Путь к трону

   В Митаве, на речном острове, образованным рекой Лиелупе и её притоками когда-то стоял рыцарский замок, теперь на его месте высится дворец герцогов курляндских.
   Вечер 18 января 1730 года, за окном валит снег большими хлопьями, холодно. В зале у камина сидит племянница покойного русского царя Петра I, вдова герцога курляндского Анна Иоанновна и её камергер Эрнст Иоганн Бирон. Камергер в переводе с немецкого языка означает дворянин комнаты, по-русски – спальник. Спальник обязан дежурить в комнате государя, раздевать и одевать его. Вообще-то у государыни это должна делать камеристка, но Анны и Эрнст состояли в особых отношениях, интимных, они были аманаты, как тогда выражались. У камергера, как и положено, имелись жена и трое детей. Говорили, что младшего ребёнка, Карла, родила сама Анна.
    Герцогиня и её камергер сидели вдвоём у камина, придворные дамы и пажи были отпущены.
   Стройный черноволосый тридцати девятилетний красавец Бирон читает вслух французский роман. Он переводит его с французского на немецкий язык, а с немецкого языка на русский в надежде, что у слушательницы хоть какие-то французские и немецкие слова отложатся в памяти. Зря старается. Не давались Анне Иоанновне иностранные языки. И как не бился её учитель Иоганн Остерман, старший брат нынешнего российского вице канцлера Андрея Остермана, ничего не получилась. Не овладела царевна ни танцами, ни французским, ни немецким языками. Ну, не дано. По-французски знала только вonjour, pardon, s'il vous pla;t и ещё несколько выражений. Немецкий язык в юности знала точно также, но восемнадцатилетние пребывание среди немцев в Курляндии не прошло даром: немецкий язык с горем пополам одолела. Правда, говорила она на нём с чудовищным акцентом и с ошибками, поэтому прислуге было проще овладеть русским языком, чем разбирать, что хотела сказать герцогиня курляндская.
   В прочем, первоначально она не очень нуждалась в немецком языке, так как вместе с ней в Митаву прибыл Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин, назначенный Петром I гофмейстером, то есть управляющим Курляндским герцогством. Он оградил Анну от всех хлопот.
   Анне Иоанновне не повезло в жизни. В семнадцать лет она вышла замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма и в семнадцать лет и овдовела. Герцог умер по дороге в Митау. Обвенчалась она с ним 11 ноября 1710 года, а овдовела 21 января 1711 года. Анна вернулась домой сразу же после похорон мужа, но царь Пётр не позволил своей племяннице жить в Москве. С 1712 года она жила в Курляндии в Митаве.
   С Петром Михайловичем жила Анна как за каменной стеной. И грешила с ним. Что поделаешь? Вдовье дело такое, даже в русской деревне её не осудили бы, что уж говорить про европейские дворы. Характер у Бестужева, правда, тяжёлый и до женского пола гофмейстер уж очень охочь, жаловались на него. Но Анна привыкла ко всему этому. За то, какая ни на есть, а он защита и опора в этом чужом краю.
   А в 1726 году, внебрачный сын польского короля Мориц Саксонский вознамерился стать герцогом Курляндским. Он лично прибыл в Митаву к Анне с предложением руки и сердца. Это предложение абсолютно не понравилось Пруссии, Австрии и России, а особенно светлейшему князю Александру Меншикову, который сам хотел стать герцогом Курляндским. За, были только дворяне Курляндии и Анна. Анна обратилась за помощью к государыне-тётушке, матушке-царице Екатерине Алексеевне с которой у неё были прекрасные отношения. Но интересы России и матушки-императрицы превыше всего. В результате ни Мориц Саксонский, ни Александр Меншиков не получили герцогство Курляндское, а летом 1727 года Меншиков, обиженный на всё и всех, отозвал из Митавы Петра Бестужева-Рюмина. Анна сильно переживала, пыталась вернуть престарелого любовника (он старше её на 29 лет), но ничего не получилось и осенью того же года она утешилась в объятьях красавца Бирона.
   Анна Иоанновна задумчиво смотрела в окно. Она высокая статная черноволосая женщина, смуглая кожей, хорошо сложена, круглолицая, как большинство Романовых, не дурна собой, но не сказать, что красива. Глаза её карие тёплые, но когда была не в духе или сердилась на кого, становились страшными.
   Анна почти не слушала роман, а вспоминала яблочные и вишнёвые сады родного Измайлова, посаженные ещё при деде Алексее Михайловиче. Как они красиво цвели белым цветом по весне! Их лепестки сплошь покрывали пруды, когда они отцветали.
   Анна вздохнула. Не нравилось ей в Курляндии, совсем не нравилось. Она вспомнила как дядя, царь Пётр Алексеевич вывез в Шлиссельбург всю свою «фамилию», как он изволил выразиться на иностранный манер. В Шлиссельбург приехали три сестры Петра – Федосья, Марья и Наталья, две снохи, вдовы братьев Петра  царей Фёдора и Ивана, царица Марфа Матвеевна и царица Прасковья Фёдоровна. Последняя взяла с собой трёх дочерей – Екатерину, Анну и Прасковью. Анне тогда исполнилось пятнадцать лет.
   На яхте шли до Санкт-Петербурга. Царственных женщин изрядно укачало. Анне местность не понравилась. Болота, чахлые сосны, серое небо над серой Невой, грязь, слякоть, холодный влажный ветер и почему дядя называет это место «парадизом», то есть раем, было не понятно.
   Митава не многим лучше. Здесь до моря тридцать вёрст и оттуда прилетает тот же холодный влажный ветер, и те же серые тучи ходили на севере, лето прохладное, зима тёплая слякотная, если она вообще бывает.
   Через десять дней Анне исполниться 37 лет. Она смирилась, что ей до конца жизни прозябать в этой Богом забытой Митаве. Когда-то давно Тимофей Архипович, юро;дивый маменьки, напророчил Анне трон и корону. И вот она на троне и в короне герцогов Курляндских и Семигальских. Правда, тогда все решили, что это будет трон московских царей и искренне посмеялись. Юро;дивый, что с него взять?
   Анна с нежностью посмотрела на Бирона: «Старается».  И как она раньше не замечала его, ведь он давно при ней. Заслонил его Бестужев.
   - Эрнст, пойдём в опочивальню. Поздно уже, наверное.
   Бирон улыбнулся, пожал плечами и отложил книгу в сторону.
   - Слушаюсь, Ваша Светлость.
   
   Через два часа Эрнст Бирон оставил сладко спящую Анну и направился в свои покои, к жене. Он искренне считал, что женщин обижать нельзя: одну ночь он проводил с Анной, другую с женой.
   Жена его, придворная дама герцогини, Бенигна Готлиба, урожденная Тротта фон Трейден относилась к связи между Эрнстом и герцогиней как к служебным обязанностям мужа. Собственно она его к ним и подтолкнула. Бенигда сильно сутулая, а не горбатая, как болтали злые языки, и обладала большой пышной грудью, что не могло не нравиться Бирону. И ещё она умная женщина. И как показали дальнейшие события, Бенигна оказалась права: её муж и её сын стали герцогами Курляндскими, а она, соответственно, герцогиней. Её семья в целом прожила безбедную жизнь благодаря этой, в общем-то, порочной связи.
   Обитатели замка герцогов Курляндских в Митаве спокойно спали и не знали, что в эту ночь в далёкой Москве круто меняется их судьба.

   В далёкой заснеженной Москве в Немецкой слободе в Лефортовском дворце толпились вельможи Российского государства как светские, так и духовные. Высшее дворянство собралось на свадьбу юного императора Петра Алексеевича с Екатериной Алексеевной Долгоруковой, которая должна была состояться как раз 19 января. Но у собравшихся, как оказалось, больше шансов было попасть на похороны.
   Юный император по обычаю, идущему от Петра Великого, являлся полковником Преображенского полка. Он лихо 6 января прошёлся маршем во главе полка по Красной площади, потом стоял на литургии у «иордани» на Москве-реке. Вечером император стал жаловаться на головную боль. Обыкновенная простуда, но доктор прописал постельный режим. Через два дня к простуде прибавилась оспа. Царедворцев это встревожило, но не сильно, надеялись, что молодой организм царя справиться с болезнями, но к вечеру 17 января, поняли, что может и не справиться.
   Особенно больно было клану князей Долгоруковых. Столько усилий, что бы породниться с царской фамилией и всё зря. С отчаянья они составили от лица царя завещание, где власть переходила к государевой невесте Екатерине Долгоруковой, но подписать его не удалось. Брат невесты Иван Долгоруков, друг и фаворит императора, мастерски подделал подпись царя на одном экземпляре. Вопрос в том – как это воспримет общество, если его предъявить?
    В полузабытье четырнадцатилетний император Пётр Алексеевич поднялся с подушек, приоткрыл глаза и махнул рукой:
   - Запрягайте сани, хочу к сестре…
   Силы покинули императора, он в изнеможении закрыл глаза.
   Отлетела к Богу душа юного императора.

   Священник благоговейно перекрестился: он много раз видел таинство смерти, ошибиться не возможно – император уехал к своей сестре Натальи, умерший год назад от кори.
   Смерть императора ждали, но надеялись в глубине души на чудо, чуда не произошло. По дворцу тут же пронёсся вздох толи облегчения, толи горя. Мужская линия царской династии Романовых оборвалась в ночь на 19 января 1730 года.
   Члены Верховного Тайного Совета ждали этого события с нетерпением и ужасом. Наконец, свершилось то, чего больше всего боялись.
    Верховники бегло перекрестились и закрылись в ближайшей от покоев императора комнате решать судьбу России.
   Верховников всего пятеро: двое князей Долгоруковых – Алексей Григорьевич и Василий Лукич, князь Дмитрий Михайлович Голицын, Гаврила Иванович Головкин и сподвижник Петра I вице канцлер  Хайнрих Иоганн Фридрих Остерман, которого русские называли просто Андрей Иванович. Но 18 января срочно в состав Верховного совета ввели генерал-фельдмаршалов, командиров гвардейских полков Михаила Михайловича Голицына и Василия Владимировича Долгорукова. Без них чего бы то ни было решать, ну, ни как не возможно.
   В комнате заперлись шестеро членов Верховного совета, про Андрея Ивановича Остермана как-то забыли. Он где-то во дворце, но искать его не стали. И ещё пригласили Ивана Алексеевича, сына Алексея Григорьевича, главы клана князей Долгоруковых. Благодаря именно дружбе Ивана с царём и поднялись князья Долгоруковы.
   Алексей Григорьевич сразу же предложил сделать наследницей престола свою дочь Екатерину Алексеевну, невесту покойного императора.
   - Нет, - отклонил предложение Дмитрий Михайлович Голицын, - она хотя бы была бы женою, да лучше всего не праздной, а беременной, тогда – да. До рождения и совершеннолетия наследника.  А так – нет.
   - Кто же знал, что он на крещенском параде в лёгком мундирчике во главе полка пойдёт, простудиться да заболеет? – сказал Алексей Долгоруков.
   - Мальчишка, - сказал Голицын, - следить надо было. Крещенские морозы, а он в лёгком мундире.
   - Как тут уследишь? Император капризный, избалованный, Царство ему Небесного, - Алексей Григорьевич перекрестился. – Четыре часа на морозе простоял, а тут ещё оспа. Но завещание же есть.
   - Так не подписанное же, - парировал Голицын насмешливо.
   Он догадывался о происхождении завещания.
   - Почему не подписанное? – встрял Иван Долгоруков. – Есть и подписанное.
   - Твоей рукой, Иван, озорства ради. Не пойдёт. Долго сочиняли-то завещание сие?
   - Почему не пойдёт, Дмитрий Михайлович? – сказал Алексей Григорьевич. – Кто об этом знает, кроме нас?
   - Что-то вы, ребятки, не то затеяли, - сказал Василий Владимирович Долгоруков. – Неслыханное на свете дело вы затеваете. Нас и побить могут, а то и вовсе убьют. Чтоб обрученной невесте быть российского престола наследницею!? Кто захочет ей подданным быть? Не то, что чужие, но даже прочие нашей фамилии у неё в подданстве быть не захотят. Заикнись я только в полку об этом, меня тут же на штыки поднимут и не посмотрят, что я их командир. Если уж и бабу на престол, то хотя бы дочь царя. Нам другого ничего и не остаётся, как из царских дочек себе императрицу выбирать.
   - Какого царя? – спросил Василий Лукич Долгоруков. – Их два было: Иван и Пётр.
   - Да хоть какого, - сказал Василий Владимирович, - кучу девок нарожали, а парни у них как-то не задались.
   - Ага, Лизку, на пример, - сказал Алексей Григорьевич, - двадцать лет, а ума нет. В голове только танцы да развлечения.
   - А вашей Катьке восемнадцать. Лучше что ль? – сказал Гаврила Головкин.
   - Наша серьёзней, - возразил Алексей Григорьевич, - что бы блуд себе позволить – ни-ни.
   - Елизавета Петровна незаконнорождённая, - напомнил Василий Лукич Долгоруков. – Пётр Алексеевич и Екатерина Алексеевна обвенчались после её рождения.
   - Какая разница, - сказал Дмитрий Голицын, - потом-то обвенчались. Не в этом дело. Лишь бы из нашей воли не выходила.
   - Вот в этом вся и трудность, - сказал Василий Лукич.
   - А если сынка покойной Анны Петровны, - предложил Михаил Голицын, - Карла Петера Ульриха Голштинского?
   - Нет, - сказал Алексей Григорьевич, - мальчишке всего полтора года, да и отца его Фридриха Вильгельма ели выперли отсюда. Уж очень он хотел занять престол Российский. Нет, нет, пусть живут в своём Киле.
   - По завещанию царицы Екатерины Алексеевны, если Пётр умрёт бездетным, - сказал Василий Владимирович, - то должна ему наследовать Анна Петровна или её потомки. А её потомок как раз и есть этот Пётр Ульрих. Пётр III.
   - Немец, - уточнил Алексей Григорьевич.
   - Наполовину, - ответил Василий Владимирович.
   - По вере – немец, - отрезал Долгоруков.
   - Перекрестим, - не унимался Василий Владимирович.
   - Нет уж, - решительно сказал Алексей Григорьевич, - давайте забудем о завещании этой лифляндской портомойки и выберем из своих царевен. Пётр Великий никогда их царевнами не величал, а только Ивановнами, ну, да Бог ему судья.
   Алексей Григорьевич искренне надеялся, что из царевен никто не подойдёт и можно опять предложить на царство свою дочь.
   - Они хотя бы русские, - согласился с ним Гаврила Головкин.
   Дмитрий Голицын встал и торжественно заявил:
   - Братья мои! Господь, чтобы наказать нас за великие грехи, которые совершались в России больше, чем в любой другой стране мира, особенно после того, как русские восприняли модные у иностранцев пороки, отнял у нас государя, на которого возлагались обоснованные надежды. А так как Российская империя устроена таким образом, что необходимо, не теряя времени, найти ей правителя, коего нам нужно выбрать из прославленной семьи Романовых и никакой другой. Поскольку мужская линия этого дома полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и выбрать одну из дочерей царя Ивана — ту, которая более всего нам подойдет. Они все русские и благородных кровей, рождённые в законе от венчанных родителей, а не от портомойки лифляндской.
   В закрытую дверь постучали.
   - Кому это неймётся? – недовольно промолвил Алексей Григорьевич, - здесь судьба Российского царства решается, а они стучаться.
   В дверь настойчиво забарабанили двумя кулаками.
   - Да кто ж это такой упорный? – недоумевал Алексей Григорьевич.
   - Знамо кто, - ответил Головкин. – Андрей Иванович Остерман, больше не кому.
   - Вот пусть за дверью постоит, - сказал Алексей Григорьевич. – Здесь судьба Великой Православной державы решается! Нечего тут лютеранам всяким делать.
   - Пётр Алексеевич говаривал, - сказал Головкин, - что неважно крещён или обрезан, лишь бы дело разумел.
   - Да Пётр Алексеевич много чего говорил. «Знатность по годности считать», эко чего выдумал. И нагнал на нашу голову немцев всяких, голландцев да норвежцев и, прости Господи, жидов. Не развернёшься. Плюнешь – в немца попадёшь. А ты ещё, Василий Владимирович, хотел немца на нашу шею посадить. Нет уж, обойдёмся русскими бабами. А Остерман пусть за дверью стоит, с него не убудет, решение мы ему потом сообщим.
   - «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят», - процитировал Василий Лукич Евангелие от Луки.
   - Аминь. Что ж давайте искать, господа, - сказал Дмитрий Михайлович.
   Заседал Верховный совет долго, перебрали всех представительниц династии Романовых и все не подходили по разным причинам. Остерман всё это время сидел под дверью, изредка барабаня в неё.
   Около восьми часов утра Дмитрий Михайлович Голицын сказал:
   - Господа, мы забыли ещё про одну.
   - Кого же это? – насторожённо спросил Алексей Григорьевич.
   - Герцогиню Курляндии Анну Иоанновну. Она вдова и уже двадцать лет как не при дворе. Здесь она ни кого не знает, не с кем не связанна.
   - Но письма писала постоянно и всем, - возразил Алексей Григорьевич.
   - Да что письма? Это пустяки. Герцогиня ещё в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту её сердца и прочие её прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю её самой достойной, чтобы править нами.
   Верховники задумались.
   В общем, она всех устраивала. Или почти всех.
   - Я против, - сразу же сказал Алексей Григорьевич. – Она живёт среди немцев. И аманат у неё немец – Бирон. В Москву их ещё притащит. Будет она в нашей воле – как же!
   - А мы их сюда не пустим, особенно Бирона, - сказал Дмитрий Голицын, - это в нашей воле.
   Василий Владимирович встал и воскликнул:
   - Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!
   Все были с ним согласны и дружно прокричали: «Виват!» И за дверью Остерман закричал «Виват!» и ещё «Ура!»
   - Да впустите вы его, - недовольно сказал Алексей Григорьевич, - что он там надрывается? С немцами пора начинать дружить.
   - Не надо так мрачно, князь Алексей, - сказал Дмитрий Голицын и пошёл открывать дверь.
   - Ба! – сказал он притворно-радостно. – Андрей Иванович!? А где ты пропадал? Мы тебя искали.
   - Екатерина Алексеевна ваша, упала в обморок, увидев мёртвого жениха.
   Алексей Григорьевич вскочил с места.
   - Да всё уже, князь, - замахал руками Остерман, - всё, привели её в чувство.
   - А сегодня днём у них должна быть свадьба, - сказал больше с досадой, чем с грустью Иван Алексеевич.
   - Увы, молодой человек, увы, - развёл руками Остерман. – В честь чего «Виват»?
   - В честь императрицы нашей Анны Иоанновны, - ответил Дмитрий Голицын с некой гордостью.
   - Достойный выбор, - согласился Андрей Иванович.
   - Согласитесь, Андрей Иванович, - доверительно сказал Голицын, взяв Остермана под руку и поведя его по комнате, - что Пётр Алексеевич выбрал Европу для России, как пример для подражания. Что бы взять от европейцев всё лучшее.
   - Это так, - осторожно согласился Остерман, не понимая, куда клонит Дмитрий Голицын.
   - Пётр Великий назвал шведов нашими учителями.
   - Я помню, - согласился Остерман.
   - Почему бы нам не поступить так же как наши учителя? После смерти Карла XII на трон Швеции взошла его сестра, отказавшись от абсолютной власти. А вся полнота власти у Высшего Совета королевства. Почему бы нам не поступить так же. Верховный Совет уже есть, и вы в нём, Андрей Иванович, состоите. У Верховного Совета и будет вся полнота власти. Конституционная монархия – это прогрессивно. Она есть в Англии и Голландии.
   - У вас есть конституция? – удивился Остерман.
   - Я напишу, - заверил его Голицын.
   - Не знаю, подойдёт ли это России?
   - Почему не подойдёт? Всякие немецкие штучки подошли, а конституция не подойдёт? Подойдёт. Главное, что мы воли себе прибавим. Монарху можно дать два-три голоса в Совете.
    - Это хорошо, - сказал Остерман, не пояснив, что конкретно «хорошо».
    - Воли-то мы себе прибавим, - сказал Василий Лукич, - а удержим ли?
    - Удержим, право слово, удержим, - уверенно сказал Голицын, - почему бы нам не удержать? Только нам надобно прописать некоторые пункты, обязательства императрицы, так сказать. Кондиции. И что бы она их подписала. Что написано пером не вырубишь топором. Что бы всё было по закону, как в Европе.
    - Россия не Европа, - сказал Алексей Дмитриевич, - и законы в ней не всегда обязательно подлежат к исполнению.
   - А надо, князь, что бы всегда было, - сказал Голицын.
   - А если Анна Иоанновна не согласиться? – сказал Василий Лукич. - Или дворянское общество?
   - А мы представим Анне Иоанновне кондиции как волю общества. А обществу после подписания, представим кондиции как волю императрицы.
   - Это жульничество, - заметил Василий Владимирович.
   - Да, - согласился Голицын, - но во благо Отечества. Вы, Андрей Иванович, поможете нам составить кондиции?
   - О, нет, - ответил Остерман, имитируя сильный немецкий акцент - я русские обычаи не так хорошо знаю.
   - Но вы давно в России.
   - И тем не менее. Здесь дело важное для России и иноземцам в нём принимать участие не следует. И, кроме того, после всех этих волнений, я что-то стал плохо себя чувствовать, поеду домой отлёживаться.
   Составление кондиций решили отложить на несколько часов: вздремнуть, а потом со свежей головой собраться вновь, написать кондиции и с ними отправить делегацию в Митаву к Анне Иоанновне.

   Андрей Иванович Остерман направился не домой, а к графу Густаву Рейнгольду Лёвенвольде.
   - Император умер, Хайнрих? – Лёвенвольде встретил Остермана догадкой.
   - Да, Густав. Верховный совет избрал императрицей Анну Иоанновну.
   - Герцогиню Курляндскую? Это хорошо, Хайнрих. У неё в фаворитах Эрнст Бирон. Мы единоверцы, а единоверцам надо помогать. Мы поможем ему, а он поможет нам. Это новые земли, чины, награды.
   - Всё это так, Густав. Я собственно и хотел её предложить Верховному Совету. Слава Богу, они без меня справились. Но Верховный Совет хочет ограничить в самодержавии императрицу, а Бирона и вовсе не пустить в Россию. Они хотят, что бы Анна подписала некоторые кондиции, ограничивающие её в самодержавии. Править будет Верховный Совет, а верховодить им будет князь Голицын Дмитрий Михайлович, как самый хитрый.
   - Как он считает?
   - Да.
   - Это печально, Хайнрих. Боюсь, что если всё будет так, то чины и награды будет добывать гораздо сложнее. Что же нам делать?
   - Немедленно послать гонца к твоему брату Карлу в Лифляндию. Его поместье недалеко от Митавы?
   - Там всё недалеко.
   Братья Лёвенвольде остзейские немцы из Лифляндии, то есть такие же подданные Российской империи как какие-нибудь чуваши или башкиры. После того, как земли Эстляндии и Лифляндии вошли в состав Российской империи, русские дворяне остзейским немцам доверяли больше, считая их равными себе, в отличие от всяких выскочек типа вестфальца Остермана, подобранного Петром Первым где-то в Германии, толи в Вене, толи ещё где-то. На Неметчине так много всяких графств, герцогств, курфюршеств и рейхов, что запутаться в них не мудрено.
   - Вот и хорошо. И дать ей совет – подписать кондиции.
   - Подписать? Ты в своём уме, Хайнрик?
   - В своём, Густав, - Остерман с усмешкой посмотрел на младшего товарища. - Главное, что бы она стала императрицей. После бумагу будет нетрудно разорвать. Не думаю, что русские дворяне обрадуются власти аристократов. Я думаю, что мы здесь в Москве найдём способы вернуть всё в прежнее состояние. Русские люди самовольные, думаю, что подбить их к бунту против верховников труда не составит.
   - И когда отправлять?
   - Немедленно. Я думаю, что скоро верховники догадаются перекрыть все выходы из Москвы.
   Не прошло и часу, как из ворот усадьбы Лёвенвольде выехал гонец в крестьянской одежде в сторону Риги на санях, запряжённых двойкой лошадей. Дорога ему знакомая, уже несколько раз ездил, на Волоколамск, Великие Луки, а там и до Лифляндии рукой подать. Приказано было лошадей не жалеть, денег тоже. Подо Ржевом выскочили какие-то из леса с вилами, топорами. Одного огрел кнутом по рукам, другому выстрелил из пистолета в лицо. Отстали. К усадьбе Карла Лёвенвольде он подъехал утром 23 января.
   Карл Лёвенвольде прочитал письмо и приказал закладывать сани. Гонца приказал накормить, напоить и уложить спать, он его наградит, когда вернётся, заслужил.

   После полудня граф был в замке Курляндских герцогов. Хозяева замка встретили его в каминном зале.
    Граф Карл Густав Лёвенвольде зашёл в зал весь красный с мороза, поклонился Бирону, припал к руке герцогини.
    - Герцогиня, - сказал граф, - самодержец Всероссийский Пётр Второй умер в ночь на 19 января.
   - Царство ему Небесное, - Анна перекрестилась.
   Анна императора Петра почти не знала, знала, что у него должна была быть свадьба, на которую её не пригласили, знала, что он заболел. Жалко, конечно, мальчика. Известие неожиданное.
   – Почему вы знаете, граф?
   Лёвенвольде вопросительно посмотрел на Бирона. Тот понял и повелительно махнул рукой, придворные дамы и прочие удалились.
   - Прибыл тайно гонец из Москвы от моего младшего брата Густава Рейнгольда, герцогиня.
   - Почему тайно? – насторожилась Анна. - Что-то ещё, граф?
   Бирон впился глазами в Лёвенвольде.
   - Да. Сюда едет делегация от Верховного Тайного Совета, скоро они будут здесь, в Митаве.
   У Анны Иоанновны забилось сердце от волнения.
   - И с чем же они сюда едут?
   - Они едут предложить вам, герцогиня, взойти на престол России. Но они хотят, что бы вы подписали некоторые кондиции, ограничивающие ваше самодержавие в пользу верховников.
   - А я у них куколкой буду? – нахмурила брови Анна Иоанновна
   - Да, герцогиня.
   - Это точно, Карл? – уточнила Анна Иоанновна.
   Она не знала, как себя вести в такой ситуации. Гордо отказаться и гнить в этой глуши до старости, или, всё-таки, согласиться и стать куклой в руках Верховного Совета?
   - Точно, герцогиня. Брат узнал это от Хайнриха Остермана, которого русские зовут Андреем Ивановичем. Он собственно и просил брата направить гонца к вам.
   - Что же нам делать?
   Анна посмотрела на Бирона, а он, в свою очередь, на Лёвенвольде.
   - Остерман советует принять кондицию, - сказал Карл Густав, - Её, после коронации и порвать можно. Верховники, сказал Хайнрих, не считаются с дворянством России. Власти их дворяне не захотят, а, значить, власть верховники не удержат. Остерман в этом более чем уверен.
    - А если, нет, Карл?
    - Вы, Эрнст, не знаете, кто такой Хайнрих Остерман? Это умнейший человек. Вас, кстати, верховники видеть в Москве не хотят.
    - Мне ехать одной?
    - Да, но в Москве вы будете не одна, фрау Анна. Там ваши сёстры и ещё мой брат и Остерман. Когда власть будет в ваших руках, вы можете приблизить к себе кого угодно. Хоть Бирона, хоть Бестужева.
    - Не надо так говорить, граф, - недовольно произнёс Бирон.
    - Это всего лишь шутка, Эрнст.
   Через какое-то время граф Лёвенвойде ушёл. Анна и Бирон остались одни.
   - Домой хочу, Эрнестушка, - с тоской сказала Анна, - на Москву в Измайлово. Надоела мне ваша Курляндия хуже горькой редьки. И нищета эта. Подпишу, что они там просят и уеду. Яблок наших измайловских хочу. Уеду. Карлушу нашего с собой возьму. С ним мне будет спокойнее. Без него не поеду.
   - А я, Анхен? – спросил Бирон. – А мы?
   - На трон взойду, перетащу всё твоё семейство в Москву.
   Анна вдруг усмехнулась.
   - А прав был Архипыч: быть мне царицей на Москве. Ах, Биронушка, как мне хочется выйти из собора под звон колоколов в императорской короне на голове. То-то Лизка завидовать будет, - сказала она злорадно, - эта выбл…
   - Анхен, - оборвал её Бирон, - это грубо, лучше бастард. Э-э… как сказать? Бастардка. Учись выражаться более благородно, э… более галантно. Всё-таки, ты будущая императрица.

   - Мы поедем в Москву, Эрнст? – поинтересовалась у мужа Бенигна.
   - Нет. Поедет одна Анна, Карлушу берёт с собой.
   - А мы?
   - Если сложиться всё как надо, мы приедем позже.
   - А если – нет.
   - Быть в Митаве наместником герцогини Курляндской тоже не плохо.

   Члены Верховного Тайного Совета 19 января спали мало. Они написали-таки пункты кондиций, письмо в Митаву, собрали в Кремле на чрезвычайное собрание всех высших чинов государства и дворян, прибывших на свадьбу, где объявили о решение призвать на престол герцогиню Курляндии и Семигалии Анну Иоанновну. Возражений это у дворян не встретило, наоборот, это решение было одобрено всеми присутствующими на собрании.
   Верховники приказали перекрыть все выходы из Москвы на всякий случай, составили делегацию от Верховного Совета в Митаву. И в ночь на 20 января  делегация, куда входили князь Василий Лукич Долгоругов, Михаил Михайлович Голицын и генерал-майор Михаил Леонтьев.
   И как Верховный Совет не таился, но 20 января о затеи верховников ограничить самодержавие вся Москва каким-то чудом узнала. И вся дворянская Москва забурлила, заговорила возмущённо, ещё не зная на сколько всё правда.
 
   Утром 25 января делегация Верховного Тайного Совета подъехала к замку герцогов Курляндских.
   Делегацию приняли в тронном зале дворца. Анна молча выслушала известие о кончине Петра Второго, после чего произнесла несколько дежурных фраз. «Изволила печалиться о представление Его императорского величества», как потом напишет Василий Лукич.
   Также молча Анна Иоанновна выслушала пункты кондиций и, выслушав, написала внизу листа: «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать. Анна».
   Всё, дело сделано. В душу Василия Лукича закралось не хорошее предчувствие: «Слишком, как-то, всё просто». Но он отогнал от себя всякие такие мысли. А что, собственно, не так? Не она, так другая. А так хотя бы она из опостылевшей ей Курляндии вырвется. Но тревога не прошла.
   Отъезд назначили на 29 января, сразу после дня рождения Анны.
   Долгоруков 28 января сел собственноручно писать письмо на Москву от имени Анны Иоанновны. 
   Генерал-майор Михаил Леонтьев поехал вперёд с подписанными Анной кондициями и письмом к подданным. Прибыл он в Москву 1 февраля.
   На следующий день, 2 февраля, Верховный Тайный Совет собрал в Кремле дворянское собрание. На нём радостный Дмитрий Михайлович Голицын зачитал пункты кондиций, подписанных Анной и письмо Анны, написанное Долгоруковым от её имени.

   «Понеже по воле всемогущего бога и по общему желанию российского народа мы по преставлении всепресветлейшего державнейшего Великого государя Петра Второго, императора и самодержца всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит; того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:
1) Ни с кем войны не всчинять.
2) Миру не заключать.
3) Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.
4) В знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета
5) У шляхетства живота и имения и чести без суда не отымать.
6) Вотчины и деревни не жаловать.
7) В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного Тайного совета не производить.
8) Государственные доходы в расход не употреблять – и всех верных своих поданных в не отменной своей милости содержать.
А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской».

    Наступило трагическое молчание. Потом послышалось растерянное и где-то даже испуганное шушуканье. В коридорах стояли вооружённые гвардейцы.
   Дмитрий Михайлович встал и бодро провозгласил:
   - Господь подвигнул государыню написать сие. Отсель счастливая и цветущая Россия произрастать будет. И сыны Отечества будут совместно искать общей пользы и благополучия государству.
   Шушуканье прекратилось, но восторга по-прежнему не было. И в наступившей тишине чей-то дребезжащий старческий голос полушёпотом промолвил:
   - Чудно как-то, уж и не ведаю из чего на мысль государыни пришло такое писать?
   Собрание разом вздохнуло свободно, и всем одновременно пришла на ум одна и та же мысль – жульничают верховники чего-то.
   Вперёд вышел князь Алексей Михайлович Черкасский и провозгласил:
   - Всё сие неожиданно для дворянства. Разрешите господа Верховный Тайный Совет обдумать на свободе мне и всей братии положение сие.
   - Пусть думают, - шёпотом сказал Голицыну граф Головкин, - авось и заболтают всё, понедоумевают малость и согласятся с нами. 
   - Воля ваша, Алексей Михайлович, - спокойно сказал Голицын, - дворянство наше может размышлять о том на свободе.
   Дворяне расходились из Кремля озадаченные и возмущённые.
   - Ишь, какие. Они обманули государыню именем народа, а именем государыни обманывают народ.
   - Как мошенники на Москве шапки с мужиков срывают, так и они хотят с государыни корону сорвать.
   - Загребут власть Долгоруковы да Голицыны. Надолго загребут.
   - Надо что-то делать, господа, надо что-то делать.
   Остерман и Лёвенвольде оказались не у дел. Никого подбивать ни на что не надо было. Стихийно стали возникать тайные общества. Там, где собирались больше трёх дворян, считали, что создали тайное общество. Остерман и Лёвенвольде примкнули к самому сильному, по их мнению, обществу князя Черкасского.
   Русские дворяне так разошлись, что впору их успокаивать, столько написали проектов государственного устройства и проектов довольно-таки смелых, что проект верховников где-то затерялся и стал никому не нужным.
   - Этак они, гляди, и самодержавие свергнут, - ворчал Остерман.
   Собирались ночами во дворце князя Черкасского. Шумели страшно. Возмущались действиями верховников.
   - Верховники расширили Совет, да кого ввели-то? Голицына да Долгорукого – своих.
   - Написал князь Голицын конституцию, палаты какие-то придумал, сравнял дворян с купцами, да оба сословия от дел государственных и отстранил. Верховный Совет править будет, даже не государь.
   - Они-то может всё делают и на пользу государству, да только всех остальных дворян ни во что поставили, за дурачков посчитали.
   Это было самое обидное для дворян.
   - Мы князья Черкасские, - говорил Алексей Михайлович, - конечно не Рюриковичи, как Долгоруковы и не Гедиминовичи, как Голицыны, но род свой древний, от султанов Египетских ведём. Разве мы не достойны быть в Совете?
   - Вся шляхта русская достойна. Не должны Россией две фамилии править, пусть хоть и знатные. По справедливости надо!
   - Челобитные кому подавать, если их там много будет? Пока всех обойдёшь, ноги по колено сотрёшь.
   - Леготу надо дворянству. Что такое всю жизнь служить? А хозяйство как же, поместье? Без хозяина дом сирота!
   - Такие дела, как государственное устройство, - сказал князь Черкасский, - просто так, за здорово живёшь, не решаются. Ну как же можно этаким манером подобные дела делать?! Тут всё обдумать надо не спеша. Столь важное дело требует многого и долгого рассуждения. Надо собрать учредительное дворянское собрание, человек сто, и на нём всё решить. А Верховный Тайный Совет отменить.
   - Так будет у нас государь или нет?
   - Государыня.
   - Хорошо, пусть так.
   - Вот это и надо решить, - сказал Черкасский.
   - Может не надо ничего решать? Анна Иоанновна баба добрая.
   - Да, Бестужев рассказывал.
   - Не надо бы так о государыне.
   - Да молчу, молчу, вырвалось.
   Остерман шепнул на ухо радостно Лёвенвольде:
   - Мне кажется, Густав, дворяне тайно желают доброго царя.
   - Зачем же они тогда всю эту демократию разводят?
   - Да кто их знает? Думаю, тут, что гвардия решит, так и будет. Видишь, как раскричались. А когда в Кремле в коридорах солдаты стояли, все эти дворяне только шептались между собой. Надо гвардию поднимать. Как она решит, так и будет. Как Меншиков Александр Данилович поступил пять лет назад. Избрали портомойку лифляндскую, а за ней светлейший князь. Вот как такие дела делаются. Надо искать кого-то в гвардии.
   - Что там искать? Семён Салтыков кузен Анны, майор Преображенского полка.
   - Верно, Густав, верно. Приведи его сегодня ко мне.

   На перекрёстках улиц и площадях Москвы прочитали манифест.
  «Общим желанием и согласием всего российского народа на российский престол избрана по крови царского колена тетка Его императорского величества Петра Алексеевича, государыня царевна Анна Иоанновна, дщерь великого государя царя Иоанна Алексеевича. Чего ради к Ея императорскому величеству, чтоб изволила российский престол принять, отправлены с прошением. Анна Иоанновна соизволила согласиться и сейчас обретается в пути».
    Москвичи выслушали манифест, кивнули и занялись своими повседневными делами. Простому люду Москвы, ремесленникам, слугам, рабочим мануфактур, мелким торговцам и прочим было безразлично, кто ими будет править. Что в лоб, что по лбу, больно будет одинаково, поэтому что Анна, что Долгоруковы, всё равно, хрен редьки не слаще.
   Через восемь месяцев в Охотске, самом дальнем городе империи, прочитали манифест и сказали:
   - Вон оно чего в Москве делается. А мы-то до сих пор за здоровье Петра Второго молились.

   Первый проект от дворянства был подан тоже 5 февраля, за ним ещё несколько. Дворяне старательно скрипели перьями, думая об устройстве государства. Верховному Тайному Совету и его членам в дворянских проектах места не находилось. Верховникам оставалось только одно: рассорить дворян между собой и в создавшейся неразберихе взять власть. Поэтому они объявили, что проекты могут представить и другие партии дворян.
   Время шло, поезд Анны Иоанновны из нескольких сот подвод и свитой из 63 человек приближался к Первопрестольной, верховники теряли инициативу, а с ней и власть.
   Из Митавы Анна Иоанновна выехала 29 января.
   В одной карете с Анной ехал полуторагодовалый Карлуша, его кормилица Илва и лично князь Василий Лукич Долгоруков. Карета поставлена на полозья, ехать в ней по зимней дороге одно удовольствие, не трясёт на ухабах, ход плавный.
   - Почто ты с нами увязался, Лукич? Мало ли какие у вас дела женские? А ты глаза на нас пялишь.
   - Приказано глаз с вас не спускать, государыня. Я старый человек, я всё видел, меня трудно чем-то удивить.
   - Кем приказано-то? – не унималась Анна, ей было явно скучно.
   - Верховным Советом, матушка. Кем же ещё?
   - Боитесь сбегу куда?
   - Мало ли что.
   Но тут проснулся Карлуша, сладко потянулся, захлопал глазками. Внимание Анны переключилась на него.
   - Проснулся, моё солнышко, проснулся, моя куколка, - закудахтала она ласково.
   Мальчик уставился на незнакомого дядьку, показал на него пальчиком и залепетал что-то, мешая немецкие и русские слова.
   - Что он там говорит? – недовольно спросил Василий Лукич.
   - Тебе приказано глаз не спускать, а ты уши навострил, князь, - насмешливо и дерзко ответила Анна Иоанновна.
   И опять сомнения колыхнулись в душе князя.

   Первый российский город Рига встретил Анну Иоанновну залпами пушек, воинским парадом и торжественным молебном в православном храме. Ей всё это было непривычно, приятно и волнительно.
   Потом были Печорский монастырь, Псков, Новгород, Тверь. И везде торжественные приёмы, молебны, салюты и почести, почести…
   К почестям Анна Иоанновна привыкла. И Василию Лукичу привыкла, они с Ильвой не обращали на него ни какого внимания, занимались ребёнком, а Карлуша скрашивал утомительную дорогу в неизвестность. Понятно, что едет к трону, но как там чего будет на Москве. Москва Анне город родной, но она давно там не была.
   В пяти верстах от Тверской заставы на Тверском тракте стоит село Всехсвятское. Здесь всегда перед въездом в Москву останавливался на отдых, в семье своего друга имеретинского царевича Александра Арчиловича, император России Пётр Великий.
   В село 10 февраля прибыл поезд Анны Иоанновны. Расположилась она в деревянном зимнем дворце имеретинских царевичей. Её ждали сёстры и двоюродный брат Семён Салтыков.
   Анна соскучилась по родне. Не успела выйти из саней, как к ней подошли сёстры: старшая - пухленькая болтушка и хохотушка Екатерина, герцогиня Мекленбургская и тощая, не от мира сего, младшая сестра Прасковья. В стороне стоял высокий офицер, майор Преображенского полка Семён Салтыков. Началась весёлая кутерьма с поцелуями, обниманиями, женскими ахами и охами.
   Хозяйка имеретинская царевна Дарья Арчиловна пригласила всех во внутрь дворца.
   - И правда, - согласилась Анна, - что мы тут на морозе. Семён, братец, что ты как не родной? Пойдём, пойдём.
   Семён Андреевич был старше сестёр почти на двадцать лет и большой дружбы между ними не наблюдались.
   Весёлой гурьбой ввалились во дворец, поснимали шубы, кинулись к печке. Морозы той зимой стояли лютые. Долгорукого оставили одного.
   - Не обессудь, Лукич, - улыбалась Анна Иоанновна, - надоел ты доро;гой хуже горькой редьки. Дай мне с роднёй поговорить без твоих глаз неустанных.
   Хорошо ли, плохо ли, а что Василий Лукич мог тут поделать?
   После всех щебетаний и возни с Карлушей, перешли к делу.
   - Быть тебе, Нюрка, самодержицей всероссийской, - заявила Екатерина.
   - Не знаю, сестрица, я ведь кондиции подписала.
   - Да знаем, - отмахнулась Катерина, - да Москва-то против. Если сама дурой не будешь…
   Герцогиня Мекленбургская сбежала от побоев мужа в Москву вместе с дочерью и рассчитывала, что если у Анны наследников не будет, то следующей императрицей будет её дочь.
   - Ой, ли, Катя? – сомневалась Анна. - Что там, в гвардии, говорят, Сёма?
   - Говорят, что не доросли мы до справедливого порядка. Куда нам до Европы? Нам бы государя справедливого. На тебя все чаянья, сестрица. В Преображенском да Семёновском полках многие не хотят давать власть Долгоруковым да Голицыным.
   - Многие. А надо, что бы все.
   - Надо, Нюра, да я только майор Преображенского полка.
   - Был, кузен, был. С сегодняшнего дня ты подполковник, - выскочила с языком Екатерина, - Нюра, правильно говорю?
   - Ну да, - несколько не уверенно согласилась Анна.
   - Подполковником? Да я за тебя, сестрица…
   - Все за неё, - перебила кузена Катерина.
   - А ты имеешь право, Нюра, чины-то раздавать? – спросила Прасковья.
   - Имею, Параня, имею. В кондициях сказано: до полковника имею право чины давать.
   - Вот так и надо, Нюра, всех кого можно приласкать, - поучала Екатерина, она считалась самой умной среди сестёр, такой умной, что верховники не решились ей вручить корону Российской империи.
   - Так и буду. Не хочу быть куколкой в руках Верховного Совета.

    Среди дворянского сословия началось брожение. Договориться дворяне между собой ни как не могли, но верховники теряли власть. Они грозились карами небесными и земными, грозились отправить не покорных в Сибирь соболей ловить. Угрозами Верховный Совет от себя дворян только отталкивали, таких грозных властителей над собой видеть никто не хотел.
   - Соболей-то ловить отправить могут, а вот деревенькой пожаловать только государь может, - говорили дворяне.
   - Не ладу, ни сладу не будет. Как это вместо одного самодержавного государя десять самовластных сильных фамилий? Передерутся между собой.
   - А мы, шляхетство, пропадём, и горько нам будет. Будем милости у всех десятерых искать.
   - Это трусость, господа, - пытался урезонить Дмитрий Голицын, - до общей пользы договориться-то можно.
   - Да нельзя, Дмитрий Михайлович, - отвечали ему, - кто вам льстить будет, того вы и привечать будите, а кто правду вам скажет, тот пропадёт. Общую пользу оставят и всяк будет трусить, и манить главным персонам для своих интересов или страха ради.
   - Не будет этого, - увещевал Голицын, - мы не для себя стараться будем, мы для общего блага.
   - Павла Ивановича по что арестовали? Для общего блага?
   Павел Иванович Ягужинский, оказывается тоже посылал гонца к Курляндской герцогине, да только наткнулся в Митаве на делегацию верховников. Там его и схватили, Михайло Леонтьев его в Москву привёз.
   - Это вы так над каждом изгаляться будите? Слова вам не скажи.
   Ягужинского и его гонца пришлось выпустить.
   Иностранные послы докладывали в свои страны, что русские дворяне аристократической олигархии боялись больше, чем деспотической монархии.
    Остерман и Лёвенвольде развернулись во всю. Потихоньку они приводили к мысли, что абсолютное самодержавие лучше, да и привычней для России-матушки.
   Дворяне Анну жалели. Из далека будущая самодержица казалось совсем не страшной.
   - Василь Лукич аки пёс цепной возле неё, голубушки. Бедная, она бедная.
   Анна казалась царевной из сказки, заточённой злым Кащеем в тереме высоком.
  А «бедная» Анна не сидела сложа руки, она действовала. Вечером по приезде отстояла службу в храме Всех Святых, молилась усердно, что бы люди видели: не забыла она веру православную в землях басурманских.
   Анна, слыша песню, сложенную о ней в народе восемнадцать лет назад:
          Не давай меня, дядюшка, царь-государь Петр Алексеевич,
              в чужую землю нехристианскую, бусурманскую,
              Выдавай меня, царь-государь, за своего генерала, князь-боярина.
    Анне песня совсем не понравилась.
    - Курляндцы не басурмане, - говорила она, - а христиане, но другого толка.
    Но народ не переубедишь, а песню Анна запретила, а кто петь её будет, того приказала бить кнутом нещадно.
    Семён Салтыков привёл гвардейцев из своего полка. Они тут же бросились на колени перед царицей и со слезами на глазах кричали: «Виват, Анна!» и «будь самодержицей, матушка». Анна тут же объявила себя шефом Преображенского полка.
    На следующий день Анна пригласила отряд кавалергардов и собственноручно налила каждому по стакану вина, а серебряный стакан пошёл в подарок. Кавалергарды тоже кричали «Ура!» и «Виват, Анна!»
   - Я гвардейский полк учрежу, - говорила Анна, -  ещё один и ещё конногвардейский.
   - А конногвардейский зачем? – удивился Семён.
   - Эрнст очень уж лошадок любит.
   В ночь перед отбытием императрицы из Всехсвятского в 10 часов вечера в небе наблюдали огромные ярко-красные столбы света. Они соединились в один огненный шар, и он сиял до трёх часов ночи.
   - Плохое предзнаменование, - шептались люди.
   - Нет, - возражали знатоки, - ничего это не значить. Это северное сияние. В Архангельске такое зимой чуть ли не каждый день.
   Врали, конечно.
   В роскошной карете, запряжённой восьмёркой лошадей, 15 февраля под радостные крики народа Анна Иоанновна въехала в Кремль. Вышла из кареты, поклонилась кремлёвским церквям, прошло вдоль строя гвардии. Преображенцы и семёновцы кричали «Виват!», салютовали из ружей и пушек, офицеры были удостоены чести целовать руку государыни.
   На князей Василия Лукича Долгорукова и Михаила Михайловича Голицына гвардия внимания не обратила и как-то не заметила их, хотя они ехали впереди государыни.
   - Ох, Миша, как-то не хорошо всё это, - простонал Василий Лукич, - быть беде.
   И вот дворец, наконец-то она дома! Приятно после сухого мороза улицы насладиться сухим теплом дома. С курляндской сырость и не сравнить.
   Но борьба с Верховным Тайным Советом ещё не окончена. Анна Иоанновна принимала военных и гражданских лиц, рассматривала челобитные, удовлетворяла по возможности все просьбы в них. А в тех где не могла, писала на челобитной, что вопрос мог бы быть рассмотрен положительно, но подписание ей кондиций по требованию верховников, препятствуют этому.
   Число сторонников самодержавия росло с каждым часом, а популярность ограниченной монархии, а с ей и власть верховников падала.
    О настроении в обществе Анна Иоанновна получала послания в пелёнках для Карлуши через придворных дам. И вот она узнаёт, что группа или партия, как тогда называли, князя Черкасского хочет 25 февраля подать челобитную с просьбой отменить кондиции. Такую делегацию Анна Иоанновна не могла не принять. Она приказала охране, Преображенскому полку, слушать приказы только Семёна Салтыкова и никого больше. Салтыков удвоил стражу.
   И вот в тронном зале Кремля появилась группа дворян во главе с князем Черкасским. Челобитную зачитал Василий Никитич Татищев.
Анна Иоанновна слушала и хмурилась всё больше и больше по мере чтения.
   Дворянство всенижайше рабски благодарствует подписанию государыней кондиций, но «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такия, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства». И предлагали «все обстоятельства исследовать, согласным мнением по большим голосам форму правления государственнаго сочинить и Вашему величеству ко утверждению представить», так как верховники от этого отказались.
   Татищев закончил чтение, Анна Иоанновна была удивлена безмерно, верховники тоже.
   - Ты что, князь, - Василий Лукич обратился к Черкасскому, - белены объелся? Вы что там понаписали? Какую «безопасную правления государственнаго форму учредить»?
   - Это вы что удумали? – ответил Алексей Михайлович. – Народ вздумали обмануть! Государыню! Разве такие вещи решаются келейно? Надо созвать совет человек в сто дворян…
   - А тысячу не надо?
   - А можно и тысячу.
   И тут откуда-то с боку появилась Екатерина Иоанновна с чернильницей и пером в руках.
   - Подписывай, сестрица, - зло прошептала она, - и уводи верховников обедать, а я с челобитчиками разберусь.
   Анна обмакнула перо в чернила и написала: «Учредить по сему».
   - Алексей Михайлович, - обратилась она к Черкасскому, - вы посовещайтесь как, что, чего. А мы с Верховным Советом отобедаем.
   Князь Черкасский поклонился императрице. Анна Иоанновна с верхониками удалилась в другой зал обедать, а Екатерина Иоанновна увела делегацию дворян в соседний кабинет.
   - Ты что, князь Алексей, - зло зашипела она, - пыльным мешком из-за угла напуган? От вас какую челобитную ждали? Вы одним махом и верховников и государыню удали.
   - Да как же мы государыню-то удалили? – попытался оправдаться Черкасский, но Екатерина Иоанновна не дала ему договорить.
  - И слушать ничего не хочу. Пишите новую челобитную.
  Дворянская делегация с охотой подчинилась.
  Обед проходил почти в полном молчании. Верховники и рады бы были поговорить о своём положении, но не при государыне же.
  В тронном зале поднялся невообразимый шум, крики – «Анну самодержицей», «не позволим тиранить государыню». Анна была вынуждена прервать обед и выйти в тронный зал.
   Буянили преображенцы.
   - Я вас кнутом прикажу выпороть и в Сибирь сошлю, - пригрозила Анна.
   Преображенцы кинулись перед ней на колени:
   - С радостью, матушка. Жизни за тебя и в Охотске не пожалеем, только не позволяй тиранам над тобой властвовать. Прикажи только и мы их головы тебя на блюде преподнесём.
   - Фу, какие головы, какие блюда? Мы, чай, не в Азии. Россия европейская страна. Во всё повинуйтесь генерал-лейтенанту и подполковнику Преображенского полка Семёну Андреевичу Салтыкову.
   - С радостью, матушка!
   Салтыков довольно подкручивал ус: спектакль удался.
   - Виват нашей самодержицы Анне Иоанновне! – провозгласил он.
   Гвардия поддержала своего подполковника, дворяне, находившиеся в зале, тоже.
   Анна вернулась к обеду и, входя в зал, услышала громкий шопот Василия Владимировича Долгорукова:
   - Ну, говорил же, что на штыки поднимут.
   Верховники сидели бледные.
   - Продолжаем обед, господа, - сказала Анна как ни в чём не бывало.
   Когда обед закончился, и Анна с верховниками вышла в тронный зал, их там ждали дворяне с другой, вновь подготовленной челобитной. Прочитал её князь Антиох Казимир:
   - Нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные Вашего величества рукою пункты уничтожить.
   И ещё просили восстановить Сенат и всё то, что было при Петре Первом. Анна милостиво кивала, соглашаясь.
    - Мы, напоследок, Вашего императорского величества всепокорнейшие рабы, надеемся, что в благоразсудном правлении государства, в правосудии и в облегчении податей по природному Вашего Величества благоутробию призрены не будем, но во всяком благополучии и довольстве тихо и безопасно житие свое препровождать имеем. Вашего императорского величества всенижайшие рабы, - закончил чтение князь Кантемир.
   Выслушав челобитную, Анна Иоанновна приказала подать письмо и кондиции. Приказанное принесли, и государыня при всём народе разорвала кондиции.
   Преображенцы закричали «Виват!»
   - Власть мы потеряли, - с горечью сказал Алексей Григорьевич Долгоруков, - сохранить бы головы.
    Ограниченная монархия продержалась в России ровно месяц: с 25 января по 25 февраля.

    - Ты заметил, Густав, странную особенность характера русских? – спросил Остерман у Лёвенвольде.
   - Какую?
   - Их рабы вольнолюбивы, своевольны и склонны к бунту, а хозяева рабов смиренны и склонны к раболепствованию и лизоблюдству.

                19.09. 2021 г.