Три аккорда

          В моей графике у параллельных не было никакой перспективы. В покоробленном кофейной кляксой листке бумаги красоты было больше чем в моих акварелях. Нот я не знал. Голос был неуправляем, а танцевать папа стал меня учить перед самым выпускным балом. И то дальше вальса дело не пошло. Даже мусор, и тот у меня не получалось вынести красивей, чем у Мани из соседней квартиры. А так хотелось, чтобы знакомые говорили друг другу: «Как вам Сашкино новое произведение? Правда, великолепно?»

          А тут в нашу семью вошла радиола. Она обещала много радиостанций, и извлекала иглой чарующие звуки из граммофонных пластинок. Мы без конца слушали романс Глинки «Сомнение», каватину Фигаро, арию дона Базилио о клевете, и песню, начинавшуюся словами «Мерлин, волшебник мудрый, был в девушку влюблен». Через полвека выяснилось, что песенка написана Хренниковым и Антокольским для спектакля «Дон Кихот».

          И еще больше захотелось стать причастным к чему-нибудь выдающемуся. У всей страны замирали сердца перед киноэкранами, когда Рыбников, перебирая струны, проникновенно пел: «Как люблю твои светлые волосы, как любуюсь улыбкой твоей, ты сама догадайся по голосу семиструнной гитары моей». Твои, твоей, моей – никто не обращал внимание. Какие мелочи! И мне купили гитару.

          - Самоучитель составлял выдающийся человеконенавистник,- думал я, пытаясь что-нибудь понять. –Наверное, его перу принадлежат и многие инструкции, которые мне приходилось с муками разбирать.  Оставалось сесть поближе к радиоле, поставить пластинку, и искать пальцем левой руки правильные звуки на самой тонкой струне, стараясь угнаться за мелодией. Помните, как у великого Паганини на сцене струны лопались? А он, как ни в чем не бывало, блестяще завершил исполнение на единственной уцелевшей! Публика выла от восторга! Так я сразу я учился играть на одной. И преуспел. Любую мелодию. Даже без пластинки. По слуху, оказалось, даже лучше.

          Но неосторожные случайные слушатели от восторга не выли. И это меня смущало. Тогда профессор Лемберский, папин бывший сотрудник по школе знаменитого Столярского, пришел на помощь. Он посоветовал папе, который преподавал в этой школе, но математику, учителя, скромного приветливого старичка Захария Ивановича Кипченко.
          В убогой квартире в центре Одессы учитель рассказал про ноты, дал заготовленную заранее четвертушку листика с нотными завитками. «Баламуты», авт. З.Кипченко- единственное, что я на четвертушке разобрал. Захарий Иванович показал, как это нужно играть, а я запомнил, как располагать пальцы трех ключевых аккордов.
Еще учитель играл мне на гитаре с двумя грифами. Натруженные сухие пальцы иногда промахивались, но это не имело значения. Неземные звуки единственного инструмента, умеющего плакать. Непонятный восторг. Слияние душ. Потрясение, нейтрализующее всякую накопившуюся мерзость. Предостережение?

          Ушел, переполненный настолько, что встречные оглядывались на меня.
          Потом  я элементарно замотался. Или денег не было. А может, понял, что никогда так не смогу, и в следующий раз он меня прогонит. Через пару недель сообразил, что баламутные аккорды подходят к любой минорной мелодии, которую я теперь без труда подбирал по слуху. Была эпоха душевных песен. Правда, мажорных тоже хватало. «Партия – наш рулевой». Не знаете? А «Слышишь время гудит – БАМ»?
Но мы такими не пользовались.
Количество употребляемых струн резко увеличилось благодаря понятым аккордам. Я порадовался вдвойне. И тому, что усвоил урок. И тому, что сэкономил родителям деньги, так как урок был единственный. Тот листочек ещё  долго попадался под руку, но нот я не освоил.

          Моему пути к красоте математика не была помехой. Она сама красивая очень. Плюс, университетский друг Володя Кирилов, уговорил меня присоединиться к оркестру народных инструментов, где он играл на баяне.
- Я же нот не знаю,- отнекивался я.
- Ничего, я тебе тайком сыграю твои партии, покажу нужные аккорды. И будешь играть по слуху, ты же умеешь.

          Мне сейчас кажется, что дирижёр так и не догадался о моей неграмотности. Хотя был талантливым тираном.
- Корчевский,- рычал он грозно, когда мы начали репетировать увертюру к опере «Кармен»,- ты же, `ля бемоль, аккордом своим, должен, `ля бемоль, весь оркестр держать! Как бульдог цуцыка! Трам-тата-тата-тата, Трам-тата-тата-тата, Трам-тата-тата- Трам! тата-тата- Трам! Понял? А ты, `ля бемоль, в уме интегралы интегрируешь! Сегодня, из-за Корчевского, ночуем в зале! Начали сначала!

          Кончики пальцев стирались до крови и пузырей. Потом кожа огрубела, и раны сменились мозолями. Зато мы стали популярны. Начались гастроли. И кончились только с получением диплома. Если бы в программе мехмата случилась нотная грамота, мне б его не выдали. Зато я уже умел немножко не только на гитаре. Однажды на азиатском полустанке попросил у акына его самодельный инструмент – что-то вроде половинки сушеной тыквы с длиннющим грифом и двумя струнами. Попутчики перестали хихикать над моей затеей, как только из этой тыквы послышалась мелодия полонеза Огинского. Ну, несколько адаптированная к обстановке.

          Аккордеону, подаренному родителями, и подобранному на одесской улице фортепиано, тоже пришлось терпеть мои необразованные пальцы. Те же самые три аккорда, только на клавиатурах, заменявших   гитарную струну. Теперь любая компания подхватывала любой мой хит.  Под любимые мелодии родились мои сыновья, подросли, и тоже закончили университеты. Дима подарил мне синтезатор, в котором мирно обитают все знакомые мне инструменты плюс сотня малознакомых. Все сыновья еще и музыканты – от любительского и до профессионального уровня. Все внуки и внучки небезразличны к славе.
Я однажды вспомнил Захария Ивановича, и без всякой надежды заглянул в поисковик. Зря не надеялся. Там о нем оказалось очень много. Но от прочитанного в горле и душе стало горько. Мы были нужны друг другу! Я ему даже больше, чем он мне! Легендарный исполнитель, композитор, педагог. Громкая слава. Нищая одинокая старость. Редкие ученики подкармливали. Восемьдесят девять. Второе Христианское. Судьба нот и инструментов неизвестна.
         
          Баламуте, вийди з хати, хочеш мене закохати, закохати та й забути. Всі ви, хлопці, баламути.