Сидели на даче

               

               



                I

  На даче сидели три сестры.
  Шёл дождь.

- Помните, здесь протекало, и мы ставили миску.
- Да. А сейчас сидим в сухости.
- И тёплости.
- И пусть льёт сколько хочет.

- Читали новости?
- Читали.
- И говорить не хочется.

- Барабанит, хоть танцуй.
- Все уже высказались, умно. Мне таких оборотов не придумать.
- Обличили обормотов оборотами.
- Только зло, а где зло на зло..

- Никому не повезло.

- Когда я читаю такие вот гневные пассажи, с которыми, в общем, согласна, проделываю одну штуку: представляю эти слова в устах, например, Александра Меня. И не получается, слова с глазами не сходятся. Тогда думаю, хорошо, а что он сказал бы человеку, лгущему на всю страну, на весь мир? И вижу, как он горюет, головой качает, потом спрашивает что-то, а лгущий не распаляется, отвечая, а наоборот затихает, и ему становится, да, стыдно, потому что глаза.
- Выдумываешь.
- Им стыдно?
- Да. У меня не получится - в моих глазах злые огни горят. Вот такие.
- Страшно!
- Страшно.
- А ведь ещё бывают такие умные, не злые, от главного спора в стороне и чуть выше, говорят тихими ленивыми голосами, прямой вопрос обходят элегантно, видителиделовтомчто, слушаешь их, слушаешь, Фому с Иудушкой вспоминаешь.

- Такой способ трусость прикрыть?

- Не знаю. Смотрите, Чехов власти, кажется, никогда не клеймил, кругленькими своими стёклышками нас тихо разглядывал, жадненьких хитреньких завистливых тщеславных, всяких других, и по-докторски записывал.
- От разглядывания и записывания никто не менялся.
- Не менялся, стёклышки были неволшебными.
- От последующих больших экспериментов опять не менялись.
- Не менялись.

- А вокруг менялось: дома, музыка, моды, лорнеты, кареты, ракеты. Кем?
- Теми же.
- Почему так?
- Уф, философы напредлагали разные варианты.

- И это не загар. Ложь жирным слоем осела на лицах официальных лиц, и только белые рубашки белым снегом белеют с экранов.

- И кругом всё запорошила.

- Дождь разошёлся!
- Сейчас надо постараться не есть лишнего.

- ‘Только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно грунт земли был там получше.’
- Щедрин? Очутилось.
- Мертвые души.
- Аа.

- Всё из-за грунта земли?

- Старый и печальный вопрос.

- Слушайте, откуда у многих наших издавна такая упрямая вера, что мы всё-таки воссияем и светом своим осветим весь мир. Каким? Когда?

- Не знаю и не знаю, кто знает.
- Философы

- Я их читаю неправильно, а исправить не могу: берусь за что-нибудь фундаментальное - встречаю не очень понятное предложение и вместо того, чтоб остановиться, подумать, вернуться назад - глотаю следующее, в надежде, что оно всё прояснит, а в следующем тоже не очень, я быстрей следующее, вот сейчас за поворотом откроется, потом - стоп - полная голова непонятного, и я закрываю книгу - не переварить.

- Что ж тут поделаешь.
- И живешь без фундамента.
- Живу.

- А Толстой и восхищался Чеховым, и сетовал, что тот не выстроил вертикальной, извините, трансцендентности.

- А что у нас на ужин?
- Так без неё и ушёл.

- Дождь утихает.
- Можно сделать пирог.

- Солнце!

- Надолго ли.
- Пойдём погуляем?

- Сапоги в цветочек в ящике?

- Давайте пирог завтра, чтоб на ночь не наедаться.

- Дождевики в косой комнате на полке.

- Я вчера встречалась со старой подружкой. Много говорили, она много осуждала, я тоже ввинчивалась. Иногда выслушиваю, иногда мягче-резче сбиваю её с тона, но как бы я себя ни вела - после встреч одинаково плохо бывает, от мягкости своей, или от резкости. Я не такая, она не такая..

- Сонь, возьми платок.

- Может, самое лучшее - найти на стороне и глотнуть чего-то хорошего, которым сразу захочется поделиться, на значок вай фая похоже, точка в тебе - волны наружу, и на подругу попадёт нечаянно, и все такая-нетакая смоет.

- По большому кругу пойдём.

- Кто сказал, что наша задача научиться считать до трёх? Посчитаешь небо - расцветёт земля, честно.

- Палки брать?
- Да.
- Мне не надо.

- А если белые?
- Ну, возьми маленькую корзинку.

- Раз два три, встали - пошли!

- Пошли, расцветёт земля.

- Ножик взяли?

- Я раньше часто спорила, а теперь или вообще не вступаю, или скоро останавливаюсь. Но эта неспорливость не от смирения, внутри такая твердыня-гордыня сидит - что с вами дураками разговаривать, и ещё так избавляю себя от последующих страданий: плохо сформулировала, была не на высоте, снова, здрасьте, гордыня.

- А я не припомню, чтоб после спора испытывала удовлетворение, даже если всем и всё доказала, муть какая-то остаётся.
- Муть остаётся.

- Помните, как горячился папа?
- Да. А мама, говорила: ну, нехай буде так.
- А меня то туда, то сюда заносит.

- Возьми пару пакетов, мусор соберём.
- А Вовчик, когда у Гены работает, к нам банки от редбула бросает, а когда у нас - к Гене.
- Такая его справедливость.
- Ещё его пакетики от чая хожу и снимаю с кустов у забора.

- Вчера вечером Палпетровича Тобик разлаялся, а Гена стал орать застрелю на
- У Гены мат - синтаксис, сука - запятая, б - точка с запятой, мать - точка или восклицательный знак, есть ещё вопросительный из четырёх букв.
- А вопрошать он любит.
- Вчера был не синтаксис - угрожал как бешеный.

- Всегда Гена должен быть?
- Ну, тут Палпетрович с огурцами, а там - Гена.

- А посередине мы.

- Палпетрович ещё весной сирень приносит.
- Ой, да, белая у него такая крупнющая, прям хочется съесть.
- Я его тут блинами угощала, он потом положил тарелку в пакет, прикрепил розу и повесил на забор.
- Чудесно.
- Да и Гена не злой.
- Ну да, в соседей постреливает по пьяни, а так не злой.
- Ключи возьмите, у меня карманы не застёгиваются.

- Как березы подросли.
- И поле лесом становится на глазах.

- Ох, сколько же распрекрасного металлопрофиля нагородили.
- Не нравится?
- Глядя на эти заборы, вспоминаю про распахнутость русской души, в отличие от нераспахнутой европейской с их смешными палисадами.

- Я по дороге сюда слушала Малера, вспоминала, как его в Вене мордовали за еврейство, и вообще. А музыка светится, и я вот так плавно летела над Киевкой.
- Там же самолёты.
- У него столько нежности, и она вся разная, то на поверхности, а то из глубины достанет что-то мерцающее, потом спрячет - другое достанет, и душа мерцает.

- Дорогу у Никольского сделали?
- Нет, ещё хуже стала, яма на яме.

- А у нас вокруг дома каждый год перекладывают асфальт, позавчера там-сям латки делают, вчера вспарывают вдоль и расширяют или сужают тротуар на несколько сантиметров, сегодня вытаскивают старые бордюры и укладывают новые, предварительно раздолбав дорогу с тротуаром. Зимой затихают, весной на только что засеянные газоны выгружают большие кубы из плитки, и дррррррррр оранжевые люди снова крушат асфальт. А на газонах сначала кусты и цветы сажают, потом траншеи роют, закапывают, снова высаживают цветы с кустами, засеивают травой, она всходит изумрудная, и тогда её обносят жёлтыми железными загородками и опять начинают копать.

- А у нас на бульваре только что посаженные кустики по ночам исчезают.
- Но что-то же остаётся.
- Остаётся, но количество пустых лунок всё увеличивается.

- С работы не собираешься уходить?
- Пока нет.
- Почему?
- Ну, чувствую, что мне это ещё надо. Потом деньги.
- Ну, про деньги ты знаешь.
- Да, хорошо, пусть.

- Но пройдёт двести, триста лет и количество пустых лунок перестанет увеличиваться.
- И на газонах перестанут протаптывать гипотенузы, а ходить будут, даже не верится, по катетам плиточных дорожек.

- А мне бы в норку и чтоб тихо. Не хочу никаких ролей профессиональных, социальных, всё лишние одёжки. Конечно, без этого не проживёшь, но я быстренько и домой.

- Девочки, какое счастье вот так по полю - под небом - к лесу и, если идти медленно и смотреть вон на те зубцы ёлок и немного вверх, скоро сама станешь огромной, выше ёлок, и головой упрёшься в небо, попробуйте.

- У меня в такие моменты раньше всегда укол в сердце: маме позвонила, вдруг волнуется? Сколько раз выбиралась из зала в театре, чтоб потом спокойно наслаждаться. Сейчас это кольцо уже разомкнулось, отпускает.

- Если найдёте белый, не срезайте, зовите посмотреть.

- А мне перед входом в лес хочется сделать такое движение дирижерское, когда он наклоняется к оркестру и рукой вот так захватывает весь.
- И?
- Ну, прижать к себе.
- Со всеми зверями и птицами.
- И грибами.
- И малиной.
- Минус клещи.

- Соня, по краешку идём.
- Хорошо.

- Соня! Смотри туда.
- Не вижу, а-а-ай, ой, какие красавцы! Ой, гладенькие, крепенькие! Чудо, чудо!
- И как это их здесь никто не заметил.
- Эти нас ждали.

- Ну что, поворачиваем?
- Не-ет, теперь давай до дуба, вдруг ещё.
- До дуба.

- Палки.
- Держи.

- Хорошее слово - истома.

- Нам три километров до дома.




                II

 Вечер был тихим.

- Солнце закатывается, краешек остался.
- Скоро начнут стрелять.
- Добавляй охотники, а то как-то не очень.
- Охотники.
- Ведь может так случиться, что когда-нибудь они переведутся?
- Может.

- В сумерках, в зазоре меж днём и ночью бывает грусть, которая растёт-растёт и вдруг обращается в радость, тут и становится темно.

- Я маму вспоминаю умирающей, глаза широко открыты, но смотрят внутрь, движенья руками делает у груди, будто хочет выпростать что-то. Долго так, я со своей ложечкой с питьём, но рот уже только для того, чтоб додышать, тише-тише, потом замирает, у меня сердце падает, вдруг опять шевелится. Я глядела во все глаза, увидеть, как душа отлетает, ничего не увидела. И сомневалась, наверное, многие так, звонят в скорую и говорят: кажется, умер, но я не уверена, приезжайте. Потом, в первые минуты лицо, незнакомо-знакомый рельеф, ушла. Как там будет?

- Папа тоже так. Сначала с прикрытыми глазами вдыхал длинно, потом глаза широко открыл и начал выдыхать, потом рот стал как буква О, и снова выдыхал, но реже, и все тише, я слушала пульс и тоже не поняла в какой момент. И тоже слепыми глазами смотрел внутрь.

- С детства больше всего боялась смерти родителей, как самое страшное представляла их в гробу и леденела. А когда случилось - не страшно, холод только. Трезвящий.

- Как перстень в футляр, и прячешь, как перстень, в футляр.

- Помните, папа говорил, что на войне больше всего мечтал поспать раздетым и в чистой постели хотя бы месяц, а потом можно опять, тогда думали, что война будет ещё долгой.
- Пока всех освободишь.
- А сколько ему было подарено? Семьдесят, семьдесят один год, представляете, сколько ночей, на чистой простыне.
- С пододеяльником.
- В тепле.
- Какая щедрость!
- Помните, как мама бельё наглаживала и какими ровненькими стопочками оно лежало.
- У меня тоже так, когда складываю, всегда вспоминаю наш ‘шифонер’.
- Золотисто-золотой.
- Может, когда лицом к лицу, и самим не будет страшно?

- И, смотрите, если б я ночью к папе не подошла, а пришла бы утром, сказали бы - умер во сне, а это не так.

- Я много слышала о пустоте, что образуется после смерти родителей, а у меня это место не стало пустым, там осталось, живое что-то. И это не воспоминания.

- А в меня они, став бесплотными, как-то плотней проникли. Раньше мне их было жалко, как бывает жалко других, родных, но других. А теперь, вспоминая, я жалею их как себя.

- Я этой зимой на скользких дорожках ступала, как мама, и рукой вот так делала. А ещё повторяю папины длинные о-хо-хо после сна, с закинутыми за голову руками.

- Знаете, я тогда читала дневник Толстого последних лет, и мне попалось столько мыслей, которые очень меня успокоили на счёт смерти, такая помощь, на подходе к переходу.

- Подземному, ступеньки вниз - киоски с халатами - ступеньки вверх.

- Но сейчас я все эти слова позабывала, помню только, что утЕшительные очень.

- Толстой восхищался Паскалем, говорил, так сильно и счастливо его чувствует, что не нужно никаких других доказательств, что душа одна. А я его самого тоже сильно и счастливо чувствую. При этом хорошо представляю, что мои признательные письма он отложил бы в стопку неинтересных. А мне все равно было б радостно, потому что докоснулась, как говорила Соня.

- В Ясную Поляну надо будет съездить летом.
- Сейчас лето.
- Правда.

- Меня её размеры поразили, идёшь, идёшь и идёшь, так хорошо. А рядом там, вокруг единственной гостиницы с облупившимся крыльцом, такое было запустение, умершие здания старые и скончавшиеся недостроенными новые, на выцветших щитах обещали культурный центр. Между строительным забором и плитами жались ёлки с берёзами, тихо, ни одного указателя, собаки. Как там сейчас - не знаю.

- А в усадьбе дышит космодром, с конюшней и ригою.

- Для невидимых ракет, самой дальней дальности.
- И с таким названием.

- Только как бы им подсказать, что не надо называть анковским тот пирог, что продают в кафе через дорогу, рядом с остальным настоящим эти подделки особенно неприятны.

- Ну, на усадьбу хватило любви, а дальше - попытка маркетинга.

- Вот не хотела брюзжать-дребезжать, а оно вылезло.
- Ну а как?
- Ой, а у Сони седой волос.
- Бывает.
- Но не у Сони ж!
- У Сони тож.
- Ну, естественная естественность, пусть будет.
- А у меня под ногтями черно.
- Это земля.
- Земля.

- Сонь, погаси свет, сейчас проступит.

- Ух ты.
- Каждую ночь одинаково, звёзды вразброс и луна, то вострая, то круглая.

- Бывает, ни луны, ни звёзд.
- Небо.
- А представьте, как это, ‘небо скрылось, свившись как свиток.’
- Это страшно.

- А ещё у Толстого в дневниках было ‘круто', 'гости свалили', 'я обалдел'.

- Космодромное.

- Я тут ходила в библиотеку, набрала много всего, по дороге обратно купила на Мясницкой пирожных. И когда дома вынимала богатства из рюкзака, выступило детство, прям увидела мамину коричневую сумку с тетрадками. Когда научилась читать, мама стала приносить книжки с картинками из школьной библиотеки, говорила: посмотри в сумке и ещё кое-что там поищи. Я ныряла, обнаруживала книгу, две, а ещё золотые жареные пирожки с тёмным повидлом, завернутые в чистые страницы из школьного журнала. И вот сто лет прошло, а представление о счастье осталось прежним.

- Ой, я их помню, пять копеек, я б сейчас такой съела.
- А я с капустой покупала и ела по дороге домой, потом вытирала руки об портфель, платочек лежал внутри, но масляные пальцы соскальзывали с металлической застёжки.

- Книжки теперешние, что сейчас на виду, так густо замешаны на словах, приходится ворочать текст лопатой. Как тесто забитое мукой, не дышат.

- Недавно на занятиях один первокурсник сказал: рукописи не горят настолько, насколько они сами огонь. И вот я думаю, просто слова или есть смысл?

- Хорошие студенты есть?
- Мало.

- То есть, если рукопись или даже книга сама не огонь, то они очень даже горят?
- Не знаю, додумалась до разных видов огня и встала. С остальным тоже так, но, даже если выстрою что-то в голове, начну излагать - собьюсь. Читаю, забываю, умней не становлюсь.
- И что есть этот огонь?
- Ну, вечное в нас, Дух Святый.
- Ну ты не расстраивайся.

- А почему у меня после всех мероприятий, когда с друзьями-знакомыми встречаюсь - тоска. Недавно пришла из театра, спасибо за прекрасный вечер, всё хорошо, одежду по местам развесила, в голове Пуччини поёт что-то, украшения сложила, а в постели как подступило. Сначала то ска, все согласные глухие, тянется сухой ниткой, замрешь - ничего, можно перетерпеть, но потом переходит в то скли во, и вот эти с к л слякотные уже вибрируют и сжимают сердце. Раньше тоже бывало, но то ж в молодости, там ожидания, сейчас-то, кажется, всё стихло.

- Значит, остались.
- Но там ещё что-то, не только моя, общая какая-то  с к л. Эти рваные, скачущие с одного на другое разговоры, и ты скачешь на первых подвернувшихся в Интернете конях.

- У меня для каждого собеседника своя одёжка, ею и собеседуюсь, а он - своей. Вот с вами пытаюсь быть голой, но, возможно, все-таки чем-то прикрываюсь.

- Мне очень нравилось когда-то снимать и снимать с себя слои, как у Достоевского, а сейчас перед другими не хочется, чувствую им это лишнее, а перед собой, то ли уже всё поснимала, то ли оно поприлипало друг к другу, не разберёшь.

- Я недавно видела у ребёнка такой шарик надутый с длинными щупальцами во все стороны, подумала, что так выглядит душа, пальцы протягиваем людям, а шарик остаётся нетронутым, круглым.
- Он ни с кем?
- Кто-то его надул.

- Потом всё стихло и я заснула. Утром - ничего, до следующего раза.

- Может, тебе украшения не надо снимать, так в них и ложиться?
- И в туфлях, как в американском кино.

- Лично мне мои щупальца и мои одёжки самой надоели, но вот кажется, что я людям подхожу именно такая.
- А люди думают, господи, опять она именно такая.
- А я: да знаю я наизусть, как ты мне сейчас ответишь.

- И мне общаться стало уже безвкусно, почти со всеми так. И зачем звонить?
- С днём рождения.
- Здоровья.
- Оставайся.
- Всегда.
- Точно зная, что не останется.
- Но все-таки ты сказала ‘почти’.

- И что мы всё сидим, пойдемте уже лежать.

- Пойдёмте.

- Сейчас окно открою, вытянусь под одеялом, начну погружаться, а перед глазами - замшевые шляпки на сливочных ножках в траве, у меня всегда так после леса.
- Мне их каждый раз хочется целовать, прям не знаю, что прекраснее цветочки или грибочки.

- А завтра ни ко му и ни ку да не надо ехать.
- Это счастье.
- Сейчас, когда ‘надо’ стало меньше, сама жизнь поднялась, как примятая трава, на которой раньше все эти ‘надо’ грибами стояли.

- Еще пирог обещали.

- Но гляньте же, всё сияет!

- А мука есть?
- Помните, для мамы любая темнота была ночь, не любила, когда в это время из дома уходили.
- Ага, ‘нет, я не понимаю, что дня не было?’
- Вообще, про любые дела при свете говорила, что дня не было.
- Ей из-за зрения казалось, что вечером всё тяжело даётся.

- Один раз я на неё так закричала, уже больную. Видели бы вы её глаза. Да, прости ты меня.

- Ох, Господи.

- А папа чувствовал, что я напрягаюсь с этим ведром и всё говорил: прости, прости меня, но я не в состоянии..

- Ох, Господи.

- Заметили, сегодня был бескомариный вечер?

- Двери заперли?
- А на улице теплей.
- Спокойной ночи!

- Да, на все засовы.
- Назавтра обещали дождь?
- Спокойной ночи!

- Часом дощ та мiнлива хмарнiсть.
- Сонь, ты двери заперла?
- На лестнице гашу.

- На все засовы, и мiнлива хмарнiсть.
- Ох, Господи.
- Прости.
- Спокойной ночи.


                III

- Доброе утро, как спалось?
- Доброе утро.
- Спалось хорошо.
- Горячий?
- Да.

- Тихо как.

- Что мне снилось! Жёны писателей, представляете? Женя  Зина  Таня   Люба  Лена  Вера  Соня, кто ещё, все вместе. Сначала красивые, потом постаревшие, в каком-то хороводе кружили и, кажется, ждали, не позовёт ли  Миша  Ваня  Боря  Лёва.

- Миша Ваня Боря Лёва, мальчики, специальные, какой вкусный кофе. В шляпах?
- Некоторые да. А я думаю, вот он мощь и сила, но чего-то ему не хватает, ещё нужна хрупкая она. Он её находил, любил, творил, а потом ой, а это рёбрышко уже не то, нужно другое.

- Ну, ты их утешала?
- Нет, похоже, так было надо.

- А мне снилось, что гости подъезжают, а у меня ничего не готово, вареники леплю, они не лепятся, начинка расползается, тесто плывет, не прибрано, а я переживаю и не переживаю, думаю, как-нибудь устроится.

- Бухнуть всё в кипящую воду и перемешать - ленивые вареники, кушайте.
- И вовремя снять.
- Неет, пойти встречать гостей, здравствуйте-проходите, а потом всполошиться от сильного запаха гари.

- А мне сегодня ничего не снилось, а вчера злодей опять ломился, и дверь опять не запиралась, замок прокручивался, а язычок не цеплялся, я все налегала на дверь, крутила-крутила, чтоб зацепить, а он с той стороны.

- Пойдём на речку?

- А сами писатели, их жизнь - боль на боли, рана на ране. Погрузишься в письма-воспоминания, ходишь больной, забудешь, чтоб не мучаться, а оно опять где-нибудь вылезет. Вчера в электричке прочитала, как пытали Заболоцкого, выхожу, а в киоске на станции  - с портретами кружки стеной друг на дружке. Господи, помилуй. Я, тихая женщина, не борец и не ниспровергатель, за последние лет двадцать не припомню ни одного поступка моей страны, который вызвал бы у меня человеческое одобрение, что ни сделают - стыдно и стыдно, и тошно.
- А раньше?
- Я про свежее, что снежным комом повалилось.

- А я тут пыталась вспомнить, что и как я чувствовала в школьные годы, и ничего особенного не припомню. Мне нравилось в сочинениях о войне и революции придумывать длинные сложноподчинённые фразы с множеством эпитетов и радоваться, что получилось так красиво. Последнее же предложение всегда было одинаковым, я брала его готовым, из воздуха: навсегдаостанутсяжитьвнашихсердцах. Больше этого ничего нельзя было придумать.
- Символ веры.
- Получала пятерки.

- Слушайте, как же трудно писать учебники истории.

- Пойдём на речку?
- Там сегодня много людей.
- Завтра много людей в Москву в Москву, а мы - туда.

- А вот ещё про сны. Мне с юности начал сниться Париж, ну, как поначиталась. Я вдруг там, хотя это невозможно, в гостинице, с какими-то подружками, и назавтра мы уезжаем, а ничего не видели. Уже вечер, я объясняю им, что надо только выйти, что там такое! Они вялые, время идёт, иду одна, спускаюсь в метро, толком не зная куда ехать, где эти поля елисейские, метро запутанное, выхожу наугад и: мамочки! Светящиеся холмы, а на них что-то невиданное и тоже в огнях, храм, театр, дворец? А вдруг это ещё не главное, вдруг что-то упускаю? Мечусь. Таким вот был мой повторяющийся сон до того как увидела, таким же он продолжает мне сниться и теперь, и я снова не знаю куда бежать.

- Настоящий хуже?
- Неет, они из разных материй.

- А я боюсь, не свела ли судорога туристическая навсегда мышцы некоторых улиц и площадей?

- Ох, но там так много накоплено, должны выдержать.

- А сейчас, после novecento нашего, прибавляется что-нибудь или уже великое кладбище?

- Миленький, не знаю. Хочется ж верить, что прибавляется.

- Интересно, у меня похожая история с Переделкино, когда читала разные писательские мемуары, дачи, поле, лес, церковь с кладбищем - всё представляла очень ясно. Потом, наконец, съездила, увидела, побывала у Пастернака. Недавно попались воспоминания о Нейгаузах, там опять эта дача, дорога на станцию, и я обнаружила, что вижу происходившее в старых своих декорациях, дом вот так стоит, а калитка - тут, если по-правильному. А настоящее Переделкино, ну так, экскурсия.
- Интересно.
- Долго картинками пользовалась, они и припечатались.
- Долго, и сопереживательно.

- Я иногда лежу ночью, вроде засыпаю, в голове роится, никак не уляжется, и тут: я ведь не сплю, а вдруг там что горит, надо срочно посмотреть.
- Да, книгу открывать - свет включать, а в телефон - юрк незаметно.
- Чтоб наутро и не вспомнить, что там горело.
   
- Глаза, надо беречь глаза.

- И ноги.

- И как быть? Не поддаваться?
- Не знаю, иногда поддаюсь, иногда лежу, смотрю в незадернутое окно и говорю, бессонница - тоже жизнь и не надо закрывать глаза.
- Вид досуга.
- В голове всплывают некрасивые мои поступки, лежу, вожу глазами,  как мама и папа в последние дни, вверх в стороны вверх, они всё всплывают, а я вскрикиваю в ночи онетнет.

- Вскрикивай, не вскрикивай.

- А окно у меня из музея русского импрессионизма, такое, иногда в углу картины проплывает самолёт с красными огоньками, а там курица с рисом, баранина с овощами.

- А я, когда не засыпаю, даю себе задание: назвать тридцать наших городов, начинающихся на одну букву, потом тридцать иностранных, тридцать наших писателей, ненаших, и так по всему алфавиту, кроме, конечно, отдельных букв.

- Аисты, смотрите, аисты.

- Аисты, какие большие и белые, молодцы, что возвращаются. Я тоже вспоминаю никакие и низачем случайные связи, у мужчин они хоть физическим желанием оправданы, а у меня от скуки были и любопытства, тоже онетнет.

- А у меня такой опыт мать-дочь. Аня что-то сказала, меня задело, маленькая царапина, и тут же вторая: так вот что мама чувствовала, когда я говорила таким же слогом-тоном, а она замолкала с такими же глазами, губами и так же как я принималась что-то делать. Так было всего-то пару раз, и Анины слова были ерундовые, я их и не помню, вторая ранка осталась.
- Аня - золото. А ты чувствительна сверх меры.

- Меня мама в последнее время часто спрашивала: как ты считаешь, мы с отцом нормально прожили, какая у нас была семья? Ей хотелось услышать хорошие слова, может, благодарность, а я - не девочка, взрослая дура, из какого-то упрямства не хотела подыгрывать и отвечала: ну, мамочка, я не знаю, ты сама как думаешь. А ведь ничего плохого о семье я сказать не могла, но хорошее тоже не хотела именно потому, что она этого ждала. Вот теперь довольна, что проявила стойкость, не поддалась. И не доставила маме напоследок немного осенней радости.

- Печально как.

- Но города и писатели мне уже надоели. Сейчас - по пятнадцать имён мужских и женских на каждую букву, на отдельные буквы до тридцати и больше набирается, знаете, как много оказалось мужских на А, П, попробуйте перед сном, а завтра сравним.

- А на меня в бессонницу бывает страх нападает, даже ужас, как представлю сколько лет в одном веке прожила, сколько уже в другом, и думаю, а что я всё это время делала? И холодею.
- Стремилась.
- Стремилась, и, в основном, к иметь.
- Ну без иметь же нельзя.

- У Достоевского, кажется, где-то было про ‘имущественную похоть’.

- А я сейчас стремлюсь от вещей освободиться, и после смерти родителей всё ускорилось. Хочется быта невесомого, одной чашки, одной плошки, белых, чтоб не отвлекаться, и всего остального поменьше, и след невещный оставить бы.

- Оставить бы.

- Цветаева призывала Муромцеву: пишите, Вера, пишите, времени никогда нет, но только так можно из него выйти, только так оно и остаётся.

- На пилите, Шура, пилите похоже.

- Вопрос качества этого писания.

- Наличия там огня и его нужности кому-то?

- Что у нас на обед?

- И на Р тоже ужас сколько мужских.

- Вчерашний ужин.
- Одно и то же инстаграмить?
- Но будет подан на сегодняшних листьях салата.

- Сними Палпетровича кота.
- Он не приходит.

- Потому что на обед вчерашний ужин.
- Сними цветы.

- Пустое.
- Да она шутит.

- Ну что плохого, такая форма соприкосновенья с миром.

- Когда я вижу фотоактивность знакомых в сетях, грущу - раньше они казались мне побольше.
- Ну, это видимое, а есть невидимое, и мы не знаем, и всё побольше там.
- Ну, нехай буде так.
   
   И тут вступил Гена.
   Уж много лет по субботам сначала он Людок-Людок и посмотри какой огурчик. Потом покосит он, Людок порвёт траву, и ранним вечером после затишья на обед кричит он сука и ещё другое, и жить с тобой не буду я, и вот пошла-пошла-пошла ты - сильный грохот. Под громкое радио.

     Воскресным утром долго там ни звука, потом Людок, а принеси-ка соль и посмотри какой огурчик. Потом а где ключи и хлопанье дверей - отъезд. Под громкое радио. Потом приходит тишина и маленькие розовые розочки головки с аккуратненькой укладкой поднимают. Их видит Соня, заглянувши в щель забора, чтоб убедиться цел ли дом: вчера летало, падало и билось.

- Уехали.
- Ну слава Богу.


     Вскоре уехали и три сестры. Одна к синему, другая к зеленому, третья к лазурному морю. Петрушка укроп кинза базилик салат шпинат руккола хоста лаванда флоксы эхинацея лапчатка гортензия спирея жасмин кизильник жимолость сирень вейгела барбарис можжевельник шиповник пузыреплодник форзиция калина рябина боярышник туя сосны ёлка ива малина ежевика смородина крыжовник ирга слива груша вишня яблони затихли, но продолжали жить и расти.

   Они вернутся с синего зеленого лазурного и сядут под сосной вокруг стола, который много лет уже хотят отдраить отшкурить покрасить. Чтоб было красиво.

- Хорошо как.
- Хорошо.

- Хорошо. Да, но у меня набралось здесь столько огорчений от обманов и воровства рабочих, гляну на крышу - вспомню, посмотрю на блокхаус - содрогнусь, еще газон. Конечно, сама виновата, входила в положение, авансы, и верила в про завтра с послезавтра. И вот ворота надо сделать, а всё во мне кричит: не начинай! Я понимаю, раз мне такие попадаются, другим же попадаются

- Котик пришёл!!
- Котик!
- Котик сладкий!
- Снимай!
- Не спеши, видишь, он не собирается уходить.
- Мягенький какой.

- А что у нас сегодня на обед?

- Боже мой, снова осень и эти листья напоминания.

- Можно испечь пирог.

- Они совсем недавно распустились, повисели, пошелестели, порешали вопросы дальнейшего развития сада и вот, почти все уже упокоились.

- И лежат. Не будем пирог.

- Ворота хоть и криво, но стоят.

- Соня, неси шампанское.

- Не сметай, не надо, так - красиво.

- Не снимай.
- Почему?
- Пусть будет в одном экземпляре.

- А помните, как бутылка и бокалы утопали здесь в снегу?

- У меня есть телефон нормальных рабочих.

- Открывать?
- Подожди.

- Будем звонить рабочим?
- Не сегодня. Тихо как.

- Тихо Браге.
- Что это?
- Учёный.

- Гена приехал.

- Астроном.

- Вот тебе и тихобраге.

- Соня, открывай, учёный приехал, астроном.

- Держите, от розовых ангелов, вам.

- Благодарю!

- Какое нежное!

- Людок, ты глянь какая тыква!!

- Нет, я никогда не научусь пить шампанское медленно.

- Вот и радио.

- Играет так весело.

- Пойдём в дом.

        Раз два три