de omnibus dubitandum 106. 201

ЧАСТЬ СТО ШЕСТАЯ (1887-1889)

Глава 106.201. О ЧЕМ ЖЕ ПЛАКАТЬ?..

    Шурочка сидела в своей комнате у стола и читала письмо. Лампа с большим красным абажуром горела около нее. В доме было тихо. В столовой часы пробили три.

    Она читала: «…Я не могу перенести разлуку, я это чувствую. Если вы не хотите умереть со мной – я умру один… О, клянусь вам. Но есть еще один выход, – одно средство – если не быть счастливым, то быть спокойными: согласитесь обвенчаться со мной сейчас.

    Я могу устроить это; у меня есть знакомый священник, двое товарищей будут свидетелями. Никто не узнает.

    Я уеду в Киев учиться, вы – на дачу. Но через два года – мы станем явно мужем и женой, и эти два года проживем, спокойно ожидая.

    Скажи, ты согласна? Скажи, дорогая… Я завтра увижу тебя на мгновенье, и если „да“ – у тебя будет желтая роза в косе».

    Эти последние эффектные фразы Ваня целиком взял из какого-то романа Авсеенки, который прочел случайно, но с интересом.

    Шурочка не знала, что делать… По правде сказать, ей было это тяжело, страшно и гадко. Но она не позволяла себе думать так; ведь она же его любит… и свадьба тайком, как это интересно… И кроме того, она чувствовала себя виноватой перед мамой, перед всеми, за тайну, за поцелуи.

    А когда их обвенчают – все будет хорошо.

    Он ждет ответа. Что ему ответить? Шурочка не могла решить. «Ну, там авось, как-нибудь… завтра». И она легла спать.

    На другой день она встала раньше и ходила от окна к столу, поджидая Ваню и волнуясь.

    В ее букете была только одна чайная роза. «Я её только примерю? – подумала она. – Я ничего не решила, но…». Она вынула розу и стала пришпиливать ее у зеркала.

    Александра Александровна что-то шила у стола, в зале тетя, мать Владимира, разыгрывала с чувством вальс Шопена. Когда Ваня вошел, Шурочка не слышала шагов.

    Он увидал розу, страшно покраснел и точно испугался. Шурочка тоже не могла сказать ни слова. «Значит, судьба», – подумалось ей. И ей стало легче, что кто-то решил за нее.

    – Сегодня Владимир Людвигович сказал мне, что он сделал тебе предложение; ты почти согласилась? – спросила мама её вечером, не глядя на неё. Шурочка смутилась и не знала, что сказать. Ей приходилось с мамой говорить о чем-то важном, а это было непривычно и неловко.

    – Я… не согласилась… Я… не знаю, мама…

    – Ты его не любишь?..

    – Нет, я люблю… только не очень… а ничего, люблю…

    – Послушай меня: он хороший человек, тебя любит, станет тебя баловать, тебе с ним хорошо будет; но если ты его не любишь – откажи скорее. Я тебе зла не пожелаю, девочка.

    Шурочка горько плакала, сев на пол около мамы. В эту минуту она никого, никого не любила, только маму, и Ваню бы отдала за маму, и всех…

    Зачем мама не всегда такая? Не рассказать ли ей про все, про то, что сейчас придет Ваня за ней, возьмет ее, а там уж готово и через час – конец, и она не мамина прежняя дочка, а связана с каким-то чужим человеком… Потому что Ваня ей казался чужим в эту минуту.

    – Перестань же, перестань… – говорила мама. – Что ты? Вон, смотри, Ваня лошадей привел; ты кататься хотела…

    Здравствуйте, Ваня… А дама ваша плачет… Поди же скорей, умойся, да одевайся, а то поздно будет.

    Но Шурочка крепко прижалась к маминым коленям и еще сильней заплакала. Она не хочет венчаться, не нужно никакого венчанья, она будет тут с мамой…

    – Ну, что это? Иди же скорее.

    Ваня стоял бледный.

    Когда Шурочка выходила из комнаты, он шепнул: «Вы меня убить хотите?..».

    Шурочка перестала плакать. Она машинально оделась, машинально спустилась по лестнице. Мама вышла ее провожать.

    – Смотрите, не долго катайтесь; вон туча надвигается, дождь, пожалуй, будет. На кого ты дуешься? Если так, я и кататься не пущу.

    Мама ласково улыбалась и шутила, думала развеселить её. Шурочка уже успокоилась и не хотела плакать. Она думала про себя: «Нет, этого не будет, ни за что не будет… Еще время есть… Я не хочу… Я скажу ему сейчас». А на маму она не могла взглянуть.

    Они выехали молча. Путь был недальний. В одном из предместий города, среди низеньких «духанов» и чистых домиков колонистов, стояла церковь. Священник, сговорчивый и добродушный, был еще не стар: он много раз венчал тайком – не отказал и Ване.

    «Знаете, небось, кого просить», – лукаво засмеялся он ему в ответ и даже денег не взял много. Его такие свадьбы радовали, развлекали, он скучал.

    Двое товарищей с восторгом согласились быть свидетелями и свято обещали хранить тайну. Все должно было быть готово к шести часам. Как Ваня опоздал… Они ехали шагом.

    – Поедем скорее, Шурочка, ведь нас ждут…

    Она хотела сказать, что сегодня не будет венчаться, не хочет… и не могла.

    «Успею еще, – подумала она, – еще не сейчас. Но я ни за что…». Ваня был так взволнован, что не замечал ее колебаний. Хуже всего для него было молчать, а она молчала. Шагом выехали на узкую тропинку, идущую по берегу реки, этой тропинкой было ближе.

    – Шурочка! – тихо сказал он. Она не обернулась.

    – Шурочка, я… сам не знаю, я… кажется, так счастлив, что сейчас ты будешь моя, и навсегда… Ты думаешь, я шучу, когда говорю, что люблю? Посмотрите на меня, вы видите, я весь ваш, я не знаю, что вы со мной сделали… Я еще никогда так не любил, да и думал, что не могу.

    Лошади шли рядом. Ваня обнял спутницу за талию, прижал к себе и стал так крепко целовать, что ей стало больно. Лошади сами остановились.

    – Милая, милая… Я не стану жить без тебя. Пусть я простой, неумный, ты сама мне говорила, что у меня нет разных мыслей… А так, как я, тебя никто не будет любить… И я тебя никому не отдам.

    Он говорил искренно. Шурочке стало страшно. Она хотела освободиться, хотела сказать, что не может венчаться – и опять не посмела. Ей было жаль его. И вдруг она ясно призналась себе:

    – А ведь я его совсем не люблю.

    Сразу эта мысль овладела ею, потому что она слишком долго удерживалась от нее.

    – Не люблю. И сейчас скажу, что люблю, и сейчас буду с ним венчаться, потому что иначе не могу и нельзя.

    И она сказала, что любит, и они поехали дальше. Перед ними была туча, большая, синяя, с золотыми краями; солнце за нее садилось и по зеленым лугам, по ту сторону реки, уже шли тени; но белая церковь вдали была вся в солнце и золотой крест ярко горел.

    И Шурочка загадала: успеют ли они доехать, пока солнце не совсем спряталось?

    Если да, то хорошо… Вот они уже около домика священника; мальчик встретил их, взял лошадей и с любопытством взглянул на неё. Ваня сосредоточенно поправлял свое седло и объяснил мальчику, что нельзя давать лошадям стоять.

    – Скорее, – шепнула Шурочка. – Они там?

    – Да… идемте.

    Шурочка подобрала амазонку и почти побежала к церкви. Она торопилась.

    Оставался еще один маленький луч солнца на самом кресте. Слава Богу! Она уже в церкви, а солнце еще смотрит в длинные окна наверху. Это немного успокоило ее.

    Она вздрогнула, когда один из свидетелей со звоном запер дверь, и она не верила, не понимала того, что сейчас будет. Ваня, напротив, хорошо понимал, но он уже решил, что это должно быть, что так лучше – и почти не волновался. Свидетели сначала было сконфузились, но потом стали усиленно суетиться. Принесли книгу, сказали, что надо расписаться. Расписались.

    – Пожалуйте, – пригласил их рукой о. Ермолай, уже облаченный в желтенькую ризу с выпуклым крестом на спине. Он выправил наружу свои жидкие, пушистые волосы и откашлялся. Его узкое, бледное лицо с бородкой и хитрыми, но добрыми глазами показалось Шурочке симпатичным.

    Этими глазами он точно одобрял их обоих: «Не бойтесь, мол, ничего, еще и не то бывало, и все хорошо кончалось». Он прежде говорил Ване, что у него легкая рука.

    Один из свидетелей был за дьячка: неумело подтягивал по книжке, что нужно, и подал слишком горячее кадило. Из верхнего окна тянулся длинный столб света; солнце еще не спряталось.

    Шурочка смотрела на этот свет, думала о голубях, которые ворковали на решетке окна, о том, что ей очень неудобно держать и свечку, и шлейф амазонки; думала о волосах отца Ермолая: вон они какие жидкие, а пышные: может быть, попадья час на ночь в косички заплетает?

    На Ваню она взглянула только один раз: он стоял серьезный и розовый, выпятив немного губы.

    – По желанию ли берете невесту, кою видите перед собой? – спросил его отец Ермолай.

    На вопрос: «Не обещалась ли кому» – она ответила «нет» и подумала: а ведь скольким людям уж я обещалась? И она стала вспоминать: один, два…

    Солнце потухло. Слышно было, как ветер зашумел; деревья под окнами наклонились; гром загремел, глухо, но часто, почти не умолкая.

    Их обвели вокруг аналоя.

    – Кончено, – сказал отец Ермолай. – Поздравляю. – Ну, давай вам Бог.

    Он добродушно и лукаво улыбнулся и пошел в алтарь. Ваня и Шурочка обернулись и не знали, что им теперь делать. Свидетели поздравляли их. Шурочка молчала и растерянно улыбалась. Она и теперь не понимала, что это настоящее и что кончено.

    – Ну что ж, надо ехать… – сказал Ваня.

    – Куда в такую грозу? Сейчас дождь пойдет…

    Они вышли на крыльцо. Стемнело как-то вдруг. Сильные удары следовали почти вслед за молнией, птицы кричали, ветер нагибал ветки и кружил сорванные листья.

    – Не пройдете ли ко мне, отдохнуть? Гроза сильная… – сказал подошедший священник. – Матушка нам самоварчик…

    Но Шурочка наотрез отказалась. Она хочет ехать скорее домой, прочь отсюда… пусть гроза, все равно… Ей точно казалось, что как только она уедет, дальше от этой церкви, от этого места, то все будет по-прежнему, сегодняшнее забудется, пройдет…

    Она наскоро простилась со священником, со свидетелями, вскочила на лошадь и сразу поскакала. Ваня едва поспевал за нею.

    При каждом ударе грома – лошадь вздрагивала и прижимала уши, Шурочка ударяла ее нагайкой и опять скакала. Хлынул дождь.

    В темноте они едва различали дорогу. Дождь хлестал им прямо в лицо, нельзя было открыть глаз. Через минуту они вымокли до нитки, но все-таки скакали, и приехали домой раньше, чем ожидали.

    Ваня чувствовал, что теперь ему лучше не заходить к Шурочке. Он спустил ее с седла, молча поцеловал у нее руку и уехал.

    Шурочка, подымаясь по ступенькам, думала только о том, как бы, не встретить маму. Она боялась ее встретить. В своей комнате она не заметила свечи, машинально сбросила мокрое платье и села на низкий турецкий диван, без мыслей и без волнения.

    Дверь отворилась, зашуршало длинное платье.

    – Шурочка, ты здесь? – спросила мама.

    – Да…

    – Ты промокла, простудишься… Покажи голову…

    И она села рядом с ней на диван.

    – Принять хины надо… А без тебя приезжал…

    - Что ты? Что ты?

    Шурочка в первый раз обняла свою маму крепко обеими руками, прижалась к ней головой и плакала горько и сильно, всхлипывая, как дети.

    – Мама, мама… я не могу… я не хочу этого… мама…

    Она просила ее защитить, сделать, чтобы все было как прежде, устроить как-нибудь, чтобы она осталась прежней маминой дочкой, а того – не надо, не надо…

    Но Александра Александровна думала, что причиной – предложение Владимира Людвиговича.

    – Какая ты глупенькая… О чем же плакать? Мы ему откажем, и правда, зачем тебе замуж… Перестань скорее. – Мы сегодня же все устроим.

    И мама удивлялась, что Шурочка не слушает ее и все плачет…