Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 6-8

                Часть шестая

                Глава восьмая. 23-25 февраля 1974 года

     В субботу рано утром, когда я уже сидел на своём рабочем месте, обложившись со всех сторон заявками, на кухне приоткрылась дверь и появился Мишаня. Вид у него был совершенно заспанным, мало того, он усиленно обеими руками тёр свои глаза.

     - Ты, что вскочил, малыш? Посмотри за окном совсем темно, ночь на дворе. Иди, ложись поскорее, пока совсем не разгулялся. Пойдем, я тебя до кроватки доведу.

     - Не пойду, - неожиданно заартачился Миша, - сегодня у деда Саши праздник. Я ему подарок нарисовал. Давай скорей поехали.

     - Мишаня, милый мой. Ещё ночь, все спят, и баба Надя с дедом Сашей тоже спят. Не будем же мы их будить. И потом, метро тоже спит. Как мы поедем? Сам подумай. Что вниз спустимся, если нас пустят, конечно, и сами вагоны толкать будем?

     - Ну ты же не спишь?

     - У меня срочной работы очень много, я её уже закончил и сейчас тоже иду спать. Вон, смотри, ты уже маму разбудил.

     Миша повернулся и увидел за своей спиной Надежду:

     - Мама, мама, - он бросился к ней, - я деду Саше подарок нарисовал, а папа ехать не хочет.

     - Сынуля, - Надя взяла малыша на руки, - папа не не хочет, просто сейчас ещё ночь и ехать рано. Пойдём, я тебя в кроватку уложу и песенку тебе спою, чтобы ты заснул поскорее. А как солнышко проснётся, я обещаю, я тебя тоже разбужу, мы позавтракаем и сразу же поедем. Пойдём, мой милый.

     - А папа?

     - Папа сейчас всё уберёт за собой и тоже спать ляжет.

     Они ушли, но и мне пришлось тоже пойти в детскую. Надя сидела рядом с Мишиной кроваткой и пела песенку "Спят усталые игрушки". Ребёнок лежал с открытыми глазами, чувствовалось, что спать он больше не будет. Пришлось прибегнуть к крайней мере.

     - Пойдём, малыш, к нам в постельку, вместе спать веселей.

     Ох, как он обрадовался, вскочил и бегом в нашу комнату. Мы за ним, а он уже на кровати прямо посерёдке, на спине лежит. Пришлось и нам с двух сторон от него лечь, обнять его, и… незаметно я заснул сам.

      Проснулся, когда на улице было совсем светло. Даже солнечный луч сумел в комнату заглянуть. Миша спокойно спал на спине, раскинув руки. Нади рядом с нами не было. Я встал, подошёл к окну и чуть не ахнул. Вся крыша пристроенного магазина была завалена свежим пушистым снегом. На кухне что-то звякнуло. Я метнулся туда. Надежда стояла у плиты и перемешивала содержимое кастрюли, стоящей на плите, большой деревянной ложкой. 
 
     - Вовремя ты проснулся, - улыбнулась моя жена, - каша почти готова. Иди, буди своё сокровище. Поедим, да поедем. Надо Александра Петровича поздравить. Из всех, кого я знаю, он единственный заслужил, чтобы его в этот день поздравляли. Остальные так примазаться хотят, ладно хоть ты к их числу не относишься, - завершила она свою обличительную речь. Я даже вздохнул с облегчением, не забыла она, что я всегда стараюсь в этот день куда-нибудь в щель забиться, только бы меня не поздравляли с этим так называемым мужским праздником. 
    
     Мишаня так сладко спал, что его даже жалко было будить, но каша уже была разлита по тарелкам и стыла на столе, да и действительно надо было ехать. Вечером мы гостей ждали, надо подготовиться к встрече. Домой нам надо вернуться не позднее четырёх часов. Я достал с комода, стоявшее там, в небольшой бутылке воронье перо, найденное Мишей и бережно хранимое нами, и провёл им по щеке малыша. Глаза его моментально открылись, как будто он не спал.

     - Вставай, пойдём кушать и деда поздравлять поедем.

     Мишаня за неполные два месяца успел в детском садике приучиться к дисциплине. Буквально через полчаса мы уже вышли из дома. Погода стояла сказочная. Все деревья, сколько мы их не видели, были покрыты снегом. Он умудрялся держаться даже на самых тоненьких веточках. Наверное, всё это было возможно, поскольку совершенно отсутствовал ветер, ни малейшего его дуновения не доносилось до наших лиц. Было достаточно тепло, не более десяти градусов мороза. По сравнению с двадцатью с лишним, которые держались несколько последних дней, казалось, что наступила весна. Да и солнце, хотя оно виднелось не очень высоко над горизонтом, светило почти без перерывов – на небе, как застыли редкие кучевые облака. Снег был рыхлым и достаточно сухим. Слепить из него снежок, а уж тем более скатать снежную бабу было невозможно, поэтому мы шли неспеша по улице и просто пинали снег ногами. Он взлетал, превращаясь в облачко, и медленно падал на землю. 

     Дед даже прослезился, когда Миша ему подарок вручал: типичные детские каракули, в которых разобраться достаточно трудно. Но всё разъяснил сам автор:
     - Это танк, - сказал Мишаня, - он стрелять умеет.

     Мы недолго посидели у родителей и заспешили домой, ведь вечером к нам должны прийти гости, надо успеть приготовить горячее. Мама по обыкновению поахала, а папа сделал неожиданное предложение:

     - Оставьте у нас Мишу. Мы с ним погуляем во дворе. Сегодня не так холодно, вот мы с ним и покачаемся на качелях, вон они без детей скучают, - приподняв внука к окну, дед показал ему замершие качели, - а завтра к вечеру мы его сами привезём.

     Мишаня прямо вцепился в руки деда и так умоляюще на нас смотрел, что мы согласились. Это был первый раз, когда мы возвращались домой вдвоём, без сына. Я себя настолько непривычно чувствовал, что места найти не мог. В метро мне всё время казалось, что Миша рядом сидит, я с ним даже несколько раз попытался начать разговаривать и лишь что-то сказав, понимал, что нашего сына с нами нет. Надя чувствовала моё состояние и хотела завести какой-нибудь длинный разговор, но это у неё тоже не очень и получалось.

     Дома я сразу же к плите с раковиной бросился и приступил к приготовлению своего фирменного кролика по Елисеевски. К семи к нам должны Рачковы прийти, Марина с Анатолием. Толька, тот мне всю плешь проел:

     - Угости меня этим кроликом, да угости. Уж больно Лена Чернышевская всегда о нём вкусно отзывается. 

     Пришлось пойти на должностное нарушение, приволочь с работы освежёванную кроличью тушку. Надя взялась было мне помогать, и даже с десяток луковичек очистить успела, но стоило ей начать лук тоненько на полукольца распускать, как руками замахала и в ванну убежала – слёзы у неё сразу же потекли. А я ничего, на меня луковые лакриматоры почти не действуют. Вот когда я уже лук почти закончил обжаривать, и запах его успел улететь, Надя снова пришла, и морковью занялась, её не только почистить требовалось, но и на крупной тёрке натереть. Ну, а затем, когда кролик, на порционные куски, порезанный и молоком залитый, на плите стоял, мы с ней вместе салатами занялись. Всё, что для оливье и винегрета требуется, Надя успела ещё утром сварить, а печень трески с сайрой, да шпроты с крабами открыть мне доверила.   
 
     Ребята пришли минута в минуту, ровно в семь радио пропикало, и одновременно прозвучал дверной звонок. Но не тот, резкий и противный, который у всех звонит, нет, у нас был совершенно новый музыкальный дверной звонок. В него целых шесть программ, на любой вкус, было заложено. Надя выбрала, нечто на соловьиные рулады, похожее. Соловей ещё свистать продолжал, а я уже дверь открыл. Смотрю, а это Толька палец как упёр в кнопку звонка, так и продолжал на неё жать изо всей силы. Маринка стояла рядом и хихикала.

     - Привет, - как можно нейтральней сказал я, - что встали? Проходите.

     Но Рачков как замер с протянутой рукой, так и продолжал стоять. Пришлось его за руку взять и её от кнопки оторвать. Звонок несколько трелей ещё издал и замолчал.

     - Где взял-то? Оттуда, что ли привёз?

     - Это мы с полгода назад, летом ещё в "Тысяче мелочей" купили. Наш, советский, представляешь. Всем, кто бы к нам не приходил, понравился. Но так как ты стойку сделал, никто ещё не реагировал.

     Женщины загнали нас в комнату, а сами закрылись на кухне и вот что-то друг другу рассказывать принялись. Смешное, по-видимому, поскольку до нас их смех иногда долетал.

     Мы, раз такое дело, открутили голову одной беленькой и быстренько, пока нас не застукали, по сто грамм дернули. Маринованные помидорки оказались самой той, что надо закусью. Девицы пришли, а нам уже хорошеть начало.

     - Нет, ты только посмотри, - взмахнула руками Маринка, - ни на минуту нельзя оставить их без присмотра, уже полбутылки оприходовали.

     - Окстись, мать, - набросился на неё Анатолий, - по глоточку выпили, чтобы попусту языком не молоть. Ты же знаешь, что я никогда не стремлюсь напиться, а чуть-чуть выпить – святое дело. Всё, нечего вам там секретничать, садитесь. У меня тост созрел.

     Вчетвером, скажите, как прекрасно за столом сидеть, друг на друга глядеть. Вот мы и сидели, болтали о разных разностях. Зашёл разговор о том, что я видел во время отпуска. В руках немного фотографий покрутили. Гости синхронно головами покачали, вот бы им так отдохнуть. Надя неожиданно для меня встала и на стол копию Пьеты поставила, как единственный сувенир, что я из круиза привёз.

     Я на эту копию вроде совсем мимолётно посмотрел, но меня тут же крутить принялось. Не знаю, как мне удалось за столом усидеть. Сильную борьбу с самим собой пришлось выдержать, а самое главное взгляд от неё смог отвести, хотя смотреть хотелось очень и очень сильно. А может главным в моей победе было то, что я зубы сжал так, что они потом несколько дней болели, хорошо не лопнули, да и ногтей в и без того израненные ладони много навтыкал. Но с задачей, стоящей передо мной, я справился. Надя, совершенно не обратив внимания, что со мной творится, Пьету на место убрала, чтобы она на столе не мешалась, и у меня всё сразу же прошло.

    Я тем временем за кроликом на кухню сбегал. Уже в комнате разложили его по тарелкам, в которых только что сваренная лапша лежала. Конечно, хорошо было бы в качестве гарнира широкую яичную домашнюю лапшу сварить, но тот запас, который у нас был, мы уже съели, а из свежезамешенной ничего толком не получается. Надо, чтобы она хоть недельку на воздухе полежала и сама собой до кондиции дошла. Пришлось магазинной удовольствоваться. Конечно, не так вкусно, но всё равно хорошо получилось.

     Рачковы в гарнирные тонкости вникать не стали. Кролик им определённо понравился, поскольку они безо всякого нажима сами себе добавки положили.

      Хорошо мы так посидели. И вкусно поели, и немного выпили, что позволило моему организму малость расслабиться, и даже позабыть о тех нехороших вещах, что вокруг реофера творились. Мы с Толькой, как на диван уселись, так там и сидели, лишь иногда позволяя себе выйти подымить на лестничную клетку, и всё это время о предстоящем книжном аукционе разговаривали. Я ему больше десятка вопросов, мной придуманных, задал. На пару он даже ответил, и я решил их в программу не включать, а новые придумать, а вот там, где он задумываться принимался или сразу руками начинал разводить, я в уме галочку ставил. Значит, ничего вопрос получился, в большом зале умельцев всяческих много будет, кто-нибудь обязательно ответит. Тот вопрос насчет начала "Евгения Онегина", на который Валентина из МАИ ответить не смогла, я тоже решил заменить. Мало ли утечка произойти может, но далеко от темы уходить не стал. Теперь вопрос звучал так:

     - Как начинается поэма Пушкина "Руслан и Людмила"?

     Я на сто процентов был уверен, что все скажут: "У Лукоморья дуб зелёный…", ну и дальше хрестоматийное, про златую цепь, русалку, кота учёного и всё такое прочее. А вот про первую строфу посвящения мало кто вспомнить сможет. А ведь она имеется:

    Для вас, души моей царицы,
    Красавицы, для вас одних
    Времён минувших небылицы,
    В часы досугов золотых,
    Под шёпот старины болтливой,
    Рукою верной я писал...

    Ну и дальше по тексту.

    "К классике людей надо с самого раннего детства приучать, - как мантру повторял и повторял я про себя, - а наша задача эту тему популяризировать и в народ продвигать".

     В общем, к аукциону, который будет ещё незнамо, когда, я был готов более чем наполовину.

      Посвятили мы немного времени перспективам сотрудничества с "секретной" фирмой и её толкачом – Антоном. До осеннего завоза зимнего товара времени ещё ого-го сколько, а вот баловать себя иногда кое-какими гастрономическими вкусностями хотелось бы, но тут возникло опасение. Книг дефицитных из последнего поступления у нас скопилось много, держать их для этой компании не хочется, это явно помешает нам в движении вперёд. Ведь деньги за эти книги, даже если они у нас на складе лежать без дела будут, всё одно в магазин отдать придётся. Так не лучше ли будет найти ещё какую-нибудь тему, куда их пристроить можно будет в обмен на другой дефицит, не обязательно продовольственного назначения. Решили Льва, Семенович, который, за усы подёргать, судя по всему, он в этой теме давно крутится, может, сможет предложить что-нибудь толковое.

     Много тем было, которые мы с Толькой обсудить успели, единственно, о чём я не стал даже упоминать – это о перспективах приобретения машины и о том, что я на курсы по обучению вождения этой самой машины уже поступил.

     До часа ночи мы так просидели, разговорами себя теша, да запивая их водочкой и закусывая всем, что нам Бог сегодня послал. А вот в час ночи, оказалось, что всё уже выпито и съедено, вот гости резко домой и собрались.

     - Оставайтесь у нас, а утром спокойно домой поедите, - попытались мы их задержать, но Тольку, если он себе что-то в голову вбил, остановить невозможно:

     - Метро не работает? Так, а такси на что? И зачем здесь на диване телефонный аппарат лежит, место занимает?   
 
     Анатолию стоило только трубку снять, как уже через какие-то пять или десять минут мы их уже в такси усаживали, и машина, из окон которой нам ручками махали, с нашего двора выехала. 

     - Ладно, - сказала мне Надежда, - хорошенького понемножку. Посуду завтра с утра мыть будем, а пока пойдём, воспользуемся, тем, что мы сегодня одни.

     Сдерживать себя, опасаясь, что ребёнка разбудить можно, не надо, вот и оторвёмся по полной.

     Что мы с ней в жизнь добросовестно и воплотили.

     В воскресенье я весьма плодотворно смог поработать. Надя затеяла грандиозную уборку в квартире, гоняла меня с места на место, но у меня как-то всё хорошо стало получаться, заявки только отлетали в кучу, выполненных. На месячную зарплату я в этот день наработал. Вечером приехали родители. Мама тут же принялась Наде помогать со шторами разбираться, мы с папой за шахматы уселись, а Миша с игрушками своими стал возиться.
 
     На директорском совещании, которое по плану в понедельник проходило, я рассказал о ситуации, закрутившейся вокруг реофера, упомянул о фразе, которую Вайс, по трапу самолётному поднимаясь, как бы в никуда бросил, мол, в Москве не такие лопухи, как он. А вот о том, что меня пригласили на беседу на площадь Дзержинского по этому же вопросу, решил пока умолчать. Мало ли, что там может быть. Моя информация, надо отметить, вызвала значительную озабоченность среди присутствовавших на совещании, даже шум поднялся. Директор вынужден был карандашиком, который он в руках крутил, по столу постучать. Все смолкли, а он заму своему, курирующему спецтематику, поручил срочно план мероприятий по этому вопросу подготовить и ему завтра с утра на утверждение положить. Сразу же со всех сторон советы и предложения в этот план посыпались, поэтому совещание сильно задержалось, чуть ли не с утра до обеда оно протянулось. Уж больно серьёзный вопрос, как оказалось, я на свет вытащил. 

     В школе вождения занятия были по правилам дорожного движения. Вначале нам теорию читали, а затем мы на схемах реальные ситуации разбирали. Очень интересно оказалось. Вот уж не ожидал, что от таких занятий можно удовольствие получить.

     Поздним вечером, когда Надя с Мишуней уже давно спали, я заметил на серванте у самой стенки копию Пьеты. Рука сама собой к ней потянулась, и я с ней на кухню отправился. Там дверь поплотнее постарался прикрыть. На стул уселся, скульптуру на стол поставил и на неё посмотрел.

     И сразу же меня закрутило и понесло. Я оказался на крутом, заросшем рододендронами, травянистом склоне. С правой стороны сквозь высокую траву и тёмно-зелёные овальные крупные листья просвечивало море. Это было действительно море, а не река или озеро. Волны равномерно набегали на берег, в нос бил знакомый с привкусом соли на губах запах разлагающихся водорослей. Я огляделся. Снизу из-под обрыва до меня доносился шум горной реки. Вверх шла каменистая хорошо утоптанная тропа, по которой спокойно могла проехать небольшая повозка. Кокон, в котором я оказался на этот раз, пропускал всё: и тепло, и звуки, и запахи. Солнце стояло довольно высоко, и я никак не мог понять, было это до полудня или после. Понял лишь, что дело происходило летом, на улице было очень жарко. В поисках прохлады я пошёл вверх с надеждой оказаться под сенью росших там высоких кипарисов. Деревья возвышались с обеих сторон дороги, но ожидаемая тень под ними была чисто символической, уж больно на большом расстоянии друг от друга они там росли. По инерции я продолжил идти вверх. Метров через двадцать дорога круто свернула налево и резко пошла в гору. Скоро я оказался на уровне вершин кипарисов, а с обеих сторон росли деревья с узкими продолговатыми листьями салатового цвета, усыпанные зелеными плодами, похожими на мелкую сливу. Это были масличные деревья, во множестве росшие во всех странах, в которых мне удалось побывать во время круиза. Вот там я, наконец, попал в долгожданную тень. Я остановился, чтобы передохнуть, и тут услышал женские голоса. По дороге навстречу мне неспешно спускались две молодые девушки с длинными распущенными волосами, одетые в короткие, еле доходящие до колен, ярко желтые, расшитые растительным орнаментом, туники с длинными широкими рукавами. На ногах у них были плетёные из узеньких полосок ткани сандалии на жёсткой, по-видимому, деревянной подошве. В руках они держали корзины с бельём. Скорее всего, шли на реку его стирать. Спрятаться мне было негде и я застыл на краю дороги. К моему удивлению, они, не обратив на стоящего незнакомца никакого внимания, прошли буквально вплотную ко мне. До моего чуткого носа донёсся аромат благовоний. И всё, как разговаривали, так и продолжили разговаривать. Я уже не удивлялся, что понимал всё, о чём они говорили.

     - Госпожа что-то занемогла, - донеслось до меня, - даже за Иоанном послала. Сказала, что ждать будет, пока он не придёт.

     - Бедная госпожа, я так переживаю за неё, - сказала другая, - но, ещё больше я опасаюсь за нас. Страшно даже представить, что может случиться с нами, когда Миръям нас покинет.
 
     Девушки шли довольно быстро и больше я ничего расслышать не смог.
 
     Заинтригованный я бросил в тенёчке прохлаждаться и быстрым шагом пошёл дальше.  После ещё одного поворота я вышел на обширную поляну, в глубине которой виднелся небольшой деревянный дом. Около входа на циновке, брошенной на землю, полусидела-полулежала женщина, с тёмными волосами, покрытыми платом телесного цвета. Красная тога укутывала её полностью, даже ступни её были накрыты.

     Меня никто не мог увидеть, поэтому я решился подойти поближе, чтобы её рассмотреть. Подошёл и остановился в изумлении. Это была та самая женщина, которую я видел с телом сына, снятого с креста. Это была мать Иисуса. Те же черты лица, ну может слегка пополнела, да немного морщин появилось на лице, особенно спускающихся от носа к подбородку. А в общем, она нисколько не изменилась и вовсе не постарела, хотя ей должно быть минимум, я начал считать в уме – родила сына она, наверное, лет в двадцать, когда его распяли, ей должно было быть пятьдесят с лишним, да, сколько-то лет прошло с тех пор. Но, глядя на неё ни за что не скажешь, что ей в районе шестидесяти. Не юная девушка, конечно, но и вовсе не почтенная пожилая матрона. Я продолжал её рассматривать, пытаясь запомнить: тонкий прямой нос, большой лоб, чётко очерченные нитки бровей, мягкий подбородок и ярко красные, можно даже сказать алые, плотно сжатые губы. Глаза прикрыты, может, она спала, или находилась в лёгкой полудрёме. Бледность лица была, возможно, вызвана недугом, о котором говорили встреченные мной девушки.  Не много, наверное, найдётся людей, могущих сказать, что видели живую мать Иисуса.
 
     "А, вот я видел", - нелепая мысль промелькнула в голове и даже вызвала улыбку.

     Ещё один женский силуэт мелькнул в дверном проёме, по-видимому, здесь жило несколько человек ухаживающих за матерью Иисуса – Богородица, вспомнилось мне слово, которое часто употребляла покойная папина сестра, тётя Люба, очень верующая женщина. Тётка не любила и никогда не употребляла слово Богоматерь, говоря при этом, что она его только родила, поэтому правильно говорить Богородица. Я всегда с ней спорил, утверждая, что у Бога не может быть матери. Если он существует, то не может быть рождён земной женщиной. А, если она и выносила, и родила, и выкормила ребёнка, то он человек, а Бог человеком быть не может. В этом я всегда был твёрдо уверен, а тут вся моя уверенность куда-то пропала.   

      Жажда мучила меня, а я оказался рядом с родником – тонкая струйка воды текла из деревянной трубы, скрывающейся под огромным камнем. На камне стояла деревянная кружка. Не задумываясь, я протянул руку, свободно выскользнувшую из кокона, как будто это была обычная простынка, взял кружку, наклонился к роднику, и набрал воды. Рука вместе с кружкой нырнула назад в кокон, и я без проблем поднёс её ко рту. Наверное, я немного нашумел, поскольку, когда ставил кружку на место и посмотрел на мать Иисуса, увидел изумление на её лице, обращённом в мою сторону.

     - Ну, вот, - услышал я её шёпот, - а говорят, что ангелы не едят и не пьют. А я сама лично видела, как ангел воду из нашей кружки пил.

     "Значит, - понял я, - ни меня, ни мою одежду, в которой я явился в этот мир, никто не видит, но, стоит мне взять в руку и переместить куда-нибудь любой здешний предмет, все увидят, как он сам по себе летает. Чудеса, да и только, хотя их описал Марк Твен в своей замечательной сатирической книге "Янки при дворе короля Артура", или я в другом месте об этом читал", - засомневался вдруг я.

     Богородица, как повернула голову в мою сторону, вернее, в сторону родника, так и продолжала смотреть, надеясь, возможно, что я ещё как-нибудь дам знать о себе.

     "Какие у неё красивые глаза, - восхитился я, - тёмно карие, слегка выпуклые, но не на выкате, как это бывает, а именно слегка выпуклые, ресницы длинные от природы, а не потому, что их пытались искусно удлинить какими-то способами".

     Я готов был смотреть на неё и смотреть, но тут раздался стук копыт и на поляну въехал мужчина, сидящий на обычном сером осле, к поводу которого был привязал ещё один ослик, чуть поменьше, нежели первый. Мужчина подъехал поближе, ловко соскочил с осла и бросился с вытянутыми вперёд руками к Богородице:

     - Госпожа, ты просила прибыть как можно скорее, я спешил, как мог. Прости, если заставил тебя ждать, но мне многое пришлось вначале сделать, поэтому слегка припоздал. Ещё раз прости, матушка, что заставил тебя долго ждать, - и он, взяв своими руками тонкую руку Богородицы, которую та выпростала из одежды, поднёс её к своим устам и нежно поцеловал. 

    - Ах, Иоанн, - только и смогла с чувством произнести Богородица, а затем начала рассказывать:

     - Представляешь, у меня было видение, что ко мне прилетел архангел Гавриил и сказал, что мне пора собираться в дальнюю дорогу. Возвращаться пора.
 
     Она тяжело вздохнула и попросила:

     - Иоанн, отвези меня в Ершалаим, я хочу, чтобы моё тело похоронили рядом с родителями и моим супругом – Иосифом Обручником. Как быстро ты сможешь сделать это? – очень твёрдо спросила она, скорее даже приказала, глядя в упор на Иоанна.
 
     - Госпожа, я всё знаю, архангел Гавриил меня тоже посетил. Я даже договорился с хозяином небольшого корабля, на котором мы сегодня же, даже не так, в любой момент можем отправиться в сторону Иудеи. Скажи мне только, ты сможешь усидеть вот на этой ослице, - указал он на привязанное за повод животное, - или мне придётся у одного знатного последователя нашей веры попросить рабов, чтобы отнести тебя к берегу моря в паланкине? Но это может задержать нас на целый день.
 
    Пока они разговаривали, я мучительно пытался вспомнить, где я мог видеть, или откуда узнать об этом человеке. Черты его лица мне кого-то напоминали, но вот кого, я никак вспомнить не мог. Это был высокий, стройный, внешне очень сильный и мужественный мужчина лет сорока с небольшим. Темноволосый и чернобородый, начавший рано лысеть, с правильными чертами лица, одетый в красную тунику с длинными широкими рукавами, выглядывающими из-под тоги красивого тёмно-зелёного цвета в сандалиях на босу ногу, он привлекал внимание своим спокойным, казалось бы, безмятежным видом с чувством собственного достоинства. 

     "Так это же тот юноша, который помогал Иосифу и Никодиму снимать тело Иисуса с креста. Однако успел он вырасти и возмужать", - понял я. Теперь мне всё стало ясно. Ведь Дима рассказывал, что именно Иоанну, своему любимому ученику, поручил Иисус перед распятием свою мать, а его провозгласил её сыном. Вот откуда это почтительное обращение - "матушка", которым он иногда называл Богородицу.
 
     Они не стали ничего брать с собой, оставив после себя всё как было. Богородица только что-то сказала той женщине, которая оставалась в доме, уселась с помощью Иоанна на ослицу и они отправились вниз. Я шёл следом. Теперь меня уже не мучила ни жара, ни жажда, я чувствовал, что должен увидеть, что и как произойдёт, ведь именно для этого какие-то высшие силы перенесли меня почти за две тысячи лет назад в Эфес. Дорога спускалась вниз, идти было легко, ослы шли неторопливо, время от времени останавливались и щипали траву. Никто их не подгонял. Богородица и Иоанн вели какой-то разговор, но мне узнать, о чём они беседовали, вероятно, было не положено, поскольку, как я не торопился, я никак не мог их догнать. 

     Солнце уже начало спускаться, когда мы достигли берега моря. Там в небольшой бухте стоял длинный корабль с одной мачтой, на которой висел сложенный парус. Десятки вёсел выглядывали из его бортов. Богородица и Иоанн спешились и с помощью людей, ожидающих их на берегу, взошли на борт корабля. Пару ослов ввели туда следом. Весла взмахнули, и корабль отправился в путь. Я стоял на опустевшем берегу до тех пор, пока корабль не скрылся из вида.

     Прошло какое-то мгновение, и вот я уже сидел за столом на своей кухне, с Пьетой в руках. За окном было совсем темно, но свет, падающий из окна на крышу магазина, позволил мне увидеть, что снова пошёл сильный снег. 
      
     "Как жаль, что рядом нет Димы, - подумал я, - он смог бы объяснить мне, что происходило там, где я только что побывал".
 
    Я продолжал сидеть за столом и машинально вертел в руках маленькую скульптуру. Ничего больше не происходило. Я поставил Пьету на стол, и тут новая мысль буквально пронзила меня:

     "Так может, меня на завтра пригласили в КГБ вовсе не из-за Минских событий? Может  это из-за Димы? Вероятно, стало, известно что-то новое об этом удивительном человеке".
 
     Продолжение следует