Трудно подружиться с гением

Иннокентия Смоктуновского во МХАТе никогда не звали «Кеша», во всяком случает я никогда пренебрежительной кликухи в адрес Иннокентия Михайловича не слышал.
МХАТ, времён О. Ефремова, дожигал культурное наследие прошлого. Здесь подчёркнуто уважительно обращались с каждой личностью. Влиться – войти в коллектив было легко потому, что актёрская среда была намолена творчеством предыдущих поколений.
Я любил МХАТ и был счастлив служить в его благословенных стенах.
В пьесе Д. Шефера «Эквус» мы были партнёрами. Не скажу, что я испытывал особый трепет перед авторитетом Иннокентий Михайловича, я был воспитан и вырос среди корифеев МХАТ, и чтобы перед талантом «чужака» смириться, нужна была сила убеждений и вера, что рядом действительно выдающийся талант.
И. Смоктуновскому ничего не надо было доказывать тем более на Малой Сцене, где шла пьеса в постановке Н. Скорика. Он был рядом, что называется, на «крупном плане», где можно было наступить на ногу сидящему в первом ряду очарованному зрителю.
Слава больше не захватывала его, он был отдан творчеству, и палитра была такая, что охватить масштаб личности было сверх возможностей даже такому реформатору, как О. Ефремов.
О. Ефремов – гений преобразований. Он не был диссидентом, никогда не шёл на поводу у коммунистического начальства, он дышал вольностью и освящал материальный мир духом свободы и созидания.
О. Ефремову верили, за ним шли. Он заражал вокруг себя дыханием свободы. 
Иннокентий Михайлович и О. Ефремов были за одно.
Часто, во время спектакля, я ловил на себе пытливый взгляд Смоктуновского, с «тем ли в связке, туда ли пришёл?» Но это было мимолётно, скоротечно, на сцене он был подлинный творец - поглощён событиями пьесы и никогда не отвлекался. Многих это задевало, кому-то казалось, что он «вне партнёра», но это было ошибочно.
Прошло немало времени, прежде чем он начал замечать меня, и однажды пригласил к себе в гримёрку.
Я ожидал критики, замечаний, упрёков в свой адрес, и приготовился к худшему. Было от чего смутиться, я грешил, конечно, но так незаметно, что казалось, упрекнуть меня было не за что.
Я «подрезал» его реплики, которые были с большими паузами. Мне казалось, что это тормозит развитие сюжета, я слегка наступал на реплики с тем, чтобы придать действию динамику. Уверен, что никто бы другой на это не обратил внимание, но не Смоктуновский.
Он поразил меня неожиданным оборотом, начав извиняться за то, что причиняет мне много неудобств, как партнёр, и обещал «больше так не делать». Я был растерян и подавлен и ничего не сказал в ответ, изобразив коряво, де мол, «сам я виноват». И это поразило его - он увидел, что «премудрости с подставой и интригами» мне по фигу, что у меня свои прибамбасы и вообще, я в другом банке.
У нас наметилась своеобразная партнёрская солидарность. Он не «душил» меня, а я «терпел» его паузы. Но было видно, что он раздражён этой независимой и раскрепощённой свободой, которая исходила не только от меня, а от большинства актёров труппы О. Ефремова.
Однажды на гастролях за границей, где я отличился с не лучшей стороны, он подошёл ко мне, чтобы высказать своё отношение к моему поступку, но в последний момент его переклинило, и он сказал как-то невпопад, смешно, и тут же стал извиняться. Он, словно, поставил себя на моё место, и как бы подыграл, и мгновенно нашёл оправдание, и даже «похвалил меня».
Мы стали товарищами, но никогда не были близки. Трудно подружиться с гением, если сам не поражён гениальностью.
Люблю Иннокентия Михайловича, и часто вспоминаю.
Горжусь мхатовским родством времён О. Ефремова, с прекрасным человеком, выдающимся актёром, каким остаётся в моей памяти Иннокентий Михайлович Смоктуновский.  Светлая Память товарищу.
Виктор Фокин