Сборник статей о В. Шукшине

Михаил Гоголев



ШУКШИН И ДРУГИЕ…



(литературоведческий анализ)





                Фрагменты диссертации


















НАБЕРЕЖНЫЕ ЧЕЛНЫ
2021





ВВЕДЕНИЕ
Актуальность избранной темы диссертации в том, что творчество В. М. Шукшина до сих пор вызывает противоречи-вые споры, в нем открываются все новые грани, тайны и осо-бенности, которые необходимо исследовать. Проходят годы после его смерти и тот исторический период, в котором он жил, открывается для нас полней и шире. Политические и экономи-ческие преобразования и духовные поиски эпохи правления Хрущева и Брежнева открываются во всей противоречивости и глубине. Становятся известны новые факты, новые документы, которые позволяют взглянуть на творчество многих писателей с другого ракурса, в том числе на творчество Шукшина. Кон-фликты, которые он зорко увидел в жизни и о пагубности кото-рых предупреждал, проявились в наше время отчетливо и ока-зывают на общество негативное влияние. Изучая их, можно ак-центировать на них внимание общества и заняться их решени-ем, сподвигнуть на это политиков, социологов, литераторов, учителей. В настоящее время многие новоявленные демократы и либералы еще продолжают, начиная с горбачевской пере-стройки, обвинять советский период в разных грехах, называть его «застойным», навешивать и другие необоснованные ярлыки, но благодаря таким честным писателям как Шукшин, мы можем отделить зерна от плевел, понять, что можно взять из нашего прошлого в нынешнее время и дать отпор клеветникам родины, отрицающим подвиги отцов и дедов. Шукшин может помочь нам в том, чтоб не прервалась связь поколений.

Объектом исследования является «малая проза» В. М. Шукшина – яркая, оригинальная, мудрая, искренняя и честная, которая осветила многие стороны советской действительности пятидесятых, шестидесятых и семидесятых годов 20 века и ока-зала большое  духовное и нравственное влияние как на писате-лей, так и на читателей страны.

Предметом диссертационного исследования является большой материал, который в целом можно представить трех-уровневым корпусом:
1. Публикации и свидетельства современни-ков писателя о нем, литературоведов и критиков, вплоть до настоящего времени.
2. Тексты художественных произведений В.М. Шукшина
3. Тексты крупных русских писателей, тво-ривших до Шукшина и после.
На основе этого материала проводится всестороннее изуче-ние творческой манеры писателя Шукшина, обозначенных в ней конфликтов, раскрытие их через непростую судьбу автора, его характер, предпочтения, желания, как сублимация его неорди-нарной, сильной и яркой личности. Попытка понять генеалогию исследуемых им тем и конфликтов, стилистическую манеру в контексте русского рассказа 19 и 20 веков. 

Степень изученности темы
О литературном творчестве Шукшина, казалось бы, писано-переписано, многие его произведения просвечены насквозь словно рентгеном, но не все так просто – его творчество с тече-нием времени все больше раскрывается, ибо меняется жизнь, менталитет народа, меняется отношение к тем или иным акцен-там в его произведениях. Как говорится, большое видится на расстоянии – вот и мы видим, что Шукшин не только автор за-нимательных по сюжету рассказов, но и глубокий психолог, со-циолог и философ, отразивший конфликты современности не фотографически, а как бы в некой динамике их развития от ста-линской советской коллективизации, через военные годы до времени, которое иные современные демократы назвали «за-стойным», хотя на самом деле брежневская эпоха была неким зенитом развития социализма в СССР. Страна лидировала в космосе, был достигнут паритет с США в атомном проекте, со-циалистический лагерь, несмотря на некоторые эксцессы (как, например, восстание в Праге в 1968 году) был крепок и своим примером и экономической помощью развивающимся странам, освободившимся от колониальной зависимости, распространял марксистко-ленинское учение по планете. В эти годы советский народ впервые, наверное, за все существования страны стал жить сносно – люди (особенно молодое и среднее поколение) перестали бояться сталинских репрессий за один рассказанный анекдот, Хрущевские шараханья в экономике и политическая подковёрная суета, связанная с уходом на пенсию сталинской старой гвардии, сошли на нет. Человек вдруг осознал, что он не винтик государственной машины, а личность, у которой есть свободное время подумать о смысле жизни, о комфортном су-ществовании, помечтать о своем будущем и будущем детей. И несмотря на то, что угроза ядерной войны не была снята, и о ней постоянно говорилось с самых высоких трибун, тем не ме-нее, тревожная мысль о новой мировой войне несколько приту-пилась – кровавой бойни не хотели ни Советский Союз, ни за-падный мир, уставшие от соперничества и гонки вооружений, тянущихся десятилетиями. Деньги от подорожавшей на миро-вых рынках нефти СССР начал пускать на строительство жилья, на зарплаты не только рабочим, но и колхозникам, жившим до этого на трудодни, начал крупнейшее стройки АТОММАШ, КАМАЗ, БАМ, САМОТЛОР, и люди стали смело сниматься с насиженных мест, поехали и за деньгами, и «за романтическим туманом» – страна зашевелилась в радостном порыве. И пусть у Шукшина нет рассказов о стройках и трудовых подвигах со-ветского человека, но дуновение свежего ветра свободы и энту-зиазма в стране он передал хорошо и точно. И когда говорят о «шестидесятниках» в советской литературе, детях «хрущевской оттепели», то, как правило, среди них называют поэтов Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Беллу Ахмадулину, Евгения Евтушенко и таких прозаиков как Александр Солжени-цын и Василий Аксенов. Увы, критики грешат против истины, ибо туда можно отнести и Василия Шукшина. Но его, как пра-вило, большинство критиков записывает в крупную и благодат-ную группу «деревенщиков», заявивших о себе неожиданно и ярко, потому якобы что большинство его героев жители села. Да, он был и «деревенщиком», но особым: во-первых, и язык у него в рассказах чисто городской, без всяких фольклорных сло-вес, а во-вторых, самосознание его героев и чувство собствен-ного достоинства вполне городские – нет у них стеснительно-сти и ущербности…Отличается Шукшин от многих писателей «шестидесятников» тем, что он не пинал весело и смело «уби-того осла» Сталина, да и Ленина самозабвенно не хвалил, как, к примеру, Вознесенский в поэме «Лонжюмо» и в стихах, требуя убрать портрет Ленина с денег, или Евтушенко в поэме «Казан-ский университет», не говоря уж о пафосном Рождественском. Естественно, у Шукшина был свой взгляд на крупных историче-ских личностей – наших вождей, но он не хотел быть ни слиш-ком умным «задним умом», ни откровенным холуем партии, хотя и состоял в КПСС. Он главным действующим лицом исто-рии считал  народ и в этом его величайшая заслуга, и в этом его особая роль в литературе, и в этом корни искренней любви к нему людей.
Итак, в стране после тяжких войн и революций, всех потуг и трудовых подвигов, тяжелейших человеческих потерь, пришло историческое время остановиться и подумать, куда дальше раз-виваться социализму, душе советского человека – вместе с са-мыми честными философами, демографами, социологами и психологами задумался об этом и Шукшин. Несмотря на то, что с высоких трибун партийных съездов бодренько говорилось, что путь социализма ясен на много лет вперед, что он указан классиками ленинизма, лучшие люди страны почувствовали, что не все безоблачно в советской стране «победившего социа-лизма», что появились, пусть пока и в зародыше, тревожные тенденции и факты. Однако многие «шестидесятники», увы, наоборот, безмятежно радовались, что пришло время либера-лизма, самовыражения художника, что есть возможность побы-вать за границей, накупить там иностранных джинсов и вкусить, так сказать, прелести капитализма – в частности, окружение Ва-силия Аксенова думало именно об этом, как бы сейчас назвали, потребительстве, именно большинство из этого окружения по-том стало диссидентами и осело надолго на Западе. Кое с кем из этих людей Шукшин, как известно, был знаком, но выросший в трудовой семье, в крестьянской скромности и аскетизме, а не в семье крупного партийного деятеля как Аксенов, он понял, что ему с ними не по пути – он не пижонил, не модничал и уез-жать заграницу жить не собирался. Несмотря на то, что, конеч-но же, у него была обида на советский строй за расстрел своего отца, за голодное сиротское детство, тем не менее, он не мыс-лил свою жизнь без алтайских красот и просторов, без реки Ка-тунь, без земляков, а главное без любимых матери и сестры – именно эта пуповина поддержала его духовную крепость, пита-ла творчество. Он не собирался мстить советской стране, выис-кивать новых врагов народа, служивших в НКВД и СМЕРШЕ, как многие писатели того времени, как Шаламов и Солженицын, [Солженицын – 204., с.7-163] он гордился ее достижениями и хотел сделать жизнь в стране лучше и видел в этом предпосыл-ки. Поэтому-то Шукшина можно смело назвать патриотом в ис-тинном смысле этого слова, а не «квасным», как некоторых «деревенщиков», ищущих некий «золотой век» в патриархаль-ности русской деревни, в национальной обособленности. Про-читав всего Шукшина, никто не найдет и строчки, где он бы так или иначе приподнял русского человека над другими нацио-нальностями, этническим конфликтом у него и не пахнет. Наоборот, можно говорить, что он был одним из создателей нового советского архетипа – человека толерантного, воору-женного знаниями, стремящегося к познанию мира, его тайн, смотрящего не на «корыто» перед собой, а на звезды, любящего своих детей и жену, близких, соседей по дому и улице, всех граждан не только страны, но и всего мира. И это не голосло-вие, все это есть в его рассказах и все представлено в данной диссертации. И все-таки он не забывал о человеке села, напо-миная власти, да и всему обществу, что город задолжал деревне за то, что ее люди, голодая и безмерно напрягаясь, кормили страну и рабочий класс, который в это время тоже, естественно, не сидел без дела – поднимал промышленность, но хоть полу-чал за это жилье, приличную зарплату и многие другие блага.
Когда писатель жив, то мнение о нем критики и обществен-ной мысли еще не устоялось, никто не знает, что он напишет завтра, куда качнется маятник его творчества, как будет разви-ваться его мировоззрение. Поэтому-то разносторонний Шукшин и ставил трудные задачки перед критикой – и вот теперь время настало вписать его творчество в общий литературный процесс, который не некое дискретное состояние, а поток, некая река от-ражения народной жизни и фактов биографии автора, его ду-ховного становления и взросления. Ныне почти все жизненные перипетии Шукшина известны широкой публике, его детство, юность, армейская служба, его ранняя тяга к писательству, его кумиры, его поездка в Москву, его женитьбы и разводы. Поэто-му недаром его друг актер и земляк сказал: «Когда меня спра-шивают, каким был Шукшин, я отвечаю: «Читайте его прозу. Герои его произведений – это он сам, это его голос. Больше вам о Шукшине никто не расскажет…»  [Ванин - 1985., с.10] То есть мы видим во многих его рассказах где-то закамуфлированную хорошо, а где-то не очень, событийную канву его жизни. Есте-ственно, в данной диссертации все это исследовано и нашло от-ражение, ибо писатель не существует в «башне из слоновой ко-сти», а живет обычной судьбой, иногда ярко и насыщено, как Шукшин – его напористость, его жажда справедливости, его любовь и нежность к близким и землякам, все это проявлялось в жизни и творчестве. Но если говорить образно, то любой чело-век это «ежедневник», в котором ставит записи время, окружа-ющие люди, книги писателей, фильмы, разговоры, услышанные истории, знакомства и многие-многие вроде незначительные вещи. Расшифровывать этот «ежедневник», перелистывать его страницы и читать в нем записи автор данной диссертации по-считал увлекательнейшим занятием и полезным всем, кто инте-ресуется творчеством писателя, кому это нужно в работе – кри-тикам, учителям-словесникам, студентам.
Будучи сам автором, написавшим не одну сотню рассказов, которые часто основаны на фактах собственной жизни, автор диссертации хорошо понимает «из какого сора», по меткому выражению Ахматовой, «растут» рассказы, и поэтому анализ творчества Шукшина у него особый, как бы через некую твор-ческую призму, скрытую от глаз непосвященных… Обладая большой литературной эрудицией в силу профессии, зная пре-красно творчество многих русских и советских писателей, бу-дучи знакомым с некоторыми из них лично, регулярно про-сматривающий критику на них, автор данной диссертации по-пытался вписать творчество Шукшина в этот литературный по-ток через сравнения с десятками известных писателей. А имен-но, с Лесковым, с Чеховым, с Горьким, с Буниным, Куприным, Зощенко, Юрием Казаковым, Нагибиным, Солженицыным, Кру-пиным, Беловым, Можаевым, Федором Абрамовым, Распути-ным, Астафьевым и другими. Эти великие имена давно ушед-ших писателей и еще живущих впустили в свои ряды Шукшина как равного среди равных. Некоторые из них стали духовными отцами Шукшина, даже не зная об этом, другие были его знако-мыми и друзьями, и, естественно, шла между ними перекличка тем и мыслей, а некоторые продолжили темы, вскрытые и обо-значенные Шукшиным, далее – то есть процесс не прерывался и не прервется, как сама народная жизнь.
Литературное творчество – это широкий поток мыслей, тем, творческих задач, мук и сомнений, и все это рассматривается писателями под разными ракурсами и имеет место быть. Одни писатели рассматривают творчество как некий познавательный процесс с элементами развлекательности, другие - как некий заказ партии и правительства, но если это делается качественно и на пользу обществу, призывает людей к четкой гражданской позиции, к военному и трудовому подвигу, то их работа полез-на и нужна; третьи через приключенческие сюжеты прививают человеку смелость, взаимовыручку, умение преодолевать пре-пятствия…И так далее. Поэтому недаром говорится, что писа-телей надо много хороших и разных, чтоб охватить все сторо-ны человеческой деятельности, весь спектр человеческих ха-рактеров и наклонностей, дать каждому человеку в обществе ответ о смысле жизни, перспективу его развития, понимания счастья и гармоничного существования среди людей и природы. Но, конечно же, одна из главных задач, которые ставила перед собой именно русская литература, ее лучшие представители, начиная с девятнадцатого века – это воспитание человека, при-вивка ему лучших качеств. Этим наша литература завоевала прочное признание в мире, как великая литература, и недаром в список произведений мировой классики неизменно входят их создатели Толстой, Достоевский, Чехов…Эту же задачу ставил перед собой и Шукшин, но решал ее удивительно изящно, без дидактики и морализаторства, а с помощью тонкого юмора, иронии, динамично и доверительно-интимно. Его сюжеты настолько захватывающи по построению, по напряжению кон-фликта, что порой в них погружается вместе с его героями как в некое приключение, в котором тебя ждут и открытия, и боль, и счастье, и осознание предназначения человека на земле. Немало сюжетов и тем о взаимоотношениях между мужчиной и женщи-ной, и в этом Шукшин сближается, в частности, с замечатель-ным писателем Иваном Буниным, посвятившим этому большой цикл «Темные аллеи». Но если Бунин рассматривает эти отно-шения как преходящее любовное приключение, как некий, пусть и страстный и увлекательный, эпизод в жизни часто с печаль-ным и трагичным концом, то Шукшин старается найти гармо-ничный конец, некое примирение двух таких разных миров как мужчина и женщина; он всеми способами борется за этот гар-моничный союз, показывает нам «правду и аргументы» мужчи-ны и женщины, ибо является, не смотря на бурную молодость и многочисленные романы, приверженцем патриархальной семьи, без которой трудно воспитать полноценных детей. Шукшин в своем творчестве удивительно целомудренен, у него нет ни од-ной любовной сцены в классическом ее понимании, с раздева-ниями и с соблазнением где-нибудь на лоне прекрасной приро-ды, с поцелуями, как это происходит у Бунина – для Шукшина главное это духовная близость между мужчиной и женщиной, взаимопонимание на основе единого мировоззрения. Он тоскует по семейной теплоте, спокойствии, ибо только так может суще-ствовать трудовая крестьянская семья, в которой раздор и скан-далы отвлекают мужчину от работы – ведь он добытчик и па-харь в своей извечной вековой сущности, а не прощелыга-ловелас, прожигающий жизнь от скуки и безделья и волочась за каждой юбкой.
Рассматривая творчество Шукшина на фоне ярчайших пред-ставителей русской литературы, необходимо было найти па-раллели как стилистические, ибо недаром давно сказано, что «стиль – это сущность писателя», так и мировоззренческие и жизненные. И мы видим, что по богатству стилистических при-емов Шукшин был замечательным учеником многих великих и своеобразных стилистов как, например, Чехов и Зощенко, но и новатором, сплавившим разные стили в единый шукшинский литературный язык, что позволило в коротких по объему рас-сказах поведать порой о целых человеческих судьбах, о кото-рых иной не сумеет рассказать и в романе, наполнить их психо-логией и глубоким философским содержанием. Часто в его рас-сказах незамысловатый сюжет удивительно расширяется, в него как в некую раму, как в некий мешок складываются думы геро-ев, их мысли, их сомнения, их ассоциации, как у некоего фокус-ника, который на удивление публики на арене цирка умудряется запихнуть в свой пиджак массу самых разнообразных предме-тов, - и герой Шукшина из обычного маленького человека пре-вращается в яркую многогранную личность, интересную для читателя, со своим характером, со своей «изюминкой». То же самое можно сказать и о богатстве тем и конфликтов, которые Шукшин собирает как некая трудолюбивая пчела с разных по запахам и цвету цветков у лучших писателей, сливает все в единый котел, в некое художественное содержание и этим со-здает неповторимый аромат – все эти конфликты и темы в рас-сказах Шукшина вытекают один из другого, переливаются в чудном блеске. Читатель с удовольствием вкушает эту удиви-тельно насыщенную и сытную медовую смесь. После прочтения почти любого рассказа Шукшина остается чувство мировоз-зренческой полноты, некой удовлетворенности, а не возникают вопросы, ибо все прояснено.
Все эти параллели в данной диссертации были рассмотрены с разных сторон, ибо похожесть и непохожесть иного автора с другим диктуют писателю и исторические временные сходства. Доказано великим философом Гегелем, что история развивается по спирали, и мы можем проследить, как предреволюционные и послереволюционные годы совпадают некими новыми возмож-ностями для простого человека в «хрущевскую оттепель», ко-гда колхозникам стали давать паспорта – русский крестьянин-мужик, да и рабочий, получивший второй выходной, начинают осознавать себя личностями, а не подневольными рабами по-мещика, чиновника или работодателя, стремятся к знаниям, к комфортному существованию и духовному совершенствова-нию. Поэтому и есть некоторое сходство у Шукшина с расска-зами Горького, Зощенко, Платонова и оно плодотворно.       
Важно было исследовать и то, как судьба того или иного ав-тора оказывает влияние на его творчество, а сюда входит и ме-сто рождения, и социальное происхождение, и еще много-много чего. То есть, если автор родился у реки, в селе, в крестьянской семье, а не, допустим, в городе в семье интеллигентов или слу-жащих, то, конечно же, он хорошо знает свой мир, впитал его с молоком матери, и это вольно или невольно диктует образ мышления писателя, круг тем и задач. В этом плане Шукшин сближается с такими замечательными авторами как Белов, Рас-путин, Астафьев, которые видели в крестьянском труде, в об-щинности, в аскетичном быте, в крепкой семье главные ценно-сти человеческого существования. Не могли не оказать влияние на Шукшина и алтайские степи и просторы, и некая сибирская оторванность от европейской части страны, где человек чув-ствует себя более свободным, что ли, ибо на генетическом уровне к нему перешла вольница алтайских казаков, бежавший от царской власти и крепостничества на плодородные, богатые рыбой и зверьем, земли. Недаром не только в своем романе «Я пришел дать вам волю», но и в рассказах Шукшина вдохновляет образ народного заступника и разбойника Стеньки Разина. Мо-жет, в этой вольнице казак Михаил Шолохов почувствовал бли-зость с Шукшиным и поэтому поощрил его литературную дея-тельность.  Совсем иную картину мы видим в творчестве, каза-лось бы, близких по деревенскому происхождению к Шукшину Бориса Можаева и Федора Абрамова, герои которых, ощущая административное давление близлежащих центров власти Москвы и Петербурга, выкачавших за столетия лучшие силы из села, менее свободолюбивы, а напряженно горды и чем-то даже обреченно убоги и безрадостны.    
Одним из главных конфликтов советской эпохи, который ис-следовал Шукшин, был, конечно, конфликт этический, нрав-ственный, ибо Шукшин одним из первых почувствовал, что в старающемся быть справедливым в распределении благ «по труду» советском строе появились замкнутые и хитроватые люди со чревоточиной в душе. Впрочем, он понимает, что по-явились-то они не вчера и не сегодня, а ведут жизненный отчет еще с времен раскулачивания и коллективизации, когда выгодно было мимикрировать под ярого коммуниста и комсомольца, поддерживать линию партии, ломать церкви, ссылать по доносу и навету соседей и родственников вместе с детьми и стариками в «медвежьи углы» страны, на стройки, в лагеря. В этом смысле творчество Шукшина сближается с творчеством Солженицына и Тендрякова [Тендряков – 1990., с.8-120], которые немало сде-лали в разработке этой темы с политической точки зрения, но во многом на этом и остановились. Шукшин же исследует дальше, ибо эти хитрецы-приспособленцы породили новую ко-горту приспособленцев – уже не столько политических, сколько экономических, которые почувствовали, что можно легко про-жить, не работая в поле и на заводе у станка, они пристроились кладовщиками, продавцами дефицита, бухгалтерами и при-кармливались помимо зарплаты. В сталинские времена они, ко-нечно же, тщательно прятались, а теперь почувствовали, что можно высунуть свою голову и огрызнуться по-крысиному на простого человека, показать ему, кто в современной жизни настоящий хозяин, к кому идут за дефицитом и деликатесами чиновник и милиционер… Шукшин трубил об этом громко и ясно, пророчески чувствуя, что если и дальше так пойдет, то они прогрызут борта корабля социализма и пустят его ко дну, что сейчас и наблюдаем в России во всей разнузданности – эти крысы-приспособленцы уже превратились в динозавров по сво-ей величине и мощи, поработили простого человека и подкупи-ли полицию и чиновничество.
Тему человеческой разобщенности, желания нажиться лю-бой ценой, непомерную тягу к потребительству, общественную безответственность, которые бы и дальше исследовал Шукшин, останься он жив, как эстафетную палочку подхватил в своем творчестве Борис Васильев, эта струя многогранного творче-ства которого тоже исследуется в данной диссертации.
У Шукшина немного публицистических статей, да и касают-ся они в основном вопросов искусства, но зато боль и пафос по улучшению духовной жизни в стране, которые иной журналист выплескивает в статьи, разлиты у Шукшина в рассказах, после прочтения многих читатель чувствует не просто эстетическое наслаждение, как, например, у ушедшего во многих своих рас-сказах в интеллектуальную и интеллигентскую камерность Юрия Нагибина или ушедшего вместе со своим лирическим ге-роем в «природу» Юрия Казакова, но и катарсис, прилив граж-данских чувств и готов вслед за Шукшиным сострадательно воскликнуть: «Что с нами происходит?»
Особое отношения у Шукшина к религии - признавая ее, как некий тысячелетний моральный кодекс человека, уважая ее, как традиции своих предков, как некое вдохновение, создавшее прекрасные архитектурные сооружения-храмы, он, в отличие от яркого рассказчика Крупина, не поддерживал неких ее ограни-чений в научном познании мира, в созидательной деятельности человека и мог бы по-народному мудро сказать: «На бога надейся, а сам не плошай!» Так может сказать и думать только человек, который во многом сделал себя - как, например, Мак-сим Горький, «вывел себя в люди», и гордится по праву этим. Ведь именно при жизни Шукшина (и это отражено в его творче-стве) было бурное развитие науки – гордый и свободолюбивый человек дерзнул выйти в космос, осмелился сделать первую пе-ресадку донорского сердца, что почти сродни пересадке вечной божественной души… И недаром в своем раннем рассказе «Нечаянный выстрел», написанным во время гонений на цер-ковь Хрущевым, Шукшин допускает отцом героя святотатство: тот, страдая за родившегося увечным, с одной усохшей ногой сына, который, влюбившись и понимая, что девушка не ответит взаимностью, попытался застрелиться, снимает со стены иконы и разбивает их об пол. Здесь отца окончательно взбесило еще и то, что его жена постоянно восклицает, обращаясь к богу за по-мощью: «Господи, господи, господи…» - он считает, что помо-жет сыну в данном случае только медицина и воля к жизни.
Изучая литературное творчество Шукшина, нельзя не кос-нуться его кинематографической деятельности, ибо, как извест-но, одно перетекало в другое, одно оплодотворяло другое – ведь Шукшин не брал готовые сценарии, а создавал их из соб-ственных рассказов и повестей. Часто он писал с прицелом на то, что рано или поздно они превратятся в кинокартины, а зна-чит, в них нужны яркие диалоги, сшибка характеров, реальные и значимые поступки героев, что и подчеркивается в данной ис-следовательской работе. Дорогостоящая кинокартина должна быть своеобразным «шлягером», а для шлягера нужен замеча-тельный текст - только тогда пойдет на нее зритель, а государ-ственные кинокомпании выделят деньги на очередной фильм. Все это, конечно же, заставляло Шукшина из текстов создавать шедевры!   
В данной диссертации поднята большая и важная тема, ко-торая требует дальнейшего осмысления, ибо не в рамках одной диссертации ее решать. Ясно, что на творчество Шукшина ока-зывали влияние не только писатели-прозаики, но и русские народные песни, песни раздольные и жалостливые, которые с испокон пели в селах во время застолий и которые поют его ге-рои во многих рассказах и которые сам любил петь негромким проникновенным голосом. Любил он и поэзию Есенина с его тоской по уходящей быстро и безвозвратно жизни, да и сам пы-тался писать – в частности, по теме одного из своих стихотво-рений написал одноименный рассказ «И разыгрались же в поле кони…». Наверняка немалое влияние оказали на него и песни-баллады Владимира Высоцкого, которого он хорошо знал и творчество которого слушал в общих компаниях – об этом тоже упомянуто здесь.
Да, Шукшин впитывал в себя как губка красоту окружающе-го мира, он больше наблюдал, чем говорил – и об этом, в част-ности, можно привести воспоминание актера Рыжова, который сыграл в его фильме «Калина красная» отца женщины при-ютившей Егора Прокудина. Он рассказывал, что они как-то шли на съемку вдвоем несколько километров по полю и лесу, и Шукшин сказал всего лишь две фразы:  «Ну, что, пошли?», а по приходу заметил «Ну вот и пришли!». Видимо, все это время Шукшин влюблено всматривался в небо, в даль, разглядывал поля, вел какие-то мысленные диалоги, ибо недаром сказал по-том своей жене Лидии: «Славно мы поговорили с Рыжовым…» Как вспоминает его товарищ актер Бурков, во время съемок на Дону фильма «Они сражались за родину», Шукшин любил по-слушать вечерами рассказы донских казаков – именно послу-шать, а не рассказать, ах какой он знающий и какой знамени-тый…Вот это умение пристально наблюдать, впитывать в себя народную жизнь, чтоб потом сублимировать в творчество – есть признак крупного художника!            
 





ГЛАВА 1. Особенности конфликтов, стиля и изобрази-тельных средств в малой прозе В. М. Шукшина
Первый рассказ В.В Шукшина был опубликован в журнале «Смена» в 1958 году и назывался «Двое на телеге». Но это не значит, что Шукшин до этого ничего не писал, что у него не было периода ученичества – был такой период, как и у любого писателя. Сестра Шукшина Наташа и его друзья вспоминают, что писать он начал еще в юношеском возрасте. Да и рассказ «Двое на телеге» был опубликован не сразу, так как первая жена писателя Мария Шумская помнит, что перед тем как уехать в Москву в 1954 году Шукшин получил рукопись этого рассказа с отказом в публикации. Так что путь Шукшина в литературу был непростым и прежде всего по причине, что у него не имелось литературных связей в редакциях журналов, издательств или Союзе писателей, хотя, конечно же, все было для того, чтобы стать писателем - и трудолюбие, и страсть, и наблюдательный взгляд, и жизненный опыт, и желание выбиться в люди. И по-этому, когда ему открылась литературная дорога, он за менее чем два десятка лет написал достаточно много – два романа: «Любавины» об алтайском селе и своих земляках, «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине, несколько повестей, большую сатирическую сказку «До третьих петухов» (первое название «Ванька, смотри!»), пьесы «Энергичные люди» и «Поутру они проснулись…» и более сотни рассказов. За эти годы он успел издать почти все произведения в популярнейших журналах «Новый мир», «Наш Современник», «Октябрь», «Москва», «Сибирские огни» и других. Вышли, пусть и тоненькие, три сборника рассказов «Сельские жители» (1963 год), «Там вдали (1968) и «Характеры» (1974 год), и первая часть романа «Люба-вины».  Но в данной работе будем говорить о рассказах Шук-шина, где литературный талант проявился наиболее полно, и объясним, почему это произошло. Рассказ «Двое на телеге» [Шукшин – Т4., с.21 ] уже говорит, что в литературу вступает крупный писатель – хорошо прояснены характеры двух героев – старика-возницы и сельской девушки-фельдшерицы именно в диалоге, который станет потом у Шукшина одним из главных художественных приемов в рассказах. Но там еще нет истинно-го Шукшинского – динамизма, страсти, трагедийности ситуа-ции, внутренних монологов, боли героев, умения на небольшой площади рассказать занимательную и мудрую историю о чело-веке и его жизни.
***
Можно сказать, что как театр начинается с вешалки, так и рассказ начинается с названия. Название не только намекает чи-тателю о том, что будет происходить в рассказе, но и служит некой приманкой, в которой есть оригинальность и загадоч-ность. Мало найдется писателей, у которых было столь огром-ное количество оригинальных названий как у Шукшина. Подоб-ное серьезное отношение к придумыванию названия ввел, пожа-луй, Чехов, и мы видим, какие у него глубокие и образные названия «Анна на шее», «Человек в футляре» и другие. Шук-шин в этом плане пошел гораздо дальше и придумал название «Космос, нервная система и шмат сала». [Шукшин – Т3 с347] На первый взгляд это кажется какой-то абракадаброй, набором не связанных смыслом слов – что-то из космонавтики, из пси-хологии и деревенской жизни. Наткнувшись на такое название в журнале или книге, поневоле обратишь на него внимание и за-хочешь узнать, чего это автор наворотил: мол, явно фантасти-ку... Оказывается, что «наворотил» автор вполне незамыслова-тый рассказ о бедном юноше, который квартирует у пьяницы деда и спорит с ним о необходимости учения, и дед ему за большую тягу к знаниям дает шмат соленого сала.   
Обычно любой писатель старается назвать рассказ одним словом или максимум двумя, три – это уже считается перебор, но Шукшин и здесь оригинален и называет рассказ «Леля Се-лезнева с факультета журналистики» - пятью словами. Или же «И разыгрались же в поле кони», «Как зайка на воздушных ша-риках летал» - шесть слов, если включить союзы. Часто Шук-шин берет для названия строчки из песен как, например «Жена мужа в Париж провожала…» или «В воскресенье мать-старушка…», что дает читателю подсказку, о чем пойдет в рас-сказах речь, а так как песни эти тоскливые (мы их сейчас уже почти не знаем), то рассказы будут соответственные – в первом о разрыве героя-гармониста с женой и его смерти, а во втором о слепом самодеятельном певце, что ходит по селам и исполне-нием старинных песен зарабатывает на жизнь.
Есть названия, в который заключена большая экспрессия «Даешь, сердце!», «Ваня, ты как здесь?!», «Миль пардон, ма-дам!», «Шире шаг, маэстро!», «Привет Сивому!» - в конце названий стоят восклицательные или вопросительные знаки. Та-кие названия сразу заинтриговывают читателя.
Есть у Шукшина, конечно, простые названия, но и среди них попадаются весьма глубокомысленные как «Генерал Малафей-кин», где обычный маляр назвался перед пассажирами поезда важным генералом. Прежде чем начать чтение, читатель скеп-тически подумает: «Может ли генерал иметь столь простенькую фамилию? И действительно, фамилия неблагозвучная, да и начинается с «мало» - значит, с чего-то мелкого. В результате убеждается, что генерал-то самозваный, фальшивый…[Шукшин – Т4 с179 ]
Надо сказать, что у Шукшина не сразу появлялось удачное название, он к его поискам подходил очень творчески. Напри-мер, рассказ про генерала был и «Генерал Малафеев» и «Ноч-ной рассказ», а у «Хозяин бани и огородов» было первоначаль-но аж три названия «Загадочная славянская душа», «В субботу вечером», «Разговоры». [Шукшин – Т4., с.539] Эти поиски по-казывают, что Шукшин названием рассказа вводил читателя сразу в суть конфликта произведения.   
***
Один из современных модных писателей, написавший о че-ченской войне роман, сказал в своем блоге, [Сайт в Интернете Захара Прилепина] что Шукшин ему неинтересен – дескать, мелкотемье…Что надо писать о герое, который проверяется на изломе войны, революции, в других экстремальных событиях, как, например, это делал Шолохов. Хочется с ним не согласить-ся. Мелкотемье - это когда писатель не может глубоко понять своего героя и ставит его в экстремальные ситуации, чтоб скрыть свою несостоятельность и хоть как-то привлечь к герою читателей. Увы, это редко помогает, зато Шукшина читают лю-ди, хотя и герои его рассказов не совершают ничего героиче-ского – не стреляют на войне, не летают в космос. Они просто живут – женятся, расходятся, выпивают, спорят. Но вот только почему-то в результате вроде обычных ситуаций то стреляют-ся, то дерутся, а то и умирают. И надо сказать, что 90 процен-тов людей во все времена живут такой обычной жизнью, но именно в ней кроется большая трагедийность – она не внешняя, она внутренняя и обозначить ее можно вопросами: «Зачем жи-вет на земле человек? И как надо жить, чтоб жить счастливо, ярко, в ладу со всеми?» Во время экстремальных ситуаций ге-рой, как правило, об этом мало задумается (разве только Ан-дрей Болконский на поле Аустерлица раненый смертельно гля-дит в небо и размышляет?), ему просто некогда об этом поду-мать, он действует рефлекторно, на инстинкте самосохранения и, наоборот, даже чувствует восторг существования, ибо не зря писал Пушкин «Есть упоение в бою, и грозной бездны на краю». Там все ясно – ты защищаешь родину, спасаешь товарищей или любимую женщину. А вот во время обычной жизни и приходят в голову тяжелые мысли - и в результате тоска! Как она прихо-дит к герою Шукшина в рассказе «Верую» и во многих других. В этой тоске кроется ключ к пониманию пьянства российского народа, который таким образом пытается уйти от «проклятых» вопросов, забыться, взбодрить себя спиртным, дракой. И слава и почет тому писателю, который сможет найти для своих героев гармонию существования, примирить их мятущуюся душу с окружающим миром, дать им перспективу существования!
Герои Шукшина – это не сторонние наблюдатели за жизнью, а люди действующие, люди очень ранимые, люди-экспериментаторы, которые собственной жизнью ищут смысл существования, ошибаются, набивают шишки, а то и погибают, но тем и симпатичны читателю эти бесстрашные солдаты на жизненном поле боя, а не штабные работники, не нюхавшие по-роху риска.
***
Если говорить о конфликтах Шукшина в малой прозе, то мы увидим, что он использует весь спектр их, кроме одного  - при-родного, потому как ему интересен человек не в противостоя-нии с природой, а человек в борьбе с самим собой и в поисках своего места среди людей. Изредка только природа косвенно вмешивается в ткань рассказа, в частности, в рассказе «Капро-новая елочка», когда мужики в Новогоднюю ночь блуждают по замерзшим полям и лесам и не могут найти дорогу к дому. И в рассказе «Волки», где сила природы в виде волков, которые за-грызают лошадь нашего героя, но и то у него особого противо-стояния (ее осуждения) с этой стихийной силой нет, а есть оби-да на бросившего его одного в поле тестя, у которого был то-пор. [Шукшин – Т3., с.412 ]
Зато немало произведений, где Шукшин исследует соци-альный конфликт – это в основном рассказы, где есть противо-стояние между городским человеком, живущим гораздо ком-фортнее, и деревенским, которому живется весьма тяжело в бы-ту и в работе, между спесивым интеллигентом и простым рабо-тягой. Это рассказы «Самолет», «Срезал», «Привет Сивому!». Важен для автора конфликт между человеком труда и нарож-дающимся классом мелких бюрократов и людей с наворован-ными деньгами - кладовщиков и продавцов. В селе же социаль-ного расслоения он, как правило, не видит – все там живут при-мерно одинаково и том числе даже председатель колхоза ничем не отличается своим поведением и доходами от простых кол-хозников, как в рассказе «Думы». [Шукшин – Т3., с.432] 
Вот внутреннему конфликту Шукшин посвятил гораздо больше рассказов, ибо его мятущиеся герои, желающие сильно, ярко и страстно, часто встречают непонимание окружающих и очень от этого страдают. Не зная ответа, зачем жить, они часто сомневаются и спорят с самим собой и в результате идут на конфликт с близкими людьми. В рассказе «Сапожки» герой не столько спорит со скаредными и прагматичными мужиками, которые удивлены его желанием купить дорогие зимние сапоги жене, сколько мысленно ломает в себе природную крестьян-скую скупость.
Экзистенциональный конфликт (о поисках героем своего места в мире) у Шукшина один из самым интересных и неожи-данных и к нему можно отнести рассказы «Микроскоп», «Упор-ный», «Штрихи к портрету» – как мы видим, героев Шукшина не удовлетворяет полуживотная жизнь потребителей, мелких исполнителей, у них, как говорится, «собственная гордость», они хотят уважения окружающих, познать тайну бытия, помо-гать власти управлять государством. В частности, не может найти место в городе, прижиться здесь, в бездуховной среде семьи, герой рассказа «Жена мужа в Париж провожала», не удовлетворен своим положением маленького человека герой рассказа «Генерал Малафейкин».
Все эти конфликты проявлены очень ярко, потому как герои Шукшина (именно субъекты конфликта) очень выпуклы, неожиданны, деятельны, рискованны, они обладают мощной активностью. И биполярность конфликта очень точно выпи-сана, разграничена, отсюда постоянные споры сторон конфлик-та, а то и драки и серьезные обиды, как в рассказах «Верую», Сураз».
Если говорить о стратегии поведения в конфликте героев Шукшина, то она очень гибка, как, например, в рассказе «Че-редниченко и цирк», где герой умело ищет разные подходы к понравившейся ему молодой цирковой актрисе, и в тоже время очень упряма как в рассказе «Сураз», где герой идет напролом, чтоб соблазнить понравившуюся ему учительницу. Все это го-ворит о хорошей жизнестойкости, выработанной в русском че-ловеке веками, но и упертости в достижении своих целей. Из всех возможных вариантов поведения во время конфликта таких как:
1. приспособление
2. избегание
3. компромисс
4. соперничество
5. сотрудничество
герои Шукшина обычно используют все, ибо для них глав-ное не просто кому-то чего-то доказать, а прежде всего добить-ся поставленной цели, ну а для этого все средства хороши. И в принципиальных вопросах они отстаивают свою позицию до конца, как, например, в рассказе «Рыжий», где парень-шофер догоняет своего обидчика, другого шофера, на горной дороге и наказывает его…Конечно, как правило, у Шукшина приспосаб-ливаются уже люди пожившие и с хитринкой, как, например, герой рассказа «Выбираю деревню на жительство», что удобно  хорошо устроился в городе. Зато избежать конфликта как в рас-сказе «Обида» герою, человеку простому и бесхитростному, очень сложно и на самой кульминационной точке ему помогает здравая мысль, что за попытку убийства своего обидчика он по-падет в тюрьму и оставит сиротой своего ребенка. Компромисс для героев Шукшина тоже понятие несколько неприятное, но и на него они идут как, например, жена Алеши Бесконвойного, который в субботу не работает ни в колхозе ни дома, а только моется в бане. Но главный компромисс в том рассказе это ком-промисс самого Алеши с жизненными трудными моментами – он примиряется с ними, принимает их философски, прощает всех обидчиков. В необходимых моментах герой Шукшина идет на сотрудничество, как герой рассказа «Упорный», Моня: чтоб понять принцип работы «Вечного двигателя», идет на общение с умным инженером колхоза и его женой учительницей физики. Одним из показательных в плане соперничества является клас-сический рассказ «Срезал», где деревенский демагог Глеб спо-рит с приехавшими в село кандидатами наук – «соперничает» с ними в знаниях и эрудиции, но, не обладая истинными знания-ми, подавляет приезжих своим наглым напором.
***
В дальнейшем при анализе рассказов Шукшина и других ав-торов уже не следует пользоваться научной терминологией в расшифровке конфликта, ибо произведение это живая ткань, ко-торую, как и человека, не надо резать по живому, чтоб в полно-те понять ее сущность. Иначе получится как в стихотворении Юрия Кузнецова «Атомная сказка», где современный Иван-царевич, как анатом, разрезал лягушку, чтоб понять, с помощью какого механизма она превращается в прекрасную царевну, и она, конечно же, умерла, а тайну свою не раскрыла. Особенно это сложно делать в рассказах Шукшина, где конфликты меня-ются с огромной скоростью и как в калейдоскопе. Возьмем, к примеру, рассказ «Верую» – вначале это конфликт внутрилич-ностный, когда на героя наваливается воскресная тоска, словно пьяная нездоровая баба, тут же переходящий в конфликт меж-дуличностный с женой, которая обижается на него за эту ханд-ру и обзывает его «Пузырь», а затем конфликт становится внутригрупповым, когда идут споры с соседом и попом. А этот внутригрупповой уже распадается в разговоре как некий фейерверк в конфликты социальные, конфессиональ-ные…[Шукшин – Т4 с96 ]
Есть пара конфликтов, которых Шукшин не касается - это межклассовый и межэтнический, во-первых, по причине того, что уважает любого трудящегося человека, что крестьянина что рабочего. Ну а столкновения с интеллигенцией, которая являет-ся лишь «прослойкой» по коммунистической идеологии, не в счет. Вот и межэтнического конфликта в стране, где все нации были равны перед законом, где народы уважали друг друга, жи-ли в дружбе, Шукшин не отразил в силу его почти полного от-сутствия (разве только существовавшего в шутливой форме в виде анекдотов) и потому, что был человеком толерантным.
В итоге надо признать, что в литературоведческой среде существует заблуждение, что писатель, прежде чем сесть за письменный стол за написание текста, морщит лоб и до мель-чайших подробностей продумывает конфликт: дескать, отобра-зить этот конфликт очень важно для воспитания общества… Увы, этот момент верен только для крупных жанров - как ро-ман, пьеса, большая повесть, чтоб не заблудиться в многоходо-вом  сюжете…А рассказ, как правило, рождается на одном ды-хании, как некая рефлексия на «боль» внутреннюю (тоска) или внешнюю (подлые поступки окружающих), которую испытал автор. То есть, рассказ пишется во многом не для читателей, а для самого автора, как некая попытка понять эту «боль», высве-тить ее прожектором прозы, как «клопа в постели», который мешает спать по ночам, а затем уже понять, что с ней делать, как от нее избавиться – или же изменить что-то к лучшему в мире и в обществе, или самому избавиться от гордыни, нетер-пимости, обидчивости и других грехов, которые создают не-удобства в общении с миром…   
***
У многих писателей, творивших в одно время с Шукшиным, государственное присутствие в регулировании общества сильно присутствует. Такое время было, что «руководящая и направ-ляющая сила» компартия регулировала все процессы в обще-стве – посылала народ на стройки социализма, идеологически воспитывала граждан, кого-то наказывала, кого-то поощряла... У Шукшина присутствия компартии почти нет – такое впечат-ление, что многие его герои живут как бы в оторванности от государства, сами по себе, на некой свободной земле. Ну, разве только в его ранних рассказах «Коленвалы», «Правда», «Свет-лые души» есть какие-то отголоски, что его героев кто-то направляет на ударную работу, а далее его герой начинает жить некой стихийной жизнью. Да, есть колхозы, но колхозы это все-таки общественная организация, хоть и формально, по коллек-тивному сельскохозяйственному труду – некая крестьянская община, но и то колхозы присутствуют в его рассказах как ан-тураж – ведь надо же где-то герою работать. Но зато когда не-которые писатели говорят, что герои Шукшина аполитичны [Сайт в Интернете Е. В. Шишкина, зам редактора журнала «Наш Современник» 2012г], им хочется возразить, ибо герои так или иначе приходят в столкновение с государственной ма-шиной в лице милиции! Удивительно, но милиция появляется в рассказах Шукшина с большой частотой – ни у одного писате-ля, если исключить детективы, где милиция одно из главных действующих лиц, не встретишь так много милиционеров – они появляются в десятках рассказов и, как правило, в неком нега-тивном ключе, в ключе репрессивном. Вот, например, в расска-зе «Критики» обиженного несправедливостью показанного в телевизоре фильма и разбившего дома телевизор сапогом, раз-буянившегося деда, отводят в КПЗ, где он должен провести ночь. Естественно, читатели вместе с его внуком Петькой жа-леют старика и начинают негативно относиться к участковому. [Шукшин – Т3., с.318] В рассказе «Материнское сердце» чита-тели опять же на стороне обворованного в городе ушлой бабен-кой героя, который в обиде бьет по голове, подвернувшегося под его флотский ремень с массивной бляхой, милиционера, а потом на стороне его горемычной матери, которая пытается вызволить из КПЗ своего непутевого сына, которому грозит не-сколько лет колонии…Читатель вместе с автором размышляют, что ведь неплохой же Витька человек, ну оступился немного, но зачем же так строго наказывать, жизнь человеку ломать, прино-сить горе его жалостливой матери и его невесте, которая вот-вот за него должна была выйти замуж. В рассказе «Степка» за соскучившемуся по дому, по родным местам, друзьям и близ-ким герою, который сбежал ради этого из колонии, приходит в самый разгар счастливого застолья милиционер и уводит его в КПЗ. И опять читатель на стороне Степки, которому не дали порадоваться до утра, пообщаться родными, к которым он, скрываясь по лесам и полям, шел целых две недели, и жалеем его немую сестру, которая идет по темной улице домой и пла-чет. [Шукшин – Т3., с.335]
Почти во всех рассказах, где возникает серьезный семейный конфликт, жены (при поддержке своих матерей) начинают пу-гать мужей милицией – это происходит и в рассказе «Жена му-жа в Париж провожала», и в рассказе «Мой зять украл машину дров», о которых подробно рассказано в других статьях данной работы. То есть читатель видит, что в репрессивный аппарат обращаются за помощью люди крикливые, хитроватые, с под-лянкой в душе и, что удивительно, милиция им-то и помогает! Да и работать в репрессивном аппарате хотят именно такие, как, например, мечтавший стать прокурором герой рассказа «Билетик на второй сеанс» хитроватый кладовщик.  В рассказе «Сураз» гордый и красивый парень Спирька, спрятавшись в бане, отстреливается из ружья два дня от милиции, и пусть, сдавшись наконец, попадает в колонию на пять лет, читатель вместе с автором не осуждают его, а даже горды за его ухар-ство. Недоверие к милиции, к тому, что она привыкла только карать, а не вникать в ситуацию, приводит в тому, что старик в рассказе «Охота жить» верит сбежавшему из колонию бандиту, жалеет его и не сдает его в руки правосудия, хотя милиция при-ходит к нему на лесную заимку - казалось бы, только пальцем на бандита указать, ан нет. Укоренилось в народе мнение еще со сталинских времен, что милиция это сила несправедливая, и это приводит к тому, что старик в результате гибнет, убитый из собственного же ружья бандитом. В рассказе «Штрихи к порт-рету» милиция появляется аж дважды – в первый раз во время драки в городе главного героя с неким выпившим молодым че-ловеком в шляпе, а во второй раз уже в конце рассказа, когда обиженного и разбушевавшегося героя, желающего стране только блага в своих записях и трактатах, приводят в милицию, где все-таки находится один честный и умный человек – начальник милиции, который отпускает нашего героя домой и интересуется его записями…
Шукшин, опасаясь цензуры, не рисует читателям работни-ков милиции уж очень черными красками, они у него, как пра-вило, безлики и походят чем-то на роботов, с заложенной в них программой «пресекать и ловить», но тем-то и страшна эта си-ла, что она какая-то неживая, неспособная анализировать и по-нимать. Во многом подобная негативная позиция автора осно-вана, наверное, и на собственном опыте, когда Шукшин сильно пил по молодости и частенько, судя по воспоминаниям друзей, попадал в милицию, но и тем, что свободолюбивая натура рус-ского человека противится этой формальной грубой силе госу-дарства, признавая лишь некую высшую справедливость…Мы и сейчас видим, что современная милиция, переименованная в полицию с якобы благой целью приблизить ее к народу, тем не менее, далека от чувства справедливости – и пример тому ее крышевание наркоторговли, бандитов, выбивание показаний у честных людей с помощью изощренных пыток (как в прогре-мевшем на всю страну Казанском опорном пункте «Дальний»), коррупция, корпоративное укрывательство, холуйское служе-ние власти, которая расправляется с помощью ее с честными, но критикующими ее людьми. То есть темы, обозначенные Шукшиным почти полвека назад, только усугубились. А ведь уже тогда Шукшин с горечью восклицал, имея в виду творче-ство, что «трогать» ему запрещено и милицию, и армию, и власть, что можно только одного русского мужика, который во всем якобы и виноват… [Заболоцкий – 2002., с. 74-89]            
***
Одежда у многих писателей играла большую роль в харак-теристике того или иного героя - его наклонностей, желаний. Например, у Ильфа и Петрова главный герой Остап Бендер но-сит желтые ботинки, что говорит о его неординарном, ярком и позерском характере. Обычно скупой на описание внешности героев Василий Шукшин, оставаясь верен своей художествен-ной манере, часто надевает на героя просто шляпу! Шляпа у Шукшина это не только головной убор с полями - это символ, такая характерная деталь, которая может сказать о человеке немало. Причем, он «надевает» ее в основном на героев отри-цательных, ему чем-то неприятных. Откуда в Шукшине такая уверенность, что герой в шляпе обязательно какой-то ущерб-ный человек, занозистый?! А оттуда - от противопоставления города и деревни. В селе шляпы никогда не носили - в основном картузы, кепки, тюбитейки, но не шляпу. Человек в шляпе - это городской житель, который хочет выглядеть важно, подчерк-нуть свою какую-то интеллигентность якобы, культурность!
Вообще, кто в России носил высокие головные уборы - ко-нечно, важные господа: когда-то они носили цилиндры (тоже шляпа), что подчеркивало их принадлежность к дворянству, по-том перешли на светские шляпы, но суть не изменилась - высо-кий головной убор это прообраз короны, некой шапки Монома-ха, а значит, высокого положения человека в обществе. Это и в дикой природе распространено - уважать тех, кто выше тебя (не обязательно сильнее): например, страус никогда не нападет на того страуса, который его выше, а если человек поднимает над собой палку, и ее конец оказывается выше головы нападающего страуса, то тот сразу теряет свою храбрость, а ведь он агрес-сивный и может забить ногами своими сильными до смерти.
Образ человека в шляпе сложился и от личности коммуни-стического вождя, который правил во время творческого ста-новления Шукшина - это образ Никиты Хрущева, который, бу-дучи лысым и не высоким, вообще без шляпы не ходил. А так как этот образ в простом сельском народе сложился негатив-ным, потому как Хрущев ввел налог с каждого подворья на мо-локо, мясо, яйца, даже на каждую яблоню, кукурузу повсюду насаждал, то в Шукшине это отложилось в сознании: некий че-ресчур активный человек небольшой культуры, но зато в шля-пе, считает, что во всем прав! Вот вожди Ленин и Сталин шляп не носили - один ходил в простенькой кепке, а другой в картузе, и они, несмотря на свои многие злодеяния, тем не менее, ува-жались в народе больше, чем Хрущев.
Вообще, шляпа трудовому человеку как бы ни к чему - ее может в любой момент сдуть ветром, наклонишься что-нибудь поднять - а она свалится, словом - бесполезный с точки зрения сельского человека головной убор. Только для выпендрежа. По-этому читатель, если видит на герое рассказа Шукшина шляпу, то сразу догадывается, что герой явно где-то оконфузится. Например, некий мужичек в рассказе «Дебил», которого в по-селке почему-то все называли идиотом (даже жена в запале), решает приобрести шляпу, надеясь, что тогда его круглая про-стодушная физиономия приобретет интеллигентность, все начнут его сразу автоматически уважать. Он долго выбирает в магазине шляпу, советуется с продавцом, крутится в разных шляпах перед зеркалом - и наконец, покупает самую, на его взгляд, солидную. Но, увы, насмешливо-скептическое отноше-ние к нему не меняется ни у жены ни у сельчан. [Шукшин – Т4, с. 199 ] Наоборот, когда существует противопоставление между внешним видом и сущностью человека, то такому частенько язвительно и с укором говорят: «А еще шляпу напялил!» Нако-нец, убедившись, что шляпа ему не нужна, что она не прибави-ла ему солидности и уважения окружающих, герой черпает ею воду из речки, чтоб попить…
В шляпе у Шукшина ходит и прижимистый мещанин, герой рассказа «Вянет,  пропадает…», некий бухгалтер, который по выходным похаживает к вдовушке, чтоб распить там бутылочку водки, менторски поучить ее сына, как надо уметь правильно жить, чтоб все было как, например, у него - и деньги, и квартира городского типа, и обстановка…
В рассказе «Штрихи к портрету» Шукшин представляет од-ного из второстепенных героев предельно скупо - «молодой че-ловек в шляпе». Этот человек в свой выходной, что называется, «культурно отдыхает» - шляндается по зоопарку; он итак уже навеселе, но все равно заходит в кафе, чтоб выпить из спрятан-ной в кармане пиджака бутылки водку. И когда главный герой рассказа пытается сделать ему наставление, что отдыхать-то надо с пользой, что-то познавать интересное и нужное, - тот начинает драться, вся его «культурность» исчезает. [Шукшин – Т4, с.403] Опять же в шляпе едет на экскурсии по южным ме-стам в автобусе некий нравственно нечистоплотный гражданин в простеньком рассказе «Хмырь» и, будучи женатым, пытается всяческими хитренькими уловками соблазнить молодую одино-кую женщину – он, трусоватый и скользкий, неприятен всем пассажирам автобуса и читателю в том числе.
  ***
Современники Шукшина удивлялись, а иной раз и язвитель-но посмеивались, когда видели, как тот разгуливает по Москве в сапогах…Да, он приехал в Москву именно в сапогах и долго в них ходил, но не потому, что больше было не в чем - сапоги он любил особой любовью. Часто приходя в редакцию какого-нибудь журнала со своими рассказами в сапогах, он словно бы оправдывался перед редакторами за свой внешний вид: «Изви-ните,  я тут прямо со съемок…» [Заболоцкий – 2002., с. 89 ] Конечно, люди многие не понимали, что сапоги это не просто обувь, а некий образ жизни и мышления. И тут Шукшин не ори-гинален - как известно, сам великий писатель земли русской Лев Толстой почти никогда не снимал сапоги, да еще и сам их та-чал, хотя и граф. Сапог хорош своим удобством - мягкий яло-вый или хромовый (из козьей шкуры) сапог не тяжелее ботинка, а может быть, даже легче, но зато насколько он функциональ-ней! Во-первых, не пылятся и не забрызгиваются грязью штани-ны, а сами голенища легко протереть тряпочкой. Во-вторых, при всеобщем российском бездорожье и любом дожде сапог незаменимая вещь - всегда ноги будут сухие, а значит, не про-студишься и не заболеешь. И в-третьих, сапог держится на ноге как влитой - его не потеряешь, он не соскочит ни при беге, ни при работе…да и от разных палок, коряг, высокой травы ноги оберегает. Опять же никто не знает, что где-то в траве затаилась змея, которая готова вцепиться острым ядовитым зубом тебе в лодыжку.
Речь о сапогах, конечно же, не для того, чтобы убедить всех снять кроссовки и ботинки и напялить сапоги - просто именно в сапогах спрятан некий ключик, которым можно открыть харак-терные особенности Шукшинской прозы, его мировоззрения…А это прежде всего народность - то есть плоть от плоти сельской России, отсутствие какой-либо пижонистости в жизни и литера-туре и, конечно же, необычайное трудолюбие, когда за двадцать лет создается столько, что иной и за пятьдесят не напишет.
Рассмотрим рассказ «Алеша Бесконвойный, где одним из ключевых эпизодов являются воспоминания героя-фронтовика о встреченной им случайно на пути домой «кребдешиновой жен-щине», которая, подарив ему ночь любви, его обворовала - она взяла замечательные трофейные сапоги. Сапоги были легкие, им сносу бы не было - то есть она своровала не какие-то часы (мо-жет быть, даже золотые), а сапоги, которые для деревенского человека дороже всего! Другой бы ее возненавидел на всю жизнь, но наш-то герой уже давно простил ее, относится к ней даже с теплотой, и именно этой душевной щедростью симпати-чен читателям. [Шукшин – Т4, с.372 ]
Да, сапоги действительно большой подарок, о чем говорится в рассказе «Игнаха приехал», где нагрянувший из города в гос-ти к родителям в деревню старший сын привез отцу замеча-тельные хромовые сапоги - и этот подарок очень пришелся отцу по душе.
***
В свое время Шолохов с одобрением сказал про Шукшина, что тот вовремя почувствовал, когда народу захотелось сокро-венного. Одно из самых сокровенных - это обычная семейная жизнь. [Коробов – 1980., с.361-431 ] Шукшин много о ней напи-сал, ибо, как известно, был женат три раза (первый раз на сель-ской учительнице Марии Шумской еще перед отъездом в Моск-ву (с которой, кстати, официально не разошелся, как выясни-лось), второй раз на малоизвестной актрисе, долго сожитель-ствовал с дочкой известного писателя и редактора журнала «Огонек» Сафронова, пока не женился на Лидии Федосеевой. Немало у него было и кратких романов, в том числе (есть такое мнение) со знаменитой поэтессой Беллой Ахмадуллиной, кото-рую он снял в своем фильме «Живет такой парень» в роли жур-налистки. Словом, эту тему он хорошо прочувствовал. Семья для него, сироты, была и гавань и бурное море, и он рассказал о том и другом. О первом не так много - в рассказе «Сапожки», где муж так любит жену, что покупает ей очень дорогие зимние сапожки, в почти идеалистическом рассказе «Светлые души» о любви шофера и его ждущей с лаской после тяжелой работы жены, и еще в нескольких. Зато про бурное море семейной жиз-ни рассказал немало.
Рассмотрим один из ключевых рассказов в этом плане «Мой зять украл машину дров», в котором трудяга шофер приходит домой и узнает, что жена купила дорогую шубу. Ему обидно, ибо у жены итак немало нарядов, а он уже давно мечтает о ко-жаном плаще, но не может купить. За жену вступается его теща - ярая бывшая активиста, которая хвалится тем, что первая со-здавала колхозы, и теперь за это требует к себе от всех уваже-ния. Слово за слово - и они все разругались. И тут наш герой наконец-то прозревает, что он нужен жене и теще лишь как «рабочая лошадь», как человек, который добывает деньги и кормит их, и что эти скандалистки могут засадить его в тюрьму, как засадили уже тестя и бывшего мужа жены. Теща грозится донести на зятя в милицию за то, что тот когда-то украл маши-ну дров - то есть нарубил и вывез из леса на своем грузовике без чьего-либо разрешения. Шантажирует его. Он ей в упрек, что сама же, мол, топилась этими дровами. Обиженный, он за-манивает тещу в туалет и быстренько заколачивает дверь гвоз-дями. А так как теща кричит из туалета, зовет на помощь, опять грозится посадить его за украденную машину дров и за то, что он над ней издевается, то он в шутку обещает поджечь вместе с ней туалет.
В результате теща все-таки доводит дело до суда, и нашего героя осуждают условно. Выгнанный из дома (дом был тещин) герой горюет и досадует не столько из-за приговора, сколько из-за того, что некий гражданин - общественный обвинитель, не разобравшись в сути дела, предлагал на суде дать ему реальный срок, и от того что красивая жена, которую он все-таки любил, теперь обязательно подаст на развод. [Шукшин – Т4, с.225 ]   
***
Шукшин в одной из публицистических статей признался, что «стоит одной ногой на берегу, а другая нога в лодке, в ко-торой надо плыть» - так  образно он говорил о том, что частью души остался на своей родине, в селе, с родной матерью, а ча-стью уже находится в городе. Эта вот раздвоенность, эта тоска по родине особенно в первые годы после отъезда в Москву, пронзительно проявилась в его творчестве, и недаром его пер-вая книжка называлась «Сельские жители», герои которой в ос-новном его земляки.
О том, как сильна пуповина с родной землей, с семьей он пишет в рассказе «Степка» о сидевшем в колонии парне, кото-рый появляется неожиданно в родительском доме. Вся семья рада (немая сестренка в том числе), считая, что он освободился, что его выпустили на волю. В доме праздник - накрывают на стол, поют песни, ведут долгие беседы. И вдруг приходит участковый милиционер и уводит с собой Степку - оказывается, Степка-то сбежал из колонии. Милиционер удивлен и ошара-шен, он не может понять, каким надо быть глупцом, чтоб сбе-жать из колонии, когда сидеть осталось всего три месяца, а те-перь Степке за побег добавят еще пару лет. И Степка отвечает, что милиционеру этого не понять, что теперь-то (побывав дома, встретившись с близкими и увидев родные места) ему будет на зоне легче.
О тоске по дому и рассказ «И разыгрались же в поле кони», в котором речь идет о том, как к молодому человеку, что учит-ся в городе на артиста, приезжает по пути с курорта отец и сво-ими разговорами о жизни в селе взбудораживает память сына. Память о том, как на свободе «в ночном» несутся по полю пре-красные кони. Хочется привести отрывок: «Минька представил Буяна, гордого вороного жеребца и как-то тревожно, тихо, сладко заныло сердце. Увидел он, как далеко-далеко в степи, растрепав по ветру косматую гриву, носится в косяке полуди-кий красавец конь. А заря  на западе - в полнеба и чертят ее - кругами, кругами - черные стремительные тени, и не слышно топота - тихо». Так растрогался Минька, несмотря на вполне сносную жизнь в Москве, что долго у него ныло сердце, когда он провожал отца на поезд - тоже хотелось уехать. [Шукшин – Т3, с.326 ]
***
Как известно, в русской прозе «маленькому человеку» отве-дена очень большая роль, и началось это со знаменитого рас-сказа Гоголя «Шинель», из которой, по меткому выражению Белинского, вышла вся русская литература… Социальный кон-фликт, где простого бедного человека и чиновники третируют, и среда выталкивает, и жена пилит, разрабатывался как золотая жила на протяжении полутора веков. Шукшин тоже не мог пройти мимо этого конфликта, но в отличие от других писате-лей «маленького человека» он не жалеет, а недоумевает по по-воду его амбиций - и в этом огромная заслуга Шукшина. Он не пошел по протоптанной дороге классики, а постарался сказать об этом человеке правду. А правда заключается в том, что в рассказе «Шинель» слишком уж жалеть мелкого чиновника По-прищина не стоит по причине его желания сделаться больше, чем он есть на самом деле. Есть такое понятие «по Сеньке шап-ка», когда говорят о человеке, который хочет казаться более внушительным, чем позволяют способности и таланты. Вот и Поприщин годы копит на шинель не по статусу - на дорогую, почти под стать генеральской, которую, конечно же, украдут, подумав, что он человек богатый. А вот сшил бы шинель по возможностям, скромную, то вор бы на него не напал. [Гоголь – Т4, с.85 ] Вот и Шукшин говорит, что жить надо по статусу и, когда иной его герой не следует этому принципу, то выглядит смешным. В этом плане замечателен рассказ «Генерал Мала-фейкин», где обыкновенный мужик по профессии маляр в ва-гоне поезда выдает себя пассажирам за важного генерала. Рас-сказывает, что у него персональная машина, личный шофер, что у него огромная государственная дача с камином - словом, по простецки «заливает». И так у него это удачно и артистически получается, что один солидный пассажир проникается к нему огромным уважением. И все бы было ничего, все сошло бы ему с рук, а вернее с языка, если б в вагоне на верхней полке не ока-зался его сосед по дому. Он уже отдыхал там, когда услышал внизу важный голос Малафейкина, который выдавал себя за ге-нерала, и очень этому удивился - сначала думал, что ошибся. Но нет - это действительно был его сосед-маляр. Утром, когда подъезжали к Москве, он слез с верхней полки и стал язвитель-но подтрунивать над самозваным генералом. Тот, опасаясь быть оконфуженным, быстренько собрал свои вещи и вышел из ваго-на. На перроне сосед догнал Малафейкина и с удивлением спрашивал, зачем тому нужно казаться перед другими людьми значительным, лгать. Хотя чему удивляться - просто честолю-бивый человек не сумел добиться того, о чем мечталось, и остается только пыжиться и врать. 
Так же пыжиться и герой рассказа «Пьедестал», но  только тот, работая обычным художником по рекламе, с  подачи че-столюбивой жены считает себя великим живописцем и пишет давно одну большую картину под претензиозным названием «Самоубийца». Часто они рассуждают с женой, что скоро он будет известен и богат, и тешат себя мечтами. И вот, наконец, картина закончена - и тогда они приглашают в гости эксперта - лучшего художника города, который любит выпить. Они для него накрывают щедрый стол, кормят деликатесами и поят ко-ньяком, а когда ведут в комнату, где стоит «великое полотно», то художник долго смеется и говорит им правду-матку. Во-первых, он удивляется, почему картина названа «Самоубийца» - ведь абсолютно не трагическая внешность автора картины не соответствует трагедийности замысла, а во-вторых, и само ис-полнение беспомощное…Тут, до сего мига спокойная и радуш-ная жена нашего героя, начинает орать на гостя, махать руками и гонит эксперта вон, подзуживая мужа столкнуть художника с лестницы. Она впадает в истерику, а все потому, что в мыслях поставила мужа на некий великий пьедестал - и вдруг такое разочарование! Словом, опять желание казаться больше, чем ты есть на самом деле. [Шукшин – Т4, с.345 ]
Шукшин так едко и так язвительно прошелся по этим персо-нажам потому, что считал, что у трудолюбивого человека при советской действительности все-таки есть возможность (и он это доказал своей судьбой) добиться в жизни реального уваже-ния. Это в рассказе «Шинель» Гоголь и читатели жалеют По-прищина потому, что нет у того ни состояния, ни знатности, чтоб получить более высокую должность, а значит всю жизнь ему (будь даже сверхстарательным и семи пядей во лбу) оста-ваться в низком чине.
Шукшин нам доказывает, что у любого человека есть своя гордость и свое достоинство. Посмотрите, какие у него глубо-кие и порядочные люди обычные шофера в рассказах «Мой зять украл машину дров» или в рассказах «Гринька Малюгин», ко-торый послужил основой сценария к фильму «Живет такой па-рень», и «Случай в гостинице»; прекрасен образ тракториста в рассказе «Беспалый» или обычного скотника в рассказе «Алеша Бесконвойный».    
***
Как правило, конфликту «отцов и детей» каждый писатель отдает свою толику, отдал ему и Шукшин, но небольшую, осо-бую и, наверное, потому, что был безотцовщиной и этот кон-фликт его как бы не коснулся. Некий отголосок конфликта об-наруживается в его рассказе «Первое знакомство с городом» из цикла детских лет Ивана Попова, где он рассказывает об отчи-ме, который говорит пацану, что не надо курить - то есть ниче-му плохому отчим его не учит, наоборот, только хорошему. Это уж потом герой понимает, что его отчим, который женился на его матери, у которой было двое детей, и молодым погиб на фронте, был замечательный человек и даже ни разу его не уда-рил.
Вообще, у Шукшина как бы выпало важное звено «отец» из этого конфликта и вместо него стал «дед», о чем говорит серия рассказов про деда и внука Петьку. Именно дед у него берет на себя воспитательную функцию, дед у него некий эталон поведе-ния - в частности, в рассказе «Критики» именно дед выступает за справедливость в киноискусстве и запускает сапогом в теле-визор, когда видит, как там беззастенчиво лгут по поводу плот-ницкой работы… Петька его жалеет, учится у него многому и даже спасает его, когда они идут на Катунь рыбачить - там дед чуть не тонет, запутавшись в неводе.
Несколько особняком стоит рассказ «Космос, нервная си-стема и шмат сала», где юноша вынужден снимать жилье у одинокого деда, чтоб учиться в школе-десятилетке, которая есть только в этом крупном поселке. Юноша хочет поступить в медицинский  институт и упорно штудирует предметы, ну а дед часто спорит с ним на разные темы, особенно когда страдает с похмелья. Так-то дед неплохой и очень работящий, но вот с пенсии один раз в месяц напивается. И начинает хаять весь научный прогресс -  и «аеропланы», и космос, куда недавно ле-тал Гагарин…Не очень-то он уважает и ценит эту ученость, но юноша терпелив как более даже мудрый, что ли. И в конце кон-цов, дед в знак уважения его трудолюбию и тяге к знанием уго-щает его, вечно голодного, большим и ароматным шматом со-леного сала.
Вообще, этот конфликт у Шукшина надо переименовать в конфликт «матерей и детей», ибо на эту тему написано гораздо больше рассказов - но и в них главный герой не входит в какой-либо крупный спор с матерью, а наоборот, выглядит очень даже хорошим и заботливым сыном, как в рассказе «Змеиный яд». Там, живущий городе, он получает письмо от матери, которой врачи прописали лекарство из змеиного яда для лечения. Желая угодить любимой матери, он делает все, чтоб найти этот «яд», который, оказывается, является большим дефицитом. Он бегает по аптекам города, ссорится с провизорами, считая, что они прячут от простого человека эти лекарства. И наконец он все-таки находит это лекарство и очень доволен, что угодил мате-ри…За этот рассказ критики обвиняли Шукшина в том, что его герой очень агрессивный и настырный - они не понимали, как Шукшин любил мать, вырастившую его без мужа в самое тяже-лое военное время, не знали, что продала кормилицу корову, чтоб собрать ему деньги на поездку в Москву.
Шукшину не в чем обвинить «детей» - наоборот, как в рас-сказе «Други игрищ и забав» некий молодой человек вступается за честь сестры, которая родила от безответственного парня. Родители родившей дочери очень переживают позор, страдают, как она будет одна воспитывать ребенка. Они хотят узнать, кто отец ребенка, а девушка молчит. Тогда их сын ищет семью воз-можного соблазнителя и дерется с его отцом...
***
Если взять иной рассказ Шукшина и оставить только внеш-нюю канву, сам сюжет, то выяснится, что он, как говорят в та-ких случаях, «яйца выеденного не стоит» - нет там войны, крупных катаклизмов, борьбы человека и природы, как во мно-гих произведениях Виктора Астафьева, но тем и велик Шукшин, что в малом может сделать огромный по напряжению и фило-софской глубине конфликт! За счет чего и как - это и необходи-мо понять. Здесь он, конечно же, сближается с Чеховым и даже в чем-то превосходит его. Рассмотрим рассказ «Беспалый». [Шукшин – Т4, с.254 ] Начинается он с предложения «Все кру-гом говорили, что у Сергея Безменова злая жена…» Читатель сразу заинтригован: «А почему она злая?» Далее идет «Не ви-дел и не понимал этого только Сергей». Читатель опять в недо-умении: «А почему же он этого не видел?» Налицо конфликт мнений. Кому же верить: Сереге или же сельчанам? Далее вы-ясняется, что она, по мнению Сереги, остроумная, начитанная, озорная, да и походка у нее очень игривая и живая…  Читатель вопрошает: «Странно, почему такие разные точки зрения?! Мо-жет, сельчане просто завидуют ему?» И только тут заинтриго-ванному читателю рассказывается про эту соблазнительную Клаву - а читатель уже готов изучать ее и создавать о ней свое мнение – оно складывается неплохое. Раз герой в нее сразу же влюбился, значит все-таки ошибаются сельчане. Потом выясня-ется, что есть в ней немало достоинств - в частности, она часто хвалит мужа. Словом, читатель радуется за Серегу, и многие мужики–читатели ему завидуют, а многие читательницы хотят походить на эту соблазнительницу - уверенную и смелую. Но, тем не менее, сельчане продолжают говорить о ней плохо - это вызывает у читателей протест. Ведь Серега, оказывается, бро-сил пить, во всем помогает жене, даже стиральную машину ку-пил и сам на ней стирает. А свекровь недовольна, что он зани-мается бабскими делами. Читатель на стороне Клавы и обижен на свекровь, которая во все вмешивается и тем разбивает моло-дую семью - подобное мы наблюдаем в жизни часто. Словом, Серега живет и радуется - и воду натаскает, и бельишко пропо-лоснет. Он часто просит Клаву надеть медицинский халат (она медсестра), чтоб снова ею полюбоваться как при первом зна-комстве - и она надевает. Они, как сказали бы сейчас, играют в ролевые игры… Словом, замечательная женщина, убеждается читатель - не выкобенивается, не скучная, заводная…
Вскоре автор выдает предложение «Случилось непредви-денное…» Читатель сразу насторожится и встрепенется: «Что случилось?» А случился праздник, где Клава показала себя в умном разговоре замечательной собеседницей - и наш Серега загордился…выпил лишку. Читатель в напряжении: «Что же дальше-то случиться - ведь автор нам уже намекнул…И дей-ствительно: Серега вскоре застает жену с племянником, которо-го она целует в темноте под навесом у крыльца и говорит ему ласковые слова. Наш читатель негодует: «И вправду, стерва - верно сельчане и свекровь говорили!» И сразу на стороне Сер-гея, который гоняется за женой и племянником с топором. Чи-татель в интриге: догонит - не догонит, как отомстит… И в рас-терянности узнает, что Сергей себе ударил по пальцам левой руки - отрубил их! Тут читатель вместе с сельчанами жалеет Серегу, олуха и простака. Но странно им, что тот жалости к се-бе не хочет. Читатель опять в недоумении - калекой из-за нее стал, а не осуждает жену?! И когда в конце рассказа Серега ду-мает: «Но если бы еще раз налетела такая буря, он бы опять растопырил ей руки - пошел бы навстречу. Все же, как ни боль-но, это был праздник. Конечно, где праздник - там и похмелье, это так. Но праздник-то был?» И тут читатель снова на стороне Сергея - читатель вдруг понимает, что все в жизни мелочи, кроме испытанного счастья, любви…
Все эти подробно описанные мысли читателя для того, что-бы показать, как умело Шукшин ведет его за собой - он посто-янно держит читателя в напряжении, делает соучастником со-бытия, заставляет переживать и думать о вечных проблемах бытия. Начавшись с одного предложения, конфликты, как стоя-щие торчком костяшки домино валятся друг на друга и вызы-вают все новые и новые конфликты - волну конфликтов. И наблюдать это зрелище со стороны всегда захватывающе! Редко какой писатель умеет так делать! И в этом-то успех Шукшина у читателей. [Геллер – 1994, с5-30 ]
***
Известны рассказы-размышления, в которых автор или его герои долго беседуют о том или ином событии, явлении, науч-ном факте и порой делают это достаточно увлекательно и инте-ресно. Есть рассказы-воспоминания, где опять же автор или его герои вспоминают о делах давно минувших дней, ностальгиру-ют, делают какие-то выводы. Есть рассказы, которые можно назвать «психологические самокопания», есть «рассказ-наблюдение», где некто словно бы подсматривает за событием со стороны. А есть рассказ, в котором важнейшим аккордом всегда служит поступок - такими и являются большинство рас-сказов Шукшина! Не следует развенчивать все остальные типы рассказов, ибо удачен или неудачен рассказ зависит от мастер-ства писателя, от его искренности или убежденности и творче-ской задачи, но предпочтительнее все-таки «рассказ-поступок», ибо его интересно и легко читать, у него гораздо более увлека-тельный и динамичный сюжет, и наконец (это самое главное), его герой всегда вызывает уважение у читателей своей дерзно-венностью и смелостью (и наоборот, если он струсил и сподли-чал). «Безумству храбрых поем мы песню», - как писал Максим Горький в песне о Буревестнике, так вот и Шукшин во многом «пел» эту песню, но только его герои совершали свои подвиги часто на бытовом уровне (что, может быть, наиболее трудно), но они рисковали, они бросались в бой со своей скупостью, косностью, необразованностью, с чьим-то хамством, с неспра-ведливостью! В любой другой ситуации, где герой рассказа не рискует своим положением, своей респектабельностью, деньга-ми, должностью, его, пусть даже самые важные рассуждения и красивые мысли, могут и не дойти до читателя - он подумает, что герой позерствует, нагоняет на себя важности, лицеме-рит…Читатель всегда верит поступку, как и все люди в жизни тоже! И Шукшин, как человек сам активный и деловой, как ис-тинный мужчина, про которого часто женщины с уважением говорят «Мужик сказал - мужик сделал» это понимал и писал много про таких людей.
Рискует, например, деньгами и возможной ссорой с женой, которая поступок не одобрит, мужик-механик в рассказе «Мик-роскоп», покупая эту ненужную в хозяйстве дорогую штукови-ну. Рискует постоянными нападками на него председателя кол-хоза, завистью колхозников, недовольством жены, за то что от-лынивает в субботний день от работы, Алеша (в реальности Ко-стя, но прозванный в деревне Алешей Бесконвойным за свое-вольность) в рассказе «Алеша Бесконвойный». Рискует поте-рянным временем и тем, что над ним будут насмехаться кол-хозный инженер и сельчане, создатель «вечного двигателя» Моня из рассказа «Упорный». Даже своей жизнью рискует нагловатый, самоуверенный и красивый парень из рассказа «Сураз», влюбившись в замужнюю женщину и пытаясь ее со-блазнить, и который в конце концов застрелится. Рискует опять же жизнью, что вполне мог замерзнуть, в рассказе «Капроновая елочка» [Шукшин – Т3, с385 ] женатый городской мужчина, ко-торый в Новогоднюю морозную ночь блуждает с двумя парня-ми по заснеженным полям и лесам, чтоб попасть к ждущей его деревенской вдовушке и обрадовать ее оригинальным подарком - маленькой капроновой елочкой. Все эти герои глубоко симпа-тичны автору, да и читателям. И, наоборот, автор не терпит не-решительных слизняков вроде героя рассказа «Страдания мо-лодого Ваганова», где молодой юрист, получивший письмо от некогда любимой девушки о том, что она хочет к нему прие-хать, начинает сомневаться в ее приезде, находит множество отговорок и в конце концов вообще не отвечает на ее письмо, словно его и не получал. [Шукшин – Т4, с.270 ] Неприятен Шукшину и герой рассказа «Вянет, пропадает…», который по-хаживает к вдовушке, но так и не может совершить мужской поступок - стать ей поддержкой и опорой…и поэтому она в конце повествования с упреком вздыхает: «И чего ходит?»
В свое время Гете написал замечательные слова в поэме Фа-уст: «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый миг идет за них на бой!» Так вот именно так поступал сам Шукшин, и его лучшие герои тем-то и притягивают читателей уже многие десятилетия… 
***
Драка для русского простого человека всегда является край-ним проявлением конфликта между людьми - есть спор, есть оскорбления, есть язвительность, но если они не переходят в драку, то как бы нет кульминации. Шукшин как плоть от плоти русского человека не мог обойти подобного выяснения отноше-ний, и если посчитать рассказы, где было применено физиче-ское насилие, то будет немало - «Ораторский прием», «Вечно недовольный Яковлев», «Сураз», «Материнское сердце», «Гена Пройдисвет», «Боря», «Штрихи к портрету», «Привет Сиво-му!», «Други игрищ и забав», «Танцующий Шива»… Их не ме-нее полутора десятков! Есть рассказы, где драка показана не во всей полноте, где-то о ней лишь сообщено, где-то рассказано о последствиях этой драки, а где-то ситуация лишь накаляется до определенной точки, но в махание кулаками не переходит... В русской литературе нет ни одного писателя кроме Зощенко, у которого драк столь же много, что опять же говорит, что Зо-щенко оказал определенное влияние на Шукшина.
Почему герои Шукшина так часто дерутся? Во-первых, в русском селе выяснять отношения с помощью кулачных боев было определенной традицией, а во-вторых, понятно, что Шукшин вышел отнюдь не из интеллигентской семьи как, например, Юрий Нагибин, да и пишет он о простых мужиках, тем более еще и выпивающих иногда. В этом есть некий драйф, есть возможность впрыснуть адреналин в кровь читателя, кото-рый всегда любит наблюдать за дракой со стороны. Будучи сельским жителем, приезжая в родное село, я всегда спраши-ваю: «Ну, подрался кто-нибудь?» И если кто-то подрался, то интересуюсь подробностями и чувствую какое-то удовлетворе-ние - ведь это же случилось живое проявление чувств, как на это намекает и Шукшин. Да и дрались в Шукшинскую пору в селе добрее, что ли - без поножовщины, без желания забить человека ногами, как правило, до первой крови из разбитого носа. Впро-чем, у Зощенко его герои машут кулаками во многом от бес-культурья, просто ради удовольствия, по любому поводу, из-за пустяков и мелочей, и у него в рассказах всюду рассыпаны фра-зы «Дал в морду», «Дал по уху», «Получил по физиономии»… Например, в рассказе «Нервные люди» конфликт начинается из-за того, что одна женщина в коммунальной квартире взяла чу-жой ершик, чтоб почистить свою кастрюлю - это увидела хозяй-ка ершика, слово за слово - и в результате все жильцы комму-нальной квартиры (десятка два), подзуживая друг друга, долго дрались, пришлось даже вызывать милицию. Вот у Шукшина должен быть для драки все-таки серьезный повод. Например, в «Ораторском приеме» мужик бьет новоиспеченного бригадира-карьериста и зануду за то, что тот, возвысившись по случаю, стал унижать товарищей менторским тоном и распоряжениями глупыми. В «Суразе» учитель-физкультурник лупит парня за то, что тот нагло «пристает» к его молодой красивой жене, что, конечно же, оскорбительно для любого мужчины. В «Материн-ском сердце» опоенный и ограбленный деревенский парень за-таил обиду на всех городских пройдох и наматывает на руку свой флотский ремень со свинцовой бляхой, от которого доста-ется подвернувшемуся милиционеру. В «Гене Пройдисвет» ша-лопай-герой нагло оскорбляет чувства верующего человека, своего дяди. В рассказе «Привет Сивому!», оскорбленный в своих лучших чувствах, несостоявшийся жених начинает ехид-ничать с ухажером бывшей невесты, за что тот спускает его с лестничной площадки в подъезде.
В литературном творчестве есть понятие «оживляж» - под ним обычно подразумевают любовно-сексуальную струю, кото-рая всегда заинтересовывает читателя. Так вот драка - тоже своеобразный «оживляж». Ею охотно пользовались в кинемато-графе - посмотрите, почти все фильмы Чаплина основаны на драках: какие-то злые здоровенные люди пытаются обидеть ма-ленького, бедного и голодного героя, а он верткий и не подда-ется, и это вызывает у зрителя смех и сочувствие….До сих пор одна из любимых у народа в легендарном фильме Александрова «Веселые ребята» сцена, где музыканты лупят друг друга ин-струментами (трубами, барабанами, литаврами и т.д.), физио-номиями елозят по клавишам рояля до полного умопомрачения - сцена длится достаточно долго, и зрительный зал беспрерывно хохочет. Ну а знаменитые комедийные советские фильмы Гай-дая про Шурика основаны и на драках в том числе - отнюдь не силач, а худощавый студент интеллигентного вида в очках «Шурик» дерется на стройке с лодырем и пьяницей «пятнадца-тисуточником», а то с ворюгами на складе (знаменитой троицей - Бывалым, Балбесом, Трусом).  Опять же драка в «Бриллианто-вой руке» в автомобильном гараже-автомойке, где Папанов хо-чет пришибить героя Никулина огромным глушителем от гру-зовика, а в «Иван Васильевич меняет профессию» драка между охраной Кремля и «демонами и самозванцами» в лице актеров Юрия Яковлева и Леонида Куравлева, один из которых управ-дом, а другой вор-домушник.
Отличает рассказы Шукшина от «оживляжа» то, что он не смакует драки, не выписывает их в подробностях, а также под-водит для их оправдания точную психологическую базу, отчего драка становится как бы необходимостью и пусть грубым, но справедливым возмездием. Часто она подчеркивает даже некую мужественность героя, убежденность его взглядов как в расска-зе «Сураз», где невысокий, но коренастый физкультурник по заслугам «навтыкал» своими «шатунами» нагловатому парню; и именно то, что сделал он это в честной борьбе, с достоинством, стало потом преградой перед парнем, который пришел его за-стрелить из ружья. [Шукшин – Т4, с.22 ] Вот в знаменитом рас-сказе «Срезал» до драки дело не дошло - оскорбляемый канди-дат наук не осмелился залепить пришедшему к нему в дом де-магогу Глебу в лоб, отчего и был дополнительно посрамлен в глазах сельчан. В данном случае его образованность и интелли-гентность не позволили так поступить, и от того выглядит он в рассказе и в споре с Глебом беспомощно, и Шукшин явно не на его стороне.
***
Шукшин входил в литературу во время, когда правил в стране генсек Хрущев, который, как известно, начал новый этап гонений на православную церковь. И понятно, что литератору писать о священниках и церкви благожелательно было нельзя, иначе нигде не опубликуют. Шукшин, вполне желающий впи-саться в советский образ жизни, понимал это. Однако у него есть несколько рассказов, где говорится об отношении к рели-гии и вере. Был ли сам Шукшин человеком верующим? И хотя его дочь Ольга, которая работает ныне при церкви, заявляла на Шукшинских чтениях в селе Сростки, что «отец не знал бога», с этим согласиться нельзя, ибо он уважал свою мать, которая бы-ла плакальщицей на похоронах, где без церковного обряда не обходилось, но, конечно же, это ни в коем случае не афиширо-вал. Однако в душе «замять этот вопрос» он не мог, ибо поня-тие веры это краеугольный для любого мыслящего человека - именно в нем даются ответы, зачем человек живет на земле, в чем смысл существования цивилизации.
Вот и Шукшин в рассказе «Верую» поднял этот во-прос…Там мужик Максим по воскресеньям впадает в непонят-ную тоску. Да, пока он трудится целую неделю, не разгибая спины, над вечными вопросами бытия не задумывается, а в вос-кресенье появляется свободное время. У жены он понимания не находит и идет к соседу-охотнику, к которому приехал в гости поп за барсучьим салом - якобы он им лечится. И вот тут-то наш герой и задает попу сакраментальные вопросы о вере, о Боге, о смысле жизни. И происходит своеобразная проповедь, где не упоминается имя Бога, но зато говорится о вере во все, что тебя окружает, в твои дела, в желания, достижения цивили-зации и так далее. Казалось бы, подобное может сказать любой оптимистичный человек! Но нет, не зря у попа такое могучее физическое и нравственное здоровье - такое здоровье дает ему вера. И пусть Шукшин об этом не говорит напрямую, но, дав образ пляшущего вприсядку и пьющего стаканами спирт попа, он разрушил преставление многих о религии как о неком опи-уме для народа. Ведь советская пропаганда в фильмах и книгах и газетах рисовала церковь и попов как нечто фальшиво-приторное, темное, мрачное, тоскливое и почти загробно-могильное, противостоящее светлому, веселому и решительно-му прогрессу. И вот после такой воскресной проповеди (а ведь люди на Руси именно в воскресенье ходили в церковь, чтоб по-лучить урок доброты и смирения), наверняка, сотни тысяч чи-тателей Шукшина напитались оптимизмом. Шукшин понимает, что церковь, как некий институт, перестала развиваться, отстала от технического прогресса, а ведь Бог он всегда должен быть впереди как у Блока в поэме «Двенадцать» - «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос…» То есть, по большому счету, религия не должна противостоять прогрессу человечества, она должна тянуть человека к самому доброму и полезному, к по-знанию тайн природы и Вселенной. 
Один из рассказов, посвященных теме религии, это «Креп-кий мужик» [Шукшин – Т4, с.89 ] , где колхозный бригадир ор-ганизует слом церкви в селе. Ну, стоит она себе, стоит, никому не мешает, службы в ней все равно давно не идут, но вот захо-телось Шурыгину показать всем, какой он решительный, да и якобы кирпич от церкви можно пустить на дело. И вот, пригнав три трактора, он разрушает церковь. Но, увы, никакой выгоды не получает. Авторитет его упал и в семье (мать старенькая и жена на него ополчились, стыдят) и среди стариков, даже моло-дой учитель (казалось бы, сугубый атеист) его не одобряет, да и кирпич от церкви невозможно использовать - уж очень плотно сложен. Не зря Шукшин дает разрушителю-герою, любителю быстрой езды фамилию Шурыгин - в ней так и слышится некое разрушение, разламывание, хоть и энергичное, но бестолковое. Ведь зря трактористы время свое потратили, солярку сожгли.
Замечателен в этом плане рассказ «Гена Пройдисвет», где некий шалопай, которому уже за тридцать лет, болтается по жизни без семьи, без дела, без профессии, играет на гитаре, стишки  бездарные пишет и вот, будучи в родном селе, узнает, что его дядя Гриша стал верить в бога и говорить, что все в ми-ре суета. Очень Генку это озадачило. Он ведь на сто процентов уверен, что бога нет, что надо жить легко и свободно, в удо-вольствиях, а ему говорят, что его жизнь бестолковая - это суе-та... А тут вдруг человек сам себя ограничивает! Кажется Генке, что дядя Гриша обманывает всех с верой в бога, чтоб уважение окружающих получить, и вот приходит он к нему вечерком с бутылкой водки и начинает откровенный разговор на эту тему, чтоб уличить дядю Гришу. В конце концов Генка так утомил дядю своими размышлениями о том, что бога нет, что все это ложь, что тот накидывается на него. Они дерутся до крови и хо-рошо, что приходит дочь дяди Гриши Нюра и разнимает их.
Рассказ этот, в общем-то, незатейливый, но, тем не менее, в нем Шукшин хорошо показывает, что вера дает человеку стер-жень, некую убежденность и спокойствие, ну а без  веры чело-век отрывается от своих корней и предается удовольствиям, как шалопай Генка. [Шукшин – Т4, с.331]
В  рассказе «Осенью» отказ в  молодые годы активного бор-ца за «светлое будущее», ломавшего церкви, высмеивающего пережитки прошлого, в частности такой обряд как венчание, отвратил от него любимую девушку. Вот наступила старость, и наш герой видит, как на грузовике через паром везут бывшую невесту хоронить. Вся жизнь вспоминается ему, кажется с горе-чью, что упустил настоящее счастье, предал любовь. А все ради глупого отказа от венчания! Кто от этого стал счастливей? Чем красивый обряд помешал бы ему и людям? Но прошлого уже не вернуть!
Шукшин показывает своими рассказами, что от истинной веры человек получает очень даже немало. В рассказе «Верую» герой получает жажду жить, оптимизм, ответ на самые главные вопросы бытия. В рассказе «Гена Пройдисвет» бывший гуляка и пьяница дядя Гриша становится рассудительным, спокойным, понимает, что за все поступки и грехи будет наказание в иной жизни. Ну а в рассказе «Крепкий мужик» стоявшая даже без де-ла церковь словно бы объединяла людей своим существованием и общей верой, давала им связь с ушедшими поколениями. А  теперь Шурыгин даже мать старушку так обидел, что ей на гла-за сельчанам показаться стыдно.
И наконец, рассказ «Мастер» о церквушке, которая одиноко и заброшенно стоит в лесу и которую хочет восстановить му-жик-плотник как некую красоту, как некий эстетический иде-ал…Ведь что говорить, многие наши города, а не только села поражают унынием в архитектуре! А это отнюдь не облагора-живает души жителей! Барачная архитектура создает и барач-ное тюремное мышление! И вот, помыкавшись по инстанциям в попытке церковь восстановить, он махнул на все рукой и опять пошел пить водку. [Шукшин – Т4, с.50 ]
***
Как известно, есть зрительная память, осязательная, слухо-вая, вкусовая, а есть еще и та, о которой мало говорится - эмо-циональная. Это память души, где накапливаются эмоции, же-лания, чувства, из которых потом вырастают убеждения. У Шукшина эта память была необычайно развита - вообще, писа-теля без такой памяти не бывает, иначе он превратится в доку-менталиста - но Шукшин был и здесь уникален. Сложная дере-венская жизнь очень рано показала ему, «что такое хорошо и что такое плохо», где добро и где зло, и он мгновенно взвеши-вал любой жизненный факт на внутренних весах и давал эмоци-ональную оценку - то есть не просто фиксировал и навешивал бирку, а заставлял болеть душу. Великий писатель устроен так, что чем больше он выплескивает этой боли наружу в произве-дениях, тем душа становится еще полнее - своими размышле-ниями он как бы нагоняет бурю чувств внутри себя, и они пре-вращаются в шторм. Такое выдержать не каждому под силу - люди надрываются, как надорвался и Шукшин. Эмоциональная память - это очень энергоемкая штука, затратная, недаром люди с «обнаженной душой» живут гораздо меньше, чем флегматики, у них и инфаркты и инсульты. Они мгновенно зажигаются. Из-вестно, что Шукшин мог так же «зажигаться», порой и вспы-лить, если видел наглую откровенную несправедливость. И не-смотря ни на что, он даже в зрелые года не научился гасить эмоции. То есть был конфликтным человеком! Без этого не бы-ло бы у него столько рассказов, которые построены на острей-шем конфликте. Ведь конфликт автору надо прожить хотя бы в мыслях столь же ярко, как потом будет в рассказе…
***
Почему Шукшина так интересно читать? Да, у него дина-мичный сюжет, нет утомительной описательности, в тексте раз-литы юмор, ирония, что всегда привлекает. Но главное – это острый конфликт между персонажами. В жизни много конфлик-тов, надо только их увидеть, недаром Чехов говорил, что может написать про все что угодно, даже про стул. И поэтому стена-ния некоторых писателей, готовых отдать «полцарства за сю-жет», (есть такое выражение в писательской среде) это не про талантливых авторов и тем более не про Шукшина. Он отлича-ется от многих писателей тем, что не только черпает конфлик-ты из жизни - он их создает сам! И это оказывается не мертво-рожденным дитем, а реальной историей, которой веришь на сто процентов. Исследователи литературы удивляются, почему ни-кто из других писателей не увидел такого количества «чудиков» в реальной жизни, кроме Шукшина. А их просто в таком коли-честве и нет – это Шукшин их создал!
«Чудик» это человек, который особым мнением, поведени-ем, поступками выбивается из среды. Нормальный обычный че-ловек не будет это делать, не будет выставляться на посмеши-ще перед народом! Но ведь если один не будет, другой не бу-дет, то и конфликта не случится и писать не о чем. То есть, если все станут дипломатичными, «себе на уме», слова лишнего не скажут, постараются представить пагубное развитие ситуации и избежать противостояния, то кто же станет читать о таких лю-дях рассказ? Поэтому настоящая литература создает конфликты и конфликтных людей! Некоторые понимают под людьми кон-фликтными людей злых, подлых, но вот Шукшин нам показыва-ет, что это далеко не так. Конфликтным может быть человек очень добрый как, например, герой рассказа «Чудик», который по доброте душевной красит детскую коляску (для якобы все-общей радости) жены своего брата. [Шукшин – Т3, с.469 ] Например, мы знаем, что один из добрейших людей Дон Кихот тоже был удивительно конфликтным, что даже с ветряными мельницами сражался…Тогда, может быть, такой герой и типаж несколько глуповат, не дипломатичен, не интеллигентен? Увы, подобных людей немало среди величайших ученых прошлого и современности (вспоминают, что академик-атомщик Сахаров был таким), которых в глупости уж никак не заподозришь. 
Приходим к выводу, что подобный человек все-таки слегка выдуман, особенно если рассматривать таких персонажей с точки зрения нашего прагматичного времени, когда люди стали осторожны, напуганы, боятся получить жестокий неадекватный отпор даже доброй инициативе. Но все-таки верится в правди-вость героев Шукшина потому, что многие из них из села, а там человек более простодушен, чем в городе, он открыт – для него село это большая семья, а в семье-то, дескать, чего стесняться, особенно если еще выпьешь водочки! Свои же люди! Это, ко-нечно же, идет от вековой общинности российского народа и от некой ролевой игры, которой занимаются многие деревенские жители. Кто жил в деревне, тот прекрасно знает, что там любят обсуждать всевозможные истории, которые случились с тем или иным жителем, обсуждать со смаком, с подробностями. Кто в городе кого обсуждает, если даже не знают, что твориться с соседом по лестничной площадке?.. И вот история уже обрас-тает слухами, не случившимися в реальности подробностями, особенно ценятся истории смешные. Впрочем, эти истории, как правило, поучительные, это своеобразное народное творчество. Все это идет еще и от скуки деревенской тяжелой жизни, где нет ни театра, ни других увеселительных заведений, а ведь хочется праздника – как, например, в рассказе Шукшина «Срезал» му-жики идут с демагогом Глебом Капустиным к городским при-езжим «кандидатам» словно на спектакль за ярким зрелищем. Так вот если есть потребность в спектакле – значит, должны быть и актеры! Таких самозваных народных «актеров» в любом селе наберется с десяток, мужиков и женщин: они сами ищут приключений, как говорится «на свою задницу», и все у них напоказ - если  свадьба, то должна быть с мордобитием, со ссо-рами родственников, если похороны, то тоже с воплями на все село…Вот, к примеру, рассказ «Осенью», где старик-паромщик видит, как везут на грузовике гроб женщины, которую когда-то сильно любил, но отказался по политическим причинам, будучи активистом «новой жизни», венчаться, и она вышла за другого. Казалось бы, очень печальная ситуация, поговори мирно с ее мужем, поскорби, что так получилось когда-то глупо – и отой-ди в сторонку. Любой нормальный человек так бы сделал, но старик вступает в ссору с вдовцом при людях, они обзывают друг друга, чуть не подрались. И читателю уже не просто пе-чально, но еще и смешно, увлекательно, заставляет задуматься, что не стоит предавать любовь ради сиюминутных выгод!
Или вот рассказ «Микроскоп», в котором простой мужик покупает на всю зарплату микроскоп, чтоб посмотреть на кап-лю воды, крови. Если возникло такое вполне объяснимое жела-ние, то зайди в больницу и попроси лаборантку дать взглянуть в окуляр, или же зайди в школу и сделай это в кабинете биологии, а не вступай в конфликт с женой, не обделяй небогатую семью серьезной тратой… Но тогда ведь и рассказа не будет! Не будет остроты конфликта, улыбки читателя!
То есть мы видим, что почти каждый «чудик» – это в какой-то степени народный актер порой с повадками скомороха, ну а Шукшин пишет для него определенную небольшую пьесу и вы-водит на сцену. Чтоб нам было всем поучительно. И если про-следить генеалогию «чудика», то начинать надо с Гоголя, по-мещики которого в «Мертвых душах», конечно же, чудики – и Манилов, и Ноздрев, и другие… Немало «чудиков» и в пьесе «Ревизор». Далее мы можем в «чудики» записать и героя «Оча-рованного странника» Лескова – любой человек, который по-ступает с точки зрения рационального человека смешно и не-верно, уже чудик…
***
Соревнование, борьба за место под солнцем, конкуренция между людьми будут, пока жив человеческий род, и как бы классики коммунизма не убеждали в том, что в «светлом буду-щем», когда все будут равны, конкурировать будет незачем.  Теме соревновательности Шукшин в малой прозе отдал боль-шую долю, а все потому, что она для него очень важна.  Он с юношеских лет стремился быть победителем, быть лучше мно-гих односельчан, выбиться «в люди» – но это не значит быть богаче, (кичиться этим на Руси, особенно в селе, было не при-нято). Быть лучше для Шукшина - это быть уважаемым, извест-ным, недаром, как вспоминает сестра его, ему хотелось, чтоб друзья называли его с детства Василием, а не просто Васькой или Васей, и что он хотел походить на великих людей. Он искал известности, стремился к ней и недаром выучился на режиссе-ра, ибо только в кино простой человек из провинции мог доста-точно быстро добиться всесоюзной славы. Как видим из его биографии, он в молодости быстро перебирал профессии, был слесарем, грузчиком, радистом, учителем, пока наконец не нашел актерскую и режиссерскую работу, а также и писатель-скую, дар которой у него проявился с детства! Именно писате-ли, актеры и режиссеры были в ту пору самыми знаменитыми людьми, если не брать космонавтов! Но космонавт особая и редкая профессия – не каждому повезет слетать в космос, даже если тебя отберут в отряд космонавтов, поэтому многие пре-тенденты и спились: они-то мечтали о славе и деньгах, а сле-тать, как их редкие друзья, не получилось. Кто-то поимел все, а кто-то ничего. А вот в профессии актера или писателя многое зависит от человека, от его трудолюбия, и поэтому мы знаем, с каким напряжением трудился Шукшин, просиживая за письмен-ным столом часто до утра, а чтоб не уснуть, курил одну за дру-гой крепкие папиросы и пил очень густой (по четыре ложки на чашку) кофе. Как-то заночевав у него, друг в пять часов утра проснулся в сигаретном чаду и подумал, что начался пожар – а это Шукшин сидел за письменным столом, докуривая вторую пачку! Естественно, при такой интенсивной работе он просто «загнал» себя, надорвался и в сорок пять лет, если судить по последним фотографиям, выглядел семидесятилетним стари-ком, изможденным, с землистым лицом. В этом напряге он очень походил на одного из своих любимых писателей Джека Лондона и на его замечательного героя Мартина Идена, кото-рый работает до изнеможения. Как мы знаем, ведь и сам Джек Лондон (этот цветущий и мощный человек) умер, едва пере-шагнув сорокалетний рубеж…
В пример соревновательности можно привести десятки рас-сказов Шукшина, где герои спорят между собой, чего-то дока-зывают – это и «Срезал», и «Упорный», и «Сураз», но хочется остановиться на рассказе «Рыжий», в котором повествование ведется от первого лица, чтобы сконцентрировать внимание на водителе грузовика – рыжем парне. Рассказчик вообще отно-сится к рыжим людям с особым удивлением, что ли, с уважени-ем за их умение отстаивать свою позицию, быть цепкими. За их особое упрямство. Так вот рассказчик едет с рыжим водителем по горной алтайской дороге - и вдруг встречная машина, вместо того чтобы прижаться к обочине, в узком месте ударяет кузо-вом по их грузовику. Казалось бы, всякое в дороге бывает (не нарочно же он) – стерпи, а потом подремонтируй повреждение. Но нет, «рыжие» они не такие. Рыжий шофер разворачивает машину и начинает догонять ударивший его (по неопытности или неосторожности шофера?)  грузовик. Догоняет долго, упорно, а догнав, тоже ударяет того бортом. И, только удовле-творившись сделанным, возвращается. Или вот рассказ «Вечно недовольный Яковлев», где, приехав на выходные в родное село из города, ухарь мужик «тоскует» от безделья – хочется ему развлечься как-то. Выпив, он идет к клубу и начинает приди-раться к порядочному мужику, бывшему товарищу детства – у того в жизни все неплохо складывается, есть хорошая жена, приличная работа, а это-то и злит нашего героя. Ведь он же в городе живет, он должен быть по статусу выше, а его и жена бросила и как-то все не складывается в жизни. То есть, он чув-ствует, что проигрывает жизненное соревнование с человеком, который (вот что обидно) физически слабее его – и он начинает мужика бить. И пусть самому потом попадает от сельских му-жиков, но настроение у него улучшается все равно…
***
По воспоминаниям друзей Шукшина известно, что он был немногословным, а если говорил, то речь была сбивчива, пере-межалась множеством междометий, хотя и была видна в ней глубина переживаемых им чувств. Критики давно заметили, что тот, кто хорошо владеет устной речью, у которого она логиче-ски выверена, льется ровно, не всегда хорошо и талантливо пи-шет художественную прозу. Вероятно, это происходит потому, что такому человеку не хватает перехлеста чувств, страсти, бо-ли, ибо эти чувства, увы, часто неподвластны холодному, трез-вому уму. Вообще, можно сделать вывод: чтобы писать прозу, надо уметь накапливать в себе эту страсть, допереживаться до такой степени, что боль за судьбу героя, за беды общества, словно вода в переполнившейся плотине, прорвет лень, уста-лость, сомнения и выплеснется на бумагу. У болтунов она не способна накапливаться в нужном объеме, ведь недаром есть примета, что писатель не должен заранее проговариваться о бу-дущих произведениях – якобы может всю страсть спустить на тормозах, она может выйти из него шипом, как газ из газировки. Так вот эта сбивчивость в речи, это желание с помощью междо-метий передать всю глубину чувств, в очень сильной степени проявилась в прозе Шукшина и именно во внутренних моноло-гах героев и в их репликах, где постоянно проскальзывают сло-вечки, которые, казалось бы, не несут никакой информации: вроде «ничего», «ох-ма», «ночь-то какая!», «чего делается-то!», (все это только в одном рассказе «Светлые души»!), но они несут эмоциональную оценку и оживляют прозу. И что важно, они и расставлены у Шукшина без трезвого расчета, без лжи, (когда, к примеру, какая-нибудь проститутка, чтоб раскрутить клиента, обмануть мужика, стонет на постели), а именно по наитию, по зову души самого автора, который слился с героем и в переполненности чувств от восторга перед любимой жен-щиной, у которой, когда та идет, «каждая жилочка играет» (рас-сказ «Беспалый»), перед бездонным звездным небом не может сдержать чувств, не находит нужных слов. Впрочем, и искать-то их не надо, ибо природное, нутряное, какое-то еще звериное прорывается из груди очень убедительно. Во многих рассказах эмоциональность вырывается и в эпидигматических повторах.
***
В советское время писателя Сергея Залыгина, бывшего ре-дактором «Нового мира», спросили в интервью о том, есть ли «единый и правильный» писательский стиль. Подумав немного, Залыгин ответил, что есть! Наверное, как редактору ему было выгодно так ответить, ибо критики и издатели часто прибегали к отказу в публикации произведения, ссылаясь на «неправиль-ный» стиль автора… Особенно это действует на молодых писа-телей, чей стиль еще не устоялся, и поэтому они, со страхом поглядывая на русских классиков, пытаются подражать им, от-казывая себе в самостоятельности и искренности изображения. Шукшин, думается, мог бы повторить слова писателя В. Соло-ухина, который сказал: «Прислушивайся ко всем, но никого не слушай!».
На самом деле, конечно, стилей много, ибо стиль это не просто построение фразы со всеми прилагательными, суще-ствительными, ассоциациями и метафорами, но, прежде всего, мировоззрение, а оно у писателей, как и у обычных людей, очень разнится. Кто-то на мир смотрит очень камерно, кто-то пишет с «эпической» широтой, кто-то динамичный по своей природе и характеру напирает на быстроту действий героя, на калейдоскопичность сюжета, а кто-то медлительный и внима-тельный любовно копается в бытовых мелочах…
В принципе ничего плохого нет в различии стилей, и если писатель достаточно глубоко понял жизнь, то читатели всегда найдутся…У кого-то тысяча, если он возьмет в герои таракана и начнет описывать его половую жизнь, у кого-то десять тысяч, а у кого-то и миллионы – так вот, чтоб в творчестве миллионы людей увидели свое отражение, писатель должен быть воспитан в гуще народной, должен пройти с народом весь путь, думать и мыслить. как и он. Таким и был Шукшин – сын репрессирован-ного, колхозник, учитель, рабочий, матрос, актер, писатель, ре-жиссер, (словом, некий усредненный национальный герой) что и дало ему широту и глубину взгляда на жизнь!
Все его творчество можно озаглавить названием его романа о Стеньке Разине «Я пришел дать вам волю…» Этот роман написан о бунтовщике и, несмотря на то, что советская власть с выгодой для себя упоминала имена Разина и Пугачева как за-ступников народных, но, тем не менее, их остерегалась, ибо не-даром Сталин одновременно преклонялся перед душителями свободы, которые таких бутовщиков садили на кол, Иваном Грозным и Петром 1. Впрочем, Шукшин не поощрял бунт внешний, с маханием кулаками, ибо «бунтовал» против обстоя-тельств жизни не с помощью «раззудись плечо, размахнись ру-ка», что может происходить в силу истеричности характера, недостатка воспитания, винных паров, а проявлением внутрен-ним – бунтом чувств, желаний, мыслей, некоего духовного освобождения… Он понимал, что бунтовать надо в «рамках за-кона» и закона христианского, вселенского, божественного, ибо тот, кто его нарушит, должен получить по заслугам, как, например, получает герой рассказа «Сураз» в гордыне нару-шивший библейскую заповедь «не пожелай жены ближнего сво-его» и поэтому в результате погибший. Получит по заслугам и парень из рассказа «Материнское сердце», который пошел наводить порядок с помощью свинцовой бляхи на солдатском ремне…
Рассказами «Микроскоп», «Упорный» Шукшин показывает, что для внутреннего освобождения личности есть даже при со-ветском тоталитарном режиме вполне приемлемые пути. И по-этому-то его творчество можно смело сравнить с творчеством Чехова, который, как известно по его крылатой фразе, «всю жизнь по капле выдавливал из себя раба». Ведь и читатели лю-бят Шукшина, Высоцкого именно за то, что те «сумели выда-вить из себя раба!», и остальным помогают это сделать своим творчеством.         
***
Есть архитектоника сюжета произведения, а есть и другая, о которой мало сказано, – архитектоника философского смысла, которая тоже лежит в основе любого художественного текста. Последняя имеет три центра притяжения, три угла в неком ми-ровоззренческом треугольнике писателя. Эти центры можно обозначить как: «человек-герой», «автор-исповедальщик», «окружающий мир». Любой писатель ведет повествование, находя свою, наиболее удобную и приемлемую для его фило-софского мировоззрения точку внутри плоскости этого тре-угольника: она может находиться как в самом центре, так и быть смещена в сторону – именно с этого ракурса писатель лучше всего «видит» описываемую ситуацию, видит жизнь… Нельзя сказать, что та или иная точка зрения не имеет права на существование, ибо людей с разным пониманием жизни, с раз-ными пристрастиями очень много. Хотя, конечно, в определен-ные эпохи, в определенное время развития цивилизации и обще-ства какая-либо точка зрения у авторов может преобладать.
Например, что значит смотреть на повествование с точки зрения «окружающего мира» - это писать несколько отстранен-но, прячась так далеко, что писателя не видно в вещественном плане: крайним проявлением такой точки зрения можно назвать прозу Пришвина, которую современники называли в шутку «бесчеловечной» - не в том смысле, что она рассказывала о же-стокостях и грязи мира, а в том, что присутствия человека там очень мало. Возьмите любое произведение Пришвина из книги «Жень-Шень» и вы прочитаете красочное описание листочков, цветочков, птичек, жучков, и не найдете следа присутствия че-ловека – кажется, что на некотором расстоянии от земли летит самоуправляемая видеокамера и фиксирует то, что ей попада-ется на пути, ибо нет ни одной фразы типа: «Я вошел в лес и увидел… Я нагнулся и почувствовал удивление» или, например: «имерек поднялся на холмик и растерялся». То есть, в этой про-зе нет героя, да и автор проявляется только в построении фра-зы.
Кто-то решит, что рядом с Пришвиным можно поставить Бианки, который тоже писал о природе, где почти нет присут-ствия человека – увы, у Бианки есть герои, но ими выступают животные и птицы, а могут выступать рыбы, жучки и паучки… или деревья и растения, как это делается в сказках. У кого-нибудь могут выступать роботы и монстры, но в любом случае это будут «герои»…
Еще одним ярчайшим представителем «бесчеловечной» прозы можно назвать современного очеркиста и замечательного художника слова, который много лет работал на телевидении ведущим «Клуба путешественников», работал в «Комсомоль-ской правде» ; Василия Пескова, чья книга очерков о природе «Капля росы» в свое время, к удивлению многих критиков, по-лучила Ленинскую премию по литературе – то есть была при-знана художественной прозой. Хотя Песков это, конечно же, не Пришвин – у него все-таки описывает красоты природы кон-кретный человек, а именно сам автор, как журналист-путешественник.
Рассмотрим центр притяжения с названием «автор», с точки зрения которого писалась почти вся исповедальная проза «ше-стидесятых годов», да и сейчас еще пишется, где главным геро-ем выступает «Я», который и описывает все, что случается в повествовании – к таким писателям принадлежат в какой-то степени Иван Бунин с романом «Жизнь Арсеньева», Юрий Ка-заков, Виктор Астафьев в некоторых рассказах, молодой Васи-лий Аксенов. Вообще, многие писатели обращались к такой ма-нере повествования, которая, конечно же, имеет свои плюсы – она психологически укрупняет личность автора, личность ге-роя, от имени которого ведется повествование, помогает опи-сать тончайшие психологические нюансы его переживаний, по-могает напрямую высказать автором идеи, дать оценку проис-ходящего события… Но содержит она и минусы, а они в том, что, например, писатель почти не имеет права убить «автора-Я», сделать драматический конец, ибо у читателя возникает шутливый, но вполне закономерный вопрос: «А как же он пи-сал-то от первого лица или рассказывал, если сам уже в могиле лежит?»
От этого центра притяжения очень хорошо писать серию ко-ротких произведений: например, рассказов, как это сделано у Виктора Астафьева в произведении «Последний поклон»… Но минус в том, что описываемое событие рассматривается только с одной точки зрения, что обедняет текст.
Наконец, третий центр притяжения «человек-герой», от имени которого написано большинство самых великих произве-дений мировой литературы, ибо подобный ракурс помогает пи-сателю взглянуть на мир с многих точек зрения (не только от «я»), создать полифоническую картину мира, картину выпук-лую и очень драматичную – именно в этой манере написано большинство рассказов Чехова и, конечно же, Василия Шукши-на, который в нашей работе тоже является неким центром, неким героем повествования… И поэтому Шукшин без всякого смыслового напряга (не в смысле легко) может лишить своего героя жизни, как это у него, кстати, происходит почти в трети рассказов – то есть, довести жизнь героя до крайнего трагизма, поставить на край пропасти и тем вызвать у читателя к нему огромное сочувствие. Во–вторых, это дает ему возможность легко переходить от одной темы к другой, переносить героя из одной ситуации и профессии в другую, и, посмотрите, поэтому, какое у него (как и у Чехова) количество героев разных возрас-тов и профессий!
Кстати, в подобной манере авторы (мужчина или женщина) легко могут писать о противоположном поле, что, например «автору-я» сделать трудно – мужчина должен обладать огром-ным талантом, чтобы читатель принял его повествования от имени женщины, и наоборот. Впрочем, даже если автор-исповедальщик и пишет от третьего лица, от имени «героя», его философский взгляд  от этого не меняется, как, например, не менялся у Юрия Казакова, поэтому его герои в большинстве имеют возраст автора, как и автор являются охотниками и ры-баками, и больше быть почти никем не могут за очень редким исключением.
***
Хоть литературоведы и говорят, что слово является кирпи-чиком, из которых строит текст любой писатель, тем не менее, только фраза может точно показать своеобразие и стиль писа-теля. Слова - лишь груда строительного материала, а вот пред-ложение, умело вставленное в текст, и создает «кладку» произ-ведения. Да, конечно, есть еще и архитектоника произведения, которой подчиняется сюжет или довлеет над ней, но вникание в текст, в содержание происходит именно через фразу. У Василия Шукшина фраза легко и точно ложится в сознание читателя, и достигается это, конечно, удивительно выверенным ее построе-нием – она и не слишком длинна, чтоб не затруднить восприя-тие смысла читателем, и достаточно продолжительна, чтоб пе-редать тонкость и глубину вложенного в рассказ смысла. Она очень близка к чеховской фразе, которая, в общем-то, во мно-гом считается эталоном современного стиля…
Эта «фраза» Шукшина возникла из разговорной народной речи, где всегда ясно передается смысл сказанного: простыми и точными словами, без перегруженности деепричастными и при-частными оборотами, без множества связывающих и затрудня-ющих восприятие смысла междометий, наречий, прилагатель-ных. Потому-то еще (кроме, конечно, самого смысла написан-ного) проза Шукшина легко легла на сознание огромного коли-чества простых, а не элитарных читателей, и он стал одним из самых любимых писателей.
Многие обиженные невниманием читателя писатели того времени, чтоб объяснить свою невостребованность, говорили, что Шукшин пользуется популярностью из-за «фельетонного» языка и сюжета: дескать, самого примитивного, играющего в поддавки с читателем. Но короткая фраза, в общем-то, не ме-шала передавать всю глубину человеческих чувств еще и по той причине, что была, во-первых, интонационно очень выверена, а во-вторых, каждая фраза цеплялась одна за другую: первая вы-текала из второй и так далее, отчего казалось, что это лишь од-но большое предложение, но разбитое точками на несколько так, что даже стыков незаметно… Все это происходило, навер-ное, потому, что Шукшин писал свои вещи почти за один при-сест, не выпуская нить повествования из головы, и таким обра-зом словно бы распутывал клубочек смысла, не прерывая его, а значит, и не надо было связывать смысловые и интонационные разрывы. И по этому поводу опять же многие писатели с зави-стью удивлялись, почему Шукшин почти не переделывает сво-их произведений: пишет в чистовую. К сожалению, многие из-вестные рассказчики так делать не умели. Такие крупные клас-сики как Распутин, Белов, Нагибин фразу свою строили сложно и длинно, что затрудняло восприятие текста, ибо в таком слу-чае надо обладать стилистическим мастерством Тургенева или Бунина, которые умели «строить» красиво и изящно длинную фразу, а это, увы, не каждому дано.
Как-то Юрий Нагибин опубликовал в журнале «Юность» рассказ под названием «Сапоги», где почти полностью повто-рил сюжет истории, которая возникает в сознании Алеши Бес-конвойного в одноименном рассказе – речь идет о фронтовике, идущем домой после войны с трофейным товаром и встречаю-щим хитрую бабенку, которая после ночи любви его обворовы-вает. Нагибин в предисловии к рассказу заявил, что написал рассказ давно, но не опубликовал, потому что узнал, что при-мерно такой же имеется у другого автора. Тут он покривил ду-шой, ибо, наверняка, знал, что этот сюжет есть у Шукшина, но, видимо, прочитав его, решил, что называется, превозойти Шукшина: дескать, я со своим мастерством сюжет так выдам, что все ахнут! Увы, не ахнули, а все потому, что растянутый на несколько страниц тягомотными фразами сюжет, по всем стать-ям проиграл сжатому краткими, точными и хлесткими фразами сюжету Шукшина, уместившемуся менее чем на странице. 
В желании получить любовь читателей и критиков иной пи-сатель начинал специально раздувать фразу, писать длинно, думая, наверное, что это показатель мастерства и интеллекту-альности: дескать, предложение в десять слов и любой школь-ник полуграмотный напишет, а вот предложение в пятьдесят или в сто слов ; это может только крупный мастер. Этим «гре-шили» Распутин и Белов и иногда Виктор Астафьев, который, однако, быстро возвращался к легкости языка, за что ему хвала, ибо соблазн казаться высокоинтеллектуальным всегда велик. Совсем довел до абсурда свою фразу поздний Леонид Леонов, который сочинял, как известно, текст на толстой картонке с по-мощью простого карандаша, а уж потом брал в руки стерку и начинал наполнять фразу прилагательными, причастными и де-епричастными оборотами – хотел впихнуть в нее как можно больше смысла, пространства, красок. Он надувал фразу, слов-но воздушный шар, он приделывал к ее стволу сотни веточек, листьев – и в результате получалось, что тяжеловесная фраза начинала рассыпаться в сознании читателя, она становилась статична, за побочными деталями терялся смысл. И читатель уже не быстро шел по таинственному увлекательному лесу сю-жета, а продирался сквозь буреломы, выкалывая сучками глаза, его постоянно дергали «посмотри сюда, посмотри сюда…», и чтение превращалось в пытку.
***
Пожалуй, Шукшин один из немногих писателей, которые могли создавать на нескольких страницах очень яркие выпук-лые образы и в малом рассказывать о многом. В этом ему помо-гает своеобразная архитектоника сюжета с завязкой и развязкой, в которых порой в нескольких, двух-трех фразах, дается изло-жение зачина конфликта и разрешение этого конфликта. В рас-сказе «Беспалый» сразу же говорится, что наш герой увидел женщину и влюбился – и все это без каких-то хитроумных под-ходов.
«Как она ходит! Это же поступь, черт возьми, это движение вперед, в ней же каждая жилочка живет и играет, когда она идет. Серега особенно любил походку жены: смотрел, и у него зубы немели от любви. Он дома с изумлением оглядывал ее всю, иг-рал желваками и потел от волнения».
В основном повествовании уже  в реальном времени гово-рится, как она ему на вечеринке изменила, а он со злости стук-нул себе топором по руке и отрубил пальцы. Говорится, что жена собрала вещи и сбежала из деревни, а он по-прежнему ез-дит на тракторе и управляет рукой, на которой нет пальцев. Словом, все происходит, как в обычном классическом расска-зе…
И вот конец:
«Он думал: что ж, видно, и это надо было испытать в жизни. Но если бы еще раз налетела такая буря, он бы опять растопы-рил ей руки – пошел бы навстречу. Все же, как ни больно было, это был праздник. Конечно, где праздник, там и похмелье, это так…Но праздник-то был? Был. Ну и все».
Подобное построение рассказа напоминает построение рус-ской сказки, сюжет которой и ее архитектоника прошли провер-ку временем, веками она рассказывалась в народе и всегда име-ла успех у слушателей, ибо все в ней ясно и просто. Как гово-рится: «И я там был и мед пил! По усам текло да в рот не попа-ло». Вот как раз в рот-то, а вернее в мозги слушателей мораль сказки всегда попадала точно, как и у Шукшина. Конечно, в сказке нет того, что есть в рассказе Шукшина – а именно, со-держательных монологов героев, наряду с диалогами, которые и являются визитной карточкой Шукшина, его изюминкой, его козырной картой. Читая Шукшина, читатель удивлен, почему его герои становятся знакомыми, родными, словно прожил с ними большую жизнь. Такого ощущения у читателя не возника-ет даже по прочтении иного большого романа. Все потому, что герой Шукшина раскрывается не в сложном сюжете, не в после-довательных поступках, не в длинных диалогах с разными пер-сонажами, а в кульминационный момент жизни – это может произойти в течение часа, дня, в течение даже нескольких ми-нут, как, например, в произведении «Рассказ», где «герой» пи-шет повествование в редакцию о своей несчастной любви, о из-менившей ему жене… Именно в этот момент и выплескивается вся боль его жизни! Тут мы подошли к главному: подобные письма «героев» самим себе, которые и запечатаны в монологи, есть почти в каждом рассказе Шукшина – в них-то и раскрыва-ется герой, его сущность, его прожитая жизнь, его планы и меч-ты, и потому-то читатель после прочтения знает героя «от и до», ибо тот исповедался ему, как священнику.
Кажется, что писать так очень просто! Увы! Надо писателю видеть своего героя как айсберг (то есть и подводную часть), знать его жизнь чуть ли не с рождения, понимать его боль и по-этому рассказать на нескольких страницах про него столько, сколько иной не расскажет в романе. Поэтому гораздо легче писателю взять лишь внешнюю канву события, в котором участвует герой, и рассказать про нее, но тогда и герой может промелькнуть перед нами лишь бледной тенью.
Почему читатели легко принимают Шукшинских «чудиков» за вполне адекватных людей, хотя у других писателей подобные персонажи были лишь карикатурными, фельетонными? А все потому, что Шукшин дает внутреннюю мотивацию поступка очередного чудика – и вдруг перед читателем открывается че-ловек с вполне здравым рассудком, с глубокими мыслями, со своей правдой, но только не удовлетворенный рутиной жизни, старающийся выпрыгнуть из «наезженной колеи», как это про-исходит в песне Владимира Высоцкого. Вот в рассказе «Упор-ный», придумав свой «вечный двигатель», Моня размышляет об обывателях, ковыряясь при этом в зубах:      
«Вот так вот дорогие товарищи!.. Вольно вам в жарких пе-ринах трудиться на заре с женами, вольно сопеть и блаженство-вать – кургузые. Еще и с довольным видом ходить будут потом днем, будут делать какие-нибудь маленькие дела и при этом морщить лоб – как если бы они думали. Ой-ля-ля! Даже и ду-мать умеете?!» [Шукшин – Т4, с.356 ]
Словом, Шукшин в архитектонике, опираясь на классиков, на народный фольклор, выступил как новатор, задача которого заключается в том, чтобы суметь, не нарушая художественно-сти и не в ущерб художественности, уйти от линейного разви-тия сюжета, которым написана почти вся русская малая проза. Как обычно писался рассказ?.. Последовательно! День за днем, или минута за минутой, начиная от точки отсчета – от завязки конфликта, постепенно разворачивая действие… Концовка рас-сказа по времени была отодвинута от начала, как отодвинут ис-ток реки от устья. Так писали Тургенев, Гоголь, Григорович и многие другие и только Чехов иногда пытается сломать эту мо-дель, но для этого он специально вводит некоего рассказчика, который как в рассказе «Человек в футляре» доносит до слуша-телей историю про напуганного, не умеющего принять и понять ничего нового, учителя. Там уже можно путать временные рам-ки, можно конец истории, например, рассказать раньше чем ее начало, но и то Чехов опасается это делать, ибо боится нару-шить динамизм повествования, модель клубка ниток – когда никоим образом нельзя начать его распутывать изнутри или из середины, иначе все перепутается. Шукшин этого уже не боится и берется смешивать временные рамки, да и роль рассказчика стороннего ему уже не нужна, так как с помощью монологов его герой в любую секунду может оказаться в своем прошлом или в настоящем. Такое построение рассказа позволяет изба-виться от множества малозначительных деталей и сюжетных ходов, необходимых для поступательного линейного развития сюжета – для подготовки читателя к концовке, к неким выводам. Конфликт произведения не вытекает уже закономерно из сюже-та, а строится мысленно в голове писателя и подается читате-лю. Шукшина-рассказчика можно сравнить с портным, который кроит рассказ не из цельного куска жизненной ткани, а из фраг-ментов, из лоскутков времени, мыслей автора и героя – то есть из самых ярких деталей, как это делали художники-импрессионисты. Но они так умело подогнаны, такое между ними возникает сопряжение и натяжение, что мы не замечаем стыков. Наоборот, создается необычайная плотность конфлик-та, который и позволяет на нескольких страницах вылепить жи-вой характер! 

ГЛАВА 2. Философский и психологический анализ рас-сказов В. М. Шукшина и их разнообразных  и столь неорди-нарных героев
Шукшин один из немногих писателей, чьи герои полнокровно живут среди людей – то есть не существуют в камерном мирке страстей, чувств и желаний, а зависимы от других людей, очень тесно контактируют с ними. В этом писатель похож на писателей тридцатых, сороковых и пятидесятых годов, которые стремились помогать обществу в моральной коллективизации некой объеди-няющей силой, идеями братства и взаимопомощи [Платонов – 1983, с.156-189 ], но, конечно же, и отходит от них в сторону большей автономии личности… Понимая, что автономия необ-ходима для независимости суждений, для богатства личной жиз-ни, Шукшин, однако, с горечью осознает, что она ведет к эгоиз-му, но главное, к равнодушию людей друг к другу… Первое, что его волнует, это разрушение семьи: как правило, разрушителями выступают именно женщины, которые пытаются приспособить мужчину под себя, сломать его общественные желания (а мужчи-на по призванию общественник)… Как, например, это происходит в рассказе «Жена мужа в Париж провожала», где эгоистичная в своих желаниях жена равнодушно относится к стремлениям мужа к общественным связям – она считает его за шута, когда он игра-ет у подъезда на гармошке и желает общаться с народом. В ре-зультате своим равнодушием, не умением понять близкого чело-века она доводит его до самоубийства. Равнодушие продавщицы в рассказе «Обида», обозвавшей героя пьяницей, оскорбившей его при его дочери маленькой, опять чуть не довело ситуацию до трагедии – на этот раз герой мог убить молотком челове-ка…Тщетно пытается мать в рассказе «Материнское сердце» пробиться через коросту равнодушия милиционеров, арестовав-ших ее сына, пусть и совершившего неумышленное преступле-ние в порыве аффекта и гнева - ударившего случайно подвернув-шегося под руку милиционера.
Корысть и эгоизм жен, к сожалению, начинает рушить и еди-нение родственников, например, в рассказе «Чудик», где жена старшего брата заставляет того прогнать приехавшего в гости младшего брата. А рвать родственные связи для Шукшина вооб-ще неприемлемо, ибо известно, как он нежно и с уважением от-носился к матери, какие ей ласковые письма писал, уже взрослый знаменитый мужчина выслушивал ее советы, а сколько он помо-гал материально младшей и единственной сестре Наталье, жизнь которой складывалась не слишком благополучно! Увы, уже и в советское время (а сейчас особенно) некоторые люди решитель-но рвали связь с родственниками, если те бедны: дескать, каждый за себя!
От равнодушия жены к его непонятным воскресным терзани-ям бежит к соседу герой рассказа «Верую», где встречает попа – и они втроем ведут значимые и мудрые разговоры мировоззрен-ческого характера, но даже не разговоры пробуждают в душе ге-роя гармонию, не вера в Бога, а именно единомыслие людей, объединенных веселым попом в компанию, в некий коллектив. Вот в чем великая мысль: да, церковь должна объединять народ, спасать от взаимного равнодушия и делать это, не отгородив-шись от людей рясой, важной физиономией и религиозными дог-мами, а наоборот, опростившись до народа.
Замечателен в этом русле и рассказ «Мастер» о мужике, ко-торый решил достроить полуразрушенную, очень красивую, но затерянную в полях древнюю церквушку: в данном рассказе эта идея могла бы объединить людей по восстановлению красоты, но, увы, равнодушие советских чиновников убивает в герое эту мечту – и он вновь начинает пить. А насколько эгоистичен и рав-нодушен к чужим судьбам беглый уголовник в рассказе «Охота жить», который убивает доброго и неравнодушного старика, давшего ему ружье, чтоб он не пропал в зимнем лесу! [Шукшин – Т3, с.365 ]
В большинстве рассказов Шукшин вопиет: люди не будьте эгоистичны и равнодушны, ибо понимает, что разобщение людей ни к чему хорошему не приводит – или человек становится «вол-ком», как в рассказе «Охота жить», или начинает грести под себя, как в рассказе «Билетик на второй сеанс» про вороватого кла-довщика, или начинает пьянствовать, или гадить остальным лю-дям, как в рассказе «Кляуза» про хамоватую вахтершу в больни-це, или же становится холодным наблюдателем и занудой, как в рассказе «Срезал» про демагога Глеба Капустина…
Наиболее развил тему равнодушия вслед за Шукшиным Ва-лентин Распутин, у которого удивительно равнодушны дети ста-рухи в повести «Последний срок», забывшие, сколько добра сде-лала для них мать в трудные бедные годы. Равнодушны и окру-жающие люди в повести «Деньги для Марии», где сельская про-давщица в силу наивности и доверчивости растратила государ-ственные деньги…Равнодушны и чиновники в повести «Проща-ние с Матерой», которые ради скорого пуска гидроэлектростан-ции готовы стереть с лица земли и затопить деревни. Зато как ра-дует читателя, когда рядом с забытым, оторванным от матери  ребенком, оказывается неравнодушный человек – учительница из рассказа «Уроки французского». [Распутин – 2010, с. 10-201] У Шукшина немало таких рассказов, где человек тянется к другому как, например, мужчина к своей любимой женщине в светлых рассказах «Сапожки» и «Капроновая елочка», желая сделать ему что-то доброе, выслушать его, понять, а иначе мир просто озве-реет!
Много можно говорить о сущности и задачах искусства в че-ловеческой цивилизации, но одной из главных, как это хорошо понимал Шукшин, является консолидация, собирание разрознен-ных индивидуумов в некое общество, где человек человеку в христианском и коммунистическом идеале «друг, товарищ и брат». Как, к сожалению, далеко мы ушли сейчас от этого!            
***
В коротких, но очень емких рассказах Шукшина наблюдает-ся большое разнообразие человеческих типов, но в любом слу-чае автор, его нравственная и мировоззренческая позиция ясно видны, просто каждый тип – этот как бы новый взгляд на общую картину жизни. Будь это крестьянин, будь рабочий или еще кто-либо, но все равно автор видит свою задачу в поиске гармонии и счастья тем или иным человеческим типом. Вот об этом поис-ке гармоничного мира, в который хотят вписаться герои Шук-шина, и надо говорить, чтоб понять, что желал сказать Шукшин литературным творчеством, к чему стремился, какой смысл жизни находил и нашел.
В статье о Шукшине Лев Аннинский говорит, что многие ге-рои рассказов Шукшина ищут смысл существования то в «празднике души», то еще в чем-то, ибо многих из них снедает тоска. [Анненский – 1978, с.23-74] Конечно же, поисками смыс-ла для своего героя занимается любой большой писатель, ибо он ищет ответ: «Зачем жить?» Потому люди и читают литера-туру, чтобы для себя прояснить этот смысл посредством героя произведения, пытаясь воспользоваться опытом писателя, у ко-торого есть время и талант подумать над непростым вопросом. Но, увы, не каждый писатель может нам дать приемлемый от-вет. Вот, например, Чехов в своих ключевых «Крыжовник», «Ионыч», «Дама с собачкой» рассказах делает такие потуги, но, увы, выглядит неубедительно. Отрицая в «Ионыче!» бесхит-ростную жизнь семейства Туркиных в провинции, герой расска-за врач Старцев делает ревизию смыслов существования и в ре-зультате сам обретает еще более худший смысл – жажду нажи-вы и потребительства. В «Крыжовнике» главный герой отрицает жажду своего брата к комфортной жизни в небольшом имении, где растет любимый им крыжовник, а сам лишь надувается, пы-таясь глубокомысленно рассуждать о неком новом смысле. Большая трагедия для  дяди Вани в одноименной пьесе, когда он теряет смысл, узнав, что профессор Серябряков совсем не тот духовный человек, которому он так долго служил и которо-го боготворил. Рвутся в Москву за каким-то эфемерным смыс-лом три сестры в одноименной пьесе, но Чехов ясно показыва-ет, что и в Москве они этот смысл не обретут. [Чехов – 1985; Т8, с.219 ] Вот и в великолепной «Душечке» Чехов пытался развенчать смысл женского существования, который заключал-ся в том, чтобы помогать мужу в делах, жить его интересами, заботиться о нем, а потом и о ребенке, пусть даже и чужом, но получил отповедь Льва Толстого. [Толстой – 1987; Т12. ]  Как известно, Толстой, для которого жена Софья Андреевна была вернейшим помощником, именно в этом справедливо видел смысл для женщины… И так у Чехова происходит весьма часто за редким исключением, как, например, в «Человек в футляре», где молодая учительница с братом ведут веселую спортивную и свободную жизнь в отличие от жесткого и скучного учителя гимназии. Чехов-то для себя лично, конечно же, смысл суще-ствования нашел – это посредством своего творчества сделать человека добрее, но миллионам людей он смысл предложить не мог. Так вот величайшая заслуга Шукшина в том, что он пред-ложил миллионам людей этот смысл, который заключается в том, чтобы оторвать голову от личного корыта, от борозды в поле, избавиться от мелочности и трусости, почувствовать себя хозяином страны. Таковы его герои в рассказах «Упорный», «Леша Бесконвойный», «Микроскоп», «Даешь сердце!», «Штрихи к портрету» и многих других.
Пытаясь проследить генеалогию многих героев Шукшина мы, приходим (вместе с уже упомянутыми писателями) к Лес-кову – в частности, к знаменитому рассказу-сказке «Левша», где некий народный умелец из Тулы подковал «англицкую» желез-ную и крошечную блоху. Блоха – это символ промышленного развития буржуазной Англии и то, что русский умелец сделал еще более мелкий предметы – подковы и гвоздики, это, конечно же, говорит о том, что и в России «не лыком шиты». Но слово «подковать» в русском языке значит нечто большее – это сим-вол приручения! Подковать коня – это сделать его домашним, заставить работать на себя. Но главный смысл в другом: в том, что русский человек способен дерзнуть! Вот и герой Шукшина Моня из рассказа «Упорный» способен дерзнуть не на какую-то мелочь, а на изобретение «вечного двигателя» - мечту всего че-ловечества на протяжении многих веков! Вот какой смысл су-ществования находит для своего героя Шукшин!          
От многих писателей советского времени, конъюнктурщи-ков, Шукшин отличается огромнейшей искренностью. По край-ней мере, за каждое поставленное слово в рассказах он в ответе, за каждую букву, ; и поэтому читатели «разговаривают» с ним через его творчество как с человеком, которому могут доверить самое сокровенное, ибо он поймет и скажет свое мудрое, чест-ное и отеческое слово. Конечно, прежде всего, он говорил о необходимости иметь каждому человеку свободу в мыслях и поступках, но свободу, понятно, не безграничную, а свободу не нарушающую правил человеческого общежития, ту, которая воплощена в давней мудрости: «Твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека!»
Как человек, который вырос в далеком провинциальном селе на Алтае, он вначале должен был, не мог этого не сделать, рас-сказать о несвободе в советской стране сельского человека, крестьянина, наиболее обиженного большевицкой властью, вновь превращенного колхозным строем в «крепостного». И Шукшин ярко показывает, какие тяжести и муки легли на плечи крестьянина на примере автобиографических рассказов о своем детстве в цикле «Из детских лет Ивана Попова», [Шукшин – Т3, с.496]  где и герой-то назван именно самым народным именем: дескать, такой как все, плоть от плоти. В рассказе «Гоголь и Райка» он пишет, как спасали в деревенском доме от морозов, стужи и голода корову, свою милую кормилицу, как воровали вместе с матерью для нее сена колхозного хоть малый клок, ибо получалось, что человек, работая все лето без перерыва на кол-хоз, для своей скотины заготовить сена не успевал… В рассказе «Жатва» автор пишет, как мальчишкой очень хотел спать, ибо приходилось с рассвета работать на страде – жать рожь, и за то, что прикорнул разок, получил нагоняй от председателя колхо-за. Да, в этих рассказах Шукшин еще не показывает свою обиду деревенского жителя, наверное, по той причине, что его мало-летний герой не мог сравнивать и оценивать городскую жизнь и свою деревенскую, да и в детстве-то жизнь сама по себе пре-красна в любых обстоятельствах, но вот уже в рассказе «Само-лет», который имеет размер-то всего менее двух страниц, боль и обида деревенского паренька отчетливо видны. Суть рассказа в том, что пареньки послевоенного голодного времени идут по полю в город поступать в автомобильный техникум, ведь как говорит Шукшин устами своего героя: «Надо выходить в лю-ди». У деревенских  парнишек маленькие сундучки с нехитрой поклажей, и вот Шукшин пишет про городских, которые тоже шли вместе с ними:
«Наши сундучки не давали им покоя.
- Чаво там, Ваня? Сальса шматок да мядку туесок?
- Сейчас раскошелитесь черти, все вытряхнем!
- Гроши-то куда запрятали? Куркули, в рот вам пароход!..
Откуда бралась она, эта злость – такая осмысленная, не че-тырнадцатилетняя? Что они не знали, что в деревне голодно? У них тут хоть карточки какие-то, о них думают, там – ничего, как хочешь так и выживай. Мы молчали изумленные, подавленные столь откровенной враждебностью. Проклятый сундучок, в ко-тором не было ни «мядку», ни «сальса», обжигал руку – так бы и пустил его вниз с горы…»[Шукшин – Т3, с.519 ]
А недалеко от дороги стоял маленький самолет «кукуруз-ник»... Уж так хотелось подойти лирическому герою Шукшина к этому самолетику, потрогать его, ведь время тогда еще было такое, что редко кто самолет видел на земле. И вот Шукшин пишет: «Мы шли за ними и тоже старались не смотреть на са-молет: нельзя было показать, что мы – действительно, «дерев-ня». А ничего же не случилось бы, если бы мы маленько посто-яли, посмотрели. Но мы шли и не оглядывались. Когда я не вы-держал и все-таки оглянулся, меня кто-то из наших крепко дер-нул за рукав».
Действительно, на чем была основана взаимная вражда го-родских и деревенских? Наверное, в том числе и на пропаганде коммунистов, которые горожан-рабочих возвеличивали, ибо это же был передовой класс – пролетариат, а крестьян втаптывали в грязь – и богомольцы-то они, и единоличники и кулаки, хлеб от города прячут!.. Хотя в то время уже давно у крестьянина ниче-го не было: за несколько колосков пшеницы, взятых с поля, могли арестовать. Ну а крестьяне на городских обижались за то, что город у них задарма отбирал хлеб, что городским в то вре-мя платили уже солидные зарплаты, а колхозникам лишь стави-ли палочки-трудодни, что в городе была возможность прикос-нуться к культуре, а в деревне еще и про электричество не зна-ли.
Очень показателен в этом плане и рассказ «Алеша Бескон-войный», где крупно выявлен протест маленького человека, обыкновенного скотника, против советского колхоза, в который загнали крестьян. В то время, когда в городе уже была пяти-дневная рабочая неделя, в колхозе давали лишь один (да и то не всегда, ибо погода не ждет) выходной – воскресенье, и тогда герой Шукшина самостоятельно сделал себе субботний выход-ной…и не выходил на работу, хотя остальные колхозники дела-ли это беспрекословно. Ему грозили, пугали, председатель по-стоянно корил его, а Алеша ни в какую… Зачем нужен был Алеше этот выходной? А затем, что в этот день он топил баню и мылся в ней! Вот как пишет Шукшин: «В субботу он просы-пался и сразу вспоминал, что сегодня – суббота. И сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел. Он даже не умывался, а шел сразу во двор – колоть дрова. У него была своя наука – как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением…»; «Он выбирал из по-ленницы чурки потолще. Выберет, возьмет ее, как поросенка, на руки и несет к дровосеке.
- Ишь ты… какой, - говорил он ласково чурбаку. – Атаман какой… - Ставил этого «атамана» на широкий пень и тюкал по голове». [Шукшин – Т4, с.373 ] 
И эта поэзия труда, поэзия топки бани присутствует у Але-ши всюду: и как он носит воду, и как разжигает огонь, как заку-ривает перед главным делом - мытьем… Надо сказать, что Алеша отнюдь не лентяй, как некоторым подумается (дескать, от лодырства и придумал себе второй выходной). У него, как пишет Шукшин, есть и любимый плотницкий инструмент, вер-стачок, но этим делом он занимается в воскресенье… Кстати, на Алешу психологически давил не только председатель колхоза, но и жена поначалу: дескать, нельзя же целый день баню то-пить, надо и другими делами заниматься, но Алеша уперто сто-ял на своем, и она смирилась. Нет, Алеша не эгоист, который живет только для своего удовольствия: он заботливый отец пя-терых детей, находит время обсудить с женой текущие дела, он по доброму и уважительно относится к соседям и вообще ко всем людям, о чем, например, говорит то, что он поощряет же-ну, чтобы давала взаймы, но главная его сущность, конечно же, проявляется во вставленной автором в текст новелле про то, как Алешу, возвращающегося с войны, обманула милая «крепде-шиновая» женщина: дала ему ночь любви, они выпили водочки, а наутро он проснулся без своих военных трофеев – прекрасных хромовых сапог (а для деревенского человека это главное бо-гатство), немецкого ковра… И вот он вспоминает о ней сейчас с нежностью, с любовью, без злобы!
Наконец наступает кульминационный момент рассказа: «В предбаннике Алеша разделся донага, мельком оглядел себя - ничего, крепкий еще мужик. А уж сердце заныло – в баню хо-чет. Алеша усмехнулся на свое нетерпение. Еще побыл малень-ко в предбаннике… Кожа покрылась пупырышками, как тот са-мый крепдешин, хэ-х… Язви тебя в душу, чего только в жизни не бывает! Вот за это и любил Алеша субботу: в субботу он там много размышлял, вспоминал, думал, как ни в какой другой день. Так за какие же такие великие ценности отдавать вам эту субботу? А?
Догоню, догоню, догоню,
Хабибу догоню!, - пропел Алеша негромко, открыл дверь и ступил в баню». 
А почему, кстати, поет он именно эти строчки про какую-то Хабибу, а не, например, «Шумел камыш, деревья гнулись»? А потому, что душа его хочет и получает возможность возмеч-тать и воспарить к загадочной и быстроногой восточной краса-вице Хабибе, которую отныне он, обычный скотник и пастух, но вдруг помолодевший разом от бани, словно Иван из сказки о Коньке-горбунке, когда прыгнул в котел с горячим молоком, может догнать, влюбить в себя.       
Так вот, несмотря на кажущуюся скромность в размере (рас-сказ уместился всего на тринадцати страницах), и выборе героя (он пастух и скотник, а не какой-нибудь философ), рассказ этот метафоричен и философски глубок более иных романов – он даже переходит в притчу, о коем его качестве, к сожалению, не сказал ни один критик, ни один литературовед. Всем кажется, ну моется человек в бане, ну видит в этом поэзию, ну и ладно. Ой, не любим мы своих русских авторов, все ищем пророков за рубежом: мол, вот «Старик и море» у Хемингуэя – это да, это притча, где показана извечная и трагическая борьба человека и природы! Или вот «Чайка по имени Джонатан» Ричарда Баха, где раскрыта борьба человека с обстоятельствами за вечную душу! Пусть так…Но рассказ «Алеша Бесконвойный», в кото-ром нет ни пафоса, ни важных якобы откровений, по философ-ской глубине стоит с ними рядом, а может, и выше, ибо герой здесь поднимается до уровня библейского бога, который, как известно, именно на шестой день, в субботу создал венец свое-го творения ; человека! Так вот Алеша не просто моется в суб-боту в бане, а как бы заново создает и лепит себя. Он отмывает себя от рутины, от грехов, от обыденности жизни, жизни тяже-лой, которая порой превращает человека в подневольное жи-вотное (кстати, это очень символично, что герой - скотник и пастух), и поселяет свою душу в рай, под которым в данном случае и подразумеваются те удовольствия, которые он испы-тывает в этот день! И хоть один день он живет в этом раю, и ес-ли бы каждый из нас имел такой небольшой «рай» для отдохно-вения, то, наверное, меньше было бы преступлений, злобы в мире, ибо этот рай омывает душу, дает ей стимул для того что-бы жить, как дает это верующим желание оказаться в раю, отку-да когда-то были изгнаны Адам и Ева…И в данном случае герой является уже не просто пастухом, а пастухом-пастырем, кото-рый ведет душу читателя к добру, к свету, возрождению, к омо-вению, которое имеет символ омовения в воде Иоанном Кре-стителем! И пусть, вроде бы нет в этом рассказе того напряже-ния духа и трагедии преодоления плотью жизненных обстоя-тельств, которые есть в рассказах-притчах упомянутых ранее, но надо понимать, что и сам Бог создает человека весьма легко, без напряга, просто из глины, и вдыхает в него бессмертную душу! Вот и в рассказе все (и природа, и сам деревенский веко-вой уклад) дышит гармонией, поэзией, которую не надо созда-вать, ибо она существует вечно, надо в нее просто вписаться!
Но спустимся с философских высот к рассказу «Срезал», который никого из читателей не оставляет равнодушным – в частности, мой престарелый на восьмом десятке отец, который уже давно прочитал этот рассказ, тем не менее, в беседах с гос-тями постоянно цитировал его и весело восклицал: «Ну что, срезал я тебя?» Слышал эту фразу я от простых учителей и от профессоров, хотя, конечно же, каждый из них трактует ее по-своему, но обычно вставая на точку зрения главного героя Гле-ба Капустина. Да, тип это живой, колоритный, настоящий, ед-кий! Откуда он такой взялся в российском селе? А все от туда же, от общеизвестного и тянущегося многие годы, если не века, конфликта между грамотным человеком и неграмотным, между городом и деревней, между сытостью и голодом. Понимая, что в городе для развития личности созданы все условия (универси-теты, театры, библиотеки…), миллионы людей из деревни устремились туда, а кто-то остался по разным причинам и об-стоятельствам: из-за собственной лени, из-за отсутствия житей-ской хватки, из-за престарелых родителей, из-за охоты и рыбал-ки, которых в городе нет – то есть причин для укоренения в де-ревне было немало, тем более что и хлеб должен кто-то выра-щивать и молоко с мясом в город давать! Так вот Глеб Капу-стин был из тех, кто остался, хотя, конечно же, (и автор это не отрицает) мужик он неглупый, начитанный и мог бы в городе тоже сделать карьеру. Ну остался – и остался… Зато ныне он «срезает» деревенских знаменитостей, которые достигли в го-роде должностей, признания, и приезжают к родителям отдох-нуть на природе, погостить недельку другую. И вот тут-то есть у Глеба возможность проявить себя: затеять разговор со знаме-нитостью! Как пишет Шукшин: «Тогда-то Глеб Капустин при-ходил и срезал знатного гостя. Многие были этим недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капу-стин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж – все вместе – к гостю. Прямо как на спек-такль ходили. В прошлом году Глеб срезал полковника – с блеском, красиво». [Шукшин – Т4, с.106 ]
Так вот в этот раз в село приехали два кандидата наук: Кон-стантин Иванович с женой. Особенно деревенских задело, что подкатили они к дому матери «кандидата» на такси, что, конеч-но же, безденежный деревенский народ уязвило, что вытащили из багажника много чемоданов! То есть, если бы пришел Кон-стантин Иванович пешочком с автобусной остановки, с не-большой котомкой, то, наверное, это не задело бы деревенских мужиков… И вот: «Глеб шел несколько впереди остальных, шел спокойно, руки в карманах, щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата. Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь».
Не стоит приводить выдержки из разговора Глеба с кандида-тами, ибо разговор-то хотя и смешной, но беспредметный, де-магогический, из которого умный человек сразу поймет, что кандидаты действительно люди грамотные, знающие, так ведь все дело в том, что мужики деревенские – зрители этого спек-такля – мало чего в этом разговоре понимают и понимать-то не хотят. У них ведь как – если человек начинает волноваться, нервничать, уходить от разговора (неважно по каким причинам) – значит, он повержен, посрамлен! Вот и кандидаты были по-срамлены, ибо стали злиться, обиделись. Да, пусть они оказа-лись людьми порядочными и не захотели сказать Глебу резко и прямо, с матюгом: «Да пошел ты на х…», как мог бы сказать иной демагогу, пришедшему в гости с одной мыслью (не найти истину), а принизить хозяина во что бы то ни стало, а себя воз-величить. И мужикам деревенским это больше бы понравилось. Мог бы кандидат просто похлопать радушно Глеба по плечу и сказать: «Давай-ка, милок, не будем пудрить мозги, а просто выпьем моей водочки…» И опять бы он оказался в выигрыше, ибо опростился бы до уровня мужиков и стал своим, но, не-смотря на ученость, ума у него так поступить не хватило. И он был в понимании мужиков «срезан».
То есть мы видим некую обиду мужиков на «ученых город-ских людей», которых необходимо ставить на место, чтоб не зазнавались. Подобный случай мог произойти с самим Шукши-ным, когда он приехал с женой Лидией в деревню к матери, уже будучи известным актером и режиссером, хотя события разви-вались, наверняка, по другому, ибо сам-то Шукшин человеком был мудрым и подобного развития сюжета бы не допустил….
Обида на «выучившихся», кстати, проскользнула и в мыслях «банщика» Алеши в предыдущем рассказе, когда он думает: «И возьми даже своих ученых людей – агрономов, учителей: нет зазнавитее человека, чем свой деревенский же, но который вы-учился в городе и опять приехал сюда». Неожиданная «зазнави-тость» проявляется и в рассказе Шукшина «Ораторский прием», где деревенский мужик по фамилии Щиблетов (по фамилии уже видно, что надо знать каждому свое место), которого назначили бригадиром, вдруг входит в гонор и начинает всеми помыкать, за что и получает от одного из мужиков хороших тумаков.
Да, деревенские не особо жалуют, когда народную вековую мудрость человеческого общения подменяют ученостью, и это проявляется в шутливом рассказе «Критики», про внука с де-дом, которые ходят на все фильмы в клуб и потом устраивают дискуссию на темы просмотренного. Дед, конечно, сразу чув-ствует фальшь в картине и начинает ее критиковать… В этот раз они пришли из «кина» домой, а там по телевизору идет фильм про деревню. Шукшин пишет:
«Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остано-вился за всеми, посмотрел минут пять на телевизионную мель-тешню и заявил:
- Хреновина! Так не бывает.
Отец Петьки обиделся:
- Помолчи, тять. Не мешай.
- Нет, это любопытно, - сказал городской вежливый мужчи-на. - Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает?»; «Тут дед презрительно посмотрел на него.
- Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он, правда, плотник, а я когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет». [Шук-шин – Т3, с.321 ]
И тут-то разворачивается главное действие, когда обижен-ный дед, над которым лишь посмеялись, вдруг поссорился со всеми и, в конце-концов, выпив водочки, взял сапог и запустил в телевизор. Экран – вдребезги… Дальше сын родной (что кажет-ся некой натяжкой – ведь неужели молодые мужики не могли старика семидесятилетнего урезонить, успокоить, прогуляться с ним по улице, еще рюмочку налить, а потом и спать уложить?) сдает отца участковому милиционеру, который уводит его в КПЗ… Но последствия это не главное, важнее на чем основыва-ется конфликт: опять же на том, что городские приезжие не хо-тят выслушать мудрого старика, который всю жизнь прорабо-тал плотником –  их чванливость и была наказала за нанесен-ную обиду.
Шукшин, как человек, который немало прожил в городе, знал, конечно, хорошо оба мира – городской и деревенский и мог их верно сравнивать, приходит, увы, к неутешительному выводу, что мир городской в большей степени подвержен гре-ховности, озлоблен, нацелен на наживу, люди в нем разобщены. Показателен в этом плане рассказ «Материнское сердце», где пишется про молодого парня, который поехал в город прода-вать с собственного подворья свиное мясо, чтоб сыграть потом на вырученные деньги свадьбу. Там к нему подходит милая женщина, которая, оказывается, давно наблюдала за ним и зна-ла, что у него есть деньги. В конце-концов, с помощью ухищре-ний и ласки она завлекает героя Витьку Борзенкова к себе до-мой, там спаивает его, подсыпав снотворного – словом, позд-ним вечером непутевый соблазнитель проснулся под забором, без денег. Хорошо хоть нашел в загашнике припрятанный чер-вонец, на который можно было уехать из города…И надо бы, конечно, уехать, так ведь не из таких Витька, и вот как пишет про него Шукшин:
«И пока шел до автобусной станции, накопил столько злобы на городских прохиндеев, так их возненавидел паразитов, что даже боль в голове поунялась, и наступила свирепая ясность и родилась в груди большая мстительная сила.
- Ладно, ладно, – бормотал он, – я вам устрою». [Шукшин – Т3, с.524 ]
И действительно – затеял драку около ларька, многих по-бил, а потом по голове попало тяжеленной бляхой от флотского Витькиного ремня прибежавшему разнимать свару милиционе-ру, да так сильно, что тот упал. Тут Витьку и забрали в КПЗ, и теперь ему грозит суд и тюрьма… Далее его мать пытается его вытащить из КПЗ и делает это не уставая, и это так ярко и жа-лостливо показано автором, что порой слезы на глаза наворачи-ваются. Ясно видна позиция автора, который болеет душой именно за мир деревенский, мир более чистый, что ли, душев-ный, но наивный порой и даже глупый, ибо был бы этот Витька чуток поумнее, то сразу бы сообразил, что нечего пить с незна-комыми людьми, нечего распахивать душу перед каждым встречным.
Примерно то же происходит в драматичном рассказе «Охо-та жить» с деревенским (но уже не молодой парень, не глупый, жизнь прожил) стариком охотником, который в тайге встречает сбежавшего из колонии заключенного, жалеет его, этакого бе-долагу, и вместо того, чтобы сдать в милицию, дает ему ружье, патроны в надежде что тот, когда будет проходить мимо села, все это ему вернет. И что же старик получает в результате сво-ей доброты?
«Он уже прошел ее всю, просеку… И услышал: как будто над самым ухом оглушительно треснул сук. И в то же мгнове-ние сзади, в спину и в затылок, как в несколько кулаков, сильно толканули вперед. Он упал лицом в снег.  Ничего больше не слышал и не чувствовал. Не слышал, как закидали снегом и ска-зали: «Так лучше, отец. Надежнее». [Шукшин – Т3, с.384 ] То есть мы опять же осознаем, как городской мир в лице преступ-ника готов в своих желаниях переступить через любого челове-ка, пойти на любую подлость ради выгоды – даже  убить безза-щитного старика. И как издевательски в данном случае звучит слово «отец», да только за одно это слово хочется пустить пу-лю в лоб этому подонку!
Вообще, вот это российское народное качество – благоду-шие, желание пожалеть оступившегося, много принесло, да и сейчас приносит, бед людям и стране в отличие от США, где такой рассказ вряд ли мог появиться – конец там был бы иной: старик сдал бандита в руки полиции, и дали бы тому лет пять-десят отсидки за все его злодеяния. В данном случае этим хри-стианским, по сути, рассказом обращаться к совести бандита бесполезно – скорее, это поучение читателям: будьте люди рос-сийские бдительнее!
***
Порой читатели и критики примитивно делят творчество пи-сателей на пессимистическое и оптимистическое: если конец произведения трагичный, то писатель якобы пессимист, и наоборот. Такая трактовка была популярной в советское время - компартия требовала от писателей «оптимистических» произ-ведений, чтоб они показывали перспективы перед трудящимися: дескать, через временные трудности мы придем к победе ком-мунизма… Шукшин в этот список «оптимистической литерату-ры» не вписывается, ибо из всех его рассказов примерно треть с трагическим концом или вообще о смерти, но что удивительно, он был одним из самых оптимистичных писателей не только второй половины двадцатого века, но и всей русской литерату-ры, как, между прочим, и Чехов… Некоторые критики возразят, что за Чеховым уже навсегда утвердилась роль писателя-пессимиста, ибо у него всюду в рассказах смерть, нищета, тос-кующие герои, болезни, неразделенная любовь, непонимание близких… Да, все это так, но, тем не менее, еще раз прочитав Бунина, Леонида Андреева, Куприна, Лескова – казалось бы, писателей более светлых и оптимистичных, по крайней мере, про них критики не говорил, что они пессимисты, читатели вдруг обнаружат, что Чехов-то, который постоянно оправды-вался на нападки, что есть у него рассказы оптимистичные как «Студент», гораздо более оптимистичен, как и Шукшин, более деятелен. Оптимизм его скрывается в самой ткани повествова-ния, в строении фразы, в сюжете, в борьбе личности за свою свободу, в реагировании на боль человеческую - чем сильнее и полнее реагируешь, тем более жизнеспособен! - а не в лобовом конце произведения, где все мед пьют и у них по щекам течет… Весьма, кстати, светел и Н. В. Гоголь, хотя Белинский, навер-ное, так не считал, полагая, что тот бичевал язвы русского об-щества, бюрократию, выводил на «промокашку» самодуров-помещиков… Все так, но если пристальнее посмотреть на стиль Гоголя, то станет ясно, что это стиль волшебной яркой сказки, который приподнимает героя и читателей над обыденностью и несет их, как черт Вакулу в Петербург за черевичками для лю-бимой… И этот стиль, этот взгляд соблюдается у него не только в ранних произведениях про русалок, чертей и ведьмочек, что вполне естественно, но и в повести «Тарас Бульба», кровавость которой (где якобы казаки, в мести за смерть предводителя, де-тей накалывают на шашки) есть не настоящая – это тот волшеб-ный ужас, который имеется в сказках Шарля Перо про Синюю Бороду и другие злобности. И даже в романе-поэме «Мертвые души» все помещики, явно, не просто реальные люди, типажи, а некие волшебные персонажи, некие черти, но уже в человече-ском обличье, и поэтому абсолютно не страшные, вызывающие только смех.
Так вот и оптимизм Шукшина истинно верный, народный, поднимающий человека над суетой, над тщетой жизни. Хотя и с изрядной долей горчинки.
***
В русской литературе, как выясняется, очень мало юмора, ибо она всегда хотела показать боль человека, язвы общества – по большому счету, крупным писателем с подачи критиков-демократов прошлого века признавался только тот, кто показал, как плохо живется простому человеку в России. В советское время издали книжку «Юмор серьезных писателей», так там оказалось не так уж много авторов (кроме раннего Чехова и Михаила Булгакова), да и рассказы тех авторов были весьма слабенькими с художественной точки зрения. Все потому, что в литературе издавна, еще со времен греческих трагедий суще-ствует канон, что естественней и выигрышнее писать все-таки о боли человеческой, о трагедии. Так и получилось, что, в об-щем-то, не только в русской литературе, но и во всей мировой (кроме разве только французских пьес Мольера, Корнеля, Бо-марше…) юмора весьма немного, ну а если уж писатель сподо-бился написать что-либо юмористическое, да еще сумел это соединить с трагичным, то честь ему и хвала – такие редкие произведения остаются в литературе на века и пример тому «Дон Кихот» Сервантеса, «Похождения бравого солдата Швей-ка» Ярослава Гашека. Впрочем, к такой литературе можно от-нести и великолепного «Обломова», который резко выделяется на фоне сугубо наморщенных и озабоченных бедами народны-ми Достоевского, Толстого. Вспомнится и Салтыков-Щедрин, который стоит особняком со своими сказками…
В советской литературе к подобным именам можно отнести Ильфа и Петрова в их саге об Остапе Бендере, Зощенко, кото-рый, к сожалению, к концу жизни исписался и стал несколько примитивен и схематичен… К тем очень редким писателям, ко-торые умело смогли соединить трагичное с юмором, нужно причислить и Василия Шукшина. Да, некоторые писатели, зави-дуя читательскому успеху Шукшина, ехидно называли его творчество фельетонным, забывая, что в фельетоне нет траге-дии, нет боли, а только сатира и ёрничество. У Шукшина каж-дая комичная поначалу ситуация начинает вырастать до глу-бинных обобщений, до истинного драматизма, но это не смех сквозь слезы, а именно слезы сквозь смех, что весьма различ-но… Это истинное народное мировоззрение, где юмор органич-но переплетается с трудными моментами бытия. В этом есть истинная философия человеческого существования, когда юмор помогает пережить трагичные моменты. Хочется сразу вспом-нить рассказ Шукшина «Верую», где после жесткой ссоры с же-ной, с мрачным настроением, герой идет к соседу и встречает там веселого попа…и уже не только герою становится радостно жить, но и всем читателям. Или опять же рассказ про Алешу Бесконвойного, который во время топки бани вспоминает о том, как у него украла некая «крепдешиновая женщина», с которой он переспал, трофейные сапоги. Насколько это народное, с юмором мировоззрение помогает посмотреть Алеше на тот жизненный эпизод философски мудро и легко, без обиды... На секунду можно представить, что на этот сюжет написал бы рас-сказ Валентин Распутин! Возможно бы, его герой и не стал биться головой о землю, каясь в своей простодырости, (его мо-нументальные старухи с каменным спокойствием переносят тя-готы жизни) но очень бы себя пожалел: дескать, жестокий мир опять обижает меня, доброго паренька, прошедшего войну, и некому за меня заступиться...
Как известно, есть клоуны веселые, как Никулин, есть грустные, есть «солнечные» как Попов. Но есть клоуны, кото-рые и не догадываются об этой ипостаси, наоборот считают се-бя сугубо серьезными людьми – именно про таких немало пи-шет Шукшин, как, например, в рассказе «Срезал», где Глеб Ка-пустин является истинным клоуном. Казалось бы, рассказ до-статочно драматичен, по крайней мере, интеллигентам из сто-лицы, приехавшим в село, не позавидуешь, да и главный герой весьма строг, но читателю очень смешно. Ибо Глеб похож на того известного человека из Госдумы, считающего себя одним из самых строгих и серьезных политиков в стране, про которого однажды кинорежиссер Эльдар Рязанов сказал: «До сего момен-та я считал самым великим клоуном Никулина, но теперь…» - и только в восхищении развел руками. Весьма комичен и главный герой рассказа «Миль, пардон, мадам», который хвастается приезжим охотникам и рыбакам, что давно, еще во время вой-ны, чуть не убил самого Гитлера в его редком выезде за преде-лы Рейхстага… Приезжие люди не знают, верить или нет, ибо он так искусно пускает слезу в самый кульминационный мо-мент, досадуя о промахе. Но читатель-то, конечно же, (особен-но нынешний и все знающий) понимает, что тот врет, чтоб «раскрутить» слушателей на выпивку, чтоб почувствовать себя важным человеком, желающим восхищения, но в конце чтения начинает прозревать, что ведь этот тип не мелкий обманщик, а драматический актер-клоун, каждый раз перевоплощающийся в истинного героя и уже верящий, что в самом деле стрелял в Гитлера.         
***
Упоминая про мораль, некоторые нынешние критики недо-вольно и снисходительно морщатся, ибо почему-то ныне не принято говорить о произведении с точки зрения морали. Но от этого термина, которым всегда пользовалась русская критика, не стоит отказываться. По крайней мере, умный читатель всегда видит в произведении «мораль», если она, конечно, там есть, а в хороших произведениях она обязательно присутствует, однако это не значит, что она должна быть выражена в назидательной дидактической форме. Например, читая «Скрипку Ротшильда» Чехова, где герой рассказа гробовщик третирует жену и издева-ется над жалким евреем Ротшильдом, можно вынести оттуда горькую мысль: «Насколько же коротка жизнь, а люди порой настолько грубы и жестоки, что не успевают сделать ничего доброго ни себе, ни людям…» Возможно, евреи думали при этом о том, как они бедно, жалко и униженно живут, и поэтому хотели изменить ситуацию и им это удалось.
После прочтения рассказа «Душечка» многие мужчины мо-гут думать: «Есть, оказывается, женщины хорошие. Где б такую найти в жены? И почему им часто не везет с мужчинами?» И мысли эти после каждого хорошего рассказа, словно рука неко-его скульптора, лепят сознание читателя в правильном направ-лении, чтоб он реально оценивал жизнь… То есть на простран-стве каких-то пяти-пятнадцати страниц хороший автор может так взбудоражить сознание, что читатель поймет всю важность литературы и чтения для совершенствования своей души.
Казалось бы, роман может сделать это еще ярче, однако бы-вает это редко – мораль в нем «размазывается» на длинном пространстве и происходит познание жизни, а не познание мо-рали, которая в притчевой краткой форме всегда доступнее и рельефнее. Вот и Шукшин в своих рассказах очень моралисти-чен, в отличие от многих авторов короткого рассказа второй половины двадцатого века, у которых после прочтения, говоря по народному «в зубы взять нечего». Например, в рассказе «Охота жить», где парень-преступник, сбежавший из колонии, убивает старика, пытавшегося ему помочь, ясно прослеживает-ся мысль, что нельзя с человеком-хищником разговаривать по-доброму, он все равно перекусит тебе горло. В рассказе «Бес-палый» ясно видна мысль, что нельзя брать то, что не можешь унести – в частности, обычный деревенский мужик не должен был жениться на яркой, красивой женщине, которую не спосо-бен около себя удержать ни умом, ни чем другим. А если уж женился, то будь начеку!
Любой рассказ Шукшина содержит ярко выраженную мо-раль, поэтому его творчество и понятно народу. Поэтому-то критик Лев Аннинский сказал, что десять рассказов Шукшина перевесят любой его роман, а можно добавить, что и пять пере-весят многие советские романы, которые написаны для развле-каловки, с расчетом на большой гонорар, для собственного престижа: дескать, я не хала бала, а романист! Да, сейчас, к большому сожалению, время романа (впрочем, не романа даже, а длинного многословного повествования), а так как для чтения нужно много времени, то читают его (по статистике) в основ-ном светские дамочки, бездельничающие домохозяйки и жены крутых бизнесменов, а простой народ перестал брать в руки книгу, ему некогда. Вот хороший короткий рассказ он бы про-читал на досуге, но издатели к этому жанру не благоволят. Хо-рошо, что для народа есть еще Шукшин… Однако, рассказ вновь обретет силу, ибо при том количестве информации, что вталкивается в сознание человека в наше время (а будет еще больше!), читать романы да и смотреть «мыльные сериалы» станет некогда никому. Да и в любом случае лучше за тот же срок прочитать тридцать хороших рассказов и взять оттуда тридцать «мудрых мыслей», чем один роман и взять оттуда «одну мысль», ибо мораль романа и рассказа через какое-то время в сознании остается одинаковой - в виде короткого резю-ме… Копните в своей памяти и убедитесь!
***
Уже касались в этой работе вопроса: почему Шукшин (в общем-то, молодой еще человек) много писал о стариках. Во-первых, это огромное влияние матери, которая была в селе «плакальщицей» - женщиной отпевающей покойников, и есте-ственно знала все судьбы ушедших в мир иной людей и расска-зывала об этом сыну, а во-вторых, это интересно и драматично, потому как подводится итог всей прожитой хорошо или плохо жизни. Да и, в общем-то, можно уже и говорить о философских вопросах бытия, коренных, ведь у стариков, в отличие от моло-дого героя, нет потребительской мелкоты и суеты…
Шукшину нравилось писать про стариков, ибо внутренний монолог старика, прожившего долгую непростую жизнь, нако-пившего опыт, становится действительно насыщенным факта-ми, событиями, чувствами, ему есть что о себе рассказать. Правда и убеждения старика устоялись и потому имеют боль-шую художественную убедительность. Кстати, и сам Шукшин к своим сорока годам успел прожить столько, сколько иной к се-мидесяти, ибо, глядя на его последнюю фотографию, сделанную за пару месяцев до смерти, поверишь, что это старик – настоль-ко взгляд устало-умудрен, столько в морщинах и обостривших-ся скулах скрыто пережитого! Отсюда, наверное, и его желание, чтоб сверстники и даже люди старше называли его всегда по имени отчеству – не от гордыни, а именно от ощущения духов-ного старшинства, возложенной на себя ответственности. И да-же в детстве, как пишет об этом его сестра, он просил сверстни-ков-мальчишек называть его не Васей, а Василием – уже тогда он хотел чувствовать себя мужчиной, мужиком. И так оно бы-ло: сначала он чувствовал ответственность за сестру и мать, а потом и за всю Россию!
Да, Шукшин много пишет о смерти, о стариках, хотя вроде человек-то  вполне молодой был (умер-то всего в сорок пять!). В отличие, скажем, от Валентина Распутина, который часто пи-сал о смерти старух, Шукшин пишет в основном о смерти му-жиков, ибо, чувствуется, он примеряет их судьбу на свою и пы-тается понять: «А как же надо жить, чтоб не жалко было расста-ваться с жизнью? Как принять смерть с достоинством?» И при-стально изучает это в рассказе «Как умирал старик», где старик принимает очень мудро смерть. Страдает только, что на улице мороз, и трудно будет могилу рыть в стылой земле. Не хочет уже есть, даже водка, которую пробует выпить, в горло не идет… Да, жизнь прошла!
Особенно пронзительно приближение старости описано в рассказе «Думы» - председатель колхоза Матвей не может уснуть по ночам, ибо его сосед, молодой веселый парень Коль-ка, влюбленный в девушку, ходит до утра по улице и играет на гармошке…И тут-то начинает Матвей анализировать свою прошедшую жизнь, которая близится к концу – она хоть и была насыщенной, но тем не менее: «Ну лет десять-пятнадцать будут еще помнить, что был такой Матвей Рязанцев, а потом – все. А охота же узнать, как они тут будут. Ведь и не жалко ничего вроде: и на солнышко насмотрелся вдоволь и погулял в празд-нички - ничего, весело бывало, и… Нет, не жалко. Повидал мно-го. Но как подумаешь: нету тебя, все есть, какие-то, а тебя больше не будет. Как-то пусто им вроде без тебя будет. Или ничего?..
- Слышь-ка!.. Проснись, - будил Матвей жену. - Ты смерти страшишься?      
- Рехнулся мужик! – ворчала Алена. – Кто ее не страшится, косую?
- А я не страшусь.
- Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
- Спи, ну тя!
Но как вспомнится опять та черная оглушительная ночь, ко-гда он летел на коне, так сердце и сожмет - тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни, чего-то ужасно жалко. До слез жал-ко». [Шукшин – Т3, с. 432 ]
Кстати, в этой мысли «что до слез жалко» и заключается главная философия Шукшинского творчества, особенно ярко это проявилось в последние годы его жизни. Да, смерть посто-янно рядом с человеком ходит и если допустил ее к себе ску-кой, унынием, потерей смысла жизни, то она тебя быстренько выглядит среди остальных и заберет с собой… Вот и Шукшин, остро чувствуя ее приближение, как это чувствуют талантливые творческие люди, искал те самые золотинки праздника в жизни, гармонии, радости, чтоб противостоять ей – скуке, а значит, и смерти. В этом задача, наверное, любого честного творца! Эр-нест Хемингуэй, например, видел эту радость в азарте рыбалки и охоты, в фиесте жизни с сигарами и ромом, в общении с кра-сивыми женщинами. Ричард Бах в преодолении в себе страха, в вере, что души бессмертны, а любящие мужчина и женщина будут вместе на небесах…или еще в каком-то удивительно пре-красном мире, в котором оказалась чайка по имени Джонатан… Шукшин держался за эту жизнь, чтоб не пойти на дно разочаро-вания, с помощью спасательных кругов, в число которых, ко-нечно, входила баня, как у Алеши Бесконвойного, тайны жизни, как в «Микроскопе», которые еще разгадывать и разгадывать, творчества, в большой степени любви к детям и женщине – то есть за те ценности, которые помогали России выжить в самые трудные времена! И все-таки, чтоб убедиться так ли это, он «входит в шкуру» умирающего человека и пытается подумать, чем оправдает свое существование на земле… Эта мысль мучи-ла и тревожила его постоянно, вот потому-то и торопился ярко, мощно жить, потому и сумел за столь короткую жизнь сделать много как актер, кинорежиссер и писатель! 
Поучителен в этом плане рассказ «Случай в ресторане», где молодой крепыш, настоящий сибиряк, шофер заходит в ресто-ран уверенной походкой и знакомится со старичком, который скромно сидит в уголке уже слабый, болезненный, плохо видя-щий. Удивленный молодой силой и здоровьем, физическим и духовным, шофера, старичок завидует ему и говорит, что он, к сожалению, жизнь прожил мелко, бездарно, так как всего боял-ся: не заимел семьи, нет у него ни денег особых, да и само творчество, якобы которым занимался, никому не нужно. Все в жизни прошло мимо него, как мимо премудрого трусливого пескаря, а прошлое теперь уже не вернуть…И старичок сейчас хоть один да вечер пытается рядом с молодым сибиряком про-жить так же азартно, с куражом, как живет тот!
Здесь хорошо видна позиция автора, что жить надо именно страстно, наполнено, красиво, безбоязненно! Вот тогда смерти можешь смело посмотреть в глаза! И у Шукшина это получа-лось! Взять хотя бы случай, когда он, уже получивший призна-ние как артист и кинорежиссер, но не имевший до сих пор в Москве жилья, пришел (как он сам рассказывал друзьям), слегка подвыпивший для храбрости, домой к тогдашнему министру культуры, самой Фурцевой, и высказал ей претензии, которые безропотно она выслушала, лежа в ванне, ибо там он ее за-стал…Возможно, это лишь легенда, хотя Шукшин вполне мог это сделать, ибо пьяным не раз заходил ночью на квартиру к своему учителю кинорежиссеру Ромму.
О смерти старух Шукшин пишет мало, видимо, потому, что его мать была жива (она пережила его намного) и он чувствовал ее духовную поддержку и хотел верить, что самый близкий и любимый человек будет жить очень долго. Если старухи и уми-рают в его рассказах «Осенью» или «Горе», то не они страдают перед смертью, а оставленные  вдовцами старики – им одним, как понимает Шукшин, прожить гораздо сложнее!       
***
Одним из спасательных кругов, которые держат человека на поверхности жизни, не дают утонуть в эгоизме и во многих гре-хах, являлось у Шукшина патриархальное представление о се-мейном уюте и семейном очаге, как о некой гавани, где челове-ка ждет отдых и понимание. Казалось бы, Шукшину, который за свою жизнь успел поработать в разных городах, а потом мотал-ся как актер и режиссер по всевозможным съемкам и гастролям, должен был претить связывающий мужчину по рукам и ногам мир семьи, ан нет… Уже в одном из первых рассказов «Светлые души» он с любовью пишет о том, как возвращается шофер, занятый на уборке урожая, к жене всего лишь на вечер – пере-дохнуть и помыться в бане… Вот как ярко описывается встреча мужа с женой:
«Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся солоновато жестким, пропахшим табаком и бензином губам.
- Прямо места живого не найдешь, господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо». [Шукшин – Т3, с. 157 ]
И таких рассказов, где муж находит приют, отдохновение, понимание в семье, у Шукшина много. Например, в рассказе «Сапожки», где приехавший из командировки муж привозит жене в подарок красивые, кожаные, с мехом, сапоги, что при советском–то дефиците, было большой роскошью, но, к сожа-лению, сапоги те его растолстевшей супруге на ногу не лезут…
«Представил Сергей, как заблестят глаза у жены при виде этих сапожек. Она иногда как маленькая, до слез радуется. Она вообще-то хорошая. С нами жить – надо терпение да терпение, думал Сергей. Одни проклятые выпивки чего стоят. А ребятиш-ки, а хозяйство… Нет, они двужильные, что могут выносит столько». [Шукшин – Т4, с. 140 ]
Из-за этих очень дорогих, по меркам сельского жителя с его неказистой зарплатой, сапог столько переживаний у главного героя, столько сомнений (покупать - не покупать)! Он даже с дружками-шоферами, у которых и мысли нет на подобный «по-двиг», разругался, но все с лихвой окупается, когда он приезжа-ет домой и видит счастливую жену, которая сапожки в резуль-тате отдает старшей дочери…
Очень страдает и переживает в своих рассказах Шукшин, когда семейный уют, это пристанище для мужчины, оказывается разрушено, как происходит в упомянутом уже рассказе «Жена мужа в Париж провожала», где деревенский парень не находит взаимопонимания с московской женой и вынужден до ночи си-деть неприкаянно во дворе и наяривать на гармошке, чтоб унять тоску – и в результате он, не найдя взаимопонимания, кончает самоубийством, открывает газовые горелки.
Шукшин в какой-то степени оправдывает в рассказе «Капро-новая елочка» гулену-мужчину, который несмотря на то, что у него есть в городе семья, едет под Новый год к одинокой дере-венской подруге. Ведь автор понимает, что все-таки не зря мужчина в ночь, в мороз, в пургу едет из города к ней – значит, холодно ему в родной семье, он ищет тепла, уюта и взаимопо-нимания в другом месте. [Шукшин – Т3, с.385 ]
Отлично осознавая, что и в семейной гавани могут быть шторма, волнения, Шукшин об этом говорит открыто: напри-мер, в рассказе «Микроскоп», где возникает напряжение между интересами мужа и жены, которое все-таки благополучно спа-дает, ибо мужчина идет на сближение, понимает проблемы же-ны… Сильное противоречие возникает и в рассказе «Верую», когда у мужчины появляется странная тоска, и, пытаясь ее за-глушить, он затевает разговор с самым, казалось бы, близким человеком, с женой, но которая его слушать не хочет – не нра-вятся ей философские разговоры мужа, ей бы в кино сходить… И даже в рассказе «Алеша Бесконвойный», где, казалось бы, противостояние очень большое – муж не слушается не только колхозное начальство, но и жену, - в конце концов, наступает примирение, находится компромисс. То есть, Шукшин призна-ет, что в любом случае лучше жить в уютной семейной гавани, чем болтаться по жизни без руля и ветрил – о таком человеке написан рассказ «Залетный». Этот человек живет один, он мно-гое испытал, многое знает, и деревенские мужики тянутся к нему, чувствуя в нем опыт и духовную силу, но, тем не менее, они осознают, что, наверняка, болеет-то он и одинок именно потому, что не нашел в жизни семейный уют, не был согрет теплом женщины, не получил ее поддержки – и его, конечно же, закономерно ждет ранняя смерть… [Шукшин -  Т4, с. 43]
Именно об этой поддержке (моральной, духовной и быто-вой) Шукшин частенько тоскует в своих рассказах и показывает это в постельных сценах (часто разговоры между мужем и же-ной происходят в кровати, как в рассказе «Думы) – но это со-всем не те откровенные сцены, которые показывают общение в интимной близости. У Шукшина таких сцен нет, наверное, в си-лу того, что время было в стране пуританское, и потому еще, что понимал, что секс - часто всего лишь случка двух человеко-животных, как бывает у многих нынешних авторов «любовных романов». Кстати, у Шолохова эти сцены в романе «Тихий Дон» у Григория с Аксиньей, несмотря на свою чувственность и страстность, увы, не убеждают, что происходит именно духов-ная близость, как сцены Шукшина. Эта тяга Шукшина к поиску идеала семейных отношений, в поисках любимой женщины преследует мужчину даже в глубокой старости, что ярко и про-никновенно описывается в рассказе «Осенью», когда старик ви-дит, как везут па пароме гроб с его когда-то любимой женщи-ной Марьей, пусть и не ставшей его женой. С какой тоской он видит это, с каким чувством воспринимает ее смерть, а все по-тому, что страдает, что по своей глупости (он был ярым про-тивником церковного венчания в тридцатые годы, а Марья хо-тела венчаться) разминулся с этой женщиной, с которой жизнь его прошла бы счастливо… Но она вышла за другого, который теперь и провожает ее в последний путь, и с которым, как выяс-няется, она тоже не до конца была счастлива. И теперь эти двое уже стариков из-за нее поругались… И наш герой грустит:
«Марья, - думал он, - эх, Марья, Марья… Вот как ты жизнь-то всем перекосила. Полаялись вот – два дурака… Обои мы с тобой побирушки, Павел, не трепыхайся. Если ты не побируш-ка, то чего же злишься? Чего бы злиться-то? Отломил смолоду кусок счастья – живи да радуйся. А ты радости-то тоже не знал. Не любила она тебя, вот у тебя горе-то и полезло горлом те-перь».   [Шукшин  - Т4, с.386 ]
Показателен в этом плане пронзительный рассказ «Горе», показывающий, что происходит с человеком, когда любимая, с которой прожил всю жизнь, уходит в мир иной. Все рушится! Вот и дед Нечай, у которого недавно умерла жена, выходит по ночам за село и начинает вслух разговаривать со своей покой-ницей-старухой:
« - Шибко горько, Прасковья: пошто напоследок-то ничего не сказала? Обиду, что ль, затаила какую? Сказала бы – и то легше. А то думай теперь… Охо-хо…- Помолчал. – Ну, обмыли тебя, нарядили – все как у добрых людей. А положили тебя с краюшку, возле Дадовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, что теперь одному-то делать? Может заколотить избенку?..»  [Шукшин – Т3, с.419] 
 В своей реальной жизни Шукшин тоже настойчиво искал семейный идеал, ибо недаром у него было несколько серьезных романов с женщинами, и у себя на родине он оставил жену, а потом некоторое время общался с дочкой литературного чи-новника Сафронова, которая родила ему дочь. Идеал теплой женщины он, наконец, нашел в Любови Федосеевой, отбив ее у мужа, и именно рядом с ней, истинной и в чем-то наивной в своей простоте женщиной, создал лучшие произведения. Ко-нечно, она его не всегда удовлетворяла (деньги жалела на его первую дочь), и об этом пишет в своих воспоминаниях Василий Белов, также мы знаем, как Шукшин был зол, когда однажды неожиданно приехал со съемок и не застал дома жену, которую пригласили в ресторан друзья – он даже замахнулся на нее то-пором, когда она появилась, и всадил со злобой его в косяк. Все потому, что в данный момент та уютная гавань, куда так стре-мился после работы, оказалась пустой.      
Много говорит о вечном, непрекращающемся притяжении между мужчиной и женщиной рассказ «Беседы при ясной луне», где к старой сторожихе магазина приходит по ночам старик, и они ведут долгие разговоры о прожитой жизни. Каза-лось бы, спи себе дома или пойди поболтать к соседу, ан нет – именно с женщиной одинокому старику Баеву и хочется пого-ворить, рассказать ей откровенно и искренне о том, о чем еще никому не рассказывал, никакому другу-мужику. Не было у них никогда сексуальных отношений, и о любви они не говорили, а вот тянет их друг другу, и возникает между ними та особая ат-мосфера тепла и взаимопонимания, которая согревает их души.
Ну а в рассказе «Бессовестные» старик вообще решил по-свататься к одинокой старухе, поразмыслив, что она еще стару-ха крепкая, что вдвоем-то легче будет коротать век, управлять-ся по хозяйству.
***
Почему рассказы Шукшина помнятся более чем рассказы других советских писателей! Да, они искренни, душевны, дина-мичны, пронизаны жизнью и юмором, но все-таки… Главное достоинство их в том, что Шукшин остро чувствует жизненный конфликт и умеет передать его напряжение – показать два по-люса, между которыми и возникает мощная молниеносная ис-кра, которая никого из читателей не оставляет равнодушными… Например, в рассказе «Срезал» эта искра возникает между спо-койствием Глеба и нервностью приехавших в село кандидатов. В рассказе «Алеша Бесконвойный» «искра» между свободным телесным и душевным праздником, который он сам себе созда-ет, и теми несвободой, суетой и рутиной, которые только и ждут, чтоб этот праздник изничтожить! В одном из тонких пре-краснейших рассказов «Залетный» напряжение создается между здоровой, но туповатой силой кузнеца Федора и странным, очень больным пришлым человеком, который стоит на краю смерти и уже знает что-то мудрое, к чему неосознанно и тянет-ся Федор. Но остановимся поподробнее на рассказе «Верую», где рассказывается о деревенском мужике Максиме, у которого, кажется, все есть (жена, дети, работа, здоровье), но, тем не ме-нее, он частенько теряет смысл жизни и впадает в тоску.
«По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая. Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками – лас-кала и тянулась целовать». И эту тоску ни он сам не может по-нять, ни его жена, которая злиться вместо того, чтобы погово-рить с ним по-человечески. И вот их разговор:
«…С вами говорить – все равно, что об стенку головой биться.
- Ой, трепло!
- Сгинь с глаз!
- А тогда почему ты такой злой, если у тебя душа есть?
- А что, по-твоему, душа-то – пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит. А я злюсь поэтому, нервничаю.
- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья да отдыхают культурно… В кино ходют. А этот ; нервничает, видите ли. Пузырь».
Так на одном полюсе жизни находится тоскующий Максим, а на другом появляется поп – могучий, хотя ему уже и шестьде-сят лет, здоровенный и, несмотря на то, что якобы чем-то болен и поэтому ест барсучье сало, он стаканами пьет спирт. Но глав-ное в другом: в его душевном и духовном здоровье, его-то тос-ка не берет! И вот поп говорит:
«Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне, по крайней мере, интересно бежать со всеми, а если удастся, то и обогнать других…»
В конце концов, поп заставляет Максима кричать «Верую!» Казалось бы, он призывает его верить в бога? Нет! Вот что кри-чит поп: «В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В космос, в невесомость…» И потом да-лее: «В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю! В плоть и мякоть телесную-у…». [Шукшин – Т4, с. 96 ] А под ко-нец поп начинает плясать вприсядку, орать песни, и вместе с ним пляшут и орут Максим и сосед, к которому приехал поп. Вот где искра между двумя полюсами! Вот где проповедь, вот где истинная молитва! Хотя, например, Василий Белов, который стал истинно верующим христианином, в своих воспоминания говорит, что ему никогда не нравился этот пляшущий поп! А почему? Ведь поп исполнил свою главную христианскую задачу – сделать человека счастливым, ибо уныние, которое может во-обще привести к самоубийству, это один из тяжких смертных грехов. Ну а если бы поп начал менторским тоном, ставя заслон своим саном, учить Максима, как надо жить, то эту задачу наверняка не выполнил бы, ибо перед ним находился не верую-щий в бога человек…
И все-таки, под конец жизни, несмотря на всенародную сла-ву, полученную за прекрасный фильм «Калина красная», в Шукшине начинает проявляться усталость: физическая и ду-ховная, которая порой перерастает в озлобленность – он видит, что мир становится все жестче, холоднее, подлее, и пишет один из последних рассказов «Кляуза», где рассказывает о случае непосредственно произошедшим с ним в больнице, когда он поссорился с вахтершей на входе, куда его пришла навестить жена Лида с двумя дочками… Ему подсказали, что вахтерше нужно дать пятьдесят копеек, чтоб жену к нему пропустила, а у него, как назло, этих денег в пижаме не оказалось, да и давать не хотелось (ведь это же унижение) и он по этому поводу вы-сказал упрек вахтерше. Та взъерепенилась и вечером не пропу-стила к нему известного вологодского писателя, классика рус-ской литературы Василия Белова, чем окончательно обозлила Шукшина - так, что он демонстративно покинул больницу. Да и кому было бы ни обидно, а тем более человеку известному уже всей стране, сделавшему для людей столь много?! Шукшин вдруг осознал, что, оказывается, все, ради чего работал, абсо-лютно не действует на нагловатую женщину, которая может запросто его оскорбить… Так хорошо выстроенная в его созна-нии градация человеческих ценностей вдруг стала рушиться! Шукшин почувствовал, как золотинки счастья и праздника, ко-торые с таким усердием откапывал в народной жизни, стали протекать через его натруженные ладони как песок промеж пальцев.  Он увидел, как гармония жизни рушится под напором общемирового потребительства и хамства. Он уже не мог крик-нуть задорно «Верую!» и подразумевать под этим что-то хоро-шее… Разочаровался он и в мысли, что люди могут и должны понять друг друга, а ведь эта мысль тоже «красной линией» проходит через его творчество. Во многих его рассказах боль-шая часть конфликта произведения строится именно на вопле одинокой души, которая хочет хотя бы малейшего внимания к себе. Например, в уже упомянутом рассказе «Обида», где стра-дающий главный герой и непробиваемая уверенная в своей наглой правоте продавщица – совершенно разные миры, они в принципе не могут понять друг друга… Или опять же в начале рассказа «Верую», где жена никак не может да и не желает по-нять тоску главного героя.
Особенно ярко это непонимание проявилось в рассказе «Волки», где поехавшие за дровами на подводах в лес зять с тестем в безлюдном зимнем поле встречаются с волками – чи-татели видят, как пропасть мгновенно вырастает между род-ственниками: тесть бросает зятя одного противостоять хищни-кам и мчится во весь дух в село… Вот и в проникновенном рас-сказе, уже упомянутом, «Материнское сердце» мать попавшего в милицию хулигана пытается достучаться до сердец тех, кто вершит правосудие, она верит, что ее поймут, потому что она-то бы, конечно, поняла и простила (у нее сердце такое отзывчи-вое), а вот поймут ли ее власть и закон, которые руководству-ются отнюдь не чуткостью, а холодной буквой!? Читатель рас-сказа остается в раздумье, хоть и надеется на лучшее, но все же с горечью понимает, что бесполезно мать пытается достучаться в двери и сердца… 
***
Каждый замечательный писатель в творчестве является се-лекционером: то есть воспитывает сначала в себе, а потом и в читателях лучшие качества, необходимые в жизни, чтобы вы-стоять в ней, не сломаться… К сожалению, не все писатели сле-дуют этому наиглавнейшему принципу, редкие его понимают – сами слабые духом, они и через свое творчество распространя-ют по миру уныние, пессимизм, жалость к себе любимому, прощение собственных грехов, жутчайший эгоизм и слюнтяй-ство.
Определим несколько стратегических задач по селекции че-ловека, которые рассмотрим на примере творчества Шукшина. Итак, одна из главнейших – это селекция жизнелюбия в челове-ке, ибо без этого качества все остальные меркнут, становятся ненужными. Нет его – и человек не знает, зачем жить, брюзжит, готов покончить самоубийством, начинает пьянствовать или идет на преступление, чтоб хоть как-то встряхнуть гибельную болотную тину в собственной душе. А если оно есть, то оно дает начало всем остальным прекрасным качествам. У Шукши-на оно развито очень сильно потому, что в сложнейших усло-виях выживания в нашей стране (при репрессиях, революциях и войнах) природа и жизнь отбирали наиболее крепкий, жизне-стойкий человеческий материал, особенно это касается россий-ского села, где людям всегда жилось трудно. По рассказу «Го-голь и Райка» мы видим, как выживала деревня и благодаря че-му:
«В войну, с самого ее начала, больше всего стали терзать нас ребятишек две беды: голод и холод. Обе сразу навалива-лись, как подступала наша сибирская зима со своими буранами и злыми морозами. Летом – другое дело. Летом пошел поста-вил на ночь перемета три-четыре, глядишь утром – пара нали-мов есть. (До сего времени вздрагивает сердце, как вспомнишь живой, трепетный дерг бечевы в руках, чириканье её по воде, когда он начинает там «водить») Или пошел назорил в околках сорочьих птиц, испек в золе – сыт». [Шукшин – Т3, с.503 ]
У Льва Толстого в повести «Хаджи Мурат» в главном герое выведен очень жизнелюбивый человек. Толстой его сравнивает с репейником, который, как его не выкорчевывай, так крепко цепляется за землю, что будет жить… Так вот в какой-то степе-ни  сам Шукшин и многие его герои обладают такой же цепко-стью за жизнь. Подобною цепкостью, к примеру, обладает у Ва-силия Белова в его «Привычном деле» Иван Африканыч – в по-вести много эпизодов, где мы в этом убеждаемся, но очень впе-чатляюще выглядит конец повести, где заблудившийся в лесу мужик несколько дней ползет до дороги, порой кажется, что он точно погибнет, ан нет… Потому-то и осталась эта повесть в русской литературе, что читатель черпает в ней жизнелюбие крестьянского мужика.
Однако выжить можно и другим путем: спрятаться наподо-бие «премудрого пескаря» от жизни и наблюдать за ней со сто-роны, что и делали иные советские писатели, напуганные ре-прессиями, надзором КГБ – их творения никому сейчас не нуж-ны. А есть и такие писатели, как, например, Владимир Крупин, которые заботу о себе препоручили Богу, и поэтому недаром у Крупина часто в рассказах мелькает такая мудрая фраза: «Кто Бога не боится – тот всего боится, кто Бога боится – тот ничего не боится». [Крупин – 1991; Т2, с. 158]  И действительно, пре-поручив себя через молитву, через веру Богу, человек освобож-дается от многих страхов, но все-таки, если судить по его осто-рожному, не касающемуся многих животрепещущих политиче-ских и социальных тем творчеству, Крупин не забывает и дру-гую мудрость: «Береженого – Бог бережет» - и хотя ее не при-водит ни разу, но поступают его герои именно так.       
Не стоит перечислять все рассказы (их очень много), где проявляется жизнелюбие Шукшина, остановимся снова лишь на одном маленьком «Самолет», где деревенские подростки идут в город учиться, а городские ребята их обижают. Деревенский паренек мог ополчиться против мнения городских, безрассудно пойти к самолету, и ему это хотелось сделать, но не пошел – сработал инстинкт самосохранения. Конечно, его бы городские, может, и не побили сейчас, но у них был бы повод надсмехать-ся над ним, сломать психологически, а потом жестоко, как это часто происходит в подростковой среде. Поэтому подобный поступок это не трусость, а желание выжить во враждебной по-рою городской среде, но уже по тем протестным мыслям, кото-рые теснятся в голове героя, по той внутренней боли, мы видим, что герой очень смелый, в отличие от трусливых приспособ-ленцев, которые сгибаются перед силой без какого-либо сопро-тивления.
Грань между трусостью и приспособляемостью, между без-рассудством и осознанной смелостью трудно уловима и поэто-му, например, не во всем убедительна концовка рассказа Шук-шина «Жена мужа в Париж провожала», где герой убивает себя, травясь газом, и концовка рассказа «Сураз», где парень стреля-ется. В самом деле, такой поступок - это полное отрицание ин-стинкта самосохранения, и обычно Шукшин для своих героев находит возможность компромисса с жизнью, с обстоятель-ствами, которые хотят человека сломать. Однако Шукшин ви-дит, до каких пор можно сгибаться тростинке человеческой ду-ши, когда должен произойти слом – есть моменты, когда лучше погибнуть, чем пойти на компромисс с убеждениями. На пол-ный компромисс может пойти только животное, да и то не вся-кое – мы знаем множество примеров, когда животные не под-даются дрессировке и погибают в неволе, а человек жизнелюби-вый, для которого привычный способ существования несет праздник, азарт, лишаясь всего этого, готов на смерть. Так и в «Суразе» парень, который жил тем, что считал себя неотрази-мым, гордым, смелым, решительным (этаким вечным победите-лем, которому все позволено – в том числе «положить глаз» на чужую жену!), вдруг получил от сильного приезжего учителя, мужа этой женщины, такой отпор, что не смог стерпеть круше-ния амбиций, и застрелился. В рассказе «Жена мужа в Париж провожала» финал выглядит не столь психологически точно потому, что герой, (пусть и поставлен в сложные взаимоотно-шения с москвичкой-женой,) внутренне не сломлен, у него есть выходы – уехать к себе в деревню, разойтись с женой и создать новую семью в той же Москве, а любимую дочь навещать. В «Суразе» герою уже некуда податься, он парень простой, дере-венский, не слишком грамотный и поэтому другой жизни он не знает…
Вторым главным качеством мужчины является его умение влюбить в себя женщину, поэтому любой талантливый писатель селекционирует в себе, а потом и в читателе, это. Шукшин, ко-торый умел это делать (известны многие его романы с очень красивыми женщинами) уделил этому много внимания в твор-честве. Замечателен рассказ «Сапожки», где муж покупает кол-хознице-жене замечательные зимние сапожки. Сапожки это, ко-нечно, не бриллианты, которые дарят своим длинноногим «мисс» нынешние нувориши, но никакой бриллиант в данном случае по той нежности и теплоте, по глубине переживаний нашего героя не сравнится с покупкой этих сапог – это как для Бога грош бедной вдовы дороже горсти золотых богача. Что бриллиант – кинул его олигарх, как кость своей «породистой собачке», а она его отблагодарила за подарок своим телом, а здесь такая любовь, что женщина поднимается на высоту цари-цы! Да за такого мужика она вцепится, хотя и сапожки-то в дан-ном случае оказались ей малы и достанутся дочери.
Хорош и рассказ «Капроновая елочка», где мужчина рвется из города под Новый год к вдовушке в село и несет ей в подарок маленькую искусственную елочку – по разным причинам он ее не доносит, заблудившись ночью в снежном поле, но когда по-том женщине об этом говорят шедшие с ним деревенские пар-ни, она очень страдает и готова любить его, даже зная, что он женат.
Однако Шукшин иногда действует и от обратного, показы-вая, каким не надо быть мужику, какого женщина не полюбит! Подобного героя мы видим в рассказе «Вянет, пропадает…», где мужчина не способный взять на себя ответственность за се-мью, эгоист, живущий только ради своего удовольствия и ком-форта, осуждается. Мужчина не жадный, а смелый и решитель-ный, но и не бесшабашный - вот идеал для Шукшина.
Особняком стоит рассказ «Чередниченко и цирк», где пи-шется о сорокалетнем мужичке Чередниченко, который прие-хал в отпуск в приморский город и, посетив цирк, влюбился в воздушную гимнастку…Он плановик, прилично зарабатывает, холост, скоро получит заочно высшее образование, имеет част-ный дом из четырех комнат, у него есть перспектива стать зам-директора мебельной фабрики, а может, и председателем сов-хоза – словом, жених хоть куда. И поэтому он уверен, что мо-лодая, двадцатишестилетняя, симпатичная гимнастка тоже влю-бится в него и не откажется выйти замуж. Выпив винца для храбрости, захватив с собой бутылку вина, он приходит вече-ром на квартиру к гимнастке и начинает расхваливать себя – делает это решительно, уверенно, рисует радужную перспекти-ву дальнейшей совместной жизни и, наконец, уходит, дав ей ночь на размышление. Впрочем, в тот же вечер он начинает со-мневаться в циркачке, в ее женских добродетелях, (думает, что она истаскалась, плохая хозяйка), ему уже стыдно привозить ее к себе домой. И вообще, ему кажется, что он обольстил циркач-ку, что она завтра даст полное согласие, но каково разочарова-ние, когда получает конверт с запиской, где циркачка оскорбля-ет его фразой «В сорок лет пора быть умнее…». В какой-то степени он уже рад, что так случилось (ведь она в его мыслях уже превратилась в шлюху), но и очень уязвлен и поэтому ду-мает про нее все хуже и хуже. 
В этой истории сложно понять, на чьей стороне сам Шук-шин. Сначала кажется, что он явно на стороне циркачки, кото-рая живет ради своей профессии, видит романтику в цирковой жизни, которую ни на что не променяет, и как бы противостоит сугубому мещанству и рационализму ее ухажера… Но уж весь-ма разумно порой мыслит Чередниченко, да и ведет себя, в об-щем-то, не нахально, без чванливости, честно – сразу предлагая жениться, а не просто с девушкой развлечься. Поэтому и полу-чается здесь как бы «две правды», обе имеющие право на суще-ствование - просто так получилось, что люди глядят на мир по-разному.
Возможно, герой недопонял женщину, которая не хочет быть с первой же встречи зависимой от него, желает, чтоб по-боролся за нее: ведь она же не сказала: «Извините, у меня есть другой мужчина» или, например: «Отстаньте от меня». Во фра-зе «пора быть умнее» многослойный смысл, который можно расшифровать и так: дескать, умный мужчина сначала ухажива-ет за дамой, которую любит, ставит ее выше себя… Была же еще в письме и приписка: «А орангутанги в Турции водятся?» - ну а если ставят вопрос, то на него ждут и ответ… Наверное, она ждала продолжения его ухаживаний, пошутила, чтоб про-щупать его, а он взял да и обиделся? [Шукшин – Т4, с.61 ]
Интересен и поучителен рассказ «Привет Сивому», где ге-рой входит в конфликт с некой женщиной, коренной москвич-кой, жеманной, которая в своем богемном кругу всех мужчин называет по иностранному то «Серж», то «Жорж». Он, простой мужчина, в этом кругу чувствует, что проигрывает за нее битву, и вступает в конфликт с ее ухажером, который бьет ему морду. И наш герой уходит, заявив ехидно «Привет, Сивому!» Видно, что Шукшин умеет точно оценивать женщин и отнюдь не каж-дой хочет понравиться – с теми, кто его не удовлетворяет, он быстро рвет всяческие отношения…            
***
Шукшин – это явление, это русский самородок, но даже и самородок должен появиться в золотоносной жиле, ибо талант взрастает в благоприятных условиях. Конечно, на творчество Шукшина оказала огромное влияние чудная природа Алтая с ее бурными и чистыми реками, просторными лугами, горами, мно-готравьем – все это рождает натуру широкую, страстную, эмо-циональную, чуткую. И все-таки, видимо, основным двигателем в развитии его таланта была мать, о которой он отзывался с ве-ликой теплотой и любовью, с которой постоянно советовался – мало того, что она была мудрой русской женщиной, которая рано потеряла репрессированного мужа, вырастившая одна двоих детей в самое трудное для страны время, главное, как уже упомянули, она была сельской плакальщицей – той, что исполняет народные плачи над усопшими. Это труднейшая и огромнейшая роль, ибо надо уметь так «плакать», такие гово-рить сокровенные и проникновенные слова, с таким  надрывом и с такой жалостью, чтобы люди безоговорочно признали твой талант. Надо уметь не просто перевоплощаться, но и словно становиться одной из близких родственниц усопшего, чтобы люди не почувствовали фальшь, искренне жалеть умершего. Наверняка, Шукшин с детских лет не раз присутствовал с мате-рью на похоронах и потом воплотил в литературном и кинема-тографическом творчестве умение пожалеть человека, своего героя так, что у читателя и зрителя это вызывает искреннюю слезу.
Почти во всех рассказах Шукшина эта пронзительная нота жалости звучит, но особенно сильна в рассказах «Материнское сердце», «Охота жить», «Жена мужа в Париж провожала», «В воскресенье мать-старушка». Если о первых трех уже говори-лось, то в последнем рассказе речь идет о слепом гармонисте, который кормился тем, что распевал жалостливые песни о горькой судьбе людей из народа, устраивал своеобразные кон-церты для жителей окрестных сел прямо на улице, ну а потом появились проигрыватели и магнитофоны – и его творчество никому не стало нужно… Словом, грустная история, ибо вместе с творчеством слепого гармониста стало уходить из жизни народа и сострадание к ближнему, о чем так сильно тоскует Шукшин. Эту его пронзительную тоску, боль за своих героев, пожалуй, смогли повторить и воссоздать только Валентин Рас-путин и Виктор Астафьев.       
Здесь Шукшин перекликается со своим современником по-этом Николаем Рубцовым: у того и другого гениальные взлеты, у обоих тяга и тоска по утерянной, уходящей в прошлое заме-чательной, народной, общинной жизни, где добро и радость, где душевность и чистота преобладали над отдельными недостат-ками. Оба хоть и живут в городе, но оба сильно тоскуют по лучшему, что осталось в деревенской жизни, то той простоте, не суетности. Оба духовно устали, в конце концов, и приняли раннюю смерть.
Но не будем о грустном! Все-таки найденная Шукшиным гармония жизни, найденные им золотинки праздника оставлены читателям драгоценной россыпью великолепных рассказов. И каждый может прочитать про какого-нибудь Алешу Бесконвой-ного и, широко вздохнув полной грудью, взять березовый веник, пойти в баню и смыть с себя усталость, скуку и грехи!
***
Свою статью «Как я понимаю рассказ?» опубликованную в «Литературной России в дискуссии о современном рассказе Шукшин начал с примера кино и подчеркнул, что в принципе кинематографический его язык и язык прозы очень близки –  они должны рассказывать читателю или зрителю о непосред-ственном происшествии, случившемся с конкретным человеком или с несколькими. Он заявил, что ничто не должно уводить читателя от основной темы, затуманивать смысл рассказанного излишними пейзажными зарисовками, ибо в противном случае восприятие заглушится, и читатель начнет зевать.
И действительно, если, например, рассказ написан о пре-ступлении, где горе и кровь, а автор начинает пространно рас-писывать с лирическим настроем бирюзовое море или золоти-стые облака, причем без всякой связи с происходящим – просто дает красивую обстановку – это не только отвлечет читателя от сюжета, но и вызовет подозрение: а проникся ли автор болью описываемой судьбы. Так вот Шукшин, следуя своим принци-пам, своему пронзительному отношению к происходящему с первых строчек начинает говорить нам именно о человеческой судьбе и тем добивается огромнейшего напряжения в сюжете, динамизма.
Работая и развиваясь параллельно в кино и в прозе, он, ко-нечно, питался из обоих источников и это обогащало взаимно, но всюду он рассказывал именно о конкретных судьбах. У него в простых поступках людей (например, кинофильм «Печки-лавочки») больше философии и мудрости, энергии и воли, чем в заумных длиннющих эпизодах Тарковского, у которого в «Сталкере» странные люди ходят часами по грязным болотам, не произнеся не слова, а только глядя на зрителя многозначи-тельным взглядом… Больной раком Тарковский был, видимо, уже не в силах создать ничего выдающегося после «Андрея Рублева», изображал из себя пророка и тем отдалял от себя зрителя. Эта желчность и усталость, которую многие востор-женные интеллектуальные критики не замечали в его последних фильмах, желая показать свою глубину «проникновения» в сложный материал образов режиссера, выплеснулась в его от-кровенных, злых по отношению к многим близким людям, опубликованных дневниках. У Шукшина же и кинематографи-ческий и литературный язык всегда понятны простому челове-ку.      
***
Давно известно выражение, что «творец должен быть голод-ным», и многие люди воспринимают это буквально: дескать, меньше кушать надо, чтоб лучше писалось. Наверное, в этом есть толк, ибо «сытое брюхо голодного не поймет», кровь из мозгов уйдет в желудок на переработку пищи. Понимают выра-жение и как некое материальное неблагополучие, необходимое как стимул для трудной физически и духовно работы. На самом деле, конечно, речь идет о неутоленных желаниях, которые и заставляют писателя тянуться к совершенству и чего-то дости-гать в жизни с помощью литературного труда. Эта жажда по-нять сложный и прекрасный мир и достигнуть гармонии и сча-стья у талантливого человека воплощаются в произведение, наполненное векторной силой. И чем больше этой силы сумел писатель закодировать с помощью букв, тем произведение бу-дет более талантливым, тем больший отклик найдет в душах читателей, передав и им те энергию и экспрессию, ту жажду действия и счастья. Поэтому настоящий писатель это, конечно, преобразователь своих желаний и чувств в литературную фор-му, но есть две причины, которые должны при этом быть учте-ны. Во-первых, писатель должен уметь кодировать свои чув-ства, обладать мастерством, учиться этому, иначе чувствовать-то будет, возможно, очень ярко, но вложить чувства в текст не сможет. И, во-вторых, он, сам должен быть целеустремленным человеком, иначе произведения получатся вялыми и хлипкими, не сумеют подзарядить души читателей.
Конечно, Шукшин принадлежал именно к таким писателям как Лермонтов, Пушкин, Чехов, Есенин, Маяковский, Высоцкий, чьи душевные желания, чей «голод» были необыкновенно силь-ны… Словом, как поется в песне: «Мечтать надо, мечтать детям орлиного племени! Есть воля, есть смелость у нас, чтобы стать героями нашего времени!» Шукшин умел мечтать и действовал весьма энергично, чтобы мечты осуществить, ибо знавшие его люди вспоминают, с какой энергией он рвался к знаниям, к то-му, чтобы стать известным, и постоянно с болью говорил о том, что жаждет славы! Говорил это и своей первой жене, говорил, уже живя в Москве, о том, что вот-вот «схватит славу за хвост». И вообще, жизнь воспринимал как ринг. Ради своей мечты он даже пошел на разрыв с женой-учительницей, которую оставил ради столичной известности, ну а так как человек был не ци-ничный, а страдающий, то далось это ему с большим трудом и муками, и саднило всю жизнь.
Получается, что большой творец иногда должен ради своей мечты наступать на чувства других людей, а это разрывает его сердце, если он человек порядочный. Поэтому-то такие люди долго и не живут, вот и Шукшин прожил всего сорок пять, но зато они и умеют это напряжение по достижению своей сверхзадачи, всю максимальную жажду вложить в творчество. Таким, кстати, был и любимый писатель Шукшина Джек Лон-дон, тоже умерший в молодом возрасте, что удивительно – су-дя по его мощным физически и духовно героям, покорителям новых земель, старателям, он казался человеком и сам могу-чим, способным дожить до ста лет. Ан, нет… Дело в том, что со стороны не всегда удается понять, какие мощные страсти бушуют в сердце писателя, люди не могут заглянуть в ту печь, где они переплавляются в произведения, и как подрывают здо-ровье автора. Хочется вспомнить образ «шагреневой кожи» из одноименной повести Бальзака, которая уменьшалась по мере осуществления желаний ее владельца – так же уменьшается и ресурс страсти и здоровья у писателя.
Да, нам представляются Пушкин и Лермонтов людьми весь-ма энергичными, но они, во-первых, были молодыми, а во-вторых, бушевали-то они только на балах, а в основном писали в тишине кабинетов. Или, казалось бы, вот Чехов, который предстает перед читателями и современниками человеком не-сколько флегматичным, в котором, мол, явно какая-то жидкая кровь – увы, может быть, внешне он и не проявлял экспрессию, зато в душе все бушевало, ибо ведь не зря же заболел чахоткой, которая, по большому счету, проявляется у людей надрываю-щих себя в эмоциональном и энергетическом усилии. Поэтому столько написать прекрасных вещей мог только очень эмоцио-нальный и жадный до жизни человек…
Вот и о Шукшине друзья говорят, что в конце жизни он был весьма скромный, мало разговаривающий человек, а все пото-му, что он берег свою жизненную энергию, чтоб не расходовать ее впустую, а вложить в произведения, что и удалось!         
Всем известны слова Ленина о романе Чернышевского «Что делать?», который его «всего перепахал…» Наверняка, и роман «Мартин Иден» весьма сильно перепахал Шукшина, заставив его действовать, вложив в него энергию и волю, чтоб, как и главный герой романа, выбраться из безвестности, бедности, маленьких возможностей в большие люди. А теперь и сам Шукшин вкладывает в читателей ту неуемную жажду к дей-ствиям по выходу из обыденности, тягомотной и скучной жи-вотной жизни к человечности, к счастью. Заряженный этой энергетикой рассказ как наиболее демократичный, понятный и усвояемый жанр пришелся в России ко двору!
Рассказ дает возможность сконцентрировать максимум энер-гии на небольшом пространстве, развить огромное мускульное усилие души. Рассказ для динамичного человека, каким являлся Шукшин, желающий успеть еще и в других областях жизни и искусства, давал возможность быстренько выплеснуть эту энер-гию и заняться другим делом. Длинное произведение, которое захватывает автора целиком и на долгое время, отрывает творца от других видов деятельности. Впрочем, отрывает оно и чита-теля на несколько дней от жизни, но если теперь у некоторой части (в основном у женщин переставших рожать!) населения появилась возможность сидеть вечерами у телевизоров и смот-реть длиннющие телесериалы, а иным читать в метро, в поезд-ках до работы длинные опусы, то во время, когда творил Шук-шин, люди рожали и работали гораздо больше, и у большинства имелось полчасика лишь на чтение рассказов.
***
В советской критике почти все писатели делились на тех, кто о чем пишет – были «военные» как, например, Юрий Бон-дарев, «деревенщики» как Белов и Распутин и так далее. Навер-ное, такие ярлыки помогали ориентироваться в литературном процессе, но, по большому счету, были неверными, ибо писа-тель настоящий пишет не о внешнем, не в какой местности находится «герой», а о вечном – о борьбе страстей и смысле жизни. Шукшина трудно отнести к какому-либо типу писателей, навесить ему ярлык, и не потому, что он писал о деревенских и городских людях, а потому что писал о вечном. Но, конечно, писатель-реалист не может оторваться от действительности, он должен поставить героя в конкретную ситуацию, а не унести в некий космос, в некую фантастическую страну. Поэтому, читая Шукшина, читатель даже через сто лет точно может сказать, когда писатель жил и творил, в какое историческое время. Например, по рассказам «Билетик на второй сеанс», где герой встречается со своим тестем, идет разговор о том, что когда-то его тесть был раскулачен и репрессирован; в рассказе «Осенью» и «Бессовестные», где старики вспоминают о бурной комсо-мольской молодости, когда рушились церкви и шла борьба против верующих, читатель прекрасно видит, что речь идет о тридцатых годах прошлого века, память о которых еще была крепка во время юности Шукшина.
Понятно, не мог Шукшин пройти и мимо темы войны с фа-шистами, хотя сам по молодости и не воевал. Эпизоды, связан-ные с ней, у него мелькают во многих вещах как, например, в рассказе «Горе» [Шукшин – Т3, с.419 ], где дается очень тра-гичная история о том, как военный шофер вез из-под бомбежек в госпиталь раненого молодого лейтенанта, который во время дороги умер – потом оказалось, что это был его сын. Опять же рассказывается военная история в рассказе «Миль, пардон ма-дам», где фронтовик, бывший санитаром, хвалится, как будто бы стрелял в самого Гитлера из пистолета, но промазал…          
Вот о «хрущевской оттепели» Шукшин знал не понаслышке, именно при ней он входил в творческую и гражданскую силу и поэтому не мог не затронуть тему колхозную, поднятия целины в рассказе «Светлые души», в рассказе «Коленчатые валы»… Видимо, и рассказ про Алешу Бесконвойного не мог появиться, если бы не хрущевские поблажки человеческой личности, ослабление дисциплины – в сталинское время Алешу, который не хочет работать в субботу в колхозе, быстренько бы отправи-ли как врага народа в ГУЛАГ… Как могли бы привлечь по суду и грубоватого мужика из рассказа «Ораторский прием», кото-рый ударил новоиспеченного бригадира лесорубов за его вдох-новенную начальственную речь, которую посчитал для себя оскорблением. Да, этот временный бригадир Щиблетов мелкий карьерист, но это уже и облеченный властью человек, а такого трогать не рекомендовалось. То есть Шукшин отразил попытку простого человека расправить плечи и получить большую сво-боду, чем была ранее.
Шукшин хорошо разглядел вирус потребительства, который начал захватывать людей. Ранее писатели говорили о мещан-стве тридцатых и пятидесятых годов, как о духовной деграда-ции политической и научной элиты общества - крупных акаде-миках, профессорах, имеющих возможность держать прислугу, жить в огромных квартирах в центре Москвы, в «сталинских высотках» с мебелью из красного дерева и от туда не видеть беды народа. Они были недовольны приездом в столицу на уче-бу дальних родственников из глухомани (по этим произведени-ям немало было снято фильмов). Шукшин же пишет о мещан-стве, уже проникающем в среду обычных людей, как, например, в рассказах «Жена мужа в Париж провожала», «Вянет, пропада-ет…»   
О деградации коммунистической идеи, уже начавшей по-крываться ржавчиной, напрямую Шукшин нигде не говорит, ибо тогда это было табу, но, тем не менее, на судьбах его стариков мы видим срез жизни людей, проживших все свои годы в совет-ской стране, которые могли бы горько и растерянно спросить у государства, умирая: «За какое светлое будущее боролись? За что переносили все тяготы жизни?» И хотя они напрямую об этом не спрашивают, но этот грустный вопрос возникает у чи-тателей, а ведь именно Шукшин натолкнул на этот вопрос!    


ГЛАВА 3. «В. М. Шукшин в литературном процессе. Его духовные учителя, оппоненты и последователи».
Малую прозу Василия Шукшина можно разделить на три пласта - трагический, трагикомический и просто комический. Это довольно-таки широкий спектр по сравнению с многими писателями, которые пишут в рамках одного направления. Это, конечно, зависит и от широты натуры и личности писателя, и от его гибкости душевной, и от тех задач, которые он ставит своим творчеством. То есть Шукшина следует приблизить к тому ред-кому течению в нашей сугубо серьезной литературе, которое началось с Гоголя, продолжилось через Салтыкова-Щедрина к Булгакову и к Михаилу Зощенко. Пусть Зощенко почти ничего и не сделал в трагическом направлении, в отличие от других перечисленных классиков, удачно совмещавших все полюса литературы, однако в пику критикам советского периода не стоит записывать Зощенко в сугубые фельетонисты - это ближе к сатире, а сатира, как известно, не только шуточки и улыбки вызывает у читателей, а протест против мерзостей жизни. Впрочем, и в сатирики его отнести сложно, ибо в сатире при-сутствует откровенный гротеск, выпячивание недостатков чело-века, а Зощенко, увы, их нарочно не выпячивает - он пишет о том, что есть на самом деле. Многие читатели или критики, привыкшие к пафосу советской литературы, к подвигам аске-тов-коммунистов, строителей светлого будущего, по примеру А. Жданова  - крупного партийного руководителя, который вы-ступил в 1946 году с гневным докладом [Жданов – сайт «Вики-педия».] против Зощенко, Ахматовой и других, публикующихся в ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград» писателей, которые пропагандируют мещанство и  бездуховность, могут не согласятся с этим выводом. Но не надо слишком воспевать че-ловека, делать из всех Павку Корчагина, Зою Космодемьянскую или «молодогвардейцев» - к сожалению, а может быть, и к сча-стью, люди гораздо объемнее и шире. Увы, 90 процентов людей - это обычные приспособленцы, и в этом нет ничего плохого, ибо люди хотят выжить в этом мире, накормить себя, найти се-бе крышу над головой, создать семью и родить детей. Особенно актуальным это становится в сложных  исторических обстоя-тельствах - после революций, гражданских и других войн, когда разрушен привычный быт, человек мечется по волнам истории как мелкая щепка. Именно в такое время творил Зощенко - и писал он о человеке истинную правду, а не придумки, как неко-торым кажется. Особенно это стало понятно теперь при капита-листических отношениях в новой России, когда отношение к деньгам и потребность в удовольствиях раскрыли сущность че-ловека. Выяснилось, что большинство людей (да пусть каждый трезво и честно на себя взглянет) пытаются играть в жизни роль уверенного, сильного и очень порядочного человека - взгляд исполнен мудрости и благородства, слова взвешены, никакой меркантильности, прагматичности и мелочности. Прямо-таки графы с доходом в миллионы долларов. Понятно, что самому себя хочется уважать и чтоб другие уважали. И только перед женой и иногда перед детьми иной раскрывает реальную сущ-ность - сущность человека вполне обычного. И когда кто-нибудь со стороны вдруг попадет в этот тщательно скрываемый мир, то людям становится неприятно. А в общем-то, чего стес-няться?! Вообще, это какая-то национальная болезнь, что ли - пускать пыль в глаза, шиковать, имея в кармане грош. И не-смотря на то, что придется потом неделю голодать, иной за ве-чер перед дамой профукает в ресторане все деньги. Наверное, это пошло еще от русской классической литературы, где мно-гие герои сияют от щедрости и благородства как павлины, рас-пушившие хвост.
Вспоминается замечательный рассказ Гоголя «Коляска», где молодой и небогатый помещик, выпив, бахвалится в компании, что у него есть замечательная коляска для езды на лошадях, которую он продаст за недорого, и приглашает всех в гости в свое поместье на щедрое угощение, а когда на следующий день толпа товарищей-выпивох нагрянула, то, понимая, что кормить их всех не чем, спрятался в темном сарае в коляску: будто яко-бы его нет дома. И каково же было его унижение, когда важный генерал заглянул туда и увидел его в коляске, затравленного и дрожащего! Да, наш герой оплошал. Однако почему-то выво-дится из-под писательской и читательской критики целая свора нахальных и хитреньких халявщиков типа героя «Мертвых душ» Ноздрева, которые ездят везде, где можно на дармовщин-ку выпить и закусить?! Но, увы, не все люди «балконские» и «пьеры безуховы», нет у них деревень с крепостными, которые тяжким трудом наработают им на безбедную жизнь, на шампан-ское и карточную игру в «петербургах»… Вот, как общеизвест-но, немцы и французы уже другие - во всем мире слывут мер-кантильными и никто их за это не осуждает. В Америке дама давно уже платит в ресторане за себя и возвращает дорогие по-дарки, если свадьба расстроилась…Так вот Зощенко и пытался показать нам человека в своей реальной сущности, снимал с него павлиньи перья и всякую показную шелуху.
Складывается впечатление, что не было бы Зощенко, кото-рый начал писать правду о человеке еще в начале двадцатых, то не было бы и Ильфа и Петрова с дилогией о Бендере, которые занимались тем же, но только на более широком полотне. Да, серьезный, опытный и взрослый человек, наверняка не попал бы во многие щекотливые ситуации, в которых оказываются герои Зощенко - он бы заранее все взвесил (свои средства и потребно-сти дамы, если идет с ней ресторан или в театральный буфет), в  отличие от героя рассказа «Аристократка». Но у Зощенко большинство героев молодые люди чуть за «двадцать» - у них небольшая зарплата, они снимают какой-нибудь угол в комму-нальной квартире и, когда знакомятся с девушкой, то подразу-мевают некую романтику в чувстве - и вдруг видят удивитель-ную корысть в девушке. Понятно, что и девушке надо как-то выжить, и хорошо показано в повести Булгакова «Собачье сердце», что в сложное время даже чистая душой девушка го-това выйти замуж хоть за Полиграф Полиграфыча, созданного профессором Преображенским из пса, но имеющего должность и зарплату.
Рассмотрим подробнее классический рассказ Зощенко «Аристократка», где некий молодой человек приударил за сим-патичной девушкой и ведет ее в театр, где предложил ей в бу-фете скушать пирожное, а она вдруг начинает поглощать их од-но за другим…а денег-то у кавалера немного. И когда она хва-тается за четвертое и уже надкусывает его, он кричит ей, чтоб положила обратно. Та в растерянности кладет, но, тем не менее, буфетчик просит заплатить за четыре, ибо пирожное надкусано. Наш герой пытается протестовать, но все-таки наскребает сум-му на четыре пирожных, однако вся любовь после этого случая, конечно, сразу же кончилась. Да, герой сильно унизился, но настораживает в такой ситуации и поведение женщины, абсо-лютно не вникающей в положение мужчины. Читатели могут сказать, что «мужчина ее не любил». Ну а женщина его любила, если поставила его в такое неловкое положение? Ладно, герой Зощенко умеет психологически оправдать себя, а другой бы повесился от унижения и досады…Череда таких женщин тянет-ся в нашей литературе с Достоевского и Чехова - в частности, героини Грушенька в «Братьях Карамазовых» и Настасья Фи-липповна в «Идиоте» ярчайшие представители чванливых, эго-истичных и непомерно самовлюбленных содержанок - а по дру-гому, проституток, но издевающихся над теми, кто их содер-жит: вроде змей, которые кусают потом руку хозяина, который их прикормил и в люди вывел. У Чехова подобных героинь це-лая россыпь и в «Попрыгунье», и в «Тине», и в «Анне на шее».
Развенчанию этого позерства, желания пустить пыль в глаза отдал свою дань и Шукшин, в частности, в киноповести «Кали-на красная», где Егор Прокудин, освободившись из колонии, пытается «корчить из себя падишаха» в провинциальном город-ке в неком кафе, а потом горделиво взбрыкивает в момент, ко-гда женщина, что его приютила, дает ему на ночь кальсоны бывшего мужа. О том, что надо избавиться от этой гордыни по-зерства Шукшин пишет и в рассказе «Материнское сердце», где парень, продав мясо в городе, бахвалится у пивного ларька сво-ими деньгами и в результате оказывается ограбленным…В рас-сказе «Сураз» гордыня в конце концов заставляет парня застре-литься. Увы, немало людей в России из-за своего позерства по-гибли, разорились, сидят в тюрьмах - думается, позеров там процентов восемьдесят: уж очень им хотелось «пустить пыль в глаза» дружкам и девушкам, а так как на «красивую жизнь» они заработать не в состоянии, то воруют и грабят…Если Россия (менталитет народа) не избавится от этого позерства, то тюрь-мы наши всегда будут заполнены.
Но вернемся, с чего начали - с комического и трагикомиче-ского пласта, который успешно разрабатывал в русской в лите-ратуре Зощенко. Шукшин рос именно в то время,  когда Зощен-ко был в большом фаворе и, не смотря на некоторый период послевоенного забвения, опять стал популярен - с конца пяти-десятых и в шестидесятых годах Зощенко уже вновь издавался. Начав рождаться еще у Чехова (взять в пример хотя бы рассказ «Злоумышленник» о мужике-рыбаке отвинчивающего гайки с железной дороги на грузила) «чудики», как явление, как люди умеющие «вляпаться на ровном месте», оформились именно у Зощенко. Его герой постоянно попадает в смешные и грустные ситуации из-за своих оригинальных взглядов, необдуманности и чрезмерной суетливости как в рассказе «Агитатор», где послан-ный в село агитировать крестьян сделать взнос «на авиацию» человек в своем простодушии, наоборот, лишь дискредитирует эту хорошую идею. 
Перечислим рассказы Шукшина, где комедийный аспект иг-рает главенствующую роль, и среди них «Миль пардон мадам», «Ораторский прием», «Привет Сивому!», «Срезал», «Верую!», «Дебил», «Штрихи к портрету», «Чудик»…Остановимся по-дробнее на «Чудике», [Шукшин – Т3, с.469 ] где показана уди-вительная щепетильность человека, который даже потерянную у билетной кассы крупную купюру отказывается признавать за свою, чтоб не подумали пассажиры, что он обманщик и рвач. Хорошее ли это качество? Безусловно, вот эта стыдливость, эта гипертрофированная совестливость имеет место быть, когда и другие люди такие же, но что происходит в настоящее время! О какой щепетильности многих населяющих Россию наций может идти речь?! Большинство представителей некоторых народов быстро от нее избавились… В «Чудике» Шукшин попытался изобразить некоего положительного человека, вроде того, что изобразил в романе «Идиот» Достоевский, но известно, чем кончают такие люди - «идиот» снова стал идиотом, словно спрятавшись в свой идиотизм от мерзостей жестокого мира, вот и «чудик» у Шукшина возвращается из поездки к брату гони-мым его женой. Чтоб не быть окончательно обворованным хищными представителями рода человеческого, которые умело прячутся под доброго соседа, под романтическую барышню, Зощенко в своих многочисленных небольших рассказах гово-рит, что нет ничего страшного в том, что вы избавитесь от лож-ной скромности – зато не будет недоразумений и обид.
Шукшин не только продолжил темы обозначенные Зощенко, он взял у него во многом и стилевую манеру изложения: пусть не путает литературоведов то, что почти все свои рассказы Зо-щенко писал от первого лица, а у Шукшина таких рассказов не-много. Дело в том, что у Шукшина герой скрывается за автор-ской речью, за «третьим лицом», но сама-то речь, ее обороты, рубленные короткие фразы, инверсия, которая возможна лишь в устной речи, ведутся словно бы от первого лица. Именно это и дает возможность в небольшом объеме рассказать о многом - не нужны специальные литературные ухищрения для стыковки временных пластов и сцен.
Почти нет писателей, кто бы в то время писал в такой мане-ре, как Зощенко, а значит, он мог быть не только стилистиче-ским учителем Шукшина. В частности, рассказ Зощенко «Хоз-расчет», о неком бухгалтере, который приглашает к себе в дом гостей, а за обедом начинает с удивлением и сожалением рас-суждать, сколько стоит каждое блюдо, имеет явную перекличку с рассказами Шукшина, где его герои бухгалтера и кладовщики - в пример можно привести рассказ «Вянет, пропадает», где ге-рой тоже рассуждает об «умении жить». Ну а рассказ Зощенко «Честный гражданин», в котором некий товарищ пишет жалобу-письмо в милицию на своих соседей, и из этого письма стано-вится ясно, какой он паршивенький человек, напоминает мане-рой исполнения рассказ Шукшина «Раскас», где герой тоже  пишет письмо с жалобой на бросившую его жену в редакцию газеты, но читатель по содержанию письма сразу видит, что это человек некультурный и глуповатый. 
Да, в свое время Шукшина упрекали в фельетонности его рассказов [Коробов - 1985., с. 351 ], ну а уж Зощенко так жил с этим клеймом. Настало время пересмотреть это критическое заблуждение по той причине, что фельетон, как некий жанр французского короткого рассказа, приобрел оттенок чего-то легковесного, смешного. В этом плане, конечно же, постаралась советская пропаганда, которая в угоду коммунистическим чи-нушам, записала Зощенко не туда, куда положено. Чинушам не хотелось признавать, что человек сам по себе слаб, думает о хлебе насущном, о счастливой  семье, о детях, а значит, правда о нем - это есть лишь некая сатира отдельных недостатков, несвойственных замечательному советскому строю и его геро-ическим людям. Идеологи коммунизма себя обманывали и хо-тели, чтоб писатели обманывали читателей. Вот не построить раньше срока домну - это трагедия для трудового коллектива, она имеет право на существование и на целую трилогию тол-стенную! Или же бабушка оденет на внука пионера крестик - это же происки врагов! А вот трагедия маленького человека, от которого ушла жена из-за того, что ему негде жить, и он готов теперь повеситься – это, мол, чепуха и пустяки. А Зощенко пи-сал именно о таких трагедиях. Да, писал он с некоторой ирони-ей к герою и окружающему миру. И это правильно, ибо когда с иронией говоришь о себе и недостатках жесткого мира после-революционного, разрушенного гражданской войной, который тебе быстро не исправить, не желчью же исходить?! Наоборот, ирония это признак жизнестойкости человека. Как и ирония у Шукшина это признак жизнестойкости русского крестьянина…
***
Рассматривая прозу Шукшина в контексте русского рассказа как в нескончаемом литературном процессе, следует признать, что он был отнюдь не самым смелым писателем своего време-ни. В шестидесятые и семидесятые годы, да и до самой горба-чевской «перестройки», казалось, что он вполне критически настроен к советской действительности, но это потому, что многие замечательные произведения других писателей не пуб-ликовались. В этом плане можно упомянуть о Борисе Можаеве, чье творчество в полном объеме дошло до читателей лишь в годы «перестройки». Поговорим и о Владимире Тендрякове (1923-1984) - порядочном и честнейшем писателе. Он начал писать чуть раньше Шукшина, но расцвет его творчества при-шелся на одни годы с ним, и Тендрякова критики считают почти родоначальником «деревенской прозы»…Тендряков оставил богатое творческое наследие, но следует поговорить о тех его вещах, которые невозможно было напечатать по цензурным со-ображениям - в частности, о двух рассказах, написанных в 1969-71 годах, но опубликованных только в 1988 уже после смерти писателя. Это два рассказа-воспоминания о годах кол-лективизации и искоренения зажиточного крестьянства. В пер-вом рассказе «Пара гнедых» речь ведется от имени лирического героя, в прошлом мальчишки, который был свидетелем этих событий и являлся сыном одного из главных сельских партий-цев, - конечно, понять всей трагедии происходящего мальчишка не мог, но теперь-то он с высоты прожитых лет вполне адекват-но оценивает страшные события. Все происходит в сибирском селе, где по указке партии ведется переселение - самые бедные сельчане переезжают в просторные дома богатых, а те в их убо-гие домишки. Веселая и дикая картина получается: нищие кре-стьяне со своим скарбом и кучей детей, счастливые, вселяются в новое жилье. В частности, некто Акулька, лодырь и пьяница, но имеющий семерых детей, вселяется в самый богатый в селе дом. В этот момент к главному партийцу, который за всем этим наблюдает, подъезжает на груженой богатым добром телеге, в которую запряжены два мощных гнедых жеребца, богатей и трудяга, хозяин красивого дома. Происходит разговор о том, что богатей готов отдать этих лучших в селе лошадей любому бедному мужичку - и такой тут же находится… Конечно, ой как жалко ему отдавать коней, но ничего не поделаешь - иначе вы-шлют всю его семью куда-нибудь на рудники, а самого могут ликвидировать. Он человек умный и вскоре весь свой скарб сда-ет в районе в подарок сиротскому дому и получает от районно-го начальства бумагу, что он теперь «пролетарий». А Акулька на следующий же день продает железо на крыше богатого дома соседу крестьянину за четверть самогона - и тот железо сдира-ет. Так как после дождей дом начинает проливать, то Акулька вместе со всей семьей опять перебирается жить в свою избенку размером с баню… Словом, страшная трагедия безалаберности и тупости новоявленной советской власти и разрушения России, уничтожения самых работящих людей и стимулов к труду.
Ну, а следующий рассказ «Хлеб для собаки» [Тендряков – 1990., с. 48] еще страшнее: он уже показывает опять же глазами мальчишки последствия раскулачивания и коллективизации - речь идет о тридцать третьем голодном годе в сибирском ма-леньком городке, где скопились сосланные из центральной Рос-сии и Украины сотни людей - голодных и больных их ссажива-ют с поезда, и они живут под открытым небом в небольшом, отгороженным забором сквере, рядом с железнодорожной стан-цией. Часто мальчишки в щели наблюдают за ними, опухшими от голода, синими, с черными пустыми ртами, полнейшими до-ходягами «шкелетинами», как те грызут землю, кору, траву, и как тихо, а порой и пытаясь что-то крикнуть напоследок с тос-кой и ужасом, умирают, и конюх их трупы каждый день увозит куда-то. А тем временем жизнь в городке идет своим чередом. И наш юный герой, у которого папа небольшой партийный чи-новник, живет очень даже сносно, ибо семья получает специ-альный продуктовый паек. Когда он приносит в школу в карма-нах хлеб с повидлом, то голодные одноклассники смотрят с за-вистью - и он перестает приносить. Однажды он пожалел рас-пухшего от голода украинца - и стал давать ему то, что дома не доел. Теперь ему стыдно стало есть, ибо он знает, что в это время умирают от голода люди: он подсчитал, что если не съест ничего за день, то тем спасет аж пятерых человек от смерти! Как-то он увидел голодную плешивую собаку со стран-ными пустыми глазами и стал ей давать хлеб - несмотря на то, что она хлеб съедала, к мальчику не подходила: боялась, как понял, что он ее убьет, чтоб съесть, как это делают голодные раскулаченные люди… Вынужденный каждый день ходить ми-мо сквера на работу и видеть в нем умирающих людей началь-ник станции застрелился.
Так вот есть ли что-нибудь подобное в творчестве у Шук-шина, хотя должно быть, ибо у самого Шукшина отец был ре-прессирован и расстрелян в возрасте всего лишь 21 год? Неужели у Шукшина не болела эта рана, не саднила? Наверняка очень болела, и он бы об этом написал, если бы оставил кине-матограф, как хотел сделать, и занялся только литературой. Ли-тератор может писать «в стол», а режиссеру для съемок филь-мов нужны огромные государственные деньги, и Шукшин по-нимал, что если напишет нечто подобное, то не получит ни де-нег, ни ролей. И все-таки у него есть несколько рассказов, где он касается этой темы, и в одном из них рассказывается, как в больнице умирает бывший ярый партиец, который активно рас-кулачивал и ссылал на гиблые места семьи своих сельчан. Вот лежит он в кровати и видит, что в раскрытом окне изредка по-является голова сельчанина, семью которого когда-то раскула-чили. Сельчанин с любопытством и без злобы посматривает на умирающего и постоянно спрашивает, как у того самочув-ствие…Умирающий удивляется такому странному интересу, и сельчанин ему заявляет: мол, сказано, что грешники, совер-шившие подлые дела, в конце будут сильно страдать и мучить-ся, вот я и хочу посмотреть, как ты будешь страдать. И так не-сколько раз заглядывал. Прогонит его умирающий - а тот через некоторое время снова заявится. Пообедать сходит - а потом опять около окон больницы похаживает. Умер все-таки наш больной. Вроде и не страдал перед смертью, да и особо не рас-каивался, однако никому не хотелось бы оказаться на его месте: быть некогда важным и всесильным, а в конце жизни стать вро-де подопытного таракана, за которым наблюдают, когда ножка-ми перестанет дрыгать. Это очень тонкий рассказ о смысле жизни, о выборе между злом и добром.   
***
Заново перечитав Горького уже без идеологических и соци-алистических шор, навязываемых в советское время учителями при изучения его в школе, можно заметить близкое духовное родство с ним Василия Шукшина, но не потому, что Шукшин назвал свой роман «Я пришел дать вам  вволю» и написал о том, что перекликается с бунтарской тематикой Горького, например, в монологе «Василий Буслаев» из неоконченной пье-сы, а именно в малой прозе.
Если Чехов, как общеизвестно,  досадовал в своем творче-стве и страдал, что российский человек в какой-то степени раб - раб своей косности, необузданных страстей, раб перед чинов-ником, и, как ни старался, все-таки не мог показать ему пер-спективу, мечтая, что это произойдет, может быть, только лет через 200 (еще лет сто осталось потерпеть?), то Горький объ-явил человека гордым, свободолюбивым, духовно красивым. Все знают «Песню о соколе» и «Песню о Буревестнике», где «гордо  реет  Буревестник,  черной  молнии подобен». Действи-тельно, после таких слов сердце почти каждого человека наполнялось силой, смелостью, словно свежий морской воздух наполнял грудь и пьянил свободой, а перед глазами открывался огромный морской простор. Ну  а  его рассказ «Макар Чудра» [Горький – 1983., с. 93 ] про старого цыгана, который рассказы-вает истории любви о свободолюбивых Левко и Радде, пафос-ное эссе «Человек» - не стоит много перечислять, так как Горь-кого пока еще все знают…Впрочем, Горького в начале девяно-стых годов постарались забыть и множество грязи было на него вылито новоиспеченными либералами и демократами (самозва-ными) - казалось бы, чего либералам-то на  него ополчаться - ведь они же приверженцы свободы! А потому накинулись, что он певец свободы для всех и, в том числе, для простого челове-ка, для крестьянина и рабочего, а нашим либералам свободы хочется только для себя любимых. И если Горький выступал с христианских позиций о том, что своей свободой ты не должен наносить вред другим людям, то у  наших либералов этого за-прета нет - а есть свобода грабить людей и страну, жить за счет других…
Итак, можно констатировать, что Горький особенно в своем срединном творчестве воспел, конечно же, не общественную бурю, которая скоро грянет, (это ему во многом приписали со-ветские вожди и критики), а пусть и кратковременный ренессанс российского городского человека - трудящегося, инженера, ин-теллигента. Конечно, в воздухе носилось это предчувствие бури - быстрое развитие в стране и в мире промышленности и науки требовало нового человека - деятельного, сильного, образован-ного, гордого, способного пробивать новые идеи через бюро-кратические препоны и трусость знатного чиновничества, кото-рое еще цеплялось за свои аристократические корни. И такой человек появился - именно он потом, несмотря на репрессии в свой адрес (партийные вожди его боялись), создаст атомную бомбу и запустит человека в космос. Так вот Шукшин это, ко-нечно же, в определенной степени «духовный внук» Горького и он тоже воспел кратковременный ренессанс - но только не го-родского человека, а российского мужика, крестьянина. В дан-ной работе, подробно изучив творчество в малой прозе совре-менников Шукшина, выясняем, что нет ни одного, кто бы сумел сделать это так весело и красиво - одни (как Нагибин и Юрий Казаков) ударились в камерность и самокопание, стремились уйти в природу, другие как Воронов - посылали своих героев за романтикой в тайгу в геологоразведку, третьи - отправляли на комсомольские стройки. Но настоящий ренессанс - это ведь не только активное перемещение в пространстве и не постройка БАМа - это духовное возрождение. Именно после жесточайше-го раскулачивания, кровопролитной войны с фашистами по настоящему только и начинает российский крестьянин рас-прямлять спину, осознает себя как личность - его душа напол-нилась самоуважением, он перестает чувствовать себя тягловой скотиной, о чем и рассказал Шукшин. Однако следует проана-лизировать здесь почти не цитируемый критикой небольшой рассказ «Мужик Дерябин». Сам герой рассказа, скажем так, неоднозначный, не откровенно автору симпатичный, но он же про него написал отнюдь не зря…[Шукшин – Т4, с.474 ]
Речь идет о неком работящем сельском мужике, который и дом крепкий кирпичный поставил, и крышей его железной (в то время это было редко в селе) покрыл, и детей в город отправил учиться в институты - словом, человек явно положительный, рассудительный. Не ворует, не пьет, справный, одним словом, мужик. И вот приходит ему в голову мысль назвать своим име-нем небольшой, в восемь домов, переулок, в котором живет - название у переулка малозначительное, непонятное - Николаш-кин, так его назвали по имени попа, которого давно репрессиро-вали. Но предложить напрямую в инстанции властные о пере-именовании собственным именем переулка, конечно же, не-скромно и поэтому он организует «письма от общественности», от жителей переулка и от пионеров, которые пишет сам и от-правляет по почте. Вскоре приезжает председатель сельсовета на мотоцикле и начинает рассуждать, как назвать переулок -  в результате он должен будет называться «Кривой». И несмотря на то, что переулку не досталось название «Дерябинский», ва-жен сам факт - а он в том, что обычный мужик захотел как-то обозначить себя, увековечить. Да какой советский крестьянин ранее мог мечтать об этом? Ведь он же был унижен, мал - и вот вдруг наполнился чувством достоинства! Да, в какой-то степени Шукшин иронизирует над героем рассказа, хотя в этом желании мужика нет ничего предосудительного. Да уж лучше называть наши города и улицы именами крепких российских мужиков, которые отстроили за много веков страну, чем именами крова-вых убийц типа Свердлова и Урицкого.
Оба писателя серьезно прошлись по мещанам: Горький в пьесе «Мещане» и в романе «Жизнь Клима Самгина» - у Горь-кого они живут как глупый пингвин, что «прячет тело жирное в утесах». Но если у Горького мещане это средний городской класс и мелкое чиновничество, предпочитающие уют и спокой-ствие, то у Шукшина - это в основном мелкие по своему духов-ному развитию городские жители: вроде героинь (жены героя и тещи) в рассказе «Жена мужа в Париж провожала», торговые работники, бухгалтера, кладовщики. Если Горький упрекает мещан в том, что они не участвуют в социальных преобразова-ниях, то Шукшин обвиняет в мелком накопительстве и хитро-сти.
Горький, как человек общественный, никогда не замыкался в «башне из слоновой кости», чтоб посиживать в тишине и тво-рить (даже живя на острове Капри, постоянно принимал множе-ство гостей и имел огромную переписку с писателями разных стран), таковы и его герои - это люди в основном тянущиеся к другому человеку, коллективисты, несмотря на то, что порой бродяги и босяки. Таков главный положительный герой и у Шукшина - он не замыкается в тесном мирке, он постоянно на людях, ему хочется пойти к ним как в рассказе «Верую» Мак-симу, поделиться своей идеей о создании «вечного двигателя» как Моне в рассказе «Упорный».
Несмотря на то, что Лев Толстой говорил по своей ментор-ской привычке, которая к старости стала вопиюще безапелля-ционной, Чехову, что Горький злой человек, на самом деле - это, конечно же, не так, о чем говорит благотворительная дея-тельность Горького и то, что он отдавал часть гонораров от по-ставленных на Западе пьес большевикам, и то что в конце жиз-ни усыновил аж почти два десятка человек - детей погибших революционеров… Но прежде всего доброта к человеку видна в его творчестве - возьмем рассказ «Страсти-мордасти» [Горький – 1983, с. 124] о проститутке с самого низа жизни и ее безногом сынишке. Она пьет и зарабатывает тем, что обслуживает своим грязным телом с изуродованным сифилисом лицом лавочников, дворников, людей самых бедных. Ее соблазнил в пятнадцать лет какой-то старик, у которого она работала горничной, а теперь она живет в вонючем сыром полуподвале и единственное что, по ее признанию, женщину держит на земле - это беспомощный сынишка, у которого парализованные с детства и похожие на кочерыжки ножки; он целыми днями сидит в ящике укутанный тряпьем и от одиночества разговаривает с тараканами, мухами и пауками, которые живут у него в маленьких коробочках. О, с каким состраданием пишет об этой семье Горький, как пытается сделать хоть что-то доброе лирический герой рассказа этой се-мье - сам бедный человек! Этот рассказ перекликается с расска-зом Шукшина «Боря», где совсем иной сюжет, но так же есть некий убогий человек со слабым умом - и близость эта, конечно же, в точной жалостливой интонации к своим героям…   
Литературоведы-философы прекрасно понимают, что у большого художника судьба и творчество почти неотделимы, вот и Шукшин, как и Горький, вышел из самой гущи народа, пробился как некий родник из горы народной жизни, который должен был донести и вострубить о свободном человеке. Шук-шин, как и Горький, постигал «свои университеты», заканчивая после армии заочно школу «десятилетку», пробуя себя в раз-ных профессиях. Нужны были азарт, уверенность, чтоб осме-литься поехать не просто в областной город из алтайской глу-бинки, а в Москву. Да, Горький прожил больше и достиг гораз-до большего признания и влияние на умы людей во всем мире, чем Шукшин, но Шукшин будет стоять все равно рядом с ним в истории русской литературы, ибо оба питались соками народ-ной жизни, оба стремились облагородить простого человека, оба любили его и понимали за что.         
***
Ясно, что Шукшин не испытывал недостатка в темах - об этом говорит и разнообразие типов и персонажей его прозы, и широта охвата жизни от простого колхозника до профессора. Однако, были темы, которые его сильно тревожили, саднили в душе беспрерывно, и тогда он к ним возвращался - бил так ска-зать, дуплетом! Рассмотрим два его рассказа «Ванька Тепля-шин» [Шукшин – Т4, с.324 ] и «Кляуза», где обнаружится пора-зительное сходство. Написаны рассказы в разное время - снача-ла «Ванька Тепляшкин», где речь идет еще о молодом человеке, у которого обнаружилась язва желудка и которого из районной больницы отправили в областную лечиться. Проведать его при-езжает из села мать - он увидел ее в окно и кинулся к ней: со-скучился, поговорить хочет. И в этот момент «красноглазый» вахтер не дает им встречаться - ни в больницу мать нашего ге-роя не впускает (якобы не приемный день), ни Ваньку на улицу в сквер не выпускает, где бы тот мог с матерью побеседовать. Мать унижается перед вахтером, умоляет пустить, но тот ни в какую. Проигнорировав запрет вахтера, Ванька выходит во двор больницы, а когда вахтер грубо пытается его остановить за во-ротник, то резко отпихивает его. Вахтер, видя, что одному не справится, зовет на помощь персонал больницы, крепкого му-жика кладовщика, но и им вдвоем Ванька не дается - удачно от-бивается! Наконец прибегает лечащий врач и уводит Ваньку на беседу в кабинет, где больной ему решительно заявляет, что сейчас же уезжает домой. Врач его уговаривает, считая, что ле-чение надо продолжать обязательно, но уговоры бесполезны. Кладовщик, выдавая Ваньке его одежду, участливо на прощание говорит: мол, дал бы вахтеру полтинник - и все проблемы бы решил…
Уже в конце жизни писатель вновь возвращается к этой теме в знаменитом, якобы прочитанным даже генсеком Брежневым, рассказе «Кляуза», в котором к лечащемуся в больнице Шук-шину приходят жена с дочками, а вахтерша их не впускает. Но если Ванька Тепляшин мог с вахтером подраться в таком слу-чае, то не будет же Шукшин (уже человек очень известный) драться, тем более с женщиной. Но ситуация еще более усугуб-ляется, когда вечером она не пропускает к Шукшину известного писателя с другом, хотя у тех есть пропуск. Тут-то Шукшин окончательно взбрыкивает и убегает в пижаме и в тапочках из больницы совсем, больным, в мороз, что могло привести к обострению его болезни и смерти.
Словом, удивительные параллели! В обоих случаях фигури-руют даже «полтинники», которые якобы надо дать вахтеру, чтоб он смилостивился. Видимо, очень уж саднила Шукшина боль от того, что его могут унизить наглые людишки, тем более при близких людях. Шукшин не терпел вот этой мелочности людей, которые могут топтать твою гордость, считая, что ты от них зависим, что ты почти в тюрьме. Поэтому Шукшин вслед за Горьким мог сказать:  «Человек - это звучит гордо!»   
Опять же «дуплетом» звучат рассказы «Артист Федор Грай» [Шукшин – Т3, с.226 ] и «Крыша над головой», где исследуется важная тема для Шукшина - о правде в искусстве. Особенно она ему близка в данном случае потому, что речь идет о сельской жизни, которую пытаются изобразить в своих пьесах глупова-тые режиссеры самодеятельных театров. Шукшина возмущает упрощенный подход к сельскому человеку, к сельской жизни, как глуповато-грубоватой и фальшиво-народной. В первом рас-сказе кузнец Федор решительно заявляет, что не будет играть эту ложь, потому как сельский человек вполне современный и неглупый. А во втором рассказе у критически настроенного ар-тиста Володьки возникает вопрос к только что прочитанной вслух перед труппой пьесе - в ней, вернувшийся со службы солдат, строит дом, а потом, постыдившись, что дом слишком большой получился, отдает его в колхоз под ясли. Тут-то Во-лодька задает простой вопрос: «А где он жить будет со своей молодой женой?» О, как на него обижается самодеятельный ре-жиссер, даже хочет поставить вопрос о его исключении из труппы! А все потому, что Володька выступает против «линии партии», против лозунга: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое…», выступает за частнособственнические якобы инстинк-ты.
И это упрощенное представление о селе не только эстетиче-ский просчет. Советским коммунистическим вождям уж очень был нужен простоватый русский мужик, который будет играть на балалайке в выходной день, вкалывать как вол в будни и ни о чем власть не попросит - управлять таким народом спокойно и легко, вроде баранами в стаде! Шукшин, конечно же, видел подоплеку подобного «народного искусства» и выступал за до-стоинство сельского человека. 
***
Как говорили древние мудрецы «Все познается в сравне-нии». Чтоб высветить, укрупнить и лучше понять художествен-ное своеобразие Шукшина, хочется сравнить его творчество с творчеством Юрия Казакова – еще одного замечательного рас-сказчика, который творил и имел славу в одно время с Шукши-ным. Литературоведы отмечали, что Казаков работал в тради-циях русского классика Ивана Бунина, и, в самом деле, у Каза-кова удивительное понимание природы, ее красок, ее запахов, хотя все-таки человеческая личность у Бунина имеет в обрам-лении природы гораздо большее место, чем у Казакова, у кото-рого она как бы растворяется в лесу, в поле, в море и начинает выглядеть вроде некой сомнамбулы, которая медленно, в ка-ком-то наитии движется в могучей природной среде. Праздник жизни, который всегда страстно искал Шукшин, для Казакова заключается в интуитивном слиянии с природой, слиянии еди-ноличном, камерном, где с тобой лишь ружье, рыболовные сна-сти; и редко когда наступает единение человеческих душ. Вот и получается, что в отличие от Казакова, который был человеком внутренне одиноким, плохо контактирующим с людьми (эту его черту отмечали все современники), Шукшин удивительно соци-ален, общителен. Если Казаков, как правило, принимает мир таким, каков он есть, то Шукшин, как мы уже отметили, посто-янно хочет его изменить в лучшую сторону – заставить людей быть более чуткими, добрыми, найти гармонию в семье, в об-ществе, прижать нахалов, кладовщиков-ворюг и даже власть он хочет заставить служить народу. Да, в то время было невоз-можно коснуться критически верхушки коммунистической пар-тии, заставить ее хотя бы уважать свой народ и поэтому Шук-шин это делает лишь намеком в рассказе «Чужие» [Шукшин – Т4, с.526 ], где берет в пример российское прошлое: человека-солдата, который воевал в Японскую войну на корабле, попал в плен, и дяди царя Николая Второго, важного князя, который ру-ководил военным ведомством, но вместо того, чтобы заботить-ся об армии, о ее оснащении, тратил казенные деньги в роскош-ных салонах Италии и Франции на многочисленных любовниц. Но, как отмечают все критики, наиболее сильна в политическом плане у Шукшина повесть-сказка «Ванька, смотри!», которая была опубликована после смерти автора в журнале «Наш Со-временник» под названием «До третьих петухов», в которой он оставил закамуфлированное в иносказательном жанре свое по-нимание взаимоотношений народа и власти, где в образе трех-голового Змея Горыныча можно легко представить или Маркса, Энгельса, Ленина или (кто как хочет) Маркса, Ленина, Сталина, кои пытаются своей идеологией и поступками изничтожить рус-ский народ, считают его дураком, которого надо заставить жить якобы более правильной жизнью. В этой сказке можно найти еще немало сравнений, и наверняка многие литературоведы это сделали, но главное не надо забывать наказ Шукшина «Ванька, смотри!», чтоб народ не обманула очередная власть своими обещаниями.    
Да, у Шукшина почти нет описаний природы (может, в трех-четырех рассказах), как это постоянно встречается у Казакова, зато огромное внимание он уделяет внутреннему миру челове-ка, и поэтому личность у Шукшина становится центром вселен-ной, как это происходит, в том числе, и с упомянутым не раз Алешей Бесконвойным, с изобретателем «вечного двигателя» Моней и многими другими его героями. Поэтому-то Шукшин гораздо более оптимистичен, чем Казаков, ибо верит в возмож-ности даже «маленького человека» выскочить из мелочности и суеты, сотворить себя и мир вокруг!
Конечно, Казаков оставил заметный след в литературе, ибо, как уже давно отмечено, что писатель – это все-таки во многом продукт среды: так вот творчество Казакова – это своеобразная отрыжка человека, который уже «наелся» всего городского и, будучи сыном рабочего, который когда-то приехал из села в город, в какой-то степени отразил желание человека уйти об-ратно в природу. У Шукшина, наоборот, – стремление, пусть порой и неуклюжее, деревенского человека прижиться в ком-фортном городе, который его не очень-то и принимает! Это яр-ко показано в рассказе «Жена мужа в Париж провожала…», где молодой парень, познакомившись через армейского друга с его миленькой сестрой москвичкой, приезжает к ней и женится. Но семейная жизнь не заладилась, ибо у него с городской женой и ее матерью большие (его душа рвется на улицу, к общению, где он до ночи играет на гармошке, а жена замкнутая, жадная до денег мещанка) и принципиальные разногласия, которые в ре-зультате приводят парня в самоубийству – он открывает газо-вые конфорки и умирает.   
***
Важно сравнить творческие пути Шукшина и Солженицына, который начинал как рассказчик почти одновременно с Шук-шиным. Самые известные рассказы Солженицына это, конечно же, «Один день Ивана Денисовича», который при первой публи-кации в журнале «Новый мир» был назван повестью из-за своей величины, но в последних изданиях назван рассказом и пра-вильно (ибо речь там идет все-таки об одном герое, да и описы-ваемый временной отрезок занимает всего один день), и «Мат-ренин двор» [Солженицын – 2004, с.117 ]. Солженицына крити-ки однозначно записали в главные советские бунтари, но кто более бунтарь: он или Шукшин? Скорее, именно Шукшин, ибо, несмотря на то, что у Шукшина был репрессирован отец, и, ве-роятно, тоже остался страх пред властью, тем не менее, герои Шукшина уже более раскованные. Да, Шукшин не ставит их в столь сложное и безвыходное положение, в каком находится Иван Денисович в лагере, но есть и у Шукшина очень сложные ситуации: хотя бы та, где Алеша Бесконвойный противостоит со своим банным днем власти в лице закона и председателя.
Обоих этих писателей можно отнести к «шестидесятникам», к тому времени, когда случилась «хрущевская оттепель», но в бунте «маленького человека» за свою внутреннюю свободу Шукшин (может потому, что был моложе) пошел дальше, хотя как человек Солженицын оказался большим бунтарем, что и заставило его уехать за границу, ругать компартию и на долгие годы стать диссидентом - поэтому его борьба за свободу лич-ности окрашена в политические тона и является борьбой с внешними обстоятельствами, целенаправленной, очень рацио-нальной. Такое впечатление, что, загнанный судьбой в жесткие рамки умный человек, затаился и терпеливо готовит себя к важ-ному сражению.
Рассматривая пристально рассказы Солженицына, можно заметить, что почти все его герои борются с внешним, полити-чески жестоким миром, противостоят обстоятельствам жизни, и на этом, в общем-то, строится всегда основной конфликт. В том же «Иван Денисовиче» герой противостоит жестокому миру лагеря, где может выжить только умеющий склонить голову (увы, таков закон джунглей – не высовываться). Он давно уж смирился с обстоятельствами, и у него даже мысли нет взбун-товаться, пусть даже только внутренне. То же самое мы видим и в рассказе «Матренин двор», (из которого, по выражению со-ветской критики, якобы и вышла вся «деревенская» проза) где и сам герой, освободившийся из мест заключения учитель, опи-сываемый от первого лица, и старуха Матрена, у которой он остановился квартировать, борются с трудными обстоятель-ствами жизни: Гражданская и Отечественные войны, голод, ре-прессии… Старуха Матрена, в лице которой мы, конечно, об-разно можем представить почти всю огромную Россию, терпе-ливо перенесла все тяготы страшной жизни при сталинском ре-жиме, погибнув в конце под поездом.
Так и в других рассказах, может быть, не умея на столь не-большой площади показать диалектику души героя, о которой в свое время говорил Лев Толстой и которой пытался следовать в своем творчестве, герой Солженицына каким входит в начале рассказа (в моральном смысле), таким и выходит в конце… Ве-роятно, в этом сыграл негативную роль сам характер Солжени-цына, который всегда слыл человеком твердых жизненных установок. Поэтому и его герои не меняют в повествовании своих убеждений, нет у них большой внутренней борьбы «быть или не быть», так поступить или не так, как отнестись к тому или иному явлению.
У Шукшина это «быть или не быть» составляет основную ткань повествования: борьба происходит не столько внешняя (с обстоятельствами жизни), сколько внутренняя – и именно эти-то рассказы и наиболее пронзают душу читателя, ибо и он - чи-татель - тоже мучается теми же сомнениями и вопросами и то-же ищет правильный выход. Возьмем рассказ «Думы» про иг-рающего для девушек по ночам на гармошке парня Кольку Ма-лашкина, который своей игрой до утра не дает спать старому председателю колхоза. Председатель в процессе рассказа от полного неприятия хулигана-гармониста приходит к полному его принятию, вспомнив свою молодость и всю свою жизнь. То есть произошел при абсолютно не изменившихся условиях (старик лежит на кровати с женой) полный душевный перево-рот. Переворот этот происходит и в рассказе «Горе», где маль-чишка, восторгающийся прекрасной лунной ночью, находящий-ся в каком-то волшебном, восторженном состоянии, вдруг ви-дит старика, у которого недавно умерла жена, и который разго-варивает с ней, словно с живой… В конце рассказа этот маль-чишка, послушав беседу своего деда с этим стариком, уже дру-гими глазами смотрит на лунную удивительную ночь, понимая, что есть жестокий мир человеческих отношений, боли и горя, и никакое небесное великолепие его не исправит.          
Когда читаешь Солженицына, то отчетливо видишь, в какое время происходит то или иное событие, он даже специально расставляет исторические вехи и поступает часто именно как историк – в общем-то, эта его историчность признается всеми критиками. Может, это иногда и хорошо, ибо мы знаем, что сам Лев Толстой очень историчен, как историчен и Михаил Шоло-хов, у которых в авторской речи много фактов своего времени, а также и много таких деталей (одежда, работа, образ мыслей - присущих только данному периоду), которые помогают делать точный слепок своего времени. Шукшин в этом плане больше вне времени и не только потому, что у него не так много дета-лей (как, впрочем, и у Чехова), а потому, что он смотрит на своего героя не снаружи, не в обрамлении тех или иных исто-рических событий, а изнутри, где человек в своих чувствах, же-ланиях, страстях, в какую бы эпоху ни жил, остается одинаков на протяжении многих веков. Да, по отдельным словам и диа-лектам, которые присущи только тому времени, по отсутствию атрибутов вроде сотовых телефонов и компьютеров, по маркам машин, по деньгам, где советский рубль еще имеет большую ценность, мы можем понять, что дело происходит в советский период, но все детали столь незначительны, что мы их легко пропускаем мимо сознания и видим главное. Поэтому, как и Че-хов, хотя после его смерти уже прошло более века, так и Шук-шин в отличие от писателей, у которых много историзма, будет востребован читателями всегда.
Читая Солженицына, легко веришь, что все это происходило непосредственно с автором, а он взял и записал, несколько за-путав следы – а все потому, что он смотрит на мир часто взгля-дом документалиста, который отличается, как известно, боль-шой «описываемостью» увиденного фактического материала. Конечно, в романах, при обилии героев и ситуаций Солженицын включает авторскую фантазию, моделирует поступки и ситуа-ции, но в рассказах при обилии самим увиденного и пережитого он просто втискивает его в рамки короткого жанра. И искушен-ный читатель может легко увидеть все уловки искусного писа-теля по закамуфлированию конкретного события. Итак, хорошо это или плохо? С одной стороны, конечно же, хорошо и поэто-му «Архипелаг Гулаг» Солженицына, сотканный из правдивых, очень жестких рассказов о лагерной жизни конкретных людей, так поражает читателя, находит в душах большой отклик. Но когда вдруг внешняя ситуация теряет большой драматизм и напряжение, то документальность в прозе делает ее скучной и вялотекущей и, что хуже всего, тенденциозной – читатель ви-дит, как писатель начинает грубо учить его жить или жестко ставить на свою точку зрения. Например, в рассказе «Правая кисть» [Солженицын – 2004, с.152 ] описывается старость больного, мелкого большевицкого начальника, который и в гражданскую войну и, может быть, после много порубал голов своей шашкой не только белогвардейцам, но и просто добрым людям, не согласным с большевицким режимом, и теперь, когда ему жить-то осталось очень мало, его всюду третируют, в том числе и в больнице. Через ткань прозы, в словах и интонациях видно, насколько неприятен этот тип Солженицыну, насколько он его ненавидит, и даже писать-то ему про него не хочется, а он чуть ли не насильно себя заставляет и поэтому ненавидит героя еще больше. Чувствуется постоянная, словно пульс, мысль автора: «Поделом тебе за грехи твои, сволочь!» Может, читатель и согласен с этой мыслью, но все равно у него остает-ся после прочтения рассказа какой-то нехороший привкус нена-висти, обиды. У Шукшина такого не происходит, (хотя очень многие рассказы его тоже автобиографичные), из-за того, что отсутствует документальность. Его герои вырастают естествен-ным путем, их характеры живы, и правда каждого имеет право быть высказанной…      
Наконец, Солженицын ярко социальный писатель, у которо-го четко прослеживается конфликт между людьми по их поло-жению в обществе, по занимаемой должности – все это прояв-ляется и в разнице материального положения тех или иных ге-роев, и в разных, естественно, амбициях, чего у Шукшина весь-ма мало, ибо те чувства, которые испытают его герои, может испытывать как простолюдин, так и академик: например, все испытывают тоску, как в рассказе «Верую!», все хотят жить как-то ярко, как, например, в рассказе «Микроскоп», все стареют и все ностальгируют по ушедшим дням, которые не вернуть, как, например, в рассказе «Осень».
***
Когда читаешь Шукшина, то никогда не возникает ощуще-ния, что читаешь о чем-то мелком, хотя он и пишет (если не брать в расчет роман о Степане Разине «Я пришел дать вам во-лю») о простом колхознике, шофере и так далее — словом, са-мых обычных людях. Под его пером, под его пристальным взглядом любой герой становится выпуклым, крупным – его можно жалеть, им можно восхищаться, его можно любить или не любить, но его нельзя игнорировать, посмотреть на него как на букашку. Думаю, это происходит от уважения к человеку, от умения «влезть в шкуру» своего героя и, наконец, от страсти самого автора – от этих трех составляющих и происходит укрупнение героя. Именно этих составляющих и не хватает многим авторам, чтобы встать на уровень Шукшина и получить такую же читательскую любовь.
Возьмем опять творчество Юрия Казакова, у которого тоже есть любовь к человеку (пусть порой и к самому себе, скрывае-мому под чужим именем), есть у него и умение понять героя, вот только, к сожалению, нет авторской страсти, могучих жела-ний, какие толкали Шукшина на пути к успеху и славе, к жела-нию реализоваться, ибо недаром же Шукшин, как уже упомина-лось, сравнивал свою жизнь с жестоким боем боксера на ринге, недаром говорил о том, что «схватит славу за хвост» - эти стра-сти самого автора и придают мощь и азарт героям. 
Интересно в этом плане рассмотреть творчество Юрия Нагибина – одного из ярких рассказчиков второй половины два-дцатого века. Человек побывавший на войне, проживший насы-щенную жизнь, казалось, должен писать очень драматичные вещи с сильными героями, но, увы, герои выглядят мелкими по сравнению с героями Шукшина, а все потому, что, несмотря на психологизм (порой излишний), Нагибин не имеет двух состав-ляющих: не очень-то любит людей и сам не является масштаб-ной личностью. А ведь он понимал, что любить людей, чтоб стать большим писателем, необходимо, и поэтому в очерке об успешном американском писателе Артуре Хейли приводит сло-ва Анатоля Франса, который говорит корреспонденту, что именно любовь к людям является главнейшим качеством любо-го великого писателя… Опытному литератору видно, какие по-туги делает Нагибин в своих произведениях, чтоб показать, как он любит людей.  Да вот беда в том, что не показывать надо, а именно любить, что у него не получается, и поэтому его весьма блистательная по стилю и психологизму проза кажется холод-ной – такое впечатление, что, несмотря на обилие красок и за-пахов, находишься в некоем царстве изо льда: все красиво, все переливается, но зябко как-то. Ну а насчет потуг… Вот, напри-мер, в рассказе «Дорожное происшествие» [Нагибин – Т3, с. 89 ] две семейные пары, возвращаясь из путешествия, сбивают на своем автомобиле старика на мопеде, который вроде очухался, но вскоре после этого все-таки умер. Нагибин, понимая, что жалко старика читателю станет только тогда, когда тот узнает про жизнь старика, про его планы, про его незлобивый харак-тер, начинает писать про старика целую главу на шести страни-цах… Потом показывает, как мучается одна из героинь ехавших в машине, что не отвезла раненого старика в больницу, как она раскаивается и едет в ту самую деревню, где он жил, и выясня-ет, что старик все-таки умер. И тут она впадет в истерику!
Все вроде сделано по литературным правилам, а старика все равно не жалко. А потому, что видна схема, виден рассудок и не заметно искренней боли, какая есть у Шукшина в рассказах о стариках, например в том же рассказе «Охота жить» или «Как умирал старик».
Хотя нельзя сказать, что рассказ Нагибина не удался. В нем неплохо показаны холодная расчетливость, прагматизм город-ских интеллигентов, эгоистичных по своей сути, привыкших к удовольствиям, к какому-то животному наслаждению своей спортивностью и наготой (Кирилл с Жанной купаются на остро-ве голышом), мелким интрижкам и романам (Кирилл и Игорь постоянно и в открытую изменяют своим женам). А в противо-вес показана тяжелая, чувственная (пусть порой и с пьянками), но гораздо более нравственная жизнь сельчан.
Осознавая, как человек умный, что ему выше головы не прыгнуть, что не умеет он любить простого человека и не по-лучит должный отклик в душе читателя, Нагибин частенько от-ходит от изображения «мелких героев» и выбирает в герои ис-торические личности, которые сами по себе являются крупными как, например, личность великого поэта Гете в рассказе «О ты, последняя любовь!»; дает историю о знаменитом индийском актере Радж Капуре в рассказе «Огнепоклонцы». Несколько рассказов о крупных личностях есть в цикле «Итальянский дневник». Эта тенденция проявилось и в литературных портре-тах об уже упомянутом Артуре Хейли, японском режиссере Акиро Куросава.…
Не получилось у Нагибина писать, укрупняя личность героя, еще и потому, что по характеру он оказался наблюдателем – человеком, рассматривающим жизнь со стороны и лишь ре-флектирующим на нее, в отличие от деятельного Шукшина. Нагибин много размышляет над жизнью, много анализирует, но сам-то не активно живет!!! 
Взять, к примеру, творчество еще одного плодовитого рас-сказчика второй половины двадцатого века – Сергея Воронина, который, казалось бы, в отличие от прожившего большую часть жизни в Переделкинской даче Нагибина, помотался по стране, изведал массу специальностей и профессий, общался с геоло-гами и полярниками, а значит, у него не должно быть недостат-ка в крупных героях. Но и у него настоящего героя не рождает-ся: нет глубокого проникновения в психологию и нет масштаба личности самого автора. Но нет и еще одного главного качества искусства: показывать жизнь так ярко, так азартно, что читате-лю захотелось бы именно так наполнено жить – и не обязатель-но эта наполненность должна быть чисто внешней, красочной, составленной из путешествий по экзотическим местам, главное – внутренняя наполненность духовного мира. А у пунктирной прозы Воронина, написанной, как выразился один критик, «язы-ком морзянки», нет возможности заглянуть во внутренний мир героев и персонажей, они у него получаются, несмотря на все-возможные внешние катаклизмы, происходящие с ними, плос-кими, похожими на тени. Хотя нельзя сказать, что он не любит своих героев (или вообще людей), но эта любовь особая: он непосредственно очень хорошо знает своих героев (под некото-рыми скрывается явно сам) и поэтому возникает ощущение, что пишет не рассказы про отдельных личностей, а повесть об од-ном и том же приятном ему и, в общем-то, симпатичном чело-веке, где иногда меняет имена персонажа. Это сильно обедняет прозу отсутствием разнообразных, порой противоречивых че-ловеческих характеров, как обедняло и прозу Юрия Казакова, тоже писавшего как бы одну длинную повесть о неком усред-ненном охотнике и рыбаке. Создается впечатление, что чита-тель глядит глазами писателя на площадь, пусть и многолюд-ную, но на которой находятся люди в униформе…
Несмотря на то, что Нагибин и Казаков как стилисты гораз-до выше Воронина, более разнообразны в творчестве и поэтому заслуженно известны, тем не менее, в умении закрутить сюжет Воронина можно поставил выше их. Да, пусть его сюжеты од-нообразны ; конфликт строится, как правило, на любви между мужчиной и женщиной, которая в разных вариантах есть то у одного, то у обоих, но всегда существует недопонимание меж-ду ними, что и создает драматизм, динамику и напряжение, ко-торые так важны в современной прозе в нашем суетливом мире. И поэтому, если бы кто-то сейчас решился издавать антологию рассказа второй половины двадцатого века, то мог бы включить туда и короткие рассказы Воронина, ибо они будут понятны со-временному читателю в наш динамичный век.
Вообще, любое талантливое произведение это, как правило, некое таинственное путешествие для читателя (но сначала для писателя!) и этим замечательны рассказы Бунина, Чехова, Шукшина – там эта тайна захватывает и ведет тебя, например, во вроде бы однообразных по сюжету и тематике рассказах из цикла «Темные аллеи», есть эта тайна и у Воронина, и поэтому он недаром говорил, что любит дороги, любит путешествия. Да, действительно Воронин ведет за собой читателя, но вот в чем главная загвоздка: Воронин ведет читателя по «плоскости жиз-ни», по ландшафту, а вот Шукшин ведет читателя к тайне по «вертикали жизни», каждым своим рассказом он делает прыжок не в длину, а именно в высоту, где гораздо больше тайны и раз-нообразия! Прыжок в высоту – это смена парадигмы существо-вания! 
Казалось, что одним из продолжателей творчества Шукши-на должен быть Владимир Крупин, ибо у него для этого все есть: он знает народную жизнь, язык народа, у него имеется чувство юмора, да и фразу он строит почти как Шукшин с его внутренними монологами. Однако, прочитав его всего, с горе-чью осознаешь, что он до Шукшина не дотянул. Отрадно, что Шукшин для него все-таки в больших авторитетах, ибо он упо-минает в своей прозе его имя и рассказ «Критики» о деде-плотнике, который запустил сапогом в экран телевизора, посчи-тав, что там показывают неправду.
Кажется, что будет «тепло», когда начинаешь читать рас-сказ «Паперть» [Крупин – Т2, с.112], где повествователь встре-тил в церкви изобретателя вечного двигателя, что сразу же напомнило о сельском изобретателе Моне из рассказа Шукши-на. Поверилось, что будет нечто подобное, но со своим укло-ном – да уклон был, но в такие дебри, что герой Крупина пре-вратился в больного шизофреника. Вот, кстати, чем отличаются чудики Шукшина от чудиков, о которых пишут другие писатели – у Шукшина чудики отнюдь не больные на голову люди, это настоящие герои, только глядящие на жизнь несколько по ино-му, чем остальные – более свежо, неординарно (пусть и наивно) и именно в этом их главный конфликт с обыденным, закостене-лым миром. Так что, несмотря на хороший психологизм и даже на любовь к людям (чего у Крупина не отнимешь), крупных ге-роев у него не получилось, а беда опять в том, что сам он не масштабная, не деятельная личность… Хотя есть и еще одна причина: это постоянный взгляд на происходящее со стороны «Я», со стороны автора, от первого лица. Пишущий так может глубоко заглянуть в собственную душу, понять ее, но все окру-жающие этого «Я» герои будут казаться читателю далекими и не совсем понятными. Тот самый «Я», конечно, может со своей точки зрения расшифровать мысли остальных героев, но это будут лишь малоубедительные домыслы. Так же Крупин слаб в сюжете – он выступает как наблюдатель за окружающей жиз-нью, но наблюдатель не азартный, не идущий за своими героя-ми в рискованные драматические ситуации, а отсюда и некая трусоватость повествования – он словно наблюдает за бурной жизнью улицы через стекло, находясь при этом в теплой комна-те, а не «внутри драки». Так и хочется над писателем из Кирова, с вятской земли, пошутить «Вятский народ хватский – семеро одного не боятся».
Если вернуться к предыдущему образу о «прыжке», то мож-но сказать, что Крупин, не желая, в силу лености или еще ка-ких-то причин, «прыгать прозой» по «поверхности жизни», (он, кстати, в дневниках и сам признается, что очень не любит пу-тешествовать, куда-то ездить) тем не менее, и к высотам само-познания лишь легонечко подпрыгивает, а это читателю совре-менному неинтересно, скучно. Причина такой не активности, видимо, кроется в смирении, которое Крупин, как истовый хри-стианский писатель и человек очень верующий, поставил во главу угла своей жизни и творчества. Недаром он, сравнивая в публицистических размышлениях двух великих русских клас-сиков, первенство отдает Достоевскому, который, как ему ка-жется, проповедовал смирение перед Богом, а не Толстому, ко-торый мировоззренчески разошелся с церковью, проповедовал свободу личности, что ведет якобы к гордыне… Поэтому-то, в отличие от Шукшина, который, тоже касался христианской те-мы, разрушенных храмов в рассказах «Верую!», «Крепкий му-жик».., но, тем не менее, не видел в христианстве панацею от бед, Крупин не собирается «прыгать в высоту», ибо думает, что это ведет к гордыне, к греху, к запредельным чувствам и мыс-лям. Но, увы, настоящая литература – это всегда эксперимент человеческой личности, ее попытка заглянуть за горизонт, рас-ширить границы знаний и чувств, попробовать разрушить «та-бу» и получить заслуженное наказание, если переступаешь грань... Кстати, писавшие Библию древние пророки не боялась этого делать в своих великолепных откровенных притчах, писа-ли о самых страшных грехах и пороках (потому-то Библия и является величайшей книгой), а нынешние христианские авторы ведут себя словно испуганные монашенки. Нельзя сказать, что Шукшин в отличие от Крупина безнравственен, но он действует именно как экспериментатор, не сдерживает чувств и страстей, и любой его герой готов за ошибку отвечать головой.
Вообще, Шукшин это человек Ренессанса, как и Высоцкий, и поэтому–то он стремился достичь как можно больше жизнен-ных и духовных вершин, его не удовлетворяло быть просто пи-сателем (хотя он и мечтал заняться только литературой и оста-вить кинематограф), он жадно стремился достичь славы как ак-тер, режиссер и просто как большая крупная личность, он, ко-нечно, жаждал призов, премий. Отсюда и происходит масштаб личности его героев, их крупнота, их желание «прыгнуть в вы-соту». Поэтому писатель не может и не должен замыкаться в башню из слоновой кости, как это сделали, в общем-то, в той или и иной степени Крупин, Нагибин, Воронин, и пописывать в свое удовольствие – это ведет лишь к наблюдению, к камерно-сти, к деградации желаний и стремлений героев произведений, к их измельчанию.
Чтоб быть крупным, герой в рассказе должен действовать решительно и смело, как это делает человек в рассказе «Даешь, сердце!» [Шукшин – Т3, с.452] - узнав, что впервые в мире прошла операция по пересадке сердца. Казалось бы, это случи-лось где-то далеко от России, в Африке, но он выбегает на ули-цу и радостно палит из ружья в воздух, что делать, конечно же, запрещено. Его вызывают в сельсовет и дают нагоняй…
Так во многих рассказах Шукшина – сильные, истинные же-лания героя выплескиваются в его поступки. На секунду пред-ставим, как в подобном случае повели бы себя герои других пи-сателей. Видимо, герой Нагибина, узнав про операцию, с хо-лодной рассудочностью подумал бы, что вот когда у него вдруг откажет сердце, то, пожалуй, можно будет обратиться в клини-ку. Герой Крупина пофилософствует об этом с улыбочкой око-ло пивной с дружком или заявит, что нельзя врачам вмешивать-ся в божественный промысел... Герой Казакова эту новость во-обще пропустит мимо ушей – для него гораздо важнее и ра-достнее выловить щуку килограммов на пять или подстрелить гуся. То есть у многих писателей советского времени появилась странная камерность, какой-то осторожный конформизм с жиз-нью. Ну а смелые, азартные герои, масштабные личности всегда в цене у читателей, недаром люди любят приключенческую ли-тературу, фантастику, сказки, детективы, где такие герои и проживают, потому-то и востребован до сих пор уже старый по времени написания роман Сервантеса о бесстрашном Дон Ки-хоте, потому и пользуются неизменным зрительским интересом пьесы Шекспира.
Вообще, обычному маленькому человеку, задавленному будничными заботами, боящемуся власти, милиции, бездене-жья, жены, необходим пример крупного героя, который побеж-дает обстоятельства жизни и тем дает читателю надежду, все-ляет в него духовные силы. Таких героев у Шукшина много.   
***               
Писатели часто обращаются к теме пьянства, ибо сами при-вержены «зеленому змию», по крайней мере, были привержены многие советские писатели. Причин такой зависимости немало: творческая профессия, в общем-то, не требует от человека хо-дить постоянно на работу к станку, где тебя начальство может уволить по «тридцать третьей» статье; писатель предоставлен себе и только перед собой отчитывается за сделанное, а не пе-ред начальством и месткомом, поэтому и может позволить вы-пить в любой момент рюмочку – так сказать, для вдохновения. И действительно, спиртное, обладая большой калорийностью, расширяя сосуды мозга, дает прилив энергетически обогащен-ной крови в голову, отчего мыслительная деятельность увели-чивается. Однако от любого допинга человек впадает в зависи-мость – допинга требуется все больше, без водки уже вообще ничего не пишется. С другой стороны водка снимает разные психологические барьеры, всевозможные комплексы, и писате-лю кажется, что он, мелкий и ничтожный с точки зрения крити-ки, получивший очередной отказ из издательства, становится большой личностью, пишет смело и свободно! Так и происхо-дит привыкание.
Как известно, сильно пили Шукшин, Крупин и Казаков, но если первые два избавились от этого недуга и  бросили пить да-же пиво, боясь сорваться, то Казаков так и пил до самой смерти и в подпитии становился очень непривлекательным – не в смысле внешности, а именно как человек, из которого перли все его обиды на недооцененность критикой и гордыня, которая вы-ражалась в желании оскорбить остальных писателей, а самому возвыситься. Впрочем, что удивительно, но именно у Казакова почти ничего не написано о пьянстве, об алкоголиках, а вот у Шукшина и особенно Крупина о вреде пьянства есть немало рассказов. У Крупина этому аж посвящена большая повесть «Живая вода», пишет он и о пьянстве отца в рассказе «Сын гар-деробщика», о пьянстве мужиков у пивной, о собственном пьянстве в рассказе «Будем как дети», однако к пьянству он от-носится несколько по-иному, чем Шукшин, с неким опять же христианским смирением, с некой обреченностью, что ли, рас-считывая, что именно только Бог может спасти и уберечь от этого недуга.
Совсем по-другому к этой пагубной привычке относится Шукшин, веря, что только сам человек может от нее избавится силой характера, обретением нового смысла жизни, хотя бы по-пыткой изобрести «вечный двигатель» как в рассказе «Упор-ный», купить микроскоп, как в одноименном рассказе, или начать восстанавливать прекрасный храм, как в рассказе «Ма-стер». И поэтому пьянство у него не носит характера обречен-ности, он просто показывает, как в рассказе «Материнское сердце», что пить плохо, на примере молодого парня, которого пьяного ограбила городская бабенка… Пьет у него и кладов-щик-жулик в рассказе «Билетик на второй сеанс» и напивается так, что в стареньком отце жены «видит» святого Николая-угодника, но, тем не менее, это не горький пьяница, какие есть у Крупина, а вполне дошлый и хитрый мужичок, который в нуж-ный момент имеет трезвую голову: если бы не так, давно бы его посадили за растрату казенного имущества. Ну а в рассказе «Верую!», где могучий поп пьет спирт (пусть и для лечения), а вместе с ним и наш главный герой, которого в воскресенье за-грызла тоска, алкоголь в усвояемых дозах является все-таки и лекарством от «маеты», неким стимулом, чтоб душа разверну-лась широко и удало.
Однажды, будучи в изрядном подпитии, Шукшин забыл в коляске около пивной дочь и пришел домой без нее – и, как го-ворят биографы и его жена, именно с тех пор, сильно испугав-шись, он перестал пить. И любой намек на то, что он человек к спиртному нестойкий, мог вывести его из себя: отклик этого ви-ден в рассказе «Обида», где продавщица спутала пришедшего за продуктами с малолетней дочерью нашего героя с пьяницей, который якобы вчера бузил в магазине… Наш герой (возможно, это был сам Шукшин) разозлился так, что готов был убить мо-лотком некоего персонажа, который поддержал продавщицу.
Так вот, именно творческое начало, умение увидеть красоту, желание познать тайну, а не надежда на Бога, по Шукшину и могут спасти народ от российской извечной беды.         
***
Наверняка, многие задавались вопросом: почему Василий Макарович и Владимир Высоцкой не нашли общего языка в творчестве, ибо известно, что Высоцкий грустно высказался Марине Влади: дескать, не нужен я ни Шукшину ни Тарковско-му – в том смысле, что они не пригласили его сняться, хотя и были его неплохими знакомыми. А ведь с Шукшиным очень многое у них схоже – пусть Владимир Высоцкий почти не писал прозу и не публиковался (его тогда не считали за большого по-эта), но, тем не менее, мыслили-то они порой одинаково, оба работали в кинематографе, оба любили песню, но главное – оба страдали за русский народ и оба были удивительно свободолю-бивыми людьми… Начав изучать биографию Шукшина, хочется отыскать у него упоминание о Высоцком, и можно наткнуться лишь на высказывание оператора Заболоцкого, что якобы Шукшин хотел дать роль Разина Высоцкому. Зато есть замеча-тельное стихотворение Высоцкого на смерть Василия Шукши-на. [Высоцкий – 2011, с 132 ] Хочется привести несколько строф:
Еще - ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, -
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
….

Смерть самых лучших намечает –
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму! –
Не поздоровилось ему, -
Не буйствует и не скучает.
 
Как видим, Высоцкий высоко оценил творчество Шукшина, ибо мало кому посвящал стихи – кроме Марины Влади, пожа-луй, только еще пятку человек да и замечательному барду и поэту Булату Окуджаве, который ответил на его смерть через несколько лет прекрасной песней «О Володе Высоцком я слово замолвить хочу».
Высоцкий пишет в стихах о Шукшине, что существует по-верье, что если человек сыграет свою смерть в кино, то это на самом деле вскоре произойдет с ним. Но, как давно замечено, не обязательно провоцировать смерть в киношных образах, она откликнется и на стихи, на рассказы – а уж тут-то Высоцкий и Шукшин не раз щекотали ей нервишки… Шукшин в своих рас-сказах «Жена мужа в Париж провожала», «Сураз» - в обоих рассказах главные герои кончают самоубийством, не в силах пережить унижение и изменить жизненную ситуацию, Высоцкий же - в песнях о Великой отечественной войне:
«Снова упала – и я загадал:
Выйти живым из боя, -
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою»,
но особенно пронзительно - в песне «Кони привередливые», где есть замечательные слова:
Но что-то кони мне попались привередливые –
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою, я куплет допою –
Хоть мгновенье еще постою на краю…
Не мог Высоцкий не знать, что со смертью надо быть осто-рожным, ибо горьким примером явились наши великие поэты Пушкин, Лермонтов и Есенин, которые в своих стихах предска-зали раннюю гибель, но, тем не менее, как и Шукшин, любил (не мог в силу азартности характера) не поиграть с «костлявой» в кошки-мышки.
Теперь конкретно о творчестве, где наблюдается обилие общих тем – например, о бане, гимн которой Шукшин написал в рассказе «Алеша Безконвойный», в киноповести «Калина Красная», ну а Высоцкий посвятил русской бане аж целых два прекрасных стихотворения «Банька по-белому» и «Банька по-черному». У обоих баня – это образ освобождения, очищения от грехов (у Высоцкого грехи смывает зэк из сталинских лаге-рей, а у Шукшина уже зэк современный). У обоих при этом при-сутствует образ русской заботливой (может быть, это образ са-мой России!) женщины: Высоцкий пишет: «Протопи ты мне баньку, хозяюшка, - Раскалю я себя, распалю, На полоке у само-го краюшка, Я сомненья в себе истреблю…», у Шукшина белое белье в баню дает бывшему уголовнику Егору Прокудину при-гласившая его к себе мудрая щедрая женщина.
Шукшин одно время пробовал писать стихи и очень часто читал близким друзьям стихотворение «И разыгрались же в по-ле кони…» Так вот оно о том же, что и «Кони привередливые» - о некой необузданной силе русского характера, некоего рока, который в стихийной могучей вольнице несет гибель седоку. О той самой русской вольнице Шукшин написал в своем романе «Я пришел дать вам волю…» - о разбойнике и одновременно заступнике народном Стеньке Разине. Но ведь и одной из вер-шин театрального творчества Высоцкого тоже является роль Хлопуши в поэме Есенина о Пугачеве, где в знаменитом моно-логе Высоцкий органично и лучше других актеров сумел пере-дать свободолюбивый народный дух – а все потому, что сам был таковым!
Немало оба посвятили в своем творчестве замечательных слов о трудной профессии шофера – Шукшин это сделал в рас-сказах, вошедших в киноповесть «Живет такой парень», в рас-сказе «Светлые души», ну да он и сам учился на шофера, в от-личие от Высоцкого, который лишь сыграл шофера в кино-фильме «Стряпуха», но, тем не менее, тоже хорошо сказал о шоферах, которые гоняют машины по бездорожью за Урал, в песне «Дорожная история»:
«Глуши мотор, – он говорит, -
Пусть этот МАЗ огнем горит!»
Мол, видишь сам - тут больше нечего ловить.
Мол, видишь сам – кругом пятьсот,
А к ночи точно - занесет, -
Так заровняет, что не надо хоронить!.. [Высоцкий – 2011, с. 98]
Опять же удивительно, что никто не заметил, как пересека-ются сказка Шукшина «Ванька, смотри!» (До третьих петухов)  и песня Высоцкого «Песня-сказка о нечисти», где говорится о русском патриотизме.
Все взревели как медведи:
«Натерпелись – сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
патриотки али нет?!
Налил бельма, ишь ты клещ, - отоварился!
А еще на наших женщин позарился!..»
Наконец, очень показательна параллель в Шукшинском рас-сказе «Волки» и в песнях-балладах Высоцкого «Охота на вол-ков»  - у обоих волки не осуждаются, ибо действуют по своим звериным правилам и природным законам, а осуждаются имен-но люди, которые ведут себя гораздо хуже волков – у Шукшина это отец жены, тесть, который бросил героя рассказа одного на зимней дороге с волками, и те разорвали у него лошадь, у Вы-соцкого это те благополучные люди из власти, которые готовы расстрелять любую свободу, в том числе с вертолетов… - то есть, находясь в безопасности, играя со зверьми не на равных.   
Размышляя о Высоцком как об актере, думается, что вполне возможно он мог бы хорошо сыграть в главном фильме Шук-шина «Калина красная» Егора Прокудина, ибо неплохо знал уголовный мир (друзья из этого мира имелись), да и сыграл верно в лучшем советском детективном фильме «Место встре-чи изменить нельзя». В некоторых моментах уголовник Егор в исполнении Василия Макаровича выглядит несколько неправ-доподобно и наивно – например, в эпизоде, когда после отсидки собирает в ресторане случайных людей и выходит к ним в хала-те как падишах… Так же в эпизоде, когда плещет кипятком в бане на голого брата своей спасительницы – в данном случае выросший в городе Высоцкий был бы более естественен! Да, наверное, в чем-то герой актера Высоцкого выглядел бы более жестко, но имел бы и свои плюсы, более походил бы на насто-ящего зэка.   
Близки они и своими «чудиками», которых в песнях Высоц-кого немало: пример тому песня о том, как отправили в Москву за покупками деревенского мужика, у которого в голове все пе-репуталось:
Значит, брату – две дохи,
Сестрин муж – ему духи.
Тесть сказал: «Давай бери, что попадется!»
Двум невесткам по ковру,
Зятю – заячью икру,
Куму – водки литра два, - пущай зальется!
 Или, например, песня «В цирке»: «Смотри-ка, Вань, какие клоуны…» Или еще вот о споре в психдиспансере, где больные шибко серьезно рассуждают то о бермудском треугольнике, то еще о чем–то…
И, наконец, как выясняется: Шукшина и Высоцкого связыва-ет число двадцать пять! Один родился двадцать пятого июля, а другой в этот день умер, но и родился тоже двадцать пятого, но только января. А это даже тем, кто не верит в гороскопы, о чем-то говорит! А именно, о близости духа и характеров, конечно с учетом того, что один вырос в деревне, а другой в городе.
Хорошо знавшие Высоцкого люди говорят, что он был очень любознательным человеком, много читал, многим инте-ресовался, но ведь таким был и Шукшин, который даже перед смертью, пообщавшись с донскими казаками в тесном кругу, с восторгом говорил актеру Буркову, с какими «зянятными людьми» он познакомился – вот эта любознательность, это при-стальное внимание к человеку и позволило обоим создать коло-ритные человеческие образы. Был бы Шукшин не любознатель-ным (что распространялось у него на все области человеческой деятельности), то разве написал бы о создателе вечного двига-теля Моне, о мужике покупающим микроскоп и разглядываю-щем в него каплю воды… так психологически верно?!
***
Известно, В.И. Белов и Шукшин были большими и закадыч-ными друзьями и причин той дружбе немало. Во-первых, жили в одно время в Москве в общежитии, во-вторых, оба носят имя Василий, оба из деревни приехали покорять Москву, оба играли на гармошке, оба любили баню, но главное, оба писали пример-но об одном – о русском селе. Но, конечно, писали каждый по-своему, каждый на свой манер, а вот в чем различие их письма и стиля – в этом попытаемся разобраться. Причиной тому, ко-нечно же, разность характеров: Шукшин как человек очень азартный, драчливый, заводной (сам Белов пишет в своих вос-поминаниях, как они, выпив, шли в общежитие, и Шукшин стал задираться с милиционерами, Белов же был «тише воды ниже травы». [Белов – 2002, с. 35 ]) Динамичный Шукшин, конечно же, любил писать о подобных ему людях – пытающихся посто-янно освободиться от некой несвободы, которая заталкивает человека в рутинную, скучную жизнь. Это и Алеша Бесконвой-ный, устраивающий себе по субботам супротив всей деревни и колхоза банный день, это и герой рассказа «Верую!» и многие другие. Белов же, как человек осторожный и хитроватый, хотя и не лишенный внутреннего протеста, но любящий понаблюдать «за дракой» со стороны, о бунтарях почти не пишет (ну разве только в своей знаменитой повести «Привычное дело» его ге-рой Иван Африканыч изредка и мысленно выражает свой про-тест против несвободной жизни). Белов старается показать че-ловека ответственным за свою семью, детей, а значит смирным, не бунтующим против власти, ибо иначе могут и в каталажку услать. У Шукшина на коротком пространстве рассказа рву-щийся к свободе герой или освобождается как, например Алеша Бесконвойный, или духовно бунтует до такой степени, что по-гибает как, например, в рассказе «Жена мужа в Париж провожа-ла», но в любом случае совершает поступок, во многом карди-нально изменяющем его жизнь. У Белова в знаменитых «Плот-ницких рассказах» его герои могут шуметь, (время-то сталин-ское опасное кончилось!) ругаться, даже драться (особенно ес-ли выпьют), высказывать кардинальные предложения, но жизнь их от этого не меняется, они даже не помышляют ее изменить… А вот герои Шукшина и он сам, конечно же - люди решитель-ные, инициативные, умеющие отвоевать себе истинную свобо-ду, победители, ставящие на кон очень многое.
У Белова с Шукшиным близкий язык – много диалогов, где раскрывается человеческая сущность, хотя, конечно же, у Бело-ва немало и описаний психологических, но более всего пред-метных – окружающего мира. Шукшин в этом скуп… Но все-таки главное отличие Шукшина от Белова в том, что Шукшин сразу берет в рассказе «быка за рога», сразу вычленяет из жизни конфликт, обрезая все лишнее – будь то конфликт между му-жем и женой, между больным и здоровым, между городским человеком и деревенским, между сильным желанием человека и скучной реальностью: тем самым он укрупняет его, вносит в рассказ огромное напряжение. Белов же показывает нам жизнь такую, как она есть - конфликт запрятан где-то внутри повест-вования, он проявляется постепенно, то затухает, то вновь раз-горается. В какой-то степени это мешает динамизму и напряже-нию в рассказе, но с другой стороны читатель более плотно, что ли, погружается в жизнь, в ее предметность, краски и запа-хи.
Основная жизненная задача Шукшина, вероятно, состояла в том, чтобы найти гармонию существования личности с окру-жающим миром, и он верил, что ее можно достичь путем твор-ческих, моральных и физических потуг, что она все-таки суще-ствует, и всеми силами души тянулся к ней. И хотя Белов тоже по-деревенски морально крепок, оптимистичен и весел, но по прочтении его произведений складывается грустное впечатле-ние, что нам, человекам, вообще-то, гармонию найти почти не-возможно, что мир и людские взаимоотношения надо прини-мать безропотно такими, какие они есть.   
          ***   
Осмысливая весь период советской литературы, приходишь к пониманию, что нет никого кроме Василия Шукшина, кто бы сравнился с Чеховым, и речь идет не только о таланте, а о мно-гих качествах, присущих этим великим рассказчикам, которые, кстати, оба писали еще и пьесы. Первое, что можно отметить, сравнивая их – это, конечно же, краткость повествования, то есть буквально на пространстве каких-то пятнадцати-десяти страниц оба могут уместить целую человеческую жизнь, со-здать колоритные, живые характеры.
Да, были сочинители, которые писали еще более кратко, как, например, Исаак Бабель или Зощенко, но у первого это, как правило, некие зарисовки с натуры, пусть живые и красочные, то второй так и не вышел на большой художественный уровень, в отличие от Чехова, который быстро перерос Антошу Чехонте.
Как уже упоминалось, кое-кто из злопыхателей Шукшина отмечал некую фельетонность в его рассказах, которая дей-ствительно иногда «вызревает» в мозгу слишком суховатого и чопорного читателя, привыкшего видеть в литературе сугубую назидательность и строгость – и такие рассказы как «Миль пар-дон, мадам», как рассказы про «чудиков» будут для него кра-мольными с точки зрения «высокой» литературы пятидесятых и шестидесятых годов.
Второе, что сразу бросается в глаза – это обилие разных по характеру, по возрасту, по образованию, по месту действия ти-пажей у обоих этих русских писателей. Нет больше в советской литературе, да и возможно во всей русской, кто бы описал столько разных героев и ситуаций как Чехов и Шукшин. Конеч-но, Чехов более интеллигентен, но в силу этого герои его менее динамичны, смелы и решительны, чем герои Шукшина, но и надо понимать, что жил он совсем в другую эпоху, когда о не-которых современных героях и слыхом не слыхивали, тем не менее, во многом и Чехов стал прародителем Шукшинских чу-диков в своих ранних юмористических рассказах, это его герои неадекватно поступают во многих ситуациях.
Не смотря на то, что Чехова частенько упрекали в песси-мизме, надо твердо признать, что Чехов по сравнению с Купри-ным, с Буниным, с Леонидом Андреевым – рассказчиками, тво-рившими с ним примерно в одно время – кажется оптимистич-ным, как, впрочем, и Шукшин по сравнению с современниками. Оптимизм Шукшина кроется в том, что его упрямые и жизне-любивые герои часто побеждают обстоятельства как, например, Алеша Бесконвойный или Моня, создающий вечный двигатель, а рассказ «Верую!» - это просто гимн жизнерадостности, и даже во многих вроде бы грустных и минорных рассказах Шукшина есть огромный оптимизм, ибо мы видим, что, например, ухо-дящие из жизни старики очень жалеют о прошедших днях, ибо много чего было в них хорошего.
У Чехова нет той дерзновенности в героях, что у Шукшина, и пусть его герои часто проигрывают в жизни, зато у обоих есть главное для писателя - любовь к жизни, которая, о чем бы ни писали, дает живительную теплоту для текста. Например, рас-сказ «Дама с собачкой» хоть и вялотекущий, но зато в нем есть тяга к прекрасному, к идеалу, надежда, что влюбленные нако-нец-то перестанут скрывать свою любовь от окружающих. Вот и в рассказе «Крыжовник» опять же тяга и вера героя, осужда-ющего брата за корыстолюбие и мещанство, что где-то есть оно счастье, надо только постараться его найти… Ну а рассказ «Че-ловек в футляре» – это настоящая антитеза с рассказом Шук-шина «Верую!», ибо здесь Чехов заклеймил в образе школьного учителя человека, который абсолютно не умел радоваться жиз-ни: он закрыт от нее, он в духовном футляре, словно бы уже лежит в гробу, но не просто лежит, а еще и хочет, чтоб другие к нему присоединились. У Шукшина же герой выскакивает из это-го «футляра»! Или, например, рассказ Чехова «О любви», где, несмотря на расставание с любимой, главный герой осознает, что было во взаимоотношениях с женщиной что-то чистое и светлое, мимо которого он прошел, мимо которого проходят многие люди, но главное, что оно – это чувство единения муж-чины и женщины — есть на земле. В это же единение верит и Шукшин во многих своих рассказах, где описывает конфликт между мужчиной и женщиной – это есть и в рассказе «Светлые души», и в рассказе «Микроскоп». Подобное настроение в тек-сте (оптимистичное, с четким пониманием добра и зла и того, чего нужно человеку для счастья) возникает у обоих от того, что оба четко представляют некую идеальную жизнь, веруют в нее, мечтают о ней. И даже когда автор пишет о боли, как Чехов рассказе «В овраге» о смерти приехавшего из города в деревню неизлечимо больного человека, то он мысленно кричит о том, что жить так - относясь к человеку как к букашке! - нельзя, что все должны иметь достоинство. О том же кричит и Шукшин в рассказе «Охота жить», где говорит, что нельзя жить, ходя по головам других, надо видеть другого человека и понимать, что у него тоже есть душа со своими болями, чувствами и желани-ями.
Ну а разве не близки рассказ Чехова «Тина» и рассказ Шук-шина «Материнское сердце»? И хотя первый о неком барине, а второй о деревенском парне, но по большому счету эти оба рассказа о простодушии русского человека, его падкости на со-блазны – и если молодого барина, который собрался жениться, околпачивает хитрая бабенка, то парня, который, кстати, тоже собрался жениться, околпачивает хитрая шлюшка и крадет у него все деньги… Так и хочется сказать: «Ну что же вы дураки-то такие, мужики русские?!»
Но близки Шукшин и Чехов не только по жизненной пози-ции, по нравственным ценностным ориентирам, но и по архи-тектонике своих рассказов, по стилю – у обоих преобладает краткая, емкая по смыслу, без психологических размышлений фраза, у обоих герои часто раскрываются в диалоге, и оба, что называется, сразу берут читателя в оборот быстрой завязкой конфликта. То есть в первых же динамичных и наполненных информацией фразах сразу возникает конфликтное напряжении, потом на основном пространстве рассказа мысль писателя пе-реходит в плавное и более подробное движение по сюжету, а в концовке рассказа опять как бы некоторое резюме, некий за-вершающий абзац или фраза. Все это позволяет на относитель-но небольшой площади вместить подробности душевных пере-живаний героев, пристальнее вглядеться в ситуацию, но и пока-зать общее движение окружающей этих героев жизни.
Когда-то Чехов говорил, что краткость – сестра таланта; это вполне применимо и к Шукшину, ибо у обоих крупные произ-ведения (исключая пьесы) не особо получались.
***
Шукшин с Астафьевым встречались лишь раз в Вологде, и Астафьев вспоминал, что Шукшин показался ему молчуном, хотя они должны были бы найти общий язык, ибо оба были из Сибири и оба дружили с Василием Беловым. Правда, Астафьев входил в настоящую литературу трудно, долго, в отличие от Шукшина, который в нее ворвался решительно и нахраписто.
Читая воспоминания многих актеров и знакомых с Шукши-ным людей, удивляешься, что они говорят о нем как о молчуне и затворнике в последние годы, который много работал за письменным столом. Да и он сам говорил, что в жизни еще мно-гого не сделал, что первую «двадцатилетку» жизни начисто проиграл (сравнивая с боем боксера свою жизнь), второй раунд – вторую «двадцатилетку» якобы свел вничью, а вот в третьей должен победить, хотя от третьей ему досталось прожить всего четыре года и он упал без сил от усталости. Но вот из его рас-сказов создается впечатление, что он прожил много лет, путе-шествовал, попадал в удивительные ситуации и истории, как, например, создается такое впечатление и от жизни Владимира Высоцкого – тот в балладах (стихотворный рассказ), а Шукшин в своих рассказах проживают множество разных жизней.
Многие писатели прожили более насыщенную реальными событиями жизнь – например, Виктор Астафьев, который и в детдоме побывал, и бродяжничал в юности, и войну Отече-ственную прошел солдатом, и прожил более семидесяти лет, но, тем не менее, читая его прозу, не создается ощущения большой насыщенности событиями. Получается, что действи-тельно Шукшин вложил в свою краткую жизнь столько чувства и страсти, что получился густой сироп…
Близкие Шукшина говорят, что в рассказах он писал часто про себя, что они очень автобиографичные, и, наверное, оно так, но тогда почему никто не говорит, что автобиографичны Белов, Распутин и Астафьев, хотя они-то действительно много писали о себе?! Конечно, автобиографичность бывает разная и у Шукшина она особая – он не просто описывает свою жизнен-ную ситуацию, но и обязательно ищет из нее выход, душа его лирического героя стремится вырваться из этой не комфортной для него ситуации, и, кстати, знает, куда ей надо вырваться! Биографичность Астафьева совсем другого рода – он просто описывает ситуацию (так точно психологическое состояние ге-роя вряд ли кто мог передать в русской литературе двадцатого века!), описывает очень пронзительно, аж до слез, но выхода-то из этой ситуации не видит, он принимает ситуацию с христиан-ским народным терпением, как нечто неизменное, как некий рок, зависящий лишь от Бога – и в этом видна некая обречен-ность, народное бесконечное терпение. Вот у Шукшина такого терпения нет, он бунтарь против обстоятельств, против всяче-ской несвободы, против любого диктата.
Да, необходимо изучать Шукшина в соотношении с так называемыми «деревенщиками», ибо они много писали об ухо-дящей русской деревне, о стариках. Но почему же другие писа-ли о заводах, комсомоле, о городе, о молодых людях, об уче-ных, хотя тоже выросли в селе, а не в городе, их тоже воспита-ли в селе дедушки с бабушками? Ответ в том, что Шукшин и Астафьев, в отличие от тех модных, мнящих себя интеллекту-альными писателями, всерьез обратились к традициям русской классики и поняли, что писать надо не о сиюминутных кон-фликтах, а о жизни и смерти, о смысле жизни, о человеке, кото-рый есть высшая ценность, а не возведенный металлургический завод! И именно в анализе пройденного пути старика или ста-рухи, стоящих на краю могилы, и возникает грустный вопрос: «А ради чего вообще-то человек жил на этой земле? Зачем страдал и мучился, зачем работал, не покладая рук? Зачем де-тей растил? Вообще, стоили ли все эти мучения и заботы тех радостей, что иногда случались?» По большому счету это и есть главный вопрос не только литературы, но и всей филосо-фии и всей науки о человеке, в нем главная боль. И этот вопрос наши великие писатели задавали каждый с определенными ню-ансами – у Распутина это старцы - столпы всей народной жизни, они напоминают Вассу Железнову Горького или даже Кабаниху драматурга Островского, которые упорно не хотят умирать, упускать власть из своих рук. Василий Белов к старикам и ста-рухам относится несколько иронически, с великодушием про-щая им всяческие закидоны. Астафьев к старикам относится без всякого снисхождения, очень зол на некоторых, которые наку-ролесили, будучи ярыми коммунистами и комсомольцами, и прямо злорадствует, когда они помирают в нищете и в боляч-ках…[Астафьев – 2006, с.345-367] Похоже, ему показалось в старости, что жизнь ему чего-то не додала, что он часто с ней шел на компромисс, а так как вспять время не вернуть, то он в результате и озлобился.
Наиболее верно о стариках пишет Шукшин – он их уважает, ценит за их тяжелый труд и к их смерти относится по философ-ски мудро, ибо такова жизнь. Его старики знают свое место, уступая постепенно, с достоинством, без обид и нудения исто-рическое место более молодому поколению. Да, они тоже гру-стят и страдают, но делают это тихо, без распутинской претен-зии, чтоб весь мир собрался в данный момент у их гроба и слу-шал их мудрые наставления. Хотя именно их в лице Василия Шукшина, который так много знал и сказал нам, стоит людям слушать как можно чаще!
***
В творчестве Шукшина исследователи отмечают наивность, простодушие, задиристость всевозможных его «чудиков», но почти не разъясняется, откуда взялись они. А движет ими то, что и многими героями Шукшина, даже самыми адекватными – желание быть уважаемым... В рассказе «Коленчатые валы» не-кий механик, у которого во время уборки урожая сломался на тракторе мотор, долго ищет необходимый коленвал – и мы ви-дим, как герой досадует, нервничает из-за того, что советская неразбериха с поставкой запасных частей унижает его чувство собственного достоинства – ведь он ищет запчасть не для себя лично, а для необходимой государству работы и, естественно, хочет, чтобы уважали его труд и не заставляли бегать по ин-станциям в поисках и попрошайничать! Уже тогда Шукшин от-мечает, что имеют возможность унижать человека те, кто нахо-дится при материальных ценностях - в данном случае нерасто-ропный прижимистый кладовщик, о коем как о целом классе хорошо потом скажет в интермедии Аркадий Райкин: мол, когда все будет и исчезнет дефицит, то кладовщик по своему статусу станет как простой инженер, а это, дескать, никуда не годится. И действительно, хитроватый кладовщик, наглая буфетчица или продавщица магазина начинают возвышаться в стране всеобще-го дефицита и понимают, что имеют право хамить – а как же: ведь к ним порой идут важные партийные начальники, чтоб взять с базы дефицитные иностранные сапоги для жены или лю-бимой доченьки, с теми же ласковыми просьбами заходит участковый милиционер – поэтому владетели дефицита начи-нают чувствовать себя главными людьми в стране, под защитой начальства и милиции. От того так нагло и ведет себя продав-щица в рассказе «Обида», которая оскорбляет мужчину, что пришел с маленькой дочкой в магазин за продуктами, спутав его с алкоголиком. Мало того, она унизила порядочного чело-века при покупателях, но она в его лице унизила и отца этой де-вочки. Пытаясь добиться справедливости, герой еще и получает в физиономию от здоровенного сына некоего покупателя, кото-рый грубо обозвал его, поддерживая продавщицу. Если бы ге-рой рассказа с большим трудом не сумел погасить в себе оби-ду, он мог бы совершить убийство.
Рассмотрим, как чувство собственного достоинства руково-дит действиями героя в рассказе «Чудик», который и дал назва-ние галерее подобных типов. Итак, молодой сельский киноме-ханик едет в отпуск в дальний город к старшему брату и, купив билет и отойдя от кассы, видит на полу рядом с окошечком пятьдесят рублей одной бумажкой – в советское время это огромные деньги, иногда более половины месячной зарплаты. Он поступает благородно: поднимает купюру с пола и отдает кассирше, чтобы та вернула деньги потерявшему их пассажиру, когда тот спохватится. А когда через несколько минут он сует руку в карман, то с ужасом и досадой понимает, что деньги вы-ронил лично, но – и в этом главный кульминационный момент! – он не требует деньги обратно, ибо стыдно от того, что кас-сирша и пассажиры подумают, что он решил присвоить чужое. Чтоб не уронить чувство собственного достоинства, он вынуж-ден отказаться от поездки (денег-то теперь на нее нет) и уходит домой. В дальнейшем, когда он все-таки добирается к брату, то становится невольным свидетелем, как жена брата требует, чтоб тот выпроводил «чудика» обратно за его странные по-ступки, и с горечью отмечает, что брат стерпел от жены это унижение!
Надо сказать, что «жажда самоуважения» часто принимает у героев Шукшина гипертрофированные формы. В частности, в рассказе «Дебил» автор подшучивает над героем, которому не нравится, что его многие оскорбляют этим словом, и тогда он решает купить себе дорогую шляпу! Верится, что шляпа при-даст ему солидности, интеллигентности, он долго и тщательно выбирает ее в магазине. Но, увы! Жена опять оскорбляет его. Да и шляпа не идет к его простоватому лицу. И хотя он хочет ка-заться интеллигентным, культурным (ведь в шляпе же!), но сущность-то его не изменилась, он остается человеком занози-стым. В конце концов, этой новой дорогой шляпой он пьет воду из реки… Тоже самое и в рассказе «Ноль, ноль целых», где униженный бухгалтером при увольнении с колхоза шофер, ко-торому неправильно начислили зарплату, выливает на его бе-лый костюм полную чернильницу…И хотя потом оплатил ис-порченный костюм и моральный ущерб, но не позволил себя обидеть.   
Вообще, в рассказах Шукшина довольно часто унижают мужское чувство собственного достоинства жены (при совет-ской власти, когда женщина получила реально больше эконо-мических и конституционных прав, чем мужчина, это достигло ужасающих размеров) – так это происходит в рассказе «Ве-рую!», когда вместо того, чтоб понять тоску мужа, который му-чительно хочет понять, зачем живет на земле человек, погово-рить с ним по душам, жена обзывает его «пузырь». Понятно, что почти любой (если эта женщина не восточная и не воспита-на в строгих мусульманских или христианских традициях) женщине хочется подмять мужа под себя, ну а если у него ра-нимое чувство собственного достоинства, то сделать это труд-но, это приводит к серьезному семейному конфликту. Пример-но то же происходит в рассказе «Микроскоп», когда жена за то, что муж потратил всю зарплату на покупку микроскопа, кида-ется на него со сковородником - а ведь он эти деньги не пропил, а потратил, чтобы, подняв образовательный уровень, прикос-нувшись к тайнам вселенной, поднять одновременно и чувство собственного достоинства, осознать себя человеком более вы-сокого уровня, чем просто автомобильный механик. Поэтому он говорит сыну, чтоб тот лучше учился и попытался стать ученым. Герой рассказа уверен, что именно ученый, благодаря своим знаниям, вкладу в науку, уважаем и государством, и людьми, и, конечно, женой.
Чувство собственного достоинства пытается поднять и Моня из рассказа «Упорный» с помощью «вечного двигателя». Из-вестно, что изобрести вечный двигатель невозможно, но Моня, как человек малограмотный, этого не понимает, зато осознает: изобретя его, он войдет в число великих людей страны! Ему не надо никаких материальных благ за свой труд, а только уваже-ние. И это уважение, благодаря своему упорству, мастеровито-сти, он все-таки получает от колхозного инженера, когда они по-дружески садятся выпить бутылку после всех Мониных тщетных трудов.
Своеобразным способом чувство собственного достоинства пытается поднять деревенский пожилой выпивоха, охотник и рыбак в рассказе «Миль, пардон мадам». Выпив несколько рю-мок водки, он заявляет приезжим городским людям «на полном серьезе», что во время войны был послан генералом убить Гит-лера в его секретной ставке и сделал бы это, если б не осечка у пистолета… На какие-то полчаса, пока городские рыбаки еще верят рассказу «героя», он становится необыкновенно уважаем ими, а так как, вжившись в роль, уже сам верит придуманной «героической истории», то уважаем и самим собой! Но вот охо-та и рыбалка закончены, он идет домой – и вновь становится маленьким слабым человечком, боящимся жены, терпящим насмешки от сельчан, которые, конечно же, давно не верят его бредням…
В рассказе «Даешь, сердце!» обычный сельский мужик, узнав, что впервые в мире человеку (пусть и заграницей) сдела-ли операцию по пересадке сердца, палит на радостях из ружья в воздух, что делать посреди села категорически запрещено. Ему дает нагоняй председатель сельсовета, но нам главное понять: что заставило его палить из ружья в своеобразном салюте?! А то, что его чувство собственного достоинства и самоуважения выросло: ведь он принадлежит к мудрому и замечательному человеческому роду, который год от года достигает все новых высот в научном прогрессе!
Хочется особо остановиться на рассказе «Алеша Бескон-войный», где деревенский скотник Алексей хочет быть уважае-мым властью на том же уровне, что и городские жители, кото-рым в отличие от колхозников сделали в стране второй выход-ной – субботу!  И, несмотря на упреки жены, непонимание сельчан, вынужденных в субботу работать, угроз председателя колхоза, он себе это право вытребовал и использует с благой целью: с помощью бани и глубоких размышлений о смысле жизни настраивает свою душу на гармонию с окружающим ми-ром.
Вообще, у русского человека чувство собственного досто-инства очень развито в отличие, например, от восточных наро-дов, где существовало рабство, где падишах или хан был непререкаемым авторитетом; вот и в Китае, где был Конфуций с его восхвалением чинопочитания, подчинение власти приоб-рело за тысячи лет религиозное толкование и благоговение. Русский человек, несмотря на то, что Россия делилась на холо-пов и знать, на помещиков и крепостных, исповедовал христи-анство, где недвусмысленно говорится Христом, что все люди равны перед Богом, что в «царствие небесное» попадут скорее сирые и нищие, чем богатые, которым пройти в рай все равно, что «верблюду через игольное ушко» и что грош нищей вдовы, отданный Богу, для него важнее горстей золота богача. Был на Руси и «Юрьев день», когда недовольные помещиком крестьяне могли уйти от него к другому; в крайнем случае они убегали на окраину России в сибирские, задонские и уральские степи и со-здавали общины вольных казаков. Была у низших слоев и воз-можность, благодаря уму и смекалке, воинским подвигам, до-биться власти и чинов, как это, например, сделали сын помора Ломоносов и мелкий торговец Григорий Меньшиков, ставший вторым человеком в государстве Петра Первого. А сколько бунтов поднимали русские крестьяне под предводительством Ермака, Разина, Пугачева и других, если уж становилось невмо-готу, и тогда власть была вынуждена делать им послабления, проводить угодные народу реформы?! Конечно же, одной из причин почему октябрьский переворот 1917 года случился именно в России, явилось то, что тяга к чувству собственного достоинства у русского человека была необычайно высока – и когда ему большевики пообещали отдать власть, землю, хлеб, он их поддержал… Вот и у Василия Шукшина она была высока – он стремился ее осуществить через кинематограф и литера-турное творчество и весьма преуспел.
Развенчивая «чувство собственного достоинства», которое кладовщикам, бухгалтерам, продавцам дают деньги и возмож-ность распоряжаться дефицитом, как нечто незаслуженное, по-рочное, Шукшин стремился получить славу и уважение напря-женным трудом, как это делали в стране советов в ее расцвет великие спортсмены, космонавты, выдающиеся строители, уче-ные, деятели культуры - те, кто составлял гордость страны, двигал науку, технический прогресс. Умное руководство при Сталине, Хрущеве и Брежневе таких людей поощряло премия-ми и званиями, хорошей зарплатой и орденами – и страна дви-галась вперед. Шукшин одним из первых горько сказал, что ме-ханизм регуляции человеческих мотивов на труд начал ломать-ся: самыми «важными людьми» становились «распорядители дефицита» и расплодившаяся партийная бюрократия, они в ре-зультате и «похоронили» Советский Союз, развалили страну и дискредитировали идею социализма. Плоды этой деградации общества мы пожинаем уже при капитализме, где пусть и нет дефицита товаров, зато есть всесильная, увеличившаяся много-кратно бюрократия, принадлежащая в основном к одной власт-ной партии, и олигархи, работающие в большинстве на свой карман, а не для процветания Родины.
Крик боли Шукшин выдал по поводу вредных перекосов в обществе в одном из последних рассказов - «Кляуза», где пове-дал, как, будучи на лечении в больнице, был унижен вахтершей – наглой, злобной теткой. Ну кто такая вахтерша, ждущая от приходящих к больным родственников взятку?! И кто такой Ва-силий Шукшин?! Великий актер, писатель, режиссер, сделав-ший для народа очень много. Но ситуация сложилась так, что он, оскорбленный тем, что она не пропустила к нему жену, а потом и друга писателя Василия Белова, в знак протеста ушел из больницы в морозную погоду в пижаме и больничных тапоч-ках. Он, как культурный человек, не опустился, чтоб ответной наглостью поставить ее на место, он был обескуражен тем, ка-кую непомерную власть имеет вахтерша. Поставить ее на место должны были старшая медсестра или любой врач, но они этого не сделали то ли из-за нерасторопности, то ли по закону корпо-ративности защищая зарвавшуюся работницу! Да, наверняка у вахтерши было чувство собственного достоинства, но незаслу-женное, гипертрофированное, эгоистичное и, кстати, именно таких людей в стране Советов становилось все больше среди посредственных работяг, алкоголиков и тунеядцев, бандитов и воров. Советское государство входило в фазу распада и, делая конвульсионные попытки приблизиться к недостижимому ком-мунизму, заигрывало с избалованным подачками и деградиро-ванным выпивкой и мелким потребительством рабочим клас-сом: мол, вы важный и гордый авангард страны! На деятелей культуры и искусства, на крупных ученых чиновничество опе-реться боялось, потому как, во-первых, не хотело делиться с ними славой, во-вторых, чувствовало свою ущербность в уме и таланте перед ними, а в-третьих, понимало, что те их холуйство и старческую дряхлость мыслей и стремлений, мягко говоря, не любят. Ну а с работягой гораздо легче: дай подачку в виде де-шевой водки на выходные, путевку в санаторий, скажи ему с трибуны похвалу, а если еще и квартиру дашь – то он по гроб жизни будет хвалить «мудрую партию»!
Перечитывая Шукшина, приходишь к печальной мысли, что пока в нашей стране будут иметь «чувство собственного досто-инства» проститутки, взяточники, киллеры, ворюги всех мастей, гламурные детки чиновников, милиционеры-оборотни, голоза-дые попзвездочки, а истинные созидатели, ученые, конструкто-ра, учителя школ, преподаватели вузов, писатели-патриоты, станут влачить жалкое и униженное существование, Россия бу-дет стоять на краю гибели!               


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На вопрос «Добр ли Шукшин», тысячи его поклонников от-ветят утвердительно. Действительно, многие читатели уже устали от «чернухи» современной литературы и им кажется, что Шукшин писал о чем-то светлом. И действительно, в Во-логде под патронажем Василия Белова был всероссийский кон-курс на премию Шукшина «Светлые души», где рассматрива-лись рассказы, в которых герои - положительные люди. Но не все так однозначно – Шукшину при жизни приходили тысячи писем от читателей, которые писали, что он опошляет людей, своих земляков, сельских жителей, что они гораздо лучше на самом-то деле.
Конечно, если взять кинематограф, то видно, что Шукшин как бы очень добр. Фильм «Живет такой парень» про простого паренька Пашку Колокольникова, он немножко балабол, актер, но весьма незлобивый, даже подвиг свершает – бензовоз отво-дит от поселка… Правда,  если проанализировать случай с бен-зовозом в рассказе «Гринька Малюгин», то можно понять, что нет реальной опасности от бензовоза (ну, отогнал бы его мет-ров на пятьдесят от домов на пустырь, но в речку-то зачем сбрасывать: во-первых, машину погубил (некоторые запчасти еще бы пригодились – в советское время их был дефицит), про-блем автопредприятию добавил (машину надо вытаскивать из глубокого русла речки), но главное, вылил бензин в реку – эко-логию нарушил, а это по нынешним меркам большой убыток… В фильме «Печки-лавочки» главными героями являются двое простодушных, несколько наивных, но добрых сельских жителя – семейная пара, которых пытаются то обмануть (самозваный инженер-вор), то обидеть, как, например, некий неприятный со-сед по купе. И наконец, в «Калине красной», несмотря на то, что Егор Прокудин является преступником (в фильме не пока-зано, за какие преступления сидел), но тем не менее, человеком добрым – спасает воровскую «малину», отведя милицию за со-бой, плачется за оставленную старушку-мать, березки гладит с ласковыми словами. Гордыни только, как говорится, с избыт-ком…
Ну а если проанализировать рассказы Шукшина, то отнюдь, не все здесь так однозначно, светло и по-доброму. Во-первых, как уже отмечали ранее, чуть ли не треть рассказов Шукшина с трагическим смертельным концом, а это говорит, что мир до-статочно жесток и сложен, раз подталкивает человека к гибели. Да, поначалу Шукшин пытался в духе социалистического реа-лизма (а по большому счету, приспособленчества литераторов) написать несколько по-советски сусальных рассказов, но быст-ро от этого отошел. Возьмем хотя бы его рассказы о детстве.  В «Гоголь и Райка» их кормилицу корову кто-то ткнул в бок ви-лами, и она пришла домой, волоча кишки. В рассказе «Само-лет» городские зло обижают деревенских. И в других рассказах люди не лучше: в рассказе «Вянет, пропадает…» в, общем-то, безобидному бухгалтеру, который желает пацану добра, учит жить, этот пацан делает так, чтоб тот свалился с крыльца, наступив на сломанную ступеньку. А если бы бухгалтер дей-ствительно упал, голову расшиб, ногу сломал? В рассказе «Же-на мужа в Париж провожала» положительный герой открывает конфорки газовые на кухне  и погибает - якобы от безысходно-сти: жадная жена запилила. Но парень ведь о других людях не думает, о их муках. Теперь его овдовевшей жене соседи будут колоть глаза: дескать, свела в гроб мужика, стерва! Опять же надо хоронить его за ее счет (а в Москве это не дешево), помин-ки устраивать, смотреть на него в гробу (так ей жутко ото-мстившего), говорить про него добрые слова, ибо так на Руси положено о покойниках. Но главное: он дочку свою якобы столь любимую сиротой оставил! Опять же от выпущенного в кварти-ру газа мог произойти взрыв и убить его дочку или квартира бы сгорела - и тогда бы лишил дочку имущества, а могли бы еще ни в чем не повинные соседи сгореть…
Вот и в рассказе «Материнское сердце» герой, которого ограбила пьяного дошлая городская бабенка, вместо того, что-бы признаться в своей глупости, затевает драку, а потом бьет милиционера бляхой свинцовой на матросском ремне – а ведь мог бы убить человека, мужа чьего-то и отца, попав в висок! В рассказе «Беспалый» мужик (опять же положительный) за изме-ну жены готов убить ее топором и убил бы, если бы догнал, а так только себе пальцы отрубил на руке. Ну а в прекрасном, на мой взгляд, рассказе «Охота жить» доброму старику-герою противостоит коварное зло в лице убивающего его, сбежавшего из колонии парня, которого старик приютил и обогрел. Вот и получается, что добры у Шукшина в основном только старики, которые стоят на краю могилы (понятно, им уже ничего не надо), но и то не все. Очень многими стариками движет зависть – чувство, мягко говоря, не совсем хорошее. В рассказе «Бессо-вестные» старухой, бывшей активисткой, движет зависть к люб-ви двух одиноких старика и старухи. В рассказе «Осень» стари-ком паромщиком движет зависть к тому мужику, который про-жил жизнь с его любимой женщиной…Зависть эта даже приоб-ретает коллективные формы, как, например, в рассказе «Сре-зал», где демагог Глеб унижает выбившихся в большие люди, в кандидаты наук, односельчан, уже от имени всех сельских му-жиков, которым, конечно же, завидно и обидно, что кто-то (вроде свой же деревенский, обычный мужичок) живет теперь вольготно и хорошо в квартире с теплым сортиром, в уважении, при деньгах, в навозе не копается… К человеку из другого села они бы такой зависти не испытывали (может, тот действительно семи пядей во лбу?) а это же свой, такой же когда-то голоштан-ный. Зависть заставляет мужика дать в лоб несколько загор-дившемуся и назначенному бригадиром Щиблетову в рассказе «Ораторский прием» А Щиблетов-то вовсе и не слишком выко-бенивался – просто к элементарному порядку призывал. «Белая зависть» к ученым, умным людям присутствует и в рассказе «Упорный», ибо «вечный двигатель» Моня хочет создать, чтоб получить уважение страны, народа… Эта «белая зависть» была одним из сильнейших двигателей, которые заставили Шукшина из села вырываться в большие люди, и он считал, что «червячка зависти» можно удовлетворить только честным путем: трудясь на благо страны, которая тебя по всем правилам должна награ-дить славой и почетом и всем, что за этим следует. Потому Шукшин так и обижен и так недолюбливает всех бухгалтеров, кладовщиков и продавцов (эти герои у него сплошь отрицатель-ные), что они получают большие материальные блага (еще и приворовывая), без особого труда, сидя в тепле, в помещении, в отличие от тяжелого труда трактористов, скотников, зарабаты-вающих «свою копейку» на морозе, в грязи. Это, по его мнению, несправедливо. Недолюбливает он и московскую «золотую мо-лодежь», которая получила блага не своим трудом, а благодаря московской прописке, своим знатным родителям – отголоски этого мы видим в рассказе «Привет, Сивому», «Други игрищ и забав». Потому и завидовал Шукшин, который сотворил себя с «нуля» однокурснику и товарищу Тарковскому, сыну известно-го поэта, получившему первоклассное образование, знавшему иностранные языки. Потому-то Шукшин и писал со службы ма-тери в деревню письма, где «сочинял», как он якобы плавает по морям, хотя, как выяснилось, просидел всю службу на берегу – хотелось быть значительнее, чем давала пока судьба, хотелось, чтоб односельчане, которым мать читала письма, позавидовали бы ему! Шукшин сам, извиняясь, родственнику, которому одно время нагрубил, говорил: «Да разозлился вдруг чего-то. Вместе росли, вместе коров пасли, а ты вон уже на художника учишься, а я все еще – ни Богу свечка, ни черту кочерга…» 
Вообще, зависть штука хорошая, если она дает добрые всходы и плоды, что и случилось с Шукшиным. К этому под-талкивала в то время и правильная политика государства, где поощрялся орденами и премиями истинный труд, вклад в куль-туру, в науку да и на производстве (об этих людях писали книж-ки, снимали фильмы, портрет вешали на Доску Почета), а вся-кие очковтиратели и хапуги знали свое скромное место. Поэто-му Шукшин и трудился на износ, воплотив в себе огромное же-лание «простого человека из села», обиженного сироты, у кото-рого расстреляли отца, выбиться в большие люди, «ухватить славу за хвост». И его талант, его мощная воля, позволили это сделать, а попутно и выразить всю эту спертую иногда совет-ской властью, унижавшей русскую деревню, энергию созидания в крестьянине. К сожалению, люди его мощи в наше время, ко-гда государство самоустранилось от воспитания человека, от ограничения его эгоизма, присущего большинству людей, пода-лись в нувориши, в депутаты, в крупные чиновники, гребут под себя. И вся их энергия как в «броуновском движении» лишь разрушает государство, выходит пшиком.               
***
Многие стараются понять феномен популярности Шукшина в народе. Некоторые это объясняют тем, что если бы не фильмы Шукшина и не его актерство, то вряд ли он был сейчас столь вос-требован, но с ними нельзя согласиться. Причина в том, что Ва-силий Макарович более других понял русского мужика - и тот ему до сих пор благодарен. Нет, писатель отнюдь не расхваливал его, хорошо зная и его некоторые грехи, но он поверил в него. Часто писатели, даже самые знаменитые, описывали русского мужика грубым, даже туповатым, с хитринкой, ну а в основном горьким пьяницей. Таким видел мужика и Чехов в рассказе «Му-жики» или в рассказе «Злоумышленник» про мужика-рыбака, от-крутившего гайку для грузила на железной дороге, и во множе-стве других, кроме редких, как, например, рассказ «Тоска», где очень точно и нежно показана боль извозчика, у которого умер сын – тот пытается рассказать про свою утрату пассажирам, но никто его не хочет слышать, кроме лошади…Так же страдает и мужик-гробовщик в рассказе «Скрипка Ротшильда», когда у него умирает жена, которую он регулярно бил и ни разу не приласкал, бил он и слабого, несчастного и бедного еврея-скрипача, а теперь вдруг, чуя собственную смерть, подарил еврею свою дорогую скрипку. Как видим, у Чехова лишь изредка просыпается что-то доброе в дремучем и грубом мужике! Такие же грубые, драчли-вые и выпивающие мужики у Горького и в его автобиографиче-ской повести «Мои университеты», и в романе «Мать», и во мно-гих рассказах. Хотя, конечно же, Чехов и Горький понимали, что всему виной трудная жизнь простого человека, отмечая, что из-начально душа-то у него добрая. Более других, исключая писате-лей-народников, не сумевших, однако, встать в ряды первых ли-тераторов России, о русском мужике как о глубоком и сильном характере сказал Лесков в своих рассказах, особенно в «Очаро-ванном страннике». Сумел разглядеть мужика и Лев Толстой и воспеть его в повести «Казаки», в «Севастопольских рассказах» и в романе «Анна Каренина», где один из главных героев помещик Левин опрощается и перенимает в селе образ жизни мужиков. Например, в небольшом рассказе «Три смерти» он пишет о том, как достойно и благородно умирал старик на постоялом дворе, и сравнивает его смерть с умиранием огромного дерева в лесу, ко-торое встречает свою смерть тихо и достойно, в отличие, напри-мер, от смерти высокородной дамы, которая измучила всех ка-призами, воем, злобой…И все-таки, первым по настоящему, как человека созидательного и творческого, попытался понять рус-ского мужика советский писатель Андрей Платонов – его мужик уже не довольствуется ролью тяглового скота, пусть и чувстви-тельного и полного достоинства, он устремлен к новой жизни, к свету знаний! Он побеждает свою косность, он благороден! Еще более углубил понимание характера мужика Шукшин. Его мужик может быть нежен как самый утонченный поэт по отношению к женщине в рассказах «Сапожки», «Капроновая елочка». Его му-жик интересуется искусством и играет в самодеятельном спек-такле, точит деревянные скульптуры, даже пишет «научные тру-ды» как в рассказе «Штрихи к портрету», и рассказ, как в стили-зованном под безграмотную речь произведении «Расказ» про му-жика, которого бросила жена. Да, он там косноязычен, малообра-зован, но чувства-то испытывает сильные и благородные, он пы-тается обратиться через газету к людям с недоуменным горьким вопросом: мол, как же так, ведь я ее искренне любил!? Его мужик достаточно умен и эрудирован, как в рассказе «Срезал» занози-стый Глеб, пытающийся спорить о научных достижениях аж с кандидатами наук… Его мужик устремлен к знаниям, как в рас-сказах «Упорный» про Моню, изобретающего «вечный двига-тель», «Микроскоп» про мужика-автомеханика, купившего мик-роскоп, или к философскому осмыслению жизни в рассказе «Ве-рую», где идет разговор с попом о глубинных основах бытия, или в одном из самых замечательных «Леша Бесконвойный». То есть его деревенский мужик оказывается порой интересней и чув-ственней, чем образованные интеллигенты, уже тронутые скукой, потребительством, снобизмом. Заметьте, ни в одном рассказе его положительный герой не рассуждает о хлебе насущном, о день-гах, о личной материальной выгоде! Он первым поставлен Шук-шиным в центр мира как в рассказе «Даешь сердце!» о человеке, которого интересует все, что происходит на земле – он рад, что впервые в мире (это случилось в далекой Африке) сделали успешную сложную операцию - пересадили пациенту чужое сердце!
Рассказы Шукшина, по сути, ренессанс русского мужика, освободившегося от советского крепостного колхозного гнета, получившего наконец-то жизненную перспективу! А некоторые критики удивляются, за что любит Шукшина русский простой человек?! Вот за то и любит!         
***
Не  знакомый с «творческой кухней» человек считает, что писатель это некий производственник - получил задание напи-сать, допустим, о колхозниках три рассказа или повесть и пи-шет. Иногда в Советском Союзе так и было - по заданию редак-ции журналов или издательств устраивались творческие коман-дировки на стройки или в деревню, в результате чего появля-лись литературные отчеты в виде очерков или даже романов. Но подобной практикой занимались, как правило, люди малота-лантливые, приспособленцы от литературы, хотя иногда им удавалось написать нечто стоящее. Подобными поделками Шукшин не занимался. Он писал по заданию сердца, искренне и тем самым волей или неволей отразил свои пристрастия, харак-тер, а тот у него был непростой, а порой даже задиристый и скандальный, как, впрочем, у многих наших великих классиков, таких как Пушкин, Лермонтов, Есенин.., которые, судя по вос-поминаниям современников, были люди занозистые, задири-стые, потому то и нашли свою раннюю смерть.
Сейчас по прошествии многих лет после смерти Шукшин для критиков и читателей стал почти литературной иконой и поэтому многие скандальные факты его биографии стараются забыть, но делать это ни к чему. Не стоит приписывать «инже-неру человеческих душ» качества образцовой души – вот, де-скать, какой он добрый страдалец за народ. Писатель - прежде всего эгоист, как и большинство представителей творческих профессий. Но если, например, в музыке и в живописи качества характера творца не столь видны и не расшифровываются, то писатель в творчестве обнажает свою душу. Итак, что же дви-жет эгоистом – это, конечно, непомерное желание «сделать мир под себя» и выставить счет окружающим за боли и неудобства, которые терпит его душа. Мы видим, как на раннем этапе свое-го творчества, оторванный от села, от родного дома, вынуж-денный вписаться в городскую жизнь, Шукшин выставляет счет городу в рассказе «Жена мужа в Париж провожала…» - эгоизм парня, обиженного женой и тещей, там зашкалива-ет…Шукшину, который под парнем олицетворяет себя, так его жаль, что писатель допускает массу логических неверностей, которые неискушенный читатель не замечает. Невероятная обида и злость Шукшина на весь городской мир проявляется и в его рассказе «Змеиный яд», где герой с его приболевшей мате-рью, по мнению автора, во всем прав, а все городские прохин-деи (якобы прячущие от него дефицитное лекарство) не правы - ему говорят, что пчелиный яд имеет те же свойства что змеи-ный, но ему подавай обязательно змеиный! Можно было бы по-нять упорные поиски этого лекарства, если б мать действитель-но заболела смертельной болезнью, а как мы отлично знаем, крем из змеиного яда это лишь наружное средство от радикули-та или воспаления других нервных окончаний… В силу того, что Шукшин поначалу был не шибко грамотный (в аттестате по окончанию семилетки по русскому языку имел тройку да и по многим другим предметам тоже), то он действительно был по-дозрителен к городским интеллигентам, так как видел в них со-перников в литературном творчестве и в кинематографе. Из-вестно, что Шукшин как-то среди ночи пьяный ввалился к свое-му учителю режиссеру Ромму и говорил, что очень ненавидит интеллигентов… Известно по воспоминаниям друзей, с какой затаенной завистью он относился к сокурснику по ВГИКУ, в будущем тоже знаменитому режиссеру Андрею Тарковскому, автору «Зеркала», «Сталкера» и других  фильмов за то, что тот, родившись в Москве, в семье поэта, знал языки, мировую лите-ратуру. И понятно, чтоб как-то опередить «московских эруди-тов», казаться умнее, чем на самом деле, Шукшин не брезговал иногда и схитрить. Известно, что он на экзамене во время по-ступления во ВГИК «написал» сочинение не по теме. Никто из исследователей его творчества на этот факт не обратил особого внимания, никто не попытался понять, зачем он так сделал. А ведь ответ напрашивается сам собой: он понимал, что ему мо-жет не хватить знаний и грамотности, чтобы самому написать сочинение, и он принес на экзамен уже готовое и кем-то напи-санное с правильно расставленными знаками препинания. Сыг-рал «под дурачка» и это сработало, получил «отлично». О же-лании казаться лучше, чем есть, говорят и его письма домой, где он, зная, что мать будет их показывать односельчанам, кра-сочно рассказывал, как плавает на корабле, но как позже выяс-нится, всю службу пробыл на берегу радистом. 
Несмотря на то, что он вырос в сиротской семье, он был из-балованный парень очень его любящей матерью, которая всю нереализованную к мужу любовь перенесла на сына с верой в его особую миссию. И когда соседка спрашивала мать еще о молодом Шукшине: «Ты кого из не хочешь вырастить? Генера-ла, чай?», мать отвечала: «Бери выше…». [Понамарева – 2003., с.15] И не прогадала, хотя многие такие избалованные попада-ли, как правило, в тюрьмы. Недаром исследователь творчества Шукшина Коробов в книге из серии «ЖЗЛ» доказывает на осно-ве некоторых фактов, что в 16 лет, когда Шукшина отчислили из автомобильного техникума, он некоторое время бродяжни-чал по стране с группой мелких жуликов. Да и сын режиссера Марлена Хуциева, снимавшего Шукшина в фильме «Два Федо-ра», вспоминает, что видел у молодого актера на предплечье «татуировку» в виде финского ножа, которую тот в последствии вытравил. [Коробов – 1999., с.22-42 ]  Для таких людей «я хо-чу» - это главный жизненный принцип. Мы видим подобное от-ношение паренька и в рассказе «Вянет, пропадает», когда сын одинокой женщины, ревнуя мать к мужчине, не любит его и ло-мает ступеньку на крыльце, чтоб мужчина грохнулся. В авто-биографическом рассказе «Первое знакомство с городом» Шукшин признается, что ревновал своего отчима к матери и нарочно пытался подстроить такие ситуации (разозлить отчи-ма), чтобы мать рассорилась с тем.  И вообще, история с коро-вой, которую мать продала, чтоб отправить Шукшина в Москву, как-то не слишком хорошо его характеризует - менее эгоистич-ный человек отказался бы от такой жертвы.
Вот это «я хочу» прорывается в его рассказах «Сураз», где парень Спирька привык брать все, то заблагорассудиться, и в рассказе «Степка», где парень сбегает домой из колонии, не от-сидев там три месяца. Кого Шукшин действительно любит, так это мать и сестру - и потому-то рассказы о них, изданные в сборнике «Сельские жители», пропитаны искренней нежностью, впрочем, еще и потому, что любой эгоист очень тоскует по то-му, где ему было комфортно…
Когда критики говорят, что Шукшин удивительным образом увидел в жизни некоего «чудика», то с этим нельзя полностью согласиться, потому как чудиком во многом был сам. Шукшин-ский чудик это неординарный человек, который активно изучает жизнь с помощь микроскопа, создания «вечного двигателя» и так далее. Своим поведением он «задирается на жизнь», экспе-риментирует с нею и «ввязавшись в бой» получает или звонкую оплеуху или победу, но в любом случае приобретает драгоцен-ный опыт. Подобное изучение жизни гораздо эффективнее, чем читать многомудрые книжки с зевотой на лице. И та тоска, о которой  Шукшин хорошо сказал в рассказах «Верую!» и «Веч-но недовольный Яковлев» это тоска автора, которая овладевала им, когда не получал нужной доли знаний, эмоций и информа-ции. А так как человек был удивительно любознательный, то и через эксперименты над собой и своими героями быстро духов-но  рос.   
Прочитав подобные выводы из жизни и творчества Шукши-на, иной подумает, что вот ведь, как умел писатель скрывать свою сущность, что стал любим народом, стал заботиться о нем, о его горемычной судьбе…Но, во-первых, каждый человек в определенной мере эгоист и жалеет себя и потому «жалость автора к герою», а по сути к самому себе, воспринимает как очень созвучное чувство! А во-вторых, и это главное: литера-турное творчество, как правило, благоприятно влияет на само-развитие души автора - она становиться чувствительней, тонь-ше, умнее и лучше. Ставя себя в те или иные ситуации, посред-ством своего героя, автор анализирует собственную жизнь, свои поступки и начинает прозревать, где поступил дурно и подло, и тем корректирует собственную душу. С помощью литературно-го творчества Чехов «выдавливал из себя раба», роман Льва Толстого «Воскресенье» - это его публичное покаяние за грехи молодости. То есть, так свою душу корректировали не только Шукшин, а все честные искренние писатели, вот и в Шукшине произошла эволюция взглядов, он встроил себя в общество, гармонизировал с окружающими людьми. Эта эволюция хоро-шо просматривается именно в рассказах, а не в романах и пове-стях, ибо рассказы это дневник писателя, куда он выносит са-мые сокровенные мысли и размышления. Благодаря этой эво-люции, он отринул гордыню и безапелляционность суждений, бросил пить, перестал волочиться за каждой юбкой, стал пре-красным отцом и осознал, что только ежедневный труд души может вознести его на вершину славы,  что, к нашему счастью, и случилось.          
***
Секрет популярности Шукшина еще и в том, что он олице-творял творчеством некий «золотой век» социализма – когда уже не было притеснений народа и откровенной нищеты, когда худо-бедно жизнь города и села выравнивалась, когда еще ве-рили в идеалы социализма, когда народ и власть часто понима-ли друг друга. Это определенно счастливое и гармоничное по сравнению с войной и годами раскулачивания время Шукшин хорошо отразил. Как бы мы благополучно сейчас ни жили, с каким бы материальным достатком, но то время будет вспоми-наться – тогда люди еще не завидовали злобно друг другу, еще не было глубочайшего расслоения общества, коррупции и ка-стовости политической. В том мире, несмотря ни серьезные проблемы, морально легко жилось человеку – и поэтому, сколько бы лет не прошло, по той поре будут ностальгировать, как мы это видим сейчас – даже молодежь, что родилась при капитализме, идеализирует советское прошлое, тянется к нему и к тому, что было в нем хорошее.
Думается, если бы не произошла смена общественного строя, и люди продолжали жить в прежних реалиях, то интерес к Шукшину мог бы угасать, ибо ничего нового он бы уже не мог сказать (в силу своего раннего ухода) людям…
Подобный феномен случился и с другим великим русским писателем – Чеховым! Он тоже в силу обстоятельств стал выра-зителем «золотого века» дореволюционной царской России. Развивалась промышленность, было отменено крепостное право и, несмотря на трудности жизни и некую нищету, жизнь в стране была далека от тех потрясений и той злобы и напряжен-ности, которые последует в начале века с Японской войной, со-бытиями революционными 1905 года, с террором, с погромами усадеб, Первой мировой войной, а затем и революцией 1917 года и гражданской войной. Разорение «Вишневого сада» пока-жется детской сказкой по сравнению с тем, какое разорение ждет страну и дворянство потом, обиды дяди Вани в одноимен-ной пьесе покажутся легким капризом. А пока интеллигенция пишет романы, картины и музицирует, идет образование наро-да, сотнями появляются новые газеты и книжные издательства – это благодатное затишье и изобразил Чехов и именно по этому ностальгировали интеллигенция и народ, когда царизм и старый уклад рухнули. Партийная номенклатура, выросшая еще до ре-волюции, всячески поддерживала изучение Чехова в школе, ставились активно его пьесы, снималось множество фильмов. Мог забыться в стране даже «буревестник революции» Горький, а вот Чехов не забывался, как не забывается сейчас и Шукшин.   
***
Теоретик герменевтики Гадамер писал, что историк литера-туры (критик), обращаясь к тексту писателя, имеет перед этим некий «предрассудок», а значит, необходимо привести мысли-тельный процесс во «взвешенное состояние», что позволит оце-нить текст более правильно. [Гадамер – 1988, с.704-716] По-этому в данной диссертации следовало отрешиться от некото-рых предрассудков, которые сложились в литературоведении к Шукшину за полвека после его кончины. Встретившись с из-вестным критиком и шукшиноведом Львом Аннинским, много беседуя с ним  и войдя в переписку, мною было высказано определенное несогласие с его толкованием некоторых момен-тов творчества Шукшина и Аннинский ответил в письме, что «действительно, новый взгляд на Шукшина имеет место быть в связи с изменениями в социальной и общественной жизни в стране». Далее, не соглашаясь с крупным французским ученым-литературоведом Р. Бартом, который в своем труде «Семиоти-ка. Поэтика»  в статье «Смерть автора» [Барт – 1994, с.384-391] заявил, что в современной литературе личность присутствия автора в тексте все более уменьшается, следовало доказать, что это далеко не так. Можно кое в чем согласиться с Р. Бартом, если в качестве текстов рассматривать сценарии, пьесы, сказки, фантастику, где над личностью автора довлеют унифицирован-ные законы жанра, давая ограниченное проявление внутреннему миру писателя, но не в реалистичных рассказах, которые в большинстве вольно или невольно всегда исповедальны. Да, писатель часто подходит к теме, как к некоему чистому листу, и в процессе ее осмысления через творчество похож на любо-пытного первопроходца, но делает он это в любом случае через уникальную индивидуальность, уникальный взгляд и опыт. Во-обще, если фантазировать по Барту, то тогда следует признать мнения некоторых самоуверенных ученых, что в будущем ро-маны и стихи может писать ЭВМ. Хорошо ли это да и нужно ли? По моему мнению, это абсолютно недопустимо и невоз-можно по причине того, что литературное творчество это сугу-бо личный и интимный поиск автором гармоничного существо-вания его измученной сомнениями и конфликтами души с окружающим миром. Есть две возможности сделать это у твор-ца: во-первых, подкорректировать собственную душу, а во-вторых, попытаться сделать окружающую жизнь лучше. Шук-шин своим ярким, до предела искренним творчеством делал и то и другое! И в обоих случаях преуспел!


ОГЛАВЛЕНИЕ


ВВЕДЕНИЕ
Стр. 2
               
ГЛАВА 1. Особенности конфликтов, стиля и изобрази-тельных средств в малой прозе В. М. Шукшина                стр. 12

ГЛАВА 2. Философский и психологический анализ рас-сказов В. М. Шукшина и их разнообразных  и столь неорди-нарных героев               
Стр. 49

ГЛАВА 3. В. М. Шукшин в литературном процессе. По-иски смыслов. Его духовные учителя, оппоненты и последо-ватели                116
Стр. 83

ЗАКЛЮЧЕНИЕ               
Стр. 122






Михаил Гоголев



ШУКШИН И ДРУГИЕ…



(литературоведческий анализ)





                Фрагменты диссертации


















НАБЕРЕЖНЫЕ ЧЕЛНЫ
2021





ВВЕДЕНИЕ
Актуальность избранной темы диссертации в том, что творчество В. М. Шукшина до сих пор вызывает противоречи-вые споры, в нем открываются все новые грани, тайны и осо-бенности, которые необходимо исследовать. Проходят годы после его смерти и тот исторический период, в котором он жил, открывается для нас полней и шире. Политические и экономи-ческие преобразования и духовные поиски эпохи правления Хрущева и Брежнева открываются во всей противоречивости и глубине. Становятся известны новые факты, новые документы, которые позволяют взглянуть на творчество многих писателей с другого ракурса, в том числе на творчество Шукшина. Кон-фликты, которые он зорко увидел в жизни и о пагубности кото-рых предупреждал, проявились в наше время отчетливо и ока-зывают на общество негативное влияние. Изучая их, можно ак-центировать на них внимание общества и заняться их решени-ем, сподвигнуть на это политиков, социологов, литераторов, учителей. В настоящее время многие новоявленные демократы и либералы еще продолжают, начиная с горбачевской пере-стройки, обвинять советский период в разных грехах, называть его «застойным», навешивать и другие необоснованные ярлыки, но благодаря таким честным писателям как Шукшин, мы можем отделить зерна от плевел, понять, что можно взять из нашего прошлого в нынешнее время и дать отпор клеветникам родины, отрицающим подвиги отцов и дедов. Шукшин может помочь нам в том, чтоб не прервалась связь поколений.

Объектом исследования является «малая проза» В. М. Шукшина – яркая, оригинальная, мудрая, искренняя и честная, которая осветила многие стороны советской действительности пятидесятых, шестидесятых и семидесятых годов 20 века и ока-зала большое  духовное и нравственное влияние как на писате-лей, так и на читателей страны.

Предметом диссертационного исследования является большой материал, который в целом можно представить трех-уровневым корпусом:
1. Публикации и свидетельства современни-ков писателя о нем, литературоведов и критиков, вплоть до настоящего времени.
2. Тексты художественных произведений В.М. Шукшина
3. Тексты крупных русских писателей, тво-ривших до Шукшина и после.
На основе этого материала проводится всестороннее изуче-ние творческой манеры писателя Шукшина, обозначенных в ней конфликтов, раскрытие их через непростую судьбу автора, его характер, предпочтения, желания, как сублимация его неорди-нарной, сильной и яркой личности. Попытка понять генеалогию исследуемых им тем и конфликтов, стилистическую манеру в контексте русского рассказа 19 и 20 веков. 

Степень изученности темы
О литературном творчестве Шукшина, казалось бы, писано-переписано, многие его произведения просвечены насквозь словно рентгеном, но не все так просто – его творчество с тече-нием времени все больше раскрывается, ибо меняется жизнь, менталитет народа, меняется отношение к тем или иным акцен-там в его произведениях. Как говорится, большое видится на расстоянии – вот и мы видим, что Шукшин не только автор за-нимательных по сюжету рассказов, но и глубокий психолог, со-циолог и философ, отразивший конфликты современности не фотографически, а как бы в некой динамике их развития от ста-линской советской коллективизации, через военные годы до времени, которое иные современные демократы назвали «за-стойным», хотя на самом деле брежневская эпоха была неким зенитом развития социализма в СССР. Страна лидировала в космосе, был достигнут паритет с США в атомном проекте, со-циалистический лагерь, несмотря на некоторые эксцессы (как, например, восстание в Праге в 1968 году) был крепок и своим примером и экономической помощью развивающимся странам, освободившимся от колониальной зависимости, распространял марксистко-ленинское учение по планете. В эти годы советский народ впервые, наверное, за все существования страны стал жить сносно – люди (особенно молодое и среднее поколение) перестали бояться сталинских репрессий за один рассказанный анекдот, Хрущевские шараханья в экономике и политическая подковёрная суета, связанная с уходом на пенсию сталинской старой гвардии, сошли на нет. Человек вдруг осознал, что он не винтик государственной машины, а личность, у которой есть свободное время подумать о смысле жизни, о комфортном су-ществовании, помечтать о своем будущем и будущем детей. И несмотря на то, что угроза ядерной войны не была снята, и о ней постоянно говорилось с самых высоких трибун, тем не ме-нее, тревожная мысль о новой мировой войне несколько приту-пилась – кровавой бойни не хотели ни Советский Союз, ни за-падный мир, уставшие от соперничества и гонки вооружений, тянущихся десятилетиями. Деньги от подорожавшей на миро-вых рынках нефти СССР начал пускать на строительство жилья, на зарплаты не только рабочим, но и колхозникам, жившим до этого на трудодни, начал крупнейшее стройки АТОММАШ, КАМАЗ, БАМ, САМОТЛОР, и люди стали смело сниматься с насиженных мест, поехали и за деньгами, и «за романтическим туманом» – страна зашевелилась в радостном порыве. И пусть у Шукшина нет рассказов о стройках и трудовых подвигах со-ветского человека, но дуновение свежего ветра свободы и энту-зиазма в стране он передал хорошо и точно. И когда говорят о «шестидесятниках» в советской литературе, детях «хрущевской оттепели», то, как правило, среди них называют поэтов Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Беллу Ахмадулину, Евгения Евтушенко и таких прозаиков как Александр Солжени-цын и Василий Аксенов. Увы, критики грешат против истины, ибо туда можно отнести и Василия Шукшина. Но его, как пра-вило, большинство критиков записывает в крупную и благодат-ную группу «деревенщиков», заявивших о себе неожиданно и ярко, потому якобы что большинство его героев жители села. Да, он был и «деревенщиком», но особым: во-первых, и язык у него в рассказах чисто городской, без всяких фольклорных сло-вес, а во-вторых, самосознание его героев и чувство собствен-ного достоинства вполне городские – нет у них стеснительно-сти и ущербности…Отличается Шукшин от многих писателей «шестидесятников» тем, что он не пинал весело и смело «уби-того осла» Сталина, да и Ленина самозабвенно не хвалил, как, к примеру, Вознесенский в поэме «Лонжюмо» и в стихах, требуя убрать портрет Ленина с денег, или Евтушенко в поэме «Казан-ский университет», не говоря уж о пафосном Рождественском. Естественно, у Шукшина был свой взгляд на крупных историче-ских личностей – наших вождей, но он не хотел быть ни слиш-ком умным «задним умом», ни откровенным холуем партии, хотя и состоял в КПСС. Он главным действующим лицом исто-рии считал  народ и в этом его величайшая заслуга, и в этом его особая роль в литературе, и в этом корни искренней любви к нему людей.
Итак, в стране после тяжких войн и революций, всех потуг и трудовых подвигов, тяжелейших человеческих потерь, пришло историческое время остановиться и подумать, куда дальше раз-виваться социализму, душе советского человека – вместе с са-мыми честными философами, демографами, социологами и психологами задумался об этом и Шукшин. Несмотря на то, что с высоких трибун партийных съездов бодренько говорилось, что путь социализма ясен на много лет вперед, что он указан классиками ленинизма, лучшие люди страны почувствовали, что не все безоблачно в советской стране «победившего социа-лизма», что появились, пусть пока и в зародыше, тревожные тенденции и факты. Однако многие «шестидесятники», увы, наоборот, безмятежно радовались, что пришло время либера-лизма, самовыражения художника, что есть возможность побы-вать за границей, накупить там иностранных джинсов и вкусить, так сказать, прелести капитализма – в частности, окружение Ва-силия Аксенова думало именно об этом, как бы сейчас назвали, потребительстве, именно большинство из этого окружения по-том стало диссидентами и осело надолго на Западе. Кое с кем из этих людей Шукшин, как известно, был знаком, но выросший в трудовой семье, в крестьянской скромности и аскетизме, а не в семье крупного партийного деятеля как Аксенов, он понял, что ему с ними не по пути – он не пижонил, не модничал и уез-жать заграницу жить не собирался. Несмотря на то, что, конеч-но же, у него была обида на советский строй за расстрел своего отца, за голодное сиротское детство, тем не менее, он не мыс-лил свою жизнь без алтайских красот и просторов, без реки Ка-тунь, без земляков, а главное без любимых матери и сестры – именно эта пуповина поддержала его духовную крепость, пита-ла творчество. Он не собирался мстить советской стране, выис-кивать новых врагов народа, служивших в НКВД и СМЕРШЕ, как многие писатели того времени, как Шаламов и Солженицын, [Солженицын – 204., с.7-163] он гордился ее достижениями и хотел сделать жизнь в стране лучше и видел в этом предпосыл-ки. Поэтому-то Шукшина можно смело назвать патриотом в ис-тинном смысле этого слова, а не «квасным», как некоторых «деревенщиков», ищущих некий «золотой век» в патриархаль-ности русской деревни, в национальной обособленности. Про-читав всего Шукшина, никто не найдет и строчки, где он бы так или иначе приподнял русского человека над другими нацио-нальностями, этническим конфликтом у него и не пахнет. Наоборот, можно говорить, что он был одним из создателей нового советского архетипа – человека толерантного, воору-женного знаниями, стремящегося к познанию мира, его тайн, смотрящего не на «корыто» перед собой, а на звезды, любящего своих детей и жену, близких, соседей по дому и улице, всех граждан не только страны, но и всего мира. И это не голосло-вие, все это есть в его рассказах и все представлено в данной диссертации. И все-таки он не забывал о человеке села, напо-миная власти, да и всему обществу, что город задолжал деревне за то, что ее люди, голодая и безмерно напрягаясь, кормили страну и рабочий класс, который в это время тоже, естественно, не сидел без дела – поднимал промышленность, но хоть полу-чал за это жилье, приличную зарплату и многие другие блага.
Когда писатель жив, то мнение о нем критики и обществен-ной мысли еще не устоялось, никто не знает, что он напишет завтра, куда качнется маятник его творчества, как будет разви-ваться его мировоззрение. Поэтому-то разносторонний Шукшин и ставил трудные задачки перед критикой – и вот теперь время настало вписать его творчество в общий литературный процесс, который не некое дискретное состояние, а поток, некая река от-ражения народной жизни и фактов биографии автора, его ду-ховного становления и взросления. Ныне почти все жизненные перипетии Шукшина известны широкой публике, его детство, юность, армейская служба, его ранняя тяга к писательству, его кумиры, его поездка в Москву, его женитьбы и разводы. Поэто-му недаром его друг актер и земляк сказал: «Когда меня спра-шивают, каким был Шукшин, я отвечаю: «Читайте его прозу. Герои его произведений – это он сам, это его голос. Больше вам о Шукшине никто не расскажет…»  [Ванин - 1985., с.10] То есть мы видим во многих его рассказах где-то закамуфлированную хорошо, а где-то не очень, событийную канву его жизни. Есте-ственно, в данной диссертации все это исследовано и нашло от-ражение, ибо писатель не существует в «башне из слоновой ко-сти», а живет обычной судьбой, иногда ярко и насыщено, как Шукшин – его напористость, его жажда справедливости, его любовь и нежность к близким и землякам, все это проявлялось в жизни и творчестве. Но если говорить образно, то любой чело-век это «ежедневник», в котором ставит записи время, окружа-ющие люди, книги писателей, фильмы, разговоры, услышанные истории, знакомства и многие-многие вроде незначительные вещи. Расшифровывать этот «ежедневник», перелистывать его страницы и читать в нем записи автор данной диссертации по-считал увлекательнейшим занятием и полезным всем, кто инте-ресуется творчеством писателя, кому это нужно в работе – кри-тикам, учителям-словесникам, студентам.
Будучи сам автором, написавшим не одну сотню рассказов, которые часто основаны на фактах собственной жизни, автор диссертации хорошо понимает «из какого сора», по меткому выражению Ахматовой, «растут» рассказы, и поэтому анализ творчества Шукшина у него особый, как бы через некую твор-ческую призму, скрытую от глаз непосвященных… Обладая большой литературной эрудицией в силу профессии, зная пре-красно творчество многих русских и советских писателей, бу-дучи знакомым с некоторыми из них лично, регулярно про-сматривающий критику на них, автор данной диссертации по-пытался вписать творчество Шукшина в этот литературный по-ток через сравнения с десятками известных писателей. А имен-но, с Лесковым, с Чеховым, с Горьким, с Буниным, Куприным, Зощенко, Юрием Казаковым, Нагибиным, Солженицыным, Кру-пиным, Беловым, Можаевым, Федором Абрамовым, Распути-ным, Астафьевым и другими. Эти великие имена давно ушед-ших писателей и еще живущих впустили в свои ряды Шукшина как равного среди равных. Некоторые из них стали духовными отцами Шукшина, даже не зная об этом, другие были его знако-мыми и друзьями, и, естественно, шла между ними перекличка тем и мыслей, а некоторые продолжили темы, вскрытые и обо-значенные Шукшиным, далее – то есть процесс не прерывался и не прервется, как сама народная жизнь.
Литературное творчество – это широкий поток мыслей, тем, творческих задач, мук и сомнений, и все это рассматривается писателями под разными ракурсами и имеет место быть. Одни писатели рассматривают творчество как некий познавательный процесс с элементами развлекательности, другие - как некий заказ партии и правительства, но если это делается качественно и на пользу обществу, призывает людей к четкой гражданской позиции, к военному и трудовому подвигу, то их работа полез-на и нужна; третьи через приключенческие сюжеты прививают человеку смелость, взаимовыручку, умение преодолевать пре-пятствия…И так далее. Поэтому недаром говорится, что писа-телей надо много хороших и разных, чтоб охватить все сторо-ны человеческой деятельности, весь спектр человеческих ха-рактеров и наклонностей, дать каждому человеку в обществе ответ о смысле жизни, перспективу его развития, понимания счастья и гармоничного существования среди людей и природы. Но, конечно же, одна из главных задач, которые ставила перед собой именно русская литература, ее лучшие представители, начиная с девятнадцатого века – это воспитание человека, при-вивка ему лучших качеств. Этим наша литература завоевала прочное признание в мире, как великая литература, и недаром в список произведений мировой классики неизменно входят их создатели Толстой, Достоевский, Чехов…Эту же задачу ставил перед собой и Шукшин, но решал ее удивительно изящно, без дидактики и морализаторства, а с помощью тонкого юмора, иронии, динамично и доверительно-интимно. Его сюжеты настолько захватывающи по построению, по напряжению кон-фликта, что порой в них погружается вместе с его героями как в некое приключение, в котором тебя ждут и открытия, и боль, и счастье, и осознание предназначения человека на земле. Немало сюжетов и тем о взаимоотношениях между мужчиной и женщи-ной, и в этом Шукшин сближается, в частности, с замечатель-ным писателем Иваном Буниным, посвятившим этому большой цикл «Темные аллеи». Но если Бунин рассматривает эти отно-шения как преходящее любовное приключение, как некий, пусть и страстный и увлекательный, эпизод в жизни часто с печаль-ным и трагичным концом, то Шукшин старается найти гармо-ничный конец, некое примирение двух таких разных миров как мужчина и женщина; он всеми способами борется за этот гар-моничный союз, показывает нам «правду и аргументы» мужчи-ны и женщины, ибо является, не смотря на бурную молодость и многочисленные романы, приверженцем патриархальной семьи, без которой трудно воспитать полноценных детей. Шукшин в своем творчестве удивительно целомудренен, у него нет ни од-ной любовной сцены в классическом ее понимании, с раздева-ниями и с соблазнением где-нибудь на лоне прекрасной приро-ды, с поцелуями, как это происходит у Бунина – для Шукшина главное это духовная близость между мужчиной и женщиной, взаимопонимание на основе единого мировоззрения. Он тоскует по семейной теплоте, спокойствии, ибо только так может суще-ствовать трудовая крестьянская семья, в которой раздор и скан-далы отвлекают мужчину от работы – ведь он добытчик и па-харь в своей извечной вековой сущности, а не прощелыга-ловелас, прожигающий жизнь от скуки и безделья и волочась за каждой юбкой.
Рассматривая творчество Шукшина на фоне ярчайших пред-ставителей русской литературы, необходимо было найти па-раллели как стилистические, ибо недаром давно сказано, что «стиль – это сущность писателя», так и мировоззренческие и жизненные. И мы видим, что по богатству стилистических при-емов Шукшин был замечательным учеником многих великих и своеобразных стилистов как, например, Чехов и Зощенко, но и новатором, сплавившим разные стили в единый шукшинский литературный язык, что позволило в коротких по объему рас-сказах поведать порой о целых человеческих судьбах, о кото-рых иной не сумеет рассказать и в романе, наполнить их психо-логией и глубоким философским содержанием. Часто в его рас-сказах незамысловатый сюжет удивительно расширяется, в него как в некую раму, как в некий мешок складываются думы геро-ев, их мысли, их сомнения, их ассоциации, как у некоего фокус-ника, который на удивление публики на арене цирка умудряется запихнуть в свой пиджак массу самых разнообразных предме-тов, - и герой Шукшина из обычного маленького человека пре-вращается в яркую многогранную личность, интересную для читателя, со своим характером, со своей «изюминкой». То же самое можно сказать и о богатстве тем и конфликтов, которые Шукшин собирает как некая трудолюбивая пчела с разных по запахам и цвету цветков у лучших писателей, сливает все в единый котел, в некое художественное содержание и этим со-здает неповторимый аромат – все эти конфликты и темы в рас-сказах Шукшина вытекают один из другого, переливаются в чудном блеске. Читатель с удовольствием вкушает эту удиви-тельно насыщенную и сытную медовую смесь. После прочтения почти любого рассказа Шукшина остается чувство мировоз-зренческой полноты, некой удовлетворенности, а не возникают вопросы, ибо все прояснено.
Все эти параллели в данной диссертации были рассмотрены с разных сторон, ибо похожесть и непохожесть иного автора с другим диктуют писателю и исторические временные сходства. Доказано великим философом Гегелем, что история развивается по спирали, и мы можем проследить, как предреволюционные и послереволюционные годы совпадают некими новыми возмож-ностями для простого человека в «хрущевскую оттепель», ко-гда колхозникам стали давать паспорта – русский крестьянин-мужик, да и рабочий, получивший второй выходной, начинают осознавать себя личностями, а не подневольными рабами по-мещика, чиновника или работодателя, стремятся к знаниям, к комфортному существованию и духовному совершенствова-нию. Поэтому и есть некоторое сходство у Шукшина с расска-зами Горького, Зощенко, Платонова и оно плодотворно.       
Важно было исследовать и то, как судьба того или иного ав-тора оказывает влияние на его творчество, а сюда входит и ме-сто рождения, и социальное происхождение, и еще много-много чего. То есть, если автор родился у реки, в селе, в крестьянской семье, а не, допустим, в городе в семье интеллигентов или слу-жащих, то, конечно же, он хорошо знает свой мир, впитал его с молоком матери, и это вольно или невольно диктует образ мышления писателя, круг тем и задач. В этом плане Шукшин сближается с такими замечательными авторами как Белов, Рас-путин, Астафьев, которые видели в крестьянском труде, в об-щинности, в аскетичном быте, в крепкой семье главные ценно-сти человеческого существования. Не могли не оказать влияние на Шукшина и алтайские степи и просторы, и некая сибирская оторванность от европейской части страны, где человек чув-ствует себя более свободным, что ли, ибо на генетическом уровне к нему перешла вольница алтайских казаков, бежавший от царской власти и крепостничества на плодородные, богатые рыбой и зверьем, земли. Недаром не только в своем романе «Я пришел дать вам волю», но и в рассказах Шукшина вдохновляет образ народного заступника и разбойника Стеньки Разина. Мо-жет, в этой вольнице казак Михаил Шолохов почувствовал бли-зость с Шукшиным и поэтому поощрил его литературную дея-тельность.  Совсем иную картину мы видим в творчестве, каза-лось бы, близких по деревенскому происхождению к Шукшину Бориса Можаева и Федора Абрамова, герои которых, ощущая административное давление близлежащих центров власти Москвы и Петербурга, выкачавших за столетия лучшие силы из села, менее свободолюбивы, а напряженно горды и чем-то даже обреченно убоги и безрадостны.    
Одним из главных конфликтов советской эпохи, который ис-следовал Шукшин, был, конечно, конфликт этический, нрав-ственный, ибо Шукшин одним из первых почувствовал, что в старающемся быть справедливым в распределении благ «по труду» советском строе появились замкнутые и хитроватые люди со чревоточиной в душе. Впрочем, он понимает, что по-явились-то они не вчера и не сегодня, а ведут жизненный отчет еще с времен раскулачивания и коллективизации, когда выгодно было мимикрировать под ярого коммуниста и комсомольца, поддерживать линию партии, ломать церкви, ссылать по доносу и навету соседей и родственников вместе с детьми и стариками в «медвежьи углы» страны, на стройки, в лагеря. В этом смысле творчество Шукшина сближается с творчеством Солженицына и Тендрякова [Тендряков – 1990., с.8-120], которые немало сде-лали в разработке этой темы с политической точки зрения, но во многом на этом и остановились. Шукшин же исследует дальше, ибо эти хитрецы-приспособленцы породили новую ко-горту приспособленцев – уже не столько политических, сколько экономических, которые почувствовали, что можно легко про-жить, не работая в поле и на заводе у станка, они пристроились кладовщиками, продавцами дефицита, бухгалтерами и при-кармливались помимо зарплаты. В сталинские времена они, ко-нечно же, тщательно прятались, а теперь почувствовали, что можно высунуть свою голову и огрызнуться по-крысиному на простого человека, показать ему, кто в современной жизни настоящий хозяин, к кому идут за дефицитом и деликатесами чиновник и милиционер… Шукшин трубил об этом громко и ясно, пророчески чувствуя, что если и дальше так пойдет, то они прогрызут борта корабля социализма и пустят его ко дну, что сейчас и наблюдаем в России во всей разнузданности – эти крысы-приспособленцы уже превратились в динозавров по сво-ей величине и мощи, поработили простого человека и подкупи-ли полицию и чиновничество.
Тему человеческой разобщенности, желания нажиться лю-бой ценой, непомерную тягу к потребительству, общественную безответственность, которые бы и дальше исследовал Шукшин, останься он жив, как эстафетную палочку подхватил в своем творчестве Борис Васильев, эта струя многогранного творче-ства которого тоже исследуется в данной диссертации.
У Шукшина немного публицистических статей, да и касают-ся они в основном вопросов искусства, но зато боль и пафос по улучшению духовной жизни в стране, которые иной журналист выплескивает в статьи, разлиты у Шукшина в рассказах, после прочтения многих читатель чувствует не просто эстетическое наслаждение, как, например, у ушедшего во многих своих рас-сказах в интеллектуальную и интеллигентскую камерность Юрия Нагибина или ушедшего вместе со своим лирическим ге-роем в «природу» Юрия Казакова, но и катарсис, прилив граж-данских чувств и готов вслед за Шукшиным сострадательно воскликнуть: «Что с нами происходит?»
Особое отношения у Шукшина к религии - признавая ее, как некий тысячелетний моральный кодекс человека, уважая ее, как традиции своих предков, как некое вдохновение, создавшее прекрасные архитектурные сооружения-храмы, он, в отличие от яркого рассказчика Крупина, не поддерживал неких ее ограни-чений в научном познании мира, в созидательной деятельности человека и мог бы по-народному мудро сказать: «На бога надейся, а сам не плошай!» Так может сказать и думать только человек, который во многом сделал себя - как, например, Мак-сим Горький, «вывел себя в люди», и гордится по праву этим. Ведь именно при жизни Шукшина (и это отражено в его творче-стве) было бурное развитие науки – гордый и свободолюбивый человек дерзнул выйти в космос, осмелился сделать первую пе-ресадку донорского сердца, что почти сродни пересадке вечной божественной души… И недаром в своем раннем рассказе «Нечаянный выстрел», написанным во время гонений на цер-ковь Хрущевым, Шукшин допускает отцом героя святотатство: тот, страдая за родившегося увечным, с одной усохшей ногой сына, который, влюбившись и понимая, что девушка не ответит взаимностью, попытался застрелиться, снимает со стены иконы и разбивает их об пол. Здесь отца окончательно взбесило еще и то, что его жена постоянно восклицает, обращаясь к богу за по-мощью: «Господи, господи, господи…» - он считает, что помо-жет сыну в данном случае только медицина и воля к жизни.
Изучая литературное творчество Шукшина, нельзя не кос-нуться его кинематографической деятельности, ибо, как извест-но, одно перетекало в другое, одно оплодотворяло другое – ведь Шукшин не брал готовые сценарии, а создавал их из соб-ственных рассказов и повестей. Часто он писал с прицелом на то, что рано или поздно они превратятся в кинокартины, а зна-чит, в них нужны яркие диалоги, сшибка характеров, реальные и значимые поступки героев, что и подчеркивается в данной ис-следовательской работе. Дорогостоящая кинокартина должна быть своеобразным «шлягером», а для шлягера нужен замеча-тельный текст - только тогда пойдет на нее зритель, а государ-ственные кинокомпании выделят деньги на очередной фильм. Все это, конечно же, заставляло Шукшина из текстов создавать шедевры!   
В данной диссертации поднята большая и важная тема, ко-торая требует дальнейшего осмысления, ибо не в рамках одной диссертации ее решать. Ясно, что на творчество Шукшина ока-зывали влияние не только писатели-прозаики, но и русские народные песни, песни раздольные и жалостливые, которые с испокон пели в селах во время застолий и которые поют его ге-рои во многих рассказах и которые сам любил петь негромким проникновенным голосом. Любил он и поэзию Есенина с его тоской по уходящей быстро и безвозвратно жизни, да и сам пы-тался писать – в частности, по теме одного из своих стихотво-рений написал одноименный рассказ «И разыгрались же в поле кони…». Наверняка немалое влияние оказали на него и песни-баллады Владимира Высоцкого, которого он хорошо знал и творчество которого слушал в общих компаниях – об этом тоже упомянуто здесь.
Да, Шукшин впитывал в себя как губка красоту окружающе-го мира, он больше наблюдал, чем говорил – и об этом, в част-ности, можно привести воспоминание актера Рыжова, который сыграл в его фильме «Калина красная» отца женщины при-ютившей Егора Прокудина. Он рассказывал, что они как-то шли на съемку вдвоем несколько километров по полю и лесу, и Шукшин сказал всего лишь две фразы:  «Ну, что, пошли?», а по приходу заметил «Ну вот и пришли!». Видимо, все это время Шукшин влюблено всматривался в небо, в даль, разглядывал поля, вел какие-то мысленные диалоги, ибо недаром сказал по-том своей жене Лидии: «Славно мы поговорили с Рыжовым…» Как вспоминает его товарищ актер Бурков, во время съемок на Дону фильма «Они сражались за родину», Шукшин любил по-слушать вечерами рассказы донских казаков – именно послу-шать, а не рассказать, ах какой он знающий и какой знамени-тый…Вот это умение пристально наблюдать, впитывать в себя народную жизнь, чтоб потом сублимировать в творчество – есть признак крупного художника!            
 





ГЛАВА 1. Особенности конфликтов, стиля и изобрази-тельных средств в малой прозе В. М. Шукшина
Первый рассказ В.В Шукшина был опубликован в журнале «Смена» в 1958 году и назывался «Двое на телеге». Но это не значит, что Шукшин до этого ничего не писал, что у него не было периода ученичества – был такой период, как и у любого писателя. Сестра Шукшина Наташа и его друзья вспоминают, что писать он начал еще в юношеском возрасте. Да и рассказ «Двое на телеге» был опубликован не сразу, так как первая жена писателя Мария Шумская помнит, что перед тем как уехать в Москву в 1954 году Шукшин получил рукопись этого рассказа с отказом в публикации. Так что путь Шукшина в литературу был непростым и прежде всего по причине, что у него не имелось литературных связей в редакциях журналов, издательств или Союзе писателей, хотя, конечно же, все было для того, чтобы стать писателем - и трудолюбие, и страсть, и наблюдательный взгляд, и жизненный опыт, и желание выбиться в люди. И по-этому, когда ему открылась литературная дорога, он за менее чем два десятка лет написал достаточно много – два романа: «Любавины» об алтайском селе и своих земляках, «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине, несколько повестей, большую сатирическую сказку «До третьих петухов» (первое название «Ванька, смотри!»), пьесы «Энергичные люди» и «Поутру они проснулись…» и более сотни рассказов. За эти годы он успел издать почти все произведения в популярнейших журналах «Новый мир», «Наш Современник», «Октябрь», «Москва», «Сибирские огни» и других. Вышли, пусть и тоненькие, три сборника рассказов «Сельские жители» (1963 год), «Там вдали (1968) и «Характеры» (1974 год), и первая часть романа «Люба-вины».  Но в данной работе будем говорить о рассказах Шук-шина, где литературный талант проявился наиболее полно, и объясним, почему это произошло. Рассказ «Двое на телеге» [Шукшин – Т4., с.21 ] уже говорит, что в литературу вступает крупный писатель – хорошо прояснены характеры двух героев – старика-возницы и сельской девушки-фельдшерицы именно в диалоге, который станет потом у Шукшина одним из главных художественных приемов в рассказах. Но там еще нет истинно-го Шукшинского – динамизма, страсти, трагедийности ситуа-ции, внутренних монологов, боли героев, умения на небольшой площади рассказать занимательную и мудрую историю о чело-веке и его жизни.
***
Можно сказать, что как театр начинается с вешалки, так и рассказ начинается с названия. Название не только намекает чи-тателю о том, что будет происходить в рассказе, но и служит некой приманкой, в которой есть оригинальность и загадоч-ность. Мало найдется писателей, у которых было столь огром-ное количество оригинальных названий как у Шукшина. Подоб-ное серьезное отношение к придумыванию названия ввел, пожа-луй, Чехов, и мы видим, какие у него глубокие и образные названия «Анна на шее», «Человек в футляре» и другие. Шук-шин в этом плане пошел гораздо дальше и придумал название «Космос, нервная система и шмат сала». [Шукшин – Т3 с347] На первый взгляд это кажется какой-то абракадаброй, набором не связанных смыслом слов – что-то из космонавтики, из пси-хологии и деревенской жизни. Наткнувшись на такое название в журнале или книге, поневоле обратишь на него внимание и за-хочешь узнать, чего это автор наворотил: мол, явно фантасти-ку... Оказывается, что «наворотил» автор вполне незамыслова-тый рассказ о бедном юноше, который квартирует у пьяницы деда и спорит с ним о необходимости учения, и дед ему за большую тягу к знаниям дает шмат соленого сала.   
Обычно любой писатель старается назвать рассказ одним словом или максимум двумя, три – это уже считается перебор, но Шукшин и здесь оригинален и называет рассказ «Леля Се-лезнева с факультета журналистики» - пятью словами. Или же «И разыгрались же в поле кони», «Как зайка на воздушных ша-риках летал» - шесть слов, если включить союзы. Часто Шук-шин берет для названия строчки из песен как, например «Жена мужа в Париж провожала…» или «В воскресенье мать-старушка…», что дает читателю подсказку, о чем пойдет в рас-сказах речь, а так как песни эти тоскливые (мы их сейчас уже почти не знаем), то рассказы будут соответственные – в первом о разрыве героя-гармониста с женой и его смерти, а во втором о слепом самодеятельном певце, что ходит по селам и исполне-нием старинных песен зарабатывает на жизнь.
Есть названия, в который заключена большая экспрессия «Даешь, сердце!», «Ваня, ты как здесь?!», «Миль пардон, ма-дам!», «Шире шаг, маэстро!», «Привет Сивому!» - в конце названий стоят восклицательные или вопросительные знаки. Та-кие названия сразу заинтриговывают читателя.
Есть у Шукшина, конечно, простые названия, но и среди них попадаются весьма глубокомысленные как «Генерал Малафей-кин», где обычный маляр назвался перед пассажирами поезда важным генералом. Прежде чем начать чтение, читатель скеп-тически подумает: «Может ли генерал иметь столь простенькую фамилию? И действительно, фамилия неблагозвучная, да и начинается с «мало» - значит, с чего-то мелкого. В результате убеждается, что генерал-то самозваный, фальшивый…[Шукшин – Т4 с179 ]
Надо сказать, что у Шукшина не сразу появлялось удачное название, он к его поискам подходил очень творчески. Напри-мер, рассказ про генерала был и «Генерал Малафеев» и «Ноч-ной рассказ», а у «Хозяин бани и огородов» было первоначаль-но аж три названия «Загадочная славянская душа», «В субботу вечером», «Разговоры». [Шукшин – Т4., с.539] Эти поиски по-казывают, что Шукшин названием рассказа вводил читателя сразу в суть конфликта произведения.   
***
Один из современных модных писателей, написавший о че-ченской войне роман, сказал в своем блоге, [Сайт в Интернете Захара Прилепина] что Шукшин ему неинтересен – дескать, мелкотемье…Что надо писать о герое, который проверяется на изломе войны, революции, в других экстремальных событиях, как, например, это делал Шолохов. Хочется с ним не согласить-ся. Мелкотемье - это когда писатель не может глубоко понять своего героя и ставит его в экстремальные ситуации, чтоб скрыть свою несостоятельность и хоть как-то привлечь к герою читателей. Увы, это редко помогает, зато Шукшина читают лю-ди, хотя и герои его рассказов не совершают ничего героиче-ского – не стреляют на войне, не летают в космос. Они просто живут – женятся, расходятся, выпивают, спорят. Но вот только почему-то в результате вроде обычных ситуаций то стреляют-ся, то дерутся, а то и умирают. И надо сказать, что 90 процен-тов людей во все времена живут такой обычной жизнью, но именно в ней кроется большая трагедийность – она не внешняя, она внутренняя и обозначить ее можно вопросами: «Зачем жи-вет на земле человек? И как надо жить, чтоб жить счастливо, ярко, в ладу со всеми?» Во время экстремальных ситуаций ге-рой, как правило, об этом мало задумается (разве только Ан-дрей Болконский на поле Аустерлица раненый смертельно гля-дит в небо и размышляет?), ему просто некогда об этом поду-мать, он действует рефлекторно, на инстинкте самосохранения и, наоборот, даже чувствует восторг существования, ибо не зря писал Пушкин «Есть упоение в бою, и грозной бездны на краю». Там все ясно – ты защищаешь родину, спасаешь товарищей или любимую женщину. А вот во время обычной жизни и приходят в голову тяжелые мысли - и в результате тоска! Как она прихо-дит к герою Шукшина в рассказе «Верую» и во многих других. В этой тоске кроется ключ к пониманию пьянства российского народа, который таким образом пытается уйти от «проклятых» вопросов, забыться, взбодрить себя спиртным, дракой. И слава и почет тому писателю, который сможет найти для своих героев гармонию существования, примирить их мятущуюся душу с окружающим миром, дать им перспективу существования!
Герои Шукшина – это не сторонние наблюдатели за жизнью, а люди действующие, люди очень ранимые, люди-экспериментаторы, которые собственной жизнью ищут смысл существования, ошибаются, набивают шишки, а то и погибают, но тем и симпатичны читателю эти бесстрашные солдаты на жизненном поле боя, а не штабные работники, не нюхавшие по-роху риска.
***
Если говорить о конфликтах Шукшина в малой прозе, то мы увидим, что он использует весь спектр их, кроме одного  - при-родного, потому как ему интересен человек не в противостоя-нии с природой, а человек в борьбе с самим собой и в поисках своего места среди людей. Изредка только природа косвенно вмешивается в ткань рассказа, в частности, в рассказе «Капро-новая елочка», когда мужики в Новогоднюю ночь блуждают по замерзшим полям и лесам и не могут найти дорогу к дому. И в рассказе «Волки», где сила природы в виде волков, которые за-грызают лошадь нашего героя, но и то у него особого противо-стояния (ее осуждения) с этой стихийной силой нет, а есть оби-да на бросившего его одного в поле тестя, у которого был то-пор. [Шукшин – Т3., с.412 ]
Зато немало произведений, где Шукшин исследует соци-альный конфликт – это в основном рассказы, где есть противо-стояние между городским человеком, живущим гораздо ком-фортнее, и деревенским, которому живется весьма тяжело в бы-ту и в работе, между спесивым интеллигентом и простым рабо-тягой. Это рассказы «Самолет», «Срезал», «Привет Сивому!». Важен для автора конфликт между человеком труда и нарож-дающимся классом мелких бюрократов и людей с наворован-ными деньгами - кладовщиков и продавцов. В селе же социаль-ного расслоения он, как правило, не видит – все там живут при-мерно одинаково и том числе даже председатель колхоза ничем не отличается своим поведением и доходами от простых кол-хозников, как в рассказе «Думы». [Шукшин – Т3., с.432] 
Вот внутреннему конфликту Шукшин посвятил гораздо больше рассказов, ибо его мятущиеся герои, желающие сильно, ярко и страстно, часто встречают непонимание окружающих и очень от этого страдают. Не зная ответа, зачем жить, они часто сомневаются и спорят с самим собой и в результате идут на конфликт с близкими людьми. В рассказе «Сапожки» герой не столько спорит со скаредными и прагматичными мужиками, которые удивлены его желанием купить дорогие зимние сапоги жене, сколько мысленно ломает в себе природную крестьян-скую скупость.
Экзистенциональный конфликт (о поисках героем своего места в мире) у Шукшина один из самым интересных и неожи-данных и к нему можно отнести рассказы «Микроскоп», «Упор-ный», «Штрихи к портрету» – как мы видим, героев Шукшина не удовлетворяет полуживотная жизнь потребителей, мелких исполнителей, у них, как говорится, «собственная гордость», они хотят уважения окружающих, познать тайну бытия, помо-гать власти управлять государством. В частности, не может найти место в городе, прижиться здесь, в бездуховной среде семьи, герой рассказа «Жена мужа в Париж провожала», не удовлетворен своим положением маленького человека герой рассказа «Генерал Малафейкин».
Все эти конфликты проявлены очень ярко, потому как герои Шукшина (именно субъекты конфликта) очень выпуклы, неожиданны, деятельны, рискованны, они обладают мощной активностью. И биполярность конфликта очень точно выпи-сана, разграничена, отсюда постоянные споры сторон конфлик-та, а то и драки и серьезные обиды, как в рассказах «Верую», Сураз».
Если говорить о стратегии поведения в конфликте героев Шукшина, то она очень гибка, как, например, в рассказе «Че-редниченко и цирк», где герой умело ищет разные подходы к понравившейся ему молодой цирковой актрисе, и в тоже время очень упряма как в рассказе «Сураз», где герой идет напролом, чтоб соблазнить понравившуюся ему учительницу. Все это го-ворит о хорошей жизнестойкости, выработанной в русском че-ловеке веками, но и упертости в достижении своих целей. Из всех возможных вариантов поведения во время конфликта таких как:
1. приспособление
2. избегание
3. компромисс
4. соперничество
5. сотрудничество
герои Шукшина обычно используют все, ибо для них глав-ное не просто кому-то чего-то доказать, а прежде всего добить-ся поставленной цели, ну а для этого все средства хороши. И в принципиальных вопросах они отстаивают свою позицию до конца, как, например, в рассказе «Рыжий», где парень-шофер догоняет своего обидчика, другого шофера, на горной дороге и наказывает его…Конечно, как правило, у Шукшина приспосаб-ливаются уже люди пожившие и с хитринкой, как, например, герой рассказа «Выбираю деревню на жительство», что удобно  хорошо устроился в городе. Зато избежать конфликта как в рас-сказе «Обида» герою, человеку простому и бесхитростному, очень сложно и на самой кульминационной точке ему помогает здравая мысль, что за попытку убийства своего обидчика он по-падет в тюрьму и оставит сиротой своего ребенка. Компромисс для героев Шукшина тоже понятие несколько неприятное, но и на него они идут как, например, жена Алеши Бесконвойного, который в субботу не работает ни в колхозе ни дома, а только моется в бане. Но главный компромисс в том рассказе это ком-промисс самого Алеши с жизненными трудными моментами – он примиряется с ними, принимает их философски, прощает всех обидчиков. В необходимых моментах герой Шукшина идет на сотрудничество, как герой рассказа «Упорный», Моня: чтоб понять принцип работы «Вечного двигателя», идет на общение с умным инженером колхоза и его женой учительницей физики. Одним из показательных в плане соперничества является клас-сический рассказ «Срезал», где деревенский демагог Глеб спо-рит с приехавшими в село кандидатами наук – «соперничает» с ними в знаниях и эрудиции, но, не обладая истинными знания-ми, подавляет приезжих своим наглым напором.
***
В дальнейшем при анализе рассказов Шукшина и других ав-торов уже не следует пользоваться научной терминологией в расшифровке конфликта, ибо произведение это живая ткань, ко-торую, как и человека, не надо резать по живому, чтоб в полно-те понять ее сущность. Иначе получится как в стихотворении Юрия Кузнецова «Атомная сказка», где современный Иван-царевич, как анатом, разрезал лягушку, чтоб понять, с помощью какого механизма она превращается в прекрасную царевну, и она, конечно же, умерла, а тайну свою не раскрыла. Особенно это сложно делать в рассказах Шукшина, где конфликты меня-ются с огромной скоростью и как в калейдоскопе. Возьмем, к примеру, рассказ «Верую» – вначале это конфликт внутрилич-ностный, когда на героя наваливается воскресная тоска, словно пьяная нездоровая баба, тут же переходящий в конфликт меж-дуличностный с женой, которая обижается на него за эту ханд-ру и обзывает его «Пузырь», а затем конфликт становится внутригрупповым, когда идут споры с соседом и попом. А этот внутригрупповой уже распадается в разговоре как некий фейерверк в конфликты социальные, конфессиональ-ные…[Шукшин – Т4 с96 ]
Есть пара конфликтов, которых Шукшин не касается - это межклассовый и межэтнический, во-первых, по причине того, что уважает любого трудящегося человека, что крестьянина что рабочего. Ну а столкновения с интеллигенцией, которая являет-ся лишь «прослойкой» по коммунистической идеологии, не в счет. Вот и межэтнического конфликта в стране, где все нации были равны перед законом, где народы уважали друг друга, жи-ли в дружбе, Шукшин не отразил в силу его почти полного от-сутствия (разве только существовавшего в шутливой форме в виде анекдотов) и потому, что был человеком толерантным.
В итоге надо признать, что в литературоведческой среде существует заблуждение, что писатель, прежде чем сесть за письменный стол за написание текста, морщит лоб и до мель-чайших подробностей продумывает конфликт: дескать, отобра-зить этот конфликт очень важно для воспитания общества… Увы, этот момент верен только для крупных жанров - как ро-ман, пьеса, большая повесть, чтоб не заблудиться в многоходо-вом  сюжете…А рассказ, как правило, рождается на одном ды-хании, как некая рефлексия на «боль» внутреннюю (тоска) или внешнюю (подлые поступки окружающих), которую испытал автор. То есть, рассказ пишется во многом не для читателей, а для самого автора, как некая попытка понять эту «боль», высве-тить ее прожектором прозы, как «клопа в постели», который мешает спать по ночам, а затем уже понять, что с ней делать, как от нее избавиться – или же изменить что-то к лучшему в мире и в обществе, или самому избавиться от гордыни, нетер-пимости, обидчивости и других грехов, которые создают не-удобства в общении с миром…   
***
У многих писателей, творивших в одно время с Шукшиным, государственное присутствие в регулировании общества сильно присутствует. Такое время было, что «руководящая и направ-ляющая сила» компартия регулировала все процессы в обще-стве – посылала народ на стройки социализма, идеологически воспитывала граждан, кого-то наказывала, кого-то поощряла... У Шукшина присутствия компартии почти нет – такое впечат-ление, что многие его герои живут как бы в оторванности от государства, сами по себе, на некой свободной земле. Ну, разве только в его ранних рассказах «Коленвалы», «Правда», «Свет-лые души» есть какие-то отголоски, что его героев кто-то направляет на ударную работу, а далее его герой начинает жить некой стихийной жизнью. Да, есть колхозы, но колхозы это все-таки общественная организация, хоть и формально, по коллек-тивному сельскохозяйственному труду – некая крестьянская община, но и то колхозы присутствуют в его рассказах как ан-тураж – ведь надо же где-то герою работать. Но зато когда не-которые писатели говорят, что герои Шукшина аполитичны [Сайт в Интернете Е. В. Шишкина, зам редактора журнала «Наш Современник» 2012г], им хочется возразить, ибо герои так или иначе приходят в столкновение с государственной ма-шиной в лице милиции! Удивительно, но милиция появляется в рассказах Шукшина с большой частотой – ни у одного писате-ля, если исключить детективы, где милиция одно из главных действующих лиц, не встретишь так много милиционеров – они появляются в десятках рассказов и, как правило, в неком нега-тивном ключе, в ключе репрессивном. Вот, например, в расска-зе «Критики» обиженного несправедливостью показанного в телевизоре фильма и разбившего дома телевизор сапогом, раз-буянившегося деда, отводят в КПЗ, где он должен провести ночь. Естественно, читатели вместе с его внуком Петькой жа-леют старика и начинают негативно относиться к участковому. [Шукшин – Т3., с.318] В рассказе «Материнское сердце» чита-тели опять же на стороне обворованного в городе ушлой бабен-кой героя, который в обиде бьет по голове, подвернувшегося под его флотский ремень с массивной бляхой, милиционера, а потом на стороне его горемычной матери, которая пытается вызволить из КПЗ своего непутевого сына, которому грозит не-сколько лет колонии…Читатель вместе с автором размышляют, что ведь неплохой же Витька человек, ну оступился немного, но зачем же так строго наказывать, жизнь человеку ломать, прино-сить горе его жалостливой матери и его невесте, которая вот-вот за него должна была выйти замуж. В рассказе «Степка» за соскучившемуся по дому, по родным местам, друзьям и близ-ким герою, который сбежал ради этого из колонии, приходит в самый разгар счастливого застолья милиционер и уводит его в КПЗ. И опять читатель на стороне Степки, которому не дали порадоваться до утра, пообщаться родными, к которым он, скрываясь по лесам и полям, шел целых две недели, и жалеем его немую сестру, которая идет по темной улице домой и пла-чет. [Шукшин – Т3., с.335]
Почти во всех рассказах, где возникает серьезный семейный конфликт, жены (при поддержке своих матерей) начинают пу-гать мужей милицией – это происходит и в рассказе «Жена му-жа в Париж провожала», и в рассказе «Мой зять украл машину дров», о которых подробно рассказано в других статьях данной работы. То есть читатель видит, что в репрессивный аппарат обращаются за помощью люди крикливые, хитроватые, с под-лянкой в душе и, что удивительно, милиция им-то и помогает! Да и работать в репрессивном аппарате хотят именно такие, как, например, мечтавший стать прокурором герой рассказа «Билетик на второй сеанс» хитроватый кладовщик.  В рассказе «Сураз» гордый и красивый парень Спирька, спрятавшись в бане, отстреливается из ружья два дня от милиции, и пусть, сдавшись наконец, попадает в колонию на пять лет, читатель вместе с автором не осуждают его, а даже горды за его ухар-ство. Недоверие к милиции, к тому, что она привыкла только карать, а не вникать в ситуацию, приводит в тому, что старик в рассказе «Охота жить» верит сбежавшему из колонию бандиту, жалеет его и не сдает его в руки правосудия, хотя милиция при-ходит к нему на лесную заимку - казалось бы, только пальцем на бандита указать, ан нет. Укоренилось в народе мнение еще со сталинских времен, что милиция это сила несправедливая, и это приводит к тому, что старик в результате гибнет, убитый из собственного же ружья бандитом. В рассказе «Штрихи к порт-рету» милиция появляется аж дважды – в первый раз во время драки в городе главного героя с неким выпившим молодым че-ловеком в шляпе, а во второй раз уже в конце рассказа, когда обиженного и разбушевавшегося героя, желающего стране только блага в своих записях и трактатах, приводят в милицию, где все-таки находится один честный и умный человек – начальник милиции, который отпускает нашего героя домой и интересуется его записями…
Шукшин, опасаясь цензуры, не рисует читателям работни-ков милиции уж очень черными красками, они у него, как пра-вило, безлики и походят чем-то на роботов, с заложенной в них программой «пресекать и ловить», но тем-то и страшна эта си-ла, что она какая-то неживая, неспособная анализировать и по-нимать. Во многом подобная негативная позиция автора осно-вана, наверное, и на собственном опыте, когда Шукшин сильно пил по молодости и частенько, судя по воспоминаниям друзей, попадал в милицию, но и тем, что свободолюбивая натура рус-ского человека противится этой формальной грубой силе госу-дарства, признавая лишь некую высшую справедливость…Мы и сейчас видим, что современная милиция, переименованная в полицию с якобы благой целью приблизить ее к народу, тем не менее, далека от чувства справедливости – и пример тому ее крышевание наркоторговли, бандитов, выбивание показаний у честных людей с помощью изощренных пыток (как в прогре-мевшем на всю страну Казанском опорном пункте «Дальний»), коррупция, корпоративное укрывательство, холуйское служе-ние власти, которая расправляется с помощью ее с честными, но критикующими ее людьми. То есть темы, обозначенные Шукшиным почти полвека назад, только усугубились. А ведь уже тогда Шукшин с горечью восклицал, имея в виду творче-ство, что «трогать» ему запрещено и милицию, и армию, и власть, что можно только одного русского мужика, который во всем якобы и виноват… [Заболоцкий – 2002., с. 74-89]            
***
Одежда у многих писателей играла большую роль в харак-теристике того или иного героя - его наклонностей, желаний. Например, у Ильфа и Петрова главный герой Остап Бендер но-сит желтые ботинки, что говорит о его неординарном, ярком и позерском характере. Обычно скупой на описание внешности героев Василий Шукшин, оставаясь верен своей художествен-ной манере, часто надевает на героя просто шляпу! Шляпа у Шукшина это не только головной убор с полями - это символ, такая характерная деталь, которая может сказать о человеке немало. Причем, он «надевает» ее в основном на героев отри-цательных, ему чем-то неприятных. Откуда в Шукшине такая уверенность, что герой в шляпе обязательно какой-то ущерб-ный человек, занозистый?! А оттуда - от противопоставления города и деревни. В селе шляпы никогда не носили - в основном картузы, кепки, тюбитейки, но не шляпу. Человек в шляпе - это городской житель, который хочет выглядеть важно, подчерк-нуть свою какую-то интеллигентность якобы, культурность!
Вообще, кто в России носил высокие головные уборы - ко-нечно, важные господа: когда-то они носили цилиндры (тоже шляпа), что подчеркивало их принадлежность к дворянству, по-том перешли на светские шляпы, но суть не изменилась - высо-кий головной убор это прообраз короны, некой шапки Монома-ха, а значит, высокого положения человека в обществе. Это и в дикой природе распространено - уважать тех, кто выше тебя (не обязательно сильнее): например, страус никогда не нападет на того страуса, который его выше, а если человек поднимает над собой палку, и ее конец оказывается выше головы нападающего страуса, то тот сразу теряет свою храбрость, а ведь он агрес-сивный и может забить ногами своими сильными до смерти.
Образ человека в шляпе сложился и от личности коммуни-стического вождя, который правил во время творческого ста-новления Шукшина - это образ Никиты Хрущева, который, бу-дучи лысым и не высоким, вообще без шляпы не ходил. А так как этот образ в простом сельском народе сложился негатив-ным, потому как Хрущев ввел налог с каждого подворья на мо-локо, мясо, яйца, даже на каждую яблоню, кукурузу повсюду насаждал, то в Шукшине это отложилось в сознании: некий че-ресчур активный человек небольшой культуры, но зато в шля-пе, считает, что во всем прав! Вот вожди Ленин и Сталин шляп не носили - один ходил в простенькой кепке, а другой в картузе, и они, несмотря на свои многие злодеяния, тем не менее, ува-жались в народе больше, чем Хрущев.
Вообще, шляпа трудовому человеку как бы ни к чему - ее может в любой момент сдуть ветром, наклонишься что-нибудь поднять - а она свалится, словом - бесполезный с точки зрения сельского человека головной убор. Только для выпендрежа. По-этому читатель, если видит на герое рассказа Шукшина шляпу, то сразу догадывается, что герой явно где-то оконфузится. Например, некий мужичек в рассказе «Дебил», которого в по-селке почему-то все называли идиотом (даже жена в запале), решает приобрести шляпу, надеясь, что тогда его круглая про-стодушная физиономия приобретет интеллигентность, все начнут его сразу автоматически уважать. Он долго выбирает в магазине шляпу, советуется с продавцом, крутится в разных шляпах перед зеркалом - и наконец, покупает самую, на его взгляд, солидную. Но, увы, насмешливо-скептическое отноше-ние к нему не меняется ни у жены ни у сельчан. [Шукшин – Т4, с. 199 ] Наоборот, когда существует противопоставление между внешним видом и сущностью человека, то такому частенько язвительно и с укором говорят: «А еще шляпу напялил!» Нако-нец, убедившись, что шляпа ему не нужна, что она не прибави-ла ему солидности и уважения окружающих, герой черпает ею воду из речки, чтоб попить…
В шляпе у Шукшина ходит и прижимистый мещанин, герой рассказа «Вянет,  пропадает…», некий бухгалтер, который по выходным похаживает к вдовушке, чтоб распить там бутылочку водки, менторски поучить ее сына, как надо уметь правильно жить, чтоб все было как, например, у него - и деньги, и квартира городского типа, и обстановка…
В рассказе «Штрихи к портрету» Шукшин представляет од-ного из второстепенных героев предельно скупо - «молодой че-ловек в шляпе». Этот человек в свой выходной, что называется, «культурно отдыхает» - шляндается по зоопарку; он итак уже навеселе, но все равно заходит в кафе, чтоб выпить из спрятан-ной в кармане пиджака бутылки водку. И когда главный герой рассказа пытается сделать ему наставление, что отдыхать-то надо с пользой, что-то познавать интересное и нужное, - тот начинает драться, вся его «культурность» исчезает. [Шукшин – Т4, с.403] Опять же в шляпе едет на экскурсии по южным ме-стам в автобусе некий нравственно нечистоплотный гражданин в простеньком рассказе «Хмырь» и, будучи женатым, пытается всяческими хитренькими уловками соблазнить молодую одино-кую женщину – он, трусоватый и скользкий, неприятен всем пассажирам автобуса и читателю в том числе.
  ***
Современники Шукшина удивлялись, а иной раз и язвитель-но посмеивались, когда видели, как тот разгуливает по Москве в сапогах…Да, он приехал в Москву именно в сапогах и долго в них ходил, но не потому, что больше было не в чем - сапоги он любил особой любовью. Часто приходя в редакцию какого-нибудь журнала со своими рассказами в сапогах, он словно бы оправдывался перед редакторами за свой внешний вид: «Изви-ните,  я тут прямо со съемок…» [Заболоцкий – 2002., с. 89 ] Конечно, люди многие не понимали, что сапоги это не просто обувь, а некий образ жизни и мышления. И тут Шукшин не ори-гинален - как известно, сам великий писатель земли русской Лев Толстой почти никогда не снимал сапоги, да еще и сам их та-чал, хотя и граф. Сапог хорош своим удобством - мягкий яло-вый или хромовый (из козьей шкуры) сапог не тяжелее ботинка, а может быть, даже легче, но зато насколько он функциональ-ней! Во-первых, не пылятся и не забрызгиваются грязью штани-ны, а сами голенища легко протереть тряпочкой. Во-вторых, при всеобщем российском бездорожье и любом дожде сапог незаменимая вещь - всегда ноги будут сухие, а значит, не про-студишься и не заболеешь. И в-третьих, сапог держится на ноге как влитой - его не потеряешь, он не соскочит ни при беге, ни при работе…да и от разных палок, коряг, высокой травы ноги оберегает. Опять же никто не знает, что где-то в траве затаилась змея, которая готова вцепиться острым ядовитым зубом тебе в лодыжку.
Речь о сапогах, конечно же, не для того, чтобы убедить всех снять кроссовки и ботинки и напялить сапоги - просто именно в сапогах спрятан некий ключик, которым можно открыть харак-терные особенности Шукшинской прозы, его мировоззрения…А это прежде всего народность - то есть плоть от плоти сельской России, отсутствие какой-либо пижонистости в жизни и литера-туре и, конечно же, необычайное трудолюбие, когда за двадцать лет создается столько, что иной и за пятьдесят не напишет.
Рассмотрим рассказ «Алеша Бесконвойный, где одним из ключевых эпизодов являются воспоминания героя-фронтовика о встреченной им случайно на пути домой «кребдешиновой жен-щине», которая, подарив ему ночь любви, его обворовала - она взяла замечательные трофейные сапоги. Сапоги были легкие, им сносу бы не было - то есть она своровала не какие-то часы (мо-жет быть, даже золотые), а сапоги, которые для деревенского человека дороже всего! Другой бы ее возненавидел на всю жизнь, но наш-то герой уже давно простил ее, относится к ней даже с теплотой, и именно этой душевной щедростью симпати-чен читателям. [Шукшин – Т4, с.372 ]
Да, сапоги действительно большой подарок, о чем говорится в рассказе «Игнаха приехал», где нагрянувший из города в гос-ти к родителям в деревню старший сын привез отцу замеча-тельные хромовые сапоги - и этот подарок очень пришелся отцу по душе.
***
В свое время Шолохов с одобрением сказал про Шукшина, что тот вовремя почувствовал, когда народу захотелось сокро-венного. Одно из самых сокровенных - это обычная семейная жизнь. [Коробов – 1980., с.361-431 ] Шукшин много о ней напи-сал, ибо, как известно, был женат три раза (первый раз на сель-ской учительнице Марии Шумской еще перед отъездом в Моск-ву (с которой, кстати, официально не разошелся, как выясни-лось), второй раз на малоизвестной актрисе, долго сожитель-ствовал с дочкой известного писателя и редактора журнала «Огонек» Сафронова, пока не женился на Лидии Федосеевой. Немало у него было и кратких романов, в том числе (есть такое мнение) со знаменитой поэтессой Беллой Ахмадуллиной, кото-рую он снял в своем фильме «Живет такой парень» в роли жур-налистки. Словом, эту тему он хорошо прочувствовал. Семья для него, сироты, была и гавань и бурное море, и он рассказал о том и другом. О первом не так много - в рассказе «Сапожки», где муж так любит жену, что покупает ей очень дорогие зимние сапожки, в почти идеалистическом рассказе «Светлые души» о любви шофера и его ждущей с лаской после тяжелой работы жены, и еще в нескольких. Зато про бурное море семейной жиз-ни рассказал немало.
Рассмотрим один из ключевых рассказов в этом плане «Мой зять украл машину дров», в котором трудяга шофер приходит домой и узнает, что жена купила дорогую шубу. Ему обидно, ибо у жены итак немало нарядов, а он уже давно мечтает о ко-жаном плаще, но не может купить. За жену вступается его теща - ярая бывшая активиста, которая хвалится тем, что первая со-здавала колхозы, и теперь за это требует к себе от всех уваже-ния. Слово за слово - и они все разругались. И тут наш герой наконец-то прозревает, что он нужен жене и теще лишь как «рабочая лошадь», как человек, который добывает деньги и кормит их, и что эти скандалистки могут засадить его в тюрьму, как засадили уже тестя и бывшего мужа жены. Теща грозится донести на зятя в милицию за то, что тот когда-то украл маши-ну дров - то есть нарубил и вывез из леса на своем грузовике без чьего-либо разрешения. Шантажирует его. Он ей в упрек, что сама же, мол, топилась этими дровами. Обиженный, он за-манивает тещу в туалет и быстренько заколачивает дверь гвоз-дями. А так как теща кричит из туалета, зовет на помощь, опять грозится посадить его за украденную машину дров и за то, что он над ней издевается, то он в шутку обещает поджечь вместе с ней туалет.
В результате теща все-таки доводит дело до суда, и нашего героя осуждают условно. Выгнанный из дома (дом был тещин) герой горюет и досадует не столько из-за приговора, сколько из-за того, что некий гражданин - общественный обвинитель, не разобравшись в сути дела, предлагал на суде дать ему реальный срок, и от того что красивая жена, которую он все-таки любил, теперь обязательно подаст на развод. [Шукшин – Т4, с.225 ]   
***
Шукшин в одной из публицистических статей признался, что «стоит одной ногой на берегу, а другая нога в лодке, в ко-торой надо плыть» - так  образно он говорил о том, что частью души остался на своей родине, в селе, с родной матерью, а ча-стью уже находится в городе. Эта вот раздвоенность, эта тоска по родине особенно в первые годы после отъезда в Москву, пронзительно проявилась в его творчестве, и недаром его пер-вая книжка называлась «Сельские жители», герои которой в ос-новном его земляки.
О том, как сильна пуповина с родной землей, с семьей он пишет в рассказе «Степка» о сидевшем в колонии парне, кото-рый появляется неожиданно в родительском доме. Вся семья рада (немая сестренка в том числе), считая, что он освободился, что его выпустили на волю. В доме праздник - накрывают на стол, поют песни, ведут долгие беседы. И вдруг приходит участковый милиционер и уводит с собой Степку - оказывается, Степка-то сбежал из колонии. Милиционер удивлен и ошара-шен, он не может понять, каким надо быть глупцом, чтоб сбе-жать из колонии, когда сидеть осталось всего три месяца, а те-перь Степке за побег добавят еще пару лет. И Степка отвечает, что милиционеру этого не понять, что теперь-то (побывав дома, встретившись с близкими и увидев родные места) ему будет на зоне легче.
О тоске по дому и рассказ «И разыгрались же в поле кони», в котором речь идет о том, как к молодому человеку, что учит-ся в городе на артиста, приезжает по пути с курорта отец и сво-ими разговорами о жизни в селе взбудораживает память сына. Память о том, как на свободе «в ночном» несутся по полю пре-красные кони. Хочется привести отрывок: «Минька представил Буяна, гордого вороного жеребца и как-то тревожно, тихо, сладко заныло сердце. Увидел он, как далеко-далеко в степи, растрепав по ветру косматую гриву, носится в косяке полуди-кий красавец конь. А заря  на западе - в полнеба и чертят ее - кругами, кругами - черные стремительные тени, и не слышно топота - тихо». Так растрогался Минька, несмотря на вполне сносную жизнь в Москве, что долго у него ныло сердце, когда он провожал отца на поезд - тоже хотелось уехать. [Шукшин – Т3, с.326 ]
***
Как известно, в русской прозе «маленькому человеку» отве-дена очень большая роль, и началось это со знаменитого рас-сказа Гоголя «Шинель», из которой, по меткому выражению Белинского, вышла вся русская литература… Социальный кон-фликт, где простого бедного человека и чиновники третируют, и среда выталкивает, и жена пилит, разрабатывался как золотая жила на протяжении полутора веков. Шукшин тоже не мог пройти мимо этого конфликта, но в отличие от других писате-лей «маленького человека» он не жалеет, а недоумевает по по-воду его амбиций - и в этом огромная заслуга Шукшина. Он не пошел по протоптанной дороге классики, а постарался сказать об этом человеке правду. А правда заключается в том, что в рассказе «Шинель» слишком уж жалеть мелкого чиновника По-прищина не стоит по причине его желания сделаться больше, чем он есть на самом деле. Есть такое понятие «по Сеньке шап-ка», когда говорят о человеке, который хочет казаться более внушительным, чем позволяют способности и таланты. Вот и Поприщин годы копит на шинель не по статусу - на дорогую, почти под стать генеральской, которую, конечно же, украдут, подумав, что он человек богатый. А вот сшил бы шинель по возможностям, скромную, то вор бы на него не напал. [Гоголь – Т4, с.85 ] Вот и Шукшин говорит, что жить надо по статусу и, когда иной его герой не следует этому принципу, то выглядит смешным. В этом плане замечателен рассказ «Генерал Мала-фейкин», где обыкновенный мужик по профессии маляр в ва-гоне поезда выдает себя пассажирам за важного генерала. Рас-сказывает, что у него персональная машина, личный шофер, что у него огромная государственная дача с камином - словом, по простецки «заливает». И так у него это удачно и артистически получается, что один солидный пассажир проникается к нему огромным уважением. И все бы было ничего, все сошло бы ему с рук, а вернее с языка, если б в вагоне на верхней полке не ока-зался его сосед по дому. Он уже отдыхал там, когда услышал внизу важный голос Малафейкина, который выдавал себя за ге-нерала, и очень этому удивился - сначала думал, что ошибся. Но нет - это действительно был его сосед-маляр. Утром, когда подъезжали к Москве, он слез с верхней полки и стал язвитель-но подтрунивать над самозваным генералом. Тот, опасаясь быть оконфуженным, быстренько собрал свои вещи и вышел из ваго-на. На перроне сосед догнал Малафейкина и с удивлением спрашивал, зачем тому нужно казаться перед другими людьми значительным, лгать. Хотя чему удивляться - просто честолю-бивый человек не сумел добиться того, о чем мечталось, и остается только пыжиться и врать. 
Так же пыжиться и герой рассказа «Пьедестал», но  только тот, работая обычным художником по рекламе, с  подачи че-столюбивой жены считает себя великим живописцем и пишет давно одну большую картину под претензиозным названием «Самоубийца». Часто они рассуждают с женой, что скоро он будет известен и богат, и тешат себя мечтами. И вот, наконец, картина закончена - и тогда они приглашают в гости эксперта - лучшего художника города, который любит выпить. Они для него накрывают щедрый стол, кормят деликатесами и поят ко-ньяком, а когда ведут в комнату, где стоит «великое полотно», то художник долго смеется и говорит им правду-матку. Во-первых, он удивляется, почему картина названа «Самоубийца» - ведь абсолютно не трагическая внешность автора картины не соответствует трагедийности замысла, а во-вторых, и само ис-полнение беспомощное…Тут, до сего мига спокойная и радуш-ная жена нашего героя, начинает орать на гостя, махать руками и гонит эксперта вон, подзуживая мужа столкнуть художника с лестницы. Она впадает в истерику, а все потому, что в мыслях поставила мужа на некий великий пьедестал - и вдруг такое разочарование! Словом, опять желание казаться больше, чем ты есть на самом деле. [Шукшин – Т4, с.345 ]
Шукшин так едко и так язвительно прошелся по этим персо-нажам потому, что считал, что у трудолюбивого человека при советской действительности все-таки есть возможность (и он это доказал своей судьбой) добиться в жизни реального уваже-ния. Это в рассказе «Шинель» Гоголь и читатели жалеют По-прищина потому, что нет у того ни состояния, ни знатности, чтоб получить более высокую должность, а значит всю жизнь ему (будь даже сверхстарательным и семи пядей во лбу) оста-ваться в низком чине.
Шукшин нам доказывает, что у любого человека есть своя гордость и свое достоинство. Посмотрите, какие у него глубо-кие и порядочные люди обычные шофера в рассказах «Мой зять украл машину дров» или в рассказах «Гринька Малюгин», ко-торый послужил основой сценария к фильму «Живет такой па-рень», и «Случай в гостинице»; прекрасен образ тракториста в рассказе «Беспалый» или обычного скотника в рассказе «Алеша Бесконвойный».    
***
Как правило, конфликту «отцов и детей» каждый писатель отдает свою толику, отдал ему и Шукшин, но небольшую, осо-бую и, наверное, потому, что был безотцовщиной и этот кон-фликт его как бы не коснулся. Некий отголосок конфликта об-наруживается в его рассказе «Первое знакомство с городом» из цикла детских лет Ивана Попова, где он рассказывает об отчи-ме, который говорит пацану, что не надо курить - то есть ниче-му плохому отчим его не учит, наоборот, только хорошему. Это уж потом герой понимает, что его отчим, который женился на его матери, у которой было двое детей, и молодым погиб на фронте, был замечательный человек и даже ни разу его не уда-рил.
Вообще, у Шукшина как бы выпало важное звено «отец» из этого конфликта и вместо него стал «дед», о чем говорит серия рассказов про деда и внука Петьку. Именно дед у него берет на себя воспитательную функцию, дед у него некий эталон поведе-ния - в частности, в рассказе «Критики» именно дед выступает за справедливость в киноискусстве и запускает сапогом в теле-визор, когда видит, как там беззастенчиво лгут по поводу плот-ницкой работы… Петька его жалеет, учится у него многому и даже спасает его, когда они идут на Катунь рыбачить - там дед чуть не тонет, запутавшись в неводе.
Несколько особняком стоит рассказ «Космос, нервная си-стема и шмат сала», где юноша вынужден снимать жилье у одинокого деда, чтоб учиться в школе-десятилетке, которая есть только в этом крупном поселке. Юноша хочет поступить в медицинский  институт и упорно штудирует предметы, ну а дед часто спорит с ним на разные темы, особенно когда страдает с похмелья. Так-то дед неплохой и очень работящий, но вот с пенсии один раз в месяц напивается. И начинает хаять весь научный прогресс -  и «аеропланы», и космос, куда недавно ле-тал Гагарин…Не очень-то он уважает и ценит эту ученость, но юноша терпелив как более даже мудрый, что ли. И в конце кон-цов, дед в знак уважения его трудолюбию и тяге к знанием уго-щает его, вечно голодного, большим и ароматным шматом со-леного сала.
Вообще, этот конфликт у Шукшина надо переименовать в конфликт «матерей и детей», ибо на эту тему написано гораздо больше рассказов - но и в них главный герой не входит в какой-либо крупный спор с матерью, а наоборот, выглядит очень даже хорошим и заботливым сыном, как в рассказе «Змеиный яд». Там, живущий городе, он получает письмо от матери, которой врачи прописали лекарство из змеиного яда для лечения. Желая угодить любимой матери, он делает все, чтоб найти этот «яд», который, оказывается, является большим дефицитом. Он бегает по аптекам города, ссорится с провизорами, считая, что они прячут от простого человека эти лекарства. И наконец он все-таки находит это лекарство и очень доволен, что угодил мате-ри…За этот рассказ критики обвиняли Шукшина в том, что его герой очень агрессивный и настырный - они не понимали, как Шукшин любил мать, вырастившую его без мужа в самое тяже-лое военное время, не знали, что продала кормилицу корову, чтоб собрать ему деньги на поездку в Москву.
Шукшину не в чем обвинить «детей» - наоборот, как в рас-сказе «Други игрищ и забав» некий молодой человек вступается за честь сестры, которая родила от безответственного парня. Родители родившей дочери очень переживают позор, страдают, как она будет одна воспитывать ребенка. Они хотят узнать, кто отец ребенка, а девушка молчит. Тогда их сын ищет семью воз-можного соблазнителя и дерется с его отцом...
***
Если взять иной рассказ Шукшина и оставить только внеш-нюю канву, сам сюжет, то выяснится, что он, как говорят в та-ких случаях, «яйца выеденного не стоит» - нет там войны, крупных катаклизмов, борьбы человека и природы, как во мно-гих произведениях Виктора Астафьева, но тем и велик Шукшин, что в малом может сделать огромный по напряжению и фило-софской глубине конфликт! За счет чего и как - это и необходи-мо понять. Здесь он, конечно же, сближается с Чеховым и даже в чем-то превосходит его. Рассмотрим рассказ «Беспалый». [Шукшин – Т4, с.254 ] Начинается он с предложения «Все кру-гом говорили, что у Сергея Безменова злая жена…» Читатель сразу заинтригован: «А почему она злая?» Далее идет «Не ви-дел и не понимал этого только Сергей». Читатель опять в недо-умении: «А почему же он этого не видел?» Налицо конфликт мнений. Кому же верить: Сереге или же сельчанам? Далее вы-ясняется, что она, по мнению Сереги, остроумная, начитанная, озорная, да и походка у нее очень игривая и живая…  Читатель вопрошает: «Странно, почему такие разные точки зрения?! Мо-жет, сельчане просто завидуют ему?» И только тут заинтриго-ванному читателю рассказывается про эту соблазнительную Клаву - а читатель уже готов изучать ее и создавать о ней свое мнение – оно складывается неплохое. Раз герой в нее сразу же влюбился, значит все-таки ошибаются сельчане. Потом выясня-ется, что есть в ней немало достоинств - в частности, она часто хвалит мужа. Словом, читатель радуется за Серегу, и многие мужики–читатели ему завидуют, а многие читательницы хотят походить на эту соблазнительницу - уверенную и смелую. Но, тем не менее, сельчане продолжают говорить о ней плохо - это вызывает у читателей протест. Ведь Серега, оказывается, бро-сил пить, во всем помогает жене, даже стиральную машину ку-пил и сам на ней стирает. А свекровь недовольна, что он зани-мается бабскими делами. Читатель на стороне Клавы и обижен на свекровь, которая во все вмешивается и тем разбивает моло-дую семью - подобное мы наблюдаем в жизни часто. Словом, Серега живет и радуется - и воду натаскает, и бельишко пропо-лоснет. Он часто просит Клаву надеть медицинский халат (она медсестра), чтоб снова ею полюбоваться как при первом зна-комстве - и она надевает. Они, как сказали бы сейчас, играют в ролевые игры… Словом, замечательная женщина, убеждается читатель - не выкобенивается, не скучная, заводная…
Вскоре автор выдает предложение «Случилось непредви-денное…» Читатель сразу насторожится и встрепенется: «Что случилось?» А случился праздник, где Клава показала себя в умном разговоре замечательной собеседницей - и наш Серега загордился…выпил лишку. Читатель в напряжении: «Что же дальше-то случиться - ведь автор нам уже намекнул…И дей-ствительно: Серега вскоре застает жену с племянником, которо-го она целует в темноте под навесом у крыльца и говорит ему ласковые слова. Наш читатель негодует: «И вправду, стерва - верно сельчане и свекровь говорили!» И сразу на стороне Сер-гея, который гоняется за женой и племянником с топором. Чи-татель в интриге: догонит - не догонит, как отомстит… И в рас-терянности узнает, что Сергей себе ударил по пальцам левой руки - отрубил их! Тут читатель вместе с сельчанами жалеет Серегу, олуха и простака. Но странно им, что тот жалости к се-бе не хочет. Читатель опять в недоумении - калекой из-за нее стал, а не осуждает жену?! И когда в конце рассказа Серега ду-мает: «Но если бы еще раз налетела такая буря, он бы опять растопырил ей руки - пошел бы навстречу. Все же, как ни боль-но, это был праздник. Конечно, где праздник - там и похмелье, это так. Но праздник-то был?» И тут читатель снова на стороне Сергея - читатель вдруг понимает, что все в жизни мелочи, кроме испытанного счастья, любви…
Все эти подробно описанные мысли читателя для того, что-бы показать, как умело Шукшин ведет его за собой - он посто-янно держит читателя в напряжении, делает соучастником со-бытия, заставляет переживать и думать о вечных проблемах бытия. Начавшись с одного предложения, конфликты, как стоя-щие торчком костяшки домино валятся друг на друга и вызы-вают все новые и новые конфликты - волну конфликтов. И наблюдать это зрелище со стороны всегда захватывающе! Редко какой писатель умеет так делать! И в этом-то успех Шукшина у читателей. [Геллер – 1994, с5-30 ]
***
Известны рассказы-размышления, в которых автор или его герои долго беседуют о том или ином событии, явлении, науч-ном факте и порой делают это достаточно увлекательно и инте-ресно. Есть рассказы-воспоминания, где опять же автор или его герои вспоминают о делах давно минувших дней, ностальгиру-ют, делают какие-то выводы. Есть рассказы, которые можно назвать «психологические самокопания», есть «рассказ-наблюдение», где некто словно бы подсматривает за событием со стороны. А есть рассказ, в котором важнейшим аккордом всегда служит поступок - такими и являются большинство рас-сказов Шукшина! Не следует развенчивать все остальные типы рассказов, ибо удачен или неудачен рассказ зависит от мастер-ства писателя, от его искренности или убежденности и творче-ской задачи, но предпочтительнее все-таки «рассказ-поступок», ибо его интересно и легко читать, у него гораздо более увлека-тельный и динамичный сюжет, и наконец (это самое главное), его герой всегда вызывает уважение у читателей своей дерзно-венностью и смелостью (и наоборот, если он струсил и сподли-чал). «Безумству храбрых поем мы песню», - как писал Максим Горький в песне о Буревестнике, так вот и Шукшин во многом «пел» эту песню, но только его герои совершали свои подвиги часто на бытовом уровне (что, может быть, наиболее трудно), но они рисковали, они бросались в бой со своей скупостью, косностью, необразованностью, с чьим-то хамством, с неспра-ведливостью! В любой другой ситуации, где герой рассказа не рискует своим положением, своей респектабельностью, деньга-ми, должностью, его, пусть даже самые важные рассуждения и красивые мысли, могут и не дойти до читателя - он подумает, что герой позерствует, нагоняет на себя важности, лицеме-рит…Читатель всегда верит поступку, как и все люди в жизни тоже! И Шукшин, как человек сам активный и деловой, как ис-тинный мужчина, про которого часто женщины с уважением говорят «Мужик сказал - мужик сделал» это понимал и писал много про таких людей.
Рискует, например, деньгами и возможной ссорой с женой, которая поступок не одобрит, мужик-механик в рассказе «Мик-роскоп», покупая эту ненужную в хозяйстве дорогую штукови-ну. Рискует постоянными нападками на него председателя кол-хоза, завистью колхозников, недовольством жены, за то что от-лынивает в субботний день от работы, Алеша (в реальности Ко-стя, но прозванный в деревне Алешей Бесконвойным за свое-вольность) в рассказе «Алеша Бесконвойный». Рискует поте-рянным временем и тем, что над ним будут насмехаться кол-хозный инженер и сельчане, создатель «вечного двигателя» Моня из рассказа «Упорный». Даже своей жизнью рискует нагловатый, самоуверенный и красивый парень из рассказа «Сураз», влюбившись в замужнюю женщину и пытаясь ее со-блазнить, и который в конце концов застрелится. Рискует опять же жизнью, что вполне мог замерзнуть, в рассказе «Капроновая елочка» [Шукшин – Т3, с385 ] женатый городской мужчина, ко-торый в Новогоднюю морозную ночь блуждает с двумя парня-ми по заснеженным полям и лесам, чтоб попасть к ждущей его деревенской вдовушке и обрадовать ее оригинальным подарком - маленькой капроновой елочкой. Все эти герои глубоко симпа-тичны автору, да и читателям. И, наоборот, автор не терпит не-решительных слизняков вроде героя рассказа «Страдания мо-лодого Ваганова», где молодой юрист, получивший письмо от некогда любимой девушки о том, что она хочет к нему прие-хать, начинает сомневаться в ее приезде, находит множество отговорок и в конце концов вообще не отвечает на ее письмо, словно его и не получал. [Шукшин – Т4, с.270 ] Неприятен Шукшину и герой рассказа «Вянет, пропадает…», который по-хаживает к вдовушке, но так и не может совершить мужской поступок - стать ей поддержкой и опорой…и поэтому она в конце повествования с упреком вздыхает: «И чего ходит?»
В свое время Гете написал замечательные слова в поэме Фа-уст: «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый миг идет за них на бой!» Так вот именно так поступал сам Шукшин, и его лучшие герои тем-то и притягивают читателей уже многие десятилетия… 
***
Драка для русского простого человека всегда является край-ним проявлением конфликта между людьми - есть спор, есть оскорбления, есть язвительность, но если они не переходят в драку, то как бы нет кульминации. Шукшин как плоть от плоти русского человека не мог обойти подобного выяснения отноше-ний, и если посчитать рассказы, где было применено физиче-ское насилие, то будет немало - «Ораторский прием», «Вечно недовольный Яковлев», «Сураз», «Материнское сердце», «Гена Пройдисвет», «Боря», «Штрихи к портрету», «Привет Сиво-му!», «Други игрищ и забав», «Танцующий Шива»… Их не ме-нее полутора десятков! Есть рассказы, где драка показана не во всей полноте, где-то о ней лишь сообщено, где-то рассказано о последствиях этой драки, а где-то ситуация лишь накаляется до определенной точки, но в махание кулаками не переходит... В русской литературе нет ни одного писателя кроме Зощенко, у которого драк столь же много, что опять же говорит, что Зо-щенко оказал определенное влияние на Шукшина.
Почему герои Шукшина так часто дерутся? Во-первых, в русском селе выяснять отношения с помощью кулачных боев было определенной традицией, а во-вторых, понятно, что Шукшин вышел отнюдь не из интеллигентской семьи как, например, Юрий Нагибин, да и пишет он о простых мужиках, тем более еще и выпивающих иногда. В этом есть некий драйф, есть возможность впрыснуть адреналин в кровь читателя, кото-рый всегда любит наблюдать за дракой со стороны. Будучи сельским жителем, приезжая в родное село, я всегда спраши-ваю: «Ну, подрался кто-нибудь?» И если кто-то подрался, то интересуюсь подробностями и чувствую какое-то удовлетворе-ние - ведь это же случилось живое проявление чувств, как на это намекает и Шукшин. Да и дрались в Шукшинскую пору в селе добрее, что ли - без поножовщины, без желания забить человека ногами, как правило, до первой крови из разбитого носа. Впро-чем, у Зощенко его герои машут кулаками во многом от бес-культурья, просто ради удовольствия, по любому поводу, из-за пустяков и мелочей, и у него в рассказах всюду рассыпаны фра-зы «Дал в морду», «Дал по уху», «Получил по физиономии»… Например, в рассказе «Нервные люди» конфликт начинается из-за того, что одна женщина в коммунальной квартире взяла чу-жой ершик, чтоб почистить свою кастрюлю - это увидела хозяй-ка ершика, слово за слово - и в результате все жильцы комму-нальной квартиры (десятка два), подзуживая друг друга, долго дрались, пришлось даже вызывать милицию. Вот у Шукшина должен быть для драки все-таки серьезный повод. Например, в «Ораторском приеме» мужик бьет новоиспеченного бригадира-карьериста и зануду за то, что тот, возвысившись по случаю, стал унижать товарищей менторским тоном и распоряжениями глупыми. В «Суразе» учитель-физкультурник лупит парня за то, что тот нагло «пристает» к его молодой красивой жене, что, конечно же, оскорбительно для любого мужчины. В «Материн-ском сердце» опоенный и ограбленный деревенский парень за-таил обиду на всех городских пройдох и наматывает на руку свой флотский ремень со свинцовой бляхой, от которого доста-ется подвернувшемуся милиционеру. В «Гене Пройдисвет» ша-лопай-герой нагло оскорбляет чувства верующего человека, своего дяди. В рассказе «Привет Сивому!», оскорбленный в своих лучших чувствах, несостоявшийся жених начинает ехид-ничать с ухажером бывшей невесты, за что тот спускает его с лестничной площадки в подъезде.
В литературном творчестве есть понятие «оживляж» - под ним обычно подразумевают любовно-сексуальную струю, кото-рая всегда заинтересовывает читателя. Так вот драка - тоже своеобразный «оживляж». Ею охотно пользовались в кинемато-графе - посмотрите, почти все фильмы Чаплина основаны на драках: какие-то злые здоровенные люди пытаются обидеть ма-ленького, бедного и голодного героя, а он верткий и не подда-ется, и это вызывает у зрителя смех и сочувствие….До сих пор одна из любимых у народа в легендарном фильме Александрова «Веселые ребята» сцена, где музыканты лупят друг друга ин-струментами (трубами, барабанами, литаврами и т.д.), физио-номиями елозят по клавишам рояля до полного умопомрачения - сцена длится достаточно долго, и зрительный зал беспрерывно хохочет. Ну а знаменитые комедийные советские фильмы Гай-дая про Шурика основаны и на драках в том числе - отнюдь не силач, а худощавый студент интеллигентного вида в очках «Шурик» дерется на стройке с лодырем и пьяницей «пятнадца-тисуточником», а то с ворюгами на складе (знаменитой троицей - Бывалым, Балбесом, Трусом).  Опять же драка в «Бриллианто-вой руке» в автомобильном гараже-автомойке, где Папанов хо-чет пришибить героя Никулина огромным глушителем от гру-зовика, а в «Иван Васильевич меняет профессию» драка между охраной Кремля и «демонами и самозванцами» в лице актеров Юрия Яковлева и Леонида Куравлева, один из которых управ-дом, а другой вор-домушник.
Отличает рассказы Шукшина от «оживляжа» то, что он не смакует драки, не выписывает их в подробностях, а также под-водит для их оправдания точную психологическую базу, отчего драка становится как бы необходимостью и пусть грубым, но справедливым возмездием. Часто она подчеркивает даже некую мужественность героя, убежденность его взглядов как в расска-зе «Сураз», где невысокий, но коренастый физкультурник по заслугам «навтыкал» своими «шатунами» нагловатому парню; и именно то, что сделал он это в честной борьбе, с достоинством, стало потом преградой перед парнем, который пришел его за-стрелить из ружья. [Шукшин – Т4, с.22 ] Вот в знаменитом рас-сказе «Срезал» до драки дело не дошло - оскорбляемый канди-дат наук не осмелился залепить пришедшему к нему в дом де-магогу Глебу в лоб, отчего и был дополнительно посрамлен в глазах сельчан. В данном случае его образованность и интелли-гентность не позволили так поступить, и от того выглядит он в рассказе и в споре с Глебом беспомощно, и Шукшин явно не на его стороне.
***
Шукшин входил в литературу во время, когда правил в стране генсек Хрущев, который, как известно, начал новый этап гонений на православную церковь. И понятно, что литератору писать о священниках и церкви благожелательно было нельзя, иначе нигде не опубликуют. Шукшин, вполне желающий впи-саться в советский образ жизни, понимал это. Однако у него есть несколько рассказов, где говорится об отношении к рели-гии и вере. Был ли сам Шукшин человеком верующим? И хотя его дочь Ольга, которая работает ныне при церкви, заявляла на Шукшинских чтениях в селе Сростки, что «отец не знал бога», с этим согласиться нельзя, ибо он уважал свою мать, которая бы-ла плакальщицей на похоронах, где без церковного обряда не обходилось, но, конечно же, это ни в коем случае не афиширо-вал. Однако в душе «замять этот вопрос» он не мог, ибо поня-тие веры это краеугольный для любого мыслящего человека - именно в нем даются ответы, зачем человек живет на земле, в чем смысл существования цивилизации.
Вот и Шукшин в рассказе «Верую» поднял этот во-прос…Там мужик Максим по воскресеньям впадает в непонят-ную тоску. Да, пока он трудится целую неделю, не разгибая спины, над вечными вопросами бытия не задумывается, а в вос-кресенье появляется свободное время. У жены он понимания не находит и идет к соседу-охотнику, к которому приехал в гости поп за барсучьим салом - якобы он им лечится. И вот тут-то наш герой и задает попу сакраментальные вопросы о вере, о Боге, о смысле жизни. И происходит своеобразная проповедь, где не упоминается имя Бога, но зато говорится о вере во все, что тебя окружает, в твои дела, в желания, достижения цивили-зации и так далее. Казалось бы, подобное может сказать любой оптимистичный человек! Но нет, не зря у попа такое могучее физическое и нравственное здоровье - такое здоровье дает ему вера. И пусть Шукшин об этом не говорит напрямую, но, дав образ пляшущего вприсядку и пьющего стаканами спирт попа, он разрушил преставление многих о религии как о неком опи-уме для народа. Ведь советская пропаганда в фильмах и книгах и газетах рисовала церковь и попов как нечто фальшиво-приторное, темное, мрачное, тоскливое и почти загробно-могильное, противостоящее светлому, веселому и решительно-му прогрессу. И вот после такой воскресной проповеди (а ведь люди на Руси именно в воскресенье ходили в церковь, чтоб по-лучить урок доброты и смирения), наверняка, сотни тысяч чи-тателей Шукшина напитались оптимизмом. Шукшин понимает, что церковь, как некий институт, перестала развиваться, отстала от технического прогресса, а ведь Бог он всегда должен быть впереди как у Блока в поэме «Двенадцать» - «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос…» То есть, по большому счету, религия не должна противостоять прогрессу человечества, она должна тянуть человека к самому доброму и полезному, к по-знанию тайн природы и Вселенной. 
Один из рассказов, посвященных теме религии, это «Креп-кий мужик» [Шукшин – Т4, с.89 ] , где колхозный бригадир ор-ганизует слом церкви в селе. Ну, стоит она себе, стоит, никому не мешает, службы в ней все равно давно не идут, но вот захо-телось Шурыгину показать всем, какой он решительный, да и якобы кирпич от церкви можно пустить на дело. И вот, пригнав три трактора, он разрушает церковь. Но, увы, никакой выгоды не получает. Авторитет его упал и в семье (мать старенькая и жена на него ополчились, стыдят) и среди стариков, даже моло-дой учитель (казалось бы, сугубый атеист) его не одобряет, да и кирпич от церкви невозможно использовать - уж очень плотно сложен. Не зря Шукшин дает разрушителю-герою, любителю быстрой езды фамилию Шурыгин - в ней так и слышится некое разрушение, разламывание, хоть и энергичное, но бестолковое. Ведь зря трактористы время свое потратили, солярку сожгли.
Замечателен в этом плане рассказ «Гена Пройдисвет», где некий шалопай, которому уже за тридцать лет, болтается по жизни без семьи, без дела, без профессии, играет на гитаре, стишки  бездарные пишет и вот, будучи в родном селе, узнает, что его дядя Гриша стал верить в бога и говорить, что все в ми-ре суета. Очень Генку это озадачило. Он ведь на сто процентов уверен, что бога нет, что надо жить легко и свободно, в удо-вольствиях, а ему говорят, что его жизнь бестолковая - это суе-та... А тут вдруг человек сам себя ограничивает! Кажется Генке, что дядя Гриша обманывает всех с верой в бога, чтоб уважение окружающих получить, и вот приходит он к нему вечерком с бутылкой водки и начинает откровенный разговор на эту тему, чтоб уличить дядю Гришу. В конце концов Генка так утомил дядю своими размышлениями о том, что бога нет, что все это ложь, что тот накидывается на него. Они дерутся до крови и хо-рошо, что приходит дочь дяди Гриши Нюра и разнимает их.
Рассказ этот, в общем-то, незатейливый, но, тем не менее, в нем Шукшин хорошо показывает, что вера дает человеку стер-жень, некую убежденность и спокойствие, ну а без  веры чело-век отрывается от своих корней и предается удовольствиям, как шалопай Генка. [Шукшин – Т4, с.331]
В  рассказе «Осенью» отказ в  молодые годы активного бор-ца за «светлое будущее», ломавшего церкви, высмеивающего пережитки прошлого, в частности такой обряд как венчание, отвратил от него любимую девушку. Вот наступила старость, и наш герой видит, как на грузовике через паром везут бывшую невесту хоронить. Вся жизнь вспоминается ему, кажется с горе-чью, что упустил настоящее счастье, предал любовь. А все ради глупого отказа от венчания! Кто от этого стал счастливей? Чем красивый обряд помешал бы ему и людям? Но прошлого уже не вернуть!
Шукшин показывает своими рассказами, что от истинной веры человек получает очень даже немало. В рассказе «Верую» герой получает жажду жить, оптимизм, ответ на самые главные вопросы бытия. В рассказе «Гена Пройдисвет» бывший гуляка и пьяница дядя Гриша становится рассудительным, спокойным, понимает, что за все поступки и грехи будет наказание в иной жизни. Ну а в рассказе «Крепкий мужик» стоявшая даже без де-ла церковь словно бы объединяла людей своим существованием и общей верой, давала им связь с ушедшими поколениями. А  теперь Шурыгин даже мать старушку так обидел, что ей на гла-за сельчанам показаться стыдно.
И наконец, рассказ «Мастер» о церквушке, которая одиноко и заброшенно стоит в лесу и которую хочет восстановить му-жик-плотник как некую красоту, как некий эстетический иде-ал…Ведь что говорить, многие наши города, а не только села поражают унынием в архитектуре! А это отнюдь не облагора-живает души жителей! Барачная архитектура создает и барач-ное тюремное мышление! И вот, помыкавшись по инстанциям в попытке церковь восстановить, он махнул на все рукой и опять пошел пить водку. [Шукшин – Т4, с.50 ]
***
Как известно, есть зрительная память, осязательная, слухо-вая, вкусовая, а есть еще и та, о которой мало говорится - эмо-циональная. Это память души, где накапливаются эмоции, же-лания, чувства, из которых потом вырастают убеждения. У Шукшина эта память была необычайно развита - вообще, писа-теля без такой памяти не бывает, иначе он превратится в доку-менталиста - но Шукшин был и здесь уникален. Сложная дере-венская жизнь очень рано показала ему, «что такое хорошо и что такое плохо», где добро и где зло, и он мгновенно взвеши-вал любой жизненный факт на внутренних весах и давал эмоци-ональную оценку - то есть не просто фиксировал и навешивал бирку, а заставлял болеть душу. Великий писатель устроен так, что чем больше он выплескивает этой боли наружу в произве-дениях, тем душа становится еще полнее - своими размышле-ниями он как бы нагоняет бурю чувств внутри себя, и они пре-вращаются в шторм. Такое выдержать не каждому под силу - люди надрываются, как надорвался и Шукшин. Эмоциональная память - это очень энергоемкая штука, затратная, недаром люди с «обнаженной душой» живут гораздо меньше, чем флегматики, у них и инфаркты и инсульты. Они мгновенно зажигаются. Из-вестно, что Шукшин мог так же «зажигаться», порой и вспы-лить, если видел наглую откровенную несправедливость. И не-смотря ни на что, он даже в зрелые года не научился гасить эмоции. То есть был конфликтным человеком! Без этого не бы-ло бы у него столько рассказов, которые построены на острей-шем конфликте. Ведь конфликт автору надо прожить хотя бы в мыслях столь же ярко, как потом будет в рассказе…
***
Почему Шукшина так интересно читать? Да, у него дина-мичный сюжет, нет утомительной описательности, в тексте раз-литы юмор, ирония, что всегда привлекает. Но главное – это острый конфликт между персонажами. В жизни много конфлик-тов, надо только их увидеть, недаром Чехов говорил, что может написать про все что угодно, даже про стул. И поэтому стена-ния некоторых писателей, готовых отдать «полцарства за сю-жет», (есть такое выражение в писательской среде) это не про талантливых авторов и тем более не про Шукшина. Он отлича-ется от многих писателей тем, что не только черпает конфлик-ты из жизни - он их создает сам! И это оказывается не мертво-рожденным дитем, а реальной историей, которой веришь на сто процентов. Исследователи литературы удивляются, почему ни-кто из других писателей не увидел такого количества «чудиков» в реальной жизни, кроме Шукшина. А их просто в таком коли-честве и нет – это Шукшин их создал!
«Чудик» это человек, который особым мнением, поведени-ем, поступками выбивается из среды. Нормальный обычный че-ловек не будет это делать, не будет выставляться на посмеши-ще перед народом! Но ведь если один не будет, другой не бу-дет, то и конфликта не случится и писать не о чем. То есть, если все станут дипломатичными, «себе на уме», слова лишнего не скажут, постараются представить пагубное развитие ситуации и избежать противостояния, то кто же станет читать о таких лю-дях рассказ? Поэтому настоящая литература создает конфликты и конфликтных людей! Некоторые понимают под людьми кон-фликтными людей злых, подлых, но вот Шукшин нам показыва-ет, что это далеко не так. Конфликтным может быть человек очень добрый как, например, герой рассказа «Чудик», который по доброте душевной красит детскую коляску (для якобы все-общей радости) жены своего брата. [Шукшин – Т3, с.469 ] Например, мы знаем, что один из добрейших людей Дон Кихот тоже был удивительно конфликтным, что даже с ветряными мельницами сражался…Тогда, может быть, такой герой и типаж несколько глуповат, не дипломатичен, не интеллигентен? Увы, подобных людей немало среди величайших ученых прошлого и современности (вспоминают, что академик-атомщик Сахаров был таким), которых в глупости уж никак не заподозришь. 
Приходим к выводу, что подобный человек все-таки слегка выдуман, особенно если рассматривать таких персонажей с точки зрения нашего прагматичного времени, когда люди стали осторожны, напуганы, боятся получить жестокий неадекватный отпор даже доброй инициативе. Но все-таки верится в правди-вость героев Шукшина потому, что многие из них из села, а там человек более простодушен, чем в городе, он открыт – для него село это большая семья, а в семье-то, дескать, чего стесняться, особенно если еще выпьешь водочки! Свои же люди! Это, ко-нечно же, идет от вековой общинности российского народа и от некой ролевой игры, которой занимаются многие деревенские жители. Кто жил в деревне, тот прекрасно знает, что там любят обсуждать всевозможные истории, которые случились с тем или иным жителем, обсуждать со смаком, с подробностями. Кто в городе кого обсуждает, если даже не знают, что твориться с соседом по лестничной площадке?.. И вот история уже обрас-тает слухами, не случившимися в реальности подробностями, особенно ценятся истории смешные. Впрочем, эти истории, как правило, поучительные, это своеобразное народное творчество. Все это идет еще и от скуки деревенской тяжелой жизни, где нет ни театра, ни других увеселительных заведений, а ведь хочется праздника – как, например, в рассказе Шукшина «Срезал» му-жики идут с демагогом Глебом Капустиным к городским при-езжим «кандидатам» словно на спектакль за ярким зрелищем. Так вот если есть потребность в спектакле – значит, должны быть и актеры! Таких самозваных народных «актеров» в любом селе наберется с десяток, мужиков и женщин: они сами ищут приключений, как говорится «на свою задницу», и все у них напоказ - если  свадьба, то должна быть с мордобитием, со ссо-рами родственников, если похороны, то тоже с воплями на все село…Вот, к примеру, рассказ «Осенью», где старик-паромщик видит, как везут на грузовике гроб женщины, которую когда-то сильно любил, но отказался по политическим причинам, будучи активистом «новой жизни», венчаться, и она вышла за другого. Казалось бы, очень печальная ситуация, поговори мирно с ее мужем, поскорби, что так получилось когда-то глупо – и отой-ди в сторонку. Любой нормальный человек так бы сделал, но старик вступает в ссору с вдовцом при людях, они обзывают друг друга, чуть не подрались. И читателю уже не просто пе-чально, но еще и смешно, увлекательно, заставляет задуматься, что не стоит предавать любовь ради сиюминутных выгод!
Или вот рассказ «Микроскоп», в котором простой мужик покупает на всю зарплату микроскоп, чтоб посмотреть на кап-лю воды, крови. Если возникло такое вполне объяснимое жела-ние, то зайди в больницу и попроси лаборантку дать взглянуть в окуляр, или же зайди в школу и сделай это в кабинете биологии, а не вступай в конфликт с женой, не обделяй небогатую семью серьезной тратой… Но тогда ведь и рассказа не будет! Не будет остроты конфликта, улыбки читателя!
То есть мы видим, что почти каждый «чудик» – это в какой-то степени народный актер порой с повадками скомороха, ну а Шукшин пишет для него определенную небольшую пьесу и вы-водит на сцену. Чтоб нам было всем поучительно. И если про-следить генеалогию «чудика», то начинать надо с Гоголя, по-мещики которого в «Мертвых душах», конечно же, чудики – и Манилов, и Ноздрев, и другие… Немало «чудиков» и в пьесе «Ревизор». Далее мы можем в «чудики» записать и героя «Оча-рованного странника» Лескова – любой человек, который по-ступает с точки зрения рационального человека смешно и не-верно, уже чудик…
***
Соревнование, борьба за место под солнцем, конкуренция между людьми будут, пока жив человеческий род, и как бы классики коммунизма не убеждали в том, что в «светлом буду-щем», когда все будут равны, конкурировать будет незачем.  Теме соревновательности Шукшин в малой прозе отдал боль-шую долю, а все потому, что она для него очень важна.  Он с юношеских лет стремился быть победителем, быть лучше мно-гих односельчан, выбиться «в люди» – но это не значит быть богаче, (кичиться этим на Руси, особенно в селе, было не при-нято). Быть лучше для Шукшина - это быть уважаемым, извест-ным, недаром, как вспоминает сестра его, ему хотелось, чтоб друзья называли его с детства Василием, а не просто Васькой или Васей, и что он хотел походить на великих людей. Он искал известности, стремился к ней и недаром выучился на режиссе-ра, ибо только в кино простой человек из провинции мог доста-точно быстро добиться всесоюзной славы. Как видим из его биографии, он в молодости быстро перебирал профессии, был слесарем, грузчиком, радистом, учителем, пока наконец не нашел актерскую и режиссерскую работу, а также и писатель-скую, дар которой у него проявился с детства! Именно писате-ли, актеры и режиссеры были в ту пору самыми знаменитыми людьми, если не брать космонавтов! Но космонавт особая и редкая профессия – не каждому повезет слетать в космос, даже если тебя отберут в отряд космонавтов, поэтому многие пре-тенденты и спились: они-то мечтали о славе и деньгах, а сле-тать, как их редкие друзья, не получилось. Кто-то поимел все, а кто-то ничего. А вот в профессии актера или писателя многое зависит от человека, от его трудолюбия, и поэтому мы знаем, с каким напряжением трудился Шукшин, просиживая за письмен-ным столом часто до утра, а чтоб не уснуть, курил одну за дру-гой крепкие папиросы и пил очень густой (по четыре ложки на чашку) кофе. Как-то заночевав у него, друг в пять часов утра проснулся в сигаретном чаду и подумал, что начался пожар – а это Шукшин сидел за письменным столом, докуривая вторую пачку! Естественно, при такой интенсивной работе он просто «загнал» себя, надорвался и в сорок пять лет, если судить по последним фотографиям, выглядел семидесятилетним стари-ком, изможденным, с землистым лицом. В этом напряге он очень походил на одного из своих любимых писателей Джека Лондона и на его замечательного героя Мартина Идена, кото-рый работает до изнеможения. Как мы знаем, ведь и сам Джек Лондон (этот цветущий и мощный человек) умер, едва пере-шагнув сорокалетний рубеж…
В пример соревновательности можно привести десятки рас-сказов Шукшина, где герои спорят между собой, чего-то дока-зывают – это и «Срезал», и «Упорный», и «Сураз», но хочется остановиться на рассказе «Рыжий», в котором повествование ведется от первого лица, чтобы сконцентрировать внимание на водителе грузовика – рыжем парне. Рассказчик вообще отно-сится к рыжим людям с особым удивлением, что ли, с уважени-ем за их умение отстаивать свою позицию, быть цепкими. За их особое упрямство. Так вот рассказчик едет с рыжим водителем по горной алтайской дороге - и вдруг встречная машина, вместо того чтобы прижаться к обочине, в узком месте ударяет кузо-вом по их грузовику. Казалось бы, всякое в дороге бывает (не нарочно же он) – стерпи, а потом подремонтируй повреждение. Но нет, «рыжие» они не такие. Рыжий шофер разворачивает машину и начинает догонять ударивший его (по неопытности или неосторожности шофера?)  грузовик. Догоняет долго, упорно, а догнав, тоже ударяет того бортом. И, только удовле-творившись сделанным, возвращается. Или вот рассказ «Вечно недовольный Яковлев», где, приехав на выходные в родное село из города, ухарь мужик «тоскует» от безделья – хочется ему развлечься как-то. Выпив, он идет к клубу и начинает приди-раться к порядочному мужику, бывшему товарищу детства – у того в жизни все неплохо складывается, есть хорошая жена, приличная работа, а это-то и злит нашего героя. Ведь он же в городе живет, он должен быть по статусу выше, а его и жена бросила и как-то все не складывается в жизни. То есть, он чув-ствует, что проигрывает жизненное соревнование с человеком, который (вот что обидно) физически слабее его – и он начинает мужика бить. И пусть самому потом попадает от сельских му-жиков, но настроение у него улучшается все равно…
***
По воспоминаниям друзей Шукшина известно, что он был немногословным, а если говорил, то речь была сбивчива, пере-межалась множеством междометий, хотя и была видна в ней глубина переживаемых им чувств. Критики давно заметили, что тот, кто хорошо владеет устной речью, у которого она логиче-ски выверена, льется ровно, не всегда хорошо и талантливо пи-шет художественную прозу. Вероятно, это происходит потому, что такому человеку не хватает перехлеста чувств, страсти, бо-ли, ибо эти чувства, увы, часто неподвластны холодному, трез-вому уму. Вообще, можно сделать вывод: чтобы писать прозу, надо уметь накапливать в себе эту страсть, допереживаться до такой степени, что боль за судьбу героя, за беды общества, словно вода в переполнившейся плотине, прорвет лень, уста-лость, сомнения и выплеснется на бумагу. У болтунов она не способна накапливаться в нужном объеме, ведь недаром есть примета, что писатель не должен заранее проговариваться о бу-дущих произведениях – якобы может всю страсть спустить на тормозах, она может выйти из него шипом, как газ из газировки. Так вот эта сбивчивость в речи, это желание с помощью междо-метий передать всю глубину чувств, в очень сильной степени проявилась в прозе Шукшина и именно во внутренних моноло-гах героев и в их репликах, где постоянно проскальзывают сло-вечки, которые, казалось бы, не несут никакой информации: вроде «ничего», «ох-ма», «ночь-то какая!», «чего делается-то!», (все это только в одном рассказе «Светлые души»!), но они несут эмоциональную оценку и оживляют прозу. И что важно, они и расставлены у Шукшина без трезвого расчета, без лжи, (когда, к примеру, какая-нибудь проститутка, чтоб раскрутить клиента, обмануть мужика, стонет на постели), а именно по наитию, по зову души самого автора, который слился с героем и в переполненности чувств от восторга перед любимой жен-щиной, у которой, когда та идет, «каждая жилочка играет» (рас-сказ «Беспалый»), перед бездонным звездным небом не может сдержать чувств, не находит нужных слов. Впрочем, и искать-то их не надо, ибо природное, нутряное, какое-то еще звериное прорывается из груди очень убедительно. Во многих рассказах эмоциональность вырывается и в эпидигматических повторах.
***
В советское время писателя Сергея Залыгина, бывшего ре-дактором «Нового мира», спросили в интервью о том, есть ли «единый и правильный» писательский стиль. Подумав немного, Залыгин ответил, что есть! Наверное, как редактору ему было выгодно так ответить, ибо критики и издатели часто прибегали к отказу в публикации произведения, ссылаясь на «неправиль-ный» стиль автора… Особенно это действует на молодых писа-телей, чей стиль еще не устоялся, и поэтому они, со страхом поглядывая на русских классиков, пытаются подражать им, от-казывая себе в самостоятельности и искренности изображения. Шукшин, думается, мог бы повторить слова писателя В. Соло-ухина, который сказал: «Прислушивайся ко всем, но никого не слушай!».
На самом деле, конечно, стилей много, ибо стиль это не просто построение фразы со всеми прилагательными, суще-ствительными, ассоциациями и метафорами, но, прежде всего, мировоззрение, а оно у писателей, как и у обычных людей, очень разнится. Кто-то на мир смотрит очень камерно, кто-то пишет с «эпической» широтой, кто-то динамичный по своей природе и характеру напирает на быстроту действий героя, на калейдоскопичность сюжета, а кто-то медлительный и внима-тельный любовно копается в бытовых мелочах…
В принципе ничего плохого нет в различии стилей, и если писатель достаточно глубоко понял жизнь, то читатели всегда найдутся…У кого-то тысяча, если он возьмет в герои таракана и начнет описывать его половую жизнь, у кого-то десять тысяч, а у кого-то и миллионы – так вот, чтоб в творчестве миллионы людей увидели свое отражение, писатель должен быть воспитан в гуще народной, должен пройти с народом весь путь, думать и мыслить. как и он. Таким и был Шукшин – сын репрессирован-ного, колхозник, учитель, рабочий, матрос, актер, писатель, ре-жиссер, (словом, некий усредненный национальный герой) что и дало ему широту и глубину взгляда на жизнь!
Все его творчество можно озаглавить названием его романа о Стеньке Разине «Я пришел дать вам волю…» Этот роман написан о бунтовщике и, несмотря на то, что советская власть с выгодой для себя упоминала имена Разина и Пугачева как за-ступников народных, но, тем не менее, их остерегалась, ибо не-даром Сталин одновременно преклонялся перед душителями свободы, которые таких бутовщиков садили на кол, Иваном Грозным и Петром 1. Впрочем, Шукшин не поощрял бунт внешний, с маханием кулаками, ибо «бунтовал» против обстоя-тельств жизни не с помощью «раззудись плечо, размахнись ру-ка», что может происходить в силу истеричности характера, недостатка воспитания, винных паров, а проявлением внутрен-ним – бунтом чувств, желаний, мыслей, некоего духовного освобождения… Он понимал, что бунтовать надо в «рамках за-кона» и закона христианского, вселенского, божественного, ибо тот, кто его нарушит, должен получить по заслугам, как, например, получает герой рассказа «Сураз» в гордыне нару-шивший библейскую заповедь «не пожелай жены ближнего сво-его» и поэтому в результате погибший. Получит по заслугам и парень из рассказа «Материнское сердце», который пошел наводить порядок с помощью свинцовой бляхи на солдатском ремне…
Рассказами «Микроскоп», «Упорный» Шукшин показывает, что для внутреннего освобождения личности есть даже при со-ветском тоталитарном режиме вполне приемлемые пути. И по-этому-то его творчество можно смело сравнить с творчеством Чехова, который, как известно по его крылатой фразе, «всю жизнь по капле выдавливал из себя раба». Ведь и читатели лю-бят Шукшина, Высоцкого именно за то, что те «сумели выда-вить из себя раба!», и остальным помогают это сделать своим творчеством.         
***
Есть архитектоника сюжета произведения, а есть и другая, о которой мало сказано, – архитектоника философского смысла, которая тоже лежит в основе любого художественного текста. Последняя имеет три центра притяжения, три угла в неком ми-ровоззренческом треугольнике писателя. Эти центры можно обозначить как: «человек-герой», «автор-исповедальщик», «окружающий мир». Любой писатель ведет повествование, находя свою, наиболее удобную и приемлемую для его фило-софского мировоззрения точку внутри плоскости этого тре-угольника: она может находиться как в самом центре, так и быть смещена в сторону – именно с этого ракурса писатель лучше всего «видит» описываемую ситуацию, видит жизнь… Нельзя сказать, что та или иная точка зрения не имеет права на существование, ибо людей с разным пониманием жизни, с раз-ными пристрастиями очень много. Хотя, конечно, в определен-ные эпохи, в определенное время развития цивилизации и обще-ства какая-либо точка зрения у авторов может преобладать.
Например, что значит смотреть на повествование с точки зрения «окружающего мира» - это писать несколько отстранен-но, прячась так далеко, что писателя не видно в вещественном плане: крайним проявлением такой точки зрения можно назвать прозу Пришвина, которую современники называли в шутку «бесчеловечной» - не в том смысле, что она рассказывала о же-стокостях и грязи мира, а в том, что присутствия человека там очень мало. Возьмите любое произведение Пришвина из книги «Жень-Шень» и вы прочитаете красочное описание листочков, цветочков, птичек, жучков, и не найдете следа присутствия че-ловека – кажется, что на некотором расстоянии от земли летит самоуправляемая видеокамера и фиксирует то, что ей попада-ется на пути, ибо нет ни одной фразы типа: «Я вошел в лес и увидел… Я нагнулся и почувствовал удивление» или, например: «имерек поднялся на холмик и растерялся». То есть, в этой про-зе нет героя, да и автор проявляется только в построении фра-зы.
Кто-то решит, что рядом с Пришвиным можно поставить Бианки, который тоже писал о природе, где почти нет присут-ствия человека – увы, у Бианки есть герои, но ими выступают животные и птицы, а могут выступать рыбы, жучки и паучки… или деревья и растения, как это делается в сказках. У кого-нибудь могут выступать роботы и монстры, но в любом случае это будут «герои»…
Еще одним ярчайшим представителем «бесчеловечной» прозы можно назвать современного очеркиста и замечательного художника слова, который много лет работал на телевидении ведущим «Клуба путешественников», работал в «Комсомоль-ской правде» ; Василия Пескова, чья книга очерков о природе «Капля росы» в свое время, к удивлению многих критиков, по-лучила Ленинскую премию по литературе – то есть была при-знана художественной прозой. Хотя Песков это, конечно же, не Пришвин – у него все-таки описывает красоты природы кон-кретный человек, а именно сам автор, как журналист-путешественник.
Рассмотрим центр притяжения с названием «автор», с точки зрения которого писалась почти вся исповедальная проза «ше-стидесятых годов», да и сейчас еще пишется, где главным геро-ем выступает «Я», который и описывает все, что случается в повествовании – к таким писателям принадлежат в какой-то степени Иван Бунин с романом «Жизнь Арсеньева», Юрий Ка-заков, Виктор Астафьев в некоторых рассказах, молодой Васи-лий Аксенов. Вообще, многие писатели обращались к такой ма-нере повествования, которая, конечно же, имеет свои плюсы – она психологически укрупняет личность автора, личность ге-роя, от имени которого ведется повествование, помогает опи-сать тончайшие психологические нюансы его переживаний, по-могает напрямую высказать автором идеи, дать оценку проис-ходящего события… Но содержит она и минусы, а они в том, что, например, писатель почти не имеет права убить «автора-Я», сделать драматический конец, ибо у читателя возникает шутливый, но вполне закономерный вопрос: «А как же он пи-сал-то от первого лица или рассказывал, если сам уже в могиле лежит?»
От этого центра притяжения очень хорошо писать серию ко-ротких произведений: например, рассказов, как это сделано у Виктора Астафьева в произведении «Последний поклон»… Но минус в том, что описываемое событие рассматривается только с одной точки зрения, что обедняет текст.
Наконец, третий центр притяжения «человек-герой», от имени которого написано большинство самых великих произве-дений мировой литературы, ибо подобный ракурс помогает пи-сателю взглянуть на мир с многих точек зрения (не только от «я»), создать полифоническую картину мира, картину выпук-лую и очень драматичную – именно в этой манере написано большинство рассказов Чехова и, конечно же, Василия Шукши-на, который в нашей работе тоже является неким центром, неким героем повествования… И поэтому Шукшин без всякого смыслового напряга (не в смысле легко) может лишить своего героя жизни, как это у него, кстати, происходит почти в трети рассказов – то есть, довести жизнь героя до крайнего трагизма, поставить на край пропасти и тем вызвать у читателя к нему огромное сочувствие. Во–вторых, это дает ему возможность легко переходить от одной темы к другой, переносить героя из одной ситуации и профессии в другую, и, посмотрите, поэтому, какое у него (как и у Чехова) количество героев разных возрас-тов и профессий!
Кстати, в подобной манере авторы (мужчина или женщина) легко могут писать о противоположном поле, что, например «автору-я» сделать трудно – мужчина должен обладать огром-ным талантом, чтобы читатель принял его повествования от имени женщины, и наоборот. Впрочем, даже если автор-исповедальщик и пишет от третьего лица, от имени «героя», его философский взгляд  от этого не меняется, как, например, не менялся у Юрия Казакова, поэтому его герои в большинстве имеют возраст автора, как и автор являются охотниками и ры-баками, и больше быть почти никем не могут за очень редким исключением.
***
Хоть литературоведы и говорят, что слово является кирпи-чиком, из которых строит текст любой писатель, тем не менее, только фраза может точно показать своеобразие и стиль писа-теля. Слова - лишь груда строительного материала, а вот пред-ложение, умело вставленное в текст, и создает «кладку» произ-ведения. Да, конечно, есть еще и архитектоника произведения, которой подчиняется сюжет или довлеет над ней, но вникание в текст, в содержание происходит именно через фразу. У Василия Шукшина фраза легко и точно ложится в сознание читателя, и достигается это, конечно, удивительно выверенным ее построе-нием – она и не слишком длинна, чтоб не затруднить восприя-тие смысла читателем, и достаточно продолжительна, чтоб пе-редать тонкость и глубину вложенного в рассказ смысла. Она очень близка к чеховской фразе, которая, в общем-то, во мно-гом считается эталоном современного стиля…
Эта «фраза» Шукшина возникла из разговорной народной речи, где всегда ясно передается смысл сказанного: простыми и точными словами, без перегруженности деепричастными и при-частными оборотами, без множества связывающих и затрудня-ющих восприятие смысла междометий, наречий, прилагатель-ных. Потому-то еще (кроме, конечно, самого смысла написан-ного) проза Шукшина легко легла на сознание огромного коли-чества простых, а не элитарных читателей, и он стал одним из самых любимых писателей.
Многие обиженные невниманием читателя писатели того времени, чтоб объяснить свою невостребованность, говорили, что Шукшин пользуется популярностью из-за «фельетонного» языка и сюжета: дескать, самого примитивного, играющего в поддавки с читателем. Но короткая фраза, в общем-то, не ме-шала передавать всю глубину человеческих чувств еще и по той причине, что была, во-первых, интонационно очень выверена, а во-вторых, каждая фраза цеплялась одна за другую: первая вы-текала из второй и так далее, отчего казалось, что это лишь од-но большое предложение, но разбитое точками на несколько так, что даже стыков незаметно… Все это происходило, навер-ное, потому, что Шукшин писал свои вещи почти за один при-сест, не выпуская нить повествования из головы, и таким обра-зом словно бы распутывал клубочек смысла, не прерывая его, а значит, и не надо было связывать смысловые и интонационные разрывы. И по этому поводу опять же многие писатели с зави-стью удивлялись, почему Шукшин почти не переделывает сво-их произведений: пишет в чистовую. К сожалению, многие из-вестные рассказчики так делать не умели. Такие крупные клас-сики как Распутин, Белов, Нагибин фразу свою строили сложно и длинно, что затрудняло восприятие текста, ибо в таком слу-чае надо обладать стилистическим мастерством Тургенева или Бунина, которые умели «строить» красиво и изящно длинную фразу, а это, увы, не каждому дано.
Как-то Юрий Нагибин опубликовал в журнале «Юность» рассказ под названием «Сапоги», где почти полностью повто-рил сюжет истории, которая возникает в сознании Алеши Бес-конвойного в одноименном рассказе – речь идет о фронтовике, идущем домой после войны с трофейным товаром и встречаю-щим хитрую бабенку, которая после ночи любви его обворовы-вает. Нагибин в предисловии к рассказу заявил, что написал рассказ давно, но не опубликовал, потому что узнал, что при-мерно такой же имеется у другого автора. Тут он покривил ду-шой, ибо, наверняка, знал, что этот сюжет есть у Шукшина, но, видимо, прочитав его, решил, что называется, превозойти Шукшина: дескать, я со своим мастерством сюжет так выдам, что все ахнут! Увы, не ахнули, а все потому, что растянутый на несколько страниц тягомотными фразами сюжет, по всем стать-ям проиграл сжатому краткими, точными и хлесткими фразами сюжету Шукшина, уместившемуся менее чем на странице. 
В желании получить любовь читателей и критиков иной пи-сатель начинал специально раздувать фразу, писать длинно, думая, наверное, что это показатель мастерства и интеллекту-альности: дескать, предложение в десять слов и любой школь-ник полуграмотный напишет, а вот предложение в пятьдесят или в сто слов ; это может только крупный мастер. Этим «гре-шили» Распутин и Белов и иногда Виктор Астафьев, который, однако, быстро возвращался к легкости языка, за что ему хвала, ибо соблазн казаться высокоинтеллектуальным всегда велик. Совсем довел до абсурда свою фразу поздний Леонид Леонов, который сочинял, как известно, текст на толстой картонке с по-мощью простого карандаша, а уж потом брал в руки стерку и начинал наполнять фразу прилагательными, причастными и де-епричастными оборотами – хотел впихнуть в нее как можно больше смысла, пространства, красок. Он надувал фразу, слов-но воздушный шар, он приделывал к ее стволу сотни веточек, листьев – и в результате получалось, что тяжеловесная фраза начинала рассыпаться в сознании читателя, она становилась статична, за побочными деталями терялся смысл. И читатель уже не быстро шел по таинственному увлекательному лесу сю-жета, а продирался сквозь буреломы, выкалывая сучками глаза, его постоянно дергали «посмотри сюда, посмотри сюда…», и чтение превращалось в пытку.
***
Пожалуй, Шукшин один из немногих писателей, которые могли создавать на нескольких страницах очень яркие выпук-лые образы и в малом рассказывать о многом. В этом ему помо-гает своеобразная архитектоника сюжета с завязкой и развязкой, в которых порой в нескольких, двух-трех фразах, дается изло-жение зачина конфликта и разрешение этого конфликта. В рас-сказе «Беспалый» сразу же говорится, что наш герой увидел женщину и влюбился – и все это без каких-то хитроумных под-ходов.
«Как она ходит! Это же поступь, черт возьми, это движение вперед, в ней же каждая жилочка живет и играет, когда она идет. Серега особенно любил походку жены: смотрел, и у него зубы немели от любви. Он дома с изумлением оглядывал ее всю, иг-рал желваками и потел от волнения».
В основном повествовании уже  в реальном времени гово-рится, как она ему на вечеринке изменила, а он со злости стук-нул себе топором по руке и отрубил пальцы. Говорится, что жена собрала вещи и сбежала из деревни, а он по-прежнему ез-дит на тракторе и управляет рукой, на которой нет пальцев. Словом, все происходит, как в обычном классическом расска-зе…
И вот конец:
«Он думал: что ж, видно, и это надо было испытать в жизни. Но если бы еще раз налетела такая буря, он бы опять растопы-рил ей руки – пошел бы навстречу. Все же, как ни больно было, это был праздник. Конечно, где праздник, там и похмелье, это так…Но праздник-то был? Был. Ну и все».
Подобное построение рассказа напоминает построение рус-ской сказки, сюжет которой и ее архитектоника прошли провер-ку временем, веками она рассказывалась в народе и всегда име-ла успех у слушателей, ибо все в ней ясно и просто. Как гово-рится: «И я там был и мед пил! По усам текло да в рот не попа-ло». Вот как раз в рот-то, а вернее в мозги слушателей мораль сказки всегда попадала точно, как и у Шукшина. Конечно, в сказке нет того, что есть в рассказе Шукшина – а именно, со-держательных монологов героев, наряду с диалогами, которые и являются визитной карточкой Шукшина, его изюминкой, его козырной картой. Читая Шукшина, читатель удивлен, почему его герои становятся знакомыми, родными, словно прожил с ними большую жизнь. Такого ощущения у читателя не возника-ет даже по прочтении иного большого романа. Все потому, что герой Шукшина раскрывается не в сложном сюжете, не в после-довательных поступках, не в длинных диалогах с разными пер-сонажами, а в кульминационный момент жизни – это может произойти в течение часа, дня, в течение даже нескольких ми-нут, как, например, в произведении «Рассказ», где «герой» пи-шет повествование в редакцию о своей несчастной любви, о из-менившей ему жене… Именно в этот момент и выплескивается вся боль его жизни! Тут мы подошли к главному: подобные письма «героев» самим себе, которые и запечатаны в монологи, есть почти в каждом рассказе Шукшина – в них-то и раскрыва-ется герой, его сущность, его прожитая жизнь, его планы и меч-ты, и потому-то читатель после прочтения знает героя «от и до», ибо тот исповедался ему, как священнику.
Кажется, что писать так очень просто! Увы! Надо писателю видеть своего героя как айсберг (то есть и подводную часть), знать его жизнь чуть ли не с рождения, понимать его боль и по-этому рассказать на нескольких страницах про него столько, сколько иной не расскажет в романе. Поэтому гораздо легче писателю взять лишь внешнюю канву события, в котором участвует герой, и рассказать про нее, но тогда и герой может промелькнуть перед нами лишь бледной тенью.
Почему читатели легко принимают Шукшинских «чудиков» за вполне адекватных людей, хотя у других писателей подобные персонажи были лишь карикатурными, фельетонными? А все потому, что Шукшин дает внутреннюю мотивацию поступка очередного чудика – и вдруг перед читателем открывается че-ловек с вполне здравым рассудком, с глубокими мыслями, со своей правдой, но только не удовлетворенный рутиной жизни, старающийся выпрыгнуть из «наезженной колеи», как это про-исходит в песне Владимира Высоцкого. Вот в рассказе «Упор-ный», придумав свой «вечный двигатель», Моня размышляет об обывателях, ковыряясь при этом в зубах:      
«Вот так вот дорогие товарищи!.. Вольно вам в жарких пе-ринах трудиться на заре с женами, вольно сопеть и блаженство-вать – кургузые. Еще и с довольным видом ходить будут потом днем, будут делать какие-нибудь маленькие дела и при этом морщить лоб – как если бы они думали. Ой-ля-ля! Даже и ду-мать умеете?!» [Шукшин – Т4, с.356 ]
Словом, Шукшин в архитектонике, опираясь на классиков, на народный фольклор, выступил как новатор, задача которого заключается в том, чтобы суметь, не нарушая художественно-сти и не в ущерб художественности, уйти от линейного разви-тия сюжета, которым написана почти вся русская малая проза. Как обычно писался рассказ?.. Последовательно! День за днем, или минута за минутой, начиная от точки отсчета – от завязки конфликта, постепенно разворачивая действие… Концовка рас-сказа по времени была отодвинута от начала, как отодвинут ис-ток реки от устья. Так писали Тургенев, Гоголь, Григорович и многие другие и только Чехов иногда пытается сломать эту мо-дель, но для этого он специально вводит некоего рассказчика, который как в рассказе «Человек в футляре» доносит до слуша-телей историю про напуганного, не умеющего принять и понять ничего нового, учителя. Там уже можно путать временные рам-ки, можно конец истории, например, рассказать раньше чем ее начало, но и то Чехов опасается это делать, ибо боится нару-шить динамизм повествования, модель клубка ниток – когда никоим образом нельзя начать его распутывать изнутри или из середины, иначе все перепутается. Шукшин этого уже не боится и берется смешивать временные рамки, да и роль рассказчика стороннего ему уже не нужна, так как с помощью монологов его герой в любую секунду может оказаться в своем прошлом или в настоящем. Такое построение рассказа позволяет изба-виться от множества малозначительных деталей и сюжетных ходов, необходимых для поступательного линейного развития сюжета – для подготовки читателя к концовке, к неким выводам. Конфликт произведения не вытекает уже закономерно из сюже-та, а строится мысленно в голове писателя и подается читате-лю. Шукшина-рассказчика можно сравнить с портным, который кроит рассказ не из цельного куска жизненной ткани, а из фраг-ментов, из лоскутков времени, мыслей автора и героя – то есть из самых ярких деталей, как это делали художники-импрессионисты. Но они так умело подогнаны, такое между ними возникает сопряжение и натяжение, что мы не замечаем стыков. Наоборот, создается необычайная плотность конфлик-та, который и позволяет на нескольких страницах вылепить жи-вой характер! 

ГЛАВА 2. Философский и психологический анализ рас-сказов В. М. Шукшина и их разнообразных  и столь неорди-нарных героев
Шукшин один из немногих писателей, чьи герои полнокровно живут среди людей – то есть не существуют в камерном мирке страстей, чувств и желаний, а зависимы от других людей, очень тесно контактируют с ними. В этом писатель похож на писателей тридцатых, сороковых и пятидесятых годов, которые стремились помогать обществу в моральной коллективизации некой объеди-няющей силой, идеями братства и взаимопомощи [Платонов – 1983, с.156-189 ], но, конечно же, и отходит от них в сторону большей автономии личности… Понимая, что автономия необ-ходима для независимости суждений, для богатства личной жиз-ни, Шукшин, однако, с горечью осознает, что она ведет к эгоиз-му, но главное, к равнодушию людей друг к другу… Первое, что его волнует, это разрушение семьи: как правило, разрушителями выступают именно женщины, которые пытаются приспособить мужчину под себя, сломать его общественные желания (а мужчи-на по призванию общественник)… Как, например, это происходит в рассказе «Жена мужа в Париж провожала», где эгоистичная в своих желаниях жена равнодушно относится к стремлениям мужа к общественным связям – она считает его за шута, когда он игра-ет у подъезда на гармошке и желает общаться с народом. В ре-зультате своим равнодушием, не умением понять близкого чело-века она доводит его до самоубийства. Равнодушие продавщицы в рассказе «Обида», обозвавшей героя пьяницей, оскорбившей его при его дочери маленькой, опять чуть не довело ситуацию до трагедии – на этот раз герой мог убить молотком челове-ка…Тщетно пытается мать в рассказе «Материнское сердце» пробиться через коросту равнодушия милиционеров, арестовав-ших ее сына, пусть и совершившего неумышленное преступле-ние в порыве аффекта и гнева - ударившего случайно подвернув-шегося под руку милиционера.
Корысть и эгоизм жен, к сожалению, начинает рушить и еди-нение родственников, например, в рассказе «Чудик», где жена старшего брата заставляет того прогнать приехавшего в гости младшего брата. А рвать родственные связи для Шукшина вооб-ще неприемлемо, ибо известно, как он нежно и с уважением от-носился к матери, какие ей ласковые письма писал, уже взрослый знаменитый мужчина выслушивал ее советы, а сколько он помо-гал материально младшей и единственной сестре Наталье, жизнь которой складывалась не слишком благополучно! Увы, уже и в советское время (а сейчас особенно) некоторые люди решитель-но рвали связь с родственниками, если те бедны: дескать, каждый за себя!
От равнодушия жены к его непонятным воскресным терзани-ям бежит к соседу герой рассказа «Верую», где встречает попа – и они втроем ведут значимые и мудрые разговоры мировоззрен-ческого характера, но даже не разговоры пробуждают в душе ге-роя гармонию, не вера в Бога, а именно единомыслие людей, объединенных веселым попом в компанию, в некий коллектив. Вот в чем великая мысль: да, церковь должна объединять народ, спасать от взаимного равнодушия и делать это, не отгородив-шись от людей рясой, важной физиономией и религиозными дог-мами, а наоборот, опростившись до народа.
Замечателен в этом русле и рассказ «Мастер» о мужике, ко-торый решил достроить полуразрушенную, очень красивую, но затерянную в полях древнюю церквушку: в данном рассказе эта идея могла бы объединить людей по восстановлению красоты, но, увы, равнодушие советских чиновников убивает в герое эту мечту – и он вновь начинает пить. А насколько эгоистичен и рав-нодушен к чужим судьбам беглый уголовник в рассказе «Охота жить», который убивает доброго и неравнодушного старика, давшего ему ружье, чтоб он не пропал в зимнем лесу! [Шукшин – Т3, с.365 ]
В большинстве рассказов Шукшин вопиет: люди не будьте эгоистичны и равнодушны, ибо понимает, что разобщение людей ни к чему хорошему не приводит – или человек становится «вол-ком», как в рассказе «Охота жить», или начинает грести под себя, как в рассказе «Билетик на второй сеанс» про вороватого кла-довщика, или начинает пьянствовать, или гадить остальным лю-дям, как в рассказе «Кляуза» про хамоватую вахтершу в больни-це, или же становится холодным наблюдателем и занудой, как в рассказе «Срезал» про демагога Глеба Капустина…
Наиболее развил тему равнодушия вслед за Шукшиным Ва-лентин Распутин, у которого удивительно равнодушны дети ста-рухи в повести «Последний срок», забывшие, сколько добра сде-лала для них мать в трудные бедные годы. Равнодушны и окру-жающие люди в повести «Деньги для Марии», где сельская про-давщица в силу наивности и доверчивости растратила государ-ственные деньги…Равнодушны и чиновники в повести «Проща-ние с Матерой», которые ради скорого пуска гидроэлектростан-ции готовы стереть с лица земли и затопить деревни. Зато как ра-дует читателя, когда рядом с забытым, оторванным от матери  ребенком, оказывается неравнодушный человек – учительница из рассказа «Уроки французского». [Распутин – 2010, с. 10-201] У Шукшина немало таких рассказов, где человек тянется к другому как, например, мужчина к своей любимой женщине в светлых рассказах «Сапожки» и «Капроновая елочка», желая сделать ему что-то доброе, выслушать его, понять, а иначе мир просто озве-реет!
Много можно говорить о сущности и задачах искусства в че-ловеческой цивилизации, но одной из главных, как это хорошо понимал Шукшин, является консолидация, собирание разрознен-ных индивидуумов в некое общество, где человек человеку в христианском и коммунистическом идеале «друг, товарищ и брат». Как, к сожалению, далеко мы ушли сейчас от этого!            
***
В коротких, но очень емких рассказах Шукшина наблюдает-ся большое разнообразие человеческих типов, но в любом слу-чае автор, его нравственная и мировоззренческая позиция ясно видны, просто каждый тип – этот как бы новый взгляд на общую картину жизни. Будь это крестьянин, будь рабочий или еще кто-либо, но все равно автор видит свою задачу в поиске гармонии и счастья тем или иным человеческим типом. Вот об этом поис-ке гармоничного мира, в который хотят вписаться герои Шук-шина, и надо говорить, чтоб понять, что желал сказать Шукшин литературным творчеством, к чему стремился, какой смысл жизни находил и нашел.
В статье о Шукшине Лев Аннинский говорит, что многие ге-рои рассказов Шукшина ищут смысл существования то в «празднике души», то еще в чем-то, ибо многих из них снедает тоска. [Анненский – 1978, с.23-74] Конечно же, поисками смыс-ла для своего героя занимается любой большой писатель, ибо он ищет ответ: «Зачем жить?» Потому люди и читают литера-туру, чтобы для себя прояснить этот смысл посредством героя произведения, пытаясь воспользоваться опытом писателя, у ко-торого есть время и талант подумать над непростым вопросом. Но, увы, не каждый писатель может нам дать приемлемый от-вет. Вот, например, Чехов в своих ключевых «Крыжовник», «Ионыч», «Дама с собачкой» рассказах делает такие потуги, но, увы, выглядит неубедительно. Отрицая в «Ионыче!» бесхит-ростную жизнь семейства Туркиных в провинции, герой расска-за врач Старцев делает ревизию смыслов существования и в ре-зультате сам обретает еще более худший смысл – жажду нажи-вы и потребительства. В «Крыжовнике» главный герой отрицает жажду своего брата к комфортной жизни в небольшом имении, где растет любимый им крыжовник, а сам лишь надувается, пы-таясь глубокомысленно рассуждать о неком новом смысле. Большая трагедия для  дяди Вани в одноименной пьесе, когда он теряет смысл, узнав, что профессор Серябряков совсем не тот духовный человек, которому он так долго служил и которо-го боготворил. Рвутся в Москву за каким-то эфемерным смыс-лом три сестры в одноименной пьесе, но Чехов ясно показыва-ет, что и в Москве они этот смысл не обретут. [Чехов – 1985; Т8, с.219 ] Вот и в великолепной «Душечке» Чехов пытался развенчать смысл женского существования, который заключал-ся в том, чтобы помогать мужу в делах, жить его интересами, заботиться о нем, а потом и о ребенке, пусть даже и чужом, но получил отповедь Льва Толстого. [Толстой – 1987; Т12. ]  Как известно, Толстой, для которого жена Софья Андреевна была вернейшим помощником, именно в этом справедливо видел смысл для женщины… И так у Чехова происходит весьма часто за редким исключением, как, например, в «Человек в футляре», где молодая учительница с братом ведут веселую спортивную и свободную жизнь в отличие от жесткого и скучного учителя гимназии. Чехов-то для себя лично, конечно же, смысл суще-ствования нашел – это посредством своего творчества сделать человека добрее, но миллионам людей он смысл предложить не мог. Так вот величайшая заслуга Шукшина в том, что он пред-ложил миллионам людей этот смысл, который заключается в том, чтобы оторвать голову от личного корыта, от борозды в поле, избавиться от мелочности и трусости, почувствовать себя хозяином страны. Таковы его герои в рассказах «Упорный», «Леша Бесконвойный», «Микроскоп», «Даешь сердце!», «Штрихи к портрету» и многих других.
Пытаясь проследить генеалогию многих героев Шукшина мы, приходим (вместе с уже упомянутыми писателями) к Лес-кову – в частности, к знаменитому рассказу-сказке «Левша», где некий народный умелец из Тулы подковал «англицкую» желез-ную и крошечную блоху. Блоха – это символ промышленного развития буржуазной Англии и то, что русский умелец сделал еще более мелкий предметы – подковы и гвоздики, это, конечно же, говорит о том, что и в России «не лыком шиты». Но слово «подковать» в русском языке значит нечто большее – это сим-вол приручения! Подковать коня – это сделать его домашним, заставить работать на себя. Но главный смысл в другом: в том, что русский человек способен дерзнуть! Вот и герой Шукшина Моня из рассказа «Упорный» способен дерзнуть не на какую-то мелочь, а на изобретение «вечного двигателя» - мечту всего че-ловечества на протяжении многих веков! Вот какой смысл су-ществования находит для своего героя Шукшин!          
От многих писателей советского времени, конъюнктурщи-ков, Шукшин отличается огромнейшей искренностью. По край-ней мере, за каждое поставленное слово в рассказах он в ответе, за каждую букву, ; и поэтому читатели «разговаривают» с ним через его творчество как с человеком, которому могут доверить самое сокровенное, ибо он поймет и скажет свое мудрое, чест-ное и отеческое слово. Конечно, прежде всего, он говорил о необходимости иметь каждому человеку свободу в мыслях и поступках, но свободу, понятно, не безграничную, а свободу не нарушающую правил человеческого общежития, ту, которая воплощена в давней мудрости: «Твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека!»
Как человек, который вырос в далеком провинциальном селе на Алтае, он вначале должен был, не мог этого не сделать, рас-сказать о несвободе в советской стране сельского человека, крестьянина, наиболее обиженного большевицкой властью, вновь превращенного колхозным строем в «крепостного». И Шукшин ярко показывает, какие тяжести и муки легли на плечи крестьянина на примере автобиографических рассказов о своем детстве в цикле «Из детских лет Ивана Попова», [Шукшин – Т3, с.496]  где и герой-то назван именно самым народным именем: дескать, такой как все, плоть от плоти. В рассказе «Гоголь и Райка» он пишет, как спасали в деревенском доме от морозов, стужи и голода корову, свою милую кормилицу, как воровали вместе с матерью для нее сена колхозного хоть малый клок, ибо получалось, что человек, работая все лето без перерыва на кол-хоз, для своей скотины заготовить сена не успевал… В рассказе «Жатва» автор пишет, как мальчишкой очень хотел спать, ибо приходилось с рассвета работать на страде – жать рожь, и за то, что прикорнул разок, получил нагоняй от председателя колхо-за. Да, в этих рассказах Шукшин еще не показывает свою обиду деревенского жителя, наверное, по той причине, что его мало-летний герой не мог сравнивать и оценивать городскую жизнь и свою деревенскую, да и в детстве-то жизнь сама по себе пре-красна в любых обстоятельствах, но вот уже в рассказе «Само-лет», который имеет размер-то всего менее двух страниц, боль и обида деревенского паренька отчетливо видны. Суть рассказа в том, что пареньки послевоенного голодного времени идут по полю в город поступать в автомобильный техникум, ведь как говорит Шукшин устами своего героя: «Надо выходить в лю-ди». У деревенских  парнишек маленькие сундучки с нехитрой поклажей, и вот Шукшин пишет про городских, которые тоже шли вместе с ними:
«Наши сундучки не давали им покоя.
- Чаво там, Ваня? Сальса шматок да мядку туесок?
- Сейчас раскошелитесь черти, все вытряхнем!
- Гроши-то куда запрятали? Куркули, в рот вам пароход!..
Откуда бралась она, эта злость – такая осмысленная, не че-тырнадцатилетняя? Что они не знали, что в деревне голодно? У них тут хоть карточки какие-то, о них думают, там – ничего, как хочешь так и выживай. Мы молчали изумленные, подавленные столь откровенной враждебностью. Проклятый сундучок, в ко-тором не было ни «мядку», ни «сальса», обжигал руку – так бы и пустил его вниз с горы…»[Шукшин – Т3, с.519 ]
А недалеко от дороги стоял маленький самолет «кукуруз-ник»... Уж так хотелось подойти лирическому герою Шукшина к этому самолетику, потрогать его, ведь время тогда еще было такое, что редко кто самолет видел на земле. И вот Шукшин пишет: «Мы шли за ними и тоже старались не смотреть на са-молет: нельзя было показать, что мы – действительно, «дерев-ня». А ничего же не случилось бы, если бы мы маленько посто-яли, посмотрели. Но мы шли и не оглядывались. Когда я не вы-держал и все-таки оглянулся, меня кто-то из наших крепко дер-нул за рукав».
Действительно, на чем была основана взаимная вражда го-родских и деревенских? Наверное, в том числе и на пропаганде коммунистов, которые горожан-рабочих возвеличивали, ибо это же был передовой класс – пролетариат, а крестьян втаптывали в грязь – и богомольцы-то они, и единоличники и кулаки, хлеб от города прячут!.. Хотя в то время уже давно у крестьянина ниче-го не было: за несколько колосков пшеницы, взятых с поля, могли арестовать. Ну а крестьяне на городских обижались за то, что город у них задарма отбирал хлеб, что городским в то вре-мя платили уже солидные зарплаты, а колхозникам лишь стави-ли палочки-трудодни, что в городе была возможность прикос-нуться к культуре, а в деревне еще и про электричество не зна-ли.
Очень показателен в этом плане и рассказ «Алеша Бескон-войный», где крупно выявлен протест маленького человека, обыкновенного скотника, против советского колхоза, в который загнали крестьян. В то время, когда в городе уже была пяти-дневная рабочая неделя, в колхозе давали лишь один (да и то не всегда, ибо погода не ждет) выходной – воскресенье, и тогда герой Шукшина самостоятельно сделал себе субботний выход-ной…и не выходил на работу, хотя остальные колхозники дела-ли это беспрекословно. Ему грозили, пугали, председатель по-стоянно корил его, а Алеша ни в какую… Зачем нужен был Алеше этот выходной? А затем, что в этот день он топил баню и мылся в ней! Вот как пишет Шукшин: «В субботу он просы-пался и сразу вспоминал, что сегодня – суббота. И сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел. Он даже не умывался, а шел сразу во двор – колоть дрова. У него была своя наука – как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением…»; «Он выбирал из по-ленницы чурки потолще. Выберет, возьмет ее, как поросенка, на руки и несет к дровосеке.
- Ишь ты… какой, - говорил он ласково чурбаку. – Атаман какой… - Ставил этого «атамана» на широкий пень и тюкал по голове». [Шукшин – Т4, с.373 ] 
И эта поэзия труда, поэзия топки бани присутствует у Але-ши всюду: и как он носит воду, и как разжигает огонь, как заку-ривает перед главным делом - мытьем… Надо сказать, что Алеша отнюдь не лентяй, как некоторым подумается (дескать, от лодырства и придумал себе второй выходной). У него, как пишет Шукшин, есть и любимый плотницкий инструмент, вер-стачок, но этим делом он занимается в воскресенье… Кстати, на Алешу психологически давил не только председатель колхоза, но и жена поначалу: дескать, нельзя же целый день баню то-пить, надо и другими делами заниматься, но Алеша уперто сто-ял на своем, и она смирилась. Нет, Алеша не эгоист, который живет только для своего удовольствия: он заботливый отец пя-терых детей, находит время обсудить с женой текущие дела, он по доброму и уважительно относится к соседям и вообще ко всем людям, о чем, например, говорит то, что он поощряет же-ну, чтобы давала взаймы, но главная его сущность, конечно же, проявляется во вставленной автором в текст новелле про то, как Алешу, возвращающегося с войны, обманула милая «крепде-шиновая» женщина: дала ему ночь любви, они выпили водочки, а наутро он проснулся без своих военных трофеев – прекрасных хромовых сапог (а для деревенского человека это главное бо-гатство), немецкого ковра… И вот он вспоминает о ней сейчас с нежностью, с любовью, без злобы!
Наконец наступает кульминационный момент рассказа: «В предбаннике Алеша разделся донага, мельком оглядел себя - ничего, крепкий еще мужик. А уж сердце заныло – в баню хо-чет. Алеша усмехнулся на свое нетерпение. Еще побыл малень-ко в предбаннике… Кожа покрылась пупырышками, как тот са-мый крепдешин, хэ-х… Язви тебя в душу, чего только в жизни не бывает! Вот за это и любил Алеша субботу: в субботу он там много размышлял, вспоминал, думал, как ни в какой другой день. Так за какие же такие великие ценности отдавать вам эту субботу? А?
Догоню, догоню, догоню,
Хабибу догоню!, - пропел Алеша негромко, открыл дверь и ступил в баню». 
А почему, кстати, поет он именно эти строчки про какую-то Хабибу, а не, например, «Шумел камыш, деревья гнулись»? А потому, что душа его хочет и получает возможность возмеч-тать и воспарить к загадочной и быстроногой восточной краса-вице Хабибе, которую отныне он, обычный скотник и пастух, но вдруг помолодевший разом от бани, словно Иван из сказки о Коньке-горбунке, когда прыгнул в котел с горячим молоком, может догнать, влюбить в себя.       
Так вот, несмотря на кажущуюся скромность в размере (рас-сказ уместился всего на тринадцати страницах), и выборе героя (он пастух и скотник, а не какой-нибудь философ), рассказ этот метафоричен и философски глубок более иных романов – он даже переходит в притчу, о коем его качестве, к сожалению, не сказал ни один критик, ни один литературовед. Всем кажется, ну моется человек в бане, ну видит в этом поэзию, ну и ладно. Ой, не любим мы своих русских авторов, все ищем пророков за рубежом: мол, вот «Старик и море» у Хемингуэя – это да, это притча, где показана извечная и трагическая борьба человека и природы! Или вот «Чайка по имени Джонатан» Ричарда Баха, где раскрыта борьба человека с обстоятельствами за вечную душу! Пусть так…Но рассказ «Алеша Бесконвойный», в кото-ром нет ни пафоса, ни важных якобы откровений, по философ-ской глубине стоит с ними рядом, а может, и выше, ибо герой здесь поднимается до уровня библейского бога, который, как известно, именно на шестой день, в субботу создал венец свое-го творения ; человека! Так вот Алеша не просто моется в суб-боту в бане, а как бы заново создает и лепит себя. Он отмывает себя от рутины, от грехов, от обыденности жизни, жизни тяже-лой, которая порой превращает человека в подневольное жи-вотное (кстати, это очень символично, что герой - скотник и пастух), и поселяет свою душу в рай, под которым в данном случае и подразумеваются те удовольствия, которые он испы-тывает в этот день! И хоть один день он живет в этом раю, и ес-ли бы каждый из нас имел такой небольшой «рай» для отдохно-вения, то, наверное, меньше было бы преступлений, злобы в мире, ибо этот рай омывает душу, дает ей стимул для того что-бы жить, как дает это верующим желание оказаться в раю, отку-да когда-то были изгнаны Адам и Ева…И в данном случае герой является уже не просто пастухом, а пастухом-пастырем, кото-рый ведет душу читателя к добру, к свету, возрождению, к омо-вению, которое имеет символ омовения в воде Иоанном Кре-стителем! И пусть, вроде бы нет в этом рассказе того напряже-ния духа и трагедии преодоления плотью жизненных обстоя-тельств, которые есть в рассказах-притчах упомянутых ранее, но надо понимать, что и сам Бог создает человека весьма легко, без напряга, просто из глины, и вдыхает в него бессмертную душу! Вот и в рассказе все (и природа, и сам деревенский веко-вой уклад) дышит гармонией, поэзией, которую не надо созда-вать, ибо она существует вечно, надо в нее просто вписаться!
Но спустимся с философских высот к рассказу «Срезал», который никого из читателей не оставляет равнодушным – в частности, мой престарелый на восьмом десятке отец, который уже давно прочитал этот рассказ, тем не менее, в беседах с гос-тями постоянно цитировал его и весело восклицал: «Ну что, срезал я тебя?» Слышал эту фразу я от простых учителей и от профессоров, хотя, конечно же, каждый из них трактует ее по-своему, но обычно вставая на точку зрения главного героя Гле-ба Капустина. Да, тип это живой, колоритный, настоящий, ед-кий! Откуда он такой взялся в российском селе? А все от туда же, от общеизвестного и тянущегося многие годы, если не века, конфликта между грамотным человеком и неграмотным, между городом и деревней, между сытостью и голодом. Понимая, что в городе для развития личности созданы все условия (универси-теты, театры, библиотеки…), миллионы людей из деревни устремились туда, а кто-то остался по разным причинам и об-стоятельствам: из-за собственной лени, из-за отсутствия житей-ской хватки, из-за престарелых родителей, из-за охоты и рыбал-ки, которых в городе нет – то есть причин для укоренения в де-ревне было немало, тем более что и хлеб должен кто-то выра-щивать и молоко с мясом в город давать! Так вот Глеб Капу-стин был из тех, кто остался, хотя, конечно же, (и автор это не отрицает) мужик он неглупый, начитанный и мог бы в городе тоже сделать карьеру. Ну остался – и остался… Зато ныне он «срезает» деревенских знаменитостей, которые достигли в го-роде должностей, признания, и приезжают к родителям отдох-нуть на природе, погостить недельку другую. И вот тут-то есть у Глеба возможность проявить себя: затеять разговор со знаме-нитостью! Как пишет Шукшин: «Тогда-то Глеб Капустин при-ходил и срезал знатного гостя. Многие были этим недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капу-стин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж – все вместе – к гостю. Прямо как на спек-такль ходили. В прошлом году Глеб срезал полковника – с блеском, красиво». [Шукшин – Т4, с.106 ]
Так вот в этот раз в село приехали два кандидата наук: Кон-стантин Иванович с женой. Особенно деревенских задело, что подкатили они к дому матери «кандидата» на такси, что, конеч-но же, безденежный деревенский народ уязвило, что вытащили из багажника много чемоданов! То есть, если бы пришел Кон-стантин Иванович пешочком с автобусной остановки, с не-большой котомкой, то, наверное, это не задело бы деревенских мужиков… И вот: «Глеб шел несколько впереди остальных, шел спокойно, руки в карманах, щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата. Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь».
Не стоит приводить выдержки из разговора Глеба с кандида-тами, ибо разговор-то хотя и смешной, но беспредметный, де-магогический, из которого умный человек сразу поймет, что кандидаты действительно люди грамотные, знающие, так ведь все дело в том, что мужики деревенские – зрители этого спек-такля – мало чего в этом разговоре понимают и понимать-то не хотят. У них ведь как – если человек начинает волноваться, нервничать, уходить от разговора (неважно по каким причинам) – значит, он повержен, посрамлен! Вот и кандидаты были по-срамлены, ибо стали злиться, обиделись. Да, пусть они оказа-лись людьми порядочными и не захотели сказать Глебу резко и прямо, с матюгом: «Да пошел ты на х…», как мог бы сказать иной демагогу, пришедшему в гости с одной мыслью (не найти истину), а принизить хозяина во что бы то ни стало, а себя воз-величить. И мужикам деревенским это больше бы понравилось. Мог бы кандидат просто похлопать радушно Глеба по плечу и сказать: «Давай-ка, милок, не будем пудрить мозги, а просто выпьем моей водочки…» И опять бы он оказался в выигрыше, ибо опростился бы до уровня мужиков и стал своим, но, не-смотря на ученость, ума у него так поступить не хватило. И он был в понимании мужиков «срезан».
То есть мы видим некую обиду мужиков на «ученых город-ских людей», которых необходимо ставить на место, чтоб не зазнавались. Подобный случай мог произойти с самим Шукши-ным, когда он приехал с женой Лидией в деревню к матери, уже будучи известным актером и режиссером, хотя события разви-вались, наверняка, по другому, ибо сам-то Шукшин человеком был мудрым и подобного развития сюжета бы не допустил….
Обида на «выучившихся», кстати, проскользнула и в мыслях «банщика» Алеши в предыдущем рассказе, когда он думает: «И возьми даже своих ученых людей – агрономов, учителей: нет зазнавитее человека, чем свой деревенский же, но который вы-учился в городе и опять приехал сюда». Неожиданная «зазнави-тость» проявляется и в рассказе Шукшина «Ораторский прием», где деревенский мужик по фамилии Щиблетов (по фамилии уже видно, что надо знать каждому свое место), которого назначили бригадиром, вдруг входит в гонор и начинает всеми помыкать, за что и получает от одного из мужиков хороших тумаков.
Да, деревенские не особо жалуют, когда народную вековую мудрость человеческого общения подменяют ученостью, и это проявляется в шутливом рассказе «Критики», про внука с де-дом, которые ходят на все фильмы в клуб и потом устраивают дискуссию на темы просмотренного. Дед, конечно, сразу чув-ствует фальшь в картине и начинает ее критиковать… В этот раз они пришли из «кина» домой, а там по телевизору идет фильм про деревню. Шукшин пишет:
«Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остано-вился за всеми, посмотрел минут пять на телевизионную мель-тешню и заявил:
- Хреновина! Так не бывает.
Отец Петьки обиделся:
- Помолчи, тять. Не мешай.
- Нет, это любопытно, - сказал городской вежливый мужчи-на. - Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает?»; «Тут дед презрительно посмотрел на него.
- Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он, правда, плотник, а я когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет». [Шук-шин – Т3, с.321 ]
И тут-то разворачивается главное действие, когда обижен-ный дед, над которым лишь посмеялись, вдруг поссорился со всеми и, в конце-концов, выпив водочки, взял сапог и запустил в телевизор. Экран – вдребезги… Дальше сын родной (что кажет-ся некой натяжкой – ведь неужели молодые мужики не могли старика семидесятилетнего урезонить, успокоить, прогуляться с ним по улице, еще рюмочку налить, а потом и спать уложить?) сдает отца участковому милиционеру, который уводит его в КПЗ… Но последствия это не главное, важнее на чем основыва-ется конфликт: опять же на том, что городские приезжие не хо-тят выслушать мудрого старика, который всю жизнь прорабо-тал плотником –  их чванливость и была наказала за нанесен-ную обиду.
Шукшин, как человек, который немало прожил в городе, знал, конечно, хорошо оба мира – городской и деревенский и мог их верно сравнивать, приходит, увы, к неутешительному выводу, что мир городской в большей степени подвержен гре-ховности, озлоблен, нацелен на наживу, люди в нем разобщены. Показателен в этом плане рассказ «Материнское сердце», где пишется про молодого парня, который поехал в город прода-вать с собственного подворья свиное мясо, чтоб сыграть потом на вырученные деньги свадьбу. Там к нему подходит милая женщина, которая, оказывается, давно наблюдала за ним и зна-ла, что у него есть деньги. В конце-концов, с помощью ухищре-ний и ласки она завлекает героя Витьку Борзенкова к себе до-мой, там спаивает его, подсыпав снотворного – словом, позд-ним вечером непутевый соблазнитель проснулся под забором, без денег. Хорошо хоть нашел в загашнике припрятанный чер-вонец, на который можно было уехать из города…И надо бы, конечно, уехать, так ведь не из таких Витька, и вот как пишет про него Шукшин:
«И пока шел до автобусной станции, накопил столько злобы на городских прохиндеев, так их возненавидел паразитов, что даже боль в голове поунялась, и наступила свирепая ясность и родилась в груди большая мстительная сила.
- Ладно, ладно, – бормотал он, – я вам устрою». [Шукшин – Т3, с.524 ]
И действительно – затеял драку около ларька, многих по-бил, а потом по голове попало тяжеленной бляхой от флотского Витькиного ремня прибежавшему разнимать свару милиционе-ру, да так сильно, что тот упал. Тут Витьку и забрали в КПЗ, и теперь ему грозит суд и тюрьма… Далее его мать пытается его вытащить из КПЗ и делает это не уставая, и это так ярко и жа-лостливо показано автором, что порой слезы на глаза наворачи-ваются. Ясно видна позиция автора, который болеет душой именно за мир деревенский, мир более чистый, что ли, душев-ный, но наивный порой и даже глупый, ибо был бы этот Витька чуток поумнее, то сразу бы сообразил, что нечего пить с незна-комыми людьми, нечего распахивать душу перед каждым встречным.
Примерно то же происходит в драматичном рассказе «Охо-та жить» с деревенским (но уже не молодой парень, не глупый, жизнь прожил) стариком охотником, который в тайге встречает сбежавшего из колонии заключенного, жалеет его, этакого бе-долагу, и вместо того, чтобы сдать в милицию, дает ему ружье, патроны в надежде что тот, когда будет проходить мимо села, все это ему вернет. И что же старик получает в результате сво-ей доброты?
«Он уже прошел ее всю, просеку… И услышал: как будто над самым ухом оглушительно треснул сук. И в то же мгнове-ние сзади, в спину и в затылок, как в несколько кулаков, сильно толканули вперед. Он упал лицом в снег.  Ничего больше не слышал и не чувствовал. Не слышал, как закидали снегом и ска-зали: «Так лучше, отец. Надежнее». [Шукшин – Т3, с.384 ] То есть мы опять же осознаем, как городской мир в лице преступ-ника готов в своих желаниях переступить через любого челове-ка, пойти на любую подлость ради выгоды – даже  убить безза-щитного старика. И как издевательски в данном случае звучит слово «отец», да только за одно это слово хочется пустить пу-лю в лоб этому подонку!
Вообще, вот это российское народное качество – благоду-шие, желание пожалеть оступившегося, много принесло, да и сейчас приносит, бед людям и стране в отличие от США, где такой рассказ вряд ли мог появиться – конец там был бы иной: старик сдал бандита в руки полиции, и дали бы тому лет пять-десят отсидки за все его злодеяния. В данном случае этим хри-стианским, по сути, рассказом обращаться к совести бандита бесполезно – скорее, это поучение читателям: будьте люди рос-сийские бдительнее!
***
Порой читатели и критики примитивно делят творчество пи-сателей на пессимистическое и оптимистическое: если конец произведения трагичный, то писатель якобы пессимист, и наоборот. Такая трактовка была популярной в советское время - компартия требовала от писателей «оптимистических» произ-ведений, чтоб они показывали перспективы перед трудящимися: дескать, через временные трудности мы придем к победе ком-мунизма… Шукшин в этот список «оптимистической литерату-ры» не вписывается, ибо из всех его рассказов примерно треть с трагическим концом или вообще о смерти, но что удивительно, он был одним из самых оптимистичных писателей не только второй половины двадцатого века, но и всей русской литерату-ры, как, между прочим, и Чехов… Некоторые критики возразят, что за Чеховым уже навсегда утвердилась роль писателя-пессимиста, ибо у него всюду в рассказах смерть, нищета, тос-кующие герои, болезни, неразделенная любовь, непонимание близких… Да, все это так, но, тем не менее, еще раз прочитав Бунина, Леонида Андреева, Куприна, Лескова – казалось бы, писателей более светлых и оптимистичных, по крайней мере, про них критики не говорил, что они пессимисты, читатели вдруг обнаружат, что Чехов-то, который постоянно оправды-вался на нападки, что есть у него рассказы оптимистичные как «Студент», гораздо более оптимистичен, как и Шукшин, более деятелен. Оптимизм его скрывается в самой ткани повествова-ния, в строении фразы, в сюжете, в борьбе личности за свою свободу, в реагировании на боль человеческую - чем сильнее и полнее реагируешь, тем более жизнеспособен! - а не в лобовом конце произведения, где все мед пьют и у них по щекам течет… Весьма, кстати, светел и Н. В. Гоголь, хотя Белинский, навер-ное, так не считал, полагая, что тот бичевал язвы русского об-щества, бюрократию, выводил на «промокашку» самодуров-помещиков… Все так, но если пристальнее посмотреть на стиль Гоголя, то станет ясно, что это стиль волшебной яркой сказки, который приподнимает героя и читателей над обыденностью и несет их, как черт Вакулу в Петербург за черевичками для лю-бимой… И этот стиль, этот взгляд соблюдается у него не только в ранних произведениях про русалок, чертей и ведьмочек, что вполне естественно, но и в повести «Тарас Бульба», кровавость которой (где якобы казаки, в мести за смерть предводителя, де-тей накалывают на шашки) есть не настоящая – это тот волшеб-ный ужас, который имеется в сказках Шарля Перо про Синюю Бороду и другие злобности. И даже в романе-поэме «Мертвые души» все помещики, явно, не просто реальные люди, типажи, а некие волшебные персонажи, некие черти, но уже в человече-ском обличье, и поэтому абсолютно не страшные, вызывающие только смех.
Так вот и оптимизм Шукшина истинно верный, народный, поднимающий человека над суетой, над тщетой жизни. Хотя и с изрядной долей горчинки.
***
В русской литературе, как выясняется, очень мало юмора, ибо она всегда хотела показать боль человека, язвы общества – по большому счету, крупным писателем с подачи критиков-демократов прошлого века признавался только тот, кто показал, как плохо живется простому человеку в России. В советское время издали книжку «Юмор серьезных писателей», так там оказалось не так уж много авторов (кроме раннего Чехова и Михаила Булгакова), да и рассказы тех авторов были весьма слабенькими с художественной точки зрения. Все потому, что в литературе издавна, еще со времен греческих трагедий суще-ствует канон, что естественней и выигрышнее писать все-таки о боли человеческой, о трагедии. Так и получилось, что, в об-щем-то, не только в русской литературе, но и во всей мировой (кроме разве только французских пьес Мольера, Корнеля, Бо-марше…) юмора весьма немного, ну а если уж писатель сподо-бился написать что-либо юмористическое, да еще сумел это соединить с трагичным, то честь ему и хвала – такие редкие произведения остаются в литературе на века и пример тому «Дон Кихот» Сервантеса, «Похождения бравого солдата Швей-ка» Ярослава Гашека. Впрочем, к такой литературе можно от-нести и великолепного «Обломова», который резко выделяется на фоне сугубо наморщенных и озабоченных бедами народны-ми Достоевского, Толстого. Вспомнится и Салтыков-Щедрин, который стоит особняком со своими сказками…
В советской литературе к подобным именам можно отнести Ильфа и Петрова в их саге об Остапе Бендере, Зощенко, кото-рый, к сожалению, к концу жизни исписался и стал несколько примитивен и схематичен… К тем очень редким писателям, ко-торые умело смогли соединить трагичное с юмором, нужно причислить и Василия Шукшина. Да, некоторые писатели, зави-дуя читательскому успеху Шукшина, ехидно называли его творчество фельетонным, забывая, что в фельетоне нет траге-дии, нет боли, а только сатира и ёрничество. У Шукшина каж-дая комичная поначалу ситуация начинает вырастать до глу-бинных обобщений, до истинного драматизма, но это не смех сквозь слезы, а именно слезы сквозь смех, что весьма различ-но… Это истинное народное мировоззрение, где юмор органич-но переплетается с трудными моментами бытия. В этом есть истинная философия человеческого существования, когда юмор помогает пережить трагичные моменты. Хочется сразу вспом-нить рассказ Шукшина «Верую», где после жесткой ссоры с же-ной, с мрачным настроением, герой идет к соседу и встречает там веселого попа…и уже не только герою становится радостно жить, но и всем читателям. Или опять же рассказ про Алешу Бесконвойного, который во время топки бани вспоминает о том, как у него украла некая «крепдешиновая женщина», с которой он переспал, трофейные сапоги. Насколько это народное, с юмором мировоззрение помогает посмотреть Алеше на тот жизненный эпизод философски мудро и легко, без обиды... На секунду можно представить, что на этот сюжет написал бы рас-сказ Валентин Распутин! Возможно бы, его герой и не стал биться головой о землю, каясь в своей простодырости, (его мо-нументальные старухи с каменным спокойствием переносят тя-готы жизни) но очень бы себя пожалел: дескать, жестокий мир опять обижает меня, доброго паренька, прошедшего войну, и некому за меня заступиться...
Как известно, есть клоуны веселые, как Никулин, есть грустные, есть «солнечные» как Попов. Но есть клоуны, кото-рые и не догадываются об этой ипостаси, наоборот считают се-бя сугубо серьезными людьми – именно про таких немало пи-шет Шукшин, как, например, в рассказе «Срезал», где Глеб Ка-пустин является истинным клоуном. Казалось бы, рассказ до-статочно драматичен, по крайней мере, интеллигентам из сто-лицы, приехавшим в село, не позавидуешь, да и главный герой весьма строг, но читателю очень смешно. Ибо Глеб похож на того известного человека из Госдумы, считающего себя одним из самых строгих и серьезных политиков в стране, про которого однажды кинорежиссер Эльдар Рязанов сказал: «До сего момен-та я считал самым великим клоуном Никулина, но теперь…» - и только в восхищении развел руками. Весьма комичен и главный герой рассказа «Миль, пардон, мадам», который хвастается приезжим охотникам и рыбакам, что давно, еще во время вой-ны, чуть не убил самого Гитлера в его редком выезде за преде-лы Рейхстага… Приезжие люди не знают, верить или нет, ибо он так искусно пускает слезу в самый кульминационный мо-мент, досадуя о промахе. Но читатель-то, конечно же, (особен-но нынешний и все знающий) понимает, что тот врет, чтоб «раскрутить» слушателей на выпивку, чтоб почувствовать себя важным человеком, желающим восхищения, но в конце чтения начинает прозревать, что ведь этот тип не мелкий обманщик, а драматический актер-клоун, каждый раз перевоплощающийся в истинного героя и уже верящий, что в самом деле стрелял в Гитлера.         
***
Упоминая про мораль, некоторые нынешние критики недо-вольно и снисходительно морщатся, ибо почему-то ныне не принято говорить о произведении с точки зрения морали. Но от этого термина, которым всегда пользовалась русская критика, не стоит отказываться. По крайней мере, умный читатель всегда видит в произведении «мораль», если она, конечно, там есть, а в хороших произведениях она обязательно присутствует, однако это не значит, что она должна быть выражена в назидательной дидактической форме. Например, читая «Скрипку Ротшильда» Чехова, где герой рассказа гробовщик третирует жену и издева-ется над жалким евреем Ротшильдом, можно вынести оттуда горькую мысль: «Насколько же коротка жизнь, а люди порой настолько грубы и жестоки, что не успевают сделать ничего доброго ни себе, ни людям…» Возможно, евреи думали при этом о том, как они бедно, жалко и униженно живут, и поэтому хотели изменить ситуацию и им это удалось.
После прочтения рассказа «Душечка» многие мужчины мо-гут думать: «Есть, оказывается, женщины хорошие. Где б такую найти в жены? И почему им часто не везет с мужчинами?» И мысли эти после каждого хорошего рассказа, словно рука неко-его скульптора, лепят сознание читателя в правильном направ-лении, чтоб он реально оценивал жизнь… То есть на простран-стве каких-то пяти-пятнадцати страниц хороший автор может так взбудоражить сознание, что читатель поймет всю важность литературы и чтения для совершенствования своей души.
Казалось бы, роман может сделать это еще ярче, однако бы-вает это редко – мораль в нем «размазывается» на длинном пространстве и происходит познание жизни, а не познание мо-рали, которая в притчевой краткой форме всегда доступнее и рельефнее. Вот и Шукшин в своих рассказах очень моралисти-чен, в отличие от многих авторов короткого рассказа второй половины двадцатого века, у которых после прочтения, говоря по народному «в зубы взять нечего». Например, в рассказе «Охота жить», где парень-преступник, сбежавший из колонии, убивает старика, пытавшегося ему помочь, ясно прослеживает-ся мысль, что нельзя с человеком-хищником разговаривать по-доброму, он все равно перекусит тебе горло. В рассказе «Бес-палый» ясно видна мысль, что нельзя брать то, что не можешь унести – в частности, обычный деревенский мужик не должен был жениться на яркой, красивой женщине, которую не спосо-бен около себя удержать ни умом, ни чем другим. А если уж женился, то будь начеку!
Любой рассказ Шукшина содержит ярко выраженную мо-раль, поэтому его творчество и понятно народу. Поэтому-то критик Лев Аннинский сказал, что десять рассказов Шукшина перевесят любой его роман, а можно добавить, что и пять пере-весят многие советские романы, которые написаны для развле-каловки, с расчетом на большой гонорар, для собственного престижа: дескать, я не хала бала, а романист! Да, сейчас, к большому сожалению, время романа (впрочем, не романа даже, а длинного многословного повествования), а так как для чтения нужно много времени, то читают его (по статистике) в основ-ном светские дамочки, бездельничающие домохозяйки и жены крутых бизнесменов, а простой народ перестал брать в руки книгу, ему некогда. Вот хороший короткий рассказ он бы про-читал на досуге, но издатели к этому жанру не благоволят. Хо-рошо, что для народа есть еще Шукшин… Однако, рассказ вновь обретет силу, ибо при том количестве информации, что вталкивается в сознание человека в наше время (а будет еще больше!), читать романы да и смотреть «мыльные сериалы» станет некогда никому. Да и в любом случае лучше за тот же срок прочитать тридцать хороших рассказов и взять оттуда тридцать «мудрых мыслей», чем один роман и взять оттуда «одну мысль», ибо мораль романа и рассказа через какое-то время в сознании остается одинаковой - в виде короткого резю-ме… Копните в своей памяти и убедитесь!
***
Уже касались в этой работе вопроса: почему Шукшин (в общем-то, молодой еще человек) много писал о стариках. Во-первых, это огромное влияние матери, которая была в селе «плакальщицей» - женщиной отпевающей покойников, и есте-ственно знала все судьбы ушедших в мир иной людей и расска-зывала об этом сыну, а во-вторых, это интересно и драматично, потому как подводится итог всей прожитой хорошо или плохо жизни. Да и, в общем-то, можно уже и говорить о философских вопросах бытия, коренных, ведь у стариков, в отличие от моло-дого героя, нет потребительской мелкоты и суеты…
Шукшину нравилось писать про стариков, ибо внутренний монолог старика, прожившего долгую непростую жизнь, нако-пившего опыт, становится действительно насыщенным факта-ми, событиями, чувствами, ему есть что о себе рассказать. Правда и убеждения старика устоялись и потому имеют боль-шую художественную убедительность. Кстати, и сам Шукшин к своим сорока годам успел прожить столько, сколько иной к се-мидесяти, ибо, глядя на его последнюю фотографию, сделанную за пару месяцев до смерти, поверишь, что это старик – настоль-ко взгляд устало-умудрен, столько в морщинах и обостривших-ся скулах скрыто пережитого! Отсюда, наверное, и его желание, чтоб сверстники и даже люди старше называли его всегда по имени отчеству – не от гордыни, а именно от ощущения духов-ного старшинства, возложенной на себя ответственности. И да-же в детстве, как пишет об этом его сестра, он просил сверстни-ков-мальчишек называть его не Васей, а Василием – уже тогда он хотел чувствовать себя мужчиной, мужиком. И так оно бы-ло: сначала он чувствовал ответственность за сестру и мать, а потом и за всю Россию!
Да, Шукшин много пишет о смерти, о стариках, хотя вроде человек-то  вполне молодой был (умер-то всего в сорок пять!). В отличие, скажем, от Валентина Распутина, который часто пи-сал о смерти старух, Шукшин пишет в основном о смерти му-жиков, ибо, чувствуется, он примеряет их судьбу на свою и пы-тается понять: «А как же надо жить, чтоб не жалко было расста-ваться с жизнью? Как принять смерть с достоинством?» И при-стально изучает это в рассказе «Как умирал старик», где старик принимает очень мудро смерть. Страдает только, что на улице мороз, и трудно будет могилу рыть в стылой земле. Не хочет уже есть, даже водка, которую пробует выпить, в горло не идет… Да, жизнь прошла!
Особенно пронзительно приближение старости описано в рассказе «Думы» - председатель колхоза Матвей не может уснуть по ночам, ибо его сосед, молодой веселый парень Коль-ка, влюбленный в девушку, ходит до утра по улице и играет на гармошке…И тут-то начинает Матвей анализировать свою прошедшую жизнь, которая близится к концу – она хоть и была насыщенной, но тем не менее: «Ну лет десять-пятнадцать будут еще помнить, что был такой Матвей Рязанцев, а потом – все. А охота же узнать, как они тут будут. Ведь и не жалко ничего вроде: и на солнышко насмотрелся вдоволь и погулял в празд-нички - ничего, весело бывало, и… Нет, не жалко. Повидал мно-го. Но как подумаешь: нету тебя, все есть, какие-то, а тебя больше не будет. Как-то пусто им вроде без тебя будет. Или ничего?..
- Слышь-ка!.. Проснись, - будил Матвей жену. - Ты смерти страшишься?      
- Рехнулся мужик! – ворчала Алена. – Кто ее не страшится, косую?
- А я не страшусь.
- Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
- Спи, ну тя!
Но как вспомнится опять та черная оглушительная ночь, ко-гда он летел на коне, так сердце и сожмет - тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни, чего-то ужасно жалко. До слез жал-ко». [Шукшин – Т3, с. 432 ]
Кстати, в этой мысли «что до слез жалко» и заключается главная философия Шукшинского творчества, особенно ярко это проявилось в последние годы его жизни. Да, смерть посто-янно рядом с человеком ходит и если допустил ее к себе ску-кой, унынием, потерей смысла жизни, то она тебя быстренько выглядит среди остальных и заберет с собой… Вот и Шукшин, остро чувствуя ее приближение, как это чувствуют талантливые творческие люди, искал те самые золотинки праздника в жизни, гармонии, радости, чтоб противостоять ей – скуке, а значит, и смерти. В этом задача, наверное, любого честного творца! Эр-нест Хемингуэй, например, видел эту радость в азарте рыбалки и охоты, в фиесте жизни с сигарами и ромом, в общении с кра-сивыми женщинами. Ричард Бах в преодолении в себе страха, в вере, что души бессмертны, а любящие мужчина и женщина будут вместе на небесах…или еще в каком-то удивительно пре-красном мире, в котором оказалась чайка по имени Джонатан… Шукшин держался за эту жизнь, чтоб не пойти на дно разочаро-вания, с помощью спасательных кругов, в число которых, ко-нечно, входила баня, как у Алеши Бесконвойного, тайны жизни, как в «Микроскопе», которые еще разгадывать и разгадывать, творчества, в большой степени любви к детям и женщине – то есть за те ценности, которые помогали России выжить в самые трудные времена! И все-таки, чтоб убедиться так ли это, он «входит в шкуру» умирающего человека и пытается подумать, чем оправдает свое существование на земле… Эта мысль мучи-ла и тревожила его постоянно, вот потому-то и торопился ярко, мощно жить, потому и сумел за столь короткую жизнь сделать много как актер, кинорежиссер и писатель! 
Поучителен в этом плане рассказ «Случай в ресторане», где молодой крепыш, настоящий сибиряк, шофер заходит в ресто-ран уверенной походкой и знакомится со старичком, который скромно сидит в уголке уже слабый, болезненный, плохо видя-щий. Удивленный молодой силой и здоровьем, физическим и духовным, шофера, старичок завидует ему и говорит, что он, к сожалению, жизнь прожил мелко, бездарно, так как всего боял-ся: не заимел семьи, нет у него ни денег особых, да и само творчество, якобы которым занимался, никому не нужно. Все в жизни прошло мимо него, как мимо премудрого трусливого пескаря, а прошлое теперь уже не вернуть…И старичок сейчас хоть один да вечер пытается рядом с молодым сибиряком про-жить так же азартно, с куражом, как живет тот!
Здесь хорошо видна позиция автора, что жить надо именно страстно, наполнено, красиво, безбоязненно! Вот тогда смерти можешь смело посмотреть в глаза! И у Шукшина это получа-лось! Взять хотя бы случай, когда он, уже получивший призна-ние как артист и кинорежиссер, но не имевший до сих пор в Москве жилья, пришел (как он сам рассказывал друзьям), слегка подвыпивший для храбрости, домой к тогдашнему министру культуры, самой Фурцевой, и высказал ей претензии, которые безропотно она выслушала, лежа в ванне, ибо там он ее за-стал…Возможно, это лишь легенда, хотя Шукшин вполне мог это сделать, ибо пьяным не раз заходил ночью на квартиру к своему учителю кинорежиссеру Ромму.
О смерти старух Шукшин пишет мало, видимо, потому, что его мать была жива (она пережила его намного) и он чувствовал ее духовную поддержку и хотел верить, что самый близкий и любимый человек будет жить очень долго. Если старухи и уми-рают в его рассказах «Осенью» или «Горе», то не они страдают перед смертью, а оставленные  вдовцами старики – им одним, как понимает Шукшин, прожить гораздо сложнее!       
***
Одним из спасательных кругов, которые держат человека на поверхности жизни, не дают утонуть в эгоизме и во многих гре-хах, являлось у Шукшина патриархальное представление о се-мейном уюте и семейном очаге, как о некой гавани, где челове-ка ждет отдых и понимание. Казалось бы, Шукшину, который за свою жизнь успел поработать в разных городах, а потом мотал-ся как актер и режиссер по всевозможным съемкам и гастролям, должен был претить связывающий мужчину по рукам и ногам мир семьи, ан нет… Уже в одном из первых рассказов «Светлые души» он с любовью пишет о том, как возвращается шофер, занятый на уборке урожая, к жене всего лишь на вечер – пере-дохнуть и помыться в бане… Вот как ярко описывается встреча мужа с женой:
«Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошкой небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся солоновато жестким, пропахшим табаком и бензином губам.
- Прямо места живого не найдешь, господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо». [Шукшин – Т3, с. 157 ]
И таких рассказов, где муж находит приют, отдохновение, понимание в семье, у Шукшина много. Например, в рассказе «Сапожки», где приехавший из командировки муж привозит жене в подарок красивые, кожаные, с мехом, сапоги, что при советском–то дефиците, было большой роскошью, но, к сожа-лению, сапоги те его растолстевшей супруге на ногу не лезут…
«Представил Сергей, как заблестят глаза у жены при виде этих сапожек. Она иногда как маленькая, до слез радуется. Она вообще-то хорошая. С нами жить – надо терпение да терпение, думал Сергей. Одни проклятые выпивки чего стоят. А ребятиш-ки, а хозяйство… Нет, они двужильные, что могут выносит столько». [Шукшин – Т4, с. 140 ]
Из-за этих очень дорогих, по меркам сельского жителя с его неказистой зарплатой, сапог столько переживаний у главного героя, столько сомнений (покупать - не покупать)! Он даже с дружками-шоферами, у которых и мысли нет на подобный «по-двиг», разругался, но все с лихвой окупается, когда он приезжа-ет домой и видит счастливую жену, которая сапожки в резуль-тате отдает старшей дочери…
Очень страдает и переживает в своих рассказах Шукшин, когда семейный уют, это пристанище для мужчины, оказывается разрушено, как происходит в упомянутом уже рассказе «Жена мужа в Париж провожала», где деревенский парень не находит взаимопонимания с московской женой и вынужден до ночи си-деть неприкаянно во дворе и наяривать на гармошке, чтоб унять тоску – и в результате он, не найдя взаимопонимания, кончает самоубийством, открывает газовые горелки.
Шукшин в какой-то степени оправдывает в рассказе «Капро-новая елочка» гулену-мужчину, который несмотря на то, что у него есть в городе семья, едет под Новый год к одинокой дере-венской подруге. Ведь автор понимает, что все-таки не зря мужчина в ночь, в мороз, в пургу едет из города к ней – значит, холодно ему в родной семье, он ищет тепла, уюта и взаимопо-нимания в другом месте. [Шукшин – Т3, с.385 ]
Отлично осознавая, что и в семейной гавани могут быть шторма, волнения, Шукшин об этом говорит открыто: напри-мер, в рассказе «Микроскоп», где возникает напряжение между интересами мужа и жены, которое все-таки благополучно спа-дает, ибо мужчина идет на сближение, понимает проблемы же-ны… Сильное противоречие возникает и в рассказе «Верую», когда у мужчины появляется странная тоска, и, пытаясь ее за-глушить, он затевает разговор с самым, казалось бы, близким человеком, с женой, но которая его слушать не хочет – не нра-вятся ей философские разговоры мужа, ей бы в кино сходить… И даже в рассказе «Алеша Бесконвойный», где, казалось бы, противостояние очень большое – муж не слушается не только колхозное начальство, но и жену, - в конце концов, наступает примирение, находится компромисс. То есть, Шукшин призна-ет, что в любом случае лучше жить в уютной семейной гавани, чем болтаться по жизни без руля и ветрил – о таком человеке написан рассказ «Залетный». Этот человек живет один, он мно-гое испытал, многое знает, и деревенские мужики тянутся к нему, чувствуя в нем опыт и духовную силу, но, тем не менее, они осознают, что, наверняка, болеет-то он и одинок именно потому, что не нашел в жизни семейный уют, не был согрет теплом женщины, не получил ее поддержки – и его, конечно же, закономерно ждет ранняя смерть… [Шукшин -  Т4, с. 43]
Именно об этой поддержке (моральной, духовной и быто-вой) Шукшин частенько тоскует в своих рассказах и показывает это в постельных сценах (часто разговоры между мужем и же-ной происходят в кровати, как в рассказе «Думы) – но это со-всем не те откровенные сцены, которые показывают общение в интимной близости. У Шукшина таких сцен нет, наверное, в си-лу того, что время было в стране пуританское, и потому еще, что понимал, что секс - часто всего лишь случка двух человеко-животных, как бывает у многих нынешних авторов «любовных романов». Кстати, у Шолохова эти сцены в романе «Тихий Дон» у Григория с Аксиньей, несмотря на свою чувственность и страстность, увы, не убеждают, что происходит именно духов-ная близость, как сцены Шукшина. Эта тяга Шукшина к поиску идеала семейных отношений, в поисках любимой женщины преследует мужчину даже в глубокой старости, что ярко и про-никновенно описывается в рассказе «Осенью», когда старик ви-дит, как везут па пароме гроб с его когда-то любимой женщи-ной Марьей, пусть и не ставшей его женой. С какой тоской он видит это, с каким чувством воспринимает ее смерть, а все по-тому, что страдает, что по своей глупости (он был ярым про-тивником церковного венчания в тридцатые годы, а Марья хо-тела венчаться) разминулся с этой женщиной, с которой жизнь его прошла бы счастливо… Но она вышла за другого, который теперь и провожает ее в последний путь, и с которым, как выяс-няется, она тоже не до конца была счастлива. И теперь эти двое уже стариков из-за нее поругались… И наш герой грустит:
«Марья, - думал он, - эх, Марья, Марья… Вот как ты жизнь-то всем перекосила. Полаялись вот – два дурака… Обои мы с тобой побирушки, Павел, не трепыхайся. Если ты не побируш-ка, то чего же злишься? Чего бы злиться-то? Отломил смолоду кусок счастья – живи да радуйся. А ты радости-то тоже не знал. Не любила она тебя, вот у тебя горе-то и полезло горлом те-перь».   [Шукшин  - Т4, с.386 ]
Показателен в этом плане пронзительный рассказ «Горе», показывающий, что происходит с человеком, когда любимая, с которой прожил всю жизнь, уходит в мир иной. Все рушится! Вот и дед Нечай, у которого недавно умерла жена, выходит по ночам за село и начинает вслух разговаривать со своей покой-ницей-старухой:
« - Шибко горько, Прасковья: пошто напоследок-то ничего не сказала? Обиду, что ль, затаила какую? Сказала бы – и то легше. А то думай теперь… Охо-хо…- Помолчал. – Ну, обмыли тебя, нарядили – все как у добрых людей. А положили тебя с краюшку, возле Дадовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, что теперь одному-то делать? Может заколотить избенку?..»  [Шукшин – Т3, с.419] 
 В своей реальной жизни Шукшин тоже настойчиво искал семейный идеал, ибо недаром у него было несколько серьезных романов с женщинами, и у себя на родине он оставил жену, а потом некоторое время общался с дочкой литературного чи-новника Сафронова, которая родила ему дочь. Идеал теплой женщины он, наконец, нашел в Любови Федосеевой, отбив ее у мужа, и именно рядом с ней, истинной и в чем-то наивной в своей простоте женщиной, создал лучшие произведения. Ко-нечно, она его не всегда удовлетворяла (деньги жалела на его первую дочь), и об этом пишет в своих воспоминаниях Василий Белов, также мы знаем, как Шукшин был зол, когда однажды неожиданно приехал со съемок и не застал дома жену, которую пригласили в ресторан друзья – он даже замахнулся на нее то-пором, когда она появилась, и всадил со злобой его в косяк. Все потому, что в данный момент та уютная гавань, куда так стре-мился после работы, оказалась пустой.      
Много говорит о вечном, непрекращающемся притяжении между мужчиной и женщиной рассказ «Беседы при ясной луне», где к старой сторожихе магазина приходит по ночам старик, и они ведут долгие разговоры о прожитой жизни. Каза-лось бы, спи себе дома или пойди поболтать к соседу, ан нет – именно с женщиной одинокому старику Баеву и хочется пого-ворить, рассказать ей откровенно и искренне о том, о чем еще никому не рассказывал, никакому другу-мужику. Не было у них никогда сексуальных отношений, и о любви они не говорили, а вот тянет их друг другу, и возникает между ними та особая ат-мосфера тепла и взаимопонимания, которая согревает их души.
Ну а в рассказе «Бессовестные» старик вообще решил по-свататься к одинокой старухе, поразмыслив, что она еще стару-ха крепкая, что вдвоем-то легче будет коротать век, управлять-ся по хозяйству.
***
Почему рассказы Шукшина помнятся более чем рассказы других советских писателей! Да, они искренни, душевны, дина-мичны, пронизаны жизнью и юмором, но все-таки… Главное достоинство их в том, что Шукшин остро чувствует жизненный конфликт и умеет передать его напряжение – показать два по-люса, между которыми и возникает мощная молниеносная ис-кра, которая никого из читателей не оставляет равнодушными… Например, в рассказе «Срезал» эта искра возникает между спо-койствием Глеба и нервностью приехавших в село кандидатов. В рассказе «Алеша Бесконвойный» «искра» между свободным телесным и душевным праздником, который он сам себе созда-ет, и теми несвободой, суетой и рутиной, которые только и ждут, чтоб этот праздник изничтожить! В одном из тонких пре-краснейших рассказов «Залетный» напряжение создается между здоровой, но туповатой силой кузнеца Федора и странным, очень больным пришлым человеком, который стоит на краю смерти и уже знает что-то мудрое, к чему неосознанно и тянет-ся Федор. Но остановимся поподробнее на рассказе «Верую», где рассказывается о деревенском мужике Максиме, у которого, кажется, все есть (жена, дети, работа, здоровье), но, тем не ме-нее, он частенько теряет смысл жизни и впадает в тоску.
«По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая. Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками – лас-кала и тянулась целовать». И эту тоску ни он сам не может по-нять, ни его жена, которая злиться вместо того, чтобы погово-рить с ним по-человечески. И вот их разговор:
«…С вами говорить – все равно, что об стенку головой биться.
- Ой, трепло!
- Сгинь с глаз!
- А тогда почему ты такой злой, если у тебя душа есть?
- А что, по-твоему, душа-то – пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит. А я злюсь поэтому, нервничаю.
- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья да отдыхают культурно… В кино ходют. А этот ; нервничает, видите ли. Пузырь».
Так на одном полюсе жизни находится тоскующий Максим, а на другом появляется поп – могучий, хотя ему уже и шестьде-сят лет, здоровенный и, несмотря на то, что якобы чем-то болен и поэтому ест барсучье сало, он стаканами пьет спирт. Но глав-ное в другом: в его душевном и духовном здоровье, его-то тос-ка не берет! И вот поп говорит:
«Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне, по крайней мере, интересно бежать со всеми, а если удастся, то и обогнать других…»
В конце концов, поп заставляет Максима кричать «Верую!» Казалось бы, он призывает его верить в бога? Нет! Вот что кри-чит поп: «В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В космос, в невесомость…» И потом да-лее: «В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю! В плоть и мякоть телесную-у…». [Шукшин – Т4, с. 96 ] А под ко-нец поп начинает плясать вприсядку, орать песни, и вместе с ним пляшут и орут Максим и сосед, к которому приехал поп. Вот где искра между двумя полюсами! Вот где проповедь, вот где истинная молитва! Хотя, например, Василий Белов, который стал истинно верующим христианином, в своих воспоминания говорит, что ему никогда не нравился этот пляшущий поп! А почему? Ведь поп исполнил свою главную христианскую задачу – сделать человека счастливым, ибо уныние, которое может во-обще привести к самоубийству, это один из тяжких смертных грехов. Ну а если бы поп начал менторским тоном, ставя заслон своим саном, учить Максима, как надо жить, то эту задачу наверняка не выполнил бы, ибо перед ним находился не верую-щий в бога человек…
И все-таки, под конец жизни, несмотря на всенародную сла-ву, полученную за прекрасный фильм «Калина красная», в Шукшине начинает проявляться усталость: физическая и ду-ховная, которая порой перерастает в озлобленность – он видит, что мир становится все жестче, холоднее, подлее, и пишет один из последних рассказов «Кляуза», где рассказывает о случае непосредственно произошедшим с ним в больнице, когда он поссорился с вахтершей на входе, куда его пришла навестить жена Лида с двумя дочками… Ему подсказали, что вахтерше нужно дать пятьдесят копеек, чтоб жену к нему пропустила, а у него, как назло, этих денег в пижаме не оказалось, да и давать не хотелось (ведь это же унижение) и он по этому поводу вы-сказал упрек вахтерше. Та взъерепенилась и вечером не пропу-стила к нему известного вологодского писателя, классика рус-ской литературы Василия Белова, чем окончательно обозлила Шукшина - так, что он демонстративно покинул больницу. Да и кому было бы ни обидно, а тем более человеку известному уже всей стране, сделавшему для людей столь много?! Шукшин вдруг осознал, что, оказывается, все, ради чего работал, абсо-лютно не действует на нагловатую женщину, которая может запросто его оскорбить… Так хорошо выстроенная в его созна-нии градация человеческих ценностей вдруг стала рушиться! Шукшин почувствовал, как золотинки счастья и праздника, ко-торые с таким усердием откапывал в народной жизни, стали протекать через его натруженные ладони как песок промеж пальцев.  Он увидел, как гармония жизни рушится под напором общемирового потребительства и хамства. Он уже не мог крик-нуть задорно «Верую!» и подразумевать под этим что-то хоро-шее… Разочаровался он и в мысли, что люди могут и должны понять друг друга, а ведь эта мысль тоже «красной линией» проходит через его творчество. Во многих его рассказах боль-шая часть конфликта произведения строится именно на вопле одинокой души, которая хочет хотя бы малейшего внимания к себе. Например, в уже упомянутом рассказе «Обида», где стра-дающий главный герой и непробиваемая уверенная в своей наглой правоте продавщица – совершенно разные миры, они в принципе не могут понять друг друга… Или опять же в начале рассказа «Верую», где жена никак не может да и не желает по-нять тоску главного героя.
Особенно ярко это непонимание проявилось в рассказе «Волки», где поехавшие за дровами на подводах в лес зять с тестем в безлюдном зимнем поле встречаются с волками – чи-татели видят, как пропасть мгновенно вырастает между род-ственниками: тесть бросает зятя одного противостоять хищни-кам и мчится во весь дух в село… Вот и в проникновенном рас-сказе, уже упомянутом, «Материнское сердце» мать попавшего в милицию хулигана пытается достучаться до сердец тех, кто вершит правосудие, она верит, что ее поймут, потому что она-то бы, конечно, поняла и простила (у нее сердце такое отзывчи-вое), а вот поймут ли ее власть и закон, которые руководству-ются отнюдь не чуткостью, а холодной буквой!? Читатель рас-сказа остается в раздумье, хоть и надеется на лучшее, но все же с горечью понимает, что бесполезно мать пытается достучаться в двери и сердца… 
***
Каждый замечательный писатель в творчестве является се-лекционером: то есть воспитывает сначала в себе, а потом и в читателях лучшие качества, необходимые в жизни, чтобы вы-стоять в ней, не сломаться… К сожалению, не все писатели сле-дуют этому наиглавнейшему принципу, редкие его понимают – сами слабые духом, они и через свое творчество распространя-ют по миру уныние, пессимизм, жалость к себе любимому, прощение собственных грехов, жутчайший эгоизм и слюнтяй-ство.
Определим несколько стратегических задач по селекции че-ловека, которые рассмотрим на примере творчества Шукшина. Итак, одна из главнейших – это селекция жизнелюбия в челове-ке, ибо без этого качества все остальные меркнут, становятся ненужными. Нет его – и человек не знает, зачем жить, брюзжит, готов покончить самоубийством, начинает пьянствовать или идет на преступление, чтоб хоть как-то встряхнуть гибельную болотную тину в собственной душе. А если оно есть, то оно дает начало всем остальным прекрасным качествам. У Шукши-на оно развито очень сильно потому, что в сложнейших усло-виях выживания в нашей стране (при репрессиях, революциях и войнах) природа и жизнь отбирали наиболее крепкий, жизне-стойкий человеческий материал, особенно это касается россий-ского села, где людям всегда жилось трудно. По рассказу «Го-голь и Райка» мы видим, как выживала деревня и благодаря че-му:
«В войну, с самого ее начала, больше всего стали терзать нас ребятишек две беды: голод и холод. Обе сразу навалива-лись, как подступала наша сибирская зима со своими буранами и злыми морозами. Летом – другое дело. Летом пошел поста-вил на ночь перемета три-четыре, глядишь утром – пара нали-мов есть. (До сего времени вздрагивает сердце, как вспомнишь живой, трепетный дерг бечевы в руках, чириканье её по воде, когда он начинает там «водить») Или пошел назорил в околках сорочьих птиц, испек в золе – сыт». [Шукшин – Т3, с.503 ]
У Льва Толстого в повести «Хаджи Мурат» в главном герое выведен очень жизнелюбивый человек. Толстой его сравнивает с репейником, который, как его не выкорчевывай, так крепко цепляется за землю, что будет жить… Так вот в какой-то степе-ни  сам Шукшин и многие его герои обладают такой же цепко-стью за жизнь. Подобною цепкостью, к примеру, обладает у Ва-силия Белова в его «Привычном деле» Иван Африканыч – в по-вести много эпизодов, где мы в этом убеждаемся, но очень впе-чатляюще выглядит конец повести, где заблудившийся в лесу мужик несколько дней ползет до дороги, порой кажется, что он точно погибнет, ан нет… Потому-то и осталась эта повесть в русской литературе, что читатель черпает в ней жизнелюбие крестьянского мужика.
Однако выжить можно и другим путем: спрятаться наподо-бие «премудрого пескаря» от жизни и наблюдать за ней со сто-роны, что и делали иные советские писатели, напуганные ре-прессиями, надзором КГБ – их творения никому сейчас не нуж-ны. А есть и такие писатели, как, например, Владимир Крупин, которые заботу о себе препоручили Богу, и поэтому недаром у Крупина часто в рассказах мелькает такая мудрая фраза: «Кто Бога не боится – тот всего боится, кто Бога боится – тот ничего не боится». [Крупин – 1991; Т2, с. 158]  И действительно, пре-поручив себя через молитву, через веру Богу, человек освобож-дается от многих страхов, но все-таки, если судить по его осто-рожному, не касающемуся многих животрепещущих политиче-ских и социальных тем творчеству, Крупин не забывает и дру-гую мудрость: «Береженого – Бог бережет» - и хотя ее не при-водит ни разу, но поступают его герои именно так.       
Не стоит перечислять все рассказы (их очень много), где проявляется жизнелюбие Шукшина, остановимся снова лишь на одном маленьком «Самолет», где деревенские подростки идут в город учиться, а городские ребята их обижают. Деревенский паренек мог ополчиться против мнения городских, безрассудно пойти к самолету, и ему это хотелось сделать, но не пошел – сработал инстинкт самосохранения. Конечно, его бы городские, может, и не побили сейчас, но у них был бы повод надсмехать-ся над ним, сломать психологически, а потом жестоко, как это часто происходит в подростковой среде. Поэтому подобный поступок это не трусость, а желание выжить во враждебной по-рою городской среде, но уже по тем протестным мыслям, кото-рые теснятся в голове героя, по той внутренней боли, мы видим, что герой очень смелый, в отличие от трусливых приспособ-ленцев, которые сгибаются перед силой без какого-либо сопро-тивления.
Грань между трусостью и приспособляемостью, между без-рассудством и осознанной смелостью трудно уловима и поэто-му, например, не во всем убедительна концовка рассказа Шук-шина «Жена мужа в Париж провожала», где герой убивает себя, травясь газом, и концовка рассказа «Сураз», где парень стреля-ется. В самом деле, такой поступок - это полное отрицание ин-стинкта самосохранения, и обычно Шукшин для своих героев находит возможность компромисса с жизнью, с обстоятель-ствами, которые хотят человека сломать. Однако Шукшин ви-дит, до каких пор можно сгибаться тростинке человеческой ду-ши, когда должен произойти слом – есть моменты, когда лучше погибнуть, чем пойти на компромисс с убеждениями. На пол-ный компромисс может пойти только животное, да и то не вся-кое – мы знаем множество примеров, когда животные не под-даются дрессировке и погибают в неволе, а человек жизнелюби-вый, для которого привычный способ существования несет праздник, азарт, лишаясь всего этого, готов на смерть. Так и в «Суразе» парень, который жил тем, что считал себя неотрази-мым, гордым, смелым, решительным (этаким вечным победите-лем, которому все позволено – в том числе «положить глаз» на чужую жену!), вдруг получил от сильного приезжего учителя, мужа этой женщины, такой отпор, что не смог стерпеть круше-ния амбиций, и застрелился. В рассказе «Жена мужа в Париж провожала» финал выглядит не столь психологически точно потому, что герой, (пусть и поставлен в сложные взаимоотно-шения с москвичкой-женой,) внутренне не сломлен, у него есть выходы – уехать к себе в деревню, разойтись с женой и создать новую семью в той же Москве, а любимую дочь навещать. В «Суразе» герою уже некуда податься, он парень простой, дере-венский, не слишком грамотный и поэтому другой жизни он не знает…
Вторым главным качеством мужчины является его умение влюбить в себя женщину, поэтому любой талантливый писатель селекционирует в себе, а потом и в читателе, это. Шукшин, ко-торый умел это делать (известны многие его романы с очень красивыми женщинами) уделил этому много внимания в твор-честве. Замечателен рассказ «Сапожки», где муж покупает кол-хознице-жене замечательные зимние сапожки. Сапожки это, ко-нечно, не бриллианты, которые дарят своим длинноногим «мисс» нынешние нувориши, но никакой бриллиант в данном случае по той нежности и теплоте, по глубине переживаний нашего героя не сравнится с покупкой этих сапог – это как для Бога грош бедной вдовы дороже горсти золотых богача. Что бриллиант – кинул его олигарх, как кость своей «породистой собачке», а она его отблагодарила за подарок своим телом, а здесь такая любовь, что женщина поднимается на высоту цари-цы! Да за такого мужика она вцепится, хотя и сапожки-то в дан-ном случае оказались ей малы и достанутся дочери.
Хорош и рассказ «Капроновая елочка», где мужчина рвется из города под Новый год к вдовушке в село и несет ей в подарок маленькую искусственную елочку – по разным причинам он ее не доносит, заблудившись ночью в снежном поле, но когда по-том женщине об этом говорят шедшие с ним деревенские пар-ни, она очень страдает и готова любить его, даже зная, что он женат.
Однако Шукшин иногда действует и от обратного, показы-вая, каким не надо быть мужику, какого женщина не полюбит! Подобного героя мы видим в рассказе «Вянет, пропадает…», где мужчина не способный взять на себя ответственность за се-мью, эгоист, живущий только ради своего удовольствия и ком-форта, осуждается. Мужчина не жадный, а смелый и решитель-ный, но и не бесшабашный - вот идеал для Шукшина.
Особняком стоит рассказ «Чередниченко и цирк», где пи-шется о сорокалетнем мужичке Чередниченко, который прие-хал в отпуск в приморский город и, посетив цирк, влюбился в воздушную гимнастку…Он плановик, прилично зарабатывает, холост, скоро получит заочно высшее образование, имеет част-ный дом из четырех комнат, у него есть перспектива стать зам-директора мебельной фабрики, а может, и председателем сов-хоза – словом, жених хоть куда. И поэтому он уверен, что мо-лодая, двадцатишестилетняя, симпатичная гимнастка тоже влю-бится в него и не откажется выйти замуж. Выпив винца для храбрости, захватив с собой бутылку вина, он приходит вече-ром на квартиру к гимнастке и начинает расхваливать себя – делает это решительно, уверенно, рисует радужную перспекти-ву дальнейшей совместной жизни и, наконец, уходит, дав ей ночь на размышление. Впрочем, в тот же вечер он начинает со-мневаться в циркачке, в ее женских добродетелях, (думает, что она истаскалась, плохая хозяйка), ему уже стыдно привозить ее к себе домой. И вообще, ему кажется, что он обольстил циркач-ку, что она завтра даст полное согласие, но каково разочарова-ние, когда получает конверт с запиской, где циркачка оскорбля-ет его фразой «В сорок лет пора быть умнее…». В какой-то степени он уже рад, что так случилось (ведь она в его мыслях уже превратилась в шлюху), но и очень уязвлен и поэтому ду-мает про нее все хуже и хуже. 
В этой истории сложно понять, на чьей стороне сам Шук-шин. Сначала кажется, что он явно на стороне циркачки, кото-рая живет ради своей профессии, видит романтику в цирковой жизни, которую ни на что не променяет, и как бы противостоит сугубому мещанству и рационализму ее ухажера… Но уж весь-ма разумно порой мыслит Чередниченко, да и ведет себя, в об-щем-то, не нахально, без чванливости, честно – сразу предлагая жениться, а не просто с девушкой развлечься. Поэтому и полу-чается здесь как бы «две правды», обе имеющие право на суще-ствование - просто так получилось, что люди глядят на мир по-разному.
Возможно, герой недопонял женщину, которая не хочет быть с первой же встречи зависимой от него, желает, чтоб по-боролся за нее: ведь она же не сказала: «Извините, у меня есть другой мужчина» или, например: «Отстаньте от меня». Во фра-зе «пора быть умнее» многослойный смысл, который можно расшифровать и так: дескать, умный мужчина сначала ухажива-ет за дамой, которую любит, ставит ее выше себя… Была же еще в письме и приписка: «А орангутанги в Турции водятся?» - ну а если ставят вопрос, то на него ждут и ответ… Наверное, она ждала продолжения его ухаживаний, пошутила, чтоб про-щупать его, а он взял да и обиделся? [Шукшин – Т4, с.61 ]
Интересен и поучителен рассказ «Привет Сивому», где ге-рой входит в конфликт с некой женщиной, коренной москвич-кой, жеманной, которая в своем богемном кругу всех мужчин называет по иностранному то «Серж», то «Жорж». Он, простой мужчина, в этом кругу чувствует, что проигрывает за нее битву, и вступает в конфликт с ее ухажером, который бьет ему морду. И наш герой уходит, заявив ехидно «Привет, Сивому!» Видно, что Шукшин умеет точно оценивать женщин и отнюдь не каж-дой хочет понравиться – с теми, кто его не удовлетворяет, он быстро рвет всяческие отношения…            
***
Шукшин – это явление, это русский самородок, но даже и самородок должен появиться в золотоносной жиле, ибо талант взрастает в благоприятных условиях. Конечно, на творчество Шукшина оказала огромное влияние чудная природа Алтая с ее бурными и чистыми реками, просторными лугами, горами, мно-готравьем – все это рождает натуру широкую, страстную, эмо-циональную, чуткую. И все-таки, видимо, основным двигателем в развитии его таланта была мать, о которой он отзывался с ве-ликой теплотой и любовью, с которой постоянно советовался – мало того, что она была мудрой русской женщиной, которая рано потеряла репрессированного мужа, вырастившая одна двоих детей в самое трудное для страны время, главное, как уже упомянули, она была сельской плакальщицей – той, что исполняет народные плачи над усопшими. Это труднейшая и огромнейшая роль, ибо надо уметь так «плакать», такие гово-рить сокровенные и проникновенные слова, с таким  надрывом и с такой жалостью, чтобы люди безоговорочно признали твой талант. Надо уметь не просто перевоплощаться, но и словно становиться одной из близких родственниц усопшего, чтобы люди не почувствовали фальшь, искренне жалеть умершего. Наверняка, Шукшин с детских лет не раз присутствовал с мате-рью на похоронах и потом воплотил в литературном и кинема-тографическом творчестве умение пожалеть человека, своего героя так, что у читателя и зрителя это вызывает искреннюю слезу.
Почти во всех рассказах Шукшина эта пронзительная нота жалости звучит, но особенно сильна в рассказах «Материнское сердце», «Охота жить», «Жена мужа в Париж провожала», «В воскресенье мать-старушка». Если о первых трех уже говори-лось, то в последнем рассказе речь идет о слепом гармонисте, который кормился тем, что распевал жалостливые песни о горькой судьбе людей из народа, устраивал своеобразные кон-церты для жителей окрестных сел прямо на улице, ну а потом появились проигрыватели и магнитофоны – и его творчество никому не стало нужно… Словом, грустная история, ибо вместе с творчеством слепого гармониста стало уходить из жизни народа и сострадание к ближнему, о чем так сильно тоскует Шукшин. Эту его пронзительную тоску, боль за своих героев, пожалуй, смогли повторить и воссоздать только Валентин Рас-путин и Виктор Астафьев.       
Здесь Шукшин перекликается со своим современником по-этом Николаем Рубцовым: у того и другого гениальные взлеты, у обоих тяга и тоска по утерянной, уходящей в прошлое заме-чательной, народной, общинной жизни, где добро и радость, где душевность и чистота преобладали над отдельными недостат-ками. Оба хоть и живут в городе, но оба сильно тоскуют по лучшему, что осталось в деревенской жизни, то той простоте, не суетности. Оба духовно устали, в конце концов, и приняли раннюю смерть.
Но не будем о грустном! Все-таки найденная Шукшиным гармония жизни, найденные им золотинки праздника оставлены читателям драгоценной россыпью великолепных рассказов. И каждый может прочитать про какого-нибудь Алешу Бесконвой-ного и, широко вздохнув полной грудью, взять березовый веник, пойти в баню и смыть с себя усталость, скуку и грехи!
***
Свою статью «Как я понимаю рассказ?» опубликованную в «Литературной России в дискуссии о современном рассказе Шукшин начал с примера кино и подчеркнул, что в принципе кинематографический его язык и язык прозы очень близки –  они должны рассказывать читателю или зрителю о непосред-ственном происшествии, случившемся с конкретным человеком или с несколькими. Он заявил, что ничто не должно уводить читателя от основной темы, затуманивать смысл рассказанного излишними пейзажными зарисовками, ибо в противном случае восприятие заглушится, и читатель начнет зевать.
И действительно, если, например, рассказ написан о пре-ступлении, где горе и кровь, а автор начинает пространно рас-писывать с лирическим настроем бирюзовое море или золоти-стые облака, причем без всякой связи с происходящим – просто дает красивую обстановку – это не только отвлечет читателя от сюжета, но и вызовет подозрение: а проникся ли автор болью описываемой судьбы. Так вот Шукшин, следуя своим принци-пам, своему пронзительному отношению к происходящему с первых строчек начинает говорить нам именно о человеческой судьбе и тем добивается огромнейшего напряжения в сюжете, динамизма.
Работая и развиваясь параллельно в кино и в прозе, он, ко-нечно, питался из обоих источников и это обогащало взаимно, но всюду он рассказывал именно о конкретных судьбах. У него в простых поступках людей (например, кинофильм «Печки-лавочки») больше философии и мудрости, энергии и воли, чем в заумных длиннющих эпизодах Тарковского, у которого в «Сталкере» странные люди ходят часами по грязным болотам, не произнеся не слова, а только глядя на зрителя многозначи-тельным взглядом… Больной раком Тарковский был, видимо, уже не в силах создать ничего выдающегося после «Андрея Рублева», изображал из себя пророка и тем отдалял от себя зрителя. Эта желчность и усталость, которую многие востор-женные интеллектуальные критики не замечали в его последних фильмах, желая показать свою глубину «проникновения» в сложный материал образов режиссера, выплеснулась в его от-кровенных, злых по отношению к многим близким людям, опубликованных дневниках. У Шукшина же и кинематографи-ческий и литературный язык всегда понятны простому челове-ку.      
***
Давно известно выражение, что «творец должен быть голод-ным», и многие люди воспринимают это буквально: дескать, меньше кушать надо, чтоб лучше писалось. Наверное, в этом есть толк, ибо «сытое брюхо голодного не поймет», кровь из мозгов уйдет в желудок на переработку пищи. Понимают выра-жение и как некое материальное неблагополучие, необходимое как стимул для трудной физически и духовно работы. На самом деле, конечно, речь идет о неутоленных желаниях, которые и заставляют писателя тянуться к совершенству и чего-то дости-гать в жизни с помощью литературного труда. Эта жажда по-нять сложный и прекрасный мир и достигнуть гармонии и сча-стья у талантливого человека воплощаются в произведение, наполненное векторной силой. И чем больше этой силы сумел писатель закодировать с помощью букв, тем произведение бу-дет более талантливым, тем больший отклик найдет в душах читателей, передав и им те энергию и экспрессию, ту жажду действия и счастья. Поэтому настоящий писатель это, конечно, преобразователь своих желаний и чувств в литературную фор-му, но есть две причины, которые должны при этом быть учте-ны. Во-первых, писатель должен уметь кодировать свои чув-ства, обладать мастерством, учиться этому, иначе чувствовать-то будет, возможно, очень ярко, но вложить чувства в текст не сможет. И, во-вторых, он, сам должен быть целеустремленным человеком, иначе произведения получатся вялыми и хлипкими, не сумеют подзарядить души читателей.
Конечно, Шукшин принадлежал именно к таким писателям как Лермонтов, Пушкин, Чехов, Есенин, Маяковский, Высоцкий, чьи душевные желания, чей «голод» были необыкновенно силь-ны… Словом, как поется в песне: «Мечтать надо, мечтать детям орлиного племени! Есть воля, есть смелость у нас, чтобы стать героями нашего времени!» Шукшин умел мечтать и действовал весьма энергично, чтобы мечты осуществить, ибо знавшие его люди вспоминают, с какой энергией он рвался к знаниям, к то-му, чтобы стать известным, и постоянно с болью говорил о том, что жаждет славы! Говорил это и своей первой жене, говорил, уже живя в Москве, о том, что вот-вот «схватит славу за хвост». И вообще, жизнь воспринимал как ринг. Ради своей мечты он даже пошел на разрыв с женой-учительницей, которую оставил ради столичной известности, ну а так как человек был не ци-ничный, а страдающий, то далось это ему с большим трудом и муками, и саднило всю жизнь.
Получается, что большой творец иногда должен ради своей мечты наступать на чувства других людей, а это разрывает его сердце, если он человек порядочный. Поэтому-то такие люди долго и не живут, вот и Шукшин прожил всего сорок пять, но зато они и умеют это напряжение по достижению своей сверхзадачи, всю максимальную жажду вложить в творчество. Таким, кстати, был и любимый писатель Шукшина Джек Лон-дон, тоже умерший в молодом возрасте, что удивительно – су-дя по его мощным физически и духовно героям, покорителям новых земель, старателям, он казался человеком и сам могу-чим, способным дожить до ста лет. Ан, нет… Дело в том, что со стороны не всегда удается понять, какие мощные страсти бушуют в сердце писателя, люди не могут заглянуть в ту печь, где они переплавляются в произведения, и как подрывают здо-ровье автора. Хочется вспомнить образ «шагреневой кожи» из одноименной повести Бальзака, которая уменьшалась по мере осуществления желаний ее владельца – так же уменьшается и ресурс страсти и здоровья у писателя.
Да, нам представляются Пушкин и Лермонтов людьми весь-ма энергичными, но они, во-первых, были молодыми, а во-вторых, бушевали-то они только на балах, а в основном писали в тишине кабинетов. Или, казалось бы, вот Чехов, который предстает перед читателями и современниками человеком не-сколько флегматичным, в котором, мол, явно какая-то жидкая кровь – увы, может быть, внешне он и не проявлял экспрессию, зато в душе все бушевало, ибо ведь не зря же заболел чахоткой, которая, по большому счету, проявляется у людей надрываю-щих себя в эмоциональном и энергетическом усилии. Поэтому столько написать прекрасных вещей мог только очень эмоцио-нальный и жадный до жизни человек…
Вот и о Шукшине друзья говорят, что в конце жизни он был весьма скромный, мало разговаривающий человек, а все пото-му, что он берег свою жизненную энергию, чтоб не расходовать ее впустую, а вложить в произведения, что и удалось!         
Всем известны слова Ленина о романе Чернышевского «Что делать?», который его «всего перепахал…» Наверняка, и роман «Мартин Иден» весьма сильно перепахал Шукшина, заставив его действовать, вложив в него энергию и волю, чтоб, как и главный герой романа, выбраться из безвестности, бедности, маленьких возможностей в большие люди. А теперь и сам Шукшин вкладывает в читателей ту неуемную жажду к дей-ствиям по выходу из обыденности, тягомотной и скучной жи-вотной жизни к человечности, к счастью. Заряженный этой энергетикой рассказ как наиболее демократичный, понятный и усвояемый жанр пришелся в России ко двору!
Рассказ дает возможность сконцентрировать максимум энер-гии на небольшом пространстве, развить огромное мускульное усилие души. Рассказ для динамичного человека, каким являлся Шукшин, желающий успеть еще и в других областях жизни и искусства, давал возможность быстренько выплеснуть эту энер-гию и заняться другим делом. Длинное произведение, которое захватывает автора целиком и на долгое время, отрывает творца от других видов деятельности. Впрочем, отрывает оно и чита-теля на несколько дней от жизни, но если теперь у некоторой части (в основном у женщин переставших рожать!) населения появилась возможность сидеть вечерами у телевизоров и смот-реть длиннющие телесериалы, а иным читать в метро, в поезд-ках до работы длинные опусы, то во время, когда творил Шук-шин, люди рожали и работали гораздо больше, и у большинства имелось полчасика лишь на чтение рассказов.
***
В советской критике почти все писатели делились на тех, кто о чем пишет – были «военные» как, например, Юрий Бон-дарев, «деревенщики» как Белов и Распутин и так далее. Навер-ное, такие ярлыки помогали ориентироваться в литературном процессе, но, по большому счету, были неверными, ибо писа-тель настоящий пишет не о внешнем, не в какой местности находится «герой», а о вечном – о борьбе страстей и смысле жизни. Шукшина трудно отнести к какому-либо типу писателей, навесить ему ярлык, и не потому, что он писал о деревенских и городских людях, а потому что писал о вечном. Но, конечно, писатель-реалист не может оторваться от действительности, он должен поставить героя в конкретную ситуацию, а не унести в некий космос, в некую фантастическую страну. Поэтому, читая Шукшина, читатель даже через сто лет точно может сказать, когда писатель жил и творил, в какое историческое время. Например, по рассказам «Билетик на второй сеанс», где герой встречается со своим тестем, идет разговор о том, что когда-то его тесть был раскулачен и репрессирован; в рассказе «Осенью» и «Бессовестные», где старики вспоминают о бурной комсо-мольской молодости, когда рушились церкви и шла борьба против верующих, читатель прекрасно видит, что речь идет о тридцатых годах прошлого века, память о которых еще была крепка во время юности Шукшина.
Понятно, не мог Шукшин пройти и мимо темы войны с фа-шистами, хотя сам по молодости и не воевал. Эпизоды, связан-ные с ней, у него мелькают во многих вещах как, например, в рассказе «Горе» [Шукшин – Т3, с.419 ], где дается очень тра-гичная история о том, как военный шофер вез из-под бомбежек в госпиталь раненого молодого лейтенанта, который во время дороги умер – потом оказалось, что это был его сын. Опять же рассказывается военная история в рассказе «Миль, пардон ма-дам», где фронтовик, бывший санитаром, хвалится, как будто бы стрелял в самого Гитлера из пистолета, но промазал…          
Вот о «хрущевской оттепели» Шукшин знал не понаслышке, именно при ней он входил в творческую и гражданскую силу и поэтому не мог не затронуть тему колхозную, поднятия целины в рассказе «Светлые души», в рассказе «Коленчатые валы»… Видимо, и рассказ про Алешу Бесконвойного не мог появиться, если бы не хрущевские поблажки человеческой личности, ослабление дисциплины – в сталинское время Алешу, который не хочет работать в субботу в колхозе, быстренько бы отправи-ли как врага народа в ГУЛАГ… Как могли бы привлечь по суду и грубоватого мужика из рассказа «Ораторский прием», кото-рый ударил новоиспеченного бригадира лесорубов за его вдох-новенную начальственную речь, которую посчитал для себя оскорблением. Да, этот временный бригадир Щиблетов мелкий карьерист, но это уже и облеченный властью человек, а такого трогать не рекомендовалось. То есть Шукшин отразил попытку простого человека расправить плечи и получить большую сво-боду, чем была ранее.
Шукшин хорошо разглядел вирус потребительства, который начал захватывать людей. Ранее писатели говорили о мещан-стве тридцатых и пятидесятых годов, как о духовной деграда-ции политической и научной элиты общества - крупных акаде-миках, профессорах, имеющих возможность держать прислугу, жить в огромных квартирах в центре Москвы, в «сталинских высотках» с мебелью из красного дерева и от туда не видеть беды народа. Они были недовольны приездом в столицу на уче-бу дальних родственников из глухомани (по этим произведени-ям немало было снято фильмов). Шукшин же пишет о мещан-стве, уже проникающем в среду обычных людей, как, например, в рассказах «Жена мужа в Париж провожала», «Вянет, пропада-ет…»   
О деградации коммунистической идеи, уже начавшей по-крываться ржавчиной, напрямую Шукшин нигде не говорит, ибо тогда это было табу, но, тем не менее, на судьбах его стариков мы видим срез жизни людей, проживших все свои годы в совет-ской стране, которые могли бы горько и растерянно спросить у государства, умирая: «За какое светлое будущее боролись? За что переносили все тяготы жизни?» И хотя они напрямую об этом не спрашивают, но этот грустный вопрос возникает у чи-тателей, а ведь именно Шукшин натолкнул на этот вопрос!    


ГЛАВА 3. «В. М. Шукшин в литературном процессе. Его духовные учителя, оппоненты и последователи».
Малую прозу Василия Шукшина можно разделить на три пласта - трагический, трагикомический и просто комический. Это довольно-таки широкий спектр по сравнению с многими писателями, которые пишут в рамках одного направления. Это, конечно, зависит и от широты натуры и личности писателя, и от его гибкости душевной, и от тех задач, которые он ставит своим творчеством. То есть Шукшина следует приблизить к тому ред-кому течению в нашей сугубо серьезной литературе, которое началось с Гоголя, продолжилось через Салтыкова-Щедрина к Булгакову и к Михаилу Зощенко. Пусть Зощенко почти ничего и не сделал в трагическом направлении, в отличие от других перечисленных классиков, удачно совмещавших все полюса литературы, однако в пику критикам советского периода не стоит записывать Зощенко в сугубые фельетонисты - это ближе к сатире, а сатира, как известно, не только шуточки и улыбки вызывает у читателей, а протест против мерзостей жизни. Впрочем, и в сатирики его отнести сложно, ибо в сатире при-сутствует откровенный гротеск, выпячивание недостатков чело-века, а Зощенко, увы, их нарочно не выпячивает - он пишет о том, что есть на самом деле. Многие читатели или критики, привыкшие к пафосу советской литературы, к подвигам аске-тов-коммунистов, строителей светлого будущего, по примеру А. Жданова  - крупного партийного руководителя, который вы-ступил в 1946 году с гневным докладом [Жданов – сайт «Вики-педия».] против Зощенко, Ахматовой и других, публикующихся в ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград» писателей, которые пропагандируют мещанство и  бездуховность, могут не согласятся с этим выводом. Но не надо слишком воспевать че-ловека, делать из всех Павку Корчагина, Зою Космодемьянскую или «молодогвардейцев» - к сожалению, а может быть, и к сча-стью, люди гораздо объемнее и шире. Увы, 90 процентов людей - это обычные приспособленцы, и в этом нет ничего плохого, ибо люди хотят выжить в этом мире, накормить себя, найти се-бе крышу над головой, создать семью и родить детей. Особенно актуальным это становится в сложных  исторических обстоя-тельствах - после революций, гражданских и других войн, когда разрушен привычный быт, человек мечется по волнам истории как мелкая щепка. Именно в такое время творил Зощенко - и писал он о человеке истинную правду, а не придумки, как неко-торым кажется. Особенно это стало понятно теперь при капита-листических отношениях в новой России, когда отношение к деньгам и потребность в удовольствиях раскрыли сущность че-ловека. Выяснилось, что большинство людей (да пусть каждый трезво и честно на себя взглянет) пытаются играть в жизни роль уверенного, сильного и очень порядочного человека - взгляд исполнен мудрости и благородства, слова взвешены, никакой меркантильности, прагматичности и мелочности. Прямо-таки графы с доходом в миллионы долларов. Понятно, что самому себя хочется уважать и чтоб другие уважали. И только перед женой и иногда перед детьми иной раскрывает реальную сущ-ность - сущность человека вполне обычного. И когда кто-нибудь со стороны вдруг попадет в этот тщательно скрываемый мир, то людям становится неприятно. А в общем-то, чего стес-няться?! Вообще, это какая-то национальная болезнь, что ли - пускать пыль в глаза, шиковать, имея в кармане грош. И не-смотря на то, что придется потом неделю голодать, иной за ве-чер перед дамой профукает в ресторане все деньги. Наверное, это пошло еще от русской классической литературы, где мно-гие герои сияют от щедрости и благородства как павлины, рас-пушившие хвост.
Вспоминается замечательный рассказ Гоголя «Коляска», где молодой и небогатый помещик, выпив, бахвалится в компании, что у него есть замечательная коляска для езды на лошадях, которую он продаст за недорого, и приглашает всех в гости в свое поместье на щедрое угощение, а когда на следующий день толпа товарищей-выпивох нагрянула, то, понимая, что кормить их всех не чем, спрятался в темном сарае в коляску: будто яко-бы его нет дома. И каково же было его унижение, когда важный генерал заглянул туда и увидел его в коляске, затравленного и дрожащего! Да, наш герой оплошал. Однако почему-то выво-дится из-под писательской и читательской критики целая свора нахальных и хитреньких халявщиков типа героя «Мертвых душ» Ноздрева, которые ездят везде, где можно на дармовщин-ку выпить и закусить?! Но, увы, не все люди «балконские» и «пьеры безуховы», нет у них деревень с крепостными, которые тяжким трудом наработают им на безбедную жизнь, на шампан-ское и карточную игру в «петербургах»… Вот, как общеизвест-но, немцы и французы уже другие - во всем мире слывут мер-кантильными и никто их за это не осуждает. В Америке дама давно уже платит в ресторане за себя и возвращает дорогие по-дарки, если свадьба расстроилась…Так вот Зощенко и пытался показать нам человека в своей реальной сущности, снимал с него павлиньи перья и всякую показную шелуху.
Складывается впечатление, что не было бы Зощенко, кото-рый начал писать правду о человеке еще в начале двадцатых, то не было бы и Ильфа и Петрова с дилогией о Бендере, которые занимались тем же, но только на более широком полотне. Да, серьезный, опытный и взрослый человек, наверняка не попал бы во многие щекотливые ситуации, в которых оказываются герои Зощенко - он бы заранее все взвесил (свои средства и потребно-сти дамы, если идет с ней ресторан или в театральный буфет), в  отличие от героя рассказа «Аристократка». Но у Зощенко большинство героев молодые люди чуть за «двадцать» - у них небольшая зарплата, они снимают какой-нибудь угол в комму-нальной квартире и, когда знакомятся с девушкой, то подразу-мевают некую романтику в чувстве - и вдруг видят удивитель-ную корысть в девушке. Понятно, что и девушке надо как-то выжить, и хорошо показано в повести Булгакова «Собачье сердце», что в сложное время даже чистая душой девушка го-това выйти замуж хоть за Полиграф Полиграфыча, созданного профессором Преображенским из пса, но имеющего должность и зарплату.
Рассмотрим подробнее классический рассказ Зощенко «Аристократка», где некий молодой человек приударил за сим-патичной девушкой и ведет ее в театр, где предложил ей в бу-фете скушать пирожное, а она вдруг начинает поглощать их од-но за другим…а денег-то у кавалера немного. И когда она хва-тается за четвертое и уже надкусывает его, он кричит ей, чтоб положила обратно. Та в растерянности кладет, но, тем не менее, буфетчик просит заплатить за четыре, ибо пирожное надкусано. Наш герой пытается протестовать, но все-таки наскребает сум-му на четыре пирожных, однако вся любовь после этого случая, конечно, сразу же кончилась. Да, герой сильно унизился, но настораживает в такой ситуации и поведение женщины, абсо-лютно не вникающей в положение мужчины. Читатели могут сказать, что «мужчина ее не любил». Ну а женщина его любила, если поставила его в такое неловкое положение? Ладно, герой Зощенко умеет психологически оправдать себя, а другой бы повесился от унижения и досады…Череда таких женщин тянет-ся в нашей литературе с Достоевского и Чехова - в частности, героини Грушенька в «Братьях Карамазовых» и Настасья Фи-липповна в «Идиоте» ярчайшие представители чванливых, эго-истичных и непомерно самовлюбленных содержанок - а по дру-гому, проституток, но издевающихся над теми, кто их содер-жит: вроде змей, которые кусают потом руку хозяина, который их прикормил и в люди вывел. У Чехова подобных героинь це-лая россыпь и в «Попрыгунье», и в «Тине», и в «Анне на шее».
Развенчанию этого позерства, желания пустить пыль в глаза отдал свою дань и Шукшин, в частности, в киноповести «Кали-на красная», где Егор Прокудин, освободившись из колонии, пытается «корчить из себя падишаха» в провинциальном город-ке в неком кафе, а потом горделиво взбрыкивает в момент, ко-гда женщина, что его приютила, дает ему на ночь кальсоны бывшего мужа. О том, что надо избавиться от этой гордыни по-зерства Шукшин пишет и в рассказе «Материнское сердце», где парень, продав мясо в городе, бахвалится у пивного ларька сво-ими деньгами и в результате оказывается ограбленным…В рас-сказе «Сураз» гордыня в конце концов заставляет парня застре-литься. Увы, немало людей в России из-за своего позерства по-гибли, разорились, сидят в тюрьмах - думается, позеров там процентов восемьдесят: уж очень им хотелось «пустить пыль в глаза» дружкам и девушкам, а так как на «красивую жизнь» они заработать не в состоянии, то воруют и грабят…Если Россия (менталитет народа) не избавится от этого позерства, то тюрь-мы наши всегда будут заполнены.
Но вернемся, с чего начали - с комического и трагикомиче-ского пласта, который успешно разрабатывал в русской в лите-ратуре Зощенко. Шукшин рос именно в то время,  когда Зощен-ко был в большом фаворе и, не смотря на некоторый период послевоенного забвения, опять стал популярен - с конца пяти-десятых и в шестидесятых годах Зощенко уже вновь издавался. Начав рождаться еще у Чехова (взять в пример хотя бы рассказ «Злоумышленник» о мужике-рыбаке отвинчивающего гайки с железной дороги на грузила) «чудики», как явление, как люди умеющие «вляпаться на ровном месте», оформились именно у Зощенко. Его герой постоянно попадает в смешные и грустные ситуации из-за своих оригинальных взглядов, необдуманности и чрезмерной суетливости как в рассказе «Агитатор», где послан-ный в село агитировать крестьян сделать взнос «на авиацию» человек в своем простодушии, наоборот, лишь дискредитирует эту хорошую идею. 
Перечислим рассказы Шукшина, где комедийный аспект иг-рает главенствующую роль, и среди них «Миль пардон мадам», «Ораторский прием», «Привет Сивому!», «Срезал», «Верую!», «Дебил», «Штрихи к портрету», «Чудик»…Остановимся по-дробнее на «Чудике», [Шукшин – Т3, с.469 ] где показана уди-вительная щепетильность человека, который даже потерянную у билетной кассы крупную купюру отказывается признавать за свою, чтоб не подумали пассажиры, что он обманщик и рвач. Хорошее ли это качество? Безусловно, вот эта стыдливость, эта гипертрофированная совестливость имеет место быть, когда и другие люди такие же, но что происходит в настоящее время! О какой щепетильности многих населяющих Россию наций может идти речь?! Большинство представителей некоторых народов быстро от нее избавились… В «Чудике» Шукшин попытался изобразить некоего положительного человека, вроде того, что изобразил в романе «Идиот» Достоевский, но известно, чем кончают такие люди - «идиот» снова стал идиотом, словно спрятавшись в свой идиотизм от мерзостей жестокого мира, вот и «чудик» у Шукшина возвращается из поездки к брату гони-мым его женой. Чтоб не быть окончательно обворованным хищными представителями рода человеческого, которые умело прячутся под доброго соседа, под романтическую барышню, Зощенко в своих многочисленных небольших рассказах гово-рит, что нет ничего страшного в том, что вы избавитесь от лож-ной скромности – зато не будет недоразумений и обид.
Шукшин не только продолжил темы обозначенные Зощенко, он взял у него во многом и стилевую манеру изложения: пусть не путает литературоведов то, что почти все свои рассказы Зо-щенко писал от первого лица, а у Шукшина таких рассказов не-много. Дело в том, что у Шукшина герой скрывается за автор-ской речью, за «третьим лицом», но сама-то речь, ее обороты, рубленные короткие фразы, инверсия, которая возможна лишь в устной речи, ведутся словно бы от первого лица. Именно это и дает возможность в небольшом объеме рассказать о многом - не нужны специальные литературные ухищрения для стыковки временных пластов и сцен.
Почти нет писателей, кто бы в то время писал в такой мане-ре, как Зощенко, а значит, он мог быть не только стилистиче-ским учителем Шукшина. В частности, рассказ Зощенко «Хоз-расчет», о неком бухгалтере, который приглашает к себе в дом гостей, а за обедом начинает с удивлением и сожалением рас-суждать, сколько стоит каждое блюдо, имеет явную перекличку с рассказами Шукшина, где его герои бухгалтера и кладовщики - в пример можно привести рассказ «Вянет, пропадает», где ге-рой тоже рассуждает об «умении жить». Ну а рассказ Зощенко «Честный гражданин», в котором некий товарищ пишет жалобу-письмо в милицию на своих соседей, и из этого письма стано-вится ясно, какой он паршивенький человек, напоминает мане-рой исполнения рассказ Шукшина «Раскас», где герой тоже  пишет письмо с жалобой на бросившую его жену в редакцию газеты, но читатель по содержанию письма сразу видит, что это человек некультурный и глуповатый. 
Да, в свое время Шукшина упрекали в фельетонности его рассказов [Коробов - 1985., с. 351 ], ну а уж Зощенко так жил с этим клеймом. Настало время пересмотреть это критическое заблуждение по той причине, что фельетон, как некий жанр французского короткого рассказа, приобрел оттенок чего-то легковесного, смешного. В этом плане, конечно же, постаралась советская пропаганда, которая в угоду коммунистическим чи-нушам, записала Зощенко не туда, куда положено. Чинушам не хотелось признавать, что человек сам по себе слаб, думает о хлебе насущном, о счастливой  семье, о детях, а значит, правда о нем - это есть лишь некая сатира отдельных недостатков, несвойственных замечательному советскому строю и его геро-ическим людям. Идеологи коммунизма себя обманывали и хо-тели, чтоб писатели обманывали читателей. Вот не построить раньше срока домну - это трагедия для трудового коллектива, она имеет право на существование и на целую трилогию тол-стенную! Или же бабушка оденет на внука пионера крестик - это же происки врагов! А вот трагедия маленького человека, от которого ушла жена из-за того, что ему негде жить, и он готов теперь повеситься – это, мол, чепуха и пустяки. А Зощенко пи-сал именно о таких трагедиях. Да, писал он с некоторой ирони-ей к герою и окружающему миру. И это правильно, ибо когда с иронией говоришь о себе и недостатках жесткого мира после-революционного, разрушенного гражданской войной, который тебе быстро не исправить, не желчью же исходить?! Наоборот, ирония это признак жизнестойкости человека. Как и ирония у Шукшина это признак жизнестойкости русского крестьянина…
***
Рассматривая прозу Шукшина в контексте русского рассказа как в нескончаемом литературном процессе, следует признать, что он был отнюдь не самым смелым писателем своего време-ни. В шестидесятые и семидесятые годы, да и до самой горба-чевской «перестройки», казалось, что он вполне критически настроен к советской действительности, но это потому, что многие замечательные произведения других писателей не пуб-ликовались. В этом плане можно упомянуть о Борисе Можаеве, чье творчество в полном объеме дошло до читателей лишь в годы «перестройки». Поговорим и о Владимире Тендрякове (1923-1984) - порядочном и честнейшем писателе. Он начал писать чуть раньше Шукшина, но расцвет его творчества при-шелся на одни годы с ним, и Тендрякова критики считают почти родоначальником «деревенской прозы»…Тендряков оставил богатое творческое наследие, но следует поговорить о тех его вещах, которые невозможно было напечатать по цензурным со-ображениям - в частности, о двух рассказах, написанных в 1969-71 годах, но опубликованных только в 1988 уже после смерти писателя. Это два рассказа-воспоминания о годах кол-лективизации и искоренения зажиточного крестьянства. В пер-вом рассказе «Пара гнедых» речь ведется от имени лирического героя, в прошлом мальчишки, который был свидетелем этих событий и являлся сыном одного из главных сельских партий-цев, - конечно, понять всей трагедии происходящего мальчишка не мог, но теперь-то он с высоты прожитых лет вполне адекват-но оценивает страшные события. Все происходит в сибирском селе, где по указке партии ведется переселение - самые бедные сельчане переезжают в просторные дома богатых, а те в их убо-гие домишки. Веселая и дикая картина получается: нищие кре-стьяне со своим скарбом и кучей детей, счастливые, вселяются в новое жилье. В частности, некто Акулька, лодырь и пьяница, но имеющий семерых детей, вселяется в самый богатый в селе дом. В этот момент к главному партийцу, который за всем этим наблюдает, подъезжает на груженой богатым добром телеге, в которую запряжены два мощных гнедых жеребца, богатей и трудяга, хозяин красивого дома. Происходит разговор о том, что богатей готов отдать этих лучших в селе лошадей любому бедному мужичку - и такой тут же находится… Конечно, ой как жалко ему отдавать коней, но ничего не поделаешь - иначе вы-шлют всю его семью куда-нибудь на рудники, а самого могут ликвидировать. Он человек умный и вскоре весь свой скарб сда-ет в районе в подарок сиротскому дому и получает от районно-го начальства бумагу, что он теперь «пролетарий». А Акулька на следующий же день продает железо на крыше богатого дома соседу крестьянину за четверть самогона - и тот железо сдира-ет. Так как после дождей дом начинает проливать, то Акулька вместе со всей семьей опять перебирается жить в свою избенку размером с баню… Словом, страшная трагедия безалаберности и тупости новоявленной советской власти и разрушения России, уничтожения самых работящих людей и стимулов к труду.
Ну, а следующий рассказ «Хлеб для собаки» [Тендряков – 1990., с. 48] еще страшнее: он уже показывает опять же глазами мальчишки последствия раскулачивания и коллективизации - речь идет о тридцать третьем голодном годе в сибирском ма-леньком городке, где скопились сосланные из центральной Рос-сии и Украины сотни людей - голодных и больных их ссажива-ют с поезда, и они живут под открытым небом в небольшом, отгороженным забором сквере, рядом с железнодорожной стан-цией. Часто мальчишки в щели наблюдают за ними, опухшими от голода, синими, с черными пустыми ртами, полнейшими до-ходягами «шкелетинами», как те грызут землю, кору, траву, и как тихо, а порой и пытаясь что-то крикнуть напоследок с тос-кой и ужасом, умирают, и конюх их трупы каждый день увозит куда-то. А тем временем жизнь в городке идет своим чередом. И наш юный герой, у которого папа небольшой партийный чи-новник, живет очень даже сносно, ибо семья получает специ-альный продуктовый паек. Когда он приносит в школу в карма-нах хлеб с повидлом, то голодные одноклассники смотрят с за-вистью - и он перестает приносить. Однажды он пожалел рас-пухшего от голода украинца - и стал давать ему то, что дома не доел. Теперь ему стыдно стало есть, ибо он знает, что в это время умирают от голода люди: он подсчитал, что если не съест ничего за день, то тем спасет аж пятерых человек от смерти! Как-то он увидел голодную плешивую собаку со стран-ными пустыми глазами и стал ей давать хлеб - несмотря на то, что она хлеб съедала, к мальчику не подходила: боялась, как понял, что он ее убьет, чтоб съесть, как это делают голодные раскулаченные люди… Вынужденный каждый день ходить ми-мо сквера на работу и видеть в нем умирающих людей началь-ник станции застрелился.
Так вот есть ли что-нибудь подобное в творчестве у Шук-шина, хотя должно быть, ибо у самого Шукшина отец был ре-прессирован и расстрелян в возрасте всего лишь 21 год? Неужели у Шукшина не болела эта рана, не саднила? Наверняка очень болела, и он бы об этом написал, если бы оставил кине-матограф, как хотел сделать, и занялся только литературой. Ли-тератор может писать «в стол», а режиссеру для съемок филь-мов нужны огромные государственные деньги, и Шукшин по-нимал, что если напишет нечто подобное, то не получит ни де-нег, ни ролей. И все-таки у него есть несколько рассказов, где он касается этой темы, и в одном из них рассказывается, как в больнице умирает бывший ярый партиец, который активно рас-кулачивал и ссылал на гиблые места семьи своих сельчан. Вот лежит он в кровати и видит, что в раскрытом окне изредка по-является голова сельчанина, семью которого когда-то раскула-чили. Сельчанин с любопытством и без злобы посматривает на умирающего и постоянно спрашивает, как у того самочув-ствие…Умирающий удивляется такому странному интересу, и сельчанин ему заявляет: мол, сказано, что грешники, совер-шившие подлые дела, в конце будут сильно страдать и мучить-ся, вот я и хочу посмотреть, как ты будешь страдать. И так не-сколько раз заглядывал. Прогонит его умирающий - а тот через некоторое время снова заявится. Пообедать сходит - а потом опять около окон больницы похаживает. Умер все-таки наш больной. Вроде и не страдал перед смертью, да и особо не рас-каивался, однако никому не хотелось бы оказаться на его месте: быть некогда важным и всесильным, а в конце жизни стать вро-де подопытного таракана, за которым наблюдают, когда ножка-ми перестанет дрыгать. Это очень тонкий рассказ о смысле жизни, о выборе между злом и добром.   
***
Заново перечитав Горького уже без идеологических и соци-алистических шор, навязываемых в советское время учителями при изучения его в школе, можно заметить близкое духовное родство с ним Василия Шукшина, но не потому, что Шукшин назвал свой роман «Я пришел дать вам  вволю» и написал о том, что перекликается с бунтарской тематикой Горького, например, в монологе «Василий Буслаев» из неоконченной пье-сы, а именно в малой прозе.
Если Чехов, как общеизвестно,  досадовал в своем творче-стве и страдал, что российский человек в какой-то степени раб - раб своей косности, необузданных страстей, раб перед чинов-ником, и, как ни старался, все-таки не мог показать ему пер-спективу, мечтая, что это произойдет, может быть, только лет через 200 (еще лет сто осталось потерпеть?), то Горький объ-явил человека гордым, свободолюбивым, духовно красивым. Все знают «Песню о соколе» и «Песню о Буревестнике», где «гордо  реет  Буревестник,  черной  молнии подобен». Действи-тельно, после таких слов сердце почти каждого человека наполнялось силой, смелостью, словно свежий морской воздух наполнял грудь и пьянил свободой, а перед глазами открывался огромный морской простор. Ну  а  его рассказ «Макар Чудра» [Горький – 1983., с. 93 ] про старого цыгана, который рассказы-вает истории любви о свободолюбивых Левко и Радде, пафос-ное эссе «Человек» - не стоит много перечислять, так как Горь-кого пока еще все знают…Впрочем, Горького в начале девяно-стых годов постарались забыть и множество грязи было на него вылито новоиспеченными либералами и демократами (самозва-ными) - казалось бы, чего либералам-то на  него ополчаться - ведь они же приверженцы свободы! А потому накинулись, что он певец свободы для всех и, в том числе, для простого челове-ка, для крестьянина и рабочего, а нашим либералам свободы хочется только для себя любимых. И если Горький выступал с христианских позиций о том, что своей свободой ты не должен наносить вред другим людям, то у  наших либералов этого за-прета нет - а есть свобода грабить людей и страну, жить за счет других…
Итак, можно констатировать, что Горький особенно в своем срединном творчестве воспел, конечно же, не общественную бурю, которая скоро грянет, (это ему во многом приписали со-ветские вожди и критики), а пусть и кратковременный ренессанс российского городского человека - трудящегося, инженера, ин-теллигента. Конечно, в воздухе носилось это предчувствие бури - быстрое развитие в стране и в мире промышленности и науки требовало нового человека - деятельного, сильного, образован-ного, гордого, способного пробивать новые идеи через бюро-кратические препоны и трусость знатного чиновничества, кото-рое еще цеплялось за свои аристократические корни. И такой человек появился - именно он потом, несмотря на репрессии в свой адрес (партийные вожди его боялись), создаст атомную бомбу и запустит человека в космос. Так вот Шукшин это, ко-нечно же, в определенной степени «духовный внук» Горького и он тоже воспел кратковременный ренессанс - но только не го-родского человека, а российского мужика, крестьянина. В дан-ной работе, подробно изучив творчество в малой прозе совре-менников Шукшина, выясняем, что нет ни одного, кто бы сумел сделать это так весело и красиво - одни (как Нагибин и Юрий Казаков) ударились в камерность и самокопание, стремились уйти в природу, другие как Воронов - посылали своих героев за романтикой в тайгу в геологоразведку, третьи - отправляли на комсомольские стройки. Но настоящий ренессанс - это ведь не только активное перемещение в пространстве и не постройка БАМа - это духовное возрождение. Именно после жесточайше-го раскулачивания, кровопролитной войны с фашистами по настоящему только и начинает российский крестьянин рас-прямлять спину, осознает себя как личность - его душа напол-нилась самоуважением, он перестает чувствовать себя тягловой скотиной, о чем и рассказал Шукшин. Однако следует проана-лизировать здесь почти не цитируемый критикой небольшой рассказ «Мужик Дерябин». Сам герой рассказа, скажем так, неоднозначный, не откровенно автору симпатичный, но он же про него написал отнюдь не зря…[Шукшин – Т4, с.474 ]
Речь идет о неком работящем сельском мужике, который и дом крепкий кирпичный поставил, и крышей его железной (в то время это было редко в селе) покрыл, и детей в город отправил учиться в институты - словом, человек явно положительный, рассудительный. Не ворует, не пьет, справный, одним словом, мужик. И вот приходит ему в голову мысль назвать своим име-нем небольшой, в восемь домов, переулок, в котором живет - название у переулка малозначительное, непонятное - Николаш-кин, так его назвали по имени попа, которого давно репрессиро-вали. Но предложить напрямую в инстанции властные о пере-именовании собственным именем переулка, конечно же, не-скромно и поэтому он организует «письма от общественности», от жителей переулка и от пионеров, которые пишет сам и от-правляет по почте. Вскоре приезжает председатель сельсовета на мотоцикле и начинает рассуждать, как назвать переулок -  в результате он должен будет называться «Кривой». И несмотря на то, что переулку не досталось название «Дерябинский», ва-жен сам факт - а он в том, что обычный мужик захотел как-то обозначить себя, увековечить. Да какой советский крестьянин ранее мог мечтать об этом? Ведь он же был унижен, мал - и вот вдруг наполнился чувством достоинства! Да, в какой-то степени Шукшин иронизирует над героем рассказа, хотя в этом желании мужика нет ничего предосудительного. Да уж лучше называть наши города и улицы именами крепких российских мужиков, которые отстроили за много веков страну, чем именами крова-вых убийц типа Свердлова и Урицкого.
Оба писателя серьезно прошлись по мещанам: Горький в пьесе «Мещане» и в романе «Жизнь Клима Самгина» - у Горь-кого они живут как глупый пингвин, что «прячет тело жирное в утесах». Но если у Горького мещане это средний городской класс и мелкое чиновничество, предпочитающие уют и спокой-ствие, то у Шукшина - это в основном мелкие по своему духов-ному развитию городские жители: вроде героинь (жены героя и тещи) в рассказе «Жена мужа в Париж провожала», торговые работники, бухгалтера, кладовщики. Если Горький упрекает мещан в том, что они не участвуют в социальных преобразова-ниях, то Шукшин обвиняет в мелком накопительстве и хитро-сти.
Горький, как человек общественный, никогда не замыкался в «башне из слоновой кости», чтоб посиживать в тишине и тво-рить (даже живя на острове Капри, постоянно принимал множе-ство гостей и имел огромную переписку с писателями разных стран), таковы и его герои - это люди в основном тянущиеся к другому человеку, коллективисты, несмотря на то, что порой бродяги и босяки. Таков главный положительный герой и у Шукшина - он не замыкается в тесном мирке, он постоянно на людях, ему хочется пойти к ним как в рассказе «Верую» Мак-симу, поделиться своей идеей о создании «вечного двигателя» как Моне в рассказе «Упорный».
Несмотря на то, что Лев Толстой говорил по своей ментор-ской привычке, которая к старости стала вопиюще безапелля-ционной, Чехову, что Горький злой человек, на самом деле - это, конечно же, не так, о чем говорит благотворительная дея-тельность Горького и то, что он отдавал часть гонораров от по-ставленных на Западе пьес большевикам, и то что в конце жиз-ни усыновил аж почти два десятка человек - детей погибших революционеров… Но прежде всего доброта к человеку видна в его творчестве - возьмем рассказ «Страсти-мордасти» [Горький – 1983, с. 124] о проститутке с самого низа жизни и ее безногом сынишке. Она пьет и зарабатывает тем, что обслуживает своим грязным телом с изуродованным сифилисом лицом лавочников, дворников, людей самых бедных. Ее соблазнил в пятнадцать лет какой-то старик, у которого она работала горничной, а теперь она живет в вонючем сыром полуподвале и единственное что, по ее признанию, женщину держит на земле - это беспомощный сынишка, у которого парализованные с детства и похожие на кочерыжки ножки; он целыми днями сидит в ящике укутанный тряпьем и от одиночества разговаривает с тараканами, мухами и пауками, которые живут у него в маленьких коробочках. О, с каким состраданием пишет об этой семье Горький, как пытается сделать хоть что-то доброе лирический герой рассказа этой се-мье - сам бедный человек! Этот рассказ перекликается с расска-зом Шукшина «Боря», где совсем иной сюжет, но так же есть некий убогий человек со слабым умом - и близость эта, конечно же, в точной жалостливой интонации к своим героям…   
Литературоведы-философы прекрасно понимают, что у большого художника судьба и творчество почти неотделимы, вот и Шукшин, как и Горький, вышел из самой гущи народа, пробился как некий родник из горы народной жизни, который должен был донести и вострубить о свободном человеке. Шук-шин, как и Горький, постигал «свои университеты», заканчивая после армии заочно школу «десятилетку», пробуя себя в раз-ных профессиях. Нужны были азарт, уверенность, чтоб осме-литься поехать не просто в областной город из алтайской глу-бинки, а в Москву. Да, Горький прожил больше и достиг гораз-до большего признания и влияние на умы людей во всем мире, чем Шукшин, но Шукшин будет стоять все равно рядом с ним в истории русской литературы, ибо оба питались соками народ-ной жизни, оба стремились облагородить простого человека, оба любили его и понимали за что.         
***
Ясно, что Шукшин не испытывал недостатка в темах - об этом говорит и разнообразие типов и персонажей его прозы, и широта охвата жизни от простого колхозника до профессора. Однако, были темы, которые его сильно тревожили, саднили в душе беспрерывно, и тогда он к ним возвращался - бил так ска-зать, дуплетом! Рассмотрим два его рассказа «Ванька Тепля-шин» [Шукшин – Т4, с.324 ] и «Кляуза», где обнаружится пора-зительное сходство. Написаны рассказы в разное время - снача-ла «Ванька Тепляшкин», где речь идет еще о молодом человеке, у которого обнаружилась язва желудка и которого из районной больницы отправили в областную лечиться. Проведать его при-езжает из села мать - он увидел ее в окно и кинулся к ней: со-скучился, поговорить хочет. И в этот момент «красноглазый» вахтер не дает им встречаться - ни в больницу мать нашего ге-роя не впускает (якобы не приемный день), ни Ваньку на улицу в сквер не выпускает, где бы тот мог с матерью побеседовать. Мать унижается перед вахтером, умоляет пустить, но тот ни в какую. Проигнорировав запрет вахтера, Ванька выходит во двор больницы, а когда вахтер грубо пытается его остановить за во-ротник, то резко отпихивает его. Вахтер, видя, что одному не справится, зовет на помощь персонал больницы, крепкого му-жика кладовщика, но и им вдвоем Ванька не дается - удачно от-бивается! Наконец прибегает лечащий врач и уводит Ваньку на беседу в кабинет, где больной ему решительно заявляет, что сейчас же уезжает домой. Врач его уговаривает, считая, что ле-чение надо продолжать обязательно, но уговоры бесполезны. Кладовщик, выдавая Ваньке его одежду, участливо на прощание говорит: мол, дал бы вахтеру полтинник - и все проблемы бы решил…
Уже в конце жизни писатель вновь возвращается к этой теме в знаменитом, якобы прочитанным даже генсеком Брежневым, рассказе «Кляуза», в котором к лечащемуся в больнице Шук-шину приходят жена с дочками, а вахтерша их не впускает. Но если Ванька Тепляшин мог с вахтером подраться в таком слу-чае, то не будет же Шукшин (уже человек очень известный) драться, тем более с женщиной. Но ситуация еще более усугуб-ляется, когда вечером она не пропускает к Шукшину известного писателя с другом, хотя у тех есть пропуск. Тут-то Шукшин окончательно взбрыкивает и убегает в пижаме и в тапочках из больницы совсем, больным, в мороз, что могло привести к обострению его болезни и смерти.
Словом, удивительные параллели! В обоих случаях фигури-руют даже «полтинники», которые якобы надо дать вахтеру, чтоб он смилостивился. Видимо, очень уж саднила Шукшина боль от того, что его могут унизить наглые людишки, тем более при близких людях. Шукшин не терпел вот этой мелочности людей, которые могут топтать твою гордость, считая, что ты от них зависим, что ты почти в тюрьме. Поэтому Шукшин вслед за Горьким мог сказать:  «Человек - это звучит гордо!»   
Опять же «дуплетом» звучат рассказы «Артист Федор Грай» [Шукшин – Т3, с.226 ] и «Крыша над головой», где исследуется важная тема для Шукшина - о правде в искусстве. Особенно она ему близка в данном случае потому, что речь идет о сельской жизни, которую пытаются изобразить в своих пьесах глупова-тые режиссеры самодеятельных театров. Шукшина возмущает упрощенный подход к сельскому человеку, к сельской жизни, как глуповато-грубоватой и фальшиво-народной. В первом рас-сказе кузнец Федор решительно заявляет, что не будет играть эту ложь, потому как сельский человек вполне современный и неглупый. А во втором рассказе у критически настроенного ар-тиста Володьки возникает вопрос к только что прочитанной вслух перед труппой пьесе - в ней, вернувшийся со службы солдат, строит дом, а потом, постыдившись, что дом слишком большой получился, отдает его в колхоз под ясли. Тут-то Во-лодька задает простой вопрос: «А где он жить будет со своей молодой женой?» О, как на него обижается самодеятельный ре-жиссер, даже хочет поставить вопрос о его исключении из труппы! А все потому, что Володька выступает против «линии партии», против лозунга: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое…», выступает за частнособственнические якобы инстинк-ты.
И это упрощенное представление о селе не только эстетиче-ский просчет. Советским коммунистическим вождям уж очень был нужен простоватый русский мужик, который будет играть на балалайке в выходной день, вкалывать как вол в будни и ни о чем власть не попросит - управлять таким народом спокойно и легко, вроде баранами в стаде! Шукшин, конечно же, видел подоплеку подобного «народного искусства» и выступал за до-стоинство сельского человека. 
***
Как говорили древние мудрецы «Все познается в сравне-нии». Чтоб высветить, укрупнить и лучше понять художествен-ное своеобразие Шукшина, хочется сравнить его творчество с творчеством Юрия Казакова – еще одного замечательного рас-сказчика, который творил и имел славу в одно время с Шукши-ным. Литературоведы отмечали, что Казаков работал в тради-циях русского классика Ивана Бунина, и, в самом деле, у Каза-кова удивительное понимание природы, ее красок, ее запахов, хотя все-таки человеческая личность у Бунина имеет в обрам-лении природы гораздо большее место, чем у Казакова, у кото-рого она как бы растворяется в лесу, в поле, в море и начинает выглядеть вроде некой сомнамбулы, которая медленно, в ка-ком-то наитии движется в могучей природной среде. Праздник жизни, который всегда страстно искал Шукшин, для Казакова заключается в интуитивном слиянии с природой, слиянии еди-ноличном, камерном, где с тобой лишь ружье, рыболовные сна-сти; и редко когда наступает единение человеческих душ. Вот и получается, что в отличие от Казакова, который был человеком внутренне одиноким, плохо контактирующим с людьми (эту его черту отмечали все современники), Шукшин удивительно соци-ален, общителен. Если Казаков, как правило, принимает мир таким, каков он есть, то Шукшин, как мы уже отметили, посто-янно хочет его изменить в лучшую сторону – заставить людей быть более чуткими, добрыми, найти гармонию в семье, в об-ществе, прижать нахалов, кладовщиков-ворюг и даже власть он хочет заставить служить народу. Да, в то время было невоз-можно коснуться критически верхушки коммунистической пар-тии, заставить ее хотя бы уважать свой народ и поэтому Шук-шин это делает лишь намеком в рассказе «Чужие» [Шукшин – Т4, с.526 ], где берет в пример российское прошлое: человека-солдата, который воевал в Японскую войну на корабле, попал в плен, и дяди царя Николая Второго, важного князя, который ру-ководил военным ведомством, но вместо того, чтобы заботить-ся об армии, о ее оснащении, тратил казенные деньги в роскош-ных салонах Италии и Франции на многочисленных любовниц. Но, как отмечают все критики, наиболее сильна в политическом плане у Шукшина повесть-сказка «Ванька, смотри!», которая была опубликована после смерти автора в журнале «Наш Со-временник» под названием «До третьих петухов», в которой он оставил закамуфлированное в иносказательном жанре свое по-нимание взаимоотношений народа и власти, где в образе трех-голового Змея Горыныча можно легко представить или Маркса, Энгельса, Ленина или (кто как хочет) Маркса, Ленина, Сталина, кои пытаются своей идеологией и поступками изничтожить рус-ский народ, считают его дураком, которого надо заставить жить якобы более правильной жизнью. В этой сказке можно найти еще немало сравнений, и наверняка многие литературоведы это сделали, но главное не надо забывать наказ Шукшина «Ванька, смотри!», чтоб народ не обманула очередная власть своими обещаниями.    
Да, у Шукшина почти нет описаний природы (может, в трех-четырех рассказах), как это постоянно встречается у Казакова, зато огромное внимание он уделяет внутреннему миру челове-ка, и поэтому личность у Шукшина становится центром вселен-ной, как это происходит, в том числе, и с упомянутым не раз Алешей Бесконвойным, с изобретателем «вечного двигателя» Моней и многими другими его героями. Поэтому-то Шукшин гораздо более оптимистичен, чем Казаков, ибо верит в возмож-ности даже «маленького человека» выскочить из мелочности и суеты, сотворить себя и мир вокруг!
Конечно, Казаков оставил заметный след в литературе, ибо, как уже давно отмечено, что писатель – это все-таки во многом продукт среды: так вот творчество Казакова – это своеобразная отрыжка человека, который уже «наелся» всего городского и, будучи сыном рабочего, который когда-то приехал из села в город, в какой-то степени отразил желание человека уйти об-ратно в природу. У Шукшина, наоборот, – стремление, пусть порой и неуклюжее, деревенского человека прижиться в ком-фортном городе, который его не очень-то и принимает! Это яр-ко показано в рассказе «Жена мужа в Париж провожала…», где молодой парень, познакомившись через армейского друга с его миленькой сестрой москвичкой, приезжает к ней и женится. Но семейная жизнь не заладилась, ибо у него с городской женой и ее матерью большие (его душа рвется на улицу, к общению, где он до ночи играет на гармошке, а жена замкнутая, жадная до денег мещанка) и принципиальные разногласия, которые в ре-зультате приводят парня в самоубийству – он открывает газо-вые конфорки и умирает.   
***
Важно сравнить творческие пути Шукшина и Солженицына, который начинал как рассказчик почти одновременно с Шук-шиным. Самые известные рассказы Солженицына это, конечно же, «Один день Ивана Денисовича», который при первой публи-кации в журнале «Новый мир» был назван повестью из-за своей величины, но в последних изданиях назван рассказом и пра-вильно (ибо речь там идет все-таки об одном герое, да и описы-ваемый временной отрезок занимает всего один день), и «Мат-ренин двор» [Солженицын – 2004, с.117 ]. Солженицына крити-ки однозначно записали в главные советские бунтари, но кто более бунтарь: он или Шукшин? Скорее, именно Шукшин, ибо, несмотря на то, что у Шукшина был репрессирован отец, и, ве-роятно, тоже остался страх пред властью, тем не менее, герои Шукшина уже более раскованные. Да, Шукшин не ставит их в столь сложное и безвыходное положение, в каком находится Иван Денисович в лагере, но есть и у Шукшина очень сложные ситуации: хотя бы та, где Алеша Бесконвойный противостоит со своим банным днем власти в лице закона и председателя.
Обоих этих писателей можно отнести к «шестидесятникам», к тому времени, когда случилась «хрущевская оттепель», но в бунте «маленького человека» за свою внутреннюю свободу Шукшин (может потому, что был моложе) пошел дальше, хотя как человек Солженицын оказался большим бунтарем, что и заставило его уехать за границу, ругать компартию и на долгие годы стать диссидентом - поэтому его борьба за свободу лич-ности окрашена в политические тона и является борьбой с внешними обстоятельствами, целенаправленной, очень рацио-нальной. Такое впечатление, что, загнанный судьбой в жесткие рамки умный человек, затаился и терпеливо готовит себя к важ-ному сражению.
Рассматривая пристально рассказы Солженицына, можно заметить, что почти все его герои борются с внешним, полити-чески жестоким миром, противостоят обстоятельствам жизни, и на этом, в общем-то, строится всегда основной конфликт. В том же «Иван Денисовиче» герой противостоит жестокому миру лагеря, где может выжить только умеющий склонить голову (увы, таков закон джунглей – не высовываться). Он давно уж смирился с обстоятельствами, и у него даже мысли нет взбун-товаться, пусть даже только внутренне. То же самое мы видим и в рассказе «Матренин двор», (из которого, по выражению со-ветской критики, якобы и вышла вся «деревенская» проза) где и сам герой, освободившийся из мест заключения учитель, опи-сываемый от первого лица, и старуха Матрена, у которой он остановился квартировать, борются с трудными обстоятель-ствами жизни: Гражданская и Отечественные войны, голод, ре-прессии… Старуха Матрена, в лице которой мы, конечно, об-разно можем представить почти всю огромную Россию, терпе-ливо перенесла все тяготы страшной жизни при сталинском ре-жиме, погибнув в конце под поездом.
Так и в других рассказах, может быть, не умея на столь не-большой площади показать диалектику души героя, о которой в свое время говорил Лев Толстой и которой пытался следовать в своем творчестве, герой Солженицына каким входит в начале рассказа (в моральном смысле), таким и выходит в конце… Ве-роятно, в этом сыграл негативную роль сам характер Солжени-цына, который всегда слыл человеком твердых жизненных установок. Поэтому и его герои не меняют в повествовании своих убеждений, нет у них большой внутренней борьбы «быть или не быть», так поступить или не так, как отнестись к тому или иному явлению.
У Шукшина это «быть или не быть» составляет основную ткань повествования: борьба происходит не столько внешняя (с обстоятельствами жизни), сколько внутренняя – и именно эти-то рассказы и наиболее пронзают душу читателя, ибо и он - чи-татель - тоже мучается теми же сомнениями и вопросами и то-же ищет правильный выход. Возьмем рассказ «Думы» про иг-рающего для девушек по ночам на гармошке парня Кольку Ма-лашкина, который своей игрой до утра не дает спать старому председателю колхоза. Председатель в процессе рассказа от полного неприятия хулигана-гармониста приходит к полному его принятию, вспомнив свою молодость и всю свою жизнь. То есть произошел при абсолютно не изменившихся условиях (старик лежит на кровати с женой) полный душевный перево-рот. Переворот этот происходит и в рассказе «Горе», где маль-чишка, восторгающийся прекрасной лунной ночью, находящий-ся в каком-то волшебном, восторженном состоянии, вдруг ви-дит старика, у которого недавно умерла жена, и который разго-варивает с ней, словно с живой… В конце рассказа этот маль-чишка, послушав беседу своего деда с этим стариком, уже дру-гими глазами смотрит на лунную удивительную ночь, понимая, что есть жестокий мир человеческих отношений, боли и горя, и никакое небесное великолепие его не исправит.          
Когда читаешь Солженицына, то отчетливо видишь, в какое время происходит то или иное событие, он даже специально расставляет исторические вехи и поступает часто именно как историк – в общем-то, эта его историчность признается всеми критиками. Может, это иногда и хорошо, ибо мы знаем, что сам Лев Толстой очень историчен, как историчен и Михаил Шоло-хов, у которых в авторской речи много фактов своего времени, а также и много таких деталей (одежда, работа, образ мыслей - присущих только данному периоду), которые помогают делать точный слепок своего времени. Шукшин в этом плане больше вне времени и не только потому, что у него не так много дета-лей (как, впрочем, и у Чехова), а потому, что он смотрит на своего героя не снаружи, не в обрамлении тех или иных исто-рических событий, а изнутри, где человек в своих чувствах, же-ланиях, страстях, в какую бы эпоху ни жил, остается одинаков на протяжении многих веков. Да, по отдельным словам и диа-лектам, которые присущи только тому времени, по отсутствию атрибутов вроде сотовых телефонов и компьютеров, по маркам машин, по деньгам, где советский рубль еще имеет большую ценность, мы можем понять, что дело происходит в советский период, но все детали столь незначительны, что мы их легко пропускаем мимо сознания и видим главное. Поэтому, как и Че-хов, хотя после его смерти уже прошло более века, так и Шук-шин в отличие от писателей, у которых много историзма, будет востребован читателями всегда.
Читая Солженицына, легко веришь, что все это происходило непосредственно с автором, а он взял и записал, несколько за-путав следы – а все потому, что он смотрит на мир часто взгля-дом документалиста, который отличается, как известно, боль-шой «описываемостью» увиденного фактического материала. Конечно, в романах, при обилии героев и ситуаций Солженицын включает авторскую фантазию, моделирует поступки и ситуа-ции, но в рассказах при обилии самим увиденного и пережитого он просто втискивает его в рамки короткого жанра. И искушен-ный читатель может легко увидеть все уловки искусного писа-теля по закамуфлированию конкретного события. Итак, хорошо это или плохо? С одной стороны, конечно же, хорошо и поэто-му «Архипелаг Гулаг» Солженицына, сотканный из правдивых, очень жестких рассказов о лагерной жизни конкретных людей, так поражает читателя, находит в душах большой отклик. Но когда вдруг внешняя ситуация теряет большой драматизм и напряжение, то документальность в прозе делает ее скучной и вялотекущей и, что хуже всего, тенденциозной – читатель ви-дит, как писатель начинает грубо учить его жить или жестко ставить на свою точку зрения. Например, в рассказе «Правая кисть» [Солженицын – 2004, с.152 ] описывается старость больного, мелкого большевицкого начальника, который и в гражданскую войну и, может быть, после много порубал голов своей шашкой не только белогвардейцам, но и просто добрым людям, не согласным с большевицким режимом, и теперь, когда ему жить-то осталось очень мало, его всюду третируют, в том числе и в больнице. Через ткань прозы, в словах и интонациях видно, насколько неприятен этот тип Солженицыну, насколько он его ненавидит, и даже писать-то ему про него не хочется, а он чуть ли не насильно себя заставляет и поэтому ненавидит героя еще больше. Чувствуется постоянная, словно пульс, мысль автора: «Поделом тебе за грехи твои, сволочь!» Может, читатель и согласен с этой мыслью, но все равно у него остает-ся после прочтения рассказа какой-то нехороший привкус нена-висти, обиды. У Шукшина такого не происходит, (хотя очень многие рассказы его тоже автобиографичные), из-за того, что отсутствует документальность. Его герои вырастают естествен-ным путем, их характеры живы, и правда каждого имеет право быть высказанной…      
Наконец, Солженицын ярко социальный писатель, у которо-го четко прослеживается конфликт между людьми по их поло-жению в обществе, по занимаемой должности – все это прояв-ляется и в разнице материального положения тех или иных ге-роев, и в разных, естественно, амбициях, чего у Шукшина весь-ма мало, ибо те чувства, которые испытают его герои, может испытывать как простолюдин, так и академик: например, все испытывают тоску, как в рассказе «Верую!», все хотят жить как-то ярко, как, например, в рассказе «Микроскоп», все стареют и все ностальгируют по ушедшим дням, которые не вернуть, как, например, в рассказе «Осень».
***
Когда читаешь Шукшина, то никогда не возникает ощуще-ния, что читаешь о чем-то мелком, хотя он и пишет (если не брать в расчет роман о Степане Разине «Я пришел дать вам во-лю») о простом колхознике, шофере и так далее — словом, са-мых обычных людях. Под его пером, под его пристальным взглядом любой герой становится выпуклым, крупным – его можно жалеть, им можно восхищаться, его можно любить или не любить, но его нельзя игнорировать, посмотреть на него как на букашку. Думаю, это происходит от уважения к человеку, от умения «влезть в шкуру» своего героя и, наконец, от страсти самого автора – от этих трех составляющих и происходит укрупнение героя. Именно этих составляющих и не хватает многим авторам, чтобы встать на уровень Шукшина и получить такую же читательскую любовь.
Возьмем опять творчество Юрия Казакова, у которого тоже есть любовь к человеку (пусть порой и к самому себе, скрывае-мому под чужим именем), есть у него и умение понять героя, вот только, к сожалению, нет авторской страсти, могучих жела-ний, какие толкали Шукшина на пути к успеху и славе, к жела-нию реализоваться, ибо недаром же Шукшин, как уже упомина-лось, сравнивал свою жизнь с жестоким боем боксера на ринге, недаром говорил о том, что «схватит славу за хвост» - эти стра-сти самого автора и придают мощь и азарт героям. 
Интересно в этом плане рассмотреть творчество Юрия Нагибина – одного из ярких рассказчиков второй половины два-дцатого века. Человек побывавший на войне, проживший насы-щенную жизнь, казалось, должен писать очень драматичные вещи с сильными героями, но, увы, герои выглядят мелкими по сравнению с героями Шукшина, а все потому, что, несмотря на психологизм (порой излишний), Нагибин не имеет двух состав-ляющих: не очень-то любит людей и сам не является масштаб-ной личностью. А ведь он понимал, что любить людей, чтоб стать большим писателем, необходимо, и поэтому в очерке об успешном американском писателе Артуре Хейли приводит сло-ва Анатоля Франса, который говорит корреспонденту, что именно любовь к людям является главнейшим качеством любо-го великого писателя… Опытному литератору видно, какие по-туги делает Нагибин в своих произведениях, чтоб показать, как он любит людей.  Да вот беда в том, что не показывать надо, а именно любить, что у него не получается, и поэтому его весьма блистательная по стилю и психологизму проза кажется холод-ной – такое впечатление, что, несмотря на обилие красок и за-пахов, находишься в некоем царстве изо льда: все красиво, все переливается, но зябко как-то. Ну а насчет потуг… Вот, напри-мер, в рассказе «Дорожное происшествие» [Нагибин – Т3, с. 89 ] две семейные пары, возвращаясь из путешествия, сбивают на своем автомобиле старика на мопеде, который вроде очухался, но вскоре после этого все-таки умер. Нагибин, понимая, что жалко старика читателю станет только тогда, когда тот узнает про жизнь старика, про его планы, про его незлобивый харак-тер, начинает писать про старика целую главу на шести страни-цах… Потом показывает, как мучается одна из героинь ехавших в машине, что не отвезла раненого старика в больницу, как она раскаивается и едет в ту самую деревню, где он жил, и выясня-ет, что старик все-таки умер. И тут она впадет в истерику!
Все вроде сделано по литературным правилам, а старика все равно не жалко. А потому, что видна схема, виден рассудок и не заметно искренней боли, какая есть у Шукшина в рассказах о стариках, например в том же рассказе «Охота жить» или «Как умирал старик».
Хотя нельзя сказать, что рассказ Нагибина не удался. В нем неплохо показаны холодная расчетливость, прагматизм город-ских интеллигентов, эгоистичных по своей сути, привыкших к удовольствиям, к какому-то животному наслаждению своей спортивностью и наготой (Кирилл с Жанной купаются на остро-ве голышом), мелким интрижкам и романам (Кирилл и Игорь постоянно и в открытую изменяют своим женам). А в противо-вес показана тяжелая, чувственная (пусть порой и с пьянками), но гораздо более нравственная жизнь сельчан.
Осознавая, как человек умный, что ему выше головы не прыгнуть, что не умеет он любить простого человека и не по-лучит должный отклик в душе читателя, Нагибин частенько от-ходит от изображения «мелких героев» и выбирает в герои ис-торические личности, которые сами по себе являются крупными как, например, личность великого поэта Гете в рассказе «О ты, последняя любовь!»; дает историю о знаменитом индийском актере Радж Капуре в рассказе «Огнепоклонцы». Несколько рассказов о крупных личностях есть в цикле «Итальянский дневник». Эта тенденция проявилось и в литературных портре-тах об уже упомянутом Артуре Хейли, японском режиссере Акиро Куросава.…
Не получилось у Нагибина писать, укрупняя личность героя, еще и потому, что по характеру он оказался наблюдателем – человеком, рассматривающим жизнь со стороны и лишь ре-флектирующим на нее, в отличие от деятельного Шукшина. Нагибин много размышляет над жизнью, много анализирует, но сам-то не активно живет!!! 
Взять, к примеру, творчество еще одного плодовитого рас-сказчика второй половины двадцатого века – Сергея Воронина, который, казалось бы, в отличие от прожившего большую часть жизни в Переделкинской даче Нагибина, помотался по стране, изведал массу специальностей и профессий, общался с геоло-гами и полярниками, а значит, у него не должно быть недостат-ка в крупных героях. Но и у него настоящего героя не рождает-ся: нет глубокого проникновения в психологию и нет масштаба личности самого автора. Но нет и еще одного главного качества искусства: показывать жизнь так ярко, так азартно, что читате-лю захотелось бы именно так наполнено жить – и не обязатель-но эта наполненность должна быть чисто внешней, красочной, составленной из путешествий по экзотическим местам, главное – внутренняя наполненность духовного мира. А у пунктирной прозы Воронина, написанной, как выразился один критик, «язы-ком морзянки», нет возможности заглянуть во внутренний мир героев и персонажей, они у него получаются, несмотря на все-возможные внешние катаклизмы, происходящие с ними, плос-кими, похожими на тени. Хотя нельзя сказать, что он не любит своих героев (или вообще людей), но эта любовь особая: он непосредственно очень хорошо знает своих героев (под некото-рыми скрывается явно сам) и поэтому возникает ощущение, что пишет не рассказы про отдельных личностей, а повесть об од-ном и том же приятном ему и, в общем-то, симпатичном чело-веке, где иногда меняет имена персонажа. Это сильно обедняет прозу отсутствием разнообразных, порой противоречивых че-ловеческих характеров, как обедняло и прозу Юрия Казакова, тоже писавшего как бы одну длинную повесть о неком усред-ненном охотнике и рыбаке. Создается впечатление, что чита-тель глядит глазами писателя на площадь, пусть и многолюд-ную, но на которой находятся люди в униформе…
Несмотря на то, что Нагибин и Казаков как стилисты гораз-до выше Воронина, более разнообразны в творчестве и поэтому заслуженно известны, тем не менее, в умении закрутить сюжет Воронина можно поставил выше их. Да, пусть его сюжеты од-нообразны ; конфликт строится, как правило, на любви между мужчиной и женщиной, которая в разных вариантах есть то у одного, то у обоих, но всегда существует недопонимание меж-ду ними, что и создает драматизм, динамику и напряжение, ко-торые так важны в современной прозе в нашем суетливом мире. И поэтому, если бы кто-то сейчас решился издавать антологию рассказа второй половины двадцатого века, то мог бы включить туда и короткие рассказы Воронина, ибо они будут понятны со-временному читателю в наш динамичный век.
Вообще, любое талантливое произведение это, как правило, некое таинственное путешествие для читателя (но сначала для писателя!) и этим замечательны рассказы Бунина, Чехова, Шукшина – там эта тайна захватывает и ведет тебя, например, во вроде бы однообразных по сюжету и тематике рассказах из цикла «Темные аллеи», есть эта тайна и у Воронина, и поэтому он недаром говорил, что любит дороги, любит путешествия. Да, действительно Воронин ведет за собой читателя, но вот в чем главная загвоздка: Воронин ведет читателя по «плоскости жиз-ни», по ландшафту, а вот Шукшин ведет читателя к тайне по «вертикали жизни», каждым своим рассказом он делает прыжок не в длину, а именно в высоту, где гораздо больше тайны и раз-нообразия! Прыжок в высоту – это смена парадигмы существо-вания! 
Казалось, что одним из продолжателей творчества Шукши-на должен быть Владимир Крупин, ибо у него для этого все есть: он знает народную жизнь, язык народа, у него имеется чувство юмора, да и фразу он строит почти как Шукшин с его внутренними монологами. Однако, прочитав его всего, с горе-чью осознаешь, что он до Шукшина не дотянул. Отрадно, что Шукшин для него все-таки в больших авторитетах, ибо он упо-минает в своей прозе его имя и рассказ «Критики» о деде-плотнике, который запустил сапогом в экран телевизора, посчи-тав, что там показывают неправду.
Кажется, что будет «тепло», когда начинаешь читать рас-сказ «Паперть» [Крупин – Т2, с.112], где повествователь встре-тил в церкви изобретателя вечного двигателя, что сразу же напомнило о сельском изобретателе Моне из рассказа Шукши-на. Поверилось, что будет нечто подобное, но со своим укло-ном – да уклон был, но в такие дебри, что герой Крупина пре-вратился в больного шизофреника. Вот, кстати, чем отличаются чудики Шукшина от чудиков, о которых пишут другие писатели – у Шукшина чудики отнюдь не больные на голову люди, это настоящие герои, только глядящие на жизнь несколько по ино-му, чем остальные – более свежо, неординарно (пусть и наивно) и именно в этом их главный конфликт с обыденным, закостене-лым миром. Так что, несмотря на хороший психологизм и даже на любовь к людям (чего у Крупина не отнимешь), крупных ге-роев у него не получилось, а беда опять в том, что сам он не масштабная, не деятельная личность… Хотя есть и еще одна причина: это постоянный взгляд на происходящее со стороны «Я», со стороны автора, от первого лица. Пишущий так может глубоко заглянуть в собственную душу, понять ее, но все окру-жающие этого «Я» герои будут казаться читателю далекими и не совсем понятными. Тот самый «Я», конечно, может со своей точки зрения расшифровать мысли остальных героев, но это будут лишь малоубедительные домыслы. Так же Крупин слаб в сюжете – он выступает как наблюдатель за окружающей жиз-нью, но наблюдатель не азартный, не идущий за своими героя-ми в рискованные драматические ситуации, а отсюда и некая трусоватость повествования – он словно наблюдает за бурной жизнью улицы через стекло, находясь при этом в теплой комна-те, а не «внутри драки». Так и хочется над писателем из Кирова, с вятской земли, пошутить «Вятский народ хватский – семеро одного не боятся».
Если вернуться к предыдущему образу о «прыжке», то мож-но сказать, что Крупин, не желая, в силу лености или еще ка-ких-то причин, «прыгать прозой» по «поверхности жизни», (он, кстати, в дневниках и сам признается, что очень не любит пу-тешествовать, куда-то ездить) тем не менее, и к высотам само-познания лишь легонечко подпрыгивает, а это читателю совре-менному неинтересно, скучно. Причина такой не активности, видимо, кроется в смирении, которое Крупин, как истовый хри-стианский писатель и человек очень верующий, поставил во главу угла своей жизни и творчества. Недаром он, сравнивая в публицистических размышлениях двух великих русских клас-сиков, первенство отдает Достоевскому, который, как ему ка-жется, проповедовал смирение перед Богом, а не Толстому, ко-торый мировоззренчески разошелся с церковью, проповедовал свободу личности, что ведет якобы к гордыне… Поэтому-то, в отличие от Шукшина, который, тоже касался христианской те-мы, разрушенных храмов в рассказах «Верую!», «Крепкий му-жик».., но, тем не менее, не видел в христианстве панацею от бед, Крупин не собирается «прыгать в высоту», ибо думает, что это ведет к гордыне, к греху, к запредельным чувствам и мыс-лям. Но, увы, настоящая литература – это всегда эксперимент человеческой личности, ее попытка заглянуть за горизонт, рас-ширить границы знаний и чувств, попробовать разрушить «та-бу» и получить заслуженное наказание, если переступаешь грань... Кстати, писавшие Библию древние пророки не боялась этого делать в своих великолепных откровенных притчах, писа-ли о самых страшных грехах и пороках (потому-то Библия и является величайшей книгой), а нынешние христианские авторы ведут себя словно испуганные монашенки. Нельзя сказать, что Шукшин в отличие от Крупина безнравственен, но он действует именно как экспериментатор, не сдерживает чувств и страстей, и любой его герой готов за ошибку отвечать головой.
Вообще, Шукшин это человек Ренессанса, как и Высоцкий, и поэтому–то он стремился достичь как можно больше жизнен-ных и духовных вершин, его не удовлетворяло быть просто пи-сателем (хотя он и мечтал заняться только литературой и оста-вить кинематограф), он жадно стремился достичь славы как ак-тер, режиссер и просто как большая крупная личность, он, ко-нечно, жаждал призов, премий. Отсюда и происходит масштаб личности его героев, их крупнота, их желание «прыгнуть в вы-соту». Поэтому писатель не может и не должен замыкаться в башню из слоновой кости, как это сделали, в общем-то, в той или и иной степени Крупин, Нагибин, Воронин, и пописывать в свое удовольствие – это ведет лишь к наблюдению, к камерно-сти, к деградации желаний и стремлений героев произведений, к их измельчанию.
Чтоб быть крупным, герой в рассказе должен действовать решительно и смело, как это делает человек в рассказе «Даешь, сердце!» [Шукшин – Т3, с.452] - узнав, что впервые в мире прошла операция по пересадке сердца. Казалось бы, это случи-лось где-то далеко от России, в Африке, но он выбегает на ули-цу и радостно палит из ружья в воздух, что делать, конечно же, запрещено. Его вызывают в сельсовет и дают нагоняй…
Так во многих рассказах Шукшина – сильные, истинные же-лания героя выплескиваются в его поступки. На секунду пред-ставим, как в подобном случае повели бы себя герои других пи-сателей. Видимо, герой Нагибина, узнав про операцию, с хо-лодной рассудочностью подумал бы, что вот когда у него вдруг откажет сердце, то, пожалуй, можно будет обратиться в клини-ку. Герой Крупина пофилософствует об этом с улыбочкой око-ло пивной с дружком или заявит, что нельзя врачам вмешивать-ся в божественный промысел... Герой Казакова эту новость во-обще пропустит мимо ушей – для него гораздо важнее и ра-достнее выловить щуку килограммов на пять или подстрелить гуся. То есть у многих писателей советского времени появилась странная камерность, какой-то осторожный конформизм с жиз-нью. Ну а смелые, азартные герои, масштабные личности всегда в цене у читателей, недаром люди любят приключенческую ли-тературу, фантастику, сказки, детективы, где такие герои и проживают, потому-то и востребован до сих пор уже старый по времени написания роман Сервантеса о бесстрашном Дон Ки-хоте, потому и пользуются неизменным зрительским интересом пьесы Шекспира.
Вообще, обычному маленькому человеку, задавленному будничными заботами, боящемуся власти, милиции, бездене-жья, жены, необходим пример крупного героя, который побеж-дает обстоятельства жизни и тем дает читателю надежду, все-ляет в него духовные силы. Таких героев у Шукшина много.   
***               
Писатели часто обращаются к теме пьянства, ибо сами при-вержены «зеленому змию», по крайней мере, были привержены многие советские писатели. Причин такой зависимости немало: творческая профессия, в общем-то, не требует от человека хо-дить постоянно на работу к станку, где тебя начальство может уволить по «тридцать третьей» статье; писатель предоставлен себе и только перед собой отчитывается за сделанное, а не пе-ред начальством и месткомом, поэтому и может позволить вы-пить в любой момент рюмочку – так сказать, для вдохновения. И действительно, спиртное, обладая большой калорийностью, расширяя сосуды мозга, дает прилив энергетически обогащен-ной крови в голову, отчего мыслительная деятельность увели-чивается. Однако от любого допинга человек впадает в зависи-мость – допинга требуется все больше, без водки уже вообще ничего не пишется. С другой стороны водка снимает разные психологические барьеры, всевозможные комплексы, и писате-лю кажется, что он, мелкий и ничтожный с точки зрения крити-ки, получивший очередной отказ из издательства, становится большой личностью, пишет смело и свободно! Так и происхо-дит привыкание.
Как известно, сильно пили Шукшин, Крупин и Казаков, но если первые два избавились от этого недуга и  бросили пить да-же пиво, боясь сорваться, то Казаков так и пил до самой смерти и в подпитии становился очень непривлекательным – не в смысле внешности, а именно как человек, из которого перли все его обиды на недооцененность критикой и гордыня, которая вы-ражалась в желании оскорбить остальных писателей, а самому возвыситься. Впрочем, что удивительно, но именно у Казакова почти ничего не написано о пьянстве, об алкоголиках, а вот у Шукшина и особенно Крупина о вреде пьянства есть немало рассказов. У Крупина этому аж посвящена большая повесть «Живая вода», пишет он и о пьянстве отца в рассказе «Сын гар-деробщика», о пьянстве мужиков у пивной, о собственном пьянстве в рассказе «Будем как дети», однако к пьянству он от-носится несколько по-иному, чем Шукшин, с неким опять же христианским смирением, с некой обреченностью, что ли, рас-считывая, что именно только Бог может спасти и уберечь от этого недуга.
Совсем по-другому к этой пагубной привычке относится Шукшин, веря, что только сам человек может от нее избавится силой характера, обретением нового смысла жизни, хотя бы по-пыткой изобрести «вечный двигатель» как в рассказе «Упор-ный», купить микроскоп, как в одноименном рассказе, или начать восстанавливать прекрасный храм, как в рассказе «Ма-стер». И поэтому пьянство у него не носит характера обречен-ности, он просто показывает, как в рассказе «Материнское сердце», что пить плохо, на примере молодого парня, которого пьяного ограбила городская бабенка… Пьет у него и кладов-щик-жулик в рассказе «Билетик на второй сеанс» и напивается так, что в стареньком отце жены «видит» святого Николая-угодника, но, тем не менее, это не горький пьяница, какие есть у Крупина, а вполне дошлый и хитрый мужичок, который в нуж-ный момент имеет трезвую голову: если бы не так, давно бы его посадили за растрату казенного имущества. Ну а в рассказе «Верую!», где могучий поп пьет спирт (пусть и для лечения), а вместе с ним и наш главный герой, которого в воскресенье за-грызла тоска, алкоголь в усвояемых дозах является все-таки и лекарством от «маеты», неким стимулом, чтоб душа разверну-лась широко и удало.
Однажды, будучи в изрядном подпитии, Шукшин забыл в коляске около пивной дочь и пришел домой без нее – и, как го-ворят биографы и его жена, именно с тех пор, сильно испугав-шись, он перестал пить. И любой намек на то, что он человек к спиртному нестойкий, мог вывести его из себя: отклик этого ви-ден в рассказе «Обида», где продавщица спутала пришедшего за продуктами с малолетней дочерью нашего героя с пьяницей, который якобы вчера бузил в магазине… Наш герой (возможно, это был сам Шукшин) разозлился так, что готов был убить мо-лотком некоего персонажа, который поддержал продавщицу.
Так вот, именно творческое начало, умение увидеть красоту, желание познать тайну, а не надежда на Бога, по Шукшину и могут спасти народ от российской извечной беды.         
***
Наверняка, многие задавались вопросом: почему Василий Макарович и Владимир Высоцкой не нашли общего языка в творчестве, ибо известно, что Высоцкий грустно высказался Марине Влади: дескать, не нужен я ни Шукшину ни Тарковско-му – в том смысле, что они не пригласили его сняться, хотя и были его неплохими знакомыми. А ведь с Шукшиным очень многое у них схоже – пусть Владимир Высоцкий почти не писал прозу и не публиковался (его тогда не считали за большого по-эта), но, тем не менее, мыслили-то они порой одинаково, оба работали в кинематографе, оба любили песню, но главное – оба страдали за русский народ и оба были удивительно свободолю-бивыми людьми… Начав изучать биографию Шукшина, хочется отыскать у него упоминание о Высоцком, и можно наткнуться лишь на высказывание оператора Заболоцкого, что якобы Шукшин хотел дать роль Разина Высоцкому. Зато есть замеча-тельное стихотворение Высоцкого на смерть Василия Шукши-на. [Высоцкий – 2011, с 132 ] Хочется привести несколько строф:
Еще - ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, -
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
….

Смерть самых лучших намечает –
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму! –
Не поздоровилось ему, -
Не буйствует и не скучает.
 
Как видим, Высоцкий высоко оценил творчество Шукшина, ибо мало кому посвящал стихи – кроме Марины Влади, пожа-луй, только еще пятку человек да и замечательному барду и поэту Булату Окуджаве, который ответил на его смерть через несколько лет прекрасной песней «О Володе Высоцком я слово замолвить хочу».
Высоцкий пишет в стихах о Шукшине, что существует по-верье, что если человек сыграет свою смерть в кино, то это на самом деле вскоре произойдет с ним. Но, как давно замечено, не обязательно провоцировать смерть в киношных образах, она откликнется и на стихи, на рассказы – а уж тут-то Высоцкий и Шукшин не раз щекотали ей нервишки… Шукшин в своих рас-сказах «Жена мужа в Париж провожала», «Сураз» - в обоих рассказах главные герои кончают самоубийством, не в силах пережить унижение и изменить жизненную ситуацию, Высоцкий же - в песнях о Великой отечественной войне:
«Снова упала – и я загадал:
Выйти живым из боя, -
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою»,
но особенно пронзительно - в песне «Кони привередливые», где есть замечательные слова:
Но что-то кони мне попались привередливые –
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою, я куплет допою –
Хоть мгновенье еще постою на краю…
Не мог Высоцкий не знать, что со смертью надо быть осто-рожным, ибо горьким примером явились наши великие поэты Пушкин, Лермонтов и Есенин, которые в своих стихах предска-зали раннюю гибель, но, тем не менее, как и Шукшин, любил (не мог в силу азартности характера) не поиграть с «костлявой» в кошки-мышки.
Теперь конкретно о творчестве, где наблюдается обилие общих тем – например, о бане, гимн которой Шукшин написал в рассказе «Алеша Безконвойный», в киноповести «Калина Красная», ну а Высоцкий посвятил русской бане аж целых два прекрасных стихотворения «Банька по-белому» и «Банька по-черному». У обоих баня – это образ освобождения, очищения от грехов (у Высоцкого грехи смывает зэк из сталинских лаге-рей, а у Шукшина уже зэк современный). У обоих при этом при-сутствует образ русской заботливой (может быть, это образ са-мой России!) женщины: Высоцкий пишет: «Протопи ты мне баньку, хозяюшка, - Раскалю я себя, распалю, На полоке у само-го краюшка, Я сомненья в себе истреблю…», у Шукшина белое белье в баню дает бывшему уголовнику Егору Прокудину при-гласившая его к себе мудрая щедрая женщина.
Шукшин одно время пробовал писать стихи и очень часто читал близким друзьям стихотворение «И разыгрались же в по-ле кони…» Так вот оно о том же, что и «Кони привередливые» - о некой необузданной силе русского характера, некоего рока, который в стихийной могучей вольнице несет гибель седоку. О той самой русской вольнице Шукшин написал в своем романе «Я пришел дать вам волю…» - о разбойнике и одновременно заступнике народном Стеньке Разине. Но ведь и одной из вер-шин театрального творчества Высоцкого тоже является роль Хлопуши в поэме Есенина о Пугачеве, где в знаменитом моно-логе Высоцкий органично и лучше других актеров сумел пере-дать свободолюбивый народный дух – а все потому, что сам был таковым!
Немало оба посвятили в своем творчестве замечательных слов о трудной профессии шофера – Шукшин это сделал в рас-сказах, вошедших в киноповесть «Живет такой парень», в рас-сказе «Светлые души», ну да он и сам учился на шофера, в от-личие от Высоцкого, который лишь сыграл шофера в кино-фильме «Стряпуха», но, тем не менее, тоже хорошо сказал о шоферах, которые гоняют машины по бездорожью за Урал, в песне «Дорожная история»:
«Глуши мотор, – он говорит, -
Пусть этот МАЗ огнем горит!»
Мол, видишь сам - тут больше нечего ловить.
Мол, видишь сам – кругом пятьсот,
А к ночи точно - занесет, -
Так заровняет, что не надо хоронить!.. [Высоцкий – 2011, с. 98]
Опять же удивительно, что никто не заметил, как пересека-ются сказка Шукшина «Ванька, смотри!» (До третьих петухов)  и песня Высоцкого «Песня-сказка о нечисти», где говорится о русском патриотизме.
Все взревели как медведи:
«Натерпелись – сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
патриотки али нет?!
Налил бельма, ишь ты клещ, - отоварился!
А еще на наших женщин позарился!..»
Наконец, очень показательна параллель в Шукшинском рас-сказе «Волки» и в песнях-балладах Высоцкого «Охота на вол-ков»  - у обоих волки не осуждаются, ибо действуют по своим звериным правилам и природным законам, а осуждаются имен-но люди, которые ведут себя гораздо хуже волков – у Шукшина это отец жены, тесть, который бросил героя рассказа одного на зимней дороге с волками, и те разорвали у него лошадь, у Вы-соцкого это те благополучные люди из власти, которые готовы расстрелять любую свободу, в том числе с вертолетов… - то есть, находясь в безопасности, играя со зверьми не на равных.   
Размышляя о Высоцком как об актере, думается, что вполне возможно он мог бы хорошо сыграть в главном фильме Шук-шина «Калина красная» Егора Прокудина, ибо неплохо знал уголовный мир (друзья из этого мира имелись), да и сыграл верно в лучшем советском детективном фильме «Место встре-чи изменить нельзя». В некоторых моментах уголовник Егор в исполнении Василия Макаровича выглядит несколько неправ-доподобно и наивно – например, в эпизоде, когда после отсидки собирает в ресторане случайных людей и выходит к ним в хала-те как падишах… Так же в эпизоде, когда плещет кипятком в бане на голого брата своей спасительницы – в данном случае выросший в городе Высоцкий был бы более естественен! Да, наверное, в чем-то герой актера Высоцкого выглядел бы более жестко, но имел бы и свои плюсы, более походил бы на насто-ящего зэка.   
Близки они и своими «чудиками», которых в песнях Высоц-кого немало: пример тому песня о том, как отправили в Москву за покупками деревенского мужика, у которого в голове все пе-репуталось:
Значит, брату – две дохи,
Сестрин муж – ему духи.
Тесть сказал: «Давай бери, что попадется!»
Двум невесткам по ковру,
Зятю – заячью икру,
Куму – водки литра два, - пущай зальется!
 Или, например, песня «В цирке»: «Смотри-ка, Вань, какие клоуны…» Или еще вот о споре в психдиспансере, где больные шибко серьезно рассуждают то о бермудском треугольнике, то еще о чем–то…
И, наконец, как выясняется: Шукшина и Высоцкого связыва-ет число двадцать пять! Один родился двадцать пятого июля, а другой в этот день умер, но и родился тоже двадцать пятого, но только января. А это даже тем, кто не верит в гороскопы, о чем-то говорит! А именно, о близости духа и характеров, конечно с учетом того, что один вырос в деревне, а другой в городе.
Хорошо знавшие Высоцкого люди говорят, что он был очень любознательным человеком, много читал, многим инте-ресовался, но ведь таким был и Шукшин, который даже перед смертью, пообщавшись с донскими казаками в тесном кругу, с восторгом говорил актеру Буркову, с какими «зянятными людьми» он познакомился – вот эта любознательность, это при-стальное внимание к человеку и позволило обоим создать коло-ритные человеческие образы. Был бы Шукшин не любознатель-ным (что распространялось у него на все области человеческой деятельности), то разве написал бы о создателе вечного двига-теля Моне, о мужике покупающим микроскоп и разглядываю-щем в него каплю воды… так психологически верно?!
***
Известно, В.И. Белов и Шукшин были большими и закадыч-ными друзьями и причин той дружбе немало. Во-первых, жили в одно время в Москве в общежитии, во-вторых, оба носят имя Василий, оба из деревни приехали покорять Москву, оба играли на гармошке, оба любили баню, но главное, оба писали пример-но об одном – о русском селе. Но, конечно, писали каждый по-своему, каждый на свой манер, а вот в чем различие их письма и стиля – в этом попытаемся разобраться. Причиной тому, ко-нечно же, разность характеров: Шукшин как человек очень азартный, драчливый, заводной (сам Белов пишет в своих вос-поминаниях, как они, выпив, шли в общежитие, и Шукшин стал задираться с милиционерами, Белов же был «тише воды ниже травы». [Белов – 2002, с. 35 ]) Динамичный Шукшин, конечно же, любил писать о подобных ему людях – пытающихся посто-янно освободиться от некой несвободы, которая заталкивает человека в рутинную, скучную жизнь. Это и Алеша Бесконвой-ный, устраивающий себе по субботам супротив всей деревни и колхоза банный день, это и герой рассказа «Верую!» и многие другие. Белов же, как человек осторожный и хитроватый, хотя и не лишенный внутреннего протеста, но любящий понаблюдать «за дракой» со стороны, о бунтарях почти не пишет (ну разве только в своей знаменитой повести «Привычное дело» его ге-рой Иван Африканыч изредка и мысленно выражает свой про-тест против несвободной жизни). Белов старается показать че-ловека ответственным за свою семью, детей, а значит смирным, не бунтующим против власти, ибо иначе могут и в каталажку услать. У Шукшина на коротком пространстве рассказа рву-щийся к свободе герой или освобождается как, например Алеша Бесконвойный, или духовно бунтует до такой степени, что по-гибает как, например, в рассказе «Жена мужа в Париж провожа-ла», но в любом случае совершает поступок, во многом карди-нально изменяющем его жизнь. У Белова в знаменитых «Плот-ницких рассказах» его герои могут шуметь, (время-то сталин-ское опасное кончилось!) ругаться, даже драться (особенно ес-ли выпьют), высказывать кардинальные предложения, но жизнь их от этого не меняется, они даже не помышляют ее изменить… А вот герои Шукшина и он сам, конечно же - люди решитель-ные, инициативные, умеющие отвоевать себе истинную свобо-ду, победители, ставящие на кон очень многое.
У Белова с Шукшиным близкий язык – много диалогов, где раскрывается человеческая сущность, хотя, конечно же, у Бело-ва немало и описаний психологических, но более всего пред-метных – окружающего мира. Шукшин в этом скуп… Но все-таки главное отличие Шукшина от Белова в том, что Шукшин сразу берет в рассказе «быка за рога», сразу вычленяет из жизни конфликт, обрезая все лишнее – будь то конфликт между му-жем и женой, между больным и здоровым, между городским человеком и деревенским, между сильным желанием человека и скучной реальностью: тем самым он укрупняет его, вносит в рассказ огромное напряжение. Белов же показывает нам жизнь такую, как она есть - конфликт запрятан где-то внутри повест-вования, он проявляется постепенно, то затухает, то вновь раз-горается. В какой-то степени это мешает динамизму и напряже-нию в рассказе, но с другой стороны читатель более плотно, что ли, погружается в жизнь, в ее предметность, краски и запа-хи.
Основная жизненная задача Шукшина, вероятно, состояла в том, чтобы найти гармонию существования личности с окру-жающим миром, и он верил, что ее можно достичь путем твор-ческих, моральных и физических потуг, что она все-таки суще-ствует, и всеми силами души тянулся к ней. И хотя Белов тоже по-деревенски морально крепок, оптимистичен и весел, но по прочтении его произведений складывается грустное впечатле-ние, что нам, человекам, вообще-то, гармонию найти почти не-возможно, что мир и людские взаимоотношения надо прини-мать безропотно такими, какие они есть.   
          ***   
Осмысливая весь период советской литературы, приходишь к пониманию, что нет никого кроме Василия Шукшина, кто бы сравнился с Чеховым, и речь идет не только о таланте, а о мно-гих качествах, присущих этим великим рассказчикам, которые, кстати, оба писали еще и пьесы. Первое, что можно отметить, сравнивая их – это, конечно же, краткость повествования, то есть буквально на пространстве каких-то пятнадцати-десяти страниц оба могут уместить целую человеческую жизнь, со-здать колоритные, живые характеры.
Да, были сочинители, которые писали еще более кратко, как, например, Исаак Бабель или Зощенко, но у первого это, как правило, некие зарисовки с натуры, пусть живые и красочные, то второй так и не вышел на большой художественный уровень, в отличие от Чехова, который быстро перерос Антошу Чехонте.
Как уже упоминалось, кое-кто из злопыхателей Шукшина отмечал некую фельетонность в его рассказах, которая дей-ствительно иногда «вызревает» в мозгу слишком суховатого и чопорного читателя, привыкшего видеть в литературе сугубую назидательность и строгость – и такие рассказы как «Миль пар-дон, мадам», как рассказы про «чудиков» будут для него кра-мольными с точки зрения «высокой» литературы пятидесятых и шестидесятых годов.
Второе, что сразу бросается в глаза – это обилие разных по характеру, по возрасту, по образованию, по месту действия ти-пажей у обоих этих русских писателей. Нет больше в советской литературе, да и возможно во всей русской, кто бы описал столько разных героев и ситуаций как Чехов и Шукшин. Конеч-но, Чехов более интеллигентен, но в силу этого герои его менее динамичны, смелы и решительны, чем герои Шукшина, но и надо понимать, что жил он совсем в другую эпоху, когда о не-которых современных героях и слыхом не слыхивали, тем не менее, во многом и Чехов стал прародителем Шукшинских чу-диков в своих ранних юмористических рассказах, это его герои неадекватно поступают во многих ситуациях.
Не смотря на то, что Чехова частенько упрекали в песси-мизме, надо твердо признать, что Чехов по сравнению с Купри-ным, с Буниным, с Леонидом Андреевым – рассказчиками, тво-рившими с ним примерно в одно время – кажется оптимистич-ным, как, впрочем, и Шукшин по сравнению с современниками. Оптимизм Шукшина кроется в том, что его упрямые и жизне-любивые герои часто побеждают обстоятельства как, например, Алеша Бесконвойный или Моня, создающий вечный двигатель, а рассказ «Верую!» - это просто гимн жизнерадостности, и даже во многих вроде бы грустных и минорных рассказах Шукшина есть огромный оптимизм, ибо мы видим, что, например, ухо-дящие из жизни старики очень жалеют о прошедших днях, ибо много чего было в них хорошего.
У Чехова нет той дерзновенности в героях, что у Шукшина, и пусть его герои часто проигрывают в жизни, зато у обоих есть главное для писателя - любовь к жизни, которая, о чем бы ни писали, дает живительную теплоту для текста. Например, рас-сказ «Дама с собачкой» хоть и вялотекущий, но зато в нем есть тяга к прекрасному, к идеалу, надежда, что влюбленные нако-нец-то перестанут скрывать свою любовь от окружающих. Вот и в рассказе «Крыжовник» опять же тяга и вера героя, осужда-ющего брата за корыстолюбие и мещанство, что где-то есть оно счастье, надо только постараться его найти… Ну а рассказ «Че-ловек в футляре» – это настоящая антитеза с рассказом Шук-шина «Верую!», ибо здесь Чехов заклеймил в образе школьного учителя человека, который абсолютно не умел радоваться жиз-ни: он закрыт от нее, он в духовном футляре, словно бы уже лежит в гробу, но не просто лежит, а еще и хочет, чтоб другие к нему присоединились. У Шукшина же герой выскакивает из это-го «футляра»! Или, например, рассказ Чехова «О любви», где, несмотря на расставание с любимой, главный герой осознает, что было во взаимоотношениях с женщиной что-то чистое и светлое, мимо которого он прошел, мимо которого проходят многие люди, но главное, что оно – это чувство единения муж-чины и женщины — есть на земле. В это же единение верит и Шукшин во многих своих рассказах, где описывает конфликт между мужчиной и женщиной – это есть и в рассказе «Светлые души», и в рассказе «Микроскоп». Подобное настроение в тек-сте (оптимистичное, с четким пониманием добра и зла и того, чего нужно человеку для счастья) возникает у обоих от того, что оба четко представляют некую идеальную жизнь, веруют в нее, мечтают о ней. И даже когда автор пишет о боли, как Чехов рассказе «В овраге» о смерти приехавшего из города в деревню неизлечимо больного человека, то он мысленно кричит о том, что жить так - относясь к человеку как к букашке! - нельзя, что все должны иметь достоинство. О том же кричит и Шукшин в рассказе «Охота жить», где говорит, что нельзя жить, ходя по головам других, надо видеть другого человека и понимать, что у него тоже есть душа со своими болями, чувствами и желани-ями.
Ну а разве не близки рассказ Чехова «Тина» и рассказ Шук-шина «Материнское сердце»? И хотя первый о неком барине, а второй о деревенском парне, но по большому счету эти оба рассказа о простодушии русского человека, его падкости на со-блазны – и если молодого барина, который собрался жениться, околпачивает хитрая бабенка, то парня, который, кстати, тоже собрался жениться, околпачивает хитрая шлюшка и крадет у него все деньги… Так и хочется сказать: «Ну что же вы дураки-то такие, мужики русские?!»
Но близки Шукшин и Чехов не только по жизненной пози-ции, по нравственным ценностным ориентирам, но и по архи-тектонике своих рассказов, по стилю – у обоих преобладает краткая, емкая по смыслу, без психологических размышлений фраза, у обоих герои часто раскрываются в диалоге, и оба, что называется, сразу берут читателя в оборот быстрой завязкой конфликта. То есть в первых же динамичных и наполненных информацией фразах сразу возникает конфликтное напряжении, потом на основном пространстве рассказа мысль писателя пе-реходит в плавное и более подробное движение по сюжету, а в концовке рассказа опять как бы некоторое резюме, некий за-вершающий абзац или фраза. Все это позволяет на относитель-но небольшой площади вместить подробности душевных пере-живаний героев, пристальнее вглядеться в ситуацию, но и пока-зать общее движение окружающей этих героев жизни.
Когда-то Чехов говорил, что краткость – сестра таланта; это вполне применимо и к Шукшину, ибо у обоих крупные произ-ведения (исключая пьесы) не особо получались.
***
Шукшин с Астафьевым встречались лишь раз в Вологде, и Астафьев вспоминал, что Шукшин показался ему молчуном, хотя они должны были бы найти общий язык, ибо оба были из Сибири и оба дружили с Василием Беловым. Правда, Астафьев входил в настоящую литературу трудно, долго, в отличие от Шукшина, который в нее ворвался решительно и нахраписто.
Читая воспоминания многих актеров и знакомых с Шукши-ным людей, удивляешься, что они говорят о нем как о молчуне и затворнике в последние годы, который много работал за письменным столом. Да и он сам говорил, что в жизни еще мно-гого не сделал, что первую «двадцатилетку» жизни начисто проиграл (сравнивая с боем боксера свою жизнь), второй раунд – вторую «двадцатилетку» якобы свел вничью, а вот в третьей должен победить, хотя от третьей ему досталось прожить всего четыре года и он упал без сил от усталости. Но вот из его рас-сказов создается впечатление, что он прожил много лет, путе-шествовал, попадал в удивительные ситуации и истории, как, например, создается такое впечатление и от жизни Владимира Высоцкого – тот в балладах (стихотворный рассказ), а Шукшин в своих рассказах проживают множество разных жизней.
Многие писатели прожили более насыщенную реальными событиями жизнь – например, Виктор Астафьев, который и в детдоме побывал, и бродяжничал в юности, и войну Отече-ственную прошел солдатом, и прожил более семидесяти лет, но, тем не менее, читая его прозу, не создается ощущения большой насыщенности событиями. Получается, что действи-тельно Шукшин вложил в свою краткую жизнь столько чувства и страсти, что получился густой сироп…
Близкие Шукшина говорят, что в рассказах он писал часто про себя, что они очень автобиографичные, и, наверное, оно так, но тогда почему никто не говорит, что автобиографичны Белов, Распутин и Астафьев, хотя они-то действительно много писали о себе?! Конечно, автобиографичность бывает разная и у Шукшина она особая – он не просто описывает свою жизнен-ную ситуацию, но и обязательно ищет из нее выход, душа его лирического героя стремится вырваться из этой не комфортной для него ситуации, и, кстати, знает, куда ей надо вырваться! Биографичность Астафьева совсем другого рода – он просто описывает ситуацию (так точно психологическое состояние ге-роя вряд ли кто мог передать в русской литературе двадцатого века!), описывает очень пронзительно, аж до слез, но выхода-то из этой ситуации не видит, он принимает ситуацию с христиан-ским народным терпением, как нечто неизменное, как некий рок, зависящий лишь от Бога – и в этом видна некая обречен-ность, народное бесконечное терпение. Вот у Шукшина такого терпения нет, он бунтарь против обстоятельств, против всяче-ской несвободы, против любого диктата.
Да, необходимо изучать Шукшина в соотношении с так называемыми «деревенщиками», ибо они много писали об ухо-дящей русской деревне, о стариках. Но почему же другие писа-ли о заводах, комсомоле, о городе, о молодых людях, об уче-ных, хотя тоже выросли в селе, а не в городе, их тоже воспита-ли в селе дедушки с бабушками? Ответ в том, что Шукшин и Астафьев, в отличие от тех модных, мнящих себя интеллекту-альными писателями, всерьез обратились к традициям русской классики и поняли, что писать надо не о сиюминутных кон-фликтах, а о жизни и смерти, о смысле жизни, о человеке, кото-рый есть высшая ценность, а не возведенный металлургический завод! И именно в анализе пройденного пути старика или ста-рухи, стоящих на краю могилы, и возникает грустный вопрос: «А ради чего вообще-то человек жил на этой земле? Зачем страдал и мучился, зачем работал, не покладая рук? Зачем де-тей растил? Вообще, стоили ли все эти мучения и заботы тех радостей, что иногда случались?» По большому счету это и есть главный вопрос не только литературы, но и всей филосо-фии и всей науки о человеке, в нем главная боль. И этот вопрос наши великие писатели задавали каждый с определенными ню-ансами – у Распутина это старцы - столпы всей народной жизни, они напоминают Вассу Железнову Горького или даже Кабаниху драматурга Островского, которые упорно не хотят умирать, упускать власть из своих рук. Василий Белов к старикам и ста-рухам относится несколько иронически, с великодушием про-щая им всяческие закидоны. Астафьев к старикам относится без всякого снисхождения, очень зол на некоторых, которые наку-ролесили, будучи ярыми коммунистами и комсомольцами, и прямо злорадствует, когда они помирают в нищете и в боляч-ках…[Астафьев – 2006, с.345-367] Похоже, ему показалось в старости, что жизнь ему чего-то не додала, что он часто с ней шел на компромисс, а так как вспять время не вернуть, то он в результате и озлобился.
Наиболее верно о стариках пишет Шукшин – он их уважает, ценит за их тяжелый труд и к их смерти относится по философ-ски мудро, ибо такова жизнь. Его старики знают свое место, уступая постепенно, с достоинством, без обид и нудения исто-рическое место более молодому поколению. Да, они тоже гру-стят и страдают, но делают это тихо, без распутинской претен-зии, чтоб весь мир собрался в данный момент у их гроба и слу-шал их мудрые наставления. Хотя именно их в лице Василия Шукшина, который так много знал и сказал нам, стоит людям слушать как можно чаще!
***
В творчестве Шукшина исследователи отмечают наивность, простодушие, задиристость всевозможных его «чудиков», но почти не разъясняется, откуда взялись они. А движет ими то, что и многими героями Шукшина, даже самыми адекватными – желание быть уважаемым... В рассказе «Коленчатые валы» не-кий механик, у которого во время уборки урожая сломался на тракторе мотор, долго ищет необходимый коленвал – и мы ви-дим, как герой досадует, нервничает из-за того, что советская неразбериха с поставкой запасных частей унижает его чувство собственного достоинства – ведь он ищет запчасть не для себя лично, а для необходимой государству работы и, естественно, хочет, чтобы уважали его труд и не заставляли бегать по ин-станциям в поисках и попрошайничать! Уже тогда Шукшин от-мечает, что имеют возможность унижать человека те, кто нахо-дится при материальных ценностях - в данном случае нерасто-ропный прижимистый кладовщик, о коем как о целом классе хорошо потом скажет в интермедии Аркадий Райкин: мол, когда все будет и исчезнет дефицит, то кладовщик по своему статусу станет как простой инженер, а это, дескать, никуда не годится. И действительно, хитроватый кладовщик, наглая буфетчица или продавщица магазина начинают возвышаться в стране всеобще-го дефицита и понимают, что имеют право хамить – а как же: ведь к ним порой идут важные партийные начальники, чтоб взять с базы дефицитные иностранные сапоги для жены или лю-бимой доченьки, с теми же ласковыми просьбами заходит участковый милиционер – поэтому владетели дефицита начи-нают чувствовать себя главными людьми в стране, под защитой начальства и милиции. От того так нагло и ведет себя продав-щица в рассказе «Обида», которая оскорбляет мужчину, что пришел с маленькой дочкой в магазин за продуктами, спутав его с алкоголиком. Мало того, она унизила порядочного чело-века при покупателях, но она в его лице унизила и отца этой де-вочки. Пытаясь добиться справедливости, герой еще и получает в физиономию от здоровенного сына некоего покупателя, кото-рый грубо обозвал его, поддерживая продавщицу. Если бы ге-рой рассказа с большим трудом не сумел погасить в себе оби-ду, он мог бы совершить убийство.
Рассмотрим, как чувство собственного достоинства руково-дит действиями героя в рассказе «Чудик», который и дал назва-ние галерее подобных типов. Итак, молодой сельский киноме-ханик едет в отпуск в дальний город к старшему брату и, купив билет и отойдя от кассы, видит на полу рядом с окошечком пятьдесят рублей одной бумажкой – в советское время это огромные деньги, иногда более половины месячной зарплаты. Он поступает благородно: поднимает купюру с пола и отдает кассирше, чтобы та вернула деньги потерявшему их пассажиру, когда тот спохватится. А когда через несколько минут он сует руку в карман, то с ужасом и досадой понимает, что деньги вы-ронил лично, но – и в этом главный кульминационный момент! – он не требует деньги обратно, ибо стыдно от того, что кас-сирша и пассажиры подумают, что он решил присвоить чужое. Чтоб не уронить чувство собственного достоинства, он вынуж-ден отказаться от поездки (денег-то теперь на нее нет) и уходит домой. В дальнейшем, когда он все-таки добирается к брату, то становится невольным свидетелем, как жена брата требует, чтоб тот выпроводил «чудика» обратно за его странные по-ступки, и с горечью отмечает, что брат стерпел от жены это унижение!
Надо сказать, что «жажда самоуважения» часто принимает у героев Шукшина гипертрофированные формы. В частности, в рассказе «Дебил» автор подшучивает над героем, которому не нравится, что его многие оскорбляют этим словом, и тогда он решает купить себе дорогую шляпу! Верится, что шляпа при-даст ему солидности, интеллигентности, он долго и тщательно выбирает ее в магазине. Но, увы! Жена опять оскорбляет его. Да и шляпа не идет к его простоватому лицу. И хотя он хочет ка-заться интеллигентным, культурным (ведь в шляпе же!), но сущность-то его не изменилась, он остается человеком занози-стым. В конце концов, этой новой дорогой шляпой он пьет воду из реки… Тоже самое и в рассказе «Ноль, ноль целых», где униженный бухгалтером при увольнении с колхоза шофер, ко-торому неправильно начислили зарплату, выливает на его бе-лый костюм полную чернильницу…И хотя потом оплатил ис-порченный костюм и моральный ущерб, но не позволил себя обидеть.   
Вообще, в рассказах Шукшина довольно часто унижают мужское чувство собственного достоинства жены (при совет-ской власти, когда женщина получила реально больше эконо-мических и конституционных прав, чем мужчина, это достигло ужасающих размеров) – так это происходит в рассказе «Ве-рую!», когда вместо того, чтоб понять тоску мужа, который му-чительно хочет понять, зачем живет на земле человек, погово-рить с ним по душам, жена обзывает его «пузырь». Понятно, что почти любой (если эта женщина не восточная и не воспита-на в строгих мусульманских или христианских традициях) женщине хочется подмять мужа под себя, ну а если у него ра-нимое чувство собственного достоинства, то сделать это труд-но, это приводит к серьезному семейному конфликту. Пример-но то же происходит в рассказе «Микроскоп», когда жена за то, что муж потратил всю зарплату на покупку микроскопа, кида-ется на него со сковородником - а ведь он эти деньги не пропил, а потратил, чтобы, подняв образовательный уровень, прикос-нувшись к тайнам вселенной, поднять одновременно и чувство собственного достоинства, осознать себя человеком более вы-сокого уровня, чем просто автомобильный механик. Поэтому он говорит сыну, чтоб тот лучше учился и попытался стать ученым. Герой рассказа уверен, что именно ученый, благодаря своим знаниям, вкладу в науку, уважаем и государством, и людьми, и, конечно, женой.
Чувство собственного достоинства пытается поднять и Моня из рассказа «Упорный» с помощью «вечного двигателя». Из-вестно, что изобрести вечный двигатель невозможно, но Моня, как человек малограмотный, этого не понимает, зато осознает: изобретя его, он войдет в число великих людей страны! Ему не надо никаких материальных благ за свой труд, а только уваже-ние. И это уважение, благодаря своему упорству, мастеровито-сти, он все-таки получает от колхозного инженера, когда они по-дружески садятся выпить бутылку после всех Мониных тщетных трудов.
Своеобразным способом чувство собственного достоинства пытается поднять деревенский пожилой выпивоха, охотник и рыбак в рассказе «Миль, пардон мадам». Выпив несколько рю-мок водки, он заявляет приезжим городским людям «на полном серьезе», что во время войны был послан генералом убить Гит-лера в его секретной ставке и сделал бы это, если б не осечка у пистолета… На какие-то полчаса, пока городские рыбаки еще верят рассказу «героя», он становится необыкновенно уважаем ими, а так как, вжившись в роль, уже сам верит придуманной «героической истории», то уважаем и самим собой! Но вот охо-та и рыбалка закончены, он идет домой – и вновь становится маленьким слабым человечком, боящимся жены, терпящим насмешки от сельчан, которые, конечно же, давно не верят его бредням…
В рассказе «Даешь, сердце!» обычный сельский мужик, узнав, что впервые в мире человеку (пусть и заграницей) сдела-ли операцию по пересадке сердца, палит на радостях из ружья в воздух, что делать посреди села категорически запрещено. Ему дает нагоняй председатель сельсовета, но нам главное понять: что заставило его палить из ружья в своеобразном салюте?! А то, что его чувство собственного достоинства и самоуважения выросло: ведь он принадлежит к мудрому и замечательному человеческому роду, который год от года достигает все новых высот в научном прогрессе!
Хочется особо остановиться на рассказе «Алеша Бескон-войный», где деревенский скотник Алексей хочет быть уважае-мым властью на том же уровне, что и городские жители, кото-рым в отличие от колхозников сделали в стране второй выход-ной – субботу!  И, несмотря на упреки жены, непонимание сельчан, вынужденных в субботу работать, угроз председателя колхоза, он себе это право вытребовал и использует с благой целью: с помощью бани и глубоких размышлений о смысле жизни настраивает свою душу на гармонию с окружающим ми-ром.
Вообще, у русского человека чувство собственного досто-инства очень развито в отличие, например, от восточных наро-дов, где существовало рабство, где падишах или хан был непререкаемым авторитетом; вот и в Китае, где был Конфуций с его восхвалением чинопочитания, подчинение власти приоб-рело за тысячи лет религиозное толкование и благоговение. Русский человек, несмотря на то, что Россия делилась на холо-пов и знать, на помещиков и крепостных, исповедовал христи-анство, где недвусмысленно говорится Христом, что все люди равны перед Богом, что в «царствие небесное» попадут скорее сирые и нищие, чем богатые, которым пройти в рай все равно, что «верблюду через игольное ушко» и что грош нищей вдовы, отданный Богу, для него важнее горстей золота богача. Был на Руси и «Юрьев день», когда недовольные помещиком крестьяне могли уйти от него к другому; в крайнем случае они убегали на окраину России в сибирские, задонские и уральские степи и со-здавали общины вольных казаков. Была у низших слоев и воз-можность, благодаря уму и смекалке, воинским подвигам, до-биться власти и чинов, как это, например, сделали сын помора Ломоносов и мелкий торговец Григорий Меньшиков, ставший вторым человеком в государстве Петра Первого. А сколько бунтов поднимали русские крестьяне под предводительством Ермака, Разина, Пугачева и других, если уж становилось невмо-готу, и тогда власть была вынуждена делать им послабления, проводить угодные народу реформы?! Конечно же, одной из причин почему октябрьский переворот 1917 года случился именно в России, явилось то, что тяга к чувству собственного достоинства у русского человека была необычайно высока – и когда ему большевики пообещали отдать власть, землю, хлеб, он их поддержал… Вот и у Василия Шукшина она была высока – он стремился ее осуществить через кинематограф и литера-турное творчество и весьма преуспел.
Развенчивая «чувство собственного достоинства», которое кладовщикам, бухгалтерам, продавцам дают деньги и возмож-ность распоряжаться дефицитом, как нечто незаслуженное, по-рочное, Шукшин стремился получить славу и уважение напря-женным трудом, как это делали в стране советов в ее расцвет великие спортсмены, космонавты, выдающиеся строители, уче-ные, деятели культуры - те, кто составлял гордость страны, двигал науку, технический прогресс. Умное руководство при Сталине, Хрущеве и Брежневе таких людей поощряло премия-ми и званиями, хорошей зарплатой и орденами – и страна дви-галась вперед. Шукшин одним из первых горько сказал, что ме-ханизм регуляции человеческих мотивов на труд начал ломать-ся: самыми «важными людьми» становились «распорядители дефицита» и расплодившаяся партийная бюрократия, они в ре-зультате и «похоронили» Советский Союз, развалили страну и дискредитировали идею социализма. Плоды этой деградации общества мы пожинаем уже при капитализме, где пусть и нет дефицита товаров, зато есть всесильная, увеличившаяся много-кратно бюрократия, принадлежащая в основном к одной власт-ной партии, и олигархи, работающие в большинстве на свой карман, а не для процветания Родины.
Крик боли Шукшин выдал по поводу вредных перекосов в обществе в одном из последних рассказов - «Кляуза», где пове-дал, как, будучи на лечении в больнице, был унижен вахтершей – наглой, злобной теткой. Ну кто такая вахтерша, ждущая от приходящих к больным родственников взятку?! И кто такой Ва-силий Шукшин?! Великий актер, писатель, режиссер, сделав-ший для народа очень много. Но ситуация сложилась так, что он, оскорбленный тем, что она не пропустила к нему жену, а потом и друга писателя Василия Белова, в знак протеста ушел из больницы в морозную погоду в пижаме и больничных тапоч-ках. Он, как культурный человек, не опустился, чтоб ответной наглостью поставить ее на место, он был обескуражен тем, ка-кую непомерную власть имеет вахтерша. Поставить ее на место должны были старшая медсестра или любой врач, но они этого не сделали то ли из-за нерасторопности, то ли по закону корпо-ративности защищая зарвавшуюся работницу! Да, наверняка у вахтерши было чувство собственного достоинства, но незаслу-женное, гипертрофированное, эгоистичное и, кстати, именно таких людей в стране Советов становилось все больше среди посредственных работяг, алкоголиков и тунеядцев, бандитов и воров. Советское государство входило в фазу распада и, делая конвульсионные попытки приблизиться к недостижимому ком-мунизму, заигрывало с избалованным подачками и деградиро-ванным выпивкой и мелким потребительством рабочим клас-сом: мол, вы важный и гордый авангард страны! На деятелей культуры и искусства, на крупных ученых чиновничество опе-реться боялось, потому как, во-первых, не хотело делиться с ними славой, во-вторых, чувствовало свою ущербность в уме и таланте перед ними, а в-третьих, понимало, что те их холуйство и старческую дряхлость мыслей и стремлений, мягко говоря, не любят. Ну а с работягой гораздо легче: дай подачку в виде де-шевой водки на выходные, путевку в санаторий, скажи ему с трибуны похвалу, а если еще и квартиру дашь – то он по гроб жизни будет хвалить «мудрую партию»!
Перечитывая Шукшина, приходишь к печальной мысли, что пока в нашей стране будут иметь «чувство собственного досто-инства» проститутки, взяточники, киллеры, ворюги всех мастей, гламурные детки чиновников, милиционеры-оборотни, голоза-дые попзвездочки, а истинные созидатели, ученые, конструкто-ра, учителя школ, преподаватели вузов, писатели-патриоты, станут влачить жалкое и униженное существование, Россия бу-дет стоять на краю гибели!               


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На вопрос «Добр ли Шукшин», тысячи его поклонников от-ветят утвердительно. Действительно, многие читатели уже устали от «чернухи» современной литературы и им кажется, что Шукшин писал о чем-то светлом. И действительно, в Во-логде под патронажем Василия Белова был всероссийский кон-курс на премию Шукшина «Светлые души», где рассматрива-лись рассказы, в которых герои - положительные люди. Но не все так однозначно – Шукшину при жизни приходили тысячи писем от читателей, которые писали, что он опошляет людей, своих земляков, сельских жителей, что они гораздо лучше на самом-то деле.
Конечно, если взять кинематограф, то видно, что Шукшин как бы очень добр. Фильм «Живет такой парень» про простого паренька Пашку Колокольникова, он немножко балабол, актер, но весьма незлобивый, даже подвиг свершает – бензовоз отво-дит от поселка… Правда,  если проанализировать случай с бен-зовозом в рассказе «Гринька Малюгин», то можно понять, что нет реальной опасности от бензовоза (ну, отогнал бы его мет-ров на пятьдесят от домов на пустырь, но в речку-то зачем сбрасывать: во-первых, машину погубил (некоторые запчасти еще бы пригодились – в советское время их был дефицит), про-блем автопредприятию добавил (машину надо вытаскивать из глубокого русла речки), но главное, вылил бензин в реку – эко-логию нарушил, а это по нынешним меркам большой убыток… В фильме «Печки-лавочки» главными героями являются двое простодушных, несколько наивных, но добрых сельских жителя – семейная пара, которых пытаются то обмануть (самозваный инженер-вор), то обидеть, как, например, некий неприятный со-сед по купе. И наконец, в «Калине красной», несмотря на то, что Егор Прокудин является преступником (в фильме не пока-зано, за какие преступления сидел), но тем не менее, человеком добрым – спасает воровскую «малину», отведя милицию за со-бой, плачется за оставленную старушку-мать, березки гладит с ласковыми словами. Гордыни только, как говорится, с избыт-ком…
Ну а если проанализировать рассказы Шукшина, то отнюдь, не все здесь так однозначно, светло и по-доброму. Во-первых, как уже отмечали ранее, чуть ли не треть рассказов Шукшина с трагическим смертельным концом, а это говорит, что мир до-статочно жесток и сложен, раз подталкивает человека к гибели. Да, поначалу Шукшин пытался в духе социалистического реа-лизма (а по большому счету, приспособленчества литераторов) написать несколько по-советски сусальных рассказов, но быст-ро от этого отошел. Возьмем хотя бы его рассказы о детстве.  В «Гоголь и Райка» их кормилицу корову кто-то ткнул в бок ви-лами, и она пришла домой, волоча кишки. В рассказе «Само-лет» городские зло обижают деревенских. И в других рассказах люди не лучше: в рассказе «Вянет, пропадает…» в, общем-то, безобидному бухгалтеру, который желает пацану добра, учит жить, этот пацан делает так, чтоб тот свалился с крыльца, наступив на сломанную ступеньку. А если бы бухгалтер дей-ствительно упал, голову расшиб, ногу сломал? В рассказе «Же-на мужа в Париж провожала» положительный герой открывает конфорки газовые на кухне  и погибает - якобы от безысходно-сти: жадная жена запилила. Но парень ведь о других людях не думает, о их муках. Теперь его овдовевшей жене соседи будут колоть глаза: дескать, свела в гроб мужика, стерва! Опять же надо хоронить его за ее счет (а в Москве это не дешево), помин-ки устраивать, смотреть на него в гробу (так ей жутко ото-мстившего), говорить про него добрые слова, ибо так на Руси положено о покойниках. Но главное: он дочку свою якобы столь любимую сиротой оставил! Опять же от выпущенного в кварти-ру газа мог произойти взрыв и убить его дочку или квартира бы сгорела - и тогда бы лишил дочку имущества, а могли бы еще ни в чем не повинные соседи сгореть…
Вот и в рассказе «Материнское сердце» герой, которого ограбила пьяного дошлая городская бабенка, вместо того, что-бы признаться в своей глупости, затевает драку, а потом бьет милиционера бляхой свинцовой на матросском ремне – а ведь мог бы убить человека, мужа чьего-то и отца, попав в висок! В рассказе «Беспалый» мужик (опять же положительный) за изме-ну жены готов убить ее топором и убил бы, если бы догнал, а так только себе пальцы отрубил на руке. Ну а в прекрасном, на мой взгляд, рассказе «Охота жить» доброму старику-герою противостоит коварное зло в лице убивающего его, сбежавшего из колонии парня, которого старик приютил и обогрел. Вот и получается, что добры у Шукшина в основном только старики, которые стоят на краю могилы (понятно, им уже ничего не надо), но и то не все. Очень многими стариками движет зависть – чувство, мягко говоря, не совсем хорошее. В рассказе «Бессо-вестные» старухой, бывшей активисткой, движет зависть к люб-ви двух одиноких старика и старухи. В рассказе «Осень» стари-ком паромщиком движет зависть к тому мужику, который про-жил жизнь с его любимой женщиной…Зависть эта даже приоб-ретает коллективные формы, как, например, в рассказе «Сре-зал», где демагог Глеб унижает выбившихся в большие люди, в кандидаты наук, односельчан, уже от имени всех сельских му-жиков, которым, конечно же, завидно и обидно, что кто-то (вроде свой же деревенский, обычный мужичок) живет теперь вольготно и хорошо в квартире с теплым сортиром, в уважении, при деньгах, в навозе не копается… К человеку из другого села они бы такой зависти не испытывали (может, тот действительно семи пядей во лбу?) а это же свой, такой же когда-то голоштан-ный. Зависть заставляет мужика дать в лоб несколько загор-дившемуся и назначенному бригадиром Щиблетову в рассказе «Ораторский прием» А Щиблетов-то вовсе и не слишком выко-бенивался – просто к элементарному порядку призывал. «Белая зависть» к ученым, умным людям присутствует и в рассказе «Упорный», ибо «вечный двигатель» Моня хочет создать, чтоб получить уважение страны, народа… Эта «белая зависть» была одним из сильнейших двигателей, которые заставили Шукшина из села вырываться в большие люди, и он считал, что «червячка зависти» можно удовлетворить только честным путем: трудясь на благо страны, которая тебя по всем правилам должна награ-дить славой и почетом и всем, что за этим следует. Потому Шукшин так и обижен и так недолюбливает всех бухгалтеров, кладовщиков и продавцов (эти герои у него сплошь отрицатель-ные), что они получают большие материальные блага (еще и приворовывая), без особого труда, сидя в тепле, в помещении, в отличие от тяжелого труда трактористов, скотников, зарабаты-вающих «свою копейку» на морозе, в грязи. Это, по его мнению, несправедливо. Недолюбливает он и московскую «золотую мо-лодежь», которая получила блага не своим трудом, а благодаря московской прописке, своим знатным родителям – отголоски этого мы видим в рассказе «Привет, Сивому», «Други игрищ и забав». Потому и завидовал Шукшин, который сотворил себя с «нуля» однокурснику и товарищу Тарковскому, сыну известно-го поэта, получившему первоклассное образование, знавшему иностранные языки. Потому-то Шукшин и писал со службы ма-тери в деревню письма, где «сочинял», как он якобы плавает по морям, хотя, как выяснилось, просидел всю службу на берегу – хотелось быть значительнее, чем давала пока судьба, хотелось, чтоб односельчане, которым мать читала письма, позавидовали бы ему! Шукшин сам, извиняясь, родственнику, которому одно время нагрубил, говорил: «Да разозлился вдруг чего-то. Вместе росли, вместе коров пасли, а ты вон уже на художника учишься, а я все еще – ни Богу свечка, ни черту кочерга…» 
Вообще, зависть штука хорошая, если она дает добрые всходы и плоды, что и случилось с Шукшиным. К этому под-талкивала в то время и правильная политика государства, где поощрялся орденами и премиями истинный труд, вклад в куль-туру, в науку да и на производстве (об этих людях писали книж-ки, снимали фильмы, портрет вешали на Доску Почета), а вся-кие очковтиратели и хапуги знали свое скромное место. Поэто-му Шукшин и трудился на износ, воплотив в себе огромное же-лание «простого человека из села», обиженного сироты, у кото-рого расстреляли отца, выбиться в большие люди, «ухватить славу за хвост». И его талант, его мощная воля, позволили это сделать, а попутно и выразить всю эту спертую иногда совет-ской властью, унижавшей русскую деревню, энергию созидания в крестьянине. К сожалению, люди его мощи в наше время, ко-гда государство самоустранилось от воспитания человека, от ограничения его эгоизма, присущего большинству людей, пода-лись в нувориши, в депутаты, в крупные чиновники, гребут под себя. И вся их энергия как в «броуновском движении» лишь разрушает государство, выходит пшиком.               
***
Многие стараются понять феномен популярности Шукшина в народе. Некоторые это объясняют тем, что если бы не фильмы Шукшина и не его актерство, то вряд ли он был сейчас столь вос-требован, но с ними нельзя согласиться. Причина в том, что Ва-силий Макарович более других понял русского мужика - и тот ему до сих пор благодарен. Нет, писатель отнюдь не расхваливал его, хорошо зная и его некоторые грехи, но он поверил в него. Часто писатели, даже самые знаменитые, описывали русского мужика грубым, даже туповатым, с хитринкой, ну а в основном горьким пьяницей. Таким видел мужика и Чехов в рассказе «Му-жики» или в рассказе «Злоумышленник» про мужика-рыбака, от-крутившего гайку для грузила на железной дороге, и во множе-стве других, кроме редких, как, например, рассказ «Тоска», где очень точно и нежно показана боль извозчика, у которого умер сын – тот пытается рассказать про свою утрату пассажирам, но никто его не хочет слышать, кроме лошади…Так же страдает и мужик-гробовщик в рассказе «Скрипка Ротшильда», когда у него умирает жена, которую он регулярно бил и ни разу не приласкал, бил он и слабого, несчастного и бедного еврея-скрипача, а теперь вдруг, чуя собственную смерть, подарил еврею свою дорогую скрипку. Как видим, у Чехова лишь изредка просыпается что-то доброе в дремучем и грубом мужике! Такие же грубые, драчли-вые и выпивающие мужики у Горького и в его автобиографиче-ской повести «Мои университеты», и в романе «Мать», и во мно-гих рассказах. Хотя, конечно же, Чехов и Горький понимали, что всему виной трудная жизнь простого человека, отмечая, что из-начально душа-то у него добрая. Более других, исключая писате-лей-народников, не сумевших, однако, встать в ряды первых ли-тераторов России, о русском мужике как о глубоком и сильном характере сказал Лесков в своих рассказах, особенно в «Очаро-ванном страннике». Сумел разглядеть мужика и Лев Толстой и воспеть его в повести «Казаки», в «Севастопольских рассказах» и в романе «Анна Каренина», где один из главных героев помещик Левин опрощается и перенимает в селе образ жизни мужиков. Например, в небольшом рассказе «Три смерти» он пишет о том, как достойно и благородно умирал старик на постоялом дворе, и сравнивает его смерть с умиранием огромного дерева в лесу, ко-торое встречает свою смерть тихо и достойно, в отличие, напри-мер, от смерти высокородной дамы, которая измучила всех ка-призами, воем, злобой…И все-таки, первым по настоящему, как человека созидательного и творческого, попытался понять рус-ского мужика советский писатель Андрей Платонов – его мужик уже не довольствуется ролью тяглового скота, пусть и чувстви-тельного и полного достоинства, он устремлен к новой жизни, к свету знаний! Он побеждает свою косность, он благороден! Еще более углубил понимание характера мужика Шукшин. Его мужик может быть нежен как самый утонченный поэт по отношению к женщине в рассказах «Сапожки», «Капроновая елочка». Его му-жик интересуется искусством и играет в самодеятельном спек-такле, точит деревянные скульптуры, даже пишет «научные тру-ды» как в рассказе «Штрихи к портрету», и рассказ, как в стили-зованном под безграмотную речь произведении «Расказ» про му-жика, которого бросила жена. Да, он там косноязычен, малообра-зован, но чувства-то испытывает сильные и благородные, он пы-тается обратиться через газету к людям с недоуменным горьким вопросом: мол, как же так, ведь я ее искренне любил!? Его мужик достаточно умен и эрудирован, как в рассказе «Срезал» занози-стый Глеб, пытающийся спорить о научных достижениях аж с кандидатами наук… Его мужик устремлен к знаниям, как в рас-сказах «Упорный» про Моню, изобретающего «вечный двига-тель», «Микроскоп» про мужика-автомеханика, купившего мик-роскоп, или к философскому осмыслению жизни в рассказе «Ве-рую», где идет разговор с попом о глубинных основах бытия, или в одном из самых замечательных «Леша Бесконвойный». То есть его деревенский мужик оказывается порой интересней и чув-ственней, чем образованные интеллигенты, уже тронутые скукой, потребительством, снобизмом. Заметьте, ни в одном рассказе его положительный герой не рассуждает о хлебе насущном, о день-гах, о личной материальной выгоде! Он первым поставлен Шук-шиным в центр мира как в рассказе «Даешь сердце!» о человеке, которого интересует все, что происходит на земле – он рад, что впервые в мире (это случилось в далекой Африке) сделали успешную сложную операцию - пересадили пациенту чужое сердце!
Рассказы Шукшина, по сути, ренессанс русского мужика, освободившегося от советского крепостного колхозного гнета, получившего наконец-то жизненную перспективу! А некоторые критики удивляются, за что любит Шукшина русский простой человек?! Вот за то и любит!         
***
Не  знакомый с «творческой кухней» человек считает, что писатель это некий производственник - получил задание напи-сать, допустим, о колхозниках три рассказа или повесть и пи-шет. Иногда в Советском Союзе так и было - по заданию редак-ции журналов или издательств устраивались творческие коман-дировки на стройки или в деревню, в результате чего появля-лись литературные отчеты в виде очерков или даже романов. Но подобной практикой занимались, как правило, люди малота-лантливые, приспособленцы от литературы, хотя иногда им удавалось написать нечто стоящее. Подобными поделками Шукшин не занимался. Он писал по заданию сердца, искренне и тем самым волей или неволей отразил свои пристрастия, харак-тер, а тот у него был непростой, а порой даже задиристый и скандальный, как, впрочем, у многих наших великих классиков, таких как Пушкин, Лермонтов, Есенин.., которые, судя по вос-поминаниям современников, были люди занозистые, задири-стые, потому то и нашли свою раннюю смерть.
Сейчас по прошествии многих лет после смерти Шукшин для критиков и читателей стал почти литературной иконой и поэтому многие скандальные факты его биографии стараются забыть, но делать это ни к чему. Не стоит приписывать «инже-неру человеческих душ» качества образцовой души – вот, де-скать, какой он добрый страдалец за народ. Писатель - прежде всего эгоист, как и большинство представителей творческих профессий. Но если, например, в музыке и в живописи качества характера творца не столь видны и не расшифровываются, то писатель в творчестве обнажает свою душу. Итак, что же дви-жет эгоистом – это, конечно, непомерное желание «сделать мир под себя» и выставить счет окружающим за боли и неудобства, которые терпит его душа. Мы видим, как на раннем этапе свое-го творчества, оторванный от села, от родного дома, вынуж-денный вписаться в городскую жизнь, Шукшин выставляет счет городу в рассказе «Жена мужа в Париж провожала…» - эгоизм парня, обиженного женой и тещей, там зашкалива-ет…Шукшину, который под парнем олицетворяет себя, так его жаль, что писатель допускает массу логических неверностей, которые неискушенный читатель не замечает. Невероятная обида и злость Шукшина на весь городской мир проявляется и в его рассказе «Змеиный яд», где герой с его приболевшей мате-рью, по мнению автора, во всем прав, а все городские прохин-деи (якобы прячущие от него дефицитное лекарство) не правы - ему говорят, что пчелиный яд имеет те же свойства что змеи-ный, но ему подавай обязательно змеиный! Можно было бы по-нять упорные поиски этого лекарства, если б мать действитель-но заболела смертельной болезнью, а как мы отлично знаем, крем из змеиного яда это лишь наружное средство от радикули-та или воспаления других нервных окончаний… В силу того, что Шукшин поначалу был не шибко грамотный (в аттестате по окончанию семилетки по русскому языку имел тройку да и по многим другим предметам тоже), то он действительно был по-дозрителен к городским интеллигентам, так как видел в них со-перников в литературном творчестве и в кинематографе. Из-вестно, что Шукшин как-то среди ночи пьяный ввалился к свое-му учителю режиссеру Ромму и говорил, что очень ненавидит интеллигентов… Известно по воспоминаниям друзей, с какой затаенной завистью он относился к сокурснику по ВГИКУ, в будущем тоже знаменитому режиссеру Андрею Тарковскому, автору «Зеркала», «Сталкера» и других  фильмов за то, что тот, родившись в Москве, в семье поэта, знал языки, мировую лите-ратуру. И понятно, чтоб как-то опередить «московских эруди-тов», казаться умнее, чем на самом деле, Шукшин не брезговал иногда и схитрить. Известно, что он на экзамене во время по-ступления во ВГИК «написал» сочинение не по теме. Никто из исследователей его творчества на этот факт не обратил особого внимания, никто не попытался понять, зачем он так сделал. А ведь ответ напрашивается сам собой: он понимал, что ему мо-жет не хватить знаний и грамотности, чтобы самому написать сочинение, и он принес на экзамен уже готовое и кем-то напи-санное с правильно расставленными знаками препинания. Сыг-рал «под дурачка» и это сработало, получил «отлично». О же-лании казаться лучше, чем есть, говорят и его письма домой, где он, зная, что мать будет их показывать односельчанам, кра-сочно рассказывал, как плавает на корабле, но как позже выяс-нится, всю службу пробыл на берегу радистом. 
Несмотря на то, что он вырос в сиротской семье, он был из-балованный парень очень его любящей матерью, которая всю нереализованную к мужу любовь перенесла на сына с верой в его особую миссию. И когда соседка спрашивала мать еще о молодом Шукшине: «Ты кого из не хочешь вырастить? Генера-ла, чай?», мать отвечала: «Бери выше…». [Понамарева – 2003., с.15] И не прогадала, хотя многие такие избалованные попада-ли, как правило, в тюрьмы. Недаром исследователь творчества Шукшина Коробов в книге из серии «ЖЗЛ» доказывает на осно-ве некоторых фактов, что в 16 лет, когда Шукшина отчислили из автомобильного техникума, он некоторое время бродяжни-чал по стране с группой мелких жуликов. Да и сын режиссера Марлена Хуциева, снимавшего Шукшина в фильме «Два Федо-ра», вспоминает, что видел у молодого актера на предплечье «татуировку» в виде финского ножа, которую тот в последствии вытравил. [Коробов – 1999., с.22-42 ]  Для таких людей «я хо-чу» - это главный жизненный принцип. Мы видим подобное от-ношение паренька и в рассказе «Вянет, пропадает», когда сын одинокой женщины, ревнуя мать к мужчине, не любит его и ло-мает ступеньку на крыльце, чтоб мужчина грохнулся. В авто-биографическом рассказе «Первое знакомство с городом» Шукшин признается, что ревновал своего отчима к матери и нарочно пытался подстроить такие ситуации (разозлить отчи-ма), чтобы мать рассорилась с тем.  И вообще, история с коро-вой, которую мать продала, чтоб отправить Шукшина в Москву, как-то не слишком хорошо его характеризует - менее эгоистич-ный человек отказался бы от такой жертвы.
Вот это «я хочу» прорывается в его рассказах «Сураз», где парень Спирька привык брать все, то заблагорассудиться, и в рассказе «Степка», где парень сбегает домой из колонии, не от-сидев там три месяца. Кого Шукшин действительно любит, так это мать и сестру - и потому-то рассказы о них, изданные в сборнике «Сельские жители», пропитаны искренней нежностью, впрочем, еще и потому, что любой эгоист очень тоскует по то-му, где ему было комфортно…
Когда критики говорят, что Шукшин удивительным образом увидел в жизни некоего «чудика», то с этим нельзя полностью согласиться, потому как чудиком во многом был сам. Шукшин-ский чудик это неординарный человек, который активно изучает жизнь с помощь микроскопа, создания «вечного двигателя» и так далее. Своим поведением он «задирается на жизнь», экспе-риментирует с нею и «ввязавшись в бой» получает или звонкую оплеуху или победу, но в любом случае приобретает драгоцен-ный опыт. Подобное изучение жизни гораздо эффективнее, чем читать многомудрые книжки с зевотой на лице. И та тоска, о которой  Шукшин хорошо сказал в рассказах «Верую!» и «Веч-но недовольный Яковлев» это тоска автора, которая овладевала им, когда не получал нужной доли знаний, эмоций и информа-ции. А так как человек был удивительно любознательный, то и через эксперименты над собой и своими героями быстро духов-но  рос.   
Прочитав подобные выводы из жизни и творчества Шукши-на, иной подумает, что вот ведь, как умел писатель скрывать свою сущность, что стал любим народом, стал заботиться о нем, о его горемычной судьбе…Но, во-первых, каждый человек в определенной мере эгоист и жалеет себя и потому «жалость автора к герою», а по сути к самому себе, воспринимает как очень созвучное чувство! А во-вторых, и это главное: литера-турное творчество, как правило, благоприятно влияет на само-развитие души автора - она становиться чувствительней, тонь-ше, умнее и лучше. Ставя себя в те или иные ситуации, посред-ством своего героя, автор анализирует собственную жизнь, свои поступки и начинает прозревать, где поступил дурно и подло, и тем корректирует собственную душу. С помощью литературно-го творчества Чехов «выдавливал из себя раба», роман Льва Толстого «Воскресенье» - это его публичное покаяние за грехи молодости. То есть, так свою душу корректировали не только Шукшин, а все честные искренние писатели, вот и в Шукшине произошла эволюция взглядов, он встроил себя в общество, гармонизировал с окружающими людьми. Эта эволюция хоро-шо просматривается именно в рассказах, а не в романах и пове-стях, ибо рассказы это дневник писателя, куда он выносит са-мые сокровенные мысли и размышления. Благодаря этой эво-люции, он отринул гордыню и безапелляционность суждений, бросил пить, перестал волочиться за каждой юбкой, стал пре-красным отцом и осознал, что только ежедневный труд души может вознести его на вершину славы,  что, к нашему счастью, и случилось.          
***
Секрет популярности Шукшина еще и в том, что он олице-творял творчеством некий «золотой век» социализма – когда уже не было притеснений народа и откровенной нищеты, когда худо-бедно жизнь города и села выравнивалась, когда еще ве-рили в идеалы социализма, когда народ и власть часто понима-ли друг друга. Это определенно счастливое и гармоничное по сравнению с войной и годами раскулачивания время Шукшин хорошо отразил. Как бы мы благополучно сейчас ни жили, с каким бы материальным достатком, но то время будет вспоми-наться – тогда люди еще не завидовали злобно друг другу, еще не было глубочайшего расслоения общества, коррупции и ка-стовости политической. В том мире, несмотря ни серьезные проблемы, морально легко жилось человеку – и поэтому, сколько бы лет не прошло, по той поре будут ностальгировать, как мы это видим сейчас – даже молодежь, что родилась при капитализме, идеализирует советское прошлое, тянется к нему и к тому, что было в нем хорошее.
Думается, если бы не произошла смена общественного строя, и люди продолжали жить в прежних реалиях, то интерес к Шукшину мог бы угасать, ибо ничего нового он бы уже не мог сказать (в силу своего раннего ухода) людям…
Подобный феномен случился и с другим великим русским писателем – Чеховым! Он тоже в силу обстоятельств стал выра-зителем «золотого века» дореволюционной царской России. Развивалась промышленность, было отменено крепостное право и, несмотря на трудности жизни и некую нищету, жизнь в стране была далека от тех потрясений и той злобы и напряжен-ности, которые последует в начале века с Японской войной, со-бытиями революционными 1905 года, с террором, с погромами усадеб, Первой мировой войной, а затем и революцией 1917 года и гражданской войной. Разорение «Вишневого сада» пока-жется детской сказкой по сравнению с тем, какое разорение ждет страну и дворянство потом, обиды дяди Вани в одноимен-ной пьесе покажутся легким капризом. А пока интеллигенция пишет романы, картины и музицирует, идет образование наро-да, сотнями появляются новые газеты и книжные издательства – это благодатное затишье и изобразил Чехов и именно по этому ностальгировали интеллигенция и народ, когда царизм и старый уклад рухнули. Партийная номенклатура, выросшая еще до ре-волюции, всячески поддерживала изучение Чехова в школе, ставились активно его пьесы, снималось множество фильмов. Мог забыться в стране даже «буревестник революции» Горький, а вот Чехов не забывался, как не забывается сейчас и Шукшин.   
***
Теоретик герменевтики Гадамер писал, что историк литера-туры (критик), обращаясь к тексту писателя, имеет перед этим некий «предрассудок», а значит, необходимо привести мысли-тельный процесс во «взвешенное состояние», что позволит оце-нить текст более правильно. [Гадамер – 1988, с.704-716] По-этому в данной диссертации следовало отрешиться от некото-рых предрассудков, которые сложились в литературоведении к Шукшину за полвека после его кончины. Встретившись с из-вестным критиком и шукшиноведом Львом Аннинским, много беседуя с ним  и войдя в переписку, мною было высказано определенное несогласие с его толкованием некоторых момен-тов творчества Шукшина и Аннинский ответил в письме, что «действительно, новый взгляд на Шукшина имеет место быть в связи с изменениями в социальной и общественной жизни в стране». Далее, не соглашаясь с крупным французским ученым-литературоведом Р. Бартом, который в своем труде «Семиоти-ка. Поэтика»  в статье «Смерть автора» [Барт – 1994, с.384-391] заявил, что в современной литературе личность присутствия автора в тексте все более уменьшается, следовало доказать, что это далеко не так. Можно кое в чем согласиться с Р. Бартом, если в качестве текстов рассматривать сценарии, пьесы, сказки, фантастику, где над личностью автора довлеют унифицирован-ные законы жанра, давая ограниченное проявление внутреннему миру писателя, но не в реалистичных рассказах, которые в большинстве вольно или невольно всегда исповедальны. Да, писатель часто подходит к теме, как к некоему чистому листу, и в процессе ее осмысления через творчество похож на любо-пытного первопроходца, но делает он это в любом случае через уникальную индивидуальность, уникальный взгляд и опыт. Во-обще, если фантазировать по Барту, то тогда следует признать мнения некоторых самоуверенных ученых, что в будущем ро-маны и стихи может писать ЭВМ. Хорошо ли это да и нужно ли? По моему мнению, это абсолютно недопустимо и невоз-можно по причине того, что литературное творчество это сугу-бо личный и интимный поиск автором гармоничного существо-вания его измученной сомнениями и конфликтами души с окружающим миром. Есть две возможности сделать это у твор-ца: во-первых, подкорректировать собственную душу, а во-вторых, попытаться сделать окружающую жизнь лучше. Шук-шин своим ярким, до предела искренним творчеством делал и то и другое! И в обоих случаях преуспел!


ОГЛАВЛЕНИЕ


ВВЕДЕНИЕ
Стр. 2
               
ГЛАВА 1. Особенности конфликтов, стиля и изобрази-тельных средств в малой прозе В. М. Шукшина                стр. 12

ГЛАВА 2. Философский и психологический анализ рас-сказов В. М. Шукшина и их разнообразных  и столь неорди-нарных героев               
Стр. 49

ГЛАВА 3. В. М. Шукшин в литературном процессе. По-иски смыслов. Его духовные учителя, оппоненты и последо-ватели                116
Стр. 83

ЗАКЛЮЧЕНИЕ               
Стр. 122