Поколения жизни. Глава 4, 5

Глава 4
* * *
Война пришла и изменила жизнь людей. Время сразу стало – до, и теперешнее, военное, отсеклось границей.
Та война останется в памяти не видевших ее. И спустя много лет она горит, не дает успокоиться мыслям и воспоминаниям о ней.
Весеннее наступление Красной армии на Харьков привело к поражению и масштабному отступлению в полосе Южного и Юго-Западного фронтов на линии Воронеж – Ростов и далее под натиском противника на равнинной местности без естественных природный укрытий к Волге.
… По пыльной степи они отступали уже вторую неделю. Они молчали. Направление отхода постоянно менялось – противоречивые приказы приходили утром и вечером, и вечерний полностью перечеркивал утренний. Потом приказы перестали приходить – про них забыли. Оставалось обходить противника и отступать и надеяться на то, чтобы пробиться к какой-то более многочисленной группе своих.
Он шел, как и все молча. Трудно говорить. От пыли его светлые волосы свалялись клубками. Пыль была везде: въелась в кожу, забила уши, пот стекал с пылью. После вчерашнего налета их колонна поредела. Вчера они и попали в окружение.
После полудня услышали бой, как казалось недалеко. Завязавшийся спор был недолгим: кто то крикнул:
— Надо туда бежать, к нашим!
Но он сказал:
— Далеко стреляют, не успеем, надо туда, – и махнул в другую сторону. Не дождавшись ответа, ушел, за ним пошли еще трое.
… Он сидит на плоском камне и вокруг везде только камень. Наскоро сделанный лагерь для военнопленных обнесли натянутыми рыбацкими сетями. Камни везде. Только в редких местах причудливая милость природы нанесла песок и на этом мягком песке сгрудившись, сидят люди. Он сидит один, на камне. Жар дает даже не солнце, а раскалившийся, иссушивший уже давно себя воздух. Не помогает даже ветер с моря – приносит только сухую соль. Снизу дает жар камень. И этот жар убивает его. Сегодня он умрет. Он уже видел, как умирали одиночки, такие же, как он. Хорошо, что море близко и трупы уносят пленные, бросают в него, иначе воздух бы состоял из сладкого запаха разлагающихся тел. Такое тоже уже было. Жар все больше сжимает тиски и манит прилечь и раствориться в нем, он уже не будет таким удушающим и даст воду. Вода, влага, жидкость…
Начальник этого лагеря особо безбоязнен. Продает людей всем, кто хоть что-то предложит, причем вне зависимости от принадлежности – солдат или гражданских. К лагерю приезжают группами и поодиночке. Из города и ближних станиц. Выкупают родственников, матери, жены ищут знакомое лицо, приезжают одинокие обездоленные женщины, берут мужчин для работы, для защиты, да и мало ли еще для чего.
 К дому коменданта оглядываясь, быстро идут три женщины, торопятся отряхнуть обувь перед входом, развязать заготовленные узелки.
— Давай быстрее, они ждать не любят, – сварливо прикрикнула одна из них на замешкавшуюся позади подругу.
Та, смутившись, наконец, развязывает узел котомки, все трое входят в здание. Им приказывают показать принесенные вещи. В этот момент, последняя из зашедших женщин дрожащим голосом всхлипнула:
— Я кольцо забыла.
— Ну, ты, Аня, как всегда, – раздраженно вскрикнула ее подруга.
— Я сейчас, быстро, – знаком показывая конвоиру, что она хочет сделать засуетилась она. Побежала обратно.
Она приехала из дальнего хутора, с другими женщинами познакомилась уже в городе, когда продавала овощи на рынке. Они и рассказали ей об этом лагере.
Взяв кольцо пошла вдоль забора. От бега и волнения у нее перехватило дыхание и она, уже не пытаясь бежать, перешла на шаг. Сейчас она замечала то, что не видела, когда шла с другими, опустив глаза. Лагерь отделен двумя заграждениями. Одно из колючей проволоки, другое – из рыбацких сетей, служат они теперь против человека. Там, где вход, собрались пленные, увидели, что пришли женщины-покупательницы и подошли к самой проволоке, смотрят с надеждой. С обвисшей кожей и костлявыми острыми плечами. Для них это последнее спасение, иначе ¬– смерть.
Вдалеке, случайно, Анна заметила человека. Он лежал неподвижно, и как будто бы уходил в землю. Солнце придавливало его вниз своей тяжестью.
Вообще она пришла за молодым и сильным. Но разглядев этого человека – сразу поняла: она заберет, спасет его отсюда.
… До ворот донести его было тяжело. Он не только не мог ходить, но и почти все время был без сознания. Изредка приходил в себя, затем снова проваливался в бред.
«И зачем тебе такой сдался?» – не поняли ее знакомки, когда она взяла его на плечи. Не прощаясь, поспешно разъехались со своими ;трофеями;.
Она осторожно прислонила его к борту телеги, отдышалась. А он соскользнул и упал вниз на дно. От удара пришел в себя. Анна увидела это:
— Как тебя зовут хоть?
— СУ 142313, – произнес он свой лагерный номер, не понимая, где находиться. Ответ отнял у него силы, и он снова потерял сознание.
Она тяжело вздохнула: совсем плох был ее спасенный, но делать нечего – назад не вернешь. Села, тронула в путь поводьями лошадь.
Всю дорогу они спокойно, тихо проехали. Оставалось совсем немного, она посмотрела вперед и обмерла: дорога была перегорожена шлагбаумом, рядом стояла будка, возле нее солдаты. Руки, выпустили поводья. От страха она не могла пошевелиться, замерев смотрела на приближающуюся заставу.
Оцепенение сменилось сильным биением сердца в висках:
«Убьют! Сейчас остановят и убьют. И он ничего не поймет – валяется вон», – пронеслось в голове. «И быстро приехали! Утром еще их не было. Убьют же ведь, убьют!»
Телега приближалась к кордону. Оставить пленника у дороги уже было нельзя – их заметили, и часовой терпеливо ждал, когда они подъедут к посту.
Анна не знала, как ей спастись – что им сказать. Никогда она не была удачливой, ее жизнь как раз говорила о другом. «Надо же им было приехать сюда, по дороге домой, людей же здесь отродясь почти не бывает!»
 Грудь замолчала на вздохе, и все провалилось куда-то вниз. Уже можно было разглядеть лица солдат, закрытый шлагбаум, знак с небольшими буквами, слово Halt  на нем.
Вдруг мысль-догадка пронзила ее. Она поднялась на коленях над крупом лошади, потянулась руками за поводьями и ударила вперед ими. Сковывающий ее обруч страха разжался, она смогла выдохнуть.
— Тиф! Уходите отсюда! Тиф! – закричала Анна настолько громко, насколько могла.
— Тиф, тиф! – воздуха не хватило. Она вздохнула и закричала снова.
Видимо значение этого слова было так велико, что немцы его поняли сразу. Первым не выдержал часовой, кинув вверх шлагбаум, бросился бежать, споткнулся и покатился с сопки. За ним, закрывая руками рты, побежали остальные.
— Тиф, тиф, сволочи, тиф! Убегайте окаянные, Тиф! – они пронеслись через заслон.
Анна поперхнулась и без сил упала на дно телеги рядом с ним, сорванным голосом продолжая шептать:
— Тиф, убегайте, ну пожалуйста, тиф…
Лошадь трусцой увозила их от заставы.
* * *
— Слушай, ты вернись за мной. Только не бросай меня, Миша. Понимаешь, предчувствие нехорошее. Вернись за мной, пожалуйста, – с надеждой всматриваясь в добрые карие глаза товарища, говорит солдат.
— Вернусь, я вернусь, – в десятый раз отвечает своему другу, улыбаясь морщинками у глаз, немолодой уже, с поседевшими висками мужчина — Не волнуйся. Но и ты не оставь. Если что напиши жене, адрес знаешь.
— Конечно не оставлю, вернусь, – горячо отзывается друг — Ты же меня знаешь. Вот, дай свои часы!
— Зачем?
— Дай, дай!
Михаил удивленно снял с руки часы.
— А теперь, вот возьми мои, а я твои возьму. Теперь точно найдешь меня. Захочешь же свои вернуть! – засмеялся он.
— Ну, ты придумал! – удивился Михаил…
Уже глубокой ночью пошли в атаку. Вначале, в тиши, сквозь звонкий воздух степной ночи, затем, перед самыми позициями – бегом и с криками. Взрыв сзади, боль, Михаил падает на спину. Все плывет, звуки отдаляются и сознание уходит.
Сколько он пролежал на морозе? В небе, справа, только-только начинало светать. Значит долго. Он не может подсчитать. Вообще ничего не может. Наверное, и все, это смерть. Боль по всему обмороженному телу, но болит сильней в спине, там скорей всего осколок. И хочется жить, но это приходит смерть. На небе горит звезда. В предсмертии он позвал любимую и простился с ней.
«Прощай, родная. Прощайте, маленькие. Люблю вас. Береги детей, родная». Через звезду обратился к ней и поверил, послание дойдет. Звезда не становилась тускней, несмотря на утренний час, грела.
Она и сейчас горит, для всех любящий людей, дарит свое тепло. Чтобы они, в разных местах, соединялись с помощью нее неразрывной связью, а значит, жили.
В полусне, полузабытьи слышит он голоса, они прорываются к нему и становятся громче, ближе.
— Пошли уже, нет здесь его. Сколько уже ходим, присыпало где-нибудь, ищи свищи.
— Да, пошли уже, – поддакивает второй.
— Нет, я обещал, что буду искать. И мы, будем искать, пока не найдем, я его не брошу! – у тех двоих вырвались вздохи негодования. Среди слышимых голосов, Михаил узнал голос друга, радостно застонал, затем громче, смог поднять вверх запорошенную снегом руку…
* * *
На укрепленной высоте, еще полчаса назад можно было ясно видеть большое, влажное после дождя поле, справа небольшой лесок, а еще правее – подлесок с первой линией траншей. Так это было спокойно и мирно полчаса назад, даже несмотря на грохот вдалеке. Теперь все в дыму и гари. Хорошо обрабатывают высоту. И немец прет. Именно прет напролом. Пехота бежит гурьбой, утратив свой порядок и хладнокровность. Одно слово ¬¬– страшно. Марат не впервые в бою – уже в третий раз, но в таком еще не был. Близко рвутся снаряды. И почему-то ждешь, когда взорвется рядом с тобой, пока они рвутся на расстоянии. И вот, он, жданный, рвется. Разом оглушает – хорошо, что в окопе и снова – ждешь его, страшно. Но страх одних выдергивает вверх. Они становятся ловкими, быстрыми. Других же оцепеняет – они продолжают стрелять, но их движения становятся замедленны, как будто они размышляют над интересным, им только ведомым вопросом. И после боя страшно. Все равно страшно, но уже полегче.
В блиндаже командного пункта двое: командир батареи и член военного совета, по очереди пытаются в бинокль разглядеть передвижение противника.
— Смотри, еще танки! – секунды напряженного наблюдения – комбат выдохнул:
— Не на нас! Надо предупредить соседа – глубоко обходят, – передал бинокль.
— Вижу. – наконец промолвил скупой на слова комиссар.
На связь можно было не надеяться. А адъютантов как назло не было: одного убило, другого отослали.
— Надо быстро передать! – полковник оттолкнул брезент входа в блиндаж.
Марат, стоя возле кп, стрелял почти непрерывно, насколько позволяла однозарядная винтовка. Он видел, что был взят передний край. Но тут как по плану: бойцы организованно отошли на высоту.
Его кто-то крепко схватил за плечо и потряс.
— Боец, быстро передать в сорок третий полк… Знаешь, где сорок третий?
Марат мотнул головой.
— Там сорок третий, – на всякий случай показал полковник рукой. — Передашь командиру: на них идут танки. Ударят по правому флангу. По правому. Понял?
— Да, – быстро ответил Марат.
— Ну, давай бегом, пошел! Винтовку оставь! – крикнул уже вдогонку командир.
Марат рванул по траншее, как только мог быстро. Траншея была то уже, то шире, где-то побегал свободно, а где-то приходилось протискиваться…
Взрыв, удар – и ничего. Марату показалось, что пролежал он не больше минуты. Подумал об этом он сразу, а больше мыслей не было. Он, не понимая, медленно пошел вперед. Не мог вспомнить, для чего только что бежал. «Куда это мне надо? Куда? Кудаа?». Но помнил, что куда-то ему нужно. В голове перестало звенеть. Правым ухом он еще ничего не слышал, а левым слышал уже хорошо.
«Вспомнил! Танки! На сорок третий идут танки. Нужно передать. А еще на фланг атака. Какой? Справа или слева? Где?» – гулко спросил он себя, но ответа в голове не было.
Было очень тяжело идти – контузия была сильная. Все куда-то плыло, уходило. Но он все-таки дошел до командного пункта. Здесь еще боя не было, вдалеке были слышны выстрелы отбивающегося родного полка. Вошел:
— Рядовой Айдаров, с поручением. Приказано передать: на вас идут танки. Ударят по флангу.
— По флангу, по какому флангу? – переспросил командир артиллеристов.
— По левому, – решил про себя Марат.
— Я понял. – быстро ответил артиллерист.
Уходя он слышал, как комполка торопил солдат с переброской орудий.
Весь обратный путь, кроме ощущения неотступной боли в правом ухе, его преследовала неотступная мысль. И только на своих позициях в голове выбилось: «Так слева или справа? Справа! Нужно было передать справа!» Мысль эта поразила его. Он прислонился стенке траншеи. Ударами отбивались слова устава: «Недонесение или искажение приказа связным карается расстрелом». Ноги подкосились, он съехал по стене на пол окопа. Только сейчас заметил, что стрельба и обстрелы почти прекратились. Сквозь песочный дым выглянуло облако. Как не хотелось погибать и как хотелось жить.
Каждый, каждая, каждое хочет жить. Каждая мелочь, безнадежность, полусгнившее и уже не живое – хочет жить. Кто говорит, что не хочет жить – хочет жить. Кто ничего не говорит ¬– хочет жить. Кто живет – хочет жить.
И он знал, что скажет. Марат слабой рукой отодвинул брезент. В блиндаже все было, как и полчаса назад.
— Товарищ комполка, ваш приказ передал.
— Молодец, как думаешь, успеют они перетянуть пушки?
Марат не успел ответить. Внимательно следивший за противником комиссар закричал:
— Начали!
Комполка схватил у него бинокль.
— Да. Поперли гады!
О Марате все забыли, он остался стоять у входа и, не дыша, следил за командиром, пытаясь по его реакции понять, что там происходит.
— Вот черт! – выругался он. — Как они через лес прошли-то? Они к нам в стык вывалились! Идут на сорок третьего слева. А он уже и пушки наверно перебросил!
Минуту, смотрящие теперь разом в один бинокль, командиры молчали. И затем радостно воскликнули:
— Хорошо бьет!
— Горят танки!
— До десяти машин горит, – спустя время радостно сказал комполка. — Значит, не успел перебросить! По плотности, там три десятка штук было. И откуда у него там столько? Молодец, молодец сорок третий. Отбил их полностью!
Они обрадованно говорили еще что-то. Марат тихо вышел. Закрыл лицо руками. Бой теперь точно закончился. Обстрелы тоже. И после боя страшно. Все равно страшно, но уже полегче.
* * *
— Как к своим-то придешь, Костя?
— А, как-нибудь, дойду потихоньку... Ты мне не давай ничего с собой, я взял уже там немного, как-нибудь рассчитаемся. Или оставить? Так, может, я останусь на денек, помогу чем? Не надо, да?... Ну, как знаешь. Тебе спасибо, конечно, хочу сказать, ты меня выручила, в лагере мне б сложнее было бы… В общем спасибо. А может Бог даст, свидимся еще, а? Ну давай. Ты здесь выживай обязательно. Или это?... Ну, ладно, в общем. Прощай.
Он еще два раза как-то неловко оглянулся. Она все стояла как застывшая, смотрела куда-то мимо.
 * * *
Они воевали в окрестностях Курска. Освобождая незанятую немцами деревню, грязные и усталые, ввалились в хату.
— Дай-ка нам бабушка покушать что-нибудь, – увидя в полутьме старуху, крикнули ей. Та сразу встала, засуетилась и спустя несколько минут поставила на стол сваренные в чугуне круглые, мелкие, картошины. Сели, стали жадно есть.
— Не узнаешь что-ль? – вдруг спросила старуха. — Я ведь Надежда, родственница твоя…
— Да сколько ж тебе лет? – изумился Михаил.
— Так сколько и тебе, дорогой! Что, не красавица? Была и я другая до войны, и семья была, были и муж и сыновья. Да никого уж нет. Один сын в партизанах в болоте утоп, другого убили, и кормильца тоже. О чем говорить? И под немцами несладко живется. Да вот, вам последнюю картошку отдала.
Пришли покормиться, а получилось самим нужно отдать. Оба вещмешка разом были вытряхнуты на стол. Скуден солдатский паек, а все же хоть что-то.
— Возьми, пожалуйста, мать, – сказал второй, незнакомый. И вышел. Остались в хате вдвоем.
— Прощай, Надя, свидимся ли еще?
— Да уж нет, Мишутка. Спасибо вам.
— Да что мы тут оставили, всего ничего.
— Спасибо, что освободили. Помру не под ними хоть, на своей земле. Прощай, Мишутка.
Уходя, у крайней хаты в деревне он оглянулся назад: и так, словно в детстве – тот же дом, и она стоит и крестит в дорогу.
* * *
Они в рабочем пригороде Берлина. Самое начало его огромного. Марат не в артиллерии, а в штурмовой пехоте. Так надо. В его сознании кроме приказа ничего нет. Нужно наступать, нужно рваться вперед. Он смотрит на сигнальную ракету – сейчас будет атака, сильней опирается на осколок стены, чтобы оттолкнуться от него: «Ну, вперед!»
* * *
Константин Портнягин со своей частью докатился до Польши. В тылу, в тихом польском городке, которому повезло быть не задетым войной, расквартировалась его подразделение.
Подразделение занималось тыловым обеспечением наступающих частей, в наступлении работы было невпроворот, а вот сейчас, при затишье, можно было отдохнуть.
По ночной улице, покачиваясь, шел особист, в свете фонаря комендатуры, увидел не к месту оказавшегося здесь в позднее время крестьянина.
— Эй, отец, выпьем за здоровье наших ружей! – пьяно засмеялся собственной шутке вояка.
— Сам пей. Мне что те, что вы – едны. – устало ответил старик.
— Да как ты? Да ты! Я майор кр… советской армии! – рассвирепел вояка. Выхватил из кобуры пистолет. Выстрелил нетвердой рукой раз, еще раз – все мимо. Крестьянин медленно шел не оборачиваясь.
Все это видел Константин, прислонясь в темноте к дереву, смотрел за разворачивающейся на его глазах сценой. На выстрелы в комендатуре не обратили внимания – такое бывало не раз.
Особист уже тщательней целился, прикрыв левый глаз. И перед самым спуском курка рядом с ним вырос Константин.
— Пошли еще выпьем, хрен с ним, – фальшиво смеясь и убирая вниз руку с пистолетом, сказал он. Майор выругался и по обыкновенному поведению сильно пьяного человека, тотчас забыл о своем обидчике. Старик растворился в темноте.
* * *
Дорога вырезана в густом лесу. Широкая, прямая, до войны ее не было. Под ногами ровно утрамбованный щебень, но все равно идти тяжело. Болит нога и из открывшейся раны разливается боль дальше вниз, заполняет кровью сапог. И тяжело болит спина, болит, предрекая нехорошее, впервые такое чувство, что из-за спины колет в ногах, и они немеют, перестают слушаться.
Когда Михаил опять попал в госпиталь с ранением, в третий раз за войну, он уже точно знал: это его последнее военное испытание. И не потому, что война заканчивалась, а потому что его истерзанное тело вряд ли бы пригодилось еще. Так и вышло: его комиссовали. А потом он сбежал, забрав свои документы. Не мог вытерпеть больше и дождаться выписки это долгое расставание с июля сорок первого.
В госпитале получил письмо от друга. Тот писал, что жив-здоров, только часы потерял – бои в конце войны в Венгрии были жаркие…
Михаил сбежал и на перекладных и пешком дошел вот уже почти до дома. И как будто дух выпустили. Тяжело идется остаток пути по этой прямой, ровной дороге. Поднимается солнце все выше и шире и слепит и тревожит. Но не хочется ни закрыться от него козырьком, ни свернуть в лес. Не нужно даже, чтобы боль утихла, она все равно будет. Из всех военных и довоенных мыслей и желаний осталось одно: Увидеть семью, быть с ней, быть в ней. Увидеть семью – как дойти, наконец, до счастья.
И он дойдет, обязательно дойдет. Вот уже дороги с четверть осталось. А там еще будет совсем немного.
* * *
В открытые двери вагона приятно бил ветер. Солдаты сидели возле буржуйки, приспособив ее под стол, и делили праздничный паек.
— Вот представь, Айдаров, – весело кричал молодой лейтенант, разливая спирт по кружкам, — мы домой приедем, боевые такие, с медалями – то-то нам все рады будут!
— Да знаем мы, кто тебе рад будет, – отозвался кто-то, — Уже две девки тебя на прошлых полустанках ждут. И это на проходящем поезде! – Все дружно засмеялись.
— Оставь немного, а то за приезд выпить не хватит, – смеясь вместе со всеми, сказал Марат. Он отошел от компании, сел рядом с открытыми дверьми. Вдали проплывали поля, реки, иногда попадались новые станции, белеющие свежим деревом. А некоторые еще только ставили, восстанавливали.
И над всем этим, не загрязненное дымом, чистое, мирное небо.
В вечном движении событий, важно не то, что они прошли, а то, как ты их пережил, какие уроки вынес. Был ли ты правдив, делал ли не только для себя, но и для других, не сдался ли. И сделав, преодолев все, ты можешь быть не только прав, прав на правах победителя, прямо смотреть в глаза прошлому, не сожалея и не прося. Но и быть спокойным. Ты выдержал, ты смог, честно закрыл эту книгу, и в награду тебе даль и тишина.
Марат засыпал под мерный стук вагонных колес.

;
Глава 5
* * *
На большой скамейке в городском парке, укрывшись в тени деревьев, расположилась семья: родители и маленькая девочка. Большое летнее тепло создавало легкий туман, смягчая очертания предметов как будто накинутой белесоватой вуалью. Играют популярные песни. А в стороне от центральной аллеи не прекращаясь, крутились яркие аттракционы.
Девочка захотела мороженое и родители, дав ей денег, отправили ее одну за ним. И она, в развивающемся белом платьице вприпрыжку побежала к лотку с мороженым.
 В это же время, на противоположном конце аллеи, у входа в парк быстро шел молодой солдат. Его загорелое, скуластое лицо было радостно: он получил отпуск и шел на автобус до дома, через парк, сокращая путь на вокзал. Проходя мимо мороженщицы, решил освежиться холодком. Пропустив вперед себя девочку, встал в очередь. Когда очередь дошла до нее, она радостно протянула деньги и показала на сладость, которую хотела попробовать. Но то ли по дороге девочка выронила монетки, или неправильно посчитали ее родители, только копеек не хватало: вместо двадцати было восемнадцать. Продавщица покачала головой. Девочка растерялась, на глазах выступили слезы. И сама не поняла, как все же получила желанный пломбир – это солдат доплатил за нее. Она с удивлением и детской благодарностью посмотрела на него. И в это мгновение, в их неожиданно встретившихся взглядах, отразилась вся боль, печаль и верность далекой любви ушедших предков. Солдат расплатился за себя, и они направились в разные стороны, расстались, чтобы, быть может, встретиться вновь.
Быстро тает мороженое и бежит девочка, счастливая, к своим родителям.;