Родина с маленькой буквы. рассказ

   День выдался сегодня - на редкость. Нет, я, конечно - поэт, романтик и все такое, но … уж слишком теплолюбивый какой-то. “Осенняя пора - очей очарованье …”, “... и вот сама идет красавица – зима …” - это все не моё.
   Жаркое летнее солнце, как никто другой, понимало меня и в знак поддержки подмигивало отраженным от стекла солнечным зайчиком.
   Разукрашенный как новогодняя игрушка пестрой рекламой троллейбус романтиком не был. До неприличия серьезный работник транспортного хозяйства пусть медленно, но уверенно, пробивался сквозь вязкую толщу июльского зноя. Трудяга, не требуя сочувствия от солнца, перемещал нас в пространстве города.
   - Не обижайся, он устаёт, сильно устаёт, и ему просто не до тебя, - просил я за него прощения у светила.
   Немой диалог сопровождала музыка. Нигилист-романтик Арбенин - в наушниках, под перезвон гитары и флейту, подливал в мою “солнечную бочку” “ложку” скепсиса:
         - Аргументы, почившие в бозе,
           Выгибают из губ оригами,
           И все больше склоняется к прозе
           Мозг, наученный мыслить стихами.
           Отраженье становится плавным,
           Повторяет движение, словно
           Повинуется бес …
           Повинуется бес …
           Повинуется беспрекословно.
   Он напрасно старался. Охладить мое солнечное настроение у него не получалось. Озябшую поэзию солнце отогрело как подснежник. Песня, потянувшись к теплу, теперь звучала жизнеутверждающе, почти как гимн.
   А вот троллейбусу было и не до песен, и не до солнца - он просто делал свою работу. «Труженик» пришвартовался возле Комсомольского озера и взял на борт двух пассажиров - парня и девушку лет восемнадцати. 
   Молодежь как заправские “дембеля” одета была во все камуфлированное и пестрое. Воинственный наряд с ног до головы обвешан блестящими цепочками, браслетами, значками, заклёпками и прочей “бижутерией”.
   Высокий, широкоплечий, коротко стриженный парень держал в руках защитную маску для фехтования и то ли шпагу, то ли рапиру (я в этом не очень разбираюсь). Девушка тоже была вооружена “холодным” спортивным инвентарем.
   “С тренировки едут”, - глядя на шпаги, догадался я, применив знаменитый дедуктивный метод.
   Миниатюрной, хрупкой девчушке пёстрый “камуфляж”, черная футболка с агрессивным рисунком и водопады цепочек придавали воинственности. Не блок НАТО, конечно, но и не гимназистка какая-нибудь. Короткая мальчишеская стрижка и “пирсинг” в носу ее не портили. Скорее, наоборот - вносили элемент некого шарма.   Я, поглядывая с высоты прожитых лет на это безобразие в стиле Дюма, лениво бурчал себе под нос: “Да, были люди в наше время”. Но внутренний голос осаживал мою спесь: “Ты просто завидуешь их молодости”.
   Юный “Д’Артаньян” взял у своей “Констанции” шпагу, защитную маску и, обременённый своим и её “арсеналом”, встал возле заднего стекла троллейбуса. Разоружённая “мадмуазель” с сережкой в носу села на свободное сидение.
   Я занёс увиденное в путевой дневник своей памяти и тут же забыл про них.
   Когда выходил из троллейбуса, спускаясь по ступенькам, периферийным зрением заметил на шее “мушкетёра” болтающийся равносторонний крест.
   “На фашистский железный похож”, - подумал, поворачивая голову в сторону странного кулона. Уткнувшись взглядом в украшение, не поверил своим глазам - в центре, как паук в паутине, притаилась свастика.
   Глаза, вылезшие из орбит, громко кричали об этом на весь салон, но ноги, повинуясь закону инерции, продолжали выносить меня наружу.
   Не успел я до конца осмыслить увиденное, а двери троллейбуса уже захлопнулись за моей спиной. Самодовольная улыбка “мушкетера”-фашиста уезжала в даль.
   - Это же… Это как же? Средь бела дня, не стесняясь людей? Это же надо было по морде, а железную гадость сорвать, и растоптать как гадину…
   Не смотря на июльскую жару тело бил озноб:
   - Куда мир катится? В мои восемнадцать… Да даже представить себе не могу. А сегодня - средь бела дня…
   Я честно пытался найти оправдание: “Они не ведают, что творят…, дурное воспитание, учили их не тому, не те книги читали...”. Но крепко сжатые кулаки мне не верили - вот-вот кожа на костяшках лопнет.
   “Почему это стало возможно? Что с ними не так? Что с нами не так, где мы их упустили? Чем была та - последняя капля, перевесившая чашу весов?”
   Глубины подсознания, искренне желая помочь, вытащили на поверхность сценку из раннего детства: “Указка учительницы направлена на написанное мелом:
- Запомните - Родина всегда пишется с большой буквы.”
   “Вот оно - начало. Сегодня практически везде Родина пишется с маленькой буквы - не имя собственное, а так - одна из… Достаточно поменять заглавную букву на маленькую и… Дальше тот самый - необратимый “эффект бабочки” Брэдбери.
   Сравнительно недавно по историческим меркам мы стали писать Родина с маленькой буквы. Мелочь, но… То, что Родины уже нет, мы давно привыкли. Привыкаем теперь к тому, что жена может быть мужчиной, а мать либо суррогатной, либо родитель №1. Сегодня легко, почти не торгуясь, продают и Родину, и родителей, и детей. А завтра что?
   Если к этому привыкнем, значит в скором будущем никого не будет удивлять плановое уничтожение излишней человеческой массы во благо всего человечества. Или, что тоже вполне возможно, лишних людей будут не уничтожать, а продавать в продуктовых магазинах… на развес. Не пропадать же добру? И для всех это будет само собой разумеющийся факт.”
   День был испорчен окончательно. Древний солярный символ сегодня ассоциируется только с самым страшным злом в истории человечества. Короткая встреча с чёрным пауком свастики возбудила мой спокойный, уравновешенный мозг, до состояния крайней агрессии. Генетическая память вспомнила всё - весь ужас прошлого. И стало ужасно холодно, солнце больше не грело.
   Размахивая кулаками после так и несостоявшейся драки, я брёл домой - озябший и сгорбленный, как старик. Голос Арбенина в наушниках холодным ветром в спину, как кнут погонщика, гнал вперед к теплу домашнего очага - отогреться:
     - Послевкусие свадебных маршей
       Ощущается в кухне походной.
       И желанья становятся старше,
       И в возможностях больше свободы.
       Мысли сходятся на горизонте,
       Мир становится сух и утробен,
       Только я в нём не прав…
       Только я в нём не прав...
       Только я в нём не правдоподобен.