Опять-таки одесский ТЮЗ

С давних уж пор, наверное - не менее пары десятков лет, классические пьесы стало принятым ставить в авангардистской концепции, всегда означающей коллажность образов, смешение времён и присущих им обстоятельств, условностей и настроений, абсурдистский характер мизансцен и т.д., а применительно к трагедиям - элементы фарса и гротескной шаржевости. "Ленком", Театр Сатиры или киевский Театр на Подоле, харьковский "Березиль", Русский театр или ТЮЗ в Одессе - вы встретите скорее всего именно такую концепцию сценической обработки и интерпретации классики, причем не важно, идёт ли речь о Шекспире, Гольдони или Островском. Встретить сегодня реалистическую, без искажения времён и смысловых плоскостей, отдающую старой театральной школой и добротной патриархальностью постановку классики почти не возможно. Если пятнадцать лет назад одетый эсэсовцем Гамлет ещё казался новаторством и оригинальностью, то ныне "культурист" Петруччо или Мамаев, читающий монолог, но при этом по заведенному, словно кукла отплясывающий твист, никого не удивят, где-то даже одижаемы и предсказуемы, дерзостью же наоборот, оказалось бы именно традиционно-реалистическое в плане сценографии, концепции образов и художественного решения прочтение.
К лучшему ли это? О скачке ли и несомненном прогрессе в развитии сценического мышления идёт речь?

Как посмотреть.

С одной стороны, самым минимальным плюсом подобных постановок является преодоление скучности, которая от классических пьес и традиционного варианта их интерпретации подчас неотделима. Особенно, если сообразный набор средств и подход используются продуманно, осмысленно и преследуя ясную цель, становясь искусным инструментом воздействия на зрительское восприятие, а не ограничиваются одним лишь присущим им эпатажем. С другой, концепция постановки, которой присущи коллаж образов, смыслов, времён и обстоятельств, открывает практически безграничные возможности для актерской и режиссерской фантазии, для донесения зрителю самых широких и неожиданных идей, позволяет использовать моменты кинематографического мышления, аппелирующего к ёмкости и символизму визуальности, а потому - способна скрасить и преодолеть подчас присущую классическим пьесам вязкость в развитии действия, мизансценах и т.д. Открытое, а не заскорузло консервативное восприятие, без сомнения склонит уважительно голову перед актером Русского театра, который произнося монологи Мамаева, вдохновившись установками и идеями режиссера, удивительно сочетает яркость и правду, характерность психологического действия с абсурдностью, парадоксальностью мизансцены и служащего ей каркасом действия физического. И конечно - служанка, читающая в "Труффальдино" монолог влюбленных, которые в это время отыгрывают его пантомимой (речь идёт о постановке того же Русского Театра), тоже не может не вызвать чувства, подобного восторгу. Особенно, когда подобные находки - лишь маленькие жемчужинки в ожерелье спектакля в целом. Так или иначе, избавленность от скуки пришедшему на подобную постановку зрителю гарантирована, конечно - если речь идёт лишь о каркасе и сценической форме, которые призваны послужить правде погружения в пьесу, проживания и донесения ее обстоятельств и мыслей, что случается, увы, далеко не всегда. Я никогда не забуду спектакль "Ричард Третий" с Константином Райкиным в главной роли, который довелось посмотреть в 2012 году в Тель-Авиве. Цель любого произведения искусства, идёт ли речь о симфонии, прелюдии, романе или пьесе, сценической постановке пьесы, наконец - глубокий диалог со зрителем о самом главном, как говорится, ставшем идейно-смысловым содержанием артефакта,  потрясение души и восприятия зрителя, донесение ему таким образом мыслей и настроений, затрагивающих быть может дилеммы его собственной судьбы и окружающей его действительности и жизни. И в особенности это так в вечных экзистенциальных трагедиях Шекспира, где от дилемм совести и свободы, мучительно бодрствующего разума, ситуаций на грани жизни и смерти, от кровавых перипетий предательства, страстей и изощрённой подлости, враждебного человечности и требующего искусности в мастерстве преступлений и подлости мира, никуда конечно же не уйти, ибо об этом они и написаны скоро уж как пятьсот лет назад. Увы, от спектакля с Константином Райкиным в этом плане рождалось по большей части лишь разочарование, "ставить Шекспира в стиле лайт-джез ещё надо уметь" - подумал я тогда. Глубокие и напряжённые, полные смыслов моменты действия стирались и сглатывались в водовороте абсурдистский оригинальности, а способные по истине потрясти, породить фейерверк нравственных и экзистенциальных переживаний сцены, словно незаметно и не затронув душу и ум исчезали, порождая лишь раздражение неудовлетворенного желания погрузиться в них и их прожить. Сцена убийства Кларенса, короткая и со знаменитым "Милорд мужайтесь, нужно умереть", страшностью и глубиной смыслов, бесконечностью параллелей, отсылающих к вечному злу и аду мира, полного целесообразным нигилизмом в отношении к человеку, к трагедии судьбы человека в мире и смерти вообще, под звуки орлеанского джаза и оригинальную и яркую, как показалось наверное режиссеру, сценическую находку, безвкусно и пошло промелькнула, оставляя недоумение, привкус недосказанности и разрывающее чувство огромности мыслей, настроений и возможностей воздействия на душу и восприятие зрителя,которые на самом деле таятся в ней. Трагедии Шекспира в стиле "лайт джэз" и вправду нужно уметь ставить, очень ясно понимая, чего ты хочешь и как этого добиться означенной концепцией средств и сценического языка. И основным недостатком авангардистских по характеру сценического и художественного решения постановок, является пожалуй именно факт, что глубина и напряженность, правда и палитра смыслов драматического действия и обстоятельств фабулы, возможность вовлечь и погрузить в них зрителя сопереживанием, бывает стираются и сглатываются за оригинальностью средств. При этом, трудно забыть спектакль "Фелумена Мартурано" на малой сцене театра РА, со всех точек зрения и сторон в его постановке традиционный, в котором режиссер убил саму пьесу и потенциал исключительно талантливых и известных актеров, построив в большей части спектакля и каменно-статичную, напоминающую натюрморты из советских художественных школ мизансцену, лишив актеров возможности жить в действии и фабуле обстоятельств, явить столь драгоценную глубину и яркость чувств и понимания того, что совершают их герои. Что же! Похоже, что и в этом случае, как вообще в очень многих вещах в жизни, все решают конкретные люди и постановки, а так же ясное понимание и вдохновенное ощущение возможностей сценического языка, к которому обращаются.
"Осовремененность" в прочтении классики, в восприятии сюжета классических пьес и сценического мышления, на основе которого тот воплощается, обычно затрагивает атрибутику, костюмы, концепцию образов (от генеральной линии действий и оправданий до стилистики поведения), смысловой и ассоциативный ряд, взгляд и прочтение из настоящего, его языком и опытом, и как род эстетического сознания и во многом - да, не удивляйтесь! -  подобна концепции религиозной живописи эпох Ренессанса и Барокко, где в русле той же художественно-эстетической парадигмы, персонажи сакральных сюжетов предстают лицами и образами современников, а сами сюжеты - хорошо знакомых зрителю эпохи повседневными ситуациями. И ещё раз подчеркнем, что открываемые этим подходом и мышлением возможности создавать фейерверк, коллаж философских идей и смыслов, воздействовать на зрителя, приобщать и погружать его, при умелом использовании и ясном понимании сути языка и средств, практически безграничны.

Однако, я по привычке отвлекся.

Третий раз я иду в одесский ТЮЗ, вынося в конце лишь бурлящий водоворот впечатлений, удовольствие и вообще - сонм всяких иных, удивительных чувств.

"Ромео и Джульетту" коллектив театра даёт на основной сцене.

Блеск актерской и режиссерской фантазии, купание актеров в ролях, великолепное и глубокое, отдающее вкусом и утонченной осмысленностью использование авангардной концепции постановки, фейерверк и поток великолепных находок - вот пожалуй первые слова, которые тянет сказать под властью общего впечатления, начиная прояснять для себя увиденное.

Сказать хочется многое. С чего бы начать?

Авангардный стиль затрагивает практические все, даже самые детальные и малые стороны спектакля, от музыкального решения, костюмов и мизансцен до концептуального переиначивания хрестоматийных и знакомых почти каждому с детства образов, которое не только не коробит, но становится яркой и будоражащей восприятие изюминкой, как и сам он в руках и вдохновении режиссера-постановщика предстает полным вкуса и способным завлечь.
Ну, вот хотя бы музыкальный фон действия, выстроенный из десятков различных фрагментов, в которых джаз-синглы, мотивы итальянского и американского попа со смыслом, силой чувств и вкусом переплетены конечно же со вступлением к одноименной увертюре Чайковского, что оттеняет действие, погружает в него, создаёт нужную палитру зрительских настроений и т,д. Правда, моменты современных ивритских синглов, превращенные в тему любви, вызывали невольную тревогу, что режиссер-постановщик гораздо лучше меня, шестнадцать лет прожившего в Израиле и знакомого с национальной культурой и аутентикой как говорится не по детски, осведомлен о корнях знаменитого драматурга, Да и сдается по трезвому размышлению, что пошловатенький экстаз эроса на эйлатской или тель-авивской набережной, в оных бразжущий, несколько искажает суть и трагический надрыв, не менее трагический, философски и художественно скульптурный символизм образа любви шекспировских героев. Не о том он все же писал, слишком уж много надрыва, трагизма и смертей. Слишком уж все в отношениях молодых людей серьезно и настоящно, особенно - учитывая прописанную драматургом цену. Гораздо более серьезные вещи в судьбе людей и их отношениях он этим образом обсуждал. Однако, тревога оказывается напрасной, традиционно сложившимся представлениям о национальных корнях героев (в Вероне, Генуе и Милане были старинные еврейские гетто) или самого драматурга, гениального художника и философа, полной глубины нравственного самосознания личности, ничто не угрожает (читатель, не забывай дорисовывать мысленно смайлики !) Это просто режиссер, проводя параллели между сюжетом шекспировской трагедии и культурой современности, использовал самую широкую и ничем не ограниченную палитру музыкальных образов, среди которых нашлось конечно место и подобному.

Отдельно надо сказать именно о коллаже времён и обстоятельств в спектакле, выстроенном со вкусом и продуманностью. Появление на сцене, под сенью готического собора и со звучанием итальянской песенки пятидесятых конфликтующих Монтекки и Капулетти, одетых современными рабочими в жёлтых и голубых касках (эта стилистика сохраняется в большинстве массовых сцен, равно у главных и второстепенных персонажей), моментально разжигает интерес и побуждает невольно и с предвкушением улыбнуться, однако по ходу развития действия, в наиболее напряжённых и ключевых, эпохально аутентичных сценах, персонажи облачаются с оттенком традиционности, что художественное впечатление лишь усиливает.

Осовремененность и временной коллаж в целом, касаются в спектакле конечно же не только художественного решения и костюмов, а в первую очередь концепции образов. Фарс-трагедия - такова общая канва постановки, в воплощении которой режиссер и актеры в равной мере последовательны, дерзки, убедительны и вдохновенны.
Роль Меркуцио исполняет женщина, и во многочисленных сценах с участием персонажа, зритель слышит именно "Меркуция", что при всей гротескности сращено с правдой и наполненностью психологического действия, которое выстраивают сама актриса и ее партнёры.А роль Кормилицы играет мужчина, о чем нужно сказать отдельно. Само подобное решение великолепно и позволило создать упоительный, многогранный, полный в равной мере юмора и трагизма, блестящих и вдохновенных находок образ героини, подстегивающий действие и превращающий местами игру актеров в настоящий творческий экстаз, вообще - в воплощении концепции трагифарса играющий кажется ключевую роль. Образ конечно немедленно отсылает к довольно известным в культуре, сознании и драматургии второй половины 20 века параллелям, от незабвенной Донны Розы до Олега Табакова в хрестоматийной и блестящей роли Воспитательницы. Однако, подчеркнем ещё раз - трудно передать вдохновенность, блеск и уместность подобной трактовки образа в общей концепции постановки и в отношении к другим персонажам, от госпожи Капулетти до Петруччо. Актер купается в роли, окунает в нее зрителя, что побудило одного из них, в далёкой молодости знавшего аплодисменты полного зала в ролях Петруччо и Медведя, кричать басом "браво", при этом правда чувств и действий героини, жизни в роли актера-мужчины, не вызывает даже тени сомнений, а во втором акте, с общим нарастанием трагизма действий и событий, становится подлинным надрывом. Вообще, сюжет и действие, образы персонажей осовременены до предела, часто превращаются чуть ли не в одесский балаганчик из пьес и рассказов Бабеля, столь знакомый местному зрителю и привычный актерам. Аптекарь становится бомжом, а властная и самолюбивая "княгиня", в которую превращен герцог Веронский, вполне в настроениях современности и общей стилистике отдающего абсурдом фарса-коллажа, развлекается в фоновых картинах наполненной выстрелами погоней за ним, то есть, говоря проще, "отстрелом бомжей" и привычного нарушать закон, что-то делать исподтишка, чем-то из-за полы торговать андеграунда. Однако, успокоим скептиков и ещё раз подчеркнем, что все это не только не утяжеляет, но разжигает восприятие, ибо полно смысла и воплощает общую, вдохновенно осуществленную концепцию постановки, сочетается в ней не только с художественно и психологически, а эпохально достоверными образами персонажей, событий, сцен и т.д.

А скептики конечно же были, в них вообще никогда и нигде нет недостатка! В антракте я услышал сзади забавнейший и претендующий на высоту и изысканность вкуса дискурс... "А Кормилица... Ужас просто.. ее бывают трактуют подавленной или эдакой миротворицей, знаете, может быть от того, что она в жизни не состоялась как человек, а тут - пожалуйста...  В этой пьесе, сколько читаешь,ничего кроме темы любви нет, а она тут блекловата" О том, насколько приемлемо рассуждать об образе, судьбе и жизни средневековой кормилицы клише и стереотипами современной практической психологии, в первую очередь - в плане художественной правды, работы над ролью и попытки проникнуть в суть действий и чувств героини, актерской и режиссерской мысли, автор суждений женского пола себя конечно не спрашивал... Что же, вкусы различны, заскорузлость вкусов и восприятия неискоренима, а уверенность в суждениях всегда пропорциональна ограниченности (автор просит мысленно проставлять смайлики и здесь) В пьесе, помимо трагедии и темы любви, затронуты бесконечные горизонты нравственных и жизненных дилемм, судьбы человека в мире, в которой личостное и человечное, наиболее чистое и нравственное, зачастую оказывается погубленным, словно распятым в вакханалии различного рода вражды и ксенофобии, страстей и предрассудков, уродливых семейных, эпохальных и национальных традиций, отрицающих высшую ценность свободы и личности, неповторимости человека, его право принадлежать себе, распоряжаться собственными чувствами, святым и неприкосновенным его жизни и судьбы. И конечно - зла и извращенности мира и социальной среды в отношении к человеку, его духу и совести, голосу любви и благородным, человечным и нравственным порывам, которыми они
подчас говорят: это Шекспиру, от судьбы и монологов Гамлета до 66 сонета и дилемм власти и ее соблазнов в образе Макбета, было в особенности важно и близко. Да даже идентичности, высшей ценности личности, властных порывов совести и любви, неповторимой, страдающей и надеющейся человеческой души, ведь все это словами его героини Шекспир ставит над связями рода, долгом верности отцу, обязанностями кровной вражды и ненависти и т.д. В образах и мыслях трагедии, несмотря на известную банальность (сообразно времени) и простоту ее сюжета, Шекспир, как ни в чем ином, быть может, предстает персоналистом и пресловутым ренессансным гуманистом, личностью и человеком совести. Конечно - если понимать смысл обоих монологов Джульетты, произносимых после встречи с Ромео и известия об убийстве им Тибальда, а мыслить не на уровне чтения гуманитарного курса в колледже, но чуть более серьезно и вникая в дело. Ведь образы шекспировской трагедии настолько философски и смыслово символичны, а идейное содержание их и затронутые ими дилеммы в такой мере непреходящны, что цепь их отражений в грядущих столетиях стала неизбежной и сюжетные идеи Шекспира мы находим в пушкинском Онегине, а вердевские Аида и Радамес, по фабуле и наиболее глубинной философской и нравственной сути, с них словно бы списаны.

Роли четы Монтекки и Капулетти сыграны с исключительной правдой и выразительностью, насколько это вообще позволяли стиль и структура постановки, в которой образы были в значительной мере переиначены, а порядок сцен и действий - урезан. Великолепно правдивы Донны Монтекки и Капулетти, хоть им для этого не оставлено в теле спектакля так уж много пространства. Удивительно правдив в образе и актер, исполнявший роль самого Капулетти, главы семейства - его игра в сценах принуждения Джульетты к браку и ее смерти не может не взволновать, хоть выстроена очень простыми средствами и скульптурно выдержанным рисунком действия.

Актриса, исполнявшая роль Джульетты, заслуживает особых слов благодарности. Очень молодая девушка, хрупкая телом и этим наверное идеально подходящая воплотить роль четырнадцати летней Джульетты, она демонстрировала удивительную зрелость чувств, опыта и понимания ее героини, а кроме того - исключительный талант жизни в роли и обстоятельствах. Сосед по креслу специально вышел а антракте купить ей великолепный букет роз, и я понимал его.

Филигранная продуманность и выстроенность действия и оценок, их яркость и выразительность при этом, правдивая сообразность духу эпохи и образу католического священника-наставника - вот почерк сценической работы актера, исполнившего роль брата Лоренцо. Отдельное басистое "браво" звучало и в его адрес.
 
Замечательный молодой актер ТЮЗа Олег Давлатян настолько успешно исполнил в минувшем сезоне роли Левушки и "возвращающегося к корням", очкатого филолога-заучки в спектакле "Будьте счастливы", что различить их стилистику и характерные, грозящие стать штампом и наигрышем приемы с его образом Бенволио, было не так уж и легко. Жаль.

Замечательная пластика большинства молодых актеров на всем протяжении спектакля подстегивает фантазию в построении мизансцен и физического действия, что впрочем для одесских театральных традиций довольно характерно. Кто же забудет легендарные полеты над задом героев в постановке "Вия" Русским Театром, на канатах и на высоте пятнадцати метров? Однако, в отличие от Вия, где означенное вызывало у сидящих в партере нешуточную тревогу и зачастую подменяло глубину проработки и построения сценического действия - вы не поверите, но эпатажные эффекты бывает играют и такую роль, в тюзовском спектакле это лишь добавляло вместе с яркостью художественной и сценической правды.

А как же в целом быть с тем, что шекспировская пьеса, при всем бурлении режиссерской мысли и ставшей для нее руслом, избранной в спектакле концепции абсурдистского фарса - это призванная содрогать и рвать зрителю душу и ум трагедия?

Об этом нужно сказать отдельно.

Одно из главных достоинств постановки в том, что избранная и со вдохновением воплощённая сценическая стилистика, ни в первом, ни во втором, наиболее трагическом по развитию событий акте, даже на мгновение не наносит ущерба художественной правде. И если в первом акте фабула действия позволяет строить гротескный шарж и фарс, бурлящий упоением игры, юмором и вдохновенными находками актера и режиссера, то во втором акте те же исполнители демонстрируют в их ролях надрыв и глубину проживания, так востребованную. И монолог Ромео в сцене с Лоренцо, восклицания и оценки в сцене "смерти" Джульетты Кормилицы, Донны Капулетти и самого главы семьи, колненопреклоненная мольба синьоры Монтекки о милосердии к убившему Тибальдо Ромео, хоть и даны эдакими мощными "форте", выверенными прорывами актерской игры, моментально убеждают в способности актеров театра жить трагичным, предельно напряжённым действием, в ролях и обстоятельствах, до истинной глубины и самозабвенности, полной погруженности - "на разрыв аорты", как говорится. И трудно становится представить, что актеры могли бы сделать со зрителем, будь общая концепция постановки выбрана в ином, чуть более традиционном, с перевесом в трагизм направлении. Общая композиция спектакля выстроена так, что вдохновенная поэзия фарса и шаржа в первом акте, создающая образ действий и событий, конфликта двух семейств как невинной и ничего не предвещающей шалости, становится надрывной, на самом полном серьёзе раскрывшейся трагедией судеб и чувств персонажей во втором, дьявольской и пошедшей вовсю пляской смерти и беды. А символической канвой подобного развития действия, настраивающей предчувствия зрителя и сопутствующей его погружению в бездну трагических событий, становится от первого до финального мгновения образ Смерти. И не только сам образ! Великолепно созданная декораторами и продуманная режиссером и художником маска Смерти, в которой традиционный череп строен с классическими театральными масками смеха и горя, изначально задаёт зрителю концепцию восприятия спектакля и сюжета, собственно - воплощает саму концепцию постановки, призванной через яркое взаимодействие шаржевого гротеска, трагизма событий пьесы и правды сценического действия
в том и другом, привести зрителя к потрясению, с силой воздействовать на него и обратить к важным, часто называемым "последними" вещам и вопросам. Смерть и трагическая гибель, крах надежд и чистых порывов неумолимо предречены, назначены героям пьесы, которая начинается вполне невинно, по крайней мере - в ее постановке коллективом, и вот - Смерть изначально присутствует, маячит неумолимым горизонтом судьбы, подводя к той зрителя и персонажей, создавая мощное художественное воздействие и впечатление.
Вот наверное и все о достоинствах и ключевых особенностях спектакля и сценического мышления, в русле которого он состоялся. А есть ли недостатки?
От души и несомненно стоит упрекнуть режиссера-постановщика, что стремясь к кинематографическому символизму в развитии и подаче действия, он заменил на хореографическую зарисовку два содрогающих, проникновенных монолога во время сцены в склепе, с которыми актеры справились бы безусловно на высоте, а так же сократил сцену финала,вследствие чего легендарное "чума на оба ваших дома", такое символичное и главное для мысли английского драматурга, без чего его трагедию представить нельзя, услышано зрителем так и не было. А жаль.

Возможно, что более реалистическая и традиционно выдержанная, так сказать, концепция постановки, придала бы большего философского символизма образам людей и событий, большего трагического надрыва, способного содрогнуть и затронуть зрителя до последней глубины, большей поэтики действия и трагических перипетий сюжета. Возможно. Однако, это риторические вопросы, которые относятся к совершенно иной сценической концепции, в выбранном же русле творческий коллектив ТЮЗа подарил зрителю нечто, заслуживающее как кажется одной лишь трепетной благодарности.

Напоследок остаётся лишь возмутиться.
Нет, конечно же не коллективу театра, сохрани бог - властям города. Одна из его чудесных жемчужин - ставший на месте Еврейского Театра ТЮЗ, творит и дарит удивительные сценические работы в запущенном, неотремонтированом и чуть ли не полуаварийном здании с треснувшим фасадом, плохо отапливаемым залом и выцветшими от времени портьерами, в котором де факто отсутствует полноценная малая сцена.
Да не уже ли же в городе, который ломится от бюджетных доходов, разного калибра нуворишей, откатов и контрабанды, ни у городских властей, ни у многочисленных богатеев нет средств, а главное - совести и благородства меценатов прошлого, этот город с его чудесами поднявших и сделавших? Или все означенное в особенности сладостно лишь в собственном кармане? Впрочем, чего ожидать, если семидесятилетние старухи, ночующие лёжа на осеннем асфальте, дрожащие от холода и что-то бормочущие в полусне, тоже никого не трогают и не содрогают ни в душе, ни в уважении к себе и городу. Какое там меценатство! Найти бы милосердие, сострадание, обычную совесть и чувство ответственности.
А жаль.
Ведь это родной город.
Любимый.
Легендарный.
Чудесный.