В Питер

Билет достался в бригадирский вагон. Кресла самолётные, с откидной спинкой, по четыре в ряд. С моего места видно, как проводница усердствует у титана, сыплет уголь в топку. Видно и бригадирское купе, набитое приборами, тумблерами, проводами. И хозяин поезда — в несколько преувеличенной для важности, по спецзаказу сшитой фуражке с серебряной железнодорожной кокардой, с виду — генерал. Китель отутюжен, а лицо помято, взгляд отягчен смутными воспоминаниями и невосполнимыми провалами памяти. Он тяжко облокотился о столик. Перед ним склонился лоточник – выставляет товар перед командиром — свой человек, действует с манерами расторопного полового.
— Пиво умеренно охлажденное. Не стрельнет и горло не застудите. Свежее, только что со склада. Презент от фирмы. Пейте на здоровьице.
А бригадиру невмочь было даже алюминиевый язычок отковырнуть.
Его мутило. Он никак не мог что-то важное решить для себя. Угрюмо, пугающе молчал. Бочком-бочком лоточник вышел из купе и скрылся в тамбуре.
— Римма!— рыкнул командир.— Потом ко мне зайдёшь!
И с грохотом задвинул дверь в своём отсеке.
Из пассажиров этого раннего поезда в вагоне сидел сбоку от меня лишь майор в новой демократической форме светофорной пестроты и читал газету с названием неизлечимой болезни.
Тихо. Только скрежетал совок в топке кипятильника.
Но вот в бригадирском отсеке послышался щелчок, и откуда-то с багажных полок обрушилась на меня тюремно-кабацкая музыка в три аккорда. И голос певца, запрограммированный на удаль разгула в «малине», — с обязательной хрипотцой и гнусавинкой. Что-то про стаканчики, про водочку, про извозчика, про девочек-венерочек. Если долго слушать, то самому захочется хорошенько поддать, морду кому-нибудь набить, оскотиниться.
Из динамика только что табачным дымом не несло, винным перегаром. А майору нравилось. Он притопывал, не отрываясь от газеты.
Проводница Римма мыла руки у себя в купе, рассматривала мордашку в зеркале, покусывала губки и тоже покачивалась в такт песне, чуя похотливый умысел бригадира и вся находясь в нерешительности.
Под такой «марш славянки» мягко сместился перрон за окном, поехали.
И в этот момент в вагон успели войти последние пассажиры. Хотя нет — это входили в вагон существа не от мира сего, входил какой-то девятнадцатый век. Само родовое дворянство входило. Столпы империи! Рыцари белой гвардии времён гражданской войны. Два офицера в чёрной корниловской форме с саблями. В белых перчатках. На кителях— черепа. Угловатые нашивки на рукавах словно галочки — пометки верховного главнокомандующего напротив фамилий живых добровольцев в списках личного состава.
— Р-ряженые! — презрительно прошипел мой сосед, прибавил матерное слово и загородился газетой.
Глупо таращила глаза проводница, — наверное, думала, киноактеры едут на съёмку.
Я знал: это с монархического совещания из столицы возвращались делегаты «на места».
Они прошли по вагону в сапогах бутылками, придерживая сабли и звеня шпорами.
Приблатнённый маэстро выкрикивал им вслед из динамиков:
...Воруй, воруй, Россия!
Всего не украдешь!
А за вагонным окном уже вываливалась башня Останкино с парком у подножья, мелькали стволы дубов, набитые свинцом «девяносто третьего мартобря»‚ тянулись зады гаражей с художествами граффити. И всё это — под выкрики торжествующего куплетиста:
Царь Горох воровал,
Царь Иван воровал...
Воруй, воруй, Россия…
Отключиться, обратиться внутрь, в душе мне было нетрудно. Вспомнил любимых, вспомнил ненавидящих — и хоть мессу над головой служи, не прошибить скорлупы. Ехал, как в яйце. Вдруг звон в левом ухе, - от перепада давления? Нет, это корниловцы прошли мимо меня, остановились перед дверью с надписью «Бригадир», и один постучал. Дверь сдвинулась. Вместо долгожданной Риммы раскрасневшийся, опохмелившийся бригадир увидел аксельбанты, кокарды с черепами, двойные кавалерийские портупеи и — сабли! Он ничего не понимал,отупевший от вчерашней пьянки, и вообще, как видно, не отличающийся сообразительностью. Поправлял фуражку, метал взгляды по невиданным погонам и бляхам. А корниловцы умело держали паузу, довели человека до полного замешательства, и штабс-капитан, наконец, приказал (я понял по губам):
— Прекратить трансляцию!
Бригадир едва не козырнул. Щёлкнул на пульте. Вагон погрузился в приятную ходовую тишину.
— Плёнку! — потребовал офицер.
Кассета трясущейся рукой бригадира была выковырнута из гнезда и передана бородатому штабс-капитану, который вручил её молоденькому поручику с тоненькими стрелками старомодных усиков.
Хрупкая пластмассовая коробочка переломилась надвое, раскрошилась, плёнка была разорвана, и всё полетело в помойное ведро под кипятильником.
Ещё немного позвенели шпоры корниловцев в проходе‚ прежде чем монархисты уселись на свои места.
За окнами уже блестело химкинское половодье и длинный мост бешено крестил всех нас косыми расчалками.
Я видел, как осторожно, будто бы от инерции торможения, наплыла к запору дверь купе бригадира поезда.
Проводница, наоборот, закрылась, не скрывая испуга, с шумом и треском.
Звучала теперь только музыка дороги — соло на барабанах. Бежала вдоль пути, до самого Питера будет бежать, нитка белого заборчика с калиточками и воротцами, прерываясь только на станциях и болотах.
Возвратился лоточник.
— Пирожки с мясом! Мягкие! Поджаристые! Колбаса, шоколад. Пожалуйста, минеральная вода.
Мой сосед дремал, укрывшись газетой, или притворялся. Я был сыт. Корниловцы неприступны.
Лоточник постучался к бригадиру.
— Пивца ещё не желаете?
Ответа не последовало. Зато открылось соседнее купе, проводница втащила торговца к себе и защёлкнула дверь.
Спустя несколько минут испуганный лоточник выскользнул в тамбур.
На секунду ещё, пока он проворачивался со своим коробом, спеша разнести тревожную весть по составу, в вагон ворвался грохот сцепки, лязганье рифлёных листов перехода, и потом опять стал слышен лишь ровный рокот колёс на старинной дороге.
Скорлупа вокруг меня рассыпалась, проклюнулась душа на волю. Теперь ничего не мешало смотреть, как вздымались холмы за окном, как кружились пёстрые
осенние дали под перламутровым небом. Я видел, слышал тяжёлые вздохи родной земли, весёлый хохот берёзового частокола в утреннем солнце, радовался дороге, времени, России...