые получат хорошую заплату, премиальные и много разных льгот, но если, не дай бог, проштрафятся, то сядут надолго! Пусть работают, привлекая для этого Счетную палату, которая почему-то дремлет, пока ей не дашь хорошего пинка и не покажешь конкретного ворюгу!» 
 Глядя, с каким вниманием и подобострастием слушают его члены Совета, записывают все на диктофоны и в блокнотики, Мишин вдруг почувствовал себя настоящим Медведевым –  непогрешимым, самым умным, ни от кого не зависящим (ни от рейтинга среди народа, ни от выборов, ибо при выстроенной вертикали власти, ручной правящей партии и подневольных средствах массовой информации можно любого распиарить и сделать святым мудрецом с нимбом) и хотел уже замолчать спорные инициативы: внутренний голос подсказывал, что президент должен проталкивать свою идею, даже если вырвалась с языка под воздействием эмоций, чтоб всем казалось, что он никогда не ошибается! Однако, подумав, что даже президент не вправе раскидываться миллиардами рублей из бюджета ради «сохранения лица», заявил: «Что касается закона о полиции, то, взвесив все «за и против», послушав специалистов, я решил повременить с переименованием». Теперь уже покраснел, а потом и побледнел министр Нургалиев и сказал: «Да, в общем-то, еще есть над чем подумать». - «То же и с изменением часовых поясов: не в наших слабых силенках приказать солнцу, чтоб всходило позднее, поэтому пусть остается, как было… Ну а с чиновниками в дальних местах нашей страны, я думаю, мы найдем время пообщаться и среди ночи!» - «Конечно, найдем…» - закивали обрадованно члены Совета. «При современной-то технике я его по Интернету с постели подниму, если надо что важное сообщить», - добавил Мишин и, поблагодарив за содержательный разговор, хотел членов Совета уже отпустить… Но вдруг лицо его стало меняться: двигались мышцы, кости, пиджак стал узок, а брюки коротки - исчезал Медведев и появлялся реальный Мишин. У присутствующих округлились глаза и отвисли челюсти, кто-то побледнел от страха, а кто-то покрылся испариной. Фрадков закрыл глаза, словно стал свидетелем чего-то кощунственного, словно его сейчас заставят под пыткой ответить на ехидный вопрос «Кого ты видишь перед собой?», и ему, как чиновнику из сказки, придется соврать или честно сказать: «А король-то голый!», а вдруг ни то ни другое неверно… Он отвернулся: может, думал, что через минуту, когда велят оборотиться, все будет по-прежнему… И только Путин слегка прищурился и напрягся, словно готовый свалить «странный объект» приемом дзюдо, и с дрожью в голосе спросил: «Я не понял? Ты кто?» - «Публицист из Петербурга», - ответил Мишин честно. «Это что, на нас проверяли какое-то сверхсекретное оружие, которое меняет взгляд на людей?» - проворчал недовольно Иванов и строго глянул на Фрадкова. - Или сюда на тайное совещание прорвались американские шпионы с психотропными средствами? А может, они действуют лучами на нас из космоса?»
Что было бы дальше – неизвестно (может, стали бы Мишина пытать, куда спрятал Президента!?), но в этот момент по селектору раздался тревожный голос Медведева: «Тут со мной какие-то метаморфозы странные происходили. Я сейчас прилечу из Петербурга, разберемся, а то меня тут самозванцем объявили и чуть в психушку не заперли…»
 Мишин, которого тоже звали Дмитрием Анатольевичем и родился он с президентом в один день, с прозрением подумал, что произошла ошибочка в «небесной канцелярии», где наверняка, как и в России, развелось немало безответственной бюрократии, которая, когда души покидают во сне тело и выходят в астрал, направила их по чужим адресатам… И надеялся, что Медведев, как порядочный человек и хороший семьянин, тоже не притронулся к его молодой и очень сексапильной жене!
Уже не боясь никаких последствий за невольное превращение, Мишин пожалел лишь об одном: что пробыл президентом мало времени! Ему хотя б неделю – и многое в стране, возможно, изменилось к лучшему. Да и надо было на это заседание пригласить телевизионщиков, чтоб пустили съемку в прямой эфир: может, тогда Медведев не стал бы отказываться от озвученных Мишиным идей - ведь они на пользу России!
                Февраль 2011

ГОСПОДИН ОТ КУЛЬТУРЫ
Лет тридцать назад Формозов, еще молодой и неопытный, создал замечательный добрый фильм, который высоко оценила критика, зрители, жюри международных конкурсов, присудившие ему награды, и с которого началась его карьера крупного режиссера. Отныне государство уже без проволочек выдавало ему немалые деньги на создание новых «шедевров», ибо как говорил Ленин: «Кино – важнейшее из искусств», но, увы, фильмы Формозова становились все хуже. Они были более красочны по сравнению с первым, в них было больше трюков, драматичных сцен, и мысли, как ему казалось, закладывал в них мудрые, философски глубокие, но не хватало в фильмах чего-то… Часто Формозов садился один перед экраном в студии и по нескольку раз, подперев голову кулаком и критически прищурившись, пересматривал свои фильмы, пытаясь понять, в чем недотягивает, в чем оплошал, почему не достучался до души зрителя, и не мог понять. Иногда он спрашивал помощников, а те, не желая портить с ним отношения, зная, что как человек амбициозный и с большим самомнением, может затаить обиду, уволить, бодренько, как под копирку, отвечали: «Да вы что, Сергей Петрович?! Какие изъяны!? Ваш фильм достоин Оскара!» Формозов удовлетворенно хмыкал, ибо считал, что так и есть, ну а зритель просто не дорос до понимания…   
К своему шестидесятипятилетию, которое совпало с подобной датой окончания Великой Отечественной войны, Формозов вознамерился создать шедевр, чтоб реабилитировать себя у зрителей, которые с прохладцей ходили на его фильмы, несмотря на огромную и продуманную их раскрутку и рекламу на телевидении, и критиков, которые то и дело пытались его побольнее ужалить в каких-нибудь газетенках: и то им не так, и это… Он сам написал сценарий на основе нашумевшей сразу после войны повести крупного писателя, пригласил сняться самых знаменитых киноактеров страны (ибо никто из них не мог отказать маститому режиссеру, да и гонорары назначил щедрые - почти голливудские…), государство личным распоряжением правительства выделило ему огромные деньги на съемки… С помощью замечательных каскадеров, компьютерных технологий, лучших операторов, с привлечением нескольких армейских дивизий для батальных сцен он снимал этот фильм три года, строил бутафорские поселки и религиозные храмы и красочно и безжалостно взрывал их немецкими бомбами -  и был уверен, что создал по значимости и масштабности фильм, не уступающий знаменитой «Войне и Мир» по роману Льва Толстого.
* * *
И вот Формозов от загородного особняка на Рублевке ехал по Москве на джипе с шофером и одновременно охранником, имеющим право на ношение оружия, на презентацию своего фильма в крупнейшем кинозале столицы; времени до начала оставалось еще два часа, но многочисленные пробки, которых в последние годы на улицах и проспектах становилось все больше, выводили его из себя. Он то и дело орал, увидев, что какая-нибудь машина замешкалась перед ним в потоке: «Ну ты козел! Еб… тебя в жопу!» А заметив растерянную и неуверенную дамочку за рулем, хрипел: «Ты, курва, куда лезешь?! Лучше близко не приближайся, а то трахну - мало не покажется!» А когда видел попавшие в аварию машины и их водителей, грустно дожившихся приезда инспекторов ГИБДД, то злорадно восклицал: «Ну что, еб…сь! Торчите теперь тут до второго пришествия!» Хорошо, его злобные крики не были слышны из джипа с плотно закрытыми тонированными стеклами!
Люди в соседних машинах казались Формозову какими-то козявками, букашками, которым разрешили по дурости иметь автомобили, и теперь они от нечего делать нагло выехали все гуртом на проспекты, чтоб мешать ему, великому режиссеру и мощной личности, приехать вовремя на презентацию. Подобные мысли появлялись в нем уже давно, и он в очередной раз думал: «Надо выбить на свой автомобиль «мигалку», чтоб гонять по встречной и разделительной полосе! Ибо я ничем не хуже какого-нибудь чинуши или депутата, а гораздо значительнее для истории и страны!» Он уже пытался это сделать и почти получил разрешение, когда вдруг под давлением общественности, что была возмущена, что так называемые «синие ведерки» на крышах авто постоянно становятся причинами аварий, перед выборами депутаты Госдумы ограничили количество машин с «мигалками».
Наконец, километров за пять до места презентации машина Формозова окончательно встала на полчаса, зажатая со всех сторон… Если бы матюги обладали весом хоть в несколько граммов, они бы сорвали крышу с его машины – он метал громы и молнии, он стучал кулаком по панели, видел в зеркало заднего вида, как его лицо искажалось в звериной гримасе, и жалел, что не арендовал со съемок фильма бронетранспортер, чтоб разгонять всех по сторонам. Злой донельзя, Формозов выскочил из машины и кинулся к давно ненавистному за толкотню и теракты метро, куда не спускался лет двадцать – и, несмотря на то, что пригнул голову, поднял выше воротник курточки и не шел, а почти бежал, тем не менее, его, который ежедневно торчит в телевизоре во всевозможных передачах и шоу и сам снялся во многих фильмах как актер, люди узнали и пытались поздороваться, а он, почему-то ненавидя их всех, не отвечал или буркал холодно и сухо нечто нечленораздельное, или просто кивал, морща брезгливо физиономию: чувствовал, что в своем белом смокинге, пропахший дорогим парфюмом, он здесь абсолютно чужой… Формозову беспрестанно звонил директор зала и организатор просмотра и спрашивал, скоро ли мэтр прибудет: мол, важные чины из правительства, соизволившие посетить кинотеатр, ждут, волнуются… Понимая, что опаздывает, а чины могут обидеться, Формозов резко заявил: «Начинайте без меня!»
Он вбежал в кинотеатр, когда фильм уже полчаса шел и, отдышавшись, выпив стакан освежающего прохладного  сока, выглянул в щелочку между кулис, чтоб понять по реакции публики, по лицам, как воспринимается фильм – и остался не слишком удовлетворен: показалось, люди какие-то слегка растерянные и равнодушные, а ведь когда-то (Формозов еще помнил те милые благословенные времена) зрители в зале были непосредственны как дети – искренне смеялись, даже плакали, утирая светлые слезы… «И ради кого в снег и грязь, ползая в ватнике по съемочной площадке, снимал самого себя и фильм?! Ради этих холодных манекенов? Ради чванливых и ублюдочных людишек?» - с досадой подумал он и пожалел, что нельзя просто отдаться возвышенной душой чистому искусству и наслаждаться своим «творением» в узком кругу близких людей – друзей, родственников, льстивых ручных критиков, а надо обязательно стремиться угодить зрителям, чтоб были кассовые сборы и чтоб оправдать огромные затраты на производство кинокартины. Одно радовало: международные кинофестивали, где у него, как члена разных жюри, немало знаменитых друзей, оценят фильм по достоинству, какую-нибудь вожделенную позолоченную статуэтку подарят…
Вскоре Формозову позвонил начальник стройки и взволнованно воскликнул: «Сергей Петрович! Сегодня въезд на ваш объект перекрыла большая толпа жителей соседних домов – и туда не могли проехать бетоновозы!». «Суки! – заорал Формозов в трубку, ругая жителей, которые заявляют, что строительство съемочных павильонов и многоэтажной гостиницы, вбивание в грунт свай грозит обрушением их старых домов с еще деревянными перекрытиями, и вот уже три месяца не дают толком возводить такой важный для него коммерческий объект в центре столицы и добавил жестко: – Ты что, не мог вызвать наряды милиции?» - «Вызывал, - ответил испуганно ответственный за стройку. - Но жителей было слишком много: когда милиция оттаскивала одних, на их место на асфальте садились новые… Отсюда у нас убытки!» - «Надо было братков пригласить, чтоб протестантам морды начистили! – процедил Формозов уже спокойнее, ибо осознал, что ругань слышат по соседству люди, хотя все итак знали, что он один из немногих режиссеров, который кроет всех на съемочной площадке матом. – И вообще, не отвлекай меня от творчества – я все-таки режиссер и актер, а не начальник МВД! Сам разбирайся! У нас есть постановление мэрии о строительстве, вся экспертиза проведена – так что пусть заткнут свои глотки». - «Среди протестующих есть известные люди – академики, профессора – их бить как-то несподручно», - промямлил куратор стройки. «Лупи! Они уже давно выжили из ума! Москва меняется, жизнь другая, а они все хотят как при советской власти командовать. Сейчас мы командиры!»
Когда фильм закончился, и раздались редкие и жидкие аплодисменты, Формозов вошел в правительственную ложу к солидному министру культуры и его замам,  нежно обнял его, как близкого друга, организовал в банкетном зале для ВИП персон легкий, но богатый разнообразием деликатесов фуршет, получил пару весомых комплиментов от министра (искренних, неискренних – Формозова особо не интересовало, да и, как бывший театральный деятель, министр умел соврать очень даже правдоподобно) и, удовлетворенный, пошел в конференц-зал, где собрались репортеры, корреспонденты, критики-журналисты, чтоб задать вопросы, обсудить фильм – их набилось человек двести: молодых и пожилых, известных и не очень. Формозов уселся вместе с референтом (милой и приятной стройной дамой – своей очередной любовницей) за стол на небольшой сцене, поздоровался в микрофон, напустил на себя радушную, благожелательную улыбку и приготовился слушать и вещать мудрые мысли. На все сложные и спорные моменты в фильме он уже заранее дома приготовил ответы, мог парировать все каверзные реплики, но не учел, что вопросы в основном будут о его режиссерском мировоззренческом взгляде не просто на фильм, а на жизнь. «Зачем вы безжалостно убиваете в фильме солдат – такое впечатление, что они для вас, лихого смелого командарма, которого играете там, вроде тараканов?» - спросила корреспондентка в «джинсе» хрипловатым прокуренным голосом. «Война – есть война! – ответил Формозов с фальшивой усмешкой. – Как известно, там гибли миллионы. Зачем должен нарушать историческую правду?» - «У меня не возникло сочувствия даже к значимым героям фильма. Они какие-то бездушные винтики, а не личности», - сказал известный кинокритик с седыми длинными волосами. «А каким был человек на войне? – хмыкнул Формозов. – Именно винтиком!» - «В жажде уничтожить поезд, везущий так ненавистных вам лично НКВДешников с их архивами, вы вместе с ними, походя, убиваете и простых солдат… И в том, что НКВДшники наказаны, видится прямо-таки злорадство!» - заметил совсем молоденький светловолосый корреспондент. «Да, я не люблю НКВДешников, как не любит их герой, которого играю – командарм, ибо его перед самой войной избивали, пытали и чуть не расстреляли», – парировал Формозов, не сказав, конечно, что снимал фильм специально с желанием обезобразить «вождя народов» и спецорганы и угодить либеральной верхушке у власти, которая, будучи неспособной навести порядок в стране и видя в поднявшем страну из руин Сталине упрек их многолетним потугам по модернизации, начинает новую кампанию десталинизации: как говорится, кто платит – тот заказывает музыку…
Вскоре он вдруг понял, словно бы прозрев, простую истину, почему его фильмы перестали нравиться зрителям и критикам, почему залы на просмотрах пустые… И решил, что отныне-то, зная рецепт, начнет снимать шедевры! «Людей надо любить! Людей! Своих героев!» - мысленно воскликнул он, и у него аж дыхание сперло от того, как, оказывается, все просто в мире искусства: полюби людей – и они тебе ответят тем же!!! Формозова досада взяла, что так долго не мог понять элементарного… А так как осознал он эту истину лишь рассудком, а не сердцем, то, чтоб не забыть, повторял, вдалбливая в сознание: «Любить, любить, любить!» - и старался сделать надменное лицо соответствующим этому, вытягивал губы в «голливудской улыбке» и полагал, что завтра же в кабинете повесит на стенку перед глазами плакат с «волшебными» словами! В этот момент светловолосый паренек дерзко заявил: «Причина провала вашего фильма в том, что вы оторвались от народа, стали вальяжным барином, а в нас видите своих крепостных холопов! И мне лично хочется запустить в вас не тухлым яйцом и не гнилой помидориной, а как в важного господина бутербродом с икрой, что и с удовольствием делаю!» - и он с дальнего ряда кинул бутерброд, который Формозов умело отбил, так как постоянно играл на личном корте в большой теннис - был ловким, однако черные икринки повисли на груди белого смокинга.
Формозов полагал, что могут быть провокации со стороны некоторых завистливых именитых режиссеров, которые по пять лет тщетно ждут денег на съемки, считая, что на бюджет, потраченный им, можно снять с десяток хороших кинокартин, но не думал, что будут мстить так мелко и коварно… Тут же смутьяна схватили два дюжих охранника, которые в последнее время дежурили на подобных мероприятиях, жестко завернули руки за спину и хотели выволочь из зала, но Формозов ехидно крикнул: «Придержите-ка его!» Быстренько сбежав со сцены, он кинулся к беспомощному корреспонденту, наклоненному вперед, и со всего маху, с огромным удовольствием, представляя в лице «писаки» всех не признающих его величия, мешающихся на пути к мировой славе (и вообще, по жизни), пнул ботинком из крокодильей кожи в физиономию, так что у того слюни и кровавые сопли полетели брызгами во все стороны.
                Февраль 2011г.

ПОСЛАНИЯ БОГУ
В выходной день с утра Леонид сел к компьютеру, чтоб написать очередной рассказ, а жена, которая хотела, чтоб занялся строительством в саду некоего красивого сооружения, посмотрела на него ехидно: «Опять будешь без толку писать?» - «А что, плохо пишу?» - спросил Леонид, уставившись на экран монитора. «А какая польза-то от твоей писанины? – жена ушла от ответа, считая, что «творит» муж уже двадцать лет сознательной жизни, находя урывками время от основной работы, в общем-то неплохо, но признать этого вслух не собиралась: ведь тогда загордится, вообще перестанет помогать ей по хозяйству, потребует привилегий, как человек важного умственного труда – дескать, телевизор громко не включайте, кофе творцу подносите, глупыми разговорами не отвлекайте… «Польза?» - хмыкнул Леонид и задумался – действительно, в чем же польза. «Да, польза?! – усмехнулась язвительно жена. – Книжки твои не издаются, гонорары не выплачиваются… А если издаешь писанину за свой счет в альманахе, то еще неизвестно, прочитает ли ее кто кроме таких же горе-писак. Зато времени на это убиваешь массу!» - «А что тебе мое время? – проворчал Леонид, пытаясь начать рассказ на очень важную тему, которая не давала покоя уже неделю, но не мог сосредоточиться от нудного бормотания жены. – Зато я не пьянствую, не шатаюсь по барам, не пропадаю сутками на рыбалке, как другие мужики. Не занимаюсь, наконец, собиранием марок! Это моя отдушина. Имею я право на хобби или нет, в конце концов?!» - «У других-то мужиков хобби что-нибудь строить в саду – например, торонту», - заявила важно жена. «Чего, чего? – не понял Леонид. – Какую еще торонту?» - «Ну эту…- жена наморщила лоб. – Как ее… круглую такую под крышей, где можно спрятаться от дождя и солнца – отдохнуть, чайку на природе попить». - «Так это ротонда!» - улыбнулся Леонид. «Неважно, - отмахнулась жена, нисколько не смутившись. – Главное, что у соседей она есть, а у нас нет!» - «Как-нибудь построю – отстань», - пообещал Леонид. «Ага… Уже лето проходит, а торонды все нет», - скуксилась обиженно жена. «А что, тебе под навесом (тоже под крышей) не сидится? Надо обязательно ротонду?» - «Да ну тебя…- рассердилась жена, которая, уже не зная, чем продавить свою позицию, досадуя, что муж не может понять грандиозных замыслов по украшению сада и не хочет их осуществлять, начала нервничать и ругаться: - Сиди тут, бездарь, штаны протирай и занимайся ерундой». - «Дай, в конце концов, поработать! – воскликнул с болью Леонид, чувствуя, что настрой и замечательные мысли по сюжету начинают разрушаться, так и не дойдя до бумаги…
Жена, хлопнув дверью в комнату, ушла, а он принялся писать, наитием чувствуя, что это надо срочно изложить в компьютер – рассказ был о том, как некий герой, у которого убил единственную дочку-школьницу маньяк-насильник, пытается ему отомстить и своими статьями о том, что необходимо отменить мораторий на смертную казнь, возбудить в равнодушном обществе решительность и веру в неотвратимость справедливого наказания.
Рассказ был небольшой, страниц на восемь, и к вечеру, отрываясь лишь на еду и туалет и чтоб физкультурой размять затекающую шею, Леонид его закончил с огромнейшим удовлетворением…Оставалось только придумать ударную яркую концовку, чтоб зацепила читателя, чтоб пробудился праведный гнев к убийцам и маньякам, чтоб люди не сидели «премудрыми пескарями» в своих квартирках, как в норах, а действовали…
Сожалея, что умный и эмоциональный рассказ, возможно, даже не дойдет до читателя, а если дойдет, то года через два или позже, да и прочитают его лишь сотни три человек, ибо платные альманахи выходят небольшими тиражами, Леонид вдруг вспомнил, что многие его рассказы словно предвосхитили события, будто люди их уже прочитали и начали действовать, как его герои. Например, пару лет назад он написал о том, как в Грузии некие националисты ненавидят русских и хотят всячески им насолить, а буквально через два дня Саакашвили напал на Южную Осетию и расстрелял сотню российских миротворцев, ну и получил в ответ по зубам… С год назад написал рассказ о злобном поляке, который ударил в лифте и плюнул ей в лицо, большую русскую певицу, приехавшую с гастролями в Польшу, а через три дня под Смоленском разбился самолет русофоба президента Качинского с сотней польских чиновников… Три года назад написал, что наглые высшие чиновники, для которых закон не писан, браконьерствуют на редких животных, занесенных в «Красную книгу», а через неделю по телевизору сообщили, что на Алтае упал вертолет, с которого большие чины стреляли горных козлов, и большинство погибли…         
Обычно темы Леониду приходили ночью, ибо перед сном, уже лежа в постели, освобождаясь от дум о работе и семье, мысленно вопрошал: «Что еще следует написать?» - и вдруг начинал осознавать уже в полудреме, как откуда-то снисходит сюжет, заполняет сердце и ум, утверждается в нем, и утром, просыпаясь, он с удивлением чувствует, что основные мысли рассказа уже известны, все акценты расставлены, нет никаких сомнений, что рассказ необходимо воплотить, что душа наполнена страстью и желанием, и остается только все записать… А если так, то не диктует ли кто темы сверху, а Леонид потом, словно некий резонатор, усиливает их своими эмоциями и чувствами и отправляет обратно тому Всемогущему, который «читает» эти послания с мест - так сказать, «от простого народа» - и дает ход тому или иному событию: кого-то наказывает, а кого-то поощряет уже наяву, а кому-то, кто только вознамерился сделать гадость, красноречиво намекает на возможную кару?! И проникаются этим уже миллионы людей, а не горстка читателей!
Мысль эта сразу заставила Леонида осознать свою особую миссию, наполнила его «бдения за компьютером» большой важностью, и он быстренько дописал рассказ… А так как день еще не закончился, зато спала жара, легкой прохладой потянуло от реки, распустившиеся цветы наполнили воздух ароматом, Леонид направился в сад, чтоб подготовить место для ротонды, построгать доски в сарае и в ближайшее время приступить к строительству.
Вечером, довольный выполненной за сегодня работой, он поужинал и включил телевизор – и вдруг в новостях узнает, что вчера некая милая девушка-студентка, на которую напал на пустыре маньяк-насильник, уже убивший в разные годы троих девушек, и начал ее душить, ухитрилась ударить его пилочкой для ногтей в сонную артерию – и он истек кровью…Это было точно как в концовке его рассказа, и Леонид ошарашено, с гордостью подумал: «Наверняка, до бога дошло мое послание!» - и, счастливый, крикнул на кухню жене: «А ты говоришь, мои рассказы никто не читает?! Главное, попросить у Всевышнего не какую-нибудь мелочь, а для общественной пользы!»
* * *
На следующее утро жена прибежала к нему в сарай из сада, где поливала огурцы, с радостным криком: «Ты не представляешь: наш сосед купил новую торонду, а старую отдает нам!» - «Ротонду…» - поправил с улыбкой Леонид, которого Всевышний щедрым поступком соседа словно освободил для более важного дела, и сел за новый рассказ.
                Февраль 2011

НА КРЮЧКЕ
В кафе к Саше подсел английский друг Бил, с которым учились в одной группе Кембриджского университета на третьем курсе, с молодой симпатичной девушкой с белокурыми локонами, с ангельскими голубыми глазками и в очень коротенькой юбочке, оголявшей почти до трусиков полненькие загорелые ножки. Пока она пила, мило вытягивая, словно для поцелуя, пухлые яркие губки, из длинного стакана через трубочку апельсиновый оранжевый джин-тоник и ласково поглядывала на Сашу, Бил наклонился к его уху и шептал: «Эта милашка - чудо в постели! Она хочет тебя! Сама мне об этом сказала… Ты ей сильно понравился!» - «А она не того – не болеет чем-нибудь?» - спросил томно Саша. «Нет, она насчет этого осторожна, у нее и справка есть от врача. Впрочем, тебе какая разница? Ты же через резинку… - усмехнулся Бил. - Так что веди ее, пока не передумала, или кто другой не перехватил». - «А она, случаем, не малолетка?» - поинтересовался Саша лишь для проформы. «Ей уже двадцать два – сам паспорт смотрел», - заметил уверенно Бил. И тут милашка очень выразительно посмотрела на Сашу и, откинув назад голову и прищурив глазки, подвигала влажным язычком, слегка высунув розоватый кончик.
Разгоряченный пивом, Саша повел ее в квартиру, которую снимал недалеко от бара, – там, открыв бутылку шампанского и романически поставив на стол горящие свечи, с удовольствием и страстью обнял Николь за упругую попку… «А давай сделаем так, будто ты меня насилуешь?» - предложила ласково она. – А я буду понарошку сопротивляться?» - «А зачем? – поинтересовался он. «Меня это сильно заводит!» - «Ну тогда - пожалуйста», - и Саша силой повалил девушку на кровать, стал стягивать с нее ажурные колготки, кофточку, джинсовую юбку и бросать на пол, а она царапалась и кричала громко: «Помогите, меня насилуют!» Он азартно хохотал в ответ, ибо такая «ролевая игра» нравилась ему и тоже «заводила»: он рычал диким зверем и пытался ее кусать за оголенные небольшие груди… Наконец, утомленный и счастливый, отвалился рядом с девушкой на спину.
Не взяв почему-то протянутые им одной бумажкой сто английских фунтов, Николь засобиралась вдруг домой - и Саша, радостный, что весело и приятно провел вечер, проводил ее на лестничную площадку. Выпив на сон грядущий фужер шампанского, он разделся и повалился на кровать… но буквально через пять минут в дверь раздался настойчивый звонок. «Кто?» - спросил он и, услышав голос Николь: «Это я - потеряла у тебя лифчик», открыл дверь: и тут в квартиру, предъявив удостоверение сотрудников, вошли трое крепеньких мрачных полицейских, а за ними и Николь, лицо которой было в подтеках от слез и туши и странных царапинах, похожих на следы от ногтей. «Что вам надо?» - спросил Саша ошарашено у полицейских. «Вы обвиняетесь в изнасиловании несовершеннолетней», - заявил один сухо и жестко. – Придется проехать с нами в отделение». Саша округлил глаза и уставился на насупленную Николь, ожидая от нее поддержки: «Мы с ней по обоюдному согласию!» - «А у нас есть видеозапись, как вы насильно ее раздеваете! И это однозначно доказывает вашу вину», - сказал полицейский, а Николь проскочила в комнату и достала из-под кровати свой лифчик, подняв его высоко как доказательство Сашиной вины и того, что она здесь была. Саша стал мямлить, что все произошло понарошку, что Николь ему поклялась, что совершеннолетняя, и попытался связаться с другом Биллом, но у него отобрали сотовый телефон, а разобиженная Николь, указывая пальчиком, рыдала: «Он насильник, насильник…Привел меня к себе, чтоб кофе угостить, а сам накинулся, порвал на мне одежду». Один из полицейских вставил в ноутбук флешку и показал Саше, как все происходило в его комнате – получалось, что девица положила около кровати видеокамеру и процесс сексуальных домогательств, с криками о помощи, сняла… В голове у Саши помутилось, он письменно изложил по просьбе полицейских версию случившегося, расписался и, вспомнив, что имеет право на один звонок, потребовал дать возможность позвонить отцу в Москву – тот работал в министерстве одним из замов министра топливной промышленности, являлся состоятельным человеком, имеющим бизнес в нефтяной сфере и, соответственно, большие связи в правительстве. «Папа, - закричал он умоляюще в трубку, услышав уверенный и басовитый голос, хоть и слегка сонный, ибо в Москве было пять часов утра. – Меня здесь подставили…» - и сбивчиво поведал о случившемся. Отец матюгнулся и сказал, что сейчас же пошлет к Саше адвоката, и велел ничего без его присутствия не говорить и не подписывать, пообещал сегодня к вечеру прилететь в Лондон. Через полчаса появился адвокат и, ознакомившись  с ситуацией, печально Саше заявил: «Ваше положение, молодой человек, очень сложное… Вам грозит по нашим английским законам пятнадцать лет тюрьмы!» Представив с ужасом, что это действительно случится и он проведет в взаперти свои лучшие молодые годы, лишенный семьи, друзей, приятных развлечений, путешествий, Саша от растерянности и безнадеги заплакал.
Вскоре его, понурого, бледного и готового на все, отвезли в отделение полиции, посадили в камеру с лысоватым крепеньким мужичком, который всю ночь пролежал на койке недалеко от Саши и посматривал с любопытством и интересом, будто специально следил за сокамерником, чтоб тот с собой что-нибудь не сделал – не повесился, вены не вскрыл…
Вечером за Сашей пришел моложавый благожелательный мужчина в цивильном сером костюме, а не в форме, и повел по коридору в уютный кабинет, где Саша к своей радости увидел отца, правда, встревоженного и сердитого, сжимающего кулаки, насупившего брови. Мужчина сел за стол, ласково улыбнулся, оголив мелкие и острые, как у хорька, зубы, и велел сухопарой секретарше принести три чашки кофе, предложил сигареты и пепельницу… Отец, с осуждением глядя на Сашу, мрачно процедил: «Я ознакомился с твоими показаниями и… Словом, вляпался ты, сынок!» - «Меня подставили», - захныкал Саша, шмыгая носом. «Возможно, - сочувственно и обреченно сказал моложавый следователь, интеллигентное умное лицо которого красноречиво говорило, что он явно из той службы, которая называется «тайной». – Но доказать обратное нельзя. Хотя есть выход». - «И какой же? – встрепенулся отец. «Заплатить этой девушке, предположим, десять тысяч фунтов! Сумма для вас, бизнесмена и члена правительства, как мы знаем, небольшая… И тогда по примирению сторон мы закроем это дело, не дадим ему огласку», - почти заговорческим шепотом сказал мужчина. Отец подумал немного и решительно кивнул: «Я согласен…Деньги у меня здесь на счету есть – могу передать сумму завтра же утром». - «Вот и хорошо. Приятно иметь дело с солидными господами», - сказал следователь, отпустил отца, а Сашу снова отвел в камеру к тому же крепенькому и внимательному мужичку.
На следующий день утром Саша опять был у благожелательного следователя в кабинете, когда туда пришел вальяжный отец и, вытащив из кармана пачку денег, горделиво положил на стол: «Вот, как просили…» Следователь вдруг сделал удивленное лицо и воскликнул: «Я просил?» - «А как же, - отец Саши несколько растерялся. – Вы же сами вчера сказали, чтоб я принес десять тысяч фунтов, чтоб вы отпустили сына. Пересчитайте – здесь все до копеечки… Вернее, до пенса». - «Да, - усмехнулся ехидно и несколько даже завистливо следователь. – Легко вам сейчас в России деньги достаются, раз вы можете давать нам взятки такими суммами». - «А что, мало? – еще сильнее растерялся отец и занервничал. – Сразу бы сказали – я бы больше дал!» - «Да нет, спасибо… - Следователь откинулся в кресле, словно отстраняясь от этих грязных денег. – Наша фемида взятки не берет», - а потом пальчиком поманил отца к себе и, повернув к нему монитор компьютера, показал заснятую от начала до конца ситуацию с передачей денег – в эту же минуту в комнату вошли двое полицейских и по приказу следователя проворно надели на отца наручники, а старший по званию заявил: «Вы арестованы за дачу взятки должностному лицу». Отец побагровел от шеи до кончиков ушей, покрылся испариной и процедил: «У вас, оказывается, народец в спецслужбе работает более пакостный, чем у нас когда-то в КГБ. Я-то думал, вы на Западе честные ребята. Порядочные. Всеми силами старался дружить с Западом. Капитализм строю вместе с Ельциным». - «Вот потому и взяток не берем, что порядочные…- и следователь весело и неторопливо похлопал в ладоши, поощряя то ли наивного чиновника из России, так глупо попавшегося, то ли самого себя за блестяще проведенную операцию. – За дачу взятки полагается по нашим законам до десяти лет. Посадим вас в одну камеру с сыном, и будете ждать передачи с бедной родины…Сальца шматок! Хотя, у нас в тюрьме сытно кормят – все-таки демократия!» - «Позвоните в министерство иностранных дел России и нашему здешнему дипломату, - хрипло потребовал отец. – Они меня в обиду не дадут. Я все-таки не последний человек в правительстве». - «Надеетесь на международный скандал? – следователь расплылся в улыбке. – Или у вас есть дипломатическая неприкосновенность? Впрочем, я понимаю – в России ее при нынешних законах могут организовать и задним числом». Он с минуту внимательно и серьезно смотрел на отца, прохаживаясь взад-вперед по кабинету и словно наслаждаясь произведенным эффектом, и, наконец, примирительно сказал: «Не обижайтесь…Есть выход из положения!» - «И какой же?» - буркнул отец. «У вас в стране сейчас бурными темпами идет приватизация, так вот очень крупная фирма хочет поучаствовать в этом дележе и купить некие предприятия оборонного значения. Согласны ей в этом посодействовать?» - «Оборонного значения не приватизируются», - хмыкнул недовольно отец. «Ой, ли!? У вас американцы с подачи Чубайса и Гайдара уже скупили таких десятки…и теперь их перепрофилировали на выпуск кастрюль и детских горшков! Забавно, не правда ли? – следователь пристально посмотрел в глаза отцу. И добавил: «Не думаю, что лично вы что-то потеряете. Ведь вам выгодно, чтоб не было холодной войны, чтоб ваша проигравшая историческое соревнование страна дружила с Западом, взаимовыгодно торговала, а вы бы тогда «приватизированное» хранили в западных банках от праведного гнева народа, покупали бы здесь виллы, учили бы в колледжах и университетах детей и внуков», – и следователь кивнул с улыбкой снисхождения на Сашу: мол, вот и пример сотрудничества… «Хорошо, я согласен посодействовать», - буркнул отец сердито и обреченно. «Вот и ладненько! - следователь вызвал кнопкой на столе полицейских, которые молча сняли с отца наручники и вышли. - А чтоб вы не думали, что мы такие уж жлобы, деньги можете забрать». - «А сына?» - спросил отец и жестко посмотрел на Сашу как на виновника позора и унижения. «А сын пока останется в Британии, пусть спокойно учится и дальше…Развлекается! Кстати, фирма не останется в долгу – вашему сыну, как человеку, безусловно, умному и способному, в ее представительстве в Москве после учебы будет обеспечена высокооплачиваемая должность». - «А эти фальшивые улики как?» - отец кивнул на монитор компьютера… «А это мы спрячем в архив – и, гарантирую, ни одна живая душа об этом не узнает ни у нас в стране, ни в России».  Следователь с брезгливой гримасой отмахнулся от компьютера как от чего-то очень ему сейчас неприятного и недостойного джентльмена…
В этот же день встретившись с директором помянутой фирмы в офисе и договорившись о совместных взаимовыгодных действиях, отец хмуро, но с тайной мыслью, что ничего не потерял, а наоборот, приобрел, процедил Саше на аэродроме, куда тот приехал его проводить: «Попались на крючок, как дети!»  На что Саша фыркнул: «Не надо было меня сюда посылать… Китайские чиновники, я читал, учиться сюда сынков не отправляют и деньги свои за границей не хранят».
Отец улетел в Москву, а Саша продолжил учебу в университете и, встретив дружка Билла в аудитории, холодно сказал: «Как ты меня подвел…» Тот начал клясться с покрасневшей физиономией: «Я ничего не знал ни про девицу, ни по ее возраст», а потом дружески похлопал русского друга по плечу и серьезно добавил: «Мы должны вместе разрушить империю зла и принести туда демократические ценности! Хватит уже смотреть на противника через прицел». - «Ну-ну», - только и сказал Саша…
* * *
Проработав десять лет, как и было обещано, в московском представительстве крупной британской фирмы и получая очень достойную зарплату, Саша уже подзабыл о случившемся когда-то в Лондоне, тем более, ему об этом не напоминали – зная в совершенстве английский, летал туда в год по нескольку раз почти как на вторую родину по делам и встречаться с друзьями. Да и отец, разбогатев на поставках нефтепродуктов на Запад, закончил с уходом Ельцина работу в министерстве, купил в Лондоне виллу, получил британское гражданство и перевез в «Туманный Альбион» жену и младшую дочь.
Однажды, когда Саша, уже не простодушный худощавый студентик, а респектабельный рослый и семейный мужчина, прогуливался в Лондоне по центральной улице, около тротуара остановилась недорогая машина с затемненными окнами. Из нее вышел, печально знакомый ему, сотрудник тайных органов и радушно пригласил присесть на заднее сиденье – он был все такой же улыбчивый, поджарый, в простеньком костюме, но уже с лысиной на темечке. «Очень рад встрече…- сказал мужчина и, не ожидая ответной любезности, добавил: - Знаю, знаю, что вы (он уважительно назвал по имени-отчеству), Александр Сергеевич, процветаете… Да и выглядите молодцом: сразу понятно – умный, приятный человек, вызывает доверие. Такому надо обязательно идти в политику!» - «Мне и на моем месте нравится», - насторожился Саша, не поддаваясь лести и ожидая по привычке какого-нибудь подвоха. «Не отказывайтесь…- улыбнулся мужчина. – Мы ведь вас не в депутаты Государственной думы выдвигаем, где кроме пустой говорильни ничего нет, а в администрацию самого президента одним из советников по экономическим вопросам. У вас и образование позволяет, и связи нужные на Западе есть, чтоб привлечь очень желанные вашим властям инвестиции, и мысли толково излагаете. Поработаете годков пять, покажете себя как грамотный специалист народу, лидерам партий, подружитесь с ними. Лицо ваше на экранах телевизоров российским людям примелькается. Тем более, вы человек с русской фамилией, не курите и не пьете, в порочащих связях не замечены… Народ вас полюбит!» - «И что дальше?» - хмыкнул Саша, будучи человеком честолюбивым и амбициозным. «А в перспективе, - мужчина строго и уважительно указал пальцем вверх, - может быть, и президентом станете!» - «Как Ющенко в Украине и Мишико в Грузии?» - нахмурился едко Саша. «А что? – не растерялся мужчина. – Любимые, между прочим, большой частью своего народа лидеры. Хотя, как вы понимаете, это вотчина чересчур наглых и самоуверенных американцев… А мы действуем тоньше. Постараемся вас ничем не компрометировать. Ведь Россия великая и гордая страна, еще обидится?! Просто поделитесь с нами своими ресурсами… А мы вам в этом всячески будем помогать, а возможности у нас огромные». И Саша вдруг подумал, что, может, стоит согласиться с заманчивым предложением, ибо наверняка не он один сидит «на крючке», не на одного сделана ставка в этой жестокой мировой битве, а значит, рано или поздно туда кто-нибудь из пойманных пробьется при российской-то доверчивости и наивности!               
                Январь 2011   

ЧУЖАЯ СТРАНА
У Арсения изнасиловали и убили школьницу дочь, единственную, умницу, талантливую скрипачку, что шла со школьного концерта поздно вечером. Он увидел ее обнаженное тело в морге, когда с него сняли простыню и где оно пролежало сутки, со следами кровоподтеков, со сломанными ногтями, которыми пыталась защищаться от насильника, с красным страшным шрамом на тонкой нежной шейке, оставленным удавкой, с покусанными от боли губами, и простонал, сжав зубы: «Я буду мстить!» Если бы ему попался подонок, который издевался над безгрешной дочкой, он, несмотря на то, что интеллигент и кандидат наук, бил бы его долго, он бы снимал с него кожу, он бы приводил его в сознание, плюнув в физиономию и спросив: «Ну как тебе, милок, приятно?» - и опять бы начинал резать его тело, пока бы тот не подох… И нисколько бы не пожалел, не внял его воплям, не поберег бы и себя, которого наверняка за это посадили в тюрьму, пусть даже он и мстил в состоянии аффекта, как это называется на юридическом языке… Он бы справился с ним, даже будь тот намного крупнее его, сильнее, ибо силы Арсения удесятерились от ненависти и гнева! Но насильник не был пойман и оттого, что тот ходит по земле, наслаждается жизнью, упивается безнаказанностью, ест, пьет, дышит, может любоваться солнышком, Арсения всего корежило. Жена Нина словно окаменела и слова не могла вымолвить, она слегла, перестала есть и уже месяц не выходила на работу – опасаясь, что она порешит себя, Арсений не оставлял ее одну, а уходил по делам, только пригласив к жене подругу или родственницу, чтоб отвлекали разговорами от тяжких мыслей.
Он делал все, чтоб помочь милиции поймать убийцу, он бродил ночами, притворяясь пьяным, по городским улицам и ждал, что тот, возможно, захочет ограбить его; он издали следил за одинокими девушками, провожая их по темным улицам, чтоб когда маньяк нападет на очередную жертву, оказаться рядом и сполна ему отомстить, но тот не попался… Зато через месяц его поймала милиция, и выяснилось, что тот убил и изнасиловал уже троих… А однажды даже отсидел шесть лет за изнасилование, слезно покаялся и был благополучно отпущен, чтоб отныне уже убивать! 
Арсений пришел в милицию, желая увидеть его, посмотреть в мерзкие глазенки, и послать такой импульс ненависти, чтоб сердце от страха остановилось, чтоб его сразил паралич, и тот бы потом медленно сгнил от смердящих гнойных язв. Но Арсения к убийце не впустили. Следователь, пожилой майор Федоров, человек со строгими и словно выцветшими от ужаса творящегося в мире глазами, лишь показал фотографию, где был изображен тридцатилетний мужичок с толстыми слюнявыми губами, с маленькими свинячьими глазками и огромными хрящевидными ушами – этакий вырожденец рода человеческого, ущербный тип, на которого никакая девушка не взглянет с симпатией… Когда Арсений представил, как насильник гладил нежное тельце дочурки, как пытался целовать, то его чуть не стошнило от омерзительности. «Ну и что с ним сделают?» - спросил Арсений. «Суд решит…- ответил следователь уклончиво и бесстрастно. – Скорее всего, пожизненно!». «А что, - прохрипел Арсений, – могут и меньше дать?». «Будут учитывать все: может, он псих… Тогда будут лечить», - развел руками следователь. «Уроды…- выдавил Арсений, имея в виду тех гуманистов-психиатров, которые, вероятно, выжили из ума, так снимая вину с неисправимых убийц, но следователь Федоров понял возглас по-своему и согласно кинул: «Да, это недочеловеки». «По-моему, любой убийца – уже ненормален, так теперь их лечить за государственный, а вернее, за счет итак бедного народа, который от них еще и страдает?» - возмутился Арсений. «Ну, - вздохнул печально следователь. – Не я же законы принимаю…» - и показал пальцем наверх, намекая на высокое начальство: правительство и Думу… «Ну а вы лично за смертную казнь?» - спросил Арсений. «Не имею права комментировать… - ответил следователь, а потом, наклонившись к Арсению, шепотом произнес: - Господи, когда увидишь растерзанное тельце девочки лет пяти, с открытыми глазками, в которых застыл ужас, которые и мертвые, кажется, смотрят тебе в душу и вопрошают: «Дяденька, почему ты меня не спас?», то сердце кровью обливается». «Спасибо и на этом… - сказал Арсений и ушел, недоумевая, почему Ельцин единолично, не спросив у народа, и, видимо, возомнив себя чуть ли не Богом, ввел мораторий на смертную казнь.
Успокоения от поимки преступника у Арсения не наступило: представилось, как маньяк, даже получив «пожизненно», будет посиживать в теплой камере, сытно и калорийно питаться сбалансированным набором продуктов и жить на всем готовом долгие годы – слышать пение птиц, смотреть телевизор, книжечки интересные почитывать, мурлыкать песенки, а то начнет Библию читать, православие примет и возомнит себя безгрешным, готовым в райские кущи, ну а если к власти лет через десять придут уж такие гуманисты-либералы, такие защитники якобы прав человека, что отменят пожизненное …- тут Арсения начинало трясти от ненависти и несправедливости. «Господи, - восклицал он. – Неужели мир сошел с ума? Ведь тысячи лет народы жили по мудрому закону «око за око, зуб за зуб», что помогло человечеству развить цивилизацию, а теперь хотим вымереть от фальшивого гуманизма?»
Одно обнадеживало, что через два месяца окончится срок моратория на смертную казнь, и Конституционный суд будет принимать решение: продлевать ли его… Арсений готов был делать все, чтоб мораторий отменили – понимал, что только когда маньяк понесет заслуженную кару, сможет успокоиться, хотя, конечно же, рана от потери дочери не затянется до самой смерти, и если Бог даст ему жизнь вечную, то обязательно постарается найти на небе доченьку и повиниться, что не уберег… В обществе стала витать надежда, что наконец-то власть прислушается к народу, который за двадцать лет реформ устал от беспредела на улицах, беззащитен перед распоясавшимися бандюгами – все опросы показывали, что более восьмидесяти процентов населения выступает за отмену моратория и за смертную казнь… В средствах массовой информации, в газетах и на телевидении проходили публичные дискуссии между горсткой красноречивых либералов – в основном скандально известных процессами над крупными «ворами в законе», самоуверенных, с прищуренными колючими глазками и отвислыми, словно у обиженного ребенка, губами адвокатов, которые хотели продолжать отмазывать бандюгов за сворованные ими деньги, и блаженных правозащитников, на которых без слез взглянуть нельзя – настолько далеки они от реальной жизни, словно детсадовцы, с таким же наивно-восторженным выражением на морщинистых лицах. Но крупные чины, ожидая решения премьера и президента (не желая бежать вперед паровоза, чтоб ноги не отдавил, и вякать, не получив на это высочайшего соизволения), отмалчивались – и это Арсения тревожило. Он стал писать статьи в журналы и газеты, лично шастая по редакциям, чтоб получить твердую уверенность, что его мнение дойдет до читателей. Он до хрипоты спорил с иными редакторами, рассказывая им про убийство дочери, и статьи его публиковали, однако со статьей оппонента, который писал с пафосом: «Человеческая жизнь неприкосновенна! Бог ее дал, он только и может отнять…» Находя телефон того оппонента (лично встречаться те почему-то отказывались, опасаясь, наверное, получить по физиономии), Арсений звонил ему и спрашивал: «Говорите, неприкосновенна? А почему прикосновенна жизнь почти четырех десятков тысяч людей, которых убивают только за год в нашей стране? Говорите, что, исключительно, Бог может отнять жизнь… Значит, преступники все записались в Боги, или получили от него указания, раз имеют право лишать жизни других?» Оппоненты заученно заявляли: «Еще не доказано, что смертная казнь уменьшит преступность». «Как не доказано!? – восклицал Арсений. – В советской стране убийств было в десять раз меньше - преступники боялись пули в лоб!». «Так то при социализме… - отвечал с усмешкой иной. «Хорошо, - говорил Арсений. – Давайте отменим мораторий хотя б года на три и сравним: уменьшится преступность или нет… А что голословно-то болтать!» Другой ему талдычил с праведным трепетом в голосе: «Может случиться судебная ошибка – и покарают невиновного!». «А если вы такие великие, какими себя мните, адвокаты – и защищайте права невинных! – парировал Арсений. - И вообще, пусть будет солидная отсрочка казни, чтоб окончательно убедиться в правоте приговора». «Вами движет чувство мести! А правосудие должно наказывать, а не мстить! - изрекал очередной оппонент. – Пусть преступник посидит и осознает свою вину!». «Он-то, может, и осознает или сделает вид, что осознал, - восклицал Арсений. – Но заслуженная смерть уже своим фактом, как подсчитали изучающие преступников юристы, отвратит от преступлений сотню человек и тем спасет жизни тысяч потенциальных жертв!»
Когда аргументы оппонентов были исчерпаны, они с ехидцей вопрошали, считая это главным козырем: «И кто же осмелится привести приговор в исполнение? Какая подлая душа?» Арсений без малейших сомнений отвечал: «Я! Хотя в жизни ни одну живую тварь не покалечил – ни птичку, ни кошку…А здесь рука не дрогнет». Либералы-защитники бросали трубку с оскорблением: «Изверг!» Но Арсений звонил снова: «Ведь это вы изверги: оберегая преступника от заслуженного наказания, тем даете еще больше нагрешить в жизни, отчего потом он будет вечно мучаться в аду за деяния! Его пожалейте, если уж такие гуманисты. Ведь его черти будут подвешивать железными острыми крюками за гениталии. А может, и вас подвесят, что его на грех всепрощением поощряли?»
Несмотря на огромную поддержу людей, которые уже готовы расправляться с преступниками судом Линча вслед за стариком из «Ворошиловского стрелка», тем не менее, Арсений тревожился за судьбу решения Конституционного суда и выступил во время собрания у себя в институте, где преподавал историю религий, предложив провести около Конституционного суда сидячую манифестацию в поддержку отмены моратория… Из сотни присутствующих преподавателей большинство заулыбалось, некоторые небрежно отмахнулись, и только человек десять потом подошли к нему в коридоре, чтоб обсудить кулуарно идею.
Манифестацию наметили через неделю. Арсений заготавливал плакаты, где крупными и красными, словно кровавыми, буквами писал: «Спасите наших детей от убийц!»; «Убийц – в ад!», но чем ближе приближался день манифестации, тем меньше становилось желающих участвовать… Арсению звонили товарищи и по-дружески говорили: «Понимаешь, старик, наша акция ничего не изменит. Все давно решено». «Кем?» - спрашивал он. «Политиками, - уклончиво отвечали они. – Знаешь же, что мораторий приняли в угоду Совету Европы и идти на попятную руководству некрасиво». «Америка почему-то ничего в угоду не принимает, а продолжает казнить на электрическом стуле, - еле сдерживался он, чтоб оставаться в рамках беседы. – Давайте и мы будем жить по своим законам, иначе вымрем». «Для руководства страны вернуть смертную казнь – это, значит, признать, что их наивные надежды на либеральные прозападные ценности не оправдались, что они не могут справиться с ситуацией в стране, - грустно говорил ему лучший друг, доцент Петров, человек обычно смелый и независимый в суждениях. – Ну а мы люди маленькие». «Вот потому и маленькие, что молчим… – восклицал Арсений. – А что же тогда в Конституции в первой статье написано, что народ является главным субъектом власти? Не президент, заметьте… Тот лишь должен исполнять волю народа, а народ в большинстве «за». «Когда у нас в стране народ имел право что-то решать?» - грустно вздыхал Петров и намекал, что ему институтское начальство сообщило, что участники манифестации могут лишиться должностей, не получить научные гранты, ибо опозорят питерский институт на всю страну, а особенно перед уважаемыми земляками - премьером и президентом…
Арсений, несмотря на отговоры, решил провести манифестацию один, однако утром его подержанного белого «Жигуленка», на котором собрался ехать к Суду, задержали у подъезда милиционеры-гаишники под предлогом, что машина числится в угоне, и отвезли Арсения в изолятор до выяснения обстоятельств. Когда его выпустили на вторые сутки, то плакаты обратно не отдали – они странным образом исчезли… В изоляторе Арсений сидел тихо, не бился головой о решетку, не кричал, чтоб выпустили, не обзывал (хотя и очень хотелось) власть и милицию, понимая, что иначе припишут такое, что не отмажется, а могут и срок впаять… Жена, забравшая его из изолятора, со слезами уговаривала Арсения угомониться, прекратить тщетно бороться с «государственной машиной», стояла даже на коленях, моля: «Ради погибшей дочери прошу! Ее все равно не вернешь!».
Услышав о желании Арсения провести акцию, лучшие подруги дочери, находящиеся в шоке от случившегося с одноклассницей, решили подбить весь класс, чтобы пропустить занятия и пойти в знак солидарности с отцом к Конституционному суду… Они пришли к Арсению на квартиру и та, которую, как и его дочь, звали «Оксана» и которая даже внешне выглядела сестричкой - худенькая, с большими голубыми глазами, что при виде ее мать погибшей Нина вздрагивала, твердо заявила: «Большинство в классе поддержали нас!» А другая, ярая классная активистка и заводила, звонким голосом с пафосом высказалась: «Мы выйдем с лозунгами: «Спасите нас от насильников! - и добавила: - Нас-то, девочек, они, надеюсь, не посмеют арестовать… Лично я тогда им физиономии расцарапаю и такой визг подниму, что до «Смольного» будет слышно!» У Арсения выступили слезы благодарности, но он решил, что не стоит вовлекать детей в борьбу, ибо в уголовном кодексе наверняка найдется статья за вовлечение несовершеннолетних в неправомерные действия – и тогда его уж точно посадят. А пока ведь даже с работы не уволили, войдя в положение пострадавшего и даже сочувствуя, хотя он и заявил после провала затеи с манифестацией сверхосторожному горбоносому декану с трусливой фамилией Зайцев, который, как выяснилось, и отговорил его товарищей, оказал на них давление: «У вас тоже две дочери. За них побеспокоились бы!». А сейчас, пожав по-мужски руку девочкам, которые оказались смелее мужиков, Арсений сказал: «Спасибо за поддержку. Дай бог, чтоб ваши родители не испытали того ужаса и горя, что испытали мы с женой. Будьте осторожны!» - и отговорил от манифестации.
* * *
Суд над насильником и убийцей откладывался, что Арсения не тревожило, ибо еще наделся на отмену моратория, который поможет избежать смерти уроду. В противном случае, он разрабатывал (эта мысль приходила бессонными ночами в воспаленную голову и не отпускала, в мельчайших деталях рисуя благие последствия) план покупки пистолета, чтоб пронести в зал суда и продырявить убийце мозги – только тогда будет отомщен! Полагая, что станут обыскивать на входе и обнаружат пистолет, думал, как из обыкновенной авторучки сделать трубочку для стрельбы отравленными стрелами – прицелиться и дунуть в физиономию ублюдку острой иголочкой от медицинского шприца, обмоченной кончиком в цианистый калий. Одно смущало, как он в очках, со зрением «минус пять» не промахнется… Но вскоре выяснилось, что суд откладывается на неопределенный срок, ибо требуется повторная психиатрическая экспертиза, и вполне возможно, что преступник, как сообщил тревожно Арсению озадаченный прокурор, рослый полковник Улюкаев, судя по одутловатому лицу частенько выпивающий и тем, наверное, снимающий с себя постоянные стрессы, сможет избежать строгой кары.
Арсений с нетерпением ждал заседания Конституционного суда, еще наивно надеясь, что уж если не его дочь, то остальные жертвы будут отомщены, а их убийцы реально наказаны… А когда по телевизору сообщили, что Конституционный суд: все серьезные многомудрые мужы в длинных черных мантиях, посовещавшись и проголосовав единогласно, продлили мораторий, Арсений растерянно смотрел в экран и горестно восклицал: «Ну хотя б один, пусть и по тайной договоренности с остальными, проголосовал против общего «одобрямса», чтоб совсем не убить веру народа в то, что их слышат власти, что соблюдается хоть показная демократия… Единогласно – и точка!»
* * *
Ветреной буранной ночью террористами, знающими, что в любом случае они останутся живы при нынешнем российском гуманизме и вседозволенности, был взорван знаменитый «Невский экспресс», в котором среди покореженных шпал, рельс и вагонов погибли два важных чиновника, наверняка уверенных, что гарантированно сумеют уберечься от мерзости жизни за толстыми стенами особняков и за пуленепробиваемыми стеклами лимузинов. Как Арсений узнал (хоть это и не сообщалось официально), среди других погибли сын и беременная невестка одного из членов Конституционного суда, решившие из Москвы навестить высокопоставленного папочку в Питере, где он жил в шикарном доме, выданном государством, что было легче принимать угодные власти законы… Арсений смотрел на тела погибших и ловил себя на кощунственной и страшной мысли, что их не жалко! Словно все произошло в чужой и далекой стране. Стране, для которой ничего не хочется делать, ибо руки опускаются…      
                Март 2010г.   
               
ПРОДАННАЯ ДУША
Студент пятого курса экономического факультета Сеня Петров, зубря учебник, полеживал на кровати в общежитии и грустно думал, что мир несправедлив к нему: ведь кое-кто из молодых людей его возраста, имея богатых папеньку и маменьку, после учебы пристроится к ним в фирмы сразу на гарантированную высокооплачиваемую работу, а ему, сыну работяг, придется искать трудоустройство и, как собаке, высунув язык бегать по работодателям, пытаясь понравиться - унижаться, заискивать, заглядывать подобострастно в глазки и в результате, может быть, получить место какого-нибудь клерка, а может, и от ворот поворот, ибо работодателям нужны люди с опытом в профессии, а не желторотые выпускники вузов… И вот будет он вкалывать за гроши, так как основную прибыль забирает в карман владелец бизнеса, будет снимать квартиру лет десять, пока не заработает на свою, а значит, не заимеет вовремя семью, ибо нынешняя подружка, явно устав ждать, пока он предоставит жилье, найдет другого, более выгодного жениха – теперешним женщинам ведь надо как можно раньше свить собственное гнездышко и с человеком состоятельным.
Картина вырисовывалась пессимистичной… «Эх, найти бы клад или душу дьяволу продать, как писалось в романах!» - подумал мечтательно Сеня, отложив книгу, и в тот же момент под кроватью у него кто-то зашевелился и громко чихнул. Сеня, словно получивший удар шилом в мягкое место, кинулся со страху к двери, но в этот момент из-под кровати на четвереньках выполз невысокий и кривоногий, в джинсовых потертых шортах и поношенной красной футболке с дырками, мужичок неопределенного возраста с кучерявой рыжей волосатостью по всему телу. «Звал меня?» - спросил он скрипучим голосом. «А ты кто?» - прошептал растерянно Сеня. «Кто, кто…черт я, - ответил буднично незнакомец. – Ты ведь мне душу хотел продать!» - «Ну… - Сеня прищурился и с любопытством разглядывал незнакомца, еще не веря своим глазам, считая, что кто-то из дружков-студентов хотел его напугать и залез под кровать. – А не врешь?» - «Зачем врать? – сказал устало черт. – Ты ко мне по-человечески и я к тебе тоже». - «А чем докажешь?» - спросил Сеня подозрительно. «У тебя в кармане сколько денег?» - черт устало скривил физиономию. «Нет там ничего, - фыркнул горестно Сеня. – Если б было - тебя не звал». - «А сколько хочешь прямо сейчас?» - ухмыльнулся черт, сев на кровать и закинув ногу на ногу. «Хотя бы тысяч пять», - сказал Сеня, называя самую большую купюру, подумав, что на эти деньги очень весело сможет погулять в ресторане с девушкой, и еще опасаясь просить больше – вдруг черт обидится и передумает. Сунув автоматически руку в карман штанов, он с удивлением достал оттуда пятитысячную купюру…и стал ее разглядывать на свет лампочки под потолком, ища водяные знаки и другие средства защиты, считая, что купюру кто-нибудь сделал на цветном ксероксе, чтоб подшутить, а когда он пойдет с ней в ресторан, его цапнут и отвезут в каталажку как фальшивомонетчика. «Настоящая, не переживай! - усмехнулся черт и добавил, покачивая кроссовкой на ноге: – Ну и чего тебе в жизни, товарищ студент, не хватает?» - «Чего, чего… - насупился Сеня. – Денег, конечно!» - «Ты молодой, здоровый. Девушка тебя любит. Зачем тебе деньги?» - грустно сказал черт. «Деньги всем нужны», - уверенно заявил Сеня. «Так уж прямо и всем?! – Черт шмыгнул большим носом. – На деньги ни здоровья, ни любовь не купишь!» Сеня рассмеялся: «Ты, черт, похоже, на землю из ада уже лет двести не поднимался. Ныне жизнь изменилась: за деньги все продается и покупается. И любовь, и здоровье! Хорошо питаешься, ходишь в фитнес, отдыхаешь на море, полеживая сутками на пляже, – вот и здоров. Ну а стоит мне только сесть в «крутую тачку», вернее, в навороченный джип и обставить квартирку – так сразу сбегутся сотни красивых телок, то есть девок!» - «И что, в этом весь смысл твоей жизни?» - удивился черт. «Именно! Чтоб не работать, а жить в удовольствие! - ответил Сеня. – А разве у других не так?» - «Ну, не знаю. У каждого, наверное, свой… Вот у нас, чертей, смысл жизни учить вас уму разуму». - «А вы что, очень умные, что ли?» - усмехнулся скептически Сеня. «Да уж не дураки, надеюсь. Все-таки давно на свете живем. Кое-что понимаем, - ответил черт. – Но вот никак не можем понять, когда люди разберутся, в чем смысл их прихода в этот дивный прекрасный мир». - «Живи – и радуйся – вот и весь смысл, – сказал убежденно Сеня. – Даже классики литературы говорили: «Человек создан для удовольствий – как птица для полета». - «А, по-моему, у писателя Короленко там речь идет о счастье», - заметил ехидно черт. «А счастье и удовольствие! – одно и тоже! - уверенно парировал Сеня и добавил: - Ну так что, купишь мою душу?» - «А за сколько?» - поинтересовался черт, с хитрым прищуром разглядывая Сеню. Сеня задумался, чтоб не прогадать и, хотя свою ленивую душу не считал настолько уж дорогой, (вообще, цену ей не знал) но решил, что раз души чертям почему-то нужны, то значит, пусть прилично заплатит, и сказал: «Чтоб деньги никогда не кончались…» Черт усмехнулся: «Я, знаешь ли, решил твою душу не покупать». - «Почему?» - скуксился Сеня. «Не нужна она мне». - «Но ведь у других покупали!» - обиделся Сеня. «Так это у людей порядочных, честных, которые не покладая рук трудятся на благо человечества и против нас греховодников! Их душа дорого стоит… А деньги я тебе итак дам, - объявил торжественно черт. - И вообще, дам всем, кто их хочет иметь очень много и давно меня об этом просит и даже умоляет! Вот такой я сегодня щедрый! А ты, Сеня, суя руку в карман, всегда будешь находить там запрашиваемое количество в любой валюте». - «А может, ты мне деньги в банк положишь или сундук с золотом дашь? – предложил Сеня, и глазки его загорелись жадным огоньком. – Так будет надежнее! И мне спокойнее». - «Нет, Сеня! – сказал черт. – Ты тогда их по глупости сразу проиграешь в карты или у тебя их украдут, или просто отнимут, убив тебя… А мне не хочется твоей ранней смерти! Зачем мне грех на душу брать! Так что живи и радуйся!»
Подумав, что нужно для начала тысяч пятьдесят, чтоб поехать в Египет, к теплому Красному морю с девушкой, Сеня сунул руку в карман и действительно достал оттуда необходимую сумму… «Вот спасибо-то! - воскликнул он благодарно и восхищенно. – Уж теперь-то я заживу!» - «Только ты сам душу не потеряй…» - предупредил печально черт. «А чего это ее должен терять?! – проворчал весело Сеня. – Я ведь грешить не собираюсь». - «А ты уже итак согрешил против истины, которую тебе как будущему экономисту необходимо знать: деньги – это лишь меновая стоимость товара, а товар появляется только в результате труда… А если ты и другие желающие будут лишь развлекаться, то откуда ж возьмется товар?» - «Не учи меня жить…» - отмахнулся Сеня и кинулся вон из общежития. 
* * *
В тот же день он полетел с милой девушкой, которая работала продавщицей в ларьке, а теперь сразу уволилась, на Красное теплое море, поселился в лучшем пятизвездочном отеле на самом берегу под пальмами, в номере с джакузи, сходил в ресторан и попробовал экзотические блюда восточной кухни, а потом купил в магазине дорогую спортивную машину, ярко красного цвета, с открытым верхом, и поехал с девушкой на прогулку по побережью мимо пляжей с чистым белым песочком, овеваемый морской прохладой. И нигде он не испытывал никаких затруднений – совал руку в карман и доставал нужную сумму, ну а девушка была в восторге и нежно льнула к нему…
Когда они поздно ночью вернулись в гостиницу, там было уже столпотворение: самолеты везли на юг, на море, тысячи и тысячи туристов со всего мира с полными карманами денег, а по огромному телевизору в холле то и дело показывали, как вдруг у миллионов людей во всех странах непонятно откуда появились неимоверные деньги – и эти люди, бросив работу на заводах, на полях, в офисах, оставив семьи, жен и детей, учебу, устремились на отдых с любовницами и любовниками. На следующий день все гостиницы в Египте были забиты людьми, а когда Сеня с девушкой спустились в ресторан, то выяснилось, что закончилась еда. Сеня небрежно вытащил из кармана пять сотен долларов и кинул официанту – на эти деньги еще вчера он мог кутить в ресторане целый день, пить коньяк и пожирать омаров, а сегодня официант лишь растерянно развел руками… Сеня закричал: «Да вы что?! Вам деньги не нужны?» - и стал вытаскивать из карманов зеленые купюры с портретом президента Вашингтона. Официант испуганно отвечал: «Мы не ожидали такого наплыва туристов. Пища просто закончилась». - «Тогда привезите из другой страны!» - потребовал Сеня. «Никто не продает – у всех вдруг появились деньги», - ответил ошарашенный официант. Купив две булочки, которые официант оставил себе на обед, за две тысячи долларов, Сеня повел девушку в гостиницу, чтоб запереться в номере и переждать это странное безобразие, но номер оказался занят другой влюбленной парочкой, и в дверях его встретил низколобый амбал в тюремных наколках по всему телу… Сеня хотел «качать права» и выгнать непрошенных гостей, но новый постоялец оказался сильнее и спустил Сеню с лестницы. С синяком под глазом Сеня кинулся к директору гостиницы, а тот заявил нагло: «Они мне заплатили в пять раз больше». - «А я заплачу в десятикратном размере!» - заорал Сеня. «Не могу! - испуганно ответил директор. – Боюсь, что этот постоялец меня просто пристрелит… Он явно из бандитов». - «Тогда зови полицию – пусть разбираются!» - возмутился Сеня и стукнул по столу кулаком. «А он и их подкупит – у него денег куры не клюют!» - «А откуда ты знаешь, сколько денег у меня? Может, гораздо больше?» - кричал Сеня. «Да что деньги? – они уже труха!» - вдруг заплакал директор.
Обматерив директора и весь Египет заодно, Сеня решил ехать обратно в Россию, но в аэропорту билетов уже не было, какие бы деньги Сеня начальнику аэропорта не предлагал - в иные времена на эту сумму он бы один, как арабский шейх, облетел на «Боинге» с бассейном и золотым унитазом весь земной шар, а сейчас даже не мог купить пару билетов на место в коридорчике около туалета… Пока он уговаривал начальника аэропорта, вдруг в воздухе столкнулись два огромных «Боинга» и в жутком огне, разваливаясь на части, свалились на взлетную полосу. «Что случилось?» - заорал директор аэропорта авиадиспетчеру, и тот по селектору пролепетал: «Перегруз – столько желающих прилететь и отсюда улететь, что пилоты в желании заработать огромные деньги берут на борт десятки «зайцев» с карманами полными золота.
Уже понимая, что улететь не удастся, Сеня поволок подругу в свой автомобиль и помчался по шоссе к границе Египта, чтоб через Кавказ и Азербайджан попасть на столь желанную родину. И видел, что по еще вчера свободной дороге мчатся тысячи и тысячи автомобилей, нарушая все правила дорожного движения. Через двести километров у него закончился бензин и он подъехал к автозаправке, где столпились десятки автомобилей: литр бензина стоил тысячу долларов, но и то каждому выдавали всего по пять литров… Какой-то «крутой браток» вытащил из багажника гранатомет и заявил начальнику заправки, что ее сейчас взорвет. Ему пообещали налить полный бак, но когда он вставил шланг, крутой браток из другой машины, опасаясь, что ему бензина не достанется, хладнокровно пристрелил его сзади из пистолета… Через пару минут на заправке начались резня и бойня – и Сениной машине прострелили скаты.
Выскочив из автомобиля, он кинулся с подругой в пустыню, на карачках, от духоты покрывшись потом, перелез высокие барханы и увидел зеленую долинку с оазисом, где паслись верблюды, а рядом с ними у костра, где готовился вкусно пахнущий шашлык, сидел бедуин в длинной белой одежде и в чалме. Вытаскивая из карманов пригоршни денег – евро и доллары, Сеня подскочил к нему с мольбой: «Мы голодные и хотим на родину! Продай нам верблюда и дай немножко еды! Я осыплю тебя деньгами!» - «Зачем мне деньги? – ответил бедуин, не оборачиваясь. – Я и без них счастлив! Посмотри, какая кругом красота и спокойствие!» - «На эти деньги ты потом купишь тысячу верблюдов!» - сказал Сеня, удивляясь упертости бедуина и заискивающе подползая к нему на коленях. «Мне для жизни и десять верблюдов хватает», - ответил спокойно бедуин. Представив, что скоро он умрет в этой пустыне от нещадной жары, голода и утомления, Сеня схватил с земли увесистый камень и со всего маху ударил бедуина по затылку. Тот свалился на бок, а потом вдруг обернулся, вскочил и захохотал – и тут Сеня с ужасом увидел, что это не бедуин вовсе, а рыжий и кривоногий черт, который ехидно воскликнул: «А говорил, грешить не будешь? Что душу свою не потеряешь? А сам на убийство пошел…».
 В ту же секунду проснувшись в холодном поту с дрожащими руками, Сеня огляделся и понял, что находится в комнате общежития. Открыв лежащий рядом учебник по экономике, он радостно подумал: «Слава Богу, все лишь приснилось» - и с упорством углубился в чтение…
                Март 2010               

ТАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Когда посол Германии, встретившись с министром иностранных дел Молотовым, предложил заключить пакт о ненападении, то министр, выслушав заманчивые предложения германской стороны, отправился к Сталину – столь глобальные и важные вопросы требовалось незамедлительно доложить Генеральному секретарю партии. Сталин встретил его в мрачноватом кабинете, потягивая изредка трубку, колючим холодным взглядом, следившим за каждой мелочью, ничего не выпускающим из внимания и все запоминающим. При виде Молотова, человека проверенного и честного в отличие от некоторых партийцев, от коих Сталин избавился, не плетущего против него интриги и не создающего никакие коалиции, Сталин сделал взгляд более открытым, но это удалось только на несколько секунд, ибо сущность, подозрительную и сверхосторожную, изменить не мог… Сотни раз уже Молотов встречался со Сталиным один на один, но всегда тушевался при виде глаз вождя – требовалось по негласному кремлевскому закону не отводить взгляд, иначе Сталин мог подумать, что человек пытается скрыть недобрую мысль. Последствия бывали непредсказуемыми: чиновника могли не только снять с должности, но и арестовать если не его, то детей и родственников для острастки, чтоб держать его «на крючке» и при случае сказать: «А не заодно ли ты с врагами народа – своими родственниками?!» И поэтому, несмотря на то, что слезились от напряжения веки и хотелось моргать, Молотов смотрел широко открытыми глазами – хорошо, он носил очки и поэтому можно было поправить их, чтоб крепче сидели на переносице, в этот момент дав глазам отдых.
Изложив суть предлагаемых немцами инициатив, Молотов добавил: «Главное, они обещают нам помочь технологиями, а также предлагают занять все территории, которые принадлежали до Брестского мира Российской империи!» - «Условия хорошие…» - сказал неторопливо Сталин, который делал все, чтобы развить индустрию, а так как многие западные страны всячески этому противились и не продавали необходимые ноу-хау, мешая развитию первого в мире социалистического государства, то любая технологическая помощь была необходимой. Давно мучался он тем, что в тяжелое время разрухи и голода вынужденно поддержал политику Ленина на мир с Германией и отдал территории, чтоб спасти власть большевиков в стране - иначе, сейчас Советский Союз был бы по размеру гораздо обширней, и больше народа стремилось бы к коммунизму.
Молотов поправил, ткнув пальцем в переносицу, очки и сказал: «Товарищ Сталин, Гитлеру опасно доверять». - «Почему?» - спросил Сталин, хотя давно имел подозрения насчет немецкого фюрера, но до поры до времени держал их при себе, приберегая для итогового заключения, которое должно сразить любого чиновника глубиной, мудростью и дальновидностью, чтоб никто не усомнился, что Сталин умнее их и по праву является вождем: он, как пчелка мед с каждого цветка, собирал мнения разных людей, а потом обобщал. «Ну хотя бы потому, что он присоединил к себе Австрию и Чехословакию, угрожает Польше и помогал фашистскому режиму Франко в Испании оружием и людьми!» - «А кому можно доверять в этом циничном мире? - не столько спросил, сколько утвердил Сталин. – Англии и Франции? Они дольше других не устанавливали с нами дипломатических отношений, помогали белогвардейцам. Обманули в мировой войне Россию, которая заплатила самую большую цену (двумя миллионами жизней) за победу Антанты над Германией… Все плоды присвоили себе! А ведь обещали отдать турецкий Константинополь, проливы Босфор и Дарданеллы для свободного выхода нам в Средиземное море!» - «Товарищ Сталин, Гитлер в своей книге «Моя борьба» пишет, что у Германии два пути, чтоб стать великой державой: отнять колонии у Англии или завоевать Россию. И второе - предпочтительнее и легче!». «Когда была написана книга?» - «Написана в двадцатых годах, а издана шесть лет назад». - «С тех пор его взгляды могли измениться…У него было представление, что мы слабы, раз пошли на подписание пораженческого Брестского мира, но теперь ситуация другая. Мы уже не старая лапотная Россия, измученная войной и революциями – у нас могучая армия! Так что пусть идет на Запад: пусть повоюют, обескровят друг друга». - «Но он еще ненавидит марксизм и создавших его евреев – винит их в том, что, возбудив пролетарские настроения в Германии и на фронте, они расшатали боевой дух солдат, и страна сдалась Антанте».
Сталин походил в задумчивости около стола, мысленно парируя Гитлеру, что евреев, которые, вправду, составляли костяк команды Ленина, он арестовал, некоторых повыгонял за границу, как Троцкого, да и марксизм в стране далеко не тот: марксизм предлагал уничтожение государства как орудия правящего класса для эксплуатации остальных, а роль государства в стране только увеличивается, много и других нестыковок… Но вслух об этом не сказал, ибо на словах он всегда был за марксизм, за Ленина – и портреты классиков учения, как иконы, висели во всех кабинетах и клубах страны… «Принесите мне перевод его книги, товарищ Молотов, - сказал Сталин. – Я почитаю на досуге!» - «Она толстая! Может быть, только выдержки о его политике и амбициях?» - «Всю! – сказал Сталин. – Я хочу знать про него все!» Через полчаса, отпечатанные на машинке листы, в толстой коленкоровой папке лежали у вождя на столе.
В девять часов вечера, когда основные государственные дела были окончены, Сталин попил чай в большом серебряном подстаканнике и углубился в чтение… Книга начиналась с описания детских лет Гитлера, была написана живым, эмоциональным языком, и, чем Сталин больше читал, тем сильнее ею увлекался… И даже проникался к Гитлеру странной симпатией. Понравилось, что тот не из дворянства, не из аристократии, не из буржуев, а из достаточно бедной семьи, да к тому же рано потерял отца, а в пятнадцать лет - мать и остался круглым сиротой…- в этом Сталин увидел параллели с собственной судьбой, ибо и его отец умер рано и сам он был из бедной семьи, а значит, понимал чаянья простых людей… Понравилось и то, что Гитлер самостоятельно сделал себя, воспитал характер, развивался культурно, живя в Вене и тратя заработанные деньги не на выпивку и девочек, а на билеты в театры, на выставки – Сталин тоже считал, что сделал себя сам, превратившись из деревенского провинциального паренька да еще с национальной окраины России, плохо знающего русский язык, в одного из образованнейших людей страны, который способен править научные книги академиков, произведения писателей - даже крупного художника слова Шолохова в его «Тихом Доне»; который регулярно прочитывает знаковые пьесы, смотрит все премьеры опер… Но более всего Сталину понравился фанатизм Гитлера, преданность идее, родине и своему народу – неудивительно, почему этот немецкий паренек превратился в огромную политическую фигуру, поддержанный людьми захватил власть и жесткой рукой наводит в стране порядок, делая экономически одной из сильнейших государств мира, и все это за какие-то шесть лет… Сталин осознавал себя таким же человеком: преданным идее и народу и также твердой рукой за несколько лет превратившем лапотную Русь в индустриальную державу - вот только чувствовал, что не столь безрассудно смел, как Гитлер, любит выждать и действовать уже наверняка, и это его заставляло сейчас завидовать. Хотя он и понимал, что Гитлер - явно везунчик судьбы, если при таком авантюризме и порой безрассудности на войне и во время организации путчей против прогнившей власти до сих пор остался жив.
Сталин был увлечен книгой, так зачитался, делая одновременно карандашом пометки на полях в основном с восклицательными знаками: «Молодец!»; «Хорошо!»; «Надо взять в пример!», что просидел за столом, изредка вставая для разминки, раскуривая трубку и попивая чай, чтоб в этот момент подумать над очередной умной мыслью Гитлера, до пяти утра, и только потом лег прямо в кабинете на кожаный диван, укрывшись длинной шинелью.
Проснувшись к обеду, Сталин вызвал Молотова и сказал: «Я склоняюсь к мысли, что надо подписать с немцами договор!» - «Товарищ Сталин, - Молотов был возбужден и говорил торопливо, боясь опоздать с известием. – Мне сегодня утром звонили послы Франции и Англии – они тоже предлагают заключить договор о взаимопомощи». - «Ага, значит, испугались… - усмехнулся Сталин в седые усы. – А ведь еще несколько дней назад, когда мы это предлагали, нос воротили: дескать, знать вас не хотим». - «Да, вероятно узнали, что я встречался с послом Германии», - ответил Молотов. «Хорошо…- многозначительно сказал Сталин. – И что они нам могут предложить, какие условия?» - «Когда я заикнулся по поводу возврата нам бывших российских территорий, они были категорично против. Начали стенать, что с Польшей у них заключен договор о взаимопомощи – и ввод туда наших войск автоматически ставит нас в положение врага». - «Понятно, - медленно и холодно сказал Сталин. – Они опять хотят погреть руки за наш счет! С Германией будут воевать наши солдаты, а французы и англичане снимут сливки – опять отхватят у Германии земли, возьмут контрибуцию. Не выйдет…». - «Зато французам от нас никаких территорий не надо и нападать они на нас не собираются». - «А кто сказал, что Гитлер нападет?» - «Ну…ему уже с нами тесно в Европе: было в Испании противостояние, пусть и не в открытую». Сталин подумал с минуту и вдруг сказал: «Мне бы перед подписанием договора с Гитлером встретиться и переговорить». - «Товарищ Сталин, я так думаю: этот договор должен быть подписан на уровне министров иностранных дел, а не Вами и Гитлером… Иначе в мире подумают, что мы с ним заодно». - «А кто сказал, что я буду договор подписывать? – усмехнулся Сталин. - Просто хочу посмотреть в глаза этому человеку… Поэтому встречу надо сделать тайной! Чтоб ни одна душа не знала!» - «Это сложно, товарищ Сталин! Англичане и французы следят за каждым вашим и Гитлера перемещением». - «А ведь у меня и Гитлера есть двойники – пусть мой сидит здесь в кабинете, пока я встречаюсь… - хмыкнул Сталин. - Пусть хлеб свой отрабатывает». - «И где вы встретитесь? Гитлер в Москву побоится приехать», - Молотов хотел еще добавить: «Да и вы в Берлин не поедете!», но поостерегся: решать что-либо за Сталина или даже предполагать было опасно. «А давай встретимся где-нибудь на острове в Балтийском море. Прилетим туда на самолетах, хотя я и летать не люблю… Но ради такого дела!» - «Хорошо, мы с Берией этот вопрос проработаем и свяжемся с немцами». - «И не тяните!» - с нажимом сказал Сталин. 
Через неделю на одном из безлюдных островов Балтийского моря, ровном и невысоком, с редкой растительностью, окруженном германскими и советскими, маячившими далеко на горизонте мелкими пятнышками, кораблями, чтоб никто на остров по морю не проскочил из диверсантов и шпионов, в тихую и солнечную погоду августа приземлились два самолета, из которых вышли два человека в полувоенных френчах без каких-либо знаков отличий – это были Сталин и Гитлер в сопровождении сереньких неприметных переводчиков…- и вошли в поставленную между самолетами пятнисто-зеленую брезентовую палатку, где стояли два дивана и стол. Сталин был строг, а Гитлер то делал напыщенное лицо, то широко улыбался – прирожденный оратор имел очень подвижную мимику… «Рад встрече! - воскликнул Гитлер, пожирая собеседника глазами из-под низко надвинутой на лоб военной фуражки. - Не ожидал, что захочешь со мной встретиться… Для этого нужна смелость!» Русский переводчик, сидящий несколько позади Сталина, перевел все буковка в буковку, а не косвенной речью, не так: мол, Гитлер сказал, что… «Судя по твоей книге – ты тоже парень не робкого десятка: прошел, как и я, войну», - расплылся в благодушной улыбке Сталин. «Ну и о чем мы будем говорить? О моей книге?» - спросил Гитлер. «Ты желаешь подписать с нами договор о ненападении. Хотелось бы все обсудить, прежде чем его подписывать!» - «А что обсуждать? Все предложения тебе передал мой посол». - «Договор предполагает ответственность за его соблюдение. А могу ли я тебе доверять?» - «А я тебе могу? - расхохотался Гитлер. – По вашей марксистской философии вы хотите распространить коммунизм на весь мир, в том числе и с помощью силы. Создали Коминтерн, который подрывает устои во всех странах!» - «Коммунизм, как говорил Ленин, это историческая неизбежность, а значит, он придет сам собой, может, лет через сто. Зато ты в  книге пишешь, что Германию привлекают земли нашей страны». - «Это написано давно, когда я еще не верил,  - резко отмахнулся Гитлер, – что смогу разделаться с Англией и Францией, которые для меня главные враги… Особенно французы. А теперь моя страна сильна, чтоб вернуть отнятое ими!» - «Вот ты пишешь, что Россия – Колосс на глиняных ногах: ткни и развалится…» - «Такой она была после вашей революции, а теперь, вижу, она окрепла. Я ее уважаю и побаиваюсь, иначе не заключал бы договор». - «Вообще, я пришел к выводу, прочитав твою книгу, что мы хотим примерно одно и тоже для своего народа. Ты пишешь, что рабочие и бюргеры не должны быть эксплуатированы буржуа, должны получать хорошую зарплату, чтоб иметь возможность учить детей, растить их здоровыми и физически крепкими». - «Именно! Поэтому моя партия и называется социал-демократической». - «Но есть одно различие…» - начал медленно Сталин и сделал паузу, которую Гитлер понял как окончание фразы и воскликнул: «Да, ваши политики во главе с Лениным пошли на конфронтацию с большинством своего народа, с собственниками, аристократией – и получили в результате кровавую гражданскую войну и напряженность в обществе. А я считаю, что конфликт между собственником и рабочим вполне преодолим - надо только вразумить собственника не жадничать, умерить его эгоизм. Это вполне может сделать умная пропаганда и правительство, не прибегая к расстрелам». - «Мы пробовали так при НЭПе, но эффект был мизерный», - развел руками Сталин. «Беда в том, что собственники вам не поверили. Ведь вы же хотели все у них отнять и построить коммунизм, где места собственнику нет. А мы так категорично не заявляли – и поэтому наши собственники, кроме евреев, почти все патриоты страны! И развиваем мы экономику темпами не менее быстрыми, чем у вас. Хотя у нас и нет столько природных богатств». Сталин подымил трубкой, дослушав горячую и громкую речь Гитлера, и продолжил начатое: «Так вот в чем различия… Ты сплотил народ, заставил его работать, возвеличив национальное сознание немцев. А я кого должен возвеличивать? Русских? Я так не могу! У меня в стране проживает сотни национальностей, да и сам я грузин. Остается только интернациональное братство, которое снимает все различия по религиям, нациям, личному богатству». - «При таком подходе есть опасность, что некоторые народы, о которых я упомянул в книге, захотят паразитировать на коренном… У нас такое уже было!» Сталин, понимая, о ком речь, хитро ухмыльнулся: «Я никому не дам паразитировать! У меня евреи работают лучше остальных на благо страны... А цыган я всех загнал в колхозы – пусть землю пашут, скот выращивают, а не воруют и не попрошайничают! А кто не хочет работать – заставим в лагере! На возведении строек социализма!» - «Хорошо… - одобрительно кивнул Гитлер. – Но мы идет по своему пути и его наш народ поддерживает, он вдохновился, воспрянул духом!» - «Главное, - Сталин сосредоточился, – чтоб не столкнуть лбом наши народы». Гитлер великодушно развел руками: «Я еще раз повторю: моим врагом является Франция, а не Россия». - «Тем более, у нас в стране проживает много немцев: есть республика в Заволжье, многие из них сроднились и перемешались с русскими, - Сталин несколько расслабился и подобрел. – Так было на протяжении столетий, немка Екатерина Вторая даже правила долгие годы Россией и мудро правила… Вообще, если б не твоя теория о высших расах, мы бы могли весь мир исправить в лучшую сторону… А если земли надо – пожалуйста: у нас и Заволжские степи, и Казахские свободны, да и богатая Сибирь почти не заселена… Приезжайте, живите!» - «Спасибо за предложение. Мы подумаем… - рассмеялся Гитлер, и на этом разговор закончился.
Они враз вышли из палатки, сели в самолеты и, почти параллельно разогнавшись по полю, взлетели с острова, взяв курс каждый на свою родину. «Ну что, товарищ Сталин, можно верить Гитлеру?» - спросил напряженно Молотов в дрожащем от гула винтов салоне, когда Сталин, расслабившись от того, что встреча прошла без каких-либо помех, после некоторого раздумья посмотрел на него. «Наверняка у нас будет года четыре передышки…А потом время покажет. Но при любом исходе двум крупным зверям в мире трудно ужиться».
                Апрель 2010               

ЖЕНСКАЯ БОЛЬ
Вечером Вероника сидела у красивого, обложенного красноватым мрамором камина, где пылал быстрый огонь, с треском пожирая березовые поленья, с интересным мужчиной. Дмитрий угощал ее красным марочным вином, фруктами, что лежали в высокой и резной деревянной вазе; они только что сытно поужинали, и ей не хотелось уходить домой, ибо чувствовала от мужчины симпатию, желание овладеть ею… И хотя он был на пятнадцать лет старше ее, но выглядел моложаво, бодро и лишь редкая седина поблескивала серебряными нитями в густых темных волосах, так что Вероника не собиралась противиться его желанию переспать с ней. Тем более далеко не девочка – уже тридцать шесть, у нее не было в данный момент любовника, ну а с последним мужем развелась два года назад. Так что женщина не просто свободная, а находящаяся в поиске достойного кавалера. И когда подруга представила Веронику Дмитрию, заявив, что недавно разошелся с женой и ищет хозяйку в дом, та прониклась к нему доверием, захотела общаться… Понравилась не только его мужественная внешность с ямочкой на волевом подбородке, но и что живет в большом доме за городом - такие мужчины, как Вероника понимала, долго одни не остаются, они нарасхват. И когда он пригласил отужинать, с удовольствием приехала.
Чтоб привлечь внимание, Вероника шутила, приготовила ужин – свое фирменное блюдо (узбекский плов) с разнообразными экзотическими травками и постоянно спрашивала Дмитрия с пиететом: дескать, вы такой умный, мудрый, взрослый, подскажите, как жить! Все это ему нравилось. А когда он спросил: «У тебя есть дети?», то Вероника откровенно призналась: «К сожалению, не родила!». «А почему? - удивился он. – Ведь, как уже знаю, жила с двумя мужьями?» И хотя другому, тем более мужчине, которого знает несколько часов, Вероника бы никогда не призналась в том, что ее мучило последние десять лет и делало женщиной не совсем полноценной, Дмитрию она ответила искренне: «К сожалению, у меня миома матки! Не могу забеременеть!» - «И что, совсем никаких шансов?» - озаботился он. «Есть искусственное оплодотворение… - сказала она грустно. – Но для того нужны большие деньги!» - и, чтоб это не выглядело наглым намеком на потребность в материальной помощи, быстро перевела разговор на другое.   
* * *
Оставшись ночевать, Вероника постаралась сделать все, чтоб влюбить Дмитрия в себя: она помыла ему полы, а это около ста пятидесяти квадратных метров, пропылесосила ковры, а потом в его жаркой, обитой липовыми досками сауне сделала своими сильными ручками массаж спины и груди, и видела, что он все более и более проникается к ней чувством - смотрит ласково, восторженно, говорит искренние незатасканные комплименты…
А когда ночью в постели Вероника показала такой страстный секс, то Дмитрий под утро, не желая со столь замечательной, умеющей удовлетворить мужчину во всех смыслах, женщиной расставаться, заявил: «Может, будем жить вместе?» Вероника с огромным напряжением ждала этого предложения, однако произнесла грустно: «У тебя уже есть дети, и, наверное, больше не нужны, а я очень хочу ребенка». Она боялась, что мужчина от ребенка откажется, считая себя в пятьдесят лет уже старым, чтоб становиться отцом, и тогда, несмотря на всю его притягательность, придется расстаться, ибо у нее критический для женщины возраст, когда необходимо, не откладывая, заводить ребенка. При его отрицательном ответе, как бы ни было грустно и тяжело, Вероника стала бы искать другого и опять пытаться влюбить в себя, хотя от этих поисков безмерно устала, но Дмитрий сказал: «Я разве против?» Тут Вероника повторила: «Только ведь у меня, к сожалению, пока не получается родить…» - и у нее выступили слезы. «Так ты же сказала, что есть вариант!» - он проникся к ней сочувствием. «Да, есть искусственное оплодотворение, - вздохнула печально она. - Но надо ждать несколько лет, пока подойдет очередь на бесплатное». - «А если сделать за деньги?» - он, приподнявшись на кровати на локте, ласково смотрел на Веронику, которая лежала на спине, сжав плотно губы, чтоб не расплакаться. «У меня, к сожалению, нет таких денег!» - грустно улыбнулась она. «Сколько надо?» - спросил он. «Двести тысяч, а у меня только пятьдесят», - обреченно и тяжко вздохнула она. Дмитрий некоторое время думал и вдруг заявил: «Хорошо, я тебе помогу». И в этих словах было столько правды, внутренней силы, которые исходят от настоящего мужчины, дающего отчет обещаниям, что Вероника прижалась к его груди со счастливыми глазами и пролепетала: «Огромное спасибо… А я уже считала, что истинных мужчин, которые могут взять ответственность за женщину, серьезно ей помочь, в мире не осталось… Оба моих мужа бросали меня через три года, когда убеждались, что не могу дать им потомства, наследников – они стали гулять направо и налево, не стесняясь, не понимая, как мне делают больно, выпивать, оскорблять, а один даже стал регулярно бить. И, что обидней всего, их поддерживали свекрови – они перестали со мной общаться и смотрели при редких вынужденных встречах с нескрываемой враждебностью и брезгливостью, словно обманом завладела их сыновьями. А когда заводила с мужьями разговор о искусственном оплодотворении, оба ехидно улыбались, а один постоянно отвечал: «Да я сейчас только выйду на улицу, так сразу найду бабу, которая бесплатно родит!» А другой хмыкал: «Какой уважающий себя мужик потратит деньги на это?» Впрочем, у них и денег-то не имелось: получали небольшую зарплату на заводе. Ну а оплодотворение делалось тогда лишь в очень крупных городах – надо было ехать в Москву, где, как я узнала, операция стоит более двухсот тысяч…»
Она замолчала, подумав, что не стоит сразу вываливать все проблемы и боли на Дмитрия, но, тем не менее, ей вспомнилась предыдущая жизнь, начиная со времени, как поехала в Москву в репродуктивный центр и, записавшись на прием, спросила важного и насупленного врача с черной бородкой и пронзающими насквозь глазами: «А разве государство вашему центру не выделяет на это деньги, как давным-давно и в больших масштабах делается на Западе?» Тот лишь ухмыльнулся: «Выделяет такие крохи, что до нас почти ничего не доходит… Да и делаем операции только тем, у кого нет серьезных патологий, и женщинам молодым, чтоб наверняка родили, а у вас с вашей миомой размером с кулак девяносто девять процентов, что будет выкидыш…» Вероника подумала, что врач явно пытаешься раскрутить ее на взятку, но, во-первых, не знала, на какую сумму (может быть, половину от стоимости операции?), во-вторых, не хотела давать, считая это требование наглостью, а, в-третьих, у нее и денег таких не имелось… Только через два года, как она узнала, подобные операции стали делать в близлежащем областном городе и в полтора раза дешевле…- и тогда вновь у Вероники появилась надежда стать матерью, ибо, не забеременев ни разу, чувствовала себя ущербной и завидовала каждой беременной, увидев ту на улице, а уж как завидовала счастливым мамашам, кто катил в нарядных удобных колясочках по городу малышей, что прямо-таки тушевалась перед ними, инстинктивно пригибала голову и втягивала в плечи: мол, вы, конечно же, важнее меня, полезнее для общества... А когда узнавала из газеты или по телевизору, как «сопливая», гулящая и пьющая девица, еще и наркоманка, бросала ребенка, оставляя в больнице после родов или подбрасывая в свертке зимой в подъезд, то все в Веронике переворачивалось от ненависти к этой глупой бабенке, не имеющей материнского инстинкта, нежности, любви и тепла к своей маленькой кровинушке, но, тем не менее, способной рожать, как кошка, каждый год в любых условиях и от кого попало… Нет, Веронике не хотелось садить таких в тюрьму за подобную жестокость, карать каким-либо образом (ведь материнскую любовь насилием не привьешь, если ее нет в душе, не воспитала семья – и если ребенок останется у такой мамаши, то вырастет несчастным, не обогретым, возможно алкоголиком и бандитом); ей просто с невыносимой горечью думалось: «Ну почему бог дает детей той, которая не способна их воспитать нормальными людьми и дать им приличное образование? А мне не дает, а ведь я с высшим образованием и неплохой зарплатой жизнь положу, чтоб воспитать из ребенка замечательного человека? Чем я перед богом провинилась?» И не находила ответа, так как никогда в жизни не делала зла, не пила, не курила, не форсила с голой задницей, простужая женские органы… Оставалось только кивать на родителей, а может, бабушек и дедушек, которые вероятно в своей тяжелой жизни понабрали отрицательной кармы, за которую расплачивается Вероника.
Так как карму таблетками и уколами не вылечишь, никакой химией из себя не выжжешь, она стала посещать духовные школы, которые возникали в городе и куда зачастили сотни брошенных мужьями, лишившихся семейного счастья женщин. Каждая школа использовала методику известных лекарей нетрадиционной медицины, написавших уже немало книг, как с помощью тренингов и добрых мыслей победить даже самую неизлечимую болезнь легким способом. За три года Вероника посетила три школы, известные по всей стране, проштудировала книги народных целителей, посетила десятки семинаров, которые проводили часто сами целители, обычные с виду люди, но восторженно встречаемые почитателями словно боги, лично разговаривала с ними и платила за это огромные деньги, но забеременеть не могла.
Особенно Вероника понадеялась на представительного украинского волхва, бородатого и длинноволосого, похожего могучим обликом на грозного древнеславянского бога Перуна, и который провел семинар на природе, заставив всех последователей рано утром выехать в лес: там, на обширной поляне среди деревьев он развел большой костер, почитал на непонятном языке громко и торжественно молитвы, а потом велел каждому участнику действия, а это в основном были женщины, взять себе древнеславянское имя и предложил список, из которого Вероника выбрала имя «Радмила». Затем он велел всем снять заранее одетые на тело белые, на несколько размеров больше, чем необходимо, футболки (они должны были заменить длинные полотняные балахоны древних славян), и бросить их в костер в момент, когда над горизонтом покажется светлый лик солнца… Что все и сделали! Потом он за отдельную плату одел каждому на шею похожий на солнечный диск бронзовый знак, висевший на ниточке, и торжественно сказал: «Отныне все ваши грехи, боли и страдания, вся карма ваших предков сгорела в этом костре! Все теперь в вашей жизни с новым именем будет лучше и счастливее!» Тут все вслед за волхвом повернулись к солнцу и воздели руки, приветствуя Ярило…
Вероника и ранее не была жестоким человеком, не строила коварные планы насчет соперниц (их просто не имелось), не смотрела на жизнь мрачно, ну а теперь даже перестала шастать по ночным клубам с подружками, думать о тряпках и нарядах, а, общаясь с духовными людьми, рассуждала о душе, о вечном, однако и это не помогло забеременеть. Ныне на каждого более-менее приличного мужика, который способен передать хорошие гены, она смотрела, как на потенциально донора, и если поначалу после развода искала взаимной любви – а для этого надо пообщаться с человеком, узнать его поближе, то теперь могла отдаться видному мужчине на третий день общения в надежде забеременеть, пусть даже он и знать о ребенке никогда не будет, ибо ей не нужны от него алименты.
Иногда, лежа в постели с очередным, не совсем нравящимся мужиком, неопрятным, плохо выбритым, с нехорошим запахом перегара и курева изо рта, не умеющим пару ласковых слов женщине сказать, Веронике думалось: «Ну зачем себя так унижаю?! Ведь умная, симпатичная, молодая баба, умею зарабатывать, так почему должна пресмыкаться перед мужиками только за их сперму?»
* * *
Через два дня переехав от родителей к Дмитрию с самыми необходимыми вещами и ноутбуком, она стала жить у него и отсюда ездить на работу. Дмитрий часто оставался дома, так как, будучи неплохим художником, писал в мастерской при доме портреты, которые заказывали богатые люди города, и только иногда подрабатывал дизайнером-оформителем, если это был крупный заказ от организации, обещавшей солидный гонорар. Веронике нравилось, что он не простой работяга с примитивными интересами о футболе, рыбалке и выпивке с дружками (хотя против «работяг» она ничего не имела, ибо и мать до пенсии отстояла на заводе у станка, а отец работал водителем), а занимается духовным совершенством, мудро рассуждает о жизни и может говорить на любые темы, общается с богемой города – поэтами, писателями, музыкантами… Но более всего нравилось, что умеет найти подход к женщине, приласкать ее, сказать в нужный момент пару ободряющих слов… Часто в постели, приподнявшись на локте и серьезно глядя на улыбающегося в ответ Дмитрия, она думала: «Наконец-то встретился настоящий мужчина! Уж его-то я никому не отдам, никакой бабе, буду с ним до конца жизни!»
Вскоре она пошла к известной в городе гадалке, чтоб понять, действительно ли Дмитрий ее судьба, есть ли у них будущее и появятся ли общие дети… Старенькая веселая женщина, которая уже одним жизнерадостным видом вселяла уверенность в посетителей, разложила на столе потертые карты и уверенно и живо стала предсказывать Веронике большие перемены… «Меня очень волнует, будет ли у нас ребенок?» - сказала Вероника. И гадалка, ткнув морщинистым пальцем в одну из карт, заявила: «Не один, а целых два!» Нагадала она и богатство, и поездку за границу и еще много чего хорошего, что Вероника растерялась, верить ли…А верить очень хотелось, хотя и создалось впечатление, что народ ходит к гадалке за надеждой, за оптимизмом, которые с лихвой получает за какие-то сто рублей – по нынешним временам гроши, так что даже если предсказания не сбудутся, никто не станет обвинять гадалку, не придет к ней с претензиями.
* * *
Однажды, когда они лежали, обнявшись, в постели и смотрели телевизор, показали передачу о женщинах родивших больных детей – передача была очень сантиментальная, психологически тяжелая и, вполне возможно, у большинства сердобольных женщин вызвавшая слезы и сочувствие к неизлечимым детям, которые порой не могут сами есть, ничего не соображают, и к горемычным матерям, которые не передали их в специнтернат, а мучаются с ними всю жизнь, пытаются их лечить, даже продавая квартиры, чтоб оплатить лечение, тыкаются по всевозможным Фондам, клянчат огромные деньги у государства, ибо за лечение детей берутся лишь клиники Германии, Израиля, где операции стоят до сотни тысяч евро… Как правило, мужья от таких жен уходят, не в силах пережить тяготы быта и борьбы, ведь женщины уже не уделяют им прежнего внимания и заботы, требуют изыскать деньги, да и просто обычному российскому мужику стыдно перед соседями, что у него родился ребенок-инвалид.
Акцент в передаче умненькой и жалостливой девушкой-журналисткой делался на то, что таким матерям надо помогать всем обществом, не отмахиваться от них, особенно людям богатым, которые не знают, куда деньги тратить, и живут, бездарно шикуя. Глядя на экран, Дмитрий с печальным вздохом сказал: «Жалко бедных женщин!» - «А мне нет… - вдруг вырвалось у Вероники, хотя она отлично понимала, что это в женских устах прозвучит кощунственно, и, чтоб Дмитрий не воспринял это как жестокость, добавила. – Все равно лечение бесполезно: операция лишь на год-другой отодвинет смерть ребенка, его страдания и мучения матери и отца. Но если даже и такое дорогостояще лечение поможет, все равно этот человек никогда не сможет быть полезным обществу – будет жить как растение на государственном обеспечении». - «И что теперь с такими делать, убивать?» - растерянно хмыкнул Дмитрий. «Да… - кивнула сухо она. – Но только не показывать ребенка матери: мол, умер после родов, и все». - «Так ведь не сразу определишь – больной он родился или нет. Может, это только через год проявится, когда мать к нему уже привыкнет?» - «Пусть врачи лучше диагностику проводят: в любом случае это выгоднее, чем потом на лечение и прозябание бешеные деньги тратить». - «А если бы у тебя, не дай бог, такой родился?» - спросил Дмитрий. «Да, сложно все…» - и Вероника ласково поцеловала его, прекращая разговор, который затеяла лишь потому, что увидела, какие большие средства тратятся впустую государством и благотворительными фондами на больных детей – ведь их можно пустить на искусственное оплодотворение матерям, которые родят вполне здоровых и полезных для общества людей, но на это денег у государства почему-то не хватает для всех желающих…
Те же мысли посетили Веронику, когда прочитала в газете, что сорок процентов выросших в детдоме детей сразу после выхода попадают в колонию за правонарушения. А ведь и на них тратились огромные государственные деньги, их кормили и воспитывали, чтоб в результате вырастить бандитов?! Не лучше ль тогда матерям-кукушкам делать стерилизацию, а освободившиеся от сокращения детдомов деньги отдать на искусственное оплодотворение?.. Ну а когда Вероника рассказала Дмитрию про статью, он печально посмотрел на нее и понимающе сказал: «Вижу, как тяготишься своей проблемой… Так, может, взять ребенка в детдоме?» Над этим вариантом Вероника, конечно, думала, но понимала, что ей как женщине-одиночке могут ребенка, во-первых, не дать, ибо предпочтение отдается полным семьям, а во-вторых, она не имела своего жилья, проживая с отцом и матерью в двухкомнатной малогабаритной квартирке, ну а родители, люди деревенские и старой закваски, словно предупреждая ее намерения, говорили: «Ищи жениха с квартирой! Ребенка не вздумай в подоле принести». Так о каком ребенке, тем более чужом, могла идти речь?! И Вероника Дмитрия спросила: «Ну а ты бы согласился воспитывать чужого ребенка?» Он отвел взгляд и стал пространно рассуждать: «Вообще-то я, как человек творческий, не люблю, когда меня кто-либо отвлекает… К тому же есть двое своих детей». И действительно, работая порой по шестнадцать часов, а в свободное от творчества время думая на сюжетами и читая философские книги, сил на воспитание детей у него оставалось явно мало, да и к тому же, как Вероника знала, он итак материально помогал дочери и сыну, студентам…Она печально вздохнула и сказала твердо: «Вот и я хочу своих!»      
Однажды, видя, как Вероника, желая забеременеть, предлагает неустанно заниматься сексом (аж три раза в день, чтоб попытаться «залететь») и тем отрывает его от работы над холстом настойчивыми ласками и поцелуями, подходя сзади и обнимая, он, оторвавшись от картины, с затаенной мыслью сказал: «Давай тебя изображу беременной?» - «Зачем»? – растерялась она, считая, что, глядя на картину, будет еще более страдать, что в подобном «интересном положении» лишь на полотне. Дмитрий поднял кисть, словно ставя восклицательный знак: «Был в России очень известный художник, жена которого никак не могла забеременеть – и тогда он начал писать ее беременной, превращая мечту в реальность! Ведь знаешь, наверное, что если очень захотеть, то все может случиться… И действительно, вскоре его жена забеременела и родила крепенького наследника, прославившего потом отца!»
После такого рассказа Вероника сразу согласилась, и Дмитрий, усадив ее на кушетку в полулежащем положении, начал быстро рисовать на холсте углем контуры ее тела. Потом он надел на нее платье, которое носят обычно роженицы, схваченное резинкой под грудями и свисающее широким подолом вниз. Под подол она сунула туго скрученную подушку, чтоб ткань натянулась на животе… Через неделю большая картина, размером метр на полтора, была готова: и глядя на себя на портрете, томную, умиротворенную, Веронике хотелось плакать светло от умиления.
Через месяц Дмитрий написал еще одну картину: на ней изобразил Веронику в образе Девы Марии с маленьким пухленьким ребенком на руках, азартно сосущим материнское молоко из груди – в картине все было от Вероники – и ладненькая, похожая на перевернутую узбекскую пиалу грудь с темно-коричневым соском, и кругленькое, нежное, с вздернутым азартно носиком лицо, но оно было таким просветленным и счастливым, какое у нее, возможно, в жизни не бывало…ну, может быть, только после сладострастной ночи любви! «Ну что? - усмехнулся он, вешая картину в спальне. – Будем ждать, когда господь ее увидит и проникнется к тебе благодатью?»
* * *
Все три месяца, пока жила с Дмитрием, она пыталась забеременеть – иногда целые выходные посвящали этому, лежа с утра до вечера в постели, лаская друг друга, пробуя разные любовные позы, но все тщетно, и тогда Вероника, видя, что ни бог, ни сильная любовь к Дмитрию не помогают, пошла сдавать анализы, чтоб определить, насколько выросла миома, и есть ли ее организме еще материнские силы, чтоб родить… Предложила Вероника сдать анализы и Дмитрию, чтоб определить качество спермы, но он отнесся к этому прохладно, сухо и обиженно заявив: «Но у меня же есть дети!» На что она сказала: «За двадцать лет все могло измениться. Ведь тебе уже за пятьдесят – не юноша». А когда ее анализы были готовы, предложила, не откладывая, поехать в областной город в медицинский репродуктивный центр и договориться конкретно о сроках оплодотворения… Дмитрий и к этому отнесся устало, без желания, заявив, что у него срочный заказ на портрет, и попросил подождать немного, а когда Вероника стала повторять это через каждые три дня, вдруг ответил: «Сын у меня женится – надо квартиру купить, все деньги, которые были, отдал ему…» Вероника не стала ругаться, «качать права», потому как не являлась законной женой и ничем он ей не был обязан – наоборот, жила с ним на готовом: ходила в рестораны, получала подарки в виде золотого колечка, французских духов, не тратилась на еду, но, тем не менее, с болью сказала: «Ведь ты обещал помочь». - «Видишь, как ситуация сложилась», - виновато развел он руками. «Я тебе поверила как настоящему мужчине», - заплакала она. Он стал гладить ее по плечам, ласково прижал к себе и прошептал: «Ну успокойся, успокойся… Может, где-нибудь заработаю». - «У меня время поджимает», - хныкала Вероника, пытаясь его разжалобить. «Но ведь деньги немалые нужны… - вдруг сказал он. – Я то думал, что можно забеременеть с первого раза, а вот недавно прочитал в Интернете: оказывается, в среднем женщине делают три попытки и за каждую надо платить ту же сумму, а это в целом почти полмиллиона! Опять же, как узнал, у тебя особый случай: миома будет выдавливать плод… Обычно операции проходят удачно, когда лишь непроходимость маточных труб». - «Надо колоть специальные лекарства, чтоб при миоме не случилось выкидыша, - сухо сказала Вероника. – Эта методика сейчас используется». Ей стало приятно, что Дмитрий занят ее проблемами и, как оказалось, даже рыскает по Интернету, чтоб помочь ей, что даже начал разбираться в строении и функциях женских органов, но обескуражило, что узнал слишком много, о чем не следовало бы знать, и теперь впал в сомнения.
Показывая, что обиделась, Вероника съехала с его дома и не появлялась целый месяц, а когда позвонил пару раз, приглашая вернуться, то прохладно ответила: «Извини, у меня слишком много дел!» - действительно, у нее сильно заболела мать, и надо было хозяйствовать, убираться в квартире, кормить отца. Она надеялась, что, соскучившись по ее вкусным борщам, по массажу, который ему часто делала по вечерам, по порядку, который наводила в его доме-мастерской, Дмитрий осознает, какую замечательную хозяйку может потерять из-за нерешительности и сомнений, опомнится, приедет, скажет: «Я был не прав…» Но Дмитрий не приехал, а когда сама заявилась, думая, что достаточно его «попрессовала», то в доме, открыв дверь своим ключом, увидела позирующую полуобнаженную девушку – и по тому, каким снисходительным и смелым взглядом она ее встретила, Вероника сразу поняла, что девица-натурщица с Дмитрием уже спит… Вероника осмотрела ее с ног до головы, пытаясь выявить изъяны и сравнивая с собой – девушкой с хорошей фигурой, убедиться, что она-то по всем параметрам лучше, но убедилась только в том, что девица действительно мила собой, да и помоложе будет лет на десять. Но более всего обескуражило и испугало, что Дмитрий не растерялся, увидев ее, не стушевался, не стал оправдываться, не попытался спрятать девицу, а наверняка той даже сказал: «Сиди спокойно», когда услышал, как открылась дверь и вошла Вероника… «Можно мне с тобой поговорить один на один», - стараясь оставаться спокойной, тем не менее, дрожащим голосом сказала Вероника ему и позвала в другую комнату, где спросила: «Это что, новая муза?» Она понимала, что никакие потуги не повернут ситуацию, не восстановят прежнего взаимопонимания с мужчиной: ни ласки, ни упреки, ни борщи. «Да…» - кивнул он. «И у нее нет никаких проблем?» - не столько спросила, сколько утвердила она. «Никаких…». - «Тогда желаю счастья», - Вероника положила ключи от дома на стол и вышла вон…
Она шла по улице и ей хотелось плакать, но она сдерживалась и, сжав зубы, повторяла, в очередной раз убедившись, насколько нынешние мужчины горделивы и ненадежны: «Ничего! Ты и одна всего добьешься!» Хотя винила и себя: ведь знала же, что творческий человек, жаждущий всегда лицезреть женскую красоту, Дмитрий падок на поиск Музы – и они вокруг него вьются, звонят ему, да и в его фотоальбоме видела немало милых женщин в обнимку с ним, с которыми он явно был в интимных отношениях…      
* * *
Когда разразился экономический кризис, затронувший Россию и город, то фирма, где Вероника работала помощником бухгалтера, стала чахнуть, исчезли заказы на продукцию, которую фирма, будучи дилером местного завода, перепродавала в регионе, но главное, проценты по взятым в разных банках кредитам съедали всю прибыль, а ведь требовалось отдавать уже не только проценты, но и заемные деньги… Еще год назад, устроившись в фирму и ознакомившись с ее финансовым положением, Вероника поняла, что при таком раскладе они скоро обанкротятся, и сказала об этом руководству, учредителям – трем закадычным друзьям, людям с виду вроде солидным или, по крайней мере, пытающимся так выглядеть среди бизнесменов города, по выходным как некий ритуал богатого «нового русского» просиживающим деньги в казино, пьющим только коньяк и купившим за счет фирмы не соответствующие их бездарной работе дешевые автомобили, а накрученные черные джипы «Мерседес», «Фольксваген», «БМВ». Именно на них по утрам, важные, с опухшими от похмелья рожами, они лихо подъезжали к шикарному офису. Учредители ее прогнозы проигнорировали, а Вероника, подумав: «Деньги здесь хорошие платят!», осталась работать и вопрос о банкротстве не поднимала, надеясь скопить на искусственное оплодотворение… И вот теперь после нескольких настойчивых просьб из банков вернуть кредиты, сделанных по телефону и присланных по почте, вдруг к офису подъехала милицейская Газель, и из нее выскочили с автоматами десяток омоновцев, в черных масках с прорезями для глаз, пятнистых комбинезонах… Вероника с сотрудницами финансового отдела посмотрела в окошко растерянно и испуганно: «Может, бандитов ловят?» А когда омоновцы ворвались в дверь и, согнав всех в одну комнату, велели сидеть смирно, перемещаться в туалет только под конвоем, не подходить к компьютерам и сейфу, выяснилось: они приехали, чтоб скачать информацию из компьютеров, сделать выемку документов и денег из сейфа… Тут-то Веронике главная бухгалтерша на ушко тихо сообщила: «Фирма задолжала сто тридцать миллионов…» Вероника чуть не поперхнулась, а потом, когда целый день два дотошных следователя вызывали каждую работницу по отдельности в другую комнату и допрашивали, пытаясь понять, на какие тайные счета фирма загнала деньги, она с недоумением и растерянностью думала: «И куда только наши горе-бизнесмены, эти важные идиоты, потратили такие деньжищи?» - и сама отвечала, что, конечно, на шикарную жизнь себе и женам, на корпоративные пьянки, когда снимали базы отдыха с бассейном, с бильярдом и баней на несколько дней, на дебильные прожекты с иностранными фирмами по выращиванию в теплицах роз, на командировки и житье в пятизвездочных столичных гостиницах, на взятки банкирам, чтоб давали вновь и вновь кредиты…
Когда на следующий день выяснилось, что машины учредителей арестовали, а самих заперли в кутузку и им грозит срок, она им не посочувствовала, а пожалела себя, которой они задолжали за три месяца приличную сумму, подосадовала, что вообще осталась без работы, которую сейчас в кризис найти весьма трудно, да и зарплаты специалистов ее уровня снизились в городе в два раза - так что теперь самой, как рассчитывала после нелепого разрыва с Дмитрием, на искусственное оплодотворение в ближайшие три года не скопить, а ведь ей уже тридцать семь!
Целую неделю Вероника пролежала дома на кровати, глядя то в потолок, то на картину, где была изображена беременной, и которую Дмитрий подарил ей после расставания, и размышляла над своей горемычной жизнью - предстояло или смириться с участью, или начать новую борьбу за счастье, отбросить стыд, а может быть, и совесть, и выбрала второе… Она запустила в Интернет одну из лучших фотографий в обнаженном виде, где была снята со спины в пол оборота, и где очень выигрышно просматривались ее пышные аппетитные формы, сообщила, сколько ей лет, но назвалась иным именем, чтоб не узнали подруги, и написала: «Продам себя тому, кто поможет сделать искусственное оплодотворение!» Под словом «продам» имела в виду то, что будет любовницей, сиделкой и кем угодно любому, даже старому и больному мужику, лишь бы не пожалел денег… А вскоре пришло письмо от некоего сутенера Гоши, который заявил: «Идем ко мне в проститутки! При хорошей работе эти деньги за месяц заработаешь…»
Одновременно Вероника стала думать о том, чтобы взять кредит в банке - хотя бы тысяч триста - и потратить на оплодотворение… Она не размышляла, как их будет отдавать банку, считая, что все-таки это не сто тридцать миллионов, которые ни за хрен собачий потратили ее авантюрные горе работодатели – уж если они даже при самом плохом исходе отделаются пятью годами колонии, то ее за жалких триста тысяч вряд ли привлекут… Ну а если цель ее будет достигнута, то беременных или с малолетними детьми в колонию не садят, а если не забеременеет, то ее жизнь итак не лучше тюрьмы!    
                Апрель 2010      
   
СОБЛАЗНЫ
Пройдя за тридцать лет все этапы (от молодого специалиста, начальника цеха, до главного инженера) и, наконец, став директором, Гладков Виктор Петрович считал завод родным детищем и сумел его в сложные времена бестолковых Ельцинских реформ. Как обычные рабочие, месяцами не получал зарплату, понимая, что денег в заводской кассе нет, и чтоб рабочие не думали, что он жирует, когда они голодают… И вот ситуация изменилась: продукция предприятия, картонная, пластмассовая и другая тара, в которую, стараясь соответствовать зарубежным образцам, каждый производитель желал упаковать товар, пользовалась огромным спросом, зарплата рабочих стала одной из самых высоких в городе, выше, чем средняя по стране – и уж тогда, чтоб привлечь деловых умных менеджеров и чтоб они не разбежались на более «хлебные места», не были переманены на другие предприятия, руководство завода приняло постановление о высоких зарплатах начальству… Гладков стал получать пять тысяч долларов в месяц, что для него, привыкшего при советских временах жить чуть лучше и сытнее квалифицированного рабочего, показалось огромными деньгами: он, чтоб не выглядеть беднее своих замов, вслед за ними построил скромный по современным меркам коттедж, купил среднего класса иномарку, съездил не столько отдохнуть, сколько посмотреть, как за границей люди живут, в Турцию на Средиземное море – и ему стыдливо подумалось, что это итак сверх меры… Но, как оказалось, жена, фельдшер по образованию, с которой познакомился на заводе, куда пришла работать в медпункт после медучилища миленькой девушкой, сын и дочь студенты готовы к обеспеченной жизни, стремятся еще к большему… Жена Нина к сорока годам перестала работать, заявив, что итак очень устает, сильно загружена в готовке еды, в саду, по уборке большого дома… Гладков не возражал, ибо любил помидорчики, огурчики и зелень, которые умело выращивала она в огороде в теплице – это было вкусно и полезно по сравнению с купленными в магазине или даже на базаре, ибо, как ныне всюду писали, в привезенных, как правило, из Китая овощах и фруктах, неимоверное количество убойных пестицидов… Он и сам в свободное время, напялив спортивный костюм или шорты, выходил в огород что-нибудь вскопать, помахать граблями, посадить очередную яблоньку, сливу или грушу, плоды которой особенно любил, полить из шланга грядки – и делал это с охотой, по-детски удивляясь, как из маленького зародыша вырастает солидный огурец… В солнечный жаркий день поливал себя прохладной водой из бочки и восклицал, охая и ахая и по-ребячьи весело подпрыгивая: «Ну что еще человеку надо для счастья?! Какого рожна? Разве у нас здесь не лучше, чем в каком-нибудь душном Египте?!»   
Жена познакомилась, а далее и сошлась с женщинами с улицы, среди мужей которых весьма крупные чиновники области и настоящие богатеи-нувориши, зачастила к ним в гости, а когда возвращалась, то начинала Гладкову рассказывать в захлеб, что замечательного посмотрела. Ей понравился огромный бассейн с голубой водой и подсветкой у одного нувориша, потом она увидела у областного начальника тихий удобный лифт, ходящий до третьего этажа и в подвал до сауны; очень ее поразил огромный зимний сад у одной хозяйки, где росли экзотические деревья, привезенные из джунглей Амазонки, и которых якобы даже нет в ином государственном ботаническом саду… Про все это она говорила Гладкову изо дня в день: и с утра, когда торопился на работу, и поздно вечером, когда уставший хотел в тишине и спокойствии почитать на диване газеты или посмотреть интересную документальную или научную передачу по телевизору, ибо длинные, убивающие время сериалы терпеть не мог… Какое-то время она увиденным просто восторгалась, а однажды заявила: «Вот бы и нам заиметь бассейн!» - «А зачем?» - спросил Гладков. «Как зачем? – она широко открыла глаза, искренне недоумевая. – Ведь так здорово часами плавать – это и для здоровья полезно, и худит…» - «А работать в огороде уже не полезно?» - улыбнулся Гладков, вспоминая, что она постоянно ранее говорила, что у нее и пяти минут свободных нет... Тут Нина вдруг обиделась: «Между прочим, в огороде у нормальных людей работает садовник!» - «У каких это нормальных?» – удивился он. «У таких, – она кивнула в сторону улицы, на дома нуворишей, – кто зарабатывает приличные деньги и имеет высокое положение в обществе». -  «Я не из таких!» - усмехнулся Гладков и уткнулся в газету. «Именно из таких! – горделиво заявила она. – Ты директор крупного предприятия, а тот, кто имеет бассейн, где-то в мелких сошках у губернатора крутится… Ты по статусу должен выше его стоять». - «Может, у него зарплата огромная, – хмыкнул он, ранее всегда довольный, что жена им гордиться, но теперь в ее голосе была не гордость, а странная гордыня, что его удивило. – На мою зарплату бассейн не построишь. Да ведь за ним и кому-то ухаживать надо: воду менять, чистить стенки». «Хм… – жена хитро усмехнулась. – Он явно не на зарплату живет». - «Значит, ворует», - резко ответил Гладков. «Ну почему сразу «ворует»… - жена перешла на шепот. – Просто, как мне сказала его супруга Лариса, помогает хорошим людям получить государственные заказы». - «А это называется коррупция!» - жестко сказал Гладков. «Какая коррупция… – жена аж поморщилась. – Просто обмен: он им – они ему… Ведь в любом случае государственные заказы он должен был сделать». - «Заказы он должен делать в результате тендера – кто, предложит более низкую цену, тот и выиграет!» - «Эгоист!» – вдруг воскликнула жена и демонстративно отвернулась. «Это почему?» - удивился он. «Только о себе думаешь… Если тебе бассейн не нужен, то подумай о наших детях: им будет приятно искупаться в бассейне». - «Пусть ходят раз в неделю в городской… Или в наш заводской спорткомплекс, я так и быть уж по блату дам им абонемент». Спорткомплексом своим Гладков очень гордился, ибо это действительно был хороший оздоровительный центр и иметь такой по нынешним временам по силам только богатым крупным заводам…  «А если они хотят плавать каждый день!? Да еще и друзей пригласить? И почему они должны плавать там, где плавали какие-то грязные потные люди?»
Понимая, что жена часто озвучивала желания детей, которые лично просить его о каких-либо глупостях боялись, опасаясь получить жесткий отказ и наставления, он сухо ответил: «Почему грязные? Ты прекрасно знаешь – все сначала с мылом моются под душем… И вообще, разве у детей есть свободное время? Они ведь в институтах учатся – так что пусть знания получают, а не в бассейне прохлаждаются. У меня ведь почему-то нет времени на развлечения? Занят по восемнадцать часов в сутки…» - «Ну, они же молодые – им хочется». - «Что, насмотрелись в фильмах на красивую жизнь богатых людей за границей?» - «У нас уже многие люди живут гораздо лучше, чем за границей!» - «Угу, на ворованные деньги!» - «Да ну тебя…» - фыркнула жена и ушла на кухню, где демонстративно громко застучала в раковине посудой.
Через пару дней в воскресенье за завтраком, опасаясь, что отец и в выходной день уйдет по делам, к Гладкову подошел сын Максим, который был сегодня странно скромным, радушным, и сказал: «Пап, у меня к тебе деловое предложение!» - «Ну…» - ответил Гладков коротко, ибо не терпел длинных речей и на деловых собраниях на заводе обрывал любого краснобая, который за красивыми словами пытался скрыть некомпетентность или старался подать мизерную мысль в выгодном виде, раздуть из мухи слона… «Один мой знакомый предложил поговорить с тобой насчет бартера на продукцию завода», - и сын невинно похлопал красивыми карими глазками. Гладков скептически, с прищуром пронзил его взглядом, словно пригвождая к месту: «Во-первых, наша продукция расходится очень хорошо и за рубли, так что прошли времена вынужденного бартера, во-вторых, я давно хотел с тобой поговорить, чтоб не распространялся, чьим сыном являешься». - «Почему это? - вступилась за сына Нина. – Пусть гордится тобою». - «Пусть сам чего-либо в жизни добивается и этим гордится… - отрезал Гладков и добавил, чтоб смягчить сказанное: - Мало ли чего? Вдруг кто его или нашу дочь украдет и начнет диктовать мне условия». - «Но ты же не Путин, который дочек от народа прячет!» - съязвила Нина. «Да! Но у меня и охраны такой нет… - сказал Гладков и строго добавил: - Похоже, вы уже забыли, что случилось шесть лет назад?»
Он вспомнил, как в ту смутную пору в городе начался передел собственности, и предприятия, которые сохранились, начали давать конкурентную продукцию, вдруг стали лакомыми кусочками для некоторых чиновников, что решили прибрать их к своим грязным ручкам, обанкротить, скупить дешево, поставить в руководство своих людей, а прежних выгнать… Но так как легальными методами захватить предприятия не всегда удавалось, то с помощью нанятых банд «наниматели» запугивали руководителей предприятий, часто вынуждая уходить по собственному желанию и уезжать вообще из города. Тогда Гладков жил еще в квартире и, после нескольких угрожающих писем, где требовали освободить пост директора, звонков по телефону с угрозами убить детей, изнасиловать дочь и жену, как-то поздним вечером его встретили в подъезде трое крепеньких парней в масках и избили, хотя он и удачно отбивался, будучи в молодости кандидатом в мастера спорта по боксу… Тайно отправив жену и детей в другой город к теще, он вступил в общество охотников, купил пистолет и карабин, хотя никогда охотником не был, и стал регулярно ходить в тир тренироваться, понимая, однако, что если бандиты всерьез захотят человека убрать, то в любом случае исполнят… Возможно, так бы случилось, но только, узнав об избиении любимого директора, по их мнению, почти отца родного, об угрозах ему, рабочий коллектив завода устроил собрание и организовал несколько «дружин», которые стали патрулировать каждый вечер улицу около его дома. А так как в дружины пошли мужички крепенькие, сердитые, спортсмены, а вид у них был грозный и каждого подозрительного, похожего на «братка» они останавливали и проверяли у него документы, то нападений больше не было… К тому же, Гладков дал в центральной газете города большое интервью, где рассказал о нападении и угрозах и о том, что успешное предприятие хотят обанкротить лица, которых знает – а он уже предполагал, кто они, хотя, как говорится, «не пойман - не вор»… Испугавшись потерять должности, огласки, они оставили Гладкова в покое. 
Видя, как скуксился сын, Нина сказала: «Так ты что, своему ребенку помочь не можешь?» - «Вот с этого и надо было начать! – усмехнулся Гладков, отгоняя воспоминания. – Я так понял, что этот знакомый тебе что-то предложил, какой-то процент от сделки?» Сын потупился: «Ну да… Пятнадцать процентов». - «А ты посчитал, сколько он сам будет иметь?» - наседал Гладков. «А мне на это наплевать». - «Зато мне не наплевать! – жестко сказал Гладков. – Он явно выступает как посредник, чтоб урвать, а посредники нашему заводу не нужны – на нас напрямую выходят производители». - «Ну ведь сыну нужны карманные деньги: девушку в кафе сводить, цветы ей купить. Он что, в семье нищих растет?» - опять вступилась за него Нина. И тут Гладков, зная по себе, как это больно, досадно и обидно, когда не можешь в молодости шикануть изредка перед любимой, воскликнул: «А пусть переходит на заочное обучение и идет ко мне на завод работать! Тогда не только на девушек хватит… - и добавил осуждающе: - А получать деньги за посредничество, потому что папа директор, в ущерб моему заводу я не позволю никому!» - «Но ведь дети многих руководителей в стране не только учатся на папины деньги за границей, но и шикуют там, катаясь на дорогущих машинах, как пишут в газетах», - сказала ехидно жена. «Разворовали всю страну - вот и шикуют до поры до времени, - процедил Гладков насупившись. – У самих рыло в пуху – вот и спросить с других чиновников не могут… Это беда России!» - «Опять в политику ударился, - отмахнулась жена, которая не любила разговоры о благе страны и народа, ибо они противоречили ее появившимся в последние годы жизненным убеждениям, и сказала: «Вот ты хочешь, чтоб сын работать пошел. А ведь в его возрасте погулять хочется, потусоваться». - «Пиво пить, по ночным клубам дергаться, да девочек трахать? – прищурился Гладков. – Думаю, уже натусовался… Пора становиться полезным членом общества. В его годы, придя из армии, я учился «на вечернем» и работал. Хорошим, надеюсь, специалистом стал и директором, хотя многие тогда говорили брезгливо, что вечернее образование ущербно». - «Времена другие были, советские», - вставил пренебрежительную фразу сын, почти ничего не знавший про советскую эпоху, но насмотревшийся телепередач, где социализм всячески охаивался. «Паразитизм в любой стране ни к чему хорошему не приводит», - подытожил Гладков. Жена, еще желая гнуть свою линию, заявила: «И кем сын работать пойдет? Ведь не возьмешь ты его в двадцать лет и без образования своим заместителем?» Гладков рассмеялся: «Конечно, нет… Пусть поработает сначала мастером, потом начальником участка…и так далее вверх по карьерной лестнице, если способности позволят». - «А ты что, во мне сомневаешься?» - фыркнул горделиво и обиженно сын. «Абсолютно не сомневаюсь! – сказал Гладков серьезно. – Только и другим это надо показать!» Видя, что сын уже согласен на предложение, а значит, и не стоит его жалеть, отпуская на производство, хотя ему теперь придется рано вставать, физически уставать, Нина заявила: «Пусть хоть сначала третий курс закончит, осталось немного». - «Пусть закончит – разве я против?» - ответил Гладков и, увидев, как к воротам подъехала служебная «Волга», вышел торопливо на улицу. Вспоминая разговор с сыном, с растерянностью думал, а как будет разговаривать с миленькой ласковой дочкой, которую безумно любит и которая может выпросить у него что угодно – ведь если с сыном он мог быть жестким, то как общаться с дочкой, если в женишки набьется хитрый проходимец и начнет через нее просить у Гладкова какие-нибудь преференции.               
* * *
Нина Гладкову уже давно говорила, что с ним хочет познакомиться жена владельца шикарного бассейна Лариса, и однажды, когда он приехал с работы, то увидел в доме миловидную и ухоженную женщину с такой немыслимой прической, словно собралась в театр, а не посещать соседку, с длинными серьгами, в коих ярко поблескивали бриллианты, в перстнях – и это при том, что была в спортивном голубом костюме. Они с Ниной сидели на кухне и пили кофе. Томно и кокетливо улыбаясь, Лариса воскликнула: «Давно хотела с вами пообщаться, Виктор Петрович! А мы тут по-соседски кофе пьем, я привезла несколько баночек из самой Бразилии». «Садись с нами, Виктор, – сказала ласково жена. - Кофе действительно замечательный!». «Мне бы что-нибудь посущественней», - суховато сказал он. «Сейчас, сейчас…- жена кинулась разогревать в микроволновке ужин – его любимую курицу с картофельным пюре и, словно оправдываясь перед гостьей за не изысканность мужниного вкуса, добавила: «Он у меня любит что попроще, без изысков».
«А вы не были в Бразилии?» - спросила его Лариса, чтоб начать разговор. «К сожалению, еще нет… Хотя там интересуются нашей продукцией и даже присылали делегацию», - ответил Гладков, чтоб утереть нос этой дамочке, поддавшись сиюминутному настроению: мол, и мы не лыком шиты… «А мы с мужем давно хотели побывать в Рио-де-Жанейро…(а то все в Турции да в Египте) на знаменитом фестивале танца «самбо». Красотки там еще полуголые танцуют… Незабываемое зрелище!» - «Видел по телевизору…» - ответил Гладков, приступая к курице. «Ну, по телевизору это не то… Жаль, мы вас не пригласили, а то бы вместе поехали!» - сказала важно Лариса, и в этот момент показалась Гладкову похожей на известного попугая из мультфильма, который постоянно хвастался во дворе ленивому коту и простодушным воробьям: «А вы были на Таити?» Нина фальшиво отмахнулась: «У мужа совсем нет свободного времени. Он днюет и ночует на работе». - «Ну, надо же иногда и отдыхать. Ведь только-только, слава богу, жить хорошо начали! Не как при советах». - «Не все…» - заметил Гладков, чтоб умерить ее пафос. «Но мы то с вами можем позволить…» - важно и несколько таинственно, понизив голос, заявила Лариса. «Кстати, если не секрет, чем ваш муж занимается, что вы так богато живете: бассейн, я слышал, шикарный имеете, садовник у вас есть, горничная. Всех на что-то надо содержать», - поинтересовался Гладков, ведая примерно, на чем сделали состояние богатые люди в городе, а про соседа, к удивлению, ничего не зная. Лариса рассмеялась: «Я не спрашиваю. Главное, чтоб деньги в дом приносил. Комбинирует что-то». Гладков хотел выдать каламбур о том, что не зря, видимо, всех комбинаторов, начиная с Остапа Бендера, тянет в Рио-де-Жанейро, но побоялся, что она обидится.
Лариса продолжала: «Он знаком со многими важными людьми из окружения губернатора». Это натолкнуло Гладкова на мысль, что, значит, ее муж явно «пилит» или помогает «пилить» бюджетные деньги области… «Он с ними ездит частенько на охоту… Кстати, вы ведь тоже охотник?» - заметила Лариса, и Гладков с упреком посмотрел на свою жену, которая, похоже, слишком много разбалтывает посторонним людям - и та слегка смутилась. «Есть карабин, - сказал Гладков. – Но на охоте я не бываю. Стреляю по картонным мишеням». - «Вот и замечательно, надо побывать! - обрадовалась Лариса. – Мой муж Сергей Маркович в ближайшее время собирается. И сказал, чтоб от его имени пригласила вас составить компанию. Что наслышан о вас, как об очень талантливом хозяйственнике, и давно хочет познакомиться». Гладков, чтоб не показаться заносчивым и грубым, сказал: «Спасибо за приглашение… Как-нибудь обязательно пообщаемся – все-таки соседи!»
Через пять минут выглянув в окно, Лариса воскликнула: «А вот и Сережа за мной приехал». Этот черный джип «БМВ» Гладков не раз видел на улице, но за темными стеклами не мог разглядеть сидящих в салоне, а теперь Сергей Маркович вышел из машины и оказался коренастым моложавым мужичком с короткой стрижкой. «Пусть зайдет, вот и познакомятся», - предложила гостеприимная Нина, частенько бывавшая у соседей - и обе дамы посмотрели вопросительно на Гладкова. Он лишь развел руками: «Пусть заходит». Лариса выскочила из кухни на крыльцо и махнула мужу - и тот не замедлил появиться в прихожей, куда Гладков вышел, чтоб как хозяин встретить его… «Очень, очень рад!» - воскликнул Сергей Маркович и крепким рукопожатием схватил руку Гладкова, угодливо склонившись вперед и изучающе заглядывая в глаза; добавил, словно оправдываясь: «Извините,  я лишь за женой… Я не знаю, передала ли она мое приглашение насчет охоты?» - «Спасибо, передала, - ответил Гладков. – Но пока не знаю, что вам ответить». - «Кстати, с нами на охоту на вертолете летят большие люди…» - и Сергей Маркович перечислил с панибратской ноткой (мол, мои друганы) фамилии известных в области людей - заместителей губернатора. «И на кого же вы охотитесь с вертолета?» - спросил Гладков, чтоб не казаться «бякой» и поддержать разговор. «На кабанов». - «Но ведь, насколько знаю, охота на кабанов запрещена. Да и тем более сезон охоты еще не открылся», - деланно удивился Гладков. «А с нами летит главный егерь области!» - многозначительно усмехнулся Сергей Маркович. «Ну тогда, конечно», - хмыкнул Гладков без поощрения. «Так что, в ближайшие выходные летим?» - «Пока не обещаю!» - уклончиво ответил Гладков.
Когда Лариса с мужем вышли, то Нина, восторженная и счастливая, сказала: «Обязательно езжай, с такими людьми надо дружить!» - «Это почему?» - насторожился Гладков. «Ну, может быть, когда-нибудь и в губернаторы выбьешься», - с вздохом умиленья сказала она. «Мне и на моем месте хорошо, – отрезал он и добавил: - Вся их охота – это незаконно!» - «Можно подумать, кто-то про это узнает?» - «Узнают… Люди не дураки! Вон как-то премьер-министр Черномырдин медведицу подстрелил по приглашению таких вот холуев, а у нее маленькие медвежата – так вся страна узнала! И рейтинг его сильно упал, да и уважения не стало».
В течение недели Нина еще несколько раз заводила разговор об охоте, пытаясь мужа направить, по ее мнению, на путь истинный, не быть изгоем, войти в круг «властителей мира сего»; уговаривала ночью ласково в постели и утром за завтраком, обещая приготовить жаркое из кабана, которого он обязательно убьет как настоящий добытчик, но он твердо стоял на своем, а выходные дни даже решил провести на работе, чтоб не соблазниться, не поддаться, да и чтоб эти важные начальники не подумали, что он их игнорирует.
* * *
 В понедельник в город пришла горестная весть, что в заказнике разбился вертолет, зацепившись лопастями за верхушки сосен и упав в болото, в котором погибли несколько человек, крупных чинуш вместе с главным егерем, кроме, впрочем, организовавшего охоту Сергея Марковича, который сумел вывалиться из горящей кабины, сломав лишь четыре ребра – такие пронырливые, видимо, в воде не тонут и в огне не горят! Вечером, приехав мрачный с работы, Гладков сунул под нос жене главную областную газету с портретами в траурной рамке погибших и строго спросил: «Ты бы не хотела, чтоб я был среди них?» Нина разом побледнела, брякнулась на стул, схватилась за сердце с возгласом очень похожим на народный деревенский плач, который непонятно откуда из нее, городской, прорезался: «Господи, прости меня неразумную, жадную и завистливую! Уберег ты моего мужа на грех не поддавшегося! Да буду я его отныне и во веки веков слушаться». «Аминь… - прервал ее Гладков несколько шутливо, будучи атеистом, но, тем не менее, указал строго пальцем вверх. – Значит, Бог еще кое-что видит, в отличие от нашего правительства…»               
                Апрель 2010

ГРЕШНИК
Много лет работая в институте генетики, Николай занялся вплотную клонированием – у него дух захватывало от перспектив, которые ждут человечество в связи с этим великим открытием: можно выращивать новые органы взамен больных, подверженных раку, поврежденных в травмах, можно воссоздавать великих людей, пересаживая их мозг в клонов, чтоб дольше генерировали гениальные идеи на благо человечества…В конце-концов, можно создавать неутомимых биологических роботов, чтоб посылать на планеты, где человеку опасно находиться. До поры эти разработки были засекречены, ибо в них участвовало с большой заинтересованностью военное ведомство, которое озадачилось проблемой создания бесстрашных роботов-воинов, в которых пораженные пулями органы можно заменять как запчасти в автомобиле, но когда в Англии ученые впервые в мире клонировали овечку Долли и предали эту сенсацию огласке, то выяснилось, что христианская церковь резко против клонирования – Папа римский и Патриарх Алексий заявили, что только Бог может создавать человека, как сказано в Библии и как случилось сначала с Адамом, а потом и с Евой сделанной из его ребра, а по сути клонированной…
Увидев по телевизору выступление Алексия, Николай не просто озадачился и растерялся, но и сильно опечалился, так как считал себя истинным христианином, регулярно посещал церковь и должен как верный солдат подчиниться генералу – церкви, которая для него была беспрекословным авторитетом. На следующий день он не пошел в институт, позвонив и сославшись на недомогание, и весь день пролежал на диване в раздумьях, прерывая их молениями перед освященной его духовником простенькой иконкой Николая Угодника, что стояла на рабочем столе в бронзовой рамке, и то и дело трогая серебряный крестик у себя на груди, словно пытаясь от него почерпнуть уверенность и силы. Николай Угодник сверлил его строгим взглядом пронзительных темных глаз, и, казалось, из плотно сжатых в осуждении уст раздастся громоподобный глас: «Нагрешил ты, Коля, нагрешил, а еще назван в честь меня… В ад тебя, в ад!» Николаю уже хотелось упасть перед иконой на колени и стучать лбом в пол, покрытый линолеумом, каясь в невольных грехах. Несколько раз он открывал толстенную Библию и вновь прочитывал главы о сотворении мира. По всему получалось, что надо бросить исследования в области клонирования, а по сути, дело всей жизни – ведь именно о генетике мечтал еще в школе, из-за нее поступил на факультет биологии и никаких препятствий в этом со стороны веры не видел: да, он не признавал краеугольный и очень спорный постулат биологии, что человек произошел от обезьяны, и не дискутировал по этому поводу с преподавателями-атеистами; достаточно было, что грела мысль о том, что человек неспособен создавать новую жизнь – даже маленькую клеточку до сих пор самостоятельно не создал, ибо это прерогатива Бога!
Когда пришла с работы жена Ирина, тоже истовая христианка, с которой он, прежде чем зарегистрировать брак в загсе, обвенчался в церкви, Николай поделился с ней тяжкими сомнениями. Она знала о его научных исследованиях и, как врач-терапевт и просто умный человек, поддерживала его работу, понимая ее важность для медицины, но теперь грустно развела руками и сказала: «Ну, раз церкви так угодно, то надо прекратить…» - «Ага, прекратить…- воскликнул с недоумением, досадой и болью Николай. – Столько сил, труда, озарений в это дело вложено! Годы и годы!» - «Понимаю, – вздохнула она. – Но спорить с церковью греховно – значит, она что-то видит в клонировании вредное, что не осознаем мы. Значит, так угодно Богу – зато он воздаст обществу в другом и тысячекратно». - «Может быть, может быть…» - произнес Николай обреченно, стараясь примириться с мыслью, что исследования надо свернуть. Поддержка во многих вопросах очень уверенной жены, с которой прожили двадцать лет и вырастили двух хороших детей, теперь уже студентов, для него значила много, ибо он по сравнению с ней, как человек творческий и мало практичный, часто колебался и сомневался, что, наверное, для ученого было и неплохо, заставляя помногу раз перепроверять опыты, чтоб убедиться в окончательном решении…
На следующий день Николай пошел в институт с твердой мыслью не просто закончить исследования, а уничтожить результаты опытов: сжечь записи, формулы, графики, сломать приборы…Что за этим, естественно, последует его увольнение, а, может быть, и материальный иск со стороны института и арест за принесенный ущерб, не пугало – безгреховная жизнь, душевный покой, а затем и царствие небесное были для него несравненно дороже. Хотя о вечном счастливом царствие он пока мало думал, тем не менее, не сомневался, что путь для себя туда откроет, что Бог обязательно вознаградит за подвиг во имя веры, пусть и не равный подвигу великомучеников, которые в неимоверных страданиях и казнях отдали свою жизнь за торжество Христа, но все равно для него очень тяжкий… Николай уже представлял, как будет с осуждением и непониманием смотреть на него руководитель проекта доктор наук Хлудов, как многие обиженные товарищи в институте начнут называть темным религиозным фанатиком и даже мракобесом, но был готов к этому…
В лаборатории его встретила уважаемая им за старательность и трудоспособность, за научный оптимизм и дотошность молодая женщина Галина, с печальным в последнее время лицом, ибо у нее погиб недавно от ножа хулиганов единственный сын – кудрявый темноволосый красавец, умница, спортсмен, с которым Николай был знаком и даже хотел, чтоб он подружился с его дочкой для серьезных отношений...
Она приходила в лабораторию раньше других и уходила позже, отдавая опытам все силы и время – казалось, разреши ей, и она останется среди клеток с подопытными крысами ночевать и будет сидеть за микроскопом сутками без сна и отдыха и даже без зарплаты…А так как Николай хотел придти сегодня первый, чтоб никто не помешал уничтожить результаты опытов, то подосадовал, увидев женщину… Но более всего его обескуражило, когда осознал, что, уничтожив результаты исследований за несколько лет, он убьет надежду этой женщины, ее стимул жить и работать: ведь с таким трепетом и упорством она работает потому, что взяла стволовые клетки у погибшего сына и хочет его клонировать (с той же застенчивой белозубой улыбкой и той же родинкой на левой щеке) и живет только этой согревающей ее жизнь и дающей смысл существования мыслью… Николай знал, что после похорон сына Галина так страдала, что хотела покончить самоубийством, и только надежда воскресить сына выдернула ее из петли… Руки его задрожали и он, стараясь скрыть тайные мысли и выглядеть бодреньким, спросил: «Ну, как без меня прошел вчерашний день? Какие результаты?». «Результаты очень и очень обнадеживающие!» – откликнулась Галина со счастливым выражением… Николай скис и тяжко вздохнул, чувствуя, как его фанатизм и решительность начинают утихать, но, тем не менее, вкрадчиво спросил: «Галочка, а может, твоему сыну, который не успел в силу юного возраста нагрешить, на небе очень хорошо и он бы не хотел, чтоб на земле появился двойник? Ведь после появления двойника ты забудешь о настоящем сыне…» У Галины выступили слезы, и она, всхлипывая горько, произнесла: «Что вы говорите, Николай Петрович? Как я могу его забыть, да я только и живу памятью о нем…» - «Извините, ради Бога», - стушевался он и, понимая, что может в результате своих действий реально загубить жизнь сотрудницы, что будет еще большим грехом, чем его исследования, окончательно отказался от идеи все уничтожить, тем более что в это дело был вложен огромный труд десятков других людей, которые не считали это грехом… Зато он твердо решил отказаться от работы над этим проектом, однако саботировать исследования не стал и надумал пробыть в лаборатории до конца дня, захваченный общим энтузиазмом сотрудников.
Когда он несколько отстраненно и философски сказал во время обеденного совместно чаепития с пряниками и яблочным вареньем: «А вы слышали, что церковь против клонирования…», то молодой и талантливый ученый Виктор, недавно с блеском защитивший кандидатскую, с улыбкой ответил: «Да мало ли чего церковь говорит?! Она вон и Джордано Бруно сожгла». -  «Ну, это было давно, - возразил Николай. – Теперь-то они повинились за инквизицию!» - «Только убиенным ученым от этого ни жарко, ни холодно: представь, насколько бы более быстрыми темпами развивалась наука, если бы эти в рясах не запугивали ученых на протяжении тысяч лет, не стращали адскими карами?!» - ответил бойко Виктор. «Не знаю, не знаю… - отстаивал Николай свое. – Ведь почти все западные ученые веруют в Бога, а это не мешает им получать Нобелевские премии и делать великие открытия». - «Так это сейчас, когда церкви руки укоротили, но она, похоже, этим положением не довольна, раз суется не в свои дела! Пусть занимается нравственным воспитанием российского народа, который спивается, ворует, блудит, убивает и грешит напропалую – у нее дел непочатый край, а наукой нечего командовать». - «Но ведь в некоторых странах под давлением церкви клонирование уже официально запретили… И у нас, возможно, запретят», - хмыкнул Николай. «И что хорошего будет?! - рассердился Виктор. – Индия, Китай и другие страны, где нет христианства и мусульманства, нет запретов, обгонят нас в научных исследованиях…» - «А вдруг мы в результате опытов, даже не желая этого, создадим какого-нибудь монстра Франкенштейна, выпустим джина из бутылки?» - насторожился Николай. «Зачем пугаться? Ведь даже библейский Бог, как известно, оплошал с созданием человечества – ведь он его, греховное, все уничтожил потопом, кроме семьи Ноя. Так что и Бог ошибается…- усмехнулся Виктор и добавил резко. – А вот человек – нет! Сколько пугали ядерной энергией, а ничего – и ее укротили… Так что не переживай: мы сами как Боги скоро будем!» - «Это гордыня!» – воскликнул осуждающе Николай. «Не гордыня, а желание сохраниться в этом жестком мире, который пытается уничтожить человечество болезнями, метеоритами, землетрясениями и всяческими другими способами. Мы должны помогать Всемирному Разуму, которому угрожает хаос вселенной, своими исследованиями и победой над силами разрушения…Так что вступай в общество пособников Всемирного Разума и избавляйся от сомнений и комплексов», - предложил Виктор. «Нет, я останусь верующим!» - строго ответил Николай. «Я, как видишь, тоже не атеист, - парировал уверенно Виктор. - Только сказочный и глуповатый Бог меня не удовлетворяет. Мне нравится Бог, который дает мне право помогать ему с помощью науки!»      
Видя, что абсолютное большинство сотрудников поддерживают Виктора ободряющими улыбками, поддакиванием, Николай после рабочего дня направился к своему духовнику в храм, чтоб прояснить ситуацию, снять сомнения, укрепиться духом.
Моложавый, пышущий здоровьем священник его примерно лет, с седенькой бородкой, встретил благожелательно и радушно пригласил в сумрачную, пропахшую ладаном комнатку побеседовать, где Николай уселся за узкий дощаной стол… «Что мучает тебя, сын мой?» – спросил священник, перекрестив Николая и усевшись напротив. «Каюсь, батюшка, что не сказал вам, где я работаю и чем занимаюсь… Дело это для государства секретное, и я давал подписку молчать». - «И чем же ты занимаешься?» - «Клонированием, а оно оказалось, для церкви неприемлемым…» - «Но ты же об этом не знал, сын мой…» - сказал священник негромким, но твердым голосом, не высказав свое мнение по поводу секретности – видимо, не хотел ссориться с госорганами, ибо в противном случае все православные ФСБешники будут обязаны раскрывать священникам государственные тайны… «Да, не знал, а вот теперь после речи патриарха в сомнениях – продолжать ли исследования дальше?». Священник призадумался: «Считаю, следует сменить работу…» В этот момент зазвонил сотовый телефон в кармане его рясы, и батюшка ловко обращаясь с ним, коротко переговорил с адресатом на религиозную тему. И тут, вспомнив о споре с Виктором, Николай поинтересовался: «Скажите, батюшка, как вообще нынешняя церковь относится к науке?» И хотя батюшка не любил вопросов, а желал только изрекать наставления, тем не менее, сухо и несколько недовольно ответил: «Она признает науку лишь как средство для создания более комфортной жизни». - «Но ведь никто не знает, где пригодятся те или иные научные исследования… Сколько было примеров: открытия делались для войны, а теперь мы ими пользуемся в быту». - «Бог знает!» - кротко сказал священник. «Тогда объясните, в чем смысл жизни ученого?» - «В том же, что и остальных людей: прожить безгрешно и заслужить жизнь вечную». - «Тогда получается, что лучше всего умереть в младенчестве, пока еще не успел нагрешить?» - удивился Николай. «Но это уж как Бог даст». - «Но если человечество не боролось бы, в том числе с помощью медицины и науки, против болезней, тяжелых условий жизни, то…» - и тут Николай замолчал, чтоб не высказать кощунственную мысль о том, что «тогда бы люди давно вымерли… в угоду библейскому Богу, что, конечно же, нонсенс».
Почувствовав вдруг странную тоску и обреченность, затаившись и свернув разговор, Николай вышел из сумрачного храма на солнечную улицу не как обычно умиротворенный, осознающий себя дитем глупым и малым под защитой некого Всемогущего и Всезнающего, а неудовлетворенным, и, вспомнив недавний разговор в лаборатории о Всемирном Разуме, вдруг подумал: «А может, действительно хороший ученый для истинного Бога гораздо более полезен, чем самый говорливый священник?».            
                Март 2010

РОМАНТИК
Сергей пришел с подругой на концерт любимого певца – еще с юности тот нравился особой романтичностью: с длинными, роскошными и темными волосами, с расстегнутой на груди белой, шелковой, широкой рубахой, в поеме которой виднелась мускулистая загорелая грудь, со сверкающими в восторге и вдохновении карими глазами он обычно выбегал на сцену вприпрыжку, словно летел над приземленной обыденностью, а когда начинал петь звонким, завораживающе-вибрирующим голосом про любовь, то казалось, что это огонь полыхает на сцене – он бьется и стремится туда, где его ждет рыжая возлюбленная из песни, и зрителям верилось, что он щедрым сердечным пламенем растопит ее капризную душу, прорвется к ней, обогреет ее, защитит от холода одиночества и ночи…
В последние годы на экранах телевизоров и на сцене первенствовали другие кумиры, более молодые, с иными ритмами и интонациями, певшие в основном для молодых, которые и потребляли эту примитивную порой попсу, заполняли на концертах стадионы и Дворцы Спорта, но Сергей оставался верен кумиру, пусть теперь и казавшемуся старомодным своими романтическими песнями – Сергей верил, что тот останется в памяти, как остался великий романтик уже давно ушедший со сцены и из мира Ободзинский… Сегодня Сергей специально привел девушку, на которой собирался вскорости жениться, на концерт певца, надеясь, что именно Валера своим высоким, не меркантильным отношением к жизни и любви, жертвенной страстью разбудит несколько черствую и прагматичную, как многие нынешние молодые, девушку, заставит ее поверить, что любовь - гораздо больше, чем просто секс, похожий на спортивные упражнения, чем совместное лежание на песочке у моря в Египте или Турции… Подруга Света мало чего слышала про этого певца, и поэтому Сергей вел ее на концерт как на некий огромный сюрприз, как на открытие, а, сидя в зале, с затаенным торжеством поглядывал на нее: мол, сейчас, сейчас, ты увидишь нечто…ты поймешь, что такое настоящее чувство любви, переданное талантливым исполнителем! И с нетерпением ждал, когда кумир юности очарует подругу…
Но концерт почему-то задерживался. Прошло десять минут, пятнадцать, а певец не появлялся. В зале начались роптания, гул непонимания и недовольства… «Неужели вдруг заболел?» - сказал Сергей встревожено, а потом подумал, что, может быть, произошло нечто более страшное: в аварию попал на пути к концертному залу, погиб и теперь публика вообще никогда его не увидит живым, как еще одного любимого певца Игоря Талькова, нелепо убитого за кулисами… И вдруг на сцену понуро и как-то бочком вышел Валера – и такое у него было кислое выражение на лице, что Сергей понял: это не предвещает ничего хорошего, и замер в напряжении. «Здравствуйте, - сказал обиженно Валера, подойдя к микрофону. – Дело в том, что директор вашего концертного зала до сих пор не заплатила половину суммы моего гонорара, а значит, я выступать не буду…» Зал замер в недоумении, а потом недовольно загудел – и было не понять, на кого люди недовольны: на певца или на директора… В этот момент в проеме между кулис появилась миловидная и ярко накрашенная женщина и стала что-то шептать Валере и подзывать рукой к себе… «Вот она – познакомьтесь, - указал на женщину Валера. – Она во всем виновата!» Женщина выскочила на сцену и с извинениями обратилась к залу: «Я ему твердо пообещала: сумма будет готова к концу концерта». Валера ее перебил: «По контракту вы должны передать остаток перед началом…»
И они начали пререкаться, обвиняя друг друга, а так как Сергей сидел в партере в третьем ряду, почти у сцены, то не только их слышал хорошо, но и видел их сердитые лица и глаза – впрочем, его мало интересовали аргументы директорши, он растерянно и с ужасом смотрел на своего кумира. Куда исчезла вся его романтика, вся красота мужественного образа и вдохновенного лица?! – это был жалкий худенький человек, пунцовый от возмущения, обиженный, словно капризный ребенок, с трясущимися руками… В этот момент в зале вскочил крупный мужик и громко  и сердито крикнул в сторону сцены: «Вы что, не можете за кулисами разобраться между собой?! Мы сюда смотреть концерт пришли, а не ваши оскорбления». Вдруг подруга Света, экономист в крупной фирме, восторженно поблескивая глазами, будто главное зрелище уже началось, негромко, но азартно воскликнула: «Правильно! Контракт надо выполнять…» А Сергей лишь прошептал: «Господи, какая стыдоба!» И ему захотелось спрятаться под стулья и ползком между рядами выбраться из зала, словно это он, а не любимый певец опозорился… А еще хотелось бежать за кулисы и сунуть певцу эти деньги: жаль, у Сергея столь крупной суммы с собой не имелось.
Пререкания продолжались, и за этим похабным действом наблюдали шесть сотен человек, которые пришли в надежде поднять настроение, может быть, оставили работу, хозяйственные дела, отложили общение с детьми, поход в гости, ожидая увидеть популярного певца, который сподобился приехать из Москвы в их провинциальный город; заплатили деньги за дорогие билеты, хотя среди сидящих было немало людей, которые получают небольшую зарплату, и сумма в сто пятьдесят тысяч, которую якобы недоплатили певцу за полтора часа выступления явно «под фанеру», являлась для них огромными деньгами – может, двухгодичным доходом…      
«Мог бы выступить раз и за просто так… Ведь не голодаешь, наверное? - подумал Сергей. – Спеть в благодарность за любовь и почитания людей! Разве есть что выше и дороже этого?!» Он вспомнил, в каких огромных, что и князьям не снились, домах-дворцах в пригороде Москвы, с бассейнами и спортивными залами (их часто показывают по телевизору), живут иные нынешние, даже бездарные вроде «голубого Б», певцы, а потом, взяв подругу за руку, решительно сказал: «Пойдем отсюда!» - и торопливо вышел на улицу… В этот момент вспомнилось, как с полгода назад приезжал в город знаменитый и очень с виду обаятельный актер кино и тоже, не получив вторую часть огромного, по мнению простых людей, гонорара, отужинав за счет приглашающей стороны в ресторане, переспав в люксовом номере гостиницы, улетел обиженный на оплаченном в оба конца самолете – и пусть Сергей не присутствовал на той несостоявшейся встрече, но отныне, как только видел актера на экране, сразу горько и ехидно улыбался: увы, потускнел его образ, да и фильмам с его участием уже не верилось. 
               
С тех пор Сергей решил на концерты певцов не ходить – будет их лучше смотреть по телевизору или слушать по радио: там они все порядочные, красивые, бескорыстные служители искусства, несущие народу благородные чувства… Прямо загляденье!
                Апрель 2010

БЕСКОРЫСТНЫЕ
За две недели до рассмотрения в правительстве столицы городского бюджета директору приютов для бездомных собак Кривоглазову Якову Соломоновичу сообщил по телефону доверенный человек из секретариата, что сумма в несколько миллионов долларов, которую он запросил на строительство питомника размером чуть ли со стадион и на содержание старых, в связи с кризисом может быть урезана в три раза. У Якова Соломоновича рыжую физиономию перекосило от столь неприятного известия, и он в ответ торопливо и угодливо воскликнул в трубку: «Предложи чиновникам в три раза больше… Ну и ты получишь соответственно работе». «Я попытаюсь, хотя чиновники склоняются к мысли, что лучше поддержать детские дома и дома престарелых, - уже более оптимистичным тоном ответил человек, имевший от Кривоглазова при решении вопросов финансирования солидные суммы отката. – Но и ты постарайся раздуть вокруг этого вопроса шумиху…»
Уж чего-чего, а шумиху создавать Кривоглазов научился и делал это с каждым годом все более изощренно… Он вызвал свою заместительницу, а по совместительству главного бухгалтера и любовницу – яркую дошлую бабу, тридцатилетнюю Антонину, которая была в курсе всех его делишек - именно она частенько выступала изворотливым инициатором, помощником и советником в том, как сделать приписки: благодаря ее махинациям в отчетах, количество бездомных собак, заботливо собранных в питомники на улицах Москвы, скоро должно сравняться с количеством самих жителей или даже тараканов в домах, ну а качественной дорогой еды (говядины, масла, рыбы), которую бедные, убогие, голодные и брошенные, истощавшие вконец собачки, потребляли, хватило бы, чтоб прокормить небольшое африканское государство... «Где сейчас наша блаженная Анфиса?» - спросил озабоченно Яков Соломонович. «Недавно взяла пару больных собачек с лишаями и ушла домой», - усмехнулась Антонина. «Скоро ей работка предстоит, - жестко сказал он и едко спросил: – А эти сердобольные дамочки-журналистки из редакций газет и телевидения про нас не забыли?». «Приходят, интересуются нашими благими делами…» - ответила Антонина. «Ну а как центральный питомник поживает?» - поинтересовался Яков Соломонович лишь для проформы и был удовлетворен ответом: «Нормально». Арендуя задорого крупный офис в центре города, он не любил ездить в питомники, где лишайные собаки размером от волкодавов до шавок величиной с рукавицу, сидя в вольерах за толстой проволокой, выли, визжали, лаяли, воняли и не давали покою его ушам и носу… Тем более не хотел ехать после того, как неделю назад они с Антониной слетали отдохнуть на Красное море, отмылись, очистились, отдохнули душой и телом в тишине и спокойствии, лежа на прибрежном песочке - слишком убийственным явился бы контраст… Была бы воля Кривоглазова - он вообще забросил бы работу в питомниках ко всем чертям, но где еще имелась возможность без особого труда поиметь столь огромные деньги? И когда его назначили в ветеринарных службах мэрии по блату на эту должность, то намекнули, что это «золотое дно» и стоит делиться… Таким оно и оказалось, да только мешала вольготно жить бывшая заместительница, пожилая врач-ветеринар Вера Леонидовна, которая дневала и ночевала в питомнике, выхаживая больных животных, делая им операции, и которая вдруг стала уперто спрашивать: «Простите, нам из бюджета выделили огромные деньги, а мне не хватает на лекарства, на хирургические инструменты, на бинты? Где эти деньги?» А когда пожаловалась пришедшей в питомник сентиментальной тележурналистке Катюше, что, к сожалению, собакам очень неуютно здесь живется, что они недокормлены, мрут, то Кривоглазов ее отправил на пенсию – благо возраст подошел, и назначил на это место Антонину, которая работала его секретаршей в городской бане, где был директором, и научилась от жриц любви, которых держал в нелегальном борделе при бане, ублажать мужика… Теперь в связи со скандалом при обнаружении борделя, где насильно держали девочек из провинции, его перевели на другую должность, как делали и в советское время с проштрафившимися чиновниками…
Понимая, что нужен резонансный случай вопиющей жестокости по отношению к животным, который бы заставил о себе говорить телеканалы, вызвал бурную реакцию в газетах, Яков Соломонович мучительно и сосредоточенно думал, как его организовать… Просто убийство камнями какой-нибудь дворовой собачки якобы подлыми и нравственно ублюдочными подростками было слишком обыденным и уже малоприметным.
Поразвлекшись с аппетитной своими округлостями, страстной Антониной в офисе на кожаном диване, Кривоглазов вечером поехал ставить дорогую иномарку на автостоянку недалеко от дома и, когда зашел в будочку охраннику, чтоб расписаться в журнале учета, увидел за маленьким столиком бледного грязного мальчишку в поношенной одежде, который, оторвавшись от тарелки с супом, взглянул на него затравленно печальными огромными глазами. «Кто это? Внук, что ли?» – спросил удивленно Кривоглазов у сторожа дяди Вани. «Да нет, говорит, бездомный сирота, - ответил участливо сторож. – Пришел голодный, холодный – вот и кормлю…». «А что? – сухо спросил Кривоглазов. – У нас уже детдомов нет?». «Рассказывает, старшие били его, заставляли на вокзале попрошайничать, на базаре воровать, чтоб деньги им нес. Вот и сбежал!» Увидев у мальчишки на лице свежие шрамы и перебинтованную руку, Кривоглазов поинтересовался: «Это пацаны, что ли, его побили?». «Собаки, говорит, бродячие покусали», - сказал дядя Ваня. «Всех собак надо в питомники! А их мало строят, денег на них жалеют! – воскликнул с пафосом Кривоглазов, а потом добавил: - А что с родителями случилось?». «Будто бы спились от отсутствия работы в селе и избу спалили вместе с собой». «Да…» - многозначительно сказал Кривоглазов, не жалея нисколько мальчику, который казался ему вроде собачки, а думая лишь о том, насколько глупы стали ныне русские люди (не умеют цепляться за жизнь), и протянул важно мальчишке, словно миску псу, пятьсот рублей. «Спасибо, дяденька…» - печально сказал мальчик.
Уходя со стоянки напрямик через маленький лесочек, Кривоглазов увидел в кустах пегую суку смешанных кровей, какие бывают у дворняг, а около нее набухших сосков несколько весело поскуливающих симпатичных щенков… В его голове мгновенно созрел план, он остановился – и тут сука, почувствовав материнским сердцем недоброе, оскалилась и негромко прорычала. «Ах ты, падла! – процедил Кривоглазов, достал из кармана кожаной куртки травматический пистолет и стал в упор расстреливать щенков и суку – щенки жалобно визжали, пытались скрыться на коротких, еще слабых лапках в траве, но его пули (а он регулярно ходил тренироваться в тир) достигли цели… Когда все было кончено, он кинулся обратно к охраннику и закричал: «Какой-то подлец расстрелял собаку с выводком… А, увидев меня, испугался и дал деру! Вызывай милицию!». «А милиция-то зачем? – растерялся дядя Ваня. – На улицах людей десятками убивают, а тут лишь собаку» - Но, тем не менее, милицию вызвал, а Кривоглазов, отойдя в сторонку, позвонил по мобильнику на городской московский телеканал и сообщил о вопиющем злодействе… А потом быстро, чтоб из свидетеля не превратиться в подозреваемого, до приезда милиции и съемочной группы ушел домой, а утром увидел репортаж с места события по телевизору, где хорошо знакомая журналистка Катюша, которая освещала эти животрепещущие темы, захлебывающимся от слез голосом сообщала о случившимся, а камера бесстрастно показывала валявшихся в нелепых позах окровавленных щенков и оскалившуюся в предсмертном прыжке суку с отвислыми, полными молока сосками… «Ты видела, что случилось?!» - закричал Кривоглазов, позвонив Антонине. «Нет!» - ответила она спросонья, так как любила долго понежиться в постельке… И тут он в подробностях рассказал, что якобы увидел на пустыре около стоянки, и попросил, чтоб срочно привезла в офис «блаженную» Анфису…Он сам сначала хотел ехать за Анфисой, ибо пока еще Антонина оденется, кофе попьет, пока накрасится, пройдут драгоценные часы, но отказался: заходить в дом к Анфисе, которая в малогабаритной однокомнатной квартирке держала по пять-шесть собак, лечила их, считая, что сделает это лучше ветеринара питомника, было неприятно: уже на лестничной площадке его начинало тошнить от жуткого запаха псины, да и заразиться глистами и лишаем боялся… Как только соседи многоквартирного дома все это терпят от Анфисы годами?
Для Анфисы он заранее поставил стул около самой двери, чтоб рядом с ней не сидеть, и когда она, худощавая, бледная, вся какая-то дерганная, неряшливо одетая, некогда не выходившая замуж, не имевшая детей, какого-то неопределенного возраста, хотя ей и было чуть за сорок, появилась с Антониной, сказал с трагической дрожью в голосе: «Сегодня ночью произошло страшное убийство: какой-то нелюдь застрелил собаку с семью щенками». «Господи, свят, свят, свят… - Анфиса свалилась со стула на колени и в слезах стала креститься, восклицая: «Да пусть падет кара небесная на этого злодея!». «Вот это не надо… - испуганно поморщился Яков Соломонович, оправдывая свой проступок тем, что жертвенная смерть этой суки может помочь сотням других собак. – Ведь ты у нас христианка, а бог велел прощать… И вообще, тебя позвали, чтоб отправилась на Первый канал в передачу «Пусть говорят» - люди на всю страну должны обсудить эту тему». Кривоглазов знал, что Анфиса, закончившая когда-то биофак университета с отличием, умела очень проникновенно и красиво говорить, была эрудированна, могла привести десятки фактов, что именно благодаря собакам глупое человечество на заре цивилизации выжило, что ими был спасен «Ромул» основатель Рима, а, следовательно, люди перед ними в вечных должниках; замечательно вела полемику - так что в необходимости широко осветить эту тему могла убедить любого. Впрочем, и убеждать особо не пришлось, так как происшествие действительно стало громким, и сюжет с убитыми собаками прокрутили на всех телеканалах страны, а в конце недели мобильно состоялась и телепередача «Пусть говорят», на которой присутствовали Антонина и, конечно, Анфиса. Сам Кривоглазов от участия в передаче отказался: вдруг кто-нибудь случайно заметил из кустов, как он стрелял в собак, и, увидев его фальшиво-скорбную физиономию по телевизору, позвонит в милицию: мол, сам этот и стрелял… На передачу позвали холеного чиновника из правительства Москвы, от мнения которого зависит выделение бюджетных средств на питомники, – и так тут эмоционально, живо, с искренними слезами выступила Анфиса, по убогому виду которой сразу видно, что не имеет никакой корысти от любви к собакам, заявив напоследок пророчески: «Люди, опомнитесь! Будьте добрее…», что и мнение ведущего Малахова, и всего зала стало однозначным: всех брошенных псов надо подбирать и лечить! Из понурого чиновника выдавили общими усилиями согласие, что надо выделить на содержание собак серьезные деньги, да и Ангелина с пафосом подытожила: «В просвещенной Европе давно собак держат в питомниках, а мы до сих пор хуже Африки!» - этот довод безотказно действовал на чиновников, которым уж очень почему-то хотелось во всем походить на благостную Европу… Ну а две скромные старушки, покусанные сильно собаками, и вяло отстаивающие мнение, что бродячих собак надо убивать, были затурканы большинством, которое грозно махало руками и кричало с мест: «Сами виноваты! Дразнили, наверное!» В итоге сошлись все во мнении, что пострадавшие старушки плохие и злые, ибо на хорошего человека собака просто так не кинется…
* * *
Когда правительство Москвы под давлением дискуссий о помощи собакам, перечислило Кривоглазову необходимую сумму, он, сидя в ресторане с Антониной и отмечая шикарным ужином с омарами и крабами эту огромную радость, сказал: «Сколько мы нашей блаженной Анфисе платим за работу в питомнике? Тысяч шесть?.. Надо бы увеличить раза в два, хоть одежонку себе приличную купит… Она ведь нам миллионы долларов принесла». Антонина, поглядывая с любованием на новый перстень с голубым огромным сапфиром, подаренный Яковом Соломоновичем, ехидно хмыкнула: «Нельзя! Ведь когда журналисты наивные и слезливые узнают, какую мизерную сумму она зарабатывает, то жалеют собак и ее, веря, что в питомниках работают добрейшие, бескорыстные люди!»            
                Апрель 2010

СЕМЕЙКА
Когда в подъезд Гули, на ее лестничную площадку, въехала в двухкомнатную квартиру семья, состоявшая из семерых детей от года до шестнадцати и их матери, что привезла детей к старенькой бабушке, Гуля поняла, что кончилась спокойная жизнь: приезжие были настолько суетливы, крикливы, и уже с пяти утра в соседней квартире за тонкой бетонной стенкой начинался такой галдеж, рев и хлопанье дверей, что приходилось укрывать голову подушкой, чтобы доспать еще пару часиков и встать со свежей головой. Если до их приезда в подъезде было не просто тихо, но и чисто, так как соседи по графику мыли коридор между квартирами, вдоль стен на полках ставили цветы в горшках, словно здесь дополнительные жилые квадратные метры, то мамаша многодетной семьи, когда Гуля намекнула: «У нас график дежурства», жестко ответила: «На то технички есть – пусть моют!», хотя ее дети и стали мусорить в подъезде. Они шлялись на дню раз по сто по лестничной площадке, бросая на пол окурки, шелуху семечек и обертки конфет. В общем-то, Гуля жалела Хафизу, которая в нынешнее, тяжелое в материальном смысле времечко, когда семьи, в которых имелось всего по три ребенка, и то еле сводили концы с концами в отличие от советского тучного времени, решилась родить столько детей… Жалела еще и потому, что у той умер муж, который то ли запился, то ли погиб в аварии, (а соседи где-то узнали, что мужей у нее было много, ибо дети очень разнились физиономиями – были черненькие, беленькие, узкоглазые и имена имели русские, татарские и даже армянские). Гуля ведь тоже одна воспитывала ребенка, выпроводив мужа, когда узнала, что изменял.
Познакомившись с Хафизой поближе и узнав, что у той весьма плачевное материальное положение, хотя об этом и спрашивать не стоило (было заметно по поношенной и дырявой одежонке, в которой щеголяли ее дети), Гуля собрала почти новую одежду десятилетнего сына – курточку, брючки, костюмчик, рубашечки и отнесла Хафизе: думала, пригодится, так как у соседки росли трое детей, младше Гулиного Дениски. Зайдя в ее квартиру и увидев, какой там цыганский табор, где все разбросано на полу - тряпки, игрушки, детские горшки, куски хлеба, Гуля остановилась растерянно в прихожей с оборванными обоями и, протянув большой целлофановый пакет с одеждой, сказала: «У моего сына осталось – уже малое, но почти не ношенное! Может, сгодится вашим младшеньким». Хафиза мельком взглянула на пакет и сухо сказала: «Вот еще, будем мы обноски надевать!» - однако взяла пакет и брезгливо бросила в угол комнаты, что Гулю покоробило - лично она не считала зазорным взять у более обеспеченной успешной сестры, у которой рос сын постарше, одежду для Дениса, и он в ней ходил в школу и гулять… Впрочем, уже на следующий день дети Хафизы вышагивали в одежде Дениса, которая, конечно же, была несравненно более модной и добротной, чем одежда, в коей до этого шастали.
Вскоре сын Гули пришел домой с подбитым глазом, со ссадиной на щеке, и, когда она испуганно спросила, откуда это, нехотя ответил: «С соседом Димкой подрался!» ; и рассказал на ее настойчивые просьбы, что четырнадцатилетний сынуля Хафизы потребовал деньги, которые Гуля давала сыну на школьные обеды, а Дениска воспротивился, за что и получил по физиономии. В тот же день Гуля пошла к Хафизе и сказала: «Думаю, как соседи, мы должны жить мирно. Поэтому скажите своему Диме, чтобы не приставал к моему ребенку!» На что женщина с ухмылкой заявила: «А че он у тебя такой ябеда? Сами бы разобрались, без нас!» ; «А чего им разбираться: они не друзья и не родственники, - сказала строго Гуля и добавила: - Иначе мне придется сообщить в школу, где ваш сын учится, или написать заявление в милицию!» Гуля уже уходила, когда услышала вслед ехидное шипение: «Что за мамаши, из-за любой мелочи сразу милицией грозятся… А мы милицию-то вашу и не боимся!» Тем не менее, Димка Дениса больше не трогал, зато в почтовом ящике Гули кто-то сжег в пепел газеты; она, конечно, подозревала, что это отомстил Димка, но, как говорится: не пойман - не вор…
Недели через две после приезда дочери с семьей  старушка-соседка Гули, оголодавшая и измученная, расхворалась, а вскоре и умерла в больнице, откуда Хафиза ее и не думала забирать, так что старушку, что пролежала неделю в морге, не дождавшись возможности побывать напоследок в своей квартире, где прожила долгую жизнь, похоронили на государственные деньги. Гулю подобное отношение Хафизы к матери обидело и она хотела высказать недовольство, а потом подумала, что не стоит решать чужие проблемы, да и бесполезно.
Гуля не знала, на что жила многодетная семья, но догадывалась, что, скорее всего, на пособия для детей, так как Хафиза нигде не работала, а находилась все время дома или, заспанная и разлохмаченная, сидела в потертом замасленном халате у подъезда на скамеечке, скрестив руки на массивном дряблом животе, выпятив отвислые груди, и кокетливо поглядывала на проходящих мимо мужчин. Дети ее вроде бы ходили в школу, в ту же, куда и Денис, ибо школа стояла по соседству с домом, но делали не регулярно, так как из квартиры доносились в то время, когда идут уроки, детские вопли: может, они болели, а может, решили в очередной раз прогулять… А если и шли в школу, то Гуля видела: у них в потрепанных дырявых портфелях почти нет книжек и тетрадей – скорее всего, просто ходили отбывать уроки; впрочем, Гуля и не представляла, как можно полноценно готовиться к занятиям в шуме, гаме и бедламе, которые царили в соседней квартире?!
Однажды вечером, идя с работы, Гуля увидела у обочины шоссе худенькую девочку, голосовавшую проезжающим автомобилям, и узнала тринадцатилетнюю дочь соседки Флеру. Гуля озабоченно подумала: «Куда она собралась ехать в столь позднее время и почему не боится голосовать машинам, в которых могут находиться насильники?!» - и вдруг с ужасом осознала: та продает себя, свое худосочное тело… Гуля еще раз посмотрела на тонкие ножки, на впалую грудь девочки, на бледное болезненное личико, которое, правда, всегда было накрашено густо помадой и тенями, и подумав, что, будь она мужчиной, никогда бы не польстилась на такую «шкелетину», растерянно спросила: «Флера, что тут делаешь?!» - а девчушка холодно и жестко ответила: «Не мешайте мне!» В тот же вечер Гуля пошла к Хафизе и смущенно сказала: «Извините, может, это не мое дело, но ваша Флерочка ходит на панель. Увезут куда-нибудь, убьют – сейчас об этом часто пишут в газетах, а могут и СПИДом заразить». Гуля думала, что Хафиза не знает о промысле дочки, а та вдруг с похвальбой заявила: «А что, пусть себя одевает и кормит!» Ошарашенная, Гуля бочком-бочком вышла из двери и, уже сидя дома, долго думала, что ж такое в жизни происходит, если собственная мамаша поощряет ребенка на проституцию – да, это, как писали, когда-то было в дореволюционной России и, может, происходит еще в каких-нибудь беднейших странах мира, но у нас-то, в стране с гуманистическими традициями, где даже взрослых женщин за это осуждали… И представляла, что если бы у нее была такая дочка, то собственными бы руками ее задушила!
Однажды поздно ночью услышав на лестничной площадке сопение, пыхтение и возню, Гуля присмотрелась в глазок и в темноте (лампочки после приезда семьи Хафизы в общем коридоре постоянно кем-то выкручивались) заметила соседскую дочку с мужиком, который поставил ее передом к подоконнику, освещаемому тусклым светом луны, закинул подол юбки ей на спину, а сам пристроился сзади… Гуле стало так противно, что даже затошнило, подумалось: «Мы же все-таки люди, а не кошки, и не так это должно происходить, не в темном вонючем подъезде…».
Вскоре Гуля стала замечать, что в квартиру к Хафизе зачастили молчаливые и подозрительные парни и мужики, которые, впрочем, вели себя чинно и, прошмыгнув в дверь, словно тени, будто не замечая никого в подъезде, вскоре выходили обратно. Готовая ко всему, Гуля предположила, что это, возможно, «женихи» дочек Хафизы, однако, когда Гуля обнаружила на лестничной площадке несколько одноразовых шприцев, запачканных кровью, то догадалась, что Хафиза приторговывает наркотиками, что было неудивительно, ибо приехала из Средней Азии, и изредка к ней заглядывал таджик в цивильном костюмчике - вероятно, наркокурьер, который ее этим зельем снабжал. Испугавшись прежде всего за сына, которого эти люди могут задушить где-нибудь как свидетеля или даже посадить «на иглу», Гуля хотела позвонить в милицию и донести, а потом подумала, что тогда-то, обозлившись, уж точно это сделают с сыном, да и ее могут покалечить, и стала ждать, когда милиция сама их вычислит и прижучит, но та почему-то не торопилась это делать, хотя в газетах с пафосом и похвальбой писалось: вот доблестные сыщики нашли столько-то граммов белого наркотического вещества и кулечек травки… Гуля, боясь выходить на лестничную площадку, запиралась на все замки и сидела дома, прислушиваясь невольно к глухим шагам посетителей Хафизы.
Как-то Гуля заметила знакомую женщину из детской комнаты милиции, которая вышла из квартиры Хафизы, и спустилась за ней, чтоб поговорить о семье соседки. Чтоб, не дай бог, не услышали разговор дети Хафизы, она пошла с Клавой по дороге и негромко сказала: «Жалко детей – ведь кто вырастет: бандиты, наркоманы». На что Клава заметила: «Уже растут: вот Димка недавно пырнул ножиком одноклассника в живот». ; «И что?» - спросила Гуля, думая, может, теперь-то его заберут в колонию и там научат уму разуму, заставят получить среднее образование, обучат профессии, чтоб в дальнейшей жизни нашел применение и научился зарабатывать на хлеб честным путем. «Ведь еще несовершеннолетний, поставили на учет да провели беседу», - грустно ответила Клава. «Думаете, поможет?» - спросила Гуля. «Нет, конечно». ; «Но что-то надо делать? Они ведь могут и наших детей покалечить…Их бы отдельно от матери поселить, присматривать за ними». ; «Лишить Хафизу материнских прав мы пока не можем – она не пьянствует, дети вроде накормлены и одеты худо-бедно». Гуля понимающе вздохнула: «Будь я на ее месте, в деревню перебралась бы жить – там огород и дом в обмен на городскую квартиру можно хорошие приобрести, чтоб всем места хватило, чтоб не ютились друг на дружке». Клава сказала: «Я тоже об этом думаю и даже предлагала, но Хафиза отказывается… Но есть выход: у нас в мэрии решили многодетные семьи расселять в коттеджи рядом с городом и деньги на это выделили. Я уже подала заявку, чтоб Хафизе дали. Может, положительно решат?»
В раздумьях, что для детей из таких семей необходимы воспитательные лагеря, где их откормят и вылечат, Гуля попрощалась с Клавой, которая решительным шагом пошла по делам, и попадавшиеся ей навстречу дворовые мальчишки сразу притихали и склоняли головы перед статной женщиной в милицейской форме с погонами капитана, здоровались уважительно.          
Прошел год, как Хафиза заселилась в дом, но за это время ни разу не заплатила за квартиру, и Гуля, заходя в ЖЭК, видела ее фамилию в числе злостных должников, сумма долга которых составляла уже за три десятка тысяч, но если Гуля даже и опаздывала порой с оплатой коммунальных услуг на два-три дня, то начинала беспокоиться, занимала денег и срочно бежала платить, то Хафиза не переживала – то и дело от подъезда доносился ее громкий и беззаботный гортанный смех. Не раз Гуля видела, как к той приходили жэковские работники и грозились отключить то электричество, то воду, то газ, а она, встретив их в дверях, кричала: «Я родила государству семерых, пусть оно теперь меня кормит и содержит!» И Гуля думала, что ведь действительно, как об этом всюду с тревогой говорится, население страны сокращается, следовательно, каждая рожающая женщина должна иметь от государства поддержку, весь вопрос только в том: нужны ли государству дети, из которых вырастут убийцы, проститутки, наркоманы, алкоголики и бандиты?!
Как-то все-таки у Хафизы отключили электричество, так в отместку ее Димка снял в подъезде все электросчетчики и оставил жильцов без света, ну а когда отключили воду, то семья Хафизы в кастрюлях, ведрах и тазиках стала носить воду с дворовой колонки, и весь подъезд был залит грязной жижей, так что Гуля вместе с другими жильцами пошла в ЖЭК и заявила, чтоб воду Хафизе дали, иначе будет всем только хуже… В очередной раз придя платить за квартиру в ЖЭК, Гуля увидела, что Хафиза из списка должников вычеркнута, и с удовлетворением сказала: «Значит, может, если захочет!» На что секретарша в ЖЭКе хмуро заявила: «Это мэрия выделила средства, чтоб погасить долги неблагополучных семей».
Вскоре Гуля узнала, что семье Хафизы выделила все-таки мэрия коттедж – по этому случаю все в ЖЭКе, начиная от сантехника и кончая начальницей, ходили счастливые и возбужденные, словно это им дали особняк. А как была счастлива Гуля, тут же побежавшая сообщить жильцам, что скоро семья Хафизы их покинет, и вновь в подъезде воцарятся мир, тишина и порядок! Воодушевленные жильцы подъезда стали грузить вещи Хафизы, на переезд которой мэрия выделила грузовик с тентом. По узлам, в коих была одежда семейства, бегали большие встревоженные тараканы, но жители, не боясь, что те заползут в карманы или за воротник, хватали узлы и чуть ли не вприпрыжку несли к грузовику. А потом Гуля даже вызвалась поехать с Хафизой на новое жилище, чтоб помочь разгрузиться и, увидев прекрасный пятикомнатный дом из бруса, обшитого красным кирпичом, с солидным приусадебным участком в соток двенадцать, уже огороженным штакетником, подумала, что сама бы с огромнейшим удовольствием вселилась в такие хоромы, которые по нынешним временам стоят очень большие деньги. Прохаживаясь по участку, Гуля восклицала: «Вы здесь можете даже скотину держать, сад развести, огород. С одной земли можно кормиться!» Она, давно мечтавшая жить в частном доме, где никто из соседей не мешает, уже представила, где посадила бы яблони, где поставила теплицу, где разбила клумбы с цветами, и у нее в голове возникла идиллическая картина, как по густой травке сада ходят упитанные, чистенькие и загорелые, на свежем воздухе и теплом солнышке, дети Хафизы и срывают с грядок свежие огурчики, помидоры, яблоки, наслаждаются викторией...
Чуть позже на новоселье приехал сам мэр, высокий статный мужчина, и при вспышках фотоаппаратов, снимаемый телевизионными камерами, вручил, возбужденный и сияющий, ключи от нового жилья не только семье Хафизы, но и другим семьям, коттеджи которых располагались по соседству. Что было совсем удивительно, в коттеджах уже стояла необходимая мебель, и Гуля, чтоб вложить свою лепту в радостное доброе дело, решила подарить Хафизе шторы на окна, что и сделала на следующий день, уговорив работников швейного ателье, где была закройщиком, скинуться на ткань, да и сама вложила половину зарплаты.
Гуля считала, что соседскую квартиру теперь отдадут ЖЭКу, который вселит каких-нибудь очередников, и надеялась, что это будет порядочная семья, но, выяснилось, квартиру оставили за старшей восемнадцатилетней дочерью Хафизы, куда та вскоре привела сожителя лет на двадцать старше себя. И пусть они иногда включали по ночам музыку, но в подъезде после отселения остальной семьи стало гораздо чище, уютнее.
* * *
Где-то недели через две после переселения Хафизы Гуля вновь услышала в подъезде ее гортанный смех, топот множества ног и крики ребятишек и испуганно выглянула в коридор, где увидела всю ораву с закопченными узлами, и растерянно, но и радушно спросила: «Что, в гости решили наведаться?» На что Хафиза ответила: «Сгорели мы!» ; «Это как?» - выдавила Гуля и у нее больно кольнуло сердце. «А вот так – как факел! Даже стены дома развалились!» ; «Сами-то не пострадали? – спросила Гуля, оглядывая толпу шумливых детей, представляя с ужасом, что кто-то мог погибнуть, но уже видя: все целехоньки. «А что нам сделается!? – расхохоталась Хафиза. – Мы живучи, как кошки!» А идущий последним пятилетний Анзорик с покрытым сажей, словно головешка, лицом, и с головой в ссадинах, замазанных густо зеленкой, волочивший по ступенькам большой узел из мятой грязной простыни, ехидно заявил: «Это я поджог! Мне конфету не дали…» И тут Гуля, грешным делом, подумала: «Может, таким стерилизацию делать? Пусть не сразу, но хотя бы после третьего ребенка».       
* * *
Вскоре Хафиза вновь была беременна – на этот раз от сожителя старшей дочки. Иной раз ей думалось, что надо прервать беременность или хотя бы поставить на будущее спираль, но мысль эта быстро исчезала – она наплывала, словно тучка, на безмятежное существование и вновь уплывала, и Хафизе уже не хотелось проявлять заботу о дальнейшем существовании, планировать жизнь, ибо наготове была любимая поговорка, которую частенько вспоминала: «Будет день – будет пища! Государство богатое - поможет!» 
                2005г.
   
ХОЗЯИН КАМЫ
Отсидев в тюрьме два года за кровавую драку, Грабов задумался, чем заняться: на работу не брали, ибо время настало такое, что и добропорядочным-то людям не трудоустроиться (сокращалось производство, и рабочих отовсюду выгоняли), а осужденным, на которых надежи гораздо меньше, и подавно. Раньше Грабов браконьерил сетями на Каме и имел неплохой доход к основному заработку, вот и сейчас достал в гараже запылившиеся сети, распутал их и направился к дружку, у которого имелась лодка, чтоб соблазнить на рыбалку. Тот встретил Грабова со скептической физиономией, ибо сам-то устроился на приличную работу: возить "боса" рыболовецкого завода, теперь сменившего название и ставшего акционерной фирмой, но в реальности просто перешедшей в собственность бывшего директора. «От этой рыбы у меня уже изжога! – похвалился товарищ. – Я могу пойти на склад и взять в любой момент мешок самой отборной! Хоть судака, хоть стерлядь». ; «Ты можешь, а мне что делать?! – буркнул Грабов недовольно. – Грабить только остается…Тем, видно, и займусь!».
Товарищ почесал пятерней толстую задницу, словно мозги располагались там и их следовало возбудить, и сказал радостно: «Я слышал от шефа, что сейчас каждому желающему можно создать рыболовецкую бригаду при нашем заводе, получить определенный участок Камы – и рыбачить в свое удовольствие!» ; «И что – все в свой карман?» - удивился Грабов. «Зачем уж наглеть-то!? – хмыкнул товарищ. – Официально ты должен сдавать весь улов на завод по определенной цене, но кто проверит, сколько поймал?!»
На следующий день товарищ познакомил Грабова с директором, заявив, что человек Грабов работящий, а главное, знающий рыболовецкое дело; директор, вальяжно вытаскивающий упитанное тело из просторно джипа, смерил Грабова внимательным взглядом и гнусаво произнес: «Поедешь в Едрино – там пока никого нет, а места рыбные…». Село Едрино, которое находилось километрах в сорока вверх по реке, Грабов хорошо знал, ибо в былые годы не раз ездил туда на моторной лодке рыбачить «на кольцо»…и тягал трехкилограммовых, размером с маленький тазик, пожелтевших от старости, словно темная бронза, лещей. Грабову понравилось, что это самое дальнее рыболовецкое угодье, принадлежавшее заводу, а, следовательно, не часто будут наезжать туда, в Тмутаракань, инспекция и контролеры, чтоб проверить, по правилам ли ловит и весь ли улов отдает на заводской склад.
Он быстренько оформил необходимые документы, и вскоре его на «буханке-уазике» привезли с сетями в Едрино, где, побродив вдоль стоящих у берега домов, он поселился у молодой фигуристой вдовы, имевшей маленькую дочку. До кромки воды было метров тридцать по пологому песчаному склону, так что сети таскать, улов и мотор на лодку Грабову предстояло близехонько, да и вдова, у которой года три назад  пристрелили драчливого мужа и которая существовала на крохотную зарплату уборщицы в детском садике, с красноречивым интересом глянула на него. На следующий день Грабов пригнал данную ему в аренду на рыболовецком заводе старую алюминиевую лодку с плохо заводившимся мотором «Вихрь 30», кувалдой вбил железную трубу в берег для крепежа лодки и лопатой оборудовал мало-мальски причал. В первый же вечер он угостил вдову водочкой, (чтоб обмыть начало дела) и она ему устроила такую бурную ночь, что он боялся, кабы не провалить хилый дощатый пол и не громыхнуться в глубокий погреб.
На другой день Грабов поставил сети на отданном в пользование участке Камы, через сутки проверил снасти и поймал килограммов пятьдесят щук, судаков, лещей; аж руки дрожали от удовольствия и нетерпения, когда он вытаскивал их, запутавшихся в нитяной удавке. Кидая в лодку улов, Грабов инстинктивно пригибался и настороженным взглядом бывшего ворюги-браконьера оглядывался по сторонам, думая, что вот-вот появится быстроходная лодка неподкупных рыбнадзоров и ему ничего не останется, как драпать, выбрасывать в воду сети и рыбу, ибо, как он знал, штрафы ныне за каждую пойманную незаконно рыбу назначены грабительские, хотя, вряд ли, их кто из «бывалых рыбаков» платил, ибо всегда можно полюбовно договориться. Но уже на второй рыбалке Грабов распрямил плечи, поглядывал вокруг со смелым вызовом и думал: «Это же я – хозяин Камы!»
Первый мешок рыбы, чтоб показать руководству, какой он дисциплинированный работник, Грабов отвез на рыбозавод, а второй мешок решил сбыть: все-таки за квартиру и за ночлег с милой молодой вдовушкой надо расплачиваться, да и на еду и водочку, которой хотелось расслабиться и согреться после пронизывающего камского ветра, требовались «гроши». Самому идти по деревне и предлагать рыбу было несолидно (еще донесут руководству, что он нелегально торгует), поэтому за это дело взялась ушлая и хваткая вдова, которая, пробежавшись с рыбой по селу, по городским дачникам, к вечеру принесла постояльцу пачку денег и честно отчиталась. Давно, особенно после тюрьмы, Грабов не держал в руках таких больших денег и на радостях щедро отдал половину вдове, чтоб купила себе красивую одежку и дочке-крохе чего-нибудь вкусненького. 
* * *
С тех пор прошло пять лет и много чего случилось хорошего у Грабова: во-первых, вдовушка родила ему крепенького черноглазого пацана, во-вторых, дело его разрослось, ибо купил под базу справный деревянный дом на берегу, обложил его снаружи кирпичом, поставил холодильники промышленные под улов, усадьбу огородил крепким железным забором. К базе примыкали несколько просторных гаражей, где хранились моторы, снасти, лодки, автомобили. Теперь Грабов имел уже два собственных: «УАЗИК», чтобы мотаться в грязь по не асфальтированному селу, возить улов в город, и новую «Ладу», на которой ездил на прогулки, в магазины за покупками, к друзьям. А уж друзей у него появилось – не сосчитать, все в основном из районного местного начальства: кому не хочется на праздник или на день рождения первосортной рыбки на пирог, на ушицу, на жаркое!? Вот и ехали они к Грабову на своих джипах и иномарках, особенно перед «Первым маем» или в годовщину Октябрьской революции, по ухабистой сельской дороге, словно в святое место паломники, жали ему с улыбочкой руки и просили рыбки: стерлядь или сома…Ну как не сноровить хорошим людям – для таких он всегда держал лучшую рыбку в холодильнике! Он усаживал гостей за стол, кормил наваристой ушицей, которую знатно варила вдовушка, уже давно бросившая работу в детском садике и заправлявшая жестко и умело всем его огромным хозяйством.
Пока Грабов посиживал с гостями на веранде и покуривал, чинно беседовал, в это время деревенские молодые парни, которым работы в селе не было, нанятые за бутылку водки в день или за пяток килограммов рыбки, мчались на лодках по речным угодьям и быстренько проверяли сети – теперь-то Грабов уже не марал руки в склизкой чешуе, не напрягал до мозолей греблей на лодке, не морозил до ломоты в пальцах в холодной воде!
Особенно Грабову нравилось, когда к нему приезжали милиционеры, которых (даже их красных фуражек) в пору драчливой молодости ненавидел и боялся, ибо не раз приходилось бегать от них, быть пойманным и сидеть в кутузке. Теперь почти весь районный «уголовный розыск» заделался в товарищи – следователи тоже хотели рыбки… Где-то они, может, и были смелыми, но здесь входили к Грабову с ласковой улыбкой, оттирали усердно у порога казенные сапоги или ботинки – и ждали соблаговоления. Ранее Грабов отдавал им самую качественную рыбу, а теперь позволял отказать: дескать, рыбы нет, приезжайте завтра, звоните…хотя рыба имелась. Он делал так из вредности, чтоб заставить их унижаться, потратить казенный бензин. Но чаще, конечно, давал (авось, пригодятся), и тогда они клялись в вечной дружбе и уверенно говорили: «Если вдруг чего – мы тебя в обиду не дадим…». Отныне в своем районе он мог нарушать правила дорожного движения, превышать скорость - и ни один гаишник не останавливал, зная, что, может быть, завтра придется к рыбаку обратиться с протянутой рукой.
Дружба с милицией Грабову пригодилась, ибо случился конфликт с двумя местными мужиками – здоровяками, бывшими воздушными десантниками, которые поехали на лодке в его владения, простиравшиеся на десять километров вдоль берега и на пять вглубь камского водохранилища, и забросили сетешки. Грабов, постоянно осматривающий Каму днем в мощнейший морской бинокль, а ночью в прибор ночного видения, в утренней дымке рассмотрел их и послал к ним двух пареньков на быстроходной лодке, чтоб проверили, что происходит. Когда пареньки вернулись и доложили, что сельские мужики ставят сети возле его снастей и грубо посылают проверяющих работников «на три буквы», чтоб не совались, Грабов озверел и хотел заводить мощный катер, чтоб перевернуть их лодку и показать, кто здесь хозяин… но мужички сами направились к нему – решили поговорить: может, угрожать, а может, помириться и объясниться, но Грабову было не до душещипательных разговоров!
Как только лодка мужиков ткнулась в берег причала, он схватил десятизарядный карабин, нацелил на них и дико заорал: «В воду, суки!». Они опешили, застыли с растерянными физиономиями и стали бормотать – то ли в оправдание, то ли в желании взять его на испуг: мол, ты чего конфликтуешь с крутыми «голубыми беретами»…Тогда он влупил две пули в дно лодки, которые, словно нож по хлебу, разрезали алюминий под их ногами – и в дыры стала хлестать мутная вода. «В воду, суки!» - снова заорал Грабов, а когда они решили сойти на берег, мочканул прикладом карабина одному в челюсть, а потом второму и рявкнул: «В воду! Убью на х…». Так и загнал их в реку по шейку. Стоят они там, дрожат от страха, а он влупил еще пару пуль рядом с ними и с кривой ухмылкой процедил: «Чтоб больше я вас не видел около моих сетей в моих водах! Поняли?» И два здоровяка десантника, которые кичились силой и удалью молодецкой и верили, что отныне им «на гражданке» никто не указ, согласно кивнули.
Когда же с расквашенными в кровь физиономиями они ушли, без улова и сетей домой, то не в силах вынести унижение, вызвали милицию, которая явилась к Грабову незамедлительно вместе с пострадавшими, чтоб разобраться. Прибежали заполошные жены десантников и начали пугать Грабова за нанесенную мужьям обиду и травмы. Милиционеры же поздоровались с ним за руку и, виновато глядя (дескать, сам понимаешь, служба), стали выяснять обстоятельства и заполнять протокол. Тут вдовушка (ей это, как потом выяснилось, милиционер на ушко шепнул) и говорит: «Они хотели меня изнасиловать, а Грабов защитил!». Десантники аж рты раскрыли от удивления, когда стала писать на них заявление в милицию… Увидели страдальцы, что у Грабова в милиции «все схвачено и за все заплачено», что его в обиду не дадут, а наоборот, их только по судам затаскают, и отказались от жалобы.
* * *
Если раньше Грабов сдавал часть улова рыбозаводу по строго фиксированной цене за каждый сорт рыбы, а завод распространял ее по магазинам или по общепитовским точкам, то в последнее время он перестал это делать: как самому рыбозаводу это было канительно, так и Грабову невыгодно – он просто продавал рыбу своим клиентам, а часть денег отдавал наличными в администрацию завода или лично в карман директору…Теперь-то уж никто в рыбозаводе не интересовался, сколько он ловит, какую рыбу и когда.
Частенько Грабов садился на быстроходный, купленный по дешевке в обанкротившейся портовой организации, большой катер и по-хозяйски объезжал владения, зорко оглядывая, чтоб никто не залез туда сетями…После его «крутого разговора» с бывшими десантниками этого не делали, но однажды он увидел деревянную лодку и направил катер к ней, с злорадством представляя, как сейчас покуражится над провинившимся, какую устроит трепку, если тот до сих пор не уяснил, что с хозяином Камы шутки плохи!
Зафиксировав штурвал, Грабов поглядывал в бинокль и заметил в лодке деревенского старика, который жил по соседству – это был хозяйственный мужик и, как Грабов знал, в прошлом заядлый рыбак. В последнее время он Грабова постоянно совестил: придет к нему на базу и через забор скажет с укором: «Нехорошо ведь рыбачить, когда нерест идет! Не по-хозяйски. Долго, что ли, из Камы всю рыбу вычерпать при том обилии сетей и техники, которые у тебя имеются…А что внуки наши потом кушать будут?» Грабову увещевания надоели и однажды он старика «послал подальше», на что тот, покачивая седой головой, в отвислые белые, словно у моржа, усы произнес совсем обидное: «Захватили наше общее народное добро ухари, живущие одним днем, и управы на вас нет, а мы, люди, слово не скажи…»
Теперь старик попался «с поличным», и Грабов решил для устрашения вдарить носом катера в лодку, а уж потом завести и строгий разговор…Но неожиданно, ибо Грабов не рассчитал скорость, удар произошел сильный и, хотя лодка осталась на плаву, но старика, словно щепку, выкинуло за борт. Грабов ждал, когда появится на поверхности воды седая голова, но старик не вынырнул ни через минуту, ни через пять. «Неужели утонул?» - испугался Грабов, повертел по сторонам головой - нет ли свидетелей происшествия? А так как Кама была пустой от лодок, то успокоился, подумав со злостью: «Туда ему и дорога…Все равно скоро помирать! Зато не будет мне на мозги капать!»
На следующий день к Грабову домой пришла старуха, бледная, встревоженная, с клюшкой, еле переставляющая больные ноги, со слезящимися глазами – жена утонувшего старика; вздохнула жалостливо: «Миленький, ты все видишь в свои окуляры, везде ездишь по реке – не встречал ли моего Егора? А то уехал вчера сетешку ставить. Говорит, поймаю рыбки на пирог к твоему дню рождения – и пропал…» Грабов хотел сбежать быстренько, словно не заметил ее, не расслышал, но, сообразив, что это будет выглядеть подозрительно, остался. Он боялся смотреть ей в глаза. Наконец, вытащил из холодильника несколько крупных лещей и отдал старухе в целлофановом пакете: «Возьми вот, бабушка, возьми». ; «Спасибо, сыночек, - кивнула растерянно она и продолжала: - Старик-то у меня и сам бы поймал, он ведь всю жизнь на Каме прожил и без улова никогда не возвращался. Всегда мне рыбки на праздник привезет…Ты уж посмотри на Каму-то в свою трубу – может, увидишь его, или пошли робят своих ему на помощь. Может, бензин у него кончился? Или поясницу прихватило?» ; «Посмотрю, посмотрю», – буркнул Грабов и побежал опрометью на базу, подозвал надежного паренька-работника и велел ехать на Каму в поисках лодки, которую могло прибить к берегу, и сжечь ее или утопить, пробив днище и накидав камней. Грабов хоть и не особо боялся, что прикормленная милиция обнаружит на лодке краску, соскобленную с катера, но, тем не менее, следовало все предусмотреть…
Старуха через три дня после пропажи мужа вызвала через сельсовет милицию, ну а следователи, в надежде разыскать старика, обратились за помощью к Грабову, чтоб свозил на Каму; он их, конечно, свозил, напоил вдоволь водкой и дал с собой рыбы, так что они довольные остались командировкой, хотя пропавшего и не нашли.
Грабов боялся, что старик рано или поздно всплывет, когда набухнет тело, и страшным синюшным видом напомнит о себе, но тот исчез – не обнаружился ни через неделю, ни через две, а может, где и всплыл, так унесло его течением вниз по Каме, прибило в камыши, где склевали его птицы…или попал под винт теплохода и был разрублен на мелкие кусочки…Так что происшествие стало исчезать из памяти Грабова: вновь он стал беспечен, важен, горд, но вдруг недели через три паренек, которого послал на рыбалку, привез изорванные сети. Прибежал испуганный, растерянный и затараторил: «Стал я сети проверять – а они перекручены в шпагат, а где не перекручены, там дыры огромные – словно кто бревном протыкал». ; «Наверное, сам виноват! - заорал Грабов на парня. – Поставил сети на коряги и изодрал». ; «Да нет там коряг – все дно проверил! - взмолился парень, заикаясь от страха. – Ведь не первый год туда ставим».
На следующий день работники снова привезли Грабову продырявленные сети уже с другого участка Камы. И он опять заорал: «Вы что, рыбачить разучились?! Уволю к еб.. матери!» ; «Похоже, рыба огромная завелась в Каме – и сети рвет. Больше подумать не на кого!» - оправдывались парни и дергали сеть, показывая, что даже дюжим ребятам не по силам порвать толстые капроновые нитки.
Следующую ночь Грабов не смыкал глаз, наблюдал за Камой в прибор ночного виденья, думая, что, возможно, кто-то из жителей села (может, оскорбленные десантники?) под покровом темноты мстит, но на реке никто не появился, и тогда Грабов вместе с парнями поехал в лодке, чтоб показать, как надо рыбачить, где ставить сети. Заранее довольный тем эффектом, который произведет на подчиненных, он стал вытаскивать сеть - и она была не дырявой. «Видите! - твердил Грабов. – У меня все в порядке». Вдруг он почувствовал, как сеть натянулась, словно на ней повисла огромная тяжесть (будто здоровенная коряга). Растерянный и недовольный, он с силой потянул сеть - и вдруг из мутно-зеленоватой темноты Камы прямо под борт выплыло чудовище - жутких размеров сом, в котором было полтонны весу, а толщиной туловища был с двухсотлитровую бочку из-под бензина…Но не это испугало Грабова до полнейшего оцепенения, хотя таких рыбин отродясь не видел, а то что морда у сома человечья – на Грабова глядело строго и холодно лицо утонувшего старика Егора! Его пронзительные глубокие глаза! Даже усы у сома были стариковские – седые и не два, как у обыкновенных сомов, а как у моржа - густым веером.
В то же мгновение «ОНО» резко дернуло головой – и, если бы Грабов не успел вовремя отпустить сеть, чудовище бы в мгновение выкинуло его за борт, а то, что он бы не выплыл – Грабов понял однозначно. Он упал со страху на дно лодки, схватился судорожно за шпангоуты и дико заорал: «Карабин мне скорее, карабин…», забыв, что тот остался на берегу.
Работники Грабова на следующий день не пришли на рыбалку, а когда поехал за ними по домам, заявили категорично, что на работу не выйдут, пока не будет выловлено чудище. Обозленный, Грабов на катере, держа карабин наизготовку, стал бороздить владения, которые ныне не казались собственными, словно кто-то их нагло отнял, чтоб лишить его статуса и денег.
Он ездил по Каме неделю, две, но чудище не появлялось. Ну а новые сети, которые поставил, оказались не порванными. «Уплыл сволочь», - подумал Грабов с облегчением и решил, что, пожалуй, чудище померещилось. Он подумал, что это был вовсе не сом, а морской слон, который непонятным образом попал с Ледовитого океана в Каму, а может, сбежал из зоопарка.
Какое-то время Грабов боялся купаться, хотя раньше любил рядом со своей базой поплескаться в теплой водичке с приехавшими гостями, позагорать на чистом песочке. Но, однажды, выпив, он раздухарился с мыслью: «Я здесь хозяин Камы, я!» ; и залез в воду. В ту же минуту огромная пасть схватила его поперек туловища и поволокла в глубину. Стоявшие на берегу, гости с ужасом и заиканием вспоминали потом, как нечто огромное, вздымающее над собой бугор пенистой волны, метнулось из глуби Камы в сторону Грабова, а он, успев лишь раскрыть в безмолвном крике рот, сгинул неизвестно куда. Долго после искали его тело бреднем, но не нашли.
                2000г.

СООТВЕТСТВИЕ
Наконец-то правительство России сподобилось приказать Госдуме, которая в течение пятнадцати лет всячески отнекивалась от принятия мер против коррупции, чтоб законодательно обязала «слуг народа» обозначить доход и имущество, но крупный чиновник Яков Борисович не особо расстроился… Если уж так долго Дума, где ради депутатской неприкосновенности и возможности лоббировать интересы бизнеса, окопалось немало богатеев, поимевших деньги, как правило, темным путем, оттягивала этот процесс, то и сейчас отложит хотя бы на полгода – за это время каждый успеет спрятать нажитое «непосильным трудом», если еще не подсуетился… Яков Борисович этим давно занимался, ибо, несмотря на то, что Кремлевская власть в лице Президента твердо заявила о недопустимости деприватизации, он, как и остальные владельцы «заводов и пароходов», понимал, что Россия страна непредсказуемая – вдруг пробьется в Кремль новый вождь, аскетичный, скромный, порядочный, которого за «Тридцать сребрянников» не купишь и, потрафляя народу, в большинстве недовольному ограблением России, отнимет все! А если, не дай бог, и сам народ, у которого терпение кончится ждать благ капитализма, взбунтуется, как при большевиках, и пойдет громить банки и виллы, то побежишь из России в подштанниках! Так что главные активы Яков Борисович через оффшоры на Кипре перевел на Запад, создал в Париже подставную фирмочку, во главе которой посадил по методу Остапа Бендера зицпредседателя из французов, а деньги обратно в Россию ввез уже на законных основаниях – ведь на Западе невозможно получить огромную прибыль, ибо бизнес там прозрачен, чиновники в большинстве неподкупны… Все было оформлено в виде желанных властям инвестиций в российскую экономику – вернее, в энергетическую сферу, где крутились основные, якобы западные, деньги в виде спекулятивного капитала… Однако кое-что осталось еще в России – в частности, пять квартир, два огромных дома, с десяток автомобилей, яхта, акции предприятий, счета в пяти банках, и лишиться этого не хотелось. Оставив оформленными на себя лишь квартиру, дом, пару автомобилей, остальное богатство Яков Борисович переписал на дочь, на сына, на жену, на тетушку и дядю. Доли получились внушительные, но так как родственники не чиновники, то их никто не спросит, каким талантом и трудом это нажито… Чтоб не зажилили, не возомнили, что богатство действительно принадлежит им, Яков Борисович заставил их дать расписки, что должны ему огромные суммы, обязал составить завещание, что в случае их смерти все обратно переходит к нему, и напоследок припугнул, что если заерепенятся, то смерть будет скоропостижной и при невыясненных обстоятельствах, а то и вообще пропадут с концом… Зная Якова Борисовича как человека слов на ветер не бросающего, умеющего найти общий язык с «братками», прошедшего криминальную школу девяностых годов, они поклялись, что не подведут, оправдают его доверие!   
После этого он с легким сердцем и с фальшиво-скромным выражением на озабоченном нуждами народа лице обнародовал липовую декларацию – и вновь был назначен на доходную должность, где имел возможность за огромные откаты раздавать нужным и благодарным ему людям бюджетные миллиардные суммы. И ни верховная власть, ни тайные органы, кроме усомнившихся ретивых газетчиков, на мнение которых ныне никто не обращает внимания, не поинтересовались, честна ли… Вот если б приняли закон, давно одобренный ООН, против коррупции в полном объеме, где необходимо указывать еще и расходы, то Яков Борисович бы забеспокоился, но Дума на это не решилась – разве будет по доброй воле пилить сук, на котором сидят, свесив ножки и раскрыв рот вроде прожорливых кукушат, немало депутатов и чиновников «Единой России»?!
Довольный своей смекалкой и хитростью, Яков Борисович продолжал жить весело, вольготно и всласть  – отдыхать в райских уголках на дорогих курортах мира в шикарных номерах по три тысячи долларов за сутки, вкусно есть и пить, содержать охрану и обслугу и дальше делать деньги!
* * *
В это время к Всевышнему, который, восторгаясь созданным собою прекрасным миром, путешествовал по величавой Вселенной, между звезд и планет, изредка бывая на Земле, прилетали ангелы и жаловались на творящиеся в России безобразия, а он, желая быть по-отечески добрым, считал, что люди одумаются, перестанут жадничать, лгать и вести праздный образ жизни. Наконец, Всевышний собрал совет, куда пригласил вечно юных, с мускулистыми торсами архангела Михаила, отвечавшего за идеологию в небесных чертогах и архангела Гавриила, руководящего небесным воинством, но если Михаил был нежен лицом и добр глазами, то Гавриил отличался мужественностью во взгляде. Всевышний спросил ласково: «Что делать будем, верные помощники, чтоб беззакония прекратить?» - «Может, молнией жуликов поразить?» - предложил Гавриил и поднял могучей рукой смертоносное копье, с острого кончика которого слетали с шипеньем искры, готовые по приказанию превратиться в испепеляющий быстрый огонь. «Всех не поразишь! Они научились громоотводами пользоваться, – возразил гуманный Михаил, сложив смиренно огромные белые крыла за спиной. – Да и не поймут, что это кара за дела их и грехи!» - «Тогда бунт народный организовать!» - предложил Гавриил, и глаза стали жесткими. «Увы, будет гражданская война, где погибнут миллионы не повинных. Видели, к чему это привело век назад в России, которую я люблю и не хочу ей новых несчастий… Ну а жулики сядут на свои самолеты и быстренько улетят в безопасное место!» - вздохнул печально Всевышний, который не боялся показать при помощниках сомнение и доброту. «Может, нашлете на них всемирный потоп, как когда-то, во время которого Ной с семьей спасся и каждой твари по паре?» - Гавриил настаивал на строгом наказании. Всевышний подумал и печально вздохнул: «Опять меня люди обвинят, что слишком сердит! Да и жалко порядочных людей, зверей, птиц и других милых тварей…А жулики и хитрецы сумеют спастись на огромных яхтах, замуруются в земле в бункерах, в воздух на аэростатах поднимутся – и переживут!» - «Ну тогда, может, поразить самые греховные города горючей серой и огнем, как Содом и Гоморру! - предложил Михаил с мучительным выражением на лице. – Это было эффектно и полезно для исправления» - «Увы, - грустно произнес Всевышний. – Опять погибнут миллионы невинных. – Да и человечество быстро урок забудет – снова начнет грешить, хотя мы землетрясения устраиваем, и цунами посылаем, и жару невыносимую... Жаль, слаб человек!» - «Действительно, почему мы должны человечество карами направлять к истине? – Михаил обрадовался, что Господь еще верит в людей. – Ведь на земле есть мудрецы, которые знают, как надо жить в справедливости, есть власть, которая должна наказывать зло и поощрять праведность». - «Власть чванлива и не слушает мудрецов, - сухо заметил Гавриил. – Да и сама не прочь согрешить!» - «Надо людей воспитывать литературой, искусством, религиозными проповедями…Дать им шанс!» - воскликнул пафосно Михаил. Всевышний снисходительно улыбнулся, глядя вниз на города и поселки, проникая невидимым теплым взором в душу каждого человека: «Есть у меня идея. Попробую для примера наказать слишком зарвавшегося, успевшего много нагрешить российского чиновника», - и поведал помощникам, что собирается сделать…    
* * *
Когда Яков Борисович прилетел с милой любовницей, юной фотомоделью, на курорт в Италию, где у него стояла у причала белая мощная яхта, спрятанная подальше от глаз россиян, то, усталый с дороги, хотел заселиться в заранее оплаченный пятикомнатный номер в пятизвездочном отеле, и обратился в большом светлом холле за ключами к приветливому администратору. Тот, взглянув в компьютер, вдруг заявил: «А вы нам номер не оплатили?» - «Как не оплатил?!» - возмутился Яков Борисович. «Так… - администратор опять посмотрел список бронированных номеров. – Не оплатили». - «Да я лично перевел деньги за две недели отдыха – сто тысяч долларов!» - процедил Яков Борисович, недовольный промедлением, ибо хотел скорее залезть с любовницей в джакузи и постанывать от удовольствия, когда послушная девица сделает нежными пальчиками массаж его жирного загривка. «Увы!» - развел руками вежливый администратор. Яков Борисович выматерился негромко и небрежно подал банковскую карточку, где лежало двести тысяч долларов, так сказать, на мелкие расходы на отдыхе: «Снимите – и оплатите номер!» Администратор сунул карточку в аппарат, поморщился, вновь сунул и подозрительно глянул на клиента: «Ваша карточка пуста!» - «Как пуста? - крикнул Яков Борисович. - Еще в аэропорту на ней была огромная сумма!» - «Проверьте в любом другом месте…За углом отеля есть банкомат», - уже несколько презрительно, как на мошенника, посмотрел администратор. «Да я богатейший человек России! Крупный чиновник! Неужели, думаете, у меня нет денег?! - заорал Яков Борисович и ехидно прищурился: - А может, вы сейчас сняли мои деньги, а говорите, что нету… Хотите, чтоб я полицию вызвал?» - «Вызывайте, - спокойно ответил администратор. – Здесь показано, что сняли два часа назад!» - «В это время я летел в самолете! Как я мог там снять?!» - «Это уже не мои проблемы». - «Я с вами еще разберусь… И жить в вашем отеле не буду! Еще пожалеете, что обидели щедрого клиента!» - погрозил Яков Борисович кулаком и, с растерянной любовницей выскочив на улицу, поймал такси и поехал в порт, но яхты своей на месте, вдоль бетонного парапета, не обнаружил. «Кто воспользовался моей яхтой?» - заорал он, ворвавшись к начальнику порта в кабинет. «А у вас она разве была?» – загорелый рослый начальник долго смотрел в список арендаторов порта. «Да, я каждый год по два раза плавал на ней… - Якова Борисовича мелко затрясло, задергался в нервном тике правый глаз. – С названием «Медуза!» - «Увы, – пожал мускулистыми плечами начальник. - У нас такая яхта не зарегистрирована. Если у вас есть на нее документы, покажите. И договор аренды тоже». - «Сейчас, сейчас…- Яков Борисович сунулся в дипломат за бумагами. – Правда, она теперь зарегистрирована на сына», - но документов не нашел – они исчезли… «Может, этот ублюдок решил ее у меня украсть?» - с досадой подумал Яков Борисович и по сотовому позвонил сыну в Лондон: «Ты, молокосос! Вот заработаешь что-нибудь своей головой – тогда и распоряжайся! Где моя яхта? Куда ее перегнал? Или уже продал, чтоб на ****ей деньги потратить?» - «Ты чего, папаня, на южном солнце перегрелся?» - обиделся сын, который находился в это время на занятиях в университете. «Приеду – разберусь, – припугнул он сына и позвонил жене в Москву и по-деловому, ибо официально-то находился на экономическом форуме, сказал. – Катюша, будь добра, скинь-ка мне на карточку двести тысяч долларов – хочу прикупить кое-какие акции». Минут тридцать, пока ждал звонка от жены, он, играя желваками, хмурый, сидел на причале, на жаре, и ловил недовольные взгляды утомленной любовницы, привыкшей с ним к комфорту, к исполнению любых прихотей. Наконец раздался звонок испуганной жены: «На моем счету куда-то исчезли все деньги!» Подумав, что жена с сыном, которого, наверное, вообще родила от «соседа», решили его обанкротить, подло кинуть «на бабки», Яков Борисович заорал: «Ты что, слинять с моими деньгами решила? Развестись? Не выйдет… Я сейчас приеду в Москву и вами разберусь!» Вспомнив, что нет денег на самолет, Яков Борисович почесал пятерней затылок и решительно сдернул дорогое кольцо с бриллиантом с пальца любовницы, которое неделю назад подарил: «Надо заложить, а потом я тебе верну!» Любовница скуксилась обиженно не только из-за кольца, но и услышав, что он не собирается разводиться с женой, чтоб жениться на ней, как постоянно обещал.
Оставив девицу на курорте почти без денег, чтоб ждала его, Яков Борисович вылетел первым рейсом в Москву, где в аэропорту встретила обеспокоенная жена, считавшая, что это он закрыл ей счет в то время, когда она нацелилась купить дорогую шубку из леопарда. «Почему не приехала на новом «Мерседесе?» - поинтересовался хитро Яков Борисович, садясь в старый автомобиль и чмокая брезгливо жену в щечку. «А его у нас в гараже нет, - ответила буднично жена. – Разве не ты его куда-то дел?» У Якова Борисовича автоматически сжались пальцы, будто душит пожилую некрасивую жену, но так как она вела машину, а он не мог сесть за руль, поскольку от расстройства уже выпил в самолете несколько рюмок коньяка, то удержался от порыва и затаенно подумал: «Ничего, нечего! Вот приедем – как к толстой жопе утюг горячий прислоню, так сразу во всем признаешься», - он фальшиво улыбнулся, чтоб не спугнуть жену раньше времени. Дома на Рублевке он зашел в свой огромный гараж и чуть не заплакал, ибо из десяти шикарных машин осталось только две самые дешевые… Закрыв железную дверь на засов, Яков Борисович схватил жену за волосы и заорал: «Ты, сука, куда дела машины? Продала?» - «Ты чего, очумел?» – взвизгнула жена. «Убью, если не признаешься! Машины были записаны на твое имя!» - «Да я вообще в гараж не заглядывала два дня… Ночевала в гостях у подруги - спроси у горничной, у садовника, у сторожа!» - «Думаешь, это алиби тебя спасет? Перехитрить меня вознамерилась? – процедил он, кривя слюнявый рот. – Но я спрошу, чтоб снять грех с души…» Он позвал сторожа, садовника, горничную и, усадив перед собой на скамью, рявкнул: «Куда делись мои машины?» - «Не знаем, - испуганно ответили все разом. – Гараж никто не открывал, и за ворота не выезжал». - «Так, значит, за дурака меня держите, сговорились? - в глазах у Якова Борисовича потемнело. – Убью всех!» - Он вытащил из сейфа многозарядный карабин и передернул затвор. Побледнев, работники упали перед ним на колени: «Клянемся, никто не выезжал!» Неизвестно, что он с ними бы сделал, если б в этот момент не позвонил из Парижа зицпредседатель фирмы, который с ужасом залепетал: «Яков Борисович, из моего сейфа исчезли акции Газпрома и нефтяных компаний, а на счету нет ни цента!» - «Так… - с дикой ненавистью процедил Яков Борисович, бросил телефон на бетонный пол и раздавил его каблуком. – Наконец-то я понимаю: вы все сговорились – сын-иуда, жена-кобра и зицпредседатель Альфред, который, как выяснилось, любовник моей супруги. Нищим решили меня сделать, да? Ну, ничего! У меня хватит средств, чтоб раскрыть ваш заговор!» - он выхватил телефон у жены, которая в страхе собралась вызвать милицию, искренне полагая, что иначе обезумевший муж ее убьет, и позвонил тетке, чтоб перевела ему деньги. Прошло пять минут, пока она звонила в банк, и вдруг он услышал: «Яков, дорогой, а на счету пусто…» Он еще мог представить, что способны обмануть привыкшая к роскоши и догадывающаяся о его изменах жена и избалованный сын, чужие люди, но чтоб родная добрая тетка!? «Куда же они делись? – мелко и нервно расхохотался он. «Не знаю…Я в этом деле ничего не смыслю». - «Ладно, - весело и ласково пробурчал Яков Борисович. - Заказывай гробик и место на кладбище!»
Заперев жену и работников в гараже, он сел на скамеечку во дворе и задумался, как украденное вернуть. Странные, ужасные мысли теснились в голове! Такие фантазии, что и в кошмарных снах не приснятся! Трясущимися руками он позвонил в свой банк, чтоб скинули на «карточку» остаток – какие-то жалкие пятьдесят тысяч долларов, но и они, как выяснилось, испарились. Это было уже слишком! Ведь их снять кроме него никто не мог, а значит!.. А значит, или он сошел с ума, или против него действуют тайные органы - может, мировые жидо-массоны, которые решили развалить державу, погубить чиновников и вообще власть в России… Об этом следовало срочно сообщить «гаранту конституции», и он помчался в Москву! Но так как Президент был в отъезде, то принял Якова Борисовича Премьер-министр, которому он непосредственно подчинялся, заявив, что есть всего лишь пять минут на незапланированный визит!
Оказавшись в просторном кабинете, Яков Борисович, бледный, с взъерошенными волосами и диким взглядом вращающихся глаз подбежал к уху премьера и зашептал: «Я раскрыл заговор против нашей власти в стране!» Премьер растерянно отодвинулся от него и указал на стул напротив себя: «В чем он выражается?» - «А у вас здесь нет прослушки?» - затаился Яков Борисович, испуганно озираясь по сторонам и заглядывая под стол. «Да вроде нет…» - усмехнулся премьер. «Меня обокрали! Обчистили до нитки!» - «В доме, что ли?» - «В доме мелочи – лишь восемь дорогих автомобилей увели!» - «Так обратитесь в милицию», - премьер терял интерес к разговору и недовольно глянул на часы. «Если б только это…Обокрали мою фирму за рубежом, уперли акции и красавицу яхту в Италии, закрыли все банковские счета! Всего на двести миллионов долларов! – и Яков Борисович демонстративно вывернул пустые карманы брюк, показывая, как беден. – Это международный заговор ЦРУ в придачу с израильской «Моссад»! Их агентов я поймал и закрыл в гараже: садовника, горничную, сторожа, жену, тетку, дядьку, а вы прикажите, чтоб арестовали сына в Лондоне и руководителя моей фирмы в Париже. Всех пытать каленым железом! Иголки под ногти загонять!». Премьер растерянно крякнул и подозрительно прищурился: «Подождите, я знаком с вашей декларацией о доходах и имуществе: там нет ни яхты, ни акций, ни счетов. Обычный скромный доход госслужащего!» Яков Борисович хмыкнул: «Ну так это же для публики… Можно подумать, что и вы в год лишь пять миллионов зарабатываете! У вас же, как пишут и говорят, чуть ли не сорок миллиардов долларов…» Премьер побледнел, лицо его окаменело, и он зло процедил: «Кто распространяет эту ложь?» Яков Борисович виновато заморгал, сообразив, что ляпнул лишку, и свалил сплетню на партию коммунистов: «Зюганов, сволочь, болтает…» - «А, по-моему, вы больны! Покажитесь психиатру, подлечитесь!» - премьер вызвал кнопочкой охранника и приказал вывести чиновника. Яков Борисович обернулся у двери и простонал с мукой: «Я же не только за себя. За всех нас переживаю! Проснетесь однажды – а уже нет за душой ни хрена! Лишь ржавый «Запорожец»! Все в соответствии с декларацией!»               
                Февраль 2011

ВОЯКА
Началась война в Чечне с боевиками-ваххабитами и оттуда пошли сотни гробов с российскими солдатами, необстрелянными и наивными, брошенными на умудренных жизнью, похожих на злобных волков бородачей. Стрелковому батальону Равиля пришел приказ готовиться к отправке на фронт, и тогда Равиль, понимая, что могут убить или покалечить, быстренько придумал себе, найдя ее в толстом «справочнике врача», мудреную болезнь, связанную с мозговой деятельностью, которую нельзя было однозначно диагностировать, настолько являлась редкой и малоизученной. И действительно, любой орган в организме (хоть печень, хоть сердце, хоть почку) можно просветить рентгеном или на УЗИ, по анализам мочи, крови, желчи или лимфы определить болезнь, то такую болезнь как «Отмирание мозга» выявить невозможно, как доктора в военном госпитале ни пытались – они и томографам Равиля сканировали, а все равно ничего не обнаружили, ну а он, изучив симптомы болезни, старательно «забывал» при них свои имя и фамилию, звание и должность, где «лево», где «право», сколько ему лет и даже как пройти в туалет или в свою палату… При этом он напряженно морщинил лоб, извинялся за забывчивость, сокрушался со слезами на глазах: «Как же буду жить дальше? Ведь у меня семья». Когда растерянным докторам надоело канителиться с Равилем, они вывели его на инвалидность: вроде руки ноги есть, прыгает как козел, а уже инвалид… Конечно, он мог бы просто выйти в отставку, подав рапорт, ибо армия сокращалась и держать в ней насильно вряд ли бы стали, но тогда Равилю пришлось бы, шагнув за ворота части и сняв с себя погоны, тут же искать работу, что в ельцинское время стало проблематично, да и работать он не умел и не хотел – недаром еще в юности прямо из армии, что делалось по льготам и легко, поступил в военное училище, понимая, что в любом случае легче и лучше жить на всем готовеньком, на государственном обеспечении, в теплой казарме, командовать солдатней, чем стоять на заводе у станка или вкалывать на стройке в мороз, в зной и под дождем… Этому Равиля надоумил папашка, который каким-то образом, побыв две недели молоденьким солдатиком в обозе на Дальнем Востоке при разгроме Квантунской армии, не понюхав даже пороха, заполучил почетный статус ветерана Великой Отечественной, но пока еще живы были настоящие ветераны, израненные вояки, инвалиды безрукие и безногие, с боевыми орденами во всю грудь, свой статус особо не афишировал, а то могли и по морде за наглость надавать. Так вот он Равилю, хитро ухмыляясь, говорил: «Если нет войны, то советскому офицеру живется гораздо лучше остальных в стране. Ну а если война начнется, то ядерная – и тогда никому несдобровать. Да и в Отечественную мирного населения погибло не меньше, чем вояк!» Так и дослужился Равиль к сорока годам до майора и дальше бы служил до пенсии, но тут эта война в Чечне… Поначалу, узнав об огромных потерях, причем и среди офицеров, которые не отсиживались в блиндажах в тылу, ибо при партизанской войне не было линии фронта, (боевики могли напасть и со спины и спереди), Равиль подумал: «На хрена туда было входить и перестреливаться с боевиками, которые свою местность знают, как пять пальцев, и гибнуть ни за хрен собачий? Сбросить на них маленькую атомную бомбу – и ****ец!» Приходила мысль отказаться от фронта по идеологическим причинам и заявить командующему дивизией, который его никогда особо не привечал, словно чувствуя его скользкую натуру, генералу Скоблину: «Я давал присягу защищать Родину, а не стрелять в своих же граждан…» - и все это, может быть, сошло за правду, так как противников этой войны в обществе было много, но выдумка с болезнью оказалась более выигрышной во всех смыслах.
В это время как раз правительство озаботилось отставниками и давало ваучеры на покупку квартир в разных городах страны по желанию, так сказать, вышедших в отставку, и, хотя многие, конечно же, хотели обосноваться в Москве или Питере, но полноценную квартиру на эти деньги можно было приобрести только в обычных городах, что Равиль и сделал, обзаведясь двухкомнатной квартирой в Казани, куда перевез из поселка городского типа престарелых отца с матерью. Вскоре отец выхлопотал себе удостоверение инвалида Великой Отечественной, так как человек был скандальный, крикливый и постоянно грозился, если в какой-нибудь инстанции возникала препона: «Да я на вас жалобу напишу в Кремль! В Государственную Думу! Нашему депутату, который мне родственником приходится. Это как же вы относитесь без внимания и сочувствия к тем, кто за вас кровь проливал?» И так далее и тому подобное и все это грамотной речью, с праведным пафосом, так что доктора и начальство сразу тушевались и подписывали ему любые бумаги…
Вскоре он вытребовал себе дополнительные жилые метры, и у Равиля стала квартира уже четырехкомнатной! А так как у обоих имелись инвалидности, то пенсии хватало на безбедную жизнь, но Равилю этого было уже мало – хотелось жить как и нынешние нувориши, ездить на джипе, коттедж себе построить, однако мозгов на бизнес почему-то не хватило, и он заделался в адвокаты. Хотя у него не имелось юридического образования, он, тем не менее, оказался прирожденным оратором-занудой, да и наблатыкался уже, выискивая всевозможные законы и лазейки в Гражданском кодексе, чтоб, махая своим отцом якобы инвалидом и воякой, как неким мощным тараном, государство побольше ободрать… Так что, обиженный нынешней властью и друг другом, народ к нему потянулся (за денежки, конечно) – и все шло бы своим чередом, да вдруг отец сильно захворал, сердце забарахлило, а потом и инсульт вдарил, так что парализовало его. Теперь отец, лежа на кровати, лишь зло и обиженно посверкивал маленькими колючими глазками, не имея возможности слово сказать и пальцем шевельнуть… Очень Равиль на него за внезапную болезнь обозлился, часто бубня у кровати перед обострившимся с горбинкой носом отца: «У, паралитик! Не мог еще лет пятнадцать прожить!», - это потому, что президент Татарстана Шаймиев всем пенсионерам-инвалидам, тем более воякам, пообещал в подарок по машине, и документы на нее уже были оформлены, а если старик не дай бог умрет, то кто же тогда машину даст?! И тут Равиля осенило, что старика надо отвезти в маленькую деревеньку, в другую республику за тысячу километров, где он когда-то родился и где еще стоит развалюха дом, что Равиль и сделал, погрузив сухонькое неподвижное тело отца на заднее сиденье автомобиля и заявив с фальшивой ухмылкой: «На родине то, на свежем воздухе, может, быстрее оклемаешься!» А сам, конечно, о другом думал: о том, что в доме от гниющего заживо отца, от трофических язв плохо пахнет, что отец ходит под себя… ну и о том, к чему, будучи человеком предусмотрительным, заранее готовился! Он провез отца по полям и перелескам, по которым тот еще в детстве босиком бегал, мимо обмелевшей речки, где когда-то рыбу удил, а потом посадил в инвалидной коляске на расшатанном крылечке и оставил вдвоем с моложавой и крепкой, на пятнадцать лет младше, матерью, на которой отец женился, бросив первую семью. Напоследок сунул ей в руки сумку консервов, суповых пакетов, пачек с кашами и строго заявил: «Если умрет, шли телеграмму без слов о смерти: мол, отцу совсем плохо… или лучше просто позвони».
Ждать телеграммы долго не пришлось – уже через месяц мать сообщила то, что сын приказал…Поехал Равиль снова в эту забытую всеми деревеньку, с одной улицей, где стариков-то осталось штуки три, где не было ни почты, ни других государственных учреждений, и похоронил отца на деревенском заброшенном кладбище, так что в городе никто не узнал, что старик умер, ни соседи, ни финансовые органы…И очень радовался, что отец у него обычный скромный вояка был, а не знаменитый Герой Советского Союза – те все на виду, выступают с патриотическими речами на мероприятиях и если умирают, то об этом по телевизору скорбно сообщают!
Когда почтальонка тетя Зоя принесла отцу очередную пенсию (а это были весьма солидные деньги), то Равиль бодренько заявил: «Отец, к сожалению, в деревню уехал подлечиться! Уже бегает там вовсю! Сено косит!» - и расписался за него очень даже похоже. Скромная милая почтальонка не возражала: ей легче – не надо будет второй раз приходить, тем более что с деньгами по улицам современных городов ходить стало опасно – на ее напарницу недавно подростки напали и сумку отняли…А потом Равиль вообще перевел пенсию отца на банковскую карточку и получал его денежки уже в банкомате, так что никто ни разу не поинтересовался, жив отец или уже нет… Кроме любопытной соседки по лестничной площадке, у которой в маленькой квартирке жила орава внуков и правнуков – вот она, как увидит Равиля, постоянно спрашивала: «Как у дедушки Фардея здоровье-то?», а то еще и в квартиру пыталась заглянуть и пирожки ему собственного приготовления с капустой передать, но Равиль ее жестко отшил: «Не твое дело!».
Старику на день Победы, как и положено, приносили от мэрии подарки – продуктовые наборы с кофе, конфетами, колбасой, сыром, бутылкой шампанского, а по юбилейным датам вручали медали, которые получал Равиль и всем поздравляющим говорил, что отец то к тетке на именины уехал, то к брату на похороны, то еще куда-нибудь. На стене у подъезда, в котором была квартира, красивую табличку прибили, что здесь живет ветеран такой-то… Скромную машину Жигули «семерку», полученную на отца, Равиль сразу продал, но не официально, так как по закону (чтоб пресечь возможные махинации) продать ее владелец мог только через год, а по генеральной доверенности, и, вложив эти деньги и приплюсовав пенсию отца, купил крутой джип.
* * *
Вот живет Равиль уже без отца пятнадцать лет, а пенсию за него получает – теперь она со всевозможными надбавками за возраст вообще огромная: в три раза больше зарплаты учителя! И хоть якобы живущему старику уже под девяносто, никто до сих пор из администрации префектуры, ЖЭКа и налоговой инспекции не удосужился с ним встретиться… Впрочем, если бы стали сильно настаивать, Равиль привез бы им какого-нибудь глухого и немого старика из деревни и показал бы с умилением: вот, мол, слава богу, жив еще дорогой папаша! Недавно он прочитал, что в Японии, решив поздравить со столетним юбилеем, пришли из мэрии к старожилу и обнаружили лишь засохшую мумию, которой было уже лет тридцать – и все это время родственники исправно получали денежки! Начали проверять других, и выяснилось, что около сотни тысяч хваленых старожилов просто не существует: исчезли, а кушать всё хотят! Так вот если уж в очень дисциплинированной стране такое происходит, то в России, при царящем беспорядке и где никому ни до кого нет дела, Равиля, водящего теперь дружбу с нотариусами, поднаторевшего в адвокатуре, тем более никто не выцепит! Да и почему он должен бояться кого-то, если из страны миллиардами воруют и ничего им за это не бывает!
Теперь одно его беспокоит, как на имя папаши получить квартиру или хотя бы те солидные деньги, которые власти России в лице Медведева с Путиным обещали клятвенно к шестидесятипятилетию со дня Победы выдать всем нуждающимся участникам войны! Но он что-нибудь придумает: ведь, несмотря на диагноз «отмирание мозга», голова у него хорошо работает! Пропишет отца в деревенском полуразвалившемся сарае – пусть придет комиссия и пусть ей стыдно станет от того, в каких ужасных условиях живут еще ветераны, смелые вояки, кровь за «светлое» капиталистическое будущее проливавшие!   
                Январь 2011
   
СНОВА НА ЗЕМЛЮ
Виртуальная сущность под номером «111а» проявилась на голографическом синтезаторе в командном центре ячейки Вселенского разума в виде переливающегося всеми цветами сгустка энергии, похожего на шаровую молнию, и послала сигнал на кодированном языке: «Я подаю заявку, чтобы вселиться в человеческое тело на планете Земля!» Командный центр, сосредоточивший в себе огромный опыт и невероятные знания, тем не менее, полностью автоматизированный, чтоб оставаться всегда беспристрастным, не имеющим возможности одним помогать, а другим нет в их желаниях, да и, несмотря на обладание абсолютной властью, данной ему живыми сущностями, ограниченный в своих возможностях и способности испытывать чувства, чтоб самому не превратиться в живую сущность, спросил: «Зачем это тебе?» - «Я потеряла смысл существования…» - ответила грустно сущность. – И мне хочется самоликвидироваться!» Это был частый ответ сущностей, которые бы хотели вселиться в то или иное тело на какой-либо планете, ибо дошли в познании мира до понимания того, что Вселенная, как бы Всемирный разум и находящиеся в нем сущности не стремились продлить ее существование, победить силы энтропии, должна в процессе эволюции пройти через некую точку «0», где все живое, в какой бы форме не находилось – в форме ли белковых тел или существ более высокого порядка, разрушается до мельчайших кирпичиков-частиц. Да, из этих частиц, вполне возможно, со временем опять возникнет новый Всемирный Разум, но у многих сущностей, живущих, словно файлы, в огромном мозговом центре, расположившимся в духовной области галактики, понявших, что их усилия тщетны, возникал вопрос: «А зачем жить?», ибо до сих пор их смыслом существования было искать способы сделать Всемирный Разум полным хозяином Вселенной. Это по наивным представлениям все галактические сущности должны быть абсолютно счастливы, ибо уже не ведают ни страданий, ни обид, ни боли, да и жить могут почти вечно, но мысль о бесцельности существования стала отравлять их жизнь… «И вообще, - сказала с надеждой и умилением сущность. – Я хочу, как наивный ребенок испытать восторг, страсти, любовь и все остальные прекрасные чувства… Познавать тайны мира и верить в счастливое будущее, как когда-то делали мои далекие  предки миллионы лет назад!» - «Но ведь ты знаешь, что жизнь в физическом теле полна мук», - ответил центр. «Конечно…Но я знаю и то, что не испытав страданий – не узнаешь,  что такое счастье» - «Ты подумай. Ведь, мы обрежем тебе связь с Всемирным разумом. Ты не сможешь общаться с друзьями…И все твои огромные знания о мире и вселенной, чтоб не могла ими воспользоваться на земле для победы над остальными людьми, или передать человечеству в дар, сразу забудутся» - «Это и хорошо, что жизнь будет непредсказуемой, экспериментом – с болью и страданиями, с победами и со страхом смерти, который я уже не могу испытать в своем нынешнем облике, ибо находиться в комфортном и безопасном состоянии устала: в нашей жизни, увы, ничего не происходит интересного. А этот новый опыт даст стимул жить!» - убедительно заявила сущность. «Есть одно «НО», - возразил центр. - Если ты не выдержишь страданий и самовольно захочешь покончить самоубийством в теле человека, то обратно сюда никогда не попадешь – окажешься на самом нижнем уровне, который люди называют «АД». Если станешь хладнокровным убийцей ради личной корысти, то опять же окажешься там». Сущность несколько призадумалась и заявила: «Но ведь сам же предупредил, что я не могу воспользоваться своим опытом и заранее знать, в каких условиях будет расти и воспитываться тело, в котором я окажусь… Вдруг я воплощусь в теле ребенка в семье преступников?! Вот если бы родиться в приличной доброй и обеспеченной семье, но ведь так нельзя заказать?» - «Это да… Но интуитивное понимание добра и зла, тяга к красоте и совести в тебе останется… С помощью этого можно переломить любые обстоятельства. И примеров тому среди людей множество! Даже убийцы становятся святыми!» - «Я буду стараться», - сказала с надеждой сущность. «Ну тогда сообщи, когда будешь готова к замечательному путешествию! И ничего из увиденного потом не забудь – расскажешь нам, чтоб и мы порадовались», - благожелательно напутствовал Центр. «Расскажешь, расскажешь, расскажешь…» - с некой завистью и восторгом заговорило множество сущностей, которые принимали в «онлайн» этот разговор: многие из них очень бы хотели вселиться в человеческое тело, но, увы, подобное следовало заслужить большой и долгой работой по самосовершенствованию, приобрести репутацию мудрой помощницы Всемирного разума.
Свет у сущности «111а» стал еще более интенсивный, яркий, переливающийся, и, наконец, она тихо и с легким испугом, словно прыгая в пропасть и полнейшую неизвестность, сказала: «Я готова» В тот момент Центр превратил ее в особое излучение, которое мощным потоком полилось на Землю и внедрилось в человеческий эмбрион в теле молодой красивой женщины, которая жила на берегу Камы в замечательном селе Ижевка несколько десятков лет тому назад.
* * *
Может, она внедрилась в меня и потому я вечно неуспокоенный – все хочу понять, познать, испробовать на собственной шкуре?.. И счастье, и страданье! Внедряюсь посредством творчества, чтоб больше набраться опыта, в пророков, политиков, олигархов и нищих, в детей, взрослых и стариков, в убийц, праведников и святых…Помогаю Всемирному разуму, чем могу! И нутром чую, что точки  «О» для Вселенной не будет! В этом галактические сущности в силу еще недостаточного развития сильно ошибаются…   
                Январь 2011















ПОВЕСТИ
 

  ГОЛОС  СВЫШЕ
Фантастическая повесть

Гл. 1
В
 последнее время, Евгений Кувалдин обивал в квартирах входные двери, и делал это качественно. Под дерматин клал толстый поролон, а по периметру, чтоб не задувало в щели, прокладывал плотный слой ваты – искренне хотел, чтоб тепло сохранялось в квартирах. Ведь если в каждом доме хозяева будут сберегать его, то в итоге меньше сожжется угля на ТЭЦ, выделиться углекислого газа в атмосферу, что грозит ухудшением экологии и «парниковым эффектом» и, в конце концов, гибелью природы на земле. До этого он работал на погрузчике на химическом комбинате, где производились чистящие и стиральные порошки, шампуни, пасты для мытья посуды, а когда осознал, сколько тонн только за один день «проходит через его руки», потом выливаясь из кухонных раковин и стиральных машинок в чистую матушку-землицу, которая, как губка и некий фильтр, впитывает все до поры до времени, пока не переполнится и не захлебнется нечистотами, то «толкнул» в цеху рабочим страстную речь по экологии и уволился с предприятия, посчитав позорным участвовать в губительном процессе… Когда-то, еще при советской власти, Кувалдин был известный в городе поэт, воспевавший стихами со сцен ДК и газетах, где публиковались подборки его стихов, подвиг молодежи приехавшей на всесоюзную ударную стройку, а теперь слава ушла, хотя он и продолжал по привычке немного писать теперь уже на экологические темы – о чистоте лесных родников, о девственной голубизне неба, которую ныне можно найти только далеко в поле, ибо над городом, особенно в жаркие дни, висит мрачный удушливый смог…
Обив за сегодня пять дверей, Евгений Кувалдин пришел домой усталый, с большой пластиковой бутылкой пива, сел за стол, разорвал сушеную рыбку для закуски и, попивая пиво из обычного граненого стакана, стал распечатывать конверты, которые забрал из почтового ящика. Думал с досадой и даже некой горечью: «Ну вот, пришел очередной отлуп из редакции. Не хотят печатать мои стихи. Пишут, что слишком пафосные и романтические. Такие в нашем жестком мире не нужны. А зачем, позвольте спросить, вообще поэзия существует, как не укрупнять боль и радость, любовь и горе!? А ведь раньше, когда комсомольская всесоюзная стройка была, с удовольствием печатали! Специально приезжали из Москвы, из журналов, чтоб молодых поэтов поддержать. Тогда Родине надо было, чтоб кто-то восхвалял энтузиазм масс! Даже в литературный институт приняли! Нужен им был! Как же, известный комсомольский поэт, строки из его стихов на стенах строящихся домов на огромных плакатах висели… «Город, построенный мной, – дарю!» А теперь кто?! Нуль! И вообще, похож на эту сушеную бессловесную рыбу, - он небрежно постучал рыбкой по столу, - которой уже никогда не плавать в чистой речке… Никакой перспективы. И почему так со мной случилось? Кто виноват? Может, в самом деле, бездарь? Не могу приспособиться к современной жизни…»
   Кувалдин с тяжким вздохом обхватил начавшую рано лысеть голову натруженными руками, и вдруг из правого угла комнаты услышал отчетливый, приятный по тембру мужской голос:
- Здравствуй, Евгений!
После некоторого замешательства Кувалдин настороженно спросил:
- Кто здесь?
- Это я – Просветленный!
- Какой, к черту, просветленный!? Брось шутить… Говори, куда спрятался? – воскликнул недоверчиво Кувалдин и стал ходить по квартире, заглядывая в платяные шкафы, под диван, в ванную – везде было пусто; выглянул в окно, вышел на балкон и растерянно пожал плечами, пробубнив: - Магнитофон, что ли, кто спрятал с записью и меня дурачит?
- Не трать попусту время, - сказал голос несколько утомленно. - Я говорю из высших сфер, меня нет на Земле.
Кувалдин ревниво прищурился и, играя желваками на худощавом скуластом лице, процедил:
- Любовник жены, что ли, решил меня разыграть… Ну, смотри, найду! Молью в шкафу не прикидывайся, как в старом анекдоте! Раздавлю!
- Я в самом деле из высших сфер, и мне поручили миссию поведать тебе информацию о том, что вскоре произойдет с цивилизацией, с Землей, если человечество не изменит свое поведение, не образумится! – сказал голос слегка обиженно.
Чувствуя, что голос не врет, да и тему обозначает очень важную и интересную, Кувалдин спросил затаенно:
- А почему мне?!
- Мы сами напрямую не можем сказать об этом людям, ибо люди в житейской суете нас не слышат, и поэтому, выбираем тех, кто не погряз в мещанстве, чья душа открыта миру, кто владеет талантом нести идеи в массы! Художников, поэтов, великих актеров! И вот выбрали тебя, чтоб жег глаголом сердца людей!
Зная, что в «великие» официально еще пока не выбился, хотя и считал себя очень талантливым, Кувалдин опять подумал, что над ним кто-то подшучивает; потряс головой, пытаясь, словно пловец, которому в ушную раковину попала вода, вытрясти из уха какой-нибудь маленький микрофон:
- Может, я свихнулся?! Может, сплю?
- Все с тобой нормально! – успокоил голос. - Выполняй миссию!
- Спасибо, конечно, за доверие, - хмыкнул Кувалдин благодарно. - Но смогу ли я… Ведь моих стихов в последнее время никто не печатает.
- Сможешь! – заверил голос.
- И вообще, я вам еще не верю! – сказал Евгений несколько капризно.
- Сейчас поверишь, - голос посерьезнел. - Я тебе буду диктовать, а ты записывай великую поэму, которую должны прочитать миллионы людей на всей планете!
Наконец-то проникнувшись доверием и важностью момента, Кувалдин схватил ручку, листок бумаги и уставился с вниманием в правый угол комнаты:
- Хорошо, слушаю…
- Не чернилами пиши! – пафос в голосе усилился до невероятной высоты, так что у Кувалдина аж мурашки пробежали по телу. - Кровью!!!
- А чего сразу кровью-то? – У Кувалдина пересохло в горле.
- Так у нас положено! – в голосе прозвучал металл.
Кувалдин порылся в ящиках стола, достал острый ножик, которым обычно кромсал бумагу, и тонкое перо для работы тушью. Решительно, лишь с небольшой заминкой сделал порез на ладони, поморщится от боли, обмакнул в рану перо и быстро стал писать, вслушиваясь в голос, который то переходил на еле различимый шепот, то звенел колоколом – такой Кувалдин слышал только у одного Юрия Левитана, который твердо и проникновенно когда-то объявлял о начале священной Отечественной войны с фашистами… Иногда Кувалдин виновато восклицал: «Не понял!», «Повторите», «Чуть помедленнее».
  Он не знал, сколько прошло времени (оно вообще словно бы остановилось), пока он, находясь в каком-то полуобморочном гипнотическом состоянии, очень быстро писал, расковыривая периодически рану, чтоб кровь не засохла. Наконец отодвинул листы бумаги с написанными в рифму строчками в сторону и обессиленно упал головой на стол и утомленный так, словно разгрузил вагон кирпичей, мгновенно уснул, услышав напоследок то ли во сне, то ли еще наяву строгое предупреждение:
- Знай, отныне тебе будут мешать бесы, которые заполонили Землю и хотят ввергнуть все человечество в преисподнюю!
Ближе к вечеру с сумкой продуктов в квартиру вошла молодая, симпатичная и очень нарядная жена Кувалдина Таня. Увидев мужа лежащим головой на столе и как-то странно постанывающим, будто беседующим с кем-то во сне, она сердито крикнула:
- Напился, зараза! Спит! Нет, чтоб меня с работы встретить. Продукты донести.
Она только что пробыла два часа в гостях у любовника на тайной квартире и теперь решила первой «напасть» на мужа, пока он не стал спрашивать, где так долго пропадала, почему задержалась после работы: считала, что лучшая защита - это нападение… Сделала вид, что очень обижена на него, чтоб не заметил, как ее глаза томно светятся.
Кувалдин поднял растерянно голову, протер ладонями, словно умываясь, лицо и восторженно и удивленно произнес:
- Что это было, сон? – потом растерянно посмотрел на порезанную ладонь, на исписанные кровью листы бумаги. - Нет! Вот и порез…Вот и сама поэма! – он, радостный, схватил со стула полотенце и быстро обмотал ладонь с раной.
Таня искоса и с недовольством глянула на листы:
- Опять стишки сочинял никому не нужные… Вместо того, чтоб полезным заняться! Работу хорошо оплачиваемую поискать. Вон твой друг Костя бизнесом занялся. Умеют люди жить, в отличие от некоторых! – Она хотела сказать, что тот купил вторую квартиру, где полный холодильник деликатесов, но вовремя спохватилась, ибо это означало признание, что там бывала.
Окончательно проснувшись и осознав, что с ним сегодня случилось нечто необыкновенное и величественное и какое он сделал огромное и нужное для человечества дело, важно и строго воскликнул:
- Придержи свой бабский язычок, если ничего не смыслишь! Я поэму великую написал, кровью!
Таня, еще думая, что он действительно лишку выпил, и продолжая сравнивать его с деловым и успешным любовником, усмехнулась:
- Да хоть мочой напиши, все равно не напечатают!
Кувалдин вскочил, словно ужаленный, и, подняв руки, замахал на нее, как машут на болтливого ребенка, который несет невесть что:
- Меня Разум вселенной специально выбрал для этого. Мне голос свыше это продиктовал, потому что я великий талант. Может быть, гений, пророк! – он задержал дыхание и патетически поднял к небу палец, а потом, чтоб окончательно удостовериться, нет ли в правом углу комнаты какого-нибудь спрятанного громкоговорителя, запрыгнул на стул, провел ладонью по обоям… и остался удовлетворен. 
- Гений – для удобрений – это наш Евгений! - продолжила язвительно жена, вспоминая, как сегодня с любовником едко, попивая шампанское, высмеивали манию величия Кувалдина, которой он якобы страдал еще с советских времен, когда его стихи цитировали с высоких трибун партийные чиновники. -  Видишь, я тоже могу рифмовать.
- Я же тебе говорю, - муж напыжился, - голос был мне с небес!
Таня рассмеялась, уверенная, что он так и не поумнел, несмотря на свои сорок с лишком…, хотя она и учит его вот уже два года быть практичным в этом прагматичном мире:
- Голос ему был! А ну, пусть и мне что-нибудь скажет. Может, поверю!
- Скажите ей неразумной… - обратился Кувалдин в правый угол, но голос не ответил.
- Видишь: молчит твой голос! Врешь ты все! – сказала Таня снисходительно.
- А чего ему, Просветленному, с тобой разговаривать? Ты не доросла еще до этого!
- А ты дорос?! Чего тогда тебе отлуп за отлупом из редакций приходят?
Кувалдин печально воскликнул:
- С кем живу! С мещанкой! На кого трачу жизнь и силы! – и у него даже слезы разочарования выступили, когда вспомнил, сколько уже обидных слов слышал от жены по поводу его наивности и несостоятельности. - Все вы женщины такие.., недавно прочитал, что даже жена Пушкина Наталья говорила: «Как ты мне надоел со своими стихами!» И это самому Пушкину!!!
 Теперь уже и Таня искреннее обиделась, оправдывая свое поведение:
- Тебе было уже сорок, а мне – двадцать, и ты обещал горы златые, шубу норковую, машину, хорошую квартиру, а главное, что будешь великим поэтом и мне посвятишь сборник стихов. Где все это? Один обман...
- Меня никто не понимает! Никто... – У Кувалдина аж затряслась нижняя губа. – Брошу все, уйду в монастырь!
- Ты лучше займись бизнесом, как Костя, это будет полезнее для нашего бюджета, ибо если мне придется рожать, то чем буду ребенка кормить? Твоими рукописями!? Они хоть и толстые, но буханку хлеба не заменят.
Кувалдин резко махнул рукой:
- Пусть ребенок лучше не рождается, ибо обречен быть несчастным с такой матерью!
- Это чем же я плоха? – Таня краем глаза осматривала свою ладненькую фигурку и милое личико в большое зеркало шкафа.
- Материалистка до мозга костей! Потребитель.
- Да, я молода, еще не потеряла привлекательности, и хочу жить не хуже подруг. Женился бы на старушке лет под пятьдесят, которой уже ничего не нужно: сидели бы на скамейке у подъезда и лузгали семечки.
Вспомнив вдруг последние слова, сказанные голосом о силах мирового зла, Кувалдин внимательно посмотрел на нее и тихо произнес:
- А может, ты исчадье ада?.. Не зря в Библии написано, что женщина – сосуд дьявола! Вот в тебя дьявол и залез… Не зря голос свыше предупредил, что мне будут всячески мешать бесы… Вот ты и мешаешь! Может быть, бесы уже заранее тебя ко мне подослали, чтоб обольстить: ведь не сразу догадаешься, что самый близкий человек следит за тобой, как подлый шпион…
Зная, что грешна, но не до такой же степени, Таня воскликнула:
- Так бы и дала по пустой башке! Я продуктов купила, чтоб тебе ужин приготовить, а ты…- она бросила сумку с продуктами на пол. - Все, надоело! Ухожу к маме жить…
Она накинула плащ и выскочила за дверь, считая, что после жесткого сегодняшнего разговора, после подобных оскорблений, имеет право, уже не таясь, встречаться с любовником как свободная женщина, и никто ее за это не осудит...
 Кувалдин кинулся за ней, желая продолжить разговор и извиниться, что погорячился, но из темного проема лестницы на него повеяло запахом частенько стоящих и гадивших на площадке подростков - показалось, этот сероводородный и аммиачный дух поднимается из самой преисподней... На пороге квартиры он замер, а потом испуганно попятился, шепча:
- Надо же, оказывается, бесы к моей квартире подобрались… Быстро они добычу почувствовали! Надо поэму скорее опубликовать, пока они ее не уничтожили… Пойду-ка я к редактору нашего городского журнала Шулерману.
Он открыл шкаф и начал перебирать одежду, чтоб одеться потеплее и поприличнее, так как офис редакции находился при административном здании мэрии, где стоял строгий милиционер и пропускал не всякого, а лишь хорошо одетых. Перебирая костюмы, рубашки, свитера, Кувалдин вдруг осознал, что за жизнь у него накопилось немало «всякого тряпья», порой совсем ненужного, ибо носит он в последнее время только рабочую одежду, ну и еще в лес на велосипедную прогулку надевает что-нибудь простенькое, а значит, и он был когда-то потребитель и на него текстильная промышленность тратила свои ресурсы… Решив, что отныне будет одеваться очень скромно, как Лев Толстой, который, будучи богатым графом, ходил в полотняной рубахе навыпуск, подпоясанный кушаком, в шароварах и сапогах, Кувалдин резко отодвинул костюмы в сторону, напялив джинсы и свитер…А вспомнив, что уже вечер и редакция закрыта, отложил поход до утра, и с упоением и восторгом стал читать записанную под диктовку поэму…
 



Гл. 2
С раннего утра Кувалдин в простенькой куртешке и в потертых джинсах стремительно вошел в кабинет редактора городского журнала Шулермана, который сидел за столом перед компьютером и озабоченно морщил лоб. Кувалдин отодвинул клавиатуру компьютера в сторону и положил вместо нее свою поэму, заявив, чуть сдерживая перевший из него пафос:
- Прочитай!
С виду всегда тихий и скромный, глядевший на всех благожелательно кроткими глазками с легкой поволокой, Шулерман растерянно улыбнулся:
- Ты во что одет? Хиппуешь? Здесь у нас все-таки приличное заведение, городское начальство заглядывает… Мог бы и костюмчик одеть.
Да, Шулерман очень давно знал Кувалдина. Еще по литературному объединению, так как и сам писал стихи и понимал, что Кувалдин человек весьма оригинальный и независимый не только в суждениях. От него всякого можно ожидать, но, тем не менее, считал, что прошли времена литературной юности и всем богемным литераторам пора остепениться, как сделал он сам, научившись угождать власти и выглядеть соответственно.
- Решил отныне другую жизнь начать, скромную. Мы все слишком много потребляем. Жрем, как свиньи, по десять костюмов имеем (хотя у него было всего лишь три), а ведь ресурсы Земли не безразмерные. Скоро им конец придет…
- Ну, ну… - Шулерман дипломатично поморщился и легонько отодвинул листы с поэмой. - Мне сейчас некогда читать твою писанину.
Кувалдин цепко схватил его за плечо пятерней:
- Ты как главный редактор должен ее в ближайшем номере своего журнала опубликовать!
Шулерман округлил глаза и, хотя не имел привычки сразу отказывать автору, чтоб не нажить врага, а отговорками…отговорками лишь мягко намекал, теперь воскликнул:
- Ты что? У меня на четыре номера вперед все заполнено... И вообще, мы в журнале сейчас не выделяем места для художественной литературы.   
- Это почему? Потому что все забито рекламой и заказными статейками?! – Кувалдин стал трясти перед лицом редактора его толстым глянцевым журналом, на обложке которого был помещен (кстати, за большие деньги) портрет улыбающегося импозантного местного богатея, получившего это богатство непонятно каким способом и стремящегося пробиться в депутаты республики. - Одни призывы: жуй, глотай, одевай, покупай…
Мягким кошачьим движением Шулерман отодвинулся от Кувалдина, опасаясь получить от возбужденного поэта этим журналом в лоб:
- Это наш хлеб! Реклама сейчас не только двигатель торговли, но и всей жизни. Ну а художественную литературу никто не читает.  Кроме детей – им по школьной программе положено.
Кувалдин крикнул:
- Но это поэма, написанная кровью под диктовку высших  сил!!!
Чтоб успокоить Кувалдина, Шулерман обволакивающим голоском стал шутливо философствовать:
- Все мы, поэты, пишем кровью своей души... Вот если бы ты написал ее под диктовку МЭРА, от которого зависит наше финансирование,  было бы куда интересней.
Кувалдин в гневе, шумно дыша, заходил вокруг стола и Шулерман, чтоб не выпустить его из вида, быстро крутил головой на длинной шее.
- Вот! Все вы продались! Человечество погрязло в разврате, а вы, интеллигенты, которые должны быть светочами, ничего не видите! Кругом бандитизм, проституция, наркомания, СПИД, загаженные реки, продажность политиков. А если человек умен, его мозги уже превратились в арифмометр по подсчету прибыли.
- Все мы видим… - Шулерман слегка смутился. - Но ты не живи прошлым. И в советские времена было не лучше: тупость чиновников, пьянство, лень, всяческие запреты... А ты, между прочим, восхвалял то время!
Кувалдин нетерпеливо его прервал и сунул под нос рукопись:
- Читай! Не отвлекайся…
Чувствуя, что от настырного Кувалдина не отвертеться, Шулерман с досадой взял листы с поэмой… Пока он читал, Кувалдин смотрел на него, не шевелясь и словно пытаясь взглядом вдолбить смысл поэмы. Наконец, Шулерман отложил рукопись, потер затылок и медленно, подбирая каждое слово, чтоб не разозлить гостя, начал:
- Видишь ли...
- Ты не юли, не юли. - Кувалдин прервал его.
- Темы подняты злободневные, важные, но мудрено все для массового читателя. Я два института окончил, и то с трудом понимаю некоторые словечки и мысли.
- Элиту-то из себя не корчите, не корчите. Думаешь, если человек всю сознательную жизнь проработал на заводе, значит он простачок. Люди - они все понимают… Конечно, здесь в каждой строчке больше смысла, чем в твоих статейках заказных, но на то и поэма пророческая!
- Никто и не корчит, - Шулерман вновь проявил выдержку и сделал вид, что не обиделся. - Но журнал издается массовым тиражом для простых горожан, а не для  кучки философов, которые надеются одним махом изменить мир. Никогда на земле не было «золотого века» и не будет, к сожалению. Как великий поэт сказал: «Нет правды на земле, но нет ее и выше...».
Кувалдин сжал кулаки и набычился:
- И что теперь – сидеть сложа руки и наблюдать за безобразиями?!   
- Ну почему так категорично? Еще древние мудрецы учили: «Каждый должен возделывать свой сад». Создавать мир, благополучие и гармонию в семье, порядок на рабочем месте - и тогда порядок будет везде. А ты хочешь наскоком что-то изменить. Не надо обольщаться, что наша литературная деятельность, написанные на бумаге словеса имеют огромную силу, - заявил Шулерман, давно убедившись, что реальную силу в этом мире имеет только власть и большие деньги.
- А как же тогда «глаголом жги сердца людей?» - воскликнул Кувалдин.
- Вот и дожгли «некрасовы и иже» до большевицкой революции... Надо принимать умные законы, следить за их исполнением. И спрашивать как в Гонконге: нашли при тебе четыре грамма наркотика - смерть... Плюнул на улице - заплати штраф пятьсот долларов!
 Кувалдин стукнул кулаком по столу, что аж подскочила, словно от испуга, компьютерная мышка:
- Ты не понял смысл поэмы. Это глобальная вещь: речь идет о цивилизации, которая грызет землю, как червь яблоко, и скоро свалится в преисподнюю. Мы выкачиваем нефть, процеживаем океаны, убиваем животных.
- Потребление является стимулом для большинства людей, иначе их не заставишь работать. И поэтому изобретаются все новые вещи... Это еще Маркс с Лениным говорили: крепостные и рабы будут работать плохо, ибо у них нет стимула. Вот и мы, вернее наши деды, пытались работать ради «светлого будущего», но, увы... пустыми обещаниями сыт не будешь.
Вдруг Кувалдину показалось, что из курчавой головы редактора, ближе ко лбу, выставились блестящие, маленькие рожки, и он инстинктивно погладил Шулермана по темным волосам, пытаясь их схватить и оторвать:
- Что это у тебя?! Ну-ка, ну-ка…
-  Ты чего? – Шулерман растерянно и испуганно отдернул голову.
- Да так... подумалось, что рожки бесовские торчат.
Шулерман вдруг побагровел и, наслюнявив руку, быстро пригладил волосы и сухо сказал:
- Ладно. Оставь свою поэму, я еще раз прочитаю, вникну.
Но Кувалдин неожиданно резко вырвал у него листы с поэмой:
- Знаешь ли, она у меня написана в одном экземпляре… Еще заныкаешь куда-нибудь! Словно ее и не было! И человечество лишится важнейшего пророчества. Вот размножу, тогда и принесу.
- Ты чего-то на меня в обиде? – Шулерман сделался каким-то слащавым. - А ведь когда-то вместе в литературное объединение ходили, до утра о жизни философствовали, водочку пили, стихи друг другу читали. Обижались, что нас не печатают. Друзья почти были!
Кувалдин продолжал смотреть на него с подозрением:
- Может, и были, да только разошлись наши дорожки. Ты сейчас журналистский начальник, бюрократ, поешь под дуду власти. Статейки про них подхалимные тискаешь. А ведь кругом бардак, люди месяцами зарплату не получают. Где духовность, где взаимовыручка!? Все разъела ржа торгашества и потребительства. Страна гибнет! Да что там страна… Человечество подошло к краю пропасти! И вот вместо того, чтоб поведать об этом всему миру, ты давишь таких, как мы.
Сунув листы с поэмой глубоко за пазуху, чтоб случайно не потерять, Кувалдин, подозрительно озираясь, вышел из кабинета и направился на поиски множительного аппарата. Если бы у него был компьютер с принтером, он бы ее уже сегодняшней ночью размножил, но Кувалдин в силу консервативности мышления и считая компьютер почему-то еще не до конца проверенной «цивилизационной штучкой», которая таит опасность,  его принципиально не покупал.
Выглянув в окно и убедившись, что Кувалдин вышел на улицу, а не прячется за дверью и не подслушивает, Шулерман набрал номер телефона еще одного товарища по литературному объединению - бывшего слабенького прозаика, а теперь крупного бизнесмена, который уже не раз публиковал рекламу своей торговой фирмы в журнале:
- Слушай, Константин Николаевич… С нашим товарищем Кувалдиным что-то случилось. Крыша, похоже, поехала! Ты не видел его в последнее время… Одет как Лев Толстой, когда тот опроститься решил и стал ходить в самодельных сапогах и в крестьянской рубахе с пояском… Да и поэму мне какую-то мудреную принес, своей кровью якобы написанную. Явно паранойя!
Костя уже знал об этой поэме и странном поведении Кувалдина от его жены, которая еще вчера вечером сообщила ему по телефону, что поссорилась со своим «чокнутым», ушла жить к маме и теперь может встречаться с ним гораздо чаще. Он считал Кувалдина еще с былых времен «большим артистом», умеющим играть на публику и создавать о себе некий образ «поэта не от мира сего»: помнилось, как на семинаре молодых литераторов, на который приехали важные литературные начальники из Москвы, известные писатели, Кувалдин выхаживал на виду у публики в ботинках с развязанными шнурками, а когда Костя, думая, что тот забыл их завязать, сказал об этом, тот проигнорировал… И теперь Костя с усмешкой ответил: 
- Думаю, он красной тушью написал и за кровь выдает?..
- Да нет, рука у него перевязана.
- Ты же под бинты ему не заглядывал – может, там нет никакой раны? Муляж…Впрочем, он может даже и рану сделать ради тщеславия!
- Да, нет, - Шулерман вспомнил, как тот искал у него на голове рожки. – Ему бесы всюду чудятся. Сходи, его проведай. Может, психиатру показать?

Гл. 3
Выйдя от Шулермана, Кувалдин направился вдоль по центральной и самой ухоженной улице, с модными дорогими бутиками, с цветной брусчаткой на тротуарах в поисках копировального центра. Около одного из бутиков его внимание привлекла нарядная женщина в длинной норковой шубе, в блестящих высоких сапогах, с золотыми перстнями на пальцах, с огромным бумажным пакетом, из которого виднелись какие-то яркие одежки; она по «сотовому» капризно вызывала такси, откинув от уха прядь мелированных волос. Своими одеждой и поведением, ароматом шикарных духов она сразу выделялась из толпы – впрочем, таких уверенных в себе, гламурных женщин Кувалдин в последнее время встречал все чаще и, остановившись около нее, с ласковым укором сказал:
- Вы такая красивая, у вас такие чудные духи...
Женщина несколько брезгливо смерила его, убого одетого, невзрачного с виду, быстрым взглядом и сухо ответила:
- Спасибо за комплимент, – Она отвернулась, показывая, что не намерена с ним общаться.
Кувалдин обошел ее спереди и вдруг горестно, с осуждением воскликнул:
- Но сколько народу работало, чтоб вас одну так красиво одеть! Сколько на вас золота, которое, превратив в деньги, можно раздать голодным детям… Сколько беззащитных животных истребили ради вашей шубы... Ну а духи - зачем они, когда аромат женского тела гораздо привлекательнее?
Женщина резко отстранилась:
- Мужчина, если будете приставать, я позову милицию!
Кувалдин, вспомнив про свою жену, которая хочет явно походить на таких женщин и постоянно упрекает его, что не может обеспечить ей подобное существование, грустно покачал головой:
- И вообще, своим вызывающим видом вы провоцируйте остальных женщин стремиться к такой же роскоши, а те требуют денег с мужчин, которые порой идут ради этого на преступление, берут взятки, грабят государство и людей. А сколько жен, завидуя вам, уходит от хороших, но бедных мужчин, в поисках внешней мишуры, в любовницы к богатым, разбивают семью!
Женщина, уже видя, что мужчина не агрессивен и не собирается на нее нападать, раздраженно процедила:
- Псих какой-то.
- Я не псих… - с болью произнес Кувалдин. - Я забочусь о ваших детях, внуках и правнуках (если они у вас, конечно, будут, ибо рожать такие не хотят)  – ведь им от нас достанется пустыня, если не прекратим чрезмерное потребление!
- Маньяк… Помогите! - вдруг крикнула женщина и побежала в бутик за помощью охранника, названивая при этом: - Такси…Я на вас жаловаться буду! Тут меня чуть не изнасиловали, пока я вас жду!
Кувалдин тяжко вздохнул и, не желая объясняться с милицией, в которой, как пишет пресса, много «оборотней-бесов» и кои могут помешать его миссии, пошел прочь, бубня:
- Ничего не поняла… Вот и моя жена ничего не понимает. Золотые горы, видишь ли, ей обещал…Дурак был. Да и куда денешься, если вы не любви ищите, а именно золотых гор.
  Около облицованного серым мрамором здания крупного банка Кувалдин увидел импозантно одетого мужчину, который вальяжно вышел из черного огромного джипа. Кувалдин, стараясь найти подходящее выражение, чтоб не обидеть владельца автомобиля, с показным уважением спросил:
- Господин, это ваша машина?
- Ну…- неопределенно буркнул мужчина, исподлобья изучая Кувалдина.
Кувалдин, играя под простачка, радушно улыбнулся:
- А сколько в ней лошадиных сил?
- Триста... - Мужчина хвастливо процедил через губу.
И тут Кувалдин удивленно округлил глаза:
- Триста лошадей везут одного человека - это же какое расточительство!? А сколько средств и материалов затрачено на изготовление этой машины! Все блестит, салон из натуральной кожи! – Он наклонился и попытался заглянуть через тонированное окошко в салон.
- Мужик, тебе че надо? – досадливо поморщился владелец. - На бутылку - так и скажи... - он вытащил из кармана шикарного пиджака «сотню» и небрежно кинул на брусчатку к ногам Кувалдина.
Кувалдина этот жест оскорбил:
- Ты меня не понял! Я интересуюсь, зачем вообще делают и покупают такие огромные машины, которые тратят бензину как грузовик? Итак воздух в городе поганый – дышать нечем! Глаза слезятся. Ладно, мы им дышим, но мы-то уже пожили, а ведь этим воздухом наши дети отравляют свой организм! Они уже наполовину больные. Какое они потомство оставят после себя… Ведь вымрет же человечество, как тараканы, только от собственных ядов. Ну, хочешь ездить: купи «ОКУ», а еще лучше велосипед - и воздух не портишь, и для здоровья польза.
Мужчина, уходя в банк, криво усмехнулся:
- Ты, похоже, больной...  А я уж хотел тебе в лоб дать.
Кувалдин вслед грустно сказал:
- Конечно, больной, но только душа болит… - а потом растерянно развел руками, глядя печально, как осенний ветер уносит сотенную бумажку. - И этот ничего не понял…
Свернув в проулок, под деревьями среди кустиков рябины, на обочине дороги, Кувалдин увидел худенькую девочку, похожую на школьницу, и сразу понял, что это малолетняя проститутка: глаза были густо накрашены черной тушью, губы ярко выделены помадой, а сама она ласково и завлекающее посматривала на проезжающие мимо автомобили - особенно на дорогие иномарки.
Кувалдин с трагичным лицом подошел к ней:
- Девушка, сколько тебе годков?
Она кокетливо улыбнулась:
- А что?.. Не бойтесь. За развращение малолетней не привлекут.
- Да я не об этом… - Кувалдин с нежным и теплым отцовским чувством поглядывал на нее. - Тебе ведь лет шестнадцать, не больше, а ты уже сгубила свою душу и здоровье. Сама, наверное, уже гепатитом или сифилисом заразились и других людей заражаешь… А ведь тебе еще семью надо создавать, детей рожать! Кого ты после этого можешь воспитать?! Какого-нибудь подонка, убийцу, тюремщика. Что тебя толкает сюда, на панель? Тебе что, кушать нечего? Или легкой жизни хочется?..
Растерянное лицо девушки все более мрачнело:
- Мужчина, у вас есть деньги или нет? Если нет, то не стойте около меня, а то клиенты видят вас и ко мне не подъезжают.
Кувалдин сунул руку в карман куртки и достал две сторублевые купюры:
- Есть немного… Вот возьми!
Обиженно насупившись, девушка взяла деньги:
- Но мне этого мало. Ведь надо половину сутенеру отдать.
- Это я тебе запросто так… Кстати, честно заработанные, а не такие, какие тебе дают остальные. Наворуют, а потом покупают таких, как ты. Сходи лучше в кафе, покушай да отогрейся, а то ведь продрогла вся…- сказал он, отметив, что ножки в тонких прозрачных колготках у нее мелко дрожат.
- Спасибо…- обрадовано ответила она, почувствовав, что впервые ее кто-то из мужчин искренне пожалел. - Но если я уйду, меня сутенер побьет… - В следующую секунду она уже кинулась к притормозившей у обочины большой серебристой машине, за рулем которой сидел мрачноватый мужчина лет шестидесяти. - Извините, ко мне вон клиент на машине подъехал.
Наклонившись к приоткрытому стеклу, она перебросилась с мужчиной парой фраз, радостная села на переднее сиденье и куда-то укатила…
Кувалдин, не в силах вмешаться (все-таки не его дочь), лишь с болью посмотрел вслед и подумал: «Сидела бы дома, вязала, шила на продажу. Да хотя бы полы в подъездах мыла… Деньги всегда можно честным путем заработать, если есть на это желание».   
Дальнейший путь лежал через небольшой безлюдный сквер и, проходя по пустынной, занесенной желтыми листьями аллейке, Кувалдин увидел на бетонной скамеечке молодую парочку - сначала показалось, что это влюбленные уединились, чтоб нацеловаться вдоволь вдали от любопытных чужих глаз… Он хотел пройти мимо, но вдруг заметил, что парень делает девушке укол в оголенную локтевую вену, а та закрыла глаза, отвернулась и сморщилась то ли от страха, то ли от боли, то ли уже от удовольствия…
Кувалдин в два прыжка подскочил и вырвал из рук парнишки шприц:
- Ты чего делаешь, гаденыш?!
- Да отстань ты, дяхан… - вяло, с затуманенным взором и без какой-либо обиды произнес парнишка, словно ему в мире уже на все наплевать. - Какое твое дело. Сидим тут в скверике, никому не мешаем. Радуемся жизни. Иди себе мимо!
Кувалдин крикнул:
- Жизни он радуется… Да тебе жить-то осталось, может, два понедельника! Тебе учиться надо, работать, а не кайфовать! Где ты денег на дозу взял?! Украл, наверное, или у родителей хапнул? Намылить бы тебе сейчас рожу! – он схватил парня за шкирку курточки и потряс. - Девчонку на иглу садишь, стервец!
- Отпустите его… - с таким же безразличием ко всему происходящему сказала девушка. - Я сама хотела попробовать. В жизни все надо испытать и испробовать!
Кувалдин опешил, а потом указал под ноги на кучку, оставленную часто гуляющими здесь собаками:
- Вон собачье дерьмо – почему не пробуешь? Оно даже полезнее будет, хоть и пахнет!
- Отстань! Своим детям указывай! Сейчас демократия и либерализм – каждый, чего хочет, то и делает! Свобода личности! – сказал парень, обнял девушку и они, закрыв глаза, перестали замечать Кувалдина да и все остальное… Кувалдин постоял около них некоторое время и с унылым видом пошел прочь, понимая, что действительно жизнь настолько изменилась, что всем друг на друга наплевать: правительству на народ, а народу на правительство, а уж на ближнего своего тем более. Удивительное равнодушие! А ведь он хорошо помнил те времена, когда ребенка (будь он даже из самой неблагополучной семьи) умные и заботливые люди сначала воспитывали в детском садике, потом в школе, где он проходил этапы октябренка, пионера, комсомольца – и везде за ним следили, где строгостью, а где добрым советом направляли на путь истинный, школьник сдавал нормы физкультурные ГТО (готов к труду и обороне), обязан был хорошо учиться и расти здоровым. А что теперь? Теперь каждый уже с юности предоставлен сам себе – хочешь пиво пей, а хочешь - колись, и обществу на это начхать да и многим родителям, похоже, тоже… Вот и умирают, оказывается, как говорит статистика, аж до ста тысяч в год от наркотиков, до полумиллиона от алкоголизма, а девяносто процентов молодежи уже после школы больны: им что, вместе с аттестатом инвалидное удостоверение сразу выдавать?!
И Кувалдин ускорил шаги от жгущих, словно горячие угли, мыслей: «Боже, что дальше то будет с миром, с людьми?! Надо быстрее разослать свою поэму по всем журналам и издательствам! Надо в ООН послать, чтоб перевели на английский и на все языки мира и распространили для миллионов людей. Скорей, скорей в типографию. Пусть размножат хоть на ксероксе…»

Гл. 4
Костя подъехал вечером на дорогой иномарке к дому Кувалдина, чтоб разузнать, в порядке ли у того с головой, и чтоб выяснить, как товарищ относится к уходу из дома своей жены, не ищет ли ее, не ревнует ли… С некоторым опасением, несмотря на то что высокий, крепкий мужик и в кармане всегда носит травматический пистолет, он поднялся на лифте на восьмой этаж и позвонил в дверь, которая вдруг разом открылась настежь, а на пороге возник Кувалдин с заржавленным большим топором – и такой у него был грозный вид, что Костя, инстинктивно закрываясь руками, отскочил к стене, и чуть не описался, пробубнив со страхом:
- Ты чего это?
Кувалдин подозрительно посмотрел по сторонам, глянул в лестничный проем, чтоб удостовериться, нет ли в подъезде угрожавших ему сегодня агрессивных подростков, похожих своими немыслимыми и взъерошенными прическами на маленьких бесенят, и запустил Костю, который вошел в квартиру бочком-бочком, прижимаясь к стенке. А так как лицо Кувалдина приняло свое обычное выражение – взгляд больших, ясно-голубых и круглых, словно у ребенка глаз, подобрел, то Костя осмелился спросить:
- Привет, Женя! Как поживаешь? Сто лет не видел…как здоровье?
Кувалдин вдруг насторожился:
- Нормальное здоровье… А чего это ты про здоровье?
- Да так, просто, - Костя расплылся в фальшиво-добродушной улыбке, пытаясь скрыть истинные причины своего прихода.
- У тебя так просто ничего не бывает! - сухо сказал Кувалдин, зная Костю давно как весьма расчетливого человека.
- Че это ты с топором?
Кувалдин опустил топор на пол:
- Да какие-то подозрительные люди на лестничной площадке крутятся… Гадят! Наркотики колют, курят, орут на весь подъезд по ночам. Всем жильцам надоели, но люди их боятся, а я сказал им пару ласковых и спустил со ступенек…Ты там сейчас никого не видел?
Костя затряс головой и громко и членораздельно, как обычно делают врачи, когда разговаривают с человеком, который не совсем адекватно воспринимает мир, воскликнул:
- Никого. А что, угрожают?
- Угрожать в открытую не угрожают, - приглушенно ответил Кувалдин, - но с тех пор, как написал поэму… Какие-то силы пытаются мне помешать. Вот, например, пошел я в типографию, чтоб поэму размножить, а у них там сразу ксерокс сломался, пошел в другую, а там вдруг свет вырубился. А в третьей типографии пятна какие-то черные на листах пошли. Неспроста все это! Но я все-таки отпечатал несколько экземпляров на машинке и разослал по журналам и редакциям, даже в ООН один экземпляр послал…
Костя показно-уважительно заявил:
- Про твою поэму мне Шулерман рассказывал.
-  Ну, и что?
- Мудрено, говорит, все, - Костя отвел глаза.
- Вот и он тоже из той же когорты…бесовской. Ты посмотри, - Кувалдин с досадой постучал кулаком по телевизору, - они же все телевидение захватили! Вместо того чтобы в набат бить, они людям подсовывают всяких голозадых попзвездочек да юмор бесконечный. Дескать, все мило и хорошо. Смейтесь, мол, и развлекайтесь.
Уже понимая, что Кувалдин не нападет на него, и даже немного жалея бывшего друга, с которым немало ранее беседовали, выступали на творческих вечерах, Костя озабоченно заметил:
- Ну, разные передачи есть… Но тебе бы бросить все это, а то как-то плохо выглядишь. Побледнел, глаза ввалились.
- Чего бросить? – насторожился Кувалдин.
- Поэзию всякую…Кому она сейчас нужна?! Я ведь вон бросил повести и рассказы писать, как реформы начались, бизнесом занялся.
В душе соглашаясь с Костей, но и осознавая всю ответственность за сохранность поэмы и свою миссию, Кувалдин сказал с пафосом:
- Да я уже почти бросил, но высшие силы поручили поэму написать, иначе вся земля ввергнется в преисподнюю. Я им пообещал, и выполню это задание!
- Ну, не так уж все плохо в нашем мире и в стране. Люди свободными и состоятельными стали. Я вот, например, коттедж даже в лесу строю, - похвалился Костя.
- И большой?
- Метров триста квадратных будет… Восемь комнат, три туалета.
- Зачем такой огромный на семью из трех человек? Ты что, в футбол там будешь играть? – Кувалдин вдруг затаился и сосредоточился как любой перед словесным нападением, чтоб не спугнуть заранее соперника, но стараясь собрать о нем как можно больше информации.
- Говорят, деньги надо в недвижимость вкладывать! Да и потребление ; это двигатель экономики: работают кирпичные заводы, производители мебели...  Сколько надо всевозможных материалов, чтоб построить и оборудовать этот дом! На этих заводах люди получают зарплату, несут ее семье, да и мои строители, а их сейчас двадцать человек, тоже на этом кормятся, - размышлял Костя уверенно, не видя повода для полемики.
- А если вложить средства в Детский дом? - с едким прищуром глянул Кувалдин.
Костя недовольно буркнул:
- Зачем мне тогда напрягаться, здоровье свое губить, если все потом раздаривать?.. Ведь бизнес - нелегкое дело! Постоянные стрессы. И вообще, вдруг у моих детей или внуков не будет коммерческой жилки, а я все раздам. Нет уж, пусть будут обеспечены мои дети. А у государства на Дома сиротские средств хватит, если ими толково распоряжаться, но оно никогда не умело этого делать. Ведь богатейшая страна была Советский Союз, сколько нефти добывали! Куда все делось? Понастроили однотипных, серых городов, военная машина, как мифический Сизиф, перемалывала впустую миллиарды. Нет уж, пусть деньги  будут  у хозяина, он ими лучше распорядится...
- А что делать с человеческой завистью? – Поза у Кувалдина не менялась: он сейчас походил на Ленина, которого показывают в старинных фильмах про Октябрьскую революцию – тот тоже все знал, все понимал, и умело и едко задавал представителям буржуазии каверзные вопросики…
- Что ты предлагаешь? – осекся Костя, чувствуя, что его поставили в положение виноватого.
- Вкладывать средства в науку, в искусство. Жить аскетично!
- Это мы уже проходили, носили одинаковые робы при Сталине и смотрели на пустые полки в магазинах при Горбачеве…
- У, как ты красиво заговорил! – Кувалдин прищурился. -  А чем это ты от нас всех, по твоему представлению глупых и бедных, отличаешься? Какими такими талантами? Может, ты открытие научное великое сделал, премию получил и от этого разбогател? Или, может, ты создал на ровном месте какое-то важное производство? - новых автомобилей, телевизоров или сотовых телефонов? Перепродаешь готовенькое, как почти все так называемые предприниматели в нашей стране…
- Торговать тоже надо уметь! - важно заявил Костя.
- Я слышал, ты начал с того, что заставил бомжей за копейки собирать на свалке пузырьки от иностранных шампуней, с красивыми этикетками, в которые ты разливал потом самый дешевый российский шампунь и продавал со своего ларька как заграничный…
Откуда узнал Кувалдин про эти давние махинации, Костя не ведал, но расспрашивать об этом не стал, а только покраснел аж до ушей и сухо вымолвил:
- Это было первоначальное накопление капитала. Другие, может, вообще грабили людей и убивали, а теперь порядочные бизнесмены.   
- Вот так вы все… - Кувалдин махнул безнадежно рукой. - У всех оправдание, а как жареный петух клюнет, как это было после царизма, так заноют: дескать, обижают, все отнимают, к стенке ставят!
Костя окончательно обиделся:
- Теперь такое не повторится. Другие времена. Коммунистическая идея себя дискредитировала. Хуже всех живут Северная Корея и Куба, где еще правят коммунисты.
- Поживем – увидим… Да ведь я о другом – о разумных потребностях, иначе утонем в собственных помоях. Ты посмотри: вокруг города сплошные горы свалок… Был недавно в лесу: смотрю, овраг вонючим мусором забитый, а ведь еще два года назад в нем грибы собирал… - Кувалдин на некоторое время задумался, вспомнив ужасную картину с кучами пустых пластмассовых бутылок, пакетов и всякого барахла на еще недавно уютной полянке, а потом резко схватил Костю за лацкан пиджака: -  Да, кстати, у тебя же деньги есть, издай мою поэму. Пусть без моей фамилии, ибо ее просветленный продиктовал… Мне слава не нужна, главное, чтоб люди прочитали.
Костя от растерянности некоторое время беззвучно открывал рот, не зная, как отказать (ведь только что хвалился своими деньгами); он сейчас завидовал Кувалдину, его писательской и гражданской страсти, считая, что, конечно же, товарищ сам написал поэму, но для пиара говорит о каком-то просветленном:
-  Вообще-то все деньги я в дом вбухиваю. Но дай экземплярчик. Может, выкрою чего…
Кувалдин из-под матраца на кровати достал простенькую картонную папочку, и, оглядываясь по сторонам, настороженно сказал:
- Только не потеряй, а то у меня последняя.
- Не потеряю… - Костя сунул папочку в дипломат. - Но тебе, наверное, надо полечиться. К психиатру сходить! Уж слишком ты подозрительный стал…Мания какая-то.
- Вот и жена то же говорит… - Кувалдин опять затаился и насторожился. - Запрятать меня хочет! Все меня хотят подальше запрятать, всем я мешаю. Сделать из меня дурачка: дескать, что с него взять, психбольного! Оскорбляет меня по всякому… Надежд, видишь ли, ее не оправдал!
- Ну, она женщина молодая, симпатичная. Другой, обеспеченной жизни хочет… - сказал вскользь Костя, уже хорошо зная неимоверные запросы Тани, и теперь, желая, чтоб ее муж всегда был под присмотром и не мог тайно выследить встречи с любовницей, сказал: - Иди-ка лучше ко мне работать на коттедж – больше получишь, чем на обивке дверей! И жена будет довольна! А где она, кстати, сейчас?
- Ты будто не знаешь?.. - многозначительно хмыкнул Кувалдин.
- В каком смысле? – смутился Костя.
Кувалдин отмахнулся:
- Не будем выяснять… К матери ушла жить.
Чтоб замять разговор о Тане, Костя торопливо направился к двери:
- Ну ладно, я пойду… До встречи!
Взяв топор, Кувалдин пошел его провожать и сурово, словно революционер, идущий на опасное дело, сказал:
- Может, не увидимся уже.
- Это еще почему? – растерялся Костя.
- Ну, мало ли чего?.. – усмехнулся печально Кувалдин. - Может, жена до самоубийства доведет своими упреками или яду подсыплет в суп, или бесы меня изведут! Как извели недавно талантливого певца Игоря Талькова! Да вся история человечества такова: захочет человек правду сказать – его сразу на крест или на костер…Или пулю в сердце!
Проводив Костю, Кувалдин плотно запер дверь на все замки и засовы. В очередной раз убедившись на примере друга, с которым когда-то имели общие взгляды на общество, на историю, на понятие справедливости, как далеко разошлись их позиции и что никому не может доказать свою правоту, Кувалдин подошел к правому углу комнаты, откуда когда-то слышал голос, и, словно молясь (хотя ранее был ярым атеистом), сложил перед лицом ладони:
- Просветленные, извините, я не смог исполнить миссию! Никому моя поэма не нужна… Люди порочны, глухи! – Он уже и не надеялся, что голос выйдет с ним, с неудачником, на связь, и обреченно уронил голову на грудь.
- Ты многое сделал... – раздалось вдруг ободряюще из угла комнаты.
Кувалдин тяжко вздохнул:
- Но я больше не могу... Я устал жить и бороться в этом мире. Мне страшно. Заберите меня отсюда! – И упал на колени.
- Мы подумаем, - сказал понимающе голос.
Услышав нотки сочувствия, и уверенный, что где-то на небесах или в каком-то потустороннем или параллельном мире существует братство единомышленников, которые живут аскетично, праведно, любят друг друга, и желая быть там хоть самым мелким прислужником (одежду подавать, полы мыть),  Кувалдин прошептал:
- Мне так холодно здесь и одиноко! Заберите.
               
Гл. 5
Придя от матери за вещами, Таня не обнаружила в квартире мужа. Два дня она, растерянная, ходила по квартире и по нескольку раз заглядывала во все шкафы, в ванную, на балкон, считая, что обиженный муж куда-то спрятался, потом позвонила его друзьям, родственникам, по больницам и даже в морг. А так как находиться одной в квартире было почему-то страшно, она позвала Костю, который не замедлил явиться. Он вошел неторопливо, держа руку в кармане на рукоятке пистолета, а когда Таня попыталась прильнуть к его груди, резко и холодно ее отстранил, прижав к губам палец:
-  Расскажи все по порядку… А то по телефону ничего толком не понял.
- Да Женька пропал! – воскликнула она со слезами.
- Как пропал? Вообще? - Костя, еще будучи не способным осмыслить полностью ситуацию, разговаривал сухо и с подозрительностью.
- Да! Уже третий день дома не появляется.
- А на работе появляется?
- Какая работа? Он же двери частникам обивал.
- Понятно… Может, он в отпуск ушел?
- Да какой у него отпуск?!
- Ах да… Это уже интересно…В морг звонила, по больницам?
- Везде звонила, всюду была.
- Надо в милицию заявить.
-  И в милицию уже заявила. Но они говорят: ждите, еще слишком мало времени прошло. Что делать-то?..
- Может, уехал куда вдруг? У него же с головой в последнее время..., - он настороженно покрутил пальцем у виска.
Таня с досадой поморщилась:
- Куда он уедет, если документы с паспортом дома остались?!
- Что, и записки никакой не оставил?
- Ничего не оставил – исчез и все!
- Да…Ума не приложу…- Костя вдруг пристально посмотрел на Таню, вспомнив, что при последней встрече Кувалдин намекал, что жена может его отравить – вдруг это произошло, а Таня теперь умело изображает из себя безутешную вдову…
Почувствовав его мысли, Таня напряглась, и в свою очередь подумала, что вполне возможно между двумя мужиками (она знала о последней их встрече от Кости) произошел конфликт на почве ревности. Они подрались и любовник убил мужа или же за большие деньги нанял киллера, как это часто происходит в нынешней жизни, который и расправился с Кувалдиным…
Они некоторое время подозрительно смотрели друг на друга, а потом Таня, разряжая гнетущую атмосферу, обрадованно воскликнула:
- Может, он меня решил бросить – и ушел в другую семью!? И теперь я свободна! Могу любить, кого хочу!
- А квартира его?
- Его… Еще на заводе дали.
Костя, который потому и не разводился со старой обрюзгшей женой, хотя и изменял ей постоянно с молодыми милашками, что боялся, что благоверная иначе отхватит половину его, нажитого изворотливостью, а порой и подлостью имущества, пробурчал:
- Я бы квартиру просто так жене не отдал… Да, явно у него что-то с головой случилось.
- А вот он такой щедрый оказался! Отблагодарил за то, что его когда-то очень сильно и самозабвенно любила! – сказала Таня не столько в похвалу Кувалдину, сколько желая показать любовнику, что она, как очень милая и страстная особа, достойна щедрых подарков. - Зато теперь мы с тобой можем встречаться у меня каждый день, а не скрываться… - Таня попыталась обнять Костю и чмокнуть в губы.
Он опять испуганно отстранился и процедил:
- Тихо ты…
- А что? – она недоуменно пожала плечами. - Здесь же никого нет!  Я все проверила по десять раз!
Костя наклонился с шепотом к ее уху:
- Может, он нарочно исчез, чтоб нас подловить? Раньше то мы знали обо всех его перемещениях, а теперь – нет! Вдруг выпрыгнет, как черт из табакерки, в самый неподходящий момент и нам топориком по башке тюк!
- Чего это ты вдруг? Он добрый…- растерялась Таня.
- Может, раньше и добрый был… Но в последний раз я его здесь с огромным топором видел. Жуткое зрелище! Честно говоря, боялся, что порубит на кусочки и в лесу закопает.
- Думаешь, он догадался, что мы с тобой любовники?
- Молчи… - он оборвал ее и стал ходить по квартире, разглядывая стены, торшер (видел в кино, что именно в торшерах шпионы прячут записывающие устройства). - Может, он прослушку здесь установил и видеокамеры поставил?! Наберет компромат и зарубит нас якобы в порыве ревности – и ему ничего за это не будет! А может, у него уже и справка из психбольницы есть? – тогда тем более ему все позволено.
- Неужели такое может быть? – Таня испуганно попятилась к двери, чтоб выскользнуть первой, если чего…
- Нынче все может быть: мужья жен убивают, жены мужей киллерам заказывают. Да! – Костя опять пристально и с подозрением посмотрел на Таню. - Нам сейчас вообще встречаться нельзя. Вдруг найдут его тело и потом нас обвинят, что это мы его порешили, сговорившись.
- Да я на такое не способна! - возмущенно и громко сказала Таня.
- Доказывай потом… - отмахнулся Костя, зная подленькую натуру крышующих его фирму и получающих за это ежемесячно солидную прибавку к зарплате некоторых блюстителей порядка, которые и мать родную за деньги продадут. - Так что ты отныне не звони и в офис ко мне не заходи, словно вообще не знакомы.
- И долго? Я же соскучусь по тебе! - Таня капризно скуксилась.
- Посмотрим. Пока все не прояснится… Так что я пошел! – И он решительно направился к выходу.
Таня потянулась к нему губами:
- А поцелуй на прощание?
Костя заслонился рукой, и кивнул на стены:
- Ты видеокамеры-то поищи… По друзьям его еще походи, по родственникам - вдруг там затаился?!

Гл. 6
Когда прошел год после исчезновения Кувалдина, которому как раз исполнилось бы сорок пять, Шулерман, как хороший организатор всевозможных юбилеев, похорон, как литературный начальник, что придавало ему дополнительный статус у власть имущих, и чтоб отмести упреки бывших друзей, что он их игнорирует, решил «отметить» это событие. Он пригласил в оргкомитет Костю и жену Кувалдина, которые пришли в назначенное время в редакторский кабинет, мило беседуя и смеясь.
Шулерман радушно указал на стулья, умело напустив на лицо трагическое выражение:
- Ну входите, входите. Присаживайтесь…Да, грустная дата собрала нас сегодня! Пропал очень талантливый человек, наш общий друг.
Уже привыкшая, чтоб жалели как вдову, оставленную без средств к существованию, услышавшая за последнее время от разных людей множество хвалебных слов по поводу огромного таланта мужа и наконец-то поверившая в это, Таня печально кивнула, теребя черный траурный шарфик на шее:
 - Да, исчез мой бывший муж, замечательный, гениальный поэт и прекрасный человек Евгений Кувалдин…
В соответствии моменту Костя посерьезнел:
- И до сих пор неизвестно, куда он делся… Обзвонили все психбольницы в округе, всех родственников. Милиция уж год его ищет! Как в воду канул, ни одной зацепки, ни одного следа.
Желая несколько уменьшить трагизм ситуации, Шулерман заметил:
- А может, он заграницу уехал? Дескать, надоели вы мне все… И живет, припеваючи, где-нибудь в хижине на зеленом чистом острове посреди Тихого океана в вечном лете. Как Робинзон! И ничего ему не надо: ни денег, ни одежды. А мы тут с ног сбились его искать… Или уехал в Сибирь, в тайгу к проповеднику Виссариону, который себя Мессией провозгласил.
- Кто такой Виссарион? – поинтересовалась ревниво Таня, чтоб знать, ради кого муж оставил ее, такую милую…
- Да тот, к которому тысячи людей съезжаются со всей страны, чтоб начать новую жизнь без греха: не пользоваться электричеством, бензином, благами цивилизации и питаться лишь тем, что на огороде вырастет! Морковкой, огурчиками…- пояснил Шулерман.
- Это исключено! У него все документы на столе остались…- грустно вздохнула Таня. - А куда он без паспорта? Да и дверь, когда я пришла, изнутри была заперта. Не мог же он птичкой из окна восьмого этажа выпорхнуть!?
- Да! Это загадка, которую до сих пор разгадать не могу!  - развел руками Костя. - Может, просто перелез на балкон к соседям?
- Так соседи сказали бы. Я ведь к ним обращалась за помощью: мол, не слышали ли чего. Да и милиция их опрашивала.
Прекращая дискуссию, Шулерман положил ладонь на стол, на фотографию веселого, еще молодого и симпатичного в своем добродушии и наивной простоте Кувалдина, которую он собирался поместить в журнале:
- Так или иначе, но человека нет, и мы, как его бывшие друзья, должны что-то о нем доброе написать, опубликовать какие-нибудь стишки… Помянуть, так сказать! Вот давайте и подумаем, что из его творчества достойно выглядит. Все-таки он большой след оставил в литературе нашего города!
Конечно, он не считал Кувалдина уж очень выдающимся, по крайней мере, верил, что собственные стихи нисколечко не хуже, но по этикету об ушедших в мир иной следовало говорить с восхищением, а Шулерман умел произносить проникновенные речи. И тут вдруг откуда-то сверху из правого угла кабинета послышался требовательный голос:
- Опубликуйте мою поэму! 
Шулерман испуганно пригнулся, словно на него сыплются с неба камни, и вот-вот разобьют голову, и с недоумением посмотрел на Костю:
-  Ты слышишь?
- Что?! – Костя сделал вид, что ничего не слышал, хотя явственно различил хрипловатый голос Кувалдина. Ему поначалу показалось, что этот голос слышит только он, а значит, не стоит признаваться, чтоб не подумали, что и у него «крыша поехала». 
- Голос какой-то чужой…- Шулерман уже взял себя в руки и криво улыбнулся. Он показался сейчас себе мальчишкой, который, как в сказке Андерсена, воскликнул «А король-то голый», и с досадой подумал, что впредь надо быть осторожнее, когда все остальные молчат.
Но тут и Костя, не теряя самообладания, признался:
- Да, вроде кто-то чего-то сказал!
- Кто это? Откуда?.. В моем кабинете никого чужих нет. Дверь закрыта. Ау-у… - И Шулерман, думая, что голос, очень похожий на голос товарища, донесся с улицы, мелко и натужно рассмеялся. 
- Опубликуйте мою поэму! – вновь уже более требовательно сказал голос.
Костя разом побледнел:
- Похоже на голос Кувалдина… Но откуда здесь его голос?!
Таня затаилась и сидела, не шевелясь, делая вид, что ее вообще здесь нет – она сразу признала интонации мужа, но надеялась, что «голос это ведь не глаз» и ее не «увидит», а потом с ужасом нервно воскликнула:
- Да это он! Вообще, когда он поэму писал, тоже слышал голос Просветленного с небес.
Шулерман растерянно и подобострастно произнес куда-то в пустоту:
- Так он что, тоже Просветленным стал? Кто бы мог подумать… Видите, какую карьеру человек сделал, а мы его не оценили! – и уже громко и с пафосом воскликнул. - Хотя, я всегда говорил, что он человек гениальный!!! Гораздо гениальней всех нас!
Как человек очень приземленный и прагматичный, не веря, что голос может жить сам по себе, и опасаясь, что Кувалдин выскочит сейчас из двери с огромным ржавым топором и порубит их, Костя с трепетом спросил:
- Женя, это ты?.. Ты живой? Может, выйдешь, покажешься? Мы тебя все здесь помним, любим…
- Опубликуйте мою поэму! – Голос прозвучал аж над самым ухом у всех присутствующих, грозный, твердый.
Шулерман со страхом выдавил:
- А где ее взять?!
- Я тебе давал! – упрекнул голос.
Шулерман начал судорожно выдвигать ящики стола и искать листы с поэмой, бормоча:
- Она где-то здесь! Сейчас найду…ваша Просветленность!
- Чего ищешь!? – в звучащем из-под потолка голосе послышалась холодная усмешка. - Ты давно выкинул ее в мусорную корзину… Ты позавидовал, что эта гениальная вещь написана не тобой, да и властям бы не понравилась – они не любят, когда публично вскрывают их недочеты!
- Разве?.. – Шулерман сполз в страхе с удобного кресла и из-под стола обратился к Косте, как к единственной возможности спастись от наказания. - Дружище, у тебя должен быть один экземпляр! Ведь он тебе давал.
- Кажется, мой сынок несмышленый бросил ее в камин… - Костя тоже сполз на пол.
Голос резко и жестко оборвал:
- Врешь! Ты сам бросил ее в камин, когда узнал, что я пропал! Кстати, при этом присутствовала моя жена, которая пришла к тебе в очередной раз для любовных утех…
И тут все с ужасом окончательно поняли, что «голос» знает про них такое, чего никто не может и не должен знать в силу того, что это происходило без свидетелей, а если так, то значит, он - действительно, всевидящий и всезнающий, - следит за ними откуда-то с небес или из параллельного мира. У Тани брызнули слезы, и она истерично воскликнула:
- Женя, я не виновата. Ты кару на меня не посылай за это… - она ткнула пальцем с длинным, крашеным в перламутр ногтем в Костю. - Это он меня соблазнил! Купил колечко золотое, стал звонить, к себе приглашать.
Костя от возмущения округлил глаза:
- Ах, ты зараза! Врешь все! Сама ко мне пришла: говорит, своди в ресторан – сто лет там не была. Стала подарок требовать, жадина!
Таня взвизгнула:
- А что же ты после ресторана к себе привез?
Голос устало и брезгливо их перебил:
- Знаю я про вас все – не оправдывайтесь…
Думая, что сейчас «Голос» мстительно пошлет проклятие на их головы, испепелит все сжигающей шаровой молнией, которая без помех пройдет сквозь толстые бетонные стены, Костя в панике забегал по кабинету в поисках места, куда можно надежно спрятаться, и кричал:
- Видите, он оттуда все видит!.. Извини, Женя, ради бога! Извини!
Голос едко усмехнулся:
- Что это вы задергались, словно на сковородке в адском огне? Это вас впереди ждет… А сейчас записывайте, я вам, так и быть, поэму продиктую.
Шулерман и Костя быстро схватили ручки и бумагу, как испуганные ученики-двоечники под суровым взглядом директора школы, и подобострастно зашептали:
- Диктуй!
- Вы кровью пишите! Кровью, как я, - Голос аж зазвенел от напряжения колокольным звоном, что всем в кабинете захотелось зажать уши, чтоб не оглохнуть...
Шулерман испуганно простонал:
- Мы не можем… Это же страшно и больно. Кровью-то. Да у нас и резать руку нечем.
- И как-то неудобно, - Костя виновато заморгал. - Да и где ее взять, кровь-то? Замараем тут все, закапаем.
А так как Голос некоторое время молчал, то воцарилась гнетущая тишина, за которой, казалось, последует нечто сокрушительно страшное, но голос вдруг тихо и печально сказал:
- Впрочем, ваша кровь для этого и не годится… Жидкая!
Чувствуя, что голос слегка подобрел, Шулерман заискивающе произнес:
- Может, ручка с красной пастой подойдет?
- Ха-ха-ха… - В голосе появилась снисходительность, словно у аристократа, который, отругав слуг, теперь великодушно их прощает.
- Ты, Женя, не обижайся на нас! – Костя тоже осмелился вставить реплику. - Мы люди глупые, простые, смертные… Ты диктуй, диктуй. 
- Диктуй, говоришь? – в голосе вдруг слились воедино боль, горечь, тоска и печаль, все муки и страдания мира: казалось, матушка-земля простонала: - Да вы в душу свою загляните и вокруг осмотритесь – сами все увидите!               
Костя, Таня и Шулерман оглянулись по сторонам, а потом напряженно и недоуменно уставились друг на друга, словно пытаясь разглядеть в каждом нечто доселе скрытое и гнусное… Наконец, Шулерман растерянно выдавил:
- А что? Все люди как люди, не без недостатков, конечно. Ну грешим иногда, воруем, холуйничаем, так ведь и каемся. 
В полном безмолвии прошло несколько минут… Когда странный загадочный голос перестал появляться и никаких кар на присутствующих не послал, Таня, словно с прозрением, прошептала:
- Может, это с нами наша совесть разговаривала?
- Со всеми враз, что ли? – хмыкнул недоверчиво Костя и хотел указать сначала на сердце, потом на голову, но в результате растерянно опустил руку. – Вообще, она где-то внутри тела должна находиться, а не снаружи.
 - Вдруг ей у нас там места не осталась? - Таня плаксиво шмыгнула изящным веснушчатым носиком. – Вот она и бродит неприкаянная!?
- А может, ничего и не слышали? – приоткрыв один, поблескивающий мрачной бездной глаз, Шулерман хитро зыркнул им по сторонам: - Все это нам почудилось?! 
                Ноябрь 2010
    

ПОЖАР НА ЗАКАЗ
Повесть

В
 дальнем углу цеха, в безлюдном месте, спрятавшись за железным контейнером, Марсель постоял, прислушиваясь и приглядываясь, а потом налил под большой емкостью с маслом, что требовалось на заводе для заправки новых двигателей, из бутылки бензиновую лужу, поставил в центр ее коротенькую свечку, зажег фитилек и быстро пошел прочь. Он смотрел в каком-то фильме: так делали квартирные воры, чтоб скрыть следы - пока свечка горела, опускаясь огоньком к бензину, они успевали спокойно выйти из квартиры, и далеко уехать. А после пожара уже невозможно определить, был ли кто-нибудь в квартире и отчего она загорелась... Проведя дома эксперимент со свечкой и определив, с какой скоростью сгорает, Марсель знал, что у него есть примерно пятнадцать минут, чтоб выйти с завода и отъехать подальше. Конечно, хотелось оставить свечку подлинней, но боялся, что тогда ее кто-нибудь обнаружит и потушит.
Неторопливо пройдя до проходной, он вышел на улицу и, сдерживая себя, чтоб не побежать и тем вызвать подозрение, дошел до машины; отъехав с километр от завода, встал за кустиками у обочины дороги и нервно закурил. Поглядывая на корпус цеха сборки, на окна, которые были недалеко от цистерны с маслом, надеялся, что там вскоре что-нибудь сверкнет… Прошло пять минут, пятнадцать, а в окнах ничего не менялось. Марсель уже с досадой подумал, что план не сработал: свечу кто-то нашел и погасил или же сама потухла, а может, вспыхнувший бензин не добрался огоньком до масла…- и вдруг раздался глухой хлопок, и окна не просто осветились, а вылетели вместе с языками пламени. Еще несколько секунд – и занялась огнем крыша цеха, стали раздаваться все новые и новые мощные хлопки, после коих вышибались окна уже по всему цеху. Этого Марсель никак не ожидал и испугался – он, конечно, предполагал, что цистерна взорвется, что масло разольется по складу с готовой продукций и эту продукцию уничтожит, но чтоб так! Ведь пожарной безопасности на заводе уделялось большое внимание: везде стояли гидранты, не было особо горючих материалов в конструкциях, на крыше постоянно дежурили сторожа, следившие за малейшим подозрительным дымком… А тут такое! В какие-то считанные минуты цех уже пылал вовсю, и языки пламени с черным густым дымом взлетали аж на высоту трехсот метров, почти до мрачных в багряном отсвете облаков… К заводу уже мчались с воем и сиренами десятки пожарных машин со всех пожарных депо города, но останавливались метрах в двухстах от горящих цехов - подойти и подъехать ближе не представлялось возможным: было опасно… Да и что они могли сделать своими хилыми брандспойтами с этой стихией, которая полыхала уже на площади нескольких гектаров!?
Из города к заводу ехали сотни легковых машин с испуганными людьми; молча и напряженно, словно на войну, шли группами тысячи горожан, некоторые останавливались на дороге, где стояла машина Марселя. Ему следовало бы скорее уехать, скрыться с места преступления, но, пораженный страшным и величественным зрелищем, он находился в гипнотическом трансе. Недалеко от него остановились два пожилых мужика со знакомыми лицами – они когда-то работали под его руководством. Поздоровавшись, один тревожно спросил Марселя: «Что случилось-то?» Марселю показалось, что во взгляде промелькнула подозрительность, и он, словно быстренько желая оправдаться, сказал: «Да проводку, наверное, замкнуло?». «Ага…- проводку! - ехидно сказал второй мужик. – Что-то часто ее стало замыкать. Военные склады по всей стране горят – и все на проводку списывают! Сначала генералы обворуют склад, продадут оружие бандитам или в Чечню боевикам, чтоб своих же родненьких солдат убивало, наших сынов, а потом подлые грешки на проводку спишут. Жулье!». «Думаю, и здесь без поджога не обошлось, – сказал зло первый мужик. - Знал бы, кто это сделал, собственными руками бы задушил… На что теперь мы с семьей жить будем, если завода практически нет? Да три четверти народа в городе на заводе работало».
«И я бы задушил…и я…!» - раздалось со всех сторон от десятков и десятков, стоящих у дороги с застывшими и растерянными лицами, людей.
Закрыв стекло машины, Марсель завел двигатель и на малой скорости, чтоб это не казалось бегством, поехал прочь. Добравшись до своего коттеджа, он выпил стакан водки, взял заряженное картечью ружье и сел около двери, ожидая, что скоро, узнав, кто виновник пожара, большая толпа разгневанных рабочих ворвется к нему и растерзает на кусочки своими мозолистыми руками.
         
Гл. 1
Марсель с женой и дочерью летел на самолете с отдыха на Кипре и поглядывал в иллюминатор на облака, которые сверху казались не такими красивыми, как с земли – без причудливых законченных форм, - на синее Средиземное море с редкими и продолговатыми белыми пятнышками кораблей. Еще год назад он и не мечтал, что когда-нибудь выберется за границу, это казалось верхом несбыточных грез, а все потому, что денег не имелось, да и мыслей «съездить за бугор» не появлялось - как почти у любого советского человека, выросшего в селе, в глухой глубинке, довлело представление о загранице, как о сказочном и недостижимом крае земли. Два года назад он еще работал обыкновенным мастером на заводе большегрузных автомобилей за грошовую зарплату и думал лишь, как прокормить достойно семью, так бы и дальше делал оставшуюся до пенсии жизнь, если б не реформы в стране: те словно разбудили его, заставили встрепенуться: «А чего должен прозябать, когда появилась возможность открыть частную фирму, делать деньги!?» – и он зарегистрировал кооператив, через который и стал продавать продукцию родного завода. Та по всей стране пользовалась спросом, ибо автомобили завода перевозили львиную долю грузов, были незаменимы и неприхотливы… А так как человек он был на заводе свойский, знал все ходы и выходы, общался с руководством, то и продукцию мог получить вне очереди и по льготной цене, поэтому за два года так успел раскрутиться, что построил двухэтажный коттедж, купил иномарку и имеет возможность летать за границу.
Думая о своих коммерческих способностях, Марсель приосанился, оттопырил нижнюю губу и с отеческой усмешкой посмотрел на жену с дочкой, что беззаботно лепетали о чем-то своем, бабском…
- Нет, ты посмотри, какой у меня загар! – говорила симпатичная белокурая жена Нина, показывая дочери свое загорелое и покатое, словно на картинах старинных художников, изображающих красивых дородных женщин, плечо. - Какой замечательный загар. Ровный, оливкового цвета. Такой в искусственном солярии не получишь. Только на Средиземноморском песочке. Теперь все мои подруги позавидуют, увидев, какая у меня кожа!
Дочь Марселя - Соня, сидевшая в коротенькой футболочке, обнажающей пупок с воткнутой в него золотой сережкой с голубеньким камушком, ревниво заметила:
- Почему только у тебя!? У меня такая же кожа. И еще лучше.
- Нашла с чем сравнивать?! Тебе только шестнадцать лет, а мне уже… Не будем говорить сколько. – Жена важно хмыкнула.
- Сорок! - Марсель усмехнулся.
- Ну зачем лишний раз напоминать? – обиделась молодящаяся Нина: она действительно выглядела на тридцать с хвостиком, и очень следила в последнее время за своей внешностью: мазалась дорогими кремами, делала акробатические упражнения, которые называла осаннами… Впрочем, она и раньше не особо утруждалась, работая преподавателем музыки в школе, а теперь и вовсе уволилась.
- А чего скрывать? – заметил гордо муж, считая, что во многом его заслуга, что жена хорошо выглядит – не так, как работающие целый день в шумном и душном цеху завода усталые, придавленные жизнью и бытовыми проблемами женщины. - Не фотомоделью же работаешь. Дома сидишь!
Жена фыркнула:
- Сижу?! Не сижу, а готовлю тебе и семье кушать. Дочку вожу на всевозможные кружки. Порядок в доме соблюдаю. Ведь у нас восемь комнат в коттедже, а домработницы нет.
Про домработницу она сказала с особым нажимом и укором, ибо уже не раз говорила, что пора ее взять, но Марсель отмалчивался по этому вопросу. В его сознании не укладывалось, как это можно держать служанку, если жена на работу не ходит, не воспитывает десятерых детей, а всего лишь одну… Да и боялся он, что жена тогда, освободившись вообще от каких-либо забот, начнет шастать по фитнес клубам, общаться там с «накаченными» бычками-тренерами и может загулять от скуки. 
Марсель примирительно сказал:
- Да, кстати, когда я лежал на пляже, то подумал – вот где рай земной. Вот куда можно перебраться жить! Построить дом. Туда, я заметил, уже полно народу из России перебралось, много домов понастроили.
- Вот здорово-то будет! – Соня захлопала в ладоши. - А то мне уезжать оттуда не хотелось. Всего-то две недели отдохнули. Я бы там полгода на пляже лежала.
Жена вдруг строго сказала, словно ее в чем-то обделили:
- Тебе бы только отдыхать! Мне будешь помогать по дому. И учиться, а то на тройки съехала.
- А зачем учиться, когда деньги есть?.. - уверенно заявила дочь, листая на коленях красочный глянцевый журнальчик с полуголым, с множеством татуировок, гламурным мальчиком на обложке. - Выйду замуж за какого-нибудь «нового русского» и буду жить припеваючи!
- Размечтались две сороки! – ласково заметил Марсель. - Одна уже жить тут собралась, другая на пляже полеживать. Чтоб туда перебраться, деньги нужны немалые. А то за один год разорюсь там с вами - транжирами.
- Вот ты о деньгах и подумай, - Жена несколько снисходительно и ободряюще (словно поощряя на новые подвиги) поцеловала его в щеку. - Ты же у нас бизнесмен.
- Ну, не олигарх же еще. У меня своих нефтяных скважин нет. Хотя, конечно, есть кое-какие мыслишки по обогащению. Хочется одно дельце провернуть, - сказал Марсель.
- Какое? – спросила Нина и так обворожительно посмотрела на Марселя, что он почувствовал, как у него потеплело внизу живота – в такие моменты жена могла выжать из него любой секрет и выпросить, что угодно… И она это знала.
- Пока все не продумаю, не скажу, - сказал солидно он, нагоняя на себя важности.
- Папа, давай быстрей придумывай, а то так обратно на пляж хочется… Там такие загорелые и мускулистые мальчики ходят! Прелесть.
- Рано еще о мальчиках думать, - строго сказала жена.
- Как это рано!? – фыркнула дочь.
- Надо школу закончить, в институт поступить.
- В Гарвард какой-нибудь поступлю… - дочь мечтательно закатила глаза.
- Ага, в Гарвард! С твоими оценками только в кулинарный техникум поступишь, - сухо отрезала жена, ревнуя дочь за то, что своя молодость прошла не так свободно и весело.
- Все будет, если папа постарается! – сказал о себе с достоинством Марсель и подумал, что все-таки жизнь удалась: и первая удача – это, конечно же, женитьба его, низкорослого и с молодости почему-то лысоватого, окончившего после армии с горем пополам (с тройками и с угрозами вылететь за неуды) автомобильный техникум, на красавице Нине – высокой, почти на голову его выше и моложе его на пять лет, голубоглазой блондинке с длинными пальцами музыкантши… Он ухаживал за ней целый год, встречая вечерами из музыкальной школы и провожая до дома, несколько раз дрался из-за нее с ее ухажерами, тратил на нее все заработанные на заводе (а это были немалые по сравнению с ее зарплатой) деньги: покупал цветы, хотя ко всем этим цветикам-букетикам относился очень скептически, как к чему-то бесполезному, но раз положено по этикету – то, пожалуйста; покупал то серьги золотые, то колечко с камушком, но сразил ее окончательно, заявив, что ему подошла на заводе очередь на квартиру и если он женится, то сразу дадут «двухкомнатную» в новом элитном доме в центре города… Ну а какой женщине не хочется быть хозяйкой в собственном жилье? Нина и согласилась.
Марсель помнил, что жили они не всегда мирно, и, несмотря на то что он татарин и по мусульманским обычаям хотел, чтоб жена подчинялась ему во всем, слушалась, ему пришлось постоянно подлаживаться под нее: такую она имела над ним власть своей красотой. Он прямо-таки начинал трястись от возбуждения, когда видел ее обнаженное, дородное, пышное тело, да и признавал, что она гораздо образованнее его, эрудированнее… И вот только когда он начал заниматься бизнесом и у него появились большие деньги, жена признала его верховенство. Теперь, поглядывая гордо на жену с дочкой, Марсель чувствовал себя настоящим мужчиной и хотел, чтоб это приятное ощущение своей значимости не покидало его никогда, ну а для этого следовало стать еще богаче. Легкий рокот самолетных турбин, в котором чувствовалась огромная мощь, наполнял грудь Марселя силой, казалось, что он ; это и есть самолет или, по крайней мере, какая-то его важная часть, что спокойно и уверенно пробивает толщу пространства и его уже ничем не остановить.
    
Гл. 2
Вскоре после прилета с Кипра Марсель поднял в офисе финансовые документы, все их проанализировал, обзвонил городские фирмы, тоже занимавшиеся продажей автозапчастей, и еще раз убедился в огромной динамике цен на продукцию завода – буквально за какие-то три недели, пока он отсутствовал в городе, цены на нее выросли на двадцать процентов, а инфляция была всего лишь пять: это полностью подтверждало его замысел по обогащению, который заключался в том, чтоб купить на очень большую сумму продукцию, придержать ее несколько месяцев, дождаться минимум двойного подорожания, и только тогда продать… У Марселя аж лысина от волнения и возбуждения вспотела, когда подсчитал, в каком окажется выигрыше. В этот момент он быстренько и настороженно посмотрел кругом, словно кто-то невидимый мог прочитать его мысли или по его действиям догадаться о грандиозном плане и тоже им воспользоваться, опередить, но в офисе кроме него никого не было… Вопрос заключался лишь в том, где взять деньги, которых в наличии не имелось: они были вложены в товар, в дом…Занять у дружков-бизнесменов тоже не представлялось возможным – все понимали, что в это смутное время, когда тебя в любой момент могут обобрать рэкетиры или заемщик может куда-нибудь сбежать, деньги в долг давать нельзя, иначе можешь остаться с носом. Оставалось одно: банки – те последнее время росли в городе, как грибы…
Выбрав из них самый солидный, Марсель респектабельно оделся в темно-синий костюмчик, нацепил галстук, хотя терпеть не мог эту удавку на шее, и лихо подкатил к банку на своей дорогой машине. У входа его встретили два дюжих охранника с пистолетами на боку, и один из них проводил в кабинет к начальнику, в коем Марсель узнал бывшего второго секретаря горкома коммунистической партии. Он в свое время изредка видел его выступающим на заводских собраниях, по местному телевидению, встречал портреты в прессе, и теперь невольно подумал: «Смотри-ка, и они быстренько пристроились! А ведь еще недавно клеймили всех капиталистов…». Но если раньше рядом с этим секретарем он чувствовал себя несколько униженно, по въевшейся в сознание боязни перед партийными боссами, то теперь быстро поборол в себе чинопочитание и, на равных, спокойно сказал:
- Кредит хочу взять, Сергей Иваныч!
- И большой? – спросил тот, приглядываясь пристально к Марселю, стараясь припомнить, не видел ли где его раньше.
- Полмиллиона долларов… - сказал Марсель несколько приглушенно, потому как произносить эту цифру вслух и громко было почему-то боязно.
- Простите, сколько? – Сергей Иванович словно вжался в стол и уже уважительно спросил: - Кстати, как ваше имя-отчество?
- Марсель Салимгареич… - ответил Марсель и снова произнес заветную крупную цифру:  - Полмиллиона.
- Это большие деньги… - В глазах директора сверкнули жадные огоньки.
- Сам знаю, - Прикидываясь важным бизнесменом, Марсель солидно откинулся на стуле.
- И зачем они вам нужны? – голос Сергея Ивановича стал вкрадчивым.
- Все-то вам скажи… - усмехнулся Марсель, надеясь отделаться шуточкой, ибо считал, что это его личное дело, куда потрать деньги. Да и боялся, что в таком случае директор банка сам побежит покупать запчасти, а так как денег у него, конечно же, гораздо больше (он может и у государства занять под более низкий процент), то он легко вытеснит Марселя как конкурента, воспользуется его замечательной идеей.
- Придется, иначе не дадим, - развел руками банкир. – Может быть, вы их потратите на глупость, а потом и взять с вас будет нечего!?
Марсель призадумался, осознавая логику в словах банкира и считая, что сам бы, будь банкиром, ни хрена бы не дал ни копейки незнакомому человеку да и знакомому бы не дал…и поэтому поспешно сказал:
- Ну, я же в залог кое-что дам.
- Что? Золото, алмазы, антиквариат? – опять в глазах банкира забегали жадные огоньки - такие же, но только «комсомольско-пионерские» бегали у него, когда он ранее пафосно произносил с трибуны речи о бяках-капиталистах.
- Дом за городом солидный в десять комнат, в два этажа. Две квартиры в городе, - сказал Марсель.
- Все равно этого маловато будет.
- У меня еще продукция на складе есть – тысяч на сто долларов.
- И все-таки, на что вы хотите потратить деньги? А вдруг сбежите за границу или в казино все проиграете?
- Скажите вам, а вы сами все обделаете… - напыжился вдруг Марсель.
- Мы коммерцией не занимаемся.
- Хочу купить товар – он и будет вам гарантией. Двигателя и коробки с завода КАМАЗ, - выдавил, наконец, Марсель, словно под пыткой.
- Тогда мы заберем временно документы на товар, чтоб вы без нас не могли его продать. Когда будете продавать – приедете к нам с платежкой.
- Пусть будет так, - крякнул Марсель, понимая, что, в общем-то, это не его свяжет по рукам.
- Но это еще не все. Вы знаете, что кредит мы даем под сто процентов годовых. Через три месяца вы нам должны будете отдать уже шестьсот двадцать пять тысяч. То есть с двадцатипятипроцентной надбавкой.
- Ничего себе! – вырвалось у Марселя, ибо он рассчитывал на гораздо меньший процент.
- Куда денешься - инфляция. Впрочем, можете взять долларами, тогда кредит будет более льготный…
- Так этот доллар вообще непредсказуем…Прыгает, как мустанг, на заоблачную высоту! - хмыкнул Марсель, отказываясь от валютного кредита, ибо рубли все-таки были привычнее.
- Ну а если не отдадите в срок, то побегут еще и пени… Поэтому мы сразу хотим вас предупредить, что у нас очень эффективная служба охраны. – И тут банкир по-особому и очень пристально посмотрел на Марселя, словно пытаясь взглядом вдолбить в него очень жесткие правила бизнеса и желая определить, понял ли посетитель, на какой идет риск. - Мы находим должников на краю света!..
- Понял, понял… - кивнул Марсель.
- Ну, тогда будем оформлять. Только сначала принесите нам все документы на дом и квартиры… Да и мы о вас по своим каналам справки наведем. Не возражаете?
- Раз положено – значит, так и поступайте. Я сам не люблю должников, - согласился Марсель.
- И все-таки вы еще разок подумайте… - И опять банкир изучающе посмотрел на Марселя.
- Уже все продумал, – сказал Марсель. – А чтоб вам было не так рискованно, деньги перечислите сразу же на завод от моего имени.
Когда Марсель оформил нужные бумаги и вышел, Сергей Иванович несколько обижено посмотрел ему вслед и невольно подумал, что вот какие-то выскочки, еще недавно занимавшие мелкие должностенки да и просто работяги, начинают пробиваться в «большие люди», не имея ни ума, ни знаний, кроме наглости и нахальства – и ведь выползут, а вот он, из кожи вон лезший много лет по карьерной лестнице от комсомольского секретаря института, а потом секретаря райкома, холуйствующий перед вышестоящими, говоривший на публику противные себе лживые речи, наконец, перейдя в партийные секретари города, сидит здесь пусть и на большой, но лишь зарплате и не будет иметь тех денег, что поимеет этот авантюрный выскочка…   
* * *
В тот же день Марсель поехал на своей иномарке на родной некогда завод и, небрежно поглядывая на дешевые и уже старые отечественные автомобили (в основном «Жигули» и «Волги», которые стояли на площадке около проходной и принадлежали начальникам отделов, цехов), прошел беспрепятственно на завод, показав на «вертушке» строгой внимательной бабе свой старый пропуск – так делали многие работавшие когда-то на заводе: при увольнении не сдавали пропуск, заявив, что потеряли, а сами продолжали ходить на завод, а так как рабочих на заводе десятки тысяч, то порядок в этой сфере так и не был наведен.
Пройдя в контору к начальнику коммерческого отдела, с коим в последнее время завязалась большая дружба, основанная на личной обоюдной выгоде, Марсель весело сказал: 
- Слава, я решил твой завод осчастливить.
- Это как? – Вячеслав наклонил к нему голову, чтоб не пропустить мимо ушей какую-нибудь свою выгоду.
- Взять очень большую партию товара!
- Это на сколько? – голос Вячеслава оставался однотонным и выжидательным, ибо то, что касалось выгоды завода, его пока мало волновало; он ждал от Марселя главных слов.
- На полмиллиона долларов!
- Солидно! – Вячеслав несколько завистливо хмыкнул. – Ты с чего так разбогател вдруг? А мы тут сидим на зарплату копеечную… - Он опять намекнул на свою выгоду.
- Кредит в банке взял! – сказал Марсель, нарочно стараясь пока не говорить ожидаемых начальником слов, играя на его нервах, и это почему-то доставляло большое удовольствие.
- А не боишься?
- Опасно, конечно, но я все просчитал.
- Ну тогда будем выписывать… - начальник подтянул к себе документы, которые предстояло заполнить, но пока не стал их заполнять, а лишь внимательно уставился на Марселя и, наконец не выдержав, задал свой вопрос: - А мне что перепадет?
- И тебе тоже… - усмехнулся Марсель, довольный, и тут же его укорил, чувствуя себя вправе это сделать - он считал, что своим крупным заказом осчастливливает завод и его рабочих, кои по три месяца не получают зарплату: - Но ты больше думай о производстве, о людях без зарплаты. С моих денег и выдашь…
- Да, подспорье неплохое! – кивнул Вячеслав, показывая, что об интересах завода тоже не забывает, что не зря сидит на этом месте.
- Тогда выписывай и не тяни, - сказал Марсель, подумав, что, конечно же, даст начальнику, но не так много, ибо тот ничем особо не рискует – сидит тут в кабинете да бумажки подписывает. Да и если бы даже и не дал, то тот бы все равно подписал - продукции на заводе выпускалось почти в прежних советских объемах, требуемых для огромного народного хозяйства страны, а потребности в ней ныне резко ограничились… Глядя на Славу, Марсель сейчас думал, что же все-таки мешает начальнику коммерческого отдела самому уйти в бизнес и развернуться, ведь у него-то возможностей, конечно, больше, чем у многих других, исключая, может быть, только директоров заводов и их ближайших заместителей, и понимал, что мешает трусоватость – и если бы Марсель ее в свое время не преодолел, то тоже торчал бы здесь на заводе за низкую зарплату.
* * *
 На следующий день Марсель на двух грузовиках стал вывозить камазовские двигателя и коробки передач себе на склад, который арендовал на огромной строительной базе (построенной еще в советское время и забитой ранее строительными материалами нужными для города и завода), где кроме него арендовали освободившуюся теперь площадь еще десятка два предпринимателей, и то база была заполнена только на треть. Построенная из толстых бетонных, плит база была хорошо оборудована - тяжеленные движки и коробки с помощью тельфера грузчики складывали аккуратненькими рядами в склад, где Марсель надеялся хранить эти важные узлы несколько месяцев до подорожания. Поглядывая на эти ровненькие увеличивающиеся ряды, он испытывал прямо-таки наслаждение от мысли, что все-таки товар в нынешнее время гораздо важнее и надежнее денег (бумажек, по сути дела) и что скоро они превратятся в большую прибыль…
Закрыв покрепче склады на несколько замков, чтоб не возникло искушение продавать узлы раньше времени, он решил сделать в бизнесе перерыв и отдохнуть, но уже не на Кипре или еще в какой-нибудь жаркой стране, а у себя на природе - порыбачить удочкой, а можно и сетями на Каме, поохотничать. Марсель вдруг почувствовал себя олигархом, который сумел хапнуть столько денег, что теперь может запросто круглый год заниматься своим любимым делом, не боясь разориться. Это было совсем новое ощущение, ибо раньше-то он ночами не спал, думая о бизнесе, и работал с утра до ночи на своей фирме, чтоб раскрутиться, не упустить клиентов, и справедливо считал, что нынешний, мелкий как у него, бизнес да еще в непредсказуемой стране, где полно жуликов-бандитов, это страшная нервотрепка, которую не каждый человек выдержит.
* * *
Когда Марсель сидел на берегу небольшой тихой реки, с которой было немало связано воспоминаний детства, ибо она протекала мимо его родного села, и он с пацанами почти все время проводил на ней: купался, рыбачил и загорал, а зимой катался на коньках, к нему подошел обрюзгший мужик, в коем Марсель с трудом узнал дружка детства Наиля. Марсель-то после армии уехал поступать в техникум в город, а дружок остался работать «водилой» в колхозе на грузовике, и теперь, сравнивая его, изможденного, с пропитой физиономией, худого, в какой-то застиранной рубахе, с собой (в дорогом спортивном костюме от Адидас), упитанного, и выглядевшего моложе дружка лет на пятнадцать, Марсель поблагодарил мысленно того (бога не бога), кто его надоумил уехать из деревни.
- В отпуске? – спросил Наиль, потягивая обветренными синюшными губами сигаретку.
- Да нет, в отпуск я на Кипр ездил… - хвастанул Марсель.
- Куда? – не понял Наиль, не зная про такой остров, так как в географическую карту смотрел последний раз в шестом классе.
- За границу. На Средиземное море, что между Грецией и Турцией, - объяснил Марсель.
- И как там? - Наиль почему-то даже не позавидовал, что Марселя немного обидело.
- Шикарно! – сказанул Марсель любимое слово своей дочки.
- А сейчас как - отгулы?
- У меня теперь всегда отгулы. Я человек свободный! – опять хвастанул Марсель.
- Что, большим начальником работаешь?
- Что начальник… - уничижительно хмыкнул Марсель. - Я сам себе начальник! Я директор собственной фирмы!
- А чем она занимается?
Марселю хотелось сказать «купи-продай», но это показалось мелким, каким-то даже оскорбительным и не давало возможности хвалиться дальше, и он произнес обтекаемо:
- За моим товаром клиенты со всей страны приезжают!
- И что, ты тут сидишь, а деньги тебе капают? - удивился Наиль.
- Именно так! – Марсель важно кивнул, ибо товарищ попал в точку.
- Ну если так, то угости…а то я вчера перебрал, сегодня башка трещит.
Марсель солидно вытащил из кармана толстый бумажник, раскрыл его, показывая дружку, как много там денег, а потом небрежно протянул ему большую купюру:
- Купи коньячку, ну и закуски какой-нибудь…
Наиль помчался к магазину с удивительной для него, человека с ленцой, прытью, а когда вернулся, то выложил перед Марселем бутылку коньяка, три бутылки водки и кучку огурцов и помидор из целлофанового пакета. И заявил:  «Чем деньги на закуску тратить, лучше я со своего огорода».
Вскоре к Марселю с Наилем присоединились еще пятеро деревенских мужиков, которые видели, как Наиль водку покупал в магазине, и просительно, шмыгая носами, встали рядом с Марселем. «Садитесь!» – сказал Марсель великодушно и, выпив только рюмочку коньяку, стал щедро поить мужиков и делал это с удивительно приятным чувством хозяина- помещика и смотрел на мужиков сверху вниз, как на идиотов: им никогда не подняться до его положения, они затюканы работой, своими женами, хозяйством, мало чего знают и вообще доживут тускло свой век, в отличие от него, у которого такие радужные перспективы, что дух захватывает.



Гл. 3
Когда через месяц, отдохнувший и загорелый, Марсель приехал в город, то вдруг с огромным разочарованием узнал, что городская цена на узлы и агрегаты завода абсолютно не поднялась. А ведь он надеялся, что она подскочит хотя бы процентов на двадцать, и теперь очень пожалел, что специально, чтоб не тревожили, чтоб не волноваться как азартный игрок на рулетке, не связывался ни с кем из дружков-бизнесменов, не узнавал, что твориться на рынке запчастей. Теперь, обзвонив их всех, прозондировав почву в фирмах, которые занимались тем же, чем и он, Марсель с каждой минутой все более мрачнел. Особенно его злили радостные и даже подобострастные голоса менеджеров в фирмах, когда он спрашивал, есть ли у них камазовские агрегаты; он понимал, что все их показное радушие строится лишь на том, что они готовы вцепиться в любого клиента, который принесет им живые деньги, готовы пойти на любые скидки и пока лишь флиртуют - а ведь когда цены на товар стабильно растут и спрос превышает предложение, то менеджеры ведут себя по-другому - разговаривают через губу, сухим голосом: дескать, у нас тут очередь стоит из покупателей и вы нас, гражданин, только отрываете…
Первым желанием Марселя было сразу же кинуться в склад и продавать движки и коробки – вдруг поверилось, что страна может возвратиться к социализму, что скинут «дерьмократов» вместе с Ельциным поганой метлой, что вернется опять советская власть, что завод начнет работать на полную мощность, откроются вновь по всей стране автоцентра, где любой желающий может получить нужную запчасть, и цена на продукцию упадет до прежнего уровня – то есть целый автомобиль КамАЗ будет стоить тысяч пятьдесят рублей, а не миллион, как теперь. И что тогда Марсель будет делать со своим товаром?!
Он быстренько позвонил своим клиентам, что приезжали за продукцией с разных городов, и предложил им купить товар, но они все, как на подбор, говорили: «Пока не требуется!» или просили сбросить цену. Он стал обзванивать местные фирмы и предлагать товар им, но, как оказалось, у всех склады были забиты этой продукцией. На призыв Марселя отозвались только в одной фирме, где спросили: «А можно посмотреть товар? Он у вас не самосбор?». Что означало: собранный умельцами где-то в частном гараже из старых ржавых деталей… «Чисто заводской – приезжайте, муха на нем не сидела. Все с иголочки!» - похвалился Марсель и назвал им адрес склада, надеясь сбагрить покупателям хотя бы часть товара, ну а когда на склад приехали на ржавом задрипанном «Москвиче» двое пацанов лет по двадцать, чуть не обматерился, но подумал, что они, может, таким образом шифруются от рэкетиров… Ну а когда они посмотрели на ряды двигателей, и один вдруг сказал так, словно делая одолжение: «Мы можем купить у вас один двигатель и одну коробку, если сбросите цену», Марсель сделал такое лицо (это была гримаса, в которую он вложил всю свою боль и злость на себя и на этих пацанов), что они быстренько запрыгнули в свою машинешку-драндулет и рванули прочь…
В тот день Марсель впервые за много лет напился так, что остался ночевать на складе, как пес на подстилке, и всю ночь ему снились кошмары, которые утром обозначились в осязаемую мысль: «А посчитай-ка, дружок, сколько ты уже должен банку?» Эта мысль уже давно вертелась вокруг да около, но он ее отгонял, а теперь она встала пред ним со всей неотвратимостью как какое-то стихийное бедствие, словно волна цунами… Без каких-либо особых вычислений он в уме сразу же определил цифру в почти пятьдесят тысяч долларов ; это было как раз вполовину того, что отдал за постройку коттеджа - и все это «накапало» только за какой-то месячишко, а что же будет дальше… А дальше будет то, что через месяц придется продавать дом, чтоб расплатиться с банком, а еще через месяц (ибо брал он кредит на три месяца) придется продавать и две свои квартиры, а самому идти жить на улицу!
После всех расчетов Марселю показалось, что он разом поседел, по крайней мере, сильно зачесалась голова, будто забитая вшами. Захотелось с кем-то посоветоваться, уткнуться кому-нибудь в подол и горько заплакать, но посоветоваться было не с кем – жена ничего не понимала в его бизнесе и не хотела понимать, отец тоже не одобрял его занятие и очень рассердился в свое время, когда Марсель ушел с завода, на котором тот проработал двадцать лет до пенсии, - заявил, что сын подло предал родной завод!
* * *
Вечером, когда Марсель, вот уже вторую неделю подряд, лежал бесчувственным к сексу манекеном на широкой постели итальянского спального гарнитура рядом с женой и смотрел тупо в потолок, она обиженно спросила:
- Мы с тобой почему-то любовью давно не занимаемся?
- Да? – откликнулся рассеянно Марсель. – Возможно…
- Ты что, не хочешь меня?
- Хочу, – ответил Марсель по инерции, ибо раньше приставал к жене каждую ночь, и не только вечером, но еще и утром, а мог и среди дня приехать на часок и запереться с ней в спальне.
Жена полежала рядом с ним в ожидании, что сейчас начнет ласкаться, целоваться, говорить милые слова, будто она самая лучшая, что ужасно соскучился по ней, а так как он не предпринял никаких действий, забывшись в своих горьких думах, фыркнула:
- Ну, чего?
- Думаю…как из ситуации выкрутиться… - промямлил Марсель не то, что она ожидала.
- Ладно, - снисходительно сказала жена. – Я сама отвлеку тебя от твоих дум… - Поцеловала его в губы, полезла рукой ему в трусы… но после продолжительных манипуляций там, сердито и удивленно спросила: - У тебя там что-то случилось.
Марсель сам сунул руку… и тоже долго делал всевозможные манипуляции, но если ранее ему хватило на это несколько мгновений, то сейчас и полчаса не помогли… Обиженный и раздосадованный, а более всего пристыженный собственной несостоятельностью, он пробормотал:
- Странно…
Жена с упреком вздохнула и примирительно сказала:
- Действительно, измотал все нервы. Давай отдохнем и утром попробуем снова – уверена: все получится.
Марсель попытался уснуть, чтоб набраться сил, но не спалось – на этот раз к его заботам о кредите и растущем долге банку прибавились мысли о его мужской слабости, и все это переплелось, перемешалось в какую-то странную смесь, которая варилась, как вязкая смола в котелке головы. Появился испуг: а вдруг жена его бросит? Или найдет себе любовника? Подумает: на хрен такой муж, который не только скоро разорится, но и трахать не может… Через час Марсель довел себя до такого состояния, что его почти трясло на постели в нервном ознобе, и тогда он попросил у жены снотворное – раньше он его, обладая завидным сном, никогда не принимал. Она дала ему таблетку димидрола, и он не заметил, как уснул.
Утром жена разбудила Марселя только в десять часов, но, несмотря на долгий сон, он чувствовал себя разбитым еще хуже, чем вчера вечером, однако не показал виду, не пожаловался, а притянул к себе жену и начал целовать ее роскошные груди, мягкий живот, глубокий пупок, бедра и старался кряхтеть, пыхтеть и постанывать, как это делал всегда, но если тогда это получалось само собой от избытка чувств, то теперь он удовольствия не чувствовал: казалось, целует резиновый манекен, надувную бабу… В результате Марсель опять ничего не смог сделать, и тут жена, возбужденная очень сильно и ждущая, зло сказала:
- Запишись на прием к врачу, импотент! 
* * *
Вечером перед следующей ночью Марсель хорошенько выпил и, осознавая, что опять оплошает с женой и еще больше почувствует свою никчемность, направился переночевать к родителям на квартиру, где в последнее время бывал не часто: много имелось забот да и с отцом не находил общий язык, постоянно спорил. Марсель принес бутылку коньяка, мать накрыла на стол, куда они уселись с отцом – уже болезненно одутловатым, с одышкой.
- Ты вроде в последнее время не пил? – спросил удивленно и строго отец.
- Хреново все! Вот и запил… - пробурчал Марсель пьяно.
- А чего так? С женой, что ли, ругался? – испуганно озаботилась худощавая шустрая мать.
- Если б…- хмыкнул Марсель и добавил. – Хотя тоже  есть проблемы.
- Ты говори, говори, не стесняйся, - приказал отец.
- Да в бизнесе сплоховал! – прорычал Марсель, злясь на самого себя.
Отец несколько даже ехидно воскликнул:
- Ага! А я тебе чего говорил?! Раскатал губу на дармовщинку.
- Какую дармовщинку? Я, между прочим, деньги за продукцию плачу.
- Все равно паразит, спекулянт! Сам-то ни хрена не производишь. Продукцию родного завода продаешь.
- Но ведь кто-то ее должен продавать.
- А кто раньше продавал? Я не помню, отработав на заводе двадцать лет, чтоб она залеживалась. Наоборот, за ней всегда очередь стояла: автомобили всей родине требовались. Колхозам, заводам, строителям, армии.
- Ну, так раньше автоцентра по всей стране были, в каждом областном городе: пришел – купил. А сейчас их все похерили.
- А кто похерил?! – возмутился отец, многозначительно ткнув рукой вверх.
- Ну не я же. Я слишком мелкая сошка, - отмахнулся Марсель и опустил обреченно голову.
- Дерьмократы сраные похерили! Ельцинская продажная клика. Ну и ты к ним примкнул, когда завод родной предал и в бизнес пошел. Ну, ничего, их еще повесят на кривой осине, - распалился отец.
- Не повесят. Ельцин же гекечепистов не повесил, а только в тюрьму посадил.
- А его повесят! Они против развала страны выступали, вреда Родине не хотели, а Ельцин ее развалил.
- А ты думаешь, прежние времена вернутся? – спросил Марсель с задумчивостью и сомнением, чего раньше не бывало.
Отец уверенно кивнул:
- Конечно, вернутся! Ведь так жить нельзя. Кругом разруха, войны, народ впроголодь живет, а кто-то жирует непомерно.
Марсель растерянно почесал за ухом и стал тереть лоб, рассуждая над словами отца, и сегодня ему показалось, что тот прав, что положение, в какое он попал со своей продукцией, это уже первый тревожный звоночек.
- Так что мой тебе совет: бросай бизнес свой поганый и возвращайся на завод. Повинись: дескать, заблуждался, бес попутал. И тогда, может быть, тебя простят.
- Кто простит? – растерялся Марсель, вспомнив, как после революции всех бывших дворян, помещиков и буржуев сослали в лагеря или расстреляли…
- Народ простит!
Марсель замахнул стакан коньяку и, окончательно опьянев, буркнул:
- Я подумаю.
Мать внимательно, из кухни в проем двери, наблюдавшая за их разговором, увидев состояние сына, подбежала к нему, подхватила под локоть и, пошатывающегося, увела на диван, к ней присоединился помогать отец, подставив свое оплывшее плечо подмышку сыну. Марсель уже сквозь сон чувствовал, как родители сняли с него штаны, рубаху и укрыли одеялом. 
   
Гл. 4
Так в сомнениях, думах, муках как-то незаметно пролетело три месяца, словно время убыстрилось и спрессовалось. Когда Марсель сидел в офисе, обхватив голову руками, и думал, как погасить кредит, вдруг к крыльцу подъехал похожий на огромного жука черный джип и из него вышли трое крепких молодых мужичков в спортивной одежде, лет под тридцать каждому, и направились к нему в кабинет. Сначала у Марселя мелькнула радостная мысль, что это, наверное, покупатели: недавно был звонок по телефону, где спросили на месте ли он, и обещались приехать, но когда мужички вальяжно и смело вошли, он сразу сообразил, кто это…
- Ну, как торговля? – спросил один короткостриженный с ухмылочкой.
- Идет потихоньку… - ответил  оптимистично Марсель, ибо сказать, что дела хреновые, - значит, навлечь на себя еще большее давление.
- А че тогда наших друзей подводишь? – продолжил крепыш с могучей шеей.
- Каких друзей? – спросил Марсель, хотя, конечно, догадался, о ком речь.
- А тех, кто кредит тебе дал!
- Ситуация так сложилась! Тут моей вины нет, - ответил Марсель с пересохшим горлом.
- Знаешь, нас это не колышит!
- Но ведь я не отказываюсь платить. Я никуда не сбежал, - Марсель развел руками: дескать, вот я здесь собственной персоной.
Крепыш захохотал:
- А куда ты от нас сбежишь? Из-под земли найдем. Тем более у тебя тут дочка с женой живут - симпатичные.., отец с матерью. Неужели ты их смерти хочешь? Надеюсь, не совсем дурак.
- Я сегодня же свяжусь с директором и скажу, чтоб продлил кредит.
- Он тебе уже не верит! Ты сначала отдай то, что взял.  С процентами, разумеется,  и с пенями.
- Но ведь вот она…продукция – вся на складе лежит! – Марсель вскочил с кресла и хотел бежать на склад. – Пойдемте, покажу. Можете ее забрать…
- Этой продукцией сейчас весь город забит. Ты нам деньги давай, понял. Бизнесмен хренов. Неделю даем, а то…Ты из газет слышал: недавно пропал один из крупных владельцев казино? Навсегда, кстати, пропал, и косточек не найдут. Тоже хочешь?
Когда мужички вышли, у Марселя, до этого времени старавшегося держаться независимо и смело, вдруг мелко затряслись руки, и он никак не мог прикурить от зажигалки – она прыгала в руках, как лягушка, и, в конце концов, смяла сигарету. Осознав, что очень боится не столько за себя, сколько за дочь и жену, которых могут изнасиловать, за стариков родителей, Марсель пожалел, что не взял в офис ружья – по крайней мере, мог бы перестрелять «крутых мужичков» или отстреливался бы, пока они его не прикончили сами… Однако такая участь Марселя тоже не устраивала – не хотелось быть пристреленным, не хотелось и в тюрьму за убийство попадать. Поэтому он решил позвонить в милицию и сообщить, что ему угрожают: пусть органы защищают, пусть разбираются, раз есть власть и закон… Он посмотрел на телефон, однако, вспомнив, что пишут в газетах про коррупцию в милиции, про оборотней в погонах, про то, что она сама себя защитить не может – за три месяца в городе убили двух следователей и даже замначальника УВД, коего пристрелили в подъезде собственного дома – и только злобно выругался.
Когда Марсель немного успокоился, погасив в себе страх и выпив стакан коньяка, то голова заработала более продуктивно, появилась мысль взорвать банк, в котором взял кредит: представилось, как, купив где-нибудь килограмма три взрывчатки, проходит, загримировавшись, в помещение банка с самодельной бомбой, для маскировки открывает там счет, оставляет бомбу в туалете или под столом менеджера (что более эффективно) и спокойно уходит…а потом следует взрыв – и все документы, все компьютеры с договорами на кредиты летят, к черту, вверх тормашками, гибнут, и докажи потом, что Марсель что-то в этом банке брал… Он жутко возбудился от этой мысли, стал торопливо ходить по кабинету туда-сюда и представлял, какая гора спадет с его плеч. Но когда попытался обмозговать план в подробностях, то увидел массу сложностей: во-первых, где найти столь мощную бомбу, во-вторых, могут обыскать на входе охранники, в-третьих, бомбу могут обнаружить раньше, чем она взорвется, и его вычислить, а в-четвертых, что вполне вероятно, все копии договоров хранятся еще и в головном московском банке, до которого ему не дотянуться…   
Чтоб как-то отвлечься от дум, которые толкали на бесшабашные подсудные поступки, Марсель направился в соседний офис, который располагался в этом же здании, и вошел в кабинет руководителя небольшой фирмочки: Дмитрий занимался тем же, но в меньших масштабах. Хотелось узнать, как Дмитрий, как выкручивается из ситуации, которая должна была ударить и по нему…Что Марселя удивило и заставило завидовать: тот сидел за столом, где стояли закуска, бутылочка коньяка, а на коленях у него примостилась его миленькая пухленькая секретарша с оголенным бедром – было ощущение, что он только что лазил ей под юбку, но, завидев Марселя, руку выдернул…
- Как живешь? – спросил мрачно Марсель, хотя и спрашивать не стоило – все и так было ясно.
- Нормально! – весело откликнулся Дмитрий.
- Не понимаю, чего радуешься? Цены замерли, покупателей нет, - процедил Марсель.
- А я на многое и не претендую – мне на выпивку и на мою киску… – он ласково шлепнул секретаршу по толстенькой попе, - хватает!
- А мне нет! – рявкнул с обидой Марсель.
- Так проще надо жить, - ласково сказал Дмитрий. – Не жадничать: бог дал – и будь доволен… - он протянул Марселю стакан. – Будешь?
- Буду, - сказал Марсель, подумав, что, может, Дмитрий и прав: он не брал никаких кредитов, торгует себе помаленьку, с небольшим наваром, зато спит спокойно, и его любви и азарта не только на жену хватает, но и на любовниц, да и бандиты к нему не ходят…
* * *
Срочно продав часть своей продукции по заниженным ценам, гораздо дешевле, чем покупал, и расплатившись с банком по набежавшим пеням и процентам, Марсель сутками сидел дома, опасаясь выходить на улицу, так как бандитский «счетчик» все тикал и тикал… Но если раньше он не говорил дома о своих проблемах, стараясь выглядеть мужественно, не впадал в истерику, оберегая жену и дочь, то сейчас огрызался на каждую их реплику: злился, что шиковали-то на его деньги они, покупали себе всякие дорогие тряпки они, а отдуваться должен он один. Вот и сейчас он сидел за столом, как нахохлившийся сыч, и пил водку, когда вошла с улицы расфуфыренная дочь и спросила:
- Папаня, а когда мы во Францию поедем отдыхать? Вот в осенние каникулы моя подружка с родителями уезжают в Париж… А мы что, беднее их?
Марсель мрачно посмотрел на нее:
- А на Колыму не хочешь?
- А что такое Колыма? – искренне удивилась Соня. - Это где-то в Австралии? Там хоть тепло, ананасы растут?
- Это в Сибири, дочка! – сухо пояснила жена.
Дочь состроила недовольную гримасу:
- А что мы в Сибири делать будем?! Не хочу в Сибирь! Там холодно, медведи…
- Папа так шутит, - жена ехидно посмотрела на Марселя. - Он сегодня что-то не в настроении…
Марсель сурово напыжился:
- Папа не шутит! Поедете скоро вместе со мною на Колыму, куда заключенных ссылают. Поселитесь рядом с моей тюрьмой в землянке, как жены декабристов… Рукавицы будете шить для заключенных, чтоб с голоду не подохнуть!
- Это еще зачем?! – фыркнула жена. 
- А за то, что хорошо жили не на заработанное! На нетрудовые деньги наряды себе покупали, по заграницам разъезжали! За все надо платить. И не мне одному…за всех отдуваться. – Марсель тыкал в них издали пальцем, в каждую персонально, чтоб не думали, что это их не касается.
Соня обиделась:
- Ну, съездили раза три за границу? И что - это разве много? Другие дети вообще в Лондоне и Париже круглый год учатся.
- А ты на Колыме будешь учиться! – жестко заявил Марсель.
- Не буду я там учиться. – Соня капризно топнула ножкой. - Мне и здесь хорошо!
- А я сказал – будешь! – Марсель едко ухмыльнулся.
- Какая муха тебя укусила? Ты чего на нас с дочкой напал? – жена встала перед ним, уперев руки в бок.
- А потому, что никогда не интересуетесь, откуда деньги берутся. Как добываются, каким потом и муками! Какой изворотливостью, а порой и подлостью! Чистенькими хотели быть… Аристократки сраные! - Марсель налил себе еще водки.
Жена несколько умерила пыл:
- Ну берутся и берутся… Молодец, умеешь крутиться в наше время. И больно-то не хвались – еще не олигарх! Ну коттедж построили, ну пару магазинов держишь. И что? Теперь хвалиться на весь белый свет? Да такую, как я женщину, с высшим образованием, красивую, уметь содержать надо! Радуйся, что я за тебя замуж вышла!
Марсель резко выпил:
- Все! Теперь сами себя содержать будете!
Жена прищурилась:
- Не поняла? Тебя что, обокрали? В карты продулся?
- Я в карты не играю и обокрасть меня не каждому по уму…- У Марселя аж выступила слеза от жалости к себе. - В кредит я залез под бешеные проценты - понятно!
- Ну так ты же эти деньги в товар вложил, не пропил! – удивилась жена.
Марсель отмахнулся с досадой:
- А что толку от этого товара?! Лежит - ржавеет!
- Так инфляция же бешеная…
Марсель стал зло стучать себя кулаком в лоб:
- Вот и я думал, что накуплю на эти деньги двигателей камазовских и коробок передач, а месяца через три продам с огромной выгодой: и себе останется, и кредит погашу. Три месяца прошли – а продукция, что совсем невероятно, падать в цене начала. Мне уже не дают те деньги, за которые я все это покупал! А из банка звонят и кредит требуют вернуть.   
- Сошлись на непредвиденные обстоятельства, - легковесно сказала жена, словно речь шла о займе у соседки до получки, и Марселя это жутко обидело:
- Им мои обстоятельства по барабану. У них такая служба безопасности, что завтра же придут и вытряхнут меня из этого коттеджа! А там, я уже знаю, люди конкретные – бандюги!
- Что делать-то? – Впервые на лице жены промелькнул испуг.
Марсель обреченно обхватил голову руками:
- Может, в Америку сбежать? Там не найдут…
Жена призадумалась:
- А что там делать будешь? Ты же языка не знаешь!
Марсель тяжко вздохнул:
- Если бы дело только в языке! Там работать надо! Это здесь в мутной водичке я научился рыбешку ловить, а там водичка давно отстоялась, и всех жуликов сразу видно! Их там сразу – к ногтю!
- Может, обстоятельства еще изменятся? Цены вверх пойдут! – попыталась успокоить жена.
Марсель почесал плешину.
- Тут или Бог должен вмешаться или я что-то жутко хитрое придумать…
- Так придумай!
- Легко сказать!.. А может, в Бразилию сбежать? В джунгли Амазонки? Сбежали же туда в свое время нацисты – никто их там не нашел. Ранчо себе построю, быков буду разводить… - с мечтательными нотками заговорил он.
- Ты думай, думай…- сказала жена и, когда Марсель хотел еще налить себе водки, сердито выхватила бутылку. - Мозги-то трезвые для этого надо иметь!
Как бы ни был Марсель пьян, но, сообразил, что с женой ругаться не стоит, ибо она действительно может его бросить – тем более и повод есть: разведется сейчас с ним и отхапает половину имущества, чтоб все не потерять, а с кредитом, дескать, сам разбирайся…

Гл. 5
Чтоб разузнать, как идут дела на заводе, попытаться изменить ситуацию в свою пользу, Марсель поехал к подельнику Вячеславу, прошел по цеху, где активно и напряженно шла работа (словно в добрые советские времена!) и, грустный, вошел в его кабинет, вяло поздоровался за руку, процедил с ухмылкой:
- Привет, начальник!
- Здравствуй, Марсель! Опять хочешь двигателя получить? Какие-то бумаги подписать на отгрузку? – Вячеслав в отличие от Марселя был весел и ходил по кабинету с деловым видом, отвечая попутно на телефонные звонки.
Марсель на него даже рассердился, думая, что тот с ним шутит:
- А ты не знаешь, что в городе стали падать цены на продукцию завода двигателей?! То, что я у тебя покупал, уже можно купить дешевле! Хочешь, самому продам по той же цене, по которой у тебя брал?
- Да, наслышан…- Вячеслав кивнул, но без особого огорчения, ибо его это не касалось с плохой стороны.
- Что делать-то будем? – Марсель схватил его за рукав. - Товар, куда  вложил огромнейшие деньги, из-за которого залез в кредит, никто не берет.
- Я думал, ты все рассчитал… Все взвесил, - развел руками Вячеслав.
- И я думал так же.
- Ну а я чем помочь могу?
Марсель хмыкнул:
- Тебе-то хорошо: ты отпустил товар, получил от клиента свой навар – и доволен.
- Ну так и прибыль твоя в случае удачи гораздо больше! – усмехнулся Вячеслав. - Я на иномарке еще не езжу, как ты, и коттедж себе не построил.
Марсель поморщился:
- Давай что-нибудь придумаем, иначе меня прибьют бандюги. И всего лишат, что с таким трудом было заработано!
- А что я придумаю? – удивился Вячеслав.
Марсель вдруг, как удав на кролика, уставился на него гипнотизирующим взглядом:
- Давай завод остановим…
Вячеслав расхохотался:
- Ну ты даешь! Я мелкая сошка, чтоб принимать такие решения. Какой-то вшивый начальник отдела.
- Временно, месяца на два... – продолжал Марсель.
- А что это даст?
- Завод перестанет выпускать продукцию – и цены на запчасти сразу пойдут вверх!
Чувствуя, что Марсель действительно влип, Вячеслав сел за стол, подумал немного и уже серьезно ответил:
- Ну, во–первых, высокое начальство на это не пойдет, потому как городские цены нас мало интересуют – у нас есть масса клиентов со всей страны, которые бесперебойно едут к нам. Во-вторых, мы связаны обязательствами с заводами-смежниками, которые постоянно отгружают нам продукцию и на бартер берут нашу. Так что мы их не можем подвести! И в третьих, мы итак вынуждены были уволить четверть рабочих в бессрочный отпуск, а тут придется тысячи и тысячи рабочих отправить на улицу. На что они жить будут, кормить свои семьи? Это бунт, это народные волнения… А в стране итак нестабильность!
- Ну нельзя, что ли, придумать какую-нибудь профилактику? – У Марселя в голосе зазвучали нотки мольбы.
Вячеслав поморщился, чувствуя себя хозяином положения, чего у него бывало не так часто:
- Хорошо, я подниму этот вопрос на совещании у директора. Только не уверен в успехе.
- Пожалуйста, подними. Ради нашей долгой дружбы… Помнишь, как я тебя еще молодым специалистом к себе в отдел принимал! Как у нас сразу общий язык нашелся?..
- Хорошо, хорошо…
Проводив Марселя, Вячеслав важно откинулся на кресле, почувствовав себя вдруг «большой птицей», а главное, хитрой, ведь в отличие от Марселя не ушел с завода, поверив в крупные прибыли, а тихо-смирно продолжает сидеть на своей должности, имеет пусть и небольшой, но зато гарантированный доход. Да, было время, он завидовал удачливому и рисковому Марселю, но теперь еще раз убедился, что жизнь весьма изменчивая и коварная штука. Конечно, огромный завод и даже цех сборки они ради какого-то мелкого бизнесмена останавливать не будут, а он даже и вопрос этот поднимать не станет, чтоб не смешить руководство…А вот позванивать Марселю будет: любопытно все-таки, как выпутается из столь сложной ситуации, разорится ли.
* * *
Марсель сидел на кресле в офисе, разморенный, ошалелый, и на каком-то автопилоте, ибо мозги уже плохо соображали после всех передряг и бессонных ночей, после частых выпивок, и, выискивая в лежащей перед ним на столе газете объявления, заплетающимся от усталости языком названивал покупателям:
- Здравствуйте. Вот вы дали объявление, что покупаете двигателя для автомобилей КАМАЗ и коробки передач…У меня есть в наличии… Много! По какой, говорите, цене? Ну, это же смешно…
Клал трубку и снова названивал:
- Алле, Вы покупаете двигателя? За какую цену?.. Так дело не пойдет! Отпускная цена на заводе гораздо выше.
Снова набрал номер:
- Вы покупаете двигателя и коробки? Уже не покупаете?.. - с досады Марсель бросил трубку и прошипел: - Так у меня ничего не получится! Позвоню своему дружку Вячеславу на завод… Алле! Это Марсель. Ну что, поговорил с начальством по поводу остановки завода? И что? Бесполезно…
Откинувшись в кресле, Марсель посидел в такой позе минут десять, абсолютно не шевелясь, с бледным каменным лицом, так что случайно зашедший мог подумать, что он уже мертв, но потом резко дернулся и с возгласом поднял вверх палец:
- Попробую еще один вариант!
Он выглянул за дверь, чтоб убедиться, нет ли кого посторонних рядом, включил компьютер и стал стучать по клавиатуре: «Уважаемый генеральный директор! Пишет ваш доброжелатель… На вас готовится покушение, если вы не остановите временно завод двигателей! Всего на месяц. Это будет выгодно и заводу, потому как произошло затоваривание рынка – и отгрузка продукции застопорилась. После временной остановки завода цены опять взлетят вверх, и вы сами выиграете материально…» Решив, что этого предупреждения вполне достаточно, чтоб напугать директора КАМАЗА, чтоб заинтересовать и его, который явно не на одну зарплату живет, Марсель вывел текст на принтере, сунул листок в конверт и процедил:
- Ну вот, может быть, теперь зачешутся…
* * *
Прошло полмесяца, как Марсель отправил генеральному директору завода письмо, а завод как работал так и работает. Позвонив Вячеславу и очередной раз убедившись, что конвейер не остановили, он почувствовал, как в области сердца что-то оборвалось, оно бешено и с перерывами застучало, а в глазах потемнело, и, повалившись на кожаный диван, крикнул жене:
- Принеси что-нибудь от сердца…
Увидев мужа бледным, лежащим, схватившимся за грудь, Нина испугалась и быстренько принесла с кухни валокордин со стаканом воды… Марсель выпил трясущимся руками и, почувствовав, как в груди слегка отпустило, горестно сказал севший рядом жене:
- Знаешь, я отправил генеральному директору письмо с угрозой, а завод все работает – конечно, генеральный ничего не боится, у него охрана. Что делать будем?
- Может, в самом деле, все продадим и начнем жизнь с нуля? – сказала жена, но в ее словах он не услышал уверенности и решимости и тихо сказал:
- А ты разве сможешь? Сможешь стоять в очередях, считать каждую копейку в кошельке? Рано утром каждый день вставать на работу, как тысячи людей? Ведь это же так хорошо чувствовать себя свободным – встать по желанию в девять утра или проваляться до двенадцати.
- Не знаю… - вздохнула наигранно жена, что только усилило его уверенность в том, что она его может бросить.
- То-то же! – заявил он, словно уличая ее. 
- Но что-то надо делать! – рассердилась жена.
Марсель закрыл на минуту глаза, пытаясь сосредоточиться, и, когда в голове созрел новый план, открыл их уже живо:
- Придумал. Я ведь на заводе десять лет отработал – знаю там все слабые места… Отвернул гаечку важную на конвейере – он и встанет!
- Дело-то это подсудное, - испугалась жена.
- Так я не своими руками сделаю – попрошу кого-нибудь из работяг, дам ему денег. Кого-нибудь молодого, которому этот завод до фени, - продолжал Марсель вслух разрабатывать план.
- А вдруг его поймают – и он на тебя укажет?
- Может быть и такое. Тогда лучше самому… Чтоб никого не впутывать, - у Марселя опять кольнуло сердце, которое раньше он вообще не замечал, считая себя абсолютно здоровым, хотя у отца, как знал, сердечко весьма слабое, а значит, и ему должно было передаться по наследству.
- И когда ты это надумал сделать? – В словах жены прозвучала заинтересованность.
Марсель решительно сжал кулаки:
- Завтра же и сделаю, а чего тянуть, у меня пени только каждый день набегают на огромные тысячи…
- Будь осторожен.
- Уж постараюсь.
В этот момент раздался телефонный звонок, и Марсель, схватив судорожно трубку, после некой паузы испуганно забормотал:
- Ну, да… Я же вам сказал, что денег сейчас нет. Возьмите долг товаром… Коттедж продавать?.. Ну подождите еще недельки две… Всего одну неделю!?.. Хорошо, хорошо…
- Кто это? – спросила жена, хотя по ее испуганному лицу было видно, что догадалась.
- Кто, кто?! Бандиты… Звонят каждые сутки! Вчера колеса у моей машины проткнули и записку на лобовом стекле оставили: что так же проткнут мое пузо.
- Да, тянуть нельзя…- сказала жена, и в этом возгласе еще было не понять, с чем нельзя тянуть: с планом Марселя или с ее какими-то тайными и корыстными намерениями.
               

Гл. 6
На следующий день после пожара Марсель срочно поехал в свой офис: ему позвонили друзья и сказали, что цены на автомобильные агрегаты резко пошли вверх. В самом деле, телефонный аппарат в его офисе надрывался, но с таким приятным звонком, словно колокольный звон для верующего – и, хотя Марсель не верил ни в Аллаха, ни во Христа, почему-то сравнил это треньканье именно с благозвучием колоколов. Вальяжно откинувшись в кресле, он неторопливо, с достоинством поднимал трубку и отвечал в сотый раз одно и то же: «Что вы говорите? Что я предлагал вам вчера двигателя и коробки? Было дело… Так вам не нужны были… А теперь нужны? И по какой цене берете? По вчерашней? Ну, вы ребята, меня смешите… Со вчерашнего дня этот товар подорожал в два раза. Ах, вы готовы заплатить двойную цену? Нет, ребятки…» - и в конце позволял себе наглую реплику: «Сопливых вовремя целуют!» Конечно, продавать товар сразу же Марсель не собирался, видя всю динамику цен, что изменялась от звонка к звонку и росла, как на дрожжах. 
Вскоре в кабинет к Марселю вошел пьяненький Дмитрий с бутылкой коньяку наполовину отпитой и радостно воскликнул:
- Здорово, дружище! Давай выпьем!
Марсель хитро прищурился, ибо знал, отчего тот такой веселый, но, тем не менее, несколько наигранно спросил:
- Что за праздник такой? Вроде не двадцать третье февраля и не восьмое марта…
- Так ведь завод сгорел! – воскликнул Дмитрий с таким видом, словно первый донес ему эту добрую новость.
- И что теперь, радоваться? – осадил Марсель с наигранной печалью.
- Ты не прикидывайся… - Дмитрий расхохотался и погрозил пальцем. - Будто не рад!? Ведь мы с тобой в два раза богаче стали за одну ночь. А может быть, и в пять и десять, потому как завод сгорел дотла и его продукция будет дорожать не по дням, а по часам… А у нас с тобой этой продукции - все склады забиты!
Марсель уже готов был согласиться с Дмитрием и радостно похлопать его по плечу, но все это выглядело бы как-то слишком примитивно и некрасиво и он, остужая пыл соседа, заявил:
- Ну, хорошо… продадим мы эту продукцию, разбогатеем, а дальше что? Дальше что будем продавать, если завод работать не станет, если его, как поговаривают, вообще восстановить нельзя?
Дмитрий отмахнулся:
- Это меня уже не касается… Мне этих денег хватит на безбедную жизнь. Так что ты как хочешь, а я буду пить, гулять, сейчас еще девочек вызову парочку - на базу отдыха с ними рванем, на шашлычки, в баньку!
Марселя вдруг сильно задела эта беззаботность Дмитрия, как, впрочем, и других бизнесменов на этом поприще, его развеселая житуха, ради которой тот ни хрена не сделал, получив все на тарелочке с голубой каемочкой, не зная, кто ради этого страдал и ночей не спал, кто на преступление пошел:
- А ты знаешь, кто тебе такую безбедную жизнь устроил? – спросил Марсель.
Дмитрий на некоторое время задумался, а потом весело указал пальцем в небо:
- Господь Бог… Ну, загорелось по чьей-нибудь халатности - окурок кто-нибудь бросил не в нужном месте… Проводка вспыхнула!
И тут у Марселя самой собой вырвалось то, что его распирало, как воздушный шар:
- Я это устроил!
- Да брось ты…- расхохотался Дмитрий.
Но Марселя уже несло:
- И мне бы по закону надо со всех вас бизнесменов, которые торгуют двигателями и коробками, стребовать хотя бы четверть той прибыли, какую вы получите! Это на миллионы долларов тянет по всему городу.
Дмитрий вдруг посерьезнел:
- Я свою долю отдам… Мне не жалко. Только чем докажешь?
Марсель пригасил пафос в словах, чувствуя, что перегнул палку, и испугавшись:
- Чтоб доказать, надо в тюрьму пойти… Если перед этим рабочие не растерзают. Видел вчера, какие толпы народу около завода стояли? Кто-то кулаки сжимал, а кто-то плакал. А, впрочем, я пошутил!
Дмитрий ухмыльнулся, не совсем поверив последним словам:
- То-то же, этим шутить опасно… Ну я пошел девочек вызывать! Если хочешь - присоединяйся… - И он вывалился из кабинета, запев хрипловато и нестройно, но с чувством: «Как упоительны в России вечера. Любовь, шампанское, закаты, переулки…».
Проводив его и подумав, что надо быть осторожней в высказываниях, Марсель вновь стал брать трубку постоянно звонившего телефона, чтоб еще раз насладиться положением хозяина - почти что падишаха, коему свалилось огромное богатство: теперь ему и сам черт не страшен, а не то что банк, где он взял кредит.
В очередной раз подняв трубку, он узнал голос начальника отдела маркетинга Вячеслава: голос его был несколько заискивающим и просительным. Марсель хотел, было, панибратски пособолезновать, но, подумав, что, возможно, тот чего-то знает про то, кто устроил пожар, вкрадчиво заговорил:
- Как там у вас на работе? Ах, работы нет… Хреново. Идем ко мне, я тебя, так и быть, приму кладовщиком… Что? Нет… перед пожаром на заводе я не был… Я бы к тебе тогда обязательно зашел!.. А насчет работы подумай.
Он, довольный, положил трубку, подумав, что действительно пронесло – никто и никогда теперь не узнает, кто поджег завод, тем более что он и не хотел, чтоб такое глобальное и страшное случилось… так что и виниться нечего – пусть корят свою долбанную пожарную команду!
* * *
Через неделю, когда цены в городе на продукцию завода стабилизировались, застыв на высшей точке в три цены от номинала, Марсель с огромной выгодой продал товар очень богатой московской фирме, и в ту же секунду перечислил деньги банку вместе со всеми набежавшими огромными процентами и пенями, даже не удостоив своим посещением директора банка Сергея Ивановича. Тот вскоре позвонил сам и ласково сказал: «Простите, между нами были кое-какие трения, но я рад, что они благополучно разрешились. Надеюсь на дальнейшее сотрудничество!» Побеседовав с ним учтиво, Марсель положил трубку и тут уж ехидно усмехнулся: «Сейчас, разбежался…»
Заперев офис, он ушел в недельный отпуск, чтоб отдохнуть после всех передряг, просто полежать дома, подлечиться, и день-деньской смотрел на кассетах старинные советские кинокомедии, отдыхая душой и телом. К Марселю частенько присоединялась жена – садилась рядышком на диван и ласково льнула к плечу, радуясь, похоже, больше его, что все так удачно сложилось, что она осталась в коттедже и с деньгами… После всех переживаний и страхов, она до этого несколько расслабившаяся от беззаботной жизни, теперь боялась мужа потерять.
Во время очередной такой идиллии она ободряюще сказала:
- Вот и расплатился с банком! Да еще и в прибыли остался… Умненький ты мой! Теперь можно и на Канары съездить, отдохнуть от этих всех бед…
Марсель важно кивнул:
- Да, теперь можно.
Посмотрев на него внимательно, хитро, она вдруг спросила:
- Неужели все ты устроил? Пожар этот?
Не зная, признаваться или нет, Марсель некоторое время подозрительно смотрел на нее, чтоб понять, грозит ли ему чем-нибудь эта похвальба: а вдруг жена начнет шантажировать его при какой-нибудь большой ссоре или просто укорять, строя из себя чистенькую и честную. И сказал, округлив удивленно глаза:
- Да ты что? Разве бы я на такое пошел? Просто на небе услышали мой вопль… и помогли.
Нина заявила, словно оправдываясь за свои подозрения:
- Я вот почему-то вспомнила изречение Карла Маркса, который говорил, что если бизнесу пообещать триста процентов прибыли – то нет такого преступления, на которое он не пойдет!
Марсель хмыкнул:
- Знаешь, кроме меня завод в городе хотели остановить еще сотни людей. Вчера ко мне в офис товарищ приходил – так он на радостях уже неделю коньяк ведрами пьет.
Жена сердито фыркнула:
- Обидно, что кто-то рисковал, а кто-то этим пользуется бесплатно… Как ты думаешь, какую причину пожара объявят официально?
Марсель пожал плечами:
- Думаю, сошлются на неисправную электропроводку. Какую реальную причину можно установить, если там все дотла сгорело?!
В этот момент раздался телефонный звонок, и Марсель с легким сердцем взял трубку, забыв уже, как боялся еще недавно любого звонка, просил поднимать трубку жену и всем отвечать, что его нет дома… Но улыбчивое его лицо (ведь еще минуту назад хохотал над проделками трех знаменитых комиков-оболтусов в комедии Гайдая «Кавказская пленница») вдруг поменялось, и он мрачно произнес «Скоро приеду!» - и, опустив трубку на колени, несколько секунд сидел с отрешенным видом.
- Что, что случилось-то? – перепугалась жена, у которой первой мыслью было, что преступление с пожаром раскрыто и что мужа вызывают в милицию, как подозреваемого.
Марсель сухо произнес:
- Мать звонила из больницы. Мой отец умер от инфаркта.
У жены несколько отлегло от сердца: все-таки случилось, по её мнению, не самое страшное…
- Как это? Ведь мы к нему позавчера заезжали, он себя прекрасно чувствовал… Да и не старый еще, шестьдесят пять только. И вдруг инфаркт?.. 
Марсель горестно произнес, словно не слыша ее:
- Мы же с ним договорились через неделю на рыбалку ехать…Ушицу на берегу сварганить!
Жена вздохнула:
- Жалко. Хороший был мужик. Любил тебя очень. Хотя и критиковал за твой бизнес… Да только отчего инфаркт-то?
Как ни хотелось Марселю это говорить, ведь тогда полностью вся вина за случившееся с отцом ложилась бы на него, но он сказал:
- Мать сообщила, что изнервничался, когда узнал, что завод, на котором всю жизнь проработал, сгорел!.. – и тут же с досадой и болью выкрикнул то, что свербело на душе, даже не сознавая, что говорит это вслух: - Но я не хотел, чтоб он сгорел. Я думал, пожар сразу же потушат. Ну, выгорит там метров сто квадратных, но чтоб такое!
Нина растерялась:
- Что ты говоришь?
Осознав, что невольно проговорился, Марсель зло зыркнул на нее и холодно произнес:
- Ты ничего не слышала… Поняла?
Жена, отшатнувшись от него со страхом, послушно закивала:
- Поняла!
Чтоб не думала, что только пугает, Марсель вдобавок прорычал:
- А то задушу, не посмотрю, что жена…
В этот момент в комнату вбежала Соня и, защищая мать, воскликнула:
- Папа, что ты говоришь?! Какие гадости и грубости!
Марсель, зная, что дочка растет жутко болтливая, хвастливая, направился к ней с таким видом, словно готовый ее сейчас убить:
- А ты что, подслушивала?
Соня попятилась:
- Просто рядом оказалась.
- И тебя тоже, если болтнешь! Я вторым Иудой быть не хочу… - прорычал Марсель, а потом, несколько опомнившись, что перед ним все-таки дочь, и досадуя, что выдал себя, добавил уже мягче: - Впрочем, никто и не докажет!
Вскоре раздался стук во входную дверь и с бутылкой коньяка, наполовину опорожненной, вошел пошатывающийся и веселый Дмитрий:
- У вас тут открыто!
Марсель, не обращая внимания на вошедшего, заорал дочери, которая, входя с улицы, в своей обычной беспечности, не раз уже оставляла дверь открытой:
- Сколько раз тебе говорил, чтоб запиралась, дура!
Соня всхлипнула:
- Забыла…
- В следующий раз башку отверну!
Дмитрий подошел к Марселю, обнял его за плечи и вдруг вытащил из кармана пачку денег:
- Не ругайтесь в столь радостные дни… Я вот тебе должок принес!
Марсель недоуменно фыркнул:
- Какой, к черту, должок?
Дмитрий расплылся в благостной улыбке:
- Ну как же…Ты же сам говорил, что все бизнесмены тебе должны! Это дело надо обмыть… Поедем в ресторан! Знаешь, я ресторан купил…Ты правильно говорил: теперь на заводе нам ничего не светит. Займусь другим бизнесом!
Марсель испуганно отдернул руку от денег: ему показалось, это провокация – возможно, Дмитрий болтнул дружкам о похвальбе Марселя, те донесли в органы, а уж милиционеры заслали Дмитрия с наживкой: дескать, когда Марсель признается, на деньги клюнет, тут его и повяжем…
- Ничего ты мне не должен! Иди к черту! У меня сегодня отец умер, а ты… - процедил Марсель.
Дмитрий, расчувствовавшись, даже всхлипнул:
- Соболезную… Как знаешь… Я тебе от чистого сердца! За такое!..
Соня подбежала к Дмитрию с протянутой рукой и обернулась к отцу:
- Папа, может, возьмем деньги? Я машину себе куплю, а то у тебя не допросишься.
Марсель со всего маху залепил ей по затылку ладонью:
- Я тебе возьму! Боже, какая тупица… - потом схватил Дмитрия за локоть и потащил к выходу: - Мотай отсюда в свой ресторан! Пока я тебе морду не набил…
Нина, к которой дочь побежала со слезами жаловаться, жестко ударила ее по руке:
- Не вмешивайся в разговор взрослых.
Соня, не понимая, что происходит, почему ее третируют и оскорбляют, огрызнулась:
- Чего вы все оборзели?!
Провожая Дмитрия, который еще продолжал благодарить и обещал, что теперь вечно будет кормить и поить его в своем ресторане бесплатно, Марсель в дверях столкнулся с Вячеславом, который приехал к нему без приглашения. Увидев в проеме двери Нину, раскланявшись с ней, Вячеслав вручил ей букет роз и спросил:
- Здравствуйте! Как поживаете?
- Плохо… - сказала Нина печально, словно умелая актриса. - У Марселя отец от инфаркта сегодня умер.
Вячеслав тяжко вздохнул:
- Приношу свои соболезнования.
Марсель, уже не желая ни с кем разговаривать и, чтоб выпроводить Вячеслава, появившегося так некстати, намекнул:
- Я сейчас к нему еду. В больницу!
Вячеслав виновато и сбивчиво заговорил:
- Я на минутку. Насчет работы, которую ты мне предложил…
Марсель с трудом вспомнил, что в порыве радости действительно неделю назад предлагал Вячеславу работу:
- Согласен?
Вячеслав вздохнул и пошмыгал носом:
- Куда денешься?.. Приехала на завод представительная и важная комиссия из Москвы – говорят, на восстановление понадобится несколько сотен миллионов долларов, а у государства их нет… Думают, может, кредит у Америки взять?.. Но там под огромные проценты! Словом, вся жизнь насмарку!
- Причину-то пожара установили? – вкрадчиво спросил Марсель, узнав про комиссию, с которой наверняка прибыли и лучшие сыщики страны.
- Ищут… - Вячеслав развел руками, как рыбак, который долго ловил, но ничего не поймал. - Говорят, будто кто-то в письме генеральному директору угрожал и требовал завод закрыть на время…
Марсель суетливо отмахнулся:
- Не найдут автора!
- Почему?
- Это в сталинские времена, как я читал, каждая пишущая машинка была на учете с копией ее шрифта. А нынче все лазерные принтеры печатают одинаково… - заговорил торопливо Марсель, но потом осекся: - Впрочем, я не знаю, может, и не на лазерном напечатали…
Вячеслав прищурился и приглушенно, с хитринкой заявил:
- Я ведь еще и по делу пришел.
- Говори… - Марсель, чтоб случайно опять не сболтнуть лишнего, решил вообще отвечать односложно: типа «да», «нет».
Вячеслав, растягивая слова и тем намекая на свою долю, как это делал всегда, сказал:
- У нас на заводе скоро будут продавать как металлолом десятки еще вполне годных современных станков. Сотни новых двигателей, которые только слегка закопченные… Их лишь тряпочкой с бензином обтереть и продавать. Там желающих много! Слетаются уже, как воронье… Тебе оставить?
- Конечно… - быстро смекнув выгоду, ответил Марсель с засветившимися жадностью глазами и добавил: - Ладно, я тебя в фирму своим замом возьму…
Уже радостно подсчитывая, какой поимеет навар со сгоревшего завода, он вдруг вспомнил про лежащего сейчас в морге отца и уже без особой горечи подумал: «Эх, жалко отец умер! Слишком большой патриот был, не для нашей жизни… Теперь порадовался бы, как сын вскоре развернется…»               
                2008 г.            


УБИТЬ ДЕПУТАТА
Повесть

С
 гордостью сообщив по телефону жене Свете, что партию его перерегистрировали и он сейчас приедет на обед, Юрлов сел в просторную, с голубым отливом, депутатскую машину «АУДИ» и велел шоферу везти его домой. Света поставила в «микроволновку» разогревать любимые голубцы мужа – мясо, фаршированное в болгарских перцах, а вскоре увидела в окошко кухни со второго этажа, как во двор въехала большая машина Юрлова, как он размашистой походкой с развеваемыми полами плаща, худощавый и высокий, с волевым скуластым лицом, напоминая решительным видом молодого реформатора Петра 1, направился к подъезду мимо цветочных клумб, и побежала его встречать в прихожую. Она слышала, как, скрипнув, открылась тяжелая подъездная дверь, и вдруг раздались несколько глуховатых хлопков, а за ними стон и стук чего-то грузно падающего. Света догадалась: это пистолетные выстрелы, и из открытой двери с ужасом закричала в сумеречный проем лестницы: «Слава! Слава! Что с тобой?!», но никто не ответил. В одних носках она кинулась вниз по ступенькам и увидела лежащего около лифта на боку мужа, из головы которого на пыльный бетон сочилась густая кровь…
- Слава, Слава…Кто тебя? За что? - закричала она в ужасе, упала перед мужем на колени и зарыдала.

Гл. 1
Прочитав любимые газеты («Аргументы и факты» и «Коммерсант»), Слава Юрлов каждый вечер садился перед телевизором на  диван и внимательно смотрел по всем программам новостные передачи и в, лежащем на журнальном столике, блокноте записывал свои размышления по поводу самых важных событий в стране и мире. Это считал очень нужной работой: депутату Госдумы следовало знать положение в стране и за рубежом, а главное то, что говорят члены правительства и президент, какие предпринимают шаги в экономике, какие готовят указы для улучшения жизни народа.
Друзья и коллеги Юрлова по демократической парии не раз звали вечерами, после заседаний Госдумы, продолжить общение в сауне с легкодоступными девушками или поиграть на рулетке в казино, но он решительно отказывался - не любил тусовки и пустую болтовню, да и считал, что во время, когда население страны в основной массе голодает, набивать «слугам народа» брюхо черной икрой, шашлыком и элитным коньяком - не самое праведное занятие. Вообще, готовясь к большой политической карьере, он полагал, что не должен светиться в разгульном образе жизни с бизнесменами, чтоб потом никто не ткнул в него пальцем: дескать, тоже из их числа - разжиревший на народном добре клоп!
На просмотр телепередач рядом с собой на диван Слава частенько усаживал, работающую учительницей литературы в школе моложавую и скромную,  мягонькую и нежную, с острым изящным носиком жену, чтоб высказывать ей свое мнение и комментарии к тем или иным событиям; он считал, что та мало смыслит в политике, но как слушатель его умных речей она необходима: присутствие любого, даже постороннего человека, Юрлова всегда взбадривало, вводило в полемический задор, в котором рождались страстные, умные и хлесткие фразы, кои потом пригождались для его выступлений в Думе. Вот и сейчас, глядя в телевизор, он недовольно морщился:
- Какую ахинею он несет!
- Кто? – спросила Света.
- Да этот…лидер нашей партии.
- Зачем ты его ругаешь, он ведь вроде твой друг? – удивилась она.
- Не понимает он политической обстановки в стране… да и не друг он мне вовсе, как оказалось. И вообще, как выясняется, в политике друзей нет.
- Водку же вместе иногда пьете, - улыбнулась ласково она.
- Водку пить - это совсем другое дело… - резко отмахнулся он. - Нет, с такими лидерами нашей партии никогда не стать главной силой в Госдуме.
- А вы хотите стать главными? – спросила жена уважительно.
- А как иначе!? Зачем же я пошел в политику, как не проводить в жизнь свои идеи!?
- Причины разные есть, - с хитринкой сказала она, прильнув головой к его плечу.
- Ты же знаешь, я бессребреник, ни одной взятки не взял, хотя многие в Думе уже большие капиталы на этом скопили. А за лоббирование нужных для олигархов законов дают немалые деньги – до ста тысяч долларов, - жестко ответил он.
- За что, например?
- Закон об игорных заведениях принимают в угоду владельцам казино – чтоб налоги были крохотные и лицензирование без проблем. Или вот импичмент Ельцину хотели сделать – а не получилось: многим депутатам большие деньги всучили, чтоб «правильно» проголосовали.
- А лидер вашей партии тоже берет? – вкрадчиво спросила она.
- Он, скорей, для партии… а, впрочем, у него денег итак полно. Он ведь давно с олигархами дружит. В правительстве в свое время, как знаешь, на хорошей должности ошивался, так что сумел олигархам угодить – дал им хапнуть лакомые куски государства. Теперь они с ним делятся. Наверное, и акции своих предприятий ему в собственность передали, а может, он числится у них консультантом? Так что не бедствует. Тот же Чубов, один из наших лидеров, например, в свое время, когда в правительстве околачивался, передал одному крупному банку пакет ГКО – помнишь, бумажки такие казначейские государство выпускало на большую сумму, и за это получил кредит беспроцентный, чтоб и себе купить этих бумажек – в результате через год оказался в прибыли в полтора миллиарда рублей…
- Вот сволочь, - вырвалось у Светы.
- Мало сказать… И вот с такими нечистоплотными людьми мне приходиться работать в партии. Конечно, такая партия не может победить на выборах – ведь избиратели в стране не дураки, - вздохнул печально Слава.
- Так ведь всякие приписки существуют, чтоб КПРФ опередить.
- Приписки имеют партии, в которых бюрократы сидят – например, «Наш Дом Россия» – в нее все местные князьки входят, они и имеют возможность надавить на избирательные комиссии на местах, пообещав их ретивым членам зарплаты, премии и квартиры – словом, все же люди. Да и давить не надо – холуев всегда полно и они сами нужные результаты тебе принесут на блюдечке с голубой каемочкой.
- И ты хочешь против этого монстра – государства – бороться?! Это же гора, которую не сдвинуть муравью… - испуганно сказала жена.
- Но ты же знаешь, я не муравей! С моими мозгами много можно сделать.
- Что, например?
Слава напыжился и после многозначительной паузы веско сказал:
- Надо как-то в премьер-министры попасть.
Света с восторгом посмотрела на его лицо снизу вверх:
- Но ведь сам говорил, что премьер у нас ничего не решает. Все в руках президента.
- Есть кое-какие задумки. Вот стали бы мы правящей партией, приняли бы закон, чтоб создавать правительство из представителей победившей партии, как во многих европейских странах делается – например, в той же Англии то консерваторы у власти, то лейбористы…
- А получится такой закон принять?
- Надо стараться. Не всю же жизнь быть под властью алкоголика президента и смотреть, как он разваливает великую некогда страну… Экономисты посчитали, что ущерб стране нанесен, какой нанесли бы три Великие Отечественный войны, – таких, что была с фашистами. Да и идею демократии он дискредитировал… Народ уже ни во что не верит, спивается, умирает. Так дальше жить нельзя.
- Вот и скажи об этом с большой трибуны президенту, правительству.
- Мне сказать это не дают вожди нашей партии, зажимают меня. Знают, что я умнее их и что народ меня, в отличие от них, любит. Вот и сейчас, смотри по телевизору, как они важно сопят на встрече с президентом. Взяли бы меня туда - я бы ему все сказал, так ведь не берут. Боятся, что люди по телевизору увидят, насколько я честен и, главное, как радею за страну. 
- Ты, в самом деле, умница. Я горжусь тобой… Ведь был обыкновенным преподавателем в институте – вдруг захотел пойти в политику и легко победил на выборах, - ободрила его Света.
- Но я могу больше.
- А может, этого достаточно? Чем меньше высовываешься, тем спокойней живешь – зарплата у тебя не плохая. Имя свое честное не замарал. Машину за тобой присылают, за границу в командировки ездишь, отдыхаем на хороших курортах.
- Нет. Дерьмо тот солдат, который не мечтает стать генералом… Да и обидно, что страной не те люди командуют.
- И что же делать? За ними ведь деньги и власть.
- Есть у меня кое-какие задумки… Если на ближайшем съезде нашей партии ничего кардинально не решится.
Юрлов, замолчав, стал быстро и вдохновенно записывать появившиеся сейчас новые мысли и тезисы своего будущего выступления в блокнот, а Света пошла на кухню разогревать чай и все думала, что, может быть, все-таки уговорить мужа быть сдержаннее, довольствоваться тем, что есть – ведь уже уважаемый человек, другой бы на его месте бога благодарил за подобную судьбу. Но вдруг осознала, что, в общем-то, ей нравятся его амбициозные планы, и уже представила себя женой премьер-министра, которая ездит с ним за границу на встречи с лидерами мировых держав, дает умные интервью и вообще выглядит очень эффектно, почти как жена бывшего президента СССР Раиса Горбачева. Ведь тогда у мужа будет личная охрана, огромная загородная дача, а главное, он останется в истории на века и она с ним тоже…

Гл. 2
Юрлов решительно и бодро шагнул в просторный кабинет лидера партии Гайдука, который сидел, развалившись всем своим плотным телом, в кожаном черном кресле с приклеенной к широкому лоснящемуся лицу улыбкой и хитро прищуренными глазками большого капризного ребенка.
- По какому вопросу пришел? – сдавленным голосом кастрата спросил Гайдук.
- Хочу выступить на съезде с докладом, – навис над ним высокий Юрлов.
- По какой теме?
- О внутренней политике в стране.
- У нас по этой теме есть другой докладчик.
- Я знаю, что он скажет, и заранее с ним не согласен. Продолжение прежней политики грозит крахом и забвением партии.
- Почему?
- Мы оторвались от народа, от своих избирателей.
- А может, это народ не созрел до настоящей демократии? Еще не понимает выгоды либеральных реформ? И мы ему это должны прояснить. Нельзя идти на поводу у темного люда, который никогда не знал, что такое свобода и демократия. Который был под пятой то царя, то помещика, то партийного вождя Сталина.
- Свобода и демократия не самоцель. Целью является – улучшение жизни простых граждан. А у них складывается впечатление, что мы улучшаем жизнь и без того очень сытно живущих олигархов.
- Богатые люди должны показать пример, как надо хозяйствовать.
- И как же они показывают? Прожигают деньги в казино, покупают дорогущие машины и швейцарские часы с бриллиантами за сотни тысяч долларов, а остальные деньги вывозят за границу...
- И бизнесменов тоже надо воспитывать.
Юрлов едко усмехнулся,  поглядывая сверху вниз на Гайдука:
- Как же мы их будем воспитывать? Пригласим на съезд партии или на пикник и пожурим, погрозим пальчиком? Так не бывает. Надо принять законы, чтоб уводить деньги через оффшоры за границу было невыгодно и опасно… А на это вы никогда не пойдете.
- Почему? – Гайдук часто заморгал.
- А потому что олигархи кормят вас, как я убедился, работая в партии.
- Но они кормят и тебя.
- Я не хочу кормиться на их грязные деньги. И избирался я по одномандатному округу, а не в списке вашей партии. И пришел к вам потому, что поверил, что вы можете сделать страну похожей на западные демократии.
- Именно к этому мы и стремимся.
- Сомневаюсь. Там, прежде всего, законность и порядок, а у нас теневой рынок и грабеж страны. Вот потому я и хочу, чтоб политика нашей партии сменилась. А докладчик по этому вопросу себя уже давно запятнал, работая в коррупционном правительстве… Весь народ его ненавидит. Я хочу, чтоб мы поставили вопрос о его переизбрании – нам такой идеолог не нужен.
- И кого предлагаешь на его место? Не себя ли?
- Почему бы нет? – с вызовом спросил Юрлов, расхаживая по кабинету.
- Тебя в партии никто толком не знает. У тебя нет политического веса. За тобой нет финансовых потоков…
- Вот и говорю, что все куплены. Может быть, у нас не будет тех денег, какие есть сейчас, но мы сохраним доброе имя и привлечем избирателей.
- И потеряем лицо, превратившись в подпевал у коммунистов. Нет уж!
- Я прошу лишь дать мне для начала выступить по этому вопросу. А там пусть партия решает.
- Партия это мы – я и тот, которого ты решил критиковать. Мы ее создавали и мы решаем главные вопросы стратегии, а не рядовые члены, не так называемое большинство, – Гайдук ткнул себя пухлой ладошкой в грудь.
- А в уставе другое написано.
- Мало ли чего там написано. Нам не нужен разброд и мы его пресечем.
- Я вижу, вы не болеете за Россию…Вы не знаете народ, не любите его.
- Не тебе это решать, - огрызнулся Гайдук слюнявыми губами.
- Ваш дед–красноармеец, который писал прекрасные произведения о борьбе за народные интересы, вас бы сейчас не одобрил.
- Что мне все тыкают моим дедом? Он мало чего понимал, да и времена изменились
- А литературный псевдоним его вы почему-то носите? Хочется отблеска его славы? – усмехнулся  Юрлов
- У меня уже своей славы хватает, – важно фыркнул Гайдук.
- Думаете, в вашу честь назовут пароходы и площади, как в честь вашего деда? Сомневаюсь… Все-таки недаром говорят, что страна развалилась потому, что дети, а особенно внуки бывших большевиков, зажрались, оторвались от жизни.
Гайдук побагровел и стукнул кулачком по столу, что стоял рядом с креслом:
- Слушай, ты почему пришел к нам в партию? Я вижу тебя в рядах КПРФ.
- Если не дадите выступить, то я из вашей партии уйду.
- Ну и валяй… - отрезал Гайдук.
- Жаль, что мы не нашли общий язык.
- Сам виноват.  Надо знать свое место.
Гайдук сейчас подумал, что Юрлов слишком много на себя берет, хочет быть, как говорится, святее Папы Римского, а ведь кто он – так себе, выскочка, нет за ним ни поддержки богатых людей, ни власть предержащих, да и никаких, в отличие от него (сына генерала!, человека из аристократического круга Москвы), родственных связей нет… И еще более разозлился, когда Юрлов с апломбом и вызовом сказал:
- Да, мое место не с вами…Ибо на следующих выборах в Думу вашу партию там вряд ли кто заприметит. Она исчезнет.
Юрлов вышел из кабинета и направился к журналистам и телевизионщикам, коих в большом количестве пригласили на съезд партии и которые гудящей, как пчелиный улей, суетливой группой с видеокамерами и микрофонами толпились у входа в  конференц-зал.
- Господа журналисты, прошу минутку внимания! – сказал он громко, вскинув вверх руку, чтоб привлечь к себе внимание, а когда заинтересованные взгляды присутствующих обратились на него, добавил: - Я хочу сделать заявление!               
«По какому поводу!?» – спросили сразу несколько голосов, и к Юрлову потянулись руки с многочисленными микрофонами, где были приклеены таблички с названиями ведущих телеканалов и газет, засверкали вспышки фотоаппаратов.
- Дело в том, что я выхожу из партии, недовольный ее политикой.
- Это интересно… Включай камеру, - сказала молодая симпатичная особа телеоператору и тут же спросила: - А в чем ваши разногласия с партией?
- Не с партией, а с руководством, которое поддерживает политику разграбления страны. У такой партии нет будущего, - ответил Юрлов.
- Куда же вы уйдете? Снова в независимые депутаты? Но ведь независимые депутаты разрозненны и вообще мало влияют на принятие решений в Думе, - особа уставилась на него цепкими синими глазками.
- Сегодня я окончательно решил, что буду создавать новую партию либерального толка.
- И кто войдет в эту партию?
- Самые честные люди страны.
- А конкретные фамилии?
- Пока еще не могу их обнародовать. Но вскоре узнаете. Я вас обязательно приглашу на учредительное собрание партии.
- Когда?
- Сообщу!
* * *
Слушая вечером по телевизору свое короткое интервью журналистам, Юрлов с удовольствием отмечал, что выглядит очень даже достойно – голос звенел, во всем облике была уверенность, фразы чеканились, а глаза поблескивали праведным гневом. Поверилось, что избиратели и, вообще, весь народ в стране, глядят на него сейчас и думают, что именно такой лидер нужен им, такой смелый и решительный вождь страны, который действительно сможет их защитить, учесть их интересы, не дать в обиду жадным богатеям, наказать коррупционеров и ворюг всех мастей, приструнить преступность…
               
Гл. 3
Юрлов пару вечеров, отключив телефон, чтоб не мешал частыми звонками, сосредоточенно писал дома устав будущей партии, ее программу, придумывал название - чтоб было понятное и звучное, припоминал людей в стране и, особенно, в Москве, которые могли бы составить костяк партии, были еще не вовлечены в другие политические силы и своим именем, энергией, умом, своими связями и авторитетом помогли бы партии быстро встать на ноги, заявить о себе как о серьезной политической силе, а потом и повести ее на выборы и победить… Интересных, честных людей, которых не привлекли в свои ряды ради формальности другие партии, оказалось не так уж много – с десяток известных в прошлом спортсменов, чьи славные имена гремели еще в Советском Союзе, с десяток ученых, ныне забытых, и еще несколько не крупных политических деятелей эпохи Горбачева, ну и также пяток крикливых правозащитников-журналистов, которые всегда тянулись к Юрлову, брали у него интервью, приглашали на заседания своих правозащитных организаций, видя в нем единомышленника – словом, это было негусто; список умещался на пару страничек, но, тем не менее, этих людей еще следовало уговорить, чем-то привлечь, что-то пообещать…
Своим главным помощником в партии Юрлов решил сделать профессора кафедры экономики, у которого он работал перед своим депутатством, коего уважал за весьма грамотные и шумные политические и экономические статьи о положении в стране и взгляды, у которого в свое время защитил диссертацию - человека уже в годах под шестьдесят Чалова Григория Ивановича и, созвонившись с ним (а он частенько созванивался, чтоб проконсультироваться по некоторым вопросам развития страны), приехал в институт, где они, закрывшись на кафедре в кабинете, повели беседу.
- Итак, Григорий Иванович, я решил создать партию! – сказал веско Юрлов, сидя напротив на старом, но очень крепком стуле, сохранившемся с советских времен.
- Партию?! А что, это так просто сделать? - удивился профессор и напрягся. На всякий случай он подошел к двери и выглянул в коридор, чтоб проверить, не подслушивает ли кто, потом пристальным взглядом осмотрел свой кабинет, думая, а не поставил ли кто прослушивающие «жучки», чтоб записать его крамольные разговоры.
- Но ведь Жириновский создал. А чем я хуже? Поумнее буду этого крикуна и демагога… Хотя он, конечно, с этим вряд ли согласится, - продолжил Юрлов.
- Да, если б он слышал сейчас твои слова, то облил бы из помойного ведра…  - усмехнулся  Чалов, вспоминая известные экстравагантные выходки лидера ЛДПР. - Впрочем, тут, наверное, не столько ум нужен, сколько деньги, связи, имя…
- Допустим, имя и связи есть – меня в стране уже хорошо знают.
- Может, и знают, но, скорее всего, простые граждане – ты частенько же на заседаниях Думы выступаешь, примелькался. Но ведь у народа денег нет, чтоб тебе их отдать. Если есть, то крохи.
- Зато от них будет огромная поддержка на следующих выборах.
- Ты же сам прекрасно знаешь, что для партии нужен пиар – вот коммунистов многие поддерживают, а им самим слова сказать не дают, зажимают, лгут об их идеях. Да и административный ресурс у партии власти… И они подтасуют, где надо, а кого надо и припугнут.
- Знаю я это все, но другого пути нет. Иначе я ничего в стране не сдвину в лучшую сторону, для этого нужен рычаг – моя партия. Ведь как говорил Пифагор: «Дайте рычаг - и я переверну землю!»
- И какого же направления хочешь создать партию?
- Либерально-демократического…
- В нашей стране идеи демократии себя сильно дискредитировали. Никто в них уже не верит.
- Согласен. Случилось это в том числе и по вине моих бывших товарищей, к которым я по наивности примкнул – они своим поведением и дружбой с олигархами все испортили, но ведь идея-то хорошая! Живет же по ней весь цивилизованный мир!
- Плохо она у нас приживается. Народ российский привык к правлению царей – будь то генеральный секретарь или президент.
- Традицию эту надо переломить. Надо создать парламентскую республику по европейскому образцу. Лидер победившей в стране партии должен возглавлять правительство и брать всю ответственность на себя.
- Боюсь, до этого еще далеко.
- Вот и будем вместе стараться.
- С кем?
- С вами, Григорий Иванович! Я ведь пригласил вас в партию именно для этого. Предлагаю стать моим замом по идеологии. Вы человек известный, доктор наук, замечательный экономист. Добьемся власти – будете министром экономики!
Чалов смотрел на Юрлова из-под толстых роговых очков с удивлением и даже страхом, как на слегка сумасшедшего человека, который взялся совершить нечто крамольное и нереальное, хотя и был свидетелем, как партии в нынешней стране создавались буквально за один день, но тем не менее, как пожилой человек выросший во время, когда правила единственная коммунистическая партии, в которой он тоже состоял, а других и быть не могло, он боялся, что даже за сегодняшние смелые разговоры с Юрловым его завтра выгонят с кафедры и увезут на Лубянку, где влепят десять лет по пятьдесят восьмой статье без права переписки… Так же Чалов в свое время удивлялся, когда вдруг преподаватель с его кафедры, вполне обычный кандидат наук, пусть и немного честолюбивее других, вдруг решил баллотироваться в саму Государственную Думу и без какого-либо согласования с властью прошел…
Скинув с себя это наваждение, Чалов перешел к реальности: 
- Спасибо за предложение, но мы с тобой вдвоем партию не осилим.
- Пригласим еще друзей и знакомых – а это люди известные – академики, профессора, спортсмены, правозащитники. Сделаем упор в программе на то, чтобы поднять людям умственного труда зарплаты и вообще развивать культуру, науку, спорт и искусство.
- Допустим, они согласятся, но на что партия будет существовать? У академиков и профессоров больших денег нет, чтоб взносы платить. Так что придется пойти с протянутой рукой к богатым людям.
- Мы будем рассчитывать на средний класс, на тех, кто не присосался к нефти и газу…Ну а когда пройдем в Думу, то проблем с деньгами не будет: во-первых, государственная поддержка, во-вторых – честные бизнесмены сами понесут, понимая, что защищаем их интересы.
- Но выборы еще через два года, а это время надо на что-то жить, делать пиар, раскручиваться…
- Есть у меня кое-какие сбережения. Скопил, я ведь аскет, в казино не хожу…На месяц другой хватит, а за это время, думаю, найдем поддержку. И вообще, главное ввязаться в бой!
- Ну, тогда в путь.
- Да, кстати, нет ли у тебя секретарши миленькой, чтоб в офисе партии сидела?
- Подумать надо… Впрочем, есть племянница, она только что из декрета вышла. Красавица, без мужа… – ответил профессор Чалов.
- Я человек женатый…
- Это к тому, что она свободна - может много времени уделять работе. Даже сверхурочно.
* * *
На следующий день Юрлов поехал в Минюст, где его хорошо приняли, разговаривали уважительно, зная, как часто выступающего по телевизору депутата, и оформил все необходимые документы на регистрацию своей партии – дело это было несложное, ибо партии в те годы рождались как грибы, процесс был отлажен. Вопрос о регистрации обещали рассмотреть в ближайшее время, так как претензий к его учредительным документам ни у кого не имелось – все было оформлено грамотно, как и полагается по букве закона…
Когда вопрос решится, Юрлову обещали позвонить, и где-то через месяц он уже пришел за регистрационным свидетельством, а когда взял его в руки, то почувствовал себя, словно на три головы выше и намного сильнее – показалось, действительно взялся за ручку того самого рычага, с помощью которого можно перевернуть Земной шар. Ранее, с усмешкой глядя на Жириновского, который на экране телевизора при выступлениях и на трибуне Думы, делая важный вид, как-то по-особенному выпячивал нижнюю губу, Юрлов с иронией думал, что вот ведь как человек себя ценит, как любит свое место на политическом Олимпе, насколько могущественным себя ощущает, а теперь и сам поймал себя на мысли, что, будучи лидером партии, хочет выглядеть более солидно.
Теперь Юрлову предстояло снять для партии офис и, хотя он ранее думал, что вполне обойдется пока своей трехкомнатной квартирой, но с разрешительной бумагой в кармане ему уже захотелось принимать посетителей в просторном помещении, сидя в кожаном кресле, где-нибудь обязательно в центре Москвы, чтоб из окон был виден Кремль - и он направился к старому особняку, где сдавали в аренду помещения за немалые деньги… 
   
Гл. 4
Уже два месяца прошло с того времени, как Юрлов зарегистрировал партию и разместился в просторных апартаментах в центре Москвы; в первые дни он думал, что у него в приемной будет с утра толпиться очередь бизнесменов с дипломатами полными денег, желая внести в кассу партии скромный, так сказать, взнос, а он будет откладывать встречи с ними и приглашать для беседы прежде всего ходоков из глубинки, простых граждан, которые поедут к нему, чтоб найти правду в последней инстанции, пожаловаться ему и на следующих выборах в Думу обязательно отдать свой голос за него, за его партию – защитницу интересов униженных и обездоленных, да и будут агитировать на это всех знакомых и родственников. Но, увы, не толпились не только ходоки из регионов, но и бизнесмены с пухлыми дипломатами, и Юрлов, появившись на часок другой в офисе партии, уезжал, удрученный…
В конце концов, он понял, что, как говорится, под лежачий камень вода не течет, и начал действовать, а для этого вызвал миленькую племянницу профессора Катю, своего главного секретаря-референта - такую ей придумал для солидности должность - и строго спросил:
- Ну что, разослала письма по фирмам?
- Давно уже! – ответила грустно и испуганно она, увидев, что шеф настроен весьма грозно и требовательно.
- Есть ответы? – спросил он, сурово глядя ей в глаза.
- К сожалению, нет, - развела она руками и покачала изящной головкой с  короткой стрижкой каштановых волос.
- Может, ты плохо письма составила? Что там написано?
Она торопливо достала из папки листочек и прочитала:
- Вот: «Уважаемый имярек…Под руководством известного депутата Государственной думы создана новая демократическая партия, куда вошли лучшие люди нашей Родины. Партия намерена защищать права человека и бизнес, который работает честно и плодотворно, в том числе и вас. И поэтому ради собственного будущего и своего бизнеса вы можете стать членом нашей партии или вложить в ее становление определенную сумму. С уважением… Депутат Госдумы тов. Юрлов…» 
- Вроде неплохо. Только «товарищ» надо убрать, а то советскими временами попахивает…
- Написать: господин? – несмело предложила она.
- И этого не надо. Я же не князь и не лорд. Просто фамилию оставь и продолжай посылать дальше.
- Кому?
- Вот у тебя справочник «Деловая Москва» В нем сотни и сотни фирм. Шли всем подряд…
- Хорошо, только бумага и конверты, к сожалению, уже кончились. Мне бы денежек для покупки необходимого, - тихо сказала она.
Юрлов недовольно поморщился и солидно залез в карман вельветового пиджака, где в бумажнике лежала последняя сотня долларов, и протянул ее Кате:
- Надеюсь, на первое время хватит?..
- Может, по электронной почте посылать? На это денег почти не надо, - предложила она, почувствовав, что Юрлову нелегко было расставаться с деньгами.
- По электронной?.. Нет уж, так реальнее! Все-таки бумага – дело осязаемое. Да и подпись там моя солидней выглядит, - возразил он.
- Хорошо…И еще… - она замялась.
- Что еще? – Юрлов насупился.
- Приходил комендант здания и просил деньги за арендуемую площадь.
- Сказала, чтоб подождал?
- Да. Но только он требует. Говорит, уже много задолжали.
- Сколько? – Юрлов важно оттопырил нижнюю губу - совсем как Жириновский.
- Десять тысяч долларов… Может быть, нам уехать из центра Москвы, где аренда очень дорогая, на окраину? Да и офис можно поменьше снять. А то тут у нас и комната для гостей, и отдельный кабинет у бухгалтера, да и ваш кабинет огромный.
- Нет уж! Солидная партия должна иметь солидные апартаменты! Ко мне важные люди приходят и сразу видят, что дело поставлено с размахом. Офис, из которого Кремль видно, – это наша визитная карточка. А на окраину к нам никто не поедет, - отмахнулся с категоричностью Юрлов.
- Комендант судом грозился.
- Вот душонка бюрократа!.. Ладно, позвони-ка в те фирмы, куда письма разослала. Может, они их вообще не получали?!
- Хорошо… - Катя быстро, словно опасаясь, что ей сейчас попадет от шефа еще и за медлительность, набрала изящным  пальчиком номер телефона и скромно спросила: - Здравствуйте, это фирма «Строй-инвест?». Вы получали письмо на имя вашего директора от лидера новой партии депутата Государственной думы Юрлова? Получали!.. И каков результат?.. Пока еще никаких известий… Вы уж, пожалуйста, держите этот вопрос на контроле… - Катя положила трубку телефона и, словно извиняясь, растерянно сказала: - Письмо у директора, но пока решение не принято.
- Звони в другую фирму! – приказал Юрлов сурово и добавил: - И пожестче с ними, пусть знают, с кем имеют дело!
Катя кивнула и снова набрала номер:
- Здравствуйте, это «Металл-строй»? Мне бы узнать, получили ли вы письмо от депутата Госдумы Юрлова на имя генерального директора. Получили? Ну и какие результаты… - она обернулась к Юрлову и грустно сказала: - Пока на рассмотрении…
- Еще звони…  А, впрочем, это бесполезно, - махнул рукой Юрлов – Давай-ка, попробуем иначе. Звони в фирмы и говори, что я желаю поговорить с их директором или владельцем. А уж потом трубку мне передашь!
- Хорошо… - Катя опять набрала номер. - Это фирма «Продукт-регион»? С вами разговаривает референт депутата Госдумы Юрлова. Юрлов хочет поговорить с вашим главным начальством. По какому вопросу? – Катя зажала микрофон трубки рукой и шепотом спросила шефа: - По какому вопросу?
- По очень важному… - Юрлов инстинктивно ответил заговорческим шепотом и сам устыдился подобного.
Когда на том конце провода ответил владелец фирмы, Катя торопливо, словно стараясь поскорее избавиться от трубки, передала ее Юрлову, а тот, напустив в голос грудной густоты, сказал:
- Здравствуйте, Иван Михайлович! С вами разговаривает Вячеслав Петрович… Слышали о таком?! Да, меня вся страна знает… Так вот, я создал партию демократического уклона, которая будет защищать ваш бизнес от произвола властей, от коррупции бюрократов. Но мы - партия молодая и у нас пока нет средств, мы предлагаем вам вступить в наши ряды или выделить нам некую сумму по вашему усмотрению…
Высказав свое пожелание, Юрлов почувствовал себя униженным, будто нищим на паперти и, ожидая за свое унижение вознаграждения, уже думал, сколько попросить денег, когда бизнесмен заговорит о сумме, но на другом конце провода ответили:
- Вячеслав Петрович, я вас уважаю как крупного политика, но я уже состою в другой партии и поддерживаю материально ее. Меня члены нашей парии просто не поймут, если дам вам некую сумму. Извините, пожалуйста…
Покраснев, Юрлов положил трубку и некоторое время глубоко дышал, чтоб успокоиться и придти в себя. Ему вдруг захотелось наслать на этого бизнесмена проверку из налоговой и выявить у него серьезные финансовые нарушения или найти еще какой-нибудь способ надавить, чтоб в следующий раз знал, как надо беседовать с представителем законодательной власти! Однако, подумав, что подобное поведение с его стороны будет вовсе не демократичным, за которое он всегда ратует с трибуны, и вспомнив, что разговаривал с ним бизнесмен все-таки очень уважительно, он подосадовал и с упрямством заявил:
- Отказал… Ну что ж… Давай позвоним в другую фирму. Набирай!
Катя вновь подала Юрлову трубку, и тот сказал на этот раз уже мягче и дипломатичнее:
- Здравствуйте, Магомед Хафизович. Вы слышали, что я создал новую партию? Так вот эта пария за демократию, за права человека, за права всех нацменьшинств в нашей необъятной России, она хочет провести в Думе законы против дискриминации и обуздать фашиствующих молодчиков, которые притесняют людей с Кавказа. Но нам нужна для раскрутки, для проведения своей политики в жизнь некая сумма от вас…
На том конце провода человек с кавказским акцентом ответил:
- Извините, но меня никто не притесняет. Нас здесь много, целая диаспора молодых и сильных джигитов, и мы себя в обиду не дадим…
Положив трубку, Юрлов подумал жестко и холодно: «Конечно, развели тут криминалитет выходцев с Кавказа и никто вам не указ… Захватили все рынки, казино… Пожалуй, этот вопрос надо поднять в Госдуме!» Чтоб больше не краснеть и не чувствовать себя убогим просителем, тем более рядом с молоденькой хорошенькой Катей, перед которой всегда старался выглядеть уверенным в себе мужчиной, коему все по плечу, Юрлов сказал ей:
- Надо что-то другое придумать! Видимо, нужны личные встречи!.. Катя, звони по фирмам и договаривайся о встречах, допустим, на завтра, но чтоб накладки не получилось… А я пока по делам.
- Вячеслав Петрович… - опять не смело обратилась к нему Катя.
- Что еще? – напыжился он.
- Вы обещали зарплату три недели назад выдать. Мне ребенка кормить надо.
- На днях обязательно выдам! – сухо ответил он.
- Вы всегда так говорите. Может, мне другую работу подыскать?
- Ни в коем случае. Сколько я тебе обещал?
- Пятьсот долларов, а платите только триста и то с задержкой.
- Скоро все изменится! – Юрлов автоматически сунул руку в карман, чтоб найти там деньги, но, сообразив, что это бесполезно, заметил: - Те сто долларов можешь потратить на себя…
- А я вам изредка помогать буду, - вздохнула она.
- Не бойся, я свое слово держу! – строго сказал Юрлов и поскорее вышел из кабинета, чтоб не показать свою растерянность и беспомощность в данной ситуации. После сегодняшних мытарств он понял, что так дальше продолжаться не может, что потеряет авторитет не только перед своими ближайшими сотрудниками – бухгалтером, шофером и Катей, но и перед членами партии, которым обещал пусть и не горы золотые, стараясь заманить к себе, но по крайней мере, безбедную жизнь с командировками и премиями, с выступлениями в газетах и на телевидении, а где все это? Как выяснилось, журналисты и телевизионщики тоже хотят вкусно кушать и за любую статью и передачу требуют энную сумму да еще и приглашение на банкет… 
* * *
Подумав, что личная встреча с нуворишами, конечно, будет делом более продуктивным, (ведь отказать, глядя в глаза солидному политику, куда труднее, чем отболтаться по телефону) Юрлов направился в офис очередного крупного бизнесмена, где его радушно встретил в своем просторном кабинете солидный лысоватый мужчина и указал на бежевое кожаное кресло рядом с собой:
- Проходите, Вячеслав Петрович. Присаживайтесь… - он ласково приказал сексуальной пышечке секретарше: - Клава, быстренько кофейку… - и тут же спросил у Юрлова: - Может быть, коньячку?
- Только кофе, - ответил Юрлов, решив, что уж коньячком тот от него не откупится…
- Так что вас толкнуло посетить мою скромную персону? – спросил бизнесмен.
- Не такая уж она и скромная. Фирма-то у вас солидная… Обороты хорошие. Товар раскупается.
- В любом случае, мы просто пчелки трудолюбивые, муравьи по сравнению с таким, как вы, политиком!
- Благодарю за лесть… Но давайте ближе к делу. Может быть, вам что-то нужно от власти? Какие-то законы принять? Говорите, не стесняйтесь.
- Так вы вроде не в нашем округе избирались? Я своему депутату наказы даю.
- Думаю, хуже не будет, если и я помогу, - заметил Юрлов, отхлебывая вкусный и горячий кофе из фарфоровой чашечки.
- В общем-то, сейчас жить можно. И помогать нам не надо, лишь бы власть не мешала, а мы и сами справимся.
- Значит, чем-то мешает?
- То чехарду с налогами устроит, то дефолт. Но я думаю, такие вопросы, решить даже не в ваших силах – это все в Кремле делается.
- Один, конечно, не справлюсь, но ведь я создал свою партию, а это будет уже сила!
- Слышал, слышал. Телевизор иногда смотрю, газетки читаю – мелькает там ваша фамилия! С чем и поздравляю.
-  Но партия станет силой, когда пройдет в Государственную Думу, а для этого, как вы сами понимаете, нужны…
- Деньги! – вырвалось у бизнесмена автоматически.
- Именно. И еще такие люди, как вы! Решительные, умные, знающие жизнь, дающие рабочие места. – Здесь Юрлов решил немножко подольстить бизнесмену, чтоб сделать его более сговорчивым, хотя это и претило.
- Я бы с удовольствием, но стараюсь держаться подальше от политической борьбы – дело это опасное. Вдруг кто обидится… - уклончиво ответил бизнесмен с извиняющейся улыбкой.
- Но деньгами-то поможете?
- А сколько вам надо?
- Надо много, но я же не могу требовать. Сколько не жалко…
- Три тысячи долларов вам хватит?
- Пока да! – сказал Юрлов, чувствуя, что лесть и маленький подхалимаж возымели действие, и от радости внутренней слегка подался вперед, пытаясь схватить призывно помахавшую хвостиком перед его носом птичку удачи.
- Клава, скажи, чтоб бухгалтер выдал Вячеславу Петровичу три тысячи долларов, - приказал бизнесмен секретарше.
- Может быть, на счет партии перешлете? А то это будет на взятку походить, а я человек честный, - возразил Юрлов.
- А мы вам под расписку, специальным постановлением…
- Тогда ладно! Благодарю. Можете смело ко мне обращаться, если возникнут трения с властями… Да и другим бизнесменам сообщите мой адрес – я с удовольствием с ними пообщаюсь, - Юрлов решительно встал и крепко пожал бизнесмену руку.
* * *
Побывав за пару дней еще у троих предпринимателей и действуя с ними в разговоре теми же методами, Юрлов собрал энную сумму и, гордый, поехал в свой офис, чтоб похвалиться перед Катей: дескать, не такой уж я рохля. Вальяжно войдя в кабинет, он вынул пачку денег и сказал:
- Вот, Катя, мои хождения все-таки дали результат. Девять тысяч долларов наскреб… - и добавил с легкой досадой: - Жадный все-таки народец – эти бизнесмены!
- Целых девять тысяч! – воскликнула обрадовано  она.
- Сколько я тебе должен? – улыбнулся Юрлов, чувствуя себя сейчас богатым купцом, который может шиковать.
- Тысячу долларов…
- Пожалуйста! – он дал ей деньги. - А остальные отдай коменданту за аренду нашего офиса.
- Так ведь ему десять надо, а тут восемь… - растерялась Катя.
- Обойдется пока. Пусть заткнется и нервы мне не портит… - грубовато сказал Юрлов, не желая, чтоб его опускали с неба на землю и напоминали, что его добыча отнюдь не решит проблем партии: сегодня ему хотелось казаться всемогущим…
Чтоб и дальше чувствовать себя комфортно, Юрлов велел шоферу купить в магазине бутылочку коньяку и поехал поскорее домой: чувствовал, что следует выпить, расслабиться, стряхнуть с себя напряжение последних дней, обмыть первый финансовый успех, выпив по паре рюмочек с женой.
               
Гл. 5
По старой дружбе Гайдука частенько приглашали в гости на обеды и ужины крупные бизнесмены - в шикарные коттеджи на Рублевское шоссе: чувствовали за собой должок, получив от него в руки в свое время приличные и лакомые куски госсобственности; они накрывали богатый стол со всевозможной снедью, зная, что, упитанный и сибаритствующий, Гайдук любит обильно и вкусно покушать. Заодно им хотелось из первых уст услышать, как поживает Государственная дума, какие законы, вредные для них или, наоборот, очень выгодные и полезные, собирается принять.
Сейчас, поглощая нежнейшее и душистое мясо омара и запивая его коллекционным вином, каждая бутылка которого стоила несколько тысяч рублей, Гайдук изредка поглядывал с веранды на плещущихся голышом, с радостными визгами, милых девушек в бассейне с приятственно голубой водой и беседовал на важные темы со своим другом-олигархом, похожим на крупного борова, Хатовым, который неожиданно сказал:
- Ко мне на днях твой бывший друг Юрлов приходил. Деньги клянчил… Говорит, партию создал, средства на раскрутку нужны.
- И что, дал? – Гайдук чуть не поперхнулся.
- Крохи. Подачку кинул, которую в казино за вечер проедаю. Ведь он же демократ, как и вы.
- Демократия тоже двух видов бывает: одна – это власть закона, а другая – власть денег. Какую хочешь?
- Ясно, какую… - усмехнулся олигарх, потирая щетинистую голову.
- Тогда бы лучше его на хрен послал! – заявил сурово Гайдук, чувствуя жуткую ревность к бывшему товарищу по партии. Он с самого начала наблюдал за его тщетными попытками создать партию и с ухмылкой злорадно говорил товарищам: «Ни хрена у этого выскочки не получится…», а теперь вдруг узнает, что ему помогают его друзья… Не понимая обиды Гайдука, бизнесмен сказал:
- Зачем его обижать? Ведь чем черт не шутит, вдруг в будущем в правительство войдет или еще кем повыше станет… Он ведь мужик говорливый и популярный. Потом припомню: дескать, за вами должок, уж подсобите, пожалуйста…
- Трепло он честолюбивое! – заиграл желваками Гайдук.
- А что с такой ненавистью?
- Да под нашего общего друга и моего заместителя копал: дескать, народ его в стране не любит, он, мол, партию дискредитирует своим поведением и дружбой с олигархами – надо его отстранить. Себя на его место предлагал.
- Какой нахал! – воскликнул Хатов, тем не менее, думая, что дал деньги не зря, осознавая, что в непредсказуемой России в любой момент могут произойти кардинальные перемены, и тогда «кто был ничем - тот станет всем», например, тот же Юрлов – ведь недаром же друг Хатова, нефтяной магнат, который куда богаче его, одновременно финансирует сразу несколько партий противоположных взглядов, даже враждующих между собой – так, на всякий случай… Конечно, Хатов обезопасил во многом себя, перекинув огромные деньги в зарубежные банки, но ведь если что случится кардинальное и опасное, скважины и рудники с собой не увезешь…   
Гайдук злобно продолжал:
- Со временем, думаю, и под меня бы стал копать…
- Натуральная свинья под дубом!.. Надо было его подкупить – путевочку в Ниццу или на Канары подарить. В Крушавель свозить, девочек ласковых подсунуть…
- В Крушавель я его возил. Так он там при виде наших общих друзей, которые стали кольца с бриллиантами покупать и часы за двести тысяч евро, плеваться стал и через два дня уехал.
- Разве такие честные среди депутатов еще есть?! – удивился бизнесмен.
- Один два и обчелся, - махнул пухлой рукой Гайдук, причисляя себя к ним.
- А на хрена вы его к себе пригласили в партию?
- Сам напросился: мол, стремлюсь к демократии! Думали, нормальный человек, за нашу политику будет голосовать, а он брыкаться начал. После моего откровенного разговора с ним хлопнул дверью и вот партию создал.
- Может, он с ней раскрутится?
- Куда ему без денег! Ты же знаешь, сколько мы у тебя берем на содержание аппарата нашей партии, на раскрутку, на пиар, на телевидение и газеты  - миллионы! А на выборы так вообще уйма денег уходит: все эти заказные статьи продажным журналистам и имиджмейкерам!
- Знаю… Но только, один хрен, в лидеры вам вырваться не удается – еле-еле преодолеваете пятипроцентный барьер. Получается, плохо работаете!
Задетый за больное, Гайдук взбрыкнул:
- Мало денег даете!
- Куда еще больше?! Грех тебе жаловаться…
- Не мне, а народу?! Делали бы больше благотворительных акций для населения – премии деятелям искусства, гранты учителям, поддержка детского спорта… Интеллигенты за эти деньги и выслуживались бы перед вами и хвалили плоды демократии. А вы все только все себе! Яхты, футбольные клубы, певичек западных себе на дни рождения и на вечеринки за миллионы долларов привозите, а народ все видит!
- Ты как Юрлов заговорил! – удивился бизнесмен.
- Я вас предупреждаю: не жадничаете копейкой, чтоб не потерять миллиарды.
- А может, мы не на тех поставили?.. Ты народные сбережения украл своей шоковой терапией, когда премьер-министром был, а твой друг Чубов все народные богатства страны задарма роздал.
- Кому роздал?! Вам же и роздал! – Гайдук сердито выполз из-за стола, неуклюже отшвырнув при этом плетеный легкий стул, на котором сидел.
Подумав, что переборщил с иронией, бизнесмен Хатов поднял руки, словно сдаваясь, и сказал:
- Спасибо ему… Да не кипятись ты…Это я к тому, чтобы вам действительно слегка в сторонку от партийных дел отойти, как одиозным фигурам, и другим бразды правления партией передать. А твоего друга рыжеволосого вообще на хозяйственную работу перевести.
- А вот это дело не твое! Будешь нас укорять, сам знаешь, что будет! Сколько раз коммунисты пытались протащить закон о деприватизации…Мы блокировали! То-то же…
- Молчу, молчу. Давай лучше выпьем… -  чтоб отвлечь внимание от ставшего напряженным разговора, бизнесмен вышел с террасы и стал кричать в сторону бассейна, что располагался за высоченным шестиметровым кирпичным забором, отделяющим двор от улицы: - Девушки, идемте с нами выпьем для сугрева… А то мы соскучились!
Но Гайдук не успокаивался:
- Так вот Юрлов на нашем поле играет, только против нас и против вас.
- Куда ему, если денег нет…
- У коммунистов тоже не много, но они побеждают. Потому как народ их поддерживает и это, несмотря на то, что процентов двадцать голосов у них отнимают различными фальсификациями. Как бы и его народ не поддержал, а если и вы еще деньги ему будете давать!..
- Так что делать?
- Дискредитировать Юрлова надо! Поставить на место.
- Как? Ты же говоришь, он неподкупный.
- Я слышал, он в безвыходном положении… Давай-ка ему Борзовского в напарники подсунем! Он же якобы дал какие-то крохи КПРФ, так такой это был для демократов счастливый повод спустить на нее всех собак: дескать, печетесь о народе, а связались с беглым лондонским олигархом и живете на его ворованные грязные деньги. Сильно КПРФ после этого имидж подпортили.
- Борзовского? Это можно… я на днях в Лондон еду, намекну ему!
- Ну а своим дружкам скажи, чтоб Юрлова не подкармливали: себе дороже будет…
- Понял.
Немного успокоившись и хитро улыбаясь, довольный придуманным планом, Гайдук вновь уселся за стол доканчивать омары и приступать к следующему, не менее экзотическому, блюду из крабов, а в это время, хлопая босыми пятками по цветному мозаичному мрамору, подбежали голенькие девушки и он, поглядывая на них и любуясь ими, чувствуя большое желание шлепнуть какую-нибудь по аппетитной мокрой попке, напрочь забыл о политике. 
* * *
Нагрянув на недельку в Лондон, где учились сын и дочь в престижных учебных заведениях и где с ними постоянно проживала жена, не мешая мужу разгульно и свободно жить в России, бизнесмен Хатов, помня о разговоре с Гайдуком, созвонился с Борзовским. Он не хотел с ним встречаться, опасаясь, что за его домом ведется слежка спец.органами из России, а значит, в Кремль донесут, что Хатов бывает у опального олигарха, но Борзовский уже послал за ним машину с затемненными окнами, которая быстро ввезла гостя в ворота огромного дома беглого олигарха, что принадлежал когда–то богатому лорду из древнего рода. Общих дел у Хатова с Борзовским сейчас не имелось, но, тем не менее, в свое время олигарх его поддержал, посоветовав купить металлургический комбинат по очень низкой цене, что и принесло Хатову большую выгоду.
- Как там Россия поживает? Революцией еще не пахнет? – спросил Борзовский, встретив Хатова на мраморное крыльце и сверля темными быстрыми глазками.
- Так тебе же все равно – ты далеко спрятался. Тебя наши ураганы не коснутся.
-  Я-то спрятался, да часть моего бизнеса осталась в России. Так что я хочу влиять там на политику, на бизнес и на умонастроения. И вообще, вернуться хочу, а то чувствую, не тем курсом Россия пошла, не тем…
- Кстати, есть возможность в политику вклиниться, - интригуя его, намекнул Хатов, и глаза у Борзовского сразу загорелись бесовским огоньком.
- Это какая? Место премьер-министра освободилось? Я меньше чем на президентское не согласен… Как там наш президент–алкоголик, который перед народом извинился за свои грехи? В кому еще не впал? – и он мелко и приглушенно захохотал.
- По-моему, до маразма немного осталось. Все по больницам полеживает.
- Жаль, меня отдалил. Я ведь почти руководил им, пальчиком указывал ему, что надо делать. А теперь этот гебист питерский на меня взъелся, а ведь таким ручным казался!
- Так вот о деле, - поморщился испуганно Хатов, не желая быть причастным к критике высшего лица России. - Есть там у нас депутат Юрлов.
- Как же, отлично его знаю – любит поразглагольствовать. Хлебом не корми.
- Так вот он партию создал.
- Слышал…
- Ему деньги нужны для раскрутки. Можешь дать, ну и кое-что взамен потребовать.
- Так…так.. так…А что взамен?
- Чтоб дали трибуну, проводили выгодную тебе политику. Да ты все сам знаешь лучше меня. Ты же у нас известный кукловод.
  - А он согласится? Я же все-таки опальный, меня власти не любят. А зачем ему с Кремлем ссориться?!
- Его сильно приперло. А честолюбия выше крыши. Да и мужик он, по-моему, конфликтный: не любит и олигархов, и Кремль, и коммунистов, и демократов – все ему поперек горла. Один он правильный и честный!
- Да, да…Я это заметил. А какой у него телефончик?
- Вот он мне свою визитку дал… - Хатов протянул визитку.
- Благодарю, - откликнулся Борзовский и пристально и жадно уставился на клочок бумаги, будто там был какой-то тайный шифр, который поможет открыть сейф, в котором солидные деньги спрятаны.
Обсудив с Борзовским кое-какие деловые вопросы, а также сплетни про жизнь известных людей, их общих знакомых в Москве, Хатов быстренько с ним распрощался и уехал, чтоб пообщаться с женой и детьми, расспросить их об учебе, сделать им дорогие подарки.
* * *
Проводив гостя, Борзовский торопливо стал быстро ходить по кабинету, азартно потирая суховатые волосатые руки – так делал всегда, когда наклевывалось выгодное дельце, а дело, похоже, сейчас было весьма прибыльное в смысле политических дивидендов и возможности о себе заявить и тем насолить в очередной раз Кремлю. Главное, как он понял, деньги на это требовались не такие уж большие, а отдачу сулили немаленькую. Но и то, прежде чем действовать, Марк Абрамыч решил все разузнать о Юрлове, почитать его интервью, просмотреть выступления в Думе, проведать о пристрастиях и связях, чтоб действовать наверняка и иметь над ним контроль. Для этого, не откладывая, позвонил своим друзьям в Москве, коих осталось еще немало и кои сидели тихо и не высовывались, чтоб все разведали о возможном компаньоне.   
               
Гл. 6
Зная о финансовых трудностях мужа и видя, как он страдает и мучается, как нервничает и злится – не спит по ночам и даже начал курить и выпивать, чего ранее не случалось с ним, спортсменом-волейболистом, посещавшим раз в неделю спортзал, Света как-то вечером, когда Юрлов метался по комнате загнанным зверем и куда-то настойчиво звонил, требуя найти денег, схватила его за руку и завела с ним откровенный разговор:
- Слава, брось ты свою партию. Живи спокойно, ведь все у нас есть – все привилегии депутата. А теперь деньги тратишь на сторону, мимо семьи. Мне порой продукты не на что купить… Одежду сыну. В холодильнике пусто.
- Подожди немного, я все равно раскручусь! - отрезал сердито он.
- Неужели не понял, что тебе мешают весьма влиятельные силы?
- Я ничего не боюсь, – нервно дернулся он.
- Ты похудел, осунулся, злишься. Еще заболеешь чем-нибудь.
- Это цель моей жизни – сделать из нашей страны, которая по коррупции и уровню жизни стоит чуть ли не на последнем месте в мире, настоящую европейскую демократию.
- И ты веришь, что сможешь бороться с огромной бюрократической машиной?!
- Буду стараться…
- Но где ты возьмешь денег?
- Но ведь другие где-то берут. Тот же Жириновский.
- Говорят, он места депутатские продает за большие миллионы. Водку свою выпускает… Ты тоже будешь своей водкой народ спаивать?
- Думать надо, думать…
И Юрлов вновь нервно заходил по комнате, взмахивая руками и говоря сам с собой – репетировал будущие разговоры с бизнесменами, доказывая им необходимость его поддержки. Он понимал, что время выборов в Госдуму неотвратимо приближается, и видел, что другие политические силы уже начали предвыборную гонку, а его партия еще толком не заявила о себе, и поэтому нервничал и злился. Надеялся на свое упрямство, которое не раз в жизни выручало, помогая достигать поставленных целей, вот и теперь у него не было желания отступаться и тем становиться посмешищем для всех политиков: дескать, взялся за гуж – не говори, что не дюж… Он надеялся на какое-то чудо, и когда раздался телефонный звонок, вдруг сразу понял, что судьба несет ему подарок.
- Здравствуй, Вячеслав Петрович… - послышался очень знакомый, трескучий и бодрый голос.
- Здравствуйте…Это кто? – Юрлов стал вспоминать этот голос и, сообразив, что еще недавно тот часто доносился с экрана телевизора, не мог поверить…
- Это Борзовский Марк Абрамович, - объяснился звонивший.
- Что вам надо? – спросил Юрлов сухо, думая, что это какой-то подвох, какая-то афера, чтоб поймать его на связи с беглым олигархом, который еще недавно был в фаворе, занимал высокую должность и чуть ли не пинком отрывал дверь в кабинет самого президента.
- Слышал, у вашей партии возникли финансовые затруднения? – сказал вкрадчиво Борзовский.
- А вам какое дело? – Юрлов оставался суров.
- Зачем так грубо? Может быть, я помощь хочу предложить.
- Уж больно вы личность одиозная.
- У каждого олигарха в нашей стране рыльце в пушку и у любого политика, просто я не трус и с Кремлем поругался, а остальные голову покорно склонили. Но с ними же вы общаетесь, хотя они почти поголовно холуи и приспособленцы.
- Так их вина не доказана, а вы под следствием и Интерпол вас ищет.
- Будет на то воля Кремля – докажут вину любого и схватят за одно место, - захохотал приглушенно и мелко Борзовский.
- Да. Кремль - у нас высшая инстанция, - согласился Юрлов.
- Вот видите, значит, наши цели уже совпадают. Я, как и вы, хочу, чтоб правил в стране закон, а не пристрастия Кремля... Так вы возьмете помощь?
- Что вы хотите взамен?
- Ну, конечно же, не место депутата, ведь как только я в стране появлюсь, меня арестуют…Я хочу, чтоб вы со мной советовались по некоторым стратегическим вопросам, ввели в политсовет партии и тем самым дали трибуну. 
- Мне надо посовещаться с другими членами партии.
Юрлов знал, что Борзовский дает деньги кое-кому из нынешних известных политиков, ибо об этом много судачили в газетах и на телевидении, что люди ездят к нему в Лондон и что это вообще-то не имеет для них пагубных последствий, но, тем не менее, решил подстраховаться, все продумать и посоветоваться…
- А я думал, в партии вы хозяин? – съязвил Борзовский.
- Может, и я, но у нас все-таки есть устав…
- Хорошо. Я позвоню завтра, - согласился Борзовский.
Когда Юрлов положил трубку, жена настороженно спросила: «Кто это?» - «Да так…» - ответил он уклончиво, не желая посвящать Свету в суть разговора: опасался, что она начнет в силу женской природной осторожности отговаривать от сотрудничества с беглым олигархом и тем погасит последнюю надежду на возрождение партии. Решив, что утро вечера мудренее, он со спокойной душой лег спать, чтоб назавтра посовещаться со своим замом и другом - профессором Чаловым.
Наутро он проснулся уже с твердой уверенностью, что иного пути нет, как взять деньги у Борзовского, но, тем не менее, договорился о встрече с замом и поехал к нему в институт, чтоб поставить хотя бы в известность и тем проявить уважение.
Войдя в кабинет Чалова, Юрлов, скрывая радость и желая показать, что, в общем-то, абсолютно не удовлетворен предложением беглого олигарха, сказал:
- Звонил Борзовский. Обещает финансовую помощь.
- Как бы нам с ним впросак не попасть? Поймут ли нас избиратели? – испугался профессор.
- Но если у нас не будет денег, мы завтра развалимся, и никакие избиратели нас вообще не услышат. Ни о нас, ни о нашей партии… У меня уже башка лопается от свалившихся проблем. Найдите денег - и я пошлю Борзовского к черту!
- Где же их возьму? Да и я вас сразу предупреждал, что без денег нам не выжить. Сейчас еще ваша Госдума вводит закон о том, чтобы партии не числились лишь на бумаге, а имели отделения в регионах, а это еще дополнительно огромные траты. А то, дескать, все ваши партии вместе с обслуживающим персоналом умещаются в одном автобусе.
- Закон этот правильный, - сказал весомо Юрлов. - Партию должны поддерживать в регионах.
- Допустим, я вас понимаю, но поймут ли наш ход с Борзовским другие?
- Иного пути не вижу!
- Ну, тогда поступайте, как знаете. Вы основатель партии, ее первое лицо, на вас будут и все шишки…
- Придется потерпеть. Тем более, что влияние Борзовского будет заочным… Мы его и видеть не будем!
Профессор знал, что Борзовский ничего просто так не делает, что деньги вкладывает, как и многие нынешние выскочки-евреи, с умом, но, не стал переубеждать Юрлова, понимая, что другого выхода нет. С его точки зрения лучше бы, конечно, вообще закрыть партию, чем так унижаться, но это была уже не его прерогатива.
* * *
В середине дня Юрлову позвонил на мобильник Борзовский и затаенно спросил:
- Ну что решили, Вячеслав Петрович?
Юрлов с нетерпением ждал этого звонка и уже с испугом думал, что, возможно, Борзовский вторично не позвонит, и укорял себя, что сразу не дал согласие, но теперь, скрывая удовлетворение, суховато ответил:
- Мы согласны.
- Вот и ладненько! Сообщите счет вашей партии моему секретарю – я вам сегодня же перечислю первый взнос тысяч сто долларов, дальше будет больше… Думаю, что сработаемся. Да, кстати, введите в политсовет также и моего доверенного человека Глухова Арнольда Степановича. Он к вам сегодня подойдет…
- Хорошо, - ответил готовый со всем соглашаться  Юрлов, когда услышал о сумме.
- А где «спасибо»?
- Я думаю, у нас взаимовыгодное сотрудничество… Поэтому обойдемся без взаимных благодарностей.
- И на это согласен, пока... Только я хочу, чтоб мое вхождение было на законных основаниях, проведенное через собрание выборщиков, - предупредил Борзовский.
- Само собой. 
* * *
Когда на счет партии поступили деньги Борзовского, Юрлов быстренько съездил с бухгалтершей, работавшей у него по совместительству, в банк, снял солидную сумму и, радостный, приехал в офис, чтоб раздать долги. В первую очередь он вызвал Катю, свою верную и надежную помощницу, и солидно сказал:
- Ну что, Катя? Вот тебе деньги… Весь мой должок да еще и с премией!
- Спасибо огромное, – глаза ее заблестели, и Юрлов подумал, что как, в принципе, человеку мало надо, это он мучается и страдает за весь народ, а обычному обывателю дай немного денежек и он будет доволен своей судьбой.
- А ты боялась, уже уходить от меня собиралась.
- Так ведь даже бумагу не на что было купить, телефонные звонки оплатить…Я за уборщицу работала и за посудомойку.
- Все, кончились те гнусные времена! Кстати, где комендант? Пришел?
- Ждет в приемной.
- Приглашай.
Когда вошел комендант, коренастый широкоскулый мужичок, Юрлов с укором посмотрел на него: дескать, а ты нас давил, выгнать собирался…
- Ну что, Игорь Евгеньевич, пришло время и с вами расплатиться. Сколько мы вам должны за аренду?
- Десять тысяч долларов…
- Бухгалтер вам перечислит на счет. Так что больше ругаться, я думаю, не будем.
- Дело хорошее… Я вообще-то вас всегда считал порядочным и честным человеком.
- Были временные затруднения, но у кого их нет. Время сейчас такое нестабильное. Да, кстати, у нас же в здании отличный зал заседаний на триста мест с хорошей акустикой. Будем съезды партии проводить.
- Всегда к вашим услугам. Только, пожалуйста, сообщите заранее, чтоб мы его вам забронировали, - и, учтиво пригнувшись, комендант вышел.
А Юрлов, разделавшись с первоочередными делами, чувствуя себя щедрым барином, бухгалтеру, рыжеволосой крупной женщине заявил:
- Ну что, Анна Сергеевна, думаю, пора нам и своего шофера с машиной нанять, чтоб гостей привозить-развозить. И премию выдать нашим самым активным членам, список которых я вам передал, и вообще, банкет по этому случаю устроить в ресторане и нужных нам журналистов пригласить, а то ведь на голодный желудок у них хорошие статьи не пишутся про нас! В конце концов, мы неплохо поработали и можем себе праздник позволить!
- Как бы опять все деньги не профукать… - осадила его бухгалтер.
- Не профукаем. Теперь у нас есть постоянный спонсор!
- А не откажется он завтра от нас?
- Нам главное до выборов успеть раскрутиться, а потом пусть отказывается…Там мы уже и без него хорошо заживем! Там к нам деньги сами рекой потекут.
- Ну и планы у вас, Вячеслав Сергеевич, наполеоновские… - сказала Анна Сергеевна, намекая Юрлову о том, чтобы не забывался, а также желая подольститься и получить себе солидную премию, пока он такой добрый.
- Это еще только начало! Думаю, годика через три Жириновский нам завидовать будет! Да и мои бывшие товарищи демократы тоже, - разглагольствовал Юрлов.
               
Гл. 7
Собрание выборщиков Юрлов обставил с помпой: в фойе всем бесплатно раздавали кофе и бутерброды с красной икрой, журналистам известных газет дарилась солидно изданная на глянцевой бумаге брошюра, написанная Юрловым о задачах и целях партии. Юрлов чувствовал себя именинником, он был одет в новый серый костюм, с ярко красным галстуком и выглядел очень уверенно и торжественно. Усевшись за стол президиума, он сказал:
- Итак, товарищи. Вы уже знаете, что к нашим рядам примкнул Марк Абрамыч. Его условие, чтоб мы ввели его в политсовет. Есть возражения?
- Есть! Я чувствую, мы погубим свою партию. Его персоной мы запятнаем свое честное имя…- раздался  взволнованный голос престарелого академика из второго ряда, виднейшего в прошлом философа-политолога.
- Извините, но какой быть политике нашей партии - один человек, пусть даже это и финансовая величина Борзовский, указывать не может…Я предлагаю проголосовать «за»! И перейти к другим вопросам… - парировал учтиво Юрлов.
- И правильно! – выкрикнула скрипуче с места старая седая дама с большой сиреневой бородавкой на пухлой щеке.
Юрлов указал на нее рукой:
- Слово дается известной правозащитнице Дворецкой Ангелине Францовне. Слушаем вас…
- Спасибо!.. – сказала она, слегка растягивая слова, словно стреляя ими в зал из рогатки, как камушками по воробьям. - Я хочу заметить, что нам очень повезло, что к нам примкнул Марк Абрамыч. Это великий человек современности. Он один не побоялся выступить против политики Кремля.
Академик едко возразил:
- Награбил миллиарды да еще и власти неограниченной захотел! Вот и получил под зад!
- Это миллиарды коммуняк! Их бы все равно пустили на вооружение, на новое противоборство с Западом. А с Западом мы должны дружить. Они нам помогут построить наконец-то в нашей большевицкой России, которая такой остается, несмотря на реформы, истинную демократию! – с пафосом ответила Дворецкая.
Чтоб погасить возможные ссоры, которые постоянно возникали, когда слово давалась Дворецкой и она начинала пространно ругать всех и все в стране, Юрлов сказал:
- Спасибо, Ангелина Францевна…Садитесь… Давайте голосовать.
Прошло пару минут в подсчитывании голосов, и Юрлов удовлетворенно произнес:
- Итак, восемь человек за, один против и один воздержался… А теперь перейдем к приему новых членов в нашу партию. К нам пришел с группой своих единомышленников в двадцать человек господин Глухов. Бизнесмен, доверенное лицо Борзовского. Мы тоже должны принять его в члены политсовета. Этот человек нам нужен… – и он  указал на сидящего рядом человека.
- Чем? – опять спросил непоседливый академик, поглядывая на какое–то серое и невзрачное лицо Глухова –  мужчины слегка  за  пятьдесят.
- В каком смысле? – насторожился Юрлов.
- Чем он так прославился? Какими открытиями, достижениями?
- За него ходатайствует Марк Абрамович.
- Ну если так…А если он будет ходатайствовать за воров в законе – мы тоже будем ободрямс? – не унимался въедливый академик.
- Давайте не будем ругаться, скоро нас ждет банкет, так что быстрее проголосуем, а то рябчики остынут… - свел все к шутке Юрлов и стал подсчитывать голоса: - Итак, пять - за, двое - против и двое воздержались… Поздравляю вас, Арнольд Степаныч. Завтра подойдете ко мне, и я выдам вам удостоверение! – И Юрлов пожал Глухову руку, которая оказалась на удивление жесткой и холодной.
В это время Глухов с натянутой ухмылкой посмотрел в зал, на престарелых и немощных, но очень амбициозных членов политсовета и подумал, что уж с этим-то паноптикумом он сумеет справиться, сумеет подмять их под себя, если возникнет такая необходимость. В принципе, он не хотел лезть в политику, работая за неплохие деньги управляющим одной из компаний Борзовского, но раз шеф приказал быть в партии его ушами и глазами, то ослушаться не мог. 
  Юрлов, проведя голосование, сиял, решив, что наконец-то миновали бури и шторма, и он как мудрый капитан провел корабль партии через все рифы, и теперь впереди открылся огромный безмятежный простор, голубая даль, где можно развить настоящую крейсерскую скорость.
* * *
Теперь имя Юрлова снова было на слуху, приобретало популярность и он, успокоившись, каждый вечер, желая убедиться, что о нем помнят и говорят в стране, с удовлетворением смотрел телевизор и читал газеты, находя там свои интервью и фотографии. Иногда наиболее интересные статьи показывал жене:
- Видишь, Света… Про меня уже во всех крупных газетах пишут. Про мою партию… Скоро должны по первому каналу репортаж дать с нашего съезда. Так что дела пошли. То ли еще будет!
- Я читала… Но слава-то у вас какая-то немножко скандальная. Из-за Борзовского. Про тебя, по-моему, меньше говорят, чем про него, - печально сказала жена.
- Обидеть хочешь? – буркнул Юрлов.
- Правду говорю.
- Ничего страшного. Пока нам просто пиар нужен. Зато, по крайней мере, люди, будущие избиратели, услышали о нашей программе, о наших шагах по улучшению их жизни.
- С кандалами, в лице Борзовского, на ногах!
- Ну так наши корреспонденты, понятное дело, ангажированы, боятся власти и вот выслуживаются… Зато почитай, что западная пресса обо мне пишет. Вот здесь мне перевели выдержки из статей самых крупных газет Америки, Франции, Англии, – Юрлов вынул из дипломата папочку с вырезками: - Слушай: «В России создана новая партия, которая со временем может стать крупнейшей политической силой. Она проповедует демократические принципы, и поэтому наши страны должны ее всячески поддерживать! Ее лидером является известный политик Юрлов Вячеслав, депутат Госдумы, он молодой и амбициозный и далеко пойдет…» На, сама читай… - Юрлов подал ей статьи: - Между прочим, ко мне каждый день записываются на прием два-три западных корреспондента! А вот, кстати, хочу тебя обрадовать – приглашения посетить банкет в американском посольстве. Приглашают меня с супругой… - И он показал красочные солидные конверты, которые, так сказать, оставил на десерт, а теперь вот решил, что время «сладкому» настало.
Подумав, что у мужа действительно все наладилось, радуясь тому, что он вновь весел и доволен, перестал нервничать и даже бросил курить, Света обняла его и поцеловала:
- Ладно, молодец! Недаром в тебя влюбилась, еще будучи молодой студенткой… Верила в твою звезду!   
- Что будешь говорить, когда первой леди станешь!? – вырвалось хвастливо у Юрлова.
- Сплюнь.
- А что? Не боги горшки обжигают… По-моему, у меня для этого есть все – и образование: все-таки кандидат экономических наук, и фигура, и внешность, и в карман за словом я не лезу.
Света уже стала думать, что оденет на прием в посольство, где еще ни разу не была, но слышала, что кое-кого туда частенько приглашают. Да, ей хотелось там блеснуть, показать внешностью и умными разговорами, что не зря туда приглашена, но в это время строгий голос диктора прервал ход ее мыслей. Она настороженно воскликнула:
- Стой… По телевизору экстренный выпуск… Может, что случилось? Давай, послушаем… Может, во власти какой переворот?
У Юрлова сразу возникли в голове кадры, когда Ельцин стоял на танке на площади у Дома правительства и говорил с пафосом об угрозе демократии, а потом вспомнился закопченный от дыма и огня многоэтажный «Белый дом», куда прямой наводкой били из танковых орудий, и он стал размышлять, что будет делать, когда вновь случится подобное, где будет его место по защите демократии. 
Диктор в строгом темном костюме сурово сказал:
- Только что в Москве на улице Н…был взорван девятиэтажный дом. Уже работают спасатели. Наш корреспондент передает с места трагедии, где погибло немало людей…
Камеры стали показывать плачущих людей, машины «скорой помощи», что с синими мигалками и сиренами подъезжали к огромной груде сломанных железобетонных конструкций.
- Боже, что случилось!? – воскликнула с ужасом жена и закрыла лицо руками. – Ведь в соседнем доме моя мама живет… Может, она пострадала?! – она схватила телефонную трубку и судорожными движениями набрала нужный номер: -  Мама, мама ты жива? Что там у вас случилось? Был страшный взрыв…но ты не пострадала?.. Нет? Ну, и слава богу…
Света обратилась к мужу, как к человеку умудренному, опытному, который знает ответы на все вопросы и все ведает:
- Что могло случиться?!
- Скорее всего, диверсия…- выдавил он.
- Страшно жить-то как стало. Ведь могли и наш дом взорвать!.. А может, это все-таки бытовой газ взорвался?
- Ты посмотри, какие разрушения! Какой, к черту, газ?! Чтоб такой дом взорвать, надо тротилу три тонны… - процедил Юрлов.
-  Может, бомбу сбросили с самолета?
-  Самолеты над Москвой не летают.
- Но прилетел же тогда немец и даже на Красную площадь сел… Господи! Может, нам на улицу выйти? – она забегала по комнате, складывая в сумочку документы, чтоб взять их и деньги с собой на всякий случай, и кинулась в соседнюю комнату будить десятилетнего сына. – Может, вскоре бомба и на наш дом упадет?
- Не дергайся! Если уже летит, все равно не успеешь, - сухо сказал Юрлов.
- Может, это война?
- Война это или не война, но в любом случае проиграло правительство и Кремль! Они не могут справиться с ситуацией в стране, они такое допустили, они проморгали… А все потому, что не думают о народе! Был бы я у власти – такого бы не позволил… Мне надо срочно туда ехать – разобраться в ситуации, - Юрлов решительно встал, представляя себя на месте трагедии, где его, конечно же, выхватят из темноты телевизионные камеры и покажут на всю страну: вот, дескать, как радеет о народе – вскочил среди ночи из теплой кровати и кинулся помогать потерпевшим.
- Не уходи, я одна боюсь…- сказала жена, но он решительно отодвинул ее в сторону и стал собираться.

Гл. 8
Борзовский сосредоточено проглядывал мировые газеты, новости с бирж, желая быть в курсе колебаний акций, чтоб иметь возможность быстро и вовремя вложить деньги в те или иные акции, а иные продать. Конечно, ему в этом помогали опытные биржевые маклеры, но последнее стратегическое слово было за ним…и он в словах крупных политиков, видных экономистов пытался уловить тайный смысл, который дал бы подсказку, куда завтра качнется мировая экономика, какие зреют военные конфликты, способные вызвать финансовые изменения. В этот момент позвонила секретарша и сказала:
- На прием просятся два ваших знакомых – бывшие сотрудники из ФСБ.
- По какому вопросу? Опять, наверное, деньги клянчить пришли? И куда они только их девают – пропивают, что ли?! – фыркнул он.
- Говорят, по очень важному!
- Ладно, впускай.
В кабинет Борзовского вошли два крепеньких мужичка в одинаковых серых костюмах, с похожими на маски одутловатыми от постоянного употребления пива физиономиями.
- Ну что, дармоеды, нового скажете? Когда работать начнете? Я вас кормлю уже два года за просто так…
- Взяли бы нас к себе в охрану! – сказал обиженно один.
- Да вы же предадите меня чуть что, за сто долларов, как Родину свою предали! Ха-ха… - и он захохотал, но очень быстро прервал смех, как умел делать очень по–актерски мастерски. - Ну ладно, рассказывайте, что там у вас. Какие такие важные дела… А то мне некогда с вами лясы точить.
- Вот! – шагнул к Борзовскому тот, что постарше, и положил на стол видеокассеты. - Здесь запись, как спецслужбы вносят в подвал домов мешки.
- Ну и что? Мало ли кто чего таскает? – рассердился Борзовский.
- Так это они вроде гексоген закладывают… После взрывов домов в Москве. Работают под террористов. Бдительность милиции и жеков проверяют.
- Ну и пусть проверяют.
- Так ведь можно это подать так, будто они сами дома-то и взорвали… - сказал другой.
- Постой, постой…Я смотрю, вы вроде соображать начинаете… - Борзовский быстро сунул кассету в видеомагнитофон и внимательно стал вглядываться в экран. - Так, так… А вы знаете этих людей в штатском?
- Знаем – Вот Евгений Орлов, вот – Юра Коблев… - мужички говорили по очереди, не перебивая, чтоб показать, что оба являются авторами этой идеи и оба заслуживают поощрения.
- Замечательно! Кто это вам передал?
- Остались еще кое-какие связи в России… Но это надо оплатить!
- Оплатим! За мной не заржавеет… Ну а дома-то похожи на те, которые взорваны были?
- Не совсем… Ну кое-какие детали можно вырезать и подать как реальный материал!
- Соображаешь! – довольно хмыкнул Борзовский.
- Кушать-то хочется.
- Вот это правильно. Выпишу я вам по пять тысяч долларов за кассету.
- Тут еще сопроводительные документы есть, кто конкретно, в каком чине и по чьему приказу участвовал в закладке мешков, - один из мужичков достал из-за пазухи папку.
- Ну, и за папку по одной тысяче…
- А ребятам в Москве?
- Им тоже три тысячи на всех! 
- Вот спасибо…
- Ладно, идите, но никому о разговоре ни гугу, а то голодом уморю.
Мужички, довольные, по-военному разом развернулись и вышли, ну а Борзовский снова просмотрел кассету и документы и, потирая руки, ухмыляясь, стал размышлять, как больно ударит, владея этими документами, Кремль, отомстит ему, который недавно опять послал запрос в Лондон с просьбой к правительству Англии отдать олигарха в руки российского правосудия. Он знал, что англичане его, конечно, не отдадут, ибо дурной пример заразителен и вслед за ним придется, может быть, отдать тогда еще сотни две богатых людей, которые нашли прибежище в Англии и куда переместили свои капиталы, а также вернуть и их денежки, благодаря которым Англия, особенно Лондон, неплохо поживают… Понимал, что не вытурят его еще и потому, что Англия, считающая себя по старинке, по реликтовому комплексу великой империи, «владелицы океанов и морей», страной гораздо выше по классу и по престижу России нынешней, разоренной и разваленной режимом Ельцина, никогда не пойдет на уступки, просто ради принципа, ради того, чтобы в очередной раз подчеркнуть, кто есть кто…               
* * *
Продумав в деталях дальнейший план, Борзовский позвонил Юрлову, который по его задумке должен был стать орудием в борьбе с Кремлем, сильно укусить власть, и спросил:
- Что у вас там в стране происходит?
- Взрывы, Марк Абрамович…- ответил сурово Юрлов, сидя у себя в кабинете.
- Слышал… Как политическая обстановка после взрывов домов? Кремль еще не шатается? Я имею в виду, нет ли народных волнений? Что пресса говорит? Какие версии?
- Версии разные, но склоняются, что дома взорвали чеченские террористы с помощью гексогена, который был спрятан в мешках из-под сахара.
- А у меня есть другая версия, - вкрадчиво сказал Борзовский.
- Какая?
- Приезжай, все узнаешь. Завтра же вылетай в Лондон.
- У меня тут заседания в Думе, - растерялся Юрлов.
- Подождет твоя Дума. Тут дела поважнее…У меня тут своя бомба для вашей власти приготовлена.
- Заинтриговали. Еду оформлять визу…
- Тебе ее быстро дадут. Все-таки депутат, да и любят тебя в последнее время в английском посольстве,  благодаря мне.      
* * *
Прибыв в Лондон, где его встретила черная большая машина Борзовского, Юрлов сразу прибыл к нему, горя нетерпением узнать, что же такого хочет сообщить финансовый спонсор, но Борзовский встретил его загадочной улыбкой и повез на пресс-конференцию, ничего не говоря о цели вызова. В просторном зале пресс–центра их уже ждали несколько десятков корреспондентов газет и телевидения, и Борзовский им азартно сказал:
- Итак, господа, я вам представлю моего друга и единомышленника, депутата Госдумы и лидера демократической партии, только что приехавшего из Москвы…С ним вы поговорите после демонстрации фильма и ознакомления с материалами, проведенного моими людьми в Москве следствия… Итак, смотрите…
И тут на большом экране в затемненном зале взорам корреспондентов предстали кадры, где якобы сотрудники ФСБ тащат, озираясь по сторонам, мешки то ли с мукой, то ли с сахаром…
Досмотрев до конца кассету, Борзовский торжествующе произнес:
- Итак, господа, нам всем очевидно, что взрывы домов организовали спецслужбы!
- А зачем им это было нужно? – спросила милая девушка с микрофоном, корреспондентка крупной Лондонской газеты.
- Чтоб Кремль мог ввести в стране чрезвычайное положение и узурпировать всю власть, разогнать парламент, - ответил без запинки и колебаний Борзовский.
- Но ведь почему-то не ввел? – спросили из зала.
- Испугался Запада! Ведь тогда Запад прервал бы всяческие связи с Россией…
- Но стоило ли из-за этого идти на такие жертвы мирного населения? – снова задали вопрос.
- Кремль никогда не беспокоили жертвы среди народа. Вспомните, сколько людей погибло в лагерях при Сталине, как людей не берегли в Великую отечественную войну с фашистами… Но Кремль уничтожал не только свой народ, но и поляков – вы теперь знаете, сколько было расстреляно польских офицеров в Катыни! Кремль десятки лет не признавал это, а после войны еще и пытался свалить преступление на фашистов… Подобной практикой Кремль пользуется до сих пор.
Ссылка на поляков была беспроигрышной, ибо Борзовский знал, что в Англии всегда очень с ревностной любовью относились к Польше, в свое время из-за нее объявили войну гитлеровцам, держали и прикармливали у себя тогда так называемое польское правительство в изгнании…
- Но это же было при диктаторе Сталине, при тоталитарном режиме, а теперь и спецслужбы стали другие, - возразили из зала.
- Поверьте мне – все осталось как прежде. У Кремля были еще и другие планы: все свалить на чеченских террористов и тем оправдать перед мировым сообществом бомбежки мирных чеченцев… - парировал Борзовский.
И опять это был беспроигрышный ход, ибо Англия громче и чаще других стран кричала о несправедливой войне в Чечне, особенно ее престарелый лорд, бывший ныне на посту председателя ОБСЕ, да и приютила у себя некоторых лидеров непризнанной Ичкерии - того же Удугова, которого здесь приласкали чувствительные бездетные дамочки из бывших актрис, которым все равно кого приласкать: кошечку, собачку или каким-то образом обижаемого политика... И он добавил:
- Чтоб не было сомнений, все сказанное мною подтвердит мой друг, только что приехавший из Москвы… - Борзовский указал на Юрлова.
Юрлов растерялся, не зная, что сказать: врать не хотелось, ну а информацией подобного рода он не располагал, и поэтому, порозовев от смущения, пролепетал:
- Ну…Я не совсем в курсе…
- Ты скажи, может такое быть! – уставился на Юрлова Борзовский стеклянными глазками.
- Да, пожалуй… Но только, может быть, это было сделано без согласования с властями…- опять уклончиво ответил Юрлов.
- Разве такое возможно?! – спросила милая девушка-корреспондентка с ужасом.
- А что…Ведь ФСБ более чем наполовину состоит из бывших сотрудников КГБ, которые делали карьеру при коммунистах и теперь очень недовольны существующим строем, реформами. И потому надеялись спровоцировать народные волнения, гражданскую войну, которая вернула бы Россию к прежним диктаторским временам…- начал Юрлов сочинять на ходу, и голос его приобретал уверенность.
- И вы знаете таких людей? Можете назвать фамилии? – задали вопрос.
- Предполагаю, но не более. Пусть в этом разбираются правоохранительные органы.
- Но ведь и там, наверное, есть мастодонты коммунизма? Вы верите в честное расследование? - поинтересовались из зала.
- Не так все плохо, как вам кажется. Разберемся, и Дума, я вам гарантирую, этот вопрос поднимет, - ответил Юрлов, видя, как горят глаза собравшихся то ли праведным гневом, то ли от того, что они прикоснулись к мировой сногсшибательной сенсации, за которую им, конечно же, хорошо заплатят в газетах.
После окончания конференции, когда уже ехали в машине в особняк, Юрлов сердито сказал Борзовскому:
- Что же вы меня, Марк Абрамович, так подставили? С пылу с жару, не предупредив, о чем пойдет речь…
- А это испытание, чтоб мгновенно соображал, - произнес Борзовский с хрипучим смешком.
- В каком смысле?
- Где твоя выгода в данной ситуации!?
- И где же она? – растерялся Юрлов.
- Во-первых, тебя сегодня покажут по всем мировым каналам телевидения, и весь мир узнает о тебе. А во-вторых, западные политики подумают, если выразится ипподромной терминологией: а не поставить ли на эту лошадь?! В смысле: как на  будущего президента России!
Юрлов хмуро ответил:
- До забега еще далеко… а вот в России я буду иметь неприятности. А вы лично верите во все это?
- Странный вопрос… В любом случае подобные факты надо использовать против Кремля, расшатывать власть, а когда она ослабнет и упадет, вовремя подобрать. И подберем ее мы с тобой!
- Но говорить о вине власти с такой категоричной уверенностью – это слишком. Как бы не ударило бумерангом и нас.
- Нечего. Как говорится, народ подумает, что дыма без огня не бывает. С другой стороны, мы подорвем доверие западных стран к нынешнему российскому руководству. Обвиним очередной раз Кремль в разжигании войны на Кавказе. Вы ведь лично были против чеченской войны, как я помню…
- Да, я всегда выступал за переговоры с правительством Ичкерии, - кивнул Юрлов, вспомнив, что действительно не раз, жалея российских солдат, что гибнут под пулями чеченских боевиков, предлагал прекратить войну.
- Ну, вот видите, хоть в этом-то мы сходимся. Так что из этой ситуации мы должны сделать себе максимум выгоды. И сделаете это вы!
- В каком плане?
- Вы привезете все показанные сегодня на конференции материалы и представите это российским телеканалам и журналистам, организовав выступление в Думе.
- Этот вопрос я должен обсудить с политсоветом партии, - растерялся Юрлов.
- А я разве не политсовет? – хитро прищурился Борзовский.
- Нас пятнадцать человек. Они меня иначе не поймут…
- Удивляюсь я тебе. Чего это ты развел в партии такое брожение умов? Все же в твоих руках. Действуй! От этого зависит дальнейшее финансирование партии… мною.
Намек Юрловым был понят, и он прекратил дебаты по этому вопросу, тем более что и чувствовал себя во владениях Борзовского неуютно, униженно и походил на пса, которого пригласили в чужой двор на миску с едой, но в любой момент ее могут и отобрать, а тебя пнуть под зад. И это чувство преследовало его до тех пор, пока не сел в самолет российских авиалиний, который уже считался территорией Родины.
               
Гл. 9
С тяжелым чувством шел Юрлов на заседание политсовета, еле передвигая ноги, словно подчиняясь каком-то невидимому ветру, который давил неумолимо и жестко в спину. Перед этим он еще раз просмотрел все предоставленные Борзовским материалы и не нашел в них чего-либо такого, что однозначно говорило о следе Российских спецслужб, но тем не менее и отказаться от обнародования их не мог и, представ перед своими единомышленниками, которые уже были ознакомлены с компрометирующими материалами, глухо сказал:
- Сегодня я вас собрал, чтобы поговорить о тех материалах, которые передал мне Борзовский. Он советует их обнародовать в Думе. Какие будут мнения?
Сидевшая с радостной ухмылкой Дворецкая, считавшая, что вот наконец-то снова появились доказательства подлости российских властей, которые ее когда-то, еще при коммунистах, посадили за антисоветскую болтовню на два года в тюрьму, азартно заявила:
- Я считаю, это необходимо сделать. Надо показать коммунякам, что мы знаем обо всех их делишках! Пусть знают, что история им этого не простит…
- Неужели вы всему этому бреду верите, Ангелина? – спросил профессор Чалов.
- Это не бред! Я уверена на сто процентов, - жестко парировала она.
Профессор встал и сухо сказал:
- А я не верю. Ведь доказано уже, что подвал домов сняла фирма с Кавказа под склад якобы сахарного песка, но складировала там гексоген… И я против, чтобы лидер нашей партии выступал с такой дикой версией… Зачем вносить брожение в умы простых людей! Этим мы очков не наберем!
И тут встал друг и ставленник Борзовского Глухов и зло сказал:
- А я - за! Нам необходимо постоянно делать болезненные уколы власти, ибо власть не пользуется доверием народа. Народ поверит нам, как своим истинным защитникам.
Снимая с себя ответственность и полностью вверяя ситуацию в руки партийцев, Юрлов произнес:
- Давайте голосовать…
- Я не буду голосовать! Я в таком случае вообще выхожу из партии, - заявил вдруг заместитель Юрлова Чалов.
- И я тоже… - поддержал его престарелый академик. - Я покидаю это собрание. Нельзя спекулировать на горе простых людей, которых погибло более двухсот человек. Нельзя делать на этом политическую карьеру!
Глухов с ухмылкой процедил:
- Пусть уматывают. Без них легче дышать будет, а то уж больно все какие-то высоконравственные. А в политике нравственности не бывает.
Когда профессор и академик, не глядя на Юрлова, словно не желая с ним разговаривать и встречаться даже взглядами, вышли из зала, Юрлов сказал:
- Жаль, что вы меня не поддержали. Тогда я выступлю в Думе от своего имени…просто как депутат.
* * *
На пресс-конференцию в Думе Юрлов пригласил немало журналистов, своих коллег, депутатов демократического лагеря и лично Гайдука, надеясь, что они поддержат его хотя бы своим присутствием, но, увы, никто из депутатов не пришел, а Гайдук, уходя с очередного заседания Думы, Юрлову лишь хитро улыбнулся и сделал характерный жест Пилата: дескать, я умываю руки…
После своего выступления Юрлов вышел из конференц-зала Думы, словно действительно приговоренный к казни, усталый, опустошенный, и сразу поехал домой, чтоб восстановить силы и отоспаться.
Несмотря на то, что журналистов было достаточное количество, чтоб вызвать резонанс в обществе, и Дворецкая жарко и страстно говорила о своих претензиях к власти, в газетах и на телевидении были даны лишь краткие заметки о личном мнении депутата Юрлова.
На следующий день проспав до полудня, словно после жутко трудной работы, Юрлов, вообще не желая выходить сегодня из дома, мрачный, сел за стол обедать. Молчавшая до этого жена вдруг сказала:
- Зря ты это сделал, Слава! Я смотрела сегодня твое интервью, и выглядел ты не лучшим образом. Сидел бледный, и всем было ясно, что сам в своих словах сомневаешься…
- Не учи. Что ты понимаешь в политике?! Это ход такой…- откликнулся Юрлов, не поднимая глаз от тарелки с едой.
- Он какой-то безнравственный…
- Что вы все пристали: нравственный, безнравственный… Это просто ход! Версия, а теперь пусть власть доказывает обратное.
- Мне звонили твои друзья и сообщили, что приняли решение выйти из партии именно из-за этого. 
- Ну, и черт с ними! – Юрлов бросил вилку на стол.
- Но это были твои верные друзья. Они тебе помогли в самое трудное время, поддержали твою партию своим авторитетом.
- Борзовский меня поддержал, вот кто! И теперь я ему обязан.
- Получается, что ты продал душу дьяволу!
- Какие пафосные и красивые слова! Здесь моя душа, здесь… - он  сильно ударил себя кулаком в грудь.
- Неужели ты искренне веришь в эту версию?.. Неужели настолько не доверяешь силовым органам?
- Да, не доверяю. Я же тебе говорил, что моего деда в свое время органы НКВД расстреляли по ложному доносу, а отца, как малолетнего ребенка врага народа, сослали в лагерь!?
- Так ведь это же когда было! При Берии. И теперь ты решил отомстить? Это что, злопамятство?
Не ответив на вопрос, Юрлов крикнул:
- А ныне кто яркого честного журналиста Холодова взорвал?! Говорят, по приказу министра обороны его подручные… Все сплошь офицеры!
Жена продолжала размышлять:
-  Не знаю, не знаю… Кстати, я ходила сегодня в магазин, и люди, зная, что я твоя жена, говорили, что перестали тебя после случившегося уважать… Так что народ, о котором ты печешься, увы, в этот раз тебя не поддержал. Ты посмотри, кто у тебя остался в партии? Злобная старуха Дворецкая, которая ненавидит, по-моему, весь российский народ, еще парочка правозащитников, которые кормятся на западные гранты и готовы их отрабатывать по холуйски…А этот Глухов, ставленник Борзовского, вообще неприятнейший тип! Морда какая-то уголовная…И с такими людьми ты хочешь повести партию на выборы?!
Юрлов нервно вскочил из-за стола:
- Да, я знаю, что много потерял, но много и выиграл… Будущее покажет. И вообще, дай мне отдохнуть, я итак очень устал.
Он, быстро одевшись, выскочил из квартиры, чтоб остаться одному и прогулкой по городу гармонизировать свою душу, убедить себя в собственной правоте.
* * *
Довольный тем, что в очередной раз громко заявил о себе сфабрикованными материалами об органах ФСБ и, радуясь, что провернул очень хитрую аферу, Борзовский решил, что пора приступать к более масштабным действиям: поверилось, что вполне можно стать депутатом Госдумы и тогда получить депутатскую неприкосновенность и спокойно приехать в Россию назло всем – по крайней мере, такая версия имело место, ибо официально судом он не был осужден, а находился пока под следствием, ну а закон и конституция такому человеку не запрещают баллотироваться!
Чтоб обсудить подобную перспективу, он вызвал к себе в Лондон своего верного слугу Глухова и в своем похожем на маленькую камеру кабинете, где глушилась любая прослушка, спросил:
- Ну и как в партии расклад сил?
- Мы постепенно захватываем позиции. Сначала  выдавили из партии друзей Юрлова – они разбежались как тараканы, когда он выступил с разоблачительными материалами про ФСБ. Теперь массированно набираем в нее своих единомышленников, - ответил тот четко, по-солдатски, выпрямившись по стойке смирно, словно младший чин перед уважаемым генералом.
- В конце концов, надо будет сместить с поста лидера и самого Юрлова. Авторитет его в народе упал, после того как я ему хорошую свинью подложил с материалами о взрывах домов – так что для партии он теперь только балласт, - разглагольствовал Борзовский, быстрой походкой снуя по кабинету.
- Когда начнем действовать? - спросил верноподданнически Глухов.
- Подождем еще немного. Я скажу…
- А если он заартачится?
- А мы все сделаем демократическим, о котором он так печется, путем – через перевыборы. Так что чего хотел - то и получил! Ха-ха…
- А если шум поднимет?
- Припугнем…Есть и другие пути, о которых ты сам знаешь… А вообще, к нему бабу надо приставить – молодую, красивую. Корреспондентку из моей московской газеты – я ей приплачивать за обольщение Юрлова буду.
- Зачем?
- Допустим, ты знаешь, о чем он с партийцами говорит, а о чем думает, какие у него пристрастия ; это только умная баба в постели выяснит. Слышал, наверное, притчу о древнееврейском богатыре Самсоне и красавице Долиле?
- Нет… - растерялся Глухов.
- Плохо у тебя с культурным уровнем…Ладно расскажу. Был такой богатырь, который убивал всех врагов десятками, но влюбился в куртизанку Долилу. Она-то и выпытала ночью с помощью ласк, что сила его в длинных волосах, и спящему остригла…Тогда его враги схватили и ослепили!
- Понял! – кивнул Глухов.
- И вообще, в его кабинете прослушку надо поставить, чтоб я знал все его разговоры.
- Сам хотел вам это предложить. Сделаем…
- Ну ладно. Вот тебе деньги – погуляй по Лондону, отдохни, подарки семье купи… –  и Борзовский слегка брезгливо сунул ему пачку купюр.
- Спасибо! – подчиняясь, пригнул голову Глухов.
- Работай, я не обижу и в дальнейшем.
Выйдя из кабинета с толстой пачкой денег, которая, конечно, грела душу, Глухов, тем не менее, подумал, что с Борзовским следует быть осторожнее, что у него, наверняка, стоит эта самая прослушка в кабинете, чтобы записывать все разговоры посетителей и держать их потом на крючке – так что болтать надо будет в следующий раз поменьше, ибо сам-то шеф спрятался за высокими стенами своего особняка, за поддержкой правительства Англии, а других может и сдать по своему капризу и усмотрению, если чем не угодят…   
* * *
В очередной раз бизнесмен Хатов пригласил на приятный и сытный ужин к себе на виллу лидера демократов Гайдука. Было прохладно на улице – и они сидели у горящего камина на старинных резных креслах. Хатов, вспоминая разговор полугодовой давности, сказал:
- Вроде с Борзовским у Юрлова хороший диалог наладился.
- Не дай бог, такой диалог. Борзовский сначала мягко стелет, а потом берет за горло… Ведь он и мне не раз предлагал с ним сотрудничать, но я не дурак, - хитро и ехидно ухмыльнулся Гайдук.
- А Юрлов, значит, дурак? – спросил бизнесмен.
- Он уже политический труп! Борзовский высосет его, как злобный паук жирную наивную муху – и выплюнет. Свое он от него уже получил – его руками сделал себе рекламу в мире и Кремлю очередной раз насолил.
- А посмотришь по телику на Юрлова – так он ведет себя словно пророк, спаситель России, держится орлом.
Гайдук вытер лоснящуюся и круглую, как сковорода, физиономию шелковым платком и фыркнул:
- Или наивно заблуждается, или это просто поза. Нам он теперь не конкурент. Даже мы выступили против его разоблачений, не хотим мараться.
- Ну и как дальше его карьера будет развиваться?
- Посмотрим, но я думаю, по нисходящей…
* * *
Чтоб видеть глаза собеседника и воздействовать гипнотически на людей, Борзовский велел поставить в офисе партии видеотелефон и частенько общался с Юрловым и Глуховым с экрана телевизора. Вот и теперь его довольная физиономия и фигура нахохлившегося ворона появились на экране перед Юрловым.
- Здравствуй, Славик! – сказал Борзовский весело и фамильярно.
- А мы уже на «ты» перешли? – обиделся Юрлов.
- А чего сюсюкать. Ты еще парень молодой… сороковник недавно стукнул.
- Тогда и я буду вас называть так.
- Называй. Я мужик не гордый…Так вот, Славик, мне кажется, ты застопорился в своем развитии и в политике.
- Это ты зря, Марк Абрамыч. На каждом заседании Думы беру слово, выступаю в прениях по всем законам - обозначаю тем самым позицию партии.
- Все ваши законы – это поддавки власти. Надо бить по Кремлю прямой наводкой…
- Если есть за что – ударим, а просто так кулаками махать…
- Есть, есть за что… Например, идет сближение между Беларусью и Россией, этого нельзя допустить…
- Почему? Все-таки два славянских народа тянутся друг к другу.
- Ты должен смотреть, нравится ли это Западу! А Западу это не нравится, ибо Лукашенко диктатор и душит всякую демократию в стране. Не дает развернуться людям бизнеса, отменил приватизацию, арестовывает лидеров оппозиции. Надо об этом жестко заявить!
- Но ведь его народ выбрал.
Борзовский не унимался, ибо отныне решил, что называется, дожать Юрлова, делать ему такие заведомо неприемлемые предложения, которые или его окончательно психологически добьют и превратят в бессловесную марионетку, или же тот взбрыкнет и пойдет с ним на открытый конфликт, чего и надо, чтоб найти повод для его смещения с должности лидера партии. И поэтому Борзовский менторски твердил, отмечая, что Юрлову это очень неприятно слышать:
- Выборы в Белоруссии были полностью лживы. Да и какая разница: выбрал, не выбрал… Демократии-то нет.
- А я так понимаю, что Лукашенко не дружит с Западом и не просится в НАТО, как все прибалтийские республики бывшего Советского Союза, потому западные политики его и ненавидят.
- Разговоры мне твои сегодня не нравятся. Ведь ты же демократ, а ведешь себя как патриот…
- Это разве нельзя совместить? – сухо ответил Юрлов.
- Опасно. Патриотизм он ведь подразумевает замкнутость страны, обособленность, подчинение всех граждан интересам Родины, а бизнес государственных границ не признает. Они ему только мешают.
- А я вот в последнее время рассуждаю о демократии и прихожу к старой мысли Древних греков, что это, прежде всего, власть народа…
- Может, опять, как большевики, объявите, что любая кухарка должна править государством?… - захохотал Борзовский.
- Не надо утрировать.
- Значит, так. Сегодня я окончательно убедился, что  тебе в партии нужен опытный помощник. Итак, предлагаю, назначить меня сопредседателем партии.
Юрлов на некоторое время словно потерял дар речи и хотел уже послать Борзовского на три буквы, ибо у него потемнело в глазах от возмущения, но от грубости удержался и хрипло сказал:
- Хотите двоевластие? Споры? Я против.
- А мы спросим у партии! Поставим этот вопрос на голосование! Ведь ты же демократ, а демократия подразумевает подчинение меньшинства большинству.
- Вас не выберут! Как может быть лидером человек, который преследуется законом и вообще живет в другой стране и не вправе сюда приехать?
- Вот мы и посмотрим! – хитро усмехнулся Борзовский.
- Хорошо, соберем съезд… - выдохнул Юрлов, твердо уверенный, что является единственным и самым авторитетнейшим лидером партии.
- И в ближайшее время…- сказал Борзовский и исчез с экрана, и тут же Юрлову захотелось туда плюнуть, но он запоздало подумал, что сделать это надо было раньше и посмотреть, как бы Борзовский стал утираться. Юрлов даже рассмеялся, когда представил, как Борзовский инстинктивно схватился бы за лицо или бы пригнулся.               
* * *
Как-то вечером десятилетний сын Юрлова Саша пришел домой с поцарапанным носом и синяком под глазом и обиженно сказал:
- Папа, я чего они тебя оскорбляют?!
- Кто? – удивился Юрлов.
- Мои одноклассники.
- Как?
- Один сказал, что твой папа «мудак».
- И чем он это объяснил? – Юрлов напрягся.
- Болтает по телевизору всякое! Ну, я ему и дал в глаз.
- Молодец!.. – сказал Юрлов и решил позвонить директору школы и устроить ему разнос, чтоб надолго запомнил, что Юрловых нельзя обижать никому. Захотелось строго поговорить и с одноклассником, обидчиком сына, но он быстро понял, что не может столь малолетний пацан иметь свое мнение, что подобные разговоры и оскорбления явно услышал в семье, возможно от отца… Юрлов с грустью подумал, что, увы, к сожалению, народ не понимает своих героев, своих защитников, как не понимал это еще во времена Христа, отдав его на заклание… Юрлов погладил сына по вихрастой голове и сказал:
- Придет время, и они еще извинятся перед тобой!

Гл. 10
После последнего разговора с Борзовским Юрлов почувствовал осязаемо, как на нем начинает затягиваться невидимая удавка, и уже в ближайшее время решил сообщить олигарху, что отказывается от его финансовой помощи, и тем разорвать всяческие обязательства, хотя сделать это и было трудно, ибо оставшиеся в партии члены уже привыкли к подачкам: банкетам и премиям... Одно Юрлова радовало, что все-таки партия раскрутилась и ею продолжают интересоваться газеты, о чем он в очередной раз убедился, когда под вечер к нему в офис заглянула очаровательная корреспондентка, которая всем своим изысканным видом походила на фотомодель, и ласково сказала:
- Вячеслав Петрович, я бы хотела взять обширное интервью и, вообще, написать о вас, как об известном политическом лидере, книгу. Вы не возражаете?
- Книгу? А не рановато? Я еще ничем особым не прославился, – устало вздохнул он.
- Хочу, чтоб народ знал о вашей жизни до того как вы пошли в политику, и тогда вы будете ему ближе, понятнее. И вообще, знал о ваших мыслях, о ваших планах…
- Ну, на это время надо! – сказал Юрлов. - А мне уже домой пора – время позднее.
- Вот я и хочу, чтоб мы с вами чаще встречались, беседовали. Давайте не будем с этим тянуть.
- Только когда? Я ведь сильно занят…Работа в Думе, в партии…
- А сейчас, например, пообщаться?
-  Сейчас?
- А что? Довезите меня до дому на своей машине, а я вас приглашу на чашечку кофе. И поговорим один на один… Ведь уже вечер, дела кончились.
- Пожалуй… – кивнул Юрлов.
Сидя на заднем сидении рядом с Галиной, которая словно бы ненароком касалась его своим оголенным из-под полы плаща мягким и теплым бедром, Юрлов впервые за много месяцев почувствовал себя очень комфортно и возбужденно, и ему захотелось ехать с этой милой спутницей хоть на край света. Подумалось, что, оказывается, есть и другая жизнь, о которой он забыл, более спокойная и сладкая, в отличие от той, нервной и сумасшедшей, которой жил в последние месяцы, и он решил кинуться в нее, чувствуя, что домой идти сегодня не хочется, не хочется общаться с женой, которая его уже не понимает, жестко критикует, обижается на него…
Впервые за последний год он с романтичной грустинкой посмотрел на темное и мрачное московское небо через стекло машины, стараясь разглядеть звезды, но там были только серые косматые тучи…
* * *
Поставив в своей уютной однокомнатной квартире Юрлову на передвижной инкрустированный столик дорогой коньяк и легкую закуску, Галина включила диктофон и спросила:
- Вы довольны своей работой в партии?
- Не совсем…- вздохнул грустно Юрлов.
- Почему?
- Я совершил большую ошибку.
- И какую же?
- Связался с Борзовским.. Пустил, что называется, козла в огород.
- Но ведь он вас финансирует.
- Он за это требует слишком многого. Да, я пошел ради дружбы с ним и своих демократических принципов гласности на озвучивание материалов о взрывах домов в Москве и думал, что он на этом успокоится…
- А он? – спрашивала Галина, усевшись к Юрлову на подлокотник мягкого кресла.
- Он хочет, чтобы моя партия утраивала пикеты у посольства Белоруссии и требовала отставки Лукашенко.
- А вы что, симпатизируете Лукашенко?
- Я его недостаточно знаю, чтоб говорить о нем что-либо категоричное. Но у меня мать родом из Белоруссии, там родственники живут, и они говорят, что президент их вполне устраивает, что жизнь налаживается…
- Но ведь там нет демократии!
- Почему - нет? – хмыкнул недовольно Юрлов. - Оппозиция существует и может доносить свою точку зрения, но никому и при демократии не позволено переходить на оскорбления и пакости…Да и зачем я должен заниматься Белоруссией, когда у нас самих в стране полно нерешенных дел!? – откровенничал Юрлов, расслабившись от присутствия красивой женщины и от выпитого коньяка. Ему хотелось наконец-то сбросить с себя груз мыслей, которые в последнее время, потеряв ближайших соратников, никому не мог доверить.
- Ради поддержки Запада можно было бы и согласиться…
- Я раньше тоже так думал, а теперь считаю, что мы и без Запада разберемся. Что хорошего Запад дал нашей стране или какие умные мысли подсказал? Да, нам выделили под жуткие проценты крохотные кредиты, прислали сотни своих специалистов в помощь Ельцину и нашим демократам…И что? Где результат? Подсказали приватизацию и шоковую терапию, помогли задарма раздать народное добро нуворишам? В результате экономика на нуле, народ обнищал, сельское хозяйство развалилось… Нет уж, давайте думать своими мозгами, - говорил Юрлов, не зная, что доверяется женщине из окружения Борзовского, которую ему сегодня специально подослал Глухов и выдал ей энную сумму на коньяк и на все остальное, включая ласки. 
- А можно, я буду вас просто Славой называть? – предложила вдруг она с очаровательной улыбкой.
- Можно, только с чего бы это? – удивился он.
- Вы мне давно нравитесь…как мужчина. – И она  нежно обняла его за шею.
- Но у меня есть жена, - он попытался слабо отстраниться.
- Смотрю я на вас, озабоченного проблемами страны, усталого, побледневшего, и так хочется вас обогреть, приласкать, дать тепла и нежности… 
- Да, проблем хватает. Вот еще съезд партии на носу, где Борзовский хочет занять место лидера партии. А этого никак нельзя допустить, - тяжко вздохнул Юрлов.
- Почему?
- Это гибель партии, в которую я вложил столько сил и нервов…С таким проворовавшимся олигархом во главе избиратели нас не поддержат! И вообще, из-за Борзовского у меня куча проблем: сын в школе подрался, жену соседи укоряют из–за меня, даже на моей машине свастику краской кто-то нарисовал…
Она заскользила ему рукой под рубашку, поползла горячим языком по щеке и вскоре добралась до губ, ласково прошептав:
- Успокойся, дорогой… Останься сегодня у меня и я сниму с тебя весь груз забот – утром проснешься как ребенок, заново родившийся…
- Дома ждут… - вяло ответил он.
- А ты позвони, что задержался по делам, что срочно уехал в командировку.
- Пожалуй, а то в последнее время с женой не могу найти общий язык. Все укоряет…моими промахами.
* * *
Утром, глядя на спящего безмятежным младенческим сном Юрлова, который оказался замечательным любовником, чутким, нежным и щедрым, Галина пожалела его и уже хотела признаться, что подослана за ним шпионить, но подумала, что вполне возможно он где-нибудь об этом проболтается, и ей тогда будет очень плохо - лишат работы, а могут покалечить и даже убить. Вот если бы он отказался от политической борьбы и сказал: «А давай-ка, начнем жить вместе счастливо и дружно!», тогда бы она, конечно, выбросила все вчерашние его записи на диктофоне, но ведь он так никогда не скажет, он же помешанный на политике, и потому ей придется сегодня же отнести записи Глухову…
И все-таки, когда Юрлов проснулся, она нежно и грустно ему сказала: «Берегись, пожалуйста! На тебя началась охота!»               
* * *
Собрав съезд партии, Юрлов готовился дать окончательный бой Борзовскому и всячески настраивал себя быть злее, действовать теми же методами, что и беглый олигарх, и потому сидел в президиуме напряженный и жестко смотрел в глаза возможным оппонентам в зале. Борзовский тоже смотрел в зал, но только с экрана большого телевизора, что располагался за спиной Юрлова, и тот почти осязаемо чувствовал кожей его колючий взгляд. Наконец Юрлов встал и сказал:
- Товарищи, у нас сегодня на повестке дня стоит вопрос о новом лидере партии. Хотя я категорически против, но большинство членов партии меня упросили провести это голосование и дать право высказаться господину Борзовскому. Но сначала скажу свое мнение. Во–первых, народ в нашей стране не любит Борзовского и потому с таким лидером партия никогда не пройдет в Государственную Думу. Во-вторых, этот человек под следствием, объявлен в розыск Интерполом и никогда не сможет приехать в Россию – а как можно руководить партией на расстоянии, я не понимаю!? И, в-третьих, он постоянно толкает партию на авантюры, на конфликты с властью и тем самым не дает нам спокойно развиваться… Ну а теперь слушайте его…
Борзовский улыбнулся радушно, показывая, что вся риторика Юрлова ему нисколько не страшна:
- Друзья, что заявил по поводу любви народа Юрлов – это все домыслы. Сегодня не любит, а завтра полюбит. По опросам народ Зюганова любит, а в президенты тот никак попасть почему-то не может, а Ельцин, которого народ ненавидит, – попадал. Да и не девушка я, чтоб меня любить... Во-вторых, вина моя еще не доказана, я в тюрьме не сижу. В-третьих, никто не гарантирует, что эта власть, которая меня обвиняет в надуманных злоупотреблениях, продержится еще пару лет, поэтому вполне возможно, что скоро я приеду, как полноправный гражданин своей родины, и каждому из вас лично пожму руку… И в-четвертых, не забывайте, что я финансирую нашу партию и без этой поддержки она давно бы развалилась. А как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку! Так что голосуйте, ребята, смело, всех вас скоро ждет шикарный банкет за мой счет и подарки за хорошую работу…
Юрлов вскочил и с пафосом крикнул:
- Я протестую! Это подкуп!
Сидевший рядом с ним, Глухов процедил:
- Это вас, депутатов в Думе, подкупают все кому не лень, а это просто награда за работу. И вообще, у меня тут вот есть финансовые документы о том, как вы раздавали своим друзьям премии из денег Борзовского… Зачитать?.. А кроме прочего, обещали всем вашим соратникам должности в будущем правительстве, которое вы якобы возглавите. Делили, так сказать, шкуру не убитого медведя. Вот это настоящий подкуп, а наши подарки - заслуженные. А то вы хотите на плечах рядовых членов бесплатно сделать себе политическую карьеру и имя?.. Не выйдет!
Из зала, к ужасу Юрлова, раздались частые хлопки, и тогда он резко заявил с нотками обиды и досады:
- Господа, вы забыли, что эту партию создавал я с нуля, без подсказки и денег Борзовского, потому учтите, имею полное право ею руководить…
Тут встала Дворецкая, которая никогда не упускала возможности высказаться, и заявила:
- А я считаю, пусть руководит Борзовский. Он человек более влиятельный, деловой, хороший организатор…А от пустых разговоров господина Юрлова, его сомнений и нерешительности мы уже устали… И вообще, прекратим дебаты и будем голосовать…
С видимым удовольствием Глухов подсчитывал голоса в зале, в то время как Юрлов сидел, опустив голову, а потом громко и победно объявил:
- Итак, с большим перевесом в пятьдесят голосов, победил Борзовский!
Юрлов встал и сухо сказал:
- Господа, тогда я выхожу из партии!
Глухов усмехнулся:
- Пожалуйста, мы никого не держим.
- Но я ухожу вместе с ее названием! Вы недосмотрели в уставе одно примечание, которое гласит, что название партии – это мой личный бренд. Так что можете без меня называться, как хотите. Например, ППП – партия подхалимов и попрошаек, но только не народно-либеральной партией. И если будете употреблять это название, я вас по закону засужу! Всего вам доброго! Кто хочет работать со мной, завтра прошу на перерегистрацию…
Решительной походкой, гордо вскинув голову, Юрлов ушел из зала под молчание всех присутствующих.
* * *
Юрлов уже думал, что отныне никогда не услышит противненький голосок Борзовского, от которого в последнее время у него к горлу подступала тошнота, но на следующий день после съезда раздался его телефонный звонок, где тот ласково сказал:
- Слава, ты почему пошел поперек меня?
- Я уже объяснил свою позицию доходчиво и ясно… - отрезал Юрлов.
- Зря ты это делаешь. Я с противниками поступаю жестко… Раздавлю!
- Намекаешь на тележурналиста Листопадова, которого пристрелили?
- За руку меня еще никто не поймал…
- Я не боюсь.
- А зря?
- Это угроза?
- Слушай, давай поговорим серьезно. Я предлагаю сделку: продай мне название партии! Я хорошо заплачу.
- Я вложил в нее всю душу, а душу я не продаю!
- Тогда деньги верни мои.
- Я их уже сполна отработал и даже себе в убыток! – резко заявил Юрлов.
- Значит, полный разрыв?
- Полный!
- Не пожалей…
Юрлов с силой нажал кнопку выключения - и телефон чуть не треснул.
* * *
Став свидетелем того, как Юрлов, козырнув своим положением, ушел с названием партии со съезда, Борзовский сначала подумал, что это просто блеф, и нисколько не расстроился. Тем более съезд после избрания Борзовского новым лидером, проявляя к нему верноподданнические чувства, встал и долго аплодировал, а некоторые партийцы даже как в былые коммунистические времена холуйски кричали «Ура!». Но часика через два после съезда, прочитав внимательно устав партии и осознав, что Юрлов, в общем-то, способен в результате победить его, развалить партию, Борзовский вызвал на разговор Глухова и строго спросил:
- Неужели Юрлов имеет право на название?
- Да, так написано в документах о регистрации…
- Ты советовался с юристами: нет ли какой закавыки?
- Советовался…Они разводят руками! Хотя посудиться можно… А может, нам, свою партию создать? Под своим названием? И пошел он на хрен… - Чувствуя, что где-то немного недосмотрел, проштрафился и, возможно, будет за это наказан, Глухов попытался предложить иное развитие ситуации.
- Да ты что?! Во-первых, Минюст ее во главе со мной по политическим причинам не зарегистрируют… Во-вторых, бренд этот уже раскручен. А, в-третьих, я вложил в нее кучу денег… - отрезал Борзовский пути к отступлению.
- Так что делать?
- Действуй по крайнему плану…Врагов у него много: пусть выяснится, что он жене изменял – вдруг она его заказала? Или любовник любовницы… Да и у нас повод для шума будет: дескать, демократии в стране нет - органы ФСБ по приказу из Кремля ликвидируют наших товарищей за то, что они жесткую правду в лицо власти говорят, - устраняют сильных конкурентов Путина… На последнее мы и будем нажимать во всех средствах массовой информации на Западе…
- Понял!
- Но я с ним еще разок поговорю…Может, одумается.
* * *
Получив указание действовать решительно и жестко, Глухов несколько растерялся: все-таки человек Юрлов не простой, не какой-нибудь мелкий предприниматель, на убийство которого власти посмотрят сквозь пальцы, тут для раскрытия преступления подключат самые лучшие кадры милиции, опытных сыщиков, и в результате могут выйти на Глухова, ну а добропорядочная Англия не станет защищать и прятать у себя такую мелкую сошку, как он… Да, Глухову было не впервой выполнять столь конфиденциальные задания шефа, и люди у него для этого имелись уже проверенные, но все равно подобное задание продумать следовало тщательно, и поэтому, пригласив к себе киллера, который официально числился в его фирме грузчиком, он жестко, чтоб тот понял всю ответственность за возможный провал, сказал: 
- Ваня, ты знаешь, о ком идет речь… Тебе известен весь распорядок дня этого человека, где он живет. Выбери сам метод, время и место. Но знай, если наследишь, это будет твой последний час! И вот тебе яд, если такое случится, - он передал ему сигарету, из фильтра которой торчала крошечная ампула с цианистым калием.
- А сами меня после этого не уберете? Ведь человек-то он крупного масштаба… Я по сравнению с ним гнида, – пробормотал худощавый и жилистый грузчик.
- Ты мне еще пригодишься. Ты в этом деле уже проверен… Так что будь спокоен.
- А как насчет оплаты?
- Получишь в два раза больше, чем обычно. И отпуск за границу на полгода, чтоб тебя не видно здесь было и не слышно.
Последнее предложение Ивану очень понравилось: недавно он познакомился в баре с очень милой девушкой, пообещал свозить ее на море, в какую-нибудь экзотическую страну и теперь свое обещание выполнит – будет полеживать на горячем песочке, плескаться в теплой водичке, ласкать эту сладкую девочку, и пошли они все к черту, эти олигархи и политики, которые никак не могут поделить власть, деньги, славу…   
* * *
В Минюсте Юрлова приняли с уважением, как старого доброго знакомого, и, перечитав устав его партии, согласились, что юридически он имеет все права на название своей организации. Подобные дела рассматривать им в последнее время было не впервой, ибо различные музыкальные группы с названиями, данными им и придуманными продюсерами, стали от хозяев уходить, не желая делиться большими гонорарами, а продюсеры судились с ними, чтоб не выпускать из рук доходные бренды, куда вложили немалые деньги на раскрутку, свою фантазию и силы.
Получив на руки нужные документы, Юрлов набрал  по мобильнику номер жены:
- Света, я звоню тебе из Минюста. Все прошло нормально. Партию я перерегистрировал и теперь начинаю новую жизнь с новыми людьми. Разогревай обед, скоро приеду…
Добираясь до дома, он с теплотой глядел из окна машины на спешащих по тротуарам людей и думал, что отныне уже битый (а за битого двух небитых дают), поднаторевший в политике, будет гораздо мудрее, а главное, будет более жестко бороться в Думе за те законы, которые помогут простым гражданам жить лучше, и вообще, положит все силы, чтоб Дума приняла закон о деприватизации и конфискации незаконно нажитого, ибо некоторые богатеи настолько обнаглели, настолько упиваются своей безнаказанностью, подкупая суды и прокуроров, настолько уверены, что с помощью денег могут влиять на судьбы мира, что никакой справедливости в стране не добиться!   
* * *
Посланный Глуховым киллер сидел скромно в неприметной одежде (серенькой курточке и вязаной шапочке, натянутой по глаза), на дощаной скамеечке у подъезда, уже зная, что обедать Юрлов приедет домой. Когда Юрлов вышел из машины и направился в его сторону, он сунул руку за пазуху и нащупал теплую рукоятку пистолета с глушителем, а когда Юрлов нажал кодовый замок и вошел в подъезд, быстро кинулся за ним и в щель между косяком и дверью всадил депутату в затылок и спину три пули… Чувствуя в голове и груди жуткую боль и понимая с ужасом, что жизнь заканчивается, что раны смертельны, Юрлов угасающим сознанием подумал: «Люди, россияне, жаль, что я не успел вам помочь! Но знайте, я хотел вам добра…Помните обо мне, хоть я порой и ошибался».
* * *
Ну а что подумали люди, когда по телевидению сообщили о громком заказном убийстве известного депутата и показали распростертое тело в подъезде собственного дома?.. Кое-кто, конечно, пожалел его: дескать, молодой был, интеллигентный, импозантный, хотя чем-то на большого наивного ребенка походил. Кое-кто сердито подумал: «Вы даже сами себя, такие важные чиновники, уберечь не можете, как же убережете нас, простых людей, от бандитов и преступников?!» Третьи с досадой махнули рукой: «Делят что-то между собой эти политики, все им мало славы, денег…» Ну а большинство людей, патриотично настроенных и помнивших его позорную болтовню про взрывы, равнодушно подумало: «Ну что, дождался благодарности от хозяина? Эх, ты…»      
                2008г.
      
БУНКЕР ДЛЯ  ПАДИШАХА
Повесть

О
бидевшись на дружка и соседа Гришу, что принял холодновато, не предложил выпить водочки, хотя и видел, что он мучается с похмелья, что руки дрожат, Иван с месяц к нему не наведывался, а тут шел мимо его дома и увидел: калитка высоких ворот подозрительно широко распахнута, а пес во дворе уж очень жалобно, не переставая, скулит, и заглянул:
- Гриша, ты где?
Здоровенный черный кобель, что ранее на Ивана бросался с громоподобным лаем, волоча за собой цепь, лишь растерянно и грустно на него посмотрел и завыл еще тоскливее.
- Фу, псина… - сказал Иван и направился к дому, дверь в который тоже оказалась открыта. – Гриша, откликнись?.. Странно…Куда делся? Вот и соседка Нюра говорит, что уже три дня его не видела и не слышала. И пес нехорошо как-то воет… Может, уехал куда? – обойдя в доме комнаты, Иван двинулся в гараж, чтоб посмотреть, не укатил ли Гриша на машине, но гараж оказался открыт и «Жигули» там стояли. - Странно, странно… - размышлял Иван. – Неужели он в свое бомбоубежище-бункер перебрался жить? Вдруг «крыша у него поехала», поверилось, что война началась? – Иван подошел к люку в бункер, который помогал Грише строить, открыл его и почувствовал, как оттуда пахнуло мертвечиной. Он присмотрелся в глубину пятиметровой ямы и при тусклом свете горящей там лампочки увидел на полу скрюченное тело соседа, и у него растерянно и глупо вырвалось: - Гриша, ты живой?
Тот не ответил…               
               
Гл. 1
Частенько по вечерам Лиза начинала хмуро посматривать на Гришу, желая сказать вожделенно поглядывающему на нее мужу какую-нибудь пакость, поссорится и под этим предлогом отказаться заниматься с ним, (нелюбимым, да и старше ее на пятнадцать лет), сексом. Вот и сейчас, сделав перед сном на свое ухоженное лицо питательную маску из кефира, она обиженно поджала полные губки и, брезгливо сморщив их в трубочку, заявила сухо и резко, словно выплюнула шелуху от семечка:
- Ты не мужик!
- В каком смысле? – удивился он.
- Во всех…
- Я тебя мало трахаю?
- Что толку? Детей-то нет!
Понимая, к чему она клонит, и уже устав от подобных упреков за пять лет жизни с Лизой, он обиженно и жестко сказал:
- Может, это твоя вина?
- Моя?! Вот как заговорил! Хорошо, проверим… - радостно, чувствуя, что зацепила его за больное и теперь есть возможность перейти в решительное наступление, воскликнула она.
- Чего - проверим? – немного растерялся Гриша, уже досадуя на свою откровенность.
- Проверим с другими мужиками!
- Это как?
- Вот так! Я баба красивая – со мной любой в постель ляжет.
- Ты чего, изменить мне хочешь? – он насупился.
- Почему - изменить? – вообще брошу тебя! Найду нормального мужика, богатого! Какой от тебя прок! Так - мелкий фермеришко… Всю жизнь в навозе. Пахнешь, как колхозный скотник!
-  Зато деньги у меня кое-какие водятся. Вот шубу тебе недавно каракулевую купил… Машина имеется! – он пошел на попятную: устав за целый день барабаться со своим обширным хозяйством, которое включало в себя восемь свиней и штук пятьдесят кроликов, он хотел сейчас просто «сделать приятное дело» с женой и провалиться в сон, и не было у него никакого желания долгим спором выяснять отношения.
- Ха-ха. Каракулевую! Кто теперь в каракуле ходит?! Ты бы мне норку купил… И машиной он хвалится! Какими-то трехгодичными «Жигулями». Посмотри, люди уже на дорогущих иномарках раскатывают, на заграничные курорты ездят.
- Ездят ворюги. А я все своими руками зарабатываю… - он глянул на мозолистые, корявые от работы руки и повернул ладонями вверх: дескать, смотри и ты, как они потрудились за свою жизнь…
Но Лиза на руки его даже не взглянула и все более распалялась:
- Не ворюги, а у кого голова правильно работает. А у тебя ни образования, ни мозгов…раньше, как ты, в ПТУ только дебилы учились.
- Но замуж ведь пошла.
- Верила, исправишься. Ошиблась. Все, развожусь!
Обычно Гриша продолжал податливо выслушивать подобные оскорбления, а сегодня они его особенно обидели (может, устал больше?), и он замахнулся на Лизу, намереваясь шлепнуть по щеке, чтоб заткнулась.
- Ударь, ударь…тогда тебя вообще засажу! – взвизгнула жена, и ее колючие глаза загорелись азартом.
Гриша тяжело вздохнул и опустил руку: он не испугался ее визга и угрозы, просто все еще надеялся закончить разговор мирно и пойти с молодой женой в постель, желая ее  приласкать.
- Ага, боишься! Слизняк! – заводила она его, встав в позу.
- Не разводись,  - буркнул он виновато.
- Это почему?
- Я исправлюсь.
- Поздно. Я уже тебя в грош не ставлю.
- Я тебе норковое манто завтра подарю…
- Купить меня хочешь? – Лиза внимательно посмотрела на мужа, думая, можно ли уже прекращать ссориться или продолжить, чтоб выторговать более весомые поблажки и окончательно подмять мужа под себя.
- Просто жить без тебя не могу – приворожила, что ли.
- Ладно. Я подумаю. Я спать пошла, – сказала она и плотно закрыла перед его носом дверь в спальню.
- А я? – воскликнул он с досадой, ибо за секунду до этого считал, что уже достаточно пообещал жене, чтоб получить ее полное и красивое тело, которое тянуло его, как магнитом.
- У тебя сегодня выходной. Обидел ты меня. В другой комнате перекантуешься… - откликнулась она весело из-за двери, предполагая, с каким из многочисленных знакомых мужиков восполнит завтра дефицит мужских гормонов. Она уже поняла, что без воздержания с мужем, с которым происходит только отвращение от секса, она не чувствует того удовлетворения, какое хочет испытать. Вот и завтра она намеревалась заполучить особые азарт и страсть, но для это необходимы были силы, свежесть, новизна впечатлений.
* * *
Когда на следующий день, проспав до обеда, воодушевленная, с таинственным видом Лиза, принарядившись, ушла в город, якобы на обследование по женским проблемам (что являлось всегда весомой причиной отлучиться) в больницу, а на самом деле к мужику, с которым познакомилась недавно на морском курорте в Сочи и с коим в последнее время тайно частенько встречалась на его квартире, то старая и хворая мать Гриши, проводившая расфуфыренную невестку недовольным взглядом, сказала уже изрядно поработавшему с шести утра в огороде, севшему на  кухне обедать сыну:
- Жалею, тебя сынок, ой жалею.
- С чего бы это? – буркнул он, предполагая уже, о чем затеян разговор.
- Не ту бабу взял, не ту…
- Любил сильно! - сказал он, не поднимая мрачного лица от тарелки с супом.
- Это плохо. Вот потому она и крутит из тебя веревки.
- Жду, что исправится. Вот ребенка родит – может, поумнеет, - оправдывался он.
- Вряд ли. Бездетная она, похоже, изгулявшаяся.
- Но красивая ведь зараза…- возразил он со стоном, вложив в него всю свою боль и похоть, которая не нашла вчера выхода и только окрепла.
- Что толку от красоты? Тебе хозяйственная нужна, добрая. А эта тебя раньше срока в могилу сведет. Работаешь, как вол, с утра до ночи, чтоб ее одеть королевной, а она спит до обеда, на курорты ездит – тебе там явно изменяет.
- И что мне теперь делать? Бить ее?
- Можно бы разок, чтоб послушной стала.
- Пытался, но рука не поднимается… - отмахнулся он и стиснул  в досаде зубы.
- Это плохо! С женщиной, как со сноровистой кобылой, иной раз надо жестче, - поучала негромко, но настойчиво мать. – Вот я твоего отца боялась.
- Так ведь она разводом сразу грозится.
- Пугает просто.
- Вряд ли…Это в ваше время развода женщины остерегались, боялись осуждения соседей и родственников, а теперь им от него только выгода. Порхаешь  по жизни, ни перед кем  не  отчитываясь.
- Тогда поговори с ней серьезно. Мол, слушайся мужика!
- Поговорю… - кивнул он и с еще более насупленным видом принялся хлебать борщ, досадуя, что расстраивает больную престарелую мать, что не может справиться со строптивой женой, что такой вот слизняк уродился.
* * *
Вечером он уже не помышлял о серьезном разговоре с женой, веря, что сама поймет, что надо исправляться – впрягаться в семейную лямку, как это делают жены его друзей, совместно заниматься хозяйством, решать житейские проблемы. Сидя за телевизором, он терпеливо ждал ее, надеясь, что сегодня будет более сговорчивой, ждал до десяти вечера, до двенадцати, а потом окончательно разозлился и решил, что так жить дальше нельзя. Когда она заявилась утром, вся томная и уставшая, бросив походя, что переночевала у подруги, и уже собиралась пройти в спальню, чтоб отдохнуть от бурной ночи, Гриша поймал ее за рукав нарядного платья:
- Лиза, мне стыдно за тебя перед соседями и матерью.
- Это почему?
- Ты мне ни в чем не помогаешь. Ни разу тебя они в нашем огороде не видели за работой.
- Я городская и на твоем «гектаре» копаться не собираюсь. Руки мозолить, спину гнуть…
- Но ведь другие женщины что-то садят, выращивают, соления делают.
- Дуры работают, а умные нашли богатых мужиков и живут припеваючи.
- Получается, я дурак.
- Понял, наконец!
- В том смысле, что женился на тебе!
- Вот здесь я сплоховала.
- Откуда в тебе такая гордыня? – воскликнул он.
- Просто знаю свои возможности! На курорте все мужики на меня вешаются. Каждый вечер по ресторанам водят…
- Правильно мне мать говорила…Изменяешь ты мне, - у Гриши от недосыпу и нервного напряжения затряслись руки.
- Так ведь надо же чем-то за подарки расплачиваться, - усмехнулась она.
После этих слов в глазах у него потемнело, он, потеряв самообладание, резко ударил Лизу жесткой и тяжелой пятерней по лицу, размазав ее яркую бордовую помаду.
- Сволочь…Убивают, убивают… - заорала дико она, выкатила глаза и кинулась на улицу, а там, торкаясь в ворота всех соседских дворов, жалобно стонала:  - Убивают… Скорее милицию вызовите!
Люди открывали ей ворота и кто с пониманием, кто с недоверием, смотрели на нее, на ее лицо, которое она успела исцарапать своими длинными ухоженными коготками в кровь, пока бежала по улице, а потом с осуждением поглядывали на Гришу. А тот застыл в калитке, не зная, что предпринять, и бубнил: «Да я ее только пальцем слегка задел!»
* * *
Лиза с жалобными криками убежала на остановку автобуса, а к дому Гриши вскоре подъехал желтый милицейский Уазик, из которого вышли трое суровых милиционеров и направились во двор. Была у Гриши мысль спрятаться в своем обширном густом саду и огородами убежать в ближайший лесок, а потом решил, что не настолько виноват, чтоб кого-либо бояться, и вышел встречать милиционеров на крыльцо.
- Ну, гражданин Иванов, собирайтесь, - сказал строго молодой лейтенант.
- Куда? – растерялся Гриша.
- К нам в отделение.
- Зачем?
- За избиение жены!
- Да я ее только легонечко задел.
- А вот это выяснит следствие. У нее в справке медицинской написано, что многочисленные повреждения, синяки и ссадины и сотрясение  мозга.
- Может, она запнулась где и шлепнулась?
- В этом тоже следствие разберется. Кстати, у нее есть бумага, где подписались свидетели избиения – ваши соседи.
- Вот стерва! – вырвалось у Гриши.
- Ладно разглагольствовать – в милиции разберемся, кто есть кто.
- Ну, ударил я – она же в измене призналась. А вы бы своей жене такое простили?
Лейтенант, видя, что мужик перед ним не скандальный, не пьяница, с какими обычно приходится вести дело, подобрел лицом. Разбираться в семейных склоках, когда кругом полно настоящего жулья, не очень-то хотелось:
- Собирайся. Может, я тебя понимаю, но обязан отреагировать – она баба, как вижу, склочная, к прокурору пойдет, если тебя не прижучим.
- И на сколько времени вы меня забираете?
- Следствие выяснит.
- Мне вечером скотину кормить.
- До вечера, может, и отпустим.
* * *
Когда в отделении милиции на Гришу составили протокол, выписали квитанцию на солидный штраф и отпустили, он, возмущенный и возбужденный, отправился Лизу искать и нашел в квартире у ее матери. Она холодно, с ехидным прищуром, встретила его, не впустив даже в прихожую, а лишь приоткрыв дверь на лестничную площадку. 
- Ты зачем меня опозорила перед всеми? Драчуном выставила… Штраф пришлось заплатить.
- Мало тебе еще! Надо было засудить годика на три.
- Кто бы тебя тогда кормил? Ты ведь сама не работаешь.
- А я с тобой больше жить не собираюсь. Уже на развод подала.
У Гриши от растерянности аж челюсть отвисла:
- Чего так быстро? Может, помиримся.
- Уже нет.   
- Подумай…
- И думать нечего. Хочу начать жизнь с настоящим, богатым мужиком.
- Зачем ты ему нужна? Ведь даже готовить еду не умеешь.
- Зато в постели все умею, а это сейчас главное! – уверенно заявила она.
- Ладно, Лиза, прости меня. Пойдем домой!
- Я уже свое слово сказала.
- Ну давай в ресторан сходим, посидим за рюмочкой коньяка и все обсудим.
- И обсуждать ничего не хочу. С тобой отныне будет разговаривать мой адвокат.
Гриша растерялся еще больше:
- Адвокат-то зачем?
- Чтоб ты меня не обманул при дележе имущества.
Гриша сдавленно выдавил:
- Какого имущества?
- Нашего общего…
- А ты заработала это имущество? Ты же с одним чемоданом пришла.
- А сколько я с тобой нервов потратила?! И вообще, спала с тобой… Между прочим, вон в Америке бывшая жена артиста, красавчика этого… Сталлоне у него за каждый день, проведенный в браке, отхватила по две тысячи долларов. И это еще мало, – тут она слащаво усмехнулась: - Я  бы, конечно, сама такому милашке приплачивала…
- По две тысячи!!! – у Гриши пересохло в горле.
- Именно.
- Вот сволочь.
- Не сволочь, а умница.
- Где же справедливость?
- У меня нет желания болтать с тобой. Да и времени нет, на свидание тороплюсь.
- Может, по-честному договоримся?
- Все! Разговор окончен! – она хотела закрыть дверь перед его кислой физиономией.
- Вот сучка! – он сунул в щель проема ботинок.
- А за сучку отдельно ответишь! – взвизгнула она.
- И что же я тебе должен буду отдать?
- Список у адвоката! – И она больно пнула ему пяткой по носку ботинка и саданула дверью.
Видя, что ситуация сложная, Гриша решил договориться с женой мирно и вообще, готов был пойти на уступки, извиниться. Он снова стал давить кнопку звонка и стучать в дверь, но оттуда злобно донеслось: «Все! Вызываю милицию…» Сплюнув с досады, он двинулся прочь и чувствовал, что в его мировоззрении происходит перелом, появляется, вскипает обида на всех женщин. На каждую встретившуюся ему на улице молодую кралю, особенно если она еще и нарядно одета, он теперь смотрел холодно и подозрительно, как на корыстное хитрое существо, которое хочет привлечь мужика к себе ярким оперением, обольстить, подмять под себя, а потом сделать ему подлость.
* * *
На следующий день с утра в дом Гриши пришел одетый солидно, в светлый костюмчик с галстуком в горошек, мужчина с непроницаемым лицом и с кожаной черной папочкой подмышкой. Мягким ровным голосом он сказал, увидев хозяина во дворе, выходящим в ватнике из хлева:
- Здравствуйте, я адвокат вашей жены.
- И чего тебе надо? – мрачно процедил Гриша.
-  Вот вам повестка в суд.
- Какой, к черту, суд? 
- Она хочет с вами разводиться.
- Пусть забирает свои вещички и уходит на все четыре стороны.
- Так дело не пойдет. Она требует половину имущества.
- Половину?
- Именно так!
- А она его заработала? Квартиру в городе я получил, отработав на вредном производстве, на химии, десять лет. Скотина моя, мебель и все остальное на свои деньги покупал. А она на курорты ездила да по магазинам бегала.
- Она жила с вами и поэтому по закону имеет на половину полное право, - спокойно сказал адвокат.
- Кто эти законы принимал?
- Государство!
- А оно меня спросило? У сотен тысяч мужиков, которым жены рога наставили, спросило?
- Я так понял: вы полюбовно решить этот вопрос не хотите?
- Не хочу!
- Вот поэтому мы и обратились в суд. Он во всем разберется. Но я бы советовал не упорствовать – себе дороже. Еще и судебные издержки заплатите.
- Пошел к черту! – Гриша сжал массивные кулаки и двинулся на адвоката, который слегка попятился. 
- Прошу не грубить! Иначе за оскорбление привлеку. Я это, как юрист, умею делать…И потом, не надо ко мне относиться как к врагу, как к сообщнику жены, я лишь выполняю свою профессиональную обязанность.
- Можно подумать, бесплатно.
- Конечно, за гонорар.
- Значит  ; сообщник!
- Я для того, чтобы не были ущемлены права женщины.
- А права мужчины?
- Тоже наймите адвоката.
- Тебя?
- Меня уже нельзя. Я защищаю права истицы.
- И сколько ему надо платить?
- Как договоритесь.
- Продажная у вас профессия.
Адвокат криво усмехнулся, не теряя самообладания:
- Значит так, вот список, чего истица требует.
Гриша резко выдернул у него из руки листок бумаги и долго смотрел в составленный женой список. Наконец, выдавил:
- Вот сука! – но тут же злорадно добавил: - А если я сейчас все распродам? На других перепишу?
- Суд взыщет тогда деньгами.
- Вот жизнь! Вот законы дебильные!
* * *
После ухода адвоката Гриша еще раз внимательно прочитал список того, чего требовала Лиза, и у него аж сердце кольнуло от возмущения, обиды и досады, в глазах защипало. Побледневший, он уселся устало на чурбан посреди двора и посмотрел на свое обширное хозяйство с тремя солидными теплыми хлевами, пусть и небольшим, но ухоженным и добротным, обшитым красным кирпичом домом, и ему захотелось все это сжечь, сломать, чтоб никому не досталось… Нет, Лиза на дом не претендовала, зато хотела отнять двухкомнатную квартиру, которую он заработал еще на заводе в советское время, где гробил здоровье в кислотном душном цеху, и еще желала весьма внушительную сумму, коей в наличии у него не имелось, а значит, следовало или продавать дом или всю скотину резать и везти мясо на базар. После разговора с адвокатом Гриша понял окончательно, что дело бесповоротно закрутилось, что Лизу ему не вернуть. Мелькнула мысль выкрасть ее и спрятать к себе в подвал: дескать, нет человека, нет и истицы, так что все имущество при нем останется…Но подумал, что вряд ли сможет это сделать, так как Лиза, если начнет ластиться, обладает над ним большой властью, да и вообще, милиция сразу на него выйдет – ведь именно ему одному выгодно с ней расправиться…Вот если бы это все раньше обделать, в тихушку: не ссориться с женой, не ждать, когда подаст на развод и наймет адвоката, а взять и запереть… Сейчас уже поздно, теперь надо как-то договориться с ней.
Гриша быстро вскочил, оделся понаряднее и поехал в жене, купив по дороге (хоть сердце этому противилось, и рука за деньгами не лезла в карман) флакон французских духов в изящном розовом пузырьке в виде женского тела.
Она опять была у матери и опять не пустила его на порог, глядя на него в щель двери презрительно и холодно. 
– Поговорить бы надо! – он радушно протянул ей духи.
- Не о чем мне с тобой разговаривать! – она мельком взглянула на флакон. – А духи я скоро сама куплю…
- Зачем суд-то затеяла? Полюбовно бы все решили.
- С тобой бесполезно решать. Ты жадный! Я с тобой пять лет прожила – и поняла твое скупердяйское нутро!
- Но ведь твой список – это наглость!
Тут в двери появился сердитый, крупный и молодой мужик с тяжелой челюстью и, пососав с угрожающим посвистыванием между зубов, выдавил:
- Тебе чего надо?
- С женой поговорить!
- Она теперь моя жена!
- По паспорту еще моя.
- Пошел на хрен…
Гриша возмутился:
- Не вмешивайся в наш разговор. Ты пока еще только, как понимаю, ебарь, а я законный муж.
- Я тебе покажу, кто тут законный!.. – Мужик взял Гришу за шкирку и столкнул с лестницы так, что тот весь пролет преодолел кувырком. - Если еще будешь к Лизе приставать – башку оторву!
Гриша хотел кинуться на мужика, вспомнив, что по молодости любил подраться с обидчиками на танцах и даже за это пару раз попадал в КПЗ, но понял, что с этим бугаем не справиться – вообще, ему показалось (уж слишком мужик был уверенный и с наколкой на плече), что тот явно из криминальной группировки, а значит, тем паче, не стоит возникать, чтоб с тобой не расправились более жестоко. Утерев кровь с губы, Гриша поднялся и, прихрамывая, поковылял прочь.
               
Гл. 2
После суда, который удовлетворил все требования жены, где припомнили, как Григорий якобы ее бил и приложили в доказательство милицейский протокол, где адвокат умело, подробно и жалостливо рассказывал, насколько скупой гражданин Иванов в деньгах ограничивал кроткую жену, Гриша настолько исстрадался и расстроился, что купил литр водки и по пути пригласил к себе старинного дружка и соседа Ивана, с которым много лет отработал на заводе. После пятой рюмки Гриша невольно пустил скупую слезу и процедил с болью:
- Иван, знаешь, чего больше всего хочу?
- Чего?
- Принять мусульманство… Стать падишахом!
- Эко куда хватил! Зачем тебе? – уставился на него удивленный Иван.
- Падишах имеет много жен. И они пикнуть не смеют! Сказал он: скидывай трусы – она тут же с радостью скинет. А если не угодит в постели – он ее велит кнутом отстегать!
- Откуда в тебе такие наклонности? – Иван пьяно поморгал.
- Эти мысли сегодня появились, когда моя благоверная отхапала у меня через суд половину имущества, хотя сама и гроша медного не вложила. А был бы падишахом, я бы велел своим слугам ее кнутом отстегать, а потом без копейки, голую, на улицу выкинуть.
- Так ведь у нас не древняя Персия – падишахов нет!
- То-то и плохо! Живем в стране, где бабе дали все права, а у мужика все отняли, кроме возможности вкалывать! Вот и хочется принять мусульманство. Говорят, по Корану мусульманину положено иметь четырех жен – и все они обязаны слушаться мужика!
Иван недоверчиво хмыкнул:
- У меня немало знакомых-татар, а они только по одной имеют, а у моего дружка такая башкирка–мусульманка вредная, что он повеситься готов. Скорей она его без гроша выгонит…
- Вот и говорю: у нас бабам, в том числе и мусульманкам, дали такие права, что мужики воют с досады, водку с горя пьют, как мы сейчас с тобой, и по статистике умирают на пятнадцать лет раньше.
- Да, пьем мы от их занудства…- кивнул согласно Иван, подумав с грустью о чем-то своем.
- В арабских странах можно иметь четыре жены. Например, столько король Саудовской Аравии имеет. Вот туда бы перебраться.
- Я слышал, чтоб купить жену, большие деньги нужно ее родителям дать. Калым! У тебя такие деньги есть?
Гриша печально развел руками:
- Нет, к сожалению.
- То-то же!
- Да, не повезло на востоке родиться!
- Так что придется снова жениться на одной.
- Хрен! – фыркнул сердито Гриша и с перекошенной физиономией свернул кукиш.
- А что поделаешь?
- Вообще жениться не буду! Вдруг снова стерва попадется?! Они сейчас все поголовно дошлые!
- Как без бабы жить будешь? В монастырь, что ли, пойдешь?
- Проституток буду снимать!
- Смазливые и молоденькие сейчас дорого стоят – денег не хватит. А зачем тебе старая шлюха подзаборная, которая за стакан водки каждому дает?
- Да, в правду, дорогие. Слышал, за одну ночь сто долларов берут.
- А своя баба за так даст.
- Даст-то, может, и даст, да потом отнимет гораздо больше.
- Безвыходная ситуация.
- Да уж…Хотя! – тут Гриша ехидно и таинственно прищурился.
- Чего? – поинтересовался друг.
Гриша хмыкнул и с фальшиво–беспечным видом отмахнулся:
- Да это я так!
- Давай выпьем за то, чтоб бабы нам послушные и добрые попадались!
- Вот за это надо! – И они стукнулись гранеными стаканами.
Проводив пьяного дружка за ворота, Гриша уселся на крыльцо и, подперев подбородок руками, мечтательно задумался, бормоча себе под нос и таинственно ухмыляясь. Он хоть и был пьяный, но голова работала четко – наоборот, алкоголь разбудил фантазию, снял с мыслей запреты и ограничения. Понимая с досадой, что ему действительно никогда не перебраться на Восток, не стать падишахом и не иметь вполне законный гарем, он решил сделать гарем у себя (эта мысль мелькнула у него еще за столом, когда пил с Иваном), гарем скрытный, неизвестный никому! Заманить туда милых девушек и держать там, как сексуальных рабынь, и уж тогда-то отвести душу, отомстить всем коварным женщинам в лице этих невольниц, поиздеваться над ними вдоволь, а главное, себя в собственных глазах поднять, а то уж сердце от унижения ноет… Удовлетворенный этой, еще не до конца продуманной идеей, еще только полумечтой, он воспрянул духом и, довольный, отправился спать.
* * *
На следующий день Гриша проснулся возбужденный, радостный, и на свежую голову продолжил размышлять о вчерашней идее, которая захватила его так, что он забыл уже про вчерашний суд и про бывшую жену. Он понимал, что помещение для гарема ни в коем случае нельзя сделать дома, ибо у него не каменный замок, как у легендарного сказочного типа «Синей бороды», к которому никто не мог забраться через толстенные мощные стены – его следует сделать вроде подвала, откуда крики и вопли рабынь никто не услышит…
Заглянув через западню в подвал дома и осветив его фонариком, он понял: тот не годиться – тесен, имеет земляные стенки, которые можно подрыть, да и крик невольниц из-под деревянного дощаного пола может услышать любой случайный посетитель, зашедший к нему в дом. Для гарема подошел бы бункер с толстыми бетонными стенами, но так как бункера у Гриши не имелось, то он решил его соорудить и пошагал во двор, чтоб найти для его строительства подходящее место. На лужайке между домом и садом он давно собирался соорудить гараж для машины, но все руки не доходили, а теперь решил начать строительство, но приступить именно с подвала… Гриша разметил на земле колышками место для гаража, нарисовал чертеж подвала, а к вечеру пригласил колхозного тракториста с экскаватором «Беларусь» и указал, где надо копать.
- Сколько еще рыть? – спросил тот, сняв в глубину первые два метра глинистой земли и отбросив их в сторону. 
- Как можно глубже, глубже! – крикнул ему Гриша, перекрикивая шум мотора.
- Куда уж? Ты что, бомбоубежище собрался делать? – удивился он.
- Погреб! У меня же хозяйство обширное - огород, скотина. Да и для бомбоубежища сойдет, - кивнул Гриша, радуясь, что ему подсказали идею, на которую он отныне может сослаться перед чересчур любопытными.
Тракторист вышел из экскаватора и закурил, философствуя:
- Так вроде с Америкой ныне помирились. Угроза атомной войны кончилась.
- Хе! Бомбы-то остались! Вдруг какой маньяк кнопку нажмет?!
- Говорят, это не просто сделать. Везде контроль.
- А вон фильмы про Джеймса Бонда показывают, где такие маньяки-террористы, что он с ними еле справляется. Так что копай!
Тракторист заглянул в только что выкопанную огромную яму:
- Могу еще с метр углубиться, но дальше ковш не достанет.
- Сколько можешь! Говорят вон под Кремлем бомбоубежище на сто метров в глубину.
- Так то для президента страны!
- А чем он лучше? Я тоже выжить при бомбежке хочу! Сделаю запас продуктов…
- Не дай бог война - к тебе прибегу, - усмехнулся тракторист.
- За отдельную плату!
- И много возьмешь?
- На сколько дней поселишься. Вдруг «атомная зима» начнется, когда все небо пеплом заволочет –  и год солнца не увидим.
- Не дай бог.
* * *
Расплатившись по окончании работы с трактористом и проводив его за двор, Гриша подошел к краю ямы, которая оказалась четыре метра глубины, и решил, что стоит углубиться еще на метр, чтоб бункер сделать двухъярусным. Он представил, как бункер будет солидно и просторно выглядеть, и остался задумкой весьма доволен. Он сделал из досок большую лестницу, по которой спустился вниз с лопатой и стал копать, а землю складывать во вместительные холщовые мешки, чтоб в дальнейшем их вытянуть веревкой. И такой у него настрой был, такая силушка, такой задор, что копал до самой ночи, до полной темноты, не уставая.
* * *
Когда яма недельки через две сделалась необходимой глубины, Гриша подравнял острой лопатой ее стенки и около них поставил из фанерных листов опалубку, а потом пригласил со стройки КамАЗ-миксер, который и залил стены в яме бетоном, да так гладко, что можно было на них даже обои клеить, если слегка заштукатурить поверхность. В дальнейшем он разделил яму на два яруса толстыми половыми досками, предварительно пропитав их антисептиком, чтоб не гнили во влажном помещении, а затем из таких же толстенных досок сделал потолок, положив их на мощные матицы из железных уголков.
Верным помощником в этом деле Грише являлся Иван, который всегда был готов подсобить за бутылку водки и небольшую плату – это для того, чтобы жена его отпускала к соседу, не скандалила…
* * *
Месяца через два они достроили над ямой гараж, сварив его из железных листов, и Гриша, загнав в него свои подержанные голубые «Жигули» шестой модели, встал около дверей, любуясь творением своих рук. Иван, у коего после вчерашнего обильного возлияния тряслись с похмелья руки, нетерпеливо сказал:
- Это дело надо обмыть!
- Само собой. Я литру водки припас.
- Литрой, пожалуй, не обойдемся. Много поработали…
- Так я пить не буду. Пару рюмочек.
- А че? С каких это пор?
- Вот как начал бомбоубежище строить – так и стал себя ограничивать!
- Денег не хватало? – согласно кивнул Иван. - Представляю, сколько ты средств в этот погреб и гараж вбухал!
- Не в деньгах дело!
- А в чем?
- Смысл жизни вдруг обрел.
- Где же он – этот смысл?!
- В достижении цели.
- И какую цель достигаешь?
- Не скажу… - отмахнулся весело Гриша и откупорил бутылку водки на столе посреди двора, куда мать принесла закуску – тушеную в картошке ароматную крольчатину. Выпивая и поглядывая на гараж, под которым размещался бункер, он уже думал о том, как его оборудовать для жилья, где поставить кровати и маломальскую мебель, какую придумать систему вентиляции, чтоб будущие пленницы не задохнулись от спертого воздуха. Работы предстояло еще много, но главное, надо было решиться на последний и главный шаг, созреть для этого морально, психологически.

Гл. 3
В последние годы постоянно болеющая мать Гриши расхворалась совсем – лежала сухая, как полено, сутками на кровати и не то что готовить еду уже не могла, так и сама ничего не ела. К ней приходили соседские богомольные старухи, говорили что-то о смерти, о загробной жизни, прощались. Гриша пригласил участкового врача – пожилую опытную женщину, которая прослушала старуху, пощупала пульс и, разведя руками, заявила: «Старость, куда от нее денешься…Это не лечится». Как-то вечером старуха подозвала к себе слабым голосом Гришу:
- Совсем сил нет. Умирать, наверное, пора…
- Че это вдруг? – растерялся Гриша, который всю свою жизнь прожил с матерью, привык, что в доме всегда прибрано, вся одежда его постирана, еда приготовлена, да и посоветоваться по жизненным вопросам есть с кем.
- Смерть не спрашивает…Но я ее не боюсь, вот только тебя жалко одного оставлять. Неспокойно мне там будет. Ведь ты без семьи, без женщины. Кто тебе постирает, есть приготовит?
- Управлюсь.
- Нехорошо бобылем жить.
- Чем со стервой, лучше одному.
- Есть же на свете добрые женщины.
- Разуверился я в них.
- Все-таки дай слово, что женишься. Надо же, чтоб род не прервался.
Гриша с досадой заявил:
- Может, бездетный я? Ведь уже с двумя жил, а ни одна не родила.
- Сходи в больницу, проверься.
- Позориться не хочу…
- Чего тут позорного?
- Это бабы привыкли по больницам шастать, а мужику стыдно.
- Все-таки найди какую-нибудь…Одному на старости лет тяжело без женщины.
- Зол я на них!
- Не женись сразу, поживи с ней годик, разузнай, какой у нее характер.
- Трудно их характер распознать. Недаром в Библии говорится: женщина – сосуд дьявола. 
- Просто не везет тебе почему-то.
- Родился не тут!
- А где надо? – удивилась старуха.
Гриша потряс угрожающе скрюченным пальцем и с вызовом сказал:
- В мусульманской Аравии! Тогда бы бабу по одной половице заставил ходить! Она бы у меня шелковая стала.
- Ты же христианин!
- Вот и плохо! Руки связаны…Но ничего, скоро я их развяжу.
- Одно прошу, против Бога не иди.
- А что?
- Накажет!
- Ладно, мать, мораль мне читать. Мне уже сорок с лишним – не маленький.
Сразу после этого разговора, который дался матери нелегко, она впала в прострацию – нос заострился, лицо побелело, вытянулось, глаза стали бессмысленные и словно остекленевшие. Испугавшись, Гриша побежал к ближайшей ее подруге, шустрой соседке тетке Нюре, а та, увидев старуху, заявила: «Немного ей осталось!» Ну а на следующий день мать Гриши умерла…
Похоронив ее, организовав скромные поминки с помощью соседских женщин, он остался один в доме, встал посреди комнаты и вдруг почувствовал странное облегчение, словно ребенок, за которым перестали присматривать, и отныне он может делать все, чего душенька захочет – гулять, куролесить. Ему показалось, что именно мать в какой-то степени виновна в его неудавшейся семейной жизни, ибо никак не могла найти общий язык с обеими невестками, пыталась ими командовать, учить уму разуму, исходя из своего патриархального деревенского опыта, давила психологически и на него, чтоб он их приструнил, заставил больше уважать свекровь, а они были бабы молодые, сноровистые, хотели чувствовать себя хозяйками. Но не столько воспоминания о прошлом сейчас волновали Гришу, сколько желалось начать иную жизнь, в которой мать не стояла бы преградой: ведь разве бы она, постоянно молившаяся о недопущении греха у доставшихся ей еще от бабушки в потемневших рамах икон, что висели в правом углу горницы, позволила завести ему гарем? Конечно, нет, а сделать это тайно ему бы не удалось, так как она постоянно следила за ним, как за дитем малым, да и сразу бы догадалась, что где-то рядом появились чужие женщины…    
* * *
После похорон матери Гриша с удесятеренными силами и азартом взялся доделывать бункер – провел туда электричество, соорудил принудительную вентиляцию из старого промышленного вентилятора, поставил две кровати, стол, стулья, тумбочки – так чтоб хватило на двух человек. Именно столько он хотел иметь женщин в гареме, чтоб можно было с ними справиться, если поднимут бунт, - с троими это сделать было бы труднее, да и кормить троих тяжелее, расходов больше. Вот одной пленницы, как он осознавал, ему не хватит, ибо какой же это гарем с одной невольницей?.. Стены он покрасил светло-голубой краской, чтоб пленницам казалось, будто у них над головой небо, пол вымазал зеленой, чтоб думалось, что под ногами трава.
* * *
Однажды, когда он вылазил из бункера, его окликнула соседка - тетка Нюра, которая по-свойски зашла в его двор и тем застала Гришу врасплох, что он даже смутился, будто уже в его тайной яме кто-то на самом деле томился… 
- Привет, Гришуня! –  она внимательно уставилась на него.
- Привет, тетка Нюра, - глухо ответил он, пряча глаза.
- Смотрю, все один на огороде корячишься. Помидоры и огурцы высадил?
- Не успел еще?
- И не успеешь… Тебе жену надо.
- И ты тоже про жену…
- А как же! Хозяйство у тебя большое, земли полгектара – сад, огород, это же все обрабатывать надо.
- Обработаю.
- У меня племянница вдовая есть. Детей у нее нет.  Сошлись бы с ней?
- А сколько ей?
- Тридцать пять.
- Не старовата? – поразмыслил он вслух, ибо уже ощущал себя полноправным владельцем гарема, в котором все сплошь молоденькие и сладенькие, словно персики, девушки.
Тетка Нюра рассердилась:
- Самому-то сколько – уже за сорок.
- Так я мужик - мужики не так быстро стареют.
- Не гордись…Баба она работящая. Поживете, приглядитесь друг к другу. А то, как мать умерла, один ведь остался.
Тут тетка Нюра со своим извечным любопытством заглянула в бункер, в люк, откуда недавно Гриша вылез, и удивленно спросила:
- Это что у тебя? Хранилище?
Гриша смутился еще больше, ничего не ответил на вопрос, а только поспешно сказал:
- Ладно, приведи.
- Я с ней о тебе говорила, да и видела она тебя издали. Ты ей понравился. Завтра же и приведу.
* * *
Подумав, что тетка Нюра, женщина дошлая, пронырливая, все знающая про всех, разболтает округе про его тайный бункер, Гриша решил сойтись с ее племянницей, чтоб задобрить соседку, угодить ей. Да и вновь появилось желание создать семью – все-таки тайный замысел еще не утвердился в нем окончательно, Гриша еще боялся его осуществить: ведь это криминал, за который посадят в каталажку на несколько лет, если не дай бог, где-то что-то сорвется…А такое могло произойти элементарно, ибо сам-то он и кролика у соседа бы никогда не выкрал, а тут придется красть людей… Сможет ли?
               
* * *
Племянница тетки Нюры оказалась женщина тихая, послушная, замкнутая, чувствовавшая ущербность из-за своей бездетности и этим придавленная, без каких-либо претензий к жизни, без особых мечтаний, будто прожила всю жизнь в монастыре и ничего мирского ей не надо. Гриша как человек заводной, чего-то все время желающий, любящий помечтать и тем себя взбодрить, подобную убогость и бескрылость в людях терпеть не мог и поэтому общаться с Валей ему было в тягость. Да и телом она его не удовлетворяла: была плоская, жилистая, а он всегда любил женщин с аппетитными формами.
Однажды ночью, постояв у кровати, где сожительница послушно ждала его, слегка раздвинул худые бледные колени, он грустно сказал:
- Пожили мы с тобой месяц. И…
- И что? – тихо спросила она.
- Чувства не появилось.
- Так ведь мало, месяц-то.
- Наоборот, чем дольше живу с тобой, тем больше не нравишься.
- Чем же? В доме чисто, в огороде порядок.
- Вялая какая-то.
- Так ведь все успеваю!
- В другом смысле. Живешь - как будто провинность отбываешь. То же в постели: ложишься под меня – и хоть бы какой-то восторг испытала. Слово бы какое жаркое сказала…Скучно с тобой.
- Такая родилась. Зато ведь не ругаемся. Я тебе слова поперек не сказала.
- Может, боишься, что тогда выгоню – ты ведь мне еще никто.
- Не боюсь, просто семьи хочется. Трудно одной женщине жить.
- А я считаю, наоборот вам сейчас удобно. Трахайся хоть каждый день с разными. Раньше бы за подобное бабу осудили соседи и, вообще, люди относились к незамужним да еще и гулящим отрицательно, то теперь живете – не тужите.
- Я так не хочу.
- Это похвально, но все равно не уживемся. Азарта нет…
- И что теперь? Скажи, как себя надо вести?
- Характер уже не переделаешь. А так ты баба хорошая, но не моя. Так что давай - вещички собирай…Я тебя завтра на машине обратно свезу.
 После этого Валя со скупыми молчаливыми слезами, но без крика, истерик и каких-либо оскорблений в его сторону стала собирать свои зашарпанные чемоданы, а Гриша смотрел на нее без жалости и чувствовал, что вот сейчас-то, наконец, полностью созрел для исполнения своей задумки, что больше экспериментировать не будет с женитьбой, что не стоит и время терять.
* * *
Когда он отвез Валю в ее деревню (а она попросила сделать это к вечеру, чтоб соседи не увидели, как ее вернули), то такую легкость в душе почувствовал, словно лет двадцать с себя скинул, да и будто бы машина в лошадиных силах прибавила – понеслась по неровному шоссе с небывалой скоростью…
Еще издали Гриша приметил на обочине дороги, около кустиков орешника, ярко одетую девушку и резко тормознул, думая, что, возможно, это есть его первая находка для бункера… Он медленно проехал мимо, разглядывая ее пристально в окно, и она показалась вполне подходящей по фигуре, по возрасту и по физиономии – крепенькая и симпатичная. Сдав назад, он приоткрыл окно и, высунув голову из салона, весело предложил:               
- Поедешь со мной?
Она внимательно посмотрела на него:
- Надолго?
- На ночку…
- А ты знаешь, сколько за ночь беру?
- Сколько?
- Полторы тысячи!
- А за час?
- Пятьсот.
Для Гриши это были большие деньги, особенно после развода с женой, которой отдал все наличные, да и после расходов на строительство бункера и гаража, но так как давать девушке деньги он не собирался, то легко согласился:
- Поехали!
- Но это с презервативом, - уточнила она.
- А без презерватива?
- Без презерватива я боюсь. Вдруг ты СПИДом болеешь?
- Я-то не болею, а вот ты вполне. Ты же через себя немало мужиков пропустила.
- Я проверяюсь.
- Врешь, наверное?
- Ведь убить могут, если кого заражу. Мою подругу недавно задушил мужик, узнав, что она его заразила.
- Да, непростая у вас профессия! – вздохнул он участливо.
- А ты как думал?!
- А че же тогда стоишь тут?
- Есть-то хочется!
- Ты же молодая, здоровая – можешь в любом месте заработать. Давай, например, в сожительницы ко мне иди.
- Так ты же старше меня в два раза!
- Ну и что! Зато деньжата имеются…
- А что надо будет делать? Только трахаться?
- Помогать мне по хозяйству, обед варить, за огородом ухаживать, - стал он перечислять.
- Чего-то не хочется… - она скуксилась, изогнув рот.
- Да уж, конечно, здесь же легче: подставила манду на час  - и сразу пятьсот рублей.
- Но не все же мне. Половину надо отдать сутенеру.
- Значит, отказываешься?
- Отказываюсь.
- Ну тогда и я от тебя отказываюсь.
- А чего тогда голову морочил?
- Разузнать кое-что хотел.
Девушка закурила длинную сигарету и хрипловато заявила:
- Вот зараза, за это время меня кто-нибудь бы снял.
- Грубая ты!
- Жизнь такая! – она смачно сплюнула под ноги.
- Тебе повезло… - ухмыльнулся он таинственно.
- Чем?
- Я тебя к себе не возьму.
- А тебе какая нужна?
- Послушная, ласковая…
- Ну и валяй отсюда, - она брезгливо поморщилась в его сторону.
Поехав дальше, Гриша нисколько не расстроился, что первая попытка пленения не удалась, ибо подумал, что эта девушка действительно чем-нибудь больна, а значит, и его может заразить, да и властная она ему показалась – будет с ним постоянно ругаться, а может, с кулаками накинется, гадость какую-нибудь исподтишка ему сделает. Грише хотелось иметь гарем из девушек нежных, не испорченных, его боящихся.
       
Гл. 4
Вечерами он стал часто выезжать на машине в город и поглядывать на обочины дороги в надежде увидеть подходящих девушек, и однажды на пустой автобусной остановке приметил в темноте две худенькие фигурки. Он остановился, осмотрелся по сторонам, и никого не заметив, кто бы мог ему помешать или запомнить номер его машины, открыл дверцу и ласково спросил:
- Девочки, вам куда?
Одна, фигуристая, невысокая и смугленькая, с короткой темной стрижкой, ответила:
- До дома.
- Садитесь, довезу.
- А сколько возьмете? – спросила скромно она.
- Бесплатно. Мне как раз в ту сторону.
- Так мы же не сказали, куда нам ехать…
Светленькая и худенькая, что была повыше, настороженно сказала:
- Нет, уж лучше автобуса дождемся.
Гриша еще более ласково сказал:
- Долго ждать будете, замерзнете. Ветер же осенний…
В этот момент действительно дунул сильный порыв холодного ветра и погнал по дороге пыль и опавшие листья.
Светленькая подозрительно прищурилась:
- Уж лучше подождать. Вдруг вы маньяк какой?
- Как хотите! – ответил он, и тут в его голове созрела идея, которую он воплотил:
- Девочки, вы тут Нину не видели?
- Какую? Рыженькую?
- Ее, ее! – обрадовано сказал он. - Я ее папа. Вот приехал встретить после дискотеки.
- Так она раньше с дискотеки ушла.
- Жаль…Может, тогда действительно вас подвести? А то, наверное, мамки заждались?
- Подвезите, - вдруг сказала черненькая.
- Адрес-то у вас какой?
- Нам до улицы Шаховского.
Гриша, затаившись, боясь неосторожным жестом, интонацией или неверным словом спугнуть девушек, сказал:
- Мне как раз по пути.
Тут девушки уселись на заднее сиденье его машины и уже доверчиво посмотрели на него. Он пристально разглядывал их в зеркало заднего вида и отмечал, что это именно те девчонки, о которых мечтал – молоденькие, пугливые, симпатичные. Чтоб вызвать к себе еще большее доверие, выяснить, кто такие, он затеял разговор:
- Сколько лет-то вам?
- По шестнадцать.
- В каком классе учитесь?
- Мы в кулинарном техникуме учимся.
- Это хорошая профессия для женщины – уметь готовить. Люблю покушать. Кстати, не проголодались, не замерзли?
- Есть немножко…
Здесь Гриша приблизился к кульминационному пункту своего плана, который должен решить окончательно – будут они пленницами или нет, ибо, готовясь к пленению, он понимал, что только силой действовать не сможет, да и опасно (могут ведь и шум поднять, заерепениться, из машины выпрыгнуть), а вот применить хитрость в виде напитка со снотворным следовало, и он предложил:
- У меня кофе в термосе горячее – угощайтесь.
- Спасибо… Мы уж до дома дотерпим.
- Согреетесь заодно…Не стесняйтесь.
И тут черненькая взяла стоявший рядом с ней китайский, ярко разрисованный литровый термос и налила в крышку теплого густого кофе. Чтоб удобнее было пить, чтоб не пролила, Гриша пригасил скорость, хотя итак ехал медленно.
- Вкусно, - сказала она.
- И крепкое, - отпив, добавила светленькая.
Дожидаясь действия снотворного, Гриша тянул время и спросил:
- Родители-то кем у вас работают?
- У меня на заводе, - сказала черненькая.
- А у меня – на фабрике, - добавила светленькая.
- Простые, значит, люди?
- Простые… - сказала черненькая.
- Это хорошо.
- Что хорошего? Зарплаты-то низкие, не как у бизнесменов, - возмутилась черненькая.
- Что, хочется богато жить? – поинтересовался Гриша с улыбкой.
- Не отказались бы, - вела диалог черненькая.
- Пусть небогато, но обеспеченно… - добавила светленькая.
Гриша уверенно сказал:
- Значит, будете…
- А куда это мы свернули? – спросила светленькая, заметив, что Гриша съехал с основной дороги.
- Тут недалеко – мне бензином надо заправиться у друга. Пять минут…
- Хорошо, а то мы уж спать хотим, - заметила черненькая, сладко зевнув.
- Да, усталость какая-то… После танцев, что ли… - пролепетала сонно и еле слышно светленькая.
Оглянувшись по сторонам и не заметив на улице никого посторонних, Гриша въехал в ворота своего дома, принес из гаража канистру с бензином, начал демонстративно заливать бензин в бак и увидел, что девчонки уже спят, положив головы друг другу на плечо. Он негромко спросил:
- Девчонки?! Ау…
Они не откликнулись, и тогда он легонько пошевелил их за плечи, но девушки даже не отреагировали, не промычали сонно чего-либо в ответ. Тут он вздохнул глубоко, словно готовясь наконец-то к великому прыжку, что принесет ему массу чудных впечатлений, в бездонную, неотвратимо тянущую в себя пропасть, сел быстренько за руль и въехал в гараж. Там он еще потряс черненькую с тихим возгласом, чтоб удостовериться, подействовало ли это снотворное или же они уснули от усталости, попрыгав несколько часов под оглушающую музыку на дискотеке:
- Ау… Вставай!
Заперев накрепко ворота гаража, чтоб никто случайно не вошел, он взял черненькую на руки (а она оказалась легкой, почти невесомой), положил себе на плечо, так что голова ее была впереди, а ноги свесились сзади, и по широким удобным ступеням лестницы снес ее в бункер, а там легонько ссадил на кровать, где она повалилась бесчувственно на бок. Потом таким же манером снес и светленькую, которая оказалась потяжелее подружки, но мягче, женственнее. Прикрыв люк, он сел на стул рядом с кроватями, на которых лежали девушки, и выдохнул радостно: «Ну, теперь-то я вас никуда не отпущу!» Ему подумалось, что если даже кто-то и видел его сейчас и сообщил о похищении в милицию, которая скоро сюда приедет, он забаррикадируется, запрется на все засовы и будет отбиваться, как говориться, до последнего патрона. Ему показалось: он сейчас похож на голодного льва, который тщетно бродил годами по саванне и искал, чем поживиться, и вот судьба дала ему в лапы двух трепетных ланей с вкуснейшим мясом…
 Посидев рядом с девушками минут десять, он почувствовал, что не уснет, пока не сделает до конца своего дела: не воспользуется плодами столь долго вынашиваемого плана. Усевшись на кровать к черненькой, он снял с нее тоненькую, облегающую упругое тело трикотажную кофточку, приподнял тугой лифчик, оголив ладненькие воронкообразные груди с коричневыми сосками, пососал их, затем снял беленькие трусики, раздвинул безвольные ноги и… В ответ она только что-то простонала.
Прикрыв черненькую одеялом, он сел на кровать к светленькой, стянул с нее узкие синие джинсы и сделал то же самое.., вот только она легонько попыталась сжать ноги, да и в промежности оказалось препятствие в виде девственной плевы, так что по ее светленьким волосикам вытекла маленькая струйка быстро застывшей крови, да и член измарался.
Делая свое дело, он смотрел на лица девушек, опасливо ожидая, что они очнутся, но и светленькая не проснулась, лишь только однажды личико ее перекосилось, и между дрожащих ресниц вытекла слезинка… Укрыв одеялом и ее, Гриша, вдруг разом уставший, с кружившейся от восторга головой запер девушек в бункере на замок, и пошатываясь, ушел спать в дом, еще толком не осознавая, что случилось.
* * *
Утром он проснулся бодрым, радостным и тут только по–настоящему осознал все свое счастье. Выйдя за ворота и оглядевшись, нет ли подозрительных людей, поздоровавшись особенно приветливо и заискивающе с соседом, который не посмотрел (этого Гриша боялся) на него с тайной ухмылкой: мол, знаю я все про тебя.., он разогрел на сковородке тушеную курицу, сварил уху, взял бутылку шампанского и направился к девушкам. Конечно, у него и мысли не было, что они могли испариться, исчезнуть как мираж, сбежать от него, но, тем не менее, он открыл люк в бункер с опаской и негромко и настороженно спросил:
- Девушки, вы живы?
Из бункера никто не ответил, но послышались приглушенное шептание и легкий скрип панцирной сетки. Тогда Гриша спустился по лестнице пониже и увидел девушек, которые сидели на одной кровати, испуганные, прижавшись друг к другу и с ужасом смотрели на него. Все их вчерашние смелость, восторг и возбуждение растаяли без следа…
- Кушать хотите? – спросил ласково он.
- Мы домой хотим, - пролепетала черненькая.
- Нас дома заждались… - вторила ей светленькая. - У мамы сердце больное – она очень волнуется за меня.
- Нам сегодня в техникум на занятия нужно, - добавила черненькая.
- Но мне же без вас скучно будет… - улыбнулся он. - И вообще, покушайте, а потом поговорим.
- Мы в туалет хотим, - произнесла она.
Гриша указал рукой на цинковое десятилитровое ведро:
- А вон емкость в углу комнаты – писайте туда.
- Как же мы будем при вас? – растерялась черненькая.
- А вы относитесь ко мне как к отцу родному.
- Какой вы родной? Вы же нас изнасиловали, пока мы спали, - добавила с укором светленькая.
- Тем более родной стал – видел вас голеньких, так что стесняться нечего.
- Дяденька, пустите нас, мы вам деньги дадим, - сказала черненькая.
- Деньги у меня есть, а вот таких красавиц нет, - вздохнул он грустно.
- А вы снимете на улице проститутку! - предложила черненькая.
- Хотел, но они там грубые, затасканные, а вы нежные, миленькие.
- Дяденька, пустите… - умоляюще сказала светленькая.
Так Грише жалко стало их в этот момент, таких беззащитных, таких испуганных, что он, не имевший своих детей, тем не менее, представил их дочками и уже хотел великодушно произнести: «Идите, ласковые мои! Простите меня, подлеца…» Но это наваждение быстро прошло, и он предложил:
- Переспите со мной еще разок - и я вас выпущу.
- Нам нельзя, у нас свои парни есть. Мы за них замуж хотим, - сказала черненькая.
- Так они же не узнают, что вы со мной спали.
- Мы не такие… - заметила светленькая.
- Обидно. Тогда придется вас еще на сутки оставить у себя в гостях, - и он, показно обидевшись, собрался к выходу, уже на половину лестницы поднялся, а там остановился и добавил: - Приду через часок, а пока подумаете.
В глазах черненькой мелькнула растерянность и она тихо сказала:
- Ладно, я согласна.
- А подружка твоя? – спросил Гриша.
- Я не буду… Я девочкой была.
- Жаль… Но одной мне мало будет, ; Гриша, чувствуя себя полностью хозяином положения и блефуя, стал подниматься к выходу и уже открыл люк, как услышал, что черненькая прошептала светленькой:
- Чего уж теперь, все равно изнасиловал.
- Я не могу… Он мне противен! - ответила та.
- А мне, думаешь, приятен… Но надо же как-то отсюда выбираться.
- Может, так выпустит?
- Сомневаюсь.
- Хорошо… - чуть не плача, сказала светленькая.   
- Мы согласны! – крикнула черненькая вслед Грише.
- Ну, если согласны, то давайте познакомимся. Меня Григорием звать. А вас? – Он с видом победителя начал спускаться вниз.
- Меня - Катя, - сказала черненькая.
После некоторых сомнений и паузы еле слышно и обреченно выдавила и светленькая:
- Маша.
- Ну, кто первая? – весело спросил Гриша.
Тут с кровати поднялась Катя.
Гриша артистично, словно галантный кавалер, показал рукой наверх и пригласил:
- Тогда, мадмуазель, пройдемте туда!
Девушка послушно легла на втором этаже на широкую удобную кровать, раздвинула ноги, и пока Гриша делал свое дело, сладострастно пыхтя, она тоскливо и безучастно, сжав зубы, смотрела в сторону. Гриша опять был в полнейшей эйфории, хотя вчера, когда насиловал спящих девочек, наслаждение испытывал еще более высочайшего порядка: может, потому, что делал это в первый раз со столь молоденькими, сладкими девочками, а может, чувствовал себя к какой-то степени вором, что приносило дополнительное удовлетворение, вбрасывало в кровь адреналин.
Отпустив Катю, Гриша позвал на второй этаж Машу, которая поднималась по лестнице медленно, словно на эшафот, страдальчески морщилась и готова была заплакать, а потом села на кровать и никак не желала ложиться. Он ласково и нежно погладил ее по голове, по светлым шелковистым волосам и сказал:
- Ты не стесняйся.
Она прошептала:
- Меня почему-то тошнит.
- Ничего, потерпи. Я мужик такой, что вашим паренькам в этом смысле до меня далеко. Довольна будешь!
- Но вы же старый, - простонала она.
- Это только с виду кажусь. А душой и телом молодой.
- Мне плохо, - сказала она, и из голубых глаз выкатились две светлые слезинки.
Гриша так расчувствовался, вспомнив, что и вчера у нее были слезы, даже у спящей (возможно, она все чувствовала, осознавала, что происходит, и хотела проснуться, но не смогла) и уже хотел отпустить ее вниз, но подумал, что итак слишком много пострадал от женщин за свою податливость, и, не желая больше подчиняться им, покупаться на их уловки, сказал с тоской: 
- Не плачь… Я не обижу. Я вообще-то добрый. Вот только женской лаской обделен! – И применил силу, чтоб повалить девушку. Она упала, словно чурбан, закрыла глаза и больше их уже не открывала до тех пор, пока он с нее не слез.
Он спустился с Машей на первый этаж с бутылкой шампанского, откупорил ее и налил три фужера, ибо сегодня был кульминационный и самый торжественный момент в его долгой жизни, которая до нынешнего дня, казалось, вообще не имела никакого смысла, была тусклой и бездарной. И тут Катя сказала:
- Дядя Гриша, мы ваше условие выполнили.
- Молодцы! – воскликнул он.
- Мы можем собираться? – И Катя с Машей направились к лестнице, чтоб выбраться наверх, на божий свет и кинуться со всех ног домой и поскорее забыть, что с ними случилось.
Он перегородил дорогу:
- Подождите минутку… Выпьем! Покушайте, не могу же я вас голодными отпустить, – и указал на кастрюли, которые принес утром с собой: - Вот тут ушица из карасей, кофе.
- Без снотворного? – фыркнула Маша.
- А как это вы догадались? – усмехнулся Гриша.
- Так ведь не могли мы совсем без чувств уснуть, - сказала Катя.
- Не могли…Не могли… - кивнул он. – Извините, пришлось прибегнуть к хитрости!
- А есть мы не хотим, - сказала Катя.
Он внимательно посмотрел на них и, видя, что уговорить покушать их не удастся, уж очень стояли дерганные, словно лошадки перед забегом, сказал:
- Хорошо, сейчас поднимусь, посмотрю, нет ли кого чужих у ворот, (а то могут на меня в милицию донести) а потом вас по домам на машине развезу.
- Мы сами доберемся… - сказала Маша.
- Нет уж, раз привез – значит, и отвезу! – сказал он, поднялся из бункера и закрыл люк перед носом девушек, а потом уселся на верстачок в гараже и стал думать, что же дальше-то делать. Отпускать девчонок, затащить которых сюда стоило огромных усилий и переживаний и которые второй день доставляют столько доселе неизведанного удовольствия, конечно же, не хотелось.   
Вскоре из-под пола приглушенно донеслось:
- Алле, дядя Гриша? Куда вы пропали? – это кричала Катя резким, слегка хрипловатым голоском.
- Надо в люк постучать. Ведь уже полчаса прошло, как ушел, - певуче сказала Маша.
И раздались глухие удары в люк, который был сварен из толстого железа, и на который Гриша уже повесил большой амбарный замок. Представив, как девочки стучат своими маленькими слабыми кулачками в железо, он только усмехнулся.
- Алле, дядя Гриша. Вы обещали нас выпустить… - кричала Катя.
- Неужели он нас обманул? – вдруг заплакала Маша.
- Он, наверное, маньяк. Я слышала, под Москвой недавно нашли человека, он держал в подвале пять рабынь, - в истерике закричала Катя. - Господи, куда мы вляпались?
- Не надо было садиться в машину, - укорила подругу Маша.
- Так ведь это ты руками махала, чтоб попутка остановилась.
- Не надо было кофе пить…Это ты его налила! - крикнула с надрывом Маша. 
- Дуры! Что делать-то теперь будем?
- Давай громко колотить по стенам – может, кто нас услышит…
- А вдруг мужик обидится и с нами что-нибудь сделает в отместку.
- Так что-то все равно надо делать?!
- Может, подкоп какой вырыть?..
Девушки спустились с лестницы и обошли всю комнату, заглядывая во все углы и простукивая кулачками стены, намереваясь обнаружить лаз, щель, слабину.
- Тут кругом бетон! – сказала устало Катя.
- Не выбраться…- обреченно простонала Маша.
- Надо его припугнуть милицией и родителями, которые из него котлету сделают за наши  обиды!
- А они разве нас здесь найдут? Никто же не видел, куда и с кем мы поехали. На остановке никого не было… Лучше его разжалобить! – предложила Маша.
Они уселись на кровать и громко и безутешно заплакали. Обе анализировали мысленно поступки, из-за которых оказались здесь в темнице, взаперти, и каждая мысленно винила прежде всего подругу, а себя оправдывала. Но, понимая, что этим делу не поможешь, и не желая ссориться, осознавая, что им надо теперь держаться вместе, они не упрекали друг дружку.   

Гл. 5
Всю ночь не спавшая мать Кати, прислушивающаяся к каждому шороху на лестничной площадке, к стуку каблуков у подъезда, то и дело вскакивающая с кровати, надеясь, что это пришла дочь, так как она обычно возвращалась с танцулек не позднее одиннадцати вечера, (а когда однажды вернулась в час ночи, то такую получила взбучку, что отныне уже не опаздывала) рано утром разбудила мужа, толкнув его в плечо. Он, намеревавшийся поспать в этот воскресный день подольше, недовольно фыркнул:
- Чего тебе?
- Боже, куда дочка делась?! – взволнованно сказала Нина Петровна.
Муж отвернулся на другой бок, промычав:
- Я тебе говорил: разбаловала ты ее. На дискотеки постоянно отпускала, наряды новые покупала.
- Так ведь красивая девчонка-то росла, с парнями хотела общаться. Попробуй запрети ей гулять – ведь из дому сбежит.
- Вот с каким-нибудь и загуляла, - пробормотал он сонно.
- В шестнадцать-то лет?
- У них сейчас самый глупый возраст. Кажется, что уже взрослые, умные, с гонором, а мозгов-то еще нет…
- Может, к подружкам сходить? У них про дочь узнать?
- Сходи, - заявил муж, желая, чтоб жена куда-нибудь свалила быстрее и не мешала ему спать.
Нина Петровна стала собираться, и в этот момент раздался продолжительный и настойчивый звонок в дверь. Она кинулась обрадовано к двери, думая, что наконец-то заявилась дочь, и уже хотела залепить ей пощечину, а когда открыла дверь и увидела испуганное лицо Машиной матери, к которой только что намеревалась идти, то догадалась, что дело совсем плохо, и вообще обмерла в испуге.
- Здравствуйте, Маша не у вас ночевала? - спросила с надеждой ранняя гостья.
Нина Петровна с горечью прижала руки к груди и выдавила:
- Галина Федоровна, я сама к тебе только что хотела бежать. У меня Катя тоже дома не ночевала. Надеялась, что она у вас…
Мать Маши тяжело опустилась на стул в прихожей:
- Так где же они?
- Может, у какой общей подружки?
- Я уже всех оббежала, кого знала. У всех дочери и сыновья дома. И все говорят одно: Катя с Машей решили съездить в другой конец города на дискотеку.
- Тогда пойдем туда…
Муж Нины Петровны, которого окончательно завели громкими разговорами нервные суетливые мамаши и теперь ему уже не уснуть, недовольно сказал:
- Может, сами притащатся к вечеру?
- А если не вернутся…- заявила обиженно жена.
- Куда денутся?!
Мать Маши побледнела и выдавила с ужасом в глазах:
- А вдруг их какой маньяк поймал?!
Мать Кати косо и с обидой посмотрела на нее:
- Господи, не надо такое и предполагать.
Муж ее напялил брюки и, возбужденный и решительный, вышел в прихожую:
- Может, в историю какую попали?! И в милицию их забрали?
- Еще чего! – возразила его жена.
- Как свидетели… -  заметив холодные взгляды мамаш, пошел муж на попятную, понимая, что сейчас женщины за такое предположение могут сделать его козлом отпущения, накинуться на него с упреками.
Мать Маши схватилась за голову:
- Боже! Я сейчас сознание потеряю от переживаний.
- Может, в милицию позвонить!? - предложила мать Кати.
-  В милицию лучше сходить! – Галина Федоровна быстро вскочила со стула и уже открыла дверь.
- Пойдем… - сказала решительно мать Кати, и они торопливо вышли на улицу и направились в центральное УВД, которое находилось поблизости, всего через пару кварталов от их дома.
Они торопливо прошли к дежурному моложавому милиционеру, который сидел за столом, строго отвечал на телефонные звонки и что-то записывал. Как ни было страшно им спрашивать о своих дочерях, боясь услышать от милиционера какой-нибудь ужасный случай, что мог произойти с дочками, но иного пути не имелось. Неизвестность была хуже всего.
- Здравствуйте. По какому вопросу? – спросил лейтенант, внимательным цепким взглядом оглядывая женщин.
- У нас дочки пропали. Пошли вчера вечером на дискотеку и не вернулись… - торопливо выпалила Галина Федоровна.
- Придут еще… - откликнулся он устало, потеряв сразу к ним интерес.
- Почему вы так уверены? – возмутилась Нина Петровна.
- Так только ночь прошла. Загуляли где-нибудь с парнями, водочки выпили, теперь отлеживаются...
- У нас девочки умные – не пьют, хорошо учатся! – возмутилась Галина Федоровна.
- Наркотики не пробовали? - прищурился подозрительно лейтенант.
- Что вы? И наркотиками не балуются…- рассердилась Нина Петровна.
- Откуда вы знаете. Сейчас молодежь такая ушлая. Все матери, когда выслушивают на суде про преступления сынков или дочек, в один голос кричат, что их милые и послушные детки не могли такое совершить, что это поклеп… - стал оправдываться лейтенант.
- Наши не могли! – твердо и жестко сказала Галина Федоровна.
- Тогда сбежали.
- Куда? – спросила она.
- За границу, ну…сами знаете, чем заниматься.
- Проституцией?.. Они еще молодые, паспорта их дома, - нависла коршуном над лейтенантом Нина Петровна.
- Тогда – в Москву. Постоят месяц на панели, денег заработают и заявятся: вот, дескать, и мы! - он слегка отодвинулся от женщин, у которых в возмущении вытянулись лица, а глаза налились свинцом.
- Что вы такое говорите: они же в техникуме учатся, у них сейчас занятия… Через неделю экзамены начнутся, - сказала Галина Федоровна.
- Да я предполагаю… - стараясь утихомирить женщин, заявил милиционер.
- Какие-то все гадости вы предполагаете, - сверля его взглядом, заметила Нина Петровна.
- Такова жизнь. Встречаюсь с подобным каждый день.
- Вы скажите, что нам теперь делать?
- В морг и больницы звонили?
- Господи, опять вы предполагаете самое страшное.
- Ну тогда ждите, когда сами придут. Вспомните, может, накричали вы на них, оскорбили – вот они и обиделись.
- Ни на кого мы не кричали.
- Тогда ждите.
- А вы их разве искать не будете? – вступила в разговор Галина Федоровна.
- У нас, что, больше дел нет, как искать подгулявших девчонок?! – напыжился лейтенант.
- Тогда мы к прокурору пойдем на вас жаловаться.
- Да чего вы ко мне пристали?! Вам и прокурор скажет, что дело пока возбуждать не следует. Позвоните в морг… (прошу прощения). Или подождите пару деньков, а уж потом поговорим, если не появятся.
- Так за это время маньяк их может убить!
Милиционер развел недовольно руками:
- Ну почему сразу про маньяка вспоминаете? Что, фильмов американских насмотрелись? У нас в городе маньяков нет.
- А вдруг один появился?!
- Вдруг да кабы…Если появится – поймаем!
- Вот и ловите!
- Я вам уже сказал: придут ваши девки.
Галина Федоровна обернулась к Нине Петровне и обреченно сказала:
- Может, в самом деле, в морг позвонить?
Та прислонилась испуганно к стене:
- Звони…Я не смогу…
Лейтенант, желая, чтоб женщины отстали от него побыстрее, подал им трубку, набрав предварительно номер:
- Звоните, я вам даже телефон дам.
Нина Петровна набрала в рот воздух и выдохнула на раздавшейся в трубке приятный женский голос, который сказал жуткие слова «Морг слушает»:
- Сегодняшней ночью к вам не поступали две девушки примерно шестнадцати лет? – тут последовала полуминутная пауза, которая показалась женщинам чуть ли не вечностью. - Нет?! Слава богу!
Лейтенант, казалось, обрадовался больше всех:
- Ну вот, убедились. Идите домой и ждите…
Матери вышли из милиции вроде бы успокоенные, но еще более озадаченные, так как ситуация не прояснилась – наоборот, появилось больше вопросов, больше всевозможных вариантов, куда могли девочки деться. Остановившись у крыльца здания милиции и не зная куда податься, Нина Петровна сказала:
- Ну, когда дома появится, я из нее всю дурь-то вышибу. Пойдет она у меня на танцульки… Дома будет сидеть сутками, в темном чулане!
- А у меня, боюсь, муж из нее всю душу вытрясет – он у меня дюже сердитый! – сказала мать Маши.
- Может, и надо с ними построже, а то от переживаний в могилу сведут.
- Давай еще в больницу забежим – тут по пути. Вдруг отравились чем на гулянке?
- Давай.
Обрадованные, что имеется еще одна возможность найти девочек, пусть и больными, но живыми, женщины поспешили в единственную больницу, что имелась в их небольшом городке.
* * *
Прижавшись друг к другу и принимаясь то и дело плакать, особенно тогда, когда вспоминали про домашних, про друзей и подруг, которые ждут их, и, наверное, ищут, и мысленно говоря своим матерям: «Мы не виноваты, мы вас любим, мы бы давно домой пришли…», девочки просидели долгое время на кровати в своем зиндане. Сначала они надеялись, что дядя Гриша, который твердо обещал их отпустить, вот-вот откроет люк, что ему что-то просто помешало это сделать, и выпустит их на волю, то потом надежда становилась все меньше и призрачней. Накатывали тоска, усталость, депрессия. 
- Уже восемь часов прошло, а мужика все нет, - Катя глянула на свои позолоченные наручные часики.
- Может, вообще не придет?
- Зачем же нас сюда запер? Просто так, что ли?
- Поиздеваться решил, а как умрем – на свалку выкинет, - простонала Маша.
- Зачем же тогда еду дал?
- А может, она отравленная?
Катя, вспомнив, что не ела уже почти сутки, и, почувствовав в желудке сосание, виновато, словно оправдываясь перед подругой за свою слабость, сказала:
- А есть-то как хочется… Может, попробовать?
- Страшно.
- А я попробую. Нет у него резона нас убивать.
- Чего же он тогда хочет?
- Трахнуться с молодыми захотелось на халяву…
Катя подошла к столу, на котором стояли термос и кастрюля, и положила в большую тарелку ухи, перед этим попробовав осторожно с ложки; сказала удивленно:
- А ведь вкусно, – и добавила. - Идем, не умирать же от голода.
Они медленно, а потом все чаще стали хлебать из тарелки и даже не заметили, как она оказалась пуста. Пришлось положить еще ухи… А затем приступили и к жареной курице.
* * *
Вскоре наверху раздались шаги, и со скрипом отворился люк, в котором показалось слегка настороженное лицо Гриши; послышался его шутливый басок:
- Что, красавицы, не соскучились?
- Дядя Гриша, где это вы так долго пропадали? – спросила Катя.
- Вы же сказали, что через полчаса придете…- добавила обиженно Маша.
- Надо было кое-какие дела обделать. Виноват.
- И вы сказали, что нас отпустите! – Маша гневно посмотрела на него.
- Разве? – он сделал удивленное лицо.
- А вы что, забыли? Если с вами переспим… - сказала Катя.
Он с показной досадой схватился за голову:
- Вспомнил, вспомнил… Надо же переспать! Кто первая?
- Да ведь мы с вами уже переспали! – У Маши от возмущения мелко затряслись губы.
- Не помню!
- Как это не помните? Сначала с Катей, а потом со мной.
- Неужто?
- Именно! Так что держите слово. Ведь вы же взрослый человек – должны отвечать за свои слова, - чеканила Маша.
- А знаете, девочки, давайте еще раз переспим, чтоб не спорить: спал я с вами или не спал, - весело  и игриво предложил Гриша.
- Какой вы хитрый! – укорила его Катя.
- Да как сказать: не хитрее вас, женщин… До сих пор жену не могу забыть – вот уж стерва была!
- Мы не такие, - сказала Маша. – И мы перед вами ничем не провинились!
- Вот потому я вас и полюбил!
- Полюбили? – с издевкой спросила Катя.
- А как же?!
- Когда любят – взаперти не держат! – сказала Маша.
- Я бы не держал, если бы вы по собственной воле ответили мне взаимностью. Поселил бы вас в своем доме, холил бы вас, нежил.
- Дяденька, вы же старше нас намного. Какая девушка будет с вами жить? Найдите женщину своего возраста, - произнесла с каким-то даже сочувствием Катя.
- Не получается. А вот вас полюбил.
- Врете вы все! – отрезала Маша.
- Ой, как грубо… А я к вам со всею душой.
- Отпустите нас, иначе мы на вас в милицию пожалуемся! – сказала Маша.
- Ой, как страшно!
- Вас посадят за изнасилование несовершеннолетних на десять лет, а может, и больше! – продолжала Маша сердито выплескать все, что накопилось на душе, видя, что уже никакие уговоры, увещевания, попытки устыдить не действуют.
- Обидно-то как!
Катя взяла подругу за руку и добавила примирительно:
- Маша, успокойся… Но если вы нас сейчас отпустите, то мы про вас никому не скажем.
- Согласен. Только давайте еще разом переспим.
- Опять вы за свое! – взвизгнула Маша.
Якобы сильно расстроенный, Гриша, действительно, уязвленный упорством девочек, их логикой, сказал сухо:
- Тогда я пошел! Даю время подумать… - и стал подниматься по лестнице. Девочки поползли за ним, но он грубо оттолкнул их пяткой, и они повалились с лестницы назад.
* * *
Оставшись одни, они снова разрыдались, а Маша в истерике начала раскидывать по комнате стулья, кастрюли и вопить:
- Дуры мы, дуры…
- Че теперь об этом горевать?! - всхлипывала Катя и размышляла - Может, еще раз с ним переспим?
- А это нас спасет? – уже ничему не веря, говорила Маша.
Катя вытерла слезы и сухо сказала:
- Зря ты его милицией стала пугать. Он теперь на нас обидится.
Тут Маша подбежала к подруге, схватила за волосы и стала дергать из сторону в сторону, крича:
- Это ты, ты согласилась с ним спать… Если бы отказали сразу, он бы нас отпустил – какая ему от нас была бы польза!
Катя с трудом вырвалась из ее рук:
- Прекрати истерику!
- Ты ****ь, ты согласилась… Тебе все равно – ты уже спала со своим парнем. А я нет, - Маша упала ничком на кровать и уткнулась лицом в подушку.
- Ну и что? Вот берегла себя – а тобой воспользовались, - заявила Катя. - Давай лучше продумаем тактику действий. Надо, наверное, ему во всем подчиняться… Усыпить его бдительность, а потом вырваться.
- Давай… - Маша подняла голову от подушки. - А как?
- Придется с ним опять переспать и стараться быть ласковыми. Не грубить ему.
- Ты не представляешь, как он мне противен!
- А мне, думаешь, нет!? Но другого пути нет.
- Может, на совесть ему надавить?
- Попробуем и на совесть…
И девушки стали думать, какие при следующей встрече будут говорить мужчине проникновенные, чтоб усовестить, слова, как себя вести. И обоим вдруг поверилось, что кроме ласки, пусть и показной, они ничем не смогут на него воздействовать.
* * *
Тем временем матери девочек бегали по городу, по пути забежав еще к нескольким подругам дочек и, наконец, добрались до больницы, где в приемном покое в окошечко регистратуры Нина Петровна, которая держалась бодрее Галины Федоровны, была пошустрее, спросила:
- К вам вчера ночью две девушки не поступали?
- Каких лет? – ответила рыжеволосая медсестра.
- По шестнадцать!
-  С какой болезнью?
- Они должны быть без сознания…
- Таких не было?
Галина Федоровна сердито и обиженно толкнула мать Кати в бок:
- Почему без сознания-то? 
- Так иначе бы нам уже позвонили…
- И то правда, - согласилась та.
Нина Петровна продолжала:
- Например, с травмами головы…После аварии?
- Таких не было! – твердо ответила медсестра.
- Точно?
- Вот здесь у меня весь список. Я все просмотрела…
Галина Федоровна взяла мать Кати за руку и потянула за собой:
- Пойдем теперь туда, где дискотека была! Надо что-то делать, а то пока еще милиция начнет искать, мы с ума сойдем!
Обиженные, что в милиции и в больнице, как им показалось, отнеслись к ним безучастно, и осознав, что, в общем-то, посторонним людям нет никакого дела до чужого горя, они поехали на автобусе в другой конец города, в заводской клуб, где проходила вчера дискотека и куда, как все говорили, укатили их дочери потанцевать…У входа в барачного вида длинное здание их встретил спортивного телосложения, подтянутый охранник. Нина Петровна спросила:
 - С кем можно поговорить по поводу вчерашней дискотеки?
- А что вы хотели? – жестко поинтересовался он.
- Узнать, были ли вчера на дискотеке две девушки. Катя и Маша, по шестнадцать лет.
Охранник гортанно расхохотался:
- Откуда я могу знать?
- А вы не смейтесь! Они вчера пропали…- осадила жестко его Нина Петровна.
- Ну, вы и странные женщины. Вчера здесь тусовалось триста человек девушек и парней. Мы же у них паспортные данные не спрашиваем! Наверное, танцевали какие-нибудь Катя с Машей и, вполне возможно, что их было по три десятка с такими именами.
- А вы ничего странного не заметили? Может, к каким-то девушкам парни приставали? Насильно их увезли на машине!? – с мольбой в голосе спросила Галина Федоровна.
- Все было тихо, у нас всегда за порядком следит охрана, ну а что происходит на улице – это не наше дело.
- А камера видеонаблюдения у вас в зале есть? – поинтересовалась Нина Петровна, вспомнив, что, как показывают в многочисленных детективных сериалах по телевидению, именно камеры позволяют очень часто найти преступников.
- Пока нет, но скоро поставим.
- Может, кто из ваших людей видел что-нибудь подозрительное? – спросила Галина Федоровна.
- Спрошу…
- Позвоните вот по этому телефону, - она быстренько написала охраннику номер своего домашнего телефона на листочек бумаги, вырванный сейчас из блокнота.
* * *
Обойдя вокруг заводского клуба по бетонной площадке и заглядывая под кустики, что росли по периметру здания в небольшом скверике, словно надеясь отыскать какие-нибудь следы дочерей (лоскуток одежды, туфельку…), и не найдя ничего, матери растерянно остановились.
- Теперь куда? – спросила Галина Федоровна.
- В техникум. Может, там что выясним! – предложила Нина Петровна.
- Пошли… Вдруг они с гулянки прямиком туда направились?! А мы тут бегаем, их ищем.
* * *
В первую очередь матери решили переговорить с кураторшей группы, где учились дочери, с Марией Францевной, женщиной в годах, строгой, внимательной, всегда следившей за своими подопечными и знавшей про их личную жизнь немало. Ее они нашли в учительской.
- Мария Францевна, сегодня наши дочери на занятиях не были? – спросила Нина Петровна, которая по возрасту, темпераменту и по комплекции была более подвижной, чем полная мать Маши, и поэтому успевала всюду первой.
Мария Францевна озабоченно сказала:
- Я и сама хотела вам звонить: слышала от подопечных, что якобы делись куда-то, ночевать не пришли… Не выяснилось, что случилось?
- Вот и пришли, чтоб узнать: вдруг у них враги какие были, кто-то им завидовал, зла желал.
Мария Францевна на некоторое время задумалась, вспоминая, и покачала головой:
- Наверное, трения какие-то с подругами были, но вообще-то все их любили – они же девочки простые, добрые. Списать дадут и советом помогут.
- Может, парни какие на них виды имели? Увели куда-нибудь, напоили?
- Парни? Насчет других не знаю, но наши парни ваших девочек уважали.
- А с кем-нибудь они дружили?
- Про Машу не знаю, а вот Катя с Игорем дружила из своей группы. У них даже любовь была.
У Нины Петровны как-то сразу екнуло радостно сердце, ибо появилась еще маленькая зацепочка узнать по дочь:
- Как бы мне его повидать?
- У них сейчас занятия – я его вызову.
Они прошли по полутемному коридору к кабинету, где шли занятия, и Марья Петровна вызвала в коридор высокого, симпатичного и кудрявого паренька… Нина Петровна настороженно спросила:
- Игорь, ты вчера с Катей был?
- Я?.. Нет.
- Почему? – обиделась вдруг Нина Петровна.
- Мы с ней немного поссорились – и она сказала, что пойдет на танцы без меня.
- А ты, почему не пошел за ней? Как это можно любимую девушку одну оставить? – рассердилась она.
- Она заявила: тогда вообще встречаться со мной не будет.
- А ты не знаешь, куда они могли после танцев пропасть? Где могут сейчас находиться?
- Не знаю…Но я спрошу: может, кто из друзей тоже на дискотеку ходил и там их видел.
- Спроси, пожалуйста! 
И матери стали терпеливо ждать в коридоре конца занятий, чтоб выяснить, кто же еще из техникума ходил на дискотеку в заводской клуб и не знает ли что про их девочек.
* * *
Гриша изредка приглашал Ивана к себе в гости по старой дружбе выпить, поболтать о том о сем, а в последнее время перестал, и Иван как-то с похмелья, захватив с собой бутылочку самогона, оправился к соседу. В воротах его встретил громким лаем, сидевший на цепи черно-пегий кобель немецкой овчарки и даже намеревался цапнуть, угрожающе оголив длинные белые клыки. Отпинываясь от него, еще пока подростка, Иван дождался, когда из гаража выйдет Гриша, и растерянно спросил:
- Как живешь? Почему не заходишь?
- Отлично живу. А заходить некогда – дел полно.
- Каких?
- Сам знаешь, кролики у меня, свиньи… В огороде работы невпроворот.
Иван прошел во двор и, поглядывая на гараж, сказал:
- А как бомбоубежище поживает, которое мы строили?
Гриша насторожился, пытаясь понять, знает ли сосед что-либо о пленницах:
- Бомбоубежище?.. Обвалилось оно…
Подумав, что есть возможность опять немножко подзаработать и быть каждый день пьяным за счет помощи соседу, Иван предложил:
- Давай посмотрим, как можно исправить.
- Нет уж. Обойдусь без бомбоубежища. Тем более, Холодная война в мире закончилась…С Америкой дружим, - отшутился Гриша.
- А пьешь?
- Некогда мне, - отмахнулся холодно Гриша.
- Какой-то ты странный стал в последнее время? Нелюдимый?.. Собаку здоровенную завел!
- Хулиганья боюсь. Сейчас один живу – вдруг, кто залезет и ограбит!
- Да, а как у тебя с женщинами-то?
- С какими?.. – еще более насторожился Гриша.
- Которых к себе возишь?
Гриша слегка побледнел:
- Я к себе никого не вожу!
- А соседка тетя Нюра видела у тебя ночью неделю назад в машине женскую голову.
- Показалось ей дуре старой. Сослепу.
- Кстати, у моей жены сестра с мужем развелась – возьми к себе.
- Я больше с женщинами общаться не буду! - отрезал Гриша.
- Как знаешь! А все падишахом хотел быть, хвалился, что жутко сексуальный.
- Да, сексуальный…
- И что, резиновую бабу купил?
- Еще не купил, но это идея.
- Но разве заметит она женскую манду?
- Манда, конечно, притягательнее, зато и опаснее.
- Давай-ка все-таки выпьем. Я тут бутылку принес, - Иван похлопал себя по карману фуфайки.
Гриша хотел отказаться, сославшись на неотложную работу, на дела, напомнить соседу, что уже завязал с выпивкой, но, подумав, что Иван может обидеться, наговорить про него соседям черт те знает что (дескать, подозрительный и угрюмый он какой-то стал) и тем возбудить в них любопытство и желание следить за ним, погасил досаду:
- Откупоривай…Сейчас я закусь принесу и стаканы!   
Но прежде чем идти в дом он посмотрел, запер ли замок на воротах гаража, а то вдруг сосед без спросу захочет в гараж заглянуть, а там обнаружит люк и услышит оттуда приглушенные девичьи голоса.               
               
Гл. 6
Несколько дней девчонки отказывались от секса с Гришей и от пищи, надеясь так заставить его выпустить их, они поблекли, похудели и целыми сутками, грустные и молчаливые, лежали в обнимку на кровати. В голове у них виделись картины домашнего родительского стола, где стоят горячие пельмени, заливная рыба, разные салаты… Маша вспоминала свою ласковую рыжую кошечку, с которой любила играть и которую кормила молочком. Наконец, Катя не выдержала голодовки и сказала:
- Я кушать хочу.
- Но в кастрюле же пусто.
- Давай постучим – пусть принесет что-нибудь.
- Может, еще голодать? – предложила не совсем уверенно Маша.
- Ну и сдохнем!
- Лучше уж сдохнуть, чем под него ложиться.
- А мне еще жить хочется. Да и о родителях надо подумать – жалко их будет, когда узнают, что нас уже нет в живых.
- Если узнают…
- Это как?
- А вдруг он нас вообще не отпустит?
- И что, будет год держать взаперти?
И тут Маша как обычно расплакалась, но тихо и беззвучно, ибо на большее уже сил не хватало.
- Не знаю, что у него на уме…_
Услышав наверху скрип люка, Катя насторожилась:
- Тихо…не плачь, кажется, идет.
                * * *
Досадуя на девчонок, которые упорствуют и не желают с ним спать, Гриша решил сегодня применить к ним силу, не уговаривать, не обещать в награду свободу, а связать веревкой и изнасиловать, ибо уже за первые два дня так раззадорился от их молодых тел, что терпеть воздержание больше не мог. Он заглянул в люк и строго спросил:
- Что, надумали со мной спать?
Откликнулась Катя:
- Мы кушать хотим.
- Приятно слышать, но давайте бартер: я вам еду, а вы со мной спите. 
Маша еле слышно прошептала:
- Мы лучше с голоду умрем!
- Ой, как страшно.
- Мы не шутим!
Гриша решил еще раз блефовать и хотел закрыть люк:
- Ладно, умирайте… Я пошел.
- Куда же вы? – жалостливо сказала Катя. - У нас здесь уже пахнет!
- Чем?
- Ведро почти полное!
Гриша глянул на ведро с экскрементами и холодно заявил:
- Ну и пусть - полное. Вы же все равно умирать собрались. Заодно и ваши трупы вынесу вместе с ведром.
- Вы, дяденька, плохо шутите, - сказала испуганно Катя.
- А я не шучу.
- Неужто вы наказания не боитесь?
- Кто меня накажет? Милиция и ваши родители не знают, что вы у меня.
- А Бога не боитесь? – спросила вдруг Маша.
- Бога?.. До царя далеко, а до Бога высоко – слышали такое мудрое изречение?
- Бог - он все видит! – продолжила Маша.
- И даже в эту яму заглянет? – усмехнулся он.
- И в яму!
- А я так думаю, что Бога вообще нет.
- Есть!
- Откуда ты знаешь?
- Но церковь ведь существует!
-  Что же он вас тогда не спас от меня, не уберег, не защитил? Или вы тоже грешны в чем? Ну так покайтесь…
Маша сглотнула, так как у нее от возмущения пересохло в горле:
- Мы не грешны!
- Ой, ли? Наверное, обманывали родителей, учителей. Может, мальчиков своих дурили, капризничали?
- За такие грехи мелкие он не наказывает!
- А меня, значит, накажет!?
- Вас, да.
- Думаю, ему итак полно дел – кругом бандиты, жулики, когда еще очередь до меня дойдет!?
- Он может вас в ад забрать. И будете вы там, в котле со смолой, кипеть!
Гриша сделал вид, что испугался, раскаялся, и покорно склонил голову:
- Это, действительно, страшно… Поэтому давайте последний разок переспим, а потом я вас выпущу и в церковь пойду грехи замаливать. Свечку поставлю, даже две, попу исповедуюсь – и может, Бог меня простит. Ну что, согласны?
Катя зашептала Маше:
- Надо соглашаться.
- Я не пойду! – взбрыкнула подруга.
И тогда Гриша сказал:
- Ну ладно, Катенька, мы с тобой… И я тебя одну домой отпущу, а Маша пусть здесь сидит.
На некоторое время Маша испуганно зажалась, ей вдруг поверилось, что вскоре Катя увидит голубое небо, яркое теплое солнце, ласковых родителей, милых друзей, вдохнет чистый свежий воздух, и она выдавила:
- Хорошо… А вы нас опять не обманете?
- Какой разговор…
* * *
Сделав в очередной раз свое дело и опять получив несказанное удовольствие от безграничной власти над девочками, Гриша взял ведро с их экскрементами, прикрытое ими газеткой, и пошел к выходу.
- Мы можем идти? – спросила Маша.
- Подождите, я сначала ведро вынесу.
Он закрыл за собой люк, вылил ведро под раскидистую яблоню «антоновку», на которой в эту осень на ветках висело много крупных, зелено-желтых спелых плодов, а через несколько минут возвратился к бункеру и сказал недовольно:
- Я тут подумал: вы же меня сразу милиции сдадите, а я еще хочу на свободе пожить.
- Мы же обещали, что никому не скажем! – крикнула с надрывом Катя.
- Родители выпытают!
- И им не скажем!
- Поклянитесь!
- Это как?
- Честно комсомольски! Как мы клялись!
- Дяденька, комсомола уже давно нет.
- Ах да, я и забыл. Вот видите, какое время наступило, что даже и поклясться нечем… Даже Ельцин и тот весь народ обманул. А ведь президент.
- Это как? – спросила Катя.
- Сказал, если жизнь народа не улучшит, то на рельсы ляжет головой. Не лег… Кругом обман. И вы обманете, - обреченно сказал Гриша.
- Не обманем! – простонала Маша.
- Ладно, верю… Но сейчас отпустить не могу. На улице день, вы увидите, где сидели – и потом сюда милицию приведете.
- Не приведем, - сказала торопливо Катя.
- Я вас ночью вывезу, чтоб не видели, где находились.
- Дяденька, а вы нас снова снотворным напоите – мы и не увидим, - предложила Маша.
Над этим предложением Гриша задумался, но не для того, чтобы воспользоваться им сегодня, а на будущее – вдруг все-таки решится когда-нибудь их вернуть родителям… А сейчас сказал:
- Вас же потом, сонных, вытаскивать из подвала надо, а у меня поясница что-то побаливает. Так что сидите до ночи…А я вам пока покушать принесу.
* * *
Несколько часов девочки ждали, когда он за ними придет, смотрели на часы и представляли, что вот уже наступила темнота и скоро они будут свободны… Да так и не заметили, как уснули, а проснулись только под утро. Глянув на часы, Маша простонала:
- Ночь уже давно кончилась, а он не пришел.
- Опять, наверное, обманул!
- Вот сволочь! А ты говорила, надо с ним ласковей!
- Предлагай свое… Видишь, он даже Бога не боится!
- Лучше умереть. Мы все равно умрем.
- Это как?
- От спертого воздуха, от скуки.
В этот момент со скрипом открылся люк, и в квадратном отверстии показалась довольная физиономия Гриши:
- Девочки, милые. Вы еще живы?
- Дяденька, вы нас опять обманули? – спросила обреченно Катя.
- Виноват…Знаете, машина сломалась. Не на руках же мне вас нести до вашего дома.
- А вы такси наймите.
- Таксист потом на меня в милицию донесет.
- И что теперь делать?
- Ждать, когда машину налажу.
- И когда вы ее наладите?
- Дня чрез два!
- Да за это время наши родители с горя умрут! Нас за прогулы из техникума отчислят.
- А зачем девушке учиться?
- Как зачем? Чтоб потом семью кормить!
- Семью должен мужчина кормить.
- Где же такого найти? Мы с бизнесменами не дружим, - сказала Катя, которая одна вела с ним диалог, ибо Маше даже смотреть на него было противно, а не то чтобы разговаривать.
- Я вас буду кормить!
- Всю жизнь?
- Всю!
- Так вы нас вообще не хотите отпускать!?
Думая, что не стоит девочек огорчать утвердительным ответом, что их сначала медленно и дипломатично надо приучать к жизни с ним в этом зиндане, а то еще с горя решат повеситься или вены себе перережут, Гриша перевел разговор: 
- Вы мне голову заморочили. Дождитесь, когда машину налажу.
- Но мы же здесь со скуки умрем!
- Чтоб не умерли, я вам телевизор принес.
И тут вдруг Катя, сама того не желая, поблагодарила его:
- Спасибо.
- Одним «спасибо» не отделаетесь, я уже по вам соскучился… Так что, давайте, снова переспим!
- Дяденька, вам не надоело?
- Разве это может когда-нибудь надоесть?! Это же так приятно!
- Зато нам надоело!
- Тогда телевизор не получите.
И тут Катя, уже ни слова не говоря, не пререкаясь с Гришей, не выторговывая себе поблажек, полезла по лестнице на второй ярус, где он занимался с ними сексом. Механически расставив ноги, она сейчас тепло вспоминала, как «это» случилось с ней первый и единственный раз во время похода в лес с любимым – робким и нежным мальчиком, и грустно вздыхала…
* * *
Когда Гриша поставил им на тумбочку телевизор, настроил его на несколько каналов, а сам ушел наверх, девчонки впились в экран и стали с интересом смотреть любые передачи, ибо ужасно соскучились по какой-либо информации, просто по идущим по улицам и говорящим людям, тем более что там были люди известные, дикторы, которых они сейчас посчитали почти за родных. Из телевизионных новостей они и узнали, сколько прошло времени с того дня, как они поперлись на злополучную дискотеку. Катя с ужасом воскликнула:
- Оказывается, мы сидим здесь уже неделю!
- И света белого не видим…- Маша закусила губу. - Ты все-таки думаешь, он нас отпустит?
- Не знаю.
- Нас, наверное, уже родители и милиция ищут. Может, найдут?
- Что ж не нашли до сих пор?
- Будем ждать, когда машину наладит…
* * *
Понимая, что не сможет вечно пудрить девушками мозги якобы сломанной машиной или еще какими-нибудь ухищрениями и отговорками, Гриша стал искать новый, более весомый повод оставить их у себя или, еще лучше, уговорить остаться. Бесспорно, они ему были нужны, ибо в последнее время, благодаря общению с ними, регулярному занятию сексом, он вдруг почувствовал себя почти юношей двадцати годов, но жить, удовлетворяя лишь свою похоть, ему не хотелось – нужна была перспектива ему и девчонкам, а такая перспектива имелась: мечта, которую Гриша на время пригасил, но про которую вспомнил сейчас и ради которой готов был на очень многое. Имея в виду эту мечту, он радостный кинулся к девочкам в подвал в желании сделать для них все что угодно, если они поддержат его в планах, и чуть ли не заискивающе заговорил:
- Что, с телевизором веселее?
- Дяденька, вы машину наладили? – спросила Маша.
- Еще нет.
- Что-то долго.
- Вы, наверное, нас вообще не хотите отпускать? Скажите честно!
- Если честно, девочки, то я вас давно люблю.
- Опять вы за свое.
Он грустно вздохнул:
- Да, я одинок. На всем белом свете у меня никого не осталось. Жена меня бросила, мать у меня умерла.
- У вас что, детей нет? – спросила Маша
- Представьте, что и вашу дочь вот так же кто-нибудь запер! – вмешалась в разговор Катя.
- И детей у меня до сих пор нет, хотя мне уже сорок пять лет. Так что пожалейте меня…
- Это как? – насторожилась Катя.
- Родите мне – тогда я вас отпущу!
- Родить? - Катя округлила глаза. - Это ведь надо целый год ждать!
- Да и как родить в таких жутких условиях? - возмутилась Маша.
- А вот как забеременеете, так я вас сразу и отпущу! Тогда можете и в милицию на меня заявлять – я буду уже доволен тем, что есть у меня на белом свете ребенок, мое продолжение, наследник…   
- Это сколько же нам еще здесь сидеть?! Мы раньше сдохнем от скуки! – Катя в досаде ударила кулаком по кровати.
- А чем вы любите заниматься? Чем дома занимались в свободное время? – ласково поинтересовался он.
- Я рисовала! – сказала Катя.
- А я в караоке пела… - добавила Маша.
- Сегодня же принесу краски и караоке. Развлекайтесь.
Он быстренько поднялся наверх, а уже через час, съездив в магазин, принес девочкам обещанное – и краски, и альбомы, и новый, в упаковке, музыкальный центр. Довольный, посмотрел, как они занялись азартно делом, и пошел в дом готовить для них еду, так как здесь в зиндане у девочек имелась лишь электрическая плитка, на которой можно было только разогреть чай. Он бы мог, конечно, поставить сюда газовую плиту с баллоном, но боялся, что девчонки могут отравиться газом случайно или нарочно…

Гл. 7
Частенько, будучи на базаре или в магазине, он краем уха слышал от покупателей, что в городе пропали две девочки, что завелся маньяк, что его ищет милиция и что надо опасаться женщинам ходить по темным улицам, и это Гришу, конечно, тревожило и пугало даже. Сначала он сразу бежал к зиндану и следил, не появилась ли где на горизонте милиция, а потом немножко успокоился. Но вот, читая как-то местную газету, он наткнулся на статью, где начальник милиции твердо и грозно клялся корреспонденту, что обязательно найдет маньяка, что у них есть подозреваемые и наметки, и это Гришу так сильно возбудило и напугало, что он озадачился и вслух забормотал: «Надо что-то придумать…» В голову пришла интересная идея, и он с ней торопливо направился к девушкам и сходу ласково спросил:
- Как поется, как рисуется?
- Плохо, - сказала Маша.
- Почему? А вдруг у вас талант разовьется? Потом одна знаменитой певицей станет, а другая художником…
- Мы на себя в зеркало смотрим – бледные мы стали, насморк появился.
- Скоро я вас на улицу буду выводить погулять.
- Вот это хорошо!
- Но для этого вы должны выполнить одну мою просьбу.
- Какую?
- Должны написать письмо родителям, что вы уехали работать в Москву.
- Они не поверят! Мы девочки послушные и сделать это без их разрешения не могли.
- А вы напишите!
Маша, которая вела диалог, вдруг упрямо заявила:
- Не будем…Так они нас перестанут искать!
Гриша печально вздохнул:
- Не жалеете вы их!
- Почему это?
- Они мучаются, думают, что вас уже в живых нет. А тут вдруг получают письмо, что вы живы и здоровы… Просто уехали далеко.
И тут вмешалась Катя:
- Мы согласны.
Показывая, что его подобное предложение о письме якобы бескорыстно, идет от широты душевной, он тут же потребовал за него и небольшую, но реальную плату:
- За это вы должны со мной переспать.
- Хорошо! – сразу согласилась Катя.
- А я считаю, что мы должны подумать, - насупилась Маша.
- Это как? – удивился он.
- Что им написать?!
- Черкните коротенько… Я же потом прочитаю – если на меня вздумаете жаловаться, я заставлю другое письмо сочинить.
* * *
Оставшись одни, девочки уселись за стол и стали размышлять, что написать. Они осознавали, что это замечательная возможность дать о себе весточку, хоть как-то успокоить своих матерей и родственников.
- Что писать будем? – Катя взяла ручку.
- То, что сказал: иначе письмо не отправит.
- Итак: мама и папа… - начала Катя.
- Пиши - дорогие… И вообще, надо назвать их в письме по имени-отчеству, а то подумают, что это не мы… Да и передавай привет всем нашим родственникам.
- Значит… «Живем мы хорошо, работаем в Москве, много денег получаем. Вы нас не ищите, мы сами через год появимся», - продиктовала себе Катя и спросила у подруги: - Так пойдет?
Маша отрицательно покачала головой:
- Этого мало! Надо весточку о нашем реальном положении дать…
- Как? Он же письмо порвет.
- Надо найти симпатические чернила. Чтоб написать между строк.
- Где они у нас?
- Я в одной книжке читала, что революционеры-большевики записки из казематов на волю писали молоком между строк. Когда письмо нагреть – буквы и проявятся! – Маша пододвинула ей чашку. - Вот тебе молоко – макай. Ты же у нас художник. Тонкой кисточкой пиши… - сказала еще.
- А что писать-то?
- Сообщи: «Мы сидим в яме у дяди Гриши…»
Катя недоверчиво хмыкнула:
- Что это даст? Мы же не знаем, где яма находится и как фамилия у дяди Гриши, а ведь мужиков с таким именем немало.
- Напиши: ему сорок пять лет… Какие у него волосы, глаза и рост!
- Ты думаешь, все это можно уместить на клочке бумаги? Кисточка - ведь не ручка шариковая.
- Пиши, что сможешь.
- А откуда родители догадаются, что письмо надо нагреть? Ведь это напрямую не заявишь.
- Так… - Маша прищурилась. - Давай намекнем, что хотим согреться в ваших объятиях.
- Вот это можно!
Маша затаенно напряглась:
- Вот если у него конверт попросить и изнутри мелкими буквами написать о себе! 
Мысль вписать во внутрь конверта, куда невозможно заглянуть, мелкими буквами все, что хочется и что поможет их найти, так захватила их, что они уже представили свое скорое освобождение и стали с нетерпением ждать дядю Гришу, а как он появился, Маша ласково и нежно, что с ней ранее никогда не бывало, сказала:
 - Дядя Гриша, мы сочинили.
- Дайте, почитаю, – он начал читать. - Так молодцы… Аж у меня слезу вышибло.
- Можно, мы сами и конверт подпишем? – сказала Маша.
Он насторожился:
- Конверт? Зачем?
- Чтоб сразу догадались, что это от нас.
- Нет уж, девочки, конверт я сам подпишу.
- А вдруг вас по почерку вычислят?
- Хорошая мысль. Я из газетных букв ваш адрес склею…
* * *
Он взял письмо, наклеил адрес из газетных букв и отвез конверт на машине в соседний сельский район, где и опустил в почтовый ящик, надеясь, что теперь-то уж будет спать более спокойно, не опасаясь быть пойманным… А через три дня муж Нины Петровны принес из почтового ящика газеты, развернул их, усевшись на диван и намереваясь просмотреть, и из них выпал конверт. Он крикнул на кухню, где хозяйничала жена:
- Тут письмо среди газет! Официальное – адрес из букв составлен.
Нина Петровна кинулась к нему, схватила конверт трясущимися руками, не понимая, откуда могло придти такое странное письмо – вдруг из какой-нибудь организации, где сообщают о судьбе пропавших девочек, и неизвестно еще, живы ли они… Разорвав конверт и увидев знакомый почерк, она радостно вскричала:
- Так это от Кати с Машей пришло! Счастье-то какое!
- Что пишут-то? – навис над письмом муж.
- В Москве они живут!
- Вот стервы! – по-доброму ругнулся муж. - Адрес-то сообщили?
- Адреса нет… Говорят, через год приедут.
- Пусть только появятся, я им головы поотрываю, - добавил он.
- Надо скорее Галине сообщить, а то у нее недавно аж инсульт от переживаний случился… - она набрала по телефону номер и сказала радостно: - Галина! Наши девочки нашлись!
На том конце провода Галина аж заплакала от радости и прошептала:
- Что ты говоришь? Они у тебя?
- Письмо прислали. Пишут, что работают в Москве.
- Ладно, я сейчас приеду!
- Отец, ты посмотри, как ласково дочка пишет: «хотим согреться в ваших объятиях…»  - сказала Нина Петровна, уже пятый раз перечитав письмо, и утерла слезу.
- Я ее согрею ремнем… по заднице! – буркнул муж.
* * *
Галина Федоровна быстренько накинула пальто и, не застегивая пуговицы, выскочила на улицу, а вскоре уже торопливо, чуть не задыхаясь от спешки и переполняющих ее чувств, поднималась пешком на пятый этаж к Нине Петровне. Ввалившись в дверь, вымолвила:
- Где письмо-то?
- Вот!
- Так тут обратного адреса нет… - Галина Федоровна сразу помрачнела.
- Но почерк-то их?
- Почерк их…Но почему адрес не сообщили?
Нина Петровна слегка остудила радостный пыл:
- Значит, чего-то боятся!
Муж буркнул:
- Может, проституцией занялись? Сутенера боятся?
- Пусть хоть чем занимаются. Главное, живы… - вымолвила Галина Федоровна и поцеловала письмо.
- Да, это главное! Но мы их бросить на произвол судьбы не можем.
- А что делать?
- Завтра же поедем в Москву!
Муж фыркнул:
- Москва большая! Там, наверное, проституток тысячами.
- Обойдем все массажные салоны. По ночным улицам поездим… Девушек других поспрашиваем.
Галина Федоровна аккуратненько сложила письмо в конверт, боясь отставить на нем свои отпечатки пальцев или стереть чужие, которые помогут выйти на след сутенера, и сказала:
- Может, сначала в милицию сходим - пусть они ищут, у них возможностей больше.
- Давай!
И тут Нина Петровна начала быстро одеваться, чтоб догнать Галину Федоровну, шаги которой уже доносились с нижнего этажа.
* * *
Их встретил тот же моложавый строгий милиционер, у которого на погонах появилась еще одна звездочка. Галина Федоровна протянула ему конверт:
- Мы от дочек письмо получили!
Старший лейтенант ухмыльнулся:
- А я вам что говорил: найдутся – просто загуляли.
- Но адреса-то обратного нет. Пишут, что живут и работают в Москве.
- Значит, не хотят, чтоб вы им мешали.
- Что, значит, мешали? Если вы не примете меры, мы напишем на вас жалобу в Москву, Генеральному прокурору.
- Ладно…Давайте взгляну на письмо, - милиционер долго разглядывал конверт, вертел его, рассматривал на свет, а потом сказал озабоченно: - Письмо-то не из Москвы.
- Откуда же? – удивилась Нина Петровна.
- Из соседнего района.
- Что ж, они в соседнем районе скрываются?
- Все может быть.
- Зачем же им врать?
- Может, с какой оказией переслали? Подружка в гости приехала и опустила в ящик? – добавила Галина Федоровна.
Растягивая слова, милиционер сказал:
-  Не знаю, не знаю. Может быть и такое, что они письмо под диктовку писали.
- Это как? – насторожилась Галина Федоровна.
- Стоял кто-нибудь рядом с пистолетом и диктовал.
- Что вы такое говорите?!
- Это я так…предполагаю. Нельзя ничего отрицать…Но уже хорошо то, что живы. Письмо отправлено три дня назад.
- Так ищите того, кто с пистолетом!
- Будем! Ищем.
- А нам-то что делать?
- А вы на всякий случай пошлите фотографии в телепередачу «Жди меня». Может, кто их видел и вам сообщит… Ну, а конверт я передам следователю, который ведет ваше дело!
* * *
Поначалу парень Кати Игорь почти каждый день приходил к Нине Петровне, справлялся, нет ли каких добрых известий о дочери, давал советы, где девчонок еще можно поискать, да и сам рыскал по городу в поисках, расспрашивал знакомых парней. По его озабоченному виду Нина Петровна видела, что сильно переживает за то, что отпустил Катю одну на дискотеку, чувствует свою вину…А потом, проходя как-то вечерком по двору, она увидела его на лавочке в кусточках целующимся с девушкой – и он сделал вид, что ее не заметил. Нине Петровне так стало тяжело на душе, что захотелось подойти к нему и влепить пощечину, как предателю, но она поняла, что, в общем-то, не имеет на это права: ведь свободный же парень, не муж еще и даже не жених… Ей стало тяжело еще и потому, что она вдруг стала стесняться соседей, знакомых и просто сослуживцев - казалось, они все думают: «Видимо, плохая мать, если ее дочь так вот сбегает из дома: значит, плохо за ней следила, плохо воспитывала…» И она стала ходить по улицам, опустив голову, не желая ни с кем встречаться глазами…
* * *
Прошел месяц с тех пор, как у Гриши появились пленницы, он их навещал каждый день, делал маленькие подарочки в виде белья, угощал сладостями, и мало-помалу они стали к нему привыкать. Вот и сегодня накормив с утра скотину, он принес девочкам по шоколадке, уговорил их с ним переспать, а потом рассказал анекдоты, смотрел, как они кушают принесенную им еду, как рисуют, поют. Закончив песню по караоке, Маша вдруг насупилась:
- Вы обещали нас на свежий воздух выводить, а сами не выводите.
- Вот Катю сегодня выведу, – ответил он.
- Почему только ее?
- Она ко мне хорошо относится – ласкает, целует, обнимает. А ты ведешь себя как холодная жаба.
- Вы мне не нравитесь.
- Вот поэтому и не пойдешь гулять.
- Так научите, как это делать. Я ведь до вас ни с кем не спала.
- У подружки учись! Она уже опытная. А пока иди, отдыхай… А мы с Катей погуляем… Катя, поднимайся сюда.
Радуясь, что у него еще есть один стимул, чтоб заставить девчонок быть с ним ласковее и послушнее (прогулка!), Гриша выполз в гараж и стал ждать Катю. Когда она, растерянно озираясь, появилась из люка, то тут же воскликнула, вздохнув полной грудью:
- О, как здесь хорошо! Уже совсем другой воздух!
- Сейчас пойдем в сад. Я тебе завяжу глаза… - Он достал заранее приготовленный темный шарф и натуго перевязал девушке глаза.
- Это еще зачем? - слегка обиделась она.
- Чтоб не увидела местность.
Только потом он открыл дверь гаража, посмотрел по сторонам, не заглядывает ли кто к нему во двор через забор, пусть он и высокий, и, крепко держа Катю за руку, вывел в сад.
- Запахи, какие! – восклицала она, поднимая голову к небу.
- Это от яблок.
- Вот бы одним глазком взглянуть.
- Нельзя!
- Ведь уж два месяца лучика солнца не видела.
- Сейчас ночь, луна светит.
- Вот бы на луну взглянуть!
- В следующий раз. Если будешь себя тихо вести, буду выводить гулять каждый вечер. 
Гриша провел ее по тропинке, рассказывая, где какие яблони растут, какие на них плоды, сорвал несколько яблок и угостил ее, рассказал про луну – какая она размером и что увеличивается сейчас, а через десять минут, услышав за забором на улице чьи-то разговоры – говорили мужчина и женщина приглушенными голосами - торопливо повел Катю обратно.
- Так мало?! – хныкнула она.
- Не все сразу.
Он запер гаражные ворота, снял с глаз девочки шарф и заставил спускаться в свое жилище, что она сделала медленно, с большой неохотой. Вскоре снизу донесся обиженный возглас Маши:
- А я?..
- Ты еще не заслужила! – ответил Гриша и закрыл люк.
* * *
Маша смотрела на погулявшую, возбужденную и даже как бы счастливую подругу холодно, с завистью и обидой, считая, что она подхалимничает перед дядей Гришей, и, наконец, сухо спросила:
- Ну, и как наверху?
- Хорошо!
- Звезды видела?
- Так он же мне глаза завязал… Зато как пахнет цветами, травой и яблоками! Не ценили мы все это, когда на воле жили!
- Сволочь, ты…- вдруг выпалила Маша.
- Это почему?
- Ластишься к нему: дядя Гриша, дядя Гриша… Похоже, с удовольствием в постель прыгаешь. Вот он тебя и вывел погулять.
- А что делать? Мужик-то он вроде не злой.
- Неужели тебе это приятно?
- Трахаться?
- Вот именно.
- Да как сказать.
- Честно!
Катя помялась:
- Если честно, то уже хочется… Жду, когда позовет.
Маша фыркнула:
- А вот меня до сих пор тошнит.
- Тоже привыкнешь.
- Ни за что.
- Тогда гулять не пойдешь.
Подумав, что, в самом деле, останется без прогулки, что не подышит свежим воздухом с чудными запахами и, уже преследуя тайную цель, которую осуществит на прогулке, Маша сказала примирительно:
- Ладно. Расскажи, как ты ему удовольствие доставляешь. Попытаюсь тоже...
После того, как подруга рассказала ей, как она ласкает дядю Гришу, какие ему слова говорит, Маша негромко прошептала:
- Надо как-то людям сообщить, что мы здесь.
- Как? Вот если бы здесь был мой парень Игорь, он бы мог из радиоприемника сделать радиопередатчик – и передал бы наши крики о помощи на волю! Но мы с тобой в радиотехнике ничего не соображаем…- вздохнула Катя, вспомнив своего парня и то, что он с большим интересом занимался в свободное время радиотехникой.
- Давай приготовим записку, а когда гулять пойдем – выкинем ее за забор. Может, кто подберет, прочитает и родителям передаст.
Катя задумалась:
- Он же близко к забору меня не подводил. Как я записку кину?
- А мы к ней груз привяжем! Гайку… Или камешек!
- Это идея! Давай будем писать. Но что?
Маша ненадолго задумалась:
- Пиши: «За этим забором под гаражом находится бетонная яма, где дядя Гриша спрятал нас – пропавших девушек Катю и Машу - и держит уже более двух месяцев. Сообщите нашим родителям по адресу…
- Еще добавь, что спасшего нас ждет большое вознаграждение. А то прочитают – и выкинут…
Найдя на одной из железных кроватей шатающуюся гайку, они отвинтили ее, привязали в ней свернутую в тонкую трубочку записку и спрятали свое послание до подходящего момента в матрац.
* * *
Сделав на следующий день свое дело с Машей, которая его приятно удивила своим изменившимся поведением, Гриша, думал, что окончательно сломил девушку, подчинил ее себе:
- А говорила: не умеешь…Так что сегодня и ты пойдешь гулять, собирайся.
Когда Маша поднялась в гараж, он так же повязал ей на глаза повязку и вывел на улицу.
 - Где это мы? – спросила она.
- У меня в саду?
- Кажется, дорога рядом?
- Не близко...
- А сад большой?
- Пятьдесят соток.
- Вот бы посмотреть.
- Нельзя.
И тут вдруг Маша, почувствовав, что его цепкие пальцы на ее запястье дали слабину, усыпив его бдительность своими пространными разговорами, вдруг вырвалась у него из руки, сдернула с глаз повязку и с криком «Помогите!» побежала в ту сторону, откуда слышался шум проезжающих машин, и кинула записку, которая, однако, ударилась в доски высокого забора и упала обратно в сад.
- Помоги, помогите…  Нас маньяк поймал!
Ослабевшая физически за два месяца в зиндане, где сидела почти без движения, где шагать приходилось только метра три-четыре по тесной комнатке, она бежала медленно, а вскоре вообще выдохлась, так что Гриша в три прыжка догнал ее, ударил под дых и начал душить, шипя:
- Вот ты как ответила на мою доброту!
- Я больше не буду… - прохрипела Маша, закатив глаза.
Гриша сунул ей в рот тряпку и в полубессознательном состоянии, закинув девушку на плечо, почти бегом (а вдруг кто-то услышал ее крик?) оттащил в гараж и ударом в спину заставил спуститься в люк. Когда она пришла окончательно в себя, заявил:
- Ты, Машка, гулять больше не пойдешь. Да и ты Катя тоже.
- А я за что? – насторожилась Катя.
- За то, что твоя подруга вздумала убежать. Но от меня не скроетесь! Зарубите это на носу…
- Но я же не бегала!
- И вообще, я смотрю, вы тут от безделья маетесь и мысли у вас дурные появляются: надо вам работой заняться, чтоб на одежду себе и кормежку заработать.
- Какой еще работой? Мы не добровольно сюда пришли, чтоб еще и работать.
- Обычной, которой женщины занимаются. Шить, вязать. Умеете?
- Уметь-то умеем, но не хотим, - сказала капризно Катя.
- Будете! Тебе, Катя, швейную машинку куплю, а Машке – вязальную.
- И че мы будем делать?
- Ты постельные принадлежности шить - простыни, наволочки, а Машка пусть варежки, носки и шапочки спортивные вяжет. На базаре все это спросом пользуется.
* * *
Конечно, чтоб содержать девчонок, Грише денег пока хватало, тем более что обходились ему пленницы в скромную сумму, ибо пищу употребляли обычную (каши, супы), без дорогих деликатесов, да и одежды им не требовалось, кроме ситцевых халатов и спортивных простеньких костюмов, но, тем не менее, если они еще и начнут приносить материальную выгоду, будет совсем хорошо. Но главное, ему действительно хотелось их чем-то занять, ведь, может, сидеть им еще придется несколько лет, а за это время без дела можно от скуки сдохнуть…
На следующий день Гриша съездил в город и купил в магазине вязальную машинку (швейная еще от матери осталась), пряжу, ткань и принес все в бункер:
- Вот вам!
- А может, мы не умеем! – отвернулась недовольно провинившаяся вчера Маша.
- Научитесь. Тут инструкция есть. И вообще, мастерство в дальнейшей жизни пригодится, когда замуж выйдете… Вот у меня жена-стерва не умела даже пуговицу мне пришить!
- Так вы нас решили в рабынь превратить? Мы итак с вами спим… - крикнула обиженно Маша.
- Я недавно прочитал, что женщины в гареме тоже не без дела болтались – работали! Ковры ткали ну и всякое другое.
Катя подозрительно прищурилась:
- А вдруг вам захочется, чтоб мы здесь всю жизнь бесплатно работали? И вы нас не отпустите?
- Честное слово, все что заработаете – на вас потрачу! Белье французское куплю, шубы, колечки золотые… - ответил Гриша.
- Куда нам во всем этом ходить?
- Передо мной будете щеголять. Так что давайте, приступайте к работе!
* * *
Через две недели набралось уже немало готовых спальных принадлежностей, вязаных шапочек, которые сделаны были мастерски, так что, похвалив девушек, Гриша отнес всю эту продукцию на базар и сдал знакомой женщине в ларек, которая торговала подобным товаром, за весьма скромные деньги. Купил на них, как и обещал, хорошее женское белье, удобное, красивое, с рюшечками, и отнес девушкам, а те, увидев трусики, лифчики, комбинашки, так обрадовались, что стали их тут же при Грише, не стесняясь, словно, в самом деле, он их общий муж, примерять, а Катя даже от переизбытка чувств кинулась его целовать.
               
Гл. 7
Однажды перед сном Маша, поглядывая на свой живот, сказала растерянно:
- Катя, у меня второй месяц месячных нет… Почему?
- Может, забеременела? – насторожилась подруга.
- Ужас-то, какой!
- Почему, ужас? Наоборот, хорошо! Он обещал нас выпустить, если мы ему родим. Значит, скоро выпустит…
- Родить от этого подонка? Стыдоба-то, какая! Ни за что. Надо ребенка как-то вытравить. Аборт сделать!
- Ты что, умеешь аборты делать?
- Поковыряться там… чем-нибудь!
- Чем?
- Палочкой!
- Я тебе уже сказала: надо рожать! Это единственный способ отсюда выбраться!
- Боже, как к этому мои родители отнесутся?! - простонала Маша.
- Они об этом даже не узнают. Мы же ребенка ему оставим.
- Если так…
Полночи Маша не спала и плакала, не представляя, как будет рожать, казалось, что она обязательно умрет при родах, ибо слышала, что дело это непростое, особенно если рожаешь в первый раз. Как ей хотелось в этот самый трудный и ответственный в жизни момент увидеть рядом с собой свою маму, чтоб рассказать ей об этом, посоветоваться!
Когда утром в бункер спустился Гриша, Катя ему сообщила:
- Похоже, у Маши  ребенок будет!
- Правда, что ли? – растерялся он.
- У нее месячных давно нет.
- Я в этом мало чего понимаю, но если так, то это очень хорошо!
- Вы нас выпустите? – спросила Маша.
- Без проблем! Роди только! – искренне ответил он.
- Как же рожу без роддома? Без акушерки?
- Пока об этом еще рано говорить. Будешь рожать – там и решим все проблемы! А сейчас я в магазин побежал.
Торопливо поднимаясь по лестнице, Гриша радостно шептал: «А Лиза, стерва, говорила, что я бездетный! Оскорбляла меня из-за этого по всякому, обзывалась, спать со мной не желала!» - и ему хотелось найти прежнюю жену, плюнуть в физиономию и заявить: «Это ты, оказывается, бездетная!» Выскочив из двора, он быстренько кинулся в ближайший магазин, накупил всяческих продуктов и вернулся в бункер с огромным пакетом:
- Вот тебе, Машенька, апельсины, виноград, бананы. Вот конфеты и шоколад, - он радостно и подобострастно выкладывал на стол продукты. - Скажи, что еще хочешь? Все куплю, все принесу!
- Мне гулять теперь много надо! – с достоинством ответила Маша.
- Гулять?! С удовольствием…
- Прямо сейчас!
- Пошли.
Когда поднялись в гараж, Гриша привязал к ноге Маши веревку.
- Это еще зачем? – фыркнула она.
- Ведь ты у нас быстро бегаешь! А бегать тебе нельзя…Тебе рожать надо. Ты моя надежда! Зато я повязку с глаз сниму. Но предупреждаю, если закричишь и попытаешься вырваться – убью и вот тут под яблонькой закопаю. Мне терять нечего…
* * *
На этот раз он выгуливал Машу долго, чтоб она сумела размяться, чтоб надышалась свежим воздухом и чтоб, не дай бог, не случился выкидыш. Теперь эта строптивая девушка приобрела для Гриши огромную ценность. Маша тоже сегодня не пыталась взбрыкнуть, ибо стала осознавать, что отвечает уже не только за себя, но и за того ребенка, который находится в ее чреве, и пусть этот ребенок не желанный, но миссию свою она должна выполнить и через этого ребенка получить шанс вырваться на волю.
* * *
Чтоб ребенок родился здоровенький, чтоб девушки знали, что делать, когда наступят роды, Гриша купил книжку по акушерству, которую девушки внимательно проштудировали несколько раз. И вот наступил момент, когда Маша почувствовала, что время пришло, и испуганно прошептала:
- Катя, кажется, я рожать собралась?
- Как это?! – растерялась подружка.
- Больно внизу живота…
Катя быстренько схватила книжку по акушерству и нашла необходимую страницу:
- Дай-ка еще раз посмотрю, как это делается…Тут вроде писалось, что надо пуповину перевязать? Обмыть ребенка теплой водой.
- Мне страшно. А вдруг я умру? - зашептала бледными губами Маша.
- Не умрешь. Главное, чтоб кровотечения не было.
- Надо дядю Гришу позвать! Пусть меня в больницу отвезет. 
- Как же его дозовешься?
- Стучи!
Катя стала стучать в люк, а Маша уже стонала:
- Ой, плохо мне…
- Терпи… Тужься.
Так как за долгое время между ним и пленницами уже установилась беспроводная интуитивная связь, Гриша сразу почувствовал, что с девчонками что-то происходит, что он им нужен и, бросив недокормленную скотину, побежал в бункер, уже догадываясь о причине своего беспокойства.
- Дядя Гриша, Маша рожает! – крикнула ему с ужасом Катя, когда он появился в просвете люка.
- Уже?!
- Что делать будем? В больницу бы надо…
- Может, сами справимся? Как же я ее повезу? Она ведь сразу меня выдаст… Пусть уж сама рожает, а я помогу, чем могу. Ведь рожали же раньше крестьянки прямо на поле без всяких акушерок.
Маша, скорчившись на кровати, стонала:
- Ой, больно мне, больно…
- Терпи, девочка моя любимая, терпи… - подскочил к ней Гриша.
Тем временем Катя быстренько согрела в чайнике воду и подбежала к подруге, которая повалилась на кровать и задрала ноги, между которыми вдруг потекла какая-то жидкость, а вскоре и показалась черненькая, с крохотными волосиками маленькая голова. Катя легонько потянула за нее, и вскоре выползло все тельце, которое Катя стукнула слегка по попе – и тут же раздался слабый крик.
Гриша воскликнул:
- Молодец, красавица! Умница! И кто же родился?
- Девочка… - сказала ласково Катя.
- Ах ты… девочка! Дочка, значит? А похожа на меня-то?
- А на кого она еще может походить? На таракана, что ли? – усмехнулась как-то сразу ставшая уверенной и строгой Катя.
Гриша виновато рассмеялся:
- Конечно, конечно.   
- Теперь-то вы нас отпустите? – прошептала обессиленная Маша.
- Обязательно! – откликнулся он автоматически и, уже чувствуя себя отцом и думая о ребенке, озабоченно спросил: - А че она так сильно плачет?
- Кушать, наверное, хочет! – сказала Катя.
- Так покормите. Молоко-то есть?
- Есть…
Он умильно сложил руки:
- Боже мой, счастье-то какое!
Когда Маша, окончательно очухавшись, стала кормить грудью девочку, то спросила Гришу:
- Что с ребенком делать будете?
- Еще не решил… В дом к себе заберу.
- Так ведь соседи спросят: откуда он у вас. Да и кормить его надо, ухаживать за ним.
- И то правда…Пусть два дня здесь поживет, окрепнет, а потом решу. Вот если бы ты, Машунька, согласилась стать моей женой, а бы вас обоих в дом забрал.
- И что соседи подумают?
- Мы скажем, что я тебя на улице нашел. Сожитель-подлец тебя из дома беременную выгнал, а я подобрал.
- Я домой, к маме хочу.
Гриша опечалился:
- Значит, не судьба нам жить вместе одной семьей.
Грише уже, было, показалось, что можно как-то столковаться с девочками, поселить их в доме и жить с ними душа в душу, воспитывать детей – ради такой радужной жизни он готов был работать с утра до ночи, как вол, пылинки с девушек сдувать...
Чтоб понравиться девчонкам (а они ему частенько в последнее время говорили, что от него неприятно пахнет навозом), он решил продать свиней и устроиться сторожем в школу, что находилась в конце улицы – и деньги будет получать живые, и девчонки останутся под присмотром, так как он всегда может среди ночи минут на пять забежать к ним и взглянуть: все ли здесь тихо и спокойно.
* * *
Когда Маша умиротворенно спала, покормив ребенка, Гриша, столковавшись тайно с Катей, чтоб не подняла бузу и не разбудила мать, которая, возможно, не захочет отдавать ребенка, ибо с каждым часом привыкала к нему все больше, умильно ласкала его, нежно на него смотрела, завернул дочку потеплее в одеяльце, написал, как ее зовут и даже фамилию придумал, чтоб найти потом, и унес наверх. Положив ее на заднее сиденье, он подъехал поздно ночью к местному Детскому дому, оставил машину за кустами, а сам быстренько подбежал к крыльцу и осторожно опустил на него ребенка, шепнув:
- Прости, ласковая кровинушка…Не могу тебя у себя держать! Но, надеюсь, еще встретимся.
Затем позвонил в дверь и убежал за кусты, откуда увидел, как из массивной двери вышла пожилая женщина в накинутой на плечи шали и спросила:
- Кто тут? – а, увидев сверток, подняла его и удивленно воскликнула: - Ребенок, что ли? Опять мамаша какая-нибудь беспутная подкинула.
* * *
Когда он, грустный, вернулся от Детского дома, то Маша, недовольная, что у нее украли ребенка, встретила его холодным взглядом и сухо сказала:
- Ребенка мы вам родили. Отпустите нас…
Гриша виновато кивнул:
- За ребенка спасибо. Но ведь и Катя беременная, пусть и она уж родит.
- Это не ваше дело, где и как она родит.
- Как – не ваше? Мне бы хотелось мальчика дождаться. Продолжение своего рода.
Маша уже обреченно, словно и не ждала ничего другого, сказала:
- Так вы нас опять обманули?
- Мальчика родите – и тогда точно отпущу!
- А если опять девочка родится?
-  Чувствую, в этот раз будет мальчик!
- Как вам не стыдно? Обманывать нас постоянно.
- Ну простите! – и Гриша автоматически перекрестился. – Вот дождусь сына – и точно отпущу!
               
Гл. 8
Сначала Нина Петровна и Галина Федоровна часто встречались, чтоб совместно с умилением вспомнить о дочках, об их увлечениях, об их разговорах, обсудить, какие еще предпринять шаги по их поиску, к кому еще обратиться за помощью, предполагали, какой жизнью дочки живут, плакали и грустили, целуя и разглядывая их фотографии, а потом стали встречаться все реже и реже, так как не может человек всю жизнь страдать от потери даже самого близкого родственника. В этот раз они встретились уже ровно через два года - в тот самый тяжелый в жизни день, когда пропали дочки. Выпив по рюмочке малинной настойки за их благополучное возвращение, опять повели про них разговор, вспомнив вдруг, как дочки пошли в первый класс, - обе в огромных белых бантах, счастливые, смеющиеся… Галина Федоровна тяжело вздохнула и утерла слезу:   
-  Уже давно никаких известий. Телепередача «Жди меня» не помогла.
- Хоть бы еще одно письмо написали… - сказала Нина Петровна.
- Тебе-то хорошо – у тебя еще сын есть, а у нас с мужем наша Машенька единственная была.
- Так еще родите.
- Не получается. Старые, видимо, уже.
- В детдоме возьмите.
- В детдоме? Надо об этом с мужем поговорить… Может, действительно, не так страдать будем. А то муж поседел весь от горя.
Мысль эта – взять ребенка, все больше и плотнее стала овладевать сознанием Галины Федоровны, что стала прямо-таки навязчивой… Как женщина очень заботливая, она привыкла думать о дочери, и чем больше было вокруг нее близких людей, тем радостней ей становилось жить, а пустота, которая образовалась в доме после пропажи единственного чада, так угнетала ее, что она не могла спать ночами и вообще потеряла какой-либо интерес к жизни, пожухла, постарела, сгорбилась. Придя домой от Нины Петровны, она грустно сказала мужу:
- Давай ребенка возьмем! Вдруг Машенька уже никогда не объявится.
- Сплюнь! – насупился муж и сжал кулаки, злясь непонятно на кого.
- Но ведь надо что-то делать. На старости одни совсем останемся. А так хоть внуки от приемного ребенка будут.
Муж погрустнел:
- Не предательство ли это нашей Машеньки? Дескать, не дождались.
- Наоборот, думаю, Бог отблагодарит, что чужую душу пригреем.
 - Тогда пойдем!
* * *
Взяв необходимые документы и одевшись во все нарядное, словно собрались на большой праздник, они двинулись в городской Детский дом. По дороге купили в магазине игрушек, сладостей и пришли к моложавой милой директорше, что встретила их радушно в своем кабинете. Муж Галины Федоровны солидно сказал:
- Не подскажете, кого бы нам усыновить?
Директорша ласково улыбнулась:
- Вам мальчика или девочку?
- Лучше бы девочку…
Директорша ненадолго задумалась, а потом глаза ее загорелись:
- Есть у нас совсем маленькая. Подкинули недавно на крыльцо детдома. Уж такая красавица… здоровенькая.
- Покажите! – напряглась Галина Федоровна в ожидании.
Директорша вышла в коридор и сказала медсестре:
- Надя, принеси Катюшу.
Вскоре медсестра появилась с маленькой девочкой на руках, которая внимательно и настороженно смотрела на присутствующих крупными, словно недоспелые сливы, голубыми глазками.
Галина Федоровна прошептала с восторгом:
- Боже, какая прелесть! Я ее обязательно возьму… Отец, посмотри!
Муж слегка растерялся и смущенно сказал:
- В самом деле, хорошенькая.
- Нравится, да? Кстати, на нашу Машеньку похожа. Один к одному.
- Теперь тебе все дети будут на Машеньку похожи! – хмыкнул добродушно муж.
- В самом деле, - Галина Федоровна, взяв девочку на руки, понюхала ее и прошептала удивленно. - У нее даже запах такой же… Такие же ямочки на щечках, и родинка на шее. Прямо мистика какая-то!
Муж ее осадил:
- Успокойся, а то крыша съедет. Возомнишь, что это ты ее и родила.
* * *
На этот раз роды у подруги принимала Маша и сделала все, что необходимо в таких случаях, более квалифицированно и быстро, чем когда-то Катя, ибо была уже сама женщиной рожавшей и, следовательно, опытной. Подняв ребенка и заметив у него между ног маленький красненький сосок, она удивленно воскликнула:
- Ой, какой замечательный мальчик!
Гриша тоже присутствовал при родах и бегал по приказу Маши то за пеленкой, то за горячей водой, то принимался уговаривать Катю не страдать, а расслабиться, а когда услышал про мальчика, то чуть не задохнулся от гордости за себя и переизбытка чувств:
- Слава богу! А вы, девчонки, говорили, что Бог меня накажет, а он меня любит – видите, мальчишку подарил! Дайте-ка, его подержу… - Гриша осторожно взял у Маши ребенка и уставился на него, как на великое чудо. – Ой, Катенька, спасибо! Век не забуду…А большой-то какой! Тяжелый!
Катя повернула к нему бледное лицо с покусанными губами и жестко прошептала:
- Я его тебе не отдам!
Гриша примирительно кивнул и улыбнулся:
- Не надо, не отдавай… Все вместе жить будем. Одной семьей!
- Какой семьей? Ты нас обещал отпустить, как сын появится.
- Обязательно отпущу. Только его сначала грудью покормить надо, чтоб подрос, а потом я вас отпущу, а его себе оставлю.
Катя жестко посмотрела на него и выдавила:
- Я тебе его не отдам!
- Успокойся, успокойся. Как скажешь, так и будет.
* * *
С первых же часов появления ребенка на свет, Катя по-матерински интуитивно почувствовала, что он родился слабеньким, с инфекцией – он даже не кричал, а как-то лишь похрюкивал, да и к ее набухшему, с капельками молока, соску тянулся слабо. И если, будучи без ребенка, она уже привыкла к тесному помещению, к спертому воздуху, к отсутствию солнечного света, то сейчас ощутила вновь необходимость элементарных жизненных благ и холодно сказала Грише:
- Ребенок болеет…Его в больницу надо!
Гриша, понимая, что это грозит разоблачением, растерялся:
- В больницу? Может, оклемается?
- Если умрет – я тебе этого не прощу.
- Я и сам не хочу его смерти. Хорошо, отнесу в больницу…
- Только вместе со мной! – приказала Катя.
- А вдруг убежишь?
- А как ты в больнице скажешь: откуда у тебя ребенок?
- Скажу, нашел на улице!
- Тогда его у тебя отберут!
- Скажу, племянница родила, а сама дома болеет.
- Лучше тогда на дом детского врача вызови!.. Но я должна быть вместе с ребенком. Скажешь: это я племянница.
Гриша на некоторое время задумался и решил действовать так, как предложила Катя, а уж там что будет. Может, в самом деле, Катя не расскажет врачу, что пленница, не выдаст его, а если даже и выдаст, то все равно он уже свое от них получил, можно даже и в тюрьме отсидеть какое-то время... Однако в самый последний момент испугался и передумал. Взяв ребенка, он поднялся по лестнице к выходу и пред самым носом Кати закрыл люк, прошептав:
- Давай сначала ребенка вынесу…
Сообразив, что он в очередной раз обманул ее, Катя забилась в истерике головой об люк и дико заорала:
- Сволочь! Я тебе отомщу!
* * *
С тяжелым сердцем Гриша повез ребенка в больницу: было жалко его и Катю, к которой он уже сильно привязался, но которую сейчас пришлось в очередной раз обмануть. Озабоченный, прижимая осторожно к груди сверточек с горячим, с большой температурой, сыном он примчался в приемный покой роддома и сказал заранее придуманную версию встретившей его медсестре:
- Вот племянница родила, а сама сильно заболела и не может придти в больницу. Ее сыну очень плохо.
К ребенку подошла врач, потрогала ему лобик под одеяльцем и строго сказала:
- Надо лечить! Оставьте его в больнице.
- А нельзя дать каких-нибудь таблеток? Мы уж дома как-нибудь…- попросил он умоляюще.
- Да вы что?! Он уже посинел, задыхается… - врач крикнула медсестру. - Даша, срочно его под капельницу… Сейчас я сама приду, - и подозрительно и осуждающе посмотрела на Гришу: - Почему так долго не обращались в больницу?
- Племянница вот такая глупая. Они же, молодые, сейчас ничего не понимают. Мало ответственности.
- Так, имя и фамилию ребенка оставите в регистратуре… - приказала врач и ушла вслед за унесенным ребенком.
Гриша подошел к регистратуре и по дороге размышлял, какие дать имя и фамилию. Правда, имя ему уже придумала Катя, назвав его Артемом, и даже фамилию дала свою, с чем Гриша, конечно, был не согласен, хотя при ней и не возникал, но сейчас, чтоб ребенок не затерялся, он назвал свою фамилию:   
- Запишите: Артем Мясоедов…
* * *
Поездив по городу, по магазинам, чтоб протянуть время, он заодно купил девушкам красивое белье, фрукты, а Кате золотой, с красным камушком, перстенек, чтоб она не злилась на него, чтоб простила за очередной обман. Наконец, остановился у телефона-автомата и позвонил в больницу:
- Как там Артем Мясоедов? Выздоровел? Можно забрать?
- Мясоедов? Это который три часа назад поступил?
- Да, да…
- К огромному сожалению, спасти его не удалось, - ответил на том конце трубки грустный женский голос.
У Гриши сердито вырвалось:
- Как не удалось?!
- Умер он. Слишком запущенное состояние было… Когда будете забирать?
- Кого?
- Трупик…
Некоторое время Гриша не мог сообразить от волнения и горя, что от него требуется, хотел ворваться в больницу и устроить врачам разнос, а потом медленно повесил трубку и, мрачный, поехал к себе домой. Он не мог забрать мертвого ребенка, ибо понимал, что с него потребуют какие-то документы и доказательства, возможно, кто-то из медперсонала поедет с ним, чтобы посмотреть на его якобы родившую племянницу. Не мог еще и потому, что не знал, что с умершим делать: не показывать же Кате!
Катя встретила Гришу как нахохлившаяся хищная птица и, оттолкнув его руку с протянутым ей перстнем, сверля его глазами, спросила:
- Где мой ребенок?
- В больнице! – ответил он и фальшиво улыбнулся. – Ему уже лучше.
- Врешь, сволочь… Я чувствую: умер он!
Гриша горестно вздохнул и выдавил обреченно:
- К моему большому горю, да.
- Гад, изверг! Надо было сразу его в больницу увезти… Ведь я же умоляла! - Катя кинулась на него с кулаками и стала бить по голове, да так сильно, что ему пришлось защищаться. Он схватил ее за руки, тогда она стала пинаться. Никто из девчонок еще не пытался поднять на Гришу руку, да он бы и не дал, а теперь он чувствовал свою вину и растерянно оправдывался:
- Поверь, я не хотел его смерти. Так получилось.
- Ты убил моего сына! - кричала она.
- И своего тоже…но не убил.
- Я тебе этого не прощу!
И тут Гриша кисло улыбнулся:
- Еще одного родишь!
- Вот тебе! – Катя показала ему руку по локоть, что означало жесткий похабный жест.
Гриша посмотрел на Машу, словно ища у нее поддержки:
- Маша родит.
- И я не буду, - сказала та и тоже угрожающе уставилась на Гришу.
Впервые почувствовав реальную угрозу, реальную опасность и страх, он попятился, торопливо поднялся по лестнице и выскочил наверх: 
- Ладно, я пошел…вы тут успокойтесь!
* * *
Посидев в прострации часа полтора, Катя вдруг резко оживилась, стала лупить кулаками по панцирной сетке кровати, а потом пинать сосредоточенно, сжав зубы, бетонную стенку. Маша растерянно смотрела на нее:
- Ты чего? Головой тронулась…
- Делай, как я! Пора отсюда сматывать. Он нас один хрен не отпустит никогда.
Осознав, что, наверное, так и будет, Маша кивнула:
- Пожалуй.
- Поэтому удары отрабатывай!
Маша догадалась о замыслах подруги и с опаской прошептала:
- Его бить? Но он же сильный.
- Ты на себя посмотри: мы за два года, пока здесь сидим, в здоровых девок превратились. Весим в полтора раза больше, чем в шестнадцать лет. И мышцы вон какие… - Катя оглядела себя и Машу, которая действительно из худенькой, стройной и высокой девушки превратилась в крупную, сильную, молодую женщину.
- Все равно мы с ним не справимся. Он же нож за поясом носит и к нам никогда спиной не поворачивается, - растерялась Маша.
- А в кровати, когда трахает?..
- Так ведь он нас туда по одной приглашает…
Катя согласно кивнула:
- Да, поодиночке с ним не справиться. Но я кое-что придумала… А пока удар будем отрабатывать. Ну-ка бей меня, да посильней!
- Я драться не могу.
- Тогда давай бороться для начала! – Катя обхватила Машу за талию и стала валить ее, та не подчинилась, и вскоре началась настоящая схватка с пыхтением, с попытками дать подножку, схватка серьезная, так что от их борьбы падали на пол стулья и двигались кровати.
* * *
Две недели Гриша не приставал к девушкам с приглашением к сексу, так как встречали они его холодно, сердито, почти не разговаривали с ним, огрызались; наконец, решив, что они немножко успокоились и что у Кати после рождения уже все восстановилось и можно с ней заниматься любовью, он сказал:
- Давайте снова попробуем забеременеть.
- Это можно… - вдруг охотно откликнулась Катя.
Гриша, подумал, что не ошибся в своих прогнозах: он читал, что рожавшая женщина становится гораздо более сексуальной, и обрадовался:
- Вот и ладненько.
- Только нам уже скучно по одной, - кокетливо заявила Маша.
- Это как?
- Я в эротическом журнале читала, что можно сразу втроем. Так азартнее и веселее.
- Интересное предложение. Хвалю за идею, - хмыкнул ободряюще он.
Катя добавила:
- А что, кровать у тебя на втором этаже широкая. Всем места хватит. Будешь как падишах в гареме!
Гриша усмехнулся:
- Падишахом я давно мечтал стать.
- Вот сегодня станешь…
- Тогда пойдем! – довольный, Гриша полез на второй этаж, а за ним с непроницаемыми сосредоточенными физиономиями полезли девушки.
Катя стала скидывать с себя халатик:
- Раздевайся…
- С удовольствием! – Гриша быстро скинул штаны, рубашку и развалился на кровати, ожидая девушек и предвкушая сейчас чудный секс.
Катя легла сзади него и стала целовать его в шею и спину, лизать языком по коже. От удовольствия и щекотки он прикрыл глаза, и тут она, достав заранее приготовленную капроновую веревку, накинула ему на шею и сдавила изо всех сил. Он растерянно и испуганно захрипел: 
- Это еще зачем?
- Про это тоже в журнале написано: мазохизм в сексе называется…- прошептала Катя, затягивая веревку все туже.
Сообразив, наконец, в чем дело, Гриша дернулся всем мускулистым телом и свалился с кровати вместе с девушкой на пол; он попытался повернуться к ней лицом, но Катя повисла на нем, как репей, хотя он уже и успел выдернуть ее за талию вперед и ударил локтем в живот так, что она на мгновение потеряла сознание, но прошептала подруге:
- Хватай нож, бей!
 Маша, которая в страхе наблюдала за борьбой, стоя в полурастегнутом халатике, простонала:
- Куда?
- Куда хочешь! Быстрее, иначе он нас сейчас убьет!
Маша схватила Гришин нож, подняла его и растерянно и нелепо дергала рукой, не зная, как ударить и куда, боясь поранить подругу:
- Я не могу.
- Бей! – прокричала Катя из последних сил.
И тут Маша два раза всадила нож в оголившийся живот Гриши, в область печени. Тот застонал, схватился за живот и согнулся, перестав дергаться. Только процедил:
- Эх, гадины… Зачем же вы так со мной?! Ведь я вас любил…
Катя быстро накинула на себя халатик и крикнула:
- Бежим!
Схватив заранее сложенные в узелок свои вещи, девушки торопливо полезли по лестнице к спасительному люку и, скинув щеколду, выскочили наверх. Оглянувшись, они увидели, что Гриша уже поднялся с пола, и, пошатываясь, глядя на них мутным злобным взором, ползет за ними, хватаясь окровавленными пальцами за перекладины, и хрипит:
- Все равно найду…суки.
Катя захлопывает люк и вставляет в дырку дужки железный прутик. Снизу в люк раздаются глухие удары, слышен мат.
Выскочив из гаража и быстро сориентировавшись, ибо после продолжительных прогулок, уже знали, где выход со двора, девушки выбежали на улицу и кинулись по шоссе прочь от дома. Испугавшись, что дядя Гриша их догонит на машине, они свернули в лесок, проскочили его в пять минут и оказались на автобусной остановке, где как раз тормознул автобус.
Когда подошла насупленная билетерша и строго посмотрела на них, взлохмаченных, испуганных и нервных, Катя торопливо сунула ей в руки подаренный Гришей золотой перстенек:
- Денег у нас нет…
* * *
Оказавшись в родном квартале и уже видя издали свой панельный пятиэтажный дом, такой знакомый и как будто бы уже почти чужой, Маша, отдышавшись, растерянно произнесла:
- А где мы были? Я не запомнила…
- Я тоже не найду, - откликнулась Катя.
- Что родителям скажем? Где столько времени находились?
- Скажем, в Москве работали. Как в записке написали.
- А может, милиции все рассказать?
- Думаю, не стоит. Тогда весь город узнает, что сексуальными рабынями были. Нас замуж никто не возьмет… Все парни в глаза пальцем тыкать будут, надсмехаться над нами, дурами.
- Это точно! – кивнула грустно Маша.
- Боюсь только, что дядя Гриша может выбраться… И начнет угрожать.
- Ну, если выберется – тогда в милицию и сообщим. А пока молчи, как рыба… Слушай… - тут Маша осеклась. – Как это - не выберется?.. Ведь тогда получится, что мы его убили?! 
- Если так, то туда ему и дорога! Ты вспомни, сколько он нас держал взаперти, как над нами издевался! Он моего ребенка убил!.. Словом, не думай об этом, - отрезала жестко Катя.
- Постараюсь… - Маша резко тряхнула головой, будто выбрасывая, как из ящика мусор, ненужные тяжкие мысли. – Ну а если родители спросят, где заработанные деньги?
- Скажем, по дороге цыгане обокрали. Решились, мол, погадать – и лишились всего.
В этот момент у Маши вдруг брызнули слезы и она всхлипнула:
- Говорят, у каждого человека есть ангел-хранитель. Ну почему, почему он за нас сразу не заступился? Чем мы перед ним так провинились?
Катя с досадой отмахнулась:
- Думаю, нет никаких ангелов. Сами виноваты – впредь надо быть с мужиками осторожней!
И они, стыдливо закрывая руками лица от прохожих, среди которых могли оказаться знакомые и пристать с неуместными расспросами, побежали каждая к своему подъезду. С одной, заглушающей все остальное, мыслью: нырнуть скорее в свою уютную квартиру, спрятаться от всех насильников за толстой дверью, укрыться от столь жестокого и страшного, как оказалось, мира в материнских теплых объятиях! А Свету дома ждала сейчас не только мать, но и маленькая сестренка, а  на самом то деле ее родная дочь…Но это ей еще предстоит узнать… 
***
В это время два грустных, невидимых людям милых ангела с печальными голубыми глазами, летали над девушками на прозрачных больших крыльях и размышляли беззвучно меж собой, словно оправдываясь: «Увы, мы не всевластны! Думаете, нам было не тяжко смотреть на ваши страдания?»; «Да, нам приказали свыше не вмешиваться, чтоб научить вас и остальных жить по-другому – лучше, чище, добрее. Знать, что зло и обида порождают другое зло, а то новое…» ; «А теперь мы постараемся сделать вас по-настоящему счастливыми и любимыми!»
                2008г.
 









СТРЕЛА В ВЕЧНОСТЬ
Повесть
                "Сгину я, меня пушинкой
                Ураган сметет с ладони".
                В.  Высоцкий.               
               
К
огда нагрянул юбилей Владимира Высоцкого, его семидесятилетие, Игорь осознал, что уж двадцать восемь лет его нет на российской земле, чего не укладывалось в голове, ибо для Игоря тот и не уходил в иной мир, по крайней мере, песни его (благо теперь они все записаны качественно на дисках) он нередко слушал, а в минуты грусти и радости обращался к томику его стихов, так что юбилей воспринял неожиданной датой. Хотя, в общем-то, понимал, что это для него, Игоря, юность ассоциируется с песнями Высоцкого, которого он с парнями постоянно, готовясь под его хрипловатый проникновенный голос даже к экзаменам, «крутил» на дребезжащем стареньком магнитофоне в студенческой общаге, Высоцкий остался в памяти, что он как данность (вроде вечного неба и солнца), а вот для современной молодежи, для нынешних двадцатилетних, Высоцкого может вообще не существовать… Да, пресса и телевидение немало делали, чтоб имя Высоцкого не забылось, и для этого устраивали почти каждый год концерты, где и солидные и молодые певцы старались, а порой и из кожи лезли, чтоб слабенькими голосами передать энергию и мощь его песен – особенно досадовали Игоря уж совсем писклявые женоподобные певцы из клана Пугачевой, с пустыми глазенками пищащие со сцены истинно мужские, порой грубые песни, однако он и это принимал, считая, что хотя бы так, из уст нынешних кумиров, творчество Высоцкого достигнет ушей молодежи…
Юбилей Высоцкого отмечался по всей стране, но и Игорь с друзьями в Набережных Челнах решили не осрамиться, ибо, пожалуй, только кроме Москвы, где певец и поэт жил, где создан его музей, еще этот молодой провинциальный город хранит о нем большую память и многое делает для его пропаганды, хотя он всего раз побывал на стройке легендарного нового города и на заводах с гастролями театра на Таганке: в городе есть памятная доска на ДК Культуры, где он выступал, есть оригинальный бронзовый памятник, представляющий словно бы расколотый колокол, который напоминает треснувшую пополам гитару, а также есть музей, где собраны верными неутомимыми поклонниками материалы о его здесь пребывании… Игорь еще не жил в городе, когда сюда приезжал Высоцкий, но очень много слышал о нем от людей, которые его видели, - тогда это еще были молодые поэты, музыканты, барды (а город строили в основном именно они - романтики). Игорю, в связи с юбилеем, вспомнился человек, который сумел лично пообщаться с кумиром страны и которого, к сожалению, уже не было среди нынешних возмужавших и уже поседевших друзей очень давно… Это был Мансур, писавший замечательные стихи и рассказы, но, в отличие от Высоцкого, ныне забытый критиками, читателями, да и друзьями, что натолкнуло Игоря на философскую грустную мысль: почему одни таланты остаются в памяти народной навсегда, а другие уходят в темноту и забвение? В этом, наверное, есть какая-несправедливость?.. И чтоб как-то восстановить память о коллеге-литераторе, которого видел всего раз на литературном вечере, Игорь, перечитав написанные Мансуром произведения, его дневник, порасспросив о нем близких друзей, решил написать о его краткой жизни, ибо тот жил так же страстно, как Высоцкий, и тоже рано ушел…
Сразу после концерта местных бардов, устроенного в прекрасном зале мэрии, который был заполнен поклонниками и куда приехал сын Высоцкого - Никита, похожий на самого Владимира Семеновича, прочитавший с характерным надрывом и мощнейшей энергетикой стихи отца, Игорь сел за повесть о Мансуре…

Гл. 1
Боль¬шин¬ст¬во од¬но¬клас¬с¬ни¬ков при¬шло в шко¬лу оп¬рят¬ны¬ми, в от¬гла-жен¬ных за¬бот¬ли¬вы¬ми ма¬ма¬ми брюч¬ках и ру¬ба¬шеч¬ках, а Ман¬сур - в за¬ла-тан¬ных ста¬рых шта¬нах. Хо¬ро¬шо вы¬у¬чив уро¬ки в спо¬кой¬ной об¬ста¬нов¬ке, ребята бой¬ко от¬ве¬тили у до¬ски, а он, из-за шум¬ных раз¬го¬во¬ров пья¬ных в до¬ме не су¬мев да¬же за¬гля¬нуть в учеб¬ник, за¬пи¬нал¬ся и мям¬лил.
- Ты, на¬вер¬ное, бу¬дешь лет¬чи¬ком! - ла¬с¬ко¬во сказала молодая симпатичная учи¬тель¬ни¬ца получившему пятерку Бо¬ре, маль¬чи¬ку ак¬ку-рат¬но¬му и веж¬ли¬во¬му, а взгля¬нув на разлохмаченного Ман¬су¬ра, сочувственно про¬из¬несла: - Ну, а из те¬бя вый¬дет ли что пут¬ное?
- Вый¬дет, вот уви¬ди¬те! - опу¬стив го¬ло¬ву и сжав зу¬бы, уп¬ря¬мо прошептал он, и ему захо¬те¬лось сей¬час же до¬ка¬зать это...
Ман¬сур не обиделся на учи¬тель¬ни¬цу, рассуждала так не толь¬ко она. Вот и со¬сед¬ки, сидевшие под раскидистой старой березой на скамеечке, ког¬да он шел из школы домой, су¬да¬чи¬ли: "Труд¬ная жизнь у пар¬ниш¬ки. Отец в тюрь¬ме. Мать од¬на его рас¬тит... Хоть бы не вы¬пи¬ва¬ла, да раз¬ных му¬жи¬ков к се¬бе не во¬ди¬ла. А то станет бес¬при¬зор¬ни¬ком". Они жа¬ло¬ст¬ли-во посмот¬ре¬ли ему вслед и озабоченно пока¬ча¬ли го¬ло¬ва¬ми.
Филь¬мов про бес¬при¬зор¬ни¬ков в клу¬бе по¬ка¬зы¬ва¬ли мно¬го. Их пред¬став-ля¬ли гряз¬ны¬ми, в лох¬моть¬ях вме¬сто одеж¬ды, с па¬пи¬ро¬сой во рту, с на¬гло-ва¬той ух¬мыл¬кой... И Ман¬сур  недовольно пробубнил соседкам:
- Нет, я не бу¬ду та¬ким! Не ду¬май¬те, что толь¬ко ва¬ши оп¬рят¬ные сыночки всего добьются...
Старинный го¬ро¬док, состоявший в основном из деревянных домов, расположился на крутом высоком бе¬ре¬гу пол¬но¬вод¬ной Ка¬мы. Бы¬ла здесь не¬боль¬шая при¬стань с об¬шар¬па¬нным деревянным де¬бар¬ка¬де¬ром. Забросив портфель с учебниками в сенцы, Ман¬сур по¬бе¬жал туда и стал ждать, ког¬да при¬плы¬вет бе¬лый, чи¬с¬тый кра¬са¬вец теп¬ло¬ход. Он изу¬чил ви-сев¬шее на сте¬не рас¬пи¬са¬ние, знал на¬зва¬ния всех теп¬ло¬хо¬дов и встре¬чал каж¬дый так, слов¬но имен¬но на этом дол¬жен уехать в пре¬крас¬ную стра¬ну!
Гля¬дя на сте¬лю¬щу¬ю¬ся над во¬дой ту¬ман¬ную дым¬ку, он меч¬тал, что од-наж¬ды ся¬дет на белый теплоход и по¬плы¬вет, как ге¬рой Гри¬на, ко¬то¬рый был лю¬би¬мым пи¬са¬те¬лем, ту¬да, где жизнь такая, как свер¬ка¬ю¬щий на¬чи¬ще-нной медью и све¬жей кра¬ской, стек¬ла¬ми ил¬лю¬ми¬на¬то¬ров ее по¬сла¬нец! Он уп¬лы¬вет без¬ве¬ст¬ный, все¬ми за¬бы¬тый, не¬до¬кор¬м¬лен¬ный, а че¬рез не¬сколь¬ко лет вер¬нет¬ся иным - зна¬ме¬ни¬тым! Го¬ро¬док за¬ра¬нее бу¬дет знать о его при-ез¬де. На де¬бар¬ка¬де¬ре вы¬ве¬сят пла¬кат, где боль¬ши¬ми бук¬ва¬ми на¬пи¬шут: "Сла¬ва на¬ше¬му зем¬ля¬ку!". Из¬да¬ли он уви¬дит сот¬ни лю¬дей, за¬пол¬нив¬ших бе¬рег, они бу¬дут ма¬хать бу¬ке¬та¬ми цве¬тов. Сре¬ди лю¬дей он заметит свою сим¬па¬тич¬ную на¬ряд¬ную учи¬тель¬ни¬цу. Взвол¬но¬ван¬ная, она по¬дой¬дет и ска¬жет: "Из¬ви¬ни, я ошиб¬лась в те¬бе...". При¬дут сю¬да и со¬сед¬ки, ко¬то¬рые с удив¬ле¬ни¬ем ста¬нут шеп¬тать: "И, прав¬да, не в от¬ца по¬шел...". От¬дель¬но от всех бу¬дет сто¬ять мать, ти¬хо пла¬ча от гор¬до¬сти за сы¬на. Он вы¬трет ее сле¬зы и возь¬мет под ру¬ку: "Не плачь. Те¬перь за¬жи¬вем по-но¬во¬му".
Уехать Ман¬сур хо¬тел к мо¬рю, в дальние страны, ведь герои Гри¬на на-хо¬ди¬ли по¬кой и сла¬ву именно там.
* * *
Од¬но¬клас¬с¬ни¬ца Неля, блед¬ная и ти¬хая, на пе¬ре¬ме¬нах, в от¬ли¬чие от гор¬ла¬стых и бой¬ких дев¬чо¬нок, не бе¬га¬ла по клас¬су, а мол¬ча, как за¬мер¬з-шая птич¬ка, си¬де¬ла за пар¬той. Вчера Мансур, жалея ее, донес из школы ее тяжелый портфель, и она благодарно посмотрела на него темными печальными глазами. И вот сегодня не при¬шла в шко¬лу... В кон¬це уро¬ков клас¬с¬ная гру¬ст¬но всем ска¬за¬ла, что ночью Неля умер¬ла от врож¬ден¬но¬го по¬ро¬ка сер¬д¬ца. Ман¬сур с ис¬пу¬гом по¬ду¬мал: "Вот жи¬вешь-жи¬вешь, и вдруг те¬бя нет. И меч¬ты не осу¬ще¬ст¬вишь!".
Ког¬да од¬но¬клас¬с¬ни¬ки по¬шли ее хо¬ро¬нить, на¬ряд¬ные, в пи¬о¬нер¬ских гал-сту¬ках за¬чем-то, словно шли на торжественную школьную линейку, он сбе¬жал. Не мог смот¬реть на ху¬день¬кое ли¬чи¬ко, об¬ло¬жен¬ное бу¬маж¬ны¬ми яр¬ки¬ми цве¬та¬ми и тор¬ча¬щее, как восковая мааска, из ко¬рот¬ко¬го гро¬би¬ка. Он ока¬зал¬ся снова на при¬ста¬ни. Был уже ве¬чер, ког¬да, пых¬тя, по¬до¬шел теп¬ло¬ход "Док¬тор Пи¬ро¬гов". В кар¬ма¬не шта¬нов у Ман¬су¬ра ле¬жал смя¬тый рубль, и он ре¬шил, что по¬ра ехать. Про¬брать¬ся на теп¬ло¬ход ве¬че¬ром, ког¬да на де¬бар¬ка¬де¬ре поч¬ти нет лю¬дей, и толь¬ко един¬ст¬вен¬ная лам¬поч¬ка ос¬ве¬ща¬ет па¬лу¬бу, не со¬ста¬ви¬ло тру¬да. Он пе¬ре¬мах¬нул че¬рез пе¬ри¬ла и, при¬гнув¬шись, пробе¬жал в трюм, где был "чет¬вер¬тый класс" и на дощатых нарах си¬де¬ли люди, охраняя мешки и баулы. Ни¬кто из них не об¬ра¬тил вни¬ма¬ния на но¬во¬го ма¬лень¬ко¬го пас¬са¬жи¬ра. Когда теплоход отчалил, Ман¬сур поднялся на его нос и, де¬ржась за железный бор¬тик, стал на¬пря-жен¬но смот¬реть впе¬ред. Ждал, ког¬да, на¬ко¬нец, по¬ка¬жет¬ся мо¬ре, боль¬шие чайки и огромные ко¬раб¬ли с разноцветными иностранными флаг¬ами. Ему ве¬ри¬лось, что он про¬бе¬рет¬ся на та¬кой и по¬плы¬вет к да¬ле¬ким неведомым ос¬т¬ро¬вам, пол¬ным со¬кро¬вищ, оставленных пиратами...
Че¬рез двое су¬ток го¬ло¬дно¬го, когда он стащил пачку печенья из буфета и толстая буфетчица закричала "Держите вора!", его цепкими пальцами схватил за ши¬во¬рот дол¬го¬вя¬зый мат¬рос. Мансур, вырываясь, хотел укусить его за руку, но тот дал ему шалбан в лоб и от¬вел к седовласому ка¬пи¬та¬ну. Тот, пыхтя папиросой, стро¬го спро¬сил:
- Кто та¬кой? Как зо¬вут? Мо¬жет, цы¬га¬не¬нок? От та¬бо¬ра от¬стал?
 Ман¬сур по¬хо¬дил на цы¬га¬нен¬ка - был смуг¬лым, чер¬но¬во¬ло¬сым, да и цы¬ган с чумазыми детьми в то вре¬мя ез¬ди¬ло на теп¬ло¬хо¬дах мно¬го.
Не отвечая на воп¬ро¬сы, он, набычившись, смот¬рел¬ в пол.
- Ну что ж, - ска¬зал тог¬да капитан. - Сда¬дим в ми¬ли¬цию, а по¬том те¬бя от¬пра¬вят в де¬тский дом.
Ми¬ли¬ция, де¬тский дом... - это¬го ему не хо¬те¬лось. По¬лу¬чит¬ся, что, действительно, бес¬при¬зор¬ник.
- Не цы¬га¬не¬нок я, - обиделся Ман¬сур. - Я та¬та¬рин...
Че¬рез не¬сколь¬ко дней ми¬ли¬ци¬о¬нер при¬вез его об¬рат¬ным рейсом теп¬ло-хо¬да до¬мой и сдал в ру¬ки ма¬те¬ри. Так окон¬чи¬лось пу¬те¬ше¬ст¬вие, в ко¬то-ром он су¬мел до¬брать¬ся толь¬ко до Са¬ра¬то¬ва. Мо¬ре ос¬та¬лось не¬до¬ся¬га¬е-мым...         
* * *
Друг Лень¬ка был креп¬кий пар¬ниш¬ка и без бо¬яз¬ни ку¬пал¬ся зи¬мой в ледяной пол¬ынье. В борь¬бе он лег¬ко клал всех на ло¬пат¬ки. И хо¬тя Ман-сур счи¬тал се¬бя по¬силь¬нее мно¬гих свер¬ст¬ни¬ков, с Лень¬кой со¬вла¬дать не мог. Бла¬го¬да¬ря Лень¬ки¬ным ку¬ла¬кам ре¬бя¬та с ули¬цы в ча¬с¬тых схват¬ках, про¬ис¬хо¬див¬ших из-за кра¬си¬вых, на¬чи¬на¬ю¬щих осоз¬на¬вать се¬бе це¬ну дев-чо¬нок, вы¬хо¬ди¬ли по¬бе¬ди¬те¬ля¬ми. "Лень¬ка идет... Лень¬ка ...", - по¬яв¬лял¬ся ува¬жи¬тель¬ный шу¬мок в чу¬жой ком¬па¬нии, сто¬ило ему по¬я¬вить¬ся у приземистого клу¬ба. Ког¬да в не¬зна¬ко¬мом ме¬с¬те, где по¬па¬да¬лись пни и ямы, про¬кла¬ды¬ва¬ли лыж¬ню, то Лень¬ка ловко ла¬ви¬ро¬вал меж¬ду еля¬ми; снеж¬ное об¬ла¬ко взды¬ма¬лось над ним, и ка¬за¬лось, оно вот-вот на¬кро¬ет его с го¬ло¬вой, и он за¬ро¬ет¬ся ли¬цом в снег, но вско¬ре он вы¬ны¬ри¬вал из это¬й круговерти у под¬но¬жия скло¬на и по¬бед¬но взды¬мал лыж¬ные пал¬ки. Но глав¬ное, че¬му Лень¬ка от¬да¬вал силы, был бокс. По¬сле то¬го как он вы¬иг¬рал зо¬наль¬ные со¬рев¬но¬ва¬ния, в от¬кро¬вен¬ном раз¬го¬во¬ре с Ман¬су¬ром ска¬зал:
- Мо¬жет, в сбор¬ную возь¬мут. Хо¬чу с ку¬бин¬ца¬ми и аме¬ри¬кан¬ца¬ми бок-си¬ро¬вать...
И вдруг он разбился... Ни¬кто не знал, по¬че¬му он, мча¬щий¬ся на боль-шой ско¬ро¬сти, не сумел удержать руль своей "Явы". Го¬во¬ри¬ли раз¬ное.  Пожилой со¬сед Ман¬су¬ра, шо¬фер гру¬зо¬ви¬ка дя¬дя Са¬ша, ав¬то¬ри¬тет¬но рас-суж¬дал:
- Вся¬кое мо¬жет слу¬чить¬ся. При рез¬ком по¬во¬ро¬те ко¬ле¬со за¬вез¬ло на пе-соч¬ке... Мо¬жет, из-под впе¬ре¬ди иду¬ще¬го ав¬то¬мо¬би¬ля вы¬ско¬чил ка¬мень и вда¬рил в глаз, а мо¬жет, про¬сто пче¬ла в  рот залетела - та¬кие слу¬чаи то¬же бы¬ва¬ли...
Ман¬сур ду¬мал: "Что уж го¬во¬рить о дру¬гих, ес¬ли да¬же по¬беж¬дающий в лю¬бой си¬ту¬а¬ции Ленька по¬гиб так не¬ле¬по... Видимо, смерть всег¬да на¬че-ку". И опять Мансуру за¬хо¬те¬лось уехать. Но ку¬да? Уже не тот воз¬раст, что¬бы бе¬жать с руб¬лем в кар¬ма¬не... Да и бес¬по¬лез¬но ку¬да-ли¬бо бе¬жать. Нет ска¬зоч¬ной стра¬ны, где мож¬но, со¬вер¬шив по¬двиг, стать в одно мгно¬ве-ние зна¬ме¬ни¬тым и богатым...
Он, к сво¬е¬му сты¬ду, боялся по¬хо¬ро¬н Лень¬ки: не хо¬те¬лось смот¬реть, как по¬ло¬жат его в ды¬ша¬щую про¬хла¬дой яму и за¬сып¬лют зем¬лей. От¬ту¬да, как из¬ве¬ст¬но, не при¬хо¬дят, что¬бы по¬смот¬реть на звездное бездонное не¬бо или по¬пить, прихлебывая малинное варенье, густой чаек с жи¬вы¬ми еще товарищами... Больно было слу¬шать ры¬да¬ния ма¬те¬ри, ко¬то¬рая за два дня, по¬ка Лень¬ка ле¬жал в ком¬на¬те в гро¬бу, по¬се¬де¬ла, не¬сколь¬ко раз па¬да¬ла в об¬мо¬рок...
Ког¬да Лень¬ку по¬хо¬ро¬ни¬ли, Ман¬сур один ос¬тал¬ся по¬сре¬ди клад¬би¬ща и дол¬го смот¬рел на кре¬сты. Бы¬ло мно¬го по¬ко¬сив¬ших¬ся, сгнив¬ших, упав¬ших со¬всем, без имен и надписей. Ни¬кто уже не ухаживал за провалившимися, заросшими бурьяном мо¬гил¬ка¬ми. Род¬ст¬вен¬ни¬ки ли уже все умер¬ли или разъ¬еха¬лись, или про¬сто вы¬вет¬ри¬лась из их го¬лов па¬мять? Ско¬рее все¬го - по¬след¬нее. Дол¬го ли по¬мнит че¬ло¬век? По¬мнит ро¬ди¬те¬лей, де¬ду¬шек - и все. А пра¬ба¬бу¬шек и тем бо¬лее прап¬ра уже нет?..Он, конечно, знает, что они были, но какие – это его ужене интресует.
Он вдруг представил, сколь¬ко мил¬ли¬о¬нов и мил¬ли¬о¬нов лю¬дей жи¬ло на зем¬ле во все вре¬ме¬на! Ес¬ли вы¬стро¬ить их  в це¬поч¬ку, то она, на¬вер¬ное, вы¬тя¬нет¬ся до са¬мой лу¬ны или даль¬ше. И от дальних предков не со¬хра¬ни-лось даже срав¬няв¬ши¬х¬ся с зем¬лей хол¬ми¬ков. Так за¬чем во¬об¬ще жить? Или как на¬до жить, что¬бы о те¬бе ос¬та¬лась хоть ка¬кая-то па¬мять... пусть не¬на¬дол¬го!?               
* * *
Пе¬ред ар¬мией он влю¬бил¬ся. В ту по¬ру ра¬бо¬тал на при¬ста¬ни - по¬мо¬гал пожилому ленивому шки¬пе¬ру: прини¬мал толстый канат - чал¬ку со швар-ту¬ю¬щих¬ся су¬дов, по¬да¬вал пас¬са¬жи¬рам дощаной трап и мыл де¬бар¬ка¬дер. Здесь, на при¬ста¬ни, он и уви¬дел незнакомку. Та вме¬сте с под¬ру¬гой каж-дую суб¬бо¬ту при¬ез¬жа¬ла на трам¬вай¬чи¬ке из со¬сед¬не¬го го¬род¬ка, где учи-лась в ме¬ди¬цин¬ском учи¬ли¬ще. Она была мол¬ча¬ли¬вой, за¬га¬доч¬ной и полной достоинства.
По суб¬бо¬там, пе¬ред при¬хо¬дом трам¬вай¬чи¬ка, он осо¬бен¬но тща¬тель¬но дра¬ил шваб¬рой па¬лу¬бу де¬бар¬ка¬де¬ра и чи¬с¬тил ме¬лом пу¬го¬ви¬цы сво¬е¬го ки-те¬ля. Хо¬те¬лось, что¬бы девушка на¬ко¬нец-то об¬ра¬ти¬ла на не¬го вни¬ма¬ние. За¬ме¬ти¬ла, что есть та¬кой мо¬ло¬день¬кий с еще мягкими черными усиками мат¬рос!
Он бы дав¬но за¬го¬во¬рил с девушкой, да стес¬нял¬ся сво¬е¬го за¬и¬ка¬ния. В де¬тстве он упал с кры¬ши до¬ма, уда¬рил¬ся силь¬но го¬ло¬вой и с тех пор за¬и-кал¬ся. Прав¬да, с годами все мень¬ше, но при вол¬не¬нии сло¬ва опять на¬чи-на¬ли за¬стре¬вать в гор¬ле. Ну, а кра¬си¬вых неж¬ных слов у Ман¬су¬ра на¬ко¬пи-лось для девушки мно¬го. Сло¬ва скла¬ды¬ва¬лись в строч¬ки, ду¬шили, их не-об¬хо¬ди¬мо бы¬ло вы¬плес¬нуть из се¬бя. "На¬до их за¬пи¬сы¬вать!", - по¬нял од-наж¬ды он и с тех пор стал носить в кителе удобный блок¬но¬т и грифельный ка¬ран¬да¬ш. До¬жи¬да¬ясь трам¬вай¬чи¬ка, он си¬дел на но¬су де¬бар-ка¬де¬ра, при¬слу¬ши¬вал¬ся к ти¬хо¬му пле¬ску волн и пи¬сал.
По¬том Гу¬зель, так звали девушку,  пе¬ре¬ста¬ла при¬ез¬жать - ее по¬сла¬ли по¬сле окон¬ча¬ния учи¬ли¬ща по рас¬пре¬де¬ле¬нию в ка¬кой-то даль¬ний рай¬он. Од¬на¬ко пи¬сать он не бро¬сил. На¬о¬бо¬рот, стал раз¬мыш¬лять еще больше над жиз¬нью, в ко¬то¬рой так мно¬го по¬терь!..
Ду¬мал: как на¬до жить, что¬бы каж¬дый день встре¬чать, слов¬но праз¬д¬ник - будто сто¬ишь на при¬ста¬ни с заветным би¬ле¬том в ру¬ках, а по Ка¬ме уже под¬хо¬дит к тебе на всех па¬рах ос¬ле¬пи¬тель¬но-бе¬лый красавец теп¬ло¬ход, ко¬то¬рый че¬рез не¬сколь¬ко ми¬нут ум¬чит те¬бя к неведомым счастливым  берегам!    
* * *
Про¬смат¬ри¬вая в биб¬ли¬о¬те¬ке под¬бор¬ку жур¬на¬ла "Ого¬нек", Ман¬сур уви-дел кар¬ти¬ну Ни¬ко¬лая Ре¬ри¬ха. На ней был изо¬бра¬жен  на¬тя¬ги¬ва¬ю¬щий лук всад¬ник на краю пропасти. Сам всад¬ник был на¬столь¬ко мал на фо¬не веч-ных могучих гор, на¬столь¬ко ши¬ро¬ка и без¬дон¬на про¬пасть и на¬столь¬ко ту-ман¬на, сум¬рач¬на и не¬до¬ступ¬на даль, что так и хо¬те¬лось с иро¬нич¬ной ус-меш¬кой ска¬зать: "Эй, ду¬ра¬чок, не¬у¬же¬ли ду¬ма¬ешь, что твоя стре¬ла ку¬да-ни¬будь до¬ле¬тит?".
Эта кар¬ти¬на так по¬ра¬зи¬ла, что он це¬лый час рас¬сма¬три¬вал ее, вгля¬ды-вал¬ся в мут¬но¬ва¬тую сизую даль, пы¬та¬ясь уви¬деть то, что за¬ме¬тил всад-ник, и по уп¬рямому из¬ги¬бу могучего лу¬ка, по той уве¬рен¬ной си¬ле, с ко¬то-рой на¬тя¬ну¬та те¬ти¬ва, Мансуру передавалась вера, что стре¬ла все-та¬ки до-ле¬тит. По¬том, не¬за¬мет¬но от биб¬ли¬о¬те¬кар¬ши, он вы¬рвал ре¬про¬дук¬цию из жур¬на¬ла, свер¬нул ее тру¬боч¬кой и унес под ру¬ба¬хой. До¬ма по¬ве¬сил на стен¬ку и каж¬дый раз, вхо¬дя в ком¬на¬ту, за¬дер¬жи¬вал¬ся на ней взгля¬дом и ду¬мал: "По¬ра, по¬ра и мне за¬мах¬нуть¬ся, по¬ра и мне пу¬с¬тить стре¬лу...".
* * *
При¬во¬дя как-то свои за¬пи¬си в по¬ря¬док, Ман¬сур по¬нял, что целью его жиз¬ни дол¬ж¬на стать ли¬те¬ра¬ту¬ра. «По¬че¬му не по¬пы¬тать¬ся на¬пи¬сать та¬кие про¬из¬ве¬де¬ния, как Грин?!» - по¬ду¬мал нахально он. Ведь в его возрасте¬ этот че¬ловек¬ тоже бы¬л ни¬ко¬му не из¬ве¬ст¬ен. Ходил непри¬мет¬ный скромный и замкнутый ю¬но¬ша с бледным  лбом по пыльным улицам захолустного городка, и не бы¬ло у него на лбу пе¬ча¬ти, что вот идет бу¬ду-щий та¬лант, не бы¬ло оре¬о¬ла над го¬ло¬вой...
С этих пор он за¬по¬ем стал чи¬тать. Он в не¬де¬лю по два ра¬за хо¬дил в биб¬ли¬о¬те¬ку и брал стопки книг. Чи¬тал в по¬сте¬ли, дол¬го ночью не га¬ся све¬та, чи¬тал за едой. Ка¬за¬лось, возь¬ми у не¬го из-под но¬са та¬рел¬ку с су-пом, он это¬го не за¬ме¬тит и, ма¬ши¬наль¬но пе¬ре¬ворачивая стра¬ни¬цы, бу¬дет, как осел за охап¬кой се¬на, ид¬ти за та¬рел¬кой и чи¬тать на хо¬ду... Осо¬бен¬но нра¬ви¬лись ему сти¬хи Лер¬мон¬то¬ва, они захватывали напором и ритмом. При чте¬нии их на него схо¬ди¬ла ка¬кая-то бла¬го¬дать, слов¬но он сто¬ял под ду¬шем, и на те¬ло тек¬ла во¬да, не хо¬лод¬ная и не го¬ря¬чая, а та¬кая, что за-хва¬ты¬ва¬ло дух.
Мыс¬ли, ко¬то¬рые он каж¬до¬днев¬но за¬пи¬сы¬вал в блок¬нот, не по¬хо¬ди¬ли на сти¬хи Лер¬мон¬то¬ва и  дру¬гих по¬э¬тов, и это сму¬ща¬ло. Поэтому он не по¬ка-зы¬вал их друзь¬ям, не по¬сы¬лал в гор¬од¬скую га¬зет¬ку, где иног¬да пуб¬ли¬ко-ва¬лись сти¬хи ме¬с¬т¬ных по¬э¬тов. В его стихах не бы¬ло риф¬мы, они походили на од¬но длин¬ное пред¬ло¬же¬ние. Ман¬сур бо¬ял¬ся, что, ес¬ли  даст их ко¬му-ни¬будь по¬чи¬тать, ему с ухмылкой ска¬жут: "Нет, до¬ро¬гой друг, ты пи¬шешь ахи¬нею. Брось луч¬ше. Ни¬ка¬кой ты не по¬эт!".
Но од¬наж¬ды ему по¬па¬лась кни¬га "Листья травы" Уол¬та Уит¬ме¬на - аме-ри¬кан¬ско¬го по¬э¬та про¬шло¬го ве¬ка. Про¬чи¬тав ее, он со сдер¬жан¬ной ра¬до-стью во¬с¬к¬лик¬нул: "Вот! Он, ко¬неч¬но, по¬ка пи¬шет луч¬ше, но, глав¬ное, так же!". Вы¬яс¬ни¬лось, что мыс¬ли его - не что иное, как вер¬либ¬ры или бе¬лые сти¬хи. А кни¬га эта да¬ла воз¬мож¬ность по¬чув¬ст¬во¬вать, что он на пра¬виль-ном пу¬ти.
Вы¬брав из на¬пи¬сан¬но¬го три де¬сят¬ка лучших вер¬либ¬ров, Ман¬сур по-слал их в тол¬стый сто¬лич¬ный  жур¬нал. Над¬еял¬ся, что че¬рез ме¬сяц его тво¬ре¬ния на¬пе¬ча¬та¬ют, а он при¬дет в биб¬ли¬о¬те¬ку, от¬кро¬ет яркий красивый жур¬нал и сра¬зу оты¬щет свое имя и свои стихи...
Весь ме¬сяц он с та¬ин¬ст¬вен¬ным ви¬дом хо¬дил по го¬род¬ку, смот¬рел на лю¬дей и пред¬став¬лял, как у мно¬гих из них, когда они про¬чтут его вер¬либ-ры, из¬ме¬нит¬ся по¬ня¬тие о жиз¬ни. Не сра¬зу, ко¬неч¬но, а со вре¬ме¬нем, они ска¬жут по¬ка¬ян¬но: "Ты был прав, Ман¬сур! Не¬кра¬си¬во мы жи¬вем, тра¬тим жизнь на пу¬с¬тя¬ки...".
Осо¬бен¬но ча¬с¬то его посещали такие мысли, когда проходил мимо вин-но¬го ма¬га¬зи¬на - при¬зе¬ми¬сто¬го зда¬ния с от¬ва¬лив¬шей¬ся шту¬ка¬тур¬кой, с боль¬шой мут¬ной лу¬жей у самого входа. Здесь с ут¬ра до но¬чи тол¬пи¬лись му¬жи¬ки и ба¬бы с пу¬с¬ты¬ми и бес¬смыс¬лен¬ны¬ми, слов¬но белые пу¬гов¬ки, гла¬за¬ми. Та¬щи¬ли в ды¬ря¬вых сет¬ках и сум¬ках со¬бра¬нные по пу¬с¬ты¬рям и по¬мой¬кам пу¬с¬тые бу¬тыл¬ки, об¬ме¬ни¬ва¬ли их на ви¬но и, зай¬дя за угол ма¬га-зин¬чи¬ка, жад¬но ла¬ка¬ли пря¬мо "из гор¬ла". По¬том, раз¬ру¬гав¬шись по пу¬с-тяш¬ной при¬чи¬не (на¬при¬мер, кто-то вы¬пил на гло¬ток боль¬ше, чем по¬ло¬же-но), об¬зы¬ва¬лись ма¬том и дра¬лись. Из¬ва¬ляв¬шись до сви¬нячь¬е¬го со¬сто¬я¬ния в лу¬же, они от¬пол¬за¬ли к за¬бо¬ру и спа¬ли до тех пор, по¬ка за ни¬ми не при-хо¬ди¬ли же¬ны или не за¬би¬ра¬ла ма¬ши¬на мед¬выт¬рез¬ви¬те¬ля... А од¬наж¬ды под ут¬ро шед¬шая с ра¬бо¬ты пен¬си¬о¬нер¬ка-сто¬ро¬жи¬ха обнаружила там мер¬т¬вую жен¬щи¬ну, ко¬то¬рую ког¬да-то все зна¬ли кра¬си¬вой де¬вуш¬кой, чер¬но¬гла¬зой, пыш¬но¬во¬ло¬сой, и которую Ман¬сур, бу¬ду¬чи еще маль¬чи¬ком, тай¬но обожал... И вот те¬перь, гля¬дя на тол¬пив¬ших¬ся око¬ло ма¬га¬зи¬на лю¬дей, с до¬са¬дой и болью он ти¬хо им го¬во¬рил:
- Ду¬ра¬ки! Чем так жить, луч¬ше во¬об¬ще не ро¬дить¬ся!..
Как и дол¬ж¬но бы¬ло слу¬чить¬ся с но¬вич¬ком в ли¬те¬ра¬ту¬ре, во¬зом¬нив¬шем не Бог весть что, вер¬либ¬ры не на¬пе¬ча¬та¬ли... За¬то при¬шло пись¬мо из ре-дак¬ции, где до¬ста¬точ¬но ува¬жи¬тель¬но, по-до¬бро¬му да¬ва¬лись со¬ве¬ты: "Мы вни¬ма¬тель¬но про¬чи¬та¬ли Ва¬ши со¬чи¬не¬ния. Мо¬жем от¬ме¬тить, что они ис¬к-рен¬ни, под¬ку¬па¬ют на¬по¬ри¬сто¬стью. Но, к со¬жа¬ле¬нию, по¬ка не хва¬та¬ет про-фес¬си¬о¬наль¬но¬го ма¬с¬тер¬ст¬ва, жиз¬нен¬но¬го опы¬та. По¬ка Вы еще  пи¬ше¬те о дав¬но из¬ве¬ст¬ных ис¬ти¬нах. А по¬эт дол¬жен так ос¬ве¬тить те¬му, что¬бы она уда¬ри¬ла в ду¬ши лю¬дей мол¬нией - с той же си¬лой и яр¬ко¬стью! Ина¬че чи¬та-те¬ли по¬ду¬ма¬ют: "Так-то и мы мо¬жем со¬чи¬нять..." или с рав¬но¬ду¬ши¬ем ото-дви¬нут жур¬нал в сто¬ро¬ну. И по¬том, Вы ужас¬но без¬гра¬мот¬ны. Чуть ли не в каж¬дом сло¬ве по ошиб¬ке, не го¬во¬ря уж о зна¬ках пре¬пи¬на¬ния и не¬пра¬виль-ном по¬строе¬нии пред¬ло¬же¬ний".
Вот та¬кое было пись¬мо, а мог¬ло бы прий¬ти дру¬гое и на¬всег¬да от¬би¬ть охо¬ту пи¬сать... Но и ре¬дак¬цию в том слу¬чае мож¬но по¬нять: им каж¬дый день приносят де¬сят¬ки толстых ру¬ко¬пи¬сей на¬чи¬на¬ю¬щих, и за на¬гро¬мож-де¬ни¬ем оши¬бок  и примитивизма  мыслей не всег¬да уда¬ет¬ся раз¬гля¬деть при¬зва¬ние че¬ло¬ве¬ка.
Ман¬сур взял¬ся за изу¬че¬ние рус¬ско¬го язы¬ка, ко¬то¬рый, дей¬ст¬ви¬тель¬но, знал пло¬хо. Во-пер¬вых, раз¬го¬варивали до¬ма впе¬ре¬меж¬ку с та¬тар¬ски¬ми сло¬ва¬ми. Во-вто¬рых, раз¬го¬во¬ры ве¬лись на бы¬то¬вые, при¬зем¬лен¬ные те¬мы, где от¬цов¬ские ма¬т¬юги встре¬чались чуть ли не в каж¬дой фра¬зе - где уж изу¬чить бо¬гат¬ст¬во язы¬ка!? Для та¬кого об¬ще¬ния двух со¬тен слов впол¬не до¬ста¬точ¬но. И, в-треть¬их, в шко¬ле Ман¬сур от¬но¬сил¬ся к уро¬ку рус¬ско¬го язы¬ка не¬серь¬ез¬но. По скла¬ду ха¬рак¬те¬ра он не был зуб¬рил¬кой, по¬э¬то¬му поч¬ти не знал пра¬вил грам¬ма¬ти¬ки. Ну, а уп¬раж¬не¬ния, за¬дан¬ные на дом, вы¬пол¬нял не полностью: вместо пят¬над¬цати пред¬ло¬же¬ний, например, пе-ре¬пи¬сывал все¬го де¬сять, а то и мень¬ше... Хо¬те¬лось по¬ско¬рее за¬хлоп¬нуть тет¬рад¬ку и  бе¬жать на ули¬цу, где все-та¬ки идет ин¬те¬рес¬ная жизнь с футболом и лаптой. Вот ес¬ли бы за¬став¬ля¬ли пе¬ре¬пи¬сы¬вать кра¬си¬вые сти-хи, а не скуч¬ные раз¬роз¬нен¬ные пред¬ло¬же¬ния - дру¬гое де¬ло!
Те¬перь он за¬ста¬вил се¬бя про¬штудировать учеб¬ник рус¬ско¬го язы¬ка. Ис-п¬ра¬вил ошиб¬ки в вер¬либ¬рах. Мно¬гое из то¬го, что было подчеркнуто и ка-за¬лось при¬дир¬кой ре¬цен¬зен¬та, было по¬нят¬о.
* * *
Же¬ла¬ние уехать из скучного го¬род¬ка с го¬да¬ми толь¬ко уси¬ли¬ва¬лось. Но сна¬ча¬ла Мансур был при¬зван в ар¬мию. Здесь и уз¬нал из га¬зет, что не¬да¬ле-ко от род¬но¬го го¬род¬ка, все¬го в сот¬не ки¬ло¬мет¬ров, на¬ча¬лось стро¬и¬тель¬ст-во ав¬то¬мо¬биль¬но¬го за¬во¬да. Пи¬са¬лось, что это бу¬дет круп¬ней¬ший за¬вод в ми¬ре, ко¬то¬рый и срав¬нить ни с чем не¬воз¬мож¬но. Что там Ком¬со¬мольск-на-Аму¬ре, Маг¬нит¬ка, Братск по срав¬не¬нию с но¬вой строй¬кой! Нуж¬ны бы-ли новые, молодые и энергичные лю¬ди. В га¬зе¬тах по¬сто¬ян¬но пуб¬ли¬ко¬ва-лись фо¬то¬гра¬фии пар¬ней и дев¬чат, ко¬то¬рые толь¬ко не¬дав¬но при¬еха¬ли на стройку, но уже ус¬пе¬ли не¬ма¬ло сде¬лать и про¬явить се¬бя.  Ман¬сур им за-ви¬до¬вал и чув¬ст¬во¬вал, что имен¬но на этой строй¬ке по¬лу¬чит тот жиз¬нен-ный опыт, о не¬хват¬ке ко¬то¬ро¬го пи¬са¬лось в от¬ве¬те из ре¬дак¬ции... Мно¬гие сол¬да¬ты по¬сле окон¬ча¬ния слу¬жбы по ком¬со¬моль¬ским пу¬те¬вкам уже отправились ту¬да. Он то¬же нетерпеливо счи¬тал дни до де¬мбе¬ля. Стро¬я-щий¬ся ря¬дом с за¬во¬дом го¬род снил¬ся ему, как сни¬лась в де¬тстве ка¬ра¬вел-ла "Бе¬гу¬щая по вол¬нам" и ее па¬ру¬са, оку¬тан¬ные ту¬ма¬ном, ка¬кой бы¬ва¬ет осен¬ним хо¬лод¬ным ут¬ром на Ка¬ме. Этот го¬род ка¬зал¬ся по¬хо¬жим на опи-сан¬ный Гри¬ном го¬род Зур¬ба¬ган, ку¬да еха¬ли за на¬деж¬дой обиженные судьбой люди!         
                * * * 
Ве¬сен¬ним днем, с то¬щим рюк¬зач¬ком за спи¬ной, он при¬был на быстром "Ме¬те¬о¬ре" в На¬бе¬реж¬ные Чел¬ны. Был он в ар¬мей¬ской фор¬ме, а в рюк¬зач-ке ле¬жа¬ла тол¬стая пач¬ка ру¬ко¬пи¬сей вер¬либ¬ров да две застиранные ру¬баш-ки.
Сто¬яла рас¬пу¬ти¬ца. (Ко¬неч¬но, бы¬ло бы луч¬ше, ес¬ли бы вов¬сю све¬ти¬ло сол¬н¬це в унисон с душевным настроением!). Утопая колесами в рас¬кис-шей гли¬не, мед¬лен¬но пол¬зли по без¬до¬рожью "КрА¬Зы", ляз¬га¬ли гу¬се¬ни¬ца-ми тя¬га¬чи. Кругом гро¬моз¬ди¬лись стро¬и¬тель¬ные ле¬са, вспы¬хи¬ва¬ли вспо¬ло-хи свар¬ки. Отовсюду слы¬шал¬ся треск, шум, гро¬хот. Бы¬с¬т¬ро, со¬сре¬до¬то-чен¬но ра¬бо¬та¬ли лю¬ди.
Ман¬су¬ру понра¬ви¬лось и оби¬лие мощ¬ной тех¬ни¬ки, и де¬ло¬ви¬тость лю-дей. Все за¬хва¬ти¬ло рит¬мом, стра¬стью, на¬по¬ром. Он не был лю¬би¬те¬лем го-род¬ков, по ко¬то¬рым хо¬дят раз¬мо¬рен¬ные ку¬ри¬цы, где гре¬ют¬ся на сол¬ныш-ке, на завалинках, ле¬ни¬вые ко¬ты, а на ска¬ме¬еч¬ках у па¬ли¬са¬дни¬ков си¬дят ти¬хие ста¬руш¬ки, и здесь ощу¬тил се¬бя в род¬ной сти¬хии. "На¬до то¬ро¬пить¬ся жить, на¬до ус¬петь что-то сделать!..", - вновь по¬ду¬мал он.
Ра¬бо¬ты в го¬ро¬де бы¬ло не¬по¬ча¬тый край. Пла¬ка¬ты и объ¬яв¬ле¬ния за¬зы¬ва-ли. Бю¬ро по тру¬до¬уст¬рой¬ст¬ву сплошь, как обо¬я¬ми в не¬сколь¬ко сло¬ев, бы-ло ок¬ле¬е¬но при¬гла¬ше¬ни¬я¬ми от все¬воз¬мож¬ных ор¬га¬ни¬за¬ций. Сна¬ча¬ла Ман-сур хо¬тел най¬ти не¬су¬ет¬ли¬вую, не¬труд¬ную ра¬бот¬енку, вро¬де сто¬ро¬жа или по¬жар¬ни¬ка, где имел бы воз¬мож¬ность брать¬ся за блок¬нот, руч¬ку и пи¬сать. Но, по¬ду¬мав, что тог¬да ос¬та¬нет¬ся в сто¬ро¬не от на¬сто¬я¬ще¬го де¬ла, ра¬ди ко-то¬ро¬го при¬ехал - по¬стро¬ить кра¬си¬вый го¬род! - по¬шел на строй¬ку. На воз-ве¬де¬ние основного за¬во¬да Ка¬мА¬За - ав¬то¬сбо¬роч¬но¬го.
Обу¬ст¬ро¬ив¬ в тес¬ном ва¬гон¬чи¬ке ма¬ло¬маль¬ский быт, он стал ис¬кать лю-дей, ко¬то¬рые бы то¬же пи¬са¬ли или хо¬тя бы ду¬ма¬ли, как он, а значит, по¬ни-ма¬ли его. Та¬ких он по¬ка не встре¬чал ни в сво¬ем го¬род¬ке, ни в ар¬мии. Хо-тя в юно¬сти же¬ла¬ние по¬до¬бно¬го об¬ще¬ния бы¬ло ми¬зер¬ным, по¬то¬му что ска¬зать ко¬му-либо о сво¬ем со¬чи¬ни¬тель¬ст¬ве ка¬залось за¬зор¬ным. Свер¬ст¬ни-ки могли по¬ду¬мать, что стиш¬ками хо¬тел вы¬пен¬д¬рить¬ся, быть луч¬ше их всех. Вот ес¬ли со¬чи¬нишь пес¬ню, по¬до¬бную "Там над сы¬рой мо¬ги¬лой пла-чет мо¬ло¬день¬кий вор...", ко¬то¬рую мож¬но жа¬лоб¬но сто¬нать под ги¬та¬ру, тог¬да ты свой!  А друзья Ман¬су¬ра в те го¬ды бы¬ли  имен¬но та¬кие - раз¬бит-ная ком¬па¬ния дерзких дра¬чу¬нов. В ар¬мии же на об¬ще¬ние по интересам ос¬та¬ва¬лось не так уж мно¬го вре¬ме¬ни, да и вы¬би¬рать то¬ва¬ри¬щей, близ¬ких по ду¬ху, не из ко¬го - круг зна¬ко¬мых ог¬ра¬ни¬чен со¬слу¬жив¬ца¬ми. Прав¬да, был то¬ва¬рищ, мыс¬ливший об¬раз¬но: уз¬нав, что под¬ру¬га вы¬шла за¬муж, с оби¬дой на¬пи¬сал: "Ес¬ли бы не я - топ¬тал бы те¬бя са¬пог ки¬тай¬ца", а по¬том по¬ло¬жил пись¬мо на пол и так топ¬нул кир¬зо¬вым са¬по¬гом, что пыль¬ная по-до¬шва на¬всег¬да от¬пе¬ча¬та¬лась на бу¬ма¬ге. В то вре¬мя как раз на гра¬ни¬це  ки¬тай¬цы не¬боль¬ши¬ми вооруженными груп¬па¬ми пы¬та¬лись про¬рвать¬ся на остров Даманский, что стоял посреди  Амура, считая его своей территорий.
В На¬бе¬реж¬ных Чел¬нах интересных лю¬де鬬¬¬¬ оказалось мно¬го. Ведь на строй¬ку ехали не толь¬ко за длин¬ным руб¬лем, но и те, кто в ду¬ше по¬эт. И не важ¬но, пи¬шет он сти¬хи или нет, но тя¬га к но¬во¬му, не¬о¬быч¬но¬му и же¬ла-ние по¬чув¬ст¬во¬вать се¬бя в жиз¬ни не пу¬с¬тым ме¬с¬том у не¬го есть!
По¬зна¬ко¬мил¬ся Ман¬сур с ни¬ми так... Шел од¬наж¬ды вдоль за¬бо¬ра, афи-ши на нем чи¬тал, где ка¬кие филь¬мы идут, и вдруг ви¬дит объ¬яв¬ле¬ние: "Все, кто пи¬шет сти¬хи, рас¬ска¬зы или хо¬чет на¬у¬чить¬ся их пи¬сать, при¬гла-ша¬ют¬ся на за¬се¬да¬ние ли¬те¬ра¬тур¬но¬го объ¬е¬ди¬не¬ния "Пегас". Бы¬ло ука¬за¬но чис¬ло, вре¬мя и ад¬рес.
В тесном по¬ме¬ще¬нии ко¬ми¬те¬та ком¬со¬мо¬ла, ку¬да он при¬шел, си¬де¬ло че¬ло¬век трид¬цать дев¬чат и пар¬ней.
- Ты что-ни¬будь пи¬шешь? - спро¬сил взъе¬ро¬шен¬ный, слов¬но толь¬ко что под¬рав¬ший¬ся па¬рень, си¬девший за сто¬лом в цен¬т¬ре ком¬на¬ты.
- Про¬бую..., - от¬ве¬тил Ман¬сур скром¬но, хо¬тя счи¬тал се¬бя уже чуть ли не ге¬ни¬ем, толь¬ко непри¬знан¬ным.
- А от¬ку¬да, ты, при¬ехал? - раз¬да¬лись воз¬гла¬сы с мест.
Мол¬ча, он по¬вер¬нул¬ся к при¬сут¬ст¬ву¬ю¬щим спи¬ной, где на брезентовой ро¬бе боль¬ши¬ми бе¬лы¬ми бук¬ва¬ми бы¬ло на¬пи¬са¬но "ЗУР¬БА¬ГАН".
- Из Ар¬ме¬нии, что ли? - спро¬сил кто-то. - У них там - Ере¬ван, Се-ван...".
Дру¬гой воз¬ра¬зил:
- Нет там та¬ко¬го го¬ро¬да. Это, на¬вер¬ное, в Уз¬бе¬ки¬ста¬не, где-ни¬будь ря-дом с Ле¬ни¬на¬ка¬ном...
- Да это вы¬мыш¬лен¬ный фан¬та¬зией Гри¬на го¬род Меч¬ты, - ска¬зал взъерошенный па¬рень, - как ока¬за¬лось - ру¬ко¬во¬ди¬тель и ор¬га¬ни¬за¬тор "Пегаса". Все сра¬зу по¬смот¬ре¬ли на Ман¬су¬ра как на сво¬е¬го, за¬у¬лы¬ба¬лись, а до это¬го си¬де¬ли, как мэт¬ры, к ко¬то¬рым при¬шел  наглый гра¬фо¬ман.
- Ты что, прав¬да, в этом го¬ро¬де был? – сказал с иронией кто-то.
- Да нет, - па¬ри¬ро¬вал Ман¬сур. - Еще толь¬ко плы¬ву...
 Боль¬шин¬ст¬во «пегасовцев» ему нра¬ви¬лись. Не бы¬ло сре¬ди них  лю¬дей бес¬кры¬лых, ко¬то¬рые ко¬по¬ши¬лись бы в бы¬ту, как жу¬ки в на¬во¬зе. Коренастый па¬рень Юра по¬сто¬ян¬но на¬пе¬вал: "А без ме¬ня, а без ме¬ня здесь ни¬че¬го бы не сто¬яло. Ког¬да бы не бы¬ло ме¬ня...". И ли¬цо его бы¬ло та¬ким, буд¬то со¬би¬ра¬ет¬ся под¬нять что-то тя¬же¬лое, ка¬кой-ни¬будь ре¬корд-ный вес: ниж¬няя гу¬ба вы¬тя¬ну¬та, взгляд со¬сре¬до¬то¬чен¬ный и серь¬ез¬ный. В спо¬рах о ли¬те¬ра¬ту¬ре он от¬ста¬и¬вал иную точ¬ку зре¬ния, чем Ман¬сур, са-мым важ¬ным счи¬тая сти¬хи на зло¬бу дня, сти¬хи-ло¬зун¬ги, вос¬пе¬ва¬ю¬щие труд... Де¬вуш¬ка Ка¬тю¬ша, ху¬день¬кая, блед¬ная, вся си¬ла ко¬то¬рой, ка¬за¬лось, на¬хо¬ди¬лась в си¬них лу¬чи¬стых гла¬зах, за¬я¬ви¬ла, что при¬еха¬ла стро¬ить в ав-то¬гра¬де ком¬му¬низм! Ни боль¬ше ни мень¬ше... И бы¬ла уве¬ре¬на, что лет че-рез де¬сять он на¬сту¬пит. Что¬бы по¬ка¬зать кра¬со¬ту это¬го не¬да¬ле¬ко¬го бу¬ду-ще¬го и при¬бли¬зить его, пи¬са¬ла на¬ив¬ные по¬лу¬фан¬та¬сти¬че¬ские рас¬ска¬зы о гря¬ду¬щем.
Вскоре появилось у Мансура очень много друзей самых раз¬ных про-фес¬сий: ин¬же¬нер, сле¬до¬ва¬тель, кра¬нов¬щи¬ца, учи¬тель¬ни¬ца, шо¬фер - и у каж¬до¬го был свой особый взгляд на жизнь. Всех он пы¬тал¬ся по¬нять, что-бы осоз¬нать жизнь во всей ее слож¬но¬сти, но осо¬бен¬но сдру¬жил¬ся с силь-ным пар¬нем Ни¬ко¬ла¬ем, похожим и русыми волосами и овалом лица на Есенина, пи¬сав¬шим чи¬с¬тые и свет¬лые сти¬хи о при¬ро¬де, Ка¬ме,  де¬тстве, про¬ве¬ден¬ном в ти¬хой не¬боль¬шой де¬ре¬вуш¬ке. По¬сле ар¬мии Ни¬ко¬лай жил не¬сколь¬ко лет в Мо¬с¬к¬ве, но на¬сту¬пил мо¬мент, ког¬да он по¬нял, что без вы-со¬ких ве¬тел око¬ло род¬но¬го до¬ма, на ко¬то¬рых по вес¬не се¬ли¬лись крик¬ли-вые гра¬чи, без мед¬лен¬ной, за¬рос¬шей ка¬мы¬шом ре¬чуш¬ки, где ло¬вил в де-тстве жирных пе¬с¬ка¬рей, он не на¬пи¬шет ни од¬ной та¬лан¬т¬ли¬вой строч¬ки. Ни¬ко¬лай вер¬нул¬ся до¬мой - и что же! Ока¬за¬лось, что его де¬рев¬ня в чис¬ле мно¬гих по¬па¬ла в зо¬ну стро¬и¬тель¬ст¬ва но¬во¬го го¬ро¬да и бы¬ла на¬по¬ло¬ви¬ну сне¬се¬на. Вет¬лы вы¬кор¬че¬ва¬ли, там рыл¬и те¬перь кот¬ло¬ван под фун¬да¬мент вы¬сот¬но¬го до¬ма. А от ре¬чуш¬ки и сле¬да не ос¬та¬лось - за¬сы¬па¬ли ее и свер-ху по¬ло¬жи¬ли бе¬тон¬ку. От этих пе¬ре¬мен сло¬ма¬лось что-то в Ни¬ко¬лае, он за¬пил, пе¬ре¬хо¬дил с ра¬бо¬ты на ра¬бо¬ту, оты¬ски¬вая ме¬с¬то, где, по его сло-вам, "ду¬ша мог¬ла бы от¬дох¬нуть от гро¬хо¬та и шу¬ма". Ци¬ти¬руя сво¬их лю-би¬мых по¬э¬тов - Есе¬ни¬на и Руб¬цо¬ва - в пи¬ку сти¬хам-ло¬зун¬гам Юры, он сер¬ди¬то го¬во¬рил: "Хва¬тит петь ди¬фи¬рам¬бы тех¬ни¬ке! Мать-при¬ро¬да и так пла¬чет от нее...". А на¬е¬ди¬не с Ман¬су¬ром с ка¬кой-то де¬тской без¬за¬щит¬но-стью, ко¬то¬рая ни¬как не вя¬за¬лась с его фи¬зи¬че¬ской си¬лой, слов¬но спра¬ши-вал: "Ко¬му нуж¬ны здесь мои сти¬хи? Всем по¬да¬вай сей¬час сти¬хи–лозунги Юры!".
В стро¬я¬щий¬ся го¬род, при¬ко¬вав¬ший вни¬ма¬ние стра¬ны, при¬ез¬жа¬ли зна-ме¬ни¬тые лю¬ди. Ман¬су¬ра тя¬ну¬ло к ни¬м. Ка¬за¬лось, они зна¬ют ка¬кую-то, не-из¬ве¬ст¬ную ему, выстраданную тай¬ну. По¬че¬му имен¬но они, внеш¬не обык-но¬вен¬ные, су¬ме¬ли до¬стичь ог¬ром¬ных вы¬сот че¬ло¬ве¬че¬ско¬го ду¬ха, стать те-ми, ко¬го лю¬бят ты¬ся¬чи лю¬дей и каж¬дое сло¬во ко¬то¬рых ло¬вят, как про¬ро-че¬ст¬во? На эти воп¬ро¬сы от¬ве¬ти¬ла бы толь¬ко лич¬ная встре¬ча и от¬кро¬вен-ная бе¬се¬да. Но на бе¬се¬ду на¬де¬ять¬ся не при¬хо¬ди¬лось: кто он и кто - они! Да и об¬ста¬нов¬ка нуж¬на со¬от¬вет¬ст¬ву¬ю¬щая, что¬бы с гла¬зу на глаз. А то при¬едет зна¬ме¬ни¬тость, так от¬вет¬ст¬вен¬ные то¬ва¬ри¬щи та¬щат ее то на со-бра¬ние в горком партии, то на бан¬кет, то на встре¬чу с пи¬о¬не¬ра¬ми и пен-си¬о¬не¬ра¬ми. Бед¬ной зна¬ме¬ни¬то¬сти про¬дох¬нуть не¬ког¬да, она ме¬чет¬ся по ме¬роп¬ри¬я¬ти¬ям в мы¬ле, где тут вы¬кро¬ить вре¬мя для об¬ще¬ния с от¬дель¬ным че¬ло¬ве¬ком!?
Ког¬да пря¬мо на стро¬и¬тель¬ную пло¬щад¬ку при¬еха¬ли со¬вет¬ские олим-пий¬цы Люд¬ми¬ла Ту¬ри¬ще¬ва, Вик¬тор Сан¬еев, Ва¬ле¬рий Бор¬зов, то кое-кто из мо¬ло¬дых ра¬бо¬чих лез к ним чуть ли не че¬рез го¬ло¬вы, что¬бы по¬лу¬чить заветный ав¬то¬граф шариковой авторучкой на от¬кры¬точ¬ку или про¬сто на ли¬с¬ток бу¬ма¬ги. Ман¬сур же, скре¬стив на гру¬ди ру¬ки, спо¬кой¬но сто¬ял в сто-рон¬ке. Но зато смот¬рел так, что ни ма¬лей¬шее дви¬же¬ние или вы¬ра¬же¬ние ли¬ца, ко¬то¬рые бы при¬от¬к¬ры¬ва¬ли тай¬ну их ха¬рак¬те¬ров, не спрятались от цеп¬ко¬го взгля¬да. И так стал де¬лать всег¬да. Не пу¬чил во¬с¬тор¬жен¬но зенки, не раз¬евал рот от  лю¬бо¬пыт¬ст¬ва, а пы¬тал¬ся по¬нять, что за ду¬шой у до-стиг¬ше¬го сла¬вы че¬ло¬ве¬ка.
Од¬наж¬ды приехал на гастроли те¬ат¬р на Та¬ган¬ке и вместе с другими артистами - Вла¬ди¬мир Вы¬соц¬кий. Слух о его при¬ез¬де мгновенно рас¬про-ст¬ра¬нил¬ся по го¬ро¬ду. Уж ко¬го-ко¬го, а Вы¬соц¬ко¬го лю¬би¬ли все! Пес¬ни его не¬слись в вы¬ход¬ные дни из рас¬пах¬ну¬тых окон об¬ще¬жи¬тий - и в за¬пи¬си на маг¬ни¬то¬фо¬нах, и под ги¬та¬ру в самодеятельном ис¬пол¬не¬нии. А за¬ме¬ча-тель¬ных пе¬сен, та¬ких, что хва¬та¬ли за са¬мую ду¬шу, у не¬го бы¬ло мно¬го. Их так и хо¬те¬лось петь, как он - на над¬ры¬ве, без по¬зы и де¬ше¬вой иг¬ры, ¬ще-коча нер¬виш¬ки у слу¬ша¬те¬лей. В этой над¬сад¬ной ду¬ше, ка¬за¬лось, так трез-во и с ци¬нич¬ной иро¬нией гля¬дев¬шей на мир, бы¬ло что-то по-гри¬нов¬ски ро¬ман¬ти¬че¬ское, со ще¬мя¬щим чув¬ст¬вом меч¬ты. У Мансура аж горло сдавило, когда он услышал песню "Все рав¬но я те¬бя  как-ни¬будь уве¬зу в свой дво¬рец с бал¬ко¬ном на мо¬ре...". А  впер¬вые ус¬лы¬шав: "Чуть по¬мед-лен¬нее, ко¬ни! Чуть по¬мед¬лен¬нее... И ту¬гую не слу¬шай¬те плеть...", - он за-ры¬дал, раз¬ма¬зы¬вая по ще¬кам светлые сле¬зы. О чем бы¬ла пес¬ня? О том, о чем Ман¬сур по¬сто¬ян¬но ду¬мал - о крат¬ко¬сти жиз¬ни.
В даль¬ней¬шем эта пес¬ня всег¬да за¬став¬ля¬ла его сжи¬мать креп¬че зу¬бы, как шаль¬но¬го хо¬дить по го¬ро¬ду, со¬чи¬няя на хо¬ду, и жить, жить, жить...
Сра¬зу по¬сле сме¬ны он по¬е¬хал к Вы¬соц¬ко¬му. То¬ва¬ри¬щи по бри¬га¬де от-го¬ва¬ри¬ва¬ли: "Ку¬да в та¬ком ви¬де?! Те¬бя и близ¬ко к не¬му  не пу¬с¬тят... И во-об¬ще, что ты ему ска¬жешь?". Да, он одет был не так, как хо¬дят в при¬лич-ное ме¬с¬то: кра¬си¬вое и сна¬ру¬жи и внут¬ри зда¬ние Двор¬ца куль¬ту¬ры "Энер-ге¬тик", где да¬ва¬ли пред¬став¬ле¬ния мо¬с¬ков¬ские ар¬ти¬сты. На нем бы¬ла бре-зен¬то¬вая ро¬ба - та са¬мая, с над¬писью "Зурбаган", шта¬ны с брызгами при-лип¬ше¬го бе¬то¬на и резиновые са¬по¬ги. Но его это не сму¬ща¬ло, он по¬шу¬тил: "Ес¬ли бы я шел к Мус¬ли¬му Ма¬го¬ма¬е¬ву, то на¬це¬пил бы, ко¬неч¬но, фрак и бар¬хат¬ную ба¬боч¬ку!".
В про¬стор¬ном, яр¬ко ос¬ве¬щен¬ном фойе Двор¬ца тол¬пи¬лась мо¬ло¬дежь, же¬ла¬ю¬щая по¬лу¬чить ав¬то¬гра¬фы. На сце¬ну за ку¬ли¬сы никого не пу¬с¬ка¬ли дружинники. На се¬кун¬ду Ман¬сур ос¬та¬но¬вил¬ся и по¬ду¬мал, что для зна¬ком-ст¬ва на¬до иметь ка¬кой-ни¬будь по¬вод, а даль¬ше вид¬но бу¬дет... Он взял у мо¬ло¬день¬кой скром¬ной дев¬чуш¬ки пла¬стин¬ку Вы¬соц¬ко¬го и, по¬о¬бе¬щав ей ав¬то¬граф, ре¬ши¬тель¬но шаг¬нул в слу¬жеб¬ную дверь. За ку¬ли¬са¬ми сно¬ва¬ли ар¬ти¬сты. "Где Вы¬соц¬кий?", - гром¬ко спро¬сил Ман¬сур. "Вон!", - ука¬за¬ли в угол сце¬ны. Там, по¬ста¬вив од¬ну но¬гу на стул, Вы¬соц¬кий с со¬сре¬до¬то¬чен-ным ли¬цом на¬стра¬и¬вал ги¬та¬ру. "Ты, что ли, Вы¬соц¬кий?" - Ман¬сур подошел, обратившись к нему, словно к брату, на «ты» - и это не показалось наглостью, было уместным. "Ну, я..." - хрип¬ло¬ва¬то-гу¬с¬тым го-ло¬сом от¬ве¬тил тот и, не под¬ни¬мая го¬ло¬вы, ис¬ко¬са по¬смот¬рел на пришельца. Не¬ко¬то¬рое вре¬мя Ман¬сур мол¬чал. Его по¬ра¬зи¬ло в Вы¬соц¬ком муд¬рое спо¬кой¬ст¬вие уве¬рен¬но¬го в се¬бе че¬ло¬ве¬ка. По¬ра¬зи¬ла и не¬о¬бы¬чай-ная плот¬ность тела. Ка¬за¬лось, при¬ро¬да от¬пу¬сти¬ла сил, энер¬гии и пло¬ти на двух¬мет¬ро¬во¬го де¬ти¬ну, а Вы¬соц¬кий взял да и вы¬рос, слов¬но спрес¬со¬ван-ным, де¬скать, так креп¬че бу¬ду! Как же¬лез¬ное де¬ре¬во, от ко¬то¬ро¬го то¬пор от¬ска¬ки¬ва¬ет при уда¬ре. Та¬кой же тем¬ный ко¬жей, как его дре¬ве¬си¬на! А ка-кие бы¬ли у Вы¬соц¬ко¬го гла¬за! Ум¬ные, чуть ус¬та¬лые, с сет¬кой мел¬ких мор-щин на ве¬ках...
Вы¬соц¬кий  спросил: "Те¬бе что, ав¬то¬граф?" – "Да это од¬ной скромной дев¬чуш¬ке, что в ко¬ри¬до¬ре топ¬чет¬ся", - ска¬зал Ман¬сур, про¬тя¬ги¬вая пла-стин¬ку, и до¬ба¬вил: - А мне про¬сто по¬ви¬дать¬ся с то¬бой ¬хо¬чется. Мо¬жет, дру¬го¬го та¬ко¬го слу¬чая не по¬я¬вит¬ся - жизнь-то ко¬рот¬ка!» – «Это смотря как жить… - усмехнулся Высоцкий. – Если сопли жевать, то и ста лет не хватит…». – «Как в легенде про орла, который в отличие от ворона, не падалью, а кровью питается», - хмыкнул Мансур. «Грамотный…Быстро схватываешь…» - Высоцкий глянул на Мансура внимательно, исподлобья. «Посидеть бы за рюмочкой, за жизнь поговорить… У нас тут хорошая компания поэтов и бардов имеется… - вдруг предложил Мансур. – Уверен, интересно будет». – «Поэт ты, значит…Опасная во все времена работа». – «Кто-то должен и ее делать – нельзя стране без поэтов». – «Согласен…Вот только встретиться не удастся – завтра утром улетаю в Москву, обещал хорошим людям быть там, а послезавтра во Францию… - и Высоцкий размашисто расписался на обложке пластинки, добавив: - Слушайте песни: поэт не в болтовне интересен, а в своем деле!»  Они еще перекинулись парой фраз и на том расстались, ибо Высоцкого позвали на сцену.  Мансур перебирал в памяти разговор – ощущение было, словно поговорил со старцем. Показалось, Высоцкий – человек из иной жизни, где иные ставки, где много дается и много спрашивается. Мансура потянуло в ту жизнь…   
* * *
Вскоре Ман¬суру за¬хо¬те¬лось иметь сы¬на, ко¬то¬рый унас¬ле¬до¬вал бы фа-ми¬лию и внеш¬ность - был та¬кой же гу¬с¬то¬во¬ло¬сый, ши¬ро¬ко¬бро¬вый, лоб что¬бы был мощ¬ный, как у силь¬но¬го, ум¬но¬го пса. Все объ¬яс¬ня¬лось про¬сто, без муд¬р¬ст¬во¬ва¬ний, по за¬ве¬ту, при¬ня¬то¬му с древ¬ности: че¬ло¬ве¬ку в жиз¬ни на¬до по¬са¬дить де¬ре¬во, по¬стро¬ить дом и вос¬пи¬тать сы¬на. Это эле¬мен¬тар-ный вклад в об¬ще¬ствен¬ную ко¬пил¬ку, что¬бы не ос¬ку¬де¬ла. А по¬то¬му, что с де¬тства рос без от¬ца, без его под¬дер¬ж¬ки, за¬ви¬дуя маль¬чиш¬кам, ко¬то¬рых от¬цы бра¬ли с со¬бой на ры¬бал¬ку, ка¬та¬ли на лод¬ках по Ка¬ме, он хо¬тел дать сы¬ну то, что не¬до¬по¬лу¬чил сам... Встре¬чая на ули¬це ка¬ко¬го-ни¬будь маль-чу¬га¬на ро¬с¬том от гор¬ш¬ка два вершка, но уже азартно пу¬с¬ка¬ю¬ще¬го по быстрому весеннему ручью бу¬маж¬ные ко¬раб¬ли¬ки, он на¬чи¬нал ему по¬мо-гать: рас¬чи¬щал ботинками снеж¬ные за¬то¬ры, ос¬во¬бож¬дая ко¬раб¬ли¬кам путь. По¬том, отой¬дя в сто¬ро¬ну, еще дол¬го с лю¬бо¬пыт¬ст¬вом и улыб¬кой смот¬рел на ма¬лы¬ша.
* * *
Га¬лин¬ка при¬еха¬ла в На¬бе¬реж¬ные Чел¬ны с Ук¬ра¬и¬ны. "Хох¬луш¬ка-хо¬хо-туш¬ка" - на¬зы¬вал ее Ман¬сур, ибо она по¬сто¬ян¬но смеялась. Он и по¬лю¬бил ее за это - за жиз¬не¬ра¬до¬ст¬ность, за уди¬ви¬тель¬ную лег¬ко¬сть, с ко¬то¬рой жи-ла.
Ра¬бо¬та¬ла Га¬лин¬ка от¬де¬лоч¬ни¬цей и, ук¬ла¬ды¬вая об¬ли¬цо¬воч¬ную плит¬ку, всегда на¬пе¬ва¬ла по-ук¬ра¬ин¬ски и все с ак¬цен¬том на "г" - как сизая го¬луб¬ка на кар¬ни¬зе. Бы¬ва¬ло, при¬хо¬дил Ман¬сур на ра¬бо¬ту с хму¬ры¬ми мыс¬ля¬ми. Вспо¬ми¬на¬лись на¬пи¬сан¬ные ночью строч¬ки и та¬ки¬ми ка¬за¬лись без¬дар¬ны-ми, что выть хо¬те¬лось. Или оче¬ред¬ной от¬луп из ре¬дак¬ции журнала по¬лу-чал - и то¬же на ду¬ше бы¬ло сквер¬но. Но, услышав Га¬лин¬ку, ее го¬ло¬сок не-у¬ны¬ва¬ю¬щий, ду¬мал: "Я му¬чи¬тель¬но раз¬мыш¬ляю о смыс¬ле бы¬тия, пы¬та-юсь от¬ве¬тить на из¬веч¬ный воп¬рос: за¬чем жить? А ее та¬кие мыс¬ли не бес-по¬ко¬ят и, мо¬жет, пра¬виль¬но. Она про¬сто - жи¬вет!". Че¬рез ми¬ну¬ту на ду¬ше ста¬но¬ви¬лось лег¬че, и под¬пе¬вать Га¬лин¬ке хо¬те¬лось...
Ро¬с¬том она бы¬ла не¬вы¬со¬кая, за¬то кру¬то¬бед¬рая и пол¬нень¬кая. Ког¬да он впер¬вые ее об¬нял, то не¬воль¬но про¬из¬нес: "Да ты уп¬ру¬гая, как мя¬чик! Не-да¬ром жи¬тей¬ские про¬бле¬мы от¬ска¬ки¬ва¬ют от те¬бя". В этих шут¬ли¬вых сло-вах бы¬ла до¬ля ис¬ти¬ны... По¬том он пред¬ло¬жил Галинке по¬же¬нить¬ся, и она со свой¬ст¬вен¬ной ей ве¬се¬ло¬стью от¬ве¬ти¬ла: "А что?! По¬про¬бу¬ем...".
При из¬ве¬стии о бе¬ре¬мен¬но¬сти лю¬би¬мой жен¬щи¬ны он повел себя так, как показывают частенько в кино: с глу¬пым вы¬ра¬же¬ни¬ем лица на¬чал бла-го¬дар¬но це¬ло¬вать ее ко¬ле¬ни, при¬став¬ил ухо к ее жи¬во¬ту, же¬лая ус¬лы¬шать, как бьет¬ся за¬рож¬да¬ю¬ща¬я¬ся жизнь. Но Галин¬ка за¬я¬ви¬ла: "Да¬вай по¬до¬ждем с ре¬бен¬ком! По¬жи¬вем для се¬бя, по¬пу¬те¬ше¬ст¬ву¬ем, квар¬ти¬ру по¬лу¬чим и об-ста¬вим". Ман¬сур и сам  хо¬тел пу¬те¬ше¬ст¬во¬вать. Он бы с ра¬до¬стью по¬е¬хал на мо¬ре и осу¬ще¬ст¬вил меч¬ту де¬тства или по¬бы¬вал в настоящих го¬рах, о ко¬то¬рых ду¬мал с тех пор, как уви¬дел кар¬ти¬ну Ре¬ри¬ха "Всад¬ник с лу¬ком". Но сейчас ре¬шил по¬до¬ждать не¬сколь¬ко лет, а по¬том пу¬те¬ше¬ст¬во¬вать вме-сте с деть¬ми, ко¬то¬рым впе¬чат¬ле¬ния нуж¬ны не мень¬ше, чем взрос¬лым! Но у Га¬лин¬ки был и дру¬гой до¬вод... Хо¬тя они и по¬же¬ни¬лись, но жи¬ли в раз-ных об¬ще¬жи¬ти¬ях - он в муж¬ском, она в жен¬ском. А при по¬я¬влении ре¬бе-нка нуж¬ны бу¬дут луч¬шие жи¬лищ¬ные ус¬ло¬вия. На это он ска¬зал: "Ты пра-ва, но ду¬маю, что ког¬да ро¬дишь, у нас уже бу¬дет ма¬ло¬се¬мей¬ка!".
Ро¬дил¬ся, как и меч¬талось, сын. Ког¬да Га¬лин¬ка вы¬нес¬ла из род¬до¬ма за-вер¬ну¬тый в оде¬я¬ло свер¬ток, Ман¬сур вни¬ма¬тель¬но вгля¬ды¬вал¬ся в  ре¬бен¬ка, вы¬яс¬няя, по¬хо¬дит он на не¬го или уро¬дил¬ся в мать... Но ли¬чи¬ко бы¬ло на-столь¬ко ма¬лень¬ким, смор¬щен¬ным, что это¬ трудно бы¬ло по¬нять. И все-та-ки Ман¬сур уви¬дел что-то... "Ям¬ка, ям¬ка-то на под¬бо¬род¬ке моя!", - во¬с¬к-лик¬нул он, ты¬ча в нее паль¬цем. И с тай¬ной гор¬до¬стью по¬ду¬мал: "Вот. Уже что-то сде¬лал на этой зем¬ле!".
* * *
Воз¬главляющие го¬род и строй¬ку лю¬ди че¬рез прес¬су и на ми¬тин¬гах страстно го¬во¬ри¬ли, что в от¬ли¬чие от дру¬гих боль¬ших стро¬ек, где в ущерб жиз¬нен¬ным удоб¬ст¬вам все си¬лы и сред¬ст¬ва бро¬са¬ли на глав¬ный объ¬ект, на стро¬и¬тель¬ст¬ве КАМАЗа бу¬рно раз¬ви¬вает¬ся и соц¬куль¬т¬быт. Де¬скать, про¬шли  вре¬ме¬на, ког¬да жи¬ли в про¬ду¬ва¬е¬мых морозными вет¬ра¬ми брезентовых па¬лат¬ках и стро¬и¬ли на го¬лом эн¬ту¬зи¬аз¬ме. Мол, не¬че¬го лю-дям ис¬пы¬ты¬вать ли¬ше¬ния, уже не тридцатые годы... И, дей¬ст¬ви¬тель¬но, возводились ки¬но¬те¬ат¬ры, про¬стор¬ные спорт¬ком¬п¬лек¬сы, сдавалось жилье. Но го¬род рос бы¬с¬т¬рее про¬гно¬зов, вы¬са¬сы¬вая, как ог¬ром¬ный пы¬ле¬сос, всех не¬уст¬ро¬ен¬ных с ок¬ре¬ст¬ных де¬ре¬вень и со всей стра¬ны. Ка¬та¬ст¬ро¬фи¬че¬ски не хва¬та¬ло яс¬лей и де¬тских са¬ди¬ков, квар¬тир. Ког¬да Ман¬сур при¬хо¬дил в проф¬ком уз¬нать на¬счет ма¬ло¬се¬мей¬ки, ему по¬ка¬зы¬ва¬ли длин¬ный спи¬сок оче¬ред¬ни¬ков и раз¬во¬ди¬ли ру¬ка¬ми: "Жди¬те, жди¬те...".
Га¬лин¬ка  роп¬тала: "Дру¬гие мужья умеют с на¬чальством друж¬бу за-вести, в ре¬сто¬ран их при¬гла¬ша¬ют, по¬дар¬ки по¬ку¬па¬ют... А что? Та¬ко¬ва жизнь. Вон муж моей под¬ру¬ги таким образом уже квар¬ти¬ру вы¬бил. А какую лю¬с¬т¬ру хру¬сталь¬ную они в ней повесили!".
"Быт, быт, быт! - с  до¬са¬дой во¬с¬к¬лицал Ман¬сур. - Нель¬зя ли говорить о нем по¬мень¬ше?!".
Сам-то он не при¬вык к особым удоб¬ст¬вам. Жи¬л с ма¬терью в по¬лу¬под-валь¬ном по¬ме¬ще¬нии, дро¬ва¬ми то¬пи¬л печь, во¬ду но¬си¬л с ко¬лон¬ки. Да и ка-кие мо¬гут быть "ме¬бе¬ля", ес¬ли отец в тюрь¬ме, а мать по¬пи¬ва¬ет?! Не си¬дел он в мяг¬ких крес¬лах, не спал на крах¬маль¬ных про¬сты¬нях. А лю¬с¬т¬ра?.. Ка-кая, черт по¬бе¬ри, раз¬ни¬ца, ви¬сит над баш¬кой лам¬поч¬ка в сто ватт или хру¬сталь?! Лишь бы свет¬ло бы¬ло и вид¬но ли¬с¬ток бу¬ма¬ги, что¬бы пи¬сать. Фун¬к¬ция у обоих оди¬на¬ко¬вая - све¬тить, но лам¬поч¬ку как по¬ве¬сил, так и ви¬сит, а на лю¬с¬т¬ре на¬до пыль вы¬ти¬рать, мо¬шек об¬го¬рев¬ших из нее вы¬тря-сать. В об¬щем, сил и вре¬ме¬ни лю¬с¬т¬ра от¬ни¬м¬ет не¬срав¬нен¬н¬о боль¬ше.
Га¬ли¬н¬ка же выросла в семье с до¬стат¬ком. Жи¬ла в шах¬тер¬ском бо¬га¬том по¬сел¬ке в соб¬ст¬вен¬ном про¬стор¬ном до¬ме. В ее от¬дель¬ной ком¬на¬те было два ков¬ра - на по¬лу и на сте¬не, и, про¬сы¬па¬ясь по ут¬рам, она рас¬па¬хи¬ва¬ла ок¬но в гру¬ше¬вый сад.
Жить ей с ре¬бен¬ком в об¬ще¬жи¬тии было труд¬но. Его на¬до кор¬мить вов-ре¬мя и спе¬ци¬аль¬ны¬ми сме¬ся¬ми, по ре¬жи¬му укладывать спать. Толь¬ко уло-жит, а к подругам по ком¬на¬те пар¬ни при¬дут и на¬чи¬на¬ют шум¬ный раз¬го-вор. Опять же, девушкам белье су¬шить не¬где - каж¬дый день ван¬ная комната пе¬лен¬ка¬ми за¬ве¬ше¬на. Ночью ре¬бе¬нок ча¬с¬то пла¬чет, а де¬вуш¬кам вы¬спать¬ся на¬до - ра¬бо¬та на строй¬ке тя¬же¬лая. Они на Га¬лин¬ку ко¬сить¬ся на-ча¬ли, от¬де¬ли¬лись в ком¬па¬нию со сво¬и¬ми ин¬те¬ре¬са¬ми и занятиями. Га¬лин-ка ста¬ла им слов¬но чу¬жая. Они в ки¬но, на тан¬цы, - а она постоянно до¬ма. "По¬е¬дем на Ук¬ра¬и¬ну к моей ма¬ме. Я здесь боль¬ше не мо¬гу!", - за¬я¬ви¬ла она. Мансур ответил: "Нет! Здесь ра¬бо¬та, друзья, не¬до¬ст¬ро¬ен¬ный го-род..." – "Тог¬да я од¬на уеду! - ска¬за¬ла Га¬лин¬ка. - А ре¬бен¬ка за¬би¬рай се¬бе. Ты за¬ста¬вил ро¬дить. Я не хо¬чу  му¬чить¬ся луч¬шие го¬ды, что¬бы ты при¬шел на го¬то¬вень¬кое и ска¬зал: "Здрав¬ст¬вуй, сы¬нок, я твой па¬па".
Уз¬нав от то¬ва¬ри¬щей, что мож¬но ку¬пить руб¬лей за че¬ты¬ре¬ста жи¬лой ва-гон¬чик, он стал ез¬дить по со¬сто¬яв¬шим из та¬ких голубых ва¬гон¬чи¬ков по-сел¬кам, ко¬то¬рые во мно¬же¬ст¬ве вы¬рос¬ли вок¬руг стро¬я¬ще¬го¬ся го¬ро¬да. Хоть и без удобств, но в нем мож¬но жить семьей. Ман¬сур уже стор¬го¬вал¬ся с од¬ним му¬жи¬ком, по¬лу¬чив¬шим квар¬ти¬ру, но Га¬лин¬ка по¬да¬ла на раз¬вод.
"Я ра¬зу¬ве¬ри¬лась в те¬бе, - за¬я¬ви¬ла она. - Мне в жиз¬ни ну¬жен муж¬чи¬на, ко¬то¬рый по зем¬ле хо¬дит! А у те¬бя мыс¬ли о воз¬вы¬шен¬ном, о стиш¬ках! Как со¬бе¬ре¬тесь с друж¬ка¬ми, так це¬лый ве¬чер по¬пу¬сту со¬тря¬са¬е¬те воз¬дух. Мне на¬до¬ело ждать - по¬лу¬чит¬ся из те¬бя ка¬кая-ни¬будь зна¬ме¬ни¬тость или нет...  И вообще, мне эта стройка надоела - приехал сюда всякий сброд... Я лучше в теплый Крым поеду к подружке, официанткой в дорогой отель, как и она, устроюсь... Она давно зовет".
Вско¬ре со¬сто¬ял¬ся суд. "Ре¬бен¬ка от¬дай¬те мне", - по¬про¬сил Ман¬сур. Но судьи за¬сом¬не¬ва¬лись: ре¬бе¬нок ма¬лень¬кий, нуж¬да¬ет¬ся в ма¬те¬рин¬ском ухо-де. Га¬лин¬ка на су¬де бы¬ла ве¬се¬лая, не¬за¬ви¬си¬мая, сво¬бод¬ная - та преж¬няя, не¬у¬ны¬ва¬ю¬щая де¬вуш¬ка, от ко¬то¬рой, слов¬но от мя¬ча, от¬ска¬ки¬ва¬ют все про-бле¬мы. "Пусть за¬би¬ра¬ет, пусть", - от¬ве¬ти¬ла она. Но суд, не¬смот¬ря на это, сы¬на ос¬та¬вил ей.
* * *
В от¬ли¬чие от жен¬щин, ко¬то¬рые, до¬саж¬дая быв¬ше¬му му¬жу, пря¬чут от не¬го ре¬бен¬ка, вся¬че¬ски ста¬ра¬ют¬ся, что¬бы тот за¬был от¬ца, а ес¬ли и вспо-ми¬нал, то толь¬ко с дур¬ной сто¬ро¬ны, Га¬лин¬ка от¬да¬ла сы¬на Ман¬су¬ру, а са-ма, как и на¬стра¬и¬ва¬лась, уеха¬ла к теплому Черному морю. Не при¬шлось ему сто¬ять у из¬го¬ро¬ди де¬тско¬го са¬ди¬ка, на¬блю¬дая за сы¬ниш¬кой из¬да¬ли, и под¬ма¬ни¬вать его кон¬фет¬кой или иг¬руш¬кой, чтоб пообщаться.
 Но что с ним, го¬до¬ва¬лым, бы¬ло де¬лать?  Ста¬вить де¬тскую кро¬ват¬ку меж¬ду кой¬ка¬ми в муж¬ском об¬ще¬жи¬тии, а ночью, ког¬да пла¬чет, вска¬ки¬вать и ка¬чать?.. Чем и ког¬да кор¬мить? Бы¬ло бы сы¬ну лет пять, жи¬л бы с ним Мансур, да так, что все за¬ви¬до¬ва¬ли! А по¬ка он по¬зво¬нил ма¬те¬ри: не возь-мет ли ре¬бен¬ка на вре¬мя? Она от¬ве¬ти¬ла, что хво¬рает и по¬э¬то¬му с ма¬лень-ким не уп¬ра¬вит¬ся.
То¬ва¬ри¬щ по бри¬га¬де, чернявый, с нахальцей в глазах, уз¬нав, что Мансур ос¬та¬вил ре¬бен¬ка се¬бе, высказался: "Я уже на третьей строй¬ке ра-бо¬таю, пол¬стра¬ны объ¬е¬хал. И всю¬ду бы¬ло не по од¬ной жен¬щи¬не. Спро¬си, сколь¬ко по зем¬ле мо¬их от¬пры¬сков бе¬га¬ет, не от¬ве¬чу! Прав¬да, од¬ной али-мен¬ты пла¬чу, но ес¬ли их раз¬де¬лить на всех, то и по руб¬лю не до¬ста¬нет¬ся. Ма¬ма¬ша ме¬ня ру¬га¬ет: де¬скать, под ста¬ро¬сть один ос¬та¬нешь¬ся, ни¬ко¬му не нуж¬ный! А я от¬ве¬чаю: сы¬тую ста¬ро¬сть в до¬ме пре¬ста¬ре¬лых го¬су¬дар¬ст¬во обес¬пе¬чит. Да и да¬ле¬ко еще до ста¬ро¬сти!".
Ре¬бен¬ка он от¬вез в де¬тдом, что располагался в близлежащем городе. На вре¬мя, по¬ка не под¬ра¬стет. И ког¬да до¬ку¬мен¬ты на Вить¬ку бы¬ли уже офор¬м¬ле¬ны, Ман¬сур за¬шел к ди¬рек¬то¬ру де¬тско¬го до¬ма, мо¬ло¬дой жен¬щи-не с пе¬чаль¬ны¬ми гла¬за¬ми, и стро¬го сказал: "Я слы¬шал, что у вас де¬тей без¬дет¬ные за¬би¬ра¬ют. Так вот, имей¬те в ви¬ду, у маль¬чиш¬ки есть отец. Я его бу¬ду на¬ве¬щать и ско¬ро за¬бе¬ру. Обя¬за¬тель¬но...".
* * *
 Остепенившись, то¬ва¬ри¬щи ста¬ли по¬сту¬пать в Ли¬те¬ра¬тур¬ный ин¬с¬ти¬тут, а ко¬му это не уда¬ва¬лось, пода¬ва¬ли документы на фил¬фак или фа¬куль¬тет жур¬на¬ли¬сти¬ки. Он же ду¬мал: "За¬чем мне это?.. Давно известно, хо¬ро¬шо пи¬сать ни¬ка¬кой ин¬с¬ти¬тут не на¬у¬чит". Но вот знакомый поэт, ко¬то¬рый пять лет под¬ряд ез¬дил в Мо¬с¬к¬ву по¬сту¬пать, и где его все пре¬по¬да¬ва¬те¬ли по име¬ни-от¬че¬ст¬ву называ¬ли, здо¬ро¬ва¬лись за ру¬ку, как со ста¬рым до¬брым то¬ва¬ри¬щем, с убеж¬ден¬но¬стью и го¬ряч¬но¬стью заявил ему: "По¬шлю я свои сти¬хи в из¬да¬тель¬ст¬во, а там бу¬дут со¬мне¬вать¬ся: пуб¬ли¬ко¬вать или нет, но как уз¬на¬ют, что я вы¬пу¬ск¬ник Ли¬те¬ра¬тур¬но¬го ин¬с¬ти¬ту¬та, так от¬не¬сут¬ся бла¬го¬склон¬ней: де¬скать, все-та¬ки про¬фес¬си¬о¬нал! А вдруг в из¬да¬тель¬ст¬ве бу¬дет ра¬бо¬тать - и че¬ло¬ве¬ком не¬ма¬лень¬ким! - мой дру¬жок, с ко¬то¬рым вме¬сте учи¬лись. "Ва¬ня, - ска¬жу я ему, - не¬у¬же¬ли ты за¬был, как мы в об¬ще-жи¬тии из одной банки ели ка¬бач¬ко¬вую ик¬ру, как я те¬бе от¬дал по¬след¬ние три руб¬ля, что¬бы ты ку¬пил цве¬ты внуч¬ке из¬ве¬ст¬но¬го по¬э¬та? Те¬перь те¬бе фор¬ту¬на улыб¬ну¬лась, так по¬мо¬ги и мне...".
Толь¬ко на ше¬с¬той раз зна¬ко¬мый Ман¬су¬ра по¬сту¬пил в институт. Го¬во-ри¬ли, что он на эк¬за¬менах вме¬сто то¬го, что¬бы от¬ве¬чать по би¬ле¬ту, на¬чи-нал рас¬ска¬зы¬вать пре¬по¬да¬ва¬те¬лям свою тру¬до¬вую био¬гра¬фию, в ко¬то¬рой ав¬ра¬лы и квар¬та¬лы не да¬ва¬ли воз¬мож¬но¬сти за¬глян¬уть в учеб¬ники. В чем-то он был прав... Ра¬бо¬та на строй¬ке от¬ни¬ма¬ла мно¬го сил. Про¬ду¬ет на бе-шен¬ом вет¬ру так, что в го¬ло¬ве гу¬дит, как в пу¬с¬той боч¬ке, и уже ни од¬ной дель¬ной мыс¬ли там не най¬дешь. Ес¬ли мо¬роз под трид¬цать, то ка¬жет¬ся, что моз¬ги за¬твер¬де¬ли, и бу¬дут на¬хо¬дить¬ся в веч¬ной мер¬з¬ло¬те ты¬щу лет. А в зной они буд¬то рас¬пла¬ви¬лись и вот-вот вы¬плес¬нут¬ся из ушей.
На уче¬бу нуж¬но бы¬ло вре¬мя. Как толь¬ко пред¬став¬лял Ман¬сур, что пять лет жиз¬ни на¬до бу¬дет от¬дать, так от¬па¬да¬ла вся¬кая охо¬та учиться. От¬то¬чить язык, по¬зна¬ко¬мить¬ся с вер¬шин¬ны¬ми до¬сти¬же¬ни¬я¬ми ли¬те¬ра¬ту¬ры всех ве¬ков и на¬ро¬дов он, ко¬неч¬но, желал. За¬то был про¬тив то¬го, что без ме¬ры да¬ет¬ся на зуб¬реж¬ку сту¬ден¬ту. За¬чем, к при¬ме¬ру, пи¬хать в баш¬ку не-мец¬кий? Он и в шко¬ле надоел! За¬чем ста¬росла¬вян¬ский - язык умер¬ший? Все дав¬но пе¬ре¬ве¬де¬но на по¬нят¬ный рус¬ский... Да за это вре¬мя можно про-честь сот¬ни нуж¬ных книг, про¬жи¬ть ин¬те¬рес¬ную жизнь, по¬лу¬чить мно¬же-ст¬во впе¬чат¬ле¬ний...
Он за¬нял¬ся са¬мо¬об¬ра¬зо¬ва¬ни¬ем. Вы¬ра¬ба¬тывая в се¬бе не уз¬ко-гу¬ма¬ни¬тар-ное ми¬ро¬возз¬ре¬ние, а цель¬ное, изу¬чал до¬ско¬наль¬но не толь¬ко ли¬те¬ра¬ту¬ру, но и те про¬бле¬мы, над ко¬то¬ры¬ми ду¬ма¬ют фи¬ло¬со¬фы, пси¬хо¬ло¬ги, фи¬зи¬ки и да¬же ас¬т¬ро¬но¬мы и био¬ло¬ги. Для это¬го он по¬сто¬ян¬но хо¬дил в чи¬таль¬ный зал проф¬со¬юз¬ной биб¬ли¬о¬те¬ки КАМА¬За - одной из бо¬га¬тейших в го¬ро¬де, и ис¬кал в жур¬на¬лах све¬де¬ния о но¬вых кни¬гах. Осо¬бен¬но нра¬ви¬лись ему кни-ги из се¬рии "Эв¬ри¬ка" и бро¬шюр¬ки об¬ще¬ства "Зна¬ние", в ко¬то¬рых рас¬ска-зы¬ва¬лось обо всех от¬кры¬ти¬ях и ги¬по¬те¬зах. Ка¬за¬лось бы, за¬чем эти зна-ния?! Изу¬чай жизнь вок¬руг  - и пи¬ши, ото¬бра¬жай ее во всей кра¬со¬те и слож¬но¬сти! Но ес¬ли б все так про¬сто... Что¬бы пи¬сать, а глав¬ное, знать - за¬чем, сле¬до¬ва¬ло по¬нять, как со¬здан мир и ку¬да он идет...
И все-та¬ки он не был аб¬со¬лют¬но уве¬рен, что на пра¬виль¬ном пу¬ти. По-сле раз¬го¬во¬ров с ез¬див¬ши¬ми на сес¬сии друзьями «пегасовцами» и расс¬ка-зы¬ва¬ю¬щи¬ми о чем-то ему не¬из¬ве¬ст¬ном, ду¬ма¬лось: "Мо¬жет, я хва¬таю лишь по¬вер¬х¬но¬ст¬ные зна¬ния, в то вре¬мя как  друзья-сту¬ден¬ты изу¬ча¬ют все ос-но¬ва¬тель¬но?".
* * *
Однажды он по¬чув¬ст¬во¬вал, что упер¬ся в не¬пре¬о¬до¬ли¬мую стену. По¬ка-за¬лось, в твор¬че¬ском ро¬с¬те не сдви¬нет¬ся от¬ны¬не ни на мил¬ли¬метр, и на-сту¬пи¬ла жут¬кая то¬с¬ка. Она да¬ви¬ла на мозг, ду¬ши¬ла. В са¬мые тя¬же¬лые мо-мен¬ты хо¬те¬лось бе¬жать к Ка¬ме и бро¬сить¬ся в во¬ду. По но¬чам на¬па¬да¬ла бес¬сон¬ни¬ца. Пы¬та¬ясь ус¬нуть, он про¬бо¬вал ду¬мать о чем-ни¬будь хо¬ро-шем, пил ди¬мед¬рол, на¬ко¬нец - вод¬ку, но, от¬сту¬пив не¬на¬дол¬го, то¬с¬ка воз-вра¬ща¬лась. "Ты без¬дарь, гни¬да, во¬зом¬нив¬шая не весть что! Взду¬мал пи-сать ве¬ли¬кие ве¬щи, за¬хо¬тел ска¬зать лю¬дям что-то но¬вое! А дерь¬ма ты не хо¬чешь?!", - зло ру¬гал он се¬бя. Во¬ро¬чал¬ся на кой¬ке, слов¬но за¬е¬да¬е¬мый ты¬сячью кло¬пов, ку¬сал зу¬ба¬ми по¬душ¬ку, а по¬том, что¬бы не ме¬шать сто-на¬ми со¬се¬дям, ухо¬дил из об¬ще¬жи¬тия и бро¬дил по ноч¬ным ули¬цам не¬при-ка¬ян¬ным.
Обыч¬но от жи¬тей¬ских не¬у¬дач он спа¬сал¬ся тем, что на¬чи¬нал пи¬сать. Сра¬зу за¬бы¬ва¬лись оби¬ды, на¬сту¬па¬ло муд¬рое спо¬кой¬ст¬вие, по¬яв¬лял¬ся фи-ло¬соф¬ский взгляд на жизнь - что все су¬е¬та, кро¬ме глав¬но¬го - де¬ла! Сей¬час это не по¬мо¬га¬ло. Пи¬сать не хо¬те¬лось, а ес¬ли он на¬силь¬но за¬став¬лял, то строч¬ки рож¬да¬лись та¬кие до¬хлые и при¬ми¬тив¬ные, что на¬пи¬сан¬ное сле¬до-ва¬ло рвать на мел¬кие ку¬соч¬ки и сжи¬гать.  Уничтожить хо¬те¬лось и на¬пи-сан¬ное ра¬нее. Боль в ду¬ше бы¬ла та¬кая, что срав¬нить не с чем. Ког¬да бо-лит зуб, мож¬но вы¬пить аналь¬гин, при¬сло¬нить¬ся ще¬кой к го¬ря¬чей ба¬та¬рее, или, пе¬ре¬тер¬пев ночь, с ут¬ра по¬бе¬жать к вра¬чу и вы¬дер¬нуть зуб ко всем чер¬тям! Ду¬шу из гру¬ди не вы¬рвешь! Раз¬ве толь¬ко вме¬сте с жиз¬нью?..
И мо¬мент, ког¬да Ман¬сур при¬шел к этой мыс¬ли, на¬сту¬пил. Мо¬мент, ка-за¬лось, не¬под¬хо¬дя¬щий, по¬то¬му что на при¬лав¬ках ма¬га¬зи¬нов по¬я¬вил¬ся сбор¬ник сти¬хов и про¬зы мо¬ло¬дых ка¬ма¬зов¬ских ав¬то¬ров, в ко¬то¬ром бы¬ло и не¬сколь¬ко вер¬либ¬ров Ман¬су¬ра. Ему бы ра¬до¬вать¬ся. Ведь, на¬ко¬нец-то, за-ме¬ти¬ли, на¬чи¬на¬ют при¬зна¬вать! Раз¬ве не к это¬му стре¬мил¬ся?! Но он вдруг взгля¬нул на свои тво¬ре¬ния дру¬ги¬ми гла¬за¬ми, чем смот¬рел в ру¬ко¬пи¬си или при пуб¬ли¬ка¬ции в ме¬с¬т¬ных га¬зе¬тах.  Пред¬ста¬вив, что всю жизнь бу¬дет пи-сать так, он ис¬пу¬гал¬ся. Даль¬ней¬ший путь в твор¬че¬ст¬ве по¬ка¬зал¬ся од¬но¬об-раз¬ной до¬ро¬гой, где изредка по¬яв¬ля¬ют¬ся та¬кие вот сбор¬нич¬ки. А це¬ну сбор¬ни¬ку он хо¬ро¬шо знал!.. Не будь при¬сталь¬но¬го вни¬ма¬ния к но¬во¬му го-ро¬ду и ав¬то¬за¬во¬ду со сто¬ро¬ны столичных солидных жур¬на¬лов, из¬да-тельств, шеф¬ст¬ва их над строй¬кой писательской организации, не по¬я¬вить-ся бы книж¬ке, не уви¬деть бы сти¬хам и рас¬ска¬зам жизнь.
Про¬ма¬яв¬шись не¬сколь¬ко дней, он ре¬шил¬ся на по¬след¬нее. "Что жизнь?! - ска¬зал он на оче¬ред¬ном за¬се¬да¬нии ли¬то¬бъе¬ди¬не¬ния. - За¬чем за нее хва-тать¬ся? Для ху¬дож¬ни¬ка худ¬шее - не со¬сто¬ять¬ся...". Ма¬ло кто об¬ра¬тил вни-ма¬ние на эти сло¬ва. При¬вык¬ли уже к его ча¬с¬тым и резким ре¬пли¬кам о смыс¬ле бытия. Лишь Ка¬тюш¬ка по¬до¬шла к Ман¬су¬ру и, обес¬по¬ко¬е¬нно гля-дя си¬ни¬ми лу¬чи¬сты¬ми гла¬за¬ми, сказала: "Ты се¬год¬ня ка¬кой-то странный". – "Ре¬шил са¬мо¬убий¬ст¬вом кон¬чить...", - от¬ве¬тил он. "Что за чер¬ный юмор?", - уди¬ви¬лась Ка¬тю¬ша и по¬шла его про¬во¬жать. По¬том, уже бли¬же к по¬лу¬но¬чи, за¬ста¬ви¬ла про¬во¬дить ее. И все го¬во¬ри¬ла, го¬во¬ри¬ла о ра¬до¬сти жиз¬ни, о том, ка¬кая она бу¬дет хо¬ро¬шая, о своей меч¬те по¬мо¬гать друг дру-гу. Пла¬ны у нее бы¬ли со¬всем как у социалистов–утопистов прошлых веков Кам¬па¬нел¬лы или То¬ма¬са Мо¬ра, но в со¬вре¬мен¬ной ин¬тер¬п¬ре¬та¬ции. Слов¬но не На¬бе¬реж¬ные Чел¬ны стро¬ит, а на¬сто¬я¬щий го¬род Сол¬н¬ца! Ее раз¬го¬во¬ры ка¬за¬лись де¬тским ле¬пе¬том, но что¬бы не оби¬деть Ка¬тю¬шу, он с серь¬ез¬ным ви¬дом под¬да¬ки¬вал.
Про¬хо¬див до ут¬ра по пу¬с¬тын¬ным ули¬цам, Мансур до¬ждал¬ся от¬кры¬тия ма¬га¬зи¬на, ку¬пил пач¬ку си¬га¬рет и при¬шел в об¬ще¬жи¬тие. Со¬се¬ди по ком¬на-те уже уш¬ли на ра¬бо¬ту, а зна¬чит, ни¬кто не мог ему по¬ме¬шать. За¬пе¬рев дверь на ключ, он, что¬бы ми¬ли¬ция не строила потом всякие домыслы, на-пи¬сал за¬пи¬ску: "Ре¬бят¬ки, к двад¬ца¬ти пя¬ти го¬дам я хо¬тел мно¬го¬го, а не до-стиг ни¬че¬го. По¬э¬то¬му жизнь свою счи¬таю пу¬с¬той, а се¬бя без¬да¬рем и не¬у-дач¬ни¬ком".
За¬пи¬ску он по¬ло¬жил на стол, на вид¬ное ме¬с¬то, не¬то¬роп¬ли¬во от¬крыл кра¬ны в ван¬ной, от¬ре¬гу¬ли¬ро¬вал во¬дич¬ку, что¬бы бы¬ла не слиш¬ком го¬ря-чей, и, не спе¬ша, раз¬дел¬ся. Спич¬ки и си¬га¬ре¬ты по¬ло¬жил ря¬дом на стул и лег в во¬ду. Там лез¬ви¬ем брит¬вы шер¬к¬нул по за¬пя¬стью, и кровь, как си¬га-рет¬ный дым в сто¬ячем воз¬ду¬хе, ста¬ла клу¬бить¬ся розовыми разводами и та¬ять в про¬зрач¬ной тол¬ще во¬ды. "Про¬щай, мир... Про¬щай¬те, мать, друзья, учи¬тель¬ни¬ца, ко¬то¬рая счи¬та¬ла, что из ме¬ня  ни¬че¬го пут¬но¬го не вый¬дет - ви¬ди¬мо, пра¬виль¬но счи¬та¬ла!", - со зло¬стью  про¬из¬нес он, затягиваясь сигаретой.
 Ман¬су¬р чувствовал жуткое упрямство. Как спорт¬сме¬н, ко¬то¬рый го¬то-вит¬ся к ре¬корд¬но¬му прыж¬ку: ему страш¬но смот¬реть на вы¬со¬ко под¬ня¬тую план¬ку и еще мож¬но от¬ка¬зать¬ся от прыж¬ка, что¬бы перед ты¬ся¬чами зри¬те-лей не оп¬ло¬шать, но он, тем не ме¬нее, ри¬с¬ку¬ет... Вот и Ман¬сур, что¬бы не упо¬до¬бить¬ся ужу из "Пес¬ни о со¬ко¬ле", ре¬шив¬шему, что "рож¬ден¬ный пол-зать - ле¬тать не мо¬жет", с уп¬рям¬ст¬вом воп¬ро¬шал: "А смо¬гу ли спо¬кой¬но уме¬реть?". Воп¬рос "а смогу ли...?" вста¬вал, ког¬да он маль¬чиш¬кой плыл к мо¬рю за сла¬вой; вста¬вал, ког¬да он, вы¬рос¬ший в семье, где са¬мы¬ми упот-ре¬би¬тель¬ны¬ми сло¬ва¬ми бы¬ли пья¬ные ма¬тю¬ги, где вме¬сто кни¬жек по¬ку¬па-ли ви¬но, пре¬одо¬ле¬вая без¬гра¬мот¬ность, на¬чал пи¬сать и до¬бил¬ся здесь кое-че¬го...
Что¬бы кровь тек¬ла бы¬с¬т¬рее, он сде¬лал  глу¬бо¬кие по¬ре¬зы на жи¬во¬те. По¬сте¬пен¬но во¬да в ван¬не ста¬но¬ви¬лась все ро¬зо¬вей. В го¬ло¬ве по¬я¬ви¬лась теп¬лая лег¬ко¬сть. Кон¬ча¬лась пач¬ка си¬га¬рет...
Вдруг пе¬ред Ман¬су¬ром, как жи¬вая, вста¬ла сце¬на из по¬э¬мы Твар¬дов¬ско-го, где ра¬не¬ный Ва¬си¬лий Тер¬кин ле¬жит в безлюдном заснеженном по¬ле и к не¬му при¬хо¬дит смерть с ко¬сой. При¬бли¬жа¬ет¬ся ночь, мо¬роз все силь¬ней. Смерть уго¬ва¬ри¬ва¬ет не со¬про¬тив¬лять¬ся и за¬крыть гла¬за, обе¬ща¬ет по¬кой... Но сол¬дат не сда¬ет¬ся. Сце¬на эта, ког¬да Ман¬сур чи¬тал "Ва¬си¬лия Тер¬ки¬на", всег¬да вста¬ва¬ла пе¬ред гла¬за¬ми и сжи¬ма¬ла что-то в гру¬ди. Там бы¬ла прав-да жиз¬ни! Без сен¬ти¬мен¬таль¬щи¬ны, ску¬по, по-муж¬ски. Жал¬ко бы¬ло за¬мер-за¬ю¬ще¬го сол¬да¬та. Хо¬те¬лось ока¬зать¬ся ря¬дом и ог¬ром¬ной оря¬си¬ной уда-рить Смерть по пу¬с¬той че¬ре¬пуш¬ке! Что¬бы толь¬ко костяные брыз¬ги во все сто¬ро¬ны! А те¬перь он сам при¬гла¬шал ее... В сле¬ду¬ю¬щий мо¬мент Ман¬сур вспом¬нил о сы¬не и о своем обе¬ща¬нии ди¬рек¬тор¬ше, жен¬щи¬не с пе¬чаль¬ны-ми гла¬за¬ми. Не¬у¬же¬ли обе¬ща¬ние ос¬та¬нет¬ся не¬вы¬пол¬нен¬ным?
Он по¬ка¬зал¬ся се¬бе по¬пав¬шим в пол¬ней¬ший штиль ко¬раб¬лем, ко¬то¬рый мно¬гие сут¬ки бол¬тал¬ся в про¬сто¬рах оке¬а¬на и ре¬шил, что никогда опав¬шие па¬ру¬са не на¬пол¬нят¬ся вет¬ром. "Нет! Ве¬тер бу¬дет! – вдруг прохрипел он. - Я до¬плы¬ву до Зур¬ба¬га¬на. Как ска¬зал бы Вы¬соц¬кий: "Еще не ве¬чер! Еще не ве¬чер...".
Раз¬да¬вив об пол оку¬рок, по¬ша¬ты¬ва¬ясь, он под¬нял¬ся из ван¬ны и на¬ту¬го пе¬ре¬вя¬зал жи¬вот про¬сты¬ней, а ру¬ку - по¬ло¬тен¬цем.
Вско¬ре раз¬дал¬ся на¬стой¬чи¬вый стук в дверь. Че¬рез мгно¬ве¬ние уже не-сколь¬ко ку¬ла¬ков би¬ли в нее. По¬слы¬шал¬ся взвол¬но¬ван¬ный го¬лос Ка¬тюш¬ки: "Ман¬сур, от¬крой! Мы зна¬ем, что ты до¬ма...". "На¬до взла¬мы¬вать! - ба¬со¬ви-то ска¬зал за дверью Юр¬ка. - Отой¬ди¬те-ка, я раз¬бе¬гусь".
Ни¬че¬го не ос¬та¬ва¬лось, как от¬крыть... В ком¬на¬ту вбе¬жа¬ли че¬ло¬век де-сять и с об¬лег¬че¬нием ус¬та¬ви¬лись на Ман¬су¬ра. "Как ты?" - чуть ды¬ша, вы-мол¬ви¬ла Ка¬тюш¬ка. "Ни¬че¬го! Я сол¬дат еще жи¬вой...", - от¬ве¬тил он. "А это что?", - она ука¬за¬ла на крас¬ные сле¬ды его под¬ошв на полу и, вздрогнув, с ужа¬сом вскрик¬ну¬ла: "Кровь?!".
Что¬бы раз¬ря¬дить об¬ста¬нов¬ку, он с рав¬но¬душ¬ным ви¬дом от¬ве¬тил: "Вы-пу¬стил не¬мно¬го дур¬ной. Что тут уди¬ви¬тель¬но¬го? В сред¬ние ве¬ка все бо-лез¬ни кро¬во¬пу¬ска¬ни¬ем ле¬чи¬ли".
Как по¬том вы¬яс¬ни¬лось, Ка¬тюш¬ке всю ночь сни¬лись кош¬ма¬ры, а ут¬ром она по¬бе¬жа¬ла к Ман¬су¬ру на ра¬бо¬ту и, уз¬нав, что он там не по¬яв¬лял¬ся, бы-с¬т¬ро об¬зво¬ни¬ла, ко¬го мог¬ла.
* * *
В день, ког¬да с кон¬вей¬е¬ра за¬во¬да со¬шел пер¬вый ав¬то¬мо¬биль, Ман¬сур был до¬во¬лен, как и тог¬да, ког¬да ро¬дил¬ся сын. Опять он с гор¬до¬стью ду-мал: "Кое-что ус¬пел сде¬лать в жиз¬ни". И пусть он не со¬би¬рал сво¬и¬ми ру-ка¬ми ав¬то¬мо¬биль, ког¬да тот, об¬ре¬тая зри¬мую фор¬му, дви¬гал¬ся по кон¬вей-е¬ру и де¬сят¬ки лю¬дей, слов¬но ре¬бен¬ка, пе¬ре¬да¬ва¬ли его друг дру¬гу, но он чув¬ст¬во¬вал, что "его труд вли¬ва¬ет¬ся в труд ре¬спуб¬ли¬ки...".
Ког¬да де¬сять красивых  чистеньких ав¬то¬фур¬го¬нов про¬во¬жа¬ли сво¬им хо¬дом в Мо¬с¬к¬ву, что¬бы от¬ра¬пор¬то¬вать, что пер¬вая оче¬редь за¬во¬да по про¬из¬вод¬ст¬ву боль¬шег¬руз¬ных ав¬то¬мо¬би¬лей пу¬ще¬на, Ман¬сур вме¬сте с то-ва¬ри¬ща¬ми сто¬ял на глав¬ном про¬спек¬те но¬во¬го го¬ро¬да. Гля¬дя, как, свер¬кая на тусклом зимнем сол¬н¬це крас¬ной эмалью, ма¬ши¬ны ров¬ной ко¬лон¬ной на¬чи¬на¬ют уда¬лять¬ся, он вдруг ис¬пы¬тал ог¬ром¬ное же¬ла¬ние за¬прыг¬нуть в ку¬зов и уехать! Со¬всем так, как в де¬тстве, на теп¬ло¬хо¬де...
Юр¬ка на¬пи¬сал по слу¬чаю пу¬с¬ка за¬во¬да боль¬шую по¬э¬му и про¬чи¬тал  с со¬о¬ру¬жен¬ной на про¬спек¬те три¬бу¬ны вну¬ши¬тель¬ный от¬ры¬вок. На взгляд Ман¬су¬ра, сла¬бень¬кая бы¬ла по¬э¬ма, но Юр¬ке все хло¬па¬ли - его в го¬ро¬де хо-ро¬шо зна¬ли. Стро¬ки его сти¬хов пи¬са¬ли ар¬шин¬ны¬ми бук¬ва¬ми на бровках и перилах мо¬с¬тов, экс¬кур¬со¬во¬ды, зна¬ко¬мя ту¬ри¬стов с го¬ро¬дом, ци¬ти¬ро¬ва¬ли Юр¬ку...
Гор¬дый по¬лу¬чен¬ны¬ми ап¬ло¬дис¬мен¬та¬ми, Юрка со¬шел с три¬бу¬ны, весь све¬тясь. Вид его был та¬кой, слов¬но, на¬ко¬нец-то, се¬год¬ня под¬нял ре¬корд-ный вес, ко¬то¬рый всю жизнь со¬би¬рал¬ся под¬нять. "Ну, а ты, ви¬жу, что-то не осо¬бен¬но рад?", - спро¬сил он Ман¬су¬ра. Тот задумчиво ответил: "Раз¬ве не гру¬ст¬но, ког¬да до¬стиг того, че¬го хо¬тел? Рань¬ше цель го¬ре¬ла впе¬ре¬ди, да¬ва¬ла си¬лы..." – "Но ведь глав¬ное еще не достигнуто, - вста¬ви¬ла Ка¬тюш-ка. - На¬до сде¬лать, что¬бы в го¬ро¬де жи¬ли ду¬хов¬но богатые лю¬ди. В этом смыс¬ле сколь¬ко еще ра¬бо¬ты!". Ман¬сур про¬мол¬чал...
* * *
Все чаще по¬ду¬мы¬вал об отъ¬ез¬де. Хо¬те¬лось ино¬го, бо¬лее глу¬бо¬ко¬го об-ще¬ния. Все-та¬ки мо¬ло¬дой го¬род был еще бе¬ден ин¬те¬рес¬ны¬ми людь¬ми. Не было здесь те¬ат¬ра, кар¬тин¬ной га¬ле¬реи, му¬зе¬ев, в ко¬то¬рых мож¬но по¬смот-реть ве¬ли¬кие до¬сти¬же¬ния ми¬ро¬вой куль¬ту¬ры. Да и в литературном "Пегасе" по¬я¬ви¬лось мно¬го пу¬с¬то¬зво¬нов. Си¬дишь, слу¬ша¬ешь ино¬го, как он свои вир¬ши с пе¬ной у рта чи¬та¬ет, и зе¬вать хо¬чет¬ся, ду¬ма¬ешь с до¬са¬дой: "Опять бес¬по¬лез¬но ве¬чер про¬вел, шел по¬об¬щать¬ся, а по¬лу¬чил шиш...". На¬вер¬ное, по тем же при¬чи¬нам и уехал в Пи¬тер пер¬вый ру¬ко¬во¬ди¬тель "Пегаса", ко¬то¬рый и с го¬да¬ми ос¬тал¬ся та¬ким же взъе¬ро¬шен¬ным, слов¬но толь¬ко что под¬рав¬шим¬ся мальчуганом.
Хо¬те¬лось по¬зна¬ко¬мить¬ся с те¬ми, в ком он видел идеал, на¬при¬мер, с Ана¬то¬ли¬ем Ки¬мом. С пер¬вых про¬чи¬тан¬ных его рас¬ска¬зов и по¬ве¬стей Ман-сур по¬чув¬ст¬во¬вал ду¬хов¬ное род¬ст¬во с писателем, един¬ст¬во фи¬ло¬соф¬ских взгля¬дов. Им обо¬им че¬ло¬век ка¬зал¬ся ма¬лень¬кой пы¬лин¬кой, над ко¬то¬рой не¬сет¬ся с ог¬ром¬ной ско¬ро¬стью бес¬по¬щад¬ное, веч¬ное, кос¬ми¬че¬ское вре¬мя.  Жаль, ма¬ло кто слы¬шит его вой и свист. Люди су¬е¬тят¬ся и по¬хо¬дят на бу-ка¬шек, при¬грев¬ших¬ся на лес¬ной сол¬неч¬ной по¬лян¬ке и не зна¬ю¬щих, что над их го¬ло¬ва¬ми уже за¬не¬сен тяжелый и безжалостный са¬пог. Который вскоре их раздавит. Вы¬ход один: бе¬жать за этим вре¬ме¬нем, и чем бы¬с¬т-рее, тем боль¬ше кра¬со¬ты и тай¬ны от¬кро¬ет¬ся. Ибо оно, как по¬езд: ес¬ли сто¬ишь, он про¬мчит¬ся, мель¬кая перед глазами ва¬го¬на¬ми, но ес¬ли по¬бе-жать ря¬дом, то мож¬но рас¬смот¬реть кра¬си¬вое ли¬цо де¬вуш¬ки, си¬дя¬щей у ок¬на, которая подарит тебя очаровательную улыбку, или да¬же за¬це¬пить¬ся за по¬ру¬чень.
* * *
Ман¬сур на¬пи¬сал Ана¬то¬лию Ки¬му не¬сколь¬ко длинных пи¬сем, где вы-ска¬зы¬вал свои фи¬ло¬соф¬ские взгля¬ды, но ни од¬но не от¬пра¬вил. Каж¬дая но-вая опубликованная вещь (повесть ли роман) Ки¬ма слов¬но от¬ве¬ча¬ла на эти пись¬ма, да и ни¬ка¬кая пе¬ре¬пи¬ска все-та¬ки не за¬ме¬нит лич¬но¬го об¬ще-ния, модуляций голоса, проникновенных взглядов.
Бы¬ла так¬же тай¬ная, не¬множ¬ко на¬ив¬ная меч¬та про¬вин¬ци¬а¬ла по¬ко¬рить сто¬ли¬цу. Не раз он пред¬став¬лял в ра¬дуж¬ных кра¬сках, как зай¬дет в Москве к Ре¬дак¬то¬ру, мол¬ча про¬тя¬нет свои изрядно помятые листы с про¬из¬ве¬де-ниями, а тот, обыч¬но хму¬рый и ску¬пой на по¬хва¬лы, про¬чи¬тав, ра¬до¬стно вскочит из-за за¬ва¬лен¬но¬го ру¬ко¬пи¬ся¬ми сто¬ла и с об¬лег¬че¬ни¬ем во¬с¬к¬лик¬нет: "На¬ко¬нец-то, при¬шел мо¬ло¬дой и та¬лан¬т¬ли¬вый. Мы все те¬бя за¬жда¬лись!". И сра¬зу на¬чнет пуб¬ли¬ко¬вать... Ко¬неч¬но, что¬бы меч¬та осу¬ще¬ст¬ви¬лась, на-до бы¬ло пи¬сать та¬лан¬т¬ли¬вые ве¬щи, и Ман¬су¬ру ка¬за¬лось, что он не¬да¬лек от это¬го. Сто¬ит толь¬ко под¬напрячься, жить каж¬дое  мгно¬ве¬ние с поль¬зой!
Он стал еще боль¬ше, чем рань¬ше, эко¬но¬мить вре¬мя. Ни¬ко¬лай да¬же оби¬жать¬ся на¬чал: "С то¬бой не то что круж¬ку пи¬ва вы¬пить, но и о ба¬бах не по¬го¬во¬рить". – "По¬че¬му же? - оп¬рав¬ды¬вал¬ся Ман¬сур. - По¬го¬во¬рить мож-но, но так, что¬бы не по¬вто¬рять без кон¬ца, что они лишь пред¬мет для по-сте¬ли...".
С од¬ним пу¬с¬то¬бре¬хом он даже под¬рал¬ся. Тот на ги¬та¬ре брень¬кал, анек-до¬тов знал уйму, но Ман¬су¬ру пришелся не по душе. Весь ве¬чер вни¬ма¬ние к соб¬ст¬вен¬ной пер¬со¬не при¬вле¬кал: шу¬точ¬ку ка¬кую-ни¬будь пло¬скую ввер-нет и сам же хо¬хо¬чет гром¬че всех. На ка¬кую бы те¬му раз¬го¬вор ни за¬шел - он тут же за¬ты¬ка¬ет всем рот: и ви¬дел-то боль¬ше дру¬гих, и ум¬нее его ни-ко¬го нет... Хо¬зя¬е¬ва, к ко¬то¬рым он по¬ва¬дил¬ся, лю¬ди так¬тич¬ные, ука¬зать ему на дверь не мо¬гут. Тог¬да Ман¬сур от¬вел его в сто¬рон¬ку и ска¬зал: "Эй ты, пуп зем¬ли! Не¬у¬же¬ли не по¬ни¬ма¬ешь, что на¬до¬ел своей тре¬скот¬ней?". Тот с го¬но¬ши¬стым ви¬дом за¬о¬рал: "Да я, да я...". Ман¬сур процедил: "Вот имен¬но - го¬ло¬вка от х... Что ты сде¬лал, что¬бы воз¬во¬дить се¬бя на пье¬де-стал и от¬ту¬да пре¬зри¬тель¬но смот¬реть? На¬пи¬сал та¬лан¬т¬ли¬вый ро¬ман или ин¬те¬рес¬ную кар¬ти¬ну? Да каж¬дый из при¬сут¬ст¬ву¬ю¬щих сде¬лал го¬раз¬до боль¬ше те¬бя!". Па¬рень, как ока¬за¬лось, не понял...               
* * *
Че¬рез ме¬сяц по¬сле отъ¬ез¬да пер¬вых ав¬то¬мо¬би¬лей уез¬жал в Мо¬с¬к¬ву и Ман¬сур. Про¬во¬жая его на ав¬то¬бу¬се в аэро¬порт, Ни¬ко¬лай твер¬дил: "Я те¬бе сот¬ню раз рас¬ска¬зы¬вал, как в Мо¬с¬к¬ве чуть не умер от то¬с¬ки. Там су¬е¬та, дым. Сло¬вом, ад! А лю¬ди?! Те¬бя слов¬но и не за¬ме¬ча¬ют - идут и идут, а ку¬да?.. По¬е¬дем луч¬ше в де¬рев¬ню! Я знаю не¬да¬ле¬ко от¬сю¬да на бе¬ре¬гу Ка-мы чи¬с¬тую де¬ре¬вень¬ку, с трав¬кой на ули¬цах, с раскидистыми ива¬ми под окош¬ком. Най¬дем там кра¬си¬вых деревенских де¬вок в же¬ны, в жаркой бань¬ке с ни¬ми бу¬дем па¬рить¬ся. Не¬да¬ром Ва¬си¬лий Ма¬ка¬рыч (так ува¬жи-тель¬но Ни¬ко¬лай на¬зы¬вал Шук¬ши¬на) смач¬но о де¬рев¬не пи¬шет! А по¬эт Ни-ко¬лай Руб¬цов! - и для пу¬щей убе¬ди¬тель¬но¬сти он чи¬тал сти¬хи сво¬е¬го тез-ки, а по¬том до¬бав¬лял: - Чу¬ешь, ка¬кая в сельской жиз¬ни по¬э¬зия?! И нет ра-бо¬ты луч¬ше, чем па¬с¬ту¬хом или еге¬рем". Не по¬лу¬чая от¬ве¬та, твердил: "Ну, хо¬ро¬шо, не хо¬чешь в де¬рев¬ню, пе¬ре¬бе¬рем¬ся в Ела¬бу¬гу. Ти¬хий, зе¬ле-ный го¬ро¬док с цер¬к¬вя¬ми. И глав¬ное, со¬всем ря¬дом с Чел¬на¬ми...". Но Ман-сур толь¬ко улы¬бал¬ся и ду¬мал о своем.
* * *
В Мо¬с¬к¬ве как раз на¬ча¬лось стро¬и¬тель¬ст¬во олим¬пий¬ских объ¬ек¬тов. Стра¬на не хо¬те¬ла уда¬рить в грязь ли¬цом: ведь все-та¬ки весь мир съе¬дет¬ся по¬со¬рев¬но¬вать¬ся, а за¬од¬но и по¬смот¬реть, как здесь лю¬ди жи¬вут, при¬ни¬ма-ют го¬с¬тей... Ес¬те¬ст¬вен¬но, тре¬бо¬ва¬лось мно¬го гра¬мот¬ных стро¬и¬те¬лей, ко-то¬рые не про¬сто уме¬ют кир¬пич класть, а спо¬соб¬ны возвести ше¬дев¬ры ар-хи¬тек¬ту¬ры. Что¬бы все ах¬ну¬ли и по¬ди¬ви¬лись. Да и Мансуру хо¬те¬лось при-ло¬жить ру¬ки еще на од¬ной круп¬ной строй¬ке. Он словно по¬чув¬ст¬во¬вал се-бя вы¬ше ро¬с¬том, за¬мет¬нее! Ведь ес¬ли КАМАЗ был ну¬жен толь¬ко стра¬не, то Олим¬пи¬а¬да - уже все¬му ми¬ру! Это на¬до по¬ни¬мать! Ес¬ли Юр¬ка, по¬стро-ив в но¬вом го¬ро¬де мель¬ни¬цу, тут же на¬пи¬сал об этом сти¬хи, то ка¬кие стро¬ки мог¬ло вы¬звать воз¬ве¬де¬ние огромного ве¬ло¬тре¬ка в Кры¬лат¬ском?! Ман¬сур да¬же шу¬тить стал, сравнивая жизнь свою с кру¬ты¬ми ви¬ра¬жа¬ми, ко¬то¬рые, к со¬жа¬ле¬нию, не ус¬т¬ла¬ли для луч¬ше¬го сцеп¬ле¬ния ко¬лес, как ве-ло¬трек, плит¬ка¬ми си¬бир¬ской ли¬с¬т¬вен¬ни¬цы... Но осо¬бен¬но ему нра¬вил¬ся тот же ритм ра¬бо¬ты, что и на КАМА¬Зе. Ведь Олим¬пи¬а¬да на¬зна¬че¬на на ле-то вось¬ми¬де¬ся¬то¬го го¬да, и пе¬ре¬не¬сти ее от¬кры¬тие не¬воз¬мож¬но. Ес¬ли на лю¬бой дру¬гой строй¬ке, да¬же наи¬важ¬ней¬шей, ссы¬ла¬ют¬ся на объ¬ек¬тив¬ные труд¬но¬сти, не¬сво¬ев¬ре¬мен¬ную по¬став¬ку ма¬те¬ри¬а¬лов и от¬тя¬ги¬ва¬ют пуск, то Олим¬пи¬а¬да дол¬ж¬на со¬сто¬ять¬ся в за¬ра¬нее на¬ме¬чен¬ный срок...
* * *
В од¬ном из мо¬с¬ков¬ских ли¬то¬бъе¬ди¬не¬ний он по¬зна¬ко¬мил¬ся с Ли¬зой. Она ра¬бо¬та¬ла в биб¬ли¬о¬те¬ке и пи¬са¬ла сти¬хи. В от¬ли¬чие от быв¬шей же¬ны она бы¬ла мол¬ча¬ли¬ва и очень серь¬ез¬на, а ес¬ли и пе¬ла, то пес¬ни не ве¬се¬лые, а гру¬ст¬ные и ста¬рин¬ные. Глядя на нее в этот момент, верилось, что по¬ет она от не¬ра¬ст¬ра¬чен¬ной жен¬ской люб¬ви, от глу¬би¬ны ду¬шев¬ной.
Как толь¬ко Ман¬сур вгля¬дел¬ся в боль¬шие вдум¬чи¬вые гла¬за Ли¬зы, так по¬нял: "Это един¬ст¬вен¬ная жен¬щи¬на, ко¬то¬рая мне нуж¬на!..". А вско¬ре, без дол¬го¬го уха¬жи¬ва¬ния, сде¬лал ей пред¬ло¬же¬ние: "Ты дол¬ж¬на стать моей же-ной. Я чув¬ст¬вую, это нуж¬но нам обоим". Ли¬за по¬смот¬ре¬ла на него, как на че¬ло¬ве¬ка, ос¬кор¬бив¬ше¬го ее (де¬скать, что это зна¬чит "дол¬ж¬на"?), по¬том взгляд ее стал изу¬ча¬ю¬щим и, на¬ко¬нец, сообразив, что по¬до¬бное об¬ра¬ще-ние вы¬зва¬но не на¬халь¬ст¬вом, она ти¬хо улыб¬ну¬лась и от¬ве¬ти¬ла: "Я по¬ду-маю".
По¬том, ког¬да Ли¬за ста¬ла его же¬ной и они зажили в ее од¬но¬ком¬нат¬ной коммуналке, он при¬знал¬ся, что не по¬ни¬ма¬ет, ког¬да па¬рень с де¬вуш¬кой ме-ся¬ца¬ми хо¬дят на сви¬да¬ния, го¬во¬рят о звез¬доч¬ках-цве¬точ¬ках и дру¬гих все-воз¬мож¬ных пу¬с¬тя¬ках, том¬но взды¬ха¬ют, по¬гля¬ды¬вая ча¬са¬ми друг на дру¬га, по¬се¬ща¬ют для раз¬вле¬че¬ния то цирк, то зоо¬парк, то еще что-ни¬будь и сме-ют¬ся, сме¬ют¬ся без кон¬ца, слов¬но боль¬ше де¬лать не¬че¬го. "Я так и по¬ня¬ла", - ска¬за¬ла Ли¬за. - Са¬ма же¬лаю, что¬бы сра¬зу всерь¬ез".
Да¬же в ин¬тим¬ной жиз¬ни, где же¬нщи¬ны наи¬бо¬лее при¬ве¬ред¬ли¬вы и тре-бу¬ют дол¬гих ласк и неж¬ных слов, преж¬де чем от¬ве¬тить вза¬им¬но¬стью, Ли-за при¬ни¬ма¬ла не¬тер¬пе¬ние и на¬пор Ман¬су¬ра, ког¬да, ос¬та¬вив  ра¬бо¬ту за пись¬мен¬ным сто¬лом, он вдруг брал ее на ру¬ки и на¬чи¬нал це¬ло¬вать...
Еще до же¬нить¬бы он рас¬ска¬зал Лизе, что у не¬го есть сын, и она без ко-ле¬ба¬ний пред¬ло¬жи¬ла: "Возь¬мем его к се¬бе". За Вить¬кой в де¬тдом по¬е¬ха¬ли вме¬сте. "Те¬перь это твоя ма¬ма на¬всег¬да", - ска¬зал он сы¬ну, и тот до¬вер¬чи-во по¬смот¬рел на Лизу темными счастливыми глазенками. По¬том они по-шли в ка¬фе есть мо¬ро¬жен¬ое, и Ман¬су¬ру, нес¬ше¬му Вить¬ку, бы¬ло очень лег¬ко ид¬ти, будто он нес не тя¬же¬ло¬го маль¬чиш¬ку, а де¬ржал¬ся за что-то не¬ве¬со¬мое, слов¬но за стре¬мя¬щий¬ся к небу шар, ко¬то¬рый при¬под¬ни¬ма¬ет от зем¬ли. "Те¬перь я те¬бя ни¬ко¬му не от¬дам! - го¬во¬рил Ман¬сур, по¬гля¬ды¬вая то на сы¬на, то на Ли¬зу. - Мы втро¬ем бу¬дем всег¬да вме¬сте".
В эту поездку он за¬шел к Ка¬тюш¬ке, что¬бы уз¬нать но¬во¬сти о друзь¬ях. В прихожей, же¬лая по¬ве¬сить куртку, уви¬дел, что ве¬шал¬ка ото¬рва¬на от стены. И тут вспом¬нил, что та всег¬да держалась еле-еле, а го¬с¬ти бро¬сали вер¬х¬нюю одеж¬ду на кресло в коридоре. Так раньше делал и сам, а сей¬час спросил: "Мо¬ло¬ток есть?". Ка¬тю¬ша при¬нес¬ла из кладовки болтающийся на че¬рен¬ке мо¬ло¬ток, и Ман¬сур ос¬но¬ва¬тель¬но при¬бил ве¬шал¬ку. Подергав ее для на¬деж¬но¬сти, заявил:
- Те¬перь сто лет про¬дер¬жит¬ся!
Ка¬тю¬ша смот¬ре¬ла на не¬го несколько стран¬но, а ког¬да по¬пра¬вил и по-ко¬сив¬шу¬ю¬ся двер¬цу шка¬фа и взял¬ся чи¬нить утюг, с удив¬ле¬ни¬ем про¬мол-ви¬ла:
- Что с то¬бой? Ты у нас всег¬да спе¬шил де¬лать гран¬ди¬оз¬ные де¬ла, а тут жизнь раз¬ме¬ни¬ва¬ешь по пу¬с¬тя¬кам...
 Ман¬сур с улыб¬кой от¬ве¬тил:
- Глу¬по¬ват был... Строй¬ки, гран¬ди¬оз¬ные де¬ла... Там от¬дель¬ный че¬ло¬век те¬ря¬ет¬ся, как пес¬чин¬ка на пля¬же. Лет че¬рез пять, а мо¬жет, и рань¬ше ни¬кто уже и не вспом¬нит, что их воз¬во¬дил ка¬кой-то Ман¬сур. А, ты, мо¬жет, не забудешь... про ве¬шал¬ку.
- Ко¬неч¬но, - кив¬ну¬ла Ка¬тю¬ша. - Жен¬щи¬ны дол¬го по¬мнят та¬кие пу¬с¬тя-ки...
* * *
Все ча¬ще по¬яв¬лялись в пе¬ча¬ти вер¬либ¬ры и не¬боль¬шие рас¬ска¬зы Ман-су¬ра. Он по¬чув¬ст¬во¬вал, что в его ду¬ше что-то забурлило. Оно ко¬пи¬лось там дол¬гие го¬ды, как ре¬ка, на¬пол¬ня¬лось от мно¬же¬ст¬ва ре¬чек и ру¬чей¬ков, но слов¬но пло¬ти¬ной сдер¬жи¬ва¬лось до по¬ры до вре¬ме¬ни, и толь¬ко жал¬кие кро¬хи про¬са¬чи¬ва¬лись иног¬да на¬ру¬жу. Гля¬дя на эти кро¬хи, он му¬чи¬тель¬но ду¬мал: "Черт по¬бе¬ри! Ведь моя ду¬ша ши¬ре, пол¬но¬вод¬нее, до¬брее, так по-че¬му она не мо¬жет выразить всю мощь чувств?!". Да и пуб¬ли¬ка¬ции в цен-т¬раль¬ной пе¬ча¬ти - это не то, что в ме¬с¬т¬ной га¬зет¬ке - здесь ти¬раж, и со-всем дру¬гие мер¬ки... Воз¬мож¬ность го¬во¬рить для со¬тен ты¬сяч лю¬дей!
При¬шло вре¬мя, ког¬да вер¬либ¬ры опуб¬ли¬ко¬ва¬ли в "Но¬вом ми¬ре" - жур-на¬ле, в ко¬то¬рый в юности Ман¬сур по¬слал свои пер¬вые тво¬ре¬ния и от¬ку¬да ему на¬пи¬са¬ли, что надо под¬на¬браться ма¬ло-маль¬ской гра¬мо¬теш¬ки...
Ста¬ли при¬хо¬дить пись¬ма от чи¬та¬те¬лей. Ка¬к при¬ят¬но, и в то¬ же вре¬мя страш¬но де¬ржать их в ру¬ках, рас¬пе¬ча¬ты¬вать кон¬вер¬ты, чи¬тать! Ман¬сур ду¬мал: "Зна¬чит, кое-что мо¬гу, взвол¬но¬ва¬л чем-то че¬ло¬ве¬ка, за¬ста¬ви¬л раз-мыш¬лять, ес¬ли он ре¬шил¬ся на¬пи¬сать...". Но бы¬ло и ощу¬ще¬ние, буд¬то не пись¬мо де¬ржит, а эк¬за¬ме¬на¬ци¬он¬ный би¬лет и дол¬жен на не¬го от¬ве¬тить, ка-кие бы труд¬ные воп¬ро¬сы в нем ни бы¬ли. А жизнь у иных слож¬нее лю¬бой за¬дач¬ки... При¬шло пись¬мо из ко¬ло¬нии стро¬гого ре¬жи¬ма от осуж¬ден¬но¬го, ко¬то¬рый, про¬чи¬тав под¬бор¬ку рас¬ска¬зов Ман¬су¬ра о де¬тстве, спра¬ши¬вал: "Как те¬бе уда¬лось под¬нять¬ся из та¬кой жиз¬ни, не оз¬ло¬бить¬ся?". Осуж¬ден-ный пи¬сал, что отец у не¬го то¬же си¬дел в тюрь¬ме, а мать пи¬ла; те¬перь он хо¬чет на¬чать но¬вую жизнь, но не зна¬ет, за что за¬це¬пить¬ся... Что от¬ве¬тить та¬ко¬му? От¬де¬лать¬ся на¬бо¬ром ба¬наль¬ных ис¬тин? Но он и так их зна¬ет... На¬пи¬сать, что на¬до лю¬бить жизнь, что нель¬зя быть оди¬но¬ким, что на¬до боль¬ше тре¬бо¬вать с се¬бя и мень¬ше ви¬нить дру¬гих?
Од¬на мо¬ло¬дая учи¬тель¬ни¬ца про¬си¬ла ре¬дак¬цию по¬под¬роб¬нее рас¬ска¬зать о Ман¬су¬ре. "Он, на¬вер¬ное, ин¬те¬рес¬ный че¬ло¬век и, чув¬ст¬ву¬ет¬ся, с боль-шим жиз¬нен¬ным опы¬том", - обос¬но¬вы¬ва¬ла она прось¬бу.
Но про¬шел еще год, преж¬де чем он под¬го¬то¬вил ру¬ко¬пись своей пер¬вой книж¬ки. Ее, то¬нень¬кую, он без на¬жи¬ма удер¬жи¬вал дву¬мя паль¬цами, но кто бы знал, сколь¬ко бы¬ло в нее вло¬же¬но фи¬зи¬че¬ско¬го тру¬да и ду¬шевных терзаний! Каж¬дое сло¬во сто¬яло на сво¬ем ме¬с¬те... И ру¬ко¬пись при¬ня¬ли. "Та¬кие кни¬ги нам нуж¬ны", - ве¬с¬ко ска¬зал ре¬дак¬тор из¬да¬тель¬ст¬ва.
Бро¬си¬в пи¬сать, Лиза толь¬ко пе¬ре¬пе¬ча¬ты¬ва¬ла и пра¬ви¬ла ру¬ко¬пи¬си Ман-су¬ра. "Ты та¬лан¬т¬ли¬вее ме¬ня, - го¬во¬ри¬ла она. - Ес¬ли бу¬дем пи¬сать оба - нам не хва¬тит сил". Умом он по¬ни¬мал, что, ко¬неч¬но, со¬су¬ще¬ст¬во¬вать двум пи¬шу¬щим в одной семье очень труд¬но: творец всег¬да че¬с¬то¬лю¬бив и эго¬исти¬чен. А в семье кто-то дол¬жен ус¬ту¬пать, де¬лать чер¬но¬вую ра¬бо¬ту, ду¬мать о бы¬те, зарабатывать деньги. Да и сын жил те¬перь с ни¬ми. Двум му¬жи¬кам на¬до как сле¬ду¬ет по¬есть каж¬дый день! А сколь¬ко стир¬ки, убор-ки!
Ког¬да Ман¬сур слы¬шал, как Ли¬за, го¬то¬вя обед, по¬бря¬ки¬ва¬ет на кух¬не ка¬с¬т¬рю¬ля¬ми, то со сты¬дом ду¬мал: "Ма¬ло и пло¬хо еще пи¬шу. Ведь дол¬жен - за се¬бя и за нее...". И он с уд¬во¬ен¬ной энер¬гией при¬ни¬мал¬ся за ра¬бо¬ту. Иног¬да вска¬ки¬вал из-за сто¬ла и бе¬жал ей по¬мо¬гать: мыл по¬лы, чи¬с¬тил кар¬тош¬ку или сти¬рал. Но ведь это бы¬ло толь¬ко из¬ред¬ка... Что¬бы написать ¬боль¬ше, стал работать но¬ча¬ми. "Эдисон спал два ча¬са в сут¬ки, На¬по¬ле¬он - че¬ты¬ре, и это не ме¬ша¬ло од¬но¬му изо¬бре¬тать гениальные вещи, а дру¬го-му талантливо ру¬ко¬во¬дить вой¬ска¬ми и го¬су¬дар¬ст¬вом, так по¬че¬му я не мо-гу, как они?", - ду¬мал Ман¬сур. Вот толь¬ко на прак¬ти¬ке спать по че¬ты¬ре ча¬са не по¬лу¬ча¬лось: пи¬сать - не дро¬ва ко¬лоть, мыс¬ли дол¬ж¬ны быть све-жими. Не¬о¬жи¬дан¬но по¬я¬ви¬лись силь¬ные го¬ло¬вные бо¬ли...
* * *
Од¬наж¬ды ут¬ром, ког¬да Мансур не¬жил¬ся в по¬сте¬ли, Ли¬за за¬ме¬ти¬ла, что его те¬ло по¬кры¬то си¬ня¬ками, слов¬но кто-то дол¬го бил его, ис¬поль¬зуя вро-де бок¬сер¬ской гру¬ши. 
- Что это? - спро¬си¬ла она.
Ман¬сур взгля¬нул на се¬бя и по¬жал пле¬ча¬ми. На вся¬кий слу¬чай Ли¬за ве-ле¬ла схо¬дить в боль¬ни¬цу. Он на¬чал от¬ка¬зы¬вать¬ся. Есть, мол, важнее за¬ня-тия, чем хож¬де¬ния по вра¬чам! Де¬скать, в по¬ли¬кли¬ни¬ке всег¬да оче¬редь - пол¬дня за¬зря про¬сто¬ишь, и во¬об¬ще, за свою жизнь он ни ра¬зу не бо¬лел и лю¬бую про¬сту¬ду пе¬ре¬но¬сит на но¬гах... Но Ли¬за, чув¬ст¬вуя, что это серь¬ез-но, на¬ста¬и¬ва¬ла со сле¬за¬ми на гла¬зах, опаз¬ды¬вая на ра¬бо¬ту, про¬дол¬жа¬ла уго¬ва¬ри¬вать. И он пошел...
Ког¬да же, сняв одеж¬ду, по¬ка¬зал¬ся пожилому  опытному  вра¬чу, ли¬цо у то¬го сра¬зу стало стро¬гим и  серь¬ез¬ным. Он то¬же, как и Ли¬за, спро¬сил, не бил ли кто Ман¬су¬ра.
- Да жизнь ме¬ня би¬ла, жизнь, - по¬шу¬тил он. - Но я ее по¬бе¬дил!
- Вряд ли... - су¬хо и тре¬вож¬но ска¬зал врач.
- В ка¬ком смыс¬ле? - пе¬ре¬спро¬сил Ман¬сур.
- Воз¬мож¬но, это - сим¬п¬то¬мы ра¬ка кро¬ви, - от¬ве¬тил врач.
Тут Ман¬сур уз¬нал, что эта опас¬ная бо¬лезнь мо¬жет дре¬мать в ор¬га¬низ-ме мно¬гие го¬ды, и от нее поч¬ти всег¬да уми¬ра¬ют. Сра¬зу вспом¬ни¬лись смер¬ть со¬сед¬ки-од¬но¬клас¬с¬ни¬цы от порока сердца и луч¬ше¬го дру¬га юно-сти, раз¬бив¬ше¬го¬ся на мо¬то¬цик¬ле. По¬ду¬ма¬лось: "Не¬у¬же¬ли и ме¬ня на¬стиг-ла?..".
Врач пред¬ло¬жил лечь в боль¬ни¬цу на ле¬че¬ние, но Мансур по¬про¬сил не-де¬лю от¬сроч¬ки. И с таким решительным видом, что ни на¬си¬ли¬ем, ни уго-во¬ра¬ми уло¬жить его в по¬стель бы не уда¬лось.
Вер¬нув¬шись из по¬ли¬кли¬ни¬ки, он взялся пи¬сать за¬ве¬ща¬ние, где ука¬зал, что¬бы го¬но¬ра¬ры от пуб¬ли¬ка¬ций вер¬либ¬ров, рас¬ска¬зов в журналах и книг на¬прав¬ля¬лись же¬не Ли¬зе. Хо¬тя, ка¬кие это день¬ги? - Так, гро¬ши... Ког¬да он упо¬мянул в за¬ве¬ща¬нии о кни¬ге, то по¬ду¬мал с оби¬дой: "Не¬у¬же¬ли не уви¬жу ее? Не по¬дер¬жу в ру¬ках, не пе¬ре¬ли¬стаю стра¬ни¬цы?". Он по¬пы¬тал¬ся пред-ста¬вить, как от¬не¬сут¬ся к ней чи¬та¬те¬ли. Мо¬жет, за¬пы¬лит¬ся она никому не нужная на при¬лав¬ках ма¬га¬зи¬нов? Ма¬ло что ли ле¬жит их там с дав¬но вы-цвет¬ши¬ми кор¬ка¬ми... А ведь, на¬вер¬ное, их ав¬то¬ры то¬же меч¬та¬ли со¬здать не¬что зна¬чи¬тель¬ное с пользой для людей...
 В кон¬це за¬ве¬ща¬ния, вспом¬нив о без¬ымян¬ных мо¬ги¬лах с по¬ко¬сив¬ши¬ми-ся кре¬ста¬ми, на ко¬то¬рых сне¬га и до¬жди смы¬ли име¬на, на¬пи¬сал в по¬ры¬ве: "На мо¬ем па¬мят¬ни¬ке вы¬бей¬те "Здесь по¬хо¬ро¬нен Ман¬сур". По¬том по¬ду-мал, что Ли¬зе не¬где бу¬дет взять де¬нег на па¬мят¬ник, ибо ее биб¬ли¬о¬те¬кар-ская зар¬п¬ла¬та все¬го лишь во¬семь¬де¬сят руб¬лей, а аванс за кни¬гу уже по¬лу-чен и на¬по¬ло¬ви¬ну по¬тра¬чен... И строч¬ку о па¬мят¬ни¬ке вы¬чер¬к¬нул. За¬тем су¬нул за¬ве¬ща¬ние в кон¬верт и по¬ло¬жил в нео¬кон¬чен¬ную ру¬ко¬пись меж¬ду ли¬с¬та¬ми.
* * *
Вре¬мя для Мансура спрес¬со¬ва¬лось. Для окон¬ча¬ния дел в жиз¬ни ос¬та¬ва-лась все¬го не¬де¬ля! Как это ма¬ло... Семь су¬ток, из ко¬то¬рых при¬мер¬но чет-вер¬тую часть при¬дет¬ся про¬спать.
Пер¬вым де¬лом он по¬ду¬мал о том, что на¬до на¬ве¬стить мать и по¬да¬рить ей теп¬лый пу¬хо¬вый пла¬ток, ко¬то¬рый обе¬ща¬ет уже несколько лет... По¬ду-мал о ка¬ма¬зов¬ском по¬э¬те и дру¬ге Ни¬ко¬лае, от же¬ны ко¬то¬ро¬го не¬дав¬но при¬шло пись¬мо, где она просила помочь, сообщая, что Ни¬ко¬лай не пишет сти¬хов, ни¬где не ра¬бо¬та¬ет, выпивает, а на уп¬ре¬ки го¬во¬рит: "Уеду в де¬рев¬ню, ус¬т¬ро¬юсь там па¬с¬ту¬хом и за¬жи¬ву по-но¬во¬му...". Хо¬тел Ман¬сур тог¬да сра¬зу по¬е¬хать к Ни¬ко¬лаю, что¬бы по¬дбодрить, но не¬ког¬да бы¬ло. Сей¬час от¬кла¬ды¬вать не¬ку¬да...
Давно меч¬тал он по¬ка¬зать сы¬ну го¬род и ав¬то¬за¬вод, ко¬то¬рые стро¬ил, но все ждал, ког¬да Вить¬ка под¬ра¬стет не¬множ¬ко, ког¬да больше ста¬нет по¬ни-мать. Как ока¬за¬лось, ждать больше нель¬зя...
В тот же день Ман¬сур сбе¬гал на ба¬зар за пу¬хо¬вым плат¬ком. Вы¬брал по¬мяг¬че, по¬до¬ро¬же. Пусть но¬сит¬ся ¬доль¬ше... Кто еще ма¬те¬ри ку¬пит?! Нет у нее боль¬ше ни сы¬на, ни до¬че¬ри... Затем по¬е¬хал в аэро¬порт за би¬ле¬та¬ми. Би¬ле¬ты были толь¬ко на по¬сле¬зав¬т¬ра. Но он не при¬вык от¬сту¬пать. И билеты на¬шлись, ког¬да схо¬дил к на¬чаль¬ни¬ку аэро¬пор¬та. Нет, он не дал ему де¬нег, не сос¬лал¬ся на зна¬ком¬ст¬во с ка¬ким-ни¬будь крупным чиновником. Про¬сто на¬чаль¬ник аэро¬пор¬та уви¬дел его ли¬цо, на¬пря¬жен¬ный взгляд, и как мно¬гие лю¬ди, к ко¬то¬рым тому при¬хо¬ди¬лось об¬ра¬щать¬ся, по-нял: "Это¬го че¬ло¬ве¬ка не ос¬та¬но¬вить...". Рань¬ше Ман¬сур не по¬ни¬мал, по¬че-му ему поч¬ти всег¬да ус¬ту¬па¬ют. (Еще друзья за¬ме¬ти¬ли, что про¬дав¬цы да-ют вод¬ку в лю¬бое вре¬мя су¬ток, кас¬си¬ры про¬да¬ют би¬ле¬ты на луч¬шие спек-так¬ли, швей¬ца¬ры пу¬с¬ка¬ют в ре¬сто¬ран, да¬же ес¬ли там нет мест...). И толь-ко Ли¬за объ¬яс¬ни¬ла, что, уви¬дев его, нор¬маль¬ные лю¬ди ду¬ма¬ют: "Гос¬по¬ди, это ка¬кой-то чок¬ну¬тый. Он так спе¬шит, что с ним луч¬ше не свя¬зы¬вать¬ся. Се¬бе до¬ро¬же ...".
* * *
Ли¬зе о ди¬аг¬но¬зе вра¬ча он не ска¬зал, хо¬тя она сра¬зу же спро¬си¬ла. За¬чем ей знать рань¬ше вре¬ме¬ни?! Пе¬ре¬жи¬вать, ме¬та¬ться в по¬исках вы¬хо¬да, ког-да уже ни¬чем не по¬мочь? Пусть луч¬ше по¬след¬ние со¬вме¬ст¬ные дни бу¬дут для нее не ом¬ра¬че¬ны... Он лишь вскользь за¬ме¬тил, что си¬ня¬ки на те¬ле ско¬ро прой¬дут. За¬тем Ман¬сур по¬ка¬зал Ли¬зе би¬ле¬ты в город Бреж¬нев - так те¬перь по во¬ле партийных под¬ха¬ли¬мов после смерти престарелого генсека на¬зы¬вал¬ись На¬бе¬реж¬ные Чел¬ны - и ве¬лел со¬би¬рать ве¬щи.
- За¬чем та¬кая спеш¬ка? - уди¬ви¬лась она. - Мне на¬до на ра¬бо¬те отпро-сить¬ся, да и Ви¬тя толь¬ко в уче¬бу втя¬нул¬ся: все-та¬ки пер¬вый класс, мо¬жет от¬стать. По¬до¬жда¬ли бы до ка¬ни¬кул...
- На¬до, - ла¬с¬ко¬во и в то же вре¬мя твер¬до ска¬зал Ман¬сур. - На¬до!
И они по¬ле¬те¬ли.
* * *
С любовью глядя на дремавшую в кресле самолета Лизу, он со стыдом вспом¬инал моменты, когда был к ней невнимателен. Например, она го¬во-ри¬ла: "Те¬бе ра¬зо¬греть суп?" – и ми¬нут че¬рез де¬сять при¬но¬си¬ла та¬рел¬ку. Он же с удив¬ле¬ни¬ем спра¬ши¬вал: "За¬чем при¬нес¬ла? Ведь я не хо¬чу!". – "Как? - Лиза от ра¬сте¬рян¬но¬сти чуть не пла¬кала. - Ведь я же спра¬ши¬ва¬ла, а ты кив¬нул". – "И спра¬ши¬вать не на¬до было...", - вор¬чал он... Ну, а ког¬да он пе¬ре¬стал ра¬бо¬тать на строй¬ке, ре¬шив, что про¬кор¬мит¬ся го¬но¬ра¬ра¬ми, в семье ка¬та¬ст¬ро¬фи¬че¬ски не хва¬тало де¬нег. Он ви¬дел, что Ли¬за хо¬дит в по-рван¬ных са¬по¬гах, што¬па¬ет чул¬ки, за¬ни¬ма¬ет в долг, но, бывало, про¬си¬жи-вал по¬лу¬ча¬е¬мые го¬но¬ра¬ры с друзь¬я¬ми в шикарном ре¬сто¬ра¬не ЦДЛ, о котором хорошо написал в своем романе «Мастер и Мргарита» Булгаков – в романе ресторан поджег примусом кот Бегемот… Как же, Мансуру же нуж¬но бы¬ло об¬ще¬ние, спо¬ры... А ведь она с та¬ким же удо¬воль¬ст¬ви¬ем мог¬ла и, на¬вер¬ное, хо¬те¬ла об¬щать¬ся с ин¬те¬рес¬ны¬ми людь¬ми?!
Открыв блокнот, Мансур за время полета, на¬пи¬сал рас¬сказ о сла¬бой с ви¬ду жен¬щи¬не, ко¬то¬рая от¬вер¬г¬ла мно¬гих ка¬ва¬ле¬ров и по¬лю¬би¬ла, как ска-за¬ли бы мно¬гие жен¬щи¬ны, "не¬за¬вид¬но¬го муж¬чи¬ну". В этом, по¬свя¬щен¬ном Ли¬зе рас¬ска¬зе он по¬пы¬тал¬ся вы¬ра¬зить бла¬го¬дар¬ность за все сде¬лан¬ное ею. И это был один из луч¬ших его рас¬ска¬зов!
Во вре¬мя по¬ез¬д¬ки Ман¬сур не ос¬тав¬лял Ли¬зу од¬ну. Брал ее к друзь¬ям, по¬зна¬ко¬мил поч¬ти со всеми «пегасовцами». Зная, как она лю¬бит су¬ше¬ную че¬хонь, спе¬ци¬аль¬но съез¬дил к ры¬ба¬кам в рас¬по¬ло¬жен¬ный не¬да¬ле¬ко от го-ро¬да рыб¬сов¬хоз, а по¬том с улыб¬кой смот¬рел, как Ли¬за эко¬ном¬но об¬ры¬ва-ет у жир¬ных ры¬бок пе¬ре¬дние мя¬си¬стые плав¬нич¬ки и об¬са¬сы¬ва¬ет их. Во-дил ее к старому другу в де¬ре¬вен¬скую рус¬скую ба¬ню, па¬рил све¬жим бе¬ре-зо¬вым ве¬нич¬ком, вот толь¬ко, что¬бы не за¬ме¬ти¬ла не¬ис¬че¬за¬ю¬щие си¬ня¬ки, сам не раз¬де¬вал¬ся... Ча¬с¬то ви¬дел он у Ли¬зы в эти  дни улыб¬ку, и это бы¬ло для не¬го на¬гра¬дой.
Ста¬рал¬ся сде¬лать все, что мог и для Вить¬ки, до ко¬то¬ро¬го рань¬ше не до¬хо¬ди¬ли ру¬ки. По¬ка¬зал во всей кра¬се Ка¬му, про¬ка¬тив на лод¬ке на пес¬ча-ные пле¬сы, за¬рос¬шие таль¬ни¬ком ос¬т¬ро¬вки, дал управлять мо¬то¬ром. Жаль, не пла¬вал уже по ре¬ке па¬ро¬ход "Док¬тор Пи¬ро¬гов", на ко¬то¬ром, с руб¬лем в кар¬ма¬не, бе¬жал ког¬да-то Ман¬сур к мо¬рю... А то бы обя¬за¬тель¬но по¬вез на нем Вить¬ку и Ли¬зу, пусть не до мо¬ря, пусть чуть-чуть... Па¬ро¬ход, как вы-яс¬ни¬лось, спи¬са¬ли по ста¬ро¬сти. Те¬перь по Ка¬ме кур¬си¬ро¬ва¬ли толь¬ко ско-ро¬стные лег¬кие су¬да - "ме¬те¬о¬ры", "ра¬ке¬ты". Бы¬с¬т¬ро на них ехать, ком-фор¬та¬бель¬но, но не вста¬нешь у них на но¬су и, ды¬ша све¬жим встреч¬ным вет¬ром, не бу¬дешь с не¬тер¬пе¬ни¬ем вгля¬ды¬вать¬ся в ми¬га¬ю¬щие при¬зыв¬но огонь¬ки ба¬ке¬нов, в си¬нюю те¬мень...
* * *
Ког¬да при¬ехал в род¬ной го¬ро¬док к ма¬те¬ри, ни¬кто не встре¬чал его, как на¬ив¬но над¬еял¬ся в де¬тстве, с транс¬па¬ран¬та¬ми: "Сла¬ва зем¬ля¬ку Ман¬су¬ру!". Лишь по¬ста¬рев¬шие со¬сед¬ки, си¬дев¬шие, как и мно¬го лет на¬зад, на ска¬мей-ке и луз¬гав¬шие се¬меч¬ки, под¬сле¬по¬ва¬то раз¬гля¬ды¬вая с баб¬ским лю¬бо¬пыт-ст¬вом всех при¬ез¬жих, при¬зна¬ли его. "Ни¬как, Ман¬сур! - во¬с¬к¬ли¬ца¬ли они. - К ма¬те¬ри при¬ехал? На¬до, на¬до! Она об¬ра¬ду¬ет¬ся: ведь ка¬кой вид¬ный сын вы¬рос. А это кто? Твоя же¬на?! Ах, ка¬кая кра¬си¬вая и мо¬ло¬дая! Хо¬ро¬шая бу¬дет сно¬ха! И внук уже боль¬шой! На¬вер¬ное, в шко¬лу хо¬дит?..". Ког¬да Ман¬сур, от¬ве¬тив на десяток воп¬ро¬сов, про¬шел ми¬мо, то все еще слы¬шал, как со¬сед¬ки об¬суж¬да¬ли его при¬езд - не¬ма¬ло¬важ¬ное со¬бы¬тие для ти¬хой улоч¬ки...
А че¬рез два дня он уез¬жал. По¬чув¬ст¬во¬вал, что вре¬мя под¬жи¬ма¬ет, сла-бе¬ют си¬лы. Вот уже и мать, при¬гля¬дев¬шись ¬вни¬ма¬тель¬ней, за¬ме¬ти¬ла: "Ты ус¬та¬лый ка¬кой-то. По¬бе¬ре¬ги се¬бя". И Ли¬за ее под¬дер¬жа¬ла: "Да, я то¬же ви-жу, что ус¬тал. По¬сто¬ян¬но го¬во¬рю, что¬бы пи¬сал по¬мень¬ше, не си¬дел по но¬чам, ку¬рил не так мно¬го, а луч¬ше бы во¬об¬ще бро¬сил...".
* * *
Не же¬лая, что¬бы Вить¬ка видел, как отец бу¬дет уга¬сать с каж¬дым днем, и что¬бы Ли¬за не раз¬ры¬ва¬лась меж¬ду ни¬ми, ста¬ра¬ясь по¬мочь обоим, Ман-сур ос¬та¬вил сы¬на у ма¬те¬ри. Ус¬т¬ро¬ил его здесь в шко¬лу. Пусть по¬при¬вык-нет к ба¬буш¬ке, да и она, ког¬да уз¬на¬ет, что Ман¬су¬ра уже нет на свете, то, уви¬дев ря¬дом с со¬бой Вить¬ку, лег¬че пе¬ре¬не¬сет го¬ре, ведь все-таки не од-на ос¬та¬лась!
В день пе¬ред отъ¬ез¬дом он взял у то¬ва¬ри¬ща фо¬то¬ап¬па¬рат и несколько пле¬нок по¬тра¬тил, фо¬то¬гра¬фи¬ру¬ясь с Вить¬кой, с ма¬терью, с Ли¬зой. Осо-бен¬но мно¬го фо¬то¬гра¬фи¬ро¬вал¬ся с Вить¬кой, об¬няв его и при¬жав к се¬бе, и тот в эти мгно¬венья ста¬но¬вил¬ся ка¬ким-то очень ти¬хим и по¬дат¬ли¬вым, словно что-то чувствовал...
По¬том мать и Вить¬ка при¬шли на при¬стань про¬во¬дить Ли¬зу и Ман¬су¬ра, ко¬то¬рый не су¬мел ска¬зать им на¬пос¬ле¬док ни "про¬щай¬те", ни "до сви-данья". Пер¬вое бы¬ло бы же¬с¬то¬ко, вто¬рое бы¬ло бы об¬ма¬ном. Да и бо¬ял¬ся, что го¬лос дрог¬нет. Он толь¬ко дол¬го ма¬хал им с бор¬та "ме¬те¬о¬ра" и ви¬дел, что они де¬ржат друг дру¬га за ру¬ки.
* * *
Раз¬го¬вор с Ни¬ко¬ла¬ем получился сумбурным. Тот вел се¬бя так, буд¬то у не¬го впе¬ре¬ди, по край¬ней ме¬ре, сто лет жиз¬ни. "Вот уеду в де¬рев¬ню, на-чну все по-но¬во¬му, на¬пи¬шу там та¬кие сти¬хи, что все ах¬нут...", - говорил он. И гу¬лял напропалую, как сем¬над¬ца¬ти¬лет¬ний пар¬ниш¬ка. На ули¬це дол-гим взгля¬дом всмат¬ри¬вал¬ся в каж¬дую яр¬кую жен¬щи¬ну, и сто¬ило ей улыб-нуть¬ся, как он  шел следом. 
- Од¬на, дру¬гая, третья - сколь¬ко мож¬но? - Не рас¬тра¬чи¬вай свой та¬лант, - го¬во¬рил Ман¬сур.
- Люб¬ви я хо¬чу, люб¬ви, - взды¬хал Ни¬ко¬лай. - Она - сти¬мул твор¬че¬ст¬ва.
- Че¬го-че¬го, а этого у те¬бя бы¬ло пре¬до¬ста¬точ¬но!   
- Зна¬чит, ма¬ло! Вот Есе¬нин гу¬лял... - от¬ве¬чал Ни¬ко¬лай.
- Пет¬рар¬ка всю жизнь пи¬сал сти¬хи од¬ной - умер¬шей в юно¬сти Ла¬у¬ре, и не ху¬же Есе¬ни¬на!
- Каж¬до¬му - свое... Во¬об¬ще, ду¬ша у ме¬ня бо¬лит... Переименовали город -  убили в нем последнюю поэзию, вот и пью.
Ман¬сур лишь раз¬вел ру¬ка¬ми и по¬про¬сил у не¬го не¬сколь¬ко сти¬хо¬тво¬ре-ний с на¬деж¬дой опуб¬ли¬ко¬вать в Мо¬с¬к¬ве. На¬пос¬ле¬док ска¬зал:
- Древ¬ние в свое вре¬мя го¬ва¬ри¬ва¬ли: "ду¬май о кон¬це".
(А мо¬жет, по¬ду¬мал вслух...).
По¬чув¬ст¬во¬вав, что с другом что-то не¬лад¬но, Ни¬ко¬лай с рас¬те¬рян¬но-стью воз¬ра¬зил:
- О кон¬це, о кон¬це... Да мы еще с то¬бой...
Ман¬сур на про¬щанье креп¬ко об¬нял его и, не обо¬ра¬чи¬ва¬ясь, ушел.
* * *
Пре¬бы¬ва¬ние в су¬е¬те аэро¬пор¬тов, сто¬яние в оче¬ре¬дях за би¬ле¬та¬ми, в до-рож¬ных бу¬фе¬тах за бу¬тер¬б¬ро¬да¬ми, тол¬куч¬ка и ду¬хо¬та в ав¬то¬бу¬сах, но¬чи, про¬ве¬ден¬ные в дол¬гих раз¬го¬во¬рах с друзь¬я¬ми, а там, где ком¬па¬ния, ко¬неч-но, и дым ко¬ро¬мыс¬лом, и вы¬пив¬ка в честь встре¬чи... - все это вко¬нец из-мо¬та¬ло Ман¬су¬ра, и ког¬да са¬мо¬лет, под¬ни¬ма¬ясь, сде¬лал про¬щаль¬ный круг над го¬ро¬дом, и в по¬след¬ний раз мель¬к¬ну¬ли под кры¬лом бе¬лые ку¬би¬ки раз-бро¬сан¬ных по ог¬ром¬но¬му про¬стран¬ст¬ву до¬мов, це¬ха ав¬то¬за¬во¬да и си¬няя лен¬та Ка¬мы, он по¬те¬рял со¬зна¬ние. Толь¬ко и ус¬пел по¬ду¬мать, про¬ва¬ли¬ва-ясь в тем¬но¬ту: "Все...".
На¬ча¬лись дни в боль¬ни¬це. Пи¬сать что-ли¬бо Ман¬сур уже не мог - от на-пря¬же¬ния кру¬жи¬лась го¬ло¬ва и тем¬не¬ло в гла¬зах, да и не очень-то со¬сре¬до-то¬чишь¬ся, ког¬да в ве¬ны обе¬их рук вли¬ва¬ют по¬сто¬ян¬но что-ни¬будь из сто-ящей ря¬дом с кро¬ватью си¬с¬те¬мы: то это плаз¬ма, то физ¬ра¬ст¬вор, то глю¬ко-за; ког¬да ста¬вят без кон¬ца уко¬лы, ме¬ря¬ют тем¬пе¬ра¬ту¬ру, бе¬рут кровь на ана¬ли¬зы. Но де¬лать что-то сле¬до¬ва¬ло. Он не из тех больных, ко¬то¬рые зна¬ют, что вы¬здо¬ро¬ве¬ют и поэтому бесцельно ходят взад-впе¬ред по ко¬ри-до¬рам, бодро шле¬пая по пар¬ке¬ту ко¬жа¬ны¬ми та¬поч¬ка¬ми, смот¬рят с ут¬ра до но¬чи в хол¬ле те¬ле¬ви¬зор или ва¬ляются день-день¬ской на кой¬ке и мур¬лы-кают что-ни¬будь под нос. Ведь ему ста¬но¬вит¬ся все ху¬же и ху¬же! Тут или выть, как пу¬гал и му¬чил род¬ных уми¬ра¬ю¬щий от ра¬ка Иван Иль¬ич из по¬ве-сти Льва Тол¬сто¬го, или пы¬тать¬ся ус¬петь под¬ве¬сти итог про¬жи¬той жиз¬ни. И он в сво¬бод¬ное от ме¬ди¬цин¬ских про¬це¬дур вре¬мя за¬но¬сил сла¬бе¬ю¬щей ру¬кой в блокнот свои раз¬мыш¬ле¬ния:
"Ес¬ли срав¬нить дви¬же¬ние че¬ло¬ве¬че¬ст¬ва впе¬ред с дви¬же¬ни¬ем ло¬ко¬мо¬ти-ва, мча¬ще¬го¬ся на ог¬ром¬ной ско¬ро¬сти в не¬из¬ве¬ст¬ность, то мис¬сия че¬ло¬ве-ка, взяв¬ше¬го¬ся за пе¬ро или за кисть, за¬клю¬ча¬ет¬ся в том, что¬бы тем, кто си¬дит в ло¬ко¬мо¬ти¬ве, до¬ка¬зать, что ехать хо¬ро¬шо, ехать на¬до. Каж¬дый де-ла¬ет свое: кто-то под¬бра¬сы¬ва¬ет в топ¬ку уголь, кто-то уп¬рав¬ля¬ет. И ес¬ли роль фи¬ло¬со¬фа - про¬кла¬ды¬вать для ло¬ко¬мо¬ти¬ва рель¬сы, то ху¬дож¬ни¬к - ос-ве¬щать этот путь...".
«Все чаще думаю о Боге. Хотелось верить, но не могу. Если Он есть, то почему порой злой и подлый человек, совершивший множество грехов, счастливо доживает до старости, а человек нравственный и чистый, который должен и хочет жить, вдруг погибает на взлете?! Неужели есть какая-то высшая справедливость, непонятная нам  - и всем воздастся по заслугам  в иной жизни?.. А может, Он забирает быстрее тех, кто уже готов к той жизни?.. Узнаем ли ответ?»
Ког¬да уже не мог да¬же есть, Мансур по¬про¬сил Ли¬зу при¬не¬сти из пап-ки, где ле¬жа¬ли са¬мые до¬ро¬гие для не¬го ре¬лик¬вии: фо¬то¬гра¬фии сы¬на, пись-ма от ма¬те¬ри и луч¬ших дру¬зей, свер¬ну¬тый пожелтевший ли¬с¬ток. Это бы-ла та са¬мая ре¬про¬дук¬ция Ни¬ко¬лая Ре¬ри¬ха, вы¬рван¬ная тай¬но из биб¬ли¬о¬теч-но¬го жур¬на¬ла в го¬ды юно¬сти. Пе¬ред кон¬цом еще раз за¬хо¬те¬лось взгля-нуть на нее...
Ука¬зав на всад¬ни¬ка, Ман¬сур за¬дум¬чи¬во и ти¬хо ска¬зал:
- Каж¬до¬го из нас мож¬но срав¬нить с ним. Рань¬ше я ду¬мал, что он, стоя на краю ог¬ром¬ной про¬па¬сти, ви¬дит за ней ка¬кую-то цель (мо¬жет быть, ор-ла или гор¬но¬го коз¬ла?) и пу¬с¬ка¬ет в нее стре¬лу. Но я оши¬бал¬ся... Цель го-раз¬до ог¬ром¬ней - это ве¬ли¬кое же¬ла¬ние про¬дол¬жить¬ся, по¬пыт¬ка не от¬стать от веч¬но¬го вре¬ме¬ни... Вот и я мчал¬ся по жиз¬ни, и вдруг впереди раз¬вер¬з-лась про¬пасть, ко¬то¬рая, ра¬но или поз¬д¬но, раз¬вер¬з¬нет¬ся пе¬ред каж¬дым... Пе¬ре¬до мной - в трид¬цать пять, у дру¬гих ¬поз¬же. Не знаю, хва¬ти¬ло ли мне сил пу¬с¬тить свою стре¬лу?..
И Ман¬сур с тре¬во¬гой и воп¬ро¬сом по¬смот¬рел сквозь сте¬ны па¬ла¬ты в гул¬кую и тем¬ную про¬пасть и ус¬лы¬шал там жут¬кий свист при¬бли¬жа¬ю¬ще-го¬ся ура¬га¬на. Он при¬под¬нял¬ся на лок¬те и улыб¬нул¬ся...

P.S.
Мог ли Мансур знать, что через пятнадцать лет после его смерти, завод, который строил, сгорит на треть – его подожгут те, кто во время приватизации забил свои склады продукцией и, желая, чтоб цены на нее резко подскочили, решил ненадолго остановить производство, а он огонь неожиданно разбушевался…Потом эти люди возьмут кредит у западных банков на устранение пожара и тем самым продадут часть завода за долларовые гроши…
Мог ли знать, что привыкший к славе Юра, когда спадет комсомольская романтика, окажется не у дел. Превратившись в желчного типа, забросит писать, будет кормиться обивкой дверей, а затем вдруг исчезнет неизвестно как. И не один человек не узнает, уехал ли куда, бросив город и всех друзей, или трагический погиб…
 Мог ли знать, что Николай не уедет в деревню воспевать простую жизнь на природе, а превратится в степенного литературного начальника, отрастит брюшко и в память о друге издаст книжку. Но на такой, за отсутствием средств, зеленовато-болотного оттенка и тонкой, как туалетная, бумаге и таким микроскопическим шрифтом, что прочитать книжку мало кто отважится.
Мог ли знать, что выросший Витька поднимет руку на его любимую женщину, свою приемную мать – Лизу, что разделит ее двухкомнатную квартиру в коммуналке, что они месяцами не будут между собой разговаривать, станут отдельно питаться. Потом Витьку, ставшего наркокурьером, найдут убитым на улице…
Можем ли мы вообще  что-либо знать?..         
               

ПОИСК МУЗЫ
Повесть

В
 последние годы Борис особенно много работал: укрупнял свою фирму, искал рынки сбыта, поставщиков товара, новых клиентов, а также строил в родном селе (в сорока километрах от города) кирпичный особняк. Он давно не был в отпуске, ежедневно ездил на работу в офис, даже больной. Все это вымотало настолько, что на дело, которым с удовольствием занимался и считал главным - писать картины и книги, размышлять над тайнами человеческой души и вселенной - сил уже не хватало. Если прежде он часто общался с творческими людьми – музыкантами, художниками, литераторами и в приятных беседах с друзьями отдыхал душой, то теперь времени и на это не оставалось. Впрочем, и прежние дружеские связи оборвались: кто-то тоже закрылся в мирке коммерции, кто-то уехал в другие города, не сумев реализоваться здесь, кто-то просто завидовал Борису, нашедшему себе приличный заработок «в мутной водице» новой жизни.
Пытаясь творить, Борис чуть ли насильно засаживал себя за мольберт, за компьютер, но ничего путного не получалось. С досадой думалось, что чувства съежились, душа превратилась в бесстрастный калькулятор, и он уже не сумеет по-юношески непосредственно восторгаться таинственным миром... Надеясь разбудить эмоции общением с живительной природой, Борис заезжал в лесные дебри или останавливал машину на крутом берегу Камы - обычно это успокаивало, вносило в душу умиротворение, будило воображение. Но сейчас он смотрел вокруг безучастным холодным взглядом и ничто не вызывало в нем трепета или умиления: ни травы, ни деревья, ни птицы, ни серебристая гладь воды. Возникала странная мысль: «А вдруг я уже умер? Просто передвигаюсь, как механический робот…». Другой на месте Бориса от безысходности, может, запил бы или стал завсегдатаем казино, как это делали многие бизнесмены, чтоб впрыскивать в кровь адреналин, но для него это значило предать жизненные цели. И он думал: «Должен же быть какой-то выход!»
Когда-то моральную поддержку в творчестве Борис получал от жены, но с появлением долгожданной дочки она отдалилась от Бориса, ибо все свободное время посвящала ребенку – водила ее в музыкальную школу, в кружок английского языка (да и сколько всевозможных проблем появляется с рождением ребенка у заботливой матери!) и не уделяла ему прежнего внимания. Даже заниматься любовью они с женой стали редко. Вечером после работы он один уезжал в особняк и, уныло походив по просторным комнатам, ужинал и в досаде на суетливую жизнь ложился спать.
Как-то он в очередной раз до ночи просидел у компьютера, тупо уставившись на экран. Попытался написать рассказ, но мысли рождались сухие и скучные, словно финансовый отчет. Сердитый, он пришел к жене, которая уже укладывалась спать, и попытался поделиться переживаниями:
      - Жизнь не так идет! Нет новизны, страстей. Что-то надо делать? Ну, куплю еще пару машин, увеличу обороты фирмы, а для чего все это?                               
     -  Успокойся – все идет своим чередом! - Она, отвернувшись, засопела.
     Видимо, тоже устала, работая в его фирме бухгалтером.
     Борис обнял ее, поцеловал, но она не ответила на ласки.               
     - У тебя даже нет желания выслушать меня, лишний раз приласкать... - обиделся он.
     Когда и дальше стал ее упрекать, она выкрикнула:
     - Что ты  бубнишь, завтра рано вставать!
     И тогда он сказал:
     - Наверное, мы устали друг от друга, ибо постоянно вместе. Поживем отдельно. Я буду ездить в особняк, а ты останешься жить в городе.
     - Вот это правильно! – Жена схватила подушку и демонстративно ушла спать к дочке в комнату.
     Он пошагал за ней и заявил:
     - Но мне нужна помощница - готовить еду, набирать книжки на компьютере. Женщина, которая будет замечать меня, восторгаться мной. Может, тогда снова начну творить! - И в сердцах добавил: - И спать я буду с ней! 
     - Как знаешь, только отстань... – ответила полусонная жена.
***    
     На следующий день он кинулся на поиски помощницы и в течение месяца перезнакомился с несколькими милыми девушками, которых находил через знакомых, просто на улице; он общался с ними, насколько позволяло его свободное время, но ни одна его полностью не устроила, да и вдохновение не приходило... Наконец, он остановился на пышнотелой заботливой учительнице начальных классов Гуле, которая более других проявила к нему интерес как к приятному мужчине, с удовольствием прочитала его книги и хотела искренне помочь, но, увы...
     Пообщавшись с Гулей, он стал редко звонить ей, а когда звонила она, находил отговорки: мол, много работы или, дескать, в командировку срочно уезжаю - и отказывался от встреч. Но и рвать отношения пока не хотелось, ибо он в любой момент мог пригласить девушку себе в коттедж скрасить одиночество. Но даже в такие вечера ему вскоре становилось скучно, ибо Гуля была как выжатый лимон и как выпитый стакан - предсказуема в поступках, в словах, в мыслях и какая-то зажатая то ли от скромности, то ли от смущения в проявлении своих чувств. Поласкавшись с ней на своем широком диване, он отворачивался и засыпал с ощущением полнейшей усталости… 
Когда в очередной раз Гуля позвонила и намекнула на встречу, Борис предложил:
-  Пригласи с собой подругу.
- Зачем? - насторожилась Гуля.
- Хочу пообщаться с новым человеком. Да и как-то интереснее, когда компания.
- А кого?               
 - Тебе лучше знать. Хотелось бы симпатичную и не глупышку.
Гуля нехотя произнесла:
- Есть одна. Жанна. Но она допоздна работает.
Вечером они на машине подъехали к дому Гулиной подруги. Позвонили ей по сотовому телефону и, узнав, что еще не вернулась с работы, стали ждать, вглядываясь в темень, освещаемую уличными фонарями. Косыми серыми штрихами легкий снег падал на капот машины, на лобовое стекло, на прохожих, среди которых Борис пытался угадать силуэт ожидаемой девушки. Гуля сказала, что она стройная, ходит в полушубке и в высоких сапогах... Вскоре появилась девушка с быстрой походкой. Борису захотелось, чтобы это была Жанна - и точно: Гуля воскликнула:
- А вот и она! - и выскочила из машины. Подруги о чем-то быстро поговорили, и Жанна – все-таки едет ночевать – ненадолго забежала в дом за вещами. Борису понравилась ее готовность - не надо уговаривать, ждать, пока причепурится. Тем более - зимой, в мороз под двадцать.
Когда Борис увидел в зеркале заднего вида восторженное лицо Жанны с блестящими огромными глазами, с детской улыбкой, то тоже невольно улыбнулся:
- Вам нравится город в это время?
- Да, я люблю ночь, сверкающие огни реклам и фонарей, когда едешь, защищенная от мороза и темени, в теплой машине, - ответила Жанна низким грудным голосом с какой-то притягательно-сильной энергетикой.
Это было созвучно мыслям Бориса.
Пока ехали до особняка по мосту через замерзшую Каму и по зимнему словно сказочному заколдованному лесу, поговорили о природе здешних мест, о современной музыке, ибо ее ритмы слышались из магнитолы - обо всем Жанна имела свое оригинальное суждение и легко и открыто его высказывала.
По приезду в дом сварили пельмени, и, выпив водочки, заговорили у горящего, потрескивающего березовыми дровами камина уже о «высоких материях» - о боге, о счастье, о душе. Гуля попыталась вставить реплики, но была не сильна в этих категориях и вскоре, обиженно надув губки, лишь наблюдала, как спорят, а во многом и соглашаются Борис с Жанной. Конечно, Борис, у которого была издана книжка на эти темы, запросто забивал Жанну, но та отчаянно сопротивлялась и, если не знала, что ответить, хитро заявляла: «Я имею мнение, но не скажу». Борис только посмеивался в усы и все пристальнее вглядывался в Жанну, ибо в ее жестах и голосе имелось то, что важнее эрудиции – удивительная живость и притягательность.       
- Ты спать не хочешь? - Намекнула Гуля подруге. - Может, постелить?
- Я еще посижу немножко - впервые встречаю такого интересного собеседника, - ответила Жанна, не уловив намека.
- Ну, смотри... А я пойду, - обиделась Гуля и ушла в спальню.
Пошевелив кочергой в камине горящие березовые дрова и приблизившись к Жанне, Борис неосознанно погладил ее по волосам. Девушке показалось, что это ветер из каминной трубы прошелся по ней, но, увидев ладонь Бориса, она замерла. В романтическом порыве Борис произнес:
- Мне хочется поцеловать тебя... - и, не дожидаясь ответа, словно провалился в ее губы - настолько они были вкусны, мягки и податливы. Она с испугом посмотрела на него, а он, уже чувствуя, как уставшая душа наполняется мальчишеским восторгом, твердо чеканил каждое слово:
- Ты мне нужна. Тяжело что-то живется в последнее время. И вообще...
- А что я могу сделать?.. – Растерялась она.
- Пока  не знаю... Но мне хорошо с тобой.
- А как же Гуля? Ведь она моя подруга.
- Там уже все перегорело... - отмахнулся Борис и добавил: - Давай просто потанцуем. Мне Гуля сообщила, что ты хореограф.
Когда он показал рукой в сторону зала, Жанна задумалась, напряженно глядя на Бориса, а потом решительно встала. Он включил музыкальный центр и под тихую негромкую музыку обнял девушку за талию и повел по просторному залу. Как она была нежна, легка и гармонична в его руках! Ее точеная фигура с тонкой талией и крепкими сильными бедрами откликалась на каждое его касание. В сумраке зала он стал ее целовать - и она вдруг ответила. У Бориса закружилась голова, чего давно уже не случалось. Он усадил девушку на диван и, расстегнув на груди кофточку, поцеловал небольшие, но очень красивые груди - таких, с загнутыми вверх сосками (словно рыболовные крючки), он никогда ранее не видел. Он сдавливал их губами и чувствовал, что они хотят большей страсти, тогда он пустил в ход зубы и подумал, что другая уже оттолкнула бы его как мазохиста, а Жанна лишь постанывала и прижималась к нему все сильнее - словно просила: еще, еще, еще... Ему даже показалось, что появился привкус крови на губах.
- Жанна, ты где? - раздался вдруг испуганный голос Гули из соседней комнаты.
- Я здесь... - откликнулась растерянно девушка.
- А что вы там делаете? - спросила обиженно Гуля.
Так как Жанна не знала, что ответить, Борис сказал:
- Танцуем.
- А сколько времени? -  не унималась Гуля.
- Четыре часа утра... - Борис впервые за сегодняшний вечер посмотрел на часы, что висели на стене. Было удивительно, что в такое позднее время он оставался бодр и совсем не хотел спать.
- Неудобно. Я пойду... - шепнула Жанна.
Придержав за руку и поцеловав на прощание, Борис с неохотой ее отпустил, а сам остался спать на диване, ибо через два часа уже следовало ехать на работу. Проснулся он с замечательным настроением, зато Гуля возникла на кухне мрачной и словно окаменевшей - глаза тусклые и прищуренные, молчит, ни тени улыбки.
Приехав в город, Борис высадил девушек у школы, где они работали, и, многозначительно взглянув на Жанну: дескать, еще увидимся, - отправился по своим коммерческим делам. 
* * *
В конце рабочего дня ему в офис позвонила Гуля и с дрожью и растерянностью в голосе сказала:
- Нам надо серьезно поговорить.
- Хорошо... - сказал Борис, хотя ему хотелось видеть Жанну - было ощущение, что вчера дали маленький глоточек божественного напитка, раззадорили, а надо бы вкусить его до конца.
Вечером он заехал за Гулей прямо к ее подъезду и удивился перемене, которая в ней произошла: она оказалась стильно одета, сменила прическу, успела покрасить волосы в каштановый цвет, но главное - лицо светилось такой нежностью, какую Борис в ней ранее не знал, считая девушку суховатой. Гуля его поцеловала, прижалась головой к плечу и всю дорогу рассказывала веселые истории.
За ужином Борис спросил:
- И о чем  хотела поговорить?
Глаза Гули сделались грустными:
     - Я хочу быть с тобой, помогать тебе. Буду твоей девушкой. И вообще я поняла, что сама по себе ничего не значу - мне хочется служить твоему творчеству! 
    Ошарашенный, Борис невольно отстранился:
- У меня есть жена и ребенок...
Гуля, нервно смеясь, перебила:
- Про жену и ребенка ты сказал, когда я сама об этом узнала - после двух месяцев знакомства. Но ты заявил, что жена не помеха нашему общению.
- Дело даже не в моей семье, а в том, что мне нужна Муза, – разглагольствовал Борис. - Меня ничто в ней не должно раздражать, ни походка, ни голос.
- Тебе не нравится мой голос? А может, ты сомневаешься во мне? - губы девушки мелко задрожали.
- Я в себе сомневаюсь... Вот сдерну тебя с работы, а потом что-то не склеится между нами – и ты останешься у разбитого корыта, да и я буду чувствовать себя виноватым.
- Я ни в чем не упрекну. Не получится - уйду, но я буду очень стараться.
- А может, ты найдешь молодого и захочешь связать с ним судьбу? Ведь я на двадцать лет тебя старше. Я ровесник твоего отца.
- Молодые меня раздражают, пустые какие-то. И вообще, я решила родить от умного мужчины - я буду жить ради него... - Гуля обхватила Бориса за шею полными руками и горячо зашептала: - Я хочу, я очень хочу тебя.   
Борису показалось, что он девушку недооценил... Они пошли в спальню, где Гуля проявила себя удивительно ласковой и ненасытной. Он обнимал ее сбитую фигурку, мял тугие, словно резиновые груди, пытаясь воссоздать то, что ощущал с Жанной. Видя, что угодила, Гуля оттаяла:
- Я зарекалась знакомить подруг со своими парнями, но снова вляпалась...- И она добавила для успокоения: - Но ведь у вас с Жанной ничего не было? Просто поговорили, да?
Закрыв глаза и отвалившись на спину, Борис кивнул.
- Так что насчет моего желания? Быть с тобой рядом, - нависла над ним Гуля и пристально смотрела в глаза.
- Я подумаю, - уклончиво ответил Борис, зная, что ответит отрицательно.
- Хотела бы, чтоб ты с этим не тянул.
- В течение недели ответ дам, - выдохнул Борис.
* * *
На следующий день он еще более соскучился по Жанне, но сомневался, назначать ли ей встречу. А вдруг она пожалела о податливости в первый вечер и, покаявшись перед Гулей, решила с ним не общаться? Для встречи нужен был повод, а он имелся - это фотографии у камина, которые Борису сделали в фотомастерской.
Зная, что Жанна любит апельсины и белый шоколад, но купить его на небольшую учительскую зарплату не всегда может, Борис приобрел в ближайшем от офиса магазине пятикилограммовый целлофановый пакет фруктов и десять плиток шоколада - и стал искать Жанну.  Позвонил ей домой, но мать ответила, что ее нет; заехал в школу, надеясь застать там, но, увы... Расстроенный, он уехал в село, а вечером позвонил оттуда. На этот раз трубку взяла Жанна и, когда он представился, вдруг холодно ответила:
- Нам не следует встречаться.
- Что случилось? - упавшим голосом спросил Борис. – Объясни!
- А зачем? - сказала сухо Жанна. - Мне итак стыдно перед подругой.
- У нас с ней кончено.
- Ой, ли? Мне Гуля сказала, что вы встречались вчера и страстно провели ночь!
 - Это была последняя ночь... -  смутился Борис.
- Хорошо, - сказала Жанна. - Я заканчиваю занятия в шесть вечера.
* * *
Он встретил девушку у выхода из школы. Когда Жанна села к нему в машину вся такая строгая и недоступная и искоса посмотрела на него, он попытался оправдаться:
- Еще раз говорю: с Гулей у нас разрыв.
      Чтоб задобрить ее, Борис протянул ей пакет с апельсинами и шоколадом:
- Угощайся. Устала, наверное, после работы.
Она открыла пакет и удивленно воскликнула:
- Как, ты не забыл, что я люблю?.. Я действительно не успела пообедать, было много занятий.
Борис завел машину и вырулил по переулку на шоссе:
- Поговорим по дороге. Тебя сначала домой?
- Почему: сначала!?
- Хочу пригласить в гости. Ужасно соскучился.
- Нам не стоит встречаться, - помрачнела Жанна.
- Почему? - вырвалось у Бориса. - Из-за Гули? Но в нашем разрыве не ты будешь повинна: я это наметил уже давно. - Разговаривая, Борис притормозил, чтоб дорога стала как можно длиннее и он успел бы объясниться с девушкой.
- Насколько я знаю, у тебя есть жена... - тихо сказала Жанна. - А я с женатыми принципиально не дружу: нет перспективы.
- Но Гулю это не волновало.
- Это ее проблемы, я желаю полноценной семьи, мужа. Мне уже двадцать семь - девушка этих лет раньше считалась старой девой. Я устала жить с родителями, где в квартире проживает моя старшая (очень скандальная) сестра с дочкой и мужем. Я устаю от шума, от контроля, мне хочется своего дома! - И на глазах у Жанны блеснули слезы.
- Живи у меня в коттедже, будь моей помощницей! -  вырвалось у Бориса.
- Как это? - усмехнулась Жанна. -  Второй женой?
- Но жена там бывает только по выходным.
- Господи, о чем мы говорим? - вздохнула Жанна. - Ведь для этого нужны хотя бы какие-то чувства.
Борис обернулся к ней:
- Вот о чувствах я и предлагаю поговорить.
Поддаваясь его воле, которая невидимо опутывает ее словно паутиной, (это чувство было у нее уже в первый вечер, как только села к Борису в машину) Жанна вдруг сказала с облегчением:
- Впрочем, мне уже не хочется домой. В суету, в препирательства сестры с родителями. Бр-р...
Обрадованный, Борис резко развернул машину посредине дороги, нарушая все правила движения.
Жанна испугалась:
- Надо предупредить родителей.
Борис дал ей сотовый телефон и на большой скорости помчался привычной дорогой, предвкушая вечер с шампанским, со свечами, с шашлыками в камине. По радио шел концерт любимого, с несравненным голосом Муслима Магомаева. Исполнялись песни молодости Бориса, и он весело подпевал. Верилось, что чувства, какие испытывал когда-то в юности к любимой девушке, вновь возрождаются... Азарт, романтика, желание жить и творить было в его душе и в песне: «Если б я сквозь ночей тишину смог войти в царство дремлющих звезд. Я бы взял осторожно луну и ее бы в руках к нам на землю принес...».
После сытного ужина он сказал Жанне:
- Мы замечательно танцевали в первый вечер. Но хочется посмотреть, как ты танцуешь одна. Считаю, в танце проявляется весь характер женщины - ее темперамент, страсть!
Жанна с горделивой улыбкуой сказала:
- Я ведь не всем подряд танцую, я не девка из анекдота: «Я ее кормил, поил - я ее танцевать буду...».
- Не заставляю. Вижу, что устала, - Развел руками Борис и с досадой вздохнул.
- Ладно... - И Жанна поискала среди музыкальных дисков подходящую музыку. Выбрав восточную ритмическую, она на мгновение замерла и вдруг дернула бедрами так энергично и грациозно, что Борис очарованно застыл. А Жанна искусно стала создавать «танец живота». В душе Бориса творилось невообразимое - боролись противоречивые чувства: не терпелось выбежать на улицу и всем знакомым и незнакомым похвалиться, какая изумительная женщина у него в гостях, а также хотелось запереть двери и окна и сделать девушку своей вечной пленницей, чтоб никто из мужчин не позарился на нее, как на великую драгоценность... Нет, он, конечно, видел, что она не обладает «писаным лицом», замечал на бедрах лишний жирок, но такую ауру страсти источало ее гибкое тело, что Борис благодарил судьбу, что свела с ней.
- Спасибо... - промолвил он, когда стихла музыка, и  Жанна замерла в грациозной позе. Затем поцеловал ее в холодные (столько потеряла энергии!) губы и стер ладонью пот с ее раскрасневшихся щек. Нежно добавил: - Будь хозяйкой - расстели постель. Чистое белье в шкафу.
Когда она лежала в кровати, он, припав на колени, облобызал ее, а потом шмыгнул под одеяло и крепко обнял. Жанна  откликнулась на ласки с таким азартом, с каким его никто из женщин не обнимал. Тело пронзили невидимые токи: с легким приятным покалыванием они проникали в грудь и растекались теплом - Борису казалось, что он купается в теплом море, и чистые волны качают его с Жанной как единый организм. Она стонала, задыхалась от возбуждения, а он вгрызался в мягкие бедра, которые двигались на простыне с такой грацией и темпераментом, как будто продолжался безумный «танец живота». Под его требовательной рукой она поворачивалась на спину - и тогда он щекотал языком в ямочке пупка, поворачивалась на  живот - и он утыкался лицом между ягодиц. В ритме телодвижений они слились так гармонично, как будто с детских лет единой парой танцевали румбу и ламбаду... Потом, давая девушке отдохнуть, Борис кинулся к компьютеру и два часа работал с таким воодушевлением, с каким не писал уже давно!
- Милый, - сказала под утро Жанна. - У меня были мужчины, но ты лучше всех. Никогда бы не подумала, что мужчина в твои годы на такое способен...
- Будет еще лучше, - заявил Борис и с удивлением добавил: - Непонятно, почему до сих пор не замужем? Куда смотрели твои кавалеры? Ведь азартнее женщины я не встречал.
Проснувшись, он кинулся на морозную улицу и стал бросать на разгоряченное тело охапки колючего невесомого снега, который таял, паря, на коже и струйками стекал к босым ногам. Тело становилось розовым, и Борису казалось, что он помолодел на несколько лет после сегодняшней ночи. Потом он радостно и громко крикнул в морозную высь молодым жеребцом: «Иго-го-гоо!» и побежал будить Жанну. А когда  она готовила ему завтрак, с грациозностью двигаясь у плиты, он не мог на нее налюбоваться - была так стремительна,  что от ее хождения ветром обдувало его лицо.
В городе Борис подвез Жанну до работы и она, прощаясь, вдруг сказала:
- И все-таки не могу с тобой встречаться, пока не порвал с Гулей.
- Я это сделаю сегодня же, - заявил жестко Борис.
- Но даже после этого мы не должны говорить ей о наших встречах, это будет некрасиво, - добавила грустно Жанна.   
В эту ночь Борис позвонил Жанне в первом часу, так как пришлось долго загружать автомобиль иногородних клиентов товаром, и надо было оформить им документы. Сначала он сомневался, звонить ли девушке, ибо получить сонным голосом отказ: дескать, я уже никакая... не хотелось, но, представив, как будет ему одиноко и тоскливо в огромном доме и в пустой холодной постели, он все-таки набрал ее номер и тихо произнес:
- Я хочу тебя видеть. Ты мне нужна.
- Сейчас? - удивилась она.
- Да...
- Через десять минут.
Благодарность к девушке наполнила Бориса - ведь как важно мужчине знать, что его ждут, что он нужен!.. Как прекрасно это ощущение уверенности в любимой!..  Ну а в те минуты, когда он нетерпеливо стоял около ее дома, мать ее, выскочив в ночнушке и растрепанная из спальни, сердито шипела на одевавшуюся Жанну: «Ты куда среди ночи? К кому?.. Тебя позвали как собачонку, а ты и побежала? Нет никакой гордости у нынешних девушек...».
* * *
Утром, когда Жанна появилась дома, мать, почти не спавшая от тревожных мыслей, бледная, встретила ее в коридоре и осуждением просмотрела на дочь:
- Где ты была?
Жанна ждала этого вопроса и знала, что если скажет, что у подруги, то мать непременно заявит: «Почему телефон не оставила?», а если ответит, что телефона нет, то спросит: «Почему не оставила адрес?». Словом, хитрить было бесполезно, обычно в таких - редких случаях - Жанна говорила: «Все нормально, ничего страшного со мной не случится». Впрочем, она  знала о больном сердце матери и не провоцировала скандалов.
- Мамочка, я была у мужчины...
Из спальни вышел суровый отец - солидный крупный мужчина, спортивно подтянутый, несмотря на свои шестьдесят, и строго посмотрел на жену:
- Я же говорил, что она с кем-то... - Вообще отец старался воздействовать на Жанну через мать - будет бубнить и бубнить, обвиняя.
Мать сразу повысила голос:
- Он женат, разведен, холост?
- Да какая разница... - насупилась Жанна.
- Значит: женат, - сказала мать упавшим голосом. - Ну что тебя к женатым тянет? Мало ли парней? Тебе замуж надо.
Жанна выкрикнула с досадой:
- Да полно: наркоманов, алкоголиков, жуликов. А если и найдется хороший, так у него за душой ни квартиры, ни денег. Где мы будет жить? Приведу его сюда, как твоя старшая дочь - вот будет веселый цыганский табор.
- Что уж совсем умных парней в городе нет? - воскликнула мать.
- Может, и есть... - ответила Жанна. - Да только на одного такого - дюжина двадцатилетних красоток! И из богатых семей, дочки начальничков. Кого он выберет? Меня - бедную, из простой рабочей семьи или ту фифочку? Не конкурентка я им, понимаешь... - И на глазах у Жанны появились слезы.
Мать пошла на кухню, достала из тумбочки валидол и, выпив его, стала молча готовить ужин. Улегшись на диван, отец уткнулся в газету. А Жанна продолжала:
- Вы что, еще в советское время живете? Посмотрите: идет битва за существование, за место под солнцем, за настоящего мужчину. И вы предлагаете, чтобы я ждала дома, когда придут сваты. Скажут: ой, Жанночка, нам сообщили, что ты такая хорошая дивчина... Не придут! А я же человек, я хочу любви, счастья, наконец!
Мать растерянно обернулась к ней:
- Успокойся ты. Дай объявление в Интернет, что ищешь жениха за границей. Много девушек, как в газетах пишут, находят свое счастье за рубежом.
- Я уже два раза давала.
- Дай в третий...
***
И хотя Жанна как могла отбилась от родителей, в душе было неуютно, казалось, ведет себя неправильно, обижает их. Эти мысли она привезла вечером к Борису и за ужином, расслабившись терпким вином, вызвавшим на откровенность, сказала:
- Может, все-таки не надо встречаться? Отпусти меня. Ты человек творческий, я отвлекаю тебя от этой работы. Тем более, у тебя есть жена.
- А если жена меня не всегда понимает? И не хватает у нее на меня ни сил, ни времени,  ни нежных чуств?
- Тогда разведись. Нехорошо привлекать к себе молодых девушек, давать им надежду.
Борис напрягся:
- Я уже не в том возрасте, чтоб рвать отношения, не отмерив семь раз. Да и с женой у нас общее дело  - она бухгалтер в моем предприятии, я ей доверяю финансы. В наше подлое время нельзя доверить это человеку со стороны! Ну а ты меня вдохновляешь. За несколько дней я написал столько, сколько, бывало, за год. Если ты и дальше будешь мне необходима - отношения могут измениться в качественную сторону.
- А если не сумею? Ведь у тебя есть все: деньги,  книги, работа любимая, положение в обществе, а у меня нет ничего. В любой момент ты можешь сказать: извини, у нас не получилось,  прощай… А я попросту потеряю время.
- Прости, но со скольких лет ты стала искать свою любовь? - спросил Борис с прищуром.
- С семнадцати, - ответила Жанна, еще не понимая, к чему он клонит.
- Видишь, девять лет ищешь. И я не мешал, меня просто не было в твоей жизни. Почему думаешь, что в эти три-четыре месяца, пока будем присматриваться друг к другу, женихи попрут к тебе толпами!?
- Да это мать с отцом торопят. Не хотят, чтоб ездила к тебе. Предлагают искать жениха за границей, - стала оправдываться Жанна. - Но я уже и там искала.
- Ну и что? - воскликнул с интересом Борис и горячо заговорил: - Если хочешь узнать мое мнение: я против этих женихов. В стране сокращается население: умирает больше, чем рождается. А лучшие девушки едут искать счастье на стороне, рожать детей для Европы и Америки. Будь моя воля, я бы с каждого иностранного жениха брал выкуп. Государство девушке давало образование, воспитывало - будь добра теперь возвратить должок многодетным семьям на Родине.
- А что делать, если у нас нет хороших мужиков?
- Они есть, но мало пока. Чтоб решить проблему, предлагаю ввести многоженство: настоящий мужик обеспечивает сразу нескольких женщин. И дети не сироты, и женщины не шляндаются от недостатка мужской ласки.
Жанна нервно дернула плечами:
- На тему многоженства я вообще не желаю говорить. Лично я никогда не соглашусь делить мужчину. Я выросла в полноценной семье и хочу, чтоб у меня была такая же.
Чтоб пустяковый вопрос не стал основой больших разногласий, Борис с улыбкой перевел тему  разговора:
- И как твои иностранные женихи? Клюнули на твои объявления?
Жанна с неохотой ответила:
 - Были звонки. Один даже пригласил на встречу. Какой-то профессор из Сорбонны, лет под пятьдесят. Прислал свою фотографию на фоне моря. Пригласил приехать в Москву и поселиться в гостинице «КОСМОС». Ну, я и приехала... - Жанна замолчала затаившись.
- И что?
- Он не появился...
- Может, и появился, да только встречу назначил,  вероятно, двум десяткам таких, как ты, - улыбнулся добродушно Борис. - И до тебя просто очередь не дошла. Или посмотрел на тебя со стороны и подумал: «А на хрена мне с ней знакомиться, ведь предыдущие были лучше».
- Какой ты, однако, циник? – Жанна плотно сжала губы.
- Я реалист. А вот женишки эти заграничные - хитрожопые: им дешевле русскую непритязательную красавицу содержать, чем снять раз в неделю проститутку (они у них очень дорогие). И ребенка с удовольствием усыновляют, так как налог за бездетность огромен... Словом, я выступаю за многоженство... - Увидев, что Жанна опять мрачнеет, Борис рассмеялся, превратив разговор в шутку, и заявил: - Давай-ка лучше в постельку. Там компромисс найдем быстрее...
* * *
Приближался Новый год. Борис обычно встречал этот праздник с семьей и с компанией друзей у себя дома, хотя последние два года это не доставляло радости. Надоели пустые разговоры, горы немытой посуды и постная, недовольная физиономия жены - словом, веселый праздник превратился в какое-то наказание. Борис со страхом думал: «Неужели это подходит старость и все лучшие годы и праздники позади?». И на душе становилось горестно. Этот Новый год хотелось встретить по-другому... Первой разговор о празднике начала Жанна, когда в очередной раз ехали на  автомобиле к нему:
- Где будешь встречать Новый год?
- Конечно,  в особняке за городом! Там и елка во дворе огромная специально посажена.
Выждав паузу, Жанна тихо спросила:
- Если с семьей, то скажи заранее. Чтобы я могла найти себе компанию.
- Если честно, я хочу встретить его с тобой, - ответил Борис. 
- А как же семья?
- Это мои проблемы. Встречу с ними заранее или попозже, – отмахнулся сухо он.
- Только не думай, что мне негде праздновать, - сказала Жанна. - Я уже хотела ехать к родственникам в Ижевск или в Казань к братишке - студенту. Как-то я праздновала с ним - мне так понравилось в их студенческой компании: было весело, настоящий капустник!
- Я хочу с тобой, - твердо повторил Борис и, оторвав руку от руля, погладил Жанну по острому коленку. - Скажи, что подарить на Новый год?
- Не знаю, хотелось бы платье...
- Хорошо. Выбери такое, чтоб подчеркнуть всю прелесть твоей фигуры.
- Спасибо. А то у меня такая маленькая зарплата, что приходится подрабатывать еще и в элитном детском садике. Трудно, конечно, там, требования большие: ведь в основном внуки и детки самых крутых посещают. Внучка директора завода, внук главного редактора телевидения!
И тут Борис вспомнил, что видел Жанну в садике, в который ходит его шестилетняя дочка! Он еще раз внимательно посмотрел на Жанну - точно, он встречал ее там... Да и дочка, хоть он и пропускал это мимо ушей, рассказывала ему, что разучивает новый танец с красивой руководительницей, и называла ее Жанной Михайловной...
- А в каком садике  преподаешь?
- В «Снежинке».
 Борис бесстрастно заметил:
- У моего хорошего друга дочка занимается там танцами. Не знаешь случайно - Айгуль зовут? Из пятой группы.
- Как не знаю! - улыбнулась Жанна. - Очень смышленая девочка. В моей группе.
«Как тесен мир!» - подумал Борис и с теплотой посмотрел на Жанну, как на близкого и родного человека. А Жанна, расчувствовавшись, стала рассказывать, как дети ее любят, с какой радостью при встрече обнимают, дергают за подол платья, чтоб на каждого обратила внимание. И столько было в ее голое и в рассказе материнского чувства, столько ласки, что Борис  спросил:
- А не хочешь родить ребенка - мальчугана такого, крепыша?
Жанна погрустнела:
- Не дави на больную мозоль. Конечно, хочу. Я вообще мальчишек люблю. Тает все в груди, когда вижу какого-нибудь симпатюлю... Но я могу это позволить только в полноценной семье.
- А если от меня родишь? -  Борис напрягся.
- Ты что, шутишь? - Жанна с упреком взглянула на него.
- Нисколечко. Я бы  хотел от тебя ребенка!
- Знаешь, ты семейный человек. У меня же нет ни жилья, ни средств, чтоб его воспитывать.    
- Я  обеспечу!
-  Не хочу, чтобы он рос сиротой.
- Усыновлю. И вообще, вот где нужен закон о многоженстве.
Жанна недовольно отвернулась:
- Не желаю делить мужчину. Меня и одну то редко кто удовлетворит. Я же «скорпион» по гороскопу.
- Но меня делишь.
- Сама удивляюсь. Каждый день твержу: надо порвать... но опять еду с тобой. Я уже говорила: мы с подругами принципиально решили с женатиками не общаться. Иной раз идем в бар после рабочей недели, если женатик пытается познакомиться - сразу отшиваем.  Ну а ты... - Жанна задумалась на секунду. - Ты какой-то свободный, независимый, что хочешь то и делаешь. А остальные сразу начинают как трусливые зайцы прятаться за жену: да она узнает, да увидит.
- Да! Для меня никогда не был важен штамп в паспорте - любимая женщина та, на которую укажу пальцем. И ее в обиду никому не дам. 
* * *
На следующий день, перед тем как закрыть офис и довезти жену до квартиры, Борис решил поговорить с ней о Новом годе. Конечно, он мог поставить супругу перед фактом, но не хотел скандала и поэтому, глядя внимательно и виновато на свою симпатичную смугленькую жену-татарку, сказал:
- Я решил встретить Новый год не с тобой. Прости, но нам скучно стало в последние годы. Ты не можешь или не хочешь организовать праздник. После иных вечеринок выть хочется. Я на этот раз приглашу свою компанию, а ты встретишь праздник со своей незамужней подругой - у нас дети одного возраста, они поиграют, вы посплетничайте... И  все будет замечательно.
Венера пристально и понимающе посмотрела на Бориса:
- С какой женщиной ты хочешь встретить?
- Ну почему сразу с женщиной... - хотел возмутиться  Борис, но жену, с которой прожил почти пятнадцать лет, было трудно обмануть, да и знала она его ой как хорошо... Ведь лет через пять после свадьбы у него уже был роман! Его связь с поэтессой из литературного объединения, женщиной крупной и энергичной, вызвала у Венеры такую ревность, что она хотела разойтись с ним.
Вторая связь была уже не столь болезненной - с зубным врачом, женщиной милой и приятной. Тогда Венера и решила: «Если за такого вышла замуж, надо как-то мириться...».
- Ну и с кем? - повторила Венера с ехидной  ухмылкой.
- Она хореографом работает в школе, - ответил Борис, считая, что честнее все рассказать. И, как бы в оправдание, что его подруга человек замечательный, добавил: - Кстати, она и у нашей дочки в садике преподает.
- Ах, вот кто? - удивилась Венера. – Девушка, конечно, молодая и приятная. Как и где только ты с ней познакомился? В садике, что ли?
- Это не важно... - заявил Борис: - Ты же была не против, когда я сказал, что мне нужна помощница, секретарша! Я ее к этому готовлю!
Видя растерянное и обиженное  лицо жены, Борис добавил:
- Мы же итак целый день вместе на работе. Контролируем друг друга, командуем. Дай мне отдаться сполна радости жизни. А мы отпразднуем заранее - тридцатого декабря, я куплю подарок дочке и...
- Ладно, ладно, - И жена отвела глаза.
Если с женой был найден компромисс, то еще предстояло примириться с родителями, жившие неподалеку от его коттеджа в своем доме. Они доставали Бориса придирчивыми вопросами о Жанне: «Кто такая? Почему возишь? Как на это посмотрит Венера?». Когда Борис уезжал на работу в город, они частенько караулили его обставленный телевизорами, на которые могут позариться местные выпивохи, дом. По приезду его с девушкой в очередной раз мать - женщина уже старая, больная, но властная, многие годы проработавшая на руководящей работе - отозвала Бориса в сторонку:
- Не слишком ли увлекся?.. Вчера мне звонила Венера и сказала, что ты собираешься праздновать Новый год с Жанной. Не выдумывай!  - и она строго стукнула об пол клюшкой.
- Какое твое дело? -  Борис старался быть мягким.
- Как какое? Тебя вырастила,  дала образование! И поэтому изволь слушаться.
Борис рассердился:
- Я восполню твои затраты! - Он дерзко вытащил сумочку, набитую купюрами.
- Не гордись! – она снова стукнула об пол клюшкой. – И не глупи. Хочешь на девку, у которой ветер в голове, променять жену, с который прожил столько лет!?
- Пока еще не меняю.
- Так Венера обидится и разведется с тобой.
Борис с досадой воскликнул:
- Ты понимаешь, мне уже ни жить не хотелось, ни творить. А эта девушка  вселила в меня радость. Она нужна мне.
- Подумай о нас с отцом. Не позорь нас. Итак, все село говорит, что ты завел новую жену. Подумай о дочке. Мы хотим ее видеть с отцом, а ты нас хочешь внучки лишить!
- Да никто вас не лишит!
- Нет, ты подумай, она молодая, а ты уже солидный мужчина. Ей явно от тебя что-то надо! Может, твои деньги? Все разузнает, а потом наведет  бандитов. Будь осторожен!
Борис, желая закончить неприятный разговор, покорно закивал склоненной головой.
Подошедший отец - мужик еще крепкий и в разговорах о политике способный заткнуть за пояс любого собеседника и до этого дня соблюдавший нейтралитет, на этот раз с ухмылкой спросил:
- У вас там, в городе, мужиков что ли, не осталось? Что бабы на тебя  кидаются? То одна, то другая, то третья.
- Не кидаются! - ответил сухо Борис. - Я  сам беру тех, кто мне нравится.
- В кого ты такой уродился? -  мать  удивленно покачала головой. - Бери пример с отца. Всю жизнь меня одну любил!
Это была правда. Сколько Борис помнил, никогда отец вожделенно не взглянул на другую женщину ни трезвый, ни пьяный, в отличие от некоторых мужиков, которые маслеными глазками смотрели во время совместных  пирушек на чужих жен, пытались ущипнуть или погладить втихаря по мягкому месту. Ему это не надо было - он говорил о политике или пел песни, а если танцевал, то только с матерью. И поэтому для них поведение Бориса было, по меньшей мере, странным. Имелась у них и своя корысть, ибо Венера, будучи женщиной хозяйственной и приветливой, была им по душе - и на обеды приглашала, и стирала им,  и в доме прибиралась, что на старости лет им немаловажно. А будет ли так поступать новая подруга Бориса, если не дай бог он с ней сойдется, еще неизвестно?
* * *
Несмотря на протесты,  Борис собрал свою компанию на встречу Нового года, и гостей принимала Жанна. Перед этим он взял своего шофера, чтобы сумки таскать, дал Жанне достаточно денег, чтоб покупала все, что заблагорассудится, из нужных ей продуктов и часа три провел с ними на рынке. Заполнив фруктами, окорочками, красной рыбой и деликатесами багажник автомобиля, они привезли  все в дом. И пока Жанна накрывала на стол, Борис с шофером топили баню, где была и комната отдыха, и парная,  и моечное отделение. Приезжавших гостей сразу же отправляли туда, чтоб перед Новым годом смыли «старые грехи» березовым веничком. Когда расселись за столом, гостям, с нескрываемым удивлением поглядывающим на Жанну,  Борис представил:
- А это моя любимая женщина! - И с гордостью показал на сервированный стол. - Ее рук дело...
Реакция  друзей была приятна: здорово, когда по-доброму завидуют, когда смотрят на твою девушку с восхищением, с вожделением тайным следят за ее походкой... Да и Жанна была в тот вечер безупречна и предупредительна с гостями:  наливала каждому чай, кофе или вино по желанию, быстро убирала со стола грязную посуду и подавала чистую. Особенно Борису нравилось, как она давала ему прикурить, щелкая зажигалкой. ...В такие моменты он не мог отказать себе в удовольствии обводить присутствующих горделивым взглядом. И при той суете, которая навалилась на нее, она успевала обнять его, чмокнуть в щечку, просто потрепать по кудрям... Но еще большее удовольствие он получил, когда попросил Жанну, одетую в красивое черное платье, купленное им к празднику и чудно облегающее ее фигуру, станцевать для гостей  - все в восхищении хлопали. А Борис наклонился к уху одного из близких друзей-писателей, человеку убеленному сединой, на пенсии, у которого отношения с женой в последнее время  разладились, и спросил:
- Ну, как моя подружка?
- Приятная женщина! - кивнул тот и с грустью добавил. - Может, и я найду  когда-нибудь такую?
А другой - татарский поэт - стал плакаться, что и у него с женой отношения никудышные, что чуть не застрелился от досады и вины после того, как побил жену за все муки, которые она причинила, за измены и насмешки... Изменила она или то был бред поэта - человека холерического характера и с буйной фантазией, но Борис сегодня чувствовал себя победителем. А убеленный сединами прозаик, прекрасно знавший жену Бориса и ценивший ее, на все мудро заметил:
- Жизнь устроена странно. Порой два хороших человека не могут ужиться вместе. 
Борис был остроумен, шутлив, весел в эту новогоднюю ночь, каким давно быть не удавалось. Он устраивал всевозможные конкурсы и розыгрыши, а его друзья исполняли их как пионеры азартно и весело - один за бутылку шампанского прошел по высокой кирпичной ограде, другой за две бутылки пробежал в трусах по обледенелому двору пять кругов... А под утро, когда все разошлись по комнатам спать, ему наградой была любовь Жанны и, засыпая, он удовлетворенно подумал: «А может, я нашел тот идеал женщины, который давно искал?!».
***
На второй день после новогодней ночи Венере позвонила Галина Петровна - жена седого писателя, который был у Бориса в гостях. Она таинственным голоском справилась о здоровье Венеры, поговорила на отвлеченные темы, но чувствовалось, что она не договаривает... Наконец, как бы невзначай спросила:
- Вы с Борисом развелись?
- С чего ты взяла? - удивилась Венера.
- Мой муженек сказал, что Борис познакомил его со своей  молодой красавицей женой. И так мой хорошо о ней отозвался: мол, и танцует прекрасно, и любит Бориса, и стол приготовила чудесный...
Венера на мгновение потеряла дар речи и не знала, что ответить... Если бы она знала эту женщину как сплетницу, то другой разговор - она бы просто не поверила, но женщина была солидная, преподаватель в институте, в годах уж за пятьдесят, да и относилась она к Венере всегда по-доброму.
- О помощнице его я знаю, - ответила Венера. - Но чтоб развестись?.. Пока вроде штамп в паспорте стоит, а многоженство, насколько известно, еще не ввели.
- И как ты на это смотришь? -  Галина Петровна рассчитывала на осуждение.
- Пока нормально, - ответила Венера. - Сама знаешь наших мужичков. Им якобы не рисуется и не пишется, если нет Музы...
- А у меня муженек-то, не поверишь, Музой проститутку выбрал. Я у него случайно нашла в кармане стихотворение об уличной ****и и таблетки виагры. И что обидно: он мне за всю жизнь не посвятил ни строчки, а шлюхе дарит чуть ли не поэму! Совсем свихнулся на старости лет.
- Что переживаешь!? Пусть побесятся. Лишь бы заразы не подхватили.
- Как ты легко к этому относишься!? - удивилась Галина Петровна.
* * *
 От разговора с Галиной Петровной у Венеры остался неприятный осадок. И вот когда за ней приехал Борис, она всю дорогу до села напряженно молчала. Ждала, когда выкажет каким-либо образом к ней свое отношение, но Борис был весел, общался с дочкой, пел с ней песни про елку и зиму, про Новый год. Дочка щебетала около него, крепко держа в руках его подарок - говорящего электронного попугая. По приезду он сел с дочкой рисовать картину, потом пришли его родители, чтоб отпраздновать вместе прошедший праздник. И только вечером, когда дочка легла спать, Венера с затаенной обидой съязвила:
- Сообщили, что ты, оказывается, уже развелся со мной? Представил гостям подругу как новую жену.
Борис задумался: а не сболтнул ли им что-нибудь по пьяни? Так нет, он был трезв, пил немного и только шампанское. 
- Такого не было, - сказал твердо.
- Люди будут врать?
- Может, не поняли... А может, сплетничают? Хотят нас рассорить.
- Похоже, ты сам хочешь рассориться! - выкрикнула сердито жена и ушла спать. Когда Борис лег в кровать и попытался ее обнять, она холодно оттолкнула его руку. Он опять ее обнял, впился поцелуем в губы, но она их плотно сжала, а когда попытался разжать языком, укусила.
- Ты чего? - обиделся Борис. - Секс есть секс - к нему надо относиться  проще.
- А я не могу без души. Человек я такой - не какая-нибудь твоя шлюха.
- Что изменилось-то? Раньше у меня тоже были женщины.
- Были. Но ты их не знакомил с нашими друзьями, а, значит, не позорил меня. О твоих увлечениях никто не знал. А эта твоя.., - Венера чуть не сказала «****ь», - слишком много места заняла в твоем сердце. Ты забыл о нас с дочкой.
Борис рассердился:
- Я что, тебя не удовлетворяю!? Денег вам не зарабатываю? И с дочкой общаюсь, только сюсюкать не люблю.
- Мало общаешься. И от меня отдалился.
- Раньше этого общения - на субботу-воскресенье  -  тебе хватало.
- Теперь от тебя веет холодом. Она отчуждает тебя от нас. Что ты в ней нашел?
- Она мне очень нравится.
- Если говоришь, что это та самая Жанна из Детского садика, то я в ней ничего выдающегося не нахожу.
- Она очень эмоциональная и живая. А фигурка какая обалденная!.. - И Борис причмокнул языком: - Ну а в сексе вне конкуренции.
- Правильно я подумала: «****ь»! - жена зло сверкнула глазами. - Она, наверное, пропустила через себя не один десяток мужиков. И кое-чему научилась. А ты у меня первый и единственный. Если я тебя не удовлетворяю, значит, сам виноват - не научил.
- Научил - не научил, не в этом дело. Она по своей природе создана для любви. У нее каждая клеточка отзывается на ласку. А как она испытывает оргазм - бледнеет,  холодеют губы,  теряет сознание чуть не на минуту и так сладко стонет...
Не успел Борис договорить, как Венера всадила ему ногти в грудь и вцепилась зубами в плечо. Он взвыл от боли:
- Ты что, сдурела?
- Это ты сдурел, если рассказываешь мне это.
- Сама же вызвала на откровенность.
- Все, завтра же утром увезешь нас с дочкой в город.
- Но еще  много выходных.
- Не хочу и минуты быть с тобой. И спать на постели, где она спала.
Видя, что объясняться бесполезно, Борис ушел в другую комнату. Долго не мог уснуть, на душе было погано: он привык к свободе, а тут пытаются давить... И еще он мучительно взвешивал, что теряет и приобретает, приближая Жанну к себе: плюсы  явно преобладали!
Когда назавтра он увез непреклонную жену в город, то обратно привез Жанну. У нее как раз были каникулы, а у него несколько свободных дней до Старого нового  года, когда многие бизнесмены делали перерыв в работе. Борису хотелось писать - он чувствовал, как в нем просыпаются творческие силы, тщеславные мечты. Хотелось сделать что-то великое, чтобы Жанна им гордилась... Сначала он быстро написал несколько удачных стихотворений посвященных Жанне, что, конечно же, было немножко удивительно, ибо жене он посвятил за совместную жизнь меньше. Впрочем, оправдывался тем, что даже гениальный Пушкин, любивший молодую жену, родившую ему четверых детей, и то посвятил Наталье лишь пару не лучших стихотворений... Дошла очередь и  до картин! Любуясь прекрасным телом Жанны, когда после сна она лежала роскошная, с раскинутыми бедрами и с глазами, полными любви и страсти, он азартно твердил:
- Скоро я тебя буду рисовать в обнаженном виде. Хочу оставить на века твою телесную красоту. И вообще, давай я сниму на видеокамеру твой танец, чтобы через много лет, когда будем старыми, глядели и любовались.
Быстро позавтракав, он зарядил в видеокамеру пленку, а Жанна опять стала танцевать «танец живота». Он с вдохновением смотрел через глазок видеокамеры и чувствовал, что будто подглядывает за ней - словно мальчуган через дырку в заборе за загорающей почт обнаженной на травянистой солнечной полянке учительницей, как когда–то было в детстве...
- Давай, станцуй стриптиз... - предложил он с придыханием.
- Ты что? А вдруг кто увидит эту запись?
- Думаешь, я предам любимую женщину? Сразу же пленку спрячу в сейф.
- Нет, неудобно.
Борис принес шампанское с фруктами, поставил на столик у дивана, налил себе и Жанне полные фужеры и предложил:
- За твой талант и красоту!
- Мне приятно, что я тебе нравлюсь! - И она вслед за Борисом выпила шампанское.
- Теперь тебе будет легче, - сказал Борис, целуя ее в сладковато-кислые губы.
Жанна вновь стала танцевать и, не торопясь, сняла ажурную кофточку, затем блестящую юбочку, наконец, щелкнула застежка лифчика, и обнажились крепенькие груди.
Когда она кончила танцевать, он с азартом предложил:
- Давай сделаем еще снимки. Чтоб потом выбрать самую лучшую позу.
И он начал фотографировать ее обнаженной сначала у розовой шторы, в щелку которой пробивался утренний свет и играл причудливыми тенями на ее теле. Потом заснял ее на диване, и они вдвоем находили такие выразительные позы, что Борис, неплохо знающий мировое изобразительное искусство, удивлялся скудости женских поз на полотнах великих мастеров.  Раззадорившись окончательно, он схватил Жанну на руки и понес в постель, где они продолжили свои, теперь уже любовные  позы. Это было уже шестой раз за сутки... Затем он пошел к мольберту рисовать эскизы и быстренько набросал угольным карандашом пару ее поз. Он испытывал почти плотское наслаждение, когда  выводил карандашом изгиб крутой бедра, мягкий животик, ямочки под коленками... Казалось, это не карандаш, а его рука трепетно скользит по округлостям девушки. Когда Жанна пришла посмотреть на его работу, он воскликнул:
- Боже! Ни одна женщина (а их было немало) не пробуждала во мне такие творческие силы!
Потом, обнявшись, долго говорили о творчестве: о картинах, о литературе. Борису нравилось, что Жанна, в отличие от его жены, этим живо интересуется, что много прочитала, и что ее простые родители имеют неплохую библиотеку; нравилось, что она разбирается в живописи и готова часами смотреть, как он работает. Он рассказывал ей о своей жизни, она - о своей, и это узнавание было захватывающе, они находили точки соприкосновения на многие жизненные вопросы. Даже музыка и фрукты, как выяснилось, им нравятся те же...
Борис с восторгом сказал:
- Я написал как-то статейку о том, что такое любовь. Так вот полнокровная любовь состоит из четырех составляющих. Первая: физическая нужность одного другому. Вторая: эстетическая. Третья: морально-нравственная. Четвертая: бытовая.  По первым трем у нас с тобой фантастическая гармония. В бытовом плане я тебя еще плохо знаю... Но то, что ты  не оставляешь в раковине на утро немытую посуду - это мне по душе. Кстати, многих неплохих женщин, с которыми пытался завязать отношения, выпроваживал сразу же, увидев, что на кухне они неряхи.
Жанна улыбнулась:
- Мне хочется стать твоей «правой рукой». Научи меня на компьютере работать. Пока будешь рисовать, я сделаю секретарскую работу.
    - Вот это здорово! - обрадовался  Борис. - У меня так много необработанных рукописей. - И, сев у компьютера, они стали изучать азы. Жанна оказалась прилежной ученицей, и вскоре он доверил ей самой набрать текст, отформатировать его и проверить орфографию. Гуля когда–то тоже помогала ему, но даже то, как сидела за компьютером и как стучала по клавиатуре, не доставляло Борису эстетического наслаждения. А на Жанну хотелось смотреть и смотреть...
      О, это была чудная неделя, когда они не расставались, иногда только Борис отлучался по делам в город, а когда приезжал, радовался тому, что рассказ набран, ужин готов и любимая женщина встречает ласковой улыбкой и целует.               
* * *
  Когда Венера за бутылочкой винца однажды вечерком у себя на квартире рассказала подругам о секретарше мужа, одна из них (женщина одинокая с ребенком, врач по профессии), с осуждением заявила:
- Она  же семью разбивает. И ты на это спокойно смотришь?
- А что делать?
- Борись. Узнай домашний телефон матери и скажи, что ее дочь спит с женатым мужчиной. Или позвони ей самой и отругай, как следует.
- Ты что? Борис этого не простит. Наоборот, он тут же со мной разведется. Он злится, когда на него оказывают давление. И всегда говорит: «Как настоящий мужчина, я должен уметь защитить женщину, что со мною рядом».
- Видишь, какой хороший мужик! - сказала с нотками зависти другая. - Не размазня, не хлюпик. За такого тем более надо держаться.
- Она его приворожила. Ведьма, наверное, если глаза у нее зеленые? - сказала третья.
Венера кивнула, вспомнив про глаза танцовщицы.
- Знаешь, клин клином вышибают. Может, ему мою дочку подогнать? Она у меня высокая, красивая. Живо отобьет, - предложила подруга–врач.
- Что ты говоришь!? Лариса... - возмутилась Венера. -  Дочка твоя вообще студентка! И потом, она у тебя учится в другом городе.  А ему уже сколько!?
- Ничего. Она его обольстит – и оставит с носом! Накажет так. А он Жанну к тому времени уже прогонит.
- А вдруг она в него влюбится? - сказала с ревностью Венера.
- Да, в него можно влюбиться... - согласилась одна. - Он еще тот кобелина!
Венера грустно вдохнула:
- Может, я бы и смирилась. Но эта  баба ведет себя нагло. Подарила ему какую-то кружку с надписью «любимому мужчине». Свои туфли держит на видном месте. Если приезжаешь в гости к женатому, то не оставляй следов. 
Первая подруга махнула рукой, как отрезала:
- Тебе надо чаще спать с ним. А то - только по выходным. Скажешь: дочке нужно пожить в селе, попить козьего молока, подышать свежим воздухом недельку. За это время он эту стерву забудет.
*** 
Этим и козырнула Венера на следующий день Борису, а здоровье ребенка для него было на первом месте. Он оставил дочку в селе на попечение бабушки, а сам продолжал ездить с женой на работу.
Вскоре вечером ему позвонила Жанна:
- Мы давно не встречались. Я очень скучаю, - голос ее был печален.
- Потерпи немного. У меня тут непредвиденные обстоятельства, - начал оправдываться Борис.
- Хорошо... - она суховато свернула разговор и в смятении улеглась на диван читать книгу, но не понимала текста. Вдруг ей, словно наяву, представилось, что лежит рядом с Борисом, чувствует его тепло, объятия. Она стряхнула наваждение и, бледная, кинулась в зал к матери, повторяя: «Так нельзя втюриться! Ведь если он меня бросит, я этого не переживу...». Мать, вязавшая у телевизора, внимательно посмотрела на дочь и  не скрыла удовлетворение от догадки:
- Выгнал тебя?.. Говорила: не связывайся с женатыми. Им всем одно надо.
- Итак дрянно на душе, а ты... – Жанна плаксиво шмыгнула носом.
- Еще раз повторю: тебе  замуж надо!
Жанне действительно поверилось, что она Борису надоела, как многие другие, как Гуля, но так как рвать грубо он не хочет, то пытается тянуть время, чтоб сама поняла и отошла в сторонку. Ведь уже так было у нее ранее... Жанна побежала в ванную и там, включив воду, отдалась слезам. Она рыдала и билась головой о колени: «Почему? Почему я не могу видеть любимого, когда хочу, а вынуждена воровать его у кого-то, делиться им с кем-то?» 
Вспомнила Жанна о письмах, которые тайно прочитала у Бориса в компьютере, некой двадцатилетней девушке Тане, с которой, если судить по датам, он поддерживал теплые отношения  в то время,  когда у него была Гуля. «Почему бы и сейчас ему их не поддерживать, когда у него есть я? - думала Жанна. - Ведь слова и обещания в письмах такие же красивые, какие он говорил мне... Может, он их и сейчас шепчет какой-нибудь девушке на ушко?».
Подумала Жанна о семье Бориса: она давно догадалась, что Айгуль - его дочь, ибо фамилия у девочки была такая же... Знала она, естественно, и мать этой девочки - женщину яркую, стройную. И это угнетало: одно дело, отбивать мужчину у незнакомцев, похожих на эфемерные тени, может быть, каких-то нехороших, обижающих его, и совсем другое - уводить мужа и отца у людей, судя по всему, неплохих. «У него красивая жена, замечательный ребенок, - мучалась Жанна. - Ясно, что мне ловить нечего... Надо прекращать отношения».
Наконец она вышла к матери с каменным лицом и тихо сказала:
- Больше к нему не поеду.
- Ну и хорошо!
- Скажи всем: если будет звонить мужчина - меня нет дома. Кем бы ни представлялся.
Но, тем не менее, приходя вечерами с работы, она с нетерпением спрашивала:
- Мне звонили?
«Какой-то Борис тебя одолевает», - отвечали то отец, то мать, то сестра, и у Жанны улучшалось настроение. Хотя, чтоб разрыв был полным и бесповоротным, она прошлась по подругам и, стараясь себя настроить против него, заявляла: «Да связалась тут с женатиком. Такой прожженный ловелас! Слава богу, теперь свободна как птица, кого хочу того люблю. Вон сколько парней ходит по улицам». «Да, - вторили незамужние подруги-учительницы. - С женатыми лучше не общаться». А замужним подругам, с умилением, с тайной завистью любуясь их семейными взаимоотношениями, заявляла: «Как я рада за вас! Сразу тепло становится на сердце, когда вас вижу. А то один наглый тип заявлял, что брак - это ерунда, что он ограничивает свободу человека, что он изжил себя. И вообще, ратовал за многоженство...».
Борис тоже подумал, что Жанна полюбила другого, и был мрачен. Ему расхотелось творить, он отдался бизнесу, погряз в нем, и голова постоянно была забита прибылью, ценами, клиентами... Ему грезилось, как ночами Жанна уезжает к неизвестному мужчине, сидит с ним полупьяная в баре и строит ему глазки... Но искать ее по городу у него не было сил, да и не хотелось убедиться в своих  предположениях.
Только через неделю Жанна позвонила ему в офис:
- Ты прости, что я скрываюсь. Я решила расстаться с тобой, - голос был холоден.
- Где ты? Я сейчас приеду... - воскликнул он.
- Нет. Ты меня больше не увидишь, - Она  положила трубку.
Борису захотелось взвыть, он еще долго держал трубку около уха, а потом вымученно улыбнулся присутствующим при разговоре клиентам. Неужели его худшие предположения сбылись?
В тот же вечер он, в отместку женскому коварству, позвонил одной из давних подруг и пригласил к себе. Она согласилась, он заехал за ней на работу и, хотя она тоже в постели была ласкова и нежна, скучал всю ночь по Жанне. В порыве откровенности, зная, что может ее обидеть, он, тем не менее, рассказал ей о девушке. Она по-женски внимательно выслушала его, посочувствовала, но и посоветовала быть с молодыми осторожнее.
- Они очень расчетливые. Кто больше дает, к тому и перебегут.
На следующий день снова раздался в офисе звонок Жанны, и она пьяненьким голосом ему вдруг объявила:
- А я водку пью.
- Пей, но меня-то зачем мучить, - выкрикнул сердито Борис.
- Вот видишь, тебе все равно: где я и с кем...
- Прекрати, - Он хотел положить трубку, ибо его ждали клиенты, и за разговором следила жена - не время вести интимные разговоры…
- Нам надо все выяснить окончательно, - сказала вдруг Жанна.
- Давно хочу, но ты избегаешь встреч.
- Сегодня буду дома.
* * *
Вечером он подъехал к дому Жанны, предварительно позвонив с дороги. Она уже стояла у подъезда - до боли родная и желанная.
- Какая кошка пробежала между нами? – резко спросил он, когда она села к нему в машину на переднее сиденье. Почему–то в черных очках.
- Я тебе не нужна, - ответила она, и на Бориса пахнуло спиртным.
- С чего ты взяла? - Он попытался снять с нее очки, чтоб взглянуть в глаза, но она поймала его руку. Он не стал настаивать.
- Каждый день я думаю, что это наш последний... – сказала она.
- Кстати, и я этого боюсь. И виновата в этом ты.
- Виноваты обстоятельства.
- Любые обстоятельства можно изменить.
- Но ты этого не хочешь.            
- Естественно. Я не пятнадцатилетний пацан, чтоб кидаться в омут чувств. Я обязан все взвесить. И ты должна в этом помочь.
Вдруг Жанна прижалась к нему телом и, осыпая поцелуями,  зашептала:
- Милый, неужели не видишь, что я без тебя жить не могу. Я пыталась, но не смогла.
Он тихонько отодвинул ее и вовремя, ибо по тротуару от дома шла ее крупная мама, которая, заметив дочку в машине, открыла дверцу и стала пристально и строго осматривать Бориса сверху до низу. Он поздоровался, улыбнулся ей, но ее лицо осталось невозмутимо напряженным.
- Я прошу тебя, иди, - сказала ей Жанна.
- А что, нельзя и постоять? - мать приняла бойцовскую позу, продолжая сверлить Бориса взглядом.
- Иди... - жалобно воскликнула Жанна, и лицо ее исказилось в мучительной гримасе. А когда мать ушла, Борис удивленно покачал головой:
- Мамочка твоя смотрела на меня как на врага?
- Она знает, как мучаюсь из-за тебя. Вчера я такую истерику устроила, что меня валерьянкой отпаивала.
- Ты и сейчас еще не отошла, - намекнул  Борис на запах спиртного.
- Да. Потому что я тебе не нужна.
- Опять одно и тоже! - в досаде Борис хлопнул кулаком по панели машины. - Думаю, сейчас разговор бесполезен. Давай встретимся на трезвую голову. Я завтра заеду.
* * *
Борис окончательно решил, что у Жанны есть другой мужчина, но она пока не знает, в какую сторону метнуться. И если возникнет более выгодная партия, то, не раздумывая, бросит Бориса... Предположения надо было проверить!
На следующий день, когда он знал, что Жанна на работе, Борис позвонил по «сотовому»  к ней домой и приветливо и уважительно заговорил с ее матерью измененным голосом с  французским прононсом:
- Это не Жанна?..
- Нет. Это ее мама… – послышалось в ответ.
- А Жанна давала объявление в Интернет о поиске иностранного жениха?
- Да... - Оживилась мать. - А вы кто?
- Я из Парижа. Меня зовут Мишель. Работаю в совместном французско-российском предприятии менеджером. А теперь вы расскажите о Жанне. Какая она? - Он искусно подделывал акцент француза с русскими корнями.
- А вы разве не видели ее фотографию в интернете?  - Мать заговорила с придыханием.
- Видел, но все зависит от искусства фотографа. В общем-то, она красивая девушка, да и у вас такой приятный голос. Но мне бы хотелось знать, какие у нее интересы, хозяйственная ли она?
- О, она очень любит танцевать. Много читает, вяжет, сама шьет себе наряды. И прекрасно готовит: очень у нее получаются пироги с рыбой...- без умолку хвастала мать.
- А парень у нее есть? - спросил хитро Борис.
Мать на мгновение растерялась:
- Ну, как... В основном подруги, она ведь очень общительная. Ну парни в компании, наверное, есть. Но так, чтоб постоянного - такого нет! - последние слова она произнесла так категорично, что Борис чуть не прыснул от смеха в трубку.
- Скажите, а когда она будет дома?
- Сегодня  в пять вечера.
- Пусть никуда не уходит. Я обязательно позвоню в шесть часов,  - и Борис отключил телефон.
Целый день Борис был в напряженном состоянии: его захватил азарт игры и в тоже время он не знал, как поведет себя Жанна, услышав о звонке из «Парижа». Вечером, как условились заранее с девушкой, он подъехал к дому Жанны, а когда она села к нему в машину,  спросил:
- Ну что, едем ко мне?
- Конечно. Мы же  вчера договорились, – ответила она несколько неуверенно.
- А мама у тебя дома? - Он подумал, что мама не успела передать дочери сегодняшнее предложение потенциального иностранного жениха.
- Дома. А  это тебя волнует?
- Просто хотел узнать, какое у нее мнение обо мне. Ведь она вчера в первый раз меня увидела...   
- Она ничего не сказала. Наверное, ожидала увидеть человека помоложе.
- А что я? - Борис с усмешкой посмотрелся в зеркало. - Еще вполне... Лет на тридцать пять выгляжу.
- Ну, уж... - Жанна засмеялась. - Но на пять лет точно меньше, чем есть.
Прибавляя скорость по трассе, Борис внимательно смотрел на Жанну, пытаясь понять, почему же все-таки едет с ним в тот момент, когда должен  состояться ее разговор с французом. Неужели, в правду, любит?
- Мама теперь не заставляет посылать твои данные в Интернет? - задал он наводящий вопрос.
Помолчав немного, Жанна с чувством женской гордости заявила:
- Не надо иронии. Сегодня днем позвонил мужчина из Парижа. Мишель, работает в совместном с Россией предприятии. И сказал, что еще позвонит вечером.
- Так почему едешь со мной? Ведь такой шанс упускаешь...
Жанна, помолчав немного, вздохнула:
- Глупая, наверное.
И тут Борис не сдержался и с легкой улыбой признался:
- В данной ситуации ты вполне умна, ибо Мишель из Парижа - это я...
Жанна посмотрела на него с недоверием, потом на лице появилась досада, и она стала стучать Борису кулаком в плечо, но не сильно, а так, как стучат любящие женщины - замах большой, а бьют нежно. Она приговаривала:
- Как ты додумался до такого? А моя мама так размечталась!
- Прости, - не мог сдержать победной улыбки  Борис. - Хотел тебя проверить. Говоришь, люблю, а кто знает, как на самом деле. Теперь удостоверился. Спасибо тебе огромное...
Приехав в особняк, он набрал при сидевшей рядом Жанне номер ее домашнего телефона  и, услышав приятный голос ее матери, с прононсом заговорил:
-  Здравствуйте, это опять Мишель. Я позвонил, как обещал. Жанна дома?
- Ой... - воскликнула сокрушенно мать и виновато. - У нее сегодня важный концерт на  работе, я ничего не успела ей сказать.
- Как же так? – возмутился показно Борис. - Не цените достойных солидных мужчин из-за рубежа, которые хотя серьезных отношений. Когда же она придет?
- Даже не знаю, - растерялась мать и  чуть не  застонала от досады.
И тут Борис уже голосом без акцента сказал:
- Валентина Анатольевна, извините великодушно. Жанна сейчас рядом со мной.
Мать Жанны с полминуты молчала, а потом вымученно рассмеялась:
- Приедет домой, я ей дам по одному месту.
- По какому?
-  По толстой попе.
- А можно я?
- Можно...
Положив трубку, Борис радостно воскликнул:
- Мама доверила мне шлепать тебя по мягкому месту, если будешь хулиганить.
* * *
На субботу и воскресенье Борис, как обычно, привез жену с дочкой к себе. Всю дорогу Венера была в напряжении и хмуро смотрела на  мужа в зеркало заднего вида, а как только вошла в дом, процедила:
- Тут есть злое поле.
- Какое еще поле? -  Борис округлил глаза от растерянности.
- Это твоя «сучка» оставила. Она специально это делает, чтоб меня отсюда выжить.
Борис возмутился:
- Как можешь, походя, обижать человека?.. Ведь еще недавно сама говорила, что у нашей дочки преподает танцы милая девушка, а теперь...
- Ошибалась, - Венера достала из своей сумочки клочок белых волос и стала трясти перед носом Бориса. - Этот пучок я нашла в прошлый приезд в нашей постели. Это она наводит на меня порчу.
-  И ты веришь в эту дребедень?
- Верю. Потому что она - ведьма. Я прочитала в книжке, что все зеленоглазые - ведьмы. И вообще, у нее жутко злое и сильное поле. Недавно на концерте в детсаду она стояла за спиной, так у меня чуть голова не раскололась от боли – сверлила, наверное, меня с ненавистью подлым взглядом, желая мне болезни и смерти.
- Она хороший, добрый человек. И я не позволю ее обижать.
Чтоб не ругаться с женой, Борис ушел в свой кабинет к мольберту и стал писать картину зимнего леса - это успокаивало: огромные березы в пушистом снегу замерли в лунном безмолвии, зеленые елочки развесили свои мохнатые лапы, снег сверкает алмазными искрами... Внимательными глазенками дочка смотрела на картину и просила, чтоб он нарисовал среди кустов зайчика и лисичку, а потом взяла большую кисть и, зажав ее всей ладошкой, макнула в краску и потянулась к полотну... Видя, что ее мазок сейчас будет ой как некстати, Борис, тем не менее, с улыбкой перехватил ее ручку и повел кисть там, где это было нужно. Дочка была довольна своим участием... 
В кабинет вошла Венера и, прищурившись, заявила:
- Между прочим, одна из наших общих знакомых работает в той же школе, что и твоя... И она говорит, что Жанна холодная и расчетливая. Ты состоятелен и известен, вот она и присосалась к тебе как хитрая пиявка.
- Да не присосалась  - я сам держу. Она постоянно просит ее отпустить.
- Хитро играет на твоих чувствах, а ты и уши развесил.
- Ты, думаешь, я простак. И о ком ты это:  о «инженере человеческих душ»? Я написал десятки рассказов о женщинах, о их сущности. Я вас как облупленных знаю.
- Наивный. Кроме тебя у нее, наверное, еще дюжина мужиков.
- Она любит меня.
- Если бы любила - заботилась. - Венера показала на грязный пол в коридоре, на пыльный ковер. - Видишь, живет здесь почти неделю и за все это время ни разу ни помыла полы.
Борис насупился: действительно, Жанну в этом можно было упрекнуть.
Венера прошла в ванную, заметила сложенные в углу грязные простыни и наволочки и оттуда выкрикнула: 
- Так и знала. Белье не постирано... Она что, приезжает к одинокому мужчине как в гостиницу? Ведь ты мне сказал, что тебе нужна помощница... А чем она тебе помогла? Вы уже написали новый роман?!
- Еще напишем, - пробурчал Борис. - Мы пока культурно общаемся, говорим о творчестве.
- Ишь, какая принцесса! Лентяйка она. И вообще, - Венера повысила голос. - Вы тут трахаетесь, а я должна  за вами постели  стирать и полы мыть? Я тебе что -  просто домработница?!
Все это время дочка стояла рядом и испуганно смотрела на маму, на глазах появились слезы. Борис горестно воскликнул:
- Что ты выясняешь отношения при дочке? Довела до истерики, - и он  прижал ребенка к груди, пытаясь успокоить.
- Ничего. Пусть знает, что ее руководительница по танцам - сучка.
- Неправда, - выкрикнула дочка. - Она хорошая, - и  добавила с недетской дипломатией. - Как и ты...
- Иди отсюда и закрой дверь, -  Венера топнула на дочку.
- Видишь, видишь, какая ты злая! - процедил Борис. - Поэтому я никогда и недополучал женского тепла и ласки, поэтому искал других.
- Он ласки захотел!? А ты был со мной ласков? Ты был капризен! Это я всегда чувствовала себя душевно одинокой. Но я помогала тебе, у меня не было своих интересов в жизни, ты их убил. Все было подчинено твоему творчеству. Сколько я перепечатала твоих рассказов, сколько обивала пороги издательств... А теперь ты стал самостоятелен. А не подумал, что в этом есть и моя большая доля?
Борис кивнул:
- Не спорю. Ты много для меня сделала. И за это большое  спасибо. Но я, пойми это, не твоя собственность, все мы принадлежим богу.
- Он о боге заговорил, - возмутилась Венера. - А знаешь, что твой христианский бог блуд считает основным грехом?
- У меня свой бог! Это бог свободы для сильных и умных людей... Это бог Пушкина и Толстого! И он дал право реализовать себя, познать жизнь во всех ее проявлениях.
- Какая патетика! - воскликнула с издевкой Венера. - Тоже мне - сверхчеловек! С Пушкиным себя сравнил...
  Борис разозлился:
- Пусть я не сверхчеловек, но я человек свободный. И не позволю себя унижать. Если хотела жить спокойно, то выходила бы замуж за кого-нибудь из сокурсников - будущих инженеров. Сама же говорила, что с ними было скучно, а со мной интересно. А потому и интересно, что я любознателен... И ты смотришь на мир часто моими глазами!
  Венера тряхнула головой, словно скидывая с себя обиду, и постаралась быть спокойной:
- Я, может быть, отпустила бы тебя, если б знала, что она сумеет о тебе заботиться. А ведь ты прибежишь через месяц ко мне худой и бледный. Некормленый и больной. Плакаться в жилетку…
- Слушай, - удивился Борис. - Вопрос об этом не стоит. Я не хочу оставить тебя и дочку.  В тебе есть много такого, чего нет в ней...
- Какой хитрый! В каждой из женщин есть что-то, чего нет в другой. Так теперь надо завести десяток? Так ведь и ты не совершенство. Давай и я заведу столько же мужиков! Один будет ласкать, другой  в театры водить, третий в рестораны...
- Заведи хотя бы одного - и взвоешь через две недели. Ты что, думаешь мужики такие ангелы? А вот я, может быть, действительно один из тысячи. Я и постирать сам себе могу, и полы вымыть, и сварить... - Борис горделиво тряхнул гривой густых волос.
- Может, на тебя молиться как на икону?
- Но еще ни одна женщина, с кем я был, не забыла меня. Постоянно звонят и готовы встретиться...-  расхвастался он.
- Вот и встречайся, а меня оставь в покое. - Венера взяла телефон и стала набирать какой-то номер, а когда ответили, то ласково сказала: - Это Жанна Михайловна?.. Очень приятно... С вами желает Борис Николаевич поговорить... - И с ехидной улыбкой  подала трубку Борису.
Тот мучительно думал, что делать? Оставить трубку у жены и опасаться, что там может сейчас сказать девушке гадость (обозвать, например) - это допустить он не мог и схватил трубку:
- Извини, Жанна. Это недоразумение. Я тебе потом объясню... - Он нажал на рычажок аппарата, ибо жена уже кричала  рядом: - Зови, зови ее, скажи: я освобождаю ей место. Пусть радуется!
- Я о тебе был лучшего мнения, - сказал обиженно Борис.
- Ах, вот как... - воскликнула решительно жена. - Тогда я сама позову.
- Не дури! - крикнул Борис, но жена кинулась в соседнюю комнату к параллельному телефону и заперлась изнутри. 
- Прекрати! - Борис торкнулся в дверь один раз, другой, а потом со злости оторвал идущий в соседнюю комнату телефонный провод. Он слышал, как жена пытается набирать номер, как тщетно кричит «алло», а потом ушел в зал и включил телевизор, чтоб хоть как-то отвлечься от дум. На душе было скверно... Выйдя, Венера подосадовала:
- Жаль, телефон испортился, а то я бы поговорила.
- Это я провод оборвал, - процедил Борис.
- Вот ты как? - Венера аж задохнулась от возмущения.
Она открыла дверцу стенки и, вытащив красивую тарелку от дорогого чешского сервиза, хлопнула об пол. Так сильно, что осколки разлетелись по углам – под  стол, под шкафы.
- Я хочу, чтоб девки здесь больше не было!
Борис только усмехнулся. Тогда жена вытащила еще тарелку и опять шлепнула об пол. Потом еще тарелку, чашку, супницу - вскоре пол был усеян толстым слоем фарфоровых черепков. А какое удовольствие выражало в эти мгновения лицо жены, какой азарт! Она ждала, что Борис занервничает, попытается ее остановить, но он не реагировал, и это ее все больше заводило.
- Ты будешь меня слушать? - выкрикнула она.
- Я тебе еще раз говорю, -  Борис спокойно закинул ногу на ногу, - что в этой жизни буду делать, что хочу. Я добился этого умом, трудом и волей. Посмотри на тех, с кем я начинал в литературном объединении. За двадцать лет они не издали ни одной книжки, ибо жизнь прожгли в пустой болтовне, в тусовках, в капризах и нытье. Никто из них не просиживал по шестнадцать часов за пишущей машинкой, как я. Никто не наступал на горло собственной песне, как говорил Маяковский, не вкладывал столько сил в создание фирмы. Это мне стоило, может, нескольких романов! У меня мало осталось времени - и поэтому все преграды на пути я смету.
  Жена вдруг заплакала:
- Если б не дочка, я б сейчас повесилась.
Борис обнял ее за плечи и, тяжело дыша, ибо в душе творилось невообразимое, заговорил с болью и нежностью:
- Что ты, глупышка? Я тебя тоже люблю, но не могу принадлежать только тебе на сто процентов. Не могу - и все. Это сильнее меня. Мне нужна новизна, свежий ветер, восхищение мной... Иначе я погибну духовно... - он доверительно заглянул ей в глаза: - А тебе, кстати, надо сходить к психиатру. Так переживать из-за пустяков...
- Это разве пустяки? - всхлипнула жена.
- В арабском мире по несколько жен уживаются.
- Но мы ж не там живем.
- Просто не повезло там родиться. А вообще-то, я чувствую, что в прошлой жизни был арабом! Мне нравятся восточная музыка, толстопопые танцовщицы, острая еда...
Венера внимательно посмотрела на мужа и растерянно произнесла, вложив в это и боль, и сарказм, и удивление:
- О, господи! С кем связалась!
* * *
Встретив в очередной раз Жанну у школы, Борис обратил внимание на ее старые отремонтированные сапоги, на короткую для ее высокой фигуры курточку, которую она носила, наверное, с юности, и ему  - респектабельному,  сидящему за рулем дорогой машины мужчине - стало стыдно. Он покраснел и отвернулся.
Заметив его смущение, Жанна тихо произнесла:
- Что, не нравится моя одежда... Извини, на другую нет денег. И у родителей нет. У нас рабочая семья, где не едят деликатесы, и даже мясо редко бывает на столе в нынешние времена...
Борис вытащил бумажник, как будто был в чем-то виноват:
- Сколько тебе надо на плащ и сапоги?
- Мне ничего не надо. Я не хочу быть содержанкой, - с обидой отвернулась Жанна.
- А если была бы женой, взяла?
- Женой - это другой разговор.
- Так жена от содержанки, а точнее, от любимой женщины отличается только тем, что имеет штамп в паспорте и великую наглость считать мужа своей собственностью.
- Жена - это мать твоих детей.
- Ты тоже можешь быть матерью...
- Опять пустой разговор, - отвернулась недовольно Жанна.
- Ладно, болтать не будем - поехали в магазин, - И Борис покатил в сторону солидного магазина женской одежды. Там он вытащил пачку купюр и сунул Жанне: - Я не пойду, чтоб не смущать. Купишь, что  хочешь.
С минуту Жанна сидела молча, опустив голову и сжимая деньги в кулаке, в глазах ее стояли слезы, но потом резко открыла дверцу... Из  магазина она вышла в длинном кожаном плаще, который чудно подчеркивал ее женственные формы, а на ногах были изящные полусапожки. Старые вещи она несла  в целлофановом пакете. Глядя на Бориса влюбленно и слегка смущенно, девушка спросила:
- Ну, как?
- У тебя прекрасный вкус! - похвалил Борис.
- Правда? - обрадовалась она. И так искренне, что Борис растрогался от умиления.
Она вернула ему оставшиеся деньги вплоть до копеек - все это положила ему в карман сумки. А он обнял ее и повез в коттедж с ощущением, что совершил что-то доброе. Там он вспомнил  об упреках жены, которая обвиняла Жанну в нежелании  взять на себя хозяйственные заботы и, не зная, как бы тактично приступить к этому разговору, заявил:
- Желая найти жениха за рубежом, вы пишете, что и хозяйственные и все из себя такие домашние, а не лжете ли? Вот ты об этом писала?
- Писала... -  Жанна согласилась.
- А почему мужик должен этому верить? Ты докажи ему еще до свадьбы...
Жанна смутилась:
- Может быть, я и не такая хозяйственная, как  твоя жена, но мне ведь и не за сорок.
- Неважно. У меня была секретарша в офисе - ей было двадцать три, но она могла жене дать фору.
- Но я всю жизнь прожила с родителями. Я работаю чуть не до ночи. Приду -  в доме все готово и прибрано.
- Но тогда я бы предъявил претензии твоей маме, которая, прежде всего, должна была научить тебя вести хозяйство. Я же  говорил, что важной стороной любви является забота  женщины о муже и семье.
- Да могу я все, - сказала Жанна, - но ведь я  в этом доме не хозяйка. Как на мое самовольство посмотрит твоя жена? Скажет:  эта сволочь еще и в мою вотчину вторгается!
    - Хозяйка в доме будет та, кого я назначу, - буркнул Борис. 
    - Был мужчина, которому не нравилась моя инициатива в этом вопросе. Он смотрел на меня с подозрением: дескать, хочет хозяйничать, значит, явно на его свободу покушается.
- Я так не подумаю.
- Но когда? Мы ведь с тобой рано вечером ложимся - и до утра... Если б я осталась на выходные.
- Ладно. Не обижайся. Это я для того, чтобы выбить козыри из рук жены, которыми она меня постоянно упрекает. Чтоб я ей сказал: эта женщина не хуже тебя!
Вечером, пока Борис сидел за компьютером и сочинял, Жанна погладила белье, пропылесосила ковры, протерла везде пыль, убралась на кухне, вынесла мусор... Иногда он выглядывал в проем двери и с удовольствием наблюдал за ее работой, которую она выполняла с такой же грацией, как и танцевала, с тем же темпераментом и страстью.
* * *
После сложного, но и бесполезного, разговора с Борисом, Венера направилась к гадалке - женщине лет под шестьдесят с черными жгучими глазами, которая принимала посетителей - в основном, женщин с неблагополучной судьбой - у себя на квартире. Сидевшая за столом с разложенными картами «Таро» гадалка внимательно посмотрела  Венере в глаза и сказала:
- У вашего мужа много женщин!
- Как вы догадались? - удивилась Венера.
- Это моя профессия...
- Но я не об этом хотела узнать. Что-то нервничаю последнее время.
- На вас порча! - Гадалка вылила из чашки гущу кофе на блюдечко и покачала гущу, где вырисовалась змея и машина. - Вы ведь водите машину?
- Да. У меня собственная.
- Надо быть осторожной. Порча связана с машиной и на смерть.
- Даже так? 
- Вам эту порчу навела высокая зеленоглазая женщина...
- Когда? - Венера аж задохнулась от возмущения.
- Десять лет назад.
- А... - И Венера лихорадочно стала вспоминать женщин, которые были у Бориса в то время. Никого конкретно не могла она подвести под этот образ, но сама мысль, что это любовница мужа, накрепко засела в голове и вызвала обиду и страх.
Сняв за определенную сумму с Венеры порчу, гадалка спросила:
- Что будем делать с мужем? Может, отворотить от него всех женщин?
Венера задумалась. Да, это было бы решением многих проблем… Но потом отрицательно покачала головой.
- А вы не боитесь, что он вас бросит? – спросила гадалка
- Это его жизнь - я в нее вторгаться таким способом не буду, - твердо ответила Венера.
* * *
Заботясь о Венере, и завороженная разыгрываемой интригой, ее подруга, которая работала учителем математики в той же школе, что и Жанна и хорошо знала бывшую пассию Бориса учительницу начальных классов Гулю, продолжала тайно следить за девушками. Вскоре Венера обладала подробной информацией, которую однажды в офисе и выдала с ехидной улыбкой Борису:
- Знаешь ли, дорогой муженек, как называет тебя твоя девка у себя на работе.
- Как? - заинтриговался Борис.
- Богатый спонсор, который меня очень любит.
- Ну и что?
- Как что! Я понимаю, если бы сказала «любимый мужчина». А так сразу ясно, что использует тебя в корыстных целях. Но это еще цветочки... Оказывается, твоя бывшая Гуля не знала, что ее подруженька перешла ей дорожку. А когда моя знакомая ненароком сообщила ей об этом, та чуть в обморок не упала и заявила, что Жанна спит за деньги с кем угодно...
- Я Жанне давно говорил: давай скажем Гуле... - вырвалось у Бориса. - Мол,  все равно раскроется. А она боялась.
- Господи! - воскликнула Венера. - Тебе говорят, что она за деньги спит... А ты как глухой.
- Ну, даю я ей... - кивнул Борис. - Но почему я должен спокойно наблюдать, как моя подружка, а теперь и помощница, стыдится своей бедности! Была бы она обеспеченной.
- Если бы была, - усмехнулась Венера. - Ее бы и след простыл. Нашла бы молодого...
- Может быть... Но пока она со мной - и нам хорошо!
Венера с обидой отмахнулась:
- У тебя хоть кол на голове теши... Совсем чокнулся.
- Что вы к ней все пристали!? - рассердился Борис. - Доглядывайте. Гуля, значит, хорошая, а Жанна плохая... Можно подумать, у Гули не было материального интереса.
- Да, Гуля заявила, что когда общалась с тобой женатым, то не знала, что у тебя есть ребенок.
- Как же не знала!? Делает из себя паиньку.
- Обидно, что девки тобой крутят. Вот забеременеют от кого-нибудь, а скажут: твой, - заявила Венера.
Чтоб закончить этот неприятный разговор, Борис уткнулся в финансовые документы и замолчал.
***
В этот же вечер, когда как  обычно ехали в машине к коттедж, Борис, чтоб Жанна была в курсе событий, ей заявил:
- К сожалению, а может, к лучшему, о наших встречах узнала Гуля.
- Как!? Это ты ей сказал? -  Жанну затрясло от волнения и ощущения опасности.
- Нет. Есть, оказывается, люди у моей жены, которые вас хорошо знают по работе.
- Кто?
- Мне не говорят.
- Что теперь делать? Ведь обо мне сплетни пойдут в школе... Она всем расскажет, какая я бяка. Увожу из-под носа мужиков. Как мне теперь на работу ходить? – испугалась Жанна.
- Если будут проблемы, возьму к себе... на оклад!
- А мы не надоедим друг другу, общаясь двадцать четыре часа в сутки? -  Жанна положила голову ему на плечо.
- Я готов обнимать тебя и сорок восемь часов!.. – сказал  Борис.
***
Однажды промозглым вечером, когда за окном гудела вьюга и хотелось спрятаться в тепло и уют, Борис с Жанной сидели в сауне, и он мылил ее тело мочалкой, с огромным удовольствием забредая в самые интимные места, предвкушая, как она вскоре тоже будет так же нежно мыть его. Он рассказывал ей о планах: о том, что должен в ближайшее время написать книжку об истории родного села и что для этого надо съездить в архив губернского города. Говорил, что скоро кончится промозглая весна, и тогда они поедут отдыхать на  море. Ему, как в молодости, хотелось жить с азартом, верить в будущее - и во всем этом было воздействие этой девушки...  Мыля ей живот, он произнес:
- Может, когда-нибудь там зародится новая жизнь...
- Уже... - вдруг глухо сказала Жанна.
- В каком смысле? - встрепенулся Борис.
- У меня трехдневная задержка.
- Так это ж здорово! - он кинул мочалку в потолок.
- Что ж  хорошего... Я не хотела о том говорить, уже купила кое-какие таблетки, но подумала, что без твоего разрешения я не вправе эту жизнь уничтожить.
- Я тебе уничтожу! - воскликнул Борис. - Чтоб даже и мыслей таких не было!
- А что? Буду прятать живот от мамы, чтоб однажды она увидела и умерла от инфаркта?
- Завтра же заберем твои вещи, и я перевезу тебя к себе.
- Зачем скандал с женой?  Да и у тебя  уже есть ребенок.
- А наследника нет!
- Так пусть жена бы родила.
- Она уже не может - стара!   
- А если УЗИ покажет, что там опять девчонка? Я тебе стану не нужна?
- Глупышка! Пусть сначала будет девчонка, а потом мальчуган. Главное начать...
- Вот так и будет у тебя две жены, - покачала головой  Жанна. - Ты же к этому так стремился... Шейх арабский.
А Борис принес в сауну шампанское и, пустив пенную струю,  в эйфории восклицал:
- Главное начать, начать главное...  - Но где-то в глубине души свербела мысль: «Когда родится ребенок, если даст бог, он пройдет все тесты на отцовство...».
* * *
Венера, теряя власть над Борисом и науськиваемая подругами, наконец позвонила Жанне домой, а когда раздался знакомый и такой неприятный ей голос, сказала, стараясь быть спокойной:
- Жанна Михайловна? Я жена Бориса.
После мимолетного замешательства Жанна с дрожью в голосе спросила:
- И что вам от меня надо?
- Поговорить о Борисе. Зачем он вам? Ведь он вас гораздо старше... Может быть, у вас чисто материальный интерес?.. А мы с дочкой его любим.
- Я  тоже люблю!
- И замуж за него пойдете? - Венера слегка опешила.
- Пойду, если предложит.
- Влюбитесь в молодого. Ведь как говорится: «Хочешь быть женой генерала - выйди за лейтенанта».  Как когда-то я, когда он был никем.
- Не каждый лейтенант становится генералом... - усмехнулась Жанна. И добавила очень серьезно: - Если бы я не видела, что нужна ему, я бы перестала общаться. Да и вы тоже не слепая: он расцвел за последнее время, у него творческий подъем...
- Я ему не дам развода! - крикнула  Венера.
- А если у меня будет ребенок?
- Вырастим.
- Кто?
- Все трое... Он, ты и я.
- Давайте закончим этот разговор, - грустно сказала Жанна. - Поговорите с ним, разберитесь в ваших отношениях... - И положила трубку.
Венера осталась недовольна: она хотела припереть девку, что называется, к стенке, надеялась, что та, растерявшись, выдаст свои нечистоплотные намерения по отношению к Борису, но не тут-то было... «Нынешнюю молодежь не устыдишь...» - Венера выпила рюмку водки, затянулась сигаретой и стала думать, что делать дальше. Обматерить девушку, как предлагали подруги, вцепиться ей в волосы - этого позволить она не могла, ибо, по большому счету, была солидарна с женщинами... Да и Борис был бы недоволен и неизвестно, как бы себя повел... Но и сидеть, сложа руки, не хотелось, ибо терзания становились нестерпимыми. Просыпаясь, она с горечью думала об отношениях  Бориса и Жанны и, засыпая, тоже думала - эта мысль становилась маниакальной. Малейшая неприятность раздражала. Дошло то того, что прекратились менструации, как будто наступал климакс... Она сходила в поликлинику, сдала анализы, проверилась на УЗИ - и выяснилось, что кровь у нее плохая, иммунной защиты никакой... да и киста обнаружилась в почке, и еще неизвестно, доброкачественная ли. Долгими ночами, уложив дочку спать, она сидела на кухне и плакала. Казалось, что жизнь прошла бесполезно, впустую.
В один из таких вечеров она словно встряхнулась и подумав: «Раскисать так нельзя!», позвонила Борису в село, зная, что Жанна там. Было уже двенадцать ночи, когда раздался этот междугородний звонок. Борис, полагая, что это клиент фирмы, собирающийся приехать с деньгами (а клиентов надо любить и ценить - это закон бизнесмена), схватил трубку.
- Трахаетесь? - раздался едкий голос жены. Громко прозвучащий в тишине спальни.
Она почти угадала - Борис целовал Жанну, уже готовую принять его... И теперь, сухо и холодно, понимая, что Жанна слышала глупый вопрос жены, спросил:
- Что надо?
- Просто так позвонила... – ответила ехидно жена и положила трубку.
Через некоторое время, когда Борис опять был готов к близости с Жанной и купался в неге и любви, снова раздался звонок. Несколько минут Борис не брал трубку, предполагая, что это жена. Но звонок не кончался. «Может быть, что-то забыла сказать по делам? Какие-нибудь надо бумаги привезти...» - подумал он.
- Что, трахаетесь? - опять спросила жена.
- Это все? – буркнул он  в досаде.
- Все.
Когда звонок раздался в третий раз, Борис выдернул телефонный шнур из сети и с горечью посмотрел на  Жанну, которая лежала вся в напряжении, с плотно сжатыми губами и нервно дышала через нос. Ему стоило большого труда поцелуями и ласками заставить Жанну забыть о глупых звонках и переключиться на любовные игры. Хорошо, что Жанна,  благодаря эмоциональной натуре, быстро умела это делать. Другая бы расплакалась, устроила истерику. «Зачем так мелко мстить?.. - Думал Борис о жене. - Я ведь не звоню среди ночи и не спрашиваю, кто у нее в гостях...»
На следующий день, приехав с утра в офис, он сказал Венере:
- Это же глупо.
- Да, я дура! - Встала она в позу, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
- Зачем так себя унижаешь?
- Это ты меня унизил!
- Как понимать! Или ты хочешь, чтоб нашу с тобой жизнь можно было описать в одной фразе: «Они поженились, ели, спали, работали и, наконец, умерли». Какая скука! Какое болото! Где азарт, страсти? Только одного не надо - портить друг другу кровь... - Борис с досадой махнул рукой и принялся за дела: звонил клиентам, просчитывал варианты снижения стоимости продукции, думал, где бы открыть еще один оптовый магазин... Планы, проекты теснились у него в голове, воля и энергия светились в глазах, ибо где-то в подсознании его подстегивала приятная мысль, что, возможно, придется вскоре обеспечивать две семьи!
***
Видя, что ни Бориса, ни Жанну не пронять, Венера решилась позвонить ее матери, как давно советовали подруги. Вечером после работы она набрала ее номер. Когда та ответила, Венера сразу заявила:
- Вы знаете, что ваша дочь встречается с мужчиной, который гораздо старше ее?
- А в чем, собственно, дело? Вы-то кто? - растерялась та.
- Я его жена, а рядом со мной сейчас его ребенок.
- И что же вы хотите?
- Чтоб вы повлияли на дочь. Вы же мудрая женщина. Представьте, если бы молодая девица отбивала вашего мужа.
- Я, конечно, вхожу в ваше положение. И сразу, как об этом узнала, была против, но Жанна не слушается, – бормотала виновато мать.
- Но это же нечестно.
- Может... Но она устраивает свою личную жизнь.
-  За счет других?
- Извините... Я еще раз с ней поговорю, но не ручаюсь, что это поможет. Она своевольная. Я бы вам советовала самой разобраться с мужем. На нем вины все-таки больше, чем на моей дочери... Она девушка свободная, а он...
Положив трубку, Венера устало опустилась на стул и задумалась: «Что делать? Подать на развод? Или смириться, ведь муж в чем-то прав! Он действительно расцвел и работает с азартом! - приятно посмотреть... Может, надо просто измениться самой, чтоб вновь полюбил?»
                2001г.               
  P.S.
 Любопытные дамы-читательницы у меня часто нетерпеливо спрашивают: «Ну и что дальше-то случилось? Женился Борис? Развелся? Живет на две семьи? Родила ему любовница?» Я отвечаю, что не знаю…Не для этого я писал эту историю, чтоб расставить все точки! Все зависит от того, как договорятся мои герои между собой, с как будут творить свою жизнь! Впереди у них – тайна, неизвестность, познание, а это и хорошо! Плохо – остановка и уныние, ибо уныние это смертный библейский грех!
               

УКУС ХИЩНИЦЫ
Повесть
               
Б
ледный и растерянный Толик за всю дорогу, пока ехали по улицам города на милицейском стареньком Уазике, уставившись отрешенно в пол машины, не сказал ни слова; так же молча, он привел троих настороженных милиционеров в шикарную квартиру бывшей жены, бронированная дверь которой была не заперта, и указал в сторону кухни, где на паркетном полу около инкрустированного столика от итальянского дубового гарнитура лежала с окровавленным, в синяках и ссадинах, лицом яркая молодая женщина в полупрозрачном, телесного цвета шелковом халате. Убитая, казалось, с хитрым прищуром полуоткрытых глаз, смотрела на вошедших, чтоб кокетливо спросить: «Ну чего, мужички, надо?». «Вот она!» - произнес Толик и тихо заплакал.
               
Гл. 1
Лариса умело красилась, прикрывая по очереди крупные с поволокой глаза для розовых теней, выпячивая полные губы для бордовой помады, перед большим, в изящной раме, зеркалом. Она собиралась вскоре встретиться с очередным состоятельным любовником в открытом недавно в центре города казино и думала, как мужчину обольщать, чтоб сильнее привязался к ней, какие хитрые речи говорить, чтоб не жадничал – дарил подарки, создал ей веселую беззаботную жизнь. Примеряла многочисленные дорогие наряды, желая выглядеть в казино привлекательнее остальных женщин, чтоб ухажер сравнил с ними и осознал, что она достойна, чтобы на нее тратиться… Лариса, конечно, знала себе цену, как броской, азартной и веселой бабе, так называемой женщине вамп, но это должен был понять он – ее новый любовник.
Раздался звонок в дверь, открыв которую, Лариса увидела бывшую одногруппницу по педагогическому институту, всегда тихую и спокойную Ольгу – они редко общались, тем не менее, Лариса опекала ее, учила жизни и относилась как к особе, которая ей, конечно, не конкурентка ; именно так она оценивала женщин: красивых и видных быстро отгоняя от себя. Ольга была девушка простая, домашняя, хотя сегодня, на удивление, появилась одухотворенной, в возбуждении, так что голубые, распахнутые глаза светились счастьем.
Вернувшись к зеркалу и уставившись в него, Лариса суховато спросила:
- Что новенького? Почему звонила?
- Замуж я собралась, - сказала Ольга радостно.
Лариса поменялась в лице, внутри нее все засвербело, заныло, забилось:
- Замуж?! За кого?
- За Толика с физмата…
Лариса сразу успокоилась и высокомерно усмехнулась:
- Ах, за Толика…За этого рохлю, что ли?!
- Почему рохля? - Ольга слегка растерялась. - Был бы рохлей – в аспирантуру не поступил…
- А он разве в аспирантуре? – У Ларисы в голосе пробежал холодок, она удивленно вскинула брови.
- А почему бы нет? Он в институте хорошо учился.
- Мало ли кто хорошо учится! Этого теперь недостаточно. В нынешней жизни хватка нужна! Надо уметь выгрызать себе место под солнцем… Сейчас троечники на «Мерседесах» ездят, а отличники дворниками работают, - заметила Лариса, уверенная на сто процентов в своей правоте.
- Конечно, зарплата у него не ахти, да и у меня зарплата учителя-филолога крохотная, но нам хватит. Мы люди простые, пешком любим ходить и в трамваях нам не зазорно ездить, - заметила примирительно Ольга.
Кинув помаду на тумбочку, Лариса  резко обернулась и азартно тряхнула головой:
- А я вот красиво люблю жить! Потому в школе после получения диплома и дня не проработала. Нервы с малышней трепать за гроши – увольте. И вообще, если в казино пару раз в неделю не схожу – болеть начинаю!
- Ну, ты девушка особая! Яркая… У тебя и мужчины все богатые, с иномарками.
- Да уж…Не то, что Толик. Ходит, как пацан, в какой-то вязаной шапочке, куртешке, джинсах, - сыронизировала Лариса, не упустив возможность похвалиться собой и в очередной раз опустить Ольгу на положенное той место.
- Зато я люблю, это самое важное. И он меня! – не обиделась Ольга.
Некоторое время Лариса вопросительно и изучающе смотрела на подругу и, вдруг с силой бросив расческу на пол, со странной обидой воскликнула:
- Любит?.. А меня вот никто не любит! Сволочи…
Ольга немного испугалась и растерялась:
- Что ты? Успокойся… У тебя столько солидных ухажеров! Каждый день на машинах на работу подвозят. Подарки дарят… Сама говорила, недавно один кольцо с бриллиантом подарил.
Лариса побагровела:
- Подарил, сволочь! А замуж-то не предложил!
- Один не предложил – другой предложит!
- Ни один гад не предлагает! Лишь потрахаться со мной у всех желание… - Казалось, Лариса сейчас заплачет.
- Так будь с ними строже! Не вешайся на каждого… Пусть поймут, что тебя завоевать надо, а там и влюбятся!
Лариса вдруг захохотала сквозь выступившие сердитые слезы:
- Ну, ты и наивная! Как будто десятилетняя девчушка или живешь еще при советской власти, когда у нас в стране секса не было. Сейчас мужчины не любят долгие ухаживания. Не хочешь – иди отсюда! Вон сколько в ночных клубах конкуренток лет восемнадцати: глазками так и зыркают на мужиков…стервы!
- Не знаю, не знаю… - Ольга пожала плечами. - Я по клубам не хожу.
- А я буду ходить! И мне эти восемнадцатилетние фифочки не конкурентки – я в постели любую за пояс заткну. От меня мужики в полуобморочном состоянии отползают.
- А я решила, что замуж пора. Детей рожать, - улыбнулась ласково Ольга.
У Ларисы в голосе прозвучала издевка:
- Трусы и носки мужу стирать?
- Не без этого.
- Я замуж за богатого хочу, чтоб домработница все делала!
- Мне хозяйство не в тягость.
- Хочу в свое удовольствие жить…По заграницам ездить! – продолжала Лариса, словно не слыша подругу.
- А мы с Толиком в походы любим с рюкзачком ходить! В лес с палаткой, чтоб сидеть у костерка и дымок ароматный нюхать…
Лариса вдруг будто очнулась:
- Что ты все про Толика заладила?! Давай я тебя с настоящим солидным мужиком познакомлю.
- Уволь…- отмахнулась Ольга.
- Он тебе дорогие подарки будет дарить! А Толик, наверное, только букет ромашек может всучить, – стала напористо наседать Лариса.
Ольга даже испуганно отступила два шажка назад:
- Лариса, успокойся. Я за Толика замуж выхожу и никто мне больше не нужен.
- А хрен-то у него хоть солидный? – произнесла вдруг Лариса так буднично, будто речь шла о морковке в суп.
Ольга смутилась от столь неожиданного перехода:
- Не поняла?
- Ну, размер большой? Сколько сантиметров? - нетерпеливо объяснила Лариса и потрясла открытой ладонью, словно собираясь его потрогать ; будто товар в магазине у продавца просила показать.
- Мне нравится, - Ольга покраснела и отвела взгляд.
Лариса проворчала с нескрываемой завистью:
- Нравится ей… А мне вот уже ничего не нравится – насмотрелась всяких!
- Потому что любви нет, - уточнила Ольга.
Лариса подосадовала:
- Опять ты про любовь? Я уж забыла, что это такое!
- Потому что выгоду всюду ищешь, - осмелилась Ольга произнести.
Лариса резко шагнула к ней, словно намереваясь напасть с кулаками:
- А что, бесплатно должна под них ложиться?!
- Лариса, мне это неинтересно… Я тебя хочу пригласить на свадьбу свидетельницей. Все-таки в институте подругами были, - сказала о цели визита Ольга, видя, что подруга заводится.
- Свидетельницей? А свидетель хорошенький будет? Соблазнить его можно? – затаенно спросила Лариса и с кокетством посмотрелась в зеркало – словно уже бросала взгляд на молодого интересного мужчину.
- Вовка – друг Толика. Он уже женат.
Лариса некоторое время раздумывала, и множество разных мыслей проносилось у нее в голове – мыслей каверзных по отношению к подруге, к которой она вдруг впервые ощутила дикую зависть, а именно это чувство приносило ей всегда наибольшую боль и муки:
- Вы что, уже заявление в загс подали?
- Через три недели будет свадьба!
- Счастливая ты… - она фальшиво улыбнулась, чтоб скрыть тайные мысли. - Ладно, приду! Че надеть только?
- У тебя столько нарядов… Ну я пошла. Созвонимся завтра.
Ольга со своей неизменной теплой улыбкой вышла за дверь, помахав напоследок ручкой, а Ларису этот жест больно задел: она почувствовала, что Ольга тоже осознает себя привлекательной и уверенной женщиной. Проглядывая с прищуром в окно, как Ольга упругой походкой шла от ее подъезда к автобусной остановке, Лариса цинично размышляла: «Чего она меня в свидетельницы берет?.. Может, подвох какой? Может, хочет уязвить: дескать, за тобой в институте Толик бегал, а женится на мне!.. Да, давненько я его не видела. Интересно, какой стал? В аспирантуру, видишь ли, поступил. Позвоню-ка ему и все выясню!»
Она подошла к модному (подарку очередного любовника) телефону, словно боясь опоздать со звонком, нашла в блокнотике номер, набрала его нежными движениями, будто трогала кудряшки волос на голове мужчины. Через некоторое время в трубке раздался простодушный голос «але» – и тут  Лариса ласково сказала:
- Толик, здравствуй дорогой! Не узнал? Это я, Лариса – твоя одногруппница по институту… Слышала, в аспирантуру поступил?.. Увидеться бы! Ты ведь у нас английский хорошо знаешь, а мне надо кое-что перевести на русский. Поможешь?.. Ненадолго… Тогда приходи ко мне. Адрес-то помнишь?.. Ну и ладненько. Очень жду!
Она пристально посмотрела в зеркало, стараясь разглядеть каждую морщинку, каждый изъян и, не найдя ничего, что могло бы удручить, произнесла удивленно вслух:
- И чем это я плоха? Почему мне мужики жениться не предлагают? Поинтереснее Ольги-то буду… Вот это сейчас и докажу всем!
Конечно, Лариса считала, что уже давно могла выйти замуж за какого-нибудь скромного мужичка и привести его к себе, ибо имела двухкомнатную квартиру, которую купила, взяв кредит в банке, но бедные и скромные мужички ей были неинтересны. Другое дело Толик: он любил ее во время учебы в институте, и податлив, и в аспирантуру поступил…

Гл. 2
Облачась в красное длинное платье с глубоким боковым разрезом почти до трусиков, что выглядело очень сексуально и на вечеринках привлекало к Ларисе мужчин, она хрипловато напевала старинную песенку Анны Герман: «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады… Поверила, поверила, когда признался ты. Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут…» - и припоминала Толика, коему когда-то очень нравилась – по крайней мере, он неотрывно, чуть дыша, смотрел на нее, дарил цветы и сувениры, старался быть рядом с ней, как верный паж, хотя она его постоянно подкалывала едкими обидными шуточками и напропалую, не щадя его трепетное чувство, флиртовала с другими парнями - более мужественными и разбитными, в отличие от худенького, очкастого и субтильного Толика. Последний раз его видела года два назад, и он мало изменился, но теперь Лариса думала, что, может быть, что-то не разглядела в Толике, может, есть в нем какая-то тайна, глубина, перспектива и тогда стоит помочь ей раскрыться, чтоб потом получить от этого себе дивиденды.   
Наконец, раздался звонок в дверь, и Лариса, одернув складочки на платье, кинулась открывать, а увидев Толика – все такого же, в простенькой куртешке из дешевой ткани, в вязаной шапочке, (одно только было новое – интеллигентная ухоженная бородка) умело скрыв разочарование, с томными интонациями воскликнула:
- Ах, как рада тебя видеть! Проходи, раздевайся… Какой ты стал! Возмужал вроде?
Толик с показной солидностью, старясь сделать тонкий голосок басовитым, сказал:
- Я сейчас спешу. Где у тебя текст?
Лариса кокетливо заявила:
- Сразу ему и текст подавай?.. Поговорим сначала. Ведь я тебя сто лет не видела. Садись за стол. Кофе угощу.
Толик немного подумал и кивнул:
- От горячего кофе не откажусь, а то на улице зябко.
Лариса, энергично двигая бедрами, двинулась на кухню и вскоре принесла блестящий эмалью поднос, где кроме кофе стояли открытая банка с севрюжьей икрой, конфеты и бутылка водки:
- Еще и по рюмочке выпьем! Согреешься, а то одет легко. Как студент! – заявила она радушно.
- Ну, если по рюмочке, - хмыкнул Толик.
- А как же?! Надо за встречу… -  она налила ему вместительную рюмку и чокнулась с легким звоном. – Ну, давай!
Толик резко заглотнул и, не закусив, (пожелал выглядеть стойким к спиртному мужиком) спросил:
- Ну, и где твой текст?
- Что ты заладил… Лучше расскажи, как живешь. Говорят, жениться собрался на Ольге, - Лариса вплотную подсела к нему, придвинув стул.
- Да, уже заявление подали.
Лариса хитро улыбнулась:
- А не рано торопишься семейный хомут одевать? Нагулялся бы сперва!
Толик недоуменно посмотрел на нее:
- Почему сразу ; хомут? Наоборот, думаю, легче жить станет. Все-таки дом свой, уют.
- А почему на Ольге-то? Чем так прельстила? Вроде не красавица… - с каждой фразой Лариса все больше наклонялась к нему всем пышным телом.
- Она добрая и заботливая. Свитер вот мне связала… - ткнул себя пальцем в грудь Толик, в темно-красные шерстяные узоры.
Лариса хмыкнула:
- Хе. Свитер? Да я тебе три таких свитера подарю. На базаре сейчас любые можно выбрать.
- А ты здесь при чем? – растерялся Толик.
- Как при чем? Почему ты мне жениться не предложил? – словно в шутку спросила Лариса, изучая при этом его реакцию.
Он в замешательстве разглядывал ее, не зная, что ответить, заявил:
- Слышал, у тебя полно мужиков! Видел не раз, как по улицам в иномарках с солидными кавалерами разъезжаешь.
- А может, я только тебя люблю! – ласково сказала Лариса, и ее полные бордовые губы почти коснулись его щеки.
Толик испуганно отодвинулся:
- Брось шутить.
- А я не шучу! Ты ведь меня в институте любил. На свиданья приглашал, – в той же томной интонации продолжила Лариса.
- Было дело… Но ты же отказывалась! Тебе другие парни нравились. Более решительные, что ли… Крутые! – отодвигался от нее Толик, уже чуть не сваливаясь со стула на пол.
- А теперь, может, не откажусь? А? Предложи замуж!
Толик потупился:
- Я на Ольге женюсь! Через три недели свадьба.
- Но ведь не женился еще.
- Уже гостей пригласили.
Лариса, гипнотически не отпуская из своих больших темных глаз тщетно прячущиеся и увиливающие глаза Толика, еще налила водки:
- Давай-ка, снова дернем!
Толик, думая, что после этого она от него отстанет, резко выпил и решительно встал:
- Где текст-то у тебя?
Лариса ласково взяла его ладонь:
- Господи! Тут судьба решается, а он текст.
Толик попытался отступить к двери:
- Тороплюсь я…
- К Ольге, что ли?
Толик перешел на суховатый тон:
- Надо обсудить кое-какие организационные вопросы со свадьбой.
Лариса заметила будто с глубочайшей обидой:
- А со мной уж и побыть не хочешь? Или не хороша? - и она быстро поставила свою узкую ступню, с педикюром на пальчиках, ему на колено и обнажила игриво загорелое на Средиземном море бедро. - Ты посмотри, какие у меня ножки…
Толик нерешительно и смущенно оттолкнул ее ногу:
- Красивые…
Лариса повела его руку по разрезу своего платья прямо к трусикам, прижимая крепко его разом вспотевшую ладонь к своему бедру:
- Потрогай…Смотри, какое оно мягкое, аппетитное.
Толик попытался вырвать руку и пробурчал с мукой в голосе:
- Я Ольгу люблю.
- Ее-то успеешь натрахать, когда женишься. А пока не женат, имеешь полное право со мной поласкаться.
- Нельзя.
- Дурак! Будет хоть с чем сравнить! А то кроме своей Ольги, наверное, ни одну женщину не имел? – она решительно дернула его на диван, уселась ему на колени массивным задом и, обняв за шею, со стонами начала целовать.
- Нехорошо это…- пытался сказать Толик, когда его рот на секунду освобождался перед очередным поцелуем.
- Тебя она так никогда не сумеет целовать! А уж какой я секс сейчас покажу – век вспоминать будешь! – шептала Лариса с нутряным рычанием, похожим на рычание пантеры, что набросилась на аппетитную жертву и сейчас насладится ее мясом.
- Отпусти меня! – умоляя, попробовал освободиться от ее объятий Толик.
- Позволь себе такое в последний раз… Давай еще выпьем - и в постель! – Лариса быстренько принесла на диван полные рюмки и почти насильно влила водку в Толика. Включила красный ночник и повела Толика, пошатывающегося от ее пьянящих поцелуев и водки, на расправленную заранее кровать…
* * *
Через три часа, когда Лариса с Толиком в обнимку спали, уморившись от ласк, на которые она была ненасытна и в разнообразии коих ее богатая фантазия не знала границ, раздался телефонный звонок. Лариса не хотела подходить к аппарату, думая, что звонит обиженный ухажер, ждавший ее в казино, но потом все-таки встала, решив прикинуться больной – ведь еще неизвестно, получится ли у них с Толиком, а ухажер всегда будет под рукой…
Будто абсолютно охрипшим голосом она слабо и  с сипом прошептала:
- Кто это?.. – а, услышав голос Ольги, немного растерялась и уже хотела положить трубку, но, подумав, что уж кого-кого, а Ольги-то она никогда не боялась и впредь опасаться не должна, ответила суховато: - Чего тебе надо среди ночи?
Ольга встревожено спросила:
- Толик где?..
- А я почем знаю! – ответила Лариса. - Твой жених, ты за ним и следи.
- Сказали, он к тебе пошел.
И тут Лариса довольно усмехнулась:
- Ну и пошел! А сейчас спит!..
- Позови его!
- Позвать!? Еще чего – пусть спит. Отдыхает после страстных ласк.
- Тогда я сама приду! – крикнула Ольга.
- А я тебя не впущу… Все, разговор окончен! - Лариса резко положила трубку и, шагая в туалет, размышляла вслух: - Ишь чего захотела, чтоб Толика ей разбудила…У нас с ним еще на утро любовное продолжение осталось! Я мужика, пока из него все силы не выжму, не отпускаю.
Сидя на унитазе, она вдруг с большим удовольствием представила, как сейчас мучается и страдает Ольга, не может уснуть, какие сомнения и предположения одолевают ее, и Ларисе сразу стало еще радостнее. Она подошла к Толику, разглядывая в тусклом розоватом свете его простецки мальчишеское, несмотря на бородку, лицо, припухшие от поцелуев губы, и подумала: «Пожалуй, я тебя Ольге не отдам!»
               
Гл. 3
Разбудив рано утром Толика поцелуями в самые интимные и щекотливые для мужчины места, Лариса снова показала ему такой секс, такое разнообразие и такую страсть, что Толик с выпученными глазами, лежа на кровати, долго приходил в себя, возвращаясь из какой-то прострации, и ни о чем не мог больше думать. Ларису забавляла такая его ошарашенность, ибо одно дело заниматься любовью с опытным ловеласом, который от всех сексуальных ухищрений устал, и совсем другое ; соблазнять и вводить в страсть этакого, пусть уже не евнуха, но еще «школяра» в любви, который все воспринимает с каким-то даже испугом и озадаченностью и, главное, очень свежо и искренне.
Когда они, еще томные, лежали в постели, раздался звонок в дверь и, хотя Лариса уже догадалась, кто приперся в такую рань, тем не менее, с досадой сказала:
- Кого лихоманка несет? - а, открыв дверь, воскликнула: - Ах, Оля?! Ну, входи… Как спалось? Кошмары не мучили?
- Ты почему так поступила? – холодно спросила Ольга, встав в проеме двери.
- В каком смысле? – усмехнулась Лариса.
- Оставила Толика у себя!?
- А чего?! Мужик выпил – как ночью пойдет. Вдруг милиция заберет или хулиганы побьют и ограбят?
В этот момент из комнаты выскочил растерянный полуголый Толик с засосами на всей груди и, разводя нелепо руками, пробурчал:
- Оля, так получилось…
Ольга с ужасом и пристально уставилась на него и прошептала:
- Боже, так ведь у вас здесь что-то было! Как вам не стыдно!?
- Так как-то получилось…- бубнил Толик, пожимая худыми плечами.
- Не думала, что начнешь обманывать уже до свадьбы!
Тут встряла в разговор улыбающаяся Лариса, которой эта сцена доставляла огромное удовольствие, взбадривала, адреналинчик в кровь пускала:
- Лучше до свадьбы, чем после.
- А ты... еще подругой называлась! – простонала Ольга.
Лариса засмеялась, вызывающе откинув голову:
- В этом деле подруг не бывает!
- Я тебя в свидетельницы, дура, пригласила!
Лариса развела руками:
- Вот это зря…Тут ты оплошала! Я уж, было, про Толика совсем забыла!
- Совести у тебя нет!
Лариса нашарила на тумбочке в прихожей пачку с длинными коричневыми сигаретами, щеклкнула зажигалкой и с показным блаженством на лице закурила:
- Некоторые жены моих любовников то же говорили, но так то ; жены, а ты еще Толику никто.
- Как никто?! Я его невеста!
- Но он ведь не твоя собственность! Мужик еще свободный, пусть погуляет напоследок… Правильно, Толик?
Толик быстро и  суетливо стал напяливать брюки, путаясь в штанинах, и свитер. Говорил виновато:
- Нет, нехорошо получилось.
- Ты-то, ты-то как меня подвел! Как же теперь жить с тобой будем?! ; Ольга, словно в желании спрятаться от всего случившегося, прикрыла ладонями лицо.
Лариса с ухмылкой покачала головой:
- Право, смотрю на вас – будто вам по двенадцать лет. Да сейчас все друг другу изменяют!
- По себе не ровняй, - ответила Ольга, не глядя на нее.
- А ты по себе! – парировала Лариса.
- Пошли, Толик, отсюда, - теперь Ольга разговаривала только с женихом.
Лариса поддела ее:
- А может, он останется? Чего ты им командуешь? Может, он теперь на мне женится? Может, ему со мной трахаться больше понравилось? Да и, как выяснилось, он неплохой любовник.
- Я про тебя всем нашим подругам расскажу!
- И что расскажешь? – Лариса с вызовом уперла руку в бок.
- Какая ты подлая! С тобой никто общаться не будет.
- Думаешь, я их боюсь? У меня своя жизнь, у них своя. Да и подруги у нас разные: те, с которыми ты общаешься, – мне по фене!
- Матери твоей скажу!
- Ох, ох, ох, как страшно! Я уже давным-давно, в отличие от тебя, живу своим умом.
Ольга резко развернулась и выскочила за дверь, выкрикнув:
- Глаза бы мои вас не видели!
- Подожди!.. – закричал вслед Толик, хватая курточку.
Лариса попридержала его за рукав:
- А кофе попить?! Я уже разогрела.
- Нет! Некогда… Нехорошо получилось… - вырывался он.
- Тебе что, со мной спать не понравилось? По-моему, было здорово! Ты был в ударе, я – тоже! – заметила Лариса.
- Да я не об этом… Ведь я обещал ей верную любовь! А ты соблазнила!
Лариса округлила глаза:
- А ты бы не соблазнялся! Если такой верный. Ведь тебя не на аркане тащила в постель.
- Да, виноват я… - ответил он, суя ноги в ботинки.
- Дело в том, что не такая жена тебе нужна, как Оля! Нет в ней азарта жизни, амбиций! Будете весь век куковать, от скуки мучаться… Она над тетрадками учеников станет вечерами просиживать, вместо того чтоб мужа лишний раз приласкать. Вот я из тебя человека сделаю! - Лариса резко вдавила сигарету, ломая ее и туша, в бронзовую пепельницу.
- Я итак человек! – растерялся Толик.
- По нынешним временам только полчеловека! Ты по своей психологии еще в социализме остался, нет в тебе энергии, куражу, наглости, которые в нынешней жизни нужны… Но это не смертельно. Ты парень послушный, я тебя выучу.
- Нет, я останусь с Олей! – сказал Толик и выскользнул за дверь.
Лариса придержала его за полу куртки:
- Да она тебя отныне всю жизнь сегодняшней ночью укорять будет… А может, даже на порог не пустит!
Толик умоляюще сложил на груди руки:
- Я извинюсь! – И по бетонным ступенькам пролетов быстро застучали его ботинки.
Лариса крикнула в проем лестничной площадки:
- Подумай! Для тебя моя дверь всегда открыта!
Неожиданно Толик возвратился и растерянно спросил:
- А где текст-то у тебя, который надо перевести?
Лариса умилилась:
- И вправду, тебя еще надо долго уму учить…
Закрыв дверь, Лариса выпила рюмочку водки, ибо привыкла так делать, ведя в последнее время ночную жизнь, просиживая в казино до утра; плюхнулась на кровать, раскинув руки, и громко и гортанно захохотала… В последнее время у нее немало имелось любовных приключений, но сегодняшние страсти и перипетии, которые случились благодаря подруге (теперь, конечно, бывшей) почему-то вызвали особый восторг, и она в таком блаженном состоянии уснула. Торопиться куда-либо ей не следовало, ибо числилась в туристической фирме менеджером, имела свободный график работы, да и трудилась в основном по вечерам, рекламируя бойким язычком дорогие туры на заграничные курорты и уговаривая купить путевки богатых людей в увеселительных заведениях – совмещала, как говорится, полезное с приятным.
               
Гл. 4
Ошарашенная невиданной подлостью подруги, податливостью и безответственностью жениха, Ольга кинулась домой, не разбирая дороги – она шла и плакала, и боялась смотреть на людей. Думалось, что все прохожие уже знают, в какой дурацкой ситуации оказалась, как ее унизили и обманули, и теперь смотрят с ехидцей и любопытством: дескать, как это все переживешь!? Обиднее всего было осознавать, что именно сама устроила это испытание, эту ситуацию – своей наивностью, если не сказать глупостью, решив пригласить Ларису в свидетельницы. Да, она знала, что та завистливая и хваткая, но чтоб так с ней обойтись…
Вся в слезах Ольга влетела в квартиру, упала на грудь вышедшей с кухни навстречу матери, и зарыдала еще громче.
Мать с испугом воскликнула:
- Что с тобой?
- Все…- простонала Ольга.
- Что, все? – мать пыталась заглянуть ей в глаза.
- Свадьбы не будет!
Мать растерянно отодвинулась:
- Это почему?
- Толик мне изменил!
- Откуда ты узнала? С кем? – спросила мать, тем не менее, уже успокаиваясь, так как ожидала чего-то более страшного, возможно неожиданной смертельной болезни жениха дочери…
- С Ларисой…Он у нее сегодня ночевал и сам во всем признался.
- Это, конечно, нехорошо… Перед самой свадьбой! - согласилась мать, поджав строго губы.
- Свадьбы не будет!
- Но если посмотреть с другой стороны – он ведь еще мужик свободный, не женатый…Решил гульнуть напоследок! С кем не бывает?
- Но я же не гуляю…- возразила с вызовом Ольга.
- Еще бы и ты гуляла – зачем тогда семью создавать?
- Вот и говорю, что свадьбы не будет!
- А что с гостями делать, которых уже позвали?
- Отказать…
- Но это же позор – сначала позвали, потом отказываем. Что люди про нас подумают?
- Мне все равно, что подумают. Для меня важнее, что не смогу с таким продажным человеком жить.
- Глупость какая… Ведь уже расходы сделали! Как эти деньги вернем? Столовую арендовали, музыкантам заплатили. Лучше уж свадьбу сыграть, а потом, если характерами не сойдетесь, разойтись. Сейчас за это не осудят, теперь это сплошь и рядом, а вот свадьбу отменять – это хуже, - размышляла мать, ласково поглаживая дочь по плечу ладошкой и стараясь успокоить, охладить ее пыл.
В незапертую дверь бочком виновато вошел Толик и, помолчав немного, пробубнил:
- Оля, прости, пожалуйста. Так получилось…Она позвала: дескать, текст надо перевести с английского, выпили чуть–чуть.
Мать Ольги строго посмотрела на него:
- Как тебе не стыдно!? Изменять девушке перед самой свадьбой!
Толик растерянно закивал:
- Виноват, виноват...
Ольга обернулась к нему и крикнула в слезах:
- Свадьбы не будет! Пошел отсюда!
- Видишь, как девушка переживает…- укорила Толика мать.
- Виноват…- он склонил голову кудрявую голову, переминаясь с ноги на ногу.
- Ладно, ты иди пока, а я с дочкой поговорю… Но больше так не делай!
Скорбное выражение на лице Толика сошло:
- Конечно, какой разговор. Спасибо, Анна Васильевна... – и он бочком-бочком вышел за дверь.
Проводив его укоризненным взглядом, Анна Васильевна решила, что не должна выходку будущего зятя спускать, что называется, на тормозах, а то подумает, что и в дальнейшем подобные загулы ему будут прощаться, и решила позвонить, не откладывая, его матери и пожаловаться, а заодно и за дочку заступиться перед будущей свекровью, чтоб наперед не было попыток ее обижать. В общем-то, она считала мать Анатолия женщиной весьма мудрой и рассудительной, была с ней в хороших отношениях и знала ее уже лет десять, так что надеялась на взаимопонимание.
Она взяла телефонную трубку и с тревогой сказала:
- Галина Ивановна, это Анна Васильевна тебя беспокоит. Ты не знаешь, где сегодня ночевал Анатолий?
- Думаю, у вас… Иначе бы предупредил, что домой не придет.
- У своей однокурсницы, Ольгиной подруги!
- Ну и что?
- Как что!? Они же вместе спали… Он Ольге изменил.
- Господи! Может, это навет? Чтоб их рассорить! – растерялась Галина Ивановна и  слегка  побледнела.
- Если бы…Он сам только что мне признался.
- Нехорошо-то как. Что делать-то теперь?
- Ольга моя плачет, от свадьбы отказывается.
- Ну уж так-то зачем сразу? – в голосе Галины Ивановны прозвучал испуг.
- Вот и я это говорю. Он ведь не со зла, а по доверчивости своей… Но, думаю, все утрясется. Вы только скажите сыну, чтоб так больше не делал! Это некрасиво перед самой свадьбой. Ведь уже и помолвка состоялась.
- Я ему олуху вставлю в одно место!
- Вот и ладненько. Ссориться нам, думаю, не стоит…
- Ни в коем случае. Извинитесь перед Олей за меня, что сына таким олухом воспитала.
Положив трубку, Анна Васильевна еще долго разговаривала с Ольгой, рассуждала, что всякое в жизни бывает, что нельзя раскидываться женихами, что надо уметь прощать мужчин, ибо они порой бывают как дети – припоминала подобные проступки своего мужа, Олиного отца – педагогически умно учила женской мудрости. И мало помалу Ольга оттаяла, вспомнила, что много симпатичных качеств – послушание и обязательность, честность и незлобивость - есть у Толика и решила с ним помириться, тем более что действительно мужчин хороших, с общими с ней интересами и мечтами о нормальной семье, где должны царить равноправие и взаимопонимание, вокруг почти нет – иные пьют, другие занимаются в нынешнее неспокойное и смутное время полукриминальными делами, а вот Толик, в отличие от них, живет еще советскими ценностями о справедливости и порядочности, надеется не на хитрость и связи, а на свою голову и потому занимается наукой, хотя сейчас это до обидного плохо оплачивается. Подумала она и о Ларисе, решив отныне порвать с ней всяческие отношения, а в свидетельницы на свадьбу взять порядочную подругу.
Чтоб окончательно отвлечься от переживаний и успокоиться, она принялась за домашние хозяйственные дела - постирала, перемыла полы в квартире и даже успела повязать спицами – работа по хозяйству всегда поднимала ей жизненный настрой, гармонизировала душу. 
               
Гл. 5
Проснувшись лишь к обеду после проведенной с Толиком бурной ночи, Лариса встала с кровати с мыслью, что пора действовать решительно – не уговаривать Толика, не тянуть, как малыша, за руку, а брать его в оборот, ибо из него действительно можно вылепить послушного, хозяйственного мужика и переложить на него все заботы о доме, о семье: при таком муже удобно жить в свое удовольствие, погуливать, если в этом возникнет необходимость и потребность, ездить на курорты, а он в это время будет сидеть дома и гладить белье… Хотя она и оказалась свидетелем и виновником опасной своей серьезностью ссоры между Толиком и Ольгой, тем не менее, не была на сто процентов уверена в их разладе, а следовательно, необходимо было действовать быстро и умно.
Лариса сначала подумала, что опять затащит Толика к себе в постель и даст об этом знать Ольге, чтоб их рассорить окончательно, но поняла, что Толик на провокацию уже не поддастся, один раз обжегшись, поэтому следует придумать какой-то кардинальный выигрышный ход… И ход нашелся.
Действовать решительно следовало еще и потому, что вчера Лариса узнала, сдав на днях тест, что беременна, а прерывать беременность не хотелось – боялась, что потом вообще не будет детей.
Солидно одевшись, она вызвала по телефону такси и покатила к матери, которая жила в пятидесяти километрах от города в небольшом селе. По дороге шутила с моложавым шофером «Волги», курила в открытое окошко дорогие сигареты и, поглядывая на убогие домики встречающихся по пути сел, на тусклых, изморенных трудной жизнью и бедностью, беспробудным пьянством мужей, сельских женщин, что бродили по дороге в ватниках и резиновых сапогах, думала, что никогда бы не стала прозябать в селе, и радовалась, что ее жизнь складывается весьма удачно - по крайней мере, за вечер может вить и покушать в ночном клубе деликатесов на сумму, которую деревенские женщины зарабатывают за год. Благодарила мать, которая послала ее в город учиться и помогла там с деньгами, хвалила себя, что с детских лет знала, что есть другая, легкая и праздничная жизнь, всеми силами стремилась к ней.
Подъехав к ухоженному красивому дому, который выглядел в сравнении с другими убогими домами сельчан весьма прилично, ибо мать Ларисы лет двадцать, до самой пенсии, проработавшая в колхозе кладовщиком, имела к зарплате иной (тайный) доход и могла позволить себе облагородить свое хозяйство, она расплатилась с шофером. Резким криком шуганув на лужайке перед палисадником неторопливо шастающих куриц, она огляделась по сторонам на соседние домики и постояла, давая любопытным бабам поглазеть в окошки: кто, мол, это приехал, такой нарядный, к ним в деревню? Затем важной походкой, расправив плечи и покачивая бедрами, пошла во двор, утопая длинными каблуками сапог в жирную темную землю.
Встречая ее, на крыльцо вышла крупная, жестковатая обликом мать и, с показной небрежностью разглядывая дочь, заявила:
- Явилась, красавица… Опять в новых сапогах! Кольцо вроде новое. Откуда только деньги берешь?
- Знать надо, где лежат.
- Тебе не о бриллиантах думать надо, а о замужестве – ведь двадцать восемь уже. Я в эти годы уже двоих детей имела.
- Сейчас времена другие.
- Изгуляешься вся, а потом и родить не сможешь…
- Вот и приехала о свадьбе с тобой поговорить.
- Свадьба – дело хорошее. Спасибо, что с доброй вестью прибыла, а то уж боялась, что мне в подоле принесешь.
- Не принесу… уже, - с веселой уверенностью ответила Лариса.
- Что, богатенький посватался, с кем гуляла?
- Да нет…Они все женатые, семейные, нашла тут сама одного – бывшего товарища по институту. Диссертацию, видишь ли, пишет, умный…только не тем умом, каким сейчас надобно.
- Тебе ж такие не нравились.
- Выбирать не из кого. Да и с богатым-то трудно жить – они обычно с характером, своевольные, а я и того больше. А этот покладистый, простой… Веревки из него буду вить… Надеюсь, человека из него сделаю.
- Показала бы его мне сначала.
- Скоро покажу – здесь решила расписаться. В селе, знаю, за два дня расписывают.
- А че такая спешка? Да и в городе-то, чай, покрасивше будет – машины, цветы, гости нарядные. А здесь что?!
- А мне светиться не хочется… Мы тихо, мирно, без расходов.
- Тайна, что ли, какая?
- Ясновидящая ты у меня, - усмехнулась Лариса. - Да, жениха у одной знакомой увожу.
- Боишься, скандал устроит?
- Да я сама, какой хочешь, скандал устрою. Просто лишних разговоров не желаю, все-таки нам еще в городе жить.
- Понятно… А что, в городе мужиков других не было, чтоб не отбивать?
- Так получилось, чего теперь говорить. Да и не прежние времена – сейчас все по пять раз женятся и столько же расходятся. Давай-ка лучше пойдем к председательше сельсовета – она ведь твоя знакомая, и о регистрации с ней поговорим, чтоб не тянуть.
- Боишься, женишок обратно к невесте убежит?
- Да! Так-то оно надежней будет!
- Может, сначала чайку с дороги попьешь?
- Успею еще…
Накинув куртку и теплый платок, так как на улице пронизывал порывистый осенний ветер, Клавдия Петровна с Ларисой неторопливо, с достоинством неся свои грузные тела, пошли вдоль улочки в сторону потемневшего от времени бревенчатого большого дома, на котором висела красная стеклянная табличка с государственной надписью. Клавдия Петровна с интересом, уважением и даже какой-то гордостью поглядывала сбоку на нарядную дочь, считая, что правильно дочку воспитала, хотя и растила ее одна, без мужа – вытолкнула, что называется, в люди! Теперь той не придется марать руки в навозе, работая в колхозе с утра до ночи…
Они вошли по скрипучим ступенькам крыльца в помещение и в кабинете с геранью на окошках застали дородную начальницу.
- Здравствуйте, Нина Сергеевна, - поприветствовала ее уважительно Лариса.
- Здравствуй. В гости приехала? – сказала та, оглядывая ее дорогой  прикид.
- И по делам тоже…
- Ко мне? С чего бы это?
- Регистрацию хочу здесь провести.
- Это почему?
- У нас в городе в Загсе очереди огромные – за два месяца вперед надо записываться. А вы, я знаю, за два дня можете расписать… Да и расходов здесь меньше.
- А ты что, разве бедная? Помню, как-то недавно с солидным кавалером на крутой машине в село приезжала, кутили тут, шашлыки делали. Да и наряды у тебя вон какие… - несколько завистливо заявила начальница сельсовета, которая тоже когда-то стремилась уехать в город, пристроиться к иной жизни, но не хватило смелости, да и появившаяся семья привязала – муж, любящий здешнюю рыбалку и охоту, ни в какую не согласился из села уезжать…
- Есть и другие причины. Мы хотим имущество покупать – так вот чтоб не было потом споров, чтоб все общее было.
- Ну ладно. Это ваши проблемы, а свои обязанности я с удовольствием исполню. Приезжайте с женихом, ну и свидетелей не забудьте. 
- А мы их здесь найдем – есть же у меня тут одноклассники.
- Это как хотите… - сказала напоследок начальница и долго смотрела в окно, между шторой и косяком, на уходящую по улице Ларису и думала: «Бывают же цепкие бабы – своего не упустят!»

Гл. 6
Не став звонком напоминать Толику о себе, чтоб не спугнуть его заранее и чтоб не успел посоветоваться с Ольгой и матерью над ее предложением, Лариса подъехала к концу рабочего дня к заводу, где Толик работал, на солидной иностранной машине, взятой по старой дружбе у бывшего любовника. Когда Толик вышел из проходной и направился через дорогу к автобусной остановке, она лихо подрулила к нему и открыла дверцу.
- Здравствуй, милый…
Столь эффектный приезд за ним шикарной дамы в темных очках и на блестящей машине с тонированными стеклами был для Толика очень неожиданным, и он, сглотнув от волнения, растерянно вымолвил:
- Откуда ты?
- С небес! – рассмеялась она.
- Лариса, нам не следует больше встречаться.
- Ничего слышать не хочу, - отрезала она.
- Оля тогда очень обиделась.
- Вот и замечательно. Женишься на мне.
- Брось шутить.
- Неужели тебе со мной было плохо?
- Давай не будем вспоминать.
- А я вот постоянно вспоминаю. Какая была страстная, чудная ночь! – Лариса томно закатила глазки.
- Мне после этой ночи досталось со всех сторон. И от Ольгиных родителей, и от моей матери…Убежать порой от их укоров хочется на край света.
- Зачем на край? Поедем сейчас ко мне в деревню… Дело есть.
- Опять обманешь?
- А ты не обманывайся… Надо картошку от матери привезти, пару мешков. Поможешь? А то там грязь непролазная, боюсь, машина застрянет где-нибудь в лесу, а я одна… Или ты уже такой трусливый мужик, что шага без чьего-либо разрешения сделать не способен?
- Надолго?
- Часика на три. До села пятьдесят километров…
- Нехорошо это.
- А командовать мужиком хорошо?! Что они на тебя все взъелись!? Покажи хоть раз, что ты настоящий мужик, а не рохля. Садись…Паспорт-то у тебя с собой?
- С собой…А что?
- Там у нас на днях из близлежащей тюрьмы три зека сбежали. Теперь мельтоны всех пассажиров в машинах и автобусах проверяют… Вот и зеков я боюсь…Вдруг нападут на одинокую женщину, - припомнила Лариса ситуацию, которая случилась уже с год назад, да и зеков беглых давно поймали.
- Ну ладно… Поехали.
Толик послушно сел в машину и вдруг почувствовал, что ему здесь очень хорошо и удобно и не потому, что сидения мягкие и дизайн салона радует глаз, а потому, что легко находиться рядом с такой всезнающей и уверенной дамой, которая умело ведет по шоссе машину и вообще все делает без колебаний и сомнений – поэтому самому ни о чем не надо думать, ни за что отвечать… Он к подобному привык, так как и мать, строгая учительница математики, с детства им командовала, наставляла «на путь истинный», оберегала от уличных компаний, от вредных привычек и даже указывала, что надо одеть в институт, какую рубашку, какого цвета и фасона… И теперь роль мудрой наставницы словно перешла к Ларисе, с которой хотелось ехать действительно хоть на край света, ибо верилось: она в любой непредвиденной ситуации найдет правильный выход, выкрутится...
* * *
Лариса лихо развернулась машиной на лужайке перед домом, разогнав куриц, и резко и продолжительно стала бибикать… А когда за калитку выбежала в накинутом на плечи полушалке мать, открыла дверцу иномарки и гордо сказала:
- Вот, мама, мой друг. Он меня в институте сильно любил…
Клавдия Петровна пристально и изучающе уставилась на Толика и напористо спросила:
- А сейчас уже не любит?
Лариса усмехнулась:
- Да и сейчас любит, - она игриво ткнула Толика ладонью в худощавое плечо. - Любишь?.. Молчит в знак согласия. Но главное, я его люблю и жить без него не могу.
Толик застеснялся столь высокопарных слов, опустил голову, пробормотал:
- Перестань…
Лариса с пафосом сказала:
- У меня от него будет ребенок.
Толик растерялся еще больше и вжался в сиденье:
- Ребенок? Так быстро?
- А ты разве не слышал, что женщина всегда знает не только день, но и час зачатия…Я даже уверена, что сын родится! – сказала Лариса, с претензией поглядывая на Толика: дескать, такие-то вещи, молодой человек, надо понимать, если уж начал спать с женщинами.
- Сын? – в голосе Толика прозвучало умиление, ибо в мыслях и представлениях о семейной жизни всегда мечтал о наследнике, с которым будет ходить в походы в лес, на рыбалку с удочкой: ребенок даст возможность чувствовать, что Толик возмужал и имеет, наконец, право сказать свое мнение, учить уму разуму более маленького.
- А ты хочешь сына? – спросила Лариса, видя, что зацепила Толика за живое и трепетное.
- Кто же от сына откажется? - сказал он впервые ясно и твердо.
Лариса провела Толика в дом, подталкивая сзади в спину, словно он может свернуть с тропинки куда-нибудь в сторону и раствориться за углом сарая, а там огородами кинуться к лесочку – и ищи его потом... А в горнице подтолкнула к столу и, сунув ему в руки объемистый пакет с продуктами, велела выставлять все привезенное на стол, а сама принесла из потемневшего от времени шкафа объемистые граненые рюмки и, разлив на троих водку, сказала:
- Тогда выпьем за наследника!
- Ты же за рулем… - насторожился озабоченно Толик.
- Не боись. У меня здесь все гаишники знакомые… - она выпила и проследила, чтоб выпил Толик, и взгляд этот был настолько осязаем и силен, что подталкивал рюмку под донышко прямо ему в рот. Убедившись, что рюмка у Толика пустая, она строго сказала:
- Неужели сын без отца расти будет?
- Почему без отца? – расхрабрился вдруг он.
- Так ты делаешь предложение?! – с показными испугом и как бы несмелой радостью воскликнула она и приподнялась из-за стола, словно готовая с благодарностью кинуться на шею Толику.
- Раз уж такое дело – сын, то какие могут быть сомнения…  - напустив солидности, ответил он.
- Тогда давай сразу и распишемся! Чтоб я не переживала и не страдала… - предложила Лариса.
- Когда? – глупо заморгал Толик.
- Прямо сейчас!
- Разве такое возможно? – он ошалело отшатнулся.
- В деревне все возможно. Сходи-ка, мам, в сельсовет, чтоб все приготовили для регистрации, да к Маньке с Пашкой, моим друзьям детства, загляни, чтоб свидетелями выступили. А водки и закуски у меня в багажнике полно лежит… - жестко и уверенно взяла ситуацию Лариса в свои руки и тем премного удивила и даже испугала Толика, который, округлив глаза, спросил:
- Так ты все заранее спланировала? И кольца припасла?
- И кольца… - заявила Лариса, уже не таясь.
Толик вдруг начал истерично хохотать:
- Ну, и молодец! Поражаюсь тебе…
- Правда, молодец?
- Умница! – Толик схватил со стола бутылку водки, размашистым жестом налил полную рюмку и тут же опрокинул в рот. - Нет слов… А может, так и надо жить – азартно и бесшабашно! А то я всего опасаюсь и в моей жизни поэтому ничего интересного не происходит.
- Я больше не дам скучать…- Лариса положила на его узкую ладонь свою тяжелую руку, чувствуя отныне, что он ее собственность, и показывая ему это этим уверенным движением.
* * *
Потом они идут в сельсовет, где их ждут строгие, одетые по торжественному, председательша с секретаршей и запыхавшиеся от спешки, с похмельными физиономиями Ларисины друзья детства - Манька и Пашка, одетые кое-как, но веселые от уверенности, что сегодня изрядно перепадет водочки после регистрации. Толику тоже становится весело, словно участвует в каком-то водевиле, где можно импровизировать, играть и беситься, как ребенку, отпускать шуточки и, вообще, быть со всеми людьми открытым человеком. Совсем по-другому он представлял свадьбу с Ольгой, боялся этого события, страшился и, чем ближе оно приближалось, тем неприятнее ему становилось от той ответственности, которую он брал перед женой, гостями и всеми родственниками, обязуясь провести свадьбу на высшем уровне, с машинами, с хорошей и обильной закуской и выпивкой. Ему эта ответственность была вовсе не нужна, но взволнованные разговоры Ольги, её родителей, подсчеты расходов, напряженные взгляды – все психологически давило на него, здесь же Толик ни за что и не перед кем не отвечал и подумал, что именно так надо проводить свадьбы, ведь это все-таки праздник, тем более для жениха с невестой, а не казенное мероприятие…
* * *
Мать Ларисы завидовала сейчас дочери, ибо сама когда-то влюбившись в красавца председателя колхоза и родив от него дочь, не сумела его увести из семьи, хотя очень хотела и делала для этого все – жалобные письма в райком партии писала, пыталась избить жену председателя, у местных гадалок приворот делала, но только, наоборот, оттолкнула мужика от себя. А вот ее дочь оказалась умней и хитрей и прямо из-под венца увела нужного ей человека.

Гл. 7
Переспав на пышных пуховых перинах у Ларисиной матери в деревенских тишине и покое и приехав с новоявленной женой в город только к обеду и уже опоздав на работу, Толик в безмятежно-веселом состоянии приперся домой к матери. Та открыла ему дверь испуганная и бледная и, вздохнув глубоко, чтоб хватило воздуха выпалить все, что передумала за бессонную ночь, сердито выдала:
-  Ты где пропадал? Опять у Ларисы? Я к Ольге звонила, тебя там не было… И Ольга тебя по всему городу искала! С ног сбилась, ко мне три раза прибегала.
- Все, мама… - гордо сказал Толик, чувствуя, что отныне может такое позволить по отношению к строгой матери, ибо теперь принадлежит уже не ей.
- Что, все? Ольга тебя уже почти простила… И ты опять?! В кого такой уродился? В отца, что ли - он тоже такой податливый был. Позовут его друзья: дескать, давай на троих сообразим – он и побежит! Ты тоже где-то пил?
- Все, мама… - ответил он смело.
- Чего заладил – все да все. Пойдем срочно к Ольге, я извинюсь за тебя.
- Поздно!
- Почему поздно? Еще только обед… Она как раз дома, из школы пришла.
- Я уже женат! - он ткнул ей под нос руку, где на пальце поблескивало узенькое золотое колечко
- Как?! На ком?
- На Ларисе…
- Когда успел? Вы ведь даже заявление в загс не подавали.
- Мы у нее в деревне расписались… Там это быстро делается. Вот и печать! – он достал из внутреннего кармана пиджака паспорт и развернул на странице, где стоял штамп о регистрации.
Мать уставилась подслеповато на штамп и выкрикнула:
- У тебя с головой-то все в порядке?
-  Она сказала, что беременна, что у нас будет сын.
- Как она это может знать?! Вы всего три дня назад встречались… Обманула, стерва!
- Мама, не надо ее обзывать. Она теперь моя жена и твоя невестка, - Толик весело погрозил пальцем.
- У меня невестка – Ольга и другой не надо! Срочно разведись!
- Мне с Ларисой очень хорошо – она азартная, веселая.
- А с Ольгой, значит, было плохо! Что же тогда жениться на ней хотел?
- И с ней было хорошо, но по-другому…
- Приворожила тебя эта ****ь, что ли?!
- Она мне еще в институте очень нравилась.
Мать устало опустилась на стул:
- Господи, как я теперь в глаза-то буду Ольге и ее матери смотреть?! Ведь мы с Ольгой в одной школе преподаем… встречаться волей-неволей придется. Стыд-то какой… Они же вправе мне в морду плюнуть!
- Ты скажи, я так решил!
Она с досадой и пренебрежением махнула на сына рукой:
- Что ты можешь решить… Ты же как козленочек – привязали тебя к одному месту и повели.
Раздался настойчивый звонок телефона, и мать отшатнулась от него, словно сейчас сообщат страшную весть – она чувствовала, откуда этот звонок, и не хотела брать трубку, ибо не знала, что отвечать. Потом вознамерилась сказать, что не знает, где сын и тем оттянуть неприятный разговор и выгородить сына, но затем поняла, что лучше сразу рассказать о случившемся, принять удар на себя и больше уж не мучаться и не лгать.
Она взяла трубку и трагическим голосом ответила:
- Да, Анна Васильевна… Нашелся ли сын? Нашелся…Вот передо мной стоит подлец!
- Ну что? Где опять пропадал? – спросила та.
- Все, Анна Васильевна.
- Что все?
- Он не хочет жениться на Ольге?
- Это почему? Я ее еле-еле уговорила его простить…
- Он уже успел жениться.
- Это как?
- В деревне с Ларисой за один день расписались.
На том конце провода воцарилось молчание, наконец, мать Ольги зло и недоуменно воскликнула:
- Что же такое творится-то?! Я вас отныне знать никого не хочу… - и в трубке раздались короткие гудки.
Мать Толика продолжала, оправдываясь, говорить в трубку, словно ее еще слушали:
- Ведьма она, явно ведьма… - а потом медленно и обреченно положила молчавшую трубку на телефонный аппарат.
Она представила, что, конечно, дело этим разговором не кончится, что еще будет масса претензий со стороны родителей Ольги, что соседи будут смотреть на нее косо и подозрительно, что язвительно будут спрашивать, отчего расстроилась свадьба, будут интересоваться и родственники, - а тех уже пригласили на свадьбу. Отныне ей хотелось запереться в квартире, не отвечать на телефонные звонки, никуда не выходить и никого не впускать. Появилась мысль вообще уехать из города месяца на два-три, чтоб все случившееся забылось и утряслось. Потом она подумала, что еще можно все поправить, а для этого порвать паспорт сына со злополучной печатью и получить новый, в котором печати уже не будет. И, конечно, винила себя, что единственный раз в жизни недосмотрела за сыном, выпустила его из внимания и тем порушила всю его судьбу.
* * *
Анна Васильевна, бросив трубку, рассказала, что услышала, Ольге, которая во время разговора стояла подле нее, кусая губы, с каменным выражением на лице, и в конце добавила с матюгом:
- Пошли они все на хрен! Зачем такой муж, которого можно увести из-под венца, словно теленка несмышленого!?
У Ольги потемнело в глазах, захотелось проклясть Толика и назло, в укор ему, не откладывая, повеситься в ванной или выброситься из окна – такого унижения она в жизни еще не испытывала.
Ольга, конечно, знала, что Толик человек послушный, добрый и сговорчивый и это ей нравилось, ибо мечтала о спокойной семейной жизни, видев в детстве крикливые и буйные ссоры родителей, когда никто не хотел уступать, каждый отстаивал рьяно свою точку зрения и был готов визгом доказывать свою правоту, даже ложную. Мечталось стать женой умного человека, крупного в будущем ученого, которого уважают люди, а государство дает ордена, награды и премии. Хотелось быть хозяйкой светлого гостеприимного дома, где собираются интеллигентные коллеги мужа, ведут умные беседы о квантовой физике и философии, а она их вкусно кормит и слышит в свой адрес комплименты. Она уже представляла, как говорит детям, собирая в школу: «Учитесь хорошо, как ваш папа, и вырастете такими же уважаемыми умными людьми! Не подводите его!» И теперь вдруг все мечты и чаянья рухнули, хотя были так близки к осуществлению… и поэтому-то она не знала, зачем и ради чего жить дальше.
Но через минуту мысли о самоубийстве уступили место другим, мстительным; подумалось, что не такая уж она незавидная невеста и поэтому не следует сдаваться, предоставлять Лариске повод ухмыльнуться, узнав о ее гибели, наоборот, надо доказать, что и без Толика будет счастлива!
Вытерев слезы и часто и прерывисто дыша, она сказала:
- Завтра же выйду за Витьку с нашего подъезда! Он давно по мне сохнет!
* * *
Когда отец Ольги Иван Алексеевич пришел с завода домой, отработав на станке смену, то, любивший хорошенько погулять и помнивший, как ранее в родной деревне свадьбы справляли по три дня, подумал, как взять отгулы на работе, чтоб оторваться на торжестве на полную катушку. Чтоб еще раз уточнить дату свадьбы и написать соответствующую бумагу начальнику, сидя за  кухонным столом, спросил:
- Какого числа свадьба-то?
- Свадьбы не будет! - сказала вдруг жена.
Тут только Иван Алексеевич заметил, что в доме царит мрачное, чуть ли не похоронное настроение, домочадцы прячут от него глаза, а у Ольги вообще на лице подтеки от слез.
- Это почему не будет?! – сердито воскликнул он, словно в данный момент его лишали чего-то очень важного и необходимого. Конечно, как любому отцу, ему хотелось скорее спровадить дочку к мужу, ведь уже не молодица, и наконец-то перестать выслушивать охи и вздохи от жены, что жизнь Ольги не удается…
- Толик на другой женился! – сказала Анна Васильевна. – Окрутила его бывшая подруга Ольги! 
- Когда успел? – рявкнул Иван Алексеевич и стукнул по столу кулаком.
- Сами удивляемся!
- Так этому стервецу не нравится моя Ольга? – Иван Алексеевич достал из шкафа бутылку водки, замахнул полный стакан и пошел в кладовку, где у него висела двустволка. Он был заядлый охотник на уток и теперь, сунув в стволы патроны с мелкой дробью, уже представил, как придет к Толику и всадит промеж ног заряд, чтоб все мужское достоинство оторвало. Ему показалось, что оскорбили не просто дочь, а именно его. В этот момент сзади подбежала Анна Васильевна и схватилась за ружье с криком: «Ты чего удумал, старый дурак!»
- Я не намерен прощать такую обиду! – заорал Иван Алексеевич.
- А в тюрьму не хочешь из-за своей глупости?! Ольга уж решила за другого замуж пойти! Он давно по ней сохнет!
- За кого?
- За Витьку с нашего дома!
- А…Он мне всегда больше нравился, чем этот ученый хлюпик! Настоящий хоть мужик… - и Иван Алексеевич повесил ружье на место, а потом еще выпил стакан водки для полного удовлетворения.               

Гл. 8
 Уже месяц, как расписавшись, Лариса с Толиком жили в ее квартире, часто занимаясь любовью: ранее ей приходилось постоянно кого-то для этого приглашать, кого-то обольщать, а потом с сожалением отпускать к жене, теперь же она имела своего муженька, и хотя он за секс не дарил ей дорогие подарки, зато стирал свои и ее вещи, готовил еду и подавал ей кофе в постель, а когда она, разнежившись в ванне, просила томным голосом: «Толик, отнеси меня в постель!», он послушно поднимал ее полное рыхлое тело, напрягаясь так, что вены взбухали на шее, и, пошатываясь, нес к расправленной кровати.
Сначала Лариса хотела поводить его по городским казино, чтоб похвалиться интеллигентным мужем перед бывшими ухажерами, у которых кроме апломба, полукриминальных денег и показной крутизны в голове мало чего имелось, но подумала, что именно по этой причине они не оценят Толика, а могут и брезгливо подумать: «На кого она нас променяла!? На этого хиляка…» Не повела еще и потому, что одежды у Толика, дорогой и респектабельной, не имелось, чтоб выглядел в обществе богатых людей достойно, ну а покупать ее на свои деньги не хотелось: в конце концов, он же не альфонс, пусть сам зарабатывает себе и ей!
Однажды вечером, пересчитав с ухмылкой его незавидную зарплату, которую всю до копейки передал ей, она нежно обняла его, склонившегося над компьютером, и ласково, но жестковато сказала:
- Ну что, муженек, медовый месяц мы отгуляли, пора и за работу браться!
- Я итак работаю! Вот заканчиваю разработку уравнения… - ответил он, уверенный, что упрекать его не в чем, так как действительно старается: не тратит время на пустые разговоры с друзьями, после работы бежит сразу домой, и, исполнив супружеский долг, не валяется потом на кровати ленивым довольным котом, а идет работать с чертежами и книгами. И делает это не по принуждению, а с удовольствием, с азартом, с желанием угодить жене! 
Лариса отодвинула его книги и села перед Толиком на стол в просвечивающем шелковом халатике: 
- Какое может быть уравнение во время капитализма?! Это при социализме все были уравнены, а теперь надо иметь больше чем у других.
- Вот закончу диссертацию, зарплату прибавят…
- Меня твоя зарплата, даже будь как у профессора, не устроит!
- Что же тогда делать? – растерялся он.
- То, что все умные люди – открыть бизнес! 
Толик испуганно переспросил:
- Бизнес?! Какой же я бизнес открою?.. Могу, конечно, репетиторством заняться среди студентов, рефераты им писать, курсовые, дипломные… 
- Это мелочи! На этом не разбогатеешь!
- А ты хочешь разбогатеть?
Лариса расхохоталась:
- А ты как думал?! Я хочу, чтоб у меня была домработница, чтоб я ходила в соболиной шубе, ездила на дорогом джипе! Жила в коттедже… И никому бы из баб не завидовала.
- Ничего себе запросики…- вырвалось у него.
Лариса рассердилась:
- Обыкновенные! Я что, хуже других баб? – она покачала вызывающе упругим бедром. - Лучше! Все при мне… И поэтому никому не хочу и не буду завидовать!
- Как ты это сделаешь?
- Сделаешь ты!  - отрезала она. - Зря, что ли, за тебя замуж вышла: вот и делай все для жены.
- Как?! Я рад стараться.
- Смотри на других и учись… Вон наш однокурсник Валера уже хорошо живет – на новой иномарке ездит. Между прочим, он с тобой на одном заводе работал. Откуда у него деньги?
Толик почесал затылок.
- Откуда?.. Я думаю, он выписывает с завода продукцию, которая большим спросом в стране пользуется, по низким ценам, а продает клиентам по высоким!
- А ты почему так не можешь? - Лариса обрадовалась.
- Так ведь нужен начальный капитал, склады, где эту продукцию хранить, грузовой автомобиль, на котором товар вывозить… И вообще, своя фирма с бухгалтером, кладовщиком, грузчиками. Где это у меня?
- Так ведь и у него поначалу не было! Это ему с неба не свалилось и от папы не досталось.
- Хватка, значит, деловая есть! - Толик развел руками.
Лариса жестковато произнесла:
- И у тебя будет! Или ты тупее его?
- Не тупее, но тут другой характер нужен…
- Я тебе любой характер сделаю.
- Характер человеку от рождения дается.
Лариса зевнула:
- Может, раньше и давался, но теперь у современных мужиков характер женщина лепит. И я за твой возьмусь. Пора уже. Итак, завтра же идешь в налоговую и открываешь фирму, потом шагаешь к своему начальнику и говоришь, что хочешь выписать с завода запчасти.
Толик смутился, представив своего строгого начальника, который разговаривает с ним всегда через губу, как с недочеловеком и, кажется, просвечивает насквозь холодноватыми серыми глазами.
- А если не даст? Там немало таких крутится…
- Ты на заводе на хорошем счету?
- На хорошем…Я же проектным отделом командую – один из важнейших на заводе.
- Вот видишь! Если не дадут, скажешь, что завтра уволишься.
Толик нервно застучал пальцами по столу.
- Но это шантаж!
Лариса стукнула ладонью по его пальцам, прерывая его мандраж:
- Тогда пусть зарплату платят в пять раз больше.
- Не заплатят, я ведь не на контракте, как дирекция.
- Тогда пусть дадут запчасти…- наседала она.
Толик встал и начал суетливо ходить по комнате:
- А если не дадут – увольняться?
- Дурак! Если да кабы…Ты сначала поговори, а там посмотрим.
- Ну, допустим, дадут запчасти. Куда я их дену?
Лариса схватила со стола газету с рекламой и ткнула в нее пальцем:
- Видишь, сколько здесь объявлений о продаже запчастей – ты тоже подашь. А клиенты найдутся… Вот, кстати, рекламное объявление базы, которая сдает складские помещения – вывезешь запчасти туда. И плата небольшая за аренду.
Толик тяжело выдохнул:
-  Ладно. Попробую…
Лариса осталась неудовлетворенной унылым ответом:
- И не ладно! А – сделаю! И все это с азартом, смелее, решительнее…Понял?
Толик обреченно кивнул:
- Угу… Все равно начальный капитал нужен.
- У меня есть немного в заначке, - Лариса постучала по карману халатика, думая, что, конечно, с ее-то связями она обязательно найдет несколько сотен тысяч рублей, чтоб иметь возможность раскрутить бизнес мужа.
* * *
На следующий день она, переворошив в памяти бывших любовников, отправилась к одному, на которого, как ей казалось, имела наибольшее влияние – он был владельцем торговой фирмы, привозил из столицы продукты на свои оптовые склады, а потом раздавал по городским магазинам, так что наличные деньги от продажи у него всегда имелись.
Когда она важно, не спрашивая разрешения секретарши, прошла в кабинет, где сидел Николай, он радушно встал ей навстречу с солидного кожаного директорского кресла:
- Кого я вижу! Давненько меня не навещала… Что, побогаче нашла?
- Ну тебя-то, Коля, уж всегда помню! У нас же с тобой бурный роман был…- томно ответила она, критически поглядывая на объемистый живот грузного бизнесмена и на его лысину и отмечая, что все-таки ее Толик гораздо моложе и спортивнее.
- Почему, был? Я тебя всегда люблю! – возразил Николай.
- Сомневаюсь... – Лариса кокетливо повела глазками.
- Это почему? Только свистни – в любую секунду пошлю за тобой машину, и ко мне на дачу… развлечемся.
Лариса словно бы обиделась:
- Вот именно – развлечемся. А если б любил – то замуж предложил!
- Но я же, знаешь, женат, – забасил он. - Ребенок у меня…
Лариса продолжала его укорять, чтоб довести до такого состояния, когда станет наиболее сговорчивым:
- Другие мужики ради любимой женщины семью бросают, а ты нет.
- Ну, сама посуди, зачем мне разводы, дележ имущества, скандалы – у меня в бизнесе проблем хватает.
- Вот видишь! А когда по–настоящему любят - этого не боятся,  – она ткнула в его сторону указательным пальцем с длинным ногтем, словно пригвоздив к спинке кресла.
- Не боятся те, у кого за душой ни гроша, а на хрена я должен буду по нашим дебильным законам половину имущества жене отдавать?! Чтоб жила потом в роскоши на мои денежки и с другими мужиками трахалась, – завелся он и удивленно спросил: - А чего это ты о женитьбе заговорила?
И тут Лариса похвалилась:
- Так ведь замуж вышла!
- То-то, смотрю, пропала…- Николай как-то разом потускнел и уселся обратно за стол. – Ну, и как замужем? Неужто лучше, чем гулять на свободе? Стирать надо, готовить…
- А я мужика такого нашла, который стирает и готовит! И вообще, ни в чем меня не ограничивает…
- Где такого подцепила? Такие разве еще есть?
- Представляешь, нашелся для меня один приличный экземпляр. У подруги из-под венца выхватила.
Николай усмехнулся:
- Ты всегда хитрая была! С чем и поздравляю.
Тут Лариса тяжко вздохнула и закатила глазки:
- Одна беда, шибко умный, чуть не профессор, а денег зарабатывать не умеет.
Николай, когда речь зашла о деньгах, сразу вальяжно и по-хозяйски развалился на кресле:
- Не представляю тебя без денег. Ты роскошная женщина, привыкла широко жить…
- Хочу из него человека сделать – вроде тебя.
- Спасибо за комплимент, но человек-то я так себе – бизнес всю душу вытравил, - грустно постучал он себя ладошкой по груди.
Лариса сверкнула глазками:
- Но деньги-то ведь умеешь зарабатывать.
Николай скривил физиономию:
- Скажем так – ловить рыбку в мутной водичке.
- А сейчас по-другому и не делается. 
- Пожалуй, что так… Ну и что тебя, замужнюю, ко мне привело?
Лариса еще раз внимательно посмотрела на Николая:
- Денежки мне нужны для раскрутки.
- И сколько? – разом посерьезнел он, и глаза сразу стали жесткими.
- Немного, тысяч пятьдесят – чтоб на транспорт хватило и аренду складов.
Николай прищурился, глядя в потолок.
- Деньги небольшие, только чем за услугу отплатишь?
- Я тебе их верну через месяц.
Николай сухо произнес:
- Знаешь, вредный я что-то стал. Может, ревную тебя к муженьку, но давать не хочется.
- Ты же никогда жадным не был. Мы с тобой эти деньги, бывало, за вечер в казино просаживали… - Лариса подошла к нему и положила локоток на плечо.
- Но тогда ты мне принадлежала, да и кураж был, а в офисе с чужой женщиной я скупердяем становлюсь…
Лариса улыбнулась:
- Я поняла, это намек?
- Понимай, как знаешь, но как увидел тебя, так сразу в груди и в штанах все зашевелилось, - набычился он, и лицо его стало наливаться кровью.
Тут Лариса подумала, что правильно поступила, рассказав бывшему любовнику о муже, хотя вначале сомневалась, стоит ли это делать и тем отпугивать бизнесмена. Теперь еще раз убедилась, что, наоборот, возбудила у Николая к себе еще больший интерес и похоть: ведь одно дело - соблазнить свободную женщину, с которой был много раз и от которой, вполне возможно, устал, и совсем другое - склонить к соитию женщину замужнюю, так сказать, запретный плод, и вновь себе доказать, что она все-таки, несмотря на брак, только твоя…и тем удовлетворить мужское самолюбие.
- Ладно…я согласна. Только где? – сказала она, будто сдаваясь после большой внутренней борьбы.
Николай вскочил резво, как мальчуган, и обрадовано зашептал:
- У меня здесь отличная комната отдыха. Вот туда проходи, раздевайся.
- Деньги не забудь, - прошептала она и послала ему воздушный поцелуй.
- Не забуду. Только как это мужу своему будешь изменять?
- Разве против твоих чар устоишь?! – усмехнулась она.
-  Вот это правильно! – прохрипел он довольно.
Идя на измену мужу, Лариса полагала, что, возможно, будет испытывать угрызения совести, мучительно переживать – и уже готовилась к новым, доселе неиспытанным переживаниям, которые внесли бы остроту в ситуацию, но, увы, все случилось буднично и как обычно, и это ее даже разочаровало. Просто она в очередной раз доказала, что умеет обольщать, умеет кокетничать и нравиться, что не потеряла квалификацию за время замужества, но главное получила так необходимые деньги, зная, что не будет их возвращать, и полагая, что требовать их возвращения Николай не станет. Вся измена словно свелась к тому, что почесала у себя внутри, где у нее чесалось постоянно, неким, не мужниным, инструментом… Конечно, если бы она боялась, что вдруг здесь появится муж, опасалась бы его гнева, то, наверное, испытывала бы еще и прилив возбуждения от адреналина, который впрыскивается, когда совершаешь что-то на грани фола, но она на сто процентов знала, что муж сейчас на работе и искать ее не будет – не такой у него характер.
* * *
После столь жуткого стресса - измены любимого человека Ольга, словно отрезвев, посмотрела совсем другими глазами, уже не наивными и добрыми, на этот сильно изменившийся в худшую сторону за последние годы мир, на страну, на общество, где на проспектах вдоль дороги стоят ее бывшие ученицы, малолетние девочки-проститутки, и ловят богатых дяденек на крутых машинах, где даже в школе ушлые ребята старшеклассники продают наркотики и обирают малолетних ребятишек, требуя с них деньги, и решила, что надо менять жизнь к лучшему. Веря, что доходчивым, откровенным и искренним словом можно изменить человека, как делали русские классики от литературы, ставившие во главу угла нравственные ценности, она решила писать, но не рассказы и повести, так как на это не хватало таланта, смелости и способностей, а жизненные социальные статьи. Хотелось рассказать, какие бывают добропорядочные семьи, как в них любят друг друга, как растят честными и порядочными своих детей, которые потом не становятся жуликами, казнокрадами и бандитами. Хотелось поведать, какая должна быть дружба между людьми, в том числе и женская, каким обязано быть мужское слово…
Ольга всегда, в школе и в институте, очень проникновенно и быстро писала сочинения и поэтому сейчас за пару дней написала три серьезных статьи. Принесла их в городскую газету и скромно передала через секретаря редактору, а через день он вдруг позвонил Ольге и пригласил на встречу.
- Садитесь, - сказал Ольге этот лысоватый толстенький мужчина, когда вошла в маленький кабинет. – Статьи мне ваши понравились, я их обязательно опубликую, уже отдал в набор. Но и есть к вам серьезное предложение – хочу, чтоб работали в нашей газете.
Ольга села на скрипучий стул около стола, заваленного рукописями, половину которого занимал большой компьютер, и растерянно ответила:
- Но я не журналист.
- А, кстати, кто вы по профессии?
- Учитель-филолог!
Мужчина обрадовался:
- Это почти одно и тоже. То-то, смотрю, у вас прекрасный слог. И вообще, у нас в газете половина бывших учителей…
- И кем я буду работать? Ведь эти статьи вырвались у меня на душевном порыве, а смогу ли писать обязательные материалы?
- Я вас посажу в отдел по работе с письмами от населения. Кстати, они порой такие интересные истории рассказывают, что прямо-таки романы пиши, а уж статей сколько можно написать на нравственные темы… Кладезь! Тем более, я вижу, у вас отзывчивое сердце!   
Ольга ненадолго задумалась, считая, что не вправе оставить своих любимых учеников, в которых уже вложила душу и немало сил, а потом решила, что, возможно, в газете принесет больше пользы, да и хотелось изменить свою жизнь, стать более раскрепощенной, что ли, смелой, оторвать взгляд от  учебных тетрадей, посмотреть на действительность более широким, мудрым и пристальным взглядом. И вообще, почему-то после несостоявшегося замужества было стыдно ходить в школу, ловить многозначительные взгляды учителей и с болью осознавать, что коллеги сплетничают про тебя… 
- Попробую… - сказала Ольга.
Редактор слегка погрустнел:
- Только зарплата у нас не ахти какая.
- У меня в школе – тоже! – улыбнулась Ольга.
* * *
Встретив как-то у подъезда своего дома Виктора, приехавшего в модном кожном пиджаке на подержанном, но очень хорошо подлатанном и потому выглядевшим как новенький «Мерседесе», Ольга с улыбкой сказала:
- Прокатил бы, что ли?
- С удовольствием!  - ответил он. – Садись…
Ольга уселась на переднее сиденье и велела везти ее именно по той улице, где стоял дом Ларисы: пусть та увидит ее на крутой машине и поймет, что не только она одна может соблазнять богатых мужиков, и вообще, пусть осознает, что Ольга нисколько не страдает от измены Толика. Она даже велела остановиться Виктору под окнами Ларисы, надеясь, что та выглянет в окошко и заметит ее, но, подумав, что слишком по-детски выглядит ее мстительность, попросила ехать дальше.
Она еще и еще приглядывалась к сидевшему гордо за рулем Виктору и не могла толком определиться: нравится он или нет, стоит выходить за него замуж или не стоит…Мужчина он был с виду солидный, крупный, уверенный в себе да и, судя по всему, мастеровитый и дошлый: работая ранее в автосервисе обычным слесарем, он с началом рыночных реформ соорудил в своем гараже автомастерскую, а теперь вот построил собственный небольшой автосервис, где ремонтировал иномарки. 
- Что же ты меня раньше не катал? – сказала кокетливо Ольга.
- Так ты не просила. И вообще, замуж собиралась, - пробасил он.
- Все! Теперь я женщина свободная…Можешь катать!
Виктор обрадовался:
- Правда, что ли? И далеко можно увезти?
- Да хоть на край света! – воскликнула Ольга.
-  А сначала до загса можно? – вкрадчиво спросил он.
Ольга усмехнулась:
- Пожалуй, что сначала туда…
* * *
Как Ольга и хотела, (чтоб это донеслось до Ларисы с Толиком), Виктор устроил пышную шумную свадьбу – снарядил в Загс целую кавалькаду иномарок, которые разукрасил лентами и шарами и на которых проехался с невестой по городу, громко сигналя. Отец Ольги, который всю жизнь проработал на заводе слесарем, уважая Виктора за мастеровитость, за принадлежность к рабочему классу, очень радовался свадьбе дочери; для него это явилось хорошим поводом, чтоб напиться. Счастлива была и мать Ольги, считая, что дочь вполне удачно вышла в свои-то уже, по ее представлениям, немолодые годы, за солидного обеспеченного человека. 
* * *
Ольга с Виктором стали жить в его просторной трехкомнатной квартире, где стояла дорогая мебель, огромный телевизор и мощный музыкальный центр, но царил холостяцкий беспорядок, и где Ольга за неделю наладила приличный быт. И еще она постаралась поскорее забеременеть, чтоб привязаться к Виктору, с которым все-таки чувствовала расхождение во взглядах на многие жизненные вопросы, и это у нее получилось, так что, как и положено, через девять месяцев у нее родился сын. Казалось бы, живи и радуйся, но не все удовлетворяло Ольгу: она чувствовала, Виктор что-то скрывает от нее, ибо к нему частенько приходят люди, с которыми он запирается в комнате и ведет шепотом какие-то тайные переговоры, также он считает, что жена не должна приставать к нему с дотошными расспросами, откуда он берет деньги… И наконец, он вообще не читал книг, которые она безмерно обожала. Не читал ни сейчас и, как выяснилось, в прошлом, и поэтому она не могла обсудить с ним ни прочитанное, ни какую-либо серьезную нравственную проблему. На нее вскоре напала скука, она все более понимала, что рядом с ней духовно чужой человек.
Однажды она все-таки решила подслушать, какие разговоры ведет со смурными и нагловатыми, порой в шрамах и наколках, личностями Виктор, и после этого забрала ребенка и торопливо ушла к домой к своим родителям. Виктор прибежал через полчаса за ней и растерянно закричал с порога:
- Че тебе со мной не живется?
- Я давно догадывалась, а теперь окончательно убедилась, что ты скупаешь ворованные машины и разбираешь их на запчасти или перебиваешь номера и продаешь, - сложив уверенно руки на груди, она встала перед ним в коридоре.
- Кто это тебе сказал?
- Не считай меня за идиотку.
- А тебе какая разница, чем я занимаюсь? Деньги тебе даю большие – вот и помалкивай…
- Я не хочу жить на ворованные деньги!
- Какие еще ворованные? – зашипел он, испуганно оглядываясь. -  Я сам ничего не ворую.
- Твои дружки воруют.
- Может, у иного богатея и стоит кое-чего украсть, ибо он сам своровал у государства!
- Такие тонкости меня не волнуют – обидно то, что ты в этом участвуешь.
- Опять ты за свое? Не пойман – не вор.
- Могут и поймать, а мне не хочется быть женой осужденного, не желаю, чтоб ребенок знал, что у него папа жулик. Обидно, что сын может таким же вырасти – без принципов и совести, - она укоризненно покачала головой.
- Ты факты давай, факты…
- Я слышала, сегодня тебе предлагали купить почти новую «Вольво», и ты уже отдал задаток.
- Ну и что? Кто сказал, что эта машина украдена?
- В нашей газете недавно писали, что именно машина «Вольво» была украдена у известного писателя, а самого при этом ранили из пистолета так, что уже месяц лежит в реанимации. Может, это его машина? Кровавая…
- Откуда я знаю! Меня это не интересует, - процедил Виктор, насупившись. – Мне предлагают товар – я беру.
- Похоже, что она… - вздохнула грустно Ольга.
- Держи язык за зубами… - угрожающе шепнул Виктор. – А то и нас с тобой порешат!
- Пусть это будет на твоей совести…Но тогда и ты оставь меня с ребенком в покое!
- Вернись, я изменюсь…
- Сомневаюсь! – ответила сухо Ольга и добавила грустно: - И вообще, как выяснилось, мы с тобой разные люди. Так что причин для развода много.
- Еще пожалеешь! – буркнул нервно Виктор. – Когда голодом посидишь! Чистоплюйка…
Ольга на некоторое время задумалась, но потом решительно возразила:
- Может, и пожалею, но переживу…
Когда он ушел, хлопнув дверью, Ольга обрадовалась, что нашла силы круто изменить ситуацию, пока еще могла это сделать, пока еще был только один ребенок (с двоими вряд ли бы решилась на такой смелый шаг), и понимала, что, продолжай она работать в школе, развод был бы невозможен – тогда еще не созрела до понимания, что очень многое в жизни (и хорошее и особенно плохое) зависит конкретно от человека, а это понимание и какую-то особливую совестливость и нравственную неподкупность дала работа в газете.
Некоторые знакомые развод Ольги не одобрили, ибо не могли понять, как можно оставить столь богатого мужа в наше время, когда миром правят деньги, когда людям приходится выживать и ради этого унижаться…С неким испугом приняли ее поступок и родители, которые по старинке считали, что женщине без мужа жить морально и материально гораздо труднее, да и стыд и неудобство испытывали перед знакомыми и соседями: мол, воспитали дочку какой-то не от мира сего, неуживчивой, если уж она со вторым мужиком не может по-настоящему связать судьбу… Хотя отец, узнав о разводе, как обычно бывало в сложной жизненной ситуации, замахнул стакан водки и решительно и веско сказал: «Уж одного-то пацана втроем прокормим!»   
               
Гл. 9
Открыв торгово-закупочную фирму, что оказалось делом весьма простым и не потребовало больших затрат, и получив необходимую лицензию с парой печатей, Толик направился на следующий день в кабинет начальника отдела сбыта Ковальчука, который подписывал бумаги на получение и отгрузку запчастей. Толик всячески хотел оттянуть этот момент, выискивал якобы мешающие встрече с начальником дела и отговорки, все сомневался и опасался, но как представил, что сегодня вечером следует держать отчет перед женой, так на ватных ногах отправился в кабинет, надеясь, что там сегодня не будет начальника, или он его не примет…
Но Ковальчук был на месте, и когда Толик попросил секретаршу доложить о своем приходе, та, хорошо зная его, без проволочек впустила в кабинет.
Встав у порога, Толик показал издали Ковальчуку, крупному угловатому мужчине за пятьдесят, с маленькими быстрыми глазками, лицензию, заявление и сказал глухо:
- Мне бы запчасти на реализацию подписать?
- Чего?! – показно удивился Ковальчук, наклонив голову, будто не понял.
- А что нельзя? – растерялся Толик. - Я слышал, что другие берут.
- Берут-то, может, и берут, но не такие, как ты…
- Чем я хуже? – обиделся Толик.
- Ты у нас светлая голова – зачем тебе бизнесом  заниматься? Лишние заботы на собственную задницу, – отшутился начальник.
- Жена говорит: мало денег получаю.
- Так и быть, добавлю тебе еще четверть к зарплате – и будь доволен, - сказал Ковальчук и углубился в бумаги, показывая, что разговор окончен.
Толик, было, направился к выходу и уже схватился за ручку двери, чтоб тенью выскользнуть из кабинета, но остановился, понимая, что Лариса за подобное малодушие устроит сегодня большой пропесон, и сказал:
- Жена говорит: квартиру надо обставлять и все такое…Я ведь недавно женился.
Ковальчук усмехнулся:
- Что, жена красивая?
Толик кивнул.
- Очень…
- Может, познакомишь?
- С удовольствием…- обрадовался Толик, полагая, что вопрос его сейчас решится. Но Ковальчук быстро осадил:
- Только запчасти я тебе на реализацию все равно не дам.
Толик сник:
- Почему?
- Ты прогоришь со своим характером, обманут тебя. Да и вообще, ты ни хрена в этом рынке не понимаешь. И клиентов у тебя нет!
Толик согласно кивнул:
- Может быть… Ну тогда я пошел?
- Иди…- махнул на него Ковальчук.
Стараясь поподробнее запомнить весь разговор с начальником, чтоб пересказать его жене и выглядеть при этом человеком смелым и решительным, который предпринял все возможное, чтоб заполучить запчасти, Толик вышел в коридор и встретил там рослого уверенного однокурсника, институтского товарища Валеру, который, как он знал, давно занимался бизнесом и весьма успешно, - сейчас он спешил в кабинет к Ковальчуку. С досадой, что почему-то у Валеры получается, а у него нет, Толик решил с ним посоветоваться и расспросить, как это ему удается. Он придержал его за рукав пиджака:
- Поговорить надо…
- Поговорим. А ты чего тут? Тоже к начальнику ходил?
- Да, запчасти хотел на реализацию взять, - грустно сказал Толик.
Валера поинтересовался:
- Подписал?
- Нет…но зато зарплату немножко поднял.
- Олух ты царя небесного…Ты бы хоть сначала со мной посоветовался.
- Вот и хочу, а то жена пилит – тебя в пример приводит. А ведь я, наверное, не дурнее тебя, ведь это ты у меня частенько курсовые списывал.
- Отойдем в сторону. Так и быть, по старой дружбе научу…
Валера отвел Толика в полутемный уголок в конце коридора, где обычно собираются курильщики, и, положив панибратски руку ему на плечо, сказал:
- Ты хоть знаешь, какие запчасти в ходу? Спросом пользуются? Ведь можно взять, а они потом год валяться на складе и ржаветь будут…Это тебе надо?
- Да, вопросики.., - вздохнул Толик.
- А что же к Ковальчуку сразу ползешь?!
- И какие же пользуются? – нахмурился Толик.
- Так и быть, составлю список, но этого будет мало…На реализацию дорогой и ходовой товар начальство не каждому дает. Вот за наличные – пожалуйста, а на реализацию блат нужен…У тебе есть блат?
- Нет… - ответил Толик с досадой, покусывая нижнюю губу.
- Блат он тоже с помощью денег делается. Предложи Ковальчуку процент от выписанных запчастей.
- Сколько?
- Процентов десять хватит, думаю…Я лично так даю.
- У меня сейчас денег нет.
- Вот как продашь запчасти – так и расплатишься, а если забудешь, то никогда тебе больше запчастей не видать…как своих ушей.
Воодушевленный тем, что так все просто решается, Толик заявил:
- Ну, тогда я пошел к начальнику. Давай список.
Валера расхохотался:
- Какой ты быстрый?.. Ты ему человек незнакомый – он тебя пошлет на три буквы после твоего предложения – это ведь взятка.
Толик удивился:
- Как незнакомый? Уже пять лет на заводе работаю. На планерках встречаемся.
Валера добродушно стукнул его по плечу:
- Чудак ты… Ладно уж, вместе зайдем, замолвлю за тебя словечко – скажу: мой лучший друг, помочь бы надо!
Толик крепко и благодарно, чуть ли не с поклоном, пожал ему руку:
- Спасибо… А то меня Лариса долбает – говорит, деньги зарабатывай.
Валера усмехнулся:
- Она всегда баба хваткая была. И меня пыталась окрутить, да я не поддался…- словно сообразив, что этим может обидеть Толика, он добавил: - Впрочем, у нее много положительного есть! Она настырная, огонь!
Валера повел Толика в кабинет Ковальчука, а тот по дороге растерянно думал о том, как неожиданно круто и непонятно после рыночных реформ изменилась жизнь: он, когда-то бывший в институте весьма уважаемым преподавателями человеком, которого они ставили в пример остальным студентам и пророчили блестящую карьеру, словно несмышленый пацан идет ныне за Валерой, который всегда учился на тройки и не раз был на грани вылета из института, зато теперь уверенный в себе, легко ориентирующийся в этой жизни человек, с нужным блатом и знакомствами…

Гл. 10
На данные Толиком в рекламной газете объявления вскоре нашлись клиенты, которые приехали из дальнего Новосибирска, где имели свои магазины по продаже запчастей, и захотели с Толиком сотрудничать. Всего опасаясь (обмана, подлога, фальшивых денег) но, тем не менее, радостный, что дело сдвинулось, Толик для поддержки пригласил на сделку Валеру, с помощью которого все было оформлено юридически законно, и толстые пачки купюр перекочевали в пиджак Толика, а товар отправился за тысячи километров.
Когда Толик, восторженный, появился на пороге квартиры, тщетно стараясь напустить на себя важности (дескать, я бизнесмен уже солидный) Лариса строго спросила:
- Ну что? Получилась сделка?
- Получилась… - выдохнул он, будто нес на девятый этаж на плечах что-то очень тяжелое и теперь это радостно скинул.
- Деньги где?
Толик достал из внутренних карманов пиджака две туго перевязанные шнурком и покрытые целлофаном пачки денег и протянул жене, которая уже намеревалась их выхватить, промедли он секунду:
- Вот!
- Как только тебя не ограбили – ты же простак, - она жадно схватила деньги. - Сколько тут?
- Двести тысяч.
- А тебя не обманули? – быстро, словно заправский банковский работник на кассе, она начала считать так, что купюры мелькали как карты в руках шулера. - Ты хоть сам-то считал? А то ведь ты лопух – доверчивый слишком…  - пересчитав, она радостно произнесла: - На эти деньги нужно машину купить!
- Только деньги это не наши… - Толик протянул к ним руки.
- А чьи? – Лариса отодвинулась, прижимая деньги к груди.
- Тут только десять процентов наши, а остальные я должен заводу отдать. Они же мне запчасти в кредит дали.
- А нельзя повременить? Уж очень на своей машине хочется ездить. А то вот недавно видела жену Валеры – так она уже на иномарке раскатывает, а мы с тобой только «Жигули» можем позволить…
- Пока еще ничего не можем.
Лариса обозлилась, словно у нее отнимают что-то очень ей дорогое:
- Так работай лучше!
- Стараюсь…Но жадничать не надо.
- Эх, если бы эти денежки оприходовать себе…А вернуть уже из следующей партии.
- Если я их не верну, то больше на реализацию не дадут.
- Ну тогда бери запчастей сразу на миллион!
- Это рискованно! Да и клиентов пока крупных нет, чтоб могли сразу весь товар купить.
- Так нарабатывай.
- Стараюсь…Не все сразу.
- Итак, сколько я могу из этой пачки взять? Двадцать тысяч… - Лариса их быстро отсчитала. - Ну ладно пока…на шубу норковую хватит, я о ней давно мечтаю. Моя-то уж поизносилась.
Толик несмело сказал:
- Может, эти деньги в дело пустить?
- Обойдешься, выкрутишься как-нибудь… - отрезала Лариса и уже наметила, как завтра же пойдет в магазин и купит там себе шубу из голубоватой норки.
Вообще, если она что-нибудь долго не покупала, то чувствовала себя ущербной, начинала нервничать. Сегодня она сразу воспрянула духом, подумав, что ее упорство и давление на Толика начинают приносить плоды, и решила, что натиск надо увеличить, ибо впереди забрезжили новые мечты и желания, которые требовали осуществления. Вспомнив, что сейчас отнеслась к приходу Толика без должного уважения, она быстренько исправляя ситуацию, достала из шкафа бутылку коньяка и, поцеловав мужа, сказала:
- Молодец! Давай это дело обмоем! А потом и в постельку…
* * *
Купив на следующий день шубу, Лариса пошла к жене Валеры, чтоб похвалиться и вообще посмотреть, как успешные люди живут – хотелось на них походить, к ним тянуться. Она любила делать экскурсии по дорогим магазинам и квартирам богатых знакомых, чтоб возбудить в себе чувство зависти и тем самым желание действовать. Увидев сейчас в квартире Валеры плазменный телевизор, новую газовую плиту «Индезит», новый трехкамерный холодильник удивительного красного цвета, она вновь осознала, как много в мире вещей, которые радуют глаз и душу, дают смысл существования и подумала, что все это должно по праву принадлежать бы ей, а не простоватой и не модной жене бизнесмена Кате...
* * *
Толик почти каждый вечер интересовался у Ларисы, как проходит беременность, гладил легонько и нежно ее по животу и прислушивался, не шевелится ли ребенок. Мечтал, что через несколько месяцев у него появится сын, которого обещала подарить жена, и боялся заниматься с ней любовью, говоря: «А вдруг ему будет неприятно?». Лариса при этом фальшиво улыбалась, ибо у нее давно случился выкидыш, что бывало регулярно после давнего аборта, но Толику она об этом не говорила, зная, что ее «беременность» его стимулирует, заставляет быть смелее и азартнее и вообще делает его более сговорчивым и послушным. Имея достаточно округлый мягкий животик, она могла врать ему несколько месяцев…
И все-таки наступил момент, когда он спросил: «Уже четыре месяца прошло, а он там какой-то слишком маленький?!» И тогда Лариса легла на обычное обследование в больницу на пару дней, а когда вернулась, то сообщила, что ребенок умер… Толик сразу осунулся, побледнел и горевал, тяжело вздыхая, целую неделю. «Брось переживать! Будут у нас еще дети!» - сказала Лариса, хотя ей и самой было грустно от того, что никак не может выносить ребенка, тем более сейчас, когда появился официальный муж. Но, оправдывая случившееся, она подумала: «Может, и хорошо, что ребенок не появился? Вдруг совсем не походил бы на Толика и тот догадался бы, что не отец…» Жалко потерянного ребенка было лишь потому, что отныне она не могла доить настоящего отца – крупного женатого бизнесмена, который бы не поскупился ради того, чтоб это осталось тайной от его семьи.

Гл. 11
Почти два года Лариса сдерживалась от того, чтобы чувствовать себя женщиной состоятельной, и поэтому не часто забирала зарабатываемые Толиком деньги на покупки, давая возможность раскрутиться его фирме, но от этого нетерпение только росло. Наконец, она решила, что пора начинать жить богато, на широкую ногу.
- Сколько у тебя денег на счету? - вкрадчиво спросила она Толика, когда улеглись на кровать для любовных утех, – она любила обделывать свои дела именно в постели….
- Миллиона два, но моих только двести тысяч.
- Опять ты про свое – моих, не моих. Они ведь у тебя лежат, и ты можешь пользоваться ими по своему усмотрению.
- Теоретически да…
- Так вот, у меня появилась идея – деньги эти не отдавать сразу заводу, а превратить в доллары и положить в банк. Доллар дорожает со страшной силой – по триста процентов в год! Через год эти доллары продадим, и вырученной суммы хватит, чтоб расплатиться с заводом, и нам много достанется.
- Завод дает на реализацию только на два месяца. Год они ждать не будут, - урезонил ее Толик.
- Скажешь, случились форс-мажорные обстоятельства. Мол, клиенты подвели – вовремя деньги не перечислили.
- Но на счет-то деньги пришли!
- Но ведь твой счет – это тайна и никто в него заглянуть не может. Банк не позволит, - она нависла над ним так, что ее большие оголенные груди свалились ему на лицо.
- Я обманывать не могу…Когда меня на заводе о деньгах спросят, так сразу все и откроется.
- Это не обман, это блеф. Все финансовые пирамиды да и многие банки так поступают: говорят клиентам - денег сейчас нет, ждите. Тоже наверняка в доллары деньги клиентов перевели…Так сейчас везде делается. Не ты один.
- Это дело подсудное, - пробурчал он.
- Но ведь ты же отдашь, только погодя.
- Боюсь…
- Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Да ведь и сам говорил, там, в деревне, когда женились, что живешь без азарта. Вот и начинай, - она весело толкнула его в бок.
- Опасно.
- Завтра вместе пойдем в банк и купим на все деньги доллары. Хорошо?
Толик отвернулся от Ларисы, желая, чтоб утихомирила свой азарт, но она трясла его за плечо и без конца говорила одно и тоже. Затем принесла в постель коньяк и заставила вместе с ней выпить, а потом  и заняться любовью. После такого напора, когда казалось, что из Ларисы сейчас полетят электрические разряды, и сам донельзя возбужденный, Толик выдохнул:
- Ладно…
- Вот и правильно, мой умненький…Я же говорила, что из тебя человека сделаю. И вообще, пора уже новую квартиру покупать, иномарку…Мне стыдно перед подругами – они давно все имеют, - воскликнула Лариса и стала игриво бороться с Толиком в постели, словно счастливейший ребенок. А он, сняв с себя груз сомнений и забот, вновь поверил, что Лариса и на этот раз все просчитала, и отдался под ее покровительство.
* * *
Вызвав к себе Толика через секретаря, начальник отдела сбыта встретил его мрачным видом в кабинете и пристально уставился, ничего при этом не говоря: мол, сам догадайся!..
- Вызывали? – спросил Толик скромно.
Обычно Ковальчук называл Толика по-свойски, словно малолетнего сынка, а сегодня сделал это отчужденно:
- Да, Анатолий Иванович, вызывал… Садись, рассказывай.
- А что рассказывать-то? – растерялся Толик, хотя сразу догадался, о чем пойдет речь.
- Как ты докатился до такой жизни? Ведь год назад нормальный человек был – честный, порядочный, а теперь. Приятно было с тобой работать.
- Так ведь я говорил, что деньги отдам попозже.
- Ты меня, шельмец, этими обещаниями уже полгода кормишь! – повысил голос Ковальчук и стукнул ладонью по столу. 
- Так ведь клиенты подвели… Вовремя деньги не перечислили.
- И это я слышал не раз! Ты мне лапшу на уши-то не вешай!.. Почему твой друг Валера деньги на завод вовремя отдает? Почему у него не бывает таких ситуаций?
- Значит, умный он и осторожный бизнесмен.
- А если ты не острожный, то на хрена в это дело полез? Я тебя предупреждал!
- Думал, сумею…Да я ведь отдам!
- Вот и отдавай! А то меня сильно подставил. Глядишь, скоро в суд вызовут из-за тебя. Копать начнут, что якобы с тобой в доле…
- Пока отдавать не из чего.
- Не ****и! – вдруг матюгнулся начальник. – Ты вон на новой иномарке разъезжаешь. Слышал, квартирку пятикомнатную прикупил. На какие шиши?! А я скажу: на государственные! Завтра же все продашь и деньги положишь в заводскую кассу. Понял?
- Этого все равно не хватит! Вы мне дайте еще запчастей на реализацию, тогда точно через месяц расплачусь с большей частью долга! – промямлил Толик.
Ковальчук свернул фигу и сунул ему под нос:
- А вот хрен с маслом не хочешь?!
- Да я все отдам. Я человек честный.
- Ты то, может, и честный, да вот только жена твоя баба весьма дошлая… Не приведи господь попасть под ее каблучок. Вертит тобой, как хочет! Приструни ее, пока еще есть время… Пока на тебя документы в суд не передал! Даю неделю.
- Я обязательно отдам… - пролепетал Толик.
Ковальчук махнул на него рукой:
- Иди с глаз моих долой. И без денег не приходи… А то из-за тебя уже и подо мной кресло шатается. Наш новый директор спуску никому не дает.
* * *
После разговора с начальником Толик хотел сразу поехать к жене и сказать, что тянуть с возвратом долга больше нельзя, но понял, что уговорить Ларису не удастся – настолько уже вошла во вкус красивой жизни, привыкла ездить на дорогой машине… Купив по пути в магазине бутылку водки, он направился к матери, а там выпил ее всю и стал плакать, размазывая по щекам слезы.
- Что случилось? – спросила испуганно мать.
- Устал я так жить! Устал! – простонал он, обхватив голову руками.
- В чем дело?
- Я был честным человеком, а теперь лжец.
Галина Ивановна хотела сказать, что лжецом он стал гораздо раньше, когда обманул Ольгу, но пожалела его и спросила:
- Кому ты солгал?
- Неважно… - отмахнулся он, лег на диванчик и остался у нее ночевать. А утром, не заходя к Ларисе домой, сразу уехал на работу.
* * *
Очень редко ходила Галина Ивановна к своей невестке, но теперь решила навестить, чтоб узнать, в чем причина угнетенного состояния сына. Думала, может, поссорился напрочь с женой, и желала их помирить, хотя, честно говоря, делать этого не очень-то хотелось. Не было у нее взаимопонимания с Ларисой, не было симпатий, но чего не сделаешь ради сына?..
Лариса встретила ее заспанная, и это в одиннадцать часов дня, что Галину Ивановну удивило – она знала, что Лариса давно нигде не работает и занимается только собой, но в любом случае стыдно спать до обеда…
- Сын сегодня у меня ночевал, - сказала она, думая, что Лариса ревнует его или сильно переживает из-за его отсутствия.
- Ну что ж… - откликнулась вяло та.
- Он удручен чем-то. Вы не поссорились?
- А чего мне с ним ссориться?
- Он говорит, что устал так жить!
Лариса усмехнулась:
- И чего жалуется?! Вы посмотрите, как живем… - она повела свекровь по пяти комнатам своей новой квартиры, указывая на дорогую мебель, ковры, хвастая, сколько все это стоит, и восклицала: – Так хорошо редко кто живет!
Лариса знала, что свекровь недовольна тем, что сын на ней женился, и потому сейчас, стараясь доказать, что если бы с Толиком жила Ольга, то этого великолепия он бы не имел… И она водила Галину Ивановну по квартире, словно умелый и азартный экскурсовод, показывая, какая она хорошая хозяйка, как обставила залы своего мини-дворца, какие подобрала шторы, обои. Чего-чего, а уж вкус-то эстетический она имела!
- Морально ему тяжело, - грустно сказала Галина Ивановна.
- А кому в наше время морально легко?! – воскликнула Лариса, и на этом их разговор закончился.
      
Гл. 12
Неделю не приходил Толик домой, ночуя у матери, еще по-детски наивно надеясь, что если не будет видеться с женой, не станет пользоваться предметами и атрибутами красивой жизни, на которые ушли чужие деньги, то его пожурят и простят, а потом все-таки заявился, слегка выпивший, и сказал:
- Все, Лариса! Мое дело передали в суд… Уже повестку дали, что через неделю состоится заседание.
- Так быстро? И ты не сумел уговорить этого начальника сбыта повременить? - слегка удивилась она.
- Уговаривал, как мог.
- Эх, мне бы его надо к себе в гости пригласить на чашечку кофе – я бы уговорила, - с досадой хлопнула она себя по бедру.
- Бесполезно. Наш новый директор жестко наводит на заводе порядок. Ковальчук под следствием. Уже над двумя фирмами суд состоялся.
- И что? – насторожилась Лариса.
- У владельцев имущество арестовали и дали по пять лет!
- Даже так?.. – Лариса прищурилась, сосредоточено думая. - Тогда надо что-то решать.
- Я не зря говорю: все очень серьезно… Давай имущество продадим и с заводом расплатимся.
Лариса мгновенно свернула фигу:
- А это не хочешь?! Только жить хорошо начали, как люди, и вдруг все продать! Да ни за что… Чтоб я съехала с этой квартиры!? Я так долго ее искала, сделала в ней евроремонт. Мебель итальянскую купила… Да и джип замечательный – я, что, снова должна на «Жигули» пересесть?! Вот им всем! Вот! Вот! – и она стала казать фиги во все углы, словно там находились желающие покуситься на ее добро.
- Но ведь все равно отсудят.
- Не сумеют! Не успеют…Так…Следует разработать план: во-первых, надо развестись с тобой и выписать тебя из квартиры! Не будут же меня, одинокую женщину, на улицу выгонять… Во-вторых, джип надо продать завтра же – вот на какие жертвы иду! – жестко глянула она мужа, как на виновника всего происходящего.
- А может, уже гаишникам сообщили, чтоб не регистрировали сделку по продаже машины?
- Так ведь можно по генеральной доверенности продать!.. Ну а мебель, мебель… мебель отвезу на тайный склад – пусть оценщики приходят: у меня увидят лишь голые стены и обшарпанный телевизор. И чашки расколотые… Ха-ха, - засмеялась она и стала потирать руки.
- А обо мне не подумала? – выдавил Толик.
- Что о тебе думать?! – холодно спросила Лариса.
- Ведь меня посадят!
- Ничего! Посидишь немножко, зато потом богато жить будем.
- Но как я буду в глаза людям смотреть? – он умоляюще посмотрел на Ларису, надеясь, что пожалеет.
- Не даром говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
- Но ведь это ты меня хочешь в тюрьму посадить.
Лариса удивленно округлила глаза:
- Я?.. Ничего страшного – в нашей стране и честные люди сидят.
- Но я ведь должность хорошую занимал, диссертацию написал.
- Ничего! У нас в стране и академики сидят. Вчера еще, глядишь, большим человеком был, министром, из телевизора не вылазил – а сегодня уже на нарах. Такова жизнь… - она развела руками.
- Тебе, вижу, меня не жалко?
- Чего ты заладил?! Тут о делах надо думать – быстрее намеченное провернуть… Иди, грузовик заказывай, чтоб мебель перевезти, а я в ЖЭК побежала тебя выписывать.
- Лариса…Может, кредит в банке взять и все-таки расплатиться?
- А потом банк начнет деньги требовать – это что, лучше?!
- Но я не хочу в тюрьму, - Толик крепко схватился за косяк двери, словно за ним уже пришли конвоиры и сейчас поволокут.
- Чего стоишь, как истукан? Быстро действуй, как я приказала! А потом еще в районный суд поедем, чтоб нас быстренько развели…Там у меня родственница работает! – приказала жена.
Толик смотрел на её приготовления и с ужасом понимал, что изменить ситуацию не может, не в его это власти, даже пусть встанет перед Ларисой на колени. Вообще, он с детства боялся милиции, а тем более суда, и считал, что никогда не будет под следствием, а оказалось, час сей грядет…И что самое обидное, не по его вине, ибо он абсолютно не желал шикарной жизни, не пользовался ее благами, не ездил в отличие от жены на заграничные курорты и даже машину его водила Лариса, а он предпочитал ездить на автобусе…

Гл. 13
На суде Толик выглядел на удивление спокойным, ощущая, что все происходит словно не с ним, заискивающе улыбался строгому прокурору со звездочками подполковника, а когда импозантная женщина-судья суховато зачитала приговор, что осужден на пять лет колонии с конфискацией имущества, только растерянно заморгал и покорно опустил голову. Заплаканная мать крикнула ему: «Потерпи, сынок. Жизнь на этом не кончается! Вернешься и заживешь по-новому». Может быть, срок дали бы меньший, если б наняли хорошего адвоката, но Лариса пожалела денег и вообще не пришла на суд. Его увели в камеру, а через несколько дней увезли в автофургоне с зарешеченными окошками к месту отсидки за двести километров от города, где жил.
Ему выдали темный тюремный костюм с биркой на груди и поместили в барак, где находилась еще сотня заключенных разных возрастов и национальностей, и он, забившись на втором ярусе в угол железной кровати, сидел там бледный и испуганно осматривался по сторонам.
Вскоре в комнате отдыха, где все собирались на просмотр телепередач, к Толику подошел в синих наколках на кистях рук молодой мужик с хитроватой ухмылкой и спросил:
- Новенький, вижу…
- Да… - ответил доверчиво Толик, словно ему как ребенку протянули конфету, ибо хотелось с кем-то по-доброму общаться в этой гнетущей обстановке.
- За что попал?
- За растрату заводского имущества.
- Сколько дали?
- Пять лет.
- Что ж, похлебаешь баланды. В первый раз, что ли?
- В первый.
- А что умеешь делать?
- В каком смысле?
- Руками!
- Я хороший технолог. Диссертацию написал.
- Значит, будем звать тебя «доктор наук».
Толик согласно кивнул. Мужик мелко и глуховато захохотал, поглядывая на дружков и словно приглашая их принять в допросе новенького участие:
- Жить здесь - это тебе не иксы на игреки умножать!
- Я понимаю... – Толик ласково улыбался в ответ.
- Ты парень, я вижу, покладистый и вообще задница у тебя мягкая! – мужик вдруг хлопнул Толика ладонью по попе. – Отъелась, пока диссертацию-то писал.
На следующий день, когда заключенные скопом пошли в большую и мрачноватую с виду баню, к Толику в душевую кабину зашли трое зеков и в том числе мужик, которому он доверился, думая найти в нем защитника, завернули ему руки за спину, нагнули головой к кафельной стенке и изнасиловали. Домашний, выросший под опекой матери, Толик даже и представить не мог, что такое бывает, что кому-то из мужиков хочется иметь другого мужика – ведь это так противно вместо нежной женской вагины, которая приятно обволакивает со всех сторон, совать член в вонючее жесткое отверстие. И он даже не сопротивлялся, не понимая, чем это грозит в дальнейшем, и сначала подумал: «Ну, если им так хочется, если уж так соскучились по женскому полу, то от меня не убудет».
У зеков к «опущенным» было особое отношение и вскоре к Толику стали приходить и другие зеки, а когда он попытался возразить: мол, сегодня я, ребята, устал, ему просто надавали по роже…и сделали свое дело. Вскоре многие зеки стали его сторониться, обзывать «Петухом», перестали садиться рядом в столовой, посылали на самые тяжелые работы и, вообще, вели себя с ним, как с заразным изгоем. 
* * *
Однажды в бараке к угрюмому Толику, уже готовому повеситься от унижений, подсел новый зек – крепкий молодой мужичок с накаченными бицепсами и мощной шеей, мастер спорта по восточным единоборствам, который сел за рэкет; держался он независимо и особняком, остальные зеки его побаивались.
- Ты чего, мужик, позволяешь себя обижать? – жестко спросил он Толика.
- А что я сделаю, если они меня бьют? - и Толик горько и тоненько заплакал.
- Не трусь, сдачи давай…
- Так они же ножичком напугали…А я бы еще пожить хотел: мать у меня одна, ее жалко.
- Чем жить опущенным – лучше подохнуть.
- Я и драться-то не могу. Никогда в жизни не дрался – в школе и институте в отличниках ходил.
- Хочешь, научу?! Ты, я вижу, парень жилистый и резкий. Ну-ка ударь меня! – мужик толкнул Толика в грудь. - Давай, бей…
Толик обреченно ответил:
- Я человека не могу даже в грудь ударить, а в лицо тем более.
- А ты попробуй. Вставай, рохля… - он поднял Толика с кровати за шкирку и крикнул: - Бей меня, бей…
Толик встал, опустив руки плетьми:
- Я не могу человека бить.
- Привыкай, в нашей поганой жизни пригодится.
Толик несмело и тихо толкнул его:
- Вот так?
Парень вдруг рассердился и презрительно процедил, провоцируя его:
- Ну ты и мудак! Тварь, умей защищаться… Бей, скотина…Петух!
Толик  замотал головой:
- Не могу.
- А жопу можешь подставлять? Получай! - он сильно и больно пнул его под зад. У Толика вдруг потекли слезы, но это были не обычные слезы, они уже не сопровождались плачем и всхлипами, они были молчаливыми, и Толик со странной злобой, потеряв контроль за ситуацией, кинулся на мужика и начал его так колотить, что тот еле успевал отбиваться. Толик себя сейчас чувствовал маленьким зверьком, на которого накидывается лев, – зная, что все равно придется умирать и быть скушанным, тот пытается подороже продать свою жизнь! И хотя Толик никогда не занимался боксом, его удары были интуитивно, на подсознательном зверином уровне точны и болезненны, так что парень отступал, а потом удовлетворенно крикнул:
- Все, все, хватит, молодец…
Но Толик, забыв, что тот его лишь нарочно, с добрыми намерениями спровоцировал, продолжал бить.
- Хватит, говорю, - уже сердито крикнул парень и приемом свалил его на пол.
Тут только Толик успокоился, словно разом отрезвев, и виновато спросил:
- Что это было?
Парень удивленно воскликнул:
- Да ты дрался, как зверь! Слушай, а ты, оказывается, скрытый псих! Ты ведь и насмерть можешь забить.
Толик развел руками:
- Сам не знаю, как получилось… Извини. В первый раз такое со мной.
Парень ободряюще похлопал его по плечу:
- Ничего, ничего. Это нормально – так и дальше действуй, если обижать начнут. Быстро отстанут. Да и я помогу.
 
Гл. 14
Спрятав дорогую мебель, продав машину и выписав мужа из квартиры, Лариса, чтоб не расстраиваться, ибо Толику уже ничем не поможешь, постаралась вытолкнуть его из памяти, а когда пришли описывать имущество, грустно провела двух женщин-оценщиц по  пустой квартире, где поставила лишь пошарпанные тумбочки, старенький холодильник и черно-белый телевизор. «А где у вас вещи? – спросила удивленно одна из оценщиц. – Ведь если сумели приобрести такую дорогую квартиру, то, наверное, могли бы купить и хорошую мебель?» - «А это все муж куда-то вывез перед судом! - соврала Лариса и жалобно добавила: - И вот оставил меня одну без средств, в таком незавидном положении!»
Так оценщицы и ушли ни с чем, хотя наверняка не поверили ее словам.
Посидев с месячишко дома, показывая этим затворничеством всем знакомым, что якобы очень страдает, Лариса вскоре заскучала по мужикам: существовать без кокетства, без мужских гормонов такой долгий срок - это было выше ее сил, и она направилась к подруге Дине, которая собрала дома вечеринку по случаю своего дня рождения:
- Привет! А ты неплохо выглядишь… - сказала она, встретив Ларису в прихожей.
- Спасибо, что позвала. Не забываешь!
Дина усмехнулась:
- Я сначала сомневалась - думала, ты не согласишься без мужа придти.
- Ха-ха. Я что, и сама должна рядом с ним на нары лечь? Или в монастыре себя добровольно запереть? Нет уж. Проворовался – пусть сам сидит…А я гулять буду, - вызывающе дерзко ответила Лариса.
- Вот и правильно.
Лариса с нескрываемым интересом заглянула в проем двери - в комнату, где за столом сидела веселая компания, слышались возбужденные мужские голоса, и спросила томно у подруги:
- Нет ли здесь солидного самца?
- На вечерок? – поинтересовалась Дина.
- Сначала на вечерок, а потом посмотрим. Я женщина свободная.
- Это как? Развелась, что ли? – удивилась Дина.
- Еще нет, но думаю…Все, что можно было от Толика взять, я взяла.
Дина загадочно улыбнулась:
- Вот как… Но ведь Толик научился зарабатывать.
- У него получалось готовой продукцией торговать, а вот придет из тюрьмы – ему больше товар не дадут. Он уже себя дискредитировал. Лучше я другого мужа найду… Показывай, кто тут из мужиков свободный? – быстро осмотрев себя в зеркало в прихожей, Лариса смело шагнула в комнату к шумной компании.
Дина указала ей глазами и шепнула:
- Вон тот, светловолосый.
Лариса беглым взглядом оценила его:
- А он ничего…Не женатый?
- Развелся недавно.
- Уже хорошо. Богатый?
- Вот этого не знаю…
- Узнаем.
Лариса посидела немного за столом, выпила рюмочку коньяку, а потом ухарски сказала, поглядывая кокетливо на светловолосого мужчину:
- Кто составит женщине компанию покурить?
Когда вышли в коридор и он, давая огонек, поднес зажигалку к ее сигарете, Лариса, сладко затянувшись дымом, сказала, протягивая ему холеную руку для пожатия:
-  Лара…
Светловолосый ответил:
- Иван…
Лариса брезгливо поморщилась:
- Какое-то простоватое имя.
- Родители дали в честь деда.
- А сам-то имени не соответствуешь?
Иван растерянно удивился:
- В каком смысле?
- По характеру.
- А какой у Ивана должен быть характер?
- Русский, народный… - усмехнулась Лариса.
- Но уж, конечно, не еврейский… - пошутил он.
- Вот это жаль.
- Евреев уважаете?
- Уважать не уважаю, но ценю за некоторые качества. Знают, где деньги ухватить.
- Хватать можно по разному – честно и нечестно.
- А мне большой разницы нет, лишь бы в тюрьму за это мужик не сел.
- Кое-кого из евреев садят…- ответил Иван. – Например, Ходорковского.
- Редко, а остальные процветают. В губернаторах числятся, футбольными командами в Англии владеют.
Иван пристально посмотрел на нее:
- Я вижу, вы себе такого мужа хотите?
- Не отказалась бы.
- А мне кажется, что гораздо важнее любовь, – с затаенной грустью сказал Иван. - Вот кончилась у нас с женой любовь – мы и разбежались, несмотря на достаток.
Лариса громко засмеялась:
- Любовь? Хе. Ненадежная штука, хотя так хочется узнать, что это такое. Может, покажете?
- Рассказать?
- Зачем рассказывать! Я о ней и сама в книжках немало считала, а вот в жизни не видела. Хочется руками потрогать. Давайте встретимся…у меня.
Иван слегка стушевался:
- Хорошо, но только, к сожалению, не сегодня. У меня по расписанию встреча с детьми…
Лариса была уязвлена тем, что он из-за детей отказывается провести ночку с такой яркой и страстной бабой, и списала его отказ на то, что он еще не был с ней в постели и не может по достоинству ее оценить. Она суховато сказала:
- Давай завтра. Вот моя визитка.
* * *
Утром Лариса проснулась радостной, полагая, что сегодня проведет опять, как было до женитьбы, замечательный денек в общении с интересным страстным мужчиной и вновь испытает чувство удовлетворения от того, что нравится мужикам, что умеет их обольстить, подчинить себе. Она чувствовала себя охотницей, которая имеет в своем арсенале множество уловок и женских хитростей, чтоб удачно накинуть аркан на мужскую шею… Да, она могла бы пригласить на встречу какого-нибудь из бывших любовников, но тогда не получилось бы новизны, азарта – ведь куда приятнее заманить в сети новую жертву, чем пользоваться уже пойманными ранее…
В назначенное время раздался звонок на мобильный:
- Это Иван…
Лариса томно ответила:
- Приятно слышать.
- Вы сейчас свободны?
- Я  всегда свободна.
- А как к вам подъехать? Звоню из старого района…
Лариса, думая, как объяснить Ивану месторасположение своего дома, стала привычно рассказывать, как она доезжает на машине:
- Проезжаете по проспекту Мира…до улицы Строителей, сворачиваете…
Иван ее перебил:
- Вы мне, пожалуйста, подскажите номер автобуса или трамвая.
Лариса осеклась:
- Так у вас, что, машины нет?
- Была, но я жене оставил. Я все ей и детям оставил: квартиру, имущество.
Лариса задумчиво и холодно произнесла, растягивая слова:
- Вот как?! А вы говорили: имя не соответствует характеру… Прощайте.
Иван растерянно произнес:
- Но я куплю, я же работаю.
- Не люблю альфонсов,  – отрезала она. - Вот когда купите, тогда звоните.
И положила резко мобильник, процедив брезгливо:
- Тьфу, что за мужики пошли…На меня, такую богатую, губу раскатал, а у самого даже машины нет?!

Гл. 15
Когда Галина Ивановна открыла на звонок квартирную дверь и увидела Ольгу, то сразу инстинктивно захотела бывшую невесту сына обнять – таким родным она показалась человеком, хотя и не общались с ней уже с год. Однако, не зная, как Ольга к этому искреннему порыву отнесется, Галина Ивановна осадила себя и лишь радушно пригласила гостью в дом.
Ольга вошла и скромно и смущенно сказала:
- Вот и я, Галина Ивановна.
- Давненько мы не виделись… - грустно вздохнула та.
- Все как-то повода не было.
- Что уж, какой повод?! Мой-то сынок как с тобой обошелся. А ведь любил он тебя, любил…Поверь мне.
- Да и я любила, - вздохнула печально Ольга.
- Как же так? Не смогли мы с одной хитрой бабой справиться. Как она его быстро окрутила, сучка! Я ведь с ней всего пару раз потом встречалась…И сразу она мне не понравилась. Чем же она его взяла?
Ольга тихо заметила:
- Она женщина яркая, модная, шустрая, с большим опытом общения с мужчинами – знает все их слабые стороны.
- Не иначе, как мандой приворожила. Да и беременная разом заделалась. Подозрительно быстро. А потом ребенок куда-то пропал. Явно обман был!
Ольга перевела разговор:
- Я слышала, Толик в тюрьму угодил?
- Да, горе-то какое! Думаю, Лариса к этому руку приложила. Да и добрые люди говорят, что гуляет она без него.
- Я тоже об этом слышала. Но для нее это не проблема – она всегда такой была.
- Ты это все моему сыну раньше бы поведала и меня бы просветила… А теперь и не знаю, что делать?!
Ольга сказала:
- Я хочу съездить к нему. Не подскажете, где он сидит?
Галина Ивановна воскликнула обрадовано:
- Как не подскажу! Только тебе-то это зачем?..
- Да я без дальнего прицела. Просто желаю морально поддержать его, - ответила смущенно Ольга, отведя взгляд. Хотя правда заключалась в том, что в последнее время она действительно скучала по Толику, вспоминала о нем, о разговорах с ним и совместных мечтах и хотела, если представится такая возможность, попытаться что-то склеить...
- Ой, спасибо, милочка! Это ему сейчас очень нужно. А то письма такие грустные пишет, что боюсь, как бы руки на себя не наложил, - произнесла с умилением Галина Ивановна, а потом с досадой воскликнула: - Так ведь не пустят тебя к нему на свидание. Только родственникам встречи разрешают и членам семей…Да и то через стекло и по телефону.
Но у Ольги в противовес этой закавыке был разработан план, и она уверенно сказала:
- У меня есть на это полномочия…
* * *
  На следующий день Ольга пошла в управление по надзору за местами заключения, показала подполковнику с мирной доброй фамилией Голубев корреспондентское удостоверение главной газеты города, бумагу-просьбу от редактора газеты и заявила, что хочет написать статью об осужденных из города, которые отбывают срок в №-ской колонии. Молодой подтянутый подполковник, весьма приятной внешности (почему-то ранее Ольге казалось, что крупные милицейские чины всегда обрюзгшие и неряшливые), принимая ее в кабинете, внимательно посмотрел и суховато спросил:
- Есть вопросы по следствию? Может, заключенные жалобы пишут?
- Таких вопросов нет. Меня интересует моральная сторона дела. Вот, например, Анатолий Петров, человек из интеллигентной семьи, кандидат наук, не пьяница, попадает в тюрьму. Что его на это толкнуло, какие нравственные принципы он переступил? Хочется уберечь от подобного других людей…
- У каждого свои принципы… - философски заметил подполковник и подписал разрешение на посещение колонии.
* * *
Оформив на работе командировку, Ольга поехала к Толику в колонию, прихватив с собой продуктов, а также сигарет и чай – знакомые сказали, что именно это пользуется среди заключенных наибольшим спросом и служит даже денежным эквивалентом, хотя сейчас при любой колонии есть буфет, где это можно купить.
Начальник колонии, суровый скуластый майор с хмельным лицом, узнав, к кому она приехала, поинтересовался, кто она: жена? сестра? или просто родственница?
- Корреспондентка из газеты! – ответила Ольга уверенно, как привыкла это делать за последнее время, чувствуя за собой силу и авторитет средств массовой информации, которые в стране стали называть «четвертой властью», и показала разрешение на встречу с заключенными и свое служебное удостоверение.
Майор как-то разом напрягся и с подозрением спросил:
- Что, жалуются на условия содержания?
- Меня интересует чисто нравственная сторона, - ответила Ольга и спросила: - А почему вы все так этого боитесь?
Майор слегка помягчел:
 - Это хорошо, что не по правам человека. А то к нам всяческие дамочки из правозащитных организаций зачастили… Достали, честно говоря! То на малую сумму заключенных кормим, то тесно им в бараке, то еще к чему-нибудь придираются. Но ведь надо понять, что здесь не курорт для фраеров, где они будут отъедаться и на пляже полеживать в перерывах между бандитскими налетами!
Еще раз внимательно прочитав разрешительную бумагу из управления, майор объяснил Ольге, какие существуют строгие условия встречи с заключенными, велел оставить вещи, кроме диктофона и блокнота, в его кабинете, а сам приказал своему заместителю, моложавому лейтенанту, пригласить в комнату свиданий Анатолия Петрова из пятого барака…
  Когда его ввели, похудевшего, Ольга сразу отметила, что в его светло-серых глазах, всегда мягких, появился холодный, металлический блеск.
- Здравствуй, Толик, - сказала она ласково.
- Как ты меня нашла? – растерялся он, хотя в этом вопросе послышалось и другое: мол, зачем ты меня нашла, мне и без этой встречи больно…
- У твоей матери спросила.
- И вообще, как ты сюда попала? Даже матери с нами только через стекло разговаривают…а тебя допустили в комнату свиданий, - удивился он.
- Я ведь сейчас в газете работаю, приехала по заданию редакции написать о заключенных статью. Но главное, хотела тебя поддержать.
Толик сухо ответил:
- Сам виноват, сам и расплачиваюсь. За глупость свою.
- И моя вина есть, - грустно сказала Ольга.
- В чем же? Ведь это я тебя предал, - Толик отвел взгляд.
- Что была столь непреклонна в обиде. Даже сейчас с трудом себя настроила к тебе поехать.
- Ты здесь ни при чем. Это я слизняк, - он сжал до посинения лежавшие на коленях кулаки.
- Ты не слизняк. Ты просто добрый и доверчивый. Я это всегда знала, но в глупой обиде оставила тебя один на один с этой хищницей… Хотя понимала, это к добру не приведет. И вот ты здесь.
- Поделом! – отрезал Толик.
- Дальше-то как жить будешь?
- Еще не знаю…Что-то надо решать.
- Обращайся ко мне, если будет совсем плохо.
Толик слегка оттаял и уже нежнее сказал:
- А у тебя как дела в личной жизни?
Ольга отмахнулась:
- Пожила с одним бизнесменом в браке назло тебе, сына родила, но быстро с мужем расстались…Почему-то постоянно о тебе думаю. Ведь как могло быть все хорошо…
У Толика подозрительно защипало в глазах, он подумал: «А ведь это мог быть бы мой сын…» - и грустно сказал:
- Прошлое не вернуть.
За разговором, который не очень-то клеился, время пролетело быстро, и конвоир-сержант, который находился около них и пристально поглядывал, не передаст ли посетительница что-нибудь запрещенное заключенному (например, наркотик или оружие), не будет ли он ей угрожать, посмотрел на часы и сухо сказал:
- Все. Беседу заканчивайте.
Вставая и пожимая жестковатую от постоянной физической работы в столярном цехе (это ведь не за компьютером работать над диссертацией) руку Толика, Ольга напоследок ласково сказала:
- Если хочешь, я буду приезжать?
Толик отрицательно покачал головой:
- Не надо. Мне тяжело в твои глаза смотреть… Да и выпустят меня скоро досрочно. Обещали по амнистии.
Ольга ободряюще улыбнулась:
- Ну, тогда до встречи на воле.
- До встречи, - обернулся Толик, уходя за решетчатую железную дверь.
Проводив его оптимистичным взглядом, Ольга включила диктофон, достала листочек с вопросами и морально приготовилась к встрече с другими заключенными из их города, чтоб написать о них. О Толике она упоминать в своей будущей статье не собиралась, пусть даже и под вымышленной фамилией, ибо это было слишком больно для нее и для их общих знакомых, но задание редакции, тем не менее, следовало выполнить, отработать не такие уж щедрые командировочные (она своих денег на поездку больше потратила) и, конечно же, попробовать своей статьей уберечь от горестной доли заключенного многих людей.          
               
Гл. 16
Получив на руки бумагу о досрочном освобождении, личные вещи и билет на поезд до родного города, Толик вышел из дверей колонии и остановился, не зная куда идти. Ему не хотелось ехать в свой город, ибо придется встречаться с давно знакомыми людьми, родственниками, соседями, рабочими завода, которые все знали, что он отсидел срок. Казалось, они будут смотреть на него с осуждением, игнорировать или ехидно спрашивать: «Ну, как там в колонии? Не шибко обижают?» Он знал, что на свой завод работать все равно уже не пойдет по чисто психологическим причинам, да и, наверное, не возьмут его (завод обокравшего) обратно… Понимал, что и жена, которая сделала с ним якобы фиктивный развод, не слишком-то ждет, так как писала ему за три года отсидки только четырежды и всего лишь разок приезжала, чтоб взять с него согласие на развод и утрясти какие-то дела с имуществом… Но так как податься больше было некуда, и подумав вдруг про Ольгу, в глазах которой во время свидания увидел искреннее чувство нежности, он отправился по месту назначения, а уже в городе, посидев в сквере на лавочке и дождавшись темноты, незамеченным никем, прошел по улице в дом матери, где стал отлеживаться…
Он вел долгие беседы с матерью, которая на радостях кормила его целый день вкусненьким, наваристыми борщами, домашними пельменями, любимыми им пирожками с капустой, откармливая после скудных казенных харчей, и думал, как будет жить дальше…
На третий день мать сказала:
- Позвони Ольге-то. Не зря ведь она к тебе в колонию ездила, не зря.
- Я еще не все обдумал, - процедил Толик.
- А чего думать-то. Бросай скорее Ларису – и начинай жить с Ольгой. У нее хоть и ребенок, но это не помеха. Хороший мальчуган, я видела, да и маленький совсем – тебя за отца будет считать.
- И что, я с пустыми руками должен новую жизнь начать? Работал, работал, а оказался у разбитого корыта… Стыдно перед Ольгой будет!
- А ты мечтаешь у Ларисы что-то забрать? Сомневаюсь.
- Сама отдаст! Куда денется.
- Держи карман шире! – отмахнулась обреченно мать.
- Все я заработал, она же только тратила. Да и вообще, вдруг она изменилась… Гордыню смирила. Может, снова заживем?! – подумал вслух он.
- Может, и заживете, да только она опять тебя в авантюру втянет.
- Теперь я уже ученый!
- Богом прошу: позвони Ольге или я сама позвоню!
- Не вздумай – я тогда вообще уйду из дома, уеду из этого города, - отрезал он.
- Так решай быстрей, что делать-то будешь…
- Не гони, мать, не гони… Мне еще привыкнуть надо к своему новому статусу. Понять, как буду людям в глаза смотреть. Боюсь я их.
Впервые в жизни он назвал ее не «мама» и это резануло Галине Николаевне слух – она поняла, что в сыне действительно что-то сломалось.
* * *
Зная, что другие бывшие заключенные (как это не раз замечал) наоборот ведут себя так уверенно и даже нагло, будто не в колонии сидели, а по путевке от профкома за хорошую работу в долгосрочный отпуск ездили в дальние теплые страны, Толик через несколько дней встрепенулся и решительно направился к Ларисе, чтоб понять, что она ему предложит... Без этой информации он не мог пойти к Ольге и что-либо решать, да и идти, честно говоря, без денег не хотелось: ведь, как Лариса обещала, когда он вернется из заключения, то будет весьма обеспеченным…
Лариса, которая знала об освобождении Толика, тем не менее, из гордости и чтоб показать, что и впредь не будет его искать и жалеть, не пошла к нему домой, а теперь встретила с напряженным ожиданием: дескать, каким ты стал? Как себя поведешь? Сказала с натянутой улыбкой:
- Привет, дорогой муженек… Отдохнул в тюрьме-то?
- Посиди сама – тоже так отдохни, - сухо ответил он, встав у порога и чувствуя себя здесь почти совсем чужим.
- Да нет уж, уволь… - усмехнулась она и, словно делая большое одолжение, добавила: - Ладно, давай покушай с дороги. А потом и любовью займемся. Соскучился, наверное, в тюрьме-то без женской ласки?
- Знаешь ли, об этом почему-то совсем мало думалось, - процедил он.
- А может, ты евнухом стал? И меня не хочешь? – игриво повела бедром Лариса и по привычке полезла рукой ему в штаны.
Толик жестко ее оттолкнул:
- Давай о серьезном поговорим.
- Это и есть самое серьезное. Если ты не соскучился, то я изомлела здесь вся за твое отсутствие.
- Сомневаюсь… - холодно произнес Толик, уже знающий от матери о любовных похождениях Ларисы во время его отсидки.
- Не веришь? Может, тебе кто дурного про меня сказал? – она пристально посмотрела ему в глаза, а потом достала из шкафа водку и налила обоим по рюмке.
Резко заглотнув водку, Толик прохрипел, сам удивляясь собственной смелости:
- У тебя это место не заржавеет.
- Да, не заржавеет… - сказала Лариса с вызовом и перешла в наступление: - А я вот слышала, тебя Ольга в колонии посещала! Может, ты с ней там трахался, раз меня игнорируешь?
- Прекрати! - Толик сжал кулаки.
Лариса посмотрела на него пренебрежительно, как на мелкую букашку:
- Чего?! Ешь, пока дают, а завтра кормить не буду –  сам зарабатывай.
- А что, у нас уже денег не осталось, чтоб мне покушать?
Лариса пошла на него всем своим массивным телом:
- У кого это, у нас? У меня, может, и осталось, а у тебя – ни хрена. Все же на меня переписано. И квартира, и деньги. Так что начинай снова зарабатывать – новую фирму открой!
Толик выпил еще одну рюмку:
- Я в бизнес больше ни ногой… Ты опять посадишь!
- А ты думал, что отныне будешь прохлаждаться?
- Так, я значит, баран. Получается, ни за что сидел?  - Толик насупился.
- Ты не баран – петух. У барана хоть рога есть, а ты лишь кукарекаешь!
У Толика после этих слов потемнело в глазах, ему вдруг вспомнились липкие тела дурно пахнущих потом мужиков, которые пристраивались к нему сзади, едкие насмешки и оскорбления, которые пришлось вынести из-за этого прозвища в колонии, и он прорычал:
- Петух?! Извинись, гадина!
Не понимая, чего это он сразу рассвирепел и вообще никогда ранее не получая от него каких-либо претензий и возмущения, Лариса еще больше разозлилась и, схватив со стола рюмку, плеснула ему водку в лицо:
- Вот тебе… за гадину. И вообще, убирайся из моего дома. К своей Ольге: пусть тебя нищего кормит.
С трясущимися руками он пошел на Ларису и резко ударил по щеке:
- Значит, петух?..
Для нее это было чем-то совсем экстраординарным! Чтоб тихоня Толик, из которого она вила веревки, и ее вдруг да ударил! И Лариса процедила, хватая со стола сковородку и стукая его ею со всей силы по башке:
- Ты посмел на меня руку поднять, слизняк эдакий. Да я тебя сейчас в бараний рог согну! Гребень важности быстро набок сворочу…
Пару раз Лариса его ранее уже лупила, и он это сносил молча, лишь испуганно прикрывался руками, вот и теперь она считала, что быстренько охладит его агрессивный пыл, но его глаза вдруг налились кровью, стали бессмысленно-жуткими, и он выдал Ларисе в лицо такую мощную серию сокрушительных ударов, что она свалилась на пол с разбитыми в кровь губами и носом. Тут она словно опомнилась и в растерянности застонала, сообразив, что перед ней уже совсем другой человек – страшный, неуправляемый:
- Толик, что с тобой?! Все забирай, только не убивай… Прости меня, прости! – твердила она, желая его отвлечь, обуздать на время, а потом воздать все сполна за обиду.
Но Толик, уже не слыша ее возгласов и стонов, ожесточенно и методично, с дико вытаращенными от ужаса глазами бил ее кулаками по голове и лицу, сжав зубы и цедя: «Вот тебе! Вот тебе за все!», и видел перед собой не женщину, а злобного зверя, который долго его кусал и наконец укусил в самую душу, чего стерпеть он уже не мог. Лариса пиналась, кинула в него сковородкой и попала в голову, дотянулась до стола к кухонному ножу и даже царапнула его лезвием по ноге, но Толик не чувствовал ни боли, ни страха, ибо казалось, что бой идет до смертного часа, и когда Лариса затихла, все еще продолжал наносить по инерции удары…
Когда осознал, что Лариса мертва, он медленно вышел из квартиры и направился к ближайшему отделению милиции, где на входе обратился к худощавому дежурному лейтенанту: «Я сейчас женщину убил…» - «Кого? Кого?» – переспросил настороженно милиционер. «Свою бывшую жену», - ответил глухо Толик. «И где же она?» - спросил милиционер, полагая, что пришел сумасшедший с галлюцинациями и фантазирует. «Пойдемте, покажу…» - процедил обреченно Толик. 
                2008г.
               
Моему нежному солнышку Алине!

        Михаил Гоголев

ЖАЖДА СЧАСТЬЯ
Повесть

     С покупкой просторного офиса и расширением фирмы, занимающейся продажами компьютерной техники, Стас дал в газету объявление о приеме на работу секретарши – и ему стали звонить много девушек. У которых голосок приятный, ласковый (а это очень важно для секретарши, чтоб привлечь клиентов в фирму), он приглашал на собеседование, но при близком знакомстве оказывалось, что, несмотря на завлекающий голосок, внешность многих оставляла желать лучшего… Стасу, как и любому бизнесмену, которому важен имидж фирмы, требовалась длинноногая или, по крайней мере, милая особа с обворожительной улыбкой, а таких почти не появлялось – видимо, на них имелся большой спрос. Чтобы никого из претенденток не обидеть, но и не дать стопроцентную уверенность, что приняты на работу, он уклончиво отвечал: «Я подумаю! Позвоните дня через три!», а в тетрадочке напротив фамилий девушек ставил карандашиком оценку из пяти баллов  - кому три с плюсом, кому четыре с минусом.
На второй день кастинга в кабинет вошла симпатичная, хоть не высокая и не модно одетая девушка, но от нее веяло такой энергетикой и уверенностью, что Стас напряженно и немножко испуганно вжался в кожаное кресло. Он не успел еще ничего сказать, как она, в отличие от других, что скромно и несмело ждали вопросов, решительно заявила:
- Здравствуйте, меня Зоя зовут, я к вам на работу пришла.
- А какое у вас образование? – спросил настороженно он.
- Техникум сельскохозяйственный.
- Техникум?..- он с досадой поморщился: хотелось получить в секретари девушку не просто красивую, но и умную, образованную, культурную, с которой можно в свободное время поговорить о возвышенном, взять с собой на презентацию, где сразит эрудицией его компаньонов и клиентов. - Мы стараемся только специалистов с высшим образованием принимать.
- А зачем секретарше высшее?.. Главное, чтоб на компьютере умела работать, вам кофе подать и ненужных посетителей с лестницы спустить, – сказала она так уверенно, что он невольно согласился и засмеялся.
- С лестницы, говоришь? Ну, посетители разные бывают… Иного и бульдозером не столкнешь.
- У меня характер такой, что любого столкну.
- Это что за характер?
- Решительный и жесткий.
- По тебе не скажешь. Вроде миленькая такая…
- С кем нужно миленькой буду, а кого и на три буквы пошлю!
- Ты меня уже напугала! – поерзал он в кресле.
- Не бойтесь. Я вас любить буду. Ведь вы такой импозантный мужчина. Прямо красавец!.. И защищать буду, как верная овчарка. Мимо меня к вам никто не проскочит.
- А какое у тебя семейное положение? – задал Стас весьма важный вопрос, ибо хотелось заполучить девушку не замужнюю, без детей, чтоб могла полностью отдаваться работе и даже ездить с ним в командировки в другие города – а от семьи это не просто сделать. В вопросе был и намек на возможность иных, более близких, отношений, так как с женой в последнее время они стали натянутыми.
- Я полностью свободная девушка. И мое сердце никем не занято, - ответила она и добавила многозначительно: -  Пока!
- Вот даже как! – он удовлетворительно крякнул.
- Да. И вообще, я занималась карате. Так что могу и личным охранником у вас работать. Выдадите пистолет – и я вас буду сопровождать во время деловых встреч.
- Интересно! – Стас вдруг почувствовал возбуждение и эйфорию. - А с виду фотомодель, прямо…
- Так это и хорошо. Бандиты подумают, что вы весь такой беззащитный, а я раз им приемчик! И все лежат!
- Однако, и барышни нынче пошли! - хмыкнул он многозначительно.
- Так берете? Не пожалеете… Я очень верная!
- Ну что ж… - забыв про свою тетрадь с баллами и всех претенденток, которые, еще не пришли, но уже записались на собеседование, он твердо сказал: -  Уговорила! Иди, оформляйся.
- А зарплата какая будет?
- Начнем с трехсот долларов.
- А за другие услуги? – улыбнулась она.
- За другие? - он пристально глянул на нее. - Там посмотрим.
- Ловлю на слове! - и она погрозила ему ласково пальчиком.
* * *
На следующий день Зоя пришла в офис загодя и приступила к обязанностям с большим рвением и старанием: она замечательно работала на компьютере, с хорошей реакцией брала трубку телефона, чтоб принять звонок, и говорила по нему таким очаровательным голосом и так четко и твердо, что многие клиенты потом перезванивали Стасу на мобильный и удивленно и с завистью говорили: «Где такую чудную секретаршу нашел?!» Всю документацию она аккуратно разложила по папочкам и всегда могла подать ему нужную. А как она двигалась! Стас не раз с удовольствием наблюдал, как она стремительно, но в то же время очень изящно и не суетливо ходила между столами и посетителями с подносом, на котором стояли чашки с кофе…
С ее появлением он начал просыпаться по утрам с чувством, будто сегодня праздник, будто в офисе его ждет нечто удивительное, словно клиент с чеком на миллион долларов – а все потому, что атмосфера в фирме изменилась в лучшую сторону, стала более живой и азартной. В любую свободную минутку Стас общался с Зоей, расспрашивая о жизни и выяснил, что та была очень даже непростой, ибо, когда Зое исполнилось всего восемь лет, отец по пьянке убил в порыве ревности мать, а потом, винясь в случившемся, повесился - в результате Зоя оказалась в детском доме…В силу этих обстоятельств она, конечно, не отличалась образованностью и эрудированностью, зато была не по годам мудра знанием жизни и на любой сложный житейский вопрос имела собственное мнение, ну а если не знала чего, то слушала размышления Стаса с таким вниманием и обожанием, что он сразу рос в собственных глазах, казался мудрейшим из мудрейших, что ему очень нравилось.
  Вскоре она сказала:
-  Я уже неделю у вас работаю. Есть ко мне претензии?
- Честно говоря, не ожидал. Я восхищен! – искренне ответил Стас.
- Думаю, нам надо отметить мое поступление на работу. Познакомиться, так сказать, поближе… Не в рабочей обстановке. Как вы на это смотрите?
- Отметить? – над этим Стас уже подумывал, но ждал до поры до времени, опасаясь, что иначе, почувствовав его мужскую слабину, Зоя попытается вытребовать какие-нибудь льготы в работе, начнет отлынивать. - А где?
- Пригласите меня в дорогой ресторан, - предложила она.
- Сразу в ресторан? – Стас ненадолго озадачился, так как был несколько скуповат, да и боялся, что его там заприметят, возможно, общие с женой знакомые и потом той расскажут, что видели в компании милой девушки.
- А что? Вот и увидите, с какой завистью будут на вас смотреть все мужики! Мол, какая у него чудная подружка!
- Ну, если только ненадолго?.. – ответил он, подпадая под ее напористость и азартность. - А то я устал чего-то сегодня.
-  Со мной вся усталость проходит, - заявила она.
- Тогда пойдем, – сказал он отрывисто, с таким видом, словно кидаясь в авантюру, которая хоть и грозит опасностью, но и манит неожиданными и приятными моментами, что вбрасывают адреналин в кровь.
В ресторане его подружка шутила, была азартна и мила, очень быстро освоившись в непривычной для себя обстановке, ибо, как оказалось, посетила ресторан лишь второй раз в жизни. На ту зарплату, которую Стас выдал в виде аванса, она успела купить себе пусть и недорогие, но стильные наряды (выяснилось, что кое-что сшила сама) и выглядела среди остальных девушек весьма достойно. А в живости в искрящейся радости гораздо превосходила всех, что почему-то посчитали, что чем жеманней будут выглядеть, тем больше понравятся мужчинам. Но мужчинам было нужно нечто другое, и Зоя, поглядывая на Стаса хитро и победительно, сказала:   
- Что я вам говорила? Видите, как все мужики на меня смотрят и как вам завидуют…
- Пожалуй. Я тебя недооценил, - согласился Стас, замечая краем глаза заинтересованные взгляды посетителей на спутницу и, позабыв о своей прижимистости, стал заказывать дорогие блюда и вина.
- А этот-то крутой бизнесмен, - она кивнула на соседний столик, где сидел изрядно выпивший мужчина с крупным золотым перстнем, - который меня хотел сразу на танец пригласить… Но я три раза отказала, так он чуть слюнями не изошел. Боюсь, как бы на вас драться не полез. Может, уйдем отсюда куда-нибудь? – сказала Зоя, когда Стас уже готов был гулять хоть до утра, забыв про ожидавшую дома семью.
-  Куда-нибудь?.. - переспросил он, отрезвляясь от мудрого совета Зои и готовый подчиняться, чувствуя за ней  правоту и умение верно оценивать обстановку.
- Ну не домой же! – сказала напористо она.
- Да, дома после такого бурного вечера, пожалуй, скучновато будет…
- Да и мне одной грустить не хочется.
Перебирая возможные варианты дальнейших действий, Стас нашел, как показалось, самый подходящий:
- Хорошо. У меня есть недалеко квартирка для моих иногородних клиентов. Может, туда?
- Туда и только туда. А закусить там что-нибудь есть?
- Да. Там у меня полный холодильник, - похвалился он.
- Отлично! – сказала Зоя и положила, без каких-либо сомнений в правоте своих действий, со стола в целлофановый пакет бутылку недопитого коньяка, что Стаса сначала несколько обескуражило, а потом порадовало, ибо показывало, что бережет его деньги, не транжира.
На такси они добрались до квартиры, которая находилась недалеко от офиса, и куда Стас селил приезжающих из других городов клиентов, чтоб, во-первых, меньше тратились на гостиницу, а вкладывали деньги в покупку его товара, а также и потому, что в гостинице их могли перехватить представители других фирм, подкупающие горничных и администраторов, чтоб были их агентами… Из квартиры вчера съехали двое его клиентов из соседней области, и теперь она пустовала, ожидая после уборки кастеляншей, новых, которые приедут через пару дней. Когда Стас открыл ключом, что находился всегда при нем, железную дверь, Зоя вошла и быстро осмотрела квартиру: заглянула в комнаты, в ванную, в туалет и воскликнула, остановившись в зале:
- Как у вас здесь здорово?! Апартаменты по высшему классу… И кровать какая?! – она прыгнула на деревянную двуспальную кровать спиной и, хитро посмотрев на Стаса, сказала: - Иди сюда, массаж сделаю…
И этот переход (а она Стаса ранее называла уважительно и часто по имени отчеству) на «ты» оказался каким-то органичным и для него абсолютно незаметным – казалось, знают друг друга уже давно, нет между ними разницы в возрасте в двенадцать лет, и очень близки.
- Ты еще и массаж умеешь делать? Да ты, я смотрю, находка… - сказал он, скидывая пиджак и рубашку.
- Еще не знаешь, как тебе со мной повезло! - похвалилась она.
- Тогда минутку… Я сейчас шампанское принесу.

Пока Стас ходил на кухню и рылся в холодильнике, Зоя скинула с себя одежду и встретила его в одном лифчике и трусиках – он обомлел от восторга, разглядывая ее плотно сбитую спортивную фигурку, и повалился животом на кровать. Она уселась на него сверху, и он весь напрягся оттого, что ее крепенькие загорелые бедра прямо-таки прилипли к коже его спины.   
- Расслабься…- сказала она и всадила сильные пальцы в мышцы на его плечах и спине, словно умелая хозяйка в тесто.
- Ой, ой… - застонал он от удивительно приятной боли.
- Что, взбадривает?
- Такое впечатление, что твои пальцы знают мои болячки на шее и спине.
- А ты разве не заметил, что у меня глаза зеленые?
- Заметил, - он скосил лицо из подушки, чтоб видеть девушку: -  Ну и что? Мне твои глаза нравятся.
- А я меня бабка была ведьмой.
- Так уж и ведьмой? - усмехнулся он.
- Да, в селе про нее так говорили. Но на самом-то деле она ясновидящей была. Людей могла лечить, кровь останавливать. Младенцев, которых сглазили, заговаривала… Так что и ко мне ее сила перешла.
- С кем связался?! – сказал Стас в шутку, но на самом деле с опаской, чувствуя себя в большой зависимости от девушки, что, сидя на спине, могла сотворить с ним, что хотела, а он бы даже не смог сопротивляться и ничего увидеть угрожающего: могла бы всадить нож, накинуть на горло петлю…
- Да, меня лучше не обижать, а то напущу чары!
- Обещаю не обижать, - с легкой дрожью согласился он.
- То-то же…
Потом она решительно перевернула Стаса на спину и уселась ему на живот, раскрасневшаяся, с капелькой пота на верхней губе и стала разминать ему грудные мышцы, а он смотрел невольно во все глаза, на ее груди, что перекатывались шарами от боулинга под лифчиком, на промежность, где на трусиках обозначилась длинная темноватая щелка, и шептал:
- Действительно, как младенец! Столько сил появилось…
- А теперь это докажи мне! За все надо платить, - сказала весело она, скинула с тела решительным движением лифчик и улеглась животом на кровать.
- С удовольствием… - и тут Стас постарался показать, что тоже не слабак в руках – по крайней мере, имел разряд по волейболу, когда-то играл за институтскую команду, да и теперь иногда с друзьями ходил в спортзал, чтоб постучать по мячику.
Потом она резко обняла его за шею, притянув к груди: пошли поцелуи и ласковые слова…
* * *
Когда второго раза близости Стас наконец-то отвалился на кровать рядом с ней, судорожно дыша и вытирая со лба пот, она нависла над ним и, глядя с любовью, очень убедительно, так что придала ему сразу сил и гордости, сказала:
- А ты орел! Таких мужиков я еще не встречала.
- Ну, так молодая еще! – усмехнулся он, хотя, конечно, и осознавал, что нынешние девушки не чета даже девушкам его поколения – более раскрепощенные в интимных отношениях и уже имеют сексуальный опыт.
- Молодая, но ранняя!..
- Врешь, наверное, про меня? К начальнику подольститься хочешь? – прищурился он.
- А ты разве сам не видел, как у меня все было? – несколько даже обиженно спросила она.
- Видел, – кивнул он, осознавая с досадой, что жена никогда не была так страстна в постели, так азартна. - А может, ты актриса хорошая!? Может, этот талант ты пока от меня скрывала? А?
- Больно нужно лгать. В самом деле, настоящий мужик! Смотри, какие у тебя мышцы! – она погладила ему ласково грудь, перебирая кучерявые черные волоски около затвердевших сосков. - Ого! Но главное мозги на месте…
И тут Стас тем более почувствовал прилив сил, убедившись, как все-таки важно, чтобы женщина тебя похвалила, оценила (жена, к сожалению, этого не умела делать, была скупой на похвалы) и бодренько сказал:
- Ну что? Еще разок и спать?
- Отказываться не буду! Ну почему - разок? Разок сейчас и разок утром!
* * *
После бурной ночи, что случилась в пятницу, он Зою не видел два выходных дня, субботу и воскресенье, и старался о ней не вспоминать, осознавая вину перед женой и пятилетним сыном – он был с ними весел и предупредителен более обычного, сводил сына в цирк, хотя сам цирк никогда не любил, свозил жену на дачу погулять по лесу на лыжах, сводил их в кафе… И все это было замечательно, но только Зоя не выходила у Стаса из головы: наоборот, ее образ становился все ближе, внедрялся в сознание; мозг его самостоятельно собирал все ее слова, все жесты и движения, все ее рассказы, шутки и смех в некий единый клубок, и этот клубок рос в сознании как снежный ком, и Стаса все больше переполняло счастье оттого, что вдруг жизнь так резко переменилась, что в ней появился новый смысл. Поэтому в понедельник он поехал на работу с такой охотой и таким желанием как никогда, зная, что опять увидит милую секретаршу, которая и сама уже нетерпеливо ждала его у входа в офис, стуча каблучками сапог друг о дружку, и сразу воскликнула, как только он вышел из своей машины:
- Господи, как я по тебе соскучилась!
- Я тоже, - кивнул он несколько настороженно, ибо боялся, что его слова услышат прохожие… И вообще, уже подъезжая к офису, он пытался быть суше и строже, настраивался тем на напряженный трудовой день.    
- Обманываешь, наверное? У тебя жена – ты с ней наслаждаешься, - с хитринкой спросила она.
- С женой мы очень редко спим – раз в неделю, - откровенно сказал Стас, чтоб объяснить и оправдать в себе ту радость, какую сейчас испытал при виде Зои.
- А зачем тебе такая фригидная женщина? Брось ее!
- Ну ты даешь! Мы с ней вместе в институте учились – еще там влюбились в друг друга, пуд соли вместе съели, – вздохнул Стас, проходя в офис и волей-неволей втягиваясь в этот, не совсем приятный разговор: получалось, он словно оправдывается за содеянное когда-то давно.
- Ну влюбились и разлюбились… Ведь как поется в старой песне: «Жизнь длиннее, чем любовь!» - наседала на него Зоя.
- Любовь, может, и тускнеет, но у нас ребенок… А я его очень люблю – хороший пацан!
- А кто сказал, что ты бросишь его?! Будешь ему помогать или же с собой возьмешь жить. У тебя же есть материальные возможности. Наймешь гувернантку! Хотя бы меня?
Стас открыл ключом дверь и, не мешкая, снял офис с сигнализации, чтоб не приехали встревоженные охранники-милиционеры через пару минут, запустил вперед себя Зою, и теперь, когда их уже никто с улицы не слышал, громко и с усмешкой сказал:
- У тебя, что, и талант воспитателя есть?
- У меня все есть! – уверенно сказала она, и за этим Стасу послышалось некая похвальба о том, что она, конечно же, лучше остальных женщин. Тем более его жены.
- Знаешь, все-таки родную мать никто не заменит, - сказал он суховато, желая свернуть слишком откровенный разговор, заставляющий его оправдываться перед пока еще мало знакомым человеком. Она это поняла и уже мягче сказала:
- Так как сегодня? Где насладимся общением?
- Где?.. – он задумался. - К сожалению, сегодня на квартиру, как ты знаешь, приедут клиенты. Вот через три дня уедут.
- Целых три дня ждать?! Я с ума сойду, - воскликнула она. - Ты хочешь, чтоб я тебе рога наставила?
Последнее предположение его несколько покоробило, ибо ставило (ее начальника и в какой-то степени благодетеля) на один уровень с остальными мужиками, а ему, естественно, хотелось быть единственным и гарантированно чувствовать себя таковым. Ее желание говорило ему лишь о ее сексуальности и невоздержанности, а не о любви к нему, не о светлом чувстве, которое может преодолеть любые соблазны и ждать сколь угодно времени, но, тем не менее, заставило Стаса ревновать:
- Конечно, нет. Мне делить тебя ни с кем не хочется.
- Тогда найди место для встреч, - плакалась она.
- Если только на дачу поехать?  - он пожал плечами.
- А это далеко?
- Километров десять от города на машине. Но там холодно. Надо топить печку. Впрочем, это удовольствие: лес, тишина…- сказал Стас, вспомнив, как в эту субботу бродил на лыжах по зимнему спящему лесу с сынишкой, как жарко топил баню. Была там и самодельная, из дубовых досок кровать, пусть и не такая широкая и удобная, как в гостевой квартире, но вполне годная, чтоб заниматься сексом… Он уже представил, как перед ночью любви они разожгут печку, будут смотреть на огонь, попивая шампанское, и ему еще больше захотелось поехать туда, если, конечно, снегопада не будет, который может занести дорогу – тогда из леса на машине не выбраться, надо искать трактор, чтоб прочистил дорогу...
- Не люблю холод… Я в своей жизни уже намерзлась, всякого натерпелась. Хочется комфорта, - сказала она и грустно добавила: - Я бы тебя к себе пригласила, но я снимаю квартиру у своей троюродной тетки. У меня не те условия.
- Может, подождем все-таки, когда гости съедут?
- Одни съедут – другие приедут. Так и будем выгадывать? Может, какую-то квартиру найдем для встреч? Думай, ты же мужик с головой! Орел…
- Может, снять на ночку? – стал размышлять Стас, перебирая в уме знакомых и друзей, которые могли бы предоставить жилье до утра. Можно было, конечно, найти квартиру и по объявлению в газете, где полно телефонов, по которым договоришься за небольшую сумму - многие проститутки, захватив клиентов в ресторане, так и делали.
Его бездействие в этом вопросе словно бы уличало в нелюбви к ней, что было, далеко, не так – он, в самом деле, хотел ее, ему было с ней приятно общаться и поэтому он сосредоточился на поисках укромного уголка…
- Можно и снять на разок. Но представь, что на этой кровати кто-то до тебя кувыркался сегодня ночью. Может, еще и больной, какой! Спидом! Фу… - сказала Зоя.
- Да, не совсем приятно, - согласился он.
- Да и уют уже не тот. Все чужое. Надо свое тайное гнездышко. Я бы туда жить переехала – ждала бы тебя, духами бы постель увлажняла… Ужин бы приготовила шикарный. Кофе в постель… - она так сладко и чувственно, с придыханием и ласковым прищуром об этом говорила, уже в деталях описывая, как все будет прекрасно, что и он невольно это зримо представил и воскликнул:
- А ведь, действительно, было бы здорово! Пожалуй, надо прикупить еще одну квартиру.
- Я же говорила, что ты орел! – она ласково обняла Стаса и крепко поцеловала.
Их поцелуи прервали шаги в коридоре и звонок в дверь - это пришла бухгалтер, которой Стасу не хотелось афишировать свои особые отношения с Зоей, и он сказал, подводя итог:
- Но пока сегодня махнем на дачу…   
* * *
Покупка квартиры оказалось делом не простым, ибо Стас не был настолько богат, чтоб позволить купить что угодно по самому высшему стандарту, не считаясь с затратами – пришлось выбирать из уже вторичного жилья, но чтоб и место было достаточно тихое и не суетливое, и чтоб квартира находилась не на конце города, куда, добираясь, надо потратить уйму времени… По объявлению в газете ему удалось найти двухкомнатную квартиру в панельной девятиэтажке по сносной цене и выкупить, взяв небольшой кредит, ибо вся его наличность была вложена в товар… Потом еще две недели шел в квартире ремонт силами нанятой бригады строителей – и наконец-то можно было завозить мебель, которую Стас купил в относительно недорогом магазине… Впрочем, Зое эта мебель понравилась, ибо она в детдоме и такой не имела.
Может, Зоя и хотела, чтоб квартиру он купил на ее имя, подарил бы, но он оформил на себя, так как считал, что это будет слишком дорогой подарок какой-то фифочке, пусть симпатичной и ласковой. Помнил, как трудно доставалось жилье самому, когда они с женой, два молодых инженера-программиста приехали в город и жили в заводском общежитии, пока он не занялся бизнесом – словом, только года через два он приобрел свое жилье… Впрочем, Зоя ни разу и не намекнула насчет покупки квартиры в ее собственность – боялась, что эта наглость ему не понравится, а может, считала, что отныне всегда будет с ним, его любимой женщиной, а значит, останется при квартире… А ему это давало уверенность, что Зоя, получив от него жилье, не бросит его, найдя более предпочтительную партию - молодого, а главное, не женатого…
* * *
Когда ремонт был окончен и мебель расставлена, Стас привел Зою на новую квартиру, с важным видом хозяина открыл ключом дверь и первой впустил девушку, которая стала резво, словно школьница, бегать по комнатам и восторженно восклицать:
- Какая замечательная квартира! Спасибо, милый! Какая огромная кровать… Все есть, телевизор, холодильник и даже караоке – спасибо, не забыл, что я люблю петь!
Она кинулась ему на шею и крепко расцеловала в щеки и губы. Как она, почти всю жизнь прожившая в казенном заведении, где все было общее, чужое, где ничего нельзя тронуть или переставить без разрешения воспитателей, а они, как правило, не позволяли это делать, была рада, что наконец-то появилось свое теплое и уютное гнездышко! Она стала по-хозяйски трогать стены, двигать стулья, включать в ванной воду, зажигать газовую плиту, словно проверяя, не остановит ли кто строгим окриком... Она представила, как станет каждый день принимать ванну хоть два часа подряд и никто не будет в очереди стоять и нетерпеливо стучать в дверь и недовольно восклицать: «Вылезь, дай другим помыться…»
- Да, теперь есть место, где можем уединиться, - горделиво сказал он.
- Ты не представляешь, как тебе здесь будет хорошо! – пообещала она.
О, как она любила его в этот момент за то, что принес такую радость, сделал столь огромный подарок, о котором полжизни мечтала… А Стас, хотя и видел, как довольна, но не мог до конца осознать, насколько. Чтоб как-то отплатить сейчас же, не мешкая, за щедрый подарок, Зоя быстро стала снимать с себя и со Стаса одежду и кидала на пол, а потом увлекла его на кровать и любила, любила до полнейшего его изнеможения…   
                …
Отдохнув после бурной страсти часа два на его плече и веря, что отныне жизнь всегда будет столь же удачной, с подарками и приятными неожиданностями, она намекнула:
- Милый, уже лето наступило.
- Это ты к чему? – спросил он, хотя отлично все понял.
- Люди на море едут, - ласково поворковала она.
- Я не люблю сутками лежать на песке, как жареный карась.
- А мы и не будем лежать: мы будем путешествовать! Давай поедем в Грецию или в Италию! День на море – день в поезде по историческим местам по музеям. День на море – день будем любоваться красотами природы, где-нибудь в горах. Или тебе это не нравится?
- Нравится… - хмыкнул Стас. - Только на это деньги нужны немалые.
- Неужели у тебя нет?
- Может, и есть…Но я ведь на квартиру сильно потратился.
- А ты займи на время. Потом отработаешь. Ужас, как путешествовать люблю!
- И где ты уже была?
- В том то и дело, что нигде, - грустно ответила Зоя. - Даже на Черном море ни разу.
Стас, который опасался и сомневался делать столь решительные, но главное, разорительные поступки, что несли немало проблем по поводу заграничных паспортов и путевок, с усмешкой осадил ее:
- Тогда, может, и начнем с Черного моря? Там тоже есть, что посмотреть… Дворцы в Крыму!
- Да хоть с Балтийского! – весело ответила она, довольная уже тем, что согласился.
- Ну, тогда уговорила!
- Спасибо, милый! – И она, отдохнувшая и возбужденная, опять стала его ласкать, чтоб снова заняться любовными играми.
- Вот только как я жене об этом скажу. Она обычно сама со мной ездит отдыхать? – озадаченно подумал вслух Стас и мысленно пожалел жену, которая может остаться без отдыха, без ее любимого морского крымского загара.
- А ты скажи, что поехал в командировку… А потом еще и с ней съездишь, если будет желание, - быстро нашлась Зоя.
- Это идея! Хотя и разорительно…
- Видишь, какая я у тебя умная! – не замедлила она похвалить себя.
* * *
Утром, сытно позавтракав вкусно приготовленной Зоей едой, что было удивительно для девушки, выросшей на казенной столовской пище, Стас уже собрался уходить, но Зоя, еще считающая себя должником перед Стасом, вновь хотела отплатить своими ласками… Да и теперь, когда у нее появилась квартира, уже хотелось, чтоб он поселился рядом навсегда или хотя бы делил себя поровну – через день ночуя то у жены, то у нее…
- Не уходи, милый, - сказала она. - Я хочу, чтоб меня еще разок полюбил.
- Куда уж… Итак три раза за ночь! – ответил он, будучи, однако, весьма доволен тем, что мужик еще ого-ого!
- А что, силы кончились? Так я их тебе быстро восстановлю…- она начала его умело ласкать и целовать, засунув руки под рубашку.
- Ну и ненастная ты девка! – хмыкнул он.
- А что, не нравлюсь? Плохо целую, плохо люблю?
- Нравишься, но пора и честь знать… - отстранил он ее, боясь полностью подпасть под ее очарование. - У меня все-таки семья!
- Так ты на жену силу бережешь?! А? Ну-ка сознавайся.… А то сейчас до смерти зацелую! – она запрыгнула сидящему на табурете Стасу на колени и крепко обхватила ногами ему ягодицы.
* * *
 На следующий день после работы Стас повез Зою к ее троюродной тетке, где та до нынешнего времени обитала. Сам он остался в машине у подъезда, а Зоя быстренько вбежала в квартиру на пятом этаже кирпичной пятиэтажки и стала собирать свои нехитрые пожитки в большую клетчатую сумку, с какими за границу за шмотками ездят «челноки». Строгая тетка стояла рядом и пристально следила за каждым ее движением, словно опасаясь, что та захватит заодно и ее вещи, так сказать, по детдомовской вороватой привычке…
- Все, Тетя Клава, покидаю я тебя, - радостно говорила Зоя. – Спасибо за приют…
- Это куда же? Квартиру, что ли, сняла? – удивилась  одинокая бездетная тетка, уже не желая отпускать племянницу, которая и прибиралась у нее бесплатно, и готовила ей, и исправно за квартиру платила.
- Любимый мужчина для меня купил! – похвалилась Зоя.
- Какой щедрый! – у тетки, которая не знала большой любви, не встретив настоящего мужчину, с которым захотелось бы создать семью, проработавшая всю жизнь в женском коллективе на швейной фабрике в месткоме, где не раз пропесочивала «разлучниц», в голосе проявилось нечто вроде зависти и укора. – Богатый, что ли?
- Конечно, не олигарх, но зарабатывать умеет… Это тот, у кого я теперь работаю.
- Снюхались, значит? – продолжила суховато тетка.
- Почему так грубо? – откликнулась Зоя, запихивая в сумку свои наряды. -  Влюбились друг в друга…У нас с ним все серьезно.
- Так ты говорила, что у него семья, да и старше он тебя лет на пятнадцать, - недовольно проворчала тетка.
- Да! Но это для любви не помеха, - отмахнулась Зоя.
- А перспектива-то какая? Будешь его ублажать, а семьи не создашь! – наседала тетка.
- Думаю, он сможет на два дома жить.
- Так ты и детей ему хочешь родить?
- Почему только ему? И себе тоже…
- А как его жена на это посмотрит?
- А пусть тоже учится мужика около себя держать! А то привыкли на мужа ноль внимания, думают, что он к ним на веревочке привязанный.
- Но это же конфликт!? – тетка строго прищурилась, будучи почему-то на стороне не племянницы, а жены. -   Нашла бы кого по себе, ровню.
- Это какую ровню?! – усмехнулась Зоя, не замечая в словах тетки жесткого осуждения и морализаторства. - Тоже из детского дома? Без квартиры, без денег, без образования? Наркомана или алкоголика?.. И мотаться вместе с ним всю жизнь по чужим углам?! Да это мне шанс вырваться из нищеты, мир посмотреть, да и люблю я его, понятно! И бриллиантов или супернарядов мне никаких не надо… Просто нормальной любви хочу!
Напоследок обняв тетку, Зоя схватила сумку с вещами и быстро выскользнула за дверь: она не хотела медлить и секунды, чтобы не заставлять Стаса долго ждать, да и просто хотелось поскорее выскочить не столько из квартиры, сколько из безрадостной прежней жизни и начать новую и счастливую…
* * *
После очередных выходных, которые Стас провел в любовных утехах на тайной квартире, заявив жене, что якобы ездил в командировку и что по приезду сразу пойдет на работу, в офис к нему с утра пораньше, не удовлетворившись телефонным разговором, пришла жена. Стремительная, с раздувающими ноздрями, она направилась в кабинет, чтоб жестко высказать ему претензии и все разузнать, но тут ей дорогу перегородила решительная Зоя и строго спросила:
 -  Вы к кому?
- Какое твое дело?! Брысь с дороги... - рявкнула жена.
- По какому вопросу?! - Зоя широко расставила ноги, еще оставаясь спокойной, но уже готовая приемом карате свалить неожиданную наглую посетительницу.
 - По личному!
- Скажите мне, кто вы, и я доложу.
- Будет она еще докладывать! Ну-ка отодвинься!
- Да пошла ты тогда отсюда!
- Чего ты сказала? Сучка… - жена округлила глаза.
- Сама сучка!
 Жена опешила и размахнулась, чтоб ударить Зою по щеке, но та перехватила руку, и тогда Катя выкрикнула:
- Ты что делаешь, дрянь? Я его жена!
- Жена?.. - Зоя растерялась и сникла. - Так об этом сразу надо говорить… - она открыла дверь в кабинет к Стасу - К вам тут женщина, которая вашей женой представляется.
- Не представляюсь, а такова есть! - рявкнула Катя и прошла в кабинет, демонстративно и сильно толкнув бедром Зою.
- Так у вас же на лбу не написано. И в паспорт я к вам не заглядывала, - пробурчала вслед Зоя.
С силой затворив за собой дверь в кабинет, Катя подбежала к столу, за которым сидел Стас с телефонной трубкой у уха и разговаривал с клиентом:
- Ты почему сегодня дома не ночевал?
- Помолчи, я разговариваю, - мягко попросил он.
- Обойдешься... - она выхватила трубку и с силой шмякнула на аппарат.
 - Я ведь тебе позвонил, что уехал в командировку… - он сделал вид, что очень возмущен.
- Уж больно часто стал в командировки ездить, - выкрикнула она.
- Работа такая! - ласково сказал он, надеясь ее утихомирить.
- Да и корпоративных вечеринок что-то много стало. До утра якобы в саунах просиживаешь! - продолжала жена, вспоминая про его многочисленные и неожиданные отлучки в последнее время.
- Я ведь ставлю тебя в известность… А потом, мне же надо встречаться с нужными людьми, чтоб бизнес развивать.
- А не с этой ли ты кралей, - жена зло кивнула на дверь в коридор, - бизнес развиваешь?!
- Давай прекратим этот разговор. Дома все обсудим
- Дома? А ты будешь дома-то сегодня? А то тебя сын уже неделями не видит…
- Буду!
- И еще у меня одно условие: чтоб этой девки в приемной не было! Уволишь!
- Это почему? - растерялся он.
- Мне так хочется!
- Она хороший специалист, - сухо сказал Стас.
- Это я заметила. Сразу видно: ****ь квалифицированная.
Стас, чтоб Зоя не слышала разговор, чтоб не выглядеть в ее глазах подкаблучником, боящимся жены, перешел на шепот:
- Ты чего моих работников оскорбляешь? Скандал мне хочешь устроить?
- Хочу! - нарочно громко закричала жена. - И еще хочу, чтоб ее здесь завтра же не было!
- Она мне здорово помогает! - начал оправдываться он. - Быстро вошла в курс дела.
- Что, больше других девок нет? Хочешь, подгоню дочку одной моей знакомой в секретари – тоже симпатичная. Зато не ****ь.
- Не вмешивайся в рабочий процесс! Я тебе деньги даю – даю, семью содержу – содержу! И будь добра, не мешай мне.
 - Я тебе сказала, - настаивала жена.
- Иди отсюда, - нахмурился он.
- Ах, вот даже как!? - взвизгнула она.
- Иди. Сказал: дома поговорим.
- Хорошо, погутарим…- процедила она многозначительно и угрожающе.
Стас, пообещав жене, что сегодня обязательно будет после работы сразу дома, выведя ее под локоток из кабинета и проводив на улицу, велел шоферу отвезти Катю домой и вернулся в офис. Встретив его, Зоя растерянно сказала:
- Однако у тебя и жена. Нервная женщина.
- Лезет не в свои дела, - стараясь выглядеть хозяином и мужчиной перед сотрудницей, сухо и важно сказал Стас.
- Сам себя так поставил, что она тебя не уважает… - развела руками Зоя, считая, что уже имеет право говорить шефу-любовнику назидательным тоном.
Эти слова Стаса больно задели, ибо и сам в последнее время осознавал, что как-то слишком опасается жены, зависит от нее, чересчур много с ней советуется:
- Уважать-то уважает, да только ревнивая жутко.
- Ну, знаешь ли? – Зоя резала ему всю правду в лицо: - Видно, что из тебя мальчика-послушника хочет сделать.
- Из меня не сделаешь, - сказал он жестко, хотя мысленно и согласился с ней.
Вдруг у Зои на глазах появились слезы:
- Она хочет нас разлучить! Я слышала, как требовала моего увольнения.
- Не дождется! – отрезал он, осознав, что настолько привык к секретарше, настолько ему комфортно с ней, что без Зои работать уже не сможет.
- А я боюсь…Ведь влюбилась в тебя по уши! Как теперь буду без тебя? – шмыгнула она, как маленькая обиженная девчонка, носом.
- Все будет, как было. Я тоже без тебя свою жизнь уже не мыслю. У меня столько сил, словно помолодел на десять лет. Бизнес за полгода почти на сорок процентов увеличил!
- Может, тебе с ней развестись!? – вдруг заявила Зоя. - Мне кажется, мужчина-бизнесмен должен в наше время быть человеком свободным…
- Давай оставим этот разговор, - отмахнулся он с досадой. - Я же тебе говорил, что у меня ребенок!
- И я могу родить! Какие проблемы… - Зоя нежно посмотрела на него.
- Родить?.. – он на некоторое время задумался и несколько неуверенно сказал: - Рано еще об этом говорить. Да и есть у меня жена.
- Жена - не стена – можно и подвинуть!
- Это не советую, - отмахнулся он, в очередной раз поражаясь напористости Зои.
- Я к тому, что можно и двух жен иметь: первую и вторую, - пояснила она свою позицию, видя, что он не совсем правильно ее понимает.
- А ты согласна быть второй? – усмехнулся он.
- Без проблем! – искренне ответила она. – Я не против многоженства, если мужчина способен содержать две семьи.
- Какая ты смелая? – поощрительно сказал он, ибо в глубине души уже сам склонялся к мысли, что современному деловому мужчине многое позволено и многое разрешается для пользы дела, для снятия стресса, для ощущения полноты жизни, для стимулирования бойцовских качеств самца.
- А ты что, не заметил?
- Заметил, - сказал ласково он, радуясь тому, что она уже в который раз и словами и поведением внесла в его часто сомневающуюся душу ясность, сделала его смелее, свободнее, рискованнее и дерзновеннее. - Опять поражаюсь твоим талантам.
* * *
Заявив, что едет в Москву налаживать деловые связи с партнерами, Стас вдвоем с Зоей отправились на машине к Черному морю, где недалеко от Севастополя, рядом с бывшей авиационной базой, сняли в тихом поселке дешево небольшой домик-мазанку. Стас не захотел ехать в какой-либо известный приморский городок и останавливаться в отеле, во-первых, потому что было дорого, а во-вторых, боялся, что его там с молодой секретаршей может увидеть какой-нибудь знакомый и потом сообщить жене, а в третьих, как он знал, вода около крупных здравниц и городов нечистая, а ему хотелось окунаться в девственно-прозрачную воду и именно настоящее море показать Зое.
Такое море и было рядом с маленьким хохлацким поселком, утопающем в персиковых и черешневых садах, с небольшим чистым пляжем, без целлофановых пакетов, сигаретных пачек, под песчаным обрывчиком. Ровное галечное дно почти сразу уходило в глубину, и оттого волны не поднимали муть. С самого раннего утра Зоя будила его, любящего поспать и понежиться, ласковыми настойчивыми поцелуями и тащила к морю… Ей здесь все было ново, в диковинку, все звало, манило, и хотелось, чтоб каждый проведенный на юге день был наполнен незабываемыми впечатлениями. «Спать мы дома будем!» - восклицала она и, схватив его за руку, бежала с ним  к берегу – это была хорошая физкультура для Стаса, который в последние годы, проводя много часов в служебном кресле, обленился, потолстел, отрастил животик, а теперь на фруктах и морсах постройнел, загорел…Спортивные упражнения продолжались в воде, где они с Зоей играли в "догонялки", кувыркались и ныряли, стараясь поднять со дна какой-нибудь красивый камешек. А какое удивление и восторг вызывали у Зои прозрачные медузы, которые студенистыми кружочками, внутри коих вибрировали и жили чудные разноцветные жилочки и пятнышки, всплывали в полдень со дна… Домой Стас и Зоя приходили только поздно вечером, налюбовавшись удивительными южными закатами, когда солнце огромным красным шаром садилось в маревую дымку, нависшую над морем, но и опять, накормив его ужином, Зоя не давала ему спать, а звала на улицу прогуляться по берегу и, глядя на иссиня-темное небо с пятнышками звезд, восклицала: «Какие они здесь огромные!»
Через три дня, вдоволь накупавшись, они стали объезжать на автомобиле исторические места Крыма – старинный Бахчисарай с его ханским дворцом, Севастополь с его панорамой русско-турецкой войны, Ялту с ее «Ласточкиным гнездом» и прекрасным Ливадийским замком – резиденцией царской семьи… Все это Стас уже посещал, но рядом с изумленной Зоей казалось, что видит все впервые, заново ощущает неподдельный восторг… - настолько заразительны были впечатления и чувства, которые передавались от Зои… И хотя Зоя просила еще остаться на море, Стас, чувствуя некую вину перед сыном и женой, оставленными в душном городе, и понимая, что чем дольше здесь задержится, тем сложнее будет перед семьей оправдаться, через десять дней отправился домой…
* * *
Когда муж укатил в «длительную командировку» якобы по делам, Катя узнала в бухгалтерии его фирмы, где проживает Зоя, и отправилась к ней на квартиру. В дверях ее встретила пожилая тетка Зои, которую Катя, сделав лицо очень ласковым, спросила:
- А Зою можно?
- Так она уехала отдыхать на море, - ответила женщина и спросила: - А ты-то кто?
- Я подруга… - располагающе улыбнулась Катя. – И с кем же она уехала?
Тетка фыркнула:
- Так с этим…со своим шефом. А тебе она разве не сказала?
- К сожалению, нет, - Катя аж поменялась в лице: оно окаменело. - Но я догадывалась.
- И вообще, разве ты не знаешь: она сейчас здесь не живет.
- А где же она проживает?
- На квартире, которую ей любовник-шеф купил.
- А не знаете, где эта квартира находится?
- Не знаю. Я там ни разу не была, - и тут тетка настороженно прищурилась, внимательно разглядывая Катю, и догадливо воскликнула: - А ты ведь не подруга! У нее таких подруг, уже в возрасте, отродясь не было, да и не пара ты ей – по всему видно. Ты женщина грамотная, солидная. Одетая вон как… - и тетка осмотрела Катю снизу доверху, оценивая дорогой наряд: блестящие туфли на высоком каблуке, костюмчик из яркой ткани. – Ты ведь, наверное, жена ее любовника!
Катя, тяжко вздохнув, кивнула и, стоя на лестничной площадке и впав в какую-то прострацию, задумалась, что делать дальше.
Тетка строго и участливо заявила:
- Я ей говорила, чтоб не вертела хвостом перед женатым. Не отбивала его от семьи. Нехорошо это. А она меня не послушалась. И даже родить собирается.
- Да, да, да… - поддакивала Катя, желая выпытать у тетки как можно больше информации.
- Была бы я матерью, я бы ей, конечно, всыпала! 
- А где у нее мать?
- Так родители у нее погибли уж давно в автокатастрофе… Поэтому она такая вся самостоятельная! – последнюю фразу тетка сказала с явным осуждением.
Сглотнув, Катя кивнула благодарно женщине и быстро побежала по ступенькам прочь – в холодных глазах ее были жесткость и решительность.
* * *
Когда Стас вошел в квартиру, загорелый и уставший после дальней дороги, с объемистым пакетом подарков для семьи, жена, стоя в прихожей и сверля его ненавидящим взглядом, первым делом с издевкой спросила:
- Ну, и как командировка?
- Отлично.
- Вижу. Посвежел, глаза горят…
- Оторвался от рутинных дел.
- И с кем же ты от дел оторвался?
- С компаньонами.
- Врешь ведь! - взвизгнула она.
- Почему, вру?
- Со своей Зоей ты на море отрывался.
- Откуда такие измышления? –  он слегка отшатнулся.
- Да оттуда же…Я ведь ходила к ее тетке, узнав адрес в отделе кадров, – и она мне сказала, что Зоя уехала на море с шефом отдыхать, - голос Кати звенел все громче.
Сначала Стас хотел твердо заявить, что никакую тетку знать не знает, но сообразил, что это не убедительная отговорка и ничего не меняет в ситуации.
- Да, уехала со  мной, – заявил он. – Но не на море, а в Москву! Мне там Зоя была нужна для работы…
- Ах, вот как ты заговорил: значит, все-таки с тобой была? – она с силой кинула ему в лицо пластмассовым зайцем сына, попавшимся под руку.
- Да, мы подписывали важные бумаги, - отбил он игрушку рукой.
- Судя по твоему интенсивному загару на харе, ты их подписывал на пляже?!
- Да, мы жили у моего компаньона на даче. Там рядом озеро с  пляжем..
- А почему тетка сказала, что она уехала на море? И именно с тобой!
- Значит, она ошиблась!
Катя холодно процедила:
- Мы с теткой о многом поговорили… Может, она и ошиблась, что ты Зое квартиру купил?
Понимая, что врать бесполезно, что жена все равно выяснит обстоятельства его отдыха, если захочет, и ругая мысленно болтливую Зою и ее тетку, Стас сказал:
- Не купил, а сдал для жилья сотруднику. В крупных фирмах это в порядке вещей.
- А ведь я же тебе говорила, чтоб ты с ней порвал! – приказным тоном заявила жена.
- А зачем я должен рвать, - вспылил Стас, уже устав оправдываться и чувствуя себя сейчас словно провинившийся школяр, - если мне с ней хорошо?!
- А со мной, значит, плохо? – процедила она.
- Вот когда ты себя так ведешь, требуешь с меня отсчета, грубишь, следишь за мной – тогда плохо, - отрезал он и начал, чтоб замять неприятный разговор, доставать подарки: жене красивый летний костюм, а сыну – маску и ласты, а также игрушечное подводное ружье…
- Ладно, не буду… - сказала жена, вдруг разом успокоившись, хотя глаза оставались по-змеиному недвижимы и холодны: - А мы то с тобой в этом году на море поедем?
- Поедем, только попозже! – уверенно сказал Стас, довольный уже тем, что перестала кричать и на него давить.
- Когда вода в море остынет?.. – заявила она с фальшивой ухмылкой.
- Не остынет.
- Когда фрукты кончатся? – продолжала ехидничать она.
- Не кончатся.
- Попробую поверить…
- Не подначивай, - отрезал он.
- А ты не изменяй.
- Я что, твоя собственность?
- Да! – жена выдавила это с таким убеждением, будто выплюнув нечто, и прямо-таки дернулась вперед всем телом.
- Я даже не собственность родителей, как об этом в Библии говорится, - сухо сказал он и добавил: - Другая бы женщина мужа с дороги накормила, обняла бы ласково, а ты…
Опять фальшиво улыбнувшись, Катя неторопливо, словно подчеркивая, что не служанка, пошла на кухню разогревать суп, процедив многозначительно и с каким-то тайным умыслом по пути:
- Ну что ж, накормлю…А там посмотрим! 
* * *
После сегодняшнего разговора окончательно убедившись, что Стас вышел из-под ее влияния, что обманывает, что отныне не будет слушаться, Катя решила действовать… Еще несколько дней назад, узнав от словоохотливой Зоиной тетки, с которой она быстро нашла общий язык, что у Стаса с девушкой все очень серьезно, что встречаются на тайной квартире, а Зоя даже желает родить от ее мужа ребенка, она надеялась прервать это откровенным разговором с мужем, надавить на жалость, на совесть, а теперь поняла, что бесполезно – слишком далеко зашли их отношения! Муж по жизни всегда несколько нерешительный, обсуждающий с ней все сложные жизненные проблемы, стал совсем другим человеком – смелым и упорным, поэтому следовало действовать жестко по разработанному плану. Мысль самой поговорить с Зоей и убедить оставить ее мужа в покое, найти другую работу, или даже оттаскать ее за волосы, Катя отринула, убедившись еще в прошлый раз в офисе, что та девушка упертая, хваткая и от Стаса не откажется, да и сама, пожалуй, оттаскает в отместку за волосы кого хочет…
Выследив Зою и узнав, где находится тайная квартира мужа, Катя пару дней сидела на скамеечке у соседнего подъезда и разрабатывала в мельчайших деталях план действий, а заметив неподалеку пацана-наркомана, который частенько «балдел» в кусточках от дозы, решила подключить и его. Подойдя к нему с плотно прикрытым платком лицом, в больших темных очках, чтоб не мог ее запомнить, она весело сказала:
- Хочешь на наркоту заработать? Долларами!
Пацан удивленно поднял голову, и в глазах промелькнула неподдельная радость:
- Не врешь? 
- Даже не на одну дозу…
- Давай!
- Сначала дело сделай.
- Говори!
- Скоро здесь по тропинке через сквер будет проходить девушка. Плеснешь ей в лицо вот этой жидкостью… - и она протянула трехсотграммовую стеклянную баночку.
- А что за жидкость? Кислота? – насторожился пацан.
- Нет… Слабый вонючий раствор, от которого месяц не отмоешься. Будет вонять, как из туалета…
- А если меня поймают? – озадачился он.
- Это твои проблемы. Бегать надо быстро. Да и за что ловить-то?! Если и поймают, то тут же отпустят.
- Бегать-то я умею.
- А потом она же сразу не заорет: подумает, что кто-то водой плеснул. Все тихо–мирно будет в течение минуты. Это же не выстрел, на который все прохожие  оборачиваются.
- А вдруг ты меня с долларами обманешь?
- Я тебе их прямо сейчас отдам!
- А не боишься, что с ними убегу, а дело не сделаю?
- Сделаешь. Ты парень умный. Иначе тогда и тебе в лицо плеснут… Уже настоящую кислоту.
- Ладно, не подведу.
- Вот это верный разговор.
- А вдруг все-таки поймают? А потом расколют…
- А ты не раскалывайся. А потом, у тебя никаких доказательств против меня нет. Ты меня не знаешь, я тебя тоже.
- А если все-таки поймают?
- Скажешь, ее ко всем мужикам ревную, так как давно люблю. Все на нее оборачиваются, на кокетку–вертихвостку – ну и плеснул, чтоб не оборачивались.
- Хитро придумано.
- Но даже если поймают, то привлекут за хулиганство, - заявила Катя, нисколько не жалея пацана, считая, что ему рано или поздно все равно «светит» дорога в тюрьму или на кладбище от передозировки. А в тюрьме-то его, может быть, еще вылечат…
- Уговорила.
- Иди, а я издали буду наблюдать, - она посмотрела в глубину аллеи, сунула ему в руку двести долларов, и прошептала, быстро уходя прочь: - Вон она уже идет…в синей курточке.
Когда радостная Зоя, в предвкушении встречи со Стасом и намереваясь к этому времени приготовить вкусный ужин, проходила мимо скамейки, на которой сидел подросток, он вскочил и быстро плеснул из баночки полученную жидкость прямо в лицо девушке и кинулся прочь. Почувствовав жуткую боль и еле успев прикрыть глаза, Зоя стала стирать с себя брызги, а заметив, что они стираются с лоскутами кожи и кровью, с ужасом осознала, что случилось нечто страшное. Она упала на колени и завыла пойманной в капкан волчицей.
* * *
Получив на «мобильник» звонок с телефона Зои, Стас надеялся услышать ее ласковый томный голосок, а услышал незнакомый мужской голос врача, который сказал, что Зоя находится в больнице в тяжелом положении и желает встретиться… Узнав номер больницы и палату, Стас выскочил из квартиры и в дверях столкнулся с Катей, которая слащаво спросила «Куда это ты?», но он, не ответив, зная, как обрадуется Катя столь печальному известию, кинулся к машине…
Вбежав в палату и увидев девушку с перебинтованными руками и лицом, в которой невозможно было узнать Зою, с ужасом воскликнул:
- Что с тобой случилось?
- В лицо какой-то парень кислотой плеснул! – прошептала еле слышно она, превозмогая боль, ибо обожженные кислотой губы трескались и кровоточили.
- Поймали? – сердито выкрикнул Стас, намереваясь  лично расправиться с подлецом.
- Нет, к сожалению.
- Предполагаешь, кто?
- Якобы рядом записку, предназначенную мне, нашли, где парень сознается, что давно меня ко всем мужчинам ревнует.
- Какой он из себя?
- Я не заметила. Так, ничего особенного. Обычный дворовой пацан–шалопай.
- Как теперь? – спросил Стас, вкладывая в этот вопрос очень многое и конкретно ничего и не зная, что сейчас предпринять.
- В каком смысле? – прошептала она.
- Когда поправишься?
- Никогда… - печально ответила она.
- Это почему? – растерялся он.
- А ты представляешь, какое у меня теперь лицо после кислоты?! Я тебе такая нужна?
- Сделают пластическую операцию! Я оплачу! - уверенно сказал он.
- Прежней красы не будет. Но главное, я ребенка потеряла: выкидыш случился…от боли и шока. И врачи сказали, что детей у меня больше не будет.
- Ты про ребенка не говорила…Мой? - спросил Стас, словно с упреком.
- А чей еще?!
- Я схожу в милицию, пообещаю награду за поимку гаденыша, - прохрипел зло Стас, сжав зубы.
- Это ничего не даст… Лучше не ходи.
- Почему? – удивился он.
- А вдруг нечто более болезненное для тебя выявится. Он, наверняка, только исполнитель чей–то злой воли.
- Не понял? – он напрягся.
- Ну и ладно, - она слабо пошевелила рукой: мол, не стоит беспокоиться.
- Скажи без недомолвок.
- Знаешь… я жить не хочу и не буду, - у нее выступили слезы, и тут же впитались в кровавые бинты.
- Это еще почему? Из-за лица? – возмутился он.
Она долго молчала, а потом обреченно сказала:
- Я хотела и могла быть по жизни первой, а последней быть не хочу! Я мечтала о красивых и умных детях, о любимом муже, хотела путешествовать… Хотела стать доброй, отряхнуться от прошлого. Теперь все! – она сделала паузу: - Да и в вас, мужиках, разуверилась. Не смог ты меня защитить… - она с упреком скосила газа в сторону, чтоб не видеть его.
Не понимая, на что она намекает, Стас растерялся:
- Мне что, надо было охранников к тебе приставить?
- Нет, просто сказать свое твердое мужское слово.
- Ладно, - сообразив, что она имеет в виду, и мысленно не соглашаясь с ней, считая, что просто старался быть дипломатичным с женой, он мягко заявил: - Не будем сейчас выяснять отношения. Вот тебе цветы, фрукты, деньги на лекарства, - он повесил на кровать пакет с бананами и персиками, которые она любила более всего, и сунул ей под одеяло пачку купюр, так как видел, что забинтованной рукой их взять не могла.
- Спасибо. Уходи…Ключ от квартиры под подушкой.
- Я пока и не прошу: живи, лечись…
- Видишь: «пока», а «пока» ведь может и кончиться. Так что иди…- в голосе ее послышалась настойчивая требовательность.
* * *
Придя домой, злой и удрученный Стас попытался выяснить у жены, не причастна ли она к случившемуся с Зоей, но та, округлив глаза и сочувствуя секретарше, напрочь все отрицала, заявив, что в это время была в парикмахерской у своей личной парикмахерши и, позвонив ей, передала Стасу трубку, чтоб та подтвердила сказанное. Указала на голову с подкрашенными в рыжий свет волосами, чего утром еще не было… Впрочем, Стас и сам не мог поверить, что женщина, с которой прожил почти десять лет и знал ее от и до, вроде никогда не высказывающая каких-либо злобных намерений, не совершавшая подлых поступков, на такое способна – ведь не изверг же… Да и она натолкнула его на уже слышанную им от Зои версию, заявив: «Может, прежний парень ее возревновал? К тебе?», чем внесла в его душу сумятицу. Он подумал: «Может, действительно, пообещала в юности какому-нибудь детдомовскому пареньку любовь до гроба, а сама стала со мной дружить? Вот он и обиделся». И так думать ему понравилось, ибо это снимало чувство вины и ответственности за случившееся…   
* * *
Сходив еще пару раз в больницу и чувствуя, что Зоя не хочет его видеть, он перестал ее навещать, лишь передавал деньги через свою бухгалтершу… Он все ждал, когда Зоя поправится, выпишется из больницы, чтоб встретиться и решить ее дальнейшую судьбу и судьбу их взаимоотношений… И боялся, что, увидев Зою с обезображенным лицом, не сможет любить уже как прежде, да и секретаршей оставить не сможет, так как ее вид будет отталкивать клиентов… От всего пережитого он замкнулся, приходил смурной и угнетенный домой, садился на кухне за бутылкой водки и пил до тех пор, пока не засыпал, уронив голову прямо на стол. Жизнь потеряла всякий смысл: не хотелось ходить в офис, где уже нет жизнелюбивой и азартной Зои, подстегивающей своим энтузиазмом. Не хотелось зарабатывать деньги и даже спать с женой не хотелось, чего он теперь и не делал, хотя при Зое его хватало через день любить и жену… Катя, злая на него за то, что так страдает «из-за какой-то сучки», что почти перестал приносить в семью деньги, словно забыв, как их зарабатывать, шипела: «Ты чего, олух! Жизнь ведь идет своим чередом! Встряхнись!», - а потом стала давать ему подзатыльники, на которые он даже не реагировал…
Когда он в этот вечер приехал на машине с работы, Катя встретила его у подъезда, взмахивая руками, как курица крыльями, и причитая:
-  У нас сын пропал!
- Как пропал? Когда? – спросил он несколько равнодушно, словно не понимая, о чем идет речь, да и не желая вникать в проблемы жены, отстранившись после происшествия с Зоей даже от воспитания сына.
- Только что играл на песочнице во дворе – и пропал, - жена была очень бледной.
- Пройди по подъездам, может, куда забрел…- сухо ответил Стас.
- Я уже пробежала… - она в нервном припадке затрясла кулаками.
- Никто не видел?
- Нет, - зарыдала она.
- А что же ты его одного оставила?
- Так все же дети вон играют. Никого не украли – только нашего.
- А почему ты решила, что украли? – напрягся он. - Может, погулять пошел с каким-нибудь пацаном? Давай спросим у ребятни…
- Ребята, вы моего Мишку не видели? – спросил он у играющей в песочнице разномастной детворы.
- Видели! Видели! - ответили несколько мальчишек сразу.
- А где же он?
- Тут играл! Тут! - снова ответили несколько наиболее активных.
- А сейчас его нет… - Стас присел около песочницы и развел руками.
- Я вспомнил, - сказал вдруг русоволосый упитанный мальчуган из соседнего подъезда с игрушечным самосвалом в руке. - Его какая-то тетя забрала.
- Какая еще тетя?! – удивился Стас, и тут жена кинулась на него с кулаками, схватила за лацканы пиджака и стала трясти:
- Сволочь, это ты, ты во всем виноват!
- Не понял!? – он опешил. - Думаешь, узнали, что я бизнесмен и решили выкуп потребовать?
- Сказали же: женщина забрала! – вопила на всю улицу жена. - Это твоя ****ь! Она решила мне отомстить! Ты, гад, во всем виноват!
- Зоя в больнице лежит, - растерялся Стас. - И зачем она должна мстить?
- Уже вышла… - выла с каким-то шипением Катя. 
- Откуда ты знаешь? – он сделал паузу и с ужасом округлил глаза. – Так это ты все подстроила с ней? Ты?!
- Да какая разница! Так ей и надо, ****и! – стонала Катя, готовая разорвать сейчас Зою на мелкие кусочки, убить…
- А ты, ты-то кто?! Ты хуже в сто раз – ты преступница! Это ты, ты во всем виновата! Ты жизнь ей искалечила, да и мне тоже, - он с силой оторвал ее руки от своей груди и сам затряс ее за плечи, глядя пронзительно в темные, налитые ненавистью глаза. Ему хотелось схватить ее за шею и душить…
- А ты бы не гулял! – выкрикнула она.
- Вот потому, наверное, и гулял, что чувствовал твое подлое нутро, счастья не имел, - выдохнул он то, о чем уже давно догадывался и думал.
Катя сердито оскалилась:
- Мне что, надо было ждать, когда ты семью бросишь и к ней уйдешь?!
- Из семьи я уходить не собирался. И Зоя не настаивала… - отрезал он. – А теперь уж точно с тобой жить не смогу.
- Что, в милицию меня сдашь? – нервно захохотала она. – Ребенка сиротой оставишь?
- Да пошла ты! – отмахнулся он с досадой. - Потом разберемся, а ребенка надо еще найти…
И он ласково, чтоб не спугнуть, не отбить ему память, обратился к белобрысому мальчугану:
- А куда тетя с Мишкой ушли?
-  Вон туда! – махнул неопределенно рукой мальчуган на дальний скверик и, толкая самосвал по песку, загудел, изображая урчание мотора...
Стас с женой прямо по газонам, не разбирая дороги, кинулись туда. Катя, испуганно оглядываясь по сторонам, кричала: «Миша, Миша…»
- Надо ей позвонить…- Стас торопливо, плохо попадая пальцами на кнопки, набрал номер Зоиного телефона, но ему никто не ответил…Он снова и снова повторял вызов, но номер не отвечал.
- Ты слышишь: где-то звонок!? – с надеждой прошептала жена и кинулась к лавочке за кустами густых кленов, откуда раздавались слабые сигналы. Там супруги обнаружили словно бы спящую девушку с запрокинутой головой, и с лицом в страшных шрамах, в которой с трудом Стас узнал Зою. Такой он еще не видел и чуть не оцепенел от ужаса. Рядом с ней сидел их Мишка, с ключом от квартиры на веревочке, что висела на шее…
Жена схватила его, прижала к груди и стала осматривать всего и ощупывать голову, руки, заглядывать в глаза:
- С тобой все в порядке? Тебе тетя ничего плохого не сделала?
Мишка грустно, словно понимая, что сейчас случилось нечто страшное, ответил:
- Тетя хотела угостить меня большой конфетой, а потом вдруг сама ее съела…
Приоткрыв чуть-чуть щелочки глаз без ресниц и бровей, Зоя в этот момент тихо прохрипела обожженными кислотой голосовыми связками: «Я не смогла его убить!» - и добавила с печальным подобием улыбки: «Прощай и помни обо мне».
                Июль 2009

 



ХОЗЯИН ЛУНЫ
Повесть

Б
лиже к вечеру, когда дочь с женихом не вернулись из леса, куда ушли прогуляться и грибов поискать, родители Фаины заволновались – прошло уже семь часов, а молодых нет, хотя и лесок от села недалеко, и маленький он (не заблудиться), да и не могут же они голодные ходить так долго… Родители ждали молодых еще к обеду, и мать приготовила на угощение плов (она была мастерица готовить - блюдо получилось очень ароматным, с золотистым аппетитным отливом) из мяса зарезанного вчера барана – теперь плов давно остыл. «Может, пойдем - поищем?» - сказала Рабига-апа, поглядывая в окно на темнеющее, с востока заволакиваемое синеватыми тяжелыми тучами небо, и чувствуя на сердце необъяснимую тяжесть и беспокойство – все валилось у нее из рук. «Пошли!» - решительно кивнул Рахман Сагитович, и они, отвязав с цепи тоскливо поскуливающую пегую дворнягу, отправились в лес по проторенной тропинке. Рабига-апа торопливо шла следом за собакой, порой переходя на бег, и еще издали увидела на покрытой желтыми листьями земле среди стволов деревьев яркую фиолетовую курточку дочери – и кинулась к ней с возгласом ужаса: «Доченька, что с тобой?» Дочь лежала, притянув к животу ноги, и как будто спала. Рабига-апа упала на колени, повернула ладонями холодное лицо с полуоткрытыми, неподвижными глазами к себе и зарыдала. Подбежавший муж безмолвно, с окаменевшим лицом, смотрел на мертвую дочь, у которой на груди расплылось пятно засохшей крови, и вдруг угрожающе прохрипел: «Я знаю, кто это сделал!» А собака беспокойно бегала вокруг, жалобно выла и пыталась ласково лизнуть лицо молодой хозяйки, согреть ее розовым горячим языком…

Гл. 1
Из колонии, где отсидел четыре года (давали пять, но освободили условно-досрочно) за разбой и рэкет продавцов продуктовых ларьков, Фарид возвращался с опустошенной душой, обиженный, считая, что будь жизнь в Татарстане другой, не попал бы в места заключения, нашел бы дело по душе, которое дало смысл существования… Думалось: именно те соблазны, которые принесла европейская цивилизация через русских, во всем виноваты - иначе стал бы правомерным мусульманином, не пил водку, не кутил, да и вообще в республике был бы порядок, какой есть в Арабских Эмиратах, где за воровство сначала палец отрубают, а потом и руку… К этим мыслям Фарида натолкнула небольшая книжка в тонкой невзрачной обложке, которую подарил в поезде, когда тот въехал в пределы Татарстана, разносчик книг, буклетов, газет и журналов. Он опытным взглядом определил, как сейчас Фариду тяжело и одиноко, подсел на скамейку, спросил на татарском «Как дела?», а потом вытащил из-за пазухи, распахнув полу широкого серого пиджака, книжку и передал Фариду. «У меня денег нет! – отмахнулся Фарид. – Да и читать я не люблю». – «Я даю без денег. Почитай – книжка о-о-чень полезная, а потом и другим передай!»
Когда ушел этот интеллигентного вида, тощий, в круглых, похожих на пенсне, очках мужчина, Фарид раскрыл тонкие, словно из папиросной бумаги, страницы и углубился в чтение книжки, которая называлась «Кто виноват!» В ней говорилось (о чем Фарид смутно догадывался, но не мог сформулировать) о возрождении независимого татарского государства, приводились цифры, сколько миллионов тонн нефти было добыто в Татарстане и отправлено в Россию, как в черную дыру, сообщалось, какие обширные территории должны принадлежать татарскому народу – а это земли от Урала до Каспийского моря, которым следует называться «Волжско-Камский Халифат». Все это легко вошло в униженное жизненными обстоятельствами существо Фарида, и он, который ехал, ссутулившись и вжавшись в угол сиденья у самого окошка, чтоб быть незаметнее для окружающих, и смотревший через стекло на поля и перелески, боясь заметить осуждающие взгляды попутчиков (словно все знали, что он едет из колонии), теперь расправил плечи, гордо поднял голову и важно посмотрел вокруг, показывая, что здесь, на своей земле, именно он хозяин, а остальные лишь пришлые: оккупанты, которые нагло и без спросу распоряжаются богатствами его родины.   
* * *
Встав на учет в милиции, как положено бывшему зэку, Фарид несколько дней отлеживался в доме у матери, в родном селе, распивал по поводу освобождения с дружками водку и рассказывал о том, что написано в полученной в поезде книжке, делая вид, что жесткие и праведные мысли самому пришли в голову, и с перекошенным от недовольства лицом восклицал: «Сволочи! Не дают нам жить по законам наших предков! Надо бороться за власть и богатства!» Дружки его, хоть и не сидевшие в колонии, (парочка имела лишь условную судимость), но жившие весьма небогато в селе у родителей, получившие лишь среднее образование, и тоже сердитые на весь белый свет, пьяно вторили: «Да, угнетают нас!»; «Отбирают богатства наших недр!».
* * *
Худенькая, с мягкая характером, пенсионерка мать, которая после смерти мужа жила одна, обрадовалась возвращению Фарида; это был единственный ребенок, и она надеялась, что теперь горемычная жизнь изменится – легче будет управляться с обширным хозяйством (огородом, садом, деревянным, уже стареньким и требующим ремонта домом, скотиной – а она держала пару овечек, гусей, кур), ну а когда сын, коему уже по всем деревенским меркам пора, женится и в доме появятся дети (аллах даст), послушная помощница сноха, то все пойдет своим чередом как у нормальных людей… Но, слыша злые разговоры сына, в которых не было упоминания о работе и семье, и грустно глядя на Фарида, мать досадовала, истово молилась, а однажды по утру сказала: «Тебе надо к мулле сходить. Он дальний родственник, человек умный: посоветует, как жить дальше, чем заняться». Фарид вдруг охотно согласился, желая выяснить у муллы важные для него теперь вопросы, поговорить о жизни, найти моральную поддержку созревшим в мозгу планам, и отправился в сельскую, недавно отстроенную деревянную мечеть…    
* * *
- Отсидел? – спросил строго мулла, когда Фарид вошел к нему в небольшое помещение и, приложив руки к лицу,  поздоровался на татарском.
- Отсидел, - ответил он, разглядывая крепкого, с белой бородкой «клинышком» крупного мужчину, и желая понять, настолько ли тот мудр, чтоб учить жизни.
- Чем думаешь заняться? – спросил уже мягче мулла.
- Есть кое-какие мыслишки.., - ответил Фарид таинственно и односложно, пока чувствуя себя по статусу ниже облеченного в уважаемый сан и одетого в традиционный костюм священника, хотя и считал, что разбирается в жизни лучше многих и по любому вопросу имеет твердое убеждение.   
- Пора определиться: неужели в колонии времени мало было подумать? Там, наверное, вас доброму учили?.. А я слышал, ты опять водку пьешь, а это беда. Аллах этого не приемлет. Будешь пить – опять в тюрьму попадешь. Да и какая женщина за тебя замуж пойдет, за пьяницу?! Каких детей можешь воспитать?! А? Тоже алкоголиков… Вот так и спиваются правоверные мусульмане.
- Да я, может, не пил бы, но только не научили меня исламу. Вы и виноваты, - Фарид с нажимом высказал свои претензии, полностью переходя на русский язык, так как слов на татарском для общения в его голове не хватало.
- Это не мы. Это коммунисты виноваты - они мечети не давали строить.
- Так надо восстанавливать упущенное!
- Надо, а кто будет по исламу жить? Вы, что ли? Испорченное племя…
- Так научи!
- Научу. Возьми вот Коран, - мулла протянул Фариду сухощавой рукой по сукну стола толстую зеленую книгу, - и почитай…
- Читал я его уже… - ответил Фарид скептически. - Скучно все там. Так, вроде устава о повседневной жизни!.. Азарта нет, борьбы!
- А с кем бороться-то? – удивился мулла.
- С неверными. Они же, говоришь, во всем виноваты. Они не давали жить по нашим законам, – Фарид сердито прищурился.
- Не давали коммунисты! – возражая, поднял указательный палец мулла.
- А коммунисты кто были? Тот же Ленин или Троцкий?.. Один православный, а другой иудей – вот они и мешали нашему исламу.
Мулла покачал головой:
- Ишь как вывернул?! Они же любой религии мешали - безбожниками были, как их вдохновитель Маркс. Хотя было от Ленина полезное: он первый дал татарам автономию, создал республики, ведь при царе только губернии были – мы, например, входили в Казанскую.
- Вот, а было бы у нас полноправное государство, они бы к нам со своим атеизмом не полезли. В Афганистан полезли - так им по жопе надавали. Со своим уставом в чужой монастырь не ходи, - Фарид напрягся, чеканя слова.
- Ты начни с себя и с дружков: бросьте водку пить и лениться. Помогите тем, кто делает республику процветающей… Вот тогда Аллах вас отблагодарит. А пока, если не исправите грехи, вам будет одна дорога – в ад.
Зная из газет, что некоторые национальные деятели культуры в последнее время собирали митинги около административных зданий, громко требуя от правительства суверенитета и полного разрыва с Россией, Фарид считал это пустозвонством, чтоб потешить собственное самолюбие, и поэтому сказал:
- Одними митингами не обойдешься. Ну, пошумим на площади, лозунги покричим, а дальше? Думаешь, в Москве нас услышат?
- Подписали же договор о суверенитете! Теперь у нас два государственных языка. На большинстве крупных  государственных должностей теперь татары.
- Слышал… - отмахнулся Фарид. - А вот судил меня почему-то русский прокурор!.. Да и суверенитет–то, я понимаю, фальшивый, только на бумаге. Где границы?
- Какие еще границы? – удивился мулла. - Столбы, что ли, с колючей проволокой?
- Хотя бы и так! Чтоб не было влияния извне. Чтоб правили только законы шариата. Тогда бы запретили разврат, как в Арабских Эмиратах или в Ливии. Я слышал, там почти преступлений нет! Вот и я бы тогда не грешил…
Мулла усмехнулся, представляя, как это будет в действительности, и понимая всю абсурдность этого:
- Это нельзя сделать! Все в мире ныне перемешалось: культура, искусство. Что, западные или русские фильмы запретишь, телевизионные каналы, Интернет? Книги будешь сжигать?
- Почему бы нет?! – распался Фарид, сжимая кулаки. - Иначе народ не перевоспитаешь. Ведь сохраняются от влияния западного мира, как я слышал, Иран и Пакистан. И мы сохранимся, если выйдем из Российской Федерации!
- Как мы отделимся, если находимся в ее центре? Как с другими странами контактировать будем? Подземный ход, что ли, выроем в Турцию?..
- А мы Башкирию присоединим к себе, воссоздадим Астраханское ханство. Вот уже и сила! И выход есть через Каспийское море к Туркмении, Азербайджану…
Мулла испуганно округлил глаза:
- Ты что, к войне призываешь?
- К маленькой, если неверные не поймут хороших слов…
- Да… – мулла сделал многозначительную паузу. - Я с тобой хотел о спасении души поговорить, а ты, смотрю, не угомонился – крови хочешь… В Коране это запрещается.
- А может, ты Коран не так читал? Почему пророк Магомет сам воевал и благословлял войны?.. Благодаря походам правоверных, ислам аж в Европу вошел. На Балканы и в Испанию! – Фарид гордо приосанился, словно сам ходил в эти походы, и в его руках сверкала острая кривая сабля, отсекая мощным ударом головы неверным.
- Тогда все друг с другом воевали. Время такое было, темное. Христиане на мусульман нападали, те на христиан.
- А сейчас разве не так? Разве христиане на нас не нападают? На Чечню напали… Да и нам надо восстановить историческую справедливость, а то нас Иван Грозный захватил. 
 - Не нравятся мне твои речи. Аллах против насилия.
- Интересно, почему ты не одобряешь моих мыслей? – Фарид доверительно приблизился к мулле и понизил голос до шепота: - Ведь я же хочу, чтоб муфтий руководил в Татарстане. Ты против, что ли?
Мулла сердито нахохлился и жестко сказал:
- Брось баламутить! Духовная власть в многонациональной республике не обязана заменять власть политическую и светскую. Священники должны о душах человеческих заботиться!
- Ну и сидите в заднице, - не получив благословения, сказал Фарид и вышел из мечети, уверенный, чем отныне будет заниматься: несмотря на отговоры муллы, он прояснил свою позицию, укрепился в планах…
* * *
Оставшись один, мулла еще долго думал о сердитом посетителе, которого знал с детских лет, всю жизнь прожив в этом селе, и теперь вспоминал, что семья у Фарида была неблагополучной: отец вечно чем-то недовольный пил, буянил, жену колотил, однажды накинулся с кулаками на председателя колхоза, за что отсидел пятнадцать суток – видимо, как говорят, яблоко от яблони недалеко падает! И хотя поначалу приход Фарида в мечеть муллу обрадовал: вот, мол, и молодежь за советом потянулась, вспомнила обряды стариков, а сейчас стало тревожно… Подумалось, что следует быть очень выверенным в словах и призывах в вопросах веры, чтоб не раззудить шайтана, который, оказывается, может скрываться и в душе человека, который хочет стать истинным мусульманином.

Гл. 2
Вечером, собрав дружков в своем неприметном деревенском доме, Фарид решил обсудить дальнейшие действия. После колонии он чувствовал, что роль лидера друзья отдали ему ; он больше в жизни повидал, был смелее, решительнее, речистее, и любого в разговоре своими аргументами, напористостью и пафосом затыкал… А так как дружки хотели жить вольготно, с деньгами, то разговор завертелся около коммерческой деятельности: никто из парней не желал вкалывать в местном полуразвалившимся колхозе за маленькую зарплату, ходить в грязной рабочей одежде, ишачить скотником или трактористом целый день - хотелось легкого достатка.
- Может, бизнес создадим? – обратился к Фариду коренастый, щеголеватый Ахмет, который любил (когда изредка появлялись деньги) вырваться в ресторан или казино в город, с коим недавно соединилось село, став своеобразным пригородом, а там гульнуть, подцепить какую-нибудь деваху. И добавил первое, что пришло на ум: - Может, ларек, чтоб круглосуточно водкой, пивом и сигаретами торговать. Всегда будет спиртное под рукой – можно взять, сколько хочешь!
Ахмет представил, как, встав за прилавок, будет знакомиться с каждой симпатичной бабенкой, которая придет за покупкой; как подарит ей шоколадку, пригласит провести вместе вечерок, а потом и соблазнит. И уже верилось, что отныне никакая ему, некрасивому и длинноносому, не откажет – ведь он будет богатым совладельцем ларька!
Острожный и ленивый Хамза к идее отнесся пессимистично: подумал, что надо самому будет возить и разгружать товар, охранять ларек от воров по ночам, вместо того чтобы вволю отоспаться, но благоразумно промолчал. Призадумался и Фарид, понимая, что ларек, с которого будут постоянно «капать» денежки – дело выгодное, хоть и не очень прибыльное, незадача только в том, что у них нет никакого опыта в бизнесе, как и первоначального капитала на закупку товара. Но, главное, затея показалось Фариду мелкой и противоречащей его нынешним убеждениям, и он укоризненно сказал Ахмету:
- Мы своим примером должны бороться против спиртного, а ты призываешь этим зельем торговать?!
- Надо бы бизнес, с нефтью связанный. На ней сейчас лучше всего разбогатеть, - неторопливо и основательно высказался высокий угловатый Габдулла, который в последнее время всерьез думал о женитьбе – ему хотелось построить добротный дом, купить новую машину вместо своих старых «Жигулей» пятой модели и уж тогда посвататься к милой девушке из соседней деревни, которая давно нравилась, но к которой боялся подойти, так как была из зажиточной семьи.
- А кто нас к нефти допустит? Там все занято, все схвачено… - сказал с досадой Хамза.
Ахмет хитро прищурился:
- Припугнуть кое-кого надо! Ножик к жирному пузу приставить – и денежек попросить.
- А потом в тюрьму загреметь?! Да у любого крупного начальника при нефти сейчас собственная охрана есть, - возразил испуганно Хамза.
Фарид, солидно молчавший в задумчивой позе (чтоб придать себе значимость мудреца), тоже подумывал о нефти, которая являлась ходовым и дорогим товаром, и на коей сейчас жирели приватизировавшие промыслы бывшие советские начальники и местные властные князьки, помогшие им это добро присвоить – теперь, как он выяснил, сходив несколько раз в город, они не просто раскатывали на дорогих иномарках и жили в трехэтажных коттеджах–дворцах, а ездили отдыхать за границу и летали на собственных вертолетах. Коттеджи из красного кирпича с зимними застекленными садами, что разрослись у красивого озера за лесочком, и поблескивающие черной эмалью солидные иномарки с затемненными стеклами он видел сам, да и пару маленьких, похожих на стрекоз, вертолетов в небе приметил.
- Да… - резюмировал Фарид. – Нефть это хорошо и надо интеллигентно попросить нефтяных князьков с нами поделиться.
- Только вот с чего они будут делиться? – призадумался Габдулла.
- А мы их попросим дать на угодное аллаху дело, - жестко сказал Фарид.
- Я слышал, они итак большие деньги на восстановление и постройку мечетей дают, - вяловато вставил Хамза.
- А что толку? – Фарид резко стукнул кулаком по столу. - Кто в эти мечети ходит? Ты ходишь? Твоя сестра ходит? Нет! Одни древние старики ходят, а молодежь не ходила и не будет. Она на дискотеки бегает. Надо нам взять власть в свои руки! А потом и за мечети возьмемся…
- А мы молодежь силой, что ли, туда загоним? Пинками? – Хамза, как всегда, был недоверчив.
Фарид процедил:
- Где пинками, а где и своим примером. Но прежде надо всколыхнуть сознание народа жесткими делами – пусть воспрянет духом. Как там этот поганый атеист Ленин говорил: «Из искры возгорится пламя!» Вот мы и будем этой искрой!
- Опасно, - сказал Хамза.
- А не опасен рэкет, которым я раньше занимался? - Фарид схватил его за ворот рубахи и подтянул, растерянного и податливого, к себе. - А тут хоть героями будем среди нашего народа!
- С чего начнем?! – поддакнул ему Ахмет, готовый действовать тотчас же.
- Надо оружие подыскать и взрывчатку для терактов, - сказал Фарид.
- А где мы это найдем? – спросил Габдулла.
И тут Фарид, глянув на окна, перешел на шепот, словно кто-либо мог услышать с улицы их резкий опасный разговор и донести в органы:
- Надо ехать на Кавказ – в Чечню! Оттуда привезти. В колонии я с чеченцем одним познакомился, с ваххабитом. Он говорил: там все можно найти. И взрывчатку, и оружие, и нужную литературу, где говорится, как надо бороться с неверными. Я тогда его слова мимо ушей пропустил – не было желания этим заниматься. А теперь надо с ним встретиться. Он адресок нужный в Чечне дал. И вообще, сказал, если будем активно работать, они нас долларами снабдят!
- Доллары ; это хорошо! С долларами мы жен себе найдем, а то девки чего-то капризничают! Мне одна подружка недавно заявила: ну кто ты такой? Нуль без палочки… Ни денег у тебя, ни образования. Да и с виду так себе: модно одеваться не умеешь, - сказал грустно Габдулла, вывернув наружу сокровенное.
И хотя в его словах опять проглядывало желание развлекаться, уйти в спокойную мирскую жизнь, Фарид его поддержал, но перевел разговор в правильное русло:
- Да, бабы, конечно, суки – распоясались без шариата. Вон в Афганистане пикнуть против мужика не смеют, а наши татарки обнаглели. В бордели подались, с голыми задницами на сцене кривляются. Певичками всякими.
- За русских замуж выходят! – сказал обижено Хамза.
- Именно, а мы, татары, без баб остаемся! - отрезал Фарид, вспомнив про бывшую подругу Фаину, с которой вместе учился в школе и которая теперь, после окончания пединституте в Казани, работала в русской школе и, вполне возможно, дружила с русскими парнями. И хотя она давно сказала, что не желает с ним дружить, Фарид, тем не менее, когда оказался в колонии, заскучал по девушке и написал письмо – думал, разжалобится к нему, осужденному…Да, она быстро ответила длинным ласковым письмом и велела не раскисать, верить в лучшее будущее, однако дала понять, что надеяться на ее любовь не стоит. Обиженный, он тогда разорвал письмо, но долго еще помнились красивые ровные строчки, какими обычно пишут все учителя те проникновенные слова…
- Тем более, мусульманину по Корану их четыре положено, - сказал бабник Ахмет, который, как парни знали, почти за полным отсутствием в селе девушек, уехавших в города учиться, искать интересной жизни, похаживал частенько ночами к сельской вдовушке – толстой, беззубой, неряшливой, любящей выпить. Он добавил: - Ничего, власть в свои руки возьмем – мы покажем девкам их место. В парандже заставим ходить!
- Это правильно. Поэтому про развлечения с ними надо забыть. Блуд по Корану запрещен. Да и зачем нам блудить, если у нас скоро по четыре жены будет?! – сказал уверенно Фарид.
* * *
Он дал возможность дружкам высказаться про женщин, вдоволь насладиться представлениями о будущей сладостной жизни с собственным гаремом, чтоб прониклись идеей борьбы с неверными, чтоб не разбежались при первой опасности,  и сказал жестко:
- Пора переходить к делу: надо в Чечню ехать.
- Завтра же и поедем, - разгорячился Ахмет.
- А как? Может, на моих стареньких Жигулях? – предложил азартно Габдулла.
Их энтузиазм Фариду понравился (значит, прониклись идеей), но он, в отличие от них, как более опытный и хитрый, должен был все предусмотреть, и поэтому пригасил их пыл:
- На машине туда, может, и въедем, а обратно с оружием и взрывчаткой вряд ли выедем… - везде посты федеральных войск. Сначала просто съездим на поезде. Пообщаемся с нужными людьми… Посоветуемся.
Ахмет, у которого давно пересохло в горле, быстренько открыл новую бутылку водки, разлил ее ровнехонько всем в граненые стаканы и произнес с пафосом:
- За нашу организацию! За удачное начало дела!
Все с энтузиазмом и жадностью подняли стаканы, только Фарид обхватил стакан пятерней и задумчиво крутил его на столе, вспомнив с досадой, что отец много пил, ругался из-за этого с матерью, попал пьяным под трактор, который оторвал ему ногу.
- Ну, чего? – спросил недоуменно Ахмет, желая поскорее выпить, но не решаясь сделать это раньше лидера.
- С водкой надо завязывать, - сказал вдруг Фарид. – Мы вступаем на серьезный путь: должны стать примером для молодых, должны быть бдительны, чтоб на нас не вышли ФСБ и милиция. От водки много зла.
-  И что, вот так сразу бросить? – растерялся Хамза.
Его поддержал Габдулла:
- Так не пойдет…надо постепенно. Ведь мы уже привыкли. Вдруг без нее заболеем?
- А может, на травку перейдем? – предложил Ахмет. – По-моему, в Коране про травку ничего плохого не сказано?! У меня есть знакомый, который ее из Таджикистана поставляет дешево…
Осознавая, что если бы сейчас не выпивали, то вряд ли получился бы азартный и содержательный разговор и возникли столь смелые мысли без горячительного, Фарид вздохнул и, заглотнув водку и закусив соленым огурцом, сказал:
- Да, быстро не получится завязать, а вот насчет травки надо подумать. Кстати, у нас на лугах своей конопли полно растет!

Гл. 3
Фарид долго обдумывал, к кому из нефтяников при власти пойдет просить материальную помощь ; хотелось получить солидные деньги, чтоб первый успех помог действовать решительно и дальше… К слишком крупному чинуше, а именно к начальнику управления, которое разрабатывало добычу нефти в их районе, идти поостерегся; завалиться к какому-нибудь начальнику участка тоже, как понимал, - дело неперспективное, ибо тот лишь исполнитель и не владеет большими деньгами кроме своей зарплаты, и поэтому направился к директору нефтебазы, что находилась на другом конце их села, где за бетонной оградой размещались множество огромных стальных цистерн и административное, роскошно обложенное мрамором, трехэтажное здание.
Чтоб показать, что за ним стоит целая организация, которой парни придумали звучное название «Слуги Аллаха», что не себе лично просит деньги, Фарид взял с собой дружков, которые нарядись, как и он, в татарские национальные рубахи навыпуск и тюбетейки… И вот, такие якобы мирные и спокойные, они прошли по уложенному цветной брусчаткой двору в приемную к представительной симпатичной секретарше и сообщили о цели визита, на что она привычно сказала, что с подобной просьбой надо обращаться письменно, ибо так делают все... С явным намерением выпроводить просителей, с кресла в приемной встал мощный мужик в черной форме охранника и направился к парням. Дружки Фарида, потоптавшись, хотели ретироваться, но Фарид жестко настоял: «У нас не просто просьба, а серьезный разговор!» Секретарша сходила в кабинет к директору, чтоб посоветоваться, а через минуту вернулась и вежливо сказала: «Входите, но только кто-нибудь один и на пять минут! А остальные выйдите на улицу». Фарид вошел в просторный, отделанный под евроремонт кабинет, где около стола стоял директор и смотрел несколько снисходительно и даже подозрительно:
- Аллах Акбар! - сказал Фарид то, что первое пришло на ум, и добавил: - Как вы уже знаете, нам средства нужны.
- А кто вы такие? Какую организацию представляете? – спросил сухо высокий поджарый директор.
- Молодежная организация возрождения ислама…- сказал Фарид гордо.
- Интересно… А она у вас зарегистрирована? – Директор изучающе глянул на Фарида.
- Где? – растерялся Фарид.
- Где положено, -  ответил директор, показывая, что потерял к просящему интерес. – Наверное, там, где регистрируются общественные организации.
- Пока еще нет.
- Тогда денег дать не могу. Может, вы бандиты какие-нибудь?
- Так вы не хотите помочь возрождению ислама? Против аллаха идете? – стараясь быть спокойным, сказал Фарид. И это подействовало, так как директор уже мягче сказал:
- Против аллаха я не иду. Организация наша помогает исламу. Только за последний год мы построили три мечети в селах района.
- Так вы и церковь, я слышал, восстановили, - ехидно поддел его Фарид.
Директор поморщился и глянул на него искоса, словно на недоделка:
- А ты знаешь, паренек, что в моей организации половина русских работает и кое-кто из них православный. А так как они прибыль приносят, то тоже имеют право на свой храм!
- И что толку от этих мечетей?! – спросил язвительно Фарид.
- Люди ходят, обряды исполняют. А какой еще нужен толк? – директор сделал лицо непроницаемым.
- Все это формализм. Необходимы кардинальные меры.
- Какие? – усмехнулся, удивляясь напористости пришедшего, директор.
- Надо создать отдельное государство «Волжско-Камский халифат».
- И какими же методами? – голос директор стал таким, каким обычно разговаривают с малыми несмышлеными детьми: весело-умильным.
- Разными… - у Фарида в глазах появились жесткие искорки.
- Ну, знаешь ли, нам не по пути… - почувствовав, что посетитель так просто не уйдет, сказал директор и отрезал: - И денег я вам не дам!
- Это почему? – Фарид наклонился вперед, словно в грудь ему подул сильный ветер.
- Есть статья за финансирование террористических организаций, по которой дают большие сроки. А я еще работать на воле хочу!
- И кормить нефтедолларами всю Россию?
- Сейчас уже не кормим! – голос директора стал совсем холодным.
- Но ведь кормили! Сколько нефти в Татарстане добывали? Сто миллионом тонн в год! – заявил Фарид, показывая, что он не просто несмышленый деревенский паренек, как кажется со стороны, а человек грамотный и кое-что читавший.
- Допустим… В лучшие времена, но зато какую промышленность Россия в республике построила: Камаз, Нефтехим, Елаз. А теперь вкладывает деньги в объекты будущей Универсиады.
- Этого мало. Поэтому наша организация хочет потребовать, чтоб деньги за проданную неизвестно куда и кому нефть Россия отдала Татарстану.
Директор гортанно захохотал:
- И каким образом?
- Зря смеетесь…Как бы потом не пожалеть!
- Ты чего, угрожаешь мне? - директор посмотрел на Фарида как на мелкую козявку.
- Еще пока нет… Хочу на разум воздействовать.  А вот когда мы в Татарстане, вернее в «халифате» придем к власти, то предателей повесим на осине! А кто нам помогает – тем дадим в руки все недра республики.
- Иди-ка ты отсюда, пока я тебя в милицию не сдал… - рявкнул директор. – Суются всякие неучи и бездари в политику! Тут умные люди должны работать, а эти дурни туда же…
- Пожалеешь! А мог бы министром энергетики стать! – процедил Фарид, искренне удивляясь недальновидности директора.
Директор в порыве смеха схватился за голову:
- Благодарю, покорно! Господин президент «халифата»!
- Теперь уже поздно! – ухмыльнулся Фарид.
Директор нажал на столе маленькую кнопку, и в кабинет мгновенно вошел дюжий охранник с висевшим на кожаном ремне под мышкой пистолетом, схватил Фарида цепкими пальцами за плечо и повел к выходу.
Выскочив на улицу к растерянным дружкам, Фарид долго матерился, курил и, зло оглядываясь на сверкающие от солнца окна конторы, хрипел: «Ничего, мы с тобой разберемся! Еще пожалеешь!»
* * *
Выпроводив странного, с жестким холодным взглядом, паренька, директор нефтебазы мысленно покритиковал нынешнюю власть, которая, по его мнению, после распада Советского Союза и с началом ельцинских реформ дала слишком много свобод всяким проходимцам – вот те и подняли голову! Конечно, он был абсолютно не против экономических свобод, ибо перемены к лучшему быстро почувствовал лично на себе, но сейчас полагал, что политические свободы, ведущие ко всякому разброду, болтовне и нестабильности, надо попридержать, как это сделали в Китае, который и развивается быстрыми темпами, в отличие от России… В свое время ему в тайне нравилось, что народ на площади требует суверенитета, и верилось, что это поможет получить большую свободу от федерального центра, а теперь опасался, что, возможно, в этом деле перегнули палку, если по улицам ходят вот такие экстремисты… Осознавая, что состоявшийся разговор вовсе не шуточки, директор поднял трубку, чтоб позвонить начальнику милиции и сообщить о странном визитере, а потом передумал: показалось, парень просто «шизанутый» и у него в кармане окажется справка из психбольницы… Он позвал секретаршу и строго сказал: «Больше таких идиотов ко мне не впускай!»

Гл. 4
К поездке в Чечню Фарид готовился тщательно: перечитал Коран, чтоб заучить те суры, где говорилось, как надо истинным мусульманам блюсти веру, как жить, как общаться друг с другом, заготовил версию, для чего едет в Чечню, чтоб ответить на военных постах и всяческим таможенникам: «У меня родственник здесь пропал, еду искать… Мать его попросила: один он у нее!» Фарид уже придумал автобиографию этого якобы конкретного человека с русской фамилией, чтоб звучало убедительней, выпросил у матери денег с ее пенсии, взял деньжат у друзей, и, сев на поезд, доехал с пересадкой в Москве до Гудермеса.
Версия Фарида сработала, хотя строгие военные с автоматами наперевес не раз останавливали Фарида и подозрительно и долго разглядывали его документы, обшаривали, проверяя, не везет ли чего запрещенного…
* * *
Нацепив на голову тюбетейку, Фарид побродил по полуразрушенному, с домами, похожими на изъеденные страшным кариесом зубы, по городу, приглядываясь к редким, настороженным и быстро снующим прохожим, и, наконец, подошел на базаре к чернобородому и горбоносому человеку с холодным взглядом и сказал негромко:
- Я мусульманин из Татарии. Мне бы хотелось с вами поговорить...
- По какому вопросу? Кто такой? – насторожился мужчина и стал оглядываться подозрительно по сторонам, словно отыскивая сообщников Фарида или какую-то подставу.
- Я бы хотел вам помочь. В вашей борьбе с неверными, - зашептал уверенно Фарид, чтоб развеять сомнения мужчины.
Вдруг мужчина крепко взял его за руку и быстро повел за угол здания в безлюдное место и там, приставив к животу Фарида нож, холодно спросил: 
- Это как?.. Воевать, что ли, за нас?.. Ты что, стрелять метко умеешь? Или, может, у тебя деньги для нас есть?
Растерявшись, Фарид поджал живот, ибо в любое мгновение мог получить точный удар в печень, и стал, заикаясь, выталкивать слова:
- Поднять население в дружественном вам Татарстане, чтоб оно потребовало отделения от России! Устроить там террористические акты. У нас уже есть своя организация подпольная.
- Так устраивайте! – процедил мужчина, словно пронзая темными глазами насквозь.
- У нас, к сожалению, нет ни оружия, ни взрывчатки. Да и бомбы мы не умеем делать… Хотелось, чтоб вы научили!.. Также хотелось встретиться с вашими лидерами – Басаевым, Абу Валидом, чтоб услышать от них слово напутствия…
Морда бородатого мужика скорчилась в кривой ухмылке:
- Вот даже как? Прямо с самим Басаевым?
- Хотим, чтоб вы нам дали необходимую религиозную литературу по ваххабизму.
- Ну, пойдем…- мужик схватил Фарида за локоть, подвел к старенькой, помятой «иномарке» непонятно какой модели и втолкнул в салон, где на заднем сиденье похожий на ворона человек накинул Фариду повязку на глаза и упер под ребро дуло пистолета.
- Зачем все это? – спросил Фарид растерянно.
- Конспирация…- буркнул бородач, садясь за руль.
* * *
Вывели Фарида после часа езды из машины только в лесу, ибо он услышал шелест деревьев, пение птиц и почувствовал мягкую траву под ботинками, и толкая в спину, куда-то еще долго вели, а когда сняли с глаз повязку, то Фарид оказался в блиндаже, в котором сидело по углам на бревнах в виде скамеек несколько агрессивно настроенных людей с автоматами, и тот, что сидел за столом в новеньком пятнистом костюме «омоновца» и выглядел, судя по уверенным движениям и вальяжности, здесь главным, ехидно спросил:
- Так, говоришь, истинный правоверный. Организацию создал? И что вы там у себя уже сделали?
- Пока только начинаем. Не хватает опыта и знаний… - ответил Фарид воодушевленно, чувствуя, что попал именно туда, куда хотел.
В этот момент он вдруг получил по затылку сильнейший удар прикладом автомата, от которого зазвенела голова и потемнело в глазах, и, обернувшись удивленно на ударившего, ошарашено простонал:
- Ты чего?
Встав из-за столика, к Фариду подошел медленной походкой командир и подставил здоровенный нож к горлу:
- А ничего, сука! Ты решил нас обмануть! А мы то знаем, что ты агент ФСБ. И прирежем тебя сейчас, как козленка…
Совсем другого приема Фарид ожидал - казалось, добрые лесные богатыри, признав в нем брата по вере, приведут к Басаеву, и Фарид как самый реальный претендент на должность духовного лидера во всем огромном будущем «Халифате», будет говорить с Басаевым на равных, а может, и чуть свысока (ибо Басаев-то всего лишь пока полевой командир) про стратегию и тактику борьбы за независимость, обсуждать планы взаимопомощи… А теперь вдруг ясно осознал, насколько ничтожна его жизнь для этих людей и что лишь одно неверное слово или действие, как его бездыханное тело с перерезанным горлом будет выброшено в овраг на съедение волкам, и жалостливо заплакал:
- Я истинный мусульманин! Я свой!
- Чем докажешь? – спросил уже мягче командир.
- Я молитвы знаю! В тюрьме за свою деятельность сидел… Можете проверить – во Владимире!
Человек сзади пнул Фарида в зад под общий смех собравшихся, а командир сказал весело и ехидно:
- Проверим. Только ФСБ может что угодно подделать – и человека в тюрьму для вида посадить. И биографию ему придумать, что не подкопаешься… У нас такие случаи бывали. Лучше сразу сознавайся. Тогда пытать не будем, а просто убьем.
Фарид упал на колени под сапоги командира в желании их обнять:
- Клянусь аллахом! Свой я! Видите, и бороду отращиваю, как у ваххабита.
Голос командира загрохотал над ним:
- Ну, борода твоя горло от ножа не сбережет… Говори, зачем к Басаеву и Абу Валиду рвешься? Убить их хочешь? Узнать, где скрываются?
Фарид иступленно стал стучать лбом в земляной пыльный пол:
- Хотел на него посмотреть. Он для меня второй после пророка Магомеда на земле! Благословение его получить.
Командир отшвырнул Фарида ногой так, что он упал на спину:
- Говори адрес свой… А мы тебя сейчас сфотографируем, а потом про тебя все на твоей родине узнаем. Если соврал, часу не проживешь…
- Согласен! - подобострастно закивал Фарид.
* * *
 Два дня он просидел в глубокой земляной яме, где старый молчаливый бородач-охранник давал только пить, спуская кувшин на палке сквозь прутья железной решетки, горестно смотрел на небо и проклинал себя за то, что решил сюда поехать, ибо явно шайтан нашептал ему на ухо романтические представления о жизни чеченских боевиков. А ведь так верилось, что, получив большие деньги в долларах и благословение самого Басаева, Фарид приедет к дружкам человеком иного масштаба, истинным лидером не только их организации, но и всех недовольных властью в Татарстане и будет пользоваться непререкаемым авторитетом и уважением. И вот вместо этого он ходит, как грязный зверь, опорожниться в уголок своей ямы, дышит провонявшим миазмами воздухом, и дрожит по ночам от холода и голода…и висит над ним, как острый меч, жуткая мысль, что, возможно, боевики не сумеют добыть о нем точные данные, где-то произойдет сбой – и тогда он даже это небо из клетки не будет видеть… «Неужели меня могут убить?» - спросил он охранника, дававшего питье, и тот ответил: «Может, и не убьют? Может, мне отдадут: будешь у меня  рабом! Хлева от дерьма чистить!» - а помолчав, добавил: «Могут и выкуп потребовать» - «У кого?! – простонал Фарид. – У моей бедной матери?»
Наконец, Фарида вновь повели к командиру в блиндаже, и тщетно он пытался понять по мрачным лицам ведущих его людей, что прояснилось о его судьбе... Командир, у которого на столе лежали какие-то бумаги и фотографии Фарида, сказал примирительно:
- Не соврал! Наши люди все проверили… Теперь пошлем тебя недельки на две в лагерь для подготовки слуг аллаха. Там тебя всему научат и проинструктируют… А насчет Абу Валида забудь. Мы и сами его раз в год видим! Это великий человек, не чета нам и тем более тебе! И забудь, что тебя немножко попугали… Сам понимаешь: кругом шпионы! Кстати, в своей организации в Татарстане будь осторожен…с людьми со стороны.
- Понимаю, - кивнул Фарид, и ноги его чуть не подкосились от радости.
- Да, а чего это ты так неверных не любишь?
- За все… - процедил Фарид с дикой ненавистью, вложив в эти слова все свои страхи и боль, испытанные за прошедшие в Чечне дни, – надо же было случившееся на кого-то свалить: - Хотя бы за то, что поймал меня милиционер–белорус, судил еврей, обвинял прокурор хохол! И сидел я в русской тюрьме!
- А ты знаешь, что законы шариата еще строже? Ты знаешь, что за грабеж (а ведь ты, как нам донесли, был обычным грабителем) мы бы тебя в Чечне расстреляли или руку бы отрубили? Ты готов к этому?
- Во имя справедливости аллаха я на все готов! – сказал Фарид, прижал по мусульманскому обычаю покорно к груди руки и слегка наклонился вперед, словно отдавая себя на суд Аллаха… 
* * *
Толстых пачек долларов, о которых Фарид мечтал, ему не дали ; якобы самим не хватает! ; (предлагали пачку фальшивых, чтоб какому-нибудь лоху впарил, но он отказался, испугавшись с ними связываться), не дали и взрывчатки, заявив, что в Россию лично ему провезти ее будет невозможно, зато научили в лагере, как ее делать из обычных бытовых компонентов, как заряжать фугасы, как правильнее и надежнее ставить мины, научили стрелять из пистолета и автомата, так как он не проходил службу в армии, отбывая срок, и не мог даже правильно держать в руках оружие. Научили, как из газового пистолета Макарова, который продается свободно в магазинах, сделать боевой… По вечерам мулла читал собравшимся в лагере трем десяткам молодых парней книги по ваххабизму, трактовал в нужном направлении (дескать, ради борьбы с неверными можно жертвовать жизнью и попасть в рай (не по скользкой тонкой нити в сопровождении ангела смерти Азраеля, а сразу) и получить там множество удовольствий и благ – вкусное вино, прекрасных юных гурий, фрукты и вечное лето в тенистом саду около водопада… Фарид видел, как азартно загорались при велеречивых словах муллы глаза малограмотных деревенских парней, которые жизнь прожили впроголодь и никогда еще не спали с девушками, но сам явно туда не стремился: хотелось пожить в своем родном Татарстане, сделать «Халифат», стать там большим человекам, вроде аятоллы Хомейни в Иране, и наслаждаться любовью молоденьких покорных жен на этой земле… И поэтому, когда предложили пойти в местный отряд, чтоб участвовать в боевых действиях, он отказался, заявив с пафосом: «Я больше пользы исламу и Аллаху принесу у себя на родине. Да и организация моя без меня развалится».

Гл. 5
Приехав через месяц домой, где дружки встретили его настороженно-радостно, так как уже не надеялись увидеть, решив, что Фарида схватили федеральные войска и снова посадили в тюрьму или же он попал в какую-нибудь перестрелку и погиб, Фарид пригласил их к себе в избу и притворил накрепко двери. Занавесив окна, он стал рассказывать красочно и в подробностях, однако с большим достоинством и неторопливо, как жил в лагере боевиков, чему его там научили, показал привезенную ваххабитскую литературу ; и друзья слушали с огромным уважением и вниманием…  Наконец, Ахмет с пиететом спросил:
- Ну а что тебе сказал Басаев?
- Басаев…- Фарид ненадолго задумался и, понимая, с каким восторгом дружки ждут именно рассказа про лидера боевиков, соврал: - Я видел его недолго… Но он, встретив меня, спросил: «Ну, как там живет Татарстан?» А потом похлопал меня по плечу: «Молодцы. Я верю в вас!».
Зато Фарид ни слова не сказал дружкам о том, как его били, унижали, как хотели перерезать горло, чтоб тем не портить впечатление от поездки и не пугать их жуткой реальностью...
- Ну а доллары-то дали? – спросил простодушно Габдулла, за что Фарид во внезапном гневе хотел его послать на три буквы, но потом взял себя в руки и заявил сухо:
- Денег у них в тот момент не было… Сказали, чтоб искали сами.
- О, - разочарованно сказал Хамза. – Где же мы их возьмем?
- Где, где… – Фарид задумался, а потом заявил: - Там же где и брали…
На следующий день он с друзьями направился на одну из центральных площадей городка, где всегда было многолюдно, стояли несколько продуктовых и галантерейных ларьков, которые успешно и бойко торговали всякой мелочью: кофе, соками, чаем, вином, сигаретами. Три года назад именно на этой площади Фарида и схватили милиционеры, когда «тряс» очередного владельца ларька – требовал с него мзду за «крышевание»… Владелец того ларька уже уехал из города вместе с женой и детьми – возможно, испугался, что Фарид отомстит, когда вернется после отсидки, но другие ларьки остались, их даже стало больше, ибо покупающий народ богател из года в год.
Увидев одного из знакомых владельцев ларька, который в свое время исправно платил мзду, Фарид подошел к нему с панибратским видом и хлопнул по плечу:
- Привет, Марсель!
- Че надо? – насторожился тот, снимая с плеча его руку, и стал искать глазами милиционеров.
- Ты не бойся. Я поговорить пришел, как с другом…
- Чего мне с тобой разговаривать? Опять будешь деньги требовать? – он продолжал зыркать по площади, желая отыскать помощников, чтоб дать Фариду отпор.
- Почему - требовать?.. – сказал миролюбиво Фарид. – Прости, глупый я тогда был, не на то деньги употреблял – больше не буду.
- Что, в колонии такой умный стал? – слегка улыбнулся Марсель, видя, что Фарид не намерен угрожать.
Упоминание про отсидку Фарида всегда злило, но теперь он проглотил обиду, считая, что личные обстоятельства не должны вредить большому делу, и сказал:
- Однако теперь попрошу именем аллаха пожертвовать на доброе дело.
- Это на какое дело? Снова на казино, наркотики и пропой? –  насторожился Марсель и хотел идти в подсобку, где работал, перетаскивая картонные коробки с продуктами, крепкий, в белом камзоле грузчик, который мог ему помочь в случае драки, но Фарид придержал его легонько за локоть:
- Обижаешь… Пить я бросил, когда истинным мусульманином стал.
- А ты знаешь, что в Коране написано: не пожелай имущества ближнего своего! А ты хочешь отнять у меня имущество, как делал раньше?! Опять в тюрьму захотел?
Несмотря на то, что Фариду захотелось дать торгашу кулаком в лоб, он внешне остался спокоен:
- Кто старое вспомнит – тому глаз вон! Я же сказал: надо на богоугодное дело.
- Мечети, что ли, восстанавливаешь? – усмехнулся ехидно Марсель, не веря в исправление Фарида.
- Гораздо лучше – хочу неверных из Татарстана прогнать.
- Это как? – растерялся Марсель.
Фарид махнул рукой на ту сторону площади, где стояло несколько ларьков и среди из них самый крупный, где продавались те же продукты, что и у Марселя:
- Видишь, тот ларек принадлежит грузину. Неужели тебе он не мешается? Если бы его не было, вся прибыль шла б в карман истинному правоверному.
- Грузин его здесь поставил на законных основаниях, - напыжился Марсель, но, тем не менее, в голосе прозвучало некое тайное желание, которое Фарид угадал.
- Нет, ты мне скажи: было бы лучше, если б этого ларька не было? - наседал Фарид.
- Ну, наверное… - Марсель пожал плечами и посмотрел по сторонам, боясь, что крамольную фразу могут услышать чужие.
- Так вот я с друзьями могу сделать, чтоб его здесь не было, - предложил Фарид.
- Это как? – Марсель перешел на шепот.
- Не будем посвящать тебя в наши дела. Меньше знаешь – крепче спишь!
- А я то здесь при чем?
- А ты за наш труд должен дать нам во имя Аллаха…
- И сколько?
- Сколько не жалко… - Фарид развел многозначительно руками. - Хотя Аллах все видит!
- Подумаю… - еще тише сказал Марсель.
Фарид снова по-дружески положил ему руку на плечо:
- И еще! Я сейчас без работы остался. Мне надо обязательно куда-нибудь устроиться, чтоб милиция за мной после отсидки не следила. Да и чтоб официальный заработок был.
- И кем же я тебя устрою? Грузчиком? – Марсель заволновался, не без основания полагая, что работник из Фарида никудышный.
- Грузчиком как-то не солидно, – сказал Фарид. - Да и ведь работать придется… А ты меня возьми к себе менеджером, чтоб я постоянно свободен был!
- Хорошо! – вздохнул тяжко Марсель, понимая, что от Фарида не отвяжешься. Вообще, он был ошарашен новым поведением Фарида, который уже не матерился, как прежде, не показывал ему нож, а вел спокойно беседу – это обескуражило и он не знал, что делать – бежать и жаловаться на Фарида в милицию было вроде не за что…
- Рад, что договорились… - сказал ласково Фарид. - А то ведь ларьки будут гореть не только у грузина, но и у тебя!..
* * *
Недели через три после того, как владелец ларька устроил Фарида с трудовой книжкой менеджером якобы по закупке товара, Фарид с дружками соорудили маломощную бомбу из консервной банки, в которой была раньше килька, и поздней ночью, выбрав ненастную погоду, когда хлестал дождь и дул пронизывающий ветер, Ахмет, укутавшийся в темный малоприметный плащ (чтоб никто из окон домов и случайных редких прохожих не опознал его) прошел мимо ларька грузина и бросил бомбу в корзину для мусора, а потом уж Фарид, выбрав момент, когда площадь совсем обезлюдела, из-за угла дома взорвал ее…
* * *
Когда через два дня Фарид пришел к Марселю в магазин, тот встретил его испуганно, начал рассказывать, что всюду ходила милиция и расспрашивала, не знает ли кто чего про взрыв…
- А разве был взрыв? - спросил изумленно Фарид, как будто впервые о нем услышав, и посмотрел с показным удивлением на обгоревший киоск, у которого взрывом снесло угол, и добавил: - Наверное, кому-нибудь денег не заплатил… Зато у тебя теперь покупателей прибавится?
Марсель проворчал:
-У нас с тобой никакого разговора не было! - и посмотрел на Фарида так, что было понятно: он сожалеет, что поддался на уговоры и тем невольно стал соучастником преступления и теперь его могут арестовать вместе с исполнителем, а потом буркнул тоскливо: - Лучше бы я тебе так деньги дал!
Выяснилось, покупателей в первые две недели после взрыва у Марселя не только не прибавилось, но и убавилось: люди, опасаясь новых взрывов, не шли за покупками на площадь, а направлялись в более безопасное место, да и сам вид развороченного, обгоревшего ларька портил пейзаж площади и отпугивал людей… Но со временем, когда владелец ларька грузин, так и не поняв, что случилось, зачем его взорвали (ибо никто не угрожал), на всякий случай сломал ларек, покупатели на площадь к Марселю снова потянулись… И хотя Фарид не сказал напрямую Марселю, чьих рук это дело, тот, конечно, догадался и, когда немножко успокоился, с подковыркой сказал: «А вон на том конце площади еще один ларек есть, но им азербайджанец владеет! Как с ним поступить, он ведь тоже мусульманин?!» – «Аллах со всеми разберется», - сказал Фарид многозначительно. 
 
Гл. 6
Хотя все парни устроились на официальные места работы, денег им хватило только на покупку ксерокса, чтоб тиражировать исламскую пропагандистскую литературу, но на поездки по Татарстану не хватало, ибо устроились на низкооплачиваемые места – сторожами, охранниками, зато была возможность, отдежурив смену раз в трое суток, остальное время заниматься делом, которому решили себя посвятить… Несмотря на то, что парни по прежнему каждый день собирались у Фарида, читали ваххабитские книжки и размышляли, как насолить русским, как поднять в Татарстане народное недовольство, бунт, который вознесет их на вершину власти, а нынешнюю продажную власть свергнет, через пару месяцев им стало скучно. Обидно было видеть, как сверстники (а парни они все были молодые - самому старшему Габдулле двадцать пять, а остальным и того меньше) раскатывают на «крутых» машинах, водят девушек в рестораны и казино, а на парней смотрят как на изгоев, которые по глупости не участвуют в общем празднике жизни… Нет, парни не хотели (иногда только был соблазн, который быстренько отметали) куролесить, как делали раньше, но общаться с девушками (ведь молодые же и кровь играет), дружить с ними и создать семьи хотелось, а девушки к ним – безденежным, скромно одетым, замкнутым и напыщенным - не тянулись… Да и, как выяснилось, многие правоверные мусульмане (которые заставляли дочек ходить вне дома в строгой одежде – в длинном, закрывающем ноги однотонном, сером или зеленом, платье-балахоне, в закрывающем наглухо волосы и уши платке) быстро сориентировались к новой жизни и стали просить калым, как до революции – хотели, чтоб у потенциального жениха имелся дом, солидное хозяйство, у друзей же Фарида ничего этого не было.
* * *
Фариду очень хотелось увидеть Фаину, которая преподавала в городе, что находился всего в ста пятидесяти километрах – вроде недалеко, и Фарид уже не раз мог туда наведаться, но ехать без денег, без известности не хотелось… Он все ждал, что, как только придет к власти и заставит богатеев раскошелиться, тогда и посватается к девушке… Словом, всюду нужны были деньги и поэтому, когда зашел разговор о деньгах, Габдулла, которого недавно «отшили» родители любимой девушки, заявив, что жених весьма незавидный, бедный и не сможет прокормить жену и детей, дать им образование, грустно и с досадой сказал:
- Надо искать деньги.
- Суки богатеи русским продались – не хотят давать. Так, мелкие бизнесмены дали крохи… - зло процедил Фарид. - Надо заявить о себе! Богатеи думают, что мы – сопляки и трепачи, требуем денег на гулянки и водку. Надо их переубедить! Совершить террористический акт, чтоб испугались, и, когда придем к ним снова, уже раскошелились.
- Какой же? – спросил Габдулла.
Фарид гневно сверкнул глазами:
- Взорвать нефтепровод, который идет от нефтебазы, где я недавно деньги просил. Я директору пообещал, что он пожалеет!..  А то качает богатства народа за границу – и деньги себе в карман. А нефть надо беречь – ее уже мало осталось, нам самим пригодится.
- Дело хорошее. Сделаем подкоп под трубу – прицепим бомбу и устроим фейерверк! – кивнул Ахмет.
Помня про Фаину и представляя, что если снова попадет в колонию и «схлопочет» срок, то тогда девушку точно никогда не получит, ибо уже будет женой другого, Фарид строго сказал:
- Но главное, не попасться. У нас еще много дел. И вообще, должны поклясться во имя аллаха, что если кого и поймают, не выдадим друг друга.
Все сразу посерьезнели, стали «умывать» руками лицо, повернулись на юг, к священной для мусульман Медине, и восклицали: «Аллах Акбар!»
- Давайте теперь распределим обязанности, - предложил Фарид. – В подпольной организации все должно быть четко!
- Ты Фарид, конечно, наш непререкаемый лидер! – сказал осторожный Хамза, чтоб снять с себя какую-либо ответственность, и остальные согласно закивали.
- Спасибо за доверие… А теперь решим, кто лучше стреляет. Кто будет подрывником? - Фарид пристально и вопросительно посмотрел на дружков.
- Я в школе химию любил, - сказал несмело Ахмет.
- Хорошо, будешь подрывником… А кто будет казначеем?.. Казначеем, думаю, мы назначим, Габдуллу, - предложил Фарид, хотя самому хотелось держать в кулаке не только организационные, но и экономические вопросы. – Он у нас самый спокойный и хозяйственный, не транжира.
- Спасибо, - кивнул Габдулла.
- Деньги надо надежно спрятать. Чтоб, если и поймают, никто бы их не нашел, - подсказал Хамза, оставшийся без «должности» и втайне довольный этим.
- Спрячу…
- Ну а теперь о главном. Все-таки нас мало – четверо. Надо расширять организацию по всему Татарстану. Возможно, где-то тоже есть такие группы. Пусть вольются к нам. Поедем к дальним и ближним родственникам, будем приглядываться, приглашать к себе. Завязывать знакомства, - сказал Фарид.
-  Как? А вдруг на агента нарвешься или на предателя, который в милицию побежит с доносом, - поморщился Хамза и отодвинул штору на окне, чтоб посмотреть, не стоит ли кто подозрительный за окном и не прислушивается к их разговорам.
- Надо быть осторожными. Пришел, например, в мечеть, видишь, кто как себя ведет. Понравился человек, подходишь, знакомишься. Когда у нас будет много людей, можем выступить единым фронтом по всей республике и свергнуть нынешнюю продажную власть, - размышлял Фарид.
- А пойдут люди за нами? Поверят нам? – вздохнул Габдулла.
- Вот для этого мы должны показать себя в действии: провести террористическую операцию… Тогда поймут, что за нами сила.
- И когда проведем? – заявил решительно Ахмет. – Пора уже!
- В ближайшее время.
* * *
Не откладывая, Фарид заперся крепко изнутри в неприметном сарайчике в глубине двора, где когда-то была мастерская отца, и приступил к созданию большой бомбы. Сделал ее так, как научили в чеченском лагере для подготовки взрывников: взял толстостенный, диаметром пятнадцать сантиметров обрезок трубы и заполнил взрывчатым веществом, компоненты которого купил в обычных магазинах и нашел в колхозном складе среди минеральных удобрений…
Сначала у Фарида было желание взорвать именно нефтебазу рядом с поселком, да и дружки к этому склонялись и подзуживали, помня, каким злым он вышел после разговора с директором, как материл его… Но поразмыслив, Фарид сказал: «Если взорвем здесь – директор сразу поймет, чьих рук дело, и нас быстро вычислит милиция. Тем более, я ему угрожал и раскрыл карты. Но ничего… дойдет дело и до него, а пока надо взорвать где-нибудь подальше от нашего села».
И вот он с дружками эту бомбу повез на ржавых и дымных, где что-то похрюкивало и постукивало под днищем, «Жигулях» Габдуллы на окраину своего района. Габдулла, как хозяин машины, очень переживал за свое, пусть и неказистое транспортное средство, на котором прицепом возил сено с лугов для коровы и которое могут конфисковать. Он растерянно и испугано сказал: «А если нас милиция остановит и бомбу в багажнике найдет?» - и тормознул, чтоб обдумать непредвиденный вариант. Дружки Фарида насторожились и притихли, готовые уже повернуть назад, а Фарид заявил: «Скажем, металлолом везем – нашли трубу в поле!». - «Я придумал, что в следующий раз делать – взрывчатку надо закладывать в огнетушитель! - Габдулла вдруг посветлел лицом. - Так как огнетушитель - вещь в автомобиле необходимая, нас никто и не заподозрит». - «А можно, я дома останусь? – сказал Хамза, чувствуя холодок под сердцем и слабость в ногах, но чтоб это не выглядело трусостью, заявил: - Ужин для вас приготовлю, чтоб удачное дело обмыть. Прослежу, чтоб шухера в селе не было». - «Хрен тебе! - Ахмет сунул ему под нос кукиш. – Если что, так все вместе загремим!»
Несмотря на придуманное объяснение для милиции, Габдулла ехал осторожно, стараясь не нарушать правила, а, зная, что впереди находится пост ГАИ, объехал его по проселочной, разбитой и в колдобинах дороге.
* * *
Отъехав километров сорок от поселка, парни в наступающих сумерках заметили в поле недалеко от дороги нефтяную качалку, которая, как огромная неутомимая цапля, наклонялась туда-сюда, доставая из землицы очередную порцию черного золота…и так день и ночь, ночь и день, не уставая… Глядя сердито на нее, Фарид сказал: «Гонят нашу нефть в Россию, а потом продают за поганые доллары. Нам, татарам, ничего не достается! А надо как в Ливии – весь доход делить на коренных жителей».
Спрятав машину в ближайших кустах ивняка, парни дождались полной темноты и приблизились к качалке с бомбой, что весила килограммов пятнадцать, и которую осторожно, словно от толчка может взорваться, взяв под мышку, тащили по очереди Ахмет и Хамза; сам Фарид нес  парочку взрывателей, которые ему выдали в чеченском лагере. Габдулла в это время сидел в «Жигулях» на шухере и поглядывал по сторонам, чтоб при первой опасности дать дружкам сигнал и гнать отсюда быстрее…
Ахмет положил бомбу под аппаратуру, что командовала качалкой, Фарид присоединил радиовзрыватель, и они быстро пошагали обратно – наклонившись, словно сейчас вот-вот прогремит взрыв и всех их заденет осколками.
Когда выбрались с «грунтовки» на шоссе, Фарид, взволнованно и часто дыша, набрал на радиотелефоне нужный код… Все с испугом замерли, уставившись туда, откуда только что отъехали: очень не хотелось, чтоб случилась «осечка», ведь тогда придется возвращаться и все делать заново… Но через какие-то секунды в ночи сверкнуло пламя, а вскоре до парней донесся и грохот. «Сработало!», «Сработало!» - закричали они радостно и быстренько помчались в село, где до самого утра не расходились: сидели в темноте комнаты, не включая свет, и поглядывали на улицу, боясь, что скоро за ними явится милиция, встречать которую по отдельности не хотелось – было страшно, не так как в компании… Уничтожая улики, по приезду они отмыли сапоги от грязи, которая прилипла на поле к подошвам, затем захотели сапоги спрятать куда-нибудь, закопать, и, наконец, Хамза  предложил сжечь их в печке. Сжигать было жалко, и Фарид сказал: «На будущее надо на подошвы надевать целлофановые кульки!»
* * *
На следующий день, прочитав в районной газете про взрыв и посмотрев репортаж по республиканскому телевидению с места теракта, Фарид вышел из дома с чувством удивительной гордости и важности. Глядя на людей, идущих по улице, хотел, чтоб знали, кто перед ними, какой великий человек: а именно, вдохновитель и организатор теракта, а вскоре, возможно, и крупный лидер республики! И было обидно, что сказать об этом напрямик нельзя, что приходиться таиться от людей – этих мелких букашек и таракашек, занятых лишь личными проблемками, не думающих об интересах ислама!
Увидев на улице около ворот дома красивую статную мать бывшей подруги, ее крупного отца, Фарид вновь подумал о Фаине как о будущей жене…И хотя с ней расстался несколько лет назад, а после напропалую дружил со многими сокурсницами техникума, он с нежностью вспомнил ее поцелуи, ее темные, с веселой хитринкой глаза… Сейчас, чувствуя себя важным человеком, подумал, что это не она снизойдет к нему, а он, взяв ее в жены, поднимет на высоту своего положения!      
Фарид, поравнявшись с родителями девушки, радушно поздоровался, назвав уважительно по имени-отчеству… Они ответили на приветствие и, хотя сделали это тоже радушно, тем не менее, Фарид заметил, что были не совсем искренни. Если бы не этот заслон, Фарид подошел поговорить и, может, даже осмелился намекнуть, что по-прежнему любит их дочь, но теперь лишь издали спросил: «Как Фаина поживает?». - «Хорошо, - ответила мать, насторожившись. – Институт закончила, в школе преподает». - «Привет передавайте!» - сказал Фарид. «Передадим», - сказала мать, а Фарид пошел дальше и чувствовал спиной, как взгляды родителей словно толкают: дескать, уходи, ты не пара нашей дочери, не пара!
Так как родители Фаины были одними из самых богатых в селе, имели хорошую машину, большой кирпичный дом, да и работали на денежных местах – отец мелким чиновником на нефтепромысле, мать экономистом в строительной конторе, то Фарид сообразил, что они, конечно, не хотят видеть зятем человека без образования, без приличной работы, бедного да к тому же отсидевшего в колонии, и это вдруг разозлило. Ведь вышел-то на улицу с бравым настроем, а тут пришлось осознать свою никчемность в жизни, принизить себя… И Фарид подумал сердито: «Подождем! Еще сами приведете дочь ко мне и в ножки поклонитесь!»               

Гл. 7
Вскоре Фарид пришел к выводу, что нужно оружие, так как парни после теракта чувствовали себя неуютно: оглядывались, боясь слежки, шарахались в сторону при виде любой милицейской машины; прежде чем выйти из дома, стояли перед дверью и долго прислушивались – не ждет ли там кто… Подумалось: если будет оружие, то избавятся от страха, который не дает по ночам спокойно спать, сумеют защитить себя. Однако Фарид понимал, что если их вычислят, то лучше не сопротивляться, ибо за это добавят срок, да и в перестрелке могут убить. «Мы, прежде всего, борцы духовные! – сказал он по этому поводу. – Но когда начнем устранять неугодных аллаху людей, пистолеты пригодятся!» - «Где же их взять? – сказал осоловелый Ахмет, покуривая травку из сухой конопли, что росла за селом на укромной полянке. – Можно, говорят, купить на рынке, но для этого деньги большие нужны, а у нас их нет!» Фарид сказал: «Мы должны купить четыре газовых пистолета «Макаров», которые продаются в обычном охотничьем магазине». - «Кто же нам их продаст? - не столько спросил, сколько стал отговаривать Хамза, взявшийся заведовать самым неопасным делом - печатью. – Может, листовок будем больше расклеивать?!» - «У Габдуллы есть охотничий билет! Он и купит», - сказал Фарид, не поняв намека. «Ну, я, конечно, могу купить один… - ответил Габдулла. - А вот четыре?!» Фарид, один из всей компании читавший регулярно газеты и знавший больше дружков, усмехнулся: «Недавно закон приняли, что каждый охотник может купить на свой билет пять ружей!». - «Да ну? - удивился Габдулла. – А у меня только одно: старый дробовик на уток! От отца достался!»
* * *
Сложив все свои деньги, парни на следующий день поехали в город, в магазин «Рыболов и охотник» и купили три пистолета, ибо на большее средств не хватило… Габдулле очень понравился десятизарядный карабин «Сайга» (к его удивлению, он тоже продавался, о чем ранее и мечтать обычные охотники не могли), сделанный по копии с автомата Калашникова, который он с любовью повертел в руках и неохотно отдал обратно продавцу.
Когда парни вышли из магазина, Фарид Габдуллу обнадежил: «Не переживай! Появятся у нас деньги - и карабин купим. А к нему и оптический прицел, который там же продается! Будешь белок (под коими подразумеваются предатели) в глаз стрелять».
В мастерской у Фарида, высверлив из стволов мешающие вылетать пуле перегородки, парни обзавелись личным оружием, патроны к которому нашли у прапорщика воинской части, что стояла в городе – подошли один к одному от боевого оружия… В тот же день они, спрятавшись в овраге за березовым лесочком, чтоб никто не мог незаметно приблизиться и услышать выстрелы, стали лупить по консервным банкам. И опять у Фарида, крепко сжимающего удобную рукоять пистолета, появилось приятное ощущение своего могущества! Хамза, которому Фарид почти насильно всучил пистолет, хотел прикинуться плохо видящим и специально «мазал» по мишени, заявляя: «Видишь, лучше пистолет Габдулле отдать, ведь их всего три, а нас четверо». - «У Габдуллы ружье есть, а скоро и карабин купим!» - процедил Фарид.
* * *
Несмотря на то, что парни плотно прикрывали дверь в комнату, говорили вполголоса, если речь шла о терактах, мать Фарида слышала многие их разговоры, порой притворяясь, что спит. Однажды, когда Фарид поздно вечером после очередного обсуждения дальнейших планов проводил друзей на улицу и, покурив на крыльце, вошел в дом, она печально посмотрела на него:
- Сынок, вы опять про какие-то пистолеты и бомбы говорили. Ты что, решил за старое взяться? За разбой? Опять в тюрьму хочешь угодить? Меня одну на старости лет оставить?
Фарид  важно усмехнулся:
- Нет, мать! Я стал совсем другим. Я теперь истово молюсь. Неужели не видишь, все мусульманские обряды соблюдаю?
- Вижу, - кивнула она. - А что тогда про оружие говоришь?
- Оружие, мать, нам нужно, чтоб власть в Татарстане в свои руки взять и законы шариата восстановить! – жестко сказал Фарид.
- В какие руки? Ты что, в президенты метишь или в депутаты? Кто ж туда тебя возьмет без образования, судимого?
- Да я силой эту власть заберу! – Фарид резанул ладонью воздух, словно отсекая косарем головы тем, кто будет мешаться на пути.
Мать испуганно сложила на груди руки:
- Алла бисмилла… За такие слова и мысли тебя вообще на всю жизнь упрячут за решетку. Я одна останусь, даже похоронить некому будет.
- Всех не упрячут, - Фарид сделал широкий круговой жест. - Нас будет много! По всей республике! 
И тут мать перешла на приказной тон, который Фариду никогда не нравился, а теперь, когда чувствовал себя очень важным, тем более:
- Брось так думать! Женись, детей воспитывай. Как нормальные люди!
- Вот эти нормальные трусливые людишки и покорились Москве! А я не хочу! Я может, только теперь по настоящему жить начал! Смысл обрел! Слышала про взорванный на неделе нефтепровод? В газетах и по телевизору об этом говорили. Так это моих рук дело! И то ли еще будет! – воскликнул Фарид, раззадориваясь.
- Алла бисмилла… Прости его беспутного! – стала молиться мать.
- Аллах скорее меня простит, чем тебя, - Фарид холодно глянул на мать, которая, несмотря на статус родительницы, тем не менее, по мусульманским законам была всего лишь женщина, а, следовательно, не он должен ее слушаться, а она.
- А я в чем перед ним провинилась? – растерялась мать.
- Отца моего кто в могилу раньше срока свел? Ты! – Фарид погрозил ей пальцем.
-  Я?! – она в испуге отступила от сына. - Так ведь пил он и от цирроза печени умер…
- А почему пил?! – наседал Фарид. - Да потому что хозяином в доме себя не чувствовал! Затуркала ты его, запилила, как все нынешние бабы!!
- Так ведь он еще и гулял на сторону… - стала оправдываться мать. – Какая женщина это простит?!
- А твое какое дело?! – для поддержки своих слов Фарид крепко стукнул кулаком по стене избы. - Гулял и правильно делал, по Корану положено иметь четверых жен.
- Так ведь он и одну семью толком не мог прокормить - ползарплаты на водку уходило. А ты про четверых говоришь! – У матери выступили слезы.
- Все равно надо было слушаться. По Корану он глава! И не он виноват, что мало зарабатывал, а коммунисты, которые не давали мужикам развернуться. Живи он в истинном мусульманском государстве, имел бы, может, табун лошадей! - Мать что-то хотела возразить, но Фарид не давая этого сделать, повышал и повышал голос, говоря без пауз, ибо настолько все в нем бурлило. - Вот разбаловали вас, женщин. А мы, когда к власти придем, поставим жен на нужное место!
Закончив фразу, Фарид решительно пошел в свою комнату, не желая больше вести пустой разговор с женщиной, и услышал сзади просящее:
- Именем Аллаха прошу, одумайся…

Гл. 8
Понимая, что им четверым не справиться с объемом планов и задач, что они будут лишь малочисленной группой, которая, конечно, не сможет поднять бузу в Татарстане, и на поиски которой броситься вся милиция и ФСБ республики и быстро отловит, Фарид послал дружков по селам и городам республики, где у них имелись родственники, чтоб провели пропагандистские беседы, разведали, что к чему, раздали ваххабитскую литературу и нашли сторонников и помощников – и тогда Фарид уже будет не просто лидером слабенькой группки, которую ничто не стоит раздавать, а разветвленной и законспирированной сети.
Сам он поехал в один из крупнейших городов республики, чтоб найти единомышленников, а заодно и повидать бывшую возлюбленную Фаину… Сойдя с автобуса, зашел в туалет, где за вход пожилая женщина взяла с него пять рублей; сделал в кабинке свое дело и, оглядевшись кругом, проверяя нет ли где щелей, в которые могли его увидеть, вытащил из-за пазухи несколько листовок, пузырек клея – и пришпандорил листовку с призывом бороться за «волжско-камский халифат» на дверцу, а потом пришпандорил еще три на остальные стены, густо намазав клеем, чтоб содрать было трудно.
Потом он заглянул еще в одну кабинку и там тоже приклеил… Довольный, он выскочил из туалета и торопливо пошагал в город, где направился к двоюродному брату (сыну сестры отца), который работал замдиректора крупного автосервиса, и жил, как выяснилось, в огромной четырехкомнатной квартире с паркетными полами и пластиковыми окнами, в высотном доме в центре города с женой и двумя мальчишками восьми и десяти годков.
Глядя на благополучную жизнь брата, на уют и тепло в обставленной красивой мебелью квартире и, сравнивая невольно с этим богатым жильем низенький и темный родительский дом с расшатанными полами и продуваемыми полусгнившими окнами, Фарид с завистью подумал: «И почему брату удалось все в жизни, а мне нет?.. Ведь он тоже деревенский паренек, как и я, уехал в город, окончил тот же техникум, куда я поступил спустя семь лет… Может, и мне надо так – ведь время еще есть?» Потом вдруг решил, что ему еще сполна воздастся за веру, что заимеет не просто шикарную квартиру, а настоящий ханский дворец, когда придет к власти!
Родственник радушно усадил Фарида за стол, его жена (пышногрудая, шустрая украинка) разогрела на иностранной газовой плите борщ, голубцы и поставила перед гостем, который, увидев аппетитное дымящееся парком угощение и чувствуя, как в желудке засосало, тем не менее, строго спросил: «Какое мясо?» Когда женщина сказала, что «свинина», Фарид брезгливо заметил, что свинину не ест. Родственник удивленно хмыкнул, достал из холодильника сыр, колбасу для Фарида, а сам стал с удовольствием хлебать красноватый ароматный борщ. Фарид смотрел на него с неодобрением, хотя и злился на себя за столь показную принципиальность, отказавшись похлебать горяченького, а потом, желая морально подмять брата за испытанную к нему зависть и выставить себя значительнее его, заявил, что надо бороться за «Халифат», рассказал про свою организацию и грандиозные планы.
Послушав его с ухмылкой минут пять, брат сказал:
- Сейчас каждому человеку дана возможность жить, как хочет: хочешь молиться и не есть свинину – флаг тебе в руки, но я живу по светским законам – и ты мне не мешай! И больше об этой бредовой идее не говори, чтоб не поругались.
- С такими мыслями мы никогда не освободимся, - буркнул Фарид.
- А ты чего ждал? Чтоб я вступил в твою банду? – и брат завернул кукиш, а потом кивнул в комнату, где играли дети, и добавил: - Я в тюрьму на нары загреметь не хочу! И не желаю, чтоб мои сыновья и жена, оставшись без моей поддержки и зарплаты, перебивались с хлеба на воду! Это ты гол, как сокол: ни семьи, ни работы толковой, ни имущества – живешь на материнском иждивении. Тебе терять нечего.
Обиженно засопев носом, Фарид встал и грубо заявил:
- Сволочи, только о своем благополучии думаете! – он потряс книжкой, подаренной ему в поезде незнакомцем. – Мне не веришь, умным людям поверь, которые это пишут!
Брат едко усмехнулся:
- Да, хотелось бы с этими умниками встретиться, чтоб спросить, за чьи деньги продались, чтоб втянуть Россию и Татарстан в кровавый хаос, в братоубийственную войну, поссорить и ослабить? На американские? Кто те хитрованы, что хотят по трупам и сломанным судьбам таких, как ты, наивных озлобленных идиотов, добраться до власти?
- Трус! - буркнул Фарид и выскочил из квартиры.
На что брат крикнул в проем двери:
- Ты больше ко мне не приходи, а то потом отмазывайся из-за тебя! - и резко захлопнул дверь.
* * *
Чтоб найти отдохновение душе и матеря всех благополучных татар, Фарид направился в издали замеченную, с высоким минаретом мечеть: помолиться и убедиться, что не все купились на сытую жизнь. В огромной мечети, в светлом зале с окнами-витражами, он увидел несколько молящихся мужчин, что сидели на мозаичном мраморном полу на ковриках с босыми ногами, и среди них бледного худощавого парня с реденькой бородкой, который молился очень истово, проникшись важностью момента общения с богом… После молитвы Фарид подошел к нему и поприветствовал: 
- Аллах Акбар!
- Аллах Акбар! – ответил торжественно тот, словно давал пионерскую клятву: не хватало только поднять наискосок правую руку ко лбу…
- Давай познакомимся. Меня Фарид звать, а тебя?
- Ильшат, - ответил тот, глядя как бы помимо Фарида темными печальными глазами.
- Я за тобой, Ильшат, давно наблюдаю. Понравился ты мне.
-  Чем же? – насторожился вдруг тот, опять глядя мимо, и тут Фарид понял, что тот несколько косит.
- Сразу видно: истинный мусульманин. Таких сейчас мало среди молодежи. Давно в мечеть ходишь?
- Года три уже!
- А зачем пошел? Кто натолкнул?
- Сам решил жить по законам шариата!
- Это правильно. А ведь молодежь, к сожалению, так не думает. Парни пьют водку, что запрещено Кораном, девки голыми задницами с телеэкрана крутят. Все как на Западе или у русских. Так через лет десять и не отличишь татарина от русского, англичанина или француза.
Руки у Ильшата вдруг затряслись, и он судорожно произнес:
- Да, это происходит по всему миру: все стали одинаковыми. Даже в Турции, говорят, на каждом шагу бордели.
- Но ведь в Чечне такое запретили!
- В Чечне - да. Но ее же разрушают.
- Все потому, что поддержки не было, например, с нашей стороны. Наше правительство и президент поют под дуду Москвы, отправляют в Чечню наших парней гибнуть ни за что. Вся надежда на таких, как ты, смелых ребят.
- Мне что, оружие в руки брать? – лицо Ильшата осветила странная улыбка, и он протянул к Фариду руку. – Дай пистолет!
- Можно и оружие, - немножко растерялся Фарид от столь быстрого согласия. - Но главное, надо вооружиться духовным знанием, что есть только в истинной и боевой религии – среди ваххабитов.
- А муфтий этой мечети выступает против ваххабитов. И не раз об этом говорил, - словно ребенок, обиженно сказал Ильшат.
- Он тоже Москвой куплен. Или чего-то не понимает, а может, просто боится, что тогда снимут с должности. А я тебе дам настоящие религиозные книжки, где написано, как надо жить мусульманину.
- Интересно будет почитать! – Ильшат опять протянул к Фариду руку. – Я люблю читать, я много читаю!
Фариду его быстрая зажигаемость понравились, и он, желая познакомиться поближе, спросил:
- Ты где живешь?
- Тут недалеко, – махнул Ильшат на девятиэтажный панельный дом в конце переулка.
- У тебя можно говорить откровенно? Никто не донесет в милицию, в ФСБ?
 - Ты что?! Это же мои враги! А врагов у меня очень много…
- Разговор есть серьезный. Пойдем.
Когда отошли от мечети, Фарид приступил к главному, ибо понимал, что и у стен религиозного заведения могут быть «уши»: читал, что при советской власти почти все священники были агентами КГБ.
Идя по безлюдному бульвару, он тихо сказал:
- Нам надо создать свое государство! Но в этом многие мешают, - Фарид стал загибать пальцы. - Продажные чиновники, которые учат своих детей в Москве и за границей. Редакторы газет, которые развращают население и наших девушек порнографией. Предприниматели, которые не дают нам деньги на борьбу против неверных…
- И что мне надо делать? Ведь их же много! – Глаза Ильшата блеснули неистовым огнем.
- Начнем собирать на них досье, чтоб знали, что они у нас под колпаком… Мы в своем районе уже выявили всех неугодных, тем же занимаются мои люди в других районах республики, а ты займешься здесь. Увидишь, услышишь что-нибудь против татар – сразу бери на заметку. Записывай адрес этого человека, телефон, состав его семьи.
- А дальше что? – Ильшат  радостно схватил Фарида за лацканы пиджака.
Фарид растерянно отдвинулся, но продолжал:
- Когда восстание народа начнется, мы им все припомним! А пока и поодиночке будем убирать…
- Как убирать?
- Пристрелим где-нибудь втихаря, - прошептал Фарид еле слышно.
- Так это же уголовное дело. Посадят… Впрочем, я ничего не боюсь!
- Пусть сначала нас найдут. Да и не надо бояться – аллах сполна отблагодарит. Я вот был в Чечне – там молодые парни и девушки на смерть ради Аллаха идут. Зато сразу окажемся в дивном раю, где нас будут ублажать прекрасные гурии. Об этом написано в книжках, которые я тебе дам.
- А почему я должен тебе верить? Может, ты подставной из ФСБ?
- А ты слышал про теракт на нефтебазе? – сказал  таинственно Фарид. -  По телевизору показывали!
- Слышал! Здорово рвануло! – Ильшат захлопал в ладоши.
- Так вот это мое дело – нашей организации.
Когда поднялись на третий этаж, дверь Ильшату открыл строгий и озабоченный мужчина, который подозрительно посмотрел на Фарида: «А это кто?» – «Это мой лучший друг!» - сказал Ильшат. Фарид прошел в небогатую квартирку, в которой пахло лекарствами, и растерянно уселся в прихожей на стул, так как дальше мужчина его не пригласил, что Фарида обидело… «Где ты шлялся? Делай укол – пора уже!» - сказал мужчина, и Ильшат шмыгнул в другую комнату. «Что за укол?» - спросил Фарид. «А ты разве не догадался, что сын у меня болен?» - ответил мужчина. «Вроде умный парень!» - растерялся Фарид. «Да уж, не дурак, - устало кивнул мужчина. – В университете учился на последнем курсе, на историческом факультете, а потом вдруг с головой не того стало – бросил учебу, нигде не работает».
Так как Ильшат очень долго не появлялся, (может, уже уснул после укола?) Фарид оставил ему на тумбочке в прихожей книжку по ваххабитству и, вспоминая его странную реакцию, ужимки и выходки, которые теперь объяснились, вышел на улицу с досадой, что вот встретился один настоящий единомышленник и тот оказался больным… Хотя вскоре досада сменилась на воодушевление, ибо Фарид вдруг подумал, что именно такие люди и будут истинными боевиками – бесстрашными и фанатичными и по приказу своего командира легко пойдут на смерть. Представилось, что если бы таких было больше, то дела пошли бы лучше: во-первых, сроки им - психически больным - за терроризм большие не дадут, во–вторых, даже если и поймают, то не поверят их бредням про мощную подпольную организацию…   

Гл. 9
Фарид направился на встречу с Фаиной, которая, как узнал от ее подруги в деревне, жила в общежитии для молодых специалистов недалеко от школы, где работала. Прохожие объяснили, как туда добраться и на каком транспорте, и он на трамвае доехал до нужной остановки. И хотя подруга Фаины две недели назад сказала, что та еще не замужем, Фарид шел со страхом, ибо за этот срок всякое могло случиться – бывает, что и за день люди женятся…
После отсидки он с Фаиной ни разу не встречался, не знал, как она его воспримет - и поэтому решил прийти не с пустыми руками. Заглянув в ювелирный магазин, что попался на пути, Фарид увидел на витрине под толстым стеклом множество шикарных украшений, на большинство которых ему не хватало денег, и, постояв у прилавка, выбрал скромные золотые серьги с красным камушком: хотел купить кольцо, но не знал размер безымянного пальца у Фаины.
Выяснив в общежитии у вахтерши, что Фаина еще на уроках и придет через час, Фарид уселся у подъезда на лавочке под кленами и стал смотреть в проулок, из которого (это была единственная дорога) могла появиться девушка. Пока ждал, мимо по узкой асфальтовой дорожке прошли пару десятков хорошеньких, модно одетых и пахнущих удивительно приятными духами девушек – все такие привлекательные, что кровь Фарида начала волноваться. Но его сильно задело и обидело, что, несмотря на то, что старался завлекательно и многообещающе смотреть на них, ни одна не удостоила его, неказистого и неприметного по сравнению с парнями, что шли с ними, своим вниманием. Разозлившись, он подумал: «Вот когда доберусь до власти, сами прыгнете в мою постель! И я не четыре жены себе возьму, а одиннадцать, как сам пророк Магомет!».
Наконец появилась Фаина, которую Фарид узнал еще издали, и такой она показалась красивой, модной и недоступной, что он от робости и смущения пригнулся и хотел пропустить ее мимо, не окликнув… Но она сама признала его и, приветливо улыбнувшись, удивленно прощебетала:
-  Ты как здесь?
Фариду хотелось сказать, что приехал в город только ради нее, но это бы умалило его великую общественную миссию, и он многозначительно заявил:
- По важным делам, – и тут уж перешел на личное: – Я думал, ты забыла меня, пока в тюрьме сидел?
- Я тебе сразу говорила: не тем делом занялся, грабил, - сказала она воспитательным строгим тоном, словно своему непослушному ученику, что Фарида сильно обидело, и он прервал:
- Может, грабил, чтобы тебя золотом осыпать?!
Она сухо ответила:
- Мне такого золота не надо. Вот если б образование получил, нормальную профессию, я бы, может, с тобой продолжала дружить. Да и пил ты!
- Зато теперь бросил, - сказал Фарид гордо. - Может, снова начнем дружить?
Фаина несколько замялась, растерянно разглядывая друга юности:
- Поздно. Я с другим парнем встречаюсь. Мы вместе в школе работаем.
- С русским?.. – спросил Фарид строго, почему-то уверенный, что это непременно так. – Может, и замуж за него пойдешь, за неверного? И христианскую веру примешь?
Фаина недовольно прищурилась:
- А разве мало русских девушек за мусульман выходят?! Любви не прикажешь! И мой парень умный и добрый, меня сильно любит. А насчет веры... Так он физик, заканчивал физмат университета и в бога христианского не верит, а верует в некий общемировой вселенский Разум, который всеми нами руководит. И вообще считает, что скоро люди на земле, все нации и народы объединятся в одно великое, прекрасное и мудрое государство с верой в нового, всеобщего Бога… К этому все идет, как бы кому не хотелось иного. Процесс этот не затормозить!
Для Фарида эта мудреная тема была абсолютно неинтересна, и он, напыжившись, продолжил:
- Значит, и дети у тебя русские будут?
- Наполовину…- она словно пыталась оправдаться. - Назовем их какими-нибудь иностранными именами. Да мы и не поженились еще, чтоб о детях думать!
Почувствовав, что есть последний шанс заполучить ее сердце, Фарид уже сунул руку в карман, чтоб достать серьги, и примирительно сказал:
- Вот и хорошо. Значит, еще перед аллахом не согрешила сильно. А по мелочам можешь все грехи исправить.
- Это какие же грехи? – фыркнула обиженно она.
- А вот такие! – сказал Фарид осуждающе. - У тебя, я смотрю, пупок между футболкой и джинсами виден? Не стыдно? Ведь такая, как все эти поп-звездочки, стала…
- А что, я должна в парандже ходить? – она округлила глаза и несколько смутилась.
- По шариату положено, - по-отечески пожурил Фарид.
- А ты кто такой, чтоб мне про шариат напоминать? – она вдруг вся вспыхнула и перешла в наступление. - Мулла, что ли? Или старик древний?
- Я больше чем мулла, - похвастал Фарид. - Может, скоро главным муфтием стану в «Волжско-Камском халифате». Тогда сильно пожалеешь, что меня не оценила!
- Это кто же тебя туда возьмет? Ты что, медресе закончил? Или исламский университет?
- У меня экстерном экзамены примут! – заявил Фарид жестко и уверенно. - А могут и без экзаменов… Придут – и в ножки поклонятся, скажут: будь нашим духовным лидером!
- Смешно…- она стала строгой. - И вообще, в каком это «халифате»?
- Который я создам из приволжских республик, включая Башкирию. У русских заберем Саратов – это наш город, Самару, словом, вплоть до Астрахани, где когда-то было Астраханское ханство. В общем, все земли «Золотой орды».
Тут мимо прошли две девушки, которые поздоровались с Фаиной и так снисходительно и пренебрежительно посмотрели на Фарида, что Фаина смутилась и предложила перейти в глубь скверика, где они уселись на лавочку. Фаина закинула ногу на ногу и сказала:
- Ну ты даешь…У тебя с головой-то все в порядке? Может, в больницу сходить? Провериться?
Разозлившись не столько на Фаину, сколько на тех девиц, из-за которых Фаина постыдилась быть с ним на виду, Фарид буркнул:
- Это тебе надо провериться. Это у тебя с головой плохо, если в школе, как я слышал, русский язык и литературу преподаешь. Татарка ведь! Ну, ничего, скоро мы в школах вообще запретим преподавать русский.
- Так ведь пятьдесят процентов у нас в республике русские – их куда денешь!? – рассмеялась Фаина.
- Пусть уматывают к себе в Россию!
- А ты знаешь, что только пятая часть татар живет в Татарстане, остальные в России? Ты хочешь, чтоб на них там гонения начались?
- А они пусть сюда приезжают! – мгновенно парировал Фарид.
- Господи…  Как все-таки ты примитивно мыслишь! – она печально вздохнула. - И потом, почему ты на русских ополчился, на язык? Это язык международного общения, как и английский. Да и скажу, если этого не знаешь, что классики русской литературы – Тургенев, Аксаков, Куприн, Карамзин и многие другие имели татарские корни.
- Продались!
- А ты знаешь, что в русском языке слов татарского и арабского происхождения одна треть, а может, и больше!?
- Видишь, какие они подлые – даже слова наши присвоили! – ответил Фарид, поглядывая искоса на ее красивые полные ножки, которые хотелось погладить, и думал, что если сейчас поддастся ее аргументам, то вообще его в грош ставить не будет.
- Надо понимать, что среди русских более трети населения – это бывшие татары. Просто они или не захотели много веков назад принять мусульманство или же перешли в христианство – и влились в русскую нацию, в которой их (наших с тобой братьев и сестер тюрков) миллионы и миллионы, и которая не нация даже, а некий котел, где варится уха из разной рыбы - и каждая нация и культура вносят в нее свой неповторимый аромат.
- Я смотрю, ты очень грамотная стала! – он скривил губы, не зная, что и ответить.
- А ты, к сожалению, не хочешь понимать здравые аргументы.
Чувствуя, что проигрывает во всем, Фарид выложил главный козырь:
- Я сюда не дискуссии приехал вести, а спросить: пойдешь ли за меня замуж? – и добавил строго: - Но для этого должна будешь бросить работу и сидеть дома…
- Которой женой? – расхохоталась она.
- Пока первой.
- А паранджу приготовил?
- Успею еще.
- Нет уж, - с грустной улыбкой подытожила она. - Ты сначала еще трех жен возьми, а потом уж меня самой любимой. А я к тому времени танец живота научусь танцевать, чтоб ублажать тебя по утрам и вечерам.
- Значит, - спросил Фарид угрожающе, - отвергаешь меня?!
- Увы… Не так воспитана.
- Пожалеешь, - процедил Фарид, вытащил руку из кармана, оставив там серьги, и быстро пошел прочь. Он шел и думал, что жаль, с ним не оказалось бомбы, которую бы заложил в подъезде общежития, этого логова разврата и продажных испорченных женщин, и нажал бы в нужный момент кнопочку дистанционного управления… Жалко было и истраченных на дорогие серьги денег, которые не предложил Фаине лишь потому, что понял: она отвергнет их и тем его, пусть и невольно, еще более унизит.
* * *
Через неделю в село приехала Фаина со своим парнем, который был за рулем машины - об этом Фариду сказала мать, пришедшая с улицы; голосом, в котором было сожаление от несбывшихся надежд, мать заявила, что девушка перед свадьбой привезла показать родителям жениха. Выглянув в окошко, откуда хорошо просматривалась улица и большой дом родителей Фаины, и увидев около ворот серебристую «Десятку-ладу» и весело разговаривающих с родителями девушку и высокого спортивного парня с русыми волосами, Фарид аж застонал от злости и досады – возникла обида на весь мир, который не признает его в роли спасителя народа!.. Вспомнилось, как дал резкую отповедь двоюродный благополучный брат, вспомнилось, с какими унылыми рожами вернулись недавно друзья, которых посылал агитировать по республике, и обреченно заявили: «Народ с нами на контакт не идет», - выяснилось, что лишь несколько молодых парней согласились примкнуть к организации, но и то сразу нагло поинтересовались: «А сколько будем получать за это? Рублями или долларами?», ну а Ахмет вообще приехал с расцарапанной физиономией, с синяком под глазом – кто-то накостылял за пропаганду…
* * *
Вечером у Фаины состоялась пирушка, куда пришли одноклассники и подруги (кто еще остался в селе, не перебрался жить в город). Мать, не зная, что Фарид недавно встречался с девушкой в городе, сказала: «Повидайся… Ведь дружили когда-то!» Может, он и пошел бы, если б Фаина лично пригласила, как весьма уважаемого человека, но за ним никто не послал даже гонца.
Вскоре в его доме появились прилично одетые, в белых рубашечках, в начищенных ботинках, улыбающиеся Ахмет с Хамзой, и Хамза радостно заявил: «Пойдем, Фаина всех друзей детства в гости собирает». - «Меня не пригласили!» - сказал злобно Фарид. «И нас персонально не пригласили, ну и что…» - заметил Ахмет. «А ничего! – огрызнулся Фарид. – Они там водку будут пить». Он надеялся, что друзья поддержат его в бойкоте, но Ахмет решительно заявил: «А мы сходим, посмотрим, пообщаемся с друзьями! Интересно узнать, как они живут». Хамза обиженно добавил: «Нельзя все время, как попугаи, твердить о халифате, о неверных. Надоело. Надо и жить когда-то! И весело. Там к Фаине такие фифочки-подружки приехали, что пальчики оближешь. Одна мне уже издали улыбнулась!» Сообразив, что отговаривать их бесполезно, что могут взбунтоваться, обиженный Фарид закрылся у себя в комнате и стал упорно паять взрыватели, по схеме, которой научили когда-то в чеченском лагере.
Вставая над горизонтом, в окно светила полная огромная луна, и Фарид вспомнил, что когда-то робким юношей именно в такие чудные, волшебные вечера, возбужденный и томный, бродил под окнами Фаины и мечтал, что за занавесками мелькнет изящный силуэт девушки, что она выйдет к нему, что они пойдут гулять по темным тихим улицам и будут говорить о добром, светлом и хорошем… Куда все делось? Почему он потерял чувство несказанной радости, тайны и восторга перед миром? Неужели нельзя это вернуть, пусть и с другой девушкой? Теперь ему было досадно, что щедрая луна – этот сугубо мусульманский символ – светит всем людям на земле, представителям всех религий. Он в силу своей ограниченности не знал, что полумесяц это символ христианской Византии, его столицы Константинополя, который турки захватили в 1452 году и назвали Стамбулом, а символ этот оставили на своем флаге. И сейчас Фариду хотелось спрятать луну под огромный колпак, занавесить темным покрывалом и выдавать по дольке, как кусочки вкуснейшего сыра, только приближенным к нему и готовым ему подчиняться людям… Уже представилось, как в будущем его строгие слуги ходят по улицам сел и городов и заколачивают «неверным» окна ночами глухими ставнями, а прохожим надевают темные повязки на глаза или под страхом смерти запрещают любоваться притягательно мерцающим розовато-зеленоватым лунным диском.
Слыша веселый смех, громкие разговоры и эстрадную музыку, которые доносились из дома Фаины, Фариду вдруг захотелось плакать, и выступили злые слезы.
Гл. 10
На следующий день Фарид заметил из окошка, из темной глубины комнаты, как Фаина, взявшись за руку с парнем, прошлись по улице, весело разговаривая, а потом направились с корзинкой для грибов в ближайший лесок, который начинался метрах в двухстах за околицей села… Когда они скрылись в пронизанном солнцем светлом березняке, Фарид, пригнувшись, вышел из дома и через огород, по картофельной ботве, а потом, прячась в неглубокой канаве, вдоль ручья, направился за ними. Он знал, где их встретить: именно на той уютной поляне, на крутом берегу глубокого озерца, где когда-то он первый и единственный раз целовал Фаину, и окружным путем побежал туда, где затаился за толстым стволом дерева… Вскоре послышались громкие веселые голоса Фаины и парня, которые разговаривали о скорой свадьбе, о том, где будут жить, как проводить свободное время и даже сколько детей заведут... У Фарида внутри все переворачивалось при виде счастливых влюбленных, и, когда они приблизились, целуясь и обнимаясь, он вышел из-за ствола и ехидно сказал:
- Ну что, голубки, надеетесь счастливо жить?
Фаина растерялась и испуганно смотрела на него.
- Это кто такой? – спросил девушку парень, оценивающе оглядывая Фарида, а так как был рослый, мускулистый, явно сильнее Фарида, то остался спокоен и даже великодушен.
- Я друг Фаины! – сказал Фарид, смело глядя в глаза.
- Что ж, давай дружить, - парень протянул ладонь. – Меня Валерой звать.
Но Фарид только брезгливо поморщился.
- Бывший, - поспешила сказать Фаина и пояснила. – Это мой одноклассник Фарид…Кстати, а чего ты делаешь в лесу?
- Как чего? За вами слежу! – сказал Фарид с откровенной ухмылкой.
- Зачем за нами следить?! – опешила она, чувствуя, что он очень зол.
- А я за всеми слежу, кто законы шариата нарушает!
Парень удивленно усмехнулся:
-  Какого еще шариата?
- Скоро узнаешь… Значит, целуетесь, а может, и трахаться будете здесь на полянке?
- Твое-то какое дело? – отрезала Фаина. - Мы с тобой давно расстались. И я на днях уже сказала, что дружить с тобой не буду!
- Так вот! Сегодня пятница! Священный для мусульман день, а в этот день Кораном всякие любовные связи запрещаются, - вздохнул тяжело Фарид, словно вынося суровый приговор.
Удивленный парень сделал к нему пару решительных шагов:
 - Мы ни по Библии, ни по Корану живем! У нас свои законы и правила. И когда хотим, тогда и будем целоваться! Так что иди отсюда!
- Аллах все видит и за грехи наказывает! – сказал Фарид, нащупав за спиной, под брючным ремнем рукоятку пистолета.
- Ты, что ли, на себя взял роль Аллаха? – вызывающе спросил парень, показывая, что готов защитить девушку в любой ситуации.
- Хотя бы и я! Я - его оружие в борьбе с неверными!
- Интересно… - парень недоуменно обратился к Фаине с замечанием в адрес Фарида. - Мы разве в средневековье живем? Он что, вообще в школе не учился?
- У меня есть другие знания – высшие! Им в школе не учат! – откликнулся Фарид.
Парень сделал к нему еще пару шагов и сердито сказал:
- Иди-ка ты отсюда… По добру, по здорову. Мы тебе не мешаем - и ты нам не мешай! Если не хочешь по–человечески разговаривать и общаться.
- Иди, Фарид. Валера мастер спорта по боксу…- сказала Фаина с ласковой примирительной улыбкой, желая замять конфликт.
- А мы сейчас посмотрим, кто сильней! Аллах или твой Валера? – сказал Фарид и выхватил пистолет.
Фаина выскочила из-за парня, что закрыл ее своим телом, и крикнула:
- Ты что, снова в тюрьму захотел?! – в этот момент парень кинулся к Фариду, чтоб отнять оружие, но не успел – Фарид произвел один за другим три выстрела ему в живот. Парень согнулся и, сделав два неверных шага в сторону, упал и стал от боли елозить по траве ногами. Фаина с ужасом закричала:
- Что ты сделал? Бандит! Какой ты мусульманин… В Коране людей убивать запрещено!
- Я по другому Корану живу! Более жесткому и правильному! – процедил Фарид торжественно, не ощущая какой-либо вины, чувствуя праведную силу.
- Беги скорее в село и пригони машину… - закричала Фариду девушка, наклонившись над стонущим Валерой. -  Его надо срочно в больницу!
- В ад ему надо! – выдавил Фарид.
- Какой же ты сволочь! – Фаина подняла на него полные тоски и страха глаза и побежала по тропинке в сторону села.
- Куда ты? – он кинулся за ней. - Меня выдать хочешь?
- Тебя все равно поймают, - она быстро убегала вперед.
- Последний раз спрашиваю: пойдешь за меня замуж!? Будешь дома сидеть и помалкивать, как мышь… - Фарид догнал ее и схватил за плечо. Ему вдруг поверилось, что, спрятав тело парня – закопав или сбросив с привязанным камнем в озеро, - он сможет вернуть девушку себе. Он даже ради согласия Фаины готов был сейчас отказаться от своих идей и начать другую жизнь: мирную, спокойную, добрую, семейную.
- Убийца! Изверг! Помогите! - закричала она.
- Ах, ты так?! Отныне со мной будешь трахаться! - процедил он и, проворно выдернув ей свитер и футболку из джинсов, заскользил холодными руками по голому теплому животу, которого никогда еще ни касался, до грудей, схватил их, мягкие, нежные, и стал сжимать жесткими ладонями, ощущая неизъяснимое наслаждение. Он прерывисто дышал и дрожал от возбуждения так, что даже зубы клацкали… Ему хотелось изнасиловать девушку, сломать, избить, истерзать ее столь желанное тело! Наконец-то она была в его руках: с точеной фигуркой, по-восточному полненькая, лунноликая…
- Сволочь! – Фаина заплакала и царапнула Фарида пятерней, оставив кровавую борозду на щеке.
- Тогда и ты получай… - от неожиданности он отшатнулся и выстрелил ей в грудь, а когда она с застывшими от боли и ужаса глазами осела на землю, прошептал: - Нам предательницы в будущем «халифате» не нужны!
* * *
Когда Фарид с нервно трясущимися руками пришел из леса, во дворе его встретила испуганная мать: «Ты где ходишь?» Фарид растерялся, но, сообразив, что по прошествии каких-то пяти минут после стрельбы никто не может знать, что произошло в лесу, и тем более находившаяся в доме мать, зло сказал: «Твое какое дело?» ; и тут же отвел от себя подозрение: «За огородом сидел. Об ветку вот щекой поцарапался». Мать опасливо обернулась на входные ворота, словно кто-то сейчас должен войти: «Только что милиционер был – тебя спрашивал. Сказал, еще придет». У Фарида по телу прошел нервный импульс, который возникает у бегуна, когда раздается стартовый выстрел, дающий толчок мышцам: «Что ему надо?» Мать развела руками: «Не знаю… Интересовался, как живешь, чем занимаешься?». - «И что ответила?» ; «Сказала: дома сидишь, в мечеть ходишь, пить бросил…» Фарид подумал, что лучше б мать заявила, что он пьянствует с друзьями, ибо это обычное занятие для молодого парня, а вот что «бросил», ; это уже подозрительно… Мать продолжала: «Зашел к тебе в комнату, осмотрел всю. Книжки твои увидел!» - «Книжки?! – вырвалось громко у Фарида, вспомнившего, что на тумбочке лежит ваххабитская литература. – На хрена ты его пустила?!» - «Ну а как не пустить – ведь милиционер!» - от крика сына у матери затряслись руки. И хотя Фарид понимал, что если бы мать преградила путь, милиционер бы тем более что-то заподозрил, но, тем не менее, сказал: «Без санкции прокурора на обыск вообще никого не впускай!» Мать сглотнула: «Откуда я знала. Да ведь он по-человечески попросил…» Фарид побежал в комнату, чтоб посмотреть, не оставил ли чего криминального на виду, кроме книжек – и ничего не обнаружил: вот если бы милиционер заглянул в тумбочку, то там мог найти патроны.
В этот момент стукнули ворота, и, опасливо глянув из комнаты в щель между шторой и косяком, Фарид увидел Габдуллу… «Чего тебе?» - Фарид встретил его на крыльце. Габдулла испуганно оглянулся и спросил: «У тебя мельтон был?» - «Был, но меня дома не было», - сказал Фарид, уже осознавая, что милиционер приходил не только чтобы по обязанности узнать, чем занимается бывший зэк… «И у меня был, - кивнул Габдулла. – Но я-то дома оказался… Пришел и спрашивает, зачем я столько пистолетов газовых купил?.. Я отвечаю, что это вроде не запрещено. А он спрашивает: зачем одинаковые купил, почему именно «Макаров»? Фарид напряженно слушал, понимая, что и сам, окажись на месте Габдуллы, не ответил бы на столь каверзные вопросы, начал бы мямлить нечто невразумительное. Габдулла продолжил: «Я ему отвечаю, что нравится мне «Макаров», я их для коллекции купил. А он просит их показать… Я туда-сюда, а потом говорю, что спрятал куда-то и забыл. Мельтон сразу серьезным стал: «А ты знаешь, что это оружие должно в сейфе храниться? Сейф у тебя есть?» Я отвечаю, что нету. И тут он заявляет, что приедет с нарядом сегодня вечером, и если у меня не будет сейфа, в котором должны лежать мои дробовик и пистолеты, то они меня упрячут».
Фарид не мог ничего подсказать Губдулле дельного: допустим, купит сейчас Габдулла сейф и положит туда дробовик, соберет у дружков пистолеты, а милиционер ведь не дурак, он не зря приходил – он в стволы заглянет и сразу увидит, что перегородок там нет!.. Фарид предложил: «Сейф купи или ящик железный найди с хорошим замком, а пистолеты, скажи, из сарая украли». - «Так ведь не поверят!» - воскликнул Габдулла. «Стой на своем, пусть докажут, что это не так!».
Габдулла еще некоторое время не уходил, и Фарид по всему его виду понимал, что тот обижен на него за то, что втянул в опасную авантюру…
* * *
Фарид побежал к Хамзе и Ахмету, опасаясь, что и к ним приходил милиционер и они, еще неизвестно, что могли наболтать. Но, оказалось, визитера в форме у Ахмета, который после вчерашней вечеринки у Фаины был с глубокого похмелья, не было, и тогда, проинструктировав товарища, чтоб от всего отнекивался, Фарид велел ему спрятать пистолет до лучших времен. Глядя на распухшую заспанную рожу одного из самых смелых и ярых помощников, Фарид с обидой высказался: «Ведь договорились же не пить!» - и хотел вдарить для убедительности ему промеж глаз кулаком, но только зло сплюнул.
* * *
Услышав про милиционера, перепуганный и бледный Хамза отдал пистолет Фариду, словно избавляясь от ядовитого скорпиона, и стал с удовлетворением вспоминать, что, в общем-то, мало виноват перед властями: ну, бомбу взорвали, зато, когда Фарид послал его по республике агитировать и листовки расклеивать, он лишь добрался до соседнего района, сжег в поле листовки, завалился в дом к троюродному брату и два дня, попивая пиво и смотря современную татарскую эстраду, где милые девушки в восточных полупрозрачных нарядах пели и танцевали (и это не казалось крамольным), пролежал на диване перед телевизором и ни словом не обмолвился с братишкой ни про какие террористические намерения…
* * *
Свой пистолет, на котором «висели» два трупа, Фарид глубоко вдавил в ил в центре ручья, что тек за огородами, туда же свалил компоненты для изготовления бомб, и кинулся собирать рюкзак с вещами… «Куда ты? - удивилась мать и добавила горестно: ; Я же говорила: живи, как все люди!». - «Сам знаю! – огрызнулся Фарид, но, понимая, что расстаются, может быть, навсегда, уже примирительно сказал: - Скоро не жди! Придет время - сам объявлюсь…»
Добравшись до городского автовокзала, он купил билет на автобус, едущий в сторону юга, в Оренбургскую область, вжался в сиденье, пригнул голову, чтоб никто не заприметил его лица, и подумал: «Как-нибудь прошмыгну в Афганистан к Талибам, а там и к самому Бен Ладену подамся…»
* * *
На милицейском посту перед въездом в Оренбург его уже ждали…               
                2007- 2009г.


БИЗНЕСМЕНША
Повесть

С
вета медленно вошла в ванную комнату, неторопливо сняла тонкий, но очень крепкий капроновый бельевой шнур и некоторое время, держа его в руке, размышляла. Она еще пыталась найти нечто радостное, что сумело бы удержать ее в жизни, дать перспективу, приемлемый выход из сложившейся тяжелейшей ситуации, и не могла: показалось, все возможности по поиску благоприятного выхода сузились до размеров этой тесной комнатки с низким потолком, так что некуда двинуться, некуда толкнуться, чтобы вновь не торкнуться головой в стену и больно удариться… От всех жизненных передряг она так устала в последнее время, так изранила свою душу, что чувствовала, что новую боль уже не перенесет, что сойдет с ума, а это еще хуже, чем уйти из жизни с достоинством, совершить то, на что решилась… О, если бы кто-нибудь сейчас вошел в ее положение, подставил крепкое надежное плечо, морально поддержал, помог справиться с ситуацией, но она в этот момент рядом никого не ощущала: ни мужа, которого всегда оберегала от сложных проблем, от решения трудных житейских вопросов (всю ответственность брала на себя как истинно русская женщина, считая, что так он будет крепче любить, больше будет к ней привязан и от нее зависим) и который сам не хотел в них вникать – ведь так существовать было удобно; не ощущала рядом и дочь, которую баловала, как оказалось, чрезмерно, и тем воспитала жутчайшей холодной эгоисткой… И вообще, во всех бедах, что случились с ней, она винила только себя, а значит, и одна должна получить наказание… Она не представляла, как сможет дальше жить, как будет глядеть в глаза близких людей, которых подвела, лишила всего – было стыдно не только их, но и сослуживцев, перед которыми хвасталась и которые теперь будут, возможно, ехидно посмеиваться над несостоявшейся «богачкой»…
      Может быть, она еще и удержалась бы на краю, не накинула на шею петлю, если б вдруг не яркая и обнадеживающая мысль о том, что уходящий в мир иной человек получает там прощение, новые большие права и огромные возможности – он уже сможет преодолевать пространство и время, найти любого живущего на земле человека, где бы тот ни прятался, и потребовать с него ответа за его несправедливости и грехи; в данном случае Света представила, что ее душа обязательно найдет Марка, где бы ни скрывался, за какими стенами и границами, в какой бы точке земли, и если действительно виноват, то не даст ему жить спокойно, превратит его существование в такие же мучение и кошмар, какие испытала она…

Гл. 1
Заглянув очередной раз в холодильник и горько переживая, что давно нет ни мяса, ни колбасы, которую обожала дочь, Света, готовя завтрак, сварила, как делала в последнее время, картошку в мундире, открыла банку соленых помидор и огурцов, - благо, соления и варения были свои с дачи, нарезала селедки узкими ломтиками и пригласила дочь и мужа к столу.
- Опять картошка… - фыркнула крупная, по фигуре уже настоящая девушка, четырнадцатилетняя дочь, с недовольной физиономией усаживаясь за стол. – Неужели нет ничего вкусненького?
Дочь в семье была единственное дите и привыкла к тому, что Света, когда вовремя и прилично платили ей и мужу зарплату, баловала ее и дорогим сыром, и колбаской салями, и красной икрой…
Со смурной физиономией, грузно сев на стул и пододвигая к себе тарелку с картофелинами, муж ответил, ни на кого не глядя:
- Забудь про вкусненькое – с нашими демократами скоро лебеду будем жрать.
- А что это такое? – спросила дочь с обидой.
- Не знаешь? Это трава такая сорная по пустырям растет, из которой во время войны нечто вроде лепешек пытались печь, или в муку добавляли, чтоб больше буханка становилась.
- Она хоть вкусная? – растерялась дочь.
- Не знаю, самому пока пробовать не приходилось – мать моя, это которая бабушка твоя Дарья, ела, она и рассказывала. И вообще, – добавил сердито он, – скоро, может быть, собак будем хватать на улице, резать и есть. 
Света обиделась на мужа, что пугает дочь и что неспособен в это сложное время ельцинских реформ достойно прокормить семью, как положено мужчине и хозяину, и заявила:
- Не ел, так и не стращай.
- А я не пугаю – я предупреждаю: пусть будет готова ко всякому с нашим тупым правительством.
- Не война же, – ответила Света спокойно. - И не голодный год: пройдет немного времени и все в стране устоится и все наладится… Не могут же эти реформы вечно продолжаться.
- А по мне, так реформы надолго: крепко нынешние дерьмократы за власть уцепились…не сковырнешь. А главное, ни хрена сами-то не понимают ни в экономике, ни в политике.
- Но ведь живут же западные страны при капитализме очень хорошо и сытно, аж прямо завидно… Мы тоже будем года через два. Гайдар с Ельциным так сказали.
- Слушай ты их больше: они лапшу на уши навешают… Ты смотри, что в стране творится: заводы и фабрики останавливаются, зарплату не платят. Поощряются иждивенческие настроения: мол, сложите ручки и ждите капитализм: как он наступит – так и заживем вольготно и счастливо. А вот взяли бы правители и подумали: откуда богатство-то возьмется, если никто работать не будет? Нам, старым работягам-специалистам, работать не дают, а молодежь уже и сама не хочет.
- Но ведь живет же Запад богато!
- Что ты про Запад заладила? Ты там была, что ли?.. Не была и поэтому молчи…А живут они хорошо, потому как работают в пять раз лучше нас – ибо везде порядок и автоматизация, правители умные. Да и других причин много: на вооружение столько, как мы, не тратили, климат хороший - урожаи большие, и вообще, привыкли эти капиталисты весь мир грабить…
- Нам грабить не придется: у нас земли много, нефть есть и газ.
Муж недовольно хмыкнул:
- Если бы всем этим мы умели хорошо распоряжаться.   
Света напыжилась и сказала мужу то, о чем давно думала сказать, да только стеснялась, жалела его самолюбие:
 - Другие-то мужики уже и сейчас хорошо зарабатывают. Не то, что ты… Посмотри на Пашу из соседнего подъезда: новую машину купил, квартиру поменял на с большею площадью. Поговорил бы с ним – может, чего тебе путного подсказал.
- Жулик он – завод, где начальником работал, обанкротили и растащили по себе, а рабочих на улицу выгнали… Его бы в тюрьму надо посадить, а лучше повесить! – рассердился уязвленный муж.
 - И что теперь делать? Сложить ручки и с голоду помирать?
- Надеюсь, скоро коммунисты власть захватят – и все назад вернется.
Наевшись, муж ушел в зал, уселся на диван и включил телевизор. В последнее время он смотрел его постоянно, особенно с большим вниманием новостные передачи, и при этом вслух ругал демократов, правительство, которое не может навести порядок в стране, распустило жуликов и бандитов всех мастей, гневно матерился и восклицал: «Ничего – скоро народ взбунтуется! Он вам покажет!»
- Ага, больше делать нечего, как телевизор смотреть, - крикнула Света с кухни. – Работу бы какую-нибудь поискал, если ваше предприятие третий месяц стоит. Болтать-то языком вы все мастера!
- Работу мне должно предоставить государство. Так всегда было – везде объявления висели: требуются, требуются, требуются… - откликнулся муж, и было в его голосе столько непоколебимой уверенности, что Света подумала горестно: «Наверное, самой что-нибудь придется искать, чтоб семью прокормить, раз мужики такие хилые духом и балованные пошли».
Дочь шмыгнула носом, чтоб обратить на себя внимание, и сказала:
- Мам, денег на футболку дай – на физкультуру не в чем ходить…
Света тяжко вздохнула и ласково и виновато ответила:
- Вот не представляешь: в кошельке пусто… Может, сегодня займу у кого до получки.
Дочь скуксилась и едко спросила:
- Мама, а почему мы такие бедные?
Света опешила:
- Не такие уж и бедные…Сейчас многие так живут!
- Не знаю, не знаю… В моем классе есть такие, кто наоборот стал жить гораздо лучше!
- Думаю, что и на нашей улице будет праздник, - сказала Света.
- А может, вы с папой глупые?
- Это еще почему!?
- Недавно прочитала одну фразу: «Если ты такой умный – то покажи, где твои денежки». А вам и показать-то нечего!
- Не все умные имеют деньги – например, ученые живут не так уж богато, а ума у них хватает! – нашлась Света.
- Но вы ведь не ученые… - усмехнулась ехидно дочь, и, не сказав ни слова благодарности за завтрак, ушла прочь.
Моя посуду, Света грустно думала о словах дочери, которые сильно уязвили. Она всегда себя считала женщиной умной и работящей, хоть и не имеющей образования, старалась выглядеть перед дочерью авторитетной, и это у нее до поры до времени получалось; хотелось, чтоб так было всегда… И теперь она думала, что надо сделать все возможное, чтоб восстановить уважение дочери, а для этого, конечно же, найти возможность зарабатывать приличные деньги, если уж не на своей работе, то где-нибудь в другом месте.… В этот момент она вспомнила про подругу Зилю, которая работала на такой же низкооплачиваемой должности, но, тем не менее, в последнее время жила в материальном плане очень хорошо, и если ранее Света стеснялась у нее спросить, где она берет деньги, то сегодня решила обязательно узнать… Свету досадовало, почему у той получается зарабатывать, а у нее нет, неужели она действительно, как намекает дочь, глупее Зили и всех остальных…      
* * *
Придя пораньше в гостиницу на работу, Света ждала Зилю в администраторской.  Когда та заявилась очень нарядная, с большим чувством собственного достоинства, чего прежде за ней не замечалась, с высоко поднятой головой, глядя на всех словно свысока, Света, кивнув с завистью на ее модный наряд, на шикарные новые сапоги явно заграничной фирмы и очень, видимо, дорогие, несколько заискивающе, что получилось как-то невольно, как у человека чувствующего себя ущербным, спросила:
- Откуда у тебя такие наряды? Такие сапоги я вообще в первый раз в жизни вижу… Их, похоже, только фотомодели носят, звезды кино и эстрады.
- Что? Нравятся? – с легкой усмешкой спросила Зиля, словно была из этой категории звезд.
- Конечно, нравятся… И кожаный плащ, в котором вчера приходила, нравится. Кому же модные дорогие вещи не понравятся? Непонятно только, на какие шиши ты их покупаешь?
- Хочешь знать? – хитро прищурилась Зиля.
- Конечно! Мы тут с сотрудницами недоумеваем: дескать, работает с нами в гостинице, на такой же должности, как и мы – дежурная по этажу, получает такую же мизерную зарплату, а вещи покупает за баснословные деньги.
- Головой надо соображать, - интригующе ответила Зиля.
- А мы с сотрудницами, грешным делом, подумали, что ты другим зарабатываешь – что любовник у тебя богатый появился!
- Если бы… - вздохнула грустно Зиля, и вспомнив, что перед ней все-таки давняя подруга, перед которой нечего корчить из себя «другого поля ягоду» и красоваться, откровенно сказала: - Ты посмотри на меня, я что, такая уж милашка – ни рожи, ни кожи, сорок лет уже. Какой богатый любовник на меня взглянет, когда сейчас полно длинноногих молоденьких красоток, которые готовы залезть в постель к любому?
- Это да, - кивнула Света. - Вот поэтому-то и любопытно…
- Хочешь, скажу?  - понизила голос до шепота Зиля.
- Конечно. Я концы с концами свести не могу – в холодильнике мяса давно нет. Мужа на работе сократили. Дочку одевать не во что, а ты процветаешь.
 - Я бизнесом занялась!
- Каким, интересно? Для бизнеса капитал нужен. Вон у меня подружка в Турцию летает за шмотками - так там доллары нужны… - напряглась Света в ожидании.
- А мне вот ничего не нужно… - И Зиля сделала эффектную паузу.
Света аж подалась вперед, опасаясь что-либо упустить из сказанного сейчас Зилей, не расслышать или не понять в полном объеме:
- Это как? Из воздуха, что ли, деньги делаешь?
- Почти… - Зиля горделиво откинула голову. - Клиентов на камазовские запчасти ищу и свожу с одним моим знакомым, который фирму по продаже запчастей имеет. А он мне выплачивает десять процентов от суммы сделки. Этим бизнесом сейчас многие в городе занимаются.
- А где клиентов ищешь? – спросила ласково и подобострастно Света, боясь, что Зиля затаится и не выдаст свою кормушку…
Но Зилю уже несло:
- Где? В гостинице конечно – они же, все приезжие из других городов и республик, у нас останавливаются.
Света прикинулась глупенькой и наивной:
- Так у них же на лбу не написано, что они за запчастями приехали.
- А на что язык?! Подходишь и спрашиваешь: вы по запчасти?
- И зачем они должны тебе отвечать? Вдруг ты наводчица, а они приехали с большими деньгами?
- Некоторые, конечно, опасаются, но ведь я предоставляю им конкретный список запчастей, - Зиля пожала плечами.
- И сколько этих клиентов у тебя?
- По-разному бывает. На этаже у нас по тридцать двухместных номеров – это шестьдесят человек. Ну, из них человек десять – обязательно приехали за запчастями. Так что и ты их цепляй.
- А что я с ними делать буду? – спросила Света, понимая, что не хватает главного звена в этой торговой цепочке – поставщика!
- К моему поставщику повезем – он тебе тоже десять процентов отвалит.
- А сколько это?
Зиля прищурилась, подсчитывая:
- Ну, обычно клиент берет тысяч на двести, на триста – значит, тридцать тысяч нам на двоих.
- А почему на двоих? – вырвалось у Светы, и она об этом тут же пожалела, так как Зиля насторожилась и глянула хмуро:
- Так ведь поставщик-то мой. Я пять процентов заберу. А тебе что, пятнадцать тысяч в неделю мало?
Света благодарно закивала, желая замять неловкость:
- О, это огромные деньги. Я за полгода столько зарабатываю!
- Ну, так чего жадничаешь? – Зиля еще оставалась сердитой.
- Спасибо, конечно, огромное… - виновато прошептала Света. - Так мне, может, прямо сейчас и идти по номерам?
- Конечно, иди, - приказным голосом сказала Зиля, чувствуя себя благодетельницей и хозяйкой положения над еще недавно равной себе подругой. - Чего тянуть… - и неторопливо ушла на свой этаж работать.
Света долго и пристально смотрела ей вслед, в проем двери, где та исчезла, словно загипнотизированная ее видом и важной походкой и, наконец, вслух с восторгом и упоением прошептала:
- Пятнадцать тысяч в неделю! А если два-три клиента, то целых сорок пять! Это гораздо больше, чем получаю в год! Неужели такое возможно… - и она тут же решила, что в лепешку разобьется, что собьет все подошвы в кровь и до мозолей, что душу вытрясет с каждого посетителя на этаже и во всей гостинице, но найдет нужных клиентов, приехавших за запчастями.

Гл. 2
Из лифта на седьмой этаж, где в уютном уголке, украшенном горшками с цветами, за столом сидела Света, вышел моложавый, с пшеничными усиками, улыбчивый мужчина с большой дорожной сумкой; это был наполовину еврей наполовину украинец Марк; он учтиво поздоровался со Светой с певучим украинским акцентом.
- Вы в какой номер? – спросила Света, пристально осматривая его и просвечивая словно рентгеном.
- В двести шестой… - ответил он мягко и благожелательно.
- А откуда вы?
- С Украины…
- И зачем в наш город пожаловали?
- А вы что, следователем тут подрабатываете? – несколько растерялся Марк, понимая, что эти вопросы не входят в компетенцию гостиничных работников, но не подал виду, оставаясь таким же учтивым. - Или из более серьезных органов?..
Света смутилась:
- Простите… Просто я, может быть, помочь смогу. Решить ваши дела.
Марк слегка затаился:
- Это каким же образом? Ну, допустим, я приехал на завод за запчастями… У вас что, муж там директором работает? Или хотя бы кладовщиком?
И тут, вскочив со стула, Света обрадованно воскликнула, словно встретила неожиданно дальнего родственника:
- Вы мне и нужны! У меня есть знакомый, который продает запчасти по цене гораздо дешевле, чем на заводе.
Марк насторожился, но улыбка, словно приклеенная, с лица не сошла.
- Это я сказал: допустим…
- Вы меня не бойтесь! – Света подошла к нему вплотную, словно готовая обнять. – Я в жизни никого не обманула!
Марк несколько отшатнулся от нее и спрятал сумку с вещами за спину:
- Но у меня нет наличных денег…Я сначала набираю товар, а потом перечисляю деньги.
- Можно и так! – по-простецки махнула рукой Света. – Идемте, я вам номер покажу…А там и поговорим подробнее… -  она повела его по чистому, светлому этажу, стены которого были оклеены искусственным красивым камнем под розоватый сланец – вообще, это была лучшая гостиница в городе, где останавливались все важные персоны, гастролирующие звезды эстрады и даже иностранцы.
Послушно шедший за ней несколько позади и настороженно оглядывая ее, живую и откровенную, с открытым и простодушным лицом, обрамленным простенькой прической из русых волос, Марк спросил:
- А почему у вашего знакомого запчасти дешевле заводских? Это не криминальная фирма? Меня не обкрадут, не подставят?
Света обернулась:
- Что вы…Я уже с этим человеком целый месяц работаю, несколько клиентов ему привела, и все довольные остались. А запчасти он получает с завода по бартеру, и поэтому они ему обходятся дешево…
Марк, уже чувствуя, что подвоха нет, что встретилась ему действительно порядочная простодушная женщина, и желая поскорее загрузиться товаром, чтоб не тратить лишние деньги на житье в дорогой гостинице, спросил:
- И когда же мы к нему пойдем?
- Да хоть сегодня… - откликнулась Света.
- Ну, хорошо…Я пока вещи разложу, ванну с дороги приму и к вам загляну.
Оставив гостя в номере, Света ушла на свое место и быстренько и радостно позвонила по гостиничной связи Зиле, которая не замедлила прийти.
- Вот еще клиент нашелся! – похвалилась Света подруге. - С Украины. Я его прямо с пылу с жару обработала…Не успел еще до номера дойти!
Зиле энтузиазм подруги понравился, так как вдвоем со сноровистой, не ленивой помощницей работать оказалось гораздо сподручней, что выражалось и в росте доходов, и в моральной поддержке. У Зили в результате появилось больше уверенности в своих силах и возможностях, что сейчас и выразилось в ее смелых словах:
- Молодец! Только я вот что думаю! Не пора ли самой фирму открыть!?
- А ты сможешь? - Света несколько растерялась.
Зиля ухмыльнулась:
- А чего? Опыт кое-какой уже есть, деньги тоже…Я вот газетку с объявлениями прочитала о продаже запчастей – так тут кое-какие цены дешевле, чем у моего знакомого, а, значит, я смогу сама наворачивать на базовую цену не десять процентов, а все двадцать!
Света восхищенно воскликнула:
- Ну ты и деловая баба!
Зиля снисходительно спросила, хотя давно знала со слов подруги ее сложную ситуацию в семье:
- Муж-то у тебя чем занимается? Дома, говоришь, сидит? Без зарплаты?
- Так сократили на работе, а устроиться никуда не может… - грустно вздохнула Света.
Зиля строго, уже чувствуя себя не просто женщиной на побегушках, не какой-то мелкой посредницей между продавцом и покупателем, а начальником собственной фирмы, бизнес леди, заявила:
- Будет нам помогать, товар грузить... Я же вчера себе машину купила и гараж недалеко от гостиницы. В гараж и станем свозить товар и уж отсюда отдавать клиентам…А то клиент ныне дошлый пошел. Свозишь его разок на фирму товар выбрать, а он в следующий раз, минуя тебя, сам на эту фирму едет… А здесь мы сами будем хозяева! 
- Вот это здорово придумано! – согласилась Света и тут же, позавидовав деловой хватке подруги, ее доходам, затаенно спросила: - А машина-то хоть какая?
- «Жигули» последней модели, - через губу сказала Зиля так, словно меняла эти машины как перчатки, хотя это и была ее первая машина.
Света на несколько секунд замолчала, думая с досадой о том, что вот Зиля хоть и живет без мужа и одна воспитывает сына, но, тем не менее, уже и машину купила и гараж, а она страстно мечтает об этом уже лет пятнадцать и никак не может купить. Одно ее радовало и за что была благодарна Зиле – что та решила пристроить ее мужа к себе в фирму: глядишь, и зарплата будет хорошая, и научится тот кое-чему в этом бизнесе, опыта наберется, а там, возможно, и другие перспективы в их семье откроются… 
- Начнем работать по-новому уже с твоим клиентом, - приказала по-начальственному Зиля. - Возьми у него сейчас список товара, который ему нужен. Мы ему проставим цены – и пусть сутки думает. На сто процентов уверена – дешевле товара не найдет. Да и город он наверняка не знает, чтоб мотаться самому и что-то искать. Еще напорется на рэкетиров. Кстати, про рэкетиров ты ему сама какую-нибудь ужасную историю расскажи, дескать, запрут  в подвал и пытать раскаленным утюгом будут. Чтоб сидел со страху в гостинице и никуда не выползал!
Света сделала ответственное лицо и кивнула:
- Как он ванну примет, так сразу и пойду…
* * *
Получив от Марка длинный список необходимых запчастей, Света с Зилей отправилась на новой, красивого голубого цвета машине, за рулем которой Зиля смотрелась как-то очень представительно, в фирму к ее знакомому бизнесмену Роберту. Офис того размещался в четырехкомнатной квартире, в которую позвонивших подруг впустил коренастый угрюмый охранник и провел в кабинет, где в черном кожаном кресле сидел за столиком, закинув ногу на ногу, Роберт – крепкий мужик лет тридцати с цепкими темными глазками, с тюремной татуировкой на запястье… 
- Привет, Роберт! – сказала ему Зиля, сделавшись перед ним какой-то сразу маленькой и послушной.
- Привет! – ответил басовито тот. - Что, опять клиент появился?
- А как же?! Я без дела не шляюсь. Людей деловых попусту не отвлекаю, - польстила она ему.
- Да и я не люблю трепачей… - Роберт закурил и смерил Свету взглядом искоса. -  А это кто с тобой?
- Это Света. Мы вместе в гостинице работаем. Она тоже клиентов ищет. Вдвоем мы тебе их ого-го сколько предоставим.
- Сейчас клиент – это все! А то у меня от товара склады ломятся! - похвалился Роберт.
В этот момент в кабинет заглянул мрачноватый мужик, постриженный наголо, отчего на большой, похожей на шар боулинга голове, хорошо просматривались бардовые рубцы от шрамов, и сказал:
- Роберт, я тебе тут товар подогнал.
- Какой? – поинтересовался Роберт.
- Вот список, - мужик протянул замызганный листочек.
- Неплохо, неплохо…  - хмыкнул Роберт, просматривая список. - Но где то, что я заказывал? Коленвалы, коробки передач?
- Еще не успели с завода вывезти… - подосадовал мужик.
- Чего так? - В голосе Роберта прозвучало недовольство.
- Охрану там сменили. Будто бы проворовалась.
- А где теперь наш человек из охраны?
- А его…того… - мужик подозрительно посмотрел на Зилю со Светой, не зная, стоит ли говорить столь откровенные для чужих ушей известия, - милиция поймала!
- Надо было откупить, - сказал Роберт, давая понять, что гостей опасаться не стоит и что он вообще никого не боится.
- Стараемся, - уверенно ответил мужик. - Думаю, сумеем. Милиция ведь тоже кушать хочет.
- Еще как хочет! - Роберт засмеялся.
- Беда в том, что его не наша городская милиция сцапала – это была проверка из областного города.
- И на милицию можно воздействовать. Предложи им новые «Жигули»!
- На машину, наверное, клюнут. У них же зарплаты не ахти какие, - кивнул мужик.
- Ладно, езжай на склад, разгрузись, а потом за деньгами приедешь… - приказал Роберт, а когда мужик ушел, снисходительно обратился к Зиле, что скромненько стояла у стены в ожидании:
- Так чего тебе, Зиля?
- Вот списочек! – она, не сходя с места, нагнулась к Роберту и протянула список.
Закурив, он неторопливо прочитал листок:
- Без проблем. Цены ты знаешь! Сейчас позвоню на склад, чтоб выдали. Там и рассчитаешься!
- А можно, я только половину оплачу, а то клиент деньги пока не дал – боится, что обманем.
- Половину?.. – Роберт на секунду задумался. - Тебе можно! Ты человек проверенный. Да и я, как ты знаешь, умею долг вышибать. Тут мне один задолжал, так я его в лес вывез, повесил вниз башкой на сук. Пока он, собака, не велел своей жене продать все из дома, а деньги мне привезти… - он довольно усмехнулся, видимо, вспомнив в красочных подробностях всю эту картину с вышибанием долга.
Когда женщины вышли бочком из офиса и отошли на приличное расстояние от двери, откуда их не мог никто расслышать, бледная и испуганная Света, которую Зиля в первый раз привела в эту фирму, шепотом спросила:
- Он что, бандит какой?
- Да, авторитет в нашем городе! – кивнула Зиля с таким смелым  видом, словно была его первой помощницей и подельницей.
- А чего ты с ним связалась? Других продавцов нет? – удивилась Света.
- Есть и другие…Но у него цены самые низкие в городе. И большой ассортимент.
- Я поняла, что ему эти запчасти с завода воруют… - еще более приглушила голос Света.
- Вот потому и дешевые.
- А нас к этому делу не пришьют?
- А мы здесь причем?! Откуда мы знаем, где он запчасти берет. Да и у него, похоже, в милиции все схвачено.
* * *
Навозив необходимого Марку товара в просторный кирпичный гараж, где муж Светы за отдельную плату смастерил у стен удобные деревянные полки и аккуратненько расставил там новые запчасти для обозрения, Зиля пригласила клиента и, по-хозяйски показывая на полки, заявила горделиво:
- Вот тебе все по списку!
- Так быстро? – приятно удивленный, Марк прищуренным взглядом жадно осмотрел полки, потрогал товар, замерил кое-какие параметры штангенциркулем и спросил больше для проформы: - А товар-то хоть новый?
- Смотри. Только что с завода. Весь еще в заводской смазке, - похвалилась Зиля, а Света в это время стояла скромненько у нее за спиной, словно третьестепенный здесь человек, боялась слово вымолвить и чувствовала, что такая роль – подружки на побегушках – ее мало устраивает: она, которая всю жизнь работала с Зилей на равной должности и даже в общественной жизни гостиницы была более активной и поощрялась начальством, была, что называется, на лучшем счету, никак не хотела уступать Зиле…   
- Это хорошо, - сказал, наконец, Марк, довольный качеством товара и оперативностью женщин. - Давайте перегрузим в мою машину.
Зиля велела Свете и ее мужу быстренько перегрузить товар с полок гаража в машину-фургончик иностранного производства, а сама стояла важно поодаль и наблюдала за работой. Когда товар перекочевал в машину в коробках и мешках и был там аккуратно разложен для дальней дороги, Зиля сухо спросила Марка:
- А где деньги?
- Деньги? – Марк посерьезнел и напрягся, как у него самопроизвольно получалось всегда, когда разговор заходил о деньгах и, что ему больше всего не нравилось, деньги требовали с него: - Они у меня в гостинице. Боюсь с собой носить. А вдруг вы меня подставите?!
- Нет, мы люди честные, - сказали враз Зиля со Светой и удивленно переглянулись: мол, как это у нас так получилось…У Зили на лице промелькнула тень недовольства: дескать, тебя не спрашивают, чего суешься?..
- Это приятно, - фальшиво улыбнулся Марк. - Я такой же.
Когда они вошли в гостиничный номер, Марк поднял свитер, задрал рубашку и снял с тела толстый кожаный пояс, из которого и достал доллары и протянул Зиле:
- Вот вы где их носите? – удивилась Зиля.
- А где еще носить? Так надежнее.
- И спите с ними? – спросила Зиля.
- И сплю.
- И в туалет ходите? – встряла Света.
- И в туалет.
Отсчитывая деньги, Марк, обаятельно улыбнувшись и этой улыбкой надеясь оплатить часть повара и получить еще большее расположение и скидку, спросил:
- А дешевле за товар нельзя?!
- Мы итак вам самую низкую цену в городе выставили…- развела руками Зиля и быстренько пересчитала деньги: - Тютелька в тютельку!
- Очень был рад знакомству, - кивнул Марк, не выпуская из вида деньги, которые исчезли в чужой сумке.
- Надеюсь, приедете еще, - сказала Света.
- А как же! Ведь у меня в городе две такие надежные помощницы.
Когда они вышли из номера гостиницы, Света, уже в коридоре, видя, какая крупная сумма перекочевала в сумку подруги, нетерпеливо спросила:
– Ну, сколько мне-то полагается?
Зиля ее сухо осадила, еще раз подчеркнув, кто здесь главный:
- Не спеши. Я все подсчитаю – и тебе на дом привезу.

Гл. 3
Света с мужем ушли к себе, а часа через два к ним на квартиру приехала Зиля и, войдя вальяжной походкой благодетельницы, протянула Свете  пачку купюр:
- Пришла с вами рассчитаться. Вот получи свою долю. Сработали мы неплохо! Думаю, твой Марк остался доволен. А что? Пролежал три дня на кровати, телик смотрел, палец о палец не ударил, а получил качественный товар… Давай так и дальше работать!
Света торопливо взяла деньги и натянуто процедила:
- Спасибо, Зилечка!
- Тут тридцать тысяч, - заявила Зиля, увидев несколько недовольное выражение на лице Светы. - Я  все подсчитала и вычла: и за аренду моего гаража, и за бензин и амортизацию моей машины. Опять же фирма моя, а значит, и вся ответственность…
Когда подруга ушла, Света закрыла за ней дверь и, быстренько пересчитав деньги, хмуро проворчала:
- Маловато.
Муж, сидевший на диване с подчеркнуто безразличным видом и не вмешивающийся в разговор женщин, чтоб показать себя выше их, так называемого и им не приветствуемого бизнеса, хмыкнул:
 - Ничего себе маловато!? Да на такие деньги полгода можно жить припеваючи… Только не нравится мне все это!
- Что не нравится? – спросила сердито Света.
- Делишки ваши поганые! Как это так можно - практически ни за что иметь такие деньги!? Это несправедливо. Когда я, например, на тяжелом производстве бетона получал столько за полгода!
Света ухмыльнулась:
- Каждому свое: один головой думает, другой – задницей.
Муж процедил холодно:
- Значит, ты головой у нас думаешь? Ну-ну…Если все такие хитрецы будут, кто же работать станет? Хлеб выращивать, молоко доить, дома строить… Несправедливо все это!
- Не я эту жизнь придумала! – отмахнулась Света. - Это Ельцин придумал. И что теперь, помирать с голодухи?  Не буду, тем более у меня дочка растет – ей красиво одеваться надо, учиться дальше в институте…
- Не вечно такой беспредел продолжаться будет! – почесал затылок муж.
- А кто его знает?!
Муж строго провозгласил, словно с трибуны, и поднял грозно палец:
- Народ восстанет!
Света, быстро пряча деньги себе в сумочку, откликнулась, уверенная в своей правоте:
- Народ наш настолько запуган Сталиным и органами, что лучше подохнет под забором, чем вилы в руки возьмет. Да и потом, мы же не олигархи какие, которые страну обокрали. Так, крутимся по мелочи… - она на некоторое время замерла и, прищурившись, вдруг с напрягом заявила: - И вообще, я вот сейчас подумала, а зачем нам Зиля!? Я не глупее ее. Куплю вот тебе завтра недорогую подержанную машину – и мы с тобой сами будем товар к себе свозить и не тридцать процентов с прибыли получать, а все сто!
- Не нравится мне все это… - муж озадаченно глянул на нее.
- Заладил, как попугай! – заявила она и кокетливо, чтоб привлечь мужа на свою сторону, получить от него поддержку и словно покупая его, спросила: - А машину хочешь?
Муж ответил, как обиженный ребенок, которого хотят заставить что-либо сделать помимо воли, пообещав сладкую конфетку:
- Машину хочу, но честно заработанную.
- Что ж ты ее честно при коммунистах не заработал? – спросила, подначивая, Света.
- Не успел… - он нахмурился. - Очередь на них была!
- То-то же… - Она ткнула в него пальцем. - А я вот за два месяца успела на нее накопить!
- Не честным способом! – проворчал он, не желая признавать первенство женщины над собой.
Света пошла в атаку:
- Что ты заладил одно и то же? Я что, обокрала кого?
-Ты налоги в государство не платишь! - Муж нашел, чем поддеть.
- Это не моя вина, что сейчас всюду распространен «черный нал».
- Это что такое? - Муж озадачился.
- Наличные деньги, которые скрывают от государства, потому как оно хочет иметь бешеные проценты налогов, - знающе пояснила Света.
- Ну, вот видишь… - муж нашел подтверждение своих слов. – Кругом жулье!
Света наседала:
- Ты мне скажи, машину хочешь?.. Ага, молчишь… Помнишь, как мечтали о собственной машине, как планировали ездить на ней на дачу! И вот теперь мечта осуществится, так чего же нервы мне треплешь?
Представив, как будет смотреться за рулем собственной машины, что, конечно же, поднимет его чувство собственного достоинства и престиж перед соседями; подумав, что отныне действительно не надо будет таскаться в автобусах с инвентарем садовым на дачу, в сумках возить оттуда урожай, муж мысленно согласился со Светой, но вслух заявил нечто другое:
- Я вот думаю, откуда ты деньги возьмешь, чтоб товар закупать? Ведь у Зили такие деньги есть, а у нас нет!
Света бесшабашно заявила:
- Буду брать на реализацию! Сейчас многие фирмы дают недели на две-три. А потом расплачусь…
* * *
Когда Марк приехал в очередной раз, Света не повела его к Зиле, а, пообещав отоварить сама, поехала с мужем уже на своей, пусть и подержанной машине, к Роберту. Она важно восседала на переднем сиденье с серьезным лицом и осознавала себя хозяйкой положения, а муж сидел за рулем несколько сконфуженный и как будто пришибленный, чувствуя себя обязанным жене за то, что она его кормит, что машину ему купила, а ведь еще недавно, работая на растворобетонном заводе, он получал в три раза больше ее…
Света не знала, как Роберт отнесется к тому, что приехала одна без его знакомой, но считала, что в любом случае не выгонит, а если даже и не даст товар, тогда она поедет в другие фирмы и купит его там пусть чуть-чуть дороже, но все равно прибыль у нее будет гораздо больше, чем если бы была на побегушках у Зили.
 - Здравствуйте… - сказала она несколько испуганно Роберту, у которого на столе стояла початая бутылка коньяка, а он был слегка навеселе.
- Привет, привет! – откликнулся он радушно. - Ты ведь, кажется, с Зилей приходила? А где она?
- Так получилось… - промямлила Света и соврала: - Болеет она.
- Чем это?
- Даже и не знаю.
- Ты не финти! – усмехнулся Роберт, наливая себе в рюмку коньяк. - Тебе чего надо-то? Товар?
- Да… - закивала радостно она.
- А ты, значит, Зилю решила пробросить?
- Почему?.. – испугалась она. - Просто поссорились немножко.
- Деньги, наверное, не поделили?
- Что-то вроде того.
- Это дело в бизнесе обычное! Паскудный народец пошел. Все друг друга кидают. Такова жизнь.
- Обидно же, - затараторила жалобно Света, желая оправдаться. - Клиенты мои, а получаю я от нее очень мало!
- Хорошо! – осадил ее Роберт. - Мне по хрену, кому товар продавать. Чего тебе дать?
- Вот список! – она подбежала к его столу на полусогнутых.
- Ну что ж, - он бросил усталый взгляд на список, показывая, как ему надоела вся эта суета, что имеет уже столько «бабла», что лишь снисходит до ее мелкого заказа:  - Все будет в полном ажуре.
* * *
Загрузив Марка товаром и получив с него все деньги до копеечки, Света зашла в новый продуктовый супермаркет и накупила на большую сумму деликатесов, которые давно себе не позволяла… Впрочем, раньше их при советской власти и в магазинах-то не было – может, имелись, но только в спец магазинах для крупных партийных чиновников. А сейчас Света, чувствуя себя чуть ли не королевой, которой все позволено, которая заработала столько денег, что отныне не будет считать, сколько их в кошельке, покупала все, что душенька пожелает: черную икру, балык из красной рыбы, ананасы, колбасу "краковскую" и еще немало с яркими этикетками баночек, содержимое которых доселе не пробовала, но очень хотела вкусить! О, какое это оказалось для женщины несравнимое ни с чем удовольствие - покупать все, что хочется, какая свобода разговаривать с продавщицами как с некими прислужницами, которые обязаны вокруг тебя крутиться и тебя ублажать, и смотреть на них несколько свысока… В этот момент она почувствовала себя актрисой, которая в торговом зале стоит, как на сцене, и ловит восхищенные а, может, и завистливые взгляды пришибленных жизнью растерянных бабенок, среди которых еще недавно прозябала и сама, и это было удивительно приятно. Она картинно брала с витрин баночки и упаковки с продуктами, долго и демонстративно их рассматривая с возгласами, предназначенными публике: «Неужто из самой Италии привезли? А это что, из самой Норвегии? Маде ин не наше… А мясо-то там хоть свежее?» Сегодня впервые она осознала, что, оказывается, капитализм, который поначалу опустил ее на самое дно жизни, дает человеку массу приятных возможностей, если, конечно, есть деньги…
В дом она вошла шумно, с возгласами, задевая сумками стены, чтоб шуршали, чтоб привлекали внимание домочадцев, поставила их посреди комнаты перед мужем, который, как обычно, посиживал на диване, и крикнула хвастливо и важно:
- Помогай! Чего, олух, задницей прирос!? Режь колбасу, сыр - есть хочу.
Муж послушно вскочил, чего с ним ранее никогда не случалось, занес сумки на кухню, попутно заглядывая в них с любопытством, но, тем не менее, чтоб не выглядеть холуем, чтоб сохранить мужское самолюбие, сказал:
- Чего такая гордая!?
Света хмыкнула строго:
- А ты не понимаешь – это же моя первая сделка удачно завершилась… Приехал Марк – все денежки до копеечки мне отдал, - она достала из-за пазухи пачку денег и показала мужу: - Вот они! Если так дело пойдет, озолочусь. Я уже планы наметила – через полгода дочке квартиру куплю, пусть будет свое жилье. Со своей квартирой она замуж за сынка богатенького выйдет и не будет маяться, как мы с тобой. Ну а тебе? А тебе через месяц новую машину купим – нечего на старье разъезжать. Будешь раскатывать, как кум королю!
Муж растерянно спросил:
- А Зиля-то на тебя не обиделась, что без нее сработала?
- А чего обижаться? У нее своих клиентов полно… Я же на ее деньги не претендую. - Света напыжилась.
- Все равно нехорошо получилось. Она тебя научила – а ты ее бросила.
Света аж стукнула кулаком об стол:
- Как бросила? Она как работала, так и работает. Мне до нее еще расти и расти. Она вон вчера новую машину купила. И квартиру вторую имеет, а мы с тобой еле-еле на ноги встаем. И вообще, она сейчас молодого любовника завела, который на пятнадцать лет ее младше – он ей помогает: и грузит, и возит ее на машине, так что ты ей теперь уже не нужен…Словом, сама виновата, что мы сами занялись бизнесом! 
- Ну, смотри… заметил Муж опасливо.
- Чего, смотри? – нахохлилась Света, которая сейчас чувствовала себя удивительно раскрепощенной и смелой, которой все в жизни по плечу, и не смогла стерпеть, когда пытались осадить, отнять столь приятный кураж...
- За вами, женщинами, глаз да глаз нужен! Обольщаетесь слишком!
- Опять каркаешь! – она решительно открыла банку с соком и выпила с удовольствием почти половину, не боясь, что кому-то не достанется – раньше она всегда опасалась лишний глоточек сделать: а вдруг дочку обделит… -  Между прочим, Марк мне в этот раз запчастей заказал на сумму в три раза больше. Сделаю ему заказ – тогда заживем. В Турцию отдыхать съездим! Мир хоть посмотрим, а то торчим в этой дыре всю жизнь…
               
Гл. 4
С полмесяца Света не общалась с Зилей: было все-таки несколько совестно, что стала работать без нее, да и хотелось самой себе доказать, что вполне самостоятельный в бизнесе человек и в кураторах не нуждается. При встречах случайных здоровались легким кивком головы, но разговоров не вели, а тут Света зашла к Зиле на ее этаж в гостинице, в ее комнатку, и сказала примирительно:
- Разговор есть! Марк мне заказ сделал на большую сумму. Поможешь с запчастями?
Зиля холодно посмотрела на нее и сделала долгую паузу, думая, что ответить и как себя повести:
- Обиделась я на тебя. Роберт мне сказал, что ты одна без меня к нему уже ездишь.
- Ну, была разок… - Света виновато кивнула.
Зиля еще смотрела на Свету суховато:
- А ведь это я тебя к нему привела. Бизнесу научила. А ты меня, значит, пробросить решила. Нехорошо!
- Прости, пожалуйста… - Света по-дружески взяла ее за руку. - Ведь ты же не бедствуешь! У тебя все здорово получается: скоро разбогатеешь, как олигарх. Дай и мне развернуться: ведь у меня все-таки семья… Да и мне до тебя еще тянуться и тянуться. Видела я, какого себе красавца-любовника отхватила! Жеребец…
Упоминание про любовника с интонациями восхищения растопило сердце Зили, ибо она, женщина весьма невзрачная, даже некрасивая, худая и кривоногая, с сереньким личиком, с носиком кнопочкой всегда хотела иметь рядом с собой представительного мужа, чтоб было чем похвалиться, подчеркнуть какие-то свои иные достоинства – большой сексуальный темперамент, заботливость. А жизнь обделяла до поры до времени женским счастьем, дала ей мужа драчливого и пьяницу, который к тому же изменял напропалую, а потом вообще ее бросил. И теперь в сорок лет, так и не родив, Зиля хотела наверстать упущенное: завести ребенка и жить с молодым деревенским парнем, который, мало чего понимая в городской жизни и не имея образования, во всем слушается, смотрит на нее с восхищением и с искренней радостью принимает от нее подарки: недавно вот золотую печатку; с гордостью раскатывает на ее дорогом автомобиле, ибо до этого только на велосипеде  по селу ездил… И сейчас Зиля мягко спросила:    
 - И надолго тебе запчасти?
 - Через две недели Марк обычно возвращается и привозит деньги.
Зиля великодушно кивнула:
- На две недели можно. А где гарантии?
Света удивилась:
- А ты меня, что, плохо знаешь? Двадцать лет уже вместе…Я человек честный – копейки чужой не взяла.
- Да мало ли чего может случиться. - Зиля развела руками.
- А что может? – усмехнулась Света.
- Все…
Света отмахнулась:
- Дачу свою тебе отдам! Дача, между прочим, хорошая, кирпичная в престижном месте, все плодоносит.
Зиля после некоторой паузы, в течение которой вспоминала про дачу Зили, где не раз была на шашлыках, и которая действительно находилась в живописном месте на берегу реки и смотрелась солидно, сказала:
- Ну что ж. Дача неплохая. Тысяч пятьдесят стоит. Вот эту сумму и дам.
- Мне этого мало! - Света скуксилась.
Зиля пожала плечами:
- У других бери, раз так широко размахнулась!
Света закусила губу и простодушно заявила:
- Придется у Роберта – у него фирма большая.
Зиля ее осадила:
- Зато он под проценты большие дает.
- Жадничает? – спросила Света.
Зиля пожала плечами:
- Инфляция большая…И смотри, если вовремя не отдашь, у него разговор особый. Сама знаешь!
- Мой Марк меня еще ни разу не подводил, - весело откликнулась Света.
После разговора они поехали к Зиле в новую четырехкомнатную квартиру, из которой та сделала очень уютное любовное гнездышко для своего паренька, купила качественную итальянскую мебель, а главное, широченную кровать с резными ангелочками-амурами на деревянной спинке. Там она и передала Свете деньги, взяв с нее расписку, что купила у нее дачу, и обещав отдать ее после того, как та вернет деньги… 
* * *
Приехав к себе в Харьков, Марк сдал привезенный товар в крупную торговую фирму, получил денежки и понял, что у него наконец-то хватает средств, чтоб осуществить давнюю мечту, круто изменить жизнь и навсегда покинуть Украину. Здесь его доставала первая, нудная и дошлая, жена-хохлушка, требуя алименты на двоих детей, а деньги давать не хотелось. Ныне живущий гражданским браком, (решив, что больше никогда официально не женится, чтоб не попадать в зависимость и не делиться с женщиной имуществом), с молодой и красивой еврейкой, он обещал ей обеспеченную жизнь и для этого два года копил деньги. Придя на снимаемую квартиру, где временно проживал с фигуристой любовницей, с бутылкой шампанского и кольцом с фальшивым бриллиантом, она налил в фужеры шампанское и воодушевленно сказал:
- Ну что, солнышко, надеюсь, этих денег нам хватит на безбедную жизнь? – и раскрыл сберкнижку, где была прописана сумма в несколько сотен тысяч долларов…
Пухлыми холеными ручками Эмма взяла книжку и восторженно воскликнула:
- Как много! Я всегда верила в тебя…
- Да, милочка… - он нанизал ей на пальчик якобы дорогое кольцо. - А вот еще и мой подарок!
- Какое замечательное… - с томным придыханием прошептала Эмма. – Ну, ты, Марк, у меня и молодец! Умеешь деньги зарабатывать.
- А то! Для тебя, солнышко, ничего не жалко.
- И что мы теперь с этими деньгами делать будем?
- Жить весело и припеваючи! Ведь мы этого давно хотели…
- А ты честно их заработал?
- А тебе какая разница? – ответил он вопросом на вопрос.
- Умничка ты у меня. Так тебя люблю… - она обняла его и поцеловала в пшеничные усики.
- Думаю, что пора нам уезжать в Израиль, - уверенно сказал Марк. – Похоже, на Украине уже ловить нечего – в стране развал, да и иудеев прижимать начали… А в Израиле у меня родственники живут: брат двоюродный – свою клинику имеет!
- А Украину не жалко оставлять? – спросила Эмма. - Все-таки мать твоя украинка…
- Мне хорошо там, где можно делать деньги, - уверенно заявил он.
- Но там жара под пятьдесят, и арабы с евреями воюют.
- А мы с тобой дом у моря под пальмами построим, где жары нет. А если не понравится, можем в Канаду уехать – там климат с нашим схож.
- А когда поедем? Так хочется мир посмотреть…
- Думаю, недельку нам на сборы хватит! – твердо сказал Марк, желая поскорее смотаться подальше, пока клиенты, у которых набрал товар на реализацию по всей России, не начали его искать и угрожать… Мелких клиентов он не боялся, но среди доверивших ему товар на крупную сумму были и серьезные ребята, которые могли и пристрелить за обман, найти его в любой точке Украины.
* * *
Прождав Марка три недели, Света забеспокоилась, но еще не сильно, а когда через месяц позвонила ему, и телефон не ответил, то сердечко испуганно затрепыхалось. Три дня она ходила растерянная и молчаливая, несколько даже затаенная и не знала, что подумать и что предпринять. С мужем поговорить не решилась, зная его предсказуемую реакцию, когда он начнет всех материть. Наконец решила посоветоваться с Зилей, думая, что та, как более опытный в бизнесе человек, попадала в подобные ситуации и знает, как из них выкручиваться. Вечерком она пришла к ней на квартиру и с порога с тревогой сказала:
- Марк мой куда-то пропал.
- Это как? – спросила Зиля лишь для проформы, ибо не ждала подругу и не намеревалась с ней долго разговаривать; сытно и вкусно накормив молодого бой-френда, который лежал в кровати, выставив наполовину обнаженный, крепкий и загорелый торс из-под одеяла, уже готовилась к ночи любви…и думала только о том, какие восторг и страсть сейчас испытает.
- Пятую неделю уже не появляется. Обычно через две приезжал, - вздохнула горько Света.
- Позвони ему, - оборвала недовольно Зиля. - Узнай, в чем дело. Может, заболел?
- Звонила. Телефон у него в офисе не отвечает.
- Может, по дороге в аварию попал? И погиб… - равнодушно заявила Зиля, ласково поглядывая в проем двери на ждущего бой-френда.
- Типун тебе на язык… - Света побледнела.
Зиля отмахнулась:
- А что? Всякое может в нашем деле быть…Если сам в кого не въедешь, то в тебя въедут. Вон сколько по дорогам пьяных да наркоманов разъезжает!
Света устало опустилась на стул в прихожей:
-  И что мне теперь делать?
- А может, на него бандиты наехали – и весь товар отняли? – продолжала размышлять Зиля, не понимая, как сейчас каждое скептическое и безнадежное предположение ранит Свету, пугает. - По телевизору вчера смотрела – банды на дорогах нападают на шоферов, которые везут товар. Шоферов убивают – товар продают…
- Опять ты всякую гадость говоришь! – Света чуть не заплакала.
- А может, быть арестовали его?
- Это почему?
- Может, он обманывал кого? Государство, например! Налоги не платил.
Света с мольбой процедила:
- Вряд ли его поймают. Он хитрый – хохлацкий еврей же.
Зиля нервно постучала пальцами по косяку:
- Хитрый, говоришь?.. Это плохо!
- Почему? - растерялась Света.
- Просто мог тебя обмануть.
- Это как? – Света широко округлила глаза от возмущения.
Зиля хмыкнула:
- Продаст товар и больше сюда не приедет.
- Так ведь я же ему этот товар на реализацию дала… - она растерянно захлопала повлажневшими от слез глазками. - В долги влезла!
- Вот-вот…- задумчиво и сухо сказала Зиля.
- С меня уже деньги в фирме требуют… - Света шмыгнула носом.
- Вот-вот… - повторила мрачно Зиля. - Сколько тысяч я тебе в долг давала? Пятьдесят…
- Я к тебе по делу пришла… - с надеждой Света посмотрела на подругу. – Мне еще деньги взаймы нужны. В фирме, где брала на реализацию, требуют вернуть товар или деньги.
Зиля плотно сжала зубы, и лицо ее стало абсолютно непроницаемым:
- Денег, говоришь, надо…Знаешь, я сейчас сама на мели. Видишь, квартиру купила, обставила ее. Да и не одна я теперь – а с кавалером, мы с ним на отдых за границу собрались. Так что не обессудь!
Света наклонилась, готовая сползти со стула на пол и встать на колени:
- Выручи, ради бога.
- Сама попалась – сама и выкручивайся, - отрезала Зиля. - Я тебя предупреждала, чтоб много на реализацию не брала. Только в разумных пределах.
Света простонала:
- Условия уж очень выгодные Марк предложил. Трудно было отказаться!
- Это он тебя специально на крючок поймал!
-Да?.. – пробормотала Света в полнейшей прострации. - А я, как дурочка, попалась? Размечталась уже вторую квартиру купить…Новую машину.
Зиля фыркнула:
- Вот у тебя же машина есть – ее и продай, чтоб с долгами рассчитаться. А я в счет долга дачу твою заберу. Она сейчас как раз пятьдесят стоит.
Света широко открыла рот и с недоумением посмотрела на Зилю, не понимая, шутит та или говорит правду. Разговор про дачу и расписка казались ей чем-то ненастоящим, некой игрой, так как в то время она была на сто процентов уверена, что подобного развития событий не произойдет, ибо своих денег на руках было на три дачи, и про дачу ляпнула в смелом бесшабашном кураже, а теперь выдавила:
- Как же так? Ведь я в свою дачу столько труда вложила… Я всю зиму с нее кормлюсь овощами, ягодами, картошкой.
Зиля отрезала:
- Уговор был! Вот у меня бумажка с твоей подписью есть.
- Я не думала, что такое случится.
- Головой надо было соображать, когда занимала.
Света схватила ее за полу легкого, шелкового и очень сексуального в своей прозрачности халатика:
- Но мы же подруги. Двадцать лет вместе работаем. Войди в положение.
Зиля выдернула полу из ее пальцев:
- Дружба дружбой, а табачок врозь.
- Может, Марк со дня на день появится?!
- Тогда я буду за тебя просто счастлива…А если нет?
Света прикрыла лицо ладонями и закачалась на стуле:
- Что делать? Моя машина не покроет всех долгов.
- Думай, думай… - ответила Зиля бесстрастно. - Ищи других клиентов и с ними работай. Может, выкрутишься.
- Так теперь со мной ни одна фирма работать не будет – ведь я им задолжала, - сокрушенно вздохнула Света.
- Думай, думай, - сказала Зиля таким тоном, что значило «Иди, разбирайся сама».
Сообразив, что помощи от Зили не добьется, что та сейчас полностью занята построением личной жизни и ни о чем другом думать не желает, Света простонала обиженно и обреченно:
- Боже… - и медленно ушла прочь.
А Зиля, торопливо закрывая за ней дверь и не желая больше никого впускать, чтоб не нарушили ее спокойствие и желание получить ту любовь и ласку, которых не дополучила, подумала о том, что надо поскорее продать Светину дачу, пока та не пошла на попятную, не стала упрашивать, давить на жалость и на совесть…
* * *
Выйдя от Зили, Света долго ходила по темным ночным улицам: не желала идти домой и не надеялась найти там понимания, помощи и даже просто участия – она чувствовала странное вселенское одиночество. Рядом проходили люди, но они казались настолько далеки, настолько недоступны, настолько безучастны, что ощущались просто некими манекенами без души и сердца… Озябнув от пронизывающего ветра, она направилась домой, намереваясь все-таки поделиться своими проблемами с мужем и дочкой – ведь ближе людей никого нет…
Открыв дверь в квартиру, она услышала веселые голоса, это были гости: девочка и мальчик, одноклассники, которые сидели у дочки в комнате и пили кока-колу, заедая шоколадом. На столе стояли бутерброды с красной икрой, и дочка угощала: «Да ешьте, ешьте! А то мамка меня ими уже закормила, аж прямо давлюсь». А вскоре дочка еще и хвастливо заявила: «Вообще, мамка мне лично квартиру купит, так что заживем: будем каждую ночь тусовки устраивать, танцевать, музыку слушать» - «А кто у тебя мамка?» - спросил уважительно мальчик, на которого дочка бросала томные кокетливые взгляды. «Она у меня бизнесом занимается», - ответила несколько снисходительно дочь.
Стоявшая в прихожей Света решительно прошла в комнату дочери и, глянув демонстративно на часы, заявила:
- Девочки-мальчики, время позднее – одиннадцать, пора расходиться.
- Ну, мам… - капризно надула губки дочь. – Мы еще посидим.   
В другой раз мягкая и уступчивая Света, конечно бы, разрешила, но сегодня была жесткой:
- Я сказала!
- Да ну тебя… - сердито фыркнула дочь и с вызовом захлопнула дверь к себе в комнату.
«Мы пойдем, действительно поздно…» - сказала ее одноклассница, а мальчик добавил: «Пора, пора…Завтра встретимся!» - и они молча оделись в прихожей и вышли на улицу, а дочь, даже не удостоив Свету взглядом, показывая, как на нее обижена, ушла к себе в комнату и громко включила музыку. Горько вздохнув, Света прошла в зал, где, разлегшись в трико и майке на диване, муж смотрел телевизор, и с упреком заявила:
- Все смотришь!
Муж повернул к ней голову:
- А что мне еще делать? Ты же на работу больше не зовешь!
- Сам бы своей головой что-нибудь придумал.
- А твоя уже перестала соображать? – ехидно спросил он.
Света загородила собой телевизор, боясь, что иначе муж не услышит ее или вообще не обратит на ее слова внимания, не войдет в ее положение, занятый глобальными проблемами всей страны, и горестно сказала:
- Мой клиент Марк куда-то пропал! С моими деньгами…
 Муж вдруг почему-то обрадовался:
- Ага! Я тебе говорил, что в вашем бизнесе одни только жулики! А ты, простодырая, туда тоже поперлась!
- Тебе бы только ругаться… - тихо сказала Света. - Нет, чтоб помочь советом или делом.
Муж сел на диване и фыркнул:
- Езжай к своему Марку на Украину!
- Если б знать куда? – пожала плечами Света.
- Адрес-то, наверное, в паспорте был?
- Думаешь, я паспорт его смотрела?
- В гостинице, наверное, остался в архиве.
Сев около стола и тяжко облокотившись на столешницу, Света задумчиво произнесла:
- Ну приеду я, а что ему скажу, даже если его найду… Документы составлены так, что он мне ни копейки не должен. Все же было на доверии. Документы я ему отписывала от подставной фирмы, несуществующей. Свою-то фирму ведь не открывала, чтоб с налогами не светиться.
Муж в возбуждении вскочил с дивана:
- Ну и дура! Нашла с кем на доверии работать? Человека знает пять минут – и уже на доверии. Тьфу! Я то думал, ты с головой. Ты же из себя такую умную в последнее время корчила.
- Ну, оплошала. Что теперь? - Света виновато опустила голову.
- Не знаю… - муж отвернулся и закурил, глядя в балконную дверь на улицу.
- Кредиторы требуют долг вернуть, - продолжала тихо она.
- Отдавай… - ответил муж, не оборачиваясь.
- А где деньги взять?
- У меня нет, - хмыкнул муж. - Ты же у нас всегда деньгами заведовала. Даже в советские времена всю зарплату тебе отдавал.
Света грустно заявила:
- Машину придется продать… Где у тебя на нее документы?
Муж кинулся к пиджаку в коридоре, вытащил из бумажника техпаспорт и бросил Свете:
- На, забирай…Как пришла машина – так и ушла.
- Ты не переживай! – ласково сказала Света. - Я думаю, Марк все равно скоро появится. Тогда я тебе новую куплю. Гораздо лучше – иномарку!
-  Купишь – кукиш! - отрезал муж.
Светя тяжко вздохнула, рассуждая сама с собой:
- Господи, с кем нам, бабам, приходится жить! Ни на одного мужика положиться нельзя. Волочем всю семью на себе, а как оступимся – так сразу нас же обвинять… Волочите тогда сами! Нет, так же удобнее – ни за что не отвечать, а только критиковать.
Муж с вызовом выкрикнул:
- Сами себе такое вытребовали! Прав им все не хватало. Теперь-то, у вас баб, прав больше, чем у мужиков. На работе, в суде – везде вам поблажки, так вот и действуйте. Вот на Востоке женщина от мужчины зависима – она и молчит в тряпочку.
- Уже молчу! Действуй! - кивнула Света.
Муж с досадой воскликнул:
- Как я буду действовать, если я уже рабом воспитан?! Мне надо годы, чтоб распрямиться… Да и не распрямишься в нашем обществе – любой закон на вашей стороне.  
- Другие-то мужики вон распрямились! Хозяевами жизни себя почувствовали. Фирмами владеют.
- Так они же молодые – смелее нас…
- У тебя всегда отговорки. Демагог! – ввернула она умное словечко, чтоб не оскорбить его чем-нибудь более обидным, и ушла на кухню пить чай, где положила голову на стол и, почувствовав жутчайшую усталость, мгновенно уснула, а очнулась только в три часа ночи и, доковыляв до кровати, упала словно мертвая.
* * *
Утром она проснулась с радостной и обнадеживающей мыслью, подумав, что недаром говорят «утро вечера мудренее». Это заставило ее быстренько подняться и громко, чтоб услышала вся семья, сказать: «Подъем! Сейчас поедем на мою родину – в деревню! Давно там не была, соскучилась…» Хотя, конечно же, ехать хотелось прежде всего потому, что возникло желание сбежать подальше из города, от злых бандитов и просто нехороших людей, которые не желают и не могут ее понять, спрятаться от долгов и кредиторов – уж там-то, в глухомани, среди леса, они вряд ли ее найдут, если она тайно и быстро соберется, никому из сослуживцев не объявив, куда уезжает!
- Я не поеду, - откликнулась сонная дочь и укрылась с головой одеялом. – У меня сегодня свидание!
- С чего это вдруг в деревню? – пробурчал муж, вставая и направляясь в туалет.
- Сказала же: соскучилась! Да и дом родительский стоит бесхозный, надо проверить, пока машину еще не продали…
Они с мужем быстро собрались, так и не сумев убедить дочку отправиться с ними, и поехали за двести километров от города, на край соседней республики… Через три часа езды, съехав с трассы, по еле заметной грунтовой дороге, проросшей травой, они через лесной массив елей пробрались на огромную поляну, которую ранее всю занимала деревня Светы, домов в сто и с полтысячи жителей. Теперь в селе осталась только одна жилая улица, к домам которой вели тропки, а у остальных домов все заросло кустарником, лебедой и крапивой. Найдя свой дом с заколоченными досками окнами, с упавшим забором палисадника, Света с чувством умиления, расталкивая траву перед собой ногами и руками, побрела к приоткрытым воротам и протиснулась сквозь щель во двор, который представлял собой дикие заросли – там, среди травы, уже пророс клен, маленькая березка. Щеколда на двери была вырвана, и Света с испугом вошла в пахнущую пылью маленькую комнату, пол в которой просел в один край, а в досках зияли темные щели.
- Где ты? – несколько испуганно закричал муж со двора, шагая за ней, а когда, настороженный, появился в проеме двери, то недовольно воскликнул:
- Да тут полное запустение!
- А ведь когда-то в детстве дом мне казался таким большим, - с недоумением заметила Света, но тут же добавила: - Но все равно жить можно! – и, глянув с надеждой на мужа, спросила: - Давай переедем сюда?
- Не понял шутки? – удивился муж.
- Здесь тебе будет лучше любой дачи: огород и сад в сорок соток, не то, что в городе - всего четыре!
- Так там вода течет, из шланга поливаю…А тут где ее взять?
- Родник в пятидесяти метрах, под пригорком…
- Руки смозолишь ведрами таскать! – проворчал он.
- Моторчик какой-нибудь электрический приспособишь.
- Я в городе родился и вырос и в деревне мне жить не нравится.
- К теплому туалету привык? – подначила Света.
- А ты знаешь, сколько здесь работы, чтоб дом до ума довести?! Жилым сделать! Полы перестелить, стены подлатать, фундамент выправить, да и крыша вся сгнила. А сколько дров надо на зиму заготовлять, ведь в деревне, как я уже заметил, газа нет.
- Зато своя банька, - ласково говорила Света. – Представь, как здорово попариться свежим березовым или дубовым  веничком, а потом и любовью заняться!
- Где в деревне работать-то, если уж в городе работы нет?! В колхозе? По-моему, здесь и колхоза-то уже нет – все поля бурьяном заросли.
- А зачем нам деньги? – с энтузиазмом заметила Света. – Заведем пару коров, свиней, гусей, кур – все свое будет, свеженькое. А может, даже в фермеры подадимся: лук с картошкой и морковкой начнем садить гектарами и в город продавать! – она уже зримо представила, как ей в родной деревне станет спокойно, как счастливо, пусть и физически трудно – но что такое физический труд по сравнению с вечной городской суетой и нервотрепкой в последнее время?! Она уже мысленно отмыла в доме все полы, повесила на окнах занавески, поставила в печь чугунки, где тушится мясо с картошкой, где играет весело трескучий огонек, и закрыла глаза от удовольствия…
- Нет уж… - сухо отрезал муж, ударив ребром ладони воздух. – Сельский труд вообще в нашей стране не ценится. Так что пупок я надрывать не собираюсь! – и  решительно пошел в машину.
А Света двинулась по узенькой тропинке на родник и, присев на корточки на каменистой площадке около трубы, что была воткнута в землю и из которой текла чистая холодная струя, подставила под нее руки, как делала когда-то в детстве, моя морковку или яблоки, и ей показалось, что она вновь превратилась в маленькую девочку: мир сузился до размеров села, умиротворение и благодать разлились по всему телу…Хотелось сидеть здесь, не замечая времени и не думая ни о чем плохом, ибо в детстве ничего злого просто не существовало! Она попила из пригоршни, умылась и словно бы сама растворилась в этой воде…
Потом, постояв несколько минут около палисадника на дороге, посмотрев прощально на дом, глянув на небо и на все окрестности, Света нехотя залезла в машину, из которой уже несколько раз, недовольный ее медлительностью, настойчиво сигналил муж.
               
Гл. 5
Безработный муж частенько в свободное время выезжал на дачу: полить огурцы, помидоры, а иногда и посидеть на бережку речки с удочкой и половить карасей. В этот раз он на машине с утра прикатил к воротам своей двухэтажной, сложенной из красного кирпича дачи и увидел через ограду из сетки-рабицы крупную женщину в рабочей одежде, которая в огороде поливала по-хозяйски его помидоры.
- Ты кто такая? – удивился он, строго уставившись на нее.
- Я хозяйка! – ответила уверенно женщина с лейкой. - А ты кто такой?
- Это я хозяин! – криво усмехнулся он и прошел во двор.
- Слушай, мужик, - она смело пошла навстречу. - Ты выпил, наверное, с утра. И все перепутал.
- Это ты, наверное, головой рехнулась.
- Будешь грубить, милицию вызову, - нахохлилась тетка.
- Ты еще будешь меня милицией пугать, - разозлился он. - Авантюристка! Брысь отсюда. Пока я тебя лопатой не огрел!
- Бандит с большой дороги, - взвизгнула тетка.
- Сука! – рявкнул он.
- Сам сволочь.
- Я тебя сейчас выкину отсюда, - он решительно направился к ней.
- Помогите! Грабят…Убивают, - заорала она, и ее голос истошно понесся над улицей и огородами.
- Чего орешь? – растерялся он, как всегда случалось, когда бабы поднимали при нем визг. - Я тебя еще пальцем не тронул. Все соседи знают, что это моя дача. Я ее вот этими руками и строил. Пойдем, их спросим.
- Чего мне спрашивать? У меня документы на дачу есть!
- И у меня есть!
- Покажи.
- А чего я их буду с собой-то таскать? Поедем ко мне домой – там и покажу, - в этот момент на шум и крики из соседнего домика вышел опирающийся на палочку сосед-пенсионер дядя Гриша, к которому Николай и обратился: - Привет, сосед! Ты меня знаешь? – и, когда дождался возгласа «а как же», то завил: - Скажи вот этой тетке, кто я… Ведь мы с тобой уже лет пятнадцать рядом.
Тетка напыжилась:
- Никуда я с тобой не поеду. Я эту дачу недавно купила.
Николай развел недоуменно руками:
- Ты слышишь, дядь Гриш, что говорит эта заполошная! Что это ее дача.
- Его это дача! – старческим, надтреснутым голосом подтвердил сосед.
- Нет - моя, - тетка аж топнула ногой в глубокой калоше от возмущения. - Я ее недавно купила!
- У кого? – съехидничал Николай, думая, что сейчас-то все проясниться окончательно в его пользу.
- У Зили Гафаровой, - решительно и с вызовом заявила тетка.
- У Зили? – Николай задумался - Зилю знаю…она с моей женой в гостинице работает. Но эта дача не ее. С каких это пор она чужим имуществом распоряжается? Так что иди отсюда!
- Сам сматывай!
- Черт с тобой! – рассердился Николай. - Сейчас я за документами домой съезжу и в нос тебе суну! А лучше, с милицией приеду…
- И я тоже съезжу!
Разозленный и возбужденный, Николай сел в машину и быстро поехал домой, размышляя, какой же наглый ныне в эпоху оголтелого капитализма пошел народец, причем не юнцы нахальные, а вполне взрослые и с виду адекватные люди - такого в советское время в принципе не могло быть!
Он почти вбежал в квартиру и кинулся к шкафу, где в ящичке лежали все документы на собственность, и в этот момент заметил бледную и расстроенную Свету, которая молча сидела на диване, уставившись в одну точку.
- Света! – крикнул Николай. - Я только что с дачи – там какая-то тетка наши помидоры поливает! Дай документы на дачу – я ей их в задницу засуну.
- А документов нет, - каким-то чужим голосом ответила Света.
- Куда они делись? – он опешил.
- Нет и все! – ответила она, словно механический автомат, без интонаций и чувств.
- Не понял? – он застыл на месте.
- Я их Зиле отдала.
- Зачем?! – рявкнул он.
- В счет долга… - голос ее оставался все таким же бесстрастным и тихим.
- То-то она орет, что ей дачу Зиля продала!.. Значит, все правда! Ах ты, сука! – он подскочил и сильно ударил ее ладонью по щеке. - Ты почему это сделала? Дача – единственная моя отрада! Я на ее полжизни угрохал! Сам по кирпичику строил. Ну ты и падла. Ты бы хоть посоветовалась со мной, зараза!
- Ведь ты бы не разрешил, - ответила она, и ни один мускул не дрогнул на лице.
- И правильно. Сама впуталась, а вся семья страдает! Стерва! Меня перед теткой опозорила.
- Другого пути не было. Угрожают мне – убить хотят…
- Кто угрожает?
- Кредиторы, у кого деньги под проценты взяла.
- А кто тебя брать просил?!
- Кто?.. – она словно бы задумалась. - Для семьи старалась. Хотела жить не хуже других.
- Вот она бабская жадность и зависть! – он ударил кулаком по стене.
- Вместо того чтобы ругаться, посоветовал бы чего-нибудь. Помог, - сказала она, но прозвучало это обреченно, без надежды.
- А чем я тебе помогу? Морду пойду бить твоим кредиторам?
- Не знаю… Они наполовину уголовники.
- И я не знаю. В милицию заяви.
 - В милицию?.. У них и там свои люди.
* * *
Когда Света подходила к своему подъезду, вдруг около нее резко тормознула и остановилась милицейская машина, белые «Жигули» с мигалками на крыше, загородив дорогу, и из задней двери выскочил неприятный мужик, в котором она узнала человека, который приходил к Роберту, когда она была у него с Зилей, и который предлагал шефу ворованный с завода товар. Он цепко схватил ее за руку и процедил:
- Постой-ка, голубушка, поговорить надо! Че это ты от нас бегаешь?! На звонки не отвечаешь… От нас не спрячешься!
У Светы затряслись поджилки не столько оттого, что увидела этого злобного человека, а потому, что приехал на милицейской машине – у нее с детства имелся страх перед милицией, словно она какая-то преступница, хотя в жизни никого ни разу не обманула. Вспомнив происходивший в офисе Роберта разговор этого типа, где упоминались друзья-милиционеры, она испугалась еще больше…
- Я же сказала – расплачусь, - выдавила Света.
- Уже два месяца обещаешь! Наше терпение лопнуло! – прошипел тип, больно сжимая пальцами локоть.
- Но у меня пока нет денег… - сморщилась она.
- Нас это не волнует. Ищи! – рявкнул он в ухо.
- Где же я найду? – пролепетала она.
- Кредит в банке возьми.
- Так ведь там дают под сто процентов годовых… Как же я с ними потом расплачусь? Да и дают под залог, а у меня ничего нет.
- Нас это не волнует. Знай, что наша ставка еще выше! И мы шутить не любим. Быстренько потроха выпустим и закопаем там, где никто не найдет.
Света попыталась взять себя в руки:
- Что вы меня пугаете?! Убьете – вообще ничего не получите… А так я со временем заработаю и расплачусь.
Тип ухмыльнулся:
- Так ты не боишься? Похвально…А как насчет дочки твоей четырнадцатилетней? Не испугаешься, если мы ее украдем и будем всей компанией насиловать с утра до ночи? А компания у нас большая, все мужики злые, здоровые!  На наркотики посадим…
У Светы пересохло в горле, когда она представила, как будут их грубые грязные руки раздвигать нежные ножки дочке, ее единственной кровинушке, и она выкрикнула:
- При чем здесь моя дочь? Не она же деньги у вас брала.  Зачем она должна страдать из-за матери?
- Ну если мать такая непонятливая, - усмехнулся тип, чувствуя, что зацепил Свету за самое больное…
- Ну нет у меня денег, нет… И в квартире пусто! – взмолилась Света. - Ищите, если что найдете – все ваше будет!
- Да! – тип обрадовано воскликнул. - У тебя же квартира есть! Вот нам ее и отдашь! – он обернулся к милиционеру, который, сидя за рулем, с ухмылкой наблюдал за разговором из раскрытого окна машины, и сказал: – Вот, кстати, нашему другу, славному майору, нужна квартира! Тебе двухкомнатная хватит?
Толстомордый майор согласно кивнул:
- Район здесь тихий…
Света обреченно выдавила:
- Квартира?.. А где же я жить буду? Где семья моя будет жить? На улице? Под забором?
- Нас это не волнует!
Почувствовав, то терять ей больше нечего, Света вдруг осмелела и схватила типа за лацканы курточки:
- А что вас волнует? У вас совесть есть?!
Тип резко и быстро ударил ее кулаком в живот, прямо в солнечное сплетение, отчего у Светы подкосились ноги, и она, как рыба, стала глотать безмолвно воздух:
- Не рыпайся… Совесть? А с чем ее едят? Думать надо было, когда в долги влезала.
Света простонала:
- Но эти деньги не я присвоила! Меня саму обманули!
- Нас это не касается! – он держал ее, чтоб не свалилась на асфальт.
Света схватилась с ужасом за голову:
- Господи, что же делать?!
- Так, значит, сторговались на дочке? – подытожил тип.
- Ни в коем случае! - Света затрясла головой.
- Тогда последний срок тебе – два дня! – слащаво и от этого вдвойне страшно улыбнулся он.
В это время из магазина, куда их послала Света, намереваясь придти домой первой и разогреть ужин, возвращались дочка и муж. В недоумении они остановились около Светы. Она решила побыстрее отослать их домой, чтоб довести разговор с типом наедине, но в этот момент мужик заявил:
- Ну я пошел… Надеюсь, договорились? – и вдруг, внимательно осмотрев дочь сверху донизу, задержавшись осоловелым взглядом на полненьких ножках, что были плотно обтянуты джинсами, хмыкнул: - А дочка-то у тебя вон какая красавица… - и неторопливо сел в милицейскую машину.
Проводив машину взглядом исподлобья, муж спросил:
- Кто это был?
- Знакомый…  прошептала Света устало.
- Странные у тебя знакомые…Неприятная рожа! Чего ему надо?
- Мы с ним решали финансовые вопросы.
- Неужели опять Марк появился?
Свету чуть было не стошнило:
- Не говори мне про него – бог его еще очень сильно накажет…За все мои страдания!
Муж злобно прищурился:
- Да уж…Дачи лишились, машины тоже… А Зиля?! Тоже стерва оказалась! А еще подруга?! Обеднела бы без нашей дачи… Итак денег до хрена!
- Вот такой жестокий сейчас мир стал, - и Света торопливо пошла в подъезд, боясь, что кто-нибудь из бандитов уже ждет  дочь там, в темном углу. - О совести вообще забыли.
Муж потащился с сумкой продуктов сзади:
- А я что говорил? Кругом одно жулье! А тебе ведь понравились легкие-то денежки! Вот они боком и вышли!
Света испуганно и нерешительно вошла в квартиру, представив вдруг, что это уже не ее собственность, и чуть ноги не подкосились, а муж сзади пробубнил:
- Думать надо было башкой! Меня слушать…
- Отстань, мне итак погано,  - попросила Света умоляюще.
Она прошла на кухню, где дочь пила кофе, и ласково и нежно положила руки на плечи, словно пытаясь защитить ее от всех опасностей и невзгод:
- Может, все-таки уедем куда-нибудь отсюда? Подальше. В деревню…Отстроим там домик родительский. И будем спокойно жить.
Муж с досадой заявил:
- Опять ты за свое!? Там вообще народ впроголодь живет…Видели же: прозябают три старухи на пенсию…
- Я не хочу из города уезжать! – беспрекословно фыркнула дочь. - Здесь у меня танцевальный кружок, школа… Все подруги и парень! С кем я буду там общаться? С баранами?
Света, уже никого не слушая, мечтательно продолжала говорить о своем:
- Скотину заведем! Будешь за ней ухаживать.
- Нет! Я в навозе копаться не хочу… - усмехнулась дочь.
- И я не собираюсь! – вторил ей муж.
- Но у меня требуют…- недоговорив, Света остановилась, прикусив губу.
- Чего у тебя требуют? – муж напрягся, готовый толкнуть большую пафосную речь в обвинение жены и неразумной политики Ельцина. - Опять деньги?
Света махнула обреченно рукой:
- Если бы…
- Ты договаривай! – приказал он.
Свет натянуто и грустно улыбнулась, уходя от ответа:
- Давай-ка, выпьем чего-нибудь… У нас где-то полбутылки оставалось…- она нашла в кухонном шкафу водку и поставила на стол.
- Ты же вроде не пьешь… - Муж нахмурился.
- А сейчас выпью! – она налила полные рюмки, чокнулась с мужем, очень тоскливо глядя в глаза: - Давай на посошок… А то я в дальнюю дорогу отравляюсь!
- Куда еще? На Украину?
- Гораздо дальше… Другого пути, видимо, нет!
- В Турцию за шмотками, что ли? – не отставал муж, заинтригованный ее таинственностью.
- Увидишь… - она замахнула рюмку, не закусив. – Ну, счастливо оставаться! – Подошла к дочери, что сидела, склонившись над книжкой, и поцеловала в голову, в самое темечко, а когда нетвердой походкой уходила в ванную, еще долго везла по ее плечу руку, словно не желая отпускаться.
Муж, чувствуя странную тревогу, растерянно прошептал вслед:
- Похоже, с головой у мамки не того. – Минуты две он пристально и напряженно смотрел на дверь ванной, а потом, услышав какой-то глухой стук, толкнул дочку в плечо: - Иди-ка, посмотри…
Дочка, нехотя, пошла к ванной, открыла дверь и с ужасом отшатнулась:
- Папа, папа…
- Что там еще? – нервно закричал Николай, уже понимая, что случилось нечто страшное.
- Мама повесилась…
                Июнь 2009


ЮНОСТЬ ОЛИГАРХА
Повесть

К
 пятидесяти пяти годам Борис Леонидович владел несколькими химическими заводами, которые работали во всю мощь, продавая продукцию на Запад, и очень гордился, что, не имея связей с влиятельными людьми мира сего, выросший в семье, где родители даже школу-десятилетку не закончили, сумел добиться больших высот в бизнесе. Гордился красавицей и умницей женой - дочкой главного инженера одного из заводов, на котором начал работать после института, двумя детьми, погодками мальчиком и девочкой четырнадцати–тринадцати лет, и считал, что жизнь удалась, в отличие от многих бывших друзей детства и сокурсников по институту.
Утром, когда Борис Леонидович выходил из своего трехэтажного дома-виллы, расположенного на участке площадью несколько гектаров, где росло немало экзотических деревьев, привезенных с питомников, спускался по серым мраморным ступеням с крыльца и садился в бронированный черный «Мерседес», дверцу которого заботливо распахивал дюжий охранник, то его переполняло удивительное чувство спокойствия и радости. Потом он ехал в шикарный офис в центре города и, поглядывая по сторонам через темные тонированные стекла на озабоченных, усталых и не очень хорошо одетых людишек, спешащих на работу и суетливо толкающихся на автобусных остановках, тем более убеждался, что очень умно построил свою жизнь, но и, чувствуя перед ними порой какую-то смутную вину, с ухмылкой думал: «Идиоты, поучились бы у меня, как надо жить! Ведь я тоже вырос при советском дебильном строе, ходил в обычную школу, и даже учился хреново…»
Идея поделиться жизненным опытом с людьми, которые тщетно барахтаются в своих житейских бытовых проблемах, не давала Борису Леонидовичу покоя в последнее время еще и потому, что, как он знал из газет и телевизора, большинство простых работяг жутко ненавидят богатеев, захвативших якобы всю государственную собственность, и весь гнев обращают на них, а нет чтоб избавиться от наивности, лени, обратить взгляд на себя и подкрутить шарики-винтики в собственном мозгу в правильном направлении.
Эта идея созрела окончательно, когда на одной из пресс-конференций по поводу его удачной сделки с западными партнерами, шустрый молодой журналист спросил Бориса Леонидовича: «А что вам помогло стать богатым человеком?» На несколько секунд задумавшись, он вполне серьезно ответил: «Надо реально смотреть на жизнь, без розовых очков!» Журналист этим ответом удовлетворился, а Борис Леонидович еще долго думал над его вопросом, думал с утра, когда шел в туалет, и вечером в кровати, обнимая жену, и словно кому-то мысленно доказывал, как надо жить… Наконец, мудрые и ценные (как ему казалось) выводы так переполнили его, что захотелось их изложить на бумагу, а так как Борис Леонидович не обладал литературным даром (до сих пор делал орфографические ошибки) и не мог написать красиво, то приказал секретарше связаться с тем любопытным журналистом и благодушно ему по телефону сказал: «Я тебе в подробностях поведаю, как все начиналось в моей жизни… Возможно, это кому-то пригодится!» - и назначил встречу, на которую журналист пришел незамедлительно.
Они уселись в мягкие удобные кресла около огромного аквариума - почти во всю стену, где мирно в подсвеченной фонарями зеленоватой воде плавали разноцветные рыбки, в уютном кабинете, где Борис Леонидович обычно расслаблялся от работы; секретарша принесла им густой ароматный кофе в изящных фарфоровых чашечках, и он начал рассказывать почтительному журналисту, поставившему перед ним диктофон и то и дело поправлявшему очки на переносице, о своих молодых годах… Сначала Борис Леонидович запинался, делал долгие паузы, пытаясь сосредоточиться и вспомнить то, что происходило более тридцати лет назад, а когда все зримо и рельефно всплыло в памяти, разоткровенничался, переживая заново далекие события…
В процессе разговора журналист задавал интересующие его вопросы, кое-что уточнял – и это длилось два часа. На следующий день все повторилось… Решив посмотреть, что получится из их бесед, Борис Леонидович прервал на время свои воспоминания. Пообещав принести готовый текст через неделю, журналист точно в срок доставил пачку листов, с отпечатанной на лазерном принтере большим красивым шрифтом рукописью. Борис Леонидович, чтоб никто не мешал насладиться чтением в одиночестве, оправил его погулять в сад, а сам, сказав секретарше, чтоб не тревожили, углубился в чтение повестушки, озаглавленной «Эх, прокачу» и написанной бойко от первого лица…               

   ПОВЕСТЬ               
   В по¬след¬нем клас¬се шко¬лы я возмечтал о ма¬ши¬не. "Жи¬гу¬лях" или "Мо¬с¬к¬виче" - боль¬шой раз¬ни¬цы не ви¬дел: сто¬ят оди¬на¬ко¬во, у каж¬дой плю-сы и ми¬ну¬сы. "Жи¬гу¬ли" име¬ют со¬вре¬мен¬ную фор¬му, про¬стор¬ный, уют¬ный са¬лон, но кор¬пус цель¬но¬ме¬тал¬ли¬че¬ский - не за¬ме¬нишь по¬мя¬тое кры¬ло, да и ме¬талл тон¬кий - бы¬с¬т¬ро ржа¬ве¬ет. "Мо¬с¬к¬вич" ¬гру¬бее, но на¬деж¬нее, не по-жа¬ле¬ли ме¬тал¬ла, сде¬ла¬ли с рус¬ской кре¬сть¬ян¬ской ос¬но¬ва¬тель¬но¬стью. Вот "За¬по¬ро¬жец" бы не взял - мик¬ро¬лит¬раж¬ка, что и го¬во¬рить. Ско¬ро¬сти на нем, чтоб дух за¬хва¬ты¬ва¬ло, не ра¬зо¬вьешь, и за ру¬лем смот¬ришь¬ся несо-лид¬но, да и та¬рах¬тит гром¬ко...
Рань¬ше, чем че¬ло¬век бо¬га¬че, тем в луч¬шем эки¬па¬же разъ¬ез¬жал - по по-ро¬ди¬стым ло¬ша¬дям (ка¬ким-ни¬будь ры¬са¬кам в яб¬ло¬ках!) и ши¬кар¬ной про-лет¬ке бы¬ло вид¬но, что за важная пти¬ца! Ма¬те¬ри стре¬ми¬лись по¬зна¬ко¬мить с та¬ким сво¬их до¬чек на выданье, чтоб обес¬пе¬чить им без¬бед¬ное житье, а муж¬чи¬ны же¬ла¬ли с ним по¬дру¬жить¬ся, чтоб по¬лу¬чить про¬тек¬цию или кое-чему от него научиться. То¬ же са¬мое - соб¬ст¬вен¬ный ав¬то¬мо¬биль в на¬ше вре¬мя. Сра¬зу вид¬но, уме¬ет че¬ловек достойно жить, не рох¬ля.
Что бы ни бормотали мо¬ра¬ли¬сты о важ¬но¬сти и пре¬об¬лବдании ду¬хов-ных за¬про¬сов, автомобили бу¬дут брать. Боль¬шая раз¬ни¬ца: ехать в тес¬ном об¬ще¬ствен¬ном транс¬пор¬те, ког¬да соседи да¬вят отовсюду и толкают, а ка-кой-ни¬будь обрюзгший грязный пья¬ни¬ца ды¬шит в ли¬цо пе¬ре¬га¬ром, или в соб¬ст¬вен¬ном чистеньком и удобном ав¬то¬мо¬би¬ле. Не сле¬дуя рас¬пи¬са¬нию, са¬дишь¬ся на мяг¬кое си¬денье, вклю¬ча¬ешь ра¬дио¬при¬ем¬ник и, на¬слаж¬да¬ясь при¬ят¬ной му¬зы¬кой, тро¬га¬ешь¬ся. Ес¬ли лет¬няя жа¬ра - при¬от¬к¬рой фор¬точ¬ку, и про¬хлад¬ная струя воз¬ду¬ха, что при ско¬ро¬сти вры¬ва¬ет¬ся в са¬лон, ос¬ве-жит. Зи¬мой - вклю¬чи вен¬ти¬ля¬тор отоп¬ле¬ния и сни¬май вер¬х¬нюю одеж¬ду, слов¬но на¬хо¬дишь¬ся в ком¬на¬те, хо¬тя все вок¬руг от пронизывающего ветра пря¬чут в во¬рот¬ни¬ки си¬зые но¬сы. Не¬сколь¬ко ми¬нут ез¬ды - и ты на ме¬с¬те, у нуж¬ных две¬рей, не помятый и до¬воль¬ный.
А со сколькими де¬ву¬шками познакомлюсь! Уви¬дев сим¬па¬тич¬ную, мод-но оде¬тую, мягко ос¬та¬нов¬люсь, га¬лан¬т¬но при¬от¬к¬рою двер¬цу: "Вас не под-вез¬ти?". Иная, воз¬мож¬но, от¬ка¬жет¬ся - бы¬ва¬ют де¬вуш¬ки че¬рес¬чур гор¬дые! Не оби¬жусь. Все рав¬но ка¬кая-ни¬будь ся¬дет. Раз¬ве не при¬ят¬но ей, ког¬да ко-ро¬ле¬вой си¬дит в мча¬щем¬ся ав¬то¬мо¬би¬ле, слег¬ка от¬ки¬нув юную го¬ло¬вку, куд¬ря¬ми ко¬то¬рой иг¬ра¬ет свежий ве¬терок? Си¬дит, по¬ло¬жив на двер¬цу ос¬т-рый ло¬ко¬ток, и лю¬бо¬пыт¬ные за¬ви¬ст¬ли¬вые взгля¬ды про¬хо¬жих сколь¬зят по ее сча¬ст¬ли¬во¬му ли¬цу!
¬Ду¬ма¬ете, что я несим¬па¬ти¬чен и в раз¬го¬во¬ре не¬ин¬те¬ре¬сен, раз со¬би¬ра-юсь та¬к зна¬ко¬мить¬ся? Как взгля¬нуть... Сти¬хов наи¬зусть, ко¬неч¬но, не знаю. Ми¬ну¬ли вре¬ме¬на, ког¬да роб¬кий уха¬жер неж¬но шеп¬тал кра¬сот¬ке о бла¬го-уха¬ю¬щих ро¬зах, усы¬пан¬ных жем¬чуж¬ны¬ми кап¬ля¬ми ро¬сы, о сладостно по-ю¬щих до зари со¬ловь¬ях, о пол¬ной лу¬не, ко¬то¬рая - ишь че¬го во¬об¬ра¬зил! - том¬но све¬тит толь¬ко для дво¬их... И на ги¬та¬ре вы¬во¬дить при¬ят¬ную ме¬ло-дию не умею - не дал Бог слу¬ха и тер¬пе¬ния, а ведь, что¬бы де¬вуш¬ки за¬ми-ра¬ли со сле¬за¬ми во¬с¬тор¬га на глазах, на¬до еже¬днев¬но тре¬ни¬ро¬вать¬ся, де-ргать стру¬ны до мо¬зо¬лей кро¬вя¬ных. Не имею и ши¬кар¬ных, не¬от¬ра¬зи¬мых усов артиста Ми¬ха¬и¬ла Бо¬яр¬ско¬го. Гла¬за не¬вы¬ра¬зи¬тель¬ного цве¬та - рыбьи, нос круп¬но¬ват, крас¬ные уг¬ри на ли¬це ча¬с¬то вы¬ска¬ки¬ва¬ют - в¬ об¬щем, внеш-ность не дон¬жу¬а¬нов¬ская. И все-та¬ки себе нрав¬люсь! Фи¬гу¬ра спор¬тив¬ная, строй¬ная, имею по во¬лей¬бо¬лу раз¬ряд. Рост метр во¬семь¬де¬сят, вес под де-вя¬но¬сто - не за¬мо¬рыш. Умею и оде¬вать¬ся, а это оп¬ре¬де¬лен¬но¬го ис¬кус¬ст¬ва тре¬бу¬ет. Иной на¬пя¬лит джин¬сы луч¬ше¬го ка¬че¬ст¬ва, рубашку мод¬ную, а вы¬гля¬дит не луч¬ше пу¬га¬ла - не си¬дит одеж¬да, и все!
С ма¬ши¬ной, конечно, ста¬ну, не¬сом¬нен¬но, при¬вле¬ка¬тель¬ней. Тог¬да бу¬ду вы¬би¬рать девушек са¬мых сим¬па¬тич¬ных, ко¬то¬рых, как по¬ро¬ди¬стых ло¬ша-док, по¬ка¬зы¬ва¬ют на кон¬кур¬сах кра¬со¬ты. Длин¬но¬но¬гих, с то¬че¬ны¬ми шей¬ка-ми, с вы¬со¬кой, под¬ра¬ги¬ва¬ю¬щей грудью, иду¬щих так гра¬ци¬оз¬но, что сер¬д-це за¬ми¬ра¬ет.
Ма¬ши¬на нуж¬на бу¬дет по¬сле окон¬ча¬ния ин¬с¬ти¬ту¬та. Вер¬нусь в род¬ной го¬род, на за¬вод, где от¬ра¬бо¬тал го¬дик по¬сле шко¬лы, и быв¬шие друж¬ки позавидуют: "Ого, ка¬ким стал!". Тол¬сту¬шеч¬ка Лю¬ба¬ша из соседнего дома, с но¬си¬ком в вес¬нуш¬ках, ко¬то¬рая не да¬ла се¬бя ни ра¬зу по¬це¬ло¬вать, са¬ма ки¬нет¬ся на шею, а ес¬ли нет, то все рав¬но по¬жа¬ле¬ет, что смот¬ре¬ла свы¬со¬ка. Вспом¬нит с рас¬ка¬я¬ни¬ем, как но¬ча¬ми под до¬ждем про¬ста¬и¬вал у ее подъ¬ез¬да, а она и не ду¬ма¬ла вы¬хо¬дить.
Я проеду ми¬мо нее, мок¬ну¬щей на ос¬та¬нов¬ке в ожи¬да¬нии ав¬то¬бу¬са, с де¬вуш¬кой кра¬си¬вее и мо¬ло¬же ее... А луч¬ше ос¬та¬но¬влюсь, от¬крою двер¬цу и ска¬жу, как ни в чем ни бывало: "Лю¬бовь Пет¬ров¬на, вас не под¬вез¬ти?". Не бу¬ду мелко мстить, ина¬че Лю¬баш¬ка по¬ду¬ма¬ет, что, не об¬ра¬ща¬я на ме-ня, этакого хвастуна и позера, вни¬ма¬ния, правильно делала. На¬до за¬ста-вить по¬лю¬бить - вот цель мще¬ния. Пусть пой¬мет, как бы¬ло бы хо¬ро¬шо, ес¬ли б она си¬де¬ла рядом со мной и для нее зву¬ча¬ла ти¬хая му¬зы¬ка япон-ских блю¬зов, ког¬да сак¬со¬фон гру¬ст¬но поет че¬ло¬ве¬че¬ским го¬ло¬сом о неж-но¬сти и ут¬ра¬тах, ее ласкала бы струя теп¬ло¬го воз¬ду¬ха от вен¬ти¬ля¬то¬ра. Для нее, уме¬ло и ос¬то¬рож¬но ла¬ви¬руя в по¬то¬ке ма¬шин, вел бы я ав¬то¬мо-биль!
Ма¬ши¬на даст воз¬мож¬ность быть по¬лез¬ным со¬лид¬ным людям, от ко¬то-рых за¬ви¬сит про¬дви¬же¬ние по служ¬бе. До¬пустим, ста¬ну по¬сле окон¬ча¬ния ин¬с¬ти¬ту¬та мо¬ло¬дым спе¬ци¬а¬ли¬стом, но ря¬дом ра¬бо¬та¬ет такой же молодой и перспективный, а дол¬ж¬ность, при¬но¬ся¬щая до¬ход, власть и при¬зна¬ние - од¬на. Ко¬го на нее на¬зна¬чат? По¬ста¬ра¬юсь, чтоб ме¬ня. Буду под¬во¬зить до дому вы¬ше¬сто¬я¬щее на¬чаль¬ст¬во. Вы¬йду из про¬ход¬ной, щел¬к¬ну бле¬стя¬щим клю¬чи¬ком в двер¬це авто¬мо¬би¬ля - про¬шу, Иван Ива¬ныч. Во вре¬мя ез¬ды рассмешу анекдотом, по¬ка¬жу сме¬кал¬ку в жи¬тей¬ских воп¬ро¬сах, ну а Иван Ива¬ныч за¬ик¬нет¬ся: де¬скать, Боря Хо¬лод¬кин, по¬ра те¬бе стать мо¬им за¬ме-сти¬те¬лем! Спра¬ви¬шься? От¬ве¬чу скром¬но: мол, не на¬би¬ва¬юсь, но раз нуж-но для за¬во¬да, ес¬ли до¬ве¬ря¬е¬те, не под¬ве¬ду. Ни¬чем не вы¬ка¬жу, что хо¬чу в на¬чаль¬ни¬ки. А ведь ес¬ли б не хо¬тел, в ин¬с¬ти¬тут не по¬сту¬пал. Инженеришком си¬деть но¬ча¬ми над чер¬те¬жа¬ми, про¬ек¬та¬ми, вы¬чер¬чи¬вать му¬тор¬ные за¬ко¬рюч¬ки, вни¬кать в суть тя¬го¬мот¬ных фор¬мул и урав¬не¬ний, баш¬ку над ни¬ми ло¬мать, гла¬за пор¬тить, а к трид¬ца¬ти го¬дам иметь лы¬си¬ну и ге¬мор¬рой, не со¬би¬ра¬юсь.
Бра¬тиш¬ке, ко¬то¬рый на двой¬ки-трой¬ки в шко¬ле учит¬ся, не раз ве¬ли¬ко-душ¬но ¬го¬ва¬ри¬вал: "Раз уж бал¬бе¬сом уро¬дил¬ся, по¬жа¬луй, назначу лич¬ным шо¬фе¬ром". Ро¬ди¬те¬ли слу¬ша¬ли с до¬воль¬ным ви¬дом - очень хо¬тят ви¬деть меня, стар¬ше¬го сына, на¬чаль¬ни¬ком! Будет им чем гордиться.
Ма¬ши¬на нуж¬на и для хва¬стов¬ст¬ва! Толь¬ко делать это на¬до уме¬ю¬чи, не как Хле¬ста¬ков, ина¬че за ду¬рач¬ка про¬слы¬вешь.
По¬хва¬стать хо¬те¬лось пе¬ред од¬но¬клас¬с¬ни¬ком и со¬се¬дом по ули¬це Ми-шей. Четко со¬об¬ра¬жал тот по ма¬те¬ма¬ти¬ке и фи¬зи¬ке! Даст учи¬тель за¬дач¬ку по¬за¬ко¬вы¬ри¬стей и го¬во¬рит с улы¬боч¬кой клас¬су: "Кто пер¬вым ре¬шит, то¬му две пя¬тер¬ки в жур¬нал по¬став¬лю". И под¬зу¬жи¬ва¬ет: "Ну, кто?". Все за¬ти-хают так, что про¬ле¬та¬ю¬щую му¬ху слыш¬но, скло¬ня¬ются над тет¬рад¬ка¬ми, лбы мор¬щат - две пя¬тер¬ки боль¬шое ис¬ку¬ш¬е¬ние, ведь потом долго к доске вызывать не будут. Но Ми¬ша все рав¬но рань¬ше всех под¬ни¬мает ру¬ку: ре-шил, мол. По¬сле шко¬лы Ми¬ша по¬сту¬пил в уни¬вер¬си¬тет на труд¬ней¬ший фа¬куль¬тет - физ¬мат, а я про¬ва¬лил¬ся в за¬ху¬да¬лый тех¬ни¬кум, где и кон¬кур-са не бы¬ло. При¬шлось ид¬ти ра¬бо¬тать на за¬вод. И я с тай¬ной оби¬дой ду-мал: "Ты, Миша, ко¬неч¬но, пре¬ус¬пел по ча¬с¬ти на¬ук, но время по¬ка¬жет, кто спо¬соб¬нее... Смысл жиз¬ни не в том, чтоб ум¬но¬жать ик¬сы на иг¬ре¬ки и из-вле¬кать ку¬би¬че¬ские кор¬ни». И ког¬да у ме¬ня бу¬дет соб¬ст¬вен¬ная ма¬ши¬на, при встре¬че с Ми¬шей от¬кро¬вен¬но ска¬жу: "В Эн¬ш¬тей¬ны те¬бе все рав¬но не вы¬бить¬ся, а на пер¬вом жизненном эта¬пе я обо¬шел те¬бя!".
* * *
Мно¬го есть при¬чин для по¬куп¬ки ма¬ши¬ны, и каж¬дый, кто меч¬та¬ет о ней, най¬дет их немало. Загвоздка в том, где взять день¬ги - "ма¬ни-ма¬ни", как поется в пе¬сен¬ке кра¬си¬вы¬х де¬ви¬ц из швед¬ско¬го ан¬сам¬б¬ля "АБ¬БА". День¬ги де¬ви¬цы уже су¬ме¬ли за¬ра¬бо¬тать, да¬же, пишут в газетах, ку¬пи¬ли ак¬ции неф-те¬до¬бы¬ва¬ю¬щих ком¬па¬ний в араб¬ских стра¬нах. Ку¬да мне до них... Мне б семь ты¬сяч на¬сби¬рать. По¬до¬ро¬жа¬ли ма¬ши¬ны, ужас. По¬мню вре¬ме¬на, ког-да "Жи¬гу¬ли" все¬го пять с по¬ло¬ви¬ной ты¬сяч сто¬или, но и то лю¬ди го¬во¬ри-ли: "Ка¬кие день¬жи¬щи!". Те¬перь такова цена "За¬по¬ро¬жца". Прав¬да, и зар¬п-ла¬та у лю¬дей рас¬тет. Ес¬ли б я про¬дол¬жал ра¬бо¬тать на за¬во¬де, то, ко¬неч-но, на¬ко¬пил бы нуж¬ную сум¬му. За год ра¬бо¬ты сле¬са¬рем я за¬вел сбе¬ре¬га-тель¬ную книж¬ку и по¬ло¬жил на нее «тысчон¬ку». Круг¬лая циф¬ра, но по сего¬дняшним¬ мер¬кам не¬круп¬ная. Со вре¬ме¬нем на¬шел бы ра¬бо¬тен¬ку д-енеж¬ней. Под¬на¬ко¬пил бы про¬фес¬си¬о¬наль¬но¬го опы¬та и...
Все так, ес¬ли б не ар¬мия, ку¬да мне бы¬ла пря¬мая до¬ро¬га. В Кон¬сти¬ту-ции за¬пи¬са¬ны хо¬ро¬шие сло¬ва, что служ¬ба - есть по¬чет¬ная обя¬зан¬ность каж¬до¬го граж¬да¬ни¬на. Тор¬же¬ст¬вен¬но зву¬чит, но только не для меня. Ведь два го¬да, а мо¬жет, и три, ес¬ли по¬па¬ду в мор¬ф¬лот, при¬дет¬ся мар¬ши¬ро¬вать в дождь и снег под мо¬но¬тон¬ную ко¬ман¬ду ка¬ко¬го-ни¬будь гор¬ло¬па¬на-сер-жан¬та или мич¬ма¬на: "Ша¬гом марш! Ать-два, ать-два...". За¬бу¬ду все, что в шко¬ле учил, по¬том уж точ¬но даже в заху¬далое профтехучилище не по-ступ¬лю. Я, ко¬неч¬но, знал, что по¬сту¬па¬ю¬щие в вы¬сшие и сред¬ние учебные за¬ве¬де¬ния по¬сле служ¬бы име¬ют льго¬ты - лишь бы сдать эк¬за¬ме¬ны на тро-я¬ки, но луч¬ше сра¬зу по¬сту¬пить ку¬да-ни¬будь. Вдруг по¬сле ар¬мии охо¬та учить¬ся про¬па¬дет? И про¬щай меч¬ты о на¬чаль¬ст¬во¬ва¬нии. При¬едет Ми¬ша-од¬но¬клас¬с¬ник с уни¬вер¬си¬тет¬ским дип¬ло¬мом и бу¬дет впра¬ве ска¬зать: "Ну, кто ко¬го обо¬шел на жиз¬нен¬ном пу¬ти?". Ми¬ша, ко¬неч¬но, не ска¬жет, он парень куль¬тур¬ный, но от это¬го не лег¬че... Сло¬вом, го¬ра сва¬ли¬лась с плеч, ког¬да за два дня до при¬зы¬ва на служ¬бу я вдруг по¬пал на раб¬фак. Од¬ним из двоих, ко¬му до¬ста¬лись пу¬те¬вки от за¬во¬да. Хо¬те¬ли дру¬го¬го пар-ниш¬ку направить - сын¬ка ма¬с¬те¬ра це¬ха, так мой отец по¬шел к ди¬рек¬то¬ру, в пар¬т¬ком и за¬я¬вил: "Толь¬ко сын¬ков на¬чаль¬ни¬ков по¬сы¬ла¬е¬те, а про¬сто¬му ра¬бо¬че¬му до¬ро¬гу к об¬ра¬зо¬ва¬нию за¬кры¬ва¬е¬те!".
* * *
И вот я сту¬дент. Жи¬ву вме¬сте с дру¬ги¬ми раб¬фа¬ков¬ца¬ми в об¬щаге. Ком-на¬та, хоть и не¬боль¬шая, но че¬ты¬ре же¬лез¬ные кой¬ки уме¬ща¬ют¬ся, есть стен¬ной, ско¬ло¬чен¬ный из до¬сок, шкаф, тум¬боч¬ки - жить мож¬но. Глав¬ное, за квар¬ти¬ру не пла¬тить ка¬кой-ни¬будь ста¬ру¬хе-хо¬зяй¬ке пят¬над¬цать руб¬лей в ме¬сяц. Столь¬ко ино¬го¬род¬ние, ко¬то¬рым об¬ще¬жи¬тие не до¬ста¬лось, пла-тят. Толь¬ко раб¬фа¬ков¬цев по¬се¬ли¬ли всех, им осо¬бое ува¬же¬ние. Да и сти-пен¬дия у ме¬ня не пять¬де¬сят, как у тех, кто после школы, а ше¬с¬ть¬де¬сят три рублика. За пол¬го¬да впе¬ред за¬пла¬тил за общежитие в бух¬гал¬те¬рию ин¬с¬ти¬ту¬та все¬го две¬над¬цать руб¬лей во¬семь¬де¬сят ко¬пе¬ек и по¬ду¬мал: "По-че¬му бы не от¬кла¬ды¬вать каж¬дый ме¬сяц руб¬лей по пят¬над¬цать, слов¬но за квар¬ти¬ру пла¬чу? Все до¬бав¬ка к сум¬ме, что ле¬жит на сбер¬к¬ниж¬ке". За пять лет кое-что на¬бе¬жит!".               
Ин¬с¬ти¬тут, где учусь, на¬хо¬дит¬ся в Ка¬за¬ни. Еще в школь¬ном учеб¬ни¬ке чи¬тал, что там в юности жил Мак¬сим Горь¬кий, на¬чи¬нал свой путь Ша¬ля-пин. Страш¬но¬ва¬то бы¬ло по¬я¬вить¬ся в этом славном старинном го¬ро¬де. Го-ро¬док в Сред¬ней Азии, где я жил, не имел не то что те¬ат¬ра или ин¬с¬ти¬ту-та, но да¬же "ка¬ли¬нар¬но¬го тех¬ни¬ку¬ма". Думалось: "При¬еду в Ка¬зань во¬ро-на-во¬ро¬ной, оде¬т не¬мод¬но - ведь там, по¬жа¬луй, лю¬ди все в им¬пор¬т¬ном хо¬дят". По¬э¬то¬му на уче¬бу со¬би¬рал¬ся тща¬тель¬но. Мать, кладовщик на -пот¬реб¬со¬ю¬зов¬ских скла¬дах, по¬ста¬ра¬лась при¬одеть: ку¬пи¬ла кур¬точ¬ки - фин¬скую с ка¬пю¬шо¬ном и вен¬гер¬скую из чер¬ной ис¬кус¬ст¬вен¬ной ко¬жи на бе¬лом ме¬ху, приобрела тем¬но-зе¬ле¬ный в мел¬кий руб¬чик че¬хо¬сло¬вац¬кий ко¬с¬тюм, па¬ру шер¬стя¬ных толстых сви¬те¬ров и си¬ний спор¬т¬ивный ко¬с¬тюм. Не по¬жа¬ле¬ла де¬нег - все-та¬ки сын в ин¬с¬ти¬тут по¬сту¬пил! И вот при¬ехал в Ка¬зань, и что же?! Ока¬за¬лось, лю¬ди оде¬ва¬ют¬ся, как вез¬де - есть и хо¬ро¬шо оде¬тые, и по¬про¬ще, а встре¬ча¬ют¬ся сту¬ден¬ты, ко¬то¬рые кро¬ме чер¬но¬го ко¬с-тюм¬чи¬ка, фланелевой ру¬баш¬ки и де¬ше¬вых ту¬фель про¬из¬вод¬ст¬ва ме¬с¬т¬ной фаб¬ри¬ки луч¬ше¬го не име¬ют. Так что со сво¬и¬ми на¬ря¬да¬ми я в чис¬ле пер-вых. Но... Од¬наж¬ды дру¬жок, с ко¬то¬рым вме¬сте учусь, сосед по комнате, при¬ме¬рял мо¬хе¬ро¬вый сви¬тер, а по¬том по¬про¬сил сходить в ки¬но! С де¬вуш-кой, де¬с¬кать, иду, хо¬чу вы¬гля¬деть соответственно. Второй дру¬жок спор-тив¬ный им¬пор¬т¬ный ко¬с¬тюм об¬лю¬бо¬вал и хо¬дит в нем по ко¬ри¬до¬ру об¬ще-жи¬тия, слов¬но кум ко¬ро¬лю, пе¬пел от си¬га¬рет на шта¬ни¬ны стря¬хи¬ва¬ет. Даль¬ше - боль¬ше... Со¬би¬ра¬юсь в ин¬с¬ти¬тут на за¬ня¬тия, наде¬ваю один сви-тер, а дру¬жок - второй! По¬том хо¬ло¬да на¬ча¬лись. Бе¬ру из шка¬фа фин¬скую кур¬точ¬ку, дру¬жок - вен¬гер¬скую. И это несмотря на то, что он на пол¬го¬ло-вы ни¬же ме¬ня, да и в пле¬чах по¬у¬же - одеж¬да ему яв¬но ве¬ли¬ко¬ва¬та. Пе¬ре-жи¬ваю: "При¬дет¬ся но¬вую по¬ку¬пать, а мне бы этой хва¬ти¬ло до окон¬ча¬ния ин¬с¬ти¬ту¬та...". За¬пре¬тить друж¬ку не мо¬гу - все-та¬ки спим на со¬сед¬них кой-ках, на за¬ня¬ти¬ях за од¬ним сто¬ли¬ком си¬дим, да и на язык парень во¬с¬тер. Ска¬жет ос¬кор¬б¬лен¬ный: "Ну и жа¬ден ты!". И пой¬дет гу¬лять про ме¬ня не¬хо-ро¬шая сла¬ва. Ува¬жа¬ют по¬че¬му-то мне¬ние друж¬ка, он-то не жад¬ный, ру-баш¬ку по¬след¬нюю от¬даст, но на чер¬та мне его штопаная ру¬ба¬ха, ес¬ли вза¬мен тре¬бу¬ет шикарный сви¬тер?!
Дол¬го я стра¬дал и, на¬ко¬нец, вы¬брав мо¬мент, сбе¬жал с лек¬ции, чтоб осуществить хитрый план. В запа¬се ока¬за¬лось пол¬то¬ра ча¬са. За это вре-мя, слов¬но на¬ски¬пи¬да¬рен¬ный, по¬мчал¬ся в об¬ще¬жи¬тие (до¬ро¬га бы¬ла не-близ¬кой - че¬ты¬ре ос¬та¬нов¬ки трам¬ваем, да де¬сять ми¬нут ходь¬бы), по пу¬ти в ма¬га¬зине ку¬пил рюк¬зак, сло¬жил в не¬го кур¬точ¬ку, сви¬тер, кой-ка¬кие дорогие ру¬баш¬ки, обувь и от¬нес на вок¬зал в ка¬ме¬ру хра¬не¬ния. Как раз к кон¬цу лек¬ции воз¬вра¬тил¬ся, а зво¬нок про¬зве¬нел - сме¬шал¬ся с тол¬пой вы¬хо-дя¬щих: на кур¬се две¬сти че¬ло¬век, сре¬ди них лег¬ко за¬те¬рять¬ся. "Где был?" - спро¬сил дру¬жок. "Да тут, с краю си¬дел..." - мах¬нул я в сто¬ро¬ну за¬дних мест. Чтоб объ¬яс¬нить со¬сто¬я¬ние пот¬ной, рас¬крас¬нев¬шей¬ся от бе¬га фи¬зи¬о-но¬мии, до¬ба¬вил: "Жа¬ри¬ща что-то не¬вы¬но¬си¬мая". По¬том вме¬сте при¬шли в об¬ще¬жи¬тие, смот¬рим: две¬рь в ком¬на¬ту не за¬пер¬та!
С не¬воз¬му¬ти¬мым ви¬дом я су¬нул¬ся в шкаф и во¬с¬к¬лик¬нул: "Нас обок¬ра-ли!". Все по¬ве¬ри¬ли. Ко¬неч¬но, для пу¬щей убе¬ди¬тель¬но¬сти мог бы заодно со сво¬и¬ми ве¬ща¬ми па¬роч¬ку ру¬ба¬шек из гар¬де¬ро¬ба дру¬зей при¬хва¬тить, а по¬том "слу¬чай¬но" най¬ти в ту¬а¬ле¬те: де¬скать, вор лиш¬нее бро¬сил... Мог бы не клю¬чом дверь от¬крыть, а на¬под¬дать с раз¬бе¬гу пле¬чом, чтоб щеп¬ки по-ле¬те¬ли... Но за¬чем? И так все ос¬та¬лось ши¬то-кры¬то. По¬хо¬дил я не¬сколь¬ко дней со смур¬ным ви¬дом, а во¬с¬к¬рес¬ение дви¬нул¬ся на тол¬куч¬ку - и ве¬щи сбыл за хо¬ро¬шую це¬ну. Такой де¬фи¬цит¬ в ма¬га¬зи¬нах не ле¬жит, а у меня на сберкнижке денег сразу прибыло!
Ел я в сто¬ло¬вых: в ин¬с¬ти¬тут¬ской, ко¬то¬рая в учеб¬ном кор¬пу¬се, и в так на¬зы¬ва¬е¬мом "ак¬ва¬ри¬у¬ме", с ок¬на¬ми во всю сте¬ну, что сто¬яла вблизи об-ще¬жи¬тия. Обед об¬хо¬дил¬ся дешево. На пер¬вое обыч¬но брал борщ, щи или су¬пец, на вто¬рое - гу¬ляш. Но су¬пец был по¬стный, гу¬ляш поч¬ти без мя¬са... Же¬лу¬док вро¬де на¬би¬вал, од¬на¬ко вскоре опять хо¬тел есть, в киш¬ках ур¬ча-ло, под ложечкой по¬са¬сы¬ва¬ло. Через не¬сколь¬ко ме¬ся¬цев такой жиз¬ни по-чув¬ст¬во¬вал: сла¬бею. Сон¬ли¬вость на¬па¬ла. В дни, ког¬да за¬ня¬тия на¬чи¬на¬ют¬ся ра¬но, и вста¬вать на¬до в пол¬седь¬мо¬го, гла¬за про¬драть не мо¬гу. Тол¬ка¬ют ме¬ня то¬ва¬ри¬щи, а я мычу: "Сей¬час", - и сно¬ва го¬ло¬ву на по¬душ¬ку ро¬няю. На лек¬ци¬ях та¬кая дре¬мо¬та одо¬ле¬ва¬ет, что хоть спич¬ки меж¬ду ве¬ка¬ми встав¬ляй. Со¬зна¬ние от¬клю¬ча¬ет¬ся: си¬жу ис¬ту¬каном, пу¬с¬ты¬ми зен¬ка¬ми на пре¬по¬да¬ва¬те¬ля смот¬рю, нет сил ¬пи¬са¬ть и раз¬мыш¬лять. А по¬сле  за¬ня¬тий опять спать ло¬жусь. За¬бро¬сил во¬лей¬боль¬ную сек¬цию, в ко¬то¬рую стал, было, хо¬дить. Там иг¬рать на¬до, тре¬ни¬ро¬вать¬ся, а я ля¬гу в уг¬лу за¬ла на ма-ты и ды¬шу, как за¬гнан¬ный за¬яц... Бы¬ло ис¬ку¬ше¬ние те пят¬над¬цать руб¬лей, что от¬кла¬ды¬вал со сти¬пен¬дии, слов¬но пла¬ту за квар¬ти¬ру, пу¬с¬тить на до-пол¬ни¬тель¬ное пи¬та¬ние, но сдер¬жи¬вал¬ся. Ма¬те¬ри, ¬пи¬сав¬шей, что бу¬дет вы-сы¬лать по «трид¬цад¬ке», ве¬лел эти день¬ги класть на книж¬ку и не хо¬тел ме-нять ре¬ше¬ние. Меж¬ду тем го¬лод на¬ра¬с¬тал. Хо¬те¬лось мя¬са. Да¬ли бы ба¬ра-на, за¬раз бы умял! Все бы су¬хо¬жи¬лия, хря¬щи¬ки неж¬ные и ко¬с¬точ¬ки мо¬ло-дые зу¬ба¬ми раз¬дро¬бил. Об¬со¬сал бы каж¬дый мос¬о¬лок! "Так и в ди¬с¬т¬ро¬фи-ка мож¬но пре¬вра¬тить¬ся, здо¬ровье по¬до¬рвать!.." - за¬ду¬мал¬ся я.
Меж¬ду тем, мя¬са дар¬мо¬во¬го прямо под но¬га¬ми бы¬ло по¬лно! Вый¬дешь из сто¬ло¬вой - а оно пры¬га¬ет у вхо¬да, крош¬ки хлеб¬ные со¬би¬ра¬ет. Гля¬нешь на кры¬шу до¬ма - и там важ¬но раз¬гу¬ли¬ва¬ет. Пой¬дешь в парк -  его столь¬ко на до¬рож¬ках, что сту¬пить не¬ку¬да! На¬зва¬ние мя¬су - го¬лу¬би. Ес¬ли во¬ро¬ну, гра¬ча есть нель¬зя по при¬чи¬не их вку¬со¬вых ка¬честв, то го¬лу¬бь - пти¬ца бла-го¬род¬ная! Гор¬ля¬шек, ко¬то¬рые в Тад¬жи¬ки¬ста¬не жи¬вут и от¬ли¬ча¬ют¬ся от голубей мень¬ши¬ми раз¬ме¬ра¬ми и се¬рым опе¬ре¬ни¬ем, я уже ел. Па¬па¬ша на-доумил, рас¬ска¬зав, как он и дру¬гие де¬тдо¬мов¬ские мальчишки под¬кар¬м¬ли-ва¬ли се¬бя. Он да¬же ду¬хо¬вое ружье мне ку¬пил, чтоб гор¬ля¬шек стре¬лять, и это здо¬ро¬во по¬лу¬чалось. Но кто зна¬ет, можно ли бить голу¬бей? Вре¬мя ведь не по¬сле¬во¬ен¬ное, и я не по¬лу¬го¬лод¬ный де¬тдо¬мовец... Го¬лубя даже сим¬волом ми¬ра на всех пла¬ка¬тах, ко¬то¬рые про¬тив гон¬ки во¬о¬ру¬же¬ния, ри-су¬ют с олив¬ко¬вой ве¬точ¬кой в клю¬ви¬ке. Ми¬ли¬ция, ес¬ли за¬хо¬чет, най¬дет к че¬му при¬ко¬пать¬ся... Впро¬чем, для ми¬ли¬ции я при¬го¬то¬вил от¬вет: "Ес¬ли по-ум¬но¬му, го¬лу¬бей надо унич¬то¬жать. Они ведь не свя¬тым ду¬хом пи¬та¬ют¬ся - хле¬бом, а страна его, как из¬ве¬с¬т¬но, за гра¬ни¬цей за ва¬лю¬ту по¬ку¬па¬ет. Этим хле¬бом бы кур от¬кар¬м¬ли¬вать".
Из спор¬тив¬но¬го ре¬зи¬но¬во¬го бин¬та я вы¬ре¬зал две по¬ло¬ски, из ста¬ро¬го бо¬тин¬ка, ос¬тав¬лен¬но¬го преж¬ними жиль¬цами в шка¬фу, вы¬стриг ко¬жан¬ку, ну а на ро¬га¬т¬ку от¬ло¬мил ветку с кле¬на, что рос не¬по¬да¬ле¬ку от об¬ще¬жи-тия. Хо¬ро¬шая по¬лу¬чи¬лась ро¬гат¬ка! Ос¬та¬ва¬лось толь¬ко под¬го¬ворить друж-ка ид¬ти "на охо¬ту", так как один дол¬жен стре¬лять, а дру¬гой под¬би¬рать "дичь". Ще¬го¬лявшего в мо¬ем спор¬тив¬ном ко¬с¬тю¬ме Коль¬ку уда¬лось уго¬во¬-рить бы¬с¬т¬ро - ка¬кой ду¬рак от¬ка¬жет¬ся от такого де¬ли¬ка¬те¬са, как го¬лу¬би! И вот вы¬шли на ули¬цу. Стай¬ку го¬лубей за¬ме¬ти¬ли не¬да¬ле¬ко от об¬ще¬жи¬тия, в школь¬ном дво¬ре. Ме¬с¬то без¬люд¬ное, ти¬хое, за¬бо¬ром от до¬ро¬ги от¬го¬ро-жен¬ное, но все рав¬но я ог¬ля¬дел¬ся, да¬же на ок¬на шко¬лы не за¬был зыркнуть - хо¬тя и бы¬ло во¬с¬к¬ре¬сенье, вы¬ход¬ной, но не грех все пре¬ду¬с¬мот¬реть. По-том, с бес¬печ¬ным ви¬дом про¬хо¬дя ми¬мо го¬лу¬бей, вы¬стре¬лил. Осо¬бен¬но и це¬лить¬ся не при¬шлось - пти¬цы круп¬ные, не во¬робьи, да и не¬пу¬га¬ные, под-пу¬ска¬ют вплот¬ную, при¬вык¬ли, что их из рук кор¬мят. По¬сле вы¬стре¬ла один сра¬зу сва¬лил¬ся и лап¬ки квер¬ху под¬нял, а ос¬таль¬ные мет¬ров на пять от¬ле¬те¬ли. Коль¬ка, ко¬то¬рый в от¬да¬ле¬нии шел, на¬гнул¬ся за пти¬цей (слов¬но что-то уро¬нил) и бы¬с¬т¬ро су¬нул ее в пор¬т¬фель. Так, че¬рез пол¬ча¬са пол¬дю-жи¬ны на¬стре¬ля¬ли. По¬том за¬пер¬лись в ком¬на¬те, чтоб по¬сто¬рон¬ний не за-шел, и, об¬ва¬рив туш¬ки ки¬пят¬ком, об¬щи¬па¬ли. Коль¬ка шу¬тил: "Так мож¬но и на по¬душ¬ку пу¬ху на¬со¬би¬рать, а то об¬ща¬гин¬ские что-то же¬с¬т¬ко¬ва¬ты...". Ну, а ту¬ше¬нные в боль¬шой ка¬с¬т¬рю¬ле, с кар¬тош¬кой, с пер¬цем, с лав¬руш-кой, го¬лу¬би уда¬лись на сла¬ву! Мяс¬цо бы¬ло неж¬ное, жир¬ное, бе¬лое - та¬я¬ло во рту! Ко¬с¬точ¬ки хруп¬кие, соч¬ные! Слы¬шал я, что у фа¬за¬на са¬мое вкус-ное мя¬со из птиц, те¬перь ду¬маю, что го¬лу¬биное мож¬но по¬ста¬вить на вто-рое ме¬с¬то. Я сра¬зу ожил, си¬лы по¬чув¬ст¬во¬вал не¬дю¬жин¬ные. Не то что от сто¬лов¬ских кот¬лет... А глав¬ное, наелся без де¬неж¬ных за¬трат. Толь¬ко пор-т¬фель в кро¬ви вы¬ма¬зал¬ся, но от¬мыть его не¬дол¬го... Да и не мой он.
Вско¬ре вы¬шли "на про¬мы¬сел" втро¬ем (толь¬ко один из чет¬ве¬рых в ком-на¬те ока¬зал¬ся чи¬с¬топлюем). И ме¬с¬то для "охо¬ты" выбрали под¬хо¬дя¬щее - го¬род¬ское клад¬би¬ще. Не¬да¬ром у Вы¬соц¬ко¬го по¬ет¬ся: А на клад¬би¬ще все спо¬кой¬нень¬ко, ни дру¬зей, ни вра¬гов не ви¬дать, все культурненько, все пристойненько, исключительная бла¬го¬дать". Вот-вот! Там ти¬ши¬на, про-хо¬жих нет, ал¬лей¬ки пе¬соч¬ком по¬сы¬па¬ны, а на пе¬соч¬ке по¬лно го¬луб¬ков. И все бы¬ло удач¬но, только один раз не¬до¬би¬тый го¬лубь ска¬кал-ска¬кал меж¬ду мо¬гил, да и пе¬ре¬ско¬чил че¬рез ог¬ра¬ду клад¬би¬ща пря¬мо на ули¬цу, а во вто-рой раз древ¬няя ста¬руш¬ка как из-под зем¬ли яви¬лась и про¬ше¬пе¬ля¬ви¬ла: "За¬щем эт вы уби¬ва¬е¬те божь¬их тва¬рей?". На¬вер¬ное, из клад¬би¬щен¬ской цер¬к¬ви при¬пер¬лась. Друзья так рас¬те¬ря¬лись, что бежать хо¬те¬ли, а я за-гроб¬ным го¬ло¬сом ска¬зал: "У нас раз¬ре¬ше¬ние ми¬ли¬ции есть на убой, чтоб го¬лу¬би па¬мят¬ни¬ки не ма¬ра¬ли по¬ме¬том".
* * *
Эко¬но¬мил порой на ме¬ло¬чах. Как-то осенью под¬ру¬ли¬ла ко мне Валь¬ка Бу¬зы¬ки¬на, бессменный ком¬сорг, и го¬во¬рит с жут¬ко оза¬бо¬чен¬ным ви¬дом, сверля наивными голубыми глазками: "Ты, Хо¬лод¬кин, обя¬за¬н вы¬пи¬сать га¬зе¬ту "Ком¬со¬моль¬ская прав¬да" и жур¬нал "Ком¬со¬моль¬ская жизнь". И ста-ла тре¬бо¬вать день¬ги. Ес¬ли ей ве¬рить, каж¬дый ком¬со¬мо¬лец, а та¬кие в группе - все, кро¬ме од¬но¬го, из этого воз¬ра¬ста вы¬шед¬ше¬го, должны под¬пи-сать¬ся, и что та¬кая раз¬на¬ряд¬ка по¬сту¬пи¬ла свер¬ху... А за¬чем мне это чтиво? Выписывали одну газету дома ради телевизионной программы, да еще для важ¬ной на¬доб¬но¬сти... А здесь для чего? Сол¬н¬це¬за¬щит¬ные шля¬пы делать, бу¬маж¬ные ко¬раб¬ли¬ки, или "во¬рон"  по ком¬на¬те пу¬с¬кать?
Ми¬ро¬выми про¬бле¬мами не ин¬те¬ре¬суюсь. Мне все рав¬но, что в Аф¬ри¬ке при¬тес¬ня¬ют не¬гров: во-пер¬вых, легче им от этого не ста¬нет, во-вто¬рых, и своих забот до¬ста¬точ¬но! Пусть над ми¬ро¬вы¬ми проблемами го¬ло¬ву ло¬ма-ют те, ко¬му за это день¬ги пла¬тят... Ко¬неч¬но, в га¬зе¬тах пи¬шут и о внут¬рен-них про¬бле¬мах, но го¬раз¬до боль¬ше поль¬зы при¬не¬сет мне уме¬ние ви¬деть жизнь вок¬руг, не за¬ту¬ма¬нен¬ную кра¬си¬вы¬ми фра¬за¬ми.
Гал¬ке Бу¬зы¬ки¬ной о сво¬их мыс¬лях я не ска¬зал. По¬ду¬мал, что (та¬кая идей¬ная) в ко¬ми¬тет комсомола на¬жа¬лу¬ет¬ся. Со¬бра¬ние ус¬т¬ро¬ят, о¬су¬дят, как не¬соз¬на¬тель¬но¬го, ку¬ра¬тор¬ше груп¬пы трепанут, а она в лич¬ном раз¬го-во¬ре дру¬гим пре¬по¬да¬ва¬те¬лям со¬об¬щит, по¬том на эк¬за¬ме¬не иной и при-пом¬нит: "Так это про тебя что-то го¬во¬ри¬ли неле¬с¬т¬ное... Ты, ока¬зы¬ва¬ет¬ся, еще и учишь¬ся сла¬бо..." И по¬ста¬вит вме¬сто трояка двой¬ку.
Чтоб запудрить мозги Бу¬зы¬ки¬ной, я выдал с пафосом: "Вот вы, про¬чи-тав в га¬зет¬ке о че¬ло¬ве¬ке, нуж¬да¬ю¬щем¬ся в по¬мо¬щи или оби¬жен¬ном, на¬чи-на¬е¬те сле¬зу пу¬с¬кать или не¬го¬до¬вать, а не ви¬ди¬те, что, воз¬мож¬но, вашему то¬ва¬рищу то¬же не¬об¬хо¬ди¬ма по¬мощь, что и ему оди¬но¬ко и тя¬же¬ло". А по-том строго до¬ба¬вил: "Га¬зет¬ки по¬мень¬ше на¬до чи¬тать и боль¬ше вни¬ма¬ния об¬ра¬щать на кон¬к¬рет¬ные де¬ла и жи¬вых лю¬дей! Не за¬бю¬рок¬ра¬чи¬вать¬ся!". И ос¬та¬вил девушку бес¬тол¬ко¬во хло¬пать ресницами. Ду¬мал, сра¬зил на¬по-вал... И точ¬но, два дня она как-то странно на меня смотрела, а потом, очухавшись, поймала на перемене за рукав! "Ты что, не зна¬ешь, что в стра¬не бу¬ма¬ги не хва¬та¬ет? - брякнул я на этот раз. - Кни¬ги хо¬ро¬шей не ку¬пишь - не на чем пе¬ча¬тать! Оче¬ре¬ди в пол¬ки¬ло¬мет¬ра, чтоб за¬пи¬сать¬ся на роз¬ыг¬рыш подписки на русского клас¬си¬ка. Мо¬жет, на сэ¬ко¬ном¬лен¬ную мною бу¬ма¬гу Пуш¬ки¬на или Льва Тол¬сто¬го из¬да¬дут в до¬стат¬ке?! Ну-ка, от¬веть: от га¬зе¬ты боль¬ше поль¬зы или от ро¬ма¬на "Вой¬на и мир"? Нет, нет, вы¬пи¬сы¬вать ничего не бу¬ду и те¬бе не со¬ве¬тую...".
Но Бу¬зы¬ки¬на по¬до¬шла в третий раз. Я от¬мах¬нул¬ся, зая¬вив, что нет де-нег, ибо сти¬пен¬дия за¬дер¬жа¬лась. Этот ко¬зырь был нео¬про¬вер¬жим. Ес¬ли с дру¬гих Бу¬зы¬ки¬на насильно со¬бра¬ла де¬неж¬ки в мо¬мент, ког¬да Зин¬ка, ста-ро¬ста груп¬пы, раз¬да¬ва¬ла сти¬пен¬дию, то она не мог¬ла знать, ког¬да при-сылают мне по поч¬те за¬вод¬скую сти¬пен¬дию...
Но настырная Бу¬зы¬ки¬на ста¬ла каж¬дый день дол¬до¬нить од¬но и то же: "С ме¬ня тре¬бу¬ют".  А я, как за¬ме¬чу, что ко мне на¬прав¬ля¬ет¬ся, так сра¬зу при¬пу¬скаю прочь. Ес¬ли ок¬лик¬нет - сде¬лаю вид, что не слы¬шу. В ауди¬то-рию на за¬ня¬тия стал за¬хо¬дить за спи¬ной пре¬по¬да¬ва¬те¬ля и вы¬бе¬гать вме¬сте со звон¬ком, но и то она за¬пи¬ски че¬рез столы пе¬ре¬да¬ва¬ла. Не вы¬дер¬жал я и од¬наж¬ды в тем¬ном уг¬лу, без свидетелей, зло за¬я¬вил: "В ком¬на¬те уже трое вы¬пи¬са¬ли эту га¬зе¬ту, так не¬у¬же¬ли я не возьму у них по¬чи¬тать?! Черт по-бе¬ри! И во¬об¬ще, ес¬ли не от¬ста¬нешь, я те¬бе мор¬ду набью...". У Бу¬зы¬ки¬ной ли¬цо вы¬тя¬ну¬лось от изум¬ле¬ния, и губы побледнели.
А потом и под¬пи¬ска пре¬кра¬ти¬лась.
* * *
Од¬наж¬ды за¬ва¬лил эк¬за¬мен, впро¬чем, не впер¬вой... Пре¬по¬да¬ва¬тель математики был вро¬де до¬брый, спо¬кой¬ный, ли¬цом при¬ят¬ный и с фа¬ми-лией очень ла¬с¬ко¬вой - Ма¬лыш¬кин. Ког¬да он ти¬хим го¬ло¬сом чи¬тал лек¬ции, я ду¬мал: "Ну, этот-то не даст про¬пасть..." И был оша¬ра¬шен, ког¬да на¬ча-лись эк¬за¬ме¬ны. В каж¬дой груп¬пе Ма¬лыш¬кин сре¬за¬л не ме¬нее по¬ло¬ви¬ны сту¬ден¬тов. "Вальнулись" и трое мо¬их со¬се¬дей по ком¬на¬те. Ма¬лыш¬кин невозмутимо скла¬ды¬вал за¬чет¬ки, дви¬гал их по сто¬лу к вла¬дель¬цу и не¬то-роп¬ли¬во вы¬во¬дил в ве¬до¬мо¬сти оче¬ред¬ную двой¬ку.
К пе¬ре¬сда¬че я го¬то¬вил¬ся тща¬тель¬но. На воп¬ро¬сы всех би¬ле¬тов за¬го¬то-вил от¬веты. У ми¬лой де¬вуш¬ки, ра¬бо¬та¬ю¬щей ла¬бо¬ран¬т¬кой на ка¬фед¬ре ма-те¬ма¬ти¬ки, спе¬ци¬аль¬ные, го¬лу¬бо¬го цве¬та, ли¬с¬ты выклянчил - точ¬но та¬кие Ма¬лыш¬кин при¬но¬сит на эк¬за¬мены. Бы¬ла на них да¬же пе¬чать ка¬фед¬ры! При¬ду¬мал к подкладке пид¬жа¬ка при¬шить ог¬ром¬ный кар¬ман, в ко¬то¬рый и по¬ло¬жил ли¬с¬ты с за¬го¬тов¬лен¬ны¬ми от¬ве¬та¬ми. Всю опе¬ра¬цию по бы¬с¬т¬ро¬му вы¬та¬ски¬ва¬нию ответов мно¬го¬крат¬но по¬вто¬ри¬л до¬ма.
Ка¬за¬лось, уда¬ча обеспечена! Я ли¬хо до¬стал от¬ве¬ты се¬бе и то¬ва¬ри¬щам, но задачи, ко¬то¬рые Ма¬лыш¬кин дал на от¬дель¬ном ли¬с¬точ¬ке, ре¬шить не смог. Бы¬ла у ме¬ня тет¬радь, где име¬лось сто го¬то¬вых ре¬ше¬ний - пе¬ре¬во¬ро-шил ее всю, но бесполезно. "Не¬у¬же¬ли опять про¬ле¬чу?.. - ис¬пу¬гал¬ся. - И хитрая баш¬ка не поможет?". Вспом¬нилось не¬дав¬нее пись¬мо от матери: "От¬цу на за¬во¬де ска¬за¬ли, что ты пло¬хо учишь¬ся. Осо¬бен¬но рад это¬му ма-с¬тер це¬ха, вме¬сто сын¬ка ко¬то¬ро¬го ты по¬пал на раб¬фак. Он всем го¬во¬рит: его сын учил¬ся бы луч¬ше. И еще... В зав¬ко¬ме решили  неуспевающим сту¬ден¬там пла¬тить сти¬пен¬дию с то¬го ме¬с¬я¬ца, ког¬да оценки бу¬дут ис¬п¬рав-ле¬ны".  В об¬щем, по¬лу¬ча¬лось, что ес¬ли не сдам  эк¬за¬мен, то сле¬ду¬ю¬щую по¬пыт¬ку, как объ¬я¬ви¬ли в де¬ка¬на¬те, да¬дут толь¬ко по¬сле ка¬ни¬кул, че¬рез два ме¬ся¬ца! Зна¬чит, по¬те¬ряю сто двад¬цать шесть руб¬лей. Это ж боль¬ше, чем сто¬ит ра¬дио в "Жи¬гу¬лях"?
Как по¬ду¬мал о ма¬ши¬не, мыс¬ли за¬ра¬бо¬та¬ли. До¬стал пе¬ро¬чин¬ный но¬жи-чек и ак¬ку¬рат¬нень¬ко острым лез¬вием (нож¬ниц-то нет...) вырезал из боль-шо¬го ли¬с¬та ли¬с¬то¬чек раз¬ме¬ром в по¬лу¬ченный от Ма¬лыш¬ки¬на. По¬том на нем, ко¬пи¬руя по¬черк, на¬пи¬сал задачи, ре¬ше¬ния ко¬то¬рых у ме¬ня име¬лись. В ¬об¬щем, сам се¬бе за¬да¬ние за¬дал!
С эти¬м по¬до¬шел к Ма¬лыш¬ки¬ну и бод¬ро на¬чал объяснять, как ум¬но и бы¬с¬т¬ро ре¬шил... Но он слу¬шал не¬дол¬го, а по¬том чер¬к¬нул в до¬пол¬не¬ние про¬стень¬кий при¬мер: ре¬ши, де¬скать. У ме¬ня ду¬ша по¬хо¬ло¬де¬ла. Я к задачке  и с этой сто¬ро¬ны, и с той - а она ни в ка¬кую. Греш¬ным де¬лом по-ду¬мал: "Не сыг¬рать ли при¬ступ эпи¬леп¬сии? Грох¬нуть¬ся со сту¬ла на пол, но¬га¬ми за¬дры¬гать, го¬ло¬вой за¬тря¬сти и слю¬ну изо рта пу¬с¬тить. Авось ис-пу¬га¬ет¬ся и по¬ста¬вит тро¬як...". А ес¬ли нет, то нажало¬ваться рек¬то¬ру: де-скать, за¬му¬чил ме¬ня, яв¬но от¬но¬сит¬ся с при¬стра¬сти¬ем...". Но, ус¬по¬ко¬ив-шись, ре¬шил, что это не¬о¬су¬ще¬ст¬ви¬мо. Во-пер¬вых, не¬из¬ве¬ст¬но, уда¬ст¬ся ли сыг¬рать, чтоб по¬ве¬ри¬ли, а во-вто¬рых, не хо¬чется кор¬чить боль¬но¬го при сим¬па¬тич¬ных де¬вуш¬ках, ко¬то¬рых на пе¬ре¬сда¬че мно¬го... В ¬об¬щем, Ма-лыш¬кин по¬до¬дви¬нул мне за¬чет¬ку и ска¬зал: "При¬дет¬ся прий¬ти еще". За дверью ме¬ня ждал Коль¬ка - то¬же за¬ва¬лил. Он с ух¬мыл¬кой про¬из¬нес: "Ни-че¬го, в сле¬ду¬ю¬щий раз до¬ко¬на¬ем...". Я кив¬нул, но по¬ду¬мал: "Как бу¬дет в сле¬ду¬ю¬щий - еще ви¬ла¬ми на во¬де на¬пи¬са¬но". И ре¬шил не¬мед¬ля ис¬пол¬нить созревший план. На¬пер¬во смыл¬ся от друж¬ков и спря¬тал¬ся за угол учеб¬но-го зда¬ния. Ви¬дел: они вско¬ре про¬шли к ос¬та¬нов¬ке трам¬вая, ог¬ля¬ды¬ва¬лись, вы¬смат¬ри¬вая ме¬ня... Вре¬мя тя¬ну¬лось мед¬лен¬но. Я про¬дрог на февральском ветру, для ра¬зо¬гре¬ва ру¬ка¬ми стал ма¬хать, под¬пры¬ги¬вать. На¬ко¬нец пре¬по¬да¬ва¬тель появился. Вы¬шел я из-за угла и ува¬жи¬тель¬но за-го¬во¬рил: "Вик¬тор Ва¬силь¬е¬вич, из¬ви¬ни¬те за на¬халь¬ст¬во об¬ра¬щать¬ся с по-до¬бной прось¬бой... Но я в та¬ком по¬ло¬же¬нии, что вы¬хо¬да не ви¬жу. Отец ал¬ко¬го¬лик (сна¬ча¬ла хо¬тел ска¬зать, что я сирота, но по¬ду¬мал, что Ма¬лыш-кин, ес¬ли за¬хо¬чет, мо¬жет спра¬вить¬ся в де¬ка¬на¬те), а мать ча¬с¬то бо¬ле¬ет. Ес-ли ос¬та¬нусь без сти¬пен¬дии, при¬дет¬ся бро¬сить ин¬с¬ти¬тут, а мать так хо¬те-ла, чтоб учил¬ся, не по¬шел по сто¬пам от¬ца... Она не пе¬ре¬не¬сет это¬го... Да и сам я с де¬тства меч¬тал в на¬шем ин¬с¬ти¬ту¬те учить¬ся, и хо¬ро¬шо бы за¬ни-мал¬ся, да вот под¬ра¬ба¬ты¬вать при¬хо¬дит¬ся... А про¬шу я трой¬ку в долг, по-том обя¬за¬тель¬но экзамен сдам". Го¬ло¬сом го¬во¬рил не жал¬ким, как сде¬лал бы иной, ме¬нее ум¬ный, а пол¬ным достоинства: де¬скать, че¬ло¬век я по на-ту¬ре бла¬го¬род¬ный и при¬ни¬маю уда¬ры судь¬бы, не сги¬ба¬ясь!..
Ка¬кое ка¬мен¬ное сер¬д¬це не дрог¬нет по¬сле этого!  Ма¬лыш¬кин уча¬стливо спро¬сил, как моя фа¬ми¬лия. На сле¬ду¬ю¬щий день я уз¬нал в де¬ка¬на¬те, что в эк¬за¬ме¬на¬ци¬он¬ной ве¬до¬мо¬сти вы¬став¬ле¬на оцен¬ка "хор" - хо¬ро¬шо, зна¬чит...
Со спо¬кой¬ной ду¬шой я уехал на ка¬ни¬ку¬лы, а ког¬да вер¬нул¬ся, стал по-ду¬мы¬вать об обе¬ща¬нии Ма¬лыш¬ки¬ну. Пер¬вый ме¬сяц думал ежедневно, а по¬том ¬ре¬же. Очень уж не хо¬те¬лось опять зуб¬рить фор¬му¬лы. Тем бо¬лее, что ма¬те¬ма¬ти¬ка у нас за¬кон¬чи¬лась, и от¬ны¬не Ма¬лыш¬кин ни¬чем не мо¬жет на¬вре¬дить, да и, в кон¬це концов, он, на¬вер¬ное, не ме¬лоч¬ный му¬жик... Иног¬да толь¬ко накатывало: "Мо¬жет, и вправ¬ду пора учить¬ся по¬лу¬чше?". Но я се¬бя убеждал: "На¬чаль¬ни¬ку не ма¬те¬ма¬ти¬ка нуж¬на, а баш¬ка на пле-чах!" - и вспо¬ми¬нал о вы¬яв¬лен¬ных на нашем за¬во¬де двух му¬жи¬ках, ко¬то-рые ку¬пи¬ли у пред¬приим¬чи¬вых дель¬цов фаль¬ши¬вые дип¬ло¬мы за пол¬то¬ры ты¬ся¬чи, а по¬том ра¬бо¬та¬ли ин¬же¬не¬ра¬ми не¬сколь¬ко лет и впол¬не справ¬ля-лись... Они во¬об¬ще не учи¬лись, так по¬че¬му же я, проторчав пять лет в ин-с¬ти¬ту¬те и имея со¬об¬ра¬зи¬тель¬ность, не смо¬гу обой¬тись без ма¬те¬ма¬ти¬ки?! Да мне хоть сей¬час дип¬лом вы¬да¬вай!
* * *
Эко¬но¬мя день¬ги, не за¬бывал и про пре¬ле¬сти жиз¬ни! В скря¬гу, ка¬ко¬го-ни¬будь Плюш¬ки¬на или Гоб¬се¬ка не пре¬вра¬тил¬ся. Быть та¬ким невы¬год¬но! Ес¬ли ста¬нешь дрож¬ать над каж¬дой ко¬пей¬кой, то все годы уче¬бы про-ведешь, словно монах. А я со¬об¬ра¬жал, что да¬же с соб¬ст¬вен¬ным ав¬то¬мо-билем не бу¬ду иметь ус¬пех у де¬ву¬шек, ес¬ли не на¬у¬чусь ос¬т¬ро¬ум¬но шу-тить, рас¬ска¬зать к ме¬с¬ту хо¬ро¬ший анек¬дот. Да и чтоб с "Иван Ива¬ны¬чем" друж¬бу за¬и¬меть, на¬до не толь¬ко его ка¬тать, но и уметь бы¬с¬т¬ро со¬о¬ру¬дить пикничок на при¬ро¬де: чтоб и ко¬с¬тер¬чик ды¬мил в не¬бо си¬ни¬ми струй¬ка¬ми, и уши¬ца буль¬ка¬ла в ко¬тел¬ке, и шаш¬лы¬чок жа¬рил¬ся - на¬чаль¬ст¬во ведь лю-бит ве¬се¬ло от¬дох¬нуть... Ну, а ес¬ли на¬чаль¬ник - жен¬щи¬на, как ча¬с¬то бы¬ва-ет, то на¬до уметь по¬у¬ха¬жи¬вать за ней: по¬да¬рить в праз¬д¬ник или на день рож¬де¬ния бу¬кет ее лю¬би¬мых цве¬тов, га¬лан¬т¬но по¬дать с ве¬шал¬ки паль¬то, не¬за¬та¬скан¬ным ком¬п¬ли¬мен¬том оце¬нить ее кра¬со¬ту. В ¬об¬щем, это¬му мож-но на¬у¬чить¬ся толь¬ко при оп¬ре¬де¬лен¬ном об¬ще¬нии. И я не от¬ка¬зы¬вал¬ся от сту¬ден¬че¬ских пи¬ру¬шек, хо¬дил с ком¬па¬нией в по¬хо¬ды, пы¬тал¬ся дру¬жить с де¬вуш¬ка¬ми.
С од¬ной из них - Ва¬люш¬кой от¬но¬ше¬ния за¬шли да¬ле¬ко... Ос¬нов¬ным ко-зы¬рем в мо¬ем уха¬жи¬ва¬нии бы¬ло тер¬пе¬ние. Дру¬гой бы ки¬нул¬ся на по¬ко¬ре-ние де¬вуш¬ки на¬ско¬ком. Си¬дел бы с ут¬ра до но¬чи в ее ком¬на¬те, бол¬тал, о чем по¬па¬ло, гла¬за на нее пя¬лил... Но та¬кая так¬ти¬ка не по мне. Это толь¬ко раз¬вра¬ща¬ет девушку: она на¬чи¬на¬ет кап¬риз¬ни¬чать, тре¬бо¬вать но¬вых и но-вых до¬ка¬за¬тельств люб¬ви. Ей ка¬жет¬ся, что она действительно един¬ст¬вен-ная и не¬пов¬то¬ри¬мая и что па¬рень без нее дня про¬жить не мо¬жет!
Сна¬ча¬ла к Ва¬люш¬ке кле¬ил¬ся Коль¬ка. Но по¬сто¬ян¬ным при¬сутствием так над¬оел, что она го¬то¬ва бы¬ла его вы¬гнать в три шеи. У нее ведь есть лич-ные де¬ла, ко¬то¬рые при пар¬не де¬лать не¬у¬доб¬но: в ту¬а¬лет, на¬при¬мер, схо-дить, по¬сти¬рать бель¬иш¬ко, по¬гла¬дить (не ста¬нет же она тру¬си¬ки пе¬ред ним раз¬во¬ра¬чи¬вать)... Да и под¬ру¬ги по ком¬на¬те на Ва¬люш¬ку из-за Коль¬ки ко¬со по¬гля¬ды¬вали, злились - у них те же про¬бле¬мы: при¬лечь хо¬чет¬ся или пе¬ре¬одеть¬ся. Раз¬рыв про¬изо¬шел на од¬ной из ве¬че¬ри¬нок, где дру¬жок, бу-ду¬чи в из¬ряд¬ном под¬пи¬тии, ре¬шил ид¬ти ва-банк. Для до¬ка¬за¬тель¬ст¬ва своей люб¬ви и хва¬стая, что вы¬тер¬пит из-за нее лю¬бую боль, он на¬ка¬лил над свеч¬кой вя¬заль¬ную спи¬цу и стал вы¬жи¬гать на ру¬ке имя "Ва¬ля". На¬бы-чив¬шись, он во¬дил спи¬цей по ко¬же, которая воняла, ши¬пе¬ла и ды¬ми¬лась. На¬вер¬ное, ду¬мал, что по¬сле это¬го Ва¬лю¬шка ему на шею ки¬нет¬ся, а она с ис¬пу¬гу обозвала его идио¬том. Вот и фи¬нал! Я же тер¬пе¬ли¬во ждал, ког¬да девушка ко мне по¬при¬вык¬нет. Це¬лый год не лез с по¬це¬лу¬я¬ми и при¬зна¬ни-я¬ми, толь¬ко скром¬но по¬гля¬ды¬вал и взды¬хал. Мо¬жет, девушка по¬ду¬ма¬ла, что из ме¬ня по¬лу¬чит¬ся до¬брый муж, ко¬то¬рым мож¬но вер¬теть, как захочется? В ¬об¬щем, при¬шла по¬ра, ког¬да мы зажили как муж и же¬на. Она бы¬ла скром¬на и стыд¬ли¬ва, а вот от¬да¬лась... Це¬лых два го¬да я на¬би¬рал¬ся с ее по¬мо¬щью опы¬та в об¬ра¬ще¬нии с жен¬щи¬на¬ми. Как на¬до по¬це¬ло¬вать, где по¬гла¬дить, что и ког¬да шеп¬нуть - все уз¬нал! Ча¬с¬тень¬ко по моей прось¬бе она сбе¬га¬ла с за¬ня¬тий в ин¬с¬ти¬ту¬те, чтоб за¬пе¬реть¬ся  со мной в ком¬на¬те.
Так как к по¬дар¬кам я Валюшку не при¬учил, то и ра¬зо¬ру не произошло. Ко¬неч¬но, как по¬ла¬га¬ет¬ся, в ки¬но ее во¬дил, на кон¬цер¬ты эс¬т¬рад¬ных пев¬цов, но де¬лал это не¬ ча¬сто, да и все ком¬пен¬си¬ро¬ва¬лось с ее сто¬ро¬ны обе¬да¬ми и ужи¬на¬ми. Ва¬лю¬шка ма¬с¬тер¬ски ва¬ри¬ла чуд¬ный ук¬ра¬ин¬с¬кий борщ, ко¬то¬рый от¬ли¬вал крас¬но¬ва¬тым ян¬та¬рем, был сварен с мел¬ко по¬ре¬зан¬ной кол¬ба¬сой и со¬ле¬ным саль¬цем, щед¬ро при¬прав¬лен тер¬тым чес¬ноч¬ком. Сло¬вом, жил с Ва¬люш¬кой при¬пе¬ва¬ю¬чи! Но на¬сту¬пи¬ло вре¬мя, ког¬да под¬ру¬ги ее, про¬знав про близость, ре¬ши¬ли нас по¬же¬нить.
При¬хо¬жу од¬наж¬ды, а са¬мая пря¬мо¬ли¬ней¬ная и смелая - Ир¬ка го¬во¬рит: "Ког¬да, на¬ко¬нец, ты на Ва¬ле же¬нишь¬ся?". У ме¬ня аж го¬лос про¬пал, стою бледный. А Ир¬ка на¬се¬да¬ет: "Вот, мы те¬бе на свадь¬бу наряд ку¬пи¬ли!". И до¬ста¬ет из ши¬фонь¬е¬ра кра¬си¬вую, сши¬тую по мо¬де, с узо¬ра¬ми на мяг¬кой тон¬кой тка¬ни, яв¬но "ма¬де ин не на¬ше", - белую ру¬баш¬ку. У ме¬ня гла¬за, как у зай¬ца, в раз¬ные сто¬ро¬ны за¬бе¬га¬ли. Не знаю: взять или нет? Возь¬му -  как бы со¬гла¬сие на свадь¬бу дам... От¬ка¬жусь - дев¬чон¬ки сра¬зу пой¬мут, что я за фрукт! Да и ру¬ба¬ха ¬нра¬вится - до¬ро¬гая, сра¬зу вид¬но, руб¬ли¬ков трид-цать сто¬ит... Взял ее, но го¬во¬рю: "Спа¬си¬бо. Толь¬ко свадь¬ба де¬ло от¬вет¬ст-вен¬ное, с бух¬ты-ба¬рах¬ты не де¬ла¬ет¬ся. На¬до по¬ду¬мать, ор¬га¬ни¬зо¬вать все...".
Ва¬люш¬ка в раз¬го¬вор не вме¬ши¬ва¬лась, но си¬де¬ла пунцовая, в на¬пря¬же-нии, глаз не под¬ни¬ма¬ла. Ког¬да на¬е¬ди¬не  ос¬та¬лись, я ска¬зал ти¬хо и за¬дум-чи¬во: "Под¬ру¬гам, вид¬но, по¬гу¬лять  за¬хо¬те¬лось - при¬дут, выпь¬ют, "горь¬ко" про¬кри¬чат и все, а нам жить. Где квар¬ти¬ро¬вать бу¬дем? Ведь день¬ги за квар¬ти¬ру большие нуж¬ны, да и най¬ти ее еще на¬до!". При¬вел при¬мер, как по¬же¬ни¬лись знакомые сту¬денты, но, по¬ски¬тав¬шись по раз¬ным об¬ще¬жи¬ти-ям, ра¬зо¬шлись, же¬на за¬бе¬ре¬ме¬не¬ла, от уче¬бы от¬ста¬ла и, в кон¬це кон¬цов, ин¬с¬ти¬тут бро¬си¬ла. В ¬об¬щем, на¬пу¬гал ма¬лень¬ко... Но чтоб Ва¬люш¬ка не за-по¬доз¬ри¬ла, что хо¬чу от свадь¬бы улиз¬нуть, до¬ба¬вил: "Ну, у нас все бу¬дет бла¬го¬по¬луч¬но".
По¬сле это¬го про¬шло не¬сколь¬ко ме¬ся¬цев. Я да¬же съез¬дил с девушкой в зим¬ние ка¬ни¬ку¬лы к ее ро¬ди¬те¬лям в го¬с¬ти. Все свои день¬ги не тра¬тить! Ведь на од¬ну толь¬ко до¬ро¬гу в род¬ной Тад¬жи¬ки¬стан за¬пла¬тил бы за са¬мо-лет пять¬де¬сят руб¬лей. А здесь бес¬плат¬но жрал каж¬дый день пи¬ро¬ги, искусно ис¬пе¬чен¬ные Ва¬люш¬ки¬ной ма¬терью. Ро¬ди¬те¬ли у нее лю¬ди про-стые - ни ра¬зу не об¬мол¬ви¬лись на¬счет свадь¬бы. А ведь мог¬ли спро¬сить: что за на¬хал жи¬вет у них пол¬ме¬ся¬ца, спит до по¬лу¬дня, по¬том жрет и опять спит!..
Чтоб девушка не забе¬ре¬менела я, не на¬де¬ясь на про¬ти¬во¬за¬ча¬точ¬ные сред¬ст¬ва, за¬ла¬зил в по¬стель с за¬ра¬нее при¬го¬тов¬лен¬ной тря¬пи¬цей, клал ее ря¬дыш¬ком и в тот мо¬мент, ког¬да по те¬лу на¬чи¬на¬ла про¬хо¬дить су¬до¬рож-ная вол¬на, и ка¬за¬лось, что оно про¬ва¬ли¬ва¬ет¬ся в глу¬бо¬кую ка¬на¬ву, я хва¬тал тря¬пи¬цу... В об¬щем, де¬лал, как му¬жик Онан, о ко¬то¬ром в Биб¬лии на¬пи¬са-но. Так что под¬ло¬вить ме¬ня и ска¬зать: "Боренька, у нас бу¬дет ре¬бе¬нок!" она не мог¬ла.
Ка¬кие бы¬ли при¬чи¬ны, чтоб не же¬нить¬ся? Во-пер¬вых, Валюшка не та¬кая кра¬си¬вая и мо¬ло¬дая, как хо¬те¬лось бы. Уви¬дит ее моя пер¬вая лю¬бовь, тол-сту¬шеч¬ка Лю¬баш¬ка, и ска¬жет: "Всег¬да зна¬ла, что луч¬шей же¬ны он не сто-ит...". Во-вто¬рых, у Ва¬лю¬ши был больной же¬лу¬док, и когда начинались боли, она серела лицом и сжимала зубы... Мне бы¬ло ее жал¬ко, но, черт по¬бе¬ри, за¬чем нуж¬на такая же¬на?! На¬чнет по ап¬те¬кам бе¬гать, в боль¬ни¬цах ле¬жать -  на од¬них таб¬лет¬ках ра¬зо¬ришь¬ся, а значит,  жить мне с ней не судь¬ба. Я все ре¬же при¬хо¬дил к ней. По¬том нас с то¬ва¬ри¬ща¬ми пе¬ре¬се¬ли¬ли в но¬вое об¬ще¬жи¬тие, и мы стали ви¬деть¬ся лишь слу¬чай¬но.
"Мо¬жет, был с нею под¬ле¬цом?!" - по¬ду¬мал я од¬наж¬ды, но тут же воз-му¬тил¬ся: "Нет! Ведь ей со мной бы¬ло хо¬ро¬шо, мы оба по¬лу¬ча¬ли удо¬воль-ст¬вие...". Ну, а ру¬баш¬ка так и ос¬та¬лась у ме¬ня. До настоящей свадь¬бы!
Жить без верного дру¬га, как из¬ве¬ст¬но, пло¬хо. Ну¬жен че¬ло¬век, ко¬то¬рый бы за те¬бя в огонь и в во¬ду! Чтоб твой враг был и его вра¬гом. Воп¬рос в том, где най¬ти такого парня! В моей студен¬че¬ской груп¬пе таких не бы¬ло. Один из друж¬ков, Саш¬ка, то¬ва¬ри¬щем был по¬лез¬ным, бок¬сом за¬ни¬мал¬ся, так что при слу¬чае мог за¬сту¬пить¬ся, но сколь¬ко с ним было не¬у¬добств! В друж¬бе он хо¬тел ко¬ман¬до¬вать: к при¬ме¬ру, желаю я схо¬дить в "По¬бе¬ду" на во¬ен¬ный фильм, а Саш¬ка го¬во¬рит: "Пой¬дем в "Ро¬ди¬ну" и бу¬дем смот¬реть при¬клю¬чен¬че¬ский". Зи¬мой, в трид¬ца¬тиг¬ра¬дус¬ный мо¬роз, рас¬кро¬ет на-стежь фор¬точ¬ку и "па¬зит" «бе¬ло¬мо¬ри¬ны» од¬ну за дру¬гой. Хо¬ло¬ди¬на, ды-ми¬на, а я не пе¬ре¬но¬шу ни то, ни дру¬гое. Ес¬ли ска¬жешь, чтоб фор¬точ¬ку за-крыл, с ух¬мыл¬кой от¬ве¬тит: "За¬ка¬ляй¬ся, не¬жен¬ка!" Из-за это¬го чуть не подрались. Так Саш¬ка ра¬зо¬злил, что схва¬тил я ган¬те¬ль и хо¬тел его по баш¬ке дра¬ба¬лыз¬нуть... А ког¬да к Саш¬ке из дру¬го¬го го¬ро¬да при¬еха¬ла смаз-ли¬вая де¬ва¬ха, он, не дол¬го ду¬мая, ска¬зал ос¬таль¬ным: "Пе¬ре¬кан¬туй¬тесь где-ни¬будь ноч¬ку...". Чи¬с¬тые про¬стын¬ки для нее от¬ку¬да-то при¬нес... ну, а мы, как вет¬ром го¬ни¬мые, по¬шли ноч¬леж¬ку ис¬кать. Но глав¬ное, дру¬га та-ко¬го иметь ра¬зо¬ри¬тель¬но. Сна¬ча¬ла он но¬сил мой сви¬тер и вен¬гер¬скую кур¬точ¬ку, а с тех пор, как их "ук¬ра¬ли", пова¬дился брать взай¬мы. Как сти-пен¬дия - в ре¬сто¬ра¬н намылится, а по¬том, ко¬неч¬но, долги... Я в сто¬ло¬вую вме¬сте с ним перестал хо¬дить, чтоб не пла¬тить за не¬го.
Дру¬гой товарищ - Коль¬ка - не ра¬зо¬ри¬тель¬ный. Но оде¬ть¬ся тол¬ком не может. По¬смот¬ришь на не¬го - ну, как ко¬чан ка¬пу¬ст¬ный: одет в фут¬бол¬ку за¬сти¬ран¬ную или в рубашку с ко¬рич¬не¬вым на¬ле¬том гря¬зи на во¬рот¬ни¬ке, у ко¬то¬рой свер¬ху три пу¬го¬ви¬цы для фор¬су рас¬стег¬ну¬ты, в сви¬тер пе¬с¬т¬рый и ко¬рот¬кий, а по¬верх все¬го - без¬ру¬кав¬ку из ис¬кус¬ст¬вен¬ной ко¬жи, все раз¬ных цве¬тов, мя¬тое. Как он так умуд¬ря¬ет¬ся се¬бя ис¬по¬га¬нить? Ну, а но¬с¬ки он, на¬вер¬ное, раз в ме¬сяц сти¬рал - во¬ни¬ща за ки¬ло¬метр! Да и внеш¬ностью ори¬ги¬нален: физиономия такая, слов¬но жу¬ет и жу¬ет ка¬кую-то кис¬ля¬ти¬ну и не мо¬жет ни про¬гло¬тить, ни вы¬плю¬нуть. Умиш¬ка недалекого. По¬хва¬стал я, что Ма¬лыш¬кин по¬ста¬вил мне чет¬вер¬ку за обман, и по¬ка¬ял¬ся. Коль¬ка, про¬ва¬лив¬шись на эк¬за¬ме¬не в оче¬ред¬ной раз, схватил Ма¬лыш¬ки¬на в ко¬ри-до¬ре за руку, затолкнул на¬силь¬но в без¬людное помещение, при¬пер дверь спи¬ной и, до¬став из пор¬т¬фе¬ля бу¬тыл¬ку вод¬ки, ска¬зал: "Ставь тро¬як, дру-гим ведь да¬же чет¬вер¬ки ста¬вишь!". Бед¬ный Ма¬лыш¬кин за¬кри¬чал: "Это шан¬таж!" и с тру¬дом про¬бил до¬ро¬гу к выходу. По¬том Коль¬ка каж¬дый день в те¬че¬ние пя¬ти ме¬ся¬цев зуб¬рил учеб¬ник ма¬те¬ма¬ти¬ки от кор¬ки до кор-ки... Раз¬ве та¬ко¬го мож¬но брать в друзья?!
Чет¬вер¬тый из ком¬на¬ты - Владислав, ко¬то¬рый от¬ка¬зал¬ся от охо¬ты на го-лу¬бей, во¬об¬ще из ком¬па¬нии вы¬би¬вал¬ся, был че¬рес¬чур книж¬ный: в фи¬лар-мо¬нию хо¬дил, в шах¬ма¬тиш¬ки мог с ут¬ра до но¬чи иг¬рать сам с со¬бой. Жеманный, словно девушка. Про¬снется утром, губки подожмет и выдавит: "Фу, какая кругом грязь!?". Но если такой чистюля, приберись - так нет, пусть кто-то другой ему комфорт обеспечит. Эрудицией лю¬бил похвастать. Сидит-сидит и вдруг ввернет какое-нибудь словечко: "Это импрессионизм! Это экзистенциализм!..". Он в рас¬чет не брал¬ся, и хо¬ро-шо, что пе¬ре¬вел¬ся учиться в дру¬гой город. Не переведись он - не по¬я¬вил-ся бы нуж¬ный друг, де¬ре¬вен¬ский па¬рень Ва¬ню¬ша.
Ва¬ню¬шу все¬ли¬ли на ос¬во¬бо¬див¬ше¬е¬ся ме¬с¬то. За три го¬да на ча¬с¬т¬ных квар¬ти¬рах он из¬го¬ло¬дал¬ся по об¬ще¬нию и был очень рад, ког¬да я пред¬ло-жил  друж¬ить. Дру¬гом я при¬ки¬нул¬ся на¬деж¬ным, понял: он че¬ло¬век под¬хо-дя¬щий. Толь¬ко все¬лил¬ся, сра¬зу ус¬т¬ро¬ил свой день рож¬де¬ния. Дру¬гой бы на его ме¬с¬те смол¬чал - в пас¬порт ни¬кто не за¬гля¬нет! Или пред¬ло¬жил бы ски¬нуть¬ся "на ча¬ек" и еще бы по¬дар¬ков ждал. А Ва¬ню¬ша - ду¬ша ши¬ро¬кая - положил на стол пол¬сот¬ни и скром¬но ска¬зал: "По¬гу¬ля¬ем ма¬лень¬ко...". Сам же за про¬дук¬та¬ми и вы¬пив¬кой по ма¬га¬зи¬нам бе¬гал, ва¬рил для всех - лишь бы по¬ра¬до¬вать. Во¬об¬ще, пер¬вое вре¬мя я был оша¬ра¬шен его по¬ступ-ка¬ми и ду¬мал: "Мо¬жет, глу¬по¬ват? Не по¬ни¬ма¬ет, что в жиз¬ни каж¬дый за се-бя и от¬да¬вать дру¬гим на¬до ров¬но столь¬ко, сколь¬ко мо¬гут вер¬нуть?". К при¬ме¬ру, Коль¬ка по¬про¬сил у не¬го ги¬та¬ру в поход и там расколол вдребезги... Хо¬ро¬шая бы¬ла ги¬та¬ра, кра¬си¬во¬го оре¬хо¬во¬го от¬тен¬ка. Я бы с Коль¬ки за нее не толь¬ко свою це¬ну содрал, а го¬раз¬до боль¬ше! Но Ва¬ню-ша, слу¬шая Коль¬ки¬ны не¬внят¬ные оп¬рав¬да¬ния, толь¬ко и ска¬зал: "Да что уж... Вся¬кое бы¬ва¬ет...". Саш¬ка брал у не¬го до¬ро¬гой "дип¬ло¬мат" до¬мой съез¬дить, и где-то по¬те¬рял: скорее всего, про¬пил... И опять Ва¬ню¬ша смол¬чал. Раз¬ве это не глу¬пость: ве¬рить в че¬с¬т¬ность? Ко¬неч¬но, она есть, но на¬до толь¬ко раз¬би¬рать¬ся, у ка¬ких лю¬дей она водится... Впро¬чем, Ва-ню¬ша раз¬би¬рал¬ся, но уж очень со¬ве¬ст¬ли¬вый был.
В о¬б¬щем, жить с Ва¬ню¬шей было одно удо¬воль¬ст¬вие. Се¬ло его род¬ное на¬хо¬ди¬лось все¬го в ста ки¬ло¬мет¬рах от Ка¬за¬ни, и по¬э¬то¬му к не¬му ча¬с¬тень-ко при¬ез¬жа¬ли ро¬ди¬те¬ли, при¬во¬зи¬ли меш¬ка¬ми кар¬тош¬ку, сви¬ное коп¬че¬ное са¬ло, по¬сы¬ла¬ли по¬сыл¬ки. На¬стря¬па¬ют, к при¬ме¬ру, пель¬ме¬ней и по¬шлют - зи¬мой-то им ни¬че¬го не де¬ла¬ет¬ся, при¬хо¬дят све¬же¬нькие, бро¬сай в ки¬пя¬ток и ку¬шай. Ва¬ренье при¬во¬зи¬ли разных сор¬тов из сво¬е¬го са¬да, но пу¬ще все¬го мне нра¬ви¬лась кам¬ская ры¬ба. Дом Ва¬ню¬ши сто¬ит на Ка¬ме - и ры¬бу там ло¬вить уме¬ют. Ох, что это за ры¬ба! Г¬ро¬мад¬ные ле¬щи, про¬вя¬лен¬ные, с крас¬но¬ва¬тым жир¬ным мя¬сом. Возь¬мешь его в рот, а оно са¬мо та¬ет на язы-ке.
При¬стра¬сти¬лись к рыб¬ке и Саш¬ка с Коль¬кой. Жал¬ко ста¬ло мне, слов¬но они мою ры¬бу жрут. Ре¬шил по¬э¬то¬му по¬у¬чить Ва¬ню¬шу, как на¬до жить. Ког¬да при¬шло из¬ве¬ще¬ние на оче¬ред¬ную по¬сыл¬ку, ска¬зал: "Не го¬во¬ри нашим раз¬дол¬ба¬ям. Мы посылку уне¬сем к дев¬ча¬там. Бу¬дем по¬ти¬хонь¬ку до¬ста¬вать по рыб¬ке и сма¬ко¬вать...". Ска¬зал так, что не по¬нять: шу¬чу или го¬во¬рю серь¬ез¬но. Ну, а Ва¬ню¬ша взгля¬нул с удив¬ле¬ни¬ем и не¬по¬ни¬мବни¬ем, и тогда я изо¬бра¬зил на ли¬це до¬брую улыб¬ку: де¬скать, шут¬ка это, шут¬ка... Взгля¬ни Ва¬ню¬ша за¬ин¬те¬ре¬со¬ван¬но, я бы сде¬лал ли¬цо серье¬з¬ным и под-твер¬дил: "Так и сде¬лай!".
Я бы¬с¬т¬ро изу¬чил Ва¬ню¬шу. Это был ре¬дкий эк¬зем¬п¬ляр, ко¬то¬рый от¬но-сил¬ся к друж¬бе, как к са¬мо¬му свя¬то¬му. Да¬же пес¬ню ча¬с¬тень¬ко на¬пе¬вал: "Дру¬га не на¬до про¬сить ни о чем, с ним не страш¬на бе¬да. Друг - это третье твое пле¬чо, бу¬дет с то¬бой всег¬да... Здесь, у са¬мой кром¬ки бор¬тов, дру¬га при¬кро¬ет друг. Друг всег¬да ус¬ту¬пить го¬тов ме¬с¬то в шлюп¬ке и круг...". Ну, а раз так, то на¬до де¬лать вид, что ты в нем очень нуж¬да¬ешь-ся, и тог¬да он от¬даст по¬след¬нее.
Ког¬да по¬сле Ва¬люш¬ки я ¬зна¬ко¬мил¬ся с де¬вуш¬ка¬ми, то при¬гла¬шал Ва¬ню-шу на сви¬да¬ние: де¬скать, ты че¬ло¬век гра¬мот¬ный, не то, что я, без те¬бя не знаю, о чем с по¬друж¬кой по¬судачить. Дей¬ст¬ви¬тель¬но, Ва¬ню¬ша мог говорить на лю¬бую те¬му, от¬лич¬но раз¬би¬рал¬ся в ли¬те¬ра¬ту¬ре, знал и по¬ни-мал, что де¬ла¬ет¬ся в по¬ли¬ти¬ке и в мире. Он по¬сто¬ян¬но по¬ку¬пал в ки¬осках га¬зе¬ты, брал кни¬ги в биб¬ли¬о¬те¬ках, по¬се¬щал ин¬те¬рес¬ные лек¬ции. Од¬на¬ко при¬гла¬шал я его не толь¬ко для то¬го, что¬бы по¬друж¬ка не ску¬ча¬ла. По¬тре-пать язы¬ком и сам как-ни¬будь су¬мел, а вот ку¬пить ко¬роб¬ку кон¬фет или шо¬ко¬лад¬ку и уго¬стить мою  по¬друж¬ку мог толь¬ко Ва¬ню¬ша. И не то чтоб де¬нег бы¬ло у не¬го слиш¬ком мно¬го. На ро¬ди¬тель¬ские де¬ньги по¬ку¬пал. Кро¬ме про¬дук¬тов ро¬ди¬те¬ли вы¬сы¬ла¬ли ему каж¬дый ме¬сяц по семь¬де¬сят - во¬семь¬де¬сят руб¬ли¬ков! На¬вер¬ное, ду¬ма¬ли: "Пусть сы¬но¬чек луч¬ше оде¬ва-ет¬ся, ку¬ша¬ет, на книж¬ки для уче¬бы день¬ги тра¬тит...". Не зна¬ли, что у не¬го то¬ва¬ри¬щ по¬я¬ви¬лся (кро¬во¬пий¬ца-кло¬пи¬к) и со¬сет.
Де¬вуш¬ке моей, ко¬неч¬но, ка¬за¬лось, если то¬ва¬рищ та¬кой пре¬крас¬ный, то и сам я по¬лон до¬сто¬инств. Бы¬ла ли бо¬язнь, что, гля¬дя на энер¬гич¬но¬го, до-бро¬го Ва¬ню¬шу, де¬вуш¬ка ста¬нет сим¬па¬ти¬зи¬ро¬вать ему? Нет! В от¬ли¬чие от ме¬ня, он и мыс¬ли не до¬пу¬¬скал, чтоб пе¬рей¬ти дорожку... Да¬же ес¬ли б ки-ну¬лась на шею и ска¬за¬ла, что лю¬бит, Ва¬ню¬ша от¬тол¬к¬нул бы ее и на¬звал это пре¬да¬тель¬ст¬вом.
По¬мо¬гал Ва¬ню¬ша и в уче¬бе. Гля¬дя, как рас¬счи¬ты¬ва¬ет про¬ект или чи¬та-ет пе¬ред все¬ми свой ре¬фе¬рат по фи¬ло¬со¬фии, я с за¬ви¬стью ду¬мал: "Ес¬ли б тебе мою хит¬ро¬сть и твер¬до обоз¬на¬чен¬ную цель, ты бы да¬ле¬ко по¬шел...".
Бы¬ла меч¬та: взять Ва¬ню¬шу в род¬ной Тад¬жи¬ки¬стан, на свой за¬вод - он бы и ста¬тей¬ку за ме¬ня на¬пи¬сал, и мысль дель¬ную  под¬ска¬зал, ко¬то¬рую мож¬но за свою вы¬дать, ма¬ши¬ну бы мою не от¬ка¬зы¬вал¬ся вы¬мыть и на пик-нич¬ке уху для "Иван Ива¬ны¬ча" ва¬рил бы. "Там у нас ды¬ни, ар¬бу¬зы, ви¬ног-рад! А ка¬кие кра¬си¬вые го¬ры!" - уго¬ва¬ри¬вал я. Воз¬мож¬но, все бы¬ осу-ществилось, да, жал¬ко,  серьезно за¬бо¬лел Ва¬ню¬ша пе¬ред за¬щи¬той дип¬ло-ма, в боль¬ни¬цу лег, с тех пор я его не ви¬дел. Да¬же не знаю, что с ним стало. Мо¬жет, умер уже?.
* * *
И вот ин¬с¬ти¬тут о¬кон¬чен! Во внут¬рен¬нем кар¬ма¬не пид¬жа¬ка ле¬жит си-няя, с тол¬сты¬ми кор¬ка¬ми, с гер¬бо¬вой пе¬чатью, ти¬снен¬ной зо¬ло¬том, кни-жи¬ца - дип¬лом. "Без бу¬маж¬ки ты бу¬каш¬ка, а с бу¬маж¬кой - че¬ло¬век!" - так го¬во¬рят ум¬ные лю¬ди. Те¬перь "бу¬маж¬ка" есть. Ча¬с¬то до¬стаю ее и де¬ржу в ру¬ках: та¬кая тя¬же¬лая!  Сколь¬ко из-за нее вы¬тер¬петь при¬шлось! Сил за¬тра-тить и хит¬ро¬сти про¬явить! С по¬том до¬ста¬лась! Чув¬ст¬вую, как она от¬тя¬ги-ва¬ет кар¬ман, словно тя¬же¬лый зо¬ло¬той пор¬т¬си¬гар.
Итак, дип¬лом есть, но ма¬ши¬ны нет. Это все рав¬но, что од¬на но¬га вме-сто двух: тя¬же¬лень¬ко бы¬с¬т¬ро ша¬гать... Впро¬чем, под¬счи¬тав де¬неж¬ки, ко-то¬рые под¬на¬ко¬пи¬лись за уче¬бу, я об¬на¬ру¬жил при¬лич¬ную сум¬му - око¬ло се¬ми ты¬сяч. Сю¬да вош¬ли и день¬ги, по¬лу¬чен¬ные в строй¬от¬ря¬дах, и мел¬кие ша¬баш¬ки по раз¬груз¬ке ва¬го¬нов и мно¬гое дру¬гое... Еще три¬ста - и ма¬ши¬на будет! Ко¬неч¬но, ос¬та¬то¬к можно по¬про¬сить у ро¬ди¬те¬лей, но гор¬дость и са-мо¬лю¬бие не по¬зво¬ляют: де¬скать, сам на¬ко¬пил, не в при¬мер не¬ко¬то¬рым фра¬е¬рам с ма¬ши¬на¬ми, куп¬лен¬ными на ро¬ди¬тель¬ские де¬неж¬ки. Ес¬ли прав-ду ска¬зать, у мо¬их ро¬ди¬те¬лей де¬нег на сберкниж¬ке не на од¬ну ма¬ши¬ну... Удив¬ля¬е¬тесь? Де¬с¬кать, за¬чем тог¬да на¬до вы¬га¬ды¬вать, уни¬жать¬ся? Так-то оно так, да не со¬всем! Да¬ли бы родичи или нет - еще воп¬рос. Ско¬рее все-го, не да¬ли бы. И пра¬виль¬но. Не то по¬лу¬чит¬ся так: се¬год¬ня по¬про¬сил, за-втра, а по¬том во¬об¬ще на горб сел и на¬чал за груд¬ки тря¬сти - де¬скать, кор-ми¬те и по¬и¬те! День¬ги на¬до уметь де¬лать са¬мо¬му, вот тог¬да мо¬ло¬дец! Не ари¬сток¬рат-бар¬чук, ко¬то¬ро¬му до¬ста¬лось мил¬ли¬он¬ное на¬след¬ст¬во, а он бы¬с¬т¬рень¬ко спу¬стил его в кар¬тиш¬ки, про¬иг¬рал на ло¬ша¬ди¬ных скач¬ках, ра-стра¬тил на ви¬но и жен¬щин. Ма¬ло ли та¬ких и сей¬час? Тя¬нут, по¬ка есть с ко¬го, жи¬вут при¬пе¬ва¬ю¬чи, а ког¬да родители на¬до¬рвут¬ся, вка¬лы¬вая на ве¬ли-ко¬воз¬ра¬ст¬но¬го ди¬тя¬тю, на¬чи¬на¬ют ныть: "Жизнь не уда¬лась. Кру¬гом ме¬ня об¬хо¬дят!". А об¬хо¬дят те, ко¬го ро¬ди¬те¬ли ткну¬ли ры¬лом в на¬воз жиз¬ни: "Де¬ла¬ем это для твоей поль¬зы. По¬ню¬хай, как она не¬вкус¬но пах¬нет". И те дальше шагают по головам чи¬с¬то¬плю¬ев, ко¬то¬рых вос¬пи¬ты¬ва¬ли в теп¬лич-ных ус¬ло¬ви¬ях. Так что, ес¬ли ум¬ный, то луч¬ше день¬ги не бе¬ри, да¬же ес¬ли ро¬ди¬те¬ли пред¬ла¬га¬ют. Мо¬им ро¬дителям их ни¬кто не давал: отец в де¬тдо-ме де¬тство про¬вел и вся¬ко¬е ис¬пы¬тал, мать рос¬ла в боль¬шой семье, без от-ца, и тоже на¬го¬ло¬да¬лась.
Ко¬неч¬но, три¬ста руб¬лей - день¬ги не¬боль¬шие по срав¬не¬нию с тем, что на¬коп¬ле¬но, но их в ко¬рот¬кий срок до¬стать тоже не¬про¬сто. Ме¬ся¬ца че¬рез два-три ра¬бо¬ты на за¬во¬де я бы ско¬пил, но жить без ма¬ши¬ны уже не хо¬те-лось. Тем бо¬лее, оче¬редь на "Жи¬гу¬ли" по¬до¬шла...
Но, кто ищет, тот всег¬да най¬дет! Отец на¬ду¬мал сде¬лать в школь¬ной ко¬тель¬ной, где ра¬бо¬тал по со¬вме¬сти¬тель¬ст¬ву, ре¬монт. Ме¬ня взял в по-мощ¬ни¬ки. Де¬ло пах¬ло ба¬ры¬шом. Хва¬ти¬ло бы еще стра¬хов¬ку за ма¬ши¬ну за¬пла¬тить... Но ди¬рек¬тор шко¬лы от ре¬мон¬та от¬ка¬зал¬ся. Де¬нег пожалел. Сколь¬ко я знал, он  всег¬да дро¬жал за государ¬ственное добро, как за соб-ст¬вен¬ное. Хо¬дил по шко¬ле оза¬бо¬чен¬ный, за¬гля¬ды¬вал во все уг¬лы: нет ли где бес¬по¬ряд¬ка. Аж блед¬нел с расс¬трой¬ст¬ва, ког¬да со¬об¬ща¬ли, что раз-били ок¬но или ис¬ца¬ра¬пали но¬жич¬ком пар¬ту. Вот и сей¬час на пред¬ло¬же¬ние о ре¬мон¬те от¬ве¬тил: де¬скать, па¬ру зим ко¬тел еще про¬тер¬пит. Дей¬ст¬ви¬тель-но, ко¬тел бы впол¬не про¬ра¬бо¬тал этот срок, но отец за¬я¬вил: "Я на та¬ком ра¬бо¬тать не бу¬ду!". Взду¬мал при¬пуг¬нуть. А ди¬рек¬тор взял да и от¬ве¬тил: "Не хо¬чешь - не на¬до...".
Отец при¬шел рас¬стро¬ен¬ный. Жал¬ко доходного ме¬с¬теч¬ка. Ко¬тель¬ная со¬всем ря¬дыш¬ком, че¬рез до¬ро¬гу толь¬ко пе¬рей¬ти - очень удоб¬но. Па¬ру раз в сут¬ки бро¬сил в топ¬ку уголь¬ку - и опять до¬ма, сво¬бо¬ден. Сло¬вом, жа¬ле-ет, что так ка¬те¬го¬рич¬но за¬я¬вил ди¬рек¬то¬ру. Мать на не¬го тиг¬ри¬цей по¬смот-ре¬ла: де¬с¬кать, бол¬ван ты эда¬кий! Не мог хит¬рее по¬сту¬пить...  Так-то у нее на ли¬це ла¬с¬ко¬вая, слов¬но при¬кле¬ен¬ная, улыб¬ка, но до тех пор, по¬ка ин¬те-ре¬сы семьи не за¬де¬ты. А у меня та¬кая ве¬се¬лая злость по¬я¬ви¬лась, что ру¬ки за¬че¬са¬лись ото¬мстить ди¬рек¬то¬ру. «Вот на¬сто¬я¬щее  де¬ло! - ре¬шил я. - Есть воз¬мож¬ность по¬ка¬зать, что не ду¬рак. Ведь та¬кие хит¬ре¬цы, как отец с ма-терью, рас¬те¬ря¬лись!»
Пер¬во-на¬пер¬во раз¬уз¬нал о му¬жи¬ке, ко¬то¬ро¬го ди¬рек¬тор при¬нял на работу вместо отца. Вы¬сле¬дил, где жи¬вет и как, сколь¬ко имеет де¬тей. Ес-ли до¬ста¬ток в семье -  зна¬чит, не ду¬рак, уме¬ет от жиз¬ни брать. Ес¬ли же¬на, пусть и не¬кра¬си¬вая, но сле¬дит за со¬бой, одеть¬ся уме¬ет, при¬че¬сон сде¬лать - опять му¬жу плюс! Но, ока¬за¬лось, му¬жик лю¬бит с друж¬ка¬ми пив¬ца вы-пить, а то и на тро¬их со¬об¬ра¬зить. Же¬на - жен¬щи¬на се¬рень¬кая, не¬при¬мет-ная, за¬тю¬кан¬ная бы¬то¬вы¬ми про¬бле¬ма¬ми... Пе¬ре¬шаг¬нуть че¬рез та¬ко¬го ни-че¬го не сто¬ит! Но бы¬ва¬ет, что че¬ло¬век и пьет, и к жиз¬ни не при¬спо¬соб¬лен, а ру¬ки у не¬го зо¬ло¬тые. По¬э¬то¬му, чтоб все точно вы¬яс¬нить, я по¬до¬шел к нему с си¬га¬ре¬той, как буд¬то при¬ку¬рить, и ска¬зал: де¬с¬кать, ча¬с¬то те¬бя ви-жу на этой ули¬це, не в шко¬ле ли ра¬бо¬та¬ешь? Сло¬во за сло¬во. Раз¬го¬во¬ри-лись. Я со¬ве¬та по¬про¬сил: мол, теп¬ли¬цу по¬стро¬ил для ран¬них огур¬чи¬ков, а ко¬тел что-то не ра¬бо¬та¬ет... Тут и вы¬яс¬ни¬лось, что в кот¬лах му¬жик, по его при¬зна¬нию, раз¬би¬ра¬ет¬ся пло¬хо, уме¬ет лишь двер¬цу топ¬ки от¬крыть, да уг-ля ту¬да на ло¬па¬те бро¬сить. Ну, а раз так, то я с ус¬меш¬кой ска¬зал: "Хо¬ро-ший ты му¬жик! Люб¬лю таких. В сле¬ду¬ю¬щий раз за твою про¬сто¬ту круж-кой пива угощу".
В этот же день пред¬ло¬жил от¬цу не¬за¬мет¬но вой¬ти в ко¬тель¬ную и сло-мать ко¬тел. Не кру¬шить, не гро¬мить, так сра¬зу ста¬нет яс¬но, чьих рук де-ло, а про¬сто вы¬та¬щить кое-ка¬кие важ¬ные ча¬с¬ти, от¬сут¬ст¬вие ко¬то¬рых способен об¬на¬ру¬жить толь¬ко спе¬ци¬а¬лист. Ну, а так как при¬ня¬тый на работу му¬жик в кот¬лах ни бум-бум, то и бо¬ять¬ся не¬че¬го...
Тем¬ным ве¬че¬ром, от¬крыв за¬пас¬ным клю¬чом дверь, мы с от¬цом вош¬ли с за¬дне¬го хо¬да в сто¬ящую на от¬ши¬бе в школьном дворе ко¬тель¬ную, взя¬ли кое-какие ча¬с¬ти и хо¬ро¬шень¬ко спря¬та¬ли. Не унес¬ли до¬мой, а то ма¬ло ли что?.. А так по¬про¬буй до¬ка¬жи, что мы здесь бы¬ли!
Про¬хо¬дит не¬де¬ля, дру¬гая, а ко¬тел не ра¬бо¬та¬ет. Бу¬ри¬бой - так стран¬но но¬во¬го ко¬че¬га¬ра зо¬вут - каж¬дый день весь в са¬же. Ли¬цо ста¬ло, как чу¬гу-нок, ко¬то¬рый толь¬ко что из пе¬чи вы¬ну¬ли. Все ко¬тел ре¬мон¬ти¬ру¬ет! Тут хо-ло¬да на¬ча¬лись. Хоть и ду¬ма¬ют не¬све¬ду¬щие, что в Тад¬жи¬ки¬ста¬не всег¬да теп¬ло, но зи¬ма есть зи¬ма да¬же здесь! Сне¬жок иног¬да вы¬па¬да¬ет, лу¬жи и пру¬ды льдом по¬кры¬ва¬ют¬ся. А ес¬ли уче¬ни¬ки в шко¬ле мер¬з¬нуть бу¬дут, бо-леть и про¬пу¬скать за¬ня¬тия, с ко¬го спро¬сят? Ко¬неч¬но, не с Гос¬по¬да Бо¬га, ко¬то¬рый на не¬бе по¬го¬дой рас¬по¬ря¬жа¬ет¬ся, а с ди¬рек¬то¬ра! Он вов¬ре¬мя не по¬за¬бо¬тил¬ся, чтоб теп¬ло в клас¬сах бы¬ло, ему за это по шап¬ке. Это ж де-ти! О них у го¬су¬дар¬ст¬ва пер¬вей¬шая за¬бо¬та... Бра¬тиш¬ка-се¬мик¬лас¬с¬ник, ко-то¬ро¬го обе¬щал сде¬лать лич¬ным шо¬фе¬ром, ока¬за¬лось, то¬же не ду¬ра¬ком рас¬тет - не стал в школе кур¬точ¬ку сни¬мать и пи¬сать от¬ка¬зал¬ся: де¬скать, паль¬цы зяб¬нут и ав¬то¬руч¬ку не де¬ржат. Вста¬вил пу¬с¬той стер¬жень и учи¬те-лям жа¬лу¬ет¬ся, что па¬с¬та за¬мер¬з¬ла, не пи¬шет... При¬мер его ока¬зал¬ся за¬ра-зи¬тель¬ным. Ре¬бят¬не ве¬се¬ло - есть ува¬жи¬тель¬ная при¬чи¬на ¬от¬лы¬ни¬вать, а учи¬те¬ля - в сле¬зы, бе¬гут к ди¬рек¬то¬ру: мол, Алек¬сандр Петро¬вич, ра¬бо¬тать не¬воз¬мож¬но!
Ма¬те¬ри я ска¬зал: "По¬со¬ве¬туй-ка те¬те Ка¬те и те¬те Фи¬се на¬пи¬сать кол-лек¬тив¬ную жалобу в гор¬ком и в РОНО о том, что в шко¬ле хо¬лод¬но. Пусть под¬пи¬сей ¬боль¬ше со¬бе¬рут...". Знал, ко¬му на¬до го¬во¬рить! Со¬сед¬ки эти - са-мые гор¬ла¬стые и за¬вод¬ные во всем рай¬о¬не. А как де¬ти¬шек сво¬их со¬пли-вых лю¬бят: чуть прыщик вы¬ско¬чит - на¬чи¬на¬ют та¬с¬кать по боль¬ни¬цам и ру¬гать вра¬чей. Им толь¬ко на¬мек¬ни, что де¬ти по ви¬не ди¬рек¬то¬ра на¬сморк схва¬ти¬ли или, что во¬об¬ще ужас¬но, вос¬па¬ле¬ние лег¬ких!
Со¬сед¬ки бы¬с¬т¬ро от¬пра¬ви¬ли в вы¬ше¬сто¬я¬щие ин¬с¬тан¬ции гнев¬ные пись¬ма. Я как уз¬нал об этом, так с уве¬рен¬но¬стью ска¬зал: "Ско¬ро ди¬рек¬тор в нож¬ки по¬кло¬нит¬ся". Так и по¬лу¬чи¬лось! Не¬из¬ве¬ст¬но, что ска¬за¬ли ему в гор¬ко¬ме, не ина¬че, как вле¬пи¬ли вы¬го¬вор по пар¬тий¬ной ли¬нии и при¬гро¬зи¬ли с ра¬бо-ты снять, по¬то¬му что он при¬бе¬жал за¬па¬рен¬ный к моему от¬цу и с по¬ро¬га взмо¬лил¬ся: "Го¬луб¬чик, Сте¬пан Ни¬ки¬фо¬рыч, вы¬ру¬чай. Без те¬бя замерзаем! Про¬си лю¬бую сум¬му, толь¬ко дай теп¬ло в шко¬лу!"
По¬сле это¬го отец с ува¬же¬ни¬ем ска¬зал: "Ну и го¬ло¬ва у те¬бя! Мно¬го¬му на¬у¬чил¬ся...". Мать до¬ба¬ви¬ла с гор¬до¬стью: "С та¬кой баш¬кой толь¬ко ми¬ни-ст¬ром ра¬бо¬тать". "Мо¬жет, и не ми¬ни¬ст¬ром, но на¬чаль¬ни¬ком ста¬ну, - от¬ве-тил я. - Ка¬кие мои го¬ды...". И по¬ду¬мал с оза¬бо¬чен¬но¬стью: "Ес¬ли, ко¬неч¬но, не вы¬ве¬дут на чи¬с¬тую во¬ду. Хо¬тя, сде¬лать это, ох как труд¬но! Я ведь не бан¬дит с боль¬шой до¬ро¬ги, с за¬ко¬ном не кон¬ф¬лик¬тую, хи¬тер и ос¬то¬ро-жен!".
               
И вот ма¬ши¬на у ме¬ня есть. «Жигули», девятая модель! Она по¬бле¬ски-ва¬ет го¬лу¬бой эма¬лью, от¬ра¬жа¬ет чи¬с¬ты¬ми стек¬ла¬ми сол¬неч¬ные лу¬чи. Ес¬ли вы мой на¬чаль¬ник или кра¬си¬вая де¬вуш¬ка - са¬ди¬тесь. Эх, про¬ка¬чу!..

* * *
Иногда чтение рукописи Борис Леонидович прерывал удивленно-восторженными возгласами: «Ну дает, зараза!», что служило не столько похвалой написавшему это журналисту, сколько себе. Часто он с подозрением невольно оборачивался: не смотрит ли кто на него, не заглядывает ли через плечо, читая его откровенные воспоминания, а иногда решительно, словно нечто компрометирующее, отбрасывал рукопись в сторону по большому дубовому столу и начинал от переполненности чувств ходить по кабинету, качать головой и многозначительно хмыкать. Были моменты, когда он безудержно хохотал над ситуацией в повести, что аж веселые слезы выступали… Наконец, закончив читать, опустил на рукопись пухлую, холеную ладонь и в задумчивости постукал по листам похожими на сардельки пальцами.
Когда в кабинете вновь появился журналист, то некоторое время Борис Леонидович подозрительно и изучающе смотрел на него, отчего тот несколько смутился, вжал кучерявую голову в худенькие плечи и спросил растерянно: «Неужели не понравилось? - и добавил в оправдание: - Я написал все почти слово в слово… Можете ваши откровения на диктофоне сами прослушать. Конечно, кое-что добавил свое, но ведь это, как понимаю, все-таки художественная вещь!» Борис Леонидович поспешил его успокоить: «У меня к тебе претензий нет! Наоборот, даже удивлен, как ты сумел из голых фактов понять психологию моих… (тут он споткнулся и исправился) этого героя, его мотивацию», - ввернул он напоследок умное словечко. «Так ведь я рассказы еще пишу, кроме статей… Надеюсь книжки издавать! - ответил скромно журналист. – Может быть, и вашу рукопись издадим отдельной книгой?» Борис Леонидович усмехнулся, ибо до прочтения рукописи и сам подумывал издать ее на хорошей бумаге в дорогом переплете, как раньше издавали только труды мудрого Ленина, но сейчас планы изменились: да, он, действительно, готов подписаться под каждым словом в этой маленькой повестушке, а вот правильно ли ее поймет народ, работяги, которые в большинстве своем любят наивные сказочки про добропорядочную жизнь вымышленных героев… А так как Борис Леонидович баллотировался в Государственную Думу, то тем более предельно честные откровения о том, как надо жить, могли бы повредить его имиджу, и поэтому он задумчиво сказал: «Пожалуй, я это оставлю для личного пользования… Пусть детки мои прочитают и поймут, как мне все (он широко развел руками, словно желая обхватить весь мир) досталось! А то деньги совсем считать перестали, словно они из воздуха берутся». Вытащив из портмоне, сшитого из переливающейся узорами змеиной кожи, тысячу долларов десятью новенькими бумажками, он процедил: «Как договаривались», - и толкнул их по столу к журналисту, и тот, обрадованный, спрятал их сразу во внутренний карман вельветового потертого пиджака… Борис Леонидович вытащил еще пять купюр и строго добавил: «А это за пленку с диктофона и чтобы все осталось между нами». На что журналист недоуменно пожал плечами и спросил: «Может, и про дальнейшую жизнь расскажете?» Борис Леонидович усмехнулся, представив, какая это будет жесткая книга и насколько она способна подпортить его предвыборную компанию, и отрезал: «А эта тема вообще закрытая!»
                2010г.





































СОДЕРЖАНИЕ

СКАЗКИ
Обманули…………………………………………........  3
Заяц-либерал…………………………………………     4
Волшебник……………………………………………    6
Принцесса………………………………………………  7
Наворотил………………………………………………  8
Наседка…………………………………………………  9
Волк и овцы…………………………………………… 10
Роза и ветер…………………………………………… 11
Альбом………………………………………………… 12
Кто важнее……………………………………………. 12
Эх, простота……………………………………………12
Шакалья порода………………………………………. 13
Прилипалы……………………………………………. 14
Под одним флагом……………………………………. 15
Исчезли…………………………………………………18
Контракт………………………………………………. 21
Воробей………………………………………………   23

РАССКАЗЫ
Бессмертие……………………………………………  25
Эликсир любви………………………………………   31
Соседи…………………………………………………  44
Женский вопрос……………………………………… .49
Тупая рожа……………………………………………. 55
Вещие сны…………………………………………….  58
Бытовуха………………………………………………  64
Попка………………………………………………….  68
По дружбе…………………………………………….  71
Прокатился……………………………………………  74
Материнский грех……………………………………  78
Бомж…………………………………………………..  82
Пепел истории………………………………………..  90
Последняя доза………………………………………   94
Угодливые…………………………………………… 100
Проигрыш себе……………………………………… 103
Иной мир…………………………………………….. 107
Обездоленный……………………………………….. 111
Голубая мечта……………………………………….. 114
Страдалец……………………………………………..117
Доча…………………………………………………   120
Беженка……………………………………………….130
Картежник…………………………………………….134
Девочка………………………………………………. 138
Старичье………………………………………………142
Я – президент…………………………………….       157
Господин от культуры……………………………..   162
Послания богу………………………………………   166
На крючке………………………………………….… 168
Чужая страна……………………………………..….. 173
Проданная душа……………………………………   178
Тайная встреча………………………………………. 182
Женская боль………………………………….……   187
Соблазны……………………………………………   196
Грешник………………………………………………202
Романтик……………………………………………   206
Бескорыстные………………………………………   208
Семейка……………………………………………..   212
Хозяин Камы………………………………………..   218
Соответствие……………………………….……….   223
Вояка…………………………………………………. 228
Снова на землю……………………………………….232

ПОВЕСТИ
Голос свыше…………………..…………………….   234
Пожар на заказ………………………………………. 255
Убить депутата……………………………………… 281
Бункер для падишаха……………………………….. 323
Стрела в вечность…………………………………… 380
Поиск музы………………………………………….. 406
Укус хищницы………………………………………. 439
Жажда счастья………………………………………. 487
Хозяин луны…………………………………………. 509
Бизнесменша………………………………………… 543
Юность олигарха……………………………………. 571




















В эту книгу я включил произведения разных лет, стараясь рассказать обо всем, что есть в нашей противоречивой жизни. О политиках и олигархах, о бизнесменах и интеллигенции, о рабочих и крестьянах, о мужчинах и женщинах, о детях и стариках, сельчанах и горожанах, мудрых и наивных – все они имеют право сказать моими устам о своей правде, как они ее понимают… Как оно и бывает в жизни, я сказал о них с шуткой и иронией, с горечью и состраданием, с болью и недоумением, но всегда с искренним желанием помочь. Книга получилась солидной, но это лишь очень небольшая часть написанного мной. Нет в ней публицистики, философских эссе, детских стихов и рассказов, пьес, верлибров и много чего другого – так что ждите продолжения!
Родился я в селе Ижевка, что стоит на берегу Камы, недалеко от Елабуги, много лет уже живу в Набережных Челнах. Учился в Казани, Елабуге, в Челнах, занимался бизнесом, издавал газеты, автор многих книг, член СП России…
               
                М. Гоголев




Гоголев Михаил Николаевич

«ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЛЮБВИ»

Литературно-художественное издание
Авторских печатных листов 42
Редактор Я. Самов
Набор М. Николаев
Корректура Г. Михайлов
Оформление автора
По всем вопросам звонить 8.902.719.14.16

Формат 70 х 100 1/16, тираж 1000 экз.
Бумага газетная. Печать офсетая.


Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных диапозитивов в ОАО «Дом печати – ВЯТКА»
610033, г. Киров, ул. Московская, 122