Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 31

ШЕСТЬ

Предложение полковника Чади[Jundi] было самым необычным из всех, которые Халим получал. Таяр давным-давно сказал Йосси, что одним из мерил успеха операции будет то время, в течение которого беглец сможет действовать в Дамаске не будучи завербованным сирийской разведкой. То, что беглецу в конце концов придётся стать двойным агентом, никогда сомнений не вызывало. Потому что чем более успешным Стайер будет в роли Халима, тем более привлекательным он будет для сирийской разведки. Таяр указывал Стайеру как можно дольше отклонять предложения, чтобы Халим был завербован сирийцами на более высоком уровне; и снова и снова убеждал сменявших друг друга директоров Моссада, что Стайер вправе отказываться от пусть и кажущихся чрезвычайно заманчивыми возможностей.

Таяр полагался на своё понимание дезорганизации двенадцати секретных служб. Поскольку у сирийцев не было Главного разведывательного управления, - которое и не смогло бы выжить как единое целое, утверждал Таяр, - бегуну не стоило отдаваться кому-то одному. Если это произойдёт, Моссад в течение нескольких лет получит некую выгоду, но при следующей перестановке власти репутация Халима пострадает.

Доводы Таяра имели смысл, и ему было позволено поступать как знает. Когда ближневосточный штаб КГБ базировался на Дамаск, долгосрочные выгоды от операции "Стайер" едва не были принесены в жертву потребности в оперативной информации. Благо, что штаб КГБ быстро съехал на Кипр.

Ибо Таяр никогда не представлял себе операцию "Стайер" только как просачивание еврея в арабскую столицу. Чтобы добиться загаданного Таяром успеха, Халим должен был стать и быть в людских глазах  подлинным идеалистом. Конечно, Таяр никогда не подавал начальству эту свою идею в таком ключе. Для директоров Моссада он использовал другие аргументы, материального плана. Но сам бегун с самого начала понимал и принимал вИдение Таяра и вдохновлялся им.

Как отец операции "Стайер", Таяр не мог не чувствовать удовлетворения.

Халиму было не так-то просто отклонять предложения конкурирующих спецслужб. По мере того как росла его репутация, росла и его потенциальная ценность. А завербовать Халима желали не только сирийцы. Особенно в Бейруте: вдруг учащались случайные встречи и случайные в ходе них знакомства. Особенно стремились его завербовать правящие баасисты Ирака, якобы ближайшие друзья Сирии, а на самом деле её самые непримиримые враги. Иракцы были самыми настойчивыми, по сравнению с египтянами и французами, а также с представителями христиан Ливана и шаха Ирана.

И было одно подозрительное предложение, которое, как подозревал Халим, исходило от евреев. Таяр был очень удивлён, услышав об этом последнем. А в следующую встречу обрадовал Йосси:
- Твоё подозрение подтвердилось. Я провёл собственную разведоперацию в недрах Моссада, и оказалось, что тот ливанец, который к тебе подходил, в шестидесятые был в нашей - твоей - команде поддержки. Его нынешний босс - мой бывший ученик - так впечатлён репутацией Халима, что решил попытаться… Странный поворот, но зато мы теперь знаем, что секретность операции "Стайер" находится на должном уровне.

С его многолетним опытом, Стайер видел эти подкаты загодя. Но он далеко не всегда мог определить, будет ли предложение профессиональным или личным. Сирийские разведчики часто занимались контрабандой и другими незаконными способами зарабатывания денег, и Халим как бизнесмен, который постоянно мотался по заграницам, естественно казался подходящим кандидатом на роль вьючного осла. Но Таяр предвидел это, и Халим строго придерживался линии человека неподкупного, - эксцентричного для Дамаска как человек в шубе, -  одной из тех странностей, которые делали Халима необычным. Его друзья воспринимали странности Халима как проявления заражения индоктринационным вирусом идеализма, и его переезд в Сирию туда же.

Однако когда офицер сирийской разведки - профессионал - начинал подход с воззвания к патриотизму, Халиму следовало реагировать иначе. Халим принимался рассказывать про своё видение будущего Арабского мира; искренне, но наивно. Энтузиазм Халима зашкаливал, но был безнадежно непрактичным, когда дело касалось политики. Этот мечтатель не понимал Ближний Восток. Наверное потому, что вырос в Аргентине и видел Сирию по-другому, не совсем такой, какова она есть. Халим загружал собеседника абстрактными умствованиями на темы Арабского единства и Палестинского дела и роли Сирии в Арабском Содружестве... Вербовщик довольно скоро понимал, что этот патриот им совершенно не подходит. Слишком честный; невинность почти детская в своей простоте.

Сирийскому офицеру ничего и не оставалось, кроме как прийти к столь искусно подготовленному для него выводу. Халим только выглядел так, как будто мог быть полезен в шпионаже. На самом деле о вербовке не могло быть и речи. Халим был мистиком, а такие люди, - хотя их речи и очаровывают, - так себе агенты. В конце концов сирийский разведчик уезжал не солоно хлебавши, зато обретя нового друга.



***

Предложение полковника Чади было другим, потому что времена изменились. С приходом диктатора - человека, которого Зиад называл "el presidente" - изменилась сама обстановка в Дамаске. По-прежнему существовала дюжина спецслужб, но теперь все они подчинялись президенту, который перенаправил энергию конфликта в соревнование за результат. Секретные службы по-прежнему боролись между собой за сферы влияния, но в открытую политику это бурление амбиций более не выплёскивалось.

Как и президент, полковник Чади принадлежал к алавитскому меньшинству. Бывший командир танка, отличившийся в войне 1973 года, руководил теперь одной из очень маленьких секретных служб, офис которой таился в коридорах президентской администрации. В обязанности полковника входило присматривать за остальными одиннадцатью. Для этого он использовал совсем небольшое количество агентов, которые подчинялись ему напрямую. Полковник Чади шпионил за шпионами, и это давало ему тайную власть. Он свободно вращался в правительственных кругах, но редко появлялся на публичных мероприятиях. Естественно, его побаивались, но только в тех одиннадцати; в армии и министерствах его истинная роль оставалась незамеченной. Даже такой опытный в сплетнях человек, как Зиад, считал полковника Чади всего лишь военным советником при президенте: герой-танкист получил синекуру.

Халим был лучше осведомлён. Диктатор слишком умён, чтобы использовать в такой позиции пешку. Халим очень уважал полковника Чади, хотя встречался с ним только несколько раз и знал недостаточно хорошо. Его знания о деятельности полковника основывались на анализе информации второстепенных источников и потому были неточны, более позволяли гадать, чем делать выводы. У Таяра вошло в привычку называть полковника Чади "Господин инквизитор". Халим думал что термин, пожалуй, точен. Тот факт, что Халим так мало знал о работе Чади, сам по себе свидетельствовал о ценности этой фигуры.

Обстановка, которую полковник Чади выбрал для вербовки Халима, была столь же впечатляющей, как и само предложение. У Халима не было своей машины. В Дамаске он ходил пешком или брал такси, что было частью метода работы, разработанного давным-давно Таяром. Когда нужно было в Бейрут, Халим для этой пятидесятимильной поездки нанимал машину с водителем. Однажды осенним утром на границе с Ливаном сирийский чиновник попросил Халима пройти в Таможенный пункт.

Это было необычно, но Халим, конечно, подчинился. Чиновник извинился, и Халим остался один. Через минуту появился человек в штатском и предъявил удостоверение майора сирийской службы безопасности. Он вежливо попросил Халима сопровождать его. Они вышли через заднюю дверь, и Халима усадили в автомобиль с занавешенными задними стёклами. Майор ехал по ухабистым дорогам минут двадцать и высадил его у небольшого фермерского дома высоко на склоне холма.

Это был простой каменный дом, окружённый оливами. В дверях стоял полковник Чади, тоже в штатском. Он поприветствовал гостя, поблагодарил за принятие приглашения, и провёл его и сопровождающего сквозь дом на выложенную плитняком террасу, откуда открывался великолепный вид на долину Бекаа. Похоже, в доме кроме них троих больше никого не было.

Халим и полковник сели в грубые деревянные кресла на террасе, лицом на запад, а майор ушёл варить кофе. Мягкое осеннее солнце грело затылки. Майор принёс кофе и скрылся в доме.

Халим был очарован этим насестом над мирной долиной и потрясающей красотой открывающегося вида. Из ближней расщелины в холмах доносился звон козьих колокольчиков. Вдали тонкая струйка дыма тянулась в ясное небо. Полковник Чади улыбнулся, указывая на долину:

- Это всё Сирия. С древнейших времён западной границей Сирии было Средиземное море.
Империи приходят и уходят, но реальные страны остаются. И пусть сегодня здесь осколки Османской империи, эти искусственные творения Запада - Ливан и Иордания и Палестина - наследие франко-британских интриг конца Первой мировой, - полковник вгляделся в кофейную гущу, - но Вы прекрасно понимаете, что пришло  время всё это исправить. И я думаю, что Вам пришло время работать на меня. Ну, что Вы на это скажете?

Полковник Чади приветливо улыбнулся, а Халим в растерянности не знал что сказать. Он пристально посмотрел на полковника, а затем снова устремил взор на Бекаа. На столе стояла большая чаша пурпурно;чёрного винограда, свежемытого и блестящего от капель воды. Полковник сорвал виноградину и сунул её в рот. Потом ещё одну.

Халим начал было со своих обычных отговорок, но полковник Чади только отмахнулся. Он знал об этом всё. Взгляды и репутация Халима были именно тем, что требовалось полковнику. Он хотел, чтобы Халим проводил больше времени в Бейруте и докладывал о деятельности сирийских разведслужб в Ливане.
Лакомясь виноградом, они провели несколько часов. Кое-что полковник проговаривал напрямую, многое только подразумевалось. Приговорили две миски винограда и трижды пили кофе. После третьей чашечки кофе полковник извинился, и отошёл облегчиться под оливковым деревом. Несколько позже Халим последовал его примеру.

У полковника были в Ливане постоянные агенты, они снабжали его конкретной информацией по конкретным вопросам. То, что он хотел от Халима, было гораздо более личным: суждение постороннего. Полковник считал, что у Халима для такой деятельности подходящая работа и подходящий характер для таких суждений. Халим, как известно, уже отказался от ряда предложений, и его репутация среди палестинцев была уникальной. Его не станут подозревать, тем более как человека полковника Чади. И это самый важный фактор с точки зрения полковника. Халим идеально подходит для этой роли, потому что никто его в такой роли не представляет.

Полковник сказал, что даст Халиму лишь минимальное количество наставлений. Халим должен был оставаться самим собой.

Они встретятся в маленьком фермерском доме, как встретились сегодня утром, но не в Дамаске. Полковник скажет, что он хочет знать, и Халим ответит. Халим не будет иметь дело ни с кем другим. Стайер понял, что Халим должен стать частным информатором "Главного инквизитора".

Это было предложение, от которого Халим-патриот не мог отказаться, а Стайер едва ли мог себе представить. Возможно, в нынешние семидесятые это даст Израилю не меньший выхлоп, чем в шестидесятые дали системы вентиляции.

И снова Таяр составлял планы, приспосабливая новое положение агента к нуждам Моссада и обеспечивая безопасность связи. Это было трудно, и Таяр старался не недооценивать способности полковника Чади, но при этом он был уверен, что и он сам, и Стайер смогут сделать всё так, как надо.
Иногда - думал Таяр - идеализм может привести к удивительным результатам.



***

Зиад также нашёл себе новую работу. В другой секретной службе. Неявные наставления Халима потихоньку подготовили Зиада, и он стал производить благоприятное впечатление на начальство. В один уикэнд его куратор-капитан перешёл в другое разведуправление, чтобы посвятить себя торговле гашишем. Поскольку Зиад показал себя компетентным курьером, капитан взял его с собой.

Зиад был доволен своей новой работой, потому что ему больше не придётся ездить на юг от Бейрута. Он научился бояться Южного Ливана, ставшего провинцией ООП и широко известной ныне как "Фаталэнд"[Fatahland]. Даже будучи сирийцем и служащим сирийской разведки, в Фаталэнде Зиад не чувствовал себя в безопасности.

Различные сирийские спецслужбы финансировали различные группировки ООП из бюджета Сирии и передавая арабские масляные деньги[Arab oil money]. Многие мусульманские и христианские группировки Ливана вели свои собственные операции на юге, либо деловые, либо разведывательные, либо и те, и другие, иногда сами, но чаще совместно с ООП. Непрерывно работали иракские спецслужбы. Между подконтрольными разным группировкам территориями существовали невидимые пограничные переходы. Ходили слухи о грабежах. Часто в какой-нибудь деревне из ниоткуда наскакивали на Зиада вооружённые люди, останавливали, расспрашивали, трясли портфель. Они размахивали автоматами и со скучающим, пустым выражением лица, прицеливались.

- Это что? Зачем? Многие из них ещё мальчики. В лучшем случае редкие волоски на верхней губе. Знают ли они в какую игру играют? Или им всё равно...

Военные перевороты приучили Зиада относительно спокойно воспринимать пушки и танки на центральных улицах Дамаска. Но вооружённые люди для него означали одетых в военную форму и марширующих строем взрослых людей. Дисциплина в сирийской армии была жёсткая. Если уж на то пошло, дисциплина была жесткой во всей Сирии, в мусульманском обществе со строгими правилами поведения, угнетающими личность, но упорядочивающими и регулирующими общество. Зиада пугала анархия Южного Ливана. Он покрывался гусиной кожей, входя в те деревни, где все мальчишки и юноши бегали с ружьями.
Очевидно, кто-то этот карнавал анархии оплачивал.

Так что Зиад был вне себя от радости по поводу своей новой работы, он говорил об этом "моё повышение". Его таланты были признаны, и ему больше не придётся стоять навытяжку перед мальчишками с автоматами. Теперь он жил как цивилизованный человек, путешествуя в Бейрут и, иногда, в христианские районы Центрального Ливана.

Гашиш и промоушн - может быть, следующими шагами станут Европа, Париж? Как обычно, он делился подробностями своей работы с Халимом, которого - как бизнесмена - интересовал размах предприятия. Гашиш был главным экспортным товаром Ливана, источником необлагаемого налогами богатства. Ливан снабжал огромный египетский рынок, а также поставлял гашиш в чёрную Африку, в другие средиземноморские страны и в Европу. В Ливане это был фактор политический, для многих  жизненно важный. Даже если бы полковник Чади не интересовался политикой гашиша, Халим знал бы всё о пресловутом "новом альянсе" между Сирией и Ливаном от Зиада.

Сам сирийский диктатор не был коррумпирован, но у него имелся младший брат, который коррумпирован был. Верность семье более важна, чем верность клану или религиозной секте. Поэтому диктатор многое позволял своему младшему брату, который начал с формирования отдельного батальона для защиты диктатора. Охрана Дворца находилась под его личным контролем, и все офицеры спецподразделения были алавитами - людьми, полностью обязанными ему своей удачей.

После этого младший брат, естественно, захотел иметь собственную секретную службу. Чтобы финансировать её и иметь в будущем независимые фонды для других возможных предприятий, он заключил союз с одной из ведущих маронитских[Maronite] христианских семей Ливана. Благодаря покровительству и влиянию младшего брата сирийского диктатора позиции маронитского клана значительно укреплялись, давая сообщникам возможность контролировать большую часть потоков гашиша. Непосредственным партнёром младшего брата в этом союзе стал амбициозный и утончённый маронит примерно его возраста, также около тридцати пяти лет: старший сын президента Ливана.

Начальник Зиада теперь работал в гашиш-отделе разведагентства младшего брата диктатора. А Зиад, камешек в подножии пирамиды, ездил в Бейрут с запечатанными конвертами под фальшивым дном своего портфеля. Но теперь он проводил ночи в дорогих отелях и встречался с ухоженными маронитами, а не вставал на колени перед размахивающими оружием палестинскими мальчиками. Используя Халима среди прочих, полковник Чади следил за "альянсом" со стороны, также внимательно, как и за всем остальным в Ливане.

Что же касается Халима, то он не мог не печалиться, когда Зиад говорил о своей новой жизни. Друг всегда был так взволнован, описывая всё это Халиму даже не приседал, а маячил перед его глазами туда-сюда. Вы спросите, что тут ужасного? А абсолютная убеждённость Зиада, что это действительно повышение, что он, наконец-то, вознаграждён за своё долготерпение.

Зиад описал себя сидящим в дорогом кафе на набережной Бейрута:
Он ожидает связного. Солнечный зимний день, рядом блестит Средиземное море. Вокруг улыбки и смех, мужчины в костюмах итальянского шелка французского покроя. Мимо проходят женщины-не-для-всех, их красота и аромат духов стесняют дыхание. Подъезжают сверкающие авто, двери открывают и придерживают водители;телохранители. На столе перед Зиадом настоящий капучино, настоящий круассан. Фарфор! Он держит в руках свежий номер "Ле Монд". Истинная идиллия. Наконец-то большой мир! В нём и вкус и комфорт и красота. Сбываются мечты!


И одна сцена ценнее всех прочих. Описание Зиада так душераздирающе глубоко тронуло Халима, что вспоминая о ней он чувствовал наворачивающиеся на глаза слёзы.

Видение Зиада, сидящего в одиночестве однажды вечером в гостиной одного из великолепных отелей на морском берегу. Одна сторона комнаты - огромное окно, в раме которого плывут вдалеке корабли. Слышатся смех и музыка. Играет струнный оркестр, люди танцуют, улыбаясь друг другу. Идёт вечеринка в честь дня рождения элегантной седовласой, усыпанной  драгоценностями, леди. Красивый молодой человек приглашает её танцевать. Это её сын.

Все присутствующие энергично аплодируют, пока сын ведёт мать на танцпол. Танцуют они медленно, грациозно, и вскоре все взоры устремляются на них; они, должно быть, известные в Бейруте люди. Зиад сидит забыв про виски и глядя с изумлением и благоговением, едва дыша и обливаясь потом в своём, увы, отнюдь не шелковом костюме.


- Это было так beautiful, - говорил он Халиму. - Их силуэты на фоне ночи и разноцветных огней на воде, жёлтых и белых, зелёных и красных... Тихая музыка и горделивая манера, с которой он вёл её, и горделивая манера, с которой она танцевала, любовь в их глазах. Какая элегантная женщина и какой красивый у неё сын...

В ту ночь, когда Зиад описывал Халиму эту сцену, в Дамаске шёл снег. Они только что отужинали в маленьком, почти из-за непогоды безлюдном ресторане, и, как всегда после ужина, шли вдоль реки. Было холодно, и у реки безлюдно. Их следы были первыми на белом. А город был необычно тих.

Внезапно Зиад повернулся и схватил Халима за руку:
- Разве ты не видишь? Я знаю, что ты много работал ради этого, но тебе удалось, ты преуспел.
Люди уважают тебя. Люди восхищаются тобой. Ты обустроил себе место в этом мире, а у меня его нет.
И никому нет до меня дела. Кроме тебя.
Вот просто живёшь, и вроде всё в порядке. Но потом начинаешь понимать, насколько ты одинок, и это пугает. Большинство людей не хотят оставаться в одиночестве. Я знаю, что тебя одиночество устраивает, но ты другой. Большинство окружающих вовсе не такие. Так вот почему моё повышение - это шанс для меня. Какая разница, иллюзия это или нет? Я знаю, как выгляжу, сидя в одном из этих бейрутских кафе. Я выгляжу так, как всегда и везде – нелепо и неуклюже и не к месту. Но даже иллюзия лучше, чем ничего. Что угодно лучше, чем ничего...