Глава 18. Камешки

22 декабря 2014г.

Сегодня набрела на просторах Интернета на стихотворение Леона Кона «Камешки». Может, кто-то из вас читал, но я – нет. Мысли хорошие, правильные. Не уверена, что с точки зрения правильности написания – все в порядке, но мы с Ирочкой Алексеенко тоже пишем не шибко литературные произведения, ибо не поэты мы! Да разве это главное, друзья мои, если пишется, если приходят мысли и укладываются в рифмы, а рифмы слагаются в строчки, а строчки в стихи... И рождается что-то очень личное…

Нас с Ирой часто спрашивают: а как вы пишите вдвоем? А просто садимся и пишем! Вот, например, пришла в голову мне или Ире мысль. Чувствуем – хорошая мысль, правильная, важная. И чувствуем – нужно писать. Садимся и пишем, причём совершенно неважно, где нас мысль догнала: в поездке ли, дома ли, в школе ли. Это тот самый вариант, когда понимаем друг друга с полуслова, считываем мысли друг друга, вместе шлифуем каждое слово. Самое главное: глубина. А вот её достижение – это Божий промысел. У нас есть целый сборник открыток-поздравлений нашим коллегам и близким людям. Ириша, к тому же, гений фотошопа и таким образом рождается шедевр, в котором не только содержание, но и красота необыкновенная!

Для чего я пишу вам все это, объясню. Главное – любить то, что ты делаешь! Я не устаю это утверждать, дорогие мои! Если ты не любишь свое творение, как могут полюбить его другие? Как можно заразить кого-то еще вирусом творчества и созидания, если сам им не болеешь? И главное: что-то делать в этой жизни и чтобы это что-то приносило радость не только тебе, но и другим. Это обязательное условие творчества, неважно, пишешь ли стихи или играешь в театре, поёшь или пишешь картины…
 
Сегодня я была в ресторане – наша община праздновала Хануку. Пригласили двух удивительных скрипачей, с которыми мне однажды довелось выступать в Вильнюсе. Боря Кирзнер и Миша Большун, талантливейшие музыканты, делали музыкальное оформление спектакля, когда в 2011 я читала свою пьесу на фестивале моноспектаклей. Я получила огромное удовольствие от общения с ними, от совместного творчества, хотя читка была так себе: Боря живет в Вильнюсе, я в Клайпеде, Миша в Риге. Встречались в Вильнюсе пару раз у Танечки Тимко, гениального режиссера одного из лучших любительских театров  в Литве «Арлекин». Таня пыталась как-то отрежиссировать, но что можно сделать за две репетиции? Аж ничего! Циля Курляндчик, которая была инициатором этого шоу, организовала всё по высшему разряду: билеты были проданы, публика собрана, свои люди в зале сидели. Но сейчас речь не об этом.

Я не люблю скрипку! Вернее, я не любила ее до этого нашего совместного выступления. Вот так может быть, друзья: еврейский ребенок не любил скрипочку к стыду своих родителей! А все дело в том, что когда мне было семь лет, мама отдала меня в музыкальную школу. На вступительном экзамене сидел очень известный в те времена в Клайпеде скрипач по фамилии Жалдокас. Он выбрал меня из всего потока малышей как девочку, у которой был идеальный слух. Через год он отказался от меня, сказав моим родителям, что толку из меня не будет. «Девочка не любит скрипку!» – сказал он моим родителям и я пошла по рукам, то есть по учителям. Мама категорически не хотела, чтобы я бросала игру на скрипке, а скрипка в моих неумелых руках не пела, а скрипела. Я же считала свое детство испорченным этим инструментом и вообще музыкальной школой. От меня отказывались один учитель за другим. Родители и бабушки мкеня стыдили, уговаривали, упрашивали, и я брала в руки футляр и тащилась (не шла, не ехала, а именно тащилась) в «музыкалку». Никогда не забуду, как в классе пятом я получила трещину пальца на уроке физкультуры, и на две недели мне поставили гипсовую лангетку.  Это было лучшее в моей музыкально-школьной жизни время. Лангетку я не выбросила, а припрятала в надежном месте – в футляре. Перед тем, как идти в музыкалку, я заходила в аптеку и покупала бинт, потом забегала в туалет, прибинтовывала лангетку к руке и только после этого шла на урок. Там я врала, что ее вот-вот снимут, что неправильно сросся палец… Учителя  по скрипке и фортепиано, которое я не любила тоже, мне почему-то верили.

Сейчас я понимаю, что, возможно, и не верили, но заниматься со мной они, видимо, хотели точно так же, как я хотела играть. То есть, эта ситуация устраивала всех до тех пор, пока мама не сходила в школу и её не спросили, когда, наконец, Майечке снимут гипс...
Потом я ломала смычки, которые нам привозили из самой Польши и которые стоили не много ни мало, аж двадцать пять рублей! Это были немалые деньги в середине семидесятых! Я подпиливала слоники, поддерживающие струны, которые вообще достать было практически невозможно, но папа научился их выпиливать из фанеры... Я оставляла скрипку в автобусе, и мама вечером шла на автобусную станцию, где ей возвращали мою скрипочку целой и невредимой.
 
Когда я окончила музыкальную школу, все вздохнули полной грудью: мама, поскольку её долг перед евреями был выполнен – девочка, таки, на чём-то играла, как и все еврейские дети. Вздохнули учителя, потому что я была та еще ученица. Обо мне уже и говорить не нужно – моему счастью не было предела! Я стала свободной, как птица!
Но были последствия этого насилия над моей личностью: я возненавидела скрипку и никакие убеждения о том, что скрипка – это еврейская душа, которая плачет, что почти все известные скрипачи – евреи, равно как и прочие убедительные доводы не имели для меня никакого значения. Так я и жила с этим несчастьем лет сорок...
 
И тут, два еврейских музыканта, возможно, не самые известные и знаменитые, но очень талантливые и любящие свое дело, заставили меня по-другому посмотреть на этот удивительный инструмент. Скрипки в их руках не играли – они пели! Видимо, пели их еврейские души, а это, каким-то образом, передалось и мне. И моя душа тоже запела – это было открытием для меня! Я и раньше пыталась слушать скрипичную музыку, но душа моя почему-то спала, не откликаясь на чарующие звуки волшебного инструмента. Сейчас я думаю вот о чём: может быть, услышанные мной слова первого учителя сделали свое дело – перекрыли во мне что-то очень важное, нужное! Может быть, не нашлось человека, Учителя, который сказал бы мне: «Девочка моя! У тебя все получится! Я в тебя верю!» Может быть...
 
Это было давно, и сегодня, сидя в ресторане, слушая, чувствуя, сопереживая, я с огромным сожалением вспомнила свое детство и подумала, что, возможно, что-то очень важное прошло мимо меня тогда, когда ребенок впитывая все, как губка. При этом, если верить в его уникальность и безграничность его возможностей, он может достичь небывалых высот в любом деле. Ещё раз повторюсь: главное, чтобы в него верили взрослые!

Какого же было мое удивление, когда после того, как все разошлись, Боря сказал, что именно сегодня он почувствовал, что людям, сидящим в зале, это было нужно, что их игра вызвала эмоции у людей, и что в последнее время это бывает очень редко. Да, гораздо проще сегодня рассуждать о политике, о своих и чужих проблемах, о том, что мир материален и что нет места духовному. А можно взять в руки инструмент и дарить людям радость...

Помните, я писала, что Ханука – это праздник, когда все евреи ждут чудес и делятся ими со всеми конфессиями и народами. В нашем зале сегодня что-то происходило и это ощутили все! Музыкантысподарили людям, сидящим в зале, частичку своих душ, своих сердец и Свет! Огромное спасибо им за этот бесценный дар!
А сейчас «Камешки».

КАМЕШКИ
Автор: Леон Кон.

Учила меня бабушка:
Живём под одним небушком,
Швырнули в тебя камешком –
Ответь на него хлебушком.

Всегда стараясь следовать
Советам своей бабушки,
Порой, в ответ на хлебушек,
Вновь получал я камешки.

Но всё же не озлобился,
Проникся этой мудростью:
В добре удача кроется,
А не в злобливой глупости.

Уже и сам я дедушка,
Не за горами краешек.
Учу я внука: «Хлебушек
Подай в ответ на камешек!»

Продолжение: http://proza.ru/2021/09/28/1762