Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 6-7

                Часть шестая

                Глава седьмая. 4-22 февраля 1974 года

     Февраль успел только начаться, как я в Минск уехал. Решили мы с начальством, что нечего тянуть, надо следующий препарат в свет выпускать, тем более что в институте сердечно-сосудистой хирургии согласились войти в число медицинских учреждений по его клиническому изучению.

     Основная задача, которая в Минске передо мной стояла - подготовить технологический регламент на производства полиглюмана, нового кровезамещающего противошокового препарата с дополнительными диуретическими свойствами, обкатать его в условиях производства на имеющейся там полупромышленной линии, и произвести две или, что даже предпочтительней три небольшие партии препарата. Затем уже в Москве их всестороннее изучить, набрать достаточный объём экспериментальных данных и вынести препарат на обсуждение в Фармакологический комитет Минздрава СССР. Работа вся не сложная, но кропотливая, требует много времени и внимания. Никакие ночные бдения меня не ожидали, вот и набрал я с собой столько заявок, сколько никогда ещё в Минск не возил.

     Каждый день, включая субботы и воскресения, я на заводе, то в ЦЗЛ, а то и непосредственно в цехе, если надо было что-нибудь на месте уточнить, технологическим регламентом занимался, затем шёл в гостиницу и там погружался в мир изобретательского творчества. Стопки с заявками менялись местами, но планомерно уменьшались, в то время как дипломат, куда складывались сделанные заявки, с каждым днём становился всё тяжелее и тяжелее.

     Заканчивалась вторая неделя моего пребывания на заводе. Всё, чем я должен был там заниматься, практически было выполнено. Оставались всякие мелочи, которые если упереться, можно доделать за день, максимум два, вот мы с Зинаидой Павловной и сидели в её кабинете, решали, когда мне лучше отправляться домой в четверг, то есть завтра или в пятницу. Я настаивал на пятнице, но Зинаида Павловна убедила меня, что ехать надо завтра, нечего лишний день здесь сидеть и даже своей сестре позвонила, билет на четверг заказала, когда раздался стук в дверь и в кабинет заглянул следователь республиканского Комитета Государственной безопасности полковник Захарченко. Увидел меня, заулыбался и, вытянув вперёд руку, направился в первую очередь ко мне:

     - Вот не ожидал застать вас, Иван Александрович. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Здравствуйте, товарищи. Мимо ехал, дай, думаю, забегу, поздороваться, да заодно узнать, не собирается ли Иван Александрович в наши края, а он уже здесь находится.

     Он двумя руками обхватил мою правую ладонь и крепко несколько раз её потряс.

     - Вот уж не ожидал, так не ожидал, - ещё раз повторил он, глядя мне прямо в глаза, и продолжая держать мою руку.

     - Зинаида Павловна, - обернулся он к Кулагиной, - простите меня ради всего, но позвольте мне немного посекретничать с этим молодым человеком.   

       Зинаида Павловна сразу же встала, вышла из кабинета, а затем и из лаборатории, плотно прикрыв за собой входную дверь.

     - Вот, что я вынужден признать, - начал полковник, - повозиться с этим Вайсом нам пришлось. Удивительно, но дипломатического прикрытия у него не оказалось, мы продержали его столько, сколько смогли, но, в конце концов, вынуждены были выпустить. Было принято решение депортировать его на родину. Вчера это произошло. Я сам при этом не присутствовал, но наши сотрудники отчётливо слышали, как этот парень, уже поднимаясь по трапу в самолёт, обернулся и громко сказал:

     - Ничего, в Москве не такие лопухи, как я.

     - Это вполне серьёзная угроза. Посмотри, что у тебя в лаборатории делается. Не лазает ли кто по столам и шкафам. Знаешь, самые надёжные люди могут предателями оказаться, и не только из корыстных побуждений, просто их могут в такое положение поставить, что всё, что угодно отдать можно, а не только какой-то температурный режим. У тебя в лаборатории многие знают о его существовании?

     Я кивнул головой.

     - А цифрами многие владеют?

     На этот раз я отрицательно ей покрутил.

     - Хорошо, а их в твоих записях легко найти?

     - У начальства в шкафу стоит экземпляр регламента. По крайней мере, перед тем как мне сюда уехать, - поправился я, - он там стоял. Обычно она всё в сейф убирает, а как мы тему закрываем, все документы в спецчасть сдаёт. А мы с ней намётки по новому препарату делали, и кое-что из регламента на реофер использовали. Вот он у неё в кабинете и застрял.

     Я говорил медленно, прокручивая в памяти, всё, где ещё можно найти температурный режим процесса комплексообразования, а Николай Петрович время от времени покачивал головой. Вот это его покачивание стало меня отвлекать:

     - Николай Петрович, простите, но в тот момент, когда вы головой качаете, вы ей загораживаете мой рабочий стол в лаборатории.

     Он с удивлением на меня посмотрел, ничего не сказал и застыл. "Вот он", - понял я:

     - Простите, никак не мог вспомнить, куда я свой экземпляр годового отчета по данной теме засунул. Там точно всё написано. Я, когда на нашем лабораторном совещании докладывал о результатах работы, говорил, что основное ноу-хау в этом температурном режиме заключается. А отчёт у меня на столе в стопке различных бумаг с левой стороны лежит.

     Я глаза прикрыл и постарался вспомнить, как выглядела эта стопка.

     - В самой серёдке лежит, если от окна посмотреть, то уголок переплёта немного в сторону к стене выдаётся.

     - Ну ты даёшь, - удивился Николай Петрович, - а говорил, что зрительная память плохая.

     - Это у меня на лица и одежду, а вот на всё, что связано с книгами, журналами и прочей печатной продукцией – отличная, - сказал я, посмотрел на часы и потянулся к телефону. Быстро набрал 9, услышал длинный гудок, набрал 8, а после того, как услышал ещё один длинный гудок, накрутил О95, номер телефона, стоящего на столе Т.В., О17 и номер телефона ЦЗЛ. На удивление сразу же дозвонился:

     - Тамара Викторовна, вы регламент на реофер в спецчасть сдали? Хорошо. А давно? Ага, на следующий день, как я уехал. Значит больше недели назад. Теперь ещё. Посмотрите у меня на столе, в середине стопки, лежащей у стены, должен торчать уголок годового отчета по теме, - я немного помолчал, затем добавил, - срочно и очень важно, торчит или нет?

     Я положил трубку на аппарат:

     - Сейчас сходит и перезвонит, - тяжело вздохнул я и закрыл глаза.
 
     Полковник постучал пальцем о краешек стола:

     - Ладно, перезвонит, значит перезвонит. Расскажи, как дела.

     - Да вроде нормально всё. Сын в садике совсем освоился, на него воспитательница даже жаловаться начала, невзлюбил он какого-то мальчика и начал с тем руками махать. Я за ним пришёл, а у него лицо расцарапано. Пришлось объяснять, что надо драться, а не царапаться. Царапаются один девчонки. Он на следующий день это своему недругу объяснил, так они неожиданно на этой теме взяли и подружились.

     Я рассказывал, а сам глаз с телефонного аппарата не спускал, как будто телефон мне мог подмигнуть или ещё каким визуальным способом дать знать, что сюда звонят. Наконец, он зазвонил:

     - Лежит ваш отчёт, вернее лежал, я его оттуда выдернула, - донёсся до меня голос Т.В., - Так, что его, что тоже в спецчасть сдать?

    - Наверное, - только и успел я сказать, как она не дала мне договорить:

    - Срочно возвращайтесь, расскажите, что случилось.
 
    - Билет мне на завтра заказали, сейчас уже, наверное, поздно что-либо переделывать. Послезавтра с утра, думаю часам к одиннадцати, буду на месте.

     Она что-то хмыкнула, но разобрать, что именно было невозможно, поскольку она трубку на аппарат положила.

     Почти одновременно в лабораторию заглянула Кулагина:

     - Директор попросил к нему зайти. Николай Петрович, Иван Александрович, прошу вас, пойдёмте, он волнуется очень.

     Директор завода действительно выглядел озабоченным:

     - Товарищ полковник, объясните, пожалуйста, как долго мы ещё будем в подвешенном состоянии находиться. По заводу слухи какие-то непонятные ходят, а мы не знаем, что можно говорить, а что нельзя и как эти слухи опровергать. Они уже давно в город просочились, и там выросли незнамо до какого размера. Хорошо мы мирная организация, а если бы оборонный завод, наверное, говорили бы, что у нас ракеты тысячами налево уходят. 

     Полковник потёр подбородок:

     - Собирайте общее собрание. Давайте завтра, часа в три или четыре. Завтра четверг. Во сколько у вас рабочий день в заводоуправлении заканчивается, вот давайте к этому часу и подгадаем. Ивану Александровичу здесь делать будет нечего, надо представить всё это как чисто заводское событие, неприятное, но никого больше не затрагивающее.

     На этом завершили. Я прямо из дирекции на вокзал отправился, билет на завтра забрать. Посмотрел мне, как я и просил, его в десятый вагон продали.  Мы там с полковником расстались, он по своим делам дальше пошёл, а я в гостиницу, там меня пара заявок ждала, которые я уже разок прочитал, а теперь хотел серьёзно ими заняться. 

     В четверг я с раннего утра всерьёз за регламент принялся и к обеду с ним закончил. Попрощался со всеми и в гостиницу отправился. До отправления поезда времени было достаточно, чтобы ещё пару заявок сделать. Снова, как и по пути в Минск, проводницей сменщица Людмилы была. Уже довольно пожилая женщина, явно полтинник ей несколько лет назад исполнился. Утром, как поезд в Москву пришёл, я вначале в патентный институт ринулся, там быстро со сделанными заявками расстался, немного новых взял и на работу помчался. Почти везде, если не бегом, то уж быстрым шагом точно пришлось передвигаться.

     На работе мы долго с начальством сидели, размышляли. Вывод, к которому пришли, оригинальным назвать было нельзя. Дирекцию и парторганизацию поставить в известность надо, пусть они со своей стороны проверят, как в институте обстоит дело с сохранением государственной тайны.

     - В понедельник на директорском и расскажите всё, - посоветовала мне Т.В., - в лаборатории ничего говорить не будем, но присматриваться к поведению сотрудниц придётся внимательно, - добавила она.

    Вот собственно и всё до чего додумались. Начальство в дирекцию направилось, а я ответственного за ДОСААФ пошёл навестить. У меня на столе записка лежала, что он меня разыскивал.

     Слава Соколов, ответственный за этот самый ДОСААФ, работал в лаборатории патофизиологии и тесно был связан с нами. Его группа занималась углубленным изучением влияния на организм подопытных животных кровезаменителей, в том числе и противошоковых, разрабатываемых в нашей лаборатории. Парень был внешне неторопливым, но делающим всё основательно. Кто-то его бульдогом обозвал, не за внешнее сходство, а за то, что уж если Вячеслав за что-то брался, то он исследования точно до самой сути доводил. "Вцепится - не отпустит, сущий бульдог", - сказал кто-то, и это сравнение так всем понравилось, что прозвище прилипло к нему напрочь.   
               
     Таким же он был и в общественной работе, хотя со стороны всем казалось, что занимался он лишь тем, что взносы в ДОСААФ собирал, да билеты лотерейные, выпущенные под эгидой этого общества, распространял. Ведь общество только на словах добровольным было, на деле же нас всех туда скопом согнали, и членские взносы с нас стали собирать. 30 копеек в год – деньги, конечно, небольшие и заплатив их, никто  обеднеть не может, но всё равно всегда почему-то было жалко с ними расставаться. Но как-то неподалёку от института парашютную вышку построили, и Слава умудрился почти сто человек убедить принять участие в прыжках с этой вышки в день её открытия. В "Вечерней Москве" даже репортаж по этому поводу был опубликован, с парой фотографий. Оказывается симпатичные у нас девочки работали.   

     Но лично я от этого общества ничего не получал и даже не знал, что получить можно. Однако когда речь зашла, о том, что марте месяце мы вдруг владельцами собственной машины можем стать, я сразу же об этом парне вспомнил. Это же его комсомольское поручение было, я его сам на связь с этим ДОСААФ посадил. Настала пора к нему с просьбой обратиться – помочь на курсы по вождению попасть. Они именно в системе ДОСААФ были. Он обещал помочь, а раз разыскивать стал, то значит, что-то получилось.

     Я к нему в лабораторию зашёл, он, увидев меня, обрадовался:

     - Ваня, вот ты вовремя пришёл. Они нам письмо прислали, что на институт одно место дать могут. Я его за тобой застолбил. Занятия у них с понедельника начинаются, вчера организационное собрание было. Я вместо тебя ходил, объяснил, что как ты из командировки приедешь, сам появишься. Директор автошколы, Виктор Павлович, симпатичный такой дядька, тебя ждёт. Просил сразу же, как ты на работу выйдешь, к нему зайти. Дуй туда. Здесь недалеко. Они с левой стороны от Аэровокзала находятся.   
 
     Пришлось в гараж звонить и ещё с одним "рыжиком" расстаться, зато минут через пятнадцать я уже входил в дверь этой автошколы. Прямо за дверью находился не очень длинный коридор, где царил полумрак, хотя в его торце и светилось окно. Правда, светилось оно еле-еле - снаружи было почти до половины занесено снегом, а верхняя его часть оказалась покрытой толстым слоем льда. Дверь была снабжена такой мощной витой пружиной, что, как только она за моей спиной закрылась, я оказался напрочь отсечённым от уличного шума. Мне даже не по себе как-то стало, от той тишины, в какую я попал. При этом внутри было достаточно прохладно, только что пар изо рта не шёл. Вдоль коридора виднелось по четыре двери с каждой стороны. На двух первых висели таблички "Учебный класс". Я даже пытаться открывать их не стал, чувствовалось, что они заперты. Ближайшая дверь с правой стороны, где на табличке было написано "Директор", оказалась приоткрытой. В небольшой комнате у окна за столом сидел лицом к двери немолодой мужчина с сильной проседью в волосах и читал какую-то брошюру, которую держал перед глазами так, что прикрывал ей нижнюю часть своего лица. На обложке брошюры были нарисованы силуэты людей в белых медицинских халатах.
 
     Наверное, он почувствовал, что я его рассматриваю, и приподнял голову. Меня заметил и голову вверх вскинул, как бы спрашивая, что мне надобно.

     - Добрый день, я Елисеев из медицинского института, мне передали, что вы просили зайти к вам.

     Мужчина буквально подскочил, когда я всё это сказал, и ко мне бросился:

     - Дорогой, я уж отчаялся ждать. Вот даже сам эту дребедень принялся изучать, - и он рукой в сторону брошюры, на стол упавшей, указал.

     - Виктор Павлович, - спохватившись, он протянул мне руку и крепко сжал мою, - директор этой конторы.

     - Понимаешь, - начал он сразу же рассказывать, - доктор, который у нас уж сколько раз проводил занятия по оказанию первой медицинской помощи пострадавшим при дорожно-транспортных происшествиях, приболел, да серьёзно так, надолго из строя выбыл. А на следующей неделе по программе занятия по этой самой теме должны быть. Я уж сам решил их провести, но ни черта запомнить не могу. Смотрю действительно, как баран. А тут ты объявился. 

     Он даже левой рукой пот со лба стёр, а правой как уцепился в мою руку, так её и держал всё время. Потом спохватился, руку мою освободил, а своей мне на стул перед столом стоящий указал, а сам за стол направился. Пока он шёл, я его рассмотреть успел. Действительно симпатичным мужиком он оказался. Таким, понимаете, лет пятидесяти, если не больше, сухощавым, невысоким, очень подтянутым. Такого где увидишь, сразу поймёшь – русский человек перед тобой.

     Он уселся и меня принялся рассматривать, а я к нему обратился:

     - Виктор Павлович, так вы меня, наверное, с кем-то спутали. Я же не доктор, я к вам учиться пришёл.

     - Выучим, в самом лучшем виде выучим. В этом не сомневайтесь, - засуетился он, - но и вы пойдите нам навстречу. Проведите эти несколько занятий. Не бесплатно, вы не думайте. Мы с вами договор заключим. Пять рублей в час платить будем. За пять занятий – двадцать пять рублей. По-моему, нормально. Мне сказали, что вы кандидат наук, мы посмотрели, кандидату положено пять рублей, были бы доктор, было бы от семи с полтиной до десяти. А давайте напишем, что вы доктор, а? И по десятке заплатим, - и он с такой надеждой на меня уставился.

    - Виктор Павлович, но я химик, а не врач.

    Он меня перебил, не дал даже договорить.

    - А я вы думаете преподаватель. Я, понимаете, шофёр-дальнобойщик. Всю жизнь за рулём провёл. Если бы не возраст, да болячка одна привязавшаяся, так и продолжал бы крутить баранку. Так нет, вот сижу теперь в этом кабинете, учебным процессом руковожу.

     Неожиданно он резко сменил тон и почти умолять стал:

     - Помогите, товарищ Елисеев, очень прошу.

     Я стоял напротив него и почти физически ощущал его просящий взгляд.

     "Собственно говоря, чем я рискую? С халатом белым я сродниться успел. Неужто не смогу какие-то занятия провести?" - промелькнула мысль, но совсем голову не покинула, а начала там укореняться.

     - А почему так много – пять занятий? – спросил я и сам смутился отчего-то.

     - Так у нас пять групп, по десять курсантов в каждой, по одному часовому занятию в группе, суммарно так и получается, что пять занятий, - директор начал говорить достаточно быстро и чётко, но по мере того, как продолжал говорить, речь его постепенно замедлялась и замедлялась.

     - Так вы правы, - неожиданно воскликнул он, - мы же всех на пять групп, почему разбили? У нас пять инструкторов-водителей. При восьмичасовом рабочем дне они могут лишь пять полноценных уроков по вождению провести, а теорию-то можно скопом всем сразу, - он даже затылок почесал своей пятернёй, и продолжил совершенно неожиданно, - а напишем, что пять занятий по часу.

     Он помолчал немного, а потом рукой даже махнул:

     - Так и сделаем, и по ПДД тоже и по техническому обслуживанию, - и снова речь его замедлилась, - нет, по техническому обслуживанию и ПДД пусть так и останется, там конкретные сложные вопросы, их так с кондачка не запомнишь.

     Он замолчал и принялся усиленно думать. Лицо у него даже покраснело от напряжения. Но вот он махнул рукой:

     - В общем, так. Вы проводите одно занятие для всех групп сразу, и мы платим вам четвертак. Думаю, что за один час двадцать пять рублей это очень хорошо.

     Он это так решительно сказал, что я даже подумать успел, всё закончились у него творческие муки, но не тут-то было. он снова задумался, а затем начал вслух рассуждать:

     - У нас четыре аудитории, а групп пять, что пятая будет делать, когда вы отчитаете свой предмет? Вот в этом и вопрос, - и такая тоска на его лице проявляться начала. Всё было лицо, как лицо. В меру оживлённое, достаточно подвижное, явно улыбчатое, но вдруг, как облако на солнце его освещавшее набежало – всё посерело, нахмурилось, скорбные морщинки от уголков губ к подбородку спустились, глаза и то как-то затуманились. В общем, словно маску на него надели. Никогда ещё мне не доводились видеть, как лицо у человека так быстро измениться может.

     - Ну давайте два занятия проведём, - невольно у меня вырвалось.

     Я тут же принялся себя за это ругать, ведь всё равно решил отказаться, хотя деньги очень нужны, но лезть в незнакомую тему…  А получилось, что я явное согласие дал.

     Пока себя в душе ругал, за его лицом наблюдал. Там обратное действие происходило – лицо на глазах разглаживалось, скорбь и печаль, как будто следы от мела с доски стирались, глаза светлели, а вот и улыбка губы тронула:

     - Правильно, вы всё, товарищ Елисеев, говорите. Я сейчас в расписание занятий все необходимые изменения внесу. Первое занятие вы в следующую субботу проведёте, а второе – в воскресение. Да и сами в эти дни ПДД изучать будете.

     Он на столе в бумагах рыться начал, нашёл, по-видимому, то, что искал, поскольку улыбнулся и листком бумаги с печатным текстом размахивать принялся:

     - Вот, нашёл. Вы у нас в четвёртой группе будете заниматься. Инструктор Коля Панюшкин. Между прочим, он у нас лучший водитель-инструктор. У него самый высокий процент сдавших экзамены уже какой год держится. Все вроде бы всё по одной программе преподают, но вот у Коли 80 с лишним процентов курсантов, сдавших с первого раза, а у остальных до 70 - еле дотягивает. Есть время, посидите, осмотритесь, через полчаса все преподаватели подтянутся, у нас собрание перед очередным набором назначено, а нет, так по своим делам можете идти.

     Он опять тот же лист бумаги в руки взял:

     - Так, четвёртая группа начинает заниматься 25 февраля с 18 часов. Там мы с вами ещё раз увидимся и всё до конца проговорим, да договор на проведение пяти занятий заключим. А пока брошюру эту возьмите. Больше, чем здесь написано, водителям знать, в общем, и не нужно.

     Он мне снова крепко руку пожал, и я на улицу направился. Шёл, рассматривая брошюру, которую он мне всунул, и думал:

     "Ловко он меня окрутил, водитель-дальнобойщик, понимаешь. Ведь уже совсем отказаться хотел, а оказалось, что согласие дал. Да, дела. Придётся теперь кучу времени потратить, чтобы всю эту муру выучить".

     И, покачивая головой, я пошёл в сторону института. Идти там было недалеко. Я не более двадцати минут в пути провёл. Пока шёл, более или менее успокоился и постарался убедить себя, что ничего сложного делать мне не придётся.

     На работе за свой стол уселся, брошюру перед собой пристроил так, чтобы, даже подойдя почти вплотную к столу, не было видно, чем я занимаюсь, и принялся читать, что там написано. Минут двадцать у меня ушло на чтение абсолютно голого текста.

     "Надо его чем-то разбавить", - подумал я и отправился к институтскому художнику. Вообще он числился в отделе снабжения и иногда эти свои прямые обязанности действительно выполнял, но чаще сидел в небольшой комнатушке в цокольном этаже и работал пером и кистью.

     Художник был уже немолодым человеком, ходил всегда в чёрной бархатной куртке и таком же берете на голове. Прежде всего я заглянул в его каморку и не ошибся, он сидел там и что-то вырезал ножницами из бумаги.

     - Вадим Игоревич, - обратился я к нему, - а можно нарисовать какие-нибудь наглядные пособия по оказанию помощи потерпевшим в автомобильных авариях.

     - Ванюша, - улыбнулся он, - всё уже давно нарисовано. Подожди секундочку.

     Он легко вскочил со своего стула, положил всё, что было в его руках, на стол и направился в угол. Там, в куче, состоящей из рулонов листов ватмана, он нашёл небольшую связку:

     - Вот, смотри, - сказал он, разворачивая листы, - если подойдёт, забирай, но с возвратом. Ты не первый и не последний кому они понадобились. Лекцию, где-нибудь в ЖЭКе читать небось будешь?

    Я ему только головой покивал и назад в лабораторию отправился. Из лифта вышел, а по коридорам разнеслось:

     - Иван! Елисеев! К телефону.

     - Иду, - откликнулся я и прибавил ход.

     Трубка висела на телефоне. Я схватил её и произнёс привычное:

     - Алло.

     Она откликнулась мужским голосом:

     - Иван Александрович? Вот как удачно я позвонил. Вас беспокоит полковник Ягодин Пётр Георгиевич, Комитет Государственной Безопасности. У меня к вам несколько вопросов имеется. Хотелось бы встретиться. Вы, как к этому относитесь?

     Я буркнул, что-то типа:

     - Если вы хотите, то давайте встречайтесь.

     - Ну зачем вы так, Иван Александрович? Я ведь могу к вам в институт приехать, к директору пойти и у него с вами поговорить. Или повестку вам прислать в институт. Но мне кажется, что вас больше устроит самому к нам прийти. Зачем ваше начальство беспокоить? Понедельник или вторник на следующей неделе вас устроит? Вы ведь до четырёх работаете?

      Услышав, моё хмыканье, означающее "да", он продолжил:

     - Так, когда вас больше устроит в понедельник или во вторник в семнадцать часов встретиться?

      - Во вторник.

      - Замечательно. Во вторник в 17 часов подходите, улица Дзержинского 10, подъезд 2. Я вас там ждать буду. Всего вам доброго, - и трубку на телефон положил.

       Я уселся на свой стул и задумался. Звонок явно должен был быть связан с Минском, но как-то разговор пошёл не в ту сторону. Я вспоминал слово за словом и ничего понять не мог. Решил махнуть рукой, вторник — это ведь ещё через три дня, так что ломать голову. Тогда всё и выяснится.

       Рабочий день закончился. Я почти бегом помчался в садик забирать Михаила. На улице было довольно прохладно. Уже второй день столбик термометра опускался ниже двадцати. Изо рта валил пар. Неприкрытые уши подмерзали. Время от времени приходилось их растирать руками. Кажется, начала, наконец, устанавливаться настоящая русская зима. 
   
     Продолжение следует