Как я первый раз побывал в Строгановке... Я стою с

                ...Я стою спокойно перед строем,               
                В первый раз стою к нему лицом,               
                Кажется, чего-то удостоен,               
                Награждён и назван молодцом.
               
                В. Высоцкий

               
     Дорогой Виктор Юрьевич, спасибо Вам за то, что Вы есть!
     Написал первую строчку и остановился. Захотелось написать «Витя», а не Виктор Юрьевич.  Подумал, подумал и написал: «Витька» и добавил ещё: «Николаев».
      Дело было так. Мы знали друг друга давно, но коротко сошлись месяц назад, на Наборигаме. Для тех, кто не знает – это старинная японская печь, которую построил француз Клод у  грузина Джемала под Ярославлем в Гавриловом Яме. Витя или «Вождь», как звали его за сходство с  индейцем, к моей мелкопородности отнесся, в общем-то,  терпеливо. Довольно снисходительно выслушал и про моё желание быть «великим», и про Аллу Пугачёву, и  про  Поверина, а в конце сказал:
 - Да ради бога, пусть все будут счастливы! -  он происходил из древнего рода князей и суфиев.
     Я как фокстерьер, повизгивая, прыгал вокруг него, предлагая пошалить, а он неподвижно стоял огромным Сен-Бернаром, поворачивая ко мне свою громадную голову, и аккуратно переступал с лапы на лапу, что бы случайно меня не придавить. Когда он собирался уже уходить, я опять подбегал к нему и начинал всё сначала, и он  не уходил.
      Мы, конечно, выпили, и на завтра слегка помятый, озираясь по сторонам, я услышал от Вити волшебные слова:
 - Миша, а у нас водочка есть, будешь?- кто тебе ещё такое скажет, если не настоящий друг.
     Вторая сладкая фраза прозвучала чуть позже:
 - Миша, приезжай в «Строгановку», я тебя приглашаю.
     Это важно! Он не просто сказал, приезжай в гости или приезжай ко мне. Он делился большим, он принимал меня в свою сенбернарскую компанию. Я поблагодарил Витю и при первой возможности поехал в Москву.
     «Москва, как много в этом звуке…», а ты  идешь с большой сумкой, тщетно пытаясь выглядеть здесь своим, и хорошо ещё, если знаешь дорогу. Здание Московской художественно-промышленной академии имени С.Г. Строганова, конечно, отличается от других на Волоколамском шоссе, мимо не пройдёшь. Виктор Юрьевич встретил меня на улице. Заканчивался октябрь, светило солнышко, мы поздоровались, постояли, покурили и вошли, наконец, в храм искусства. Витя быстро провёл меня в свою мастерскую и, не давая перевести дух,  деловито сказал:
  - Оставь здесь вещи, разденься, и пойдем, я тебя представлю. У нас сейчас кафедра.   
      Кафедра! От такого уважения у меня закружилась голова, и на Витькино представление меня в качестве хорошего гончара, я скромно поправил его:               
 - Я не совсем гончар, я художник - керамист.
     «Кафедра» вежливо взглянула на меня поверх очков и ничего не ответила. Витя поручил меня четверокурснице Даше, а сам остался заседать. С Дашей мы познакомились тоже на Наборигаме.  Пока грузили печь,  танцевал  перед ней под Витькину музыку в Витькиной шляпе. Мы пошли  на экскурсию по мастерским и этажам, и как в любом новом месте ты никак не можешь до конца расслабиться, так и я - ходил, боялся и завидовал, пока не пришли в холл, где стоял теннисный стол и один  парень, с большим преимуществом обыгрывал всех остальных.  Подмывало взять ракетку. Для самодеятельного художника из провинции сыграть в «Строгановке» в теннис, это вам не хухры-мухры! Это как пострелять из пистолета Дзержинского! Я продул, но очень достойно и паренёк пожал мне руку на прощание.
      Тем временем Витя организовал мне ещё сольное выступление, так называемый мастер-класс. Собрались молодые студентки и несколько преподавателей. Настроение было хорошее. Я скрутил им приличную крынку уже прямо посреди «Строганы», так они сами  её зовут, сорвал аплодисменты и звание «певца русской амфоры» и в позе художника – керамиста, неплохо играющего в пинг-понг уселся на диван. «Я не подвёл тебя, Витя.  Я выполнил твой завет.  Я был таки счастлив!»
      Наутро, категорически отказавшись  от предложения выпить, Витька мужественно отправился к себе в «Строгановку», а меня как героя давешнего выступления, пригласила  в свою мастерскую Галя  Антипова, тоже «строгачиха».  Выходя на «Третьяковской», я, наконец-то, чувствовал себя в Москве самим собой, то есть желанным гостем. После вчерашнего, её мастерская с видом на Красную площадь, с  настоящим и в тоже время очень простым художником Колей Богачёвым, с коньячком и новым, с иголочки «Шимпой», уже причисляли меня к лику совсем заоблачных, то есть,  международных высот. Окончательно осмелев, я стал добрым как  Витя и радовался за москвичей и гостей столицы. «Ну да, вам повезло. У вас и Красная площадь, и Пушкин, и «Строгановка»», - мой герой не завидовал, а великодушно пропускал всех вперёд: «проходите же, пользуйтесь!», -  он сознавал драгоценность своего подарка, и от этого подарок становился ещё  бесценнее.
    Уходить было жалко, но Москва с её ритмом брала своё. К Николаю пришли ученики, а мы с Галиной заторопились на выставку «Московской керамики», где уже ждали меня Виктор Юрьевич с Дашей.  Было по-прежнему сухо и не очень холодно. Интересных гончарных работ в экспозиции не было. Правда, пришла Лариска Моисеева, полная впечатлений от фестиваля в Фаэнце. Мы поболтали и решили остаться на «круглый стол». За круглым столом художники выказывали недовольство, в основном, организацией выставки. Для только, что спустившегося с небес духовности человека, это представляло лишь слабый познавательный интерес, и мы разошлись, не возбудившись на дальнейшие подвиги.
      Надо сказать, что кроме Красной площади, Пушкина и «Строгановки», Витьке повезло еще и с женой, и с  сыном, и с квартирой. Из этой квартиры в Текстильщиках  у меня никак не получалось выйти на следующий день. Что ты будешь делать? Уже вышел и вернулся  - в туалет. Разрядился телефон  -  ставил на зарядку.  Ждал, когда зарядится – пил кофе.  Или мне не хотелось уходить от Тани, с её трогательной, практически ангельской, улыбкой взирающей на наши с Витей ежевечерние выпивки? В результате, когда я добрался, наконец, до сердца Родины и попал на Красную площадь, её как раз закрыли на репетицию. Успел только увидеть полуторки на гусеничном ходу, да истребитель тех времен, МиГ-3, по-моему. Пришлось зайти в ГУМ, оттуда прямиком вышел на Никольскую, и через арку в кремлёвской стене спустился к Метрополю. Думал выйти на «Тверскую», но промазал и, чтобы не стоять  на светофоре двинулся на зелёный свет, наугад. Как назло на перекрёстке не было указателей, и я пошел вдоль по улице, всё больше очаровываясь старой архитектурой. Банк России, Восточный экспресс банк, банк ВТБ, что здесь было раньше? Вон на углу какая-то мемориальная доска. Перебрался  на другую сторону, подошел поближе, читаю: «Переулок назван в честь…», так это же знаменитые Сандуны! Вот это да-а…?! Я разглядывал барочный фасад: «всё что угодно, только не баня! И всего в трёх шагах от Красной площади! Кто бы мог подумать? А вот тут уже,  похоже», - обходил я подробно ещё раз весь квартал, обнаруживая, так называемый, фабричный стиль. «Интересно, интересно, а вот этот мостик-галерейка над улицей куда ведет?»  Москва из чужой и недоступной становилась моей, а я из невежественного провинциала превращался в алчного собственника, сожалеющего о том, что невозможно увезти с собой полученное богатство. Это чувство то ли неполноценности, то ли несправедливости особенно возникает, когда рядом идут по своим делам другие люди и даже не поворачивают головы в сторону того, чем ты никак не успеваешь насытиться. Я вспомнил, как этим летом, поздно вечером, намотавшись по Питеру, мы сели в скверике на Исаакиевской площади и мне пришло в голову: «какими будут Чебоксары, если  там поставить, хотя бы одну из четырёх башенок-звонниц с «Исакия»? Зачем им так много? Они давно насмотрелись; вон, идут себе мимо. Им хватит и одного главного купола. А остальные три …», - я увидел, как рукоплещут мне Саратов, Самара и Ульяновск.  Видение, к  огромному сожалению, было очень коротким.  А дальше я вспомнил, как ещё молодым специалистом  весь февраль прожил в Феодосии. Каждое утро целый час вдоль моря. Потрясающая картина! Зимнее солнце встаёт прямо из солёной воды!  А тут два  Икаруса и все спят?!  Увы, ровно через неделю я дрых вместе со всеми.
      И всё-таки насчет звонниц с «Исакия» хорошо бы посоветоваться с Витькой? Сегодня вечером или лучше завтра?  Завтра. Предложу ему погулять в центре, сходим куда-нибудь… в «Пушкинский».
      На завтра пошел холодный проливной дождь, нарушая все планы. Сравнение с сенбернаром уже слабовато и не подходит. Витя шагал по Москве  как ледокол, большой и невозмутимый, без шапки, с мокрой черной шевелюрой. Холодные капли, казалось, отскакивали от него во все стороны. Он раздвигал их собой, будто мелкую шугу и, лишь когда дождь  усиливался и  шел стеной, Витя  налегал на него, чуть добавляя оборотов двигателю, чтоб не потерять ход. Дождь шел, Витя шагал. Дождь продолжал идти, Витя продолжал шагать. Я в роли небольшого сухогруза, как и полагалось, следовал  за ним в кильватерной колонне, полностью подчинившись его могучей воле. У меня было сильное желание поскорее оказаться в сухих музейных залах, и, хотя бы, был капюшон. В «Пушкинском» стояла  очередь. Она накрылась зонтами. До открытия оставалось минут сорок. Мы не стали ждать под дождём и поплыли дальше,  мимо Христа Спасителя, по Остоженке  в Зачатьевский переулок.  Я попросил показать иконостас, который Витька сделал для новой монастырской церкви. Под ней сохранили остатки старых фундаментов. Это метровая кирпичная кладка, ломаными утесами старины врезающаяся в современное пространство и нет ни души. Рядом поставили старые глиняные горшки – очень архаично. Иконостас был закрыт, но нас узнали и  пропустили.  Дома, незадолго до поездки, я как раз слепил  портрет из шамота, и студенты наградили меня   таким комплиментом: «так красиво, что даже на гипс похоже!» Они студенты, а я зрелый художник, мне полагается сказать, что-то толковое. Витина работа была тонкой, если такое определение применимо к такому «толстому» материалу как шамот, свежей, и, я бы даже сказал, какой-то чистенькой. Я попросил разрешения потрогать –  крапочки  мелко пестрели легким глянцем.
 -  Тысяча двести? – мне хотелось  похвалить его суровой мужской похвалой.
 - Тысяча двести пятьдесят, - улыбнулся Витя и как всегда очень спокойно добавил, -  Миша, я старался.
    Мы вышли на улицу. Погода расклеилась окончательно, но я ещё держался. Витя предложил зайти в  Музей современного искусства. Это уже на Гоголевском бульваре. Именно здесь гуляли Александр Сергеевич с Николаем Васильевичем. Витька обратил моё внимание на  Даши Намдакова, а сам оживился возле  большого пейзажа с длинным   рядом гаражей. Во дворе мы обошли вокруг мокнувшего под ледяным дождём яблока Зураба Константиновича, и я вспомнил, что дома нас ждёт уха из большущей рыбины, под которую обязательно полагается выпить. Рассматривать произведения искусства и достопримечательности большой труд, а в такую непогоду оказалось делом очень не легким, и я запросился домой.               
      Витя взял курс на метро.
 - Это Тимирязев, -  указывал он на высокую, стройную скульптуру, - а вон там мастерская Конёнкова.
     Памятники тоже мокли под дождём. Памятники стоят людям, о которых ты, хоть и много раз, но только слышал. А, когда идешь по Москве, вроде бы ходишь среди них и от этого тоже становишься человеком. Мы, наконец,  дошли до «Пушкинской» и, не смотря  на  совместную большую любовь к «Евгению Онегину», примирившему нас во взглядах на керамику, помахали Алексан Сергеичу только с противоположной стороны площади. Витя держался мужественно до самого входа в метро и только на эскалаторе он оглянулся весь мокрый и спросил:
 - Ну что, Миша, хлебнул московской жизни?