Скоро на пенсию

Ничто не предвещало греха, а он случился. Неожиданно, средь бела дня. 
Редкий случай, соседка Мария была на даче одна. Обычно с мужем приезжает, а тут второй день одна. Петрович, облокотившись на загородку, разделявшую участки, смотрел на соседку, жмурился, улыбался. Давно бы к ней «подъехал», по крайней мере, попробовал бы, да неудобно, с мужем ее Петрович в хороших отношениях, выпивают частенько.
-Маш, а тебе когда на пенсию?
Мария, не отвлекаясь от прополки, ответила:
-Скоро.
-Скоро это когда?
-Через два года.
-Это что же… тебе пятьдесят три? – с удивленным видом подсчитал Петрович.
-В октябре будет.
-А не скажешь! Я думал, сорок пять, не больше.
Петрович перевел оценивающий взгляд с лица Марии на глубокую ложбинку, разделявшую полные округлые груди. Мария, поймав его взгляд, инстинктивно потянулась к пуговке на сарафане, проверяя, не расстегнулась ли, раз Петрович так откровенно пялился туда.
-Говори-говори, - усмехнулась она, - вешай лапшу на уши.
-Серьезно!
Петрович закурил.
-Говорю, как есть. Смотрю на тебя и удовольствие получаю.
Петрович не врал. Выглядела Мария аппетитно. Пышная, грудастая, талия сохранилась, задница упругая. Лицо без морщин.
-А вчера… это вообще что-то было! – сообщил он с загадочной улыбкой.
Давно отвыкшая от мужских заигрываний, Мария заинтересовалась, отставила тяпку к яблоне. Подняла руки поправить волосы, показав белые вспотевшие подмышки, чисто выбритые.
-А что вчера было? Что-то я не пойму.
Петрович, жадно затянувшись, выпустил дым тонкой струйкой.
-Вчера, можно сказать, было высшее наслаждение!
-Балабол!
-Вчера как клубнику собирала? В купальнике!
Мария покраснела и, хоть и не до конца, но разозлилась.
-Подсматривал?  Не стыдно? Я думала, тебя нет.
Петровича понесло.
-Три часа у окошка за шторкой простоял! Измучился. Чуть не кончил.
-Ты… - Мария покраснела, - кобель старый, лучше за Игнатьевой своей подглядывай!
«Эх, и она уже знает!» - досадливо подумал Петрович, - донесли».

С Игнатьевой на прошлой неделе занятная история вышла. Событие! Всё садоводчество теперь говорит. Захотелось Петровичу выпить. А выпить не было. В таких случаях Игнатьева Катерина выручала. У нее всегда «чекушку» или бутылку «красненькой» можно было стрельнуть. С отдачей. Был и другой повод пойти. У Игнатьевой муж недавно умер, а Петрович ей свои сочувствия еще не выразил. Катерина была в саду, сидела за столиком под яблоней с чашкой, кофе пила. Лекцию о вреде алкоголя, как обычно, читать не стала, «чекушку» сразу принесла. На голове у Катерины, как и положено, была черная косынка, траур ведь, а вот халатик на ней был легкомысленный, тесный, короткий, верхняя пуговичка расстегнута. Грудь увесистая под халатиком колыхалась колоколами, без лифчика. Это-то и укололо Петровича, зажгло. Ничего такого, вроде, он и не сделал, а – случилось! Получилось! Сказал пару нежных слов вдове, пособолезновал, помощь, какая потребуется, пообещал, а потом взял за руку, погладил – даже не заметил, как. И почувствовал – Катерина дрожит! Жара, а она дрожит! И задышала вдруг часто, взволнованно. Тут уже Петрович приобнял ее за талию, соскользнул рукой пониже. И снова обожгло! Катерина была трусов! Повернулась к Петровичу, лицо горит, глаза шальные. Прошептала: «Не здесь… увидят!» И пошла в дом. Петрович за ней. Начал, само собой, с поцелуев. Как он умеет. В шейку, за ушком, в губы. Катерина разомлела, повисла на нем, ноги не держат. Скинул он с нее халатик. Голая! Сграбастал, прижал к себе. Долго мял, тискал. И поставил поперек дивана раком. Рукой на спину надавил, чтоб прогнулась, задницу отклячила. Стянул на колени штаны вместе с трусами. Член был уже готов, стоял колом. Приставил его к розовым губам Катерининой волосатой красавицы и въехал. Катерина аж взвигнула. Прямо как девчонка. Член у Петровича особенный! Наградила матушка-природа - толстый, длинный, с  кривизной, мощной головкой. Когда молодой был, Петрович любил прикладывать линейку. 23 см!  От этих сантиметров и взвизгнула Катерина. Хотела соскользнуть, но Петрович не дал, удержал, притянул к себе и погнал, погнал!.. Сладкая еб…я получилась! Песня! Петрович рычал от силы. Катерина стонала. Она уже «плыла», причитала: «Миленький… родненький… что ты со мной делаешь?!» И у Петровича уже подкатывало – скоро кончить должен был. И тут!.. Принесла нелегкая! В дом вошла, нет влетела Настёна Щипкова, соседка Катерины.
-Кать, я за семенами.
Картина маслом! Петрович е…л Катерину, она «приплывала», стонала, мотала головой. А тут Настёна! Застыла. Окаменела. Петрович, как ни старался, не мог остановиться. И на глазах у Настены продолжать еб…ть Катерину. А Катерина, как  услышала и увидела Настену, зажмурилась и … затряслась, кончая! Петрович тоже! Выдернул член из пи…ы и со звериным рыком начал спускать Катерине на задницу.
-Мамочки… срам-то какой! – обрела дар речи Настена и пулей вылетела из дома.
Катерина, когда откончала и поняла, что произошло, разревелась, по-бабьему, чуть ли не навзрыд. Ругала себя, Петровича, Настёну. Петрович, добрая  душа, не оставил ее одну в такой ситуации, не ушел. Как мог, успокаивал, а еще целовал, и сперму свою на ее заднице заботливо вытер, приговаривал, чтоб не брала Катерина в голову, она теперь вдова, женщина свободная, что хочет, то и делает.
Настена, коза старая, в тот день летала по садоводчеству и всем, кому можно и не можно, рассказывала про бл…во Катерины: «Сорок дней не прошло, а она уже с мужиками махается! Я думала, она женщина порядочная. О-ой, видели б вы, что он с ней делал!»   

До вечера Петрович не спускал глаз с соседки. Гадал, приедет ли муж, а если не приедет, останется ли Мария на даче на ночь? Стемнело, муж не приехал, а Мария не уехала. Петрович приободрился. Может, что и выйдет? Ведь не сильно злилась Мария, когда он с нею заигрывал…
 
Стемнело. Петрович «хлопнул» пол-стакана водки, закусил. Присел на лавочке, закурил. Было тихо. Пахло травой, яблоками. Хорошо!.. То и дело он поглядывал на соседний домик. Одна Мария. Что делает? И вдруг скрипнула дверь. Мария появилась на крылечке. Петрович затаился. Луна яркая, светила так, что было видно всё, как днем. Одета Мария была… вовсе и не одежда это была… ночная сорочка на тоненьких бретельках! Петрович удивился: «Куда это она в таком виде?» Мария медленно сошла по ступенькам. Огляделась и – шагнула к кустам малины. Петрович понял. Поссать вышла Мария. В туалет в дальнем углу участка идти поленилась. Присела у малины. Ее было не видно, зато слышно было всё: в ночной тишине особенно громко зазвенела, зашипела, ударяясь в землю, упругая струя, и вместе с ней тихий протяжный стон-вздох Марии от удовольствия… Отливала она долго, струя то ослабевала, тихо журча, то лилась с новой силой…

Еще полчаса посидел Петрович, поглядывая на соседний дом. Окно слабо светилось, в этой комнате была спальня. Мария не спала. И Петрович решился. Пошел. У раскрытого окна перевел дыхание, отодвинул легкую шторку и заглянул. Ахнул про себя. Ё-моё! Картина! Мария не спала, читала какую-то книжонку, про любовь, наверное. Лежала с раздвинутыми ногами и… без трусов! Сорочка задралась до живота. У Петровича при виде  волосатой пи…ы поднялась температура. Просто стоять и смотреть стало невыносимо. И он легонько стукнул костяшками пальцев по стеклу. Шепнул хрипло:
-Маш… ты чего не спишь? Это я, не бойся.
Уверен был – взовьется Мария, испугается! А она… не испугалась. Удивилась – да. Отбросила на пол книжку, зашарила рукой по животу, ища подол сорочки, чтобы одернуть. Одернула. Ну и ноги, само собой, сдвинула. Прошипела:
-Совсем оборзел! Чего приперся?
-Не спится. О тебе думал.
-Уходи! Постыдился бы… в таком возрасте…так себя ведёшь.
-Чего ж стыдного, когда женщина нравится… - ласковым голосом сказал Петрович и, как пацан какой, влез в комнату через окно.
-Ты уж извини… не через дверь, - улыбнулся он и сделал шаг к кровати.
Мария молча смотрела на него, по пояс голого, в одних шортах. А он смотрел на нее и гадал, какое сопротивление она ему окажет. Весь его любовный опыт подсказывал, что бабы любят наглых, но при этом и ласковых. А он такой и был.
-Уходи! – прошептала Мария.
Петрович ближе подошел к кровати.
-Я ж только пришел. Еще ничего не сделал, а ты меня гонишь…
-Уходи, говорю!
Голос Марии, тихий и совсем не злой, давал Петровичу надежду. Не прогонит? Хотела бы – сразу прогнала, в шею вытолкала бы! И по морде надавала бы. 
-Нравишься ты мне, Маш… - сказал Петрович и удивился, сколько ласки оказалось в голосе.
Мария на это ничего не ответила. И Петрович - была не была! – решился, сдернул с себя шорты и с голым членом сделал еще шаг.
-Ты… ты что делаешь?! – покраснев, Мария округленными глазами уставилась на Петровича. Потом на член, и на ее глазах член рос, твердел, поднимался! Мешал идти, как тяжелый маятник, раскачивался в стороны и по кругу. Уразумев, какой агрегат может в нее войти, Мария по-девчоночьи пролепетала:
-Мамочки… 
Петрович упал рядом с ней и сразу обнял с такой силой, что у нее хрустнули косточки.
-Сладкая ты моя! Машенька!
Умел Петрович слова для женщины подобрать, не стеснялся нежностей. И действовать умел. Мария не успела опомниться, а он уже просунул руки под сорочку, прошелся ладонями по мягкому животу и схватил груди. После чего всё полыхнуло как молния. Мария ахнула, запричитала, что не надо, что она не такая. А Петрович уже целовал ее в губы. Знал, что у взрослых баб к поцелуям в губы особенное отношение. Это молодая может сосаться весь вечер и не дать. А взрослая, если позволила себя поцеловать, считай, что позволила и всё остальное. Мария не уворачивалась, только поначалу губы ее никак не реагировали, но потом ожили, раскрылись. И Петрович вконец приободрился, содрал с Марии сорочку через голову и прижался к ней, задыхаясь от дикого желания. В этом желании не мог оторваться от ее нежных губ, мял ее пышную задницу, хватал за упругую мякоть бедер, терся каменно-твёрдым член об живот. Накрыв пятерней влажную пи…ду, Петрович погладил пухлые губы, ища вход, нашел и пролез внутрь двумя пальцами. Оценил:
-Ух, какая она у тебя… мокрая! Хочешь, Маш, да? Хочешь?
Мария молчала, запрокинув голову. Петрович медленно навалился на нее, коленями растолкал ноги в сторону и уперся членом в пи…ду. Попросил:
-Заправь сама. 
Мария ухватила член пальцами, провела головкой по губам вверх-вниз, разлепляя их, и направила. Петрович мягко толкнулся, туго вошел. Больше, чем наполовину. Мария охнула.
-Не спеши!
Петрович сдержался, не двигался, давая ей обвыкнуться с непривычным размером. Вынул член и снова вошел, медленно, уже на всю глубину. И после этого - пошло, поехало!..
-Хорошая ты моя!... – стонал Петрович, толкая член в чавкающую ****у, - тесная! Охренеть! 
Мария слов не говорила, видно, не было сил на слова, только ойкала, охала и стонала. 
Не было у Петровича объяснения, но еб…л он Марию, как ни одну бабу прежде. Вкладывал в еб…ю все свои силы. Комкал в ладонях пышные груди, сжимал пальцами вспухшие соски. Смачно ударялся пахом в мокрую промежность, до упора, до яиц загоняя член в податливую кисельную мякоть. Высоко задирал и раздвигал тяжелые полные ноги. Сам взмок и Марию довел того, что пот по ней стекал ручьями. Колышущиеся груди дразнили взгляд; он хватал соски губами и сосал. Потом он поставил Марию раком. Въехал! Мария вскрикнула, он догадался, что достал до матки. Руки его беспокойно хватали Марию подмышками, за бедра, за груди, которые смятыми шарами терлись о постель. Было  приятно смотреть, как раскрасневшийся, опутанный пухлыми венами член скользил в пи…де. Пи…да обжимала член, отпускала и снова обжимала. Тяжелая задница в его руках с плавным размахом качалась вперед-назад, в такт ударам члена. В какой-то момент Мария встрепенулась, задвигалась резче, быстрее; Петрович понял, она вот-вот кончит. Мария напряглась, стоны ее стали громкими, отрывистыми.
-О-ой!... Ой! Я… я… давай… еще!
Петрович приналег ей на спину. Куснул в шею, сжал пальцами соски. И Мария кончила – откинув назад голову, сладко задергалась всем телом; пи..да заиграла, сжимаясь. Петрович тоже почувствовал конец и резко  взвинтил темп. Минута и, преодолев судорогу, из члена мощно хлынула сперма. Удовольствие было такое, что Петровичу показалось, что он теряет сознание. Он содрогался и рычал; член дергался, а сперма лилась и лилась…