Жить своей жизнью

Vivre sa vie: Film en douze tableaux
 
С первых кадров фильма «Жить своей жизнью» зритель погружается в пучину неведения и сомнения. На экране царит изящно выстроенный хаос, обворожительная смутность. Камера Рауля Кутара, подобно перу Кортасара, не знает, как лучше рассказать историю шлюхи Наны…
 
Ведь обычно рассказываются те истории, финал которых заведомо известен. Это позволяет сказителю выбрать темп речи, заранее расставить ударения и точки, словом, сыграть на эмоциях ротозеев, непременно стоящих на ступень ниже того, кто владеет развязкой и вместе с тем наделен эксклюзивным правом подбора ключей для публичного открытия тайны.
 
С самого начала «Жить своей жизнью» создает иллюзию фильма, который делается в прямом эфире. События происходят здесь и сейчас. Никто не знает, что будет дальше. Режиссер-школяр на ходу учится вставлять фонограмму. Исторически униженному зрителю, конечно, приятно наблюдать, как спотыкается тот, кого прежде гордо и страшно именовали «Автор». Зрительская масса чуть ли не впервые за всю историю кино находится в равном положении с артистами (они не знают судьбу персонажей) или оператором. Кутар мучительно не может подобрать ракурс для передачи душевного состояния героини Наны, которая только и мечтает о том, чтобы «жить своей жизнью», то есть раскрепоститься, свершить рывок к освобождению от «режиссерских» указаний судьбы-злодейки.
 
В какой-то момент кажется, что съемочным аппаратом никто не управляет. Подобно футбольному матчу, чей результат исключительно непредсказуем, невозможно срежиссировать жизнь. Годар и его бригада, будто бы устраняются от производства неправды, даруя обитателям кадра выбор. Прежде всего, не слишком образованной продавщице из магазина пластинок, которая должна всем и вся, и потому недовольна уже не конкретными индивидами, столь же растерянными и брошенными рядом с ней, а ситуацией в целом. Под влиянием просмотра картины Дрейера наследница Жанны Д’Арк отправляется на смерть. Выражаясь прозаически – становится проституткой, не став актрисой и предварительно сбежав от мужа, долгов и обязанностей.
 
Автор, конечно же, незримо присутствует в фильме, ни на секунду не бросив своих «детей», в которых он более всего ценит право парить «на последнем дыхании», их неодолимое желание сбежать от буржуазной рутины, дабы, покинув цивилизацию, впасть в дикость (в стиле «Безумного Пьеро», а не «Уикенда»). Своенравие карается казнью: эксплуататорам экономически невыгодно отпускать героев на свободу. Непокорный «товар» списывают – пулей в тело или доведением до суицида.
 
Вернее сказать, что все «побеги» Годара – самоубийцы, которые добровольно выбрали путь неподчинения и, не обнаружив свободу по ту сторону угнетения, опять же добровольно бросаются в расставленный буржуями капкан, превращая свою гибель в нелепое (гипертеатральное) зрелище без тени героизма.

Но и без трагизма. Формально проваленная попытка «жить своей жизнью» компенсировалась написанием сценария для собственного фильма-биографии, фильма-дневника. Иначе говоря, Годар повышает особо настырных персонажей до статуса автора (или соавтора, что в конечном счете одно и то же). Именно «одинокий бегун» подлинно управляет процессом съемки – неумело, обаятельно и искренне. А Жан-Люк лишь наполняет творчество героя собственной неиссякаемой любовью к кинематографу, попутно приводя цитаты из различных фильмов, тактично смешивая дискурсы (философский, исторический и проч.), завлекая в кадр колоритных собеседников для Наны, словом, ненавязчиво снабжая вновь образованного субъекта богатым коммуникативным полем.